Холостяков Георгий Никитич

Вечный огонь

Аннотация издательства: Первые главы воспоминаний Г. Н. Холостякова относятся к тому времени, когда закладывались основы морской мощи нашей Советской Родины. Автор рассказывает о зарождении подводных сил на Тихом океане, где он вводил в строй первую подводную лодку. Но основная часть книги посвящена боевым делам моряков черноморцев в дни Великой Отечественной войны, в том числе обороне города-героя Новороссийска, легендарной Малой Земле, новороссийскому десанту. Главные герои этой книги - доблестные советские матросы.

С о д е р ж а н и е

От автора

Приказано отбыть на восток

На тихом океане

Черноморцы вступают в бой

От причалов Цемесской бухты

На переломе

Малая Земля

Корабли штурмуют порт

Новороссийцы идут дальше

От автора

В Новороссийске, на набережной, лицом к Цемесской бухте стоит на бессменном посту бронзовый Неизвестный матрос.

Богатырская его грудь туго обтянута полосатой тельняшкой, бескозырка надвинута на лоб, рука сжимает автомат, край наброшенной на плечи армейской плащ-палатки будто подхвачен порывом встречного ветра. Он только что вышел из боя. И снова готов сражаться. Лицо сурово, взгляд насторожен. Бронзовый матрос словно спрашивает: Что прикажешь еще свершить, Родина? Скажи, где я нужен тебе?

Перед Матросом - полный кипучей жизни порт. Широкой подковой раскинулся по берегам бухты красивый город. Видна Матросу и легендарная Малая земля с ее виноградниками, кварталами новых домов и хранимыми как реликвия траншеями. А позади стеной вздымаются горы, Там, на круче Маркотхского перевала, белеют выложенные из светлого камня цифры. Они сменяются каждую осень, отсчитывая годовщины освобождения города от фашистских захватчиков.

Приезжая в Новороссийск, с которым связаны для меня самые трудные годы войны, который помню и прифронтовой флотской базой, и полем тяжелых оборонительных боев, и ареной дерзкой высадки наших десантов, я иду к Неизвестному матросу. Смотрю на него и мысленно вижу рядом его друзей-товарищей, из которых многих могу назвать по именам.

И вместе с чувством гордости за них испытываю благодарность судьбе - за то, что вот уже больше полувека иду по жизни вместе с матросами, за то, что был матросом сам.

Недалеко от этого памятника - Площадь Героев, где покоятся Цезарь Куников, Николай Сипягин, Сергей Каданчик... Здесь каждый час звучат Новороссийские куранты - вначале скорбная, а затем величаво-торжественная мелодия Шостаковича. Овеваемый ветрами с моря и с гор, колышется факел Вечного огня. В 15-ю годовщину освобождения Новороссийска мне выпала великая честь зажечь этот огонь перед могилами боевых товарищей. А когда наступила 30-я годовщина - в сентябре семьдесят третьего, - на этой площади застала меня весть о том, что Новороссийск удостоен звания города-героя. И самой волнующей из новороссийских сентябрьских годовщин стала та, во время празднования которой на каменном календаре Маркотха появилась цифра 31. Годовщина эта ознаменовалась торжеством вручения городу высокой награды. Ветераны битвы за Кавказ, собравшиеся сюда со всех концов страны, были горды и счастливы тем, что орден Ленина и Золотую Звезду прикрепил к знамени Новороссийска наш боевой товарищ и однополчанин, бывший начальник политотдела славной 18-й армии, а ныне Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Леонид Ильич Брежнев.

И вновь ожило все, чем памятна Цемесская бухта военных лет и чему посвящена большая часть этой книги...

В ней есть также страницы, относящиеся к другим краям и другому времени еще мирному, но отмеченному приближением военной грозы, - ко времени, когда партия готовила к защите Родины, к отпору врагу мое поколение. Многие дела тех дней трудно отделить в сознании от самой войны - ведь тогда выковывалось, зрело то, что стало необходимым для Победы.

Я бесконечно благодарен старым сослуживцам по Черному морю, Дальнему Востоку и Балтике, которые помогали мне собрать материал, выверить факты, восстановить в памяти детали событий. Без этой их помощи не было бы предлагаемой читателю книги.

Приказано отбыть на восток

Перед дальней дорогой

Для человека, выбравшего своим делом в жизни морскую службу, нет ничего желаннее, чем стать командиром корабля. А если уж говорить о себе, то, по-моему, лучшая для военного моряка должность - командир подводной лодки. Особенно когда ты командуешь ею уже не первый год, успел к ней привыкнуть, ощущаешь неразрывную свою слитность со всем экипажем. Ведь тогда и появляется счастливая уверенность, что можешь по-настоящему использовать заложенную в подводном корабле могучую силу...

Вот так уверенно чувствовал я себя в этой лучшей на флоте должности осенью 1932 года, плавая вторую кампанию командиром и комиссаром подводной лодки Большевик.

Старые балтийцы знали эту лодку еще под названием Рысь. Она принадлежала к серии довольно крупных по тому времени (водоизмещение - 650 тонн) подводных кораблей типа барс конструкции известного русского судостроителя И. Г. Бубнова, участвовавших в первой мировой войне. В тридцатые годы, когда новые, советской постройки, лодки лишь начинали появляться на морях, барсы оставались в строю.

Летняя кампания Балтфлота завершалась большими тактическими учениями, по-тогдашнему - маневрами. На них, как обычно, присутствовал народный комиссар по военным и морским делам К. Е. Ворошилов. В последний день маневров подводным лодкам, в том числе и нашей, предстояло атаковать в Финском заливе прорывавшуюся с запада эскадру синих...

Погода стояла свежая, ветер и волнение все усиливались. Когда я поднимал перископ, чтобы осмотреть горизонт, в окуляре то и дело темнело - перископ накрывало волной.

- Пять баллов небось уже есть!.. - ворчал посредник от руководства маневрами, заглядывая в перископ вслед за мною.

- Пять не пять, а четыре верных, - отвечал я.

С посредником приходилось немножко хитрить: при волнении свыше пяти баллов стрельба торпедами не предусматривалась. А отказываться от нее не хотелось - я знал, как готовились к учениям люди, верил в их и свое умение.

Когда противник приблизился к нашей позиции, было уже наверняка больше пяти баллов. Но мы все же атаковали линкор, который шел под флагом наркомвоенмора.

На линкоре же, должно быть, решили, что при такой погоде торпедные атаки не состоятся. Во всяком случае, на фалах не появилось сигналов, подтверждающих обнаружение нашего перископа или следа выпущенной торпеды.

Ни у меня, ни у посредника не было сомнений в том, что атака прошла успешно. Это подтвердилось, когда мы, всплыв, отыскали среди вспененных волн свою учебную торпеду. Ее смятое и отделившееся после удара о борт линкора зарядное отделение мелькало красным поплавком в стороне. Удостоверившись, что попали в цель, мы дали радио о том, что флагман синих торпедирован в таком-то квадрате. Как потом выяснилось, торпеду выпустил только Большевик. Остальные лодки от атаки отказались.

Учебная торпеда стоит дорого, и лодка, как положено, осталась ее караулить, пока не подойдет специальное судно - торпедолов. Он почему-то задерживался, а погода все ухудшалась, и мы сделали попытку выловить торпеду собственными средствами. Может быть, это и удалось бы, не лопни штуртрос вертикального руля. Лодка стала неуправляемой...

Авария произошла не по нашей вине - штуртрос не менялся с девятьсот шестнадцатого года, когда Рысь начала плавать. Однако от этого легче не было, и нам не оставалось ничего иного, как скрепя сердце заняться ремонтом. Двое краснофлотцев и боцман полезли в кормовую балластную цистерну - штуртрос, проходивший через нее, лопнул именно там.

Над заливом сгущались ранние осенние сумерки. Боясь потерять торпеду из виду, мы остановили семафором корабль, проходивший мимо в Кронштадт, и попросили извлечь ее из воды стрелой. Самолюбие мешало попросить, чтобы корабль взял на буксир подводную лодку - еще верилось, что справимся с бедой сами.

Но штуртрос, как видно, свое отслужил. Сколько ни сращивали концы, он лопался опять, не выдерживая передававшегося ему нажима волны на руль. Не удавалось и закрепить руль в нулевом положении, при котором можно удерживать лодку на курсе машинами. А мы находились еще далеко от своей базы и близко к чужим берегам. Трезво оценив обстановку, я вынужден был донести по радио командиру бригады, что нуждаюсь в корабле-буксировщике. Впервые за службу пришлось просить в море помощи.

Прибывший на рассвете эсминец повел лодку в Кронштадт. Настроение было, конечно, неважное. Не таким представлялось возвращение с маневров, на которых наш экипаж все-таки показал себя неплохо!

Но я никак не думал, что этим неприятным плаванием на буксире заканчивается моя служба на Балтике.

... В то утро К. Е. Ворошилов посетил береговую базу бригады подлодок в Кронштадте. Нарком объявил встретившему его комбригу Е. К. Самборскому, что хочет вручить золотые часы командиру, атаковавшему вчера линкор. У Ворошилова, когда он присутствовал на флотских учениях, было в обычае отмечать те или иные успешные действия еще до общего подведения итогов.

Не знаю, докладывали ли наркому, что торпедная атака произведена с некоторым нарушением существовавших правил. Но доложить об отсутствии лодки в базе и об аварийном происшествии с нею Самборскому, разумеется, пришлось. Причем он еще не мог сказать, что экипаж в аварии не виноват. Ворошилов показал комбригу предназначавшиеся мне часы, спрятал их и уехал в другое соединение.

Про все это я услышал уже после того, как узнал новость более важную и совершенно неожиданную. Сообщил ее мне комиссар бригады Спалвин.

Матрос революционных лет, любивший во всем прямоту и ясность, он, как всегда, начал с самой сути:

- Нарком приказал откомандировать группу командиров на Дальний Восток. В том числе и тебя, товарищ Холостяков! Поедешь командовать дивизионом подводных лодок. Какие они там - не знаю, только ясно, что новые. Вот так, брат. И об этом не болтай! Дело такое, сам понимаешь.

Выложив главное, Спалвин сощурил веселые, чуточку озорные глаза и уже совсем другим тоном, отбросив всякую официальность, спросил:

- Как смотришь на такой оборот событий? Ехать-то хочешь? По-моему, это здорово, а?

Я молчал. Вихрем проносились в голове мысли сразу о многом. Я любил Балтику. Никогда не возникало желания, чтобы куда-нибудь отсюда перевели. Слушая Спалвина, ощутил до боли остро, как дороги мне Ленинград и Кронштадт, наша бригада, лодка, привычный круг старых товарищей...

Но тут же властно заявило о себе чувство, пробужденное почти магической силой самих слов Дальний Восток. От них веяло тревожной романтикой переднего края обороны. Там, на Дальнем Востоке, обозначилась новая военная угроза нашей Советской Родине, туда все чаще мысленно переносились мы, читая в газетах телеграммы.

Страна готовилась к отпору наглеющему агрессору, укрепляла свои дальневосточные рубежи на суше и с моря. Весной уехал на Тихий океан формировать новый флот наш командующий Михаил Владимирович Викторов. Теперь, значит, понадобились там и другие балтийцы. А раз понадобились, то о чем разговаривать!..

И я словно очнулся. Вопросы Спалвина - как смотрю, хочу ли ехать? казались уже излишними, даже странными.

- Ехать готов! - ответил я комиссару. - Когда отправляться? Кто еще едет из бригады?

Через несколько дней мы с женой были уже в вагоне. В том же купе разместились командир подводной лодки Краснофлотец Алексей Тимофеевич Заостровцев с женой и сыном. В соседнем - инженеры-механики Евгений Александрович Веселовский и молодой Женя Павлов.

Все оказавшиеся в списке дальневосточников восприняли это как высокую честь. Никто не выставлял причин, мешающих немедленно отбыть в дальние края, хотя у большинства почти вся жизнь была связана с Балтикой. Заостровцев служил тут матросом еще до революции и знал балтийские барсы с тех пор, как они сошли со стапелей.

Нелегко было расставаться с родным городом и моей жене Прасковье Ивановне, коренной ленинградке. Недавно окончив аспирантуру, она только что начала преподавать в комвузе. И уж она-то могла бы не торопиться, приехать потом. Но жена, не колеблясь, решила ехать вместе со мной - Дело найдется и там!. Комвуз и райком ее не задерживали. Куда-нибудь еще вряд ли отпустили бы так быстро. А на Дальний Восток звучало как пароль, снимавший любые возражения.

Ехали мы долго, больше двух недель. За окном вагона проносились массивы хмурой осенней тайги, могучие реки, вокзалы незнакомых городов. Впервые очутившись за Уралом, на сибирских просторах, мы сильнее и глубже постигали необъятность Родины.

И конечно, старались, представить Владивосток - какой он, на что похож? Вспоминалось ленинское: ... Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский... От простого русского словечка - нашенский! - теплело на Душе.

Переселение в другой конец страны означало для всех нас большую перемену в жизни. А в таких случаях у человека обычно возникает потребность оглянуться на прожитое. Очевидно, время поделиться и с читателем тем из моего прошлого, что имеет отношение к дальнейшему содержанию этой книги.

Путевка в капитаны

В тридцать втором мне исполнилось тридцать лет. Из них одиннадцать прошли на флоте. А вообще на военной службе - больше. Как и у многих, чья юность пришлась на бурные революционные годы, военное дело рано стало моей профессией, моей судьбой.

Детство круто оборвалось, когда наша семья в девятьсот пятнадцатом году в потоке беженцев оставила родной город Барановичи. Мой отец Никита Кириллович, машинист Полесской железной дороги, еще раньше оказался со своим паровозом в курском депо. Считалось, что он там временно, и моя мать Надежда Григорьевна с двумя младшими сыновьями старалась держаться поближе к покинутому дому. Жили по чужим углам в Гомеле, в Новозыбкове. Я нанимался чернорабочим на лесопилки. Наконец мы осели в Речице, уездном городке над Днепром, ставшем моей второй родиной. С Речицей связаны отроческие воспоминания о крушении царской власти, старого мира. В этом городке началось для меня то, что называют сознательной жизнью.

В марте восемнадцатого года и сюда подошли немцы. Красногвардейский отряд спичечной фабрики старался задержать их, пока вывезут снаряды с расположенных за городом, в сосновом бору, артиллерийских складов. Со станционных путей бил по наступавшему врагу бронепоезд Черноморец.

Вместе с другими мальчишками я лежал в канаве у железнодорожной насыпи и видел, как бронепоезд ушел вслед за последним эшелоном за Днепр. Отстреливаясь, отходили по мосту красногвардейцы. Отчаянно хотелось побежать за ними, догнать, но удержала мысль о матери, о младшем братишке Кольке - как было их бросить?

Дома застал картину, которую до сих пор вспоминаю с омерзением: несколько немецких солдат с гоготом и чавканьем поедали яичницу, задрав на стол ноги. Прошло полвека, но как сейчас вижу их сапожищи с коротким голенищем и толстой подошвой, утыканной шляпками медных гвоздей. В таких же сапогах, подбитых такими же гвоздями, явились к нам гитлеровцы в сорок первом...

Оккупированная Речица жила в тревогах и страхе. Пошли слухи, что немцы будут увозить куда-то подростков. Мать стала думать, как переправить нас с Николаем в Курск, к отцу. Власть оккупантов кончалась не очень далеко, под Унечей. Там пролегла граница, и люди, ходившие в Советскую Россию за продовольствием, говорили, что перейти эту границу не особенно сложно.

Взяли и мы с братишкой для виду мешки с каким-то барахлом - несем, мол, менять на хлеб. И через несколько дней добрались до Курска.

Отец устроил меня подручным слесаря в железнодорожные мастерские. Колю определили в детдом, осенью он пошел в школу. В мастерских я вступил в только что организовавшийся Союз рабочей молодежи имени III Интернационала. С октября 1918 года он стал называться Российским Коммунистическим Союзом Молодежи РКСМ.

В Курске, в губземотделе, работал и мой старший брат Василий. Между нами была порядочная разница в летах, и я помню его только взрослым. В Барановичах Василий был для меня существом таинственным - он то внезапно появлялся дома, то куда-то исчезал. Я знал, что это из-за него к нам однажды приходили с обыском жандармы. Но только в Курске услышал от отца, что Василий задолго до революции состоял в партии большевиков.

Старший брат погиб уже после гражданской войны, в бою с кулацкой бандой на Кубани. А я видел его в последний раз осенью девятнадцатого года, когда на Курск наступали деникинцы. Василий торопливо попрощался с нами, уходя на фронт комиссаром полка.

Пошел воевать и отец - машинистом оснащенного в курском депо бронепоезда. Комсомольцы железнодорожных мастерских все, как один, записались в молодежный отряд ЧОН (части особого назначения). Со мною увязался туда и четырнадцатилетний Коля. Сколько ему лет, никто не спросил. Так вступила в Красную Армию вся мужская часть нашей семьи.

Военное обучение чоновцев было недолгим - белые находились уже под самым Курском. Когда они прорвались к городу, молодежный отряд отвели к Фатежу.

Мы заняли позицию на краю болота, за ним виднелся лесок. Оттуда и показались утром белые. Сперва их было немного, и наш винтовочный огонь заставил деникинцев скрыться. Но затем с опушки заговорили орудия.

Один снаряд плюхнулся в болото прямо перед моим окопчиком. Оглушенный, облепленный вонючей тиной, я не сразу поверил, что остался жив и, кажется, даже невредим. Только в запястье левой руки что-то покалывало и проступило сквозь грязь немного крови. Фельдшер перевязал руку, сказав, что если там осколок, то вынуть его успеют, а сейчас надо отходить на новую позицию. Ранка затянулась, и я скоро о ней забыл. Лишь через несколько лет в руке опять закололо. Будучи уже подводником, я попросил медиков удалить мешавший мне осколок, но рентген его не обнаруживал. Осколок досаждал еще долго, пока наконец не выяснилось, какую памятку носил я о давнем боевом крещении - в руке сидел кусок древесины от рассеченной снарядом курской березки...

Вскоре после того боя меня вывел из строя тиф. А когда выписывали из госпиталя, здорово повезло: комиссар вручил гостевой билет на II съезд комсомола.

Попал на съезд, правда, к самому концу. Но все-таки представился случай посмотреть Москву.

В девятнадцатом году выглядела она сурово. Усталый и голодный, я бродил по незнакомому городу, разыскивая 4-й дом Советов, куда мне следовало явиться.

В общежитии выдали паек - вареную свеклу и воблу. Большинство делегатов, живших здесь, были красноармейцами или матросами. Они торопились обратно на фронт, в свои части.

Где находится курский молодежный отряд ЧОН и существует ли он, никто сказать не мог (попав в госпиталь, я надолго потерял из виду и оставшегося в отряде брата Николая). Мне предложили поработать пока в Москве и прикрепили к агитвагону железнодорожного бюро ЦК комсомола.

В этом вагоне, стоявшем под гулкими сводами Брянского (ныне Киевского) вокзала, я и поселился. Работа сводилась к раздаче газет, брошюр, листовок в формировавшихся воинских эшелонах и скоро мне наскучила - слишком уж легкая. Но когда заговаривал об этом, мне отвечали: Да ты посмотри на себя - едва на ногах держишься! Поправка после тифа шла медленно.

Мать в письмах звала в Речицу. Там было сытнее, а немцы уже год как убрались восвояси. В желдорбюро, за которым я числился, против моего отъезда не возражали. Поехал, разумеется, не просто отдыхать и отъедаться. Комсомольцу никто бы и не позволил бездельничать.

В Речице и некоторых селах уезда уже организовались ячейки РКСМ. Но первые вожаки уездной комсомолии, сплачивавшие молодежь на смелые дела еще в подполье, при немцах, успели уйти кто на партийную работу, кто в армию или в ЧК. Меня сразу взяли в уком комсомола и вскоре выбрали его секретарем (функции секретаря были не такими, как теперь: комсомольский комитет возглавлялся председателем).

Помнишь Речицу, где мы вступали в общую борьбу за новую жизнь на земле? написал мне недавно один из самых первых речицких комсомольцев Петр Патзюк.

Помню ли?.. Да разве можно это забыть!

Комсомольская работа в нашем маленьком городке была кипучей. Ребята с увлечением брались за все, подчас не соразмеряя сил. Ликбез и трудовая помощь семьям красноармейцев, драмкружок и заслоны против спекулянтов, субботники, разные дежурства... А в редкие свободные вечера - бесконечные споры за кружкой жидкого чая с сахарином: о том, скоро ли грянет мировая революция, о том, как будем жить при коммунизме. Если же в уезде появлялась очередная контрреволюционная банда или осложнялась обстановка у недалекого от нас польского кордона, комсомольцы получали оружие и ждали приказа к бою.

В феврале 1920 года меня приняли в Коммунистическую партию. Рекомендации дали два чудесных старших товарища - секретарь укома партии Тит Назаренко, ставший большевиком в окопах на германском фронте, и уездный военком Семен Клименко.

Весной к Речице опять приблизился фронт - наступали белополяки. Все коммунисты и комсомольцы были мобилизованы. Мы с товарищем по укому Ваней Мурашко заперли комитет, уходя последними. Обоих нас военком направил политруками рот в 511-й стрелковый полк 57-й дивизии.

Мне не исполнилось еще восемнадцати - совсем мальчишка для солдат-бородачей, воевавших с четырнадцатого года. Однако мои беседы они слушали охотно. Многие не могли сами прочесть ни газету, ни листовку: не знали грамоты. Контакт с бойцами налаживался. Ротный командир Головченко, видный собою и удалой, тоже был из речицких коммунистов.

Наша дивизия сперва держала оборону на Березине, у Мозыря. Белополяки имели численный перевес, особенно в артиллерии, и мы несли тяжелые потери. Скоро в ротах не осталось и половины личного состава. Но люди не падали духом, беззаветно веря, что и в этот раз врагам не одолеть Республику Советов.

Памятен бой, который пришлось вести 9 мая 1920 года под самой Речицей, у Волчьей горы. Здесь к остаткам 511-го полка присоединился городской отряд ЧОН, и я увиделся со многими друзьями. В окопы пришли все оставшиеся в Речице комсомольцы, не исключая и девушек. Как и в восемнадцатом году, когда наступали немцы, кому-то надо было прикрыть отход других частей и вывоз ценного имущества за Днепр. Теперь эту задачу возложили на нас.

За день отбили несколько атак. У меня на глазах был убит наш лихой командир Головченко. Сложили головы и многие другие. На Волчьей горе стоит теперь памятник павшим здесь воинам Красной Армии и речицким комсомольцам, моим сверстникам и товарищам...

Весной 1921 года я вернулся в Речицу. Армия переходила на положение мирного времени, и меня демобилизовали как не достигшего призывного возраста.

Какими родными показались комнатки укома на втором этаже деревянного дома на Успенской улице, над маленьким кинематографом Модерн! По вечерам тут, как и прежде, жарко спорили о мировых проблемах за кружками все такого же жидкого чая. Только ребята были уже другие - вновь успели обновиться и уком и городской актив.

Жизнь оставалась трудной, во всем сказывалась хозяйственная разруха. Но гражданская война кончилась, Советская республика выстояла, победила, и перед этим отступали все житейские невзгоды. Захватывало дух от предчувствия огромных дел и новых дорог, хотелось проявить себя в чем-то еще неизведанном.

PI вдруг сообщают из Гомеля, из губкома: речицкой организации РКСМ предлагается послать в Рабоче-Крестьянский Красный Флот трех-четырех активистов, желательно - из комсомольцев, состоящих в партии.

Это было через несколько месяцев после того, как X съезд РКП (б) признал необходимым принять меры к возрождению и укреплению Красного флота. Партия уже вернула на флот коммунистов - бывших моряков, работавших в народном хозяйстве. Вслед за ними призывались в ряды флота первые две тысячи комсомольцев.

Я никогда не видел ни моря, ни кораблей, если не считать днепровские пароходики. Но, узнав о разверстке губкома, решил в один миг: вот оно, дело, которому стоит посвятить жизнь! Вспомнился бронепоезд Черноморец, приходивший в Речицу в восемнадцатом году. Встали перед глазами матросы, которых встречал в девятнадцатом под Курском - в бушлатах, перекрещенных пулеметными лентами, в бескозырках с громкими названиями кораблей, сильные, веселые и бесстрашные... Как же было упустить возможность попасть туда, где люди становятся такими!

- А тебя не отпустим, - неожиданно заявил секретарь укома партии Тит Назаренко.

Я помчался в Гомель, к секретарю губкома Гантману, знавшему меня еще по польскому фронту (он тоже был в бою под Волчьей горой): Уговори Тита! Если не отпустит - убегу!

Мою угрозу Гантман, конечно, всерьез не принял. Но, почувствовав, как я загорелся, он помог все уладить. Судьба моя решилась.

Речицкая комсомольская организация рекомендовала в моряки также секретаря ячейки РКСМ уездной типографии Якова Липова и технического работника укома партии Алексея Гузовского. От выпавшего нам счастья кружилась голова, хотя представления о флоте были у всех троих самые смутные. Друзья желали нам поскорее заделаться капитанами, и мы принимали это как должное, мысленно уже видя себя на мостике корабля, плывущего среди бушующих волн.

... Сборный пункт был на вокзале в Гомеле.

Поставив в сторонке свои деревянные сундучки, мы пристроились к шеренге разношерстно одетых хлопцев, съехавшихся из других уездов.

Рослый военмор с Балтики, перед которым все сразу притихли (куда только девался гонорок признанных комсомольских активистов!), неторопливо прошелся вдоль не слишком ровной шеренги, снисходительно поглядывая на наши потертые полушубки, пальто и куртки, перехваченные у некоторых армейскими портупеями. И негромко, но как-то очень весомо скомандовал: Смирно!

Эту команду, услышанную в декабре 1921 года на гомельском вокзале, я и считаю началом своей флотской службы.

Нас привезли в Петроград. Провели строем по скупо освещенным улицам к мрачноватому кирпичному зданию за железными воротами. Ворота распахнулись и пропустили строй. Мы оказались в Крюковских казармах, во 2-м Балтийском флотском экипаже.

Влюбленные во флот

Балтийский флот - старейший из флотов нашей страны и наиболее сохранившийся после первой мировой и гражданской войн - представлял тогда неприглядную картину. В его составе числились десятки кораблей, но они давно уже не плавали. Одни не поднимали якорей с девятнадцатого года, когда на последних запасах угля и мазута давали бой эскадре английских интервентов. Другие стали на прикол еще раньше. В гаванях, похожих на корабельные кладбища, ржавели неподвижные линкоры, крейсера, эсминцы... Оживить их и снова вывести в море было нелегко, даже располагая необходимыми силами и средствами. А возможности молодой Республики Советов быта в то время весьма скромными.

Из славной революционной когорты матросов, героев Октября, остались на Балтике немногие. Тем из них, кто вернулся на флот, чтобы стать красными командирами, еще требовалось набираться знаний. Старые же офицеры, продолжавшие службу, нередко относились к ней формально. На застоявшихся кораблях люди отвыкали от настоящего дела, от дисциплины.

После кронштадтского мятежа Балтфлот очистили от эсеровских и анархистских элементов, от безнадежных разгильдяев. Но одного этого было мало - флот нуждался в притоке свежих сил. Об этом и заботилась партия, взяв курс на возрождение морской мощи страны.

Общее положение дел на Балтике доходило до нашего сознания, конечно, постепенно. Сперва переполняло новизной ощущений само приобщение к флотскому укладу быта. Мы едва узнавали друг друга в жестких парусиновых робах и черных бескозырках без ленточек (они не были положены до принятия присяги). Бурно радовались благоприятному заключению последней медицинской комиссии. Пройдя ее, тихий Яша Липов много дней не расставался с сияющей улыбкой, а долговязый Алеша Гузовский от восторга скакал козлом.

Нашей ротой в экипаже командовал Д. С. Могильный - бывший унтер-офицер старого флота и будущий советский контр-адмирал. С чувством благодарности вспоминаю я школу строгой и разумной требовательности, которую мы у него прошли. Что греха таить, на первых порах эта требовательность казалась некоторым из нас старорежимной. Не все были готовы к тому, что придется проходить изо дня в день строевую муштру. Кое у кого из вчерашних работников губкомов и укомов РКСМ существовало представление, будто мы должны начать службу вовсе не как обычные новобранцы. Только потом я по-настоящему оценил выдержку и такт нашего ротного командира, который сумел без особых конфликтов ввести в рамки комсомольскую вольницу, полную энергии, но подчас не понимавшую простых вещей.

Могильный уверенно держался перед любым начальством, и это тоже было хорошим примером для нас. Со спокойным достоинством встретил он и приехавшего познакомиться с новыми военморами начальника Морских сил Балтийского моря (так называлась в то время должность командующего флотом) М. В. Викторова.

Нас не знакомили тогда с биографией Викторова. Позже я узнал, что он, будучи офицером старого флота, в дни Октября пошел вместе с матросами, в гражданскую войну участвовал во многих боях, командовал эсминцем, линкором. А в 1921 году Михаил Владимирович Викторов, еще беспартийный, но доказавший свою преданность революции, был поставлен во главе Балтфлота.

При обходе командующим кубрика мы стояли каждый у своей койки. Викторов оказался коренастым, крепким, каким-то очень прочным, и этим располагал к себе. Запомнились его твердый шаг, резко очерченное лицо, зоркие, внимательные глаза и спокойная, с умной хитрецой, улыбка. Ему шел тогда всего тридцатый год. Но, что командующий очень молод, как-то не подумалось - ведь нам самим было по восемнадцать-девятнадцать...

Когда Викторов поравнялся с моей койкой, командир роты назвал мою фамилию и при этом похвалил за старательность, добавив, что я назначен заместителем политрука. Командующий остановился и, посмотрев на меня, сказал:

- Ну что ж, надеюсь, из него выйдет хороший военный моряк.

В том, как это было произнесено, я почувствовал живую заинтересованность в моей флотской судьбе.

Бывают люди, в которых можно безоговорочно поверить даже после очень короткой встречи, поверить так, что сразу захочется за ним идти. Вот такое чувство вызвал тогда у меня наш молодой балтийский флагман.

Встретиться с М. В. Викторовым в следующий раз довелось через два года, уже в Военно-морском гидрографическом училище: я был в числе слушателей, которым командующий вручал подарки за успехи в учебе. Вручив мне подарок бритву, Викторов по-отечески обхватил за плечи и сказал несколько теплых слов. Из них я, к радостному своему изумлению, понял, что он меня узнал, что запомнил краснофлотца из Крюковских казарм.

В начале 1922 года проходила 3-я конференция моряков-коммунистов Балтики. От нашей роты делегировали меня. Участие в конференции определило многое в моей жизни.

К тому времени я был уже немного знаком с событиями последних лет на Балтике. Слышал рассказы о Моонзундском сражении, где моряки, не подчинявшиеся приказам Керенского, по призыву большевиков преградили кайзеровскому флоту путь к революционному Питеру; о Ледовом походе, когда было спасено для Советской Родины основное ядро Балтфлота; о ликвидации мятежа на Красной Горке и боях с интервентами на подступах к Кронштадту. Эти события, тогда еще недавние, успели стать легендой. А в зале конференции сидели живые их участники! Были тут и балтийцы, штурмовавшие Зимний дворец, выводившие по заданию Ленина корабли на Волгу... С восхищением смотрел я на бородача Ф. С. Аверичкина - комиссара Волжско-Каспийской флотилии в гражданскую войну, на кряжистого богатыря А. Г. Зосимова - матроса, ставшего военкомом линкора.

Коммунисты обсуждали, как выполнить решения о флоте, принятые X партсъездом и IX Всероссийским съездом Советов. Много говорилось и о том, как обеспечить возрождающийся Балтфлот достойными командирами и краснофлотцами.

Запомнились слова одного из делегатов:

Нам надо влюбить во флот молодых. Влюбить накрепко!

Что касается меня, то уже с самой конференции я ушел окончательно и бесповоротно влюбленным во флотское дело, в профессию военного моряка. Тогда впервые подумалось: А ведь снять морскую форму не захочу никогда... Развеялись наивные иллюзии насчет того, что, раз тебе дали путевку на флот, то непременно попадешь и на командирский мостик. Но желанием стать кадровым моряком, решимостью преодолеть все трудности учебы зарядился всерьез.

До весны мы проходили курс молодого краснофлотца - азы матросской грамоты. В казармах было холодно: острую нехватку топлива испытывал весь Петроград. Хлеба нам полагалось по три четверти фунта (300 граммов) в день, из которых одну четвертушку мы отчисляли детям голодавшего Поволжья. Но не помню, чтобы кого-нибудь угнетали бытовые невзгоды. Освоившись, мы зажили в экипаже дружно, весело. В наш клуб часто приглашались известные петроградские артисты, и, если требовалось подкормить участников концерта, мы единодушно голосовали за соответствующее отчисление из своего пайка. Однажды пел в Крюковских казармах и Федор Иванович Шаляпин.

После партийной конференции стали особенно частыми встречи со старыми балтийцами. Приходили в экипаж и Зосимов, и Аверичкин, и другие ветераны. Их беседы расширяли наши представления о флоте и перспективах его восстановления, помогали лучше понять, что потребуется от нас завтра.

Из экипажа посылали в школы корабельных специалистов. Моего земляка по Речице Алексея Гузовского направили в кронштадтскую электроминную школу, а Якова Липова - в школу подводного плавания. Мне хотелось попасть в машинную школу - любовь к машинам, двигателям началась для меня еще с отцовского паровоза. Однако определили меня в артиллерийскую.

Артшкола Балтфлота находилась тогда в Петрограде, на Васильевском острове. Специальность, которую я должен был получить, называлась красиво - командор. Но краснофлотцы из соседней школы писарей и содержателей дразнили нас глухарями (у артиллеристов обычно слабеет слух). Прозвище казалось обидным. А главное - не лежала душа к артиллерийскому делу. Учился добросовестно, однако без увлечения.

И вдруг стало известно: в Екатерингофских казармах открывается подготовительная школа для военных моряков, желающих поступить в командные училища, нечто вроде флотского рабфака. Прием производился на все шесть семестров. Те, кого примут на последний, шестой, могли попасть в училища осенью того же года.

Чтобы попасть на последний семестр, требовалось сдать экзамены примерно за шесть классов бывшей гимназии. Мой багаж был гораздо скромнее. В Барановичах я окончил церковноприходскую школу, после которой провел один год в так называемом высшем начальном училище. Потом учился лишь урывками. Но учеба всегда давалась мне легко, память была отличной, и я решил не отказываться от попытки попасть в подготовилку, и именно на шестой семестр. Туда же нацелились два моих новых приятеля по артшколе - Герман Галкин и Алексей Гвай, оба москвичи. У них с образованием дело обстояло лучше, и друзья обещали мне помочь.

Стали готовиться к экзаменам вместе. Дня не хватало - в артшколе свои занятия, наряды, караулы, и мы забирались ночью на чердак. Отгоняя крыс, штудировали математику. Родственники прислали Галкину из Москвы несколько фунтов рису. Чтобы заморить голод, мы разжевывали сухие зернышки. Галкин уверял, что от риса люди умнеют.

Экзамены по основным предметам я с грехом пополам сдал на тройки. Когда дошла очередь до химии, пришлось признаться, что никогда ее не учил. Химию мне простили. Гвай и Галкин тоже были приняты, и мы перебрались в Екатерингофские казармы.

Семестр в подготовительной школе был очень напряженным. Думается, он дал нам максимум того, что можно дать за такой срок. Над книгами просиживали все вечера, все воскресенья, почти никто не записывался на увольнение. Совсем незаметно пролетело лето.

А оно было знаменательным для балтийцев: впервые после гражданской войны часть кораблей вышла в море. Мы завидовали плавающим товарищам. Утешала только надежда прийти на корабли командирами.

Наш семестр стал первым выпуском флотского рабфака. Осенью 1922 года перед нами открылась счастливая возможность поступить - уже без всяких экзаменов - в любое из военно-морских училищ, готовящих комсостав.

Алексей Гвай выбрал инженерное. У меня же появилась мечта сделаться исследователем морей и потянуло в гидрографическое училище, в которое были только что преобразованы прежние Отдельные классы гидрографов. Туда же пошел Герман Галкин.

Училище было небольшое: на всех трех курсах - несколько десятков человек. Числились они не курсантами, а слушателями.

В этом маленьком учебном заведении каким-то образом сохранился некий особый мирок, довольно странно выглядевший на исходе пятого года Советской власти. Военморы, пришедшие на первый курс из подготовительной школы - таких набралось пятеро, - почувствовали себя, что называется, не в своей тарелке.

Преподаватели начинали лекции обращением: Господа!.. Так же величали своих сокурсников, и отнюдь не в шутку, некоторые слушатели. В столовой, где нас ошеломили накрахмаленные салфетки и невиданный блеск сервировки (сам обед был более чем скромным), мы услышали Пожалуйста, господа! и от молоденькой официантки...

Герман Галкин, сын старого революционера и бунтарь по натуре, не выдержал.

- Братцы, куда мы попали? - заорал он, взывая к нашим комсомольским чувствам. И, не владея собою, рванул со стола белоснежную скатерть со всем, что на ней стояло...

Такие методы борьбы с чуждыми нравами не могли, конечно, привести ни к чему хорошему. Германа отправили на гауптвахту. Между тем мы замечали вокруг себя все больше непонятного.

Как вылепилось, в училище, особенно на старших курсах, было много сыновей видных царских офицеров и крупных чиновников. Эта публика любила говорить, что не интересуется политикой, изъяснялась между собой по-французски, а к нам относилась в лучшем случае снисходительно.

Мы, разумеется, не стеснялись напоминать барчукам, что они живут уже не при старом режиме. Взаимная неприязнь нарастала. А инцидент в столовой оборачивался уже так, что над Галкиным нависла угроза отчисления. Тем временем меня выбрали секретарем впервые созданной в училище организации РКСМ. Комсомольцы решили, что я должен поговорить о создавшейся обстановке в Управлении военно-морских учебных заведений. Дело было не только в том, чтобы заступиться за товарища. Той осенью комсомол принял на своем V съезде шефство над Красным флотом, и мы считали, что за все происходящее у нас несем особою ответственность.

Меня принял и внимательно выслушал начальник управления А. В. Баранов. Не знаю, сообщил ли я ему нечто новое или он и без меня был об этом осведомлен. Во всяком случае, Баранов согласился, что Гидрографическое училище засорено социально-чуждыми элементами.

Вскоре специальная комиссия проверила состав слушателей, и барчуков поубавилось. А через год изрядно прибыло нашего комсомольского полку - пришли из подготовилки ребята, поступившие туда одновременно с нами, но на младшие семестры.

Постепенно менялось и отношение к слушателям из комсомольского набора со стороны тех преподавателей, которые сперва не хотели верить, что мы способны осилить учебную программу. Вы все равно этого не поймете, - отвечал, бывало, математик на просьбу объяснить что-то еще раз. А потом, принимая зачеты, откровенно удивлялся тому, что слушатели, оказывается, все-таки поняли...

По многим предметам не хватало учебников, и преподаватели сами составляли краткие пособия, а учебный отдел размножал их. Однажды мы получили конспект по курсу топографии. Во введении говорилось, что курс переработан и упрощен применительно к новому составу слушателей... Пришлось доказывать, что в скидках на пролетарское происхождение никто из нас не нуждается!

Что было, то было. Но, поверив в своих питомцев, наши преподаватели настойчиво вооружали будущих красных командиров необходимыми для службы знаниями.

Курс компасного дела вел С. И. Фролов, бывший контр-адмирал. Он увлекательно читал лекции, не заглядывая ни в какие конспекты, и по памяти диктовал чеканно сформулированные (Чтоб осталось в голове на всю жизнь!) выводы, правила. Блестяще излагая теорию, Фролов был силен и в практике. Вспомнишь, как он учил нас обращению с корабельным магнитным компасом, и возникают перед глазами его руки: жесткие, с короткими толстыми пальцами и твердыми ногтями, огрубевшие и вместе с тем цепкие, ловкие - руки мастерового, а не адмирала. Располагали к нему и его вкусы, привычки. Например, то, что Фролов курил крепкие дешевые папиросы, запах которых никогда не выветривался из его бородки и усов.

Фролов не терпел, чтобы кто-либо отсутствовал на занятии. Причем обнаруживал это мгновенно, не прибегая к списку.

- А где Холостяков? - мог он спросить чуть не с порога.

- На бюро партколлектива, - доложит дежурный (по срочным вопросам случалось заседать и в учебные часы, и многие преподаватели с этим мирились).

- Где именно? - нетерпеливо уточнял Фролов. - В какой комнате?

Он покидал аудиторию и минуту спустя решительно прерывал наше заседание:

- Что тут у вас происходит, меня не касается. Но слушатель Холостяков должен быть на занятии. Без него не начну-с!..

Не выполнить это требование было невозможно. Не могло быть и так, чтобы по его курсу оказались неуспевающие - Фролов умел заставить всех знать его предмет.

Поныне памятны мне также лекции и занятия Н. Н. Матусевича, И. Д. Жонголовича, Я. И. Беляева, А. П. Ющенко. В том, что к преподаванию в нашем карликовом училище привлекались видные моряки-ученые, большая заслуга С. С Рузова, возглавлявшего учебный отдел. Именно он явился фактическим организатором подготовки первых советских гидрографов.

Своеобразным человеком был начальник училища П. Н. Вагнер, недавний царский адмирал. При всей его корректности мы чувствовали, что комсомольцы для него - беспокойное инородное тело, случайно оказавшееся во вверенном ему учебном заведении.

Пятеро комсомольцев нашего курса (двое, оставаясь членами РКСМ, состояли в партии) стали пятеркой верных друзей. Самым начитанным и развитым среди нас был Иосиф Сендик, служивший для остальных непререкаемым авторитетом по множеству вопросов. Серьезностью и обстоятельностью отличался также Карл Вейп, тихий, малоразговорчивый латыш. Михаила Федотова, деревенского парня из-под Новгорода, все мы любили за ласковую душевность, а суматошного Германа Галкина - за неугомонность, живость характера.

Впрочем, неугомонными были мы все. Активности, выдумки - хоть отбавляй. На каждое воскресенье составлялся план походов в музеи, в театр. Хватало энергии и на общественную работу. После проводившейся в начале 1923 года Недели Красного флота стали развиваться шефские связи с гражданскими организациями Петрограда, вошли в систему выступления моряков на рабочих собраниях, клубных вечерах. И ходили туда в первую очередь, конечно, комсомольцы.

Шефские дела имели косвенное отношение к одному нашему столкновению с начальником училища. Многое в этой истории, особенно ее финал, теперь, пожалуй, вызовет улыбку, а тогда это было для нас очень серьезно.

Началось с того, что вдруг заметно улучшились обеды в нашей столовой. Мы поинтересовались, за счет чего это происходит, и выяснили: подкармливает Петроградский торговый порт, ставший одним из шефов училища. Вообще это практиковалось. Военный паек оставался скудноватым, а страна начинала жить лучше, и рабочие коллективы, включившиеся в шефство над флотом, нередко присылали морякам в подарок продовольствие, мыло, папиросы. Однако возникли сомнения: не достается ли нам больше, чем имеют ребята в других училищах? Вдобавок комсомольцы установили, что преподаватели, помимо улучшенного обеда, получают шефские подарки еще и сухим пайком...

Вагнер, узнав про наши расследования, реагировал на них по-своему: неожиданно вся комсомольская пятерка первого курса получила приглашение к начальнику училища в гости - на чай.

В просторной, великолепно обставленной квартире бывшего адмирала висело множество картин в золоченых рамах, преимущественно морских пейзажей. Оказалось, что почти все они написаны самим Вагнером. Картины нам понравились. Но это не могло притупить ершистой настороженности, с которой мы сюда пришли и которую поддерживала в нас буржуйская обстановка квартиры.

Вагнер же, кажется, вовсе не понял, как настроены его гости. Да и вообще, видно, плохо знал, что за народ комсомольцы. За чаем с пирожными, купленными, должно быть, в одной из недавно открывшихся частных кондитерских, он благодушно повел речь о том, стоит ли нам ссориться, не лучше ли жить в мире. Тут мы совсем взъерошились и напрямик сказали адмиралу, что вести себя так, как ему хочется, не можем. В гостях мы не засиделись.

Вскоре П. Н. Вагнера куда-то перевели. Начальником училища был назначен А. Н. Рождественский, крупный специалист гидрографического дела.

Через несколько лет, будучи уже командиром подводной лодки, я встретился с Вагнером на улице. Он продолжал службу, преподавал в Военно-морской академии. Его интересовало, как служится мне, и мы поговорили вполне дружелюбно.

Наше училище готовило специалистов для службы в гидрографических партиях, отрядах и экспедициях, в существовавших тогда на морских театрах Управлениях по обеспечению безопасности кораблевождения (сокращенно - Убеко).

Но военный гидрограф - прежде всего военный моряк, командир флота. Любой из нас мог стать штурманом, вахтенным начальником на боевом корабле. Так и была использована часть выпускников 1925 года.

Из наших комсомольцев все-таки не получил диплома Галкин. Горячему и неуравновешенному Герману ее хватило выдержки на последние экзамены, и его списали на корабль младшим командиром (впоследствии он стал штурманом торгового флота).

Блестяще, вторым по списку, окончил училище Михаил Федотов. Получив право выбора морского театра, он решил отправиться на Тихий океан, в Убеко-Дальвост, куда была всего одна вакансия. Иосиф Сендик, стоявший в списке следующим, смог получить назначение в Убеко-Сибирь, что означало работу в манивших его северных морях.

Мой порядковый номер в списке выпускников никаких привилегий уже не давал. Мне вручили предписание явиться на линкор Марат, куда я назначался вахтенным начальником.

Командира Марата Льва Михайловича Галлера - в дальнейшем командующего флотом и начальника Главного морского штаба - уже тогда знала вся Балтика. Немногие из видных офицеров старого флота (а Галлер командовал до революции линкором Андрей Первозванный) пользовались таким, как юн, уважением у молодых советских военморов.

Прибыв в Кронштадт, я увидел командира Марата на Петровской пристани. У Галлера была приметная внешность: очень высокий и прямой, со щеточкой коротких светлых усов.

- Вы к нам? - радушно спросил он, отвечая на мое приветствие. - Тогда прошу на катер.

Пока шли до стоявшего на рейде линкора, Галлер успел со мною познакомиться и, поднявшись на борт, сам представил своему старшему помощнику Леванту. Это был командир из матросов, человек шумливый, большой ругатель, но в службе весьма разворотливый.

Левант стремительно провел меня по верхней палубе и извилистым внутренним коридорам огромного корабля, показал мою койку в четырехместной каюте в горячем переулке (рядом проходила пышущая жаром труба) и, вручив толстую рабочую тетрадь, приказал: Через месяц знать корабль назубок!

Скоро Марат перешел в гавань, летняя кампания окончилась. Па линкоре вспоминали большой поход под флагом наркомвоенмора Михаила Васильевича Фрунзе - впервые советская эскадра побывала в западной части Балтики, дойдя до Кильской бухты.

После похода в Красной звезде появилась статья М. В. Фрунзе Нам нужен сильный Балтийский флот. Само название статьи звучало воодушевляюще.

Быть может, еще с той поры, когда командиры деревянных парусных судов переселялись на зиму в береговые казармы, на флоте двадцатых годов сохранялся обычай назначать в зимние месяцы часть корабельного комсостава командирами рот и взводов нового пополнения Конечно, это было возможно лишь потому, что зимой корабли не плавали.

Обучать молодых откомандировали с линкора и меня. Зиму 1925/26 г. я провел в знакомых Крюковских казармах в качестве командира взвода.

Пополнение поступало все более грамотное и развитое, уже много знающее о флоте, захваченное романтикой его возрождения. Работа с этими ребятами, приобщение их к жизни флота очень увлекали меня.

Мы любили популярный тогда Комсофлотский марш на слова Александра Безыменского - Вперед же по солнечным реям! - гимн комсомольского шефства над Морскими силами. Радостно было выводить под эту песню на ленинградские улицы строй молодых моряков - ладных, подтянутых, гордых своей формой. И уже готовых к тому, что служба у них будет строгая и трудная.

Бригада барсов

Вышло так, что на линкор я больше не вернулся.

У меня был ненасытный интерес ко всему на флоте. Из кораблей, зимовавших в Ленинграде, особенно привлекали подводные лодки - девять барсов, стоявших на замерзшей Неве у бортов своей плавбазы Смольный. Эти корабли, не похожие ни на какие другие - с узкими сигарообразными корпусами без иллюминаторов, предназначенные действовать не на поверхности моря, а в его глубинах и окруженные даже для моряков ореолом некоторой таинственности, - все сильнее завладевали моими мыслями и душой.

Познакомиться с подводными лодками мне довелось еще в годы учебы, во время практики на Черном море. Там были старые лодки типа АГ (моряки называли их агешками), некогда купленные царской Россией у Америки, затопленные врангелевцами и вновь возрожденные.

Подводники взяли нас в небольшой учебный поход, продемонстрировали погружение и всплытие. На лодке поражали обилие техники и совершенно особая четкость службы: каждый член экипажа точно знал, что он должен делать в любую минуту.

Заглядываясь на скованные невским льдом барсы, я как-то подумал: А ведь туда назначают командиров из тех же училищ, что и на другие корабли... На всякий случай зашел в штаб узнать, не требуется ли на какую-нибудь лодку штурман. И выяснилось: именно штурмана недостает на Коммунаре. Сразу решил: опять мне выпадает большое счастье - как и тогда, когда послали на флот или когда приняли в подготовительную школу! Рапорт с просьбой о переводе на лодку ни у кого не вызвал возражений. Может быть, кому-нибудь я даже показался чудаком. Ведь Марат являлся флагманским кораблем Морских сил Балтики, а подводные лодки еще не занимали на флоте такого почетного места, как потом.

Но у моряков, служивших на лодках, или, как говорили они, в подплаве, была своя особая гордость, особая приверженность к этим кораблям. Может быть, потому на барсах осталось гораздо больше, чем на других балтийских кораблях, кадрового комсостава, плававшего на них до революции.

Чуть ли не со спуска лодок на воду служили и некоторые старшины. У этих замечательных специалистов, таких, как главный старшина торпедистов и трюмных машинистов Моисей Евгеньевич Артамонцев или ветеран экипажа боцман Сергей Дмитриевич Бабурин, я многому на первых порах учился.

Первое плавание на Коммунаре - переход из Ленинграда в Кронштадт, где нам предстояло базироваться летом, - как будто не таило в себе никаких неожиданностей даже для совсем молодого штурмана. Но, как и все на лодке, штурман имел дополнительные обязанности. При швартовке, например, мне полагалось находиться на носовой палубной надстройке, возглавляя работающих с концами и кранцами краснофлотцев. Тут и подстерегла меня совершенно непредвиденная неприятность.

Швартоваться в Кронштадте надо было к железной барже, стоявшей у борта Марата. Наш командир лихо маневрировал не на малом, а на среднем ходу. И когда лодка приближалась к барже под слишком большим углом, я при всей своей морской неопытности почувствовал, что добром это не кончится

- Скорость велика! - крикнул я на мостик, выражаясь не совсем по-уставному, а сам инстинктивно шагнул за пушку, уже не сомневаясь, что лодка сейчас врежется в баржу.

И она действительно врезалась - командир опоздал дать задний ход. Заскрежетал металл о металл, лодка сильно качнулась от толчка, а баржа получила основательную вмятину.

Подобные происшествия всегда считались на флоте большим конфузом: точная швартовка - традиционный показатель морской культуры.

С нами шел командир бригады. Он поднялся на мостик уже после столкновения. В ответ на вопрос комбрига о том, как это произошло, командир лодки спокойно и нарочито громко произнес:

- Да вот штурман не дал расстояния до баржи...

Комбриг и командир тут же сошли на стенку. Подавленный тем, что всю вину свалили на меня, я отчужденно смотрел на краснофлотцев, приводивших в порядок швартовы. Не смел поднять глаз на возвышавшийся рядом могучий борт линкора: оттуда, конечно же, видел мой позор кто-нибудь из недавних сослуживцев... Понурый, побрел к люку.

- Штурман, не вешай носа! - окликнул меня старпом Карл Янович Шлиттенберг. - Ты тут не виноват.

Старпом - эстонец из старых матросов, не захотевший вернуться в свой Ревель, где захватила власть буржуазия, отличался сдержанностью, даже замкнутостью. Если уж Карл Янович так заговорил, это означало, что он очень возмущен.

Полчаса спустя я проходил мимо каюты командира лодки на Смольном (плавбаза вошла в гавань вслед за нами) и случайно услышал через приоткрытую дверь, как объяснялся с командиром горячий комиссар Коммунара Никита Шульков:

- Ты что же это на мальчишку валишь? Ты же сам все видел!

От сердца сразу отлегло. И за мальчишку не почувствовал на комиссара обиды.

Много лет спустя я прочел в Морской душе Леонида Соболева очень верные, мне кажется, слова о старых морских офицерах того времени - в большинстве своем усталых, безразличных, надорванных многими годами войны и болезней флота. Безразличием к службе, привычной уже апатией объяснялось, должно быть, многое и в поступках нашего командира, вообще-то опытного моряка-подводника.

Он редко заглядывал в кубрик команды на плавбазе, а на лодке появлялся за несколько минут до выхода в море и сходил с корабля тотчас после швартовки. Это, впрочем, соответствовало представлениям многих старых командиров о своих обязанностях - так было заведено раньше на флоте. Но случалось и такое, что не вязалось ни с какими традициями русского морского офицерства.

Помню торпедные стрельбы - первые за мою службу. Лодка начала атаку, прозвучала уже команда Товсь!. И вдруг старпом Шлиттенберг взволнованно сказал:

- Товарищ командир, мы же не попадем! Угол упреждения взят неправильно...

- Не попадем, - равнодушно согласился командир и скомандовал: - Пли!

Торпеда прошла далеко в стороне от корабля-цели...

Понимаю, как странно выглядит все это для нынешних наших офицеров. Однако так было. Красному флоту не хватало командиров, беззаветно преданных своему делу и вместе с тем достаточно опытных, чтобы водить корабли.

Но учились мы у старых командиров все-таки многому. И сами они менялись усталость, безразличие постепенно проходили у тех, кто способен был радоваться возрождению военного флота. Командир лодки, о котором я рассказываю, впоследствии успешно командовал новым подводным кораблем, преподавал в военно-морском училище.

И конечно же, офицеры старого флота не были одинаковы.

На Коммунаре оставил добрую память о себе прежний командир, которого я не застал - Аксель Иванович Берг, ставший потом академиком. В числе штурманских документов ко мне перешел компасный журнал, заполненный им собственноручно, хотя обычно командиры лодок этим не занимались, с величайшей тщательностью. Сохранилась и его подпись в тумбочке нактоуза: Берг отметил место закрепления вертикального магнита, когда лично выверял лодочный компас.

Служили в бригаде барсов и другие интереснейшие люди. Одним из лучших командиров по праву считался тогда А. Г. Шишкин, имя которого вошло в историю гражданской войны. В 1919 году он был помощником командира знаменитой Пантеры, потопившей в Финском заливе эсминец английских интервентов Виттория. Когда я пришел на бригаду, Пантера уже носила новое название - Комиссар. Эта лодка очень долго оставалась в боевом строю флота, а потом еще много лет использовалась в качестве плавучей зарядной станции. Разобрали ее только в послевоенные годы.

С помощью новых сослуживцев я освоился в подплаве и никогда не пожалел о том, что пошел на лодки. Через год меня послали в Подводные классы специальных курсов комсостава. Там увлекался теорией подводного корабля, минно-торпедным делом. Учебная программа включала и практику, проходившую на Черном море. Мы были расписаны по агешкам и получили возможность потренироваться в управлении лодкой. Первый раз в жизни командуя погружением, я был безмерно счастлив, когда все получилось как надо и лодка стала послушно набирать глубину. Тогда понял, почему самостоятельное погружение считают крещением командира-подводника.

По окончании подводных классов меня аттестовали на старшего помощника командира лодки. Это последняя ступенька, перед тем как тебе доверят корабль. Последняя и вместе с тем решающая.

Говорят, трудно стать настоящим командиром, не побывав у хорошего командира старпомом. В этом смысле я многим обязан прежде всего Д. М. Вавилову, командиру подводной лодки Батрак.

Дмитрий Михайлович был известен в бригаде барсов как истый подводник. Умел он развивать любовь к службе на лодках и у подчиненных, поддерживая интерес также к тому, что выходит за рамки должностных обязанностей. С помощью командира молодой инженер-механик А. Э. Бауман осваивал, например, управление маневрами корабля (впоследствии он сам стал командиром лодки).

У меня было большое желание поскорее научиться вполне самостоятельно водить лодку, особенно под водой, и командир поощрял это, доверяя все более сложные действия в море.

Вавилов считал делом чести, чтобы его корабль был передовым, и рубку лодки украшала звезда с буквами, обозначавшими первенство в бригаде: А - по артиллерийской подготовке, С - по связи, Т - по торпедным стрельбам...

В дружном экипаже Батрака росли отличные моряки. Тогдашний наш рулевой Федор Вершинин несколько лет спустя командовал новой подводной лодкой. Отличившись в финскую кампанию, он одним из первых среди балтийских подводников был удостоен звания Героя Советского Союза.

На борту L-55

В 1928 году Эпрон (Экспедиция подводных работ особого назначения), очищая советские прибрежные воды, поднял со дна Копорского залива английскую подводную лодку L-55. Она пролежала там с 1919 года, когда предприняла неудачную атаку против балтийских эсминцев Азарда и Гавриила, после чего и была потоплена Азардом.

По всем международным законам поднятая лодка являлась трофеем нашего флота. А так как она еще не успела устареть (к моменту гибели L-55 была одним из новейших подводных кораблей в мире), возникла идея восстановить лодку и ввести в строй. Командиром ее был назначен Владимир Семенович Воробьев, а старпомом - я.

Эпроновцы тогда только что привели L-55 в один из кронштадтских доков. Осмотр отсеков показал, что восстановить лодку не просто. Некоторые флотские авторитеты считали это вообще нереальным, тем более что на английской субмарине не оказалось никакой технической документации, которая помогла бы разобраться в ее устройстве.

Но Воробьев верил: лодка плавать сможет. Он был энергичнейшим человеком и имел уже опыт восстановления отечественных подводных кораблей. О личных качествах Владимира Семеновича немало говорил его необычный служебный путь: попав на флот в гражданскую войну студентом Горного института и пройдя краткосрочные курсы, Воробьев учился затем самостоятельно и сдал за военно-морское училище экстерном. Не лишне добавить, что командиром L-55 он стал без освобождения от командования подводной лодкой Пролетарий. Ее экипаж очень помог нам на первых порах, добровольно приходя в полном составе на авральные работы в отсеках англичанки.

Восстановлением L-55 загорелся назначенный на нее старшим механиком К. Ф. Игнатьев - один из старейших инженеров подводного флота. Именно ему предстояло прочесть по самой лодке то, что содержали не доставшиеся нам чертежи и технический паспорт.

Для капитального ремонта подводную лодку перевели к заводскому причалу. Съемка механизмов, демонтаж магистралей шли параллельно с выяснением назначения всех корабельных устройств. Вычерчивая схему лодки, Игнатьев вынужденно давал многому условные обозначения - х, у, z, которые постепенно заменялись привычными нам названиями.

Старпому нужно знать устройство лодки так же досконально, как и механику, и я начинал день с того, что, надев комбинезон, выполнял заданный себе на сегодня урок: разобраться во всем, что расположено между такими-то шпангоутами. Потом шел со своей рабочей тетрадью к Игнатьеву и донимал его вопросами: для чего вот то, почему не так, как у нас, устроено это?

Неутомимо ползали по отсекам, торопясь понять и усвоить все, чему скоро понадобится учить краснофлотцев, старшина трюмных Михаил Поспелов, старшина электриков Виктор Дорин, боцман Сергей Дмитриевич Бабурин, переведенный с Коммунара. Знакомясь с кораблем, они проникали в такие узкости, откуда иной раз не могли самостоятельно выбраться, и тогда вытаскивали друг друга за ноги. Случалось оказываться в таком положении и командиру лодки: он считал необходимым самолично обследовать каждую цистерну.

Для изучения устройства корабля всей командой пришлось разработать специальные программы. Они включали необходимые сведения о корпусе, трубопроводах, главных и вспомогательных механизмах, электрооборудовании, а также правила ухода за техникой. Программ получилось пять, и по каждой принимался отдельный зачет. Тогда мы думали только об освоении L-55, но оказалось, что пять программ пригодились не одному ее экипажу.

Однажды на лодке побывали посетившие Балтийский флот К. Е. Ворошилов и С. М. Буденный. В отсеках уже устанавливались отремонтированные механизмы. Иногда заводские специалисты затруднялись определить место какого-нибудь предмета, спорили об этом. Докладывая наркому о состоянии лодки в присутствии директора завода, В. С. Воробьев упомянул и об этих неполадках.

- Семен Михайлович, а как поступают в подобных случаях у вас в кавалерии? - в шутку спросил Ворошилов, обернувшись к Буденному.

- У нас это просто! - ответил Буденный. - Если снимают подкову, то пишут: Правая задняя.

Все засмеялись, и Климент Ефремович сказал смутившемуся директору:

- Вот видите, как это делается, чтобы не перепутать четыре копыта.

После осмотра лодки Воробьев доложил наркому, что личный состав интересуется, как будет называться корабль, когда поднимет советский Военно-морской флаг.

Немного подумав, Ворошилов ответил вопросом:

- А вам не нравится... прежнее, английское название?

- Нет, почему же. По-моему, оно годится.

- Тогда пускай, - нарком улыбнулся, - так и остается: эль-пятьдесят пять.

Посещение лодки народным комиссаром заметно ускорило работы. Наконец все было готово к пробному погружению. Многие на заводе предлагали произвести его, осторожности ради, в заполненном водой доке, который в случае чего можно быстро осушить. Но Воробьев решительно это отверг.

Для пробного погружения выбрали кронштадтскую Среднюю гавань. На ее гранитных стенках собралось немало зрителей: кому из моряков не интересно посмотреть, как бывшая английская лодка уйдет на глубину с советской командой! А выглядело это, говорят, так: L-55, стоявшая посреди гавани, резко накренилась и чрезмерно быстро скрылась, выпустив большой воздушный пузырь. По воде прошли кругами мелкие волны, и все стихло. Люди на стенках начали беспокоиться: все ли благополучно?

Ну, а мы, кто был внутри лодки, почувствовали, что сразу сели на дно. Начали разбираться, где и почему появился лишний балласт. Кое-что выяснив, Игнатьев попросил командира повторить пробу. После этого он заявил, что гарантирует нормальное погружение и всплытие в открытом море.

Английские подводные лодки типа L имели весьма приметный силуэт. Из-за характерной, очень высокой рубки с вытянутым мостиком их нельзя было спутать даже издали ни с какими другими. При восстановлении L-55 обсуждался вопрос, не следует ли несколько изменить ее внешний вид, тем более что рубка была сильно повреждена.

Но решили оставить ей вместе с прежним названием английскую внешность. Мы видели особый смысл в том, что в лодке, принадлежащей Рабоче-Крестьянскому Красному Флоту, будут узнавать ту самую L-55, которая была потоплена в девятнадцатом году. Пусть все, с кем придется встретиться в море, принимают к сведению, чем кончается для любителей военных авантюр вторжение в советские воды!

Не производилось существенных переделок и внутри. Впрочем, одно конструктивное изменение мы с Игнатьевым осуществили в качестве сюрприза для нашего командира. Воробьев отличался очень высоким ростом, и было ясно, что на диванчике, занимавшем всю длину командирской каюты, ему не поместиться. А рядом, за переборкой, находилась радиорубка, куда хорошо вписывалась, не мешая механизмам и радисту, небольшая выгородка, позволявшая командиру вытянуть ноги.

Эту мелкую переделку не заносили в корабельные формуляры. И когда я прослужил уже несколько лет на Дальнем Востоке, а на L-55 сменился весь первоначальный личный состав, из техотдела Балтфлота, приступавшего к очередному ремонту лодки, пришла бумага с запросом: не известно ли мне, каково назначение коробки, врезанной из каюты командира в радиорубку?

Еще до первых походов Воробьев предупреждал экипаж, что служба на L-55 обязывает к повышенной бдительности. Наши недруги, вероятно, дорого дали бы за то, чтобы воскресшая субмарина не плавала под советским флагом. А в открытом море бывает всякое, причем причины иных случайностей навсегда остаются тайной. Небезынтересно, что составители английского морского справочника, когда им пришлось отнести L-55 к флоту СССР, сопроводили эту строку странным примечанием: По неподтвержденным сведениям, снова потонула...

Программа ходовых испытаний включала суточный надводный пробег по Финскому заливу. И вдруг заболевает Воробьев. А отсрочка выхода грозила тем, что он отложится до весны: стояла глубокая осень, по Неве уже плыло сало предвестник ледостава. Навестив Владимира Семеновича, я получил добро провести пробег без него.

Этот выход, обошедшийся без каких-либо происшествий, тем не менее надолго остался в памяти. Мы шли мимо Кронштадта, мимо Красной Горки. Миновали и то место, где комендор Богов (песню о нем, сложенную матросами, еще пела вся Балтика) потопил английскую лодку, открыв из носового орудия Азарда огонь по вот этой высоченной рубке, внезапно высунувшейся из воды...

Да, рубка та самая. Но английской L-55 больше не существовало - была советская лодка, призванная охранять покой тех самых вод, куда она некогда вторглась как враг. Лодка поистине родилась вторично, чтобы заново прожить свою корабельную жизнь.

L-55, освоенная советскими подводниками, в течение ряда лет находилась в строю Краснознаменного Балтийского флота. Я же довольно скоро расстался с нею, вступив в командование известной уже читателю подводной лодкой Большевик.

На пороге нового

В начале тридцатых годов, когда стали подниматься на командирские мостики военморы, пришедшие на флот в начале двадцатых, почти половиной барсов еще командовали дореволюционные морские офицеры. Их давно уже не называли военспецами. За немногими исключениями, они оправдали доверие Советской власти и все больше сближались с командным составом, вышедшим из рабоче-крестьянской среды, из матросов.

Однако деление на старых и новых все-таки еще существовало в командирской среде. Командиры-коммунисты, как правило, являлись одновременно и комиссарами кораблей. Прежние офицеры в большинстве своем оставались беспартийными, и на кораблях, вверенных им, такого единоначалия, естественно, не было. Но старые имели больше морского опыта и, прекрасно это зная, ревниво относились к успехам нашего брата во всем, что касается непосредственного управления кораблем.

Возвращаешься, бывало, в Ленинград с моря, подводишь лодку к Смольному, а они уж вышли на палубу плавбазы наблюдать за твоей швартовкой. Ты, мол, плаваешь не с комиссаром, как мы, а с помполитом и на собраниях выступать горазд, однако поглядим, как ты сейчас сманеврируешь, как сладишь с течением Невы...

Тут уж, мобилизовав все свое умение, приказываешь себе подойти к борту тютелька в тютельку, чтоб знали, что так могут не одни они! Ну а если плохо рассчитаешь и придется долго делать реверсы или подтягивать корму, тебе обеспечена за ужином в кают-компании полная порция едких острот.

Что ж, мы продолжали учиться у старых, успевших больше поплавать. Учились и в той же кают-компании.

Кроме Смольного бригаду обслуживала плавбаза Красная звезда - бывшая канонерская лодка. Когда я служил на Батраке, она была и моим домом между походами. Коллектив комсостава, собиравшийся тут за столом кают-компании, был меньше, чем на Смольном, но как-то дружнее. Этому способствовали личные качества командира нашего дивизиона А. А. Ждан-Пушкина - общительного, остроумного и доброжелательного человека.

Если Ждан-Пушкин не находился на одной из лодок в море или не отлучился в город, его наверняка можно было застать в кают-компании, которую трудно было представить без высокой и худощавой, немного сутуловатой фигуры комдива. Обычно тут, а не у себя в каюте он решал текущие служебные вопросы, здесь же любил проводить свободные вечера, и тогда мы часами слушали его рассказы, где далекое перемежалось с недавним, серьезное - со смешным. И никогда это не бывало просто досужей болтовней. Я и много лет спустя с невольным восхищением вспоминал, как умел наш комдив ненавязчиво, без всякой назидательности привлекать внимание к тем или иным сторонам службы.

Поучительны были, например, его беседы о поведении командира в море. Ведь умение держаться по-командирски вряд ли приходит к кому-либо сразу, этому тоже нужно учиться.

На погруженной подводной лодке одному командиру, когда он поднял перископ, видно происходящее на поверхности. Что-то увиденное может и озадачить его, и встревожить, иной раз - ошеломить. А люди следят за командиром тем пристальнее, чем сложнее обстановка плавания. Вот тут-то и становится существенным буквально все: как произнес ты слова команды, как посмотрел, как повернулся...

Безотсечная конструкция барсов как бы приближала командира к экипажу: под водой ты на виду практически у всего личного состава и в свою очередь можешь, не отходя от перископа, окинуть взглядом почти все боевые посты. К такому визуальному контакту очень привыкаешь, и когда я начал плавать на новых лодках, разделенных на отсеки, мне долго его недоставало.

Но лодка с отсеками, разумеется, надежнее. О том, каким серьезным недостатком барсов было отсутствие водонепроницаемых переборок, напомнила катастрофа, происшедшая летом 1931 года. Подводная лодка Рабочий, она же девятка (сохранив названия, лодки получили номера), попала в предрассветных сумерках под таранный удар другой. Произошло это вследствие нарушения правил совместного плавания. Вода, ворвавшаяся через пробоину в корме, стремительно заполнила всю лодку...

Это была первая на Балтике потеря корабля со времен гражданской войны. Сейчас же начался сбор средств на постройку новой лодки, развернувшийся потом по всей стране. Стремясь заменить погибших товарищей, многие подводники подавали докладные о зачислении на сверхсрочную службу.

Однако у какой-то части моряков могла поколебаться вера в свои корабли, которые еще рано было списывать, пока им не было замены. И командиров, естественно, заботило, чтобы никто не пал духом.

Когда пришел приказ комфлота с предварительными выводами из ЧП, я решил огласить его (приказ предназначался для всего личного состава) в походной обстановке. Комбриг дал добро на выход в обычный район боевой подготовки. Лодка произвела там несколько срочных погружений и всплытий одно за другим. Люди действовали четко, сноровисто.

После этого экипаж выслушал приказ командующего.

Прочитав его, я сказал:

- Вы только что убедились еще раз, как послушна техника умелым подводникам. Боеспособность лодки, безопасность плавания зависят прежде всего от нас самих. Не сомневаюсь, что мы и впредь будем успешно решать все задачи, которые нам поставят.

Из похода экипаж вернулся с хорошим чувством уверенности друг в друге и в своем корабле.

За зимние месяцы перед кампанией 1932 года я окончил Тактические курсы при Военно-морской академии. Эта учеба помогла заглянуть в завтрашний день флота.

Помню, как на одной тактической игре слушателя М. П. Скриганова, моего сослуживца, назначили комбригом, а меня к нему начальником штаба, причем в наше распоряжение дали 50 подводных лодок - вчетверо больше, чем имелось тогда на Балтике. Задача - не пустить эскадру противника в Финский залив. Когда стали намечать позиции лодок, я предложил, чтобы часть их лежала на грунте, время от времени всплывая под перископ. Глубины на позициях это позволяли, но моему комбригу такая идея не понравилась, и мы заспорили. Вмешался руководивший игрой начальник наших курсов С. П. Ставицкий: Положить на грунт? Что ж, в этом, пожалуй, есть смысл... Игра была интересна уже тем, что давала почувствовать, какие возможности появятся у флота, когда он пополнится новыми кораблями.

А что они необходимы, было ясно давно. Еще в 1925 году М. В. Фрунзе говорил:

До сих пор наши моряки в значительной степени жили и работали на старом хламе, на остатках от старого царского флота, износившихся и истрепавшихся. Улучшение нашего положения открывает возможность нового судостроения...

Подводников, понятно, интересовали прежде всего новые лодки, и разговоры о том, какими они будут, возникали все чаще. Сперва это были просто мечты вслух. Мечтали о чем-то вроде Наутилуса, о лодках, позволяющих плавать на любой глубине и сколько хочешь (пришло и это, но гораздо позже). Потом на обсуждение ограниченного круга командиров стали выноситься реальные проекты подводных кораблей, которые могли появиться в недалеком будущем. В разработку и совершенствование этих проектов, предусматривавших более длительное пребывание лодок под водой и различные технические новшества, внесли немалый вклад инженеры-механики балтийской бригады М. А. Рудницкий, Г. Г. Саллус, К. Ф. Игнатьев.

Самые первые лодки советской постройки - типа Декабрист - мы увидели в 1931 году. Но они предназначались для Северного флота и ушли на Баренцево море. А Балтфлот должен был получить подводные лодки типа Щука. Однако дождаться их здесь мне не пришлось.

Какие лодки застанем на Дальнем Востоке и в каком они состоянии строятся, спущены на воду или, может быть, ужо плавают, - мы не имели понятия. Расспросить об этом было некого, да и не полагалось: строительство новых боевых кораблей являлось большой военной и государственной тайной. Но совершенно ясно было одно: раз и на Тихом океане понадобились подводники, то, значит, наш Красный флот набирает такую силу, какой не имел еще никогда.

До Владивостока оставались тысячи километров. И еще щемило сердце, как вспомнишь подводную лодку Большевик, дорогие лица сослуживцев, ленинградские улицы. Еще трудно было свыкнуться с тем, что не попаду больше на собрание партийного актива в Таврическом дворце, где не раз слушал яркие, полные внутреннего огня речи Сергея Мироновича Кирова... Но на первом плане уже оказывались мысли о делах дальневосточных.

Все, что ожидало нас на новом флоте, невольно связывалось в сознании с М. В. Викторовым - должно быть, не только потому, что он возглавлял Морские силы Дальнего Востока, а и потому, что больше у меня не было знакомых на Тихом океане. В памяти возникали встречи с ним, начинал с первой - в Крюковских казармах.

Став командиром корабля, я иногда бывал у командующего на служебных совещаниях, однажды присутствовать на проходившей под его руководством штабной тактической игре. Как и все, кто соприкасался с Викторовым, я знал его неумолимую требовательность и прямоту характера. Он не терпел разболтанности, как и угодничества, приукрашивания достигнутого, умел сплотить вокруг себя дельных людей, направить их усилия на самое главное. Эти качества и позволили ему за сравнительно короткий срок чрезвычайно много сделать для восстановления боевой мощи Балтийского флота. Да и не только Балтийского: в двадцатых годах Викторов некоторое время командовал Черноморским флотом.

Незадолго до отъезда нашего командующего на Дальний Восток открытое партийное собрание штаба Морских сил Балтийского моря приняло М. В. Викторова в ряды ВКП(б). Об этом, естественно, узнал весь флот, и моряки-коммунисты испытали большое удовлетворение: флагман, в которого мы так верили, стал нашим товарищем в самом высоком смысле слова - товарищем по партии.

Теперь на М. В. Викторова была возложена громадная задача организации нового флота у восточных берегов страны. И мы радовались, что опять будем служить под его началом.

На Тихом океане

Стапеля у Золотого Рога

Незадолго до Владивостока открылся Амурский залив. Мы жадно впились глазами в его серо-зеленоватую гладь, хмурую от нависших облаков. Вот и снова море - на другом краю советской земли!

Промелькнула станция с красивым названием - Океанская. Потом две с забавными - Вторая речка, Первая речка... Владивосток встретил нас расписным вокзальчиком, похожим на старорусский терем. Всем своим видом он напоминал, что мы, хоть и обогнули без малого треть земного шара, - по-прежнему в России.

Нам было приказано явиться к командиру 2-й морской бригады К. О. Осипову. Но в штабе Морских сил Дальнего Востока (МСДВ) выяснилось, что он еще не прибыл с Черного моря.

Нас принял начальник штаба О. С. Солонников.

- Стало быть, с Балтики? Добро, добро! С приездом, товарищи подводники, давно вас поджидаем! - приветливо здоровался он, поглаживая другой рукой окладистую, с легкой проседью, бороду. - Михаил Владимирович Викторов сейчас в море, обходит дальние бухты на Красном вымпеле, нашем штабном корабле. Как вернется, представитесь самому.

Нам не терпелось узнать про свои лодки, и Солонников, понимая это, стал рассказывать про них. Лодки тут, во Владивостоке. Пока строятся, а точнее, монтируются из отсеков, которые доставили по железной дороге. (Сельхозтехника! - усмехнулся он. - Так значилось на обшивке!) Тип - щуки. Две лодки скоро будут готовы к спуску на воду.

Тут же выяснилось, что мне предстоит командовать кроме дивизиона головной лодкой. Командиром второй назначался Заостровцев, Веселовский - флагманским инженером-механиком бригады, а Павлов - механиком лодки Заостровцева.

Адрес наших кораблей оказался не очень благозвучным - на стройплощадке в Гнилом углу. Так назывался дальний конец владивостокской бухты Золотой Рог, вдоль которой раскинулся город. В углу так в углу! Зашагав туда с сопровождающим из штаба, мы с интересом присматривались ко всему вокруг.

День распогодился, ярко светило солнце, и стало совсем тепло. Длинная изогнутая бухта искрилась так ослепительно, будто в самом деле была золотой. Красиво и своеобразно выглядел город. Крутые спуски и подъемы, неожиданно горячее для поздней осени солнце напоминали юг. А от пестрой и шумливой разноязыкой толпы веяло незнакомым востоком.

Стройплощадку окружал высокий глухой забор, а со стороны бухты закрывали натянутые на столбах брезентовые полотнища. Четыре лодки стояли на стапелях. На ходу знакомясь со строителями, мы поднялись по лесам на палубу первой, заглянули в люк. Внутри только начинался монтаж механизмов и все выглядело довольно хаотично. Обступившие нас люди рассказывали, что на какой лодке сделано, чего не хватает, и мы, конечно, не могли сразу все запомнить.

Сумбур первых впечатлений и навалившиеся заботы не нарушали охватившего нас праздничного чувства. Пожалуй, только тут, на стройплощадке, мы с Заостровцевым вполне осознали реальность того, что становимся командирами первых на Тихом океане подводных кораблей нашей Родины. Что могли значить в сравнении с этим все трудности, невзгоды, которых, мы знали, будет немало!

И уж совсем несущественными показались неудобства временного жилища, куда водворилась к вечеру наша группа командиров вместе с женами и детьми. Это было какое-то тесное служебное помещение, где поставили почти впритык, одну к другой, солдатские койки, на которые мы и улеглись все подряд.

Следует оговориться, что первые советские подводные лодки, сборка которых началась на берегу Золотого Рога в 1932 году, не были самыми первыми русскими подлодками, появившимися в Тихом океане. Из литературы, из лекций в Подводных классах мне было известно о лодках, которые переправлялись на Дальний Восток из Петербурга и Либавы в начале века. Во время русско-японской войны во Владивостоке базировалось свыше десятка небольших подводных лодок, весьма несовершенных по сравнению с теми, которые Россия имела на Балтийском или Черном море несколько лет спустя. Часть этих лодок принимала ограниченное участие в боевых действиях: они несли дозор, а две или три из них выходили в атаку на японские миноносцы.

Но найти кого-либо из моряков с тех лодок нам не удалось. Много позже, в 1968 году, на встрече подводников разных поколений, устроенной под Ленинградом, я познакомился с 80-летним В. М. Грязновым - бывшим боцманом дальневосточной подводной лодки Форель. И только от него узнал, что экипажи лодок Сибирской военной флотилии жили в тех же Мальцевских казармах, куда решили поселить наши команды. А тогда мы об этом ни от кого не слышали. Никто во Владивостоке не вспоминал дореволюционный подплав, как не вспоминали и броненосцы, некогда стоявшие на рейде Золотого Рога. В отличие от Балтики, где Красный флот унаследовал от старого и корабли, и кадры моряков, на Дальнем Востоке советские морские силы создавались заново.

В течение ряда лет тут плавали под военным флагом лишь корабли морпогранохраны да немногочисленные суда Убеко-Дальвоста. Кстати, заместителем начальника в этом гидрографическом учреждении оказался мой однокашник по училищу Михаил Федотов. А у Заостровцева, окончившего училище имени М. В. Фрунзе, нашлись однокурсники на пограничном сторожевике Боровский и Красном вымпеле. Они исходили Японское и Охотское моря вдоль и поперек, плавали и дальше к северу до самого Берингова пролива и рассказывали много интересного, подчас необычайного о повадках океана, о тайфунах и циклонах, о дикой красоте безлюдных бухт.

Помню фантастически звучавшую историю о том, как где-то в районе бухты Провидения (дело было в 1924 году, через два года после изгнания интервентов и белых из Владивостока) пограничников встретил, подозрительно косясь на их флаг, обросший детина в царских полицейских погонах. Он еще считал себя местным урядником.

Такого при нас быть уже не могло. Но безлюдье во многих местах дальневосточного побережья, незащищенность морских подступов к нему - все это оставалось.

Между тем японские милитаристы, вторгшиеся год назад в Маньчжурию, все более нагло заявляли претензии и на наши земли. Дальний Восток жил настороженно, в обстановке частых пограничных инцидентов и провокаций. Все, что Советское государство могло и наметило сделать для укрепления своих рубежей на Амуре и в Приморье, приобрело безотлагательную срочность.

Пока строились боевые корабли, Дальневосточное пароходство передавало военным морякам часть своих судов. Старые транспорты превратились в минные заградители, буксиры - в тральщики. Из них формировалась 1-я морская бригада МСД В. С Балтики привезли торпедные катера. Командовал ими Ф. С. Октябрьский, а начальником штаба у него был А. Г. Головко, впоследствии оба - известные адмиралы, командовавшие флотами в Великую Отечественную войну.

Вслед за нашей приехала еще одна группа командиров-балтийцев: штурманы В. А. Касатонов, А. И. Матвеев, инженер-механик Г. В. Дробышев... Прибыли и черноморцы во главе с нашим комбригом Кириллом Осиповичем Осиновым. Он привлекал внимание крупной, ладной фигурой, красивым русским лицом, горделивой осанкой. Что-то в его манере держаться напоминало старых морских офицеров. Но Осипов, как я потом узнал, служил в царском флоте матросом.

Черноморцу Н. С. Ивановскому предстояло принять третью щуку нашего дивизиона. У этого командира была уже богатая боевая биография: прошел с Волжской флотилией весь ее путь от Казани и Нижнего Новгорода до Каспия, воевал с белыми и на Каме, высаживался с десантом в Энзели. А после гражданской войны стал подводником.

С нетерпением поджидали мы краснофлотцев. Первой встретили команду балтийцев. Выгрузившись из теплушки, они построились на железнодорожных путях, и я, всматриваясь в скупо освещенные фонарем лица (состав пришел поздно вечером), с радостью узнавал знакомых. Тут были главные старшины Виктор Дорин и Михаил Поспелов, с которыми мы вместе вводили в строй L-55. А с главным старшиной Николаем Бакановым я плавал еще на Коммунаре. Теперь все трое зачислялись в экипаж первой тихоокеанской щуки.

Старые флоты посылали на Дальний Восток лучших специалистов. С оркестром бы встретить этих славных ребят, торжественно провести по владивостокским улицам!.. Однако это абсолютно исключалось. Нельзя было афишировать прибытие моряков с других флотов, тем более подводников. Но на бескозырках краснофлотцев золотилась надпись Бригада подводных лодок Б. М. Поздоровавшись с прибывшими, я скрепя сердце отдал первое приказание:

- Ленточки перевернуть наизнанку.

Объяснений не потребовалось, все поняли, зачем это делается. Но выполнили приказание, конечно, без особого энтузиазма - матросская форма сразу как-то потускнела.

Ходить с перевернутыми ленточками или подогнутыми так, чтобы не читалась надпись, пришлось долго. Тихоокеанцам полагались в то время ленточки с надписью Дальний Восток. Но сразу снабдить ими подводников местные интенданты не смогли: на такое пополнение они не рассчитывали.

... Старинные Мальцевские казармы стояли на спуске от главной улицы Владивостока (тогда Светланской) к Золотому Рогу, за каменной стеной. В последние годы часть их занимали какие-то гражданские организации, а другие корпуса, как видно, долго пустовали. Об этом свидетельствовали облупленные стены, рамы без стекол, кучи всякого хлама, накопившегося чуть не со времен интервенции.

Словом, освоение берегового жилья началось с аврала. Стеклили окна, мыли степы, лопатили пол, который, раз уж достался матросам, именовался палубой. Во временных печках из железных бочек весело затрещал огонь. Стали в ряд краснофлотские койки. Были они разнокалиберные - и деревянные топчаны, и больничного типа, и разные другие. Зато на всех одинаковые ворсистые одеяла, только что полученные со склада.

- Вроде ничего устроились! - говорил степенный боцман Андреев, показывая мне прибранный кубрик экипажа Щ-11( такой номер получила наша первая лодка).

Кубрики все же выглядели не ахти как. Но на помощь пришли жены комсостава. Как-то само собою возникло среди них негласное соревнование - кто больше сделал для благоустройства кубрика своей лодки. Особенно постарались жены командиров и сверхсрочников с лодки Заостровцева.

Надо сказать, что и потом, когда быт в дивизионе наладился, наши жены не забывали дорогу в матросские кубрики. Однако шли туда уже не затем, чтобы самим создавать уют, а чтобы поучить краснофлотцев сохранять и поддерживать его.

Прасковья Ивановна стала работать в агитпропе горкома партии, а в бригаде была женоргом, и иногда я просил ее:

- Знаешь, очень нужна в одну команду хорошая инструкторша на большую приборку. Может, пришлешь завтра, а? Только такую, чтоб самого боцмана кое-чему научила!

Наши семьи довольно долго жили под крышей тех же Мальцевских казарм, по соседству с лодочными командами. Виды на получение постоянного жилья оставались довольно неопределенными: свободных квартир в городе не было, новые дома не строились.

Выручили шефы. Как я уже говорил, шефство гражданских организаций над частями флота в те годы нередко включало и материальную помощь. Шефы, появившиеся у дальневосточных подводников в Западно-Сибирском крае, наказали посланной во Владивосток делегации посмотреть, в чем мы нуждаемся. Трудности с жильем не остались незамеченными, хотя никто на них не жаловался. А в это время продавался дом на Алексеевской улице, принадлежавший японскому консульству. И у шефов возникла мысль: сделать бригаде подарок...

В каждую из шести квартир дома вселились две-три командирские семьи. Нашими с Прасковьей Ивановной соседями стали недавние спутники по вагону семьи инженеров-механиков Веселовского и Павлова. Над нами поселились Заостровцевы. Всем домом отпраздновали новоселье.

Дальневосточная жизнь каждой группы подводников, прибывшей из Ленинграда или Севастополя, начиналась с короткого собрания. Командир бригады объяснял обстановку:

- Корабли ваши пока на стапелях. Работы еще много, и если заводу не помочь, придется ждать лодок долго. А ждать, сами понимаете, нельзя. Поэтому всем вам надо на какое-то время стать судостроителями.

Моряков распределяли с учетом гражданских и флотских специальностей по рабочим бригадам. Народу на стройплощадке прибавилось. Ввели вторую, а затем и третью смену.

Все жили одним - скорее спустить щуки на воду. Период строительства лодки остался в жизни как что-то совсем особое, чего нельзя забыть, - писал мне тридцать пять лет спустя тогдашний старшина мотористов Н. М. Баканов.

За первую лодку отвечал по заводской линии молодой инженер Курышев. Вторую вел Терлецкий, известный многим командирам, принимавшим новые подводные корабли в тридцатых, сороковых, да и в пятидесятых годах.

Не знаю, имел ли Константин Федорович Терлецкий диплом инженера. Скорее всего, нет. Он окончил в свое время Морской корпус, плавал на лодках разных типов мичманом и благодаря пытливому интересу к их конструктивным особенностям сделался большим знатоком подводной техники. А после революции пошел работать в судостроение, найдя здесь свое призвание.

На стройплощадке Терлецкий был по возрасту старше всех. Но мастера, давно его знавшие, а заочно - почти все называли ответственного строителя лодки просто Костей. То и дело слышалось: Костя сказал, Костя велел.

Константин Федорович обладал неистощимой работоспособностью. Однако пробивной Курышев все же вырвался вперед, раньше подготовив к спуску на воду свой объект (слова подводная лодка не произносились даже на производственных летучках).

И вот настал день, когда все, что полагалось установить и смонтировать на Щ-11 на стапеле, стояло на месте. Корпус, проверенный на герметичность, покрашен суриком, убраны окружавшие лодку строительные леса. Смазаны салом спусковые дорожки...

Спуск - ночью, чтобы не привлекать внимания посторонних глаз. Край стройплощадки освещается небольшими прожекторами. Сняты брезентовые полотнища, закрывавшие стапель со стороны бухты. Подошел портовый буксир, круша ледок, уже сковавший этот тихий уголок Золотого Рога. У стапеля - начальник Морских сил Дальнего Востока М. В. Викторов, член Реввоенсовета МСДВ А. А. Булыжкин, командование бригады. И, конечно, весь наш дивизион - в эту ночь подводникам было не до сна!

Курышев докладывает директору завода С. И. Сергееву:

- Объект к спуску на воду готов. Прошу разрешения на спуск!

Раздаются команды:

- Внимание, приготовиться!.. Руби стропы!

Один из топоров - в руках у меня. Размахнувшись, ударяю что есть силы по натянувшемуся, как струна, тросу. Лодка, словно живая, шевельнулась и заскользила, набирая скорость, по спусковым дорожкам.

- Пошла, братцы, пошла!.. - восторженно кричит кто-то.

В воздух летят шапки, бескозырки, рукавицы. А лодка, грузно плюхнувшись в бухту, уже покачивается на растревоженной темной воде.

Вслед за Курышевым и директором завода поднимаюсь на борт нашего первенца. Теперь, когда лодка на плаву, ноги уже совсем иначе, чем на стапеле, по-настоящему! - ощущают палубу. Открываем задраенный перед спуском рубочный люк, обходим с фонарями отсеки. Что ж, как будто все в порядке!..

А на берегу, у самой воды, краснофлотцы обнимаются с рабочими. Зазвучала любимая песня:

И на Ти-хом о-ке-а-не

Свой за-кон-чи-ли по-ход!.

С этой песней подводники ехали на Дальний Восток, не расстаются с нею и тут, привыкли считать, что она - как бы и про них. Но вот сейчас, должно быть, показалось, что в песне еще не все сказано, и чей-то звонкий голос вносит поправку:

- Не закончили на океане, а начинаем!

И снова объятия, радостные возгласы, счастливый смех.

Но до океана, до походов было пока далеко. Буксир отвел лодку к заводскому причалу в другом районе бухты. Недели через две рядом со Щ-11 встала спущенная на воду Щ-12. Сбоку поставили несколько барж с мачтообразными стойками, на которые натянули маскирующий лодки брезент.

На лодках предстояло установить еще мною механизмов, а все смонтированное раньше отрегулировать, наладить, испытать. Между тем экипажам пора было всерьез заняться изучением наших щук - для всех незнакомых и значительно более сложных по устройству, чем барсы. Однако не могло быть и речи о том, чтобы выключить моряков из дальнейшего производственного процесса

Решили распределить время так: работе - день, учебе - вечер. Ввели жесткий, уплотненный распорядок.

Вернутся люди с заводского причала в казарму, поужинают, чуть-чуть отдохнут, и уже появляется в кубрике инженер-механик Щ-11 Владимир Владимирович Филиппов с рулоном схем и чертежей.

Как заведено у подводников, устройство лодки изучалось и по чертежам, и в натуре. Каждый член экипажа должен был все на корабле ощупать собственными руками, зарисовать расположение всех цистерн, все изгибы водяных, воздушных и прочих магистралей, зрительно запомнить место любого кингстона, клапана. Увлекались этим так, что готовы были хоть всю ночь ползать по отсекам, выясняя, что к чему в корабельном хозяйстве.

Иногда, видя, как утомлены люди, хотя и стараются не показать этого, я объявлял:

- Сегодня учебу кончим досрочно. И немедленно спать! Боцману считать всех арестованными при кубрике до утра.

Шутка ведь тоже способна снять частицу усталости.

В дивизионе я был командиром и комиссаром. На лодках эти должности уже не совмещались, и на каждую из четырех щук назначили военкома. На Щ-11 им стал Василий Осипович Филиппов, однофамилец инженера-механика, мобилизованный на фронт парторганизацией Путиловского (ныне Кировского) завода.

Василий Осипович был типичным рабочим-большевиком, сформировавшимся в первые послеоктябрьские годы. Он твердо знал, что партия может в любой момент поручить ему любое дело и он обязан с ним справиться. Простой и скромный, бесконечно далекий от того, чтобы искать в службе какую-либо личную выгоду, Филиппов меньше всего интересовался такими вещами, как, например, повышение в должности, и прослужил на лодке много лет (впоследствии он был секретарем парткомиссии Кронштадтской крепости).

Комиссар Щ-11 не любил излишней официальности в отношениях, не в его правилах было также опекать или в чем-то подменять партийного секретаря, комсорга. Но Филиппов удивительно тонко чувствовал, когда ему необходимо самому заняться каким-нибудь членом экипажа. Причем умел и вразумить и предостеречь кого следует без специальных вызовов к себе, поговорив о серьезном будто невзначай и порой в самом неожиданном месте.

Бывало, делится потом:

- Припек я нынче этого парня... Думаю, теперь все понял.

- Когда же ты успел, Василий Осипович, с ним потолковать?

- Да в курилке. Никого там больше не было, не мешали...

Доходить до души и сердца каждого важно было не только потому, что совмещение работы и учебы требовало от всех огромного напряжения сил. Следовало помнить и об обстановке за стенами казарм - совсем не такой, как в Ленинграде.

В 1932 году страна отметила 15-летие Октября. Но из Приморья лишь десять лет назад выгнали интервентов и белых, и эта разница в сроках утверждения нового строя давала о себе знать.

Мы застали Владивосток каким-то двуликим: наше, советское, соседствовало здесь с наследием азиатского порта далекой российской окраины, где осело немало всякой грязи и дряни. Город не успел еще очиститься от трущоб с подпольными притонами. В частных парикмахерских посетителям запросто предлагали контрабандные наркотики. Вечером человек мог бесследно исчезнуть где-нибудь за несколько кварталов от центральной улицы. Случались нападения на патрули, на часовых. Было достаточно оснований полагать, что Владивосток засорен не только уголовными элементами, но и шпионами, агентами империалистических разведок.

Все это заставляло быть начеку, добиваться, чтобы бдительность, настороженность вошли у людей в привычку.

Месяцы ударной работы и учебы спаяли личный состав. Краснофлотцы и старшины с разных морей знакомились в обстановке, когда они быстро могли по-настоящему узнать друг друга, приобрести ту уверенность в товарище, которая так нужна в море, но иногда появляется лишь после того, как люди долго вместе послужат.

Убежден, что уже тогда, во время достройки первых лодок, закладывались основы тех признанных успехов в боевой подготовке, которых достигли подводники Тихого океана в недалеком будущем

К весне лодки дивизиона, особенно две первые, имели экипажи, сплоченные настолько, насколько это вообще возможно на кораблях, еще не начавших плавать.

Стоит закрыть глаза, и опять вижу береговой кубрик нашей Щ-11...

Койки моряков одной специальности - по соседству. Вот уголок торпедистов. Старшиной группы у них балтиец Константин Рычков. Это веселый, улыбчивый человек, который, правда, может и вспылить, но уж никакие служебные неприятности на подчиненных не переложит - считает, что они касаются только его. А горячий темперамент старшины как бы уравновешивается неизменным спокойствием его ближайшего помощника - командира отделения Петра Третьякова, тоже приехавшего с Балтики, а вообще потомственного моряка из Архангельска.

Рычков с Третьяковым усердно обучали молодых торпедистов - застенчивого деревенского паренька Михаила Липилина и москвича Александра Вьюгина, рабочего-лакировщика по гражданской специальности. Что оба отлично освоят торпедное дело, сомневаться не приходилось. А вот угадать, что Вьюгин станет после службы ученым-физиком, было, пожалуй, трудно. Теперь он в Дубне, в институте ядерных исследований.

Кроме торпедиста Петра Третьякова был в команде еще Николай Третьяков, моторист, кудрявый волжанин из семьи сормовских судостроителей. Кто-кто, а уж он сразу почувствовал себя у стапелей словно дома! С ним, как и со старшиной Бакановым, нередко советовались заводские рабочие, особенно когда устанавливали и регулировали дизели и компрессоры.

Но не каждый краснофлотец имел дело с техникой до военной службы. Другой наш моторист - Николай Пузырев пришел на флот совсем без специальности. На бирже труда (в двадцатые годы в стране еще была безработица) он говорил, что мечтает стать слесарем, а посылали чернорабочим... Однако с Балтики Пузырев приехал на Дальний Восток, уже умея управлять дизелями. Новые, более совершенные двигатели, которые он увидел на щуке, приводили его в восхищение. Увлеченность машинами определила его жизненный путь, привела потом в научно-исследовательский институт.

А еще увлекался тогда Пузырев боксом. Выступал даже на городских соревнованиях во владивостокском цирке. В дивизионе у него появились ученики, возникла спортивная секция боксеров.

Казалось бы, какие уж там секции! Люди очень уставали, совсем мало оставалось времени после дел совершенно обязательных. Но время на спорт все же выкраивали. И окупалось это с лихвой - прибавлялось сил, бодрости духа.

Когда обжились, возникла идея оборудовать собственный стадион, поскольку готового поблизости не было. Подходящее место нашлось на пустыре у Мальцевского базара. Член Реввоенсовета МСДВ А. А. Булыжкин договорился в горисполкоме о передаче этого пустыря подводникам. В свободные часы там трудилась вся бригада, выходили на субботники и наши друзья рабочие-судостроители, и весной стадион открыли. Несколько месяцев спустя футбольная команда подводников, возглавляемая старшиной Александром Рожновым со Щ-11, уже имела лестную репутацию в гарнизоне.

Какие только не открывались таланты! У моториста Гречаного обнаружилось актерское дарование. Сдвинет бескозырку на лоб или на затылок, изменит походку, интонацию - и всем уже ясно, кто будет действующим лицом пародийной сценки, навеянной событиями дня.

- А это что за бухта? - строго спрашивает Гречаный голосом штурмана, тыча пальцем в воображаемую карту. И отвечает голосом кого-то из рулевых:

- Бухта Извозчик, товарищ командир!

- Не Извозчик, а Наездник! - в голосе штурмана, отлично переданном, звучит досада.

Все хохочут, узнав эпизод из сегодняшнего занятия.

Выступления Гречаного сделались обязательным номером вечеров художественной самодеятельности. А когда при владивостокском Доме Красной Армии и Флота создавался ансамбль, пришлось отпустить Гречаного туда.

- Шут его знает, может, в нем новый Черкасов сидит. Так пусть растет! сказал комиссар Филиппов, когда мы с ним обсуждали этот вопрос.

Теперь Александр Гречаный - киноактер, лауреат Государственной премии.

Флаг в море

Новая техника, которой были оснащены щуки, потребовала внесения существенных коррективов в прежнюю, сложившуюся еще в дореволюционное время организацию службы на подводных лодках. На барсах, например, инженер-механик отвечал лишь за двигатели для надводного хода - дизели и систему гребных валов. Корпус же лодки, устройства, обеспечивающие погружение и всплытие, а также электрическое хозяйство, включая аккумуляторную батарею и главные электромоторы, находились в непосредственном ведении старшего помощника командира. На лодках, погружавшихся не особенно надолго, такое распределение заведовании до поры до времени устраивало. Но на щуках представлялось уже неудобным, чтобы подводной энергетикой ведало одно лицо, а надводной - другое. Усложнившейся лодочной технике, все звенья которой тесно связаны и взаимозависимы, нужен был один хозяин. Им и становился по новой организации инженер-механик, превращавшийся фактически в помощника командира корабля по технической части. На него возлагалась ответственность за живучесть и непотопляемость лодки, за систему погружения и всплытия (погружаться или дифферентоваться на глазок, без инженерных расчетов, как иной раз делали на старых лодках, стало уже немыслимо). В соответствии со всем этим изменилось и место механика по боевому расписанию: теперь оно находилось в центральном посту, рядом с командиром, а не у дизелей, как раньше.

Лодки нашего дивизиона были первыми, на которых проверялась новая организация. И кое-что в ней приходилось на ходу поправлять. Долго спорили, кому целесообразнее быть старшим в каждом из отсеков. Настойчиво искали наилучшие решения и по другим практическим вопросам. В разработке корабельной организационной документации участвовал весь командный состав и многие старшины. Огромный труд вложили во все это наши инженеры - флагманский механик бригады Е. А. Веселовский и командиры электромеханических подразделений лодок, особенно В. В. Филиппов и Г. В. Дробышев (оба стали потом флагманскими инженерами-механиками новых подводных бригад).

Специальная комиссия начала принимать от всего личного состава экзамены по устройству лодки и правилам эксплуатации техники. Каждый член экипажа должен был сдать пять программ: мы вспомнили опыт освоения L-55 и перенесли его на щуки. Программы, конечно, были другие, но охватывали, применительно к лодкам иного типа, тот же круг сведений и навыков - вое самое главное, что надо знать и уметь подводнику любой специальности.

Пять программ по освоению щук, разработанные сперва для нашего дивизиона, были распространены на всю бригаду, а затем и на новые соединения дальневосточного подплава. Нашли применение эти учебные программы и на других флотах.

Экзаменовала комиссия строю. Если кто-нибудь получал тройку, не говоря уже о двойке, сразу назначался срок пересдачи. Мы считали, что знать свой корабль посредственно подводник не имеет права. Четверка же предполагала, в частности, умение по памяти вычертить любую лодочную магистраль при теоретическом экзамене, а при практическом - найти в отсеке любой клапан, произвести все возможные манипуляции и переключения с завязанными глазами.

Находились люди, способные и на большее. На лодке Заостровцева непревзойденным знатоком устройства щуки зарекомендовал себя старшина трюмных машинистов Александр Бердников. Однажды он демонстрировал свои познания даже на вечере самодеятельности.

На сцену вынесли классную доску, и ведущий объявил:

- Сейчас трюмный Бердников с завязанными глазами начертит одну из важнейших магистралей подводной лодки. Какую именно - вы сами увидите!

Старшине завязали глаза, подвели к доске. Он ощупал ее, взял мел и начал вслепую чертить схему главной осушительной магистрали со всеми ответвлениями и клапанами. Не прошло и пяти минут, как Бердников, изобразив последний клапан, сорвал с глаз повязку. Приглашенный на сцену инженер-механик Филиппов внимательно просмотрел чертеж и вывел мелом в углу доски оценку - пять с плюсом. Придраться действительно было не к чему. Подводники, вскочив с мест, аплодировали товарищу.

Это была не забава, не аттракцион. Подводник, который и с завязанными глазами видит каждый изгиб в клапан переплетающихся в отсеках трубопроводов, не растеряется, если вдруг на самом деле окажется в темноте. А на лодке это всегда возможно.

Передового младшего командира Александра Бердникова знал потом весь флот. Он стал депутатом тихоокеанцев в Верховном Совете СССР первого созыва.

Невозможно переоценить то, что в экипажах лодок было довольно много старшин-сверхсрочников. Это благодаря им, мастерам своего дела, способным быстро воспринять все новое в нем, удалось, не теряя времени - в значительной мере еще до начала плаваний, - подготовить экипажи щук к умелому управлению техникой в море. Когда вспоминаешь об этом, хочется сказать: Спасибо тебе, старшина!

Пробное погружение первой щуки у причала живо напомнило, как три года назад испытывали L-55. Как и тогда, в центральный пост докладывали по переговорным трубам о состоянии своих отсеков главные старшины Дорин, Поспелов... И тоже кое-где непредвиденно закапало, что-то неожиданно зашуршало. Впрочем, недочеты и упущения сводились к мелочам. Лодка ушла под воду послушно, и уже через несколько минут стало ясно: серьезных претензий к ней нет.

- Поздравляю вас, товарищи, с успешным погружением! - прокричал я по трубам в отсеки. В ответ донеслось из носа и из кормы ликующее ура!.

В восторженном настроении были и члены экипажа, и находившаяся на борту заводская команда. Погружение - пусть пока у стенки, в гавани - означало, что наша лодка становится подводной не только по названию.

А 29 июня 1933 года она впервые отошла от причала. Начались ходовые испытания...

Еще до этого моим дублером в должности командира Щ-11 стал Дмитрий Гордеевич Чернов, которому предстояло по окончании испытаний вступить в самостоятельное командование лодкой.

По характеру, манере держаться Чернов представлял как бы противоположность подчеркнуто подтянутого Ивановского - строевая сторона службы была, как говорится, не его стихией. Но скоро я убедился, что Дмитрию Гордеевичу присуща большая внутренняя собранность: за всем уследит, ни с чем не замешкается, хотя как будто и никогда не торопится. Нравилось в Чернове и отношение к людям. Ровный и тактичный со всеми, он не позволял себе сделать замечание даже молодому краснофлотцу при старшем начальнике. А ошибку подчиненного, пока в ней не разобрался, безоговорочно принимал на себя. Когда лодки начали плавать, Чернов показал себя хорошим моряком.

Из базы выходили всегда ночью (наш причал по-прежнему закрывали маскировочные полотнища). Утро заставало лодку где-нибудь в Амурском или Уссурийском заливе. То были прибрежные воды, самый краешек Японского моря, откуда еще далеко до открытого океана. Но и эти плавания постепенно знакомили нас с совершенно новым морским театром, не похожим на Балтику или Черноморье.

Яркие впечатления оставлял почти каждый из ближайших островов. Особенно понравился Аскольд с его врезавшейся в скалы укромной бухточкой. Войдешь в нее - и корабля уже ниоткуда не видно. А со скал можно окинуть глазом такие просторы, что никак на них не наглядишься.

Потом довелось побывать во многих других красивых и интересных местах Дальнего Востока. И чем лучше его узнавали, тем сильнее он очаровывал своим многообразием и необъятностью, каким-то первозданным могуществом природы.

... 23 сентября на двух первых подводных лодках поднимали Военно-морской флаг.

На торжество прибыл Реввоенсовет Морских сил Дальнего Востока во главе с М. В. Викторовым. Собрались командиры всех тихоокеанских кораблей, пока еще малочисленных. Команды щук построились на палубах. В первый раз на борту находились только их экипажи - рабочие и заводские инженеры, закончившие свое дело, остались на причале. К кормовым флагштокам встали командиры кораблей, к гюйс-штокам - комиссары. А подать команду Флаг на гюйс поднять!, имевшую в такой день особое значение, выпало мне.

Две лодки на весь флот - не бог весть какая сила. Но это были те первые ласточки, которые хоть и не делают весны, однако многое предвещают.

Когда две лодки начали боевую подготовку в море, две следующие проходили ходовые испытания. Это ограничивало для меня возможность плавать с Черновым и Заостровцевым. Но если учебные походы не совпадали с испытательными, я обязательно шел с тем или другим.

Особенно тянуло по старой памяти на Щ-11, успел привыкнуть к ее экипажу, и отрадно было вновь убеждаться, что коллектив, сплотившийся на стройплощадке и в Мальцевских казармах, отлично держится в море.

А море устраивало людям, да и самим лодкам, нешуточную проверку на прочность. С наступлением осени участились штормы, их ярость иной раз трудно было даже сравнивать с тем, что мы знали по Балтике.

Там просто неоткуда было взяться таким водяным валам фантастической высоты, какие тут докатывались из просторов океана даже в прибрежную зону. А ветер, набравший над этими просторами неистовую силу, так насыщал воздух мельчайшей водяной пылью, что, казалось, дышишь на мостике густым горько-соленым раствором. И все вокруг ревет, клокочет, свищет...

Верхней вахте приходится привязываться, чтобы не оказаться за бортом. Да и нижняя уже не стоит, а висит на своих постах - если не уцепиться за что-нибудь хотя бы одной рукой, когда щука круто, с отчаянным дифферентом, взлетает на гребень волны или проваливается, словно в пропасть, между двумя валами, тебя сразу отбросит в другой конец отсека.

Но, например, у штурмана Федорова, когда он прокладывает курс за своим столиком в центральном посту, заняты обе руки. На помощь приходит его ближайший сосед по отсеку краснофлотец Борис Корбут. Упершись руками и ногами в переборку, он спиной прижимает штурмана к столику, и тот, обретя таким образом необходимую для точной работы устойчивость, орудует на карте параллельной линейкой и транспортиром. Только иногда попросит: Чуть полегче, Корбут! - и его усердный помощник ослабляет нажим.

Молодому штурману приходилось трудно не только физически. Морской театр, совсем новый для нас, был и вообще еще недостаточно изучен. Даже вблизи Владивостока было маловато надежных навигационных ориентиров. Поэтому уточнение места лодки, особенно после шторма, нередко представляло для штурмана Александра Федорова довольно сложную задачу.

А у инженер-механика - свои тревоги: не разнесет ли гребные валы оттого, что при зверской килевой качке винты то и дело крутятся не в воде, а в воздухе? И не сорвутся ли при таком дифференте с фундаментов дизели, не выплеснется ли из батареи электролит?

Кое-кому портила настроение морская болезнь: к такой качке привыкают не вдруг. Но, как правило, укачавшиеся отказывались от подмены, держались из последних сил. В самых трудных походах той осени потери - так называл комиссар Филиппов выход людей из строя из-за морской болезни - бывали невелики.

Когда шторм стихал или лодка, получив на это добро, укрывалась в какой-нибудь защищенной бухте, подводники, еще бледные и малость осунувшиеся, весело вспоминали пережитые передряги. Курильщики радовались, что снова можно спокойно подымить на площадочке у кормовой пушки, уже не захлестываемой свирепой волной.

Большинство курящих баловалось папиросами, но их частенько не хватало. А Василий Осипович Филиппов, по старой привычке рабочего человека, употреблял махорку, всегда имея солидный ее запас. Заметив, что курево у других иссякает, комиссар, если погода была тихой, выносил на мостик и пристраивал в известном уже курильщикам месте за тумбой перископа жестяную коробочку со своей махрой угощение для всех желающих. И краснофлотцы блаженно покуривали скрученные из газеты козьи ножки.

Конечно, подводнику лучше быть некурящим. Но раз люди все равно курили, нельзя было не оценить комиссарскую коробочку с махоркой - намаявшиеся моряки отводили около нее душу.

В море частенько ощущалось назойливое внимание чужих глаз. Стоит выйти в нейтральные воды, как поблизости появляются японские кавасаки. Понимая, что рыболовов интересуют сейчас отнюдь не косяки ивасей, мы по возможности меняли курс или погружались, стараясь избегать слишком близких встреч. Но удавалось это но всегда.

Однажды к Щ-11, внезапно вынырнув из полосы тумана, приблизились два японских миноносца. Погружаться было поздно: это запросто могло кончиться случайным таранным ударом по лодке, не успевшей набрать глубину. А в надводном положении от миноносцев не оторвешься: у них большое преимущество в скорости хода. Между тем на японских кораблях, продолжавших сближаться с лодкой, перерезая ее курс, горнисты сыграли боевую тревогу. Матросы там снимали чехлы с орудий и торпедных аппаратов.

На борту Щ-11 не было в тот раз ни меня, ни кого-либо из командования бригады, и Чернову пришлось принимать решения самостоятельно. Не объявляя тревоги, он приказал минеру Хмельницкому изготовить к бою носовые аппараты, боцману встать к рулевому штурвалу, а всем лишним удалиться с мостика вниз.

Тем временем один из миноносцев развернулся и, сбавив ход, лег на параллельный с лодкой курс в полутора-двух кабельтовых - на расстоянии голосовой связи. С мостика миноносца прокричали в мегафон по-русски:

- Куда идете?

Это была наглость: никто не вправе требовать от иностранного корабля в ничейных водах отчета о его намерениях. Но отмалчиваться вряд ли имело смысл. Дмитрий Гордеевич Чернов протянул мегафон комиссару:

- Дипломатия - это, пожалуй, по твоей части, Василий Осипович. Мое дело бой...

Комиссар Филиппов, не раздумывая, ответил японцам:

- Идем по своему назначению!

- Как долго будете следовать данным курсом? - нахально спросили с миноносца.

- Пока не сочтем нужным его изменить!

- А когда это произойдет? - не унимались японцы.

- Позвольте решить это нам самим! - отчеканил Филиппов, наверное уже с трудом подавляя желание выразиться покрепче.

Пока шла эта словесная дуэль, Чернов не выпускал из поля зрения второй миноносец и, командуя боцману на руль, разворачивал лодку так, чтобы в случае нападения можно было ответить торпедным залпом. Наконец японцы поняли бессмысленность затеянного ими допроса. А на что-нибудь еще более наглое, очевидно, не решались.

После некоторой паузы с мостика миноносца донеслось:

- Просим передать привет Советскому правительству!

- Спасибо! - невозмутимо ответил комиссар. - Передайте наш привет японскому трудовому народу!

На это ответа не последовало. Бурун, поднявшийся за кормой миноносцев, показал, что их машины резко прибавили обороты. Скоро оба корабля скрылись.

Об этой встрече я узнал сперва из краткой радиограммы командира Щ-11, а во всех деталях - из его доклада по возвращении в базу. Комиссар Филиппов со своей стороны счел нужным добавить, что Чернов действовал с обычным для него спокойствием и что должную выдержку проявил весь личный состав.

А японцы, видимо, все-таки приняли к сведению, что мы не признаем за ними никаких особых прав в свободных тихоокеанских водах. Продолжая наблюдать за нашими лодками, они больше ни разу не приставали ни с какими вопросами.

На что способны щуки

До наступления зимы подняли Военно-морской флаг еще две лодки. Теперь весь 1-й дивизион был в строю.

Кроме выполнения учебных задач щуки начали нести дозор на подступах к главной базе флота: обстановка на Дальнем Востоке оставалась напряженной, время от времени поступали сведения о подозрительном сосредоточении военных кораблей в ближайших к нам портах Японии или находившейся под ее властью Кореи. А история свидетельствовала, что японцы любят нападать внезапно достаточно вспомнить Порт-Артур...

Дозорная лодка крейсировала ночью в надводном положении, а светлое время суток проводила под водой, контролируя свой район с помощью перископа.

Когда погода свежая, под водой спокойнее - прекращается изнуряющая качка. Но в отсеках быстро накапливается промозглая сырость, влага оседает на холодном металле и с подволока начинает покапывать Видно, крыша у лодки дырявая! - шутят краснофлотцы.

В ноябре - декабре штормы участились, а сила их порой не поддавалась точному измерению по признакам, к которым привыкли наши моряки на других морях, - те мерки были не для Тихого океана. Крен и дифферент яростно раскачиваемой волнами лодки зачастую превышали величины, на которые рассчитана шкала приборов

На Щ-12 однажды сорвало стальную дверь ограждения рубки. Лодка укрылась в бухте, защищенной от ветра сопками. Навстречу ей вышел катерок сухопутных пограничников, и с него запросили в мегафон, старательно выговаривая каждое слово:

- Ко-му при-над-ле-жит ко-рабль?

Распознать это им было и в самом деле не легко: вместе с дверью рубки волны унесли и флагшток с флагом.

В море становилось все студенее, на мостике ледяной ветер пробирал до костей. Да и внизу не очень-то согреешься, особенно в центральном посту, под люком, или у всасывающих холодный воздух дизелей. В отсеках все в ватниках, в шапках. Вахта у подводников малоподвижная, и краснофлотцы придумывают себе гимнастику, помогающую, не сходя с места, разогнать кровь. Кок держит наготове горячий чай. Подогревается и полагающееся в походе виноградное вино. Лодочный фельдшер Щ-11 - добродушный круглолицый крепыш Федор Пуськов - разносит его по отсекам в чайнике, оделяя каждого строго по норме.

Но главное средство против холода, как и против штормов, - общая молодость, общая уверенность, что все, что выдержит лодка, выдержат и люди.

Иногда мы вспоминали: а на Балтике уже давно не плавают... В те годы Советский Союз имел выход лишь к восточному краю Финского залива. Зимой море, по которому можно плавать, отстояло от наших портов на полторы-две сотни миль - там проходила кромка льда. Для подводников зима означала стоянку в Ленинграде, неторопливый ремонт механизмов, размеренную учебу, содержательный досуг в условиях большого города. Плавания возобновлялись лишь в мае.

Здесь, на Дальнем Востоке, тоже сковывались льдом бухты и даже целые заливы. Однако свободное от льда море всегда близко. И это был вопрос не только физической, но и политической, военной географии: враг и зимой мог подойти к нашим берегам. А артиллерийские батареи стояли еще не везде, где они нужны, надводных кораблей было пока мало, торпедным катерам плавать зимой не под силу... Словом, о том, чтобы лодки зимовали у причалов, вряд ли кто-нибудь мог помышлять. Я не помню никаких споров насчет того, будем или не будем мы плавать в зимние месяцы. Все понимали - плавать надо.

Флотское командование заблаговременно перевело наши щуки из Золотого Рога в другую бухту недалеко от Владивостока, которая обычно не покрывалась крепким льдом. Нам выделили плавучую базу Саратов - бывший лесовоз, придали дивизиону небольшой ледокол.

Было установлено непрерывное наблюдение за состоянием льда. Около полудня в этом районе почти всегда менял направление ветер. Если поломать образовавшийся в бухте лед, значительную часть его уносило в море. Так и стали делать. Когда ледокол выполнял другие задания, в бухте крошил лед Саратов. Мы радовались: сделали свою бухту незамерзающей!

Щуки всегда стояли носом внутрь бухты, кормой к ее горлу - по строго соблюдаемому правилу держать винты на чистой воде. Это обеспечивало постоянную готовность выйти в море.

Но в январе морозы ударили сильнее, и возникли осложнения уже не в бухте, а за ее пределами.

В очередной поход дивизион ушел без меня: я простудился и остался на Саратове. Встречаю возвращающиеся щуки - и едва их узнаю.

Случалось и раньше, что они приходили, покрытые ледяным панцирем. Но такого еще не бывало - не лодки, а какие-то айсберги! Привычные очертания рубок исчезли вместе с палубными пушками в бесформенных ледяных глыбах. Только над люком нечто вроде проруби, откуда выглядывают командир и вахтенный сигнальщик. Антенны у леера сплошь обросли толстым льдом и не оборвались лишь потому, что их подпирали образовавшиеся на палубе причудливые сталагмиты.

Доклады командиров сводились к тому, что плавать стало невозможно: лодки, по их словам, перестали быть подводными - обмерзая, теряли способность погружаться. Выслушав вместе со мною командиров и отпустив их, комбриг К. О. Осипов мрачно сказал:

- Что ж, готовьте рапорт о том, что лодки типа Щ для зимнего плавания при низких температурах оказались непригодными...

За время службы под началом Кирилла Осиповича я привык относиться к нему с большим уважением. Но сейчас никак не мог с ним согласиться: делать такой вывод было рано.

- Тогда пойдем вместе к командующему, пусть он решает, - сказал комбриг.

М. В. Викторов принял нас, кажется, на следующий день. Он был уже в курсе дела, и разговор оказался очень коротким.

- Так, значит, не хотите писать рапорт о том, что щуки неспособны плавать в зимних условиях? - спросил командующий, обращаясь ко мне. - Почему же не хотите?

Тон был строгий, но в глубине глаз Михаила Владимировича светились задорные искорки.

Я доложил, что не считаю себя вправе утверждать то, в чем не убедился лично. И закончил заранее продуманной просьбой:

- Разрешите, товарищ командующий, выйти в море на одной из лодок дивизиона на десять суток.

- Выход разрешаю, - ответил Викторов, словно только этого и ждал.

Идти я решил на Щ-11 - с Черновым. Пока готовили лодку к плаванию, ночные морозы достигли двадцати пяти градусов. Старожилы говорили, что такие холода в районе Владивостока весьма редки,

Из своей бухты мы выбрались без осложнений. Но Уссурийский залив оказался забитым движущимся льдом. Ветер прессовал его, заполняя последние разводья, а местами уже громоздил льдину на льдину. Через несколько часов пришлось застопорить дизели. Лодка оказалась в ледовом дрейфе.

Сдвигаемые свирепым ветром, льдины наползали на корпус, поднимаясь все выше. Вдоль одного борта возник прямо-таки ледовый вал - чуть не до мостика... А внутри покрывались инеем подволок отсеков, магистрали, приборные доски. Доложили, что замерзает вода в питьевых бачках. Но главная беда заключалась в том, что мы не могли освободиться из ледового плена. Дальнейшее сжатие льда создавало угрозу бортовым цистернам. И ветер, как назло, не ослабевал, не менял направления.

Около полуночи мы с Черновым и комиссаром лодки Филипповым обсудили создавшееся положение. На имя командующего была отправлена радиограмма с просьбой прислать ледокол. Ставя на бланке подпись, я сознавал: расписываюсь в том, что взятую на себя задачу выполнить не смог. В сущности, мы и не приступили к ее выполнению, встретившись с трудностями уже иного рода, чем те, о которых докладывали командиры после прошлого выхода.

Остаток ночи провели, тревожно прислушиваясь к скрежету льда у бортов, к тяжелым стонам принимавшего его натиск корпуса лодки. Еще никогда я не слышал, чтобы так стонала - прямо как живое существо - корабельная сталь.

Рассвет не принес облегчения: ветер не стихал, лед продолжал тороситься.

Однако ближе к полудню направление ветра все же переменилось. И лед начал двигаться в обратную сторону, к открытому морю. Среди льдин появились промоины, разводья, лодка постепенно высвобождалась из сжимавших ее тисков. Наконец мы могли запустить дизели. Нет, капитулировать перед стихией было рано!

Тем временем вдали показался ледокол. Сигнальщику было приказано передать прожектором: В помощи не нуждаюсь. Расстояние между ледоколом и лодкой стало увеличиваться - мы легли на свой прежний курс. Убедившись, что лодка на ходу, ледокол повернул обратно.

Как потом я узнал, спасательную экспедицию возглавил по приказанию командующего флагманский штурман МСДВ Я. Я. Лапушкин. Получилось, конечно, неловко. Но еще задолго до того как ледокол мог вернуться в базу, на столе у Викторова должна была лежать наша радиограмма:

Нахожусь на чистой воде. Лодка и механизмы в исправности. Самочувствие личного состава хорошее. Продолжаю выполнение поставленной Вами задачи...

Надстройки щуки, окатываемые волной, быстро обмерзали, но это казалось уже не столь страшным, как сжимавшие ее недавно торосы. На очереди было погружение. Лишь бы уйти под воду - там намерзший лед растает!

Однако не тут-то было: под воду лодка не пошла... И это несмотря на то, что корпус обледенел не так уж сильно.

В чем же дело? Оказалось, ледяные пробки закупорили вентиляцию балластных цистерн, не выпускают оттуда воздух и не дают заполниться цистернам.

Послали в надстройку краснофлотцев с кувалдами. После того как они оббили лед вокруг клапанов, погружение состоялось. Но это было средство лишь на крайний случай - уход под воду слишком усложнялся и затягивался.

Чернов предложил держать лодку не в крейсерском, а в позиционном положении, то есть все время иметь заполненными часть балластных цистерн. Это годилось не для всякой погоды и ограничивало надводную скорость, однако все же могло служить временным выходом.

И плавание продолжалось. Мы призвали экипаж внимательно следить за поведением механизмов, вникать в существо каждой замеченной ненормальности, доискиваться, как ее устранить.

Поход Щ-11, чуть было не кончившийся бесславным возвращением с ледоколом в первые же сутки, конечно, не решил всех возникших проблем. Но, придя в свой срок в базу, мы испытывали уверенность, что решить их общими усилиями можно. И писать рапорт о непригодности щук для зимнего плавания не пришлось ни мне, ни кому-либо другому.

Сбор рационализаторских предложений, объявленный в море на Щ-11, распространился на весь дивизион. Их поступало множество после каждого нового похода: одни касались ухода за техникой, другие - организации службы, третьи быта команды в плавании.

В бригаде был создан рационализаторский совет с участием флагманских специалистов штаба. Подключилась к этой работе и заводская группа гарантийного ремонта. Возглавлявший ее инженер Гомберг вообще очень внимательно следил за тем, как ведут себя первые вошедшие в строй щуки, и немало сделал для устранения отдельных технических недостатков лодок. (Недавно я нашел полуистлевший листок бумаги с приказом по 1-му дивизиону о награждении инженера Гомберга кожаным костюмом подводника за активную помощь в совершенствовании боевых кораблей. ) Все ценное, что поддавалось немедленному осуществлению, старались претворять в жизнь безотлагательно.

Что-то новое появлялось в обиходе у подводников каждой специальности - и технические приспособления, и приемы работы. Торпедисты, например, обзавелись электрическими грелками особой конструкции, предотвращавшими замерзание воды в аппаратах. Постепенно произошли существенные перемены и в той области, которая на языке конструкторов именуется условиями обитаемости корабля.

Настал день - это было на исходе все той же зимы, - когда на одном из совещаний командного состава дивизиона я смог сказать:

- Итак, жду, кто первым доложит, что в походе команда спала раздевшись, на простынях!

Кое у кого сделались большие глаза: такого, мол, еще никогда не требовали. Но я знал, что в дивизионе есть лодка, где к этому близки.

На Щ-12, у А. Т. Заостровцева, его старпом Н. П. Египко и механик Е. И. Павлов переделали систему вентиляции так, чтобы в отсек, где отдыхает личный состав, перегонялся теплый воздух от моторов. На этой лодке и произошло маленькое чудо: в зимнем походе подводники легли спать как дома - раздевшись до нательного белья, на койки, застланные чистыми простынями.

Плавания зимы 1933/34 г. обогатили нас знанием многих особенностей нового морского театра. Командиры обменивались приобретаемым опытом и плавали все увереннее. А практика походов продолжала подсказывать то одному, то другому что-нибудь новое.

Ни перед кем из нас не вставала прежде такая, например, задача, как плавание подо льдом. Здесь же, в условиях, когда лед местами очень крепок, но занимает не слишком большие пространства, сам собою возникал вопрос: а не выгоднее ли поднырнуть?

Одним из первых попробовал это сделать в феврале 1934 года опять-таки Заостровцев. Чтобы передать его непосредственные впечатления, привожу отрывок из присланных мне Алексеем Тимофеевичем воспоминаний:

... После непродолжительной стоянки в полынье погрузились, произвели дифферентовку и, опустив перископ, ушли на глубину порядка 30 метров, приняв решение проскочить полосу льда в подводном положении. Считали, что риска тут нет. На горизонте виднелась темная вода с белыми верхушками волн.

Оба электромотора работали малый вперед. В полуопущенный зенитный перископ был отчетливо виден над нами светло-зеленый лед с сероватыми зазубринами. В отражаемом льдом свете хорошо просматривались носовая и кормовая надстройки. Потом появились блики солнечных лучей - лед над лодкой был уже не сплошной. И, наконец, я различил движение волн.

Всплыли на чистой воде. Позади ослепительно блестело ледяное поле.

Успешно проводили свои щуки под ледовыми полями также Чернов, Ивановский. Теперь никого не удивишь тем, что советские подводные атомоходы могут, погрузившись где-то у кромки полярных льдов, всплыть хоть на Северном полюсе. Но тогда подледное плавание было делом совершенно новым. Насколько мне известно, никто в мире не плавал подо льдом до начала 1934 года, когда это осуществили в Уссурийском заливе лодки 1-го дивизиона 2-й морской бригады МСДВ.

А шесть лет спустя, во время финской кампании, подводная лодка А. М. Коняева прошла подо льдами Ботнического залива уже десятки миль. Вот какое развитие получил у балтийцев скромный опыт тихоокеанцев середины тридцатых годов.

Щуки, теперь уже отошедшие в прошлое, заняли почетное место в боевой истории Советского Флота.

Через несколько лет после того как они начали осваиваться на Дальнем Востоке, лодки этого типа стали плавать в гораздо более суровых условиях Заполярья и весьма успешно там воевали.

Пусть потребовалось кое-что изменить, переделать в первоначальном оборудовании лодок, но в основе своей они оказались отличными. Так что подводники, которым довелось испытывать и вводить в строй головные корабли этого типа, вправе гордиться, что они вместе с судостроителями дали щукам путевку в жизнь, в большое плавание.

Комсомольский значок корабля

Командир Саратова М. М. Резник, хорошо организовав техническое обслуживание лодок, немало сделал и для того, чтобы плавбаза стала для подводников желанным домом между походами. Порой я ловил себя на том, что, имея в виду Саратов, хочу сказать Смольный: наша тихоокеанская плавбаза все больше напоминала оставленную на Балтике - всей своей внутренней атмосферой, складывавшимся тут бытом

Командиры проводили на ней большинство свободных вечеров: половина лодок всегда находилась в полной готовности к выходу в море, и потому никто не мог рассчитывать на увольнение в город с ночевкой чаще, чем раз в две недели.

Желанным гостем кают-компании бывал капитан дальнего плавания Штукенберг, командовавший приданным нашему дивизиону скромным вспомогательным ледоколом (почтенные годы капитана брали свое). Приход его к вечернему чаю вызывал общее оживление.

Это был человек много повидавший и большой чудак. Разносторонняя образованность, интерес к искусству уживались в нем с манерами и причудами морского волка, словно сошедшего со страниц приключенческих романов прошлого века. Капитан пересыпал свою речь забавнейшими присловиями и клятвами: Пусть я проглочу ледокольный винт!, Чтоб мне помереть на суше!.. Но что касается условий плавания в дальневосточных морях, то вряд ли кто-нибудь еще рассказывал о них в нашей кают-компании столько поучительного, как старый капитан ледокола. Этим прежде всего и были дороги его вечерние визиты на Саратов.

Военный человек учится всю свою службу. Командир, учась сам, постоянно учит других. На Дальнем Востоке всем нам приходилось учиться и учить особенно много.

На воду спускались новые лодки. Прибывали и новые контингенты подводников. Но комплектование экипажей порой все-таки отставало: не хватало некоторых специалистов. В частности - инженер-механиков.

Флагмех Евгений Александрович Веселовский предложил подготовить сколько сможем командиров электромеханических подразделений в самой бригаде, из лучших старшин-сверхсрочников. Так возникли краткосрочные курсы лодочных механиков. Программа их была рассчитана на моряков, уже отлично знающих щуки и обладающих таким опытом службы на лодках, который позволит быстро освоить более ответственные обязанности. При отборе кандидатов учитывалась, понятно, и общеобразовательная подготовка. Занятия вели тот же флагмех и другие штабные командиры, инженер-механики лодок.

Со Щ-11 послали на курсы прежде всего старшину электриков Виктора Дорина. Он стал командиром электромеханической боевой части одной из новых тихоокеанских лодок. И в такой же должности воевал на Балтике - на гвардейской Щ-309, потопившей несколько фашистских кораблей.

А когда в первый раз представилась возможность направить одного человека в военно-морское инженерное училище в Ленинград, остановились на старшине группы мотористов Николае Баканове.

Честно говоря, жаль было отпускать его с лодки. Но ему ли не прямая дорога в командиры Рабоче-Крестьянского Красного Флота - ярославский слесарь, коммунист, военмор-доброволец с двадцать четвертого года, накрепко связавший с кораблями свою жизнь...

Согласился Баканов не сразу: не хотел браться за то, с чем мог не справиться.

- Полно, Николай Михайлович! - убеждал инженер-механик Филиппов. - С твоим-то характером учиться можно. Вытянешь!

И Баканов решился.

Я уехал, - писал он потом, - унося с лодки самые хорошие воспоминания из всех, какие имел за прожитые к тому времени двадцать восемь лет. А учиться было очень трудно. Но отступать уже не мог, и все кончилось хорошо. Считаю, что этим обязан командованию подводной лодки.

Военный инженер Баканов стал еще до войны военпредом на одном из ленинградских судостроительных заводов, приемщиком новых лодок. Тех самых, которые форсировали беспримерные по плотности минные поля в Финском заливе и топили фашистские корабли у берегов Германии.

Судьба этого старшины с первой тихоокеанской щуки - впоследствии инженер-капитана 1 ранга - представляется мне естественным продолжением всего, чем мы жили в тридцатые годы на Дальнем Востоке. Рождение нового флота, связанные с этим усилия, общий подъем захватывали людей, определяя для многих их путь на всю жизнь.

Особенно у нас заботились, чтобы не перевелись на лодках старшины-сверхсрочники - костяк экипажей.

Тогда существовал такой порядок: сколько бы ни служил моряк сверх обязательных четырех лет, он ежегодно подавал новый рапорт о желании служить дальше и зачислялся еще на год. Оформлялось это обычно осенью, перед очередным увольнением в запас. Но на Дальнем Востоке постепенно вошло в обычай еще в начале календарного года вносить ясность в вопрос о дальнейшей службе как старых сверхсрочников, так и тех, кто заканчивал срочную. Ведь далеко не безразлично, заранее решил человек, что никуда со своей лодки не уйдет, или надумает остаться в последний момент: отдача сил службе будет далеко не одинаковой.

Об этом и повел я речь, пригласив в начале 1934 года в кают-компанию Саратова всех сверхсрочников дивизиона и старшин, завершавших осенью срочную службу. На столе кипел самовар, вестовые уважительно подавали старшинам стаканы крепкого чая, и у нас пошла откровенная беседа. Познакомив собравшихся с задачами боевой подготовки, я сказал напрямик: как командира и коммуниста, меня тревожит, что у некоторых хороших моряков, коммунистов и комсомольцев, очень нужных подплаву, не определились личные планы на ближайшее будущее. Куда увереннее можно было бы готовить новые походы, зная наперед: не уйдут эти моряки с подводных лодок, не захотят уйти!

Как я и надеялся, некоторые старшины сразу заявили, что готовы продолжать службу, и на следующий же день стали поступать от них рапорты. Общественное мнение в пользу сверхсрочной службы было столь сильным, что из тех, кого хотелось бы оставить, уволились в запас буквально единицы.

Результатам вербовки на сверхсрочную у подводников очень радовался только что прибывший на Дальний Восток новый член Реввоенсовета и начальник политуправления МСДВ Г. С. Окунев (до этого помощник начальника Морских сил РККА по политической части). Он подчеркивал, что, сохранив в своих рядах моряков, осваивавших первые лодки, флот сможет быстрее, увереннее вводить в строй следующие подводные корабли.

Григорий Сергеевич Окунев был политическим руководителем тихоокеанцев более трех лет и остался в моей памяти человеком высокой культуры и большого обаяния, очень прямым и отзывчивым, а когда надо - непоколебимо твердым.

Как-то в разговоре выяснилось, что родом он, как и я, из Белоруссии, откуда его семья тоже бежала при наступлении немцев. В семнадцатом году Окунев стал большевиком. Будучи делегатом X партсъезда, участвовал в подавлении контрреволюционного кронштадтского мятежа, за что получил из рук Владимира Ильича Ленина орден Красного Знамени. А в конце 1921 года, когда я начинал службу молодым военмором, он был послан на флот на политработу.

Быстро перезнакомившись с командирами и политработниками соединений, частей, Григорий Сергеевич поддерживал живой контакт со множеством людей - то позвонит, то к себе вызовет, то сам заглянет. Он умел подмечать склонности каждого, с кем общался, и пользовался этим, вовлекая нашего брата в мероприятия, проводившиеся в масштабе флота или базы. Почувствовав, что мне близки комсомольские дела, Окунев стал время от времени посылать меня на собрания и вечера молодежи.

- Ну как, старый комсомолец, выступишь? - говорил он в таких случаях. И сам отвечал: - Разумеется, выступишь. Надо!

В политуправлении я, как и многие командиры, бывал, пожалуй, чаще, чем в штабе. Из политуправленцев особенно близок был мне начальник отдела культуры и пропаганды Андрей Иванович Рыжов На Дальний Восток он приехал немногим раньше первых подводников, но считался уже старожилом, отлично знал положение во всех морских частях, специфику их службы.

Десять лет спустя мы с Рыжовым вновь встретились на войне и мне довелось поздравить его с Золотой Звездой Героя.

Политуправление МСДВ работало кипуче, опираясь на активность коммунистов, число которых в морских бригадах доходило до половины всего состава прослойка для тех лет очень большая. Помню, с каким воодушевлением встретила 1-я партконференция тихоокеанцев, проходившая в декабре 1933 года, сообщение о том, что за год партийные и комсомольские ряды молодого флота выросли в четыре раза. В расчете на такие силы конференция и потребовала от всех нас быстрейшего освоения поступившей и поступающей техники, настойчивой разработки новых приемов использования ее в бою.

На подводных лодках коммунисты были практически в каждом отсеке. А почти все остальные моряки - комсомольцы. Это, собственно, и позволило, несмотря на все трудности, не затянуть ввод в строй тихоокеанских щук, в сжатые сроки подготовить их к решению сложных задач.

В течение 1934 года лодки нашего дивизиона освоили проектную норму автономного плавания - то есть непрерывного пребывания в море без пополнения запасов, - которая составляла тогда для щук двадцать суток. Осваивались все новые районы плавания. Щ-13 и Щ-14 совершили поход вдоль тихоокеанского побережья в более северные широты. Они побывали в таких уголках Приморья, где не только никогда не видели подводных лодок, но еще и не подозревали, что они есть у нас на Дальнем Востоке.

Оказывается, не знали этого даже пограничники, охранявшие побережье одной из отдаленных бухт. Военком Щ-13 П. И. Петров, имевший неосторожность отправиться на берег без документов (лодка стояла на рейде), был немедленно задержан. Не помогли ни форма, ни советские деньги, обнаруженные в кармане кителя, ни отчетливо видимый с берега флаг лодки - знаем, мол, на какие уловки способен враг!.. Комиссара с извинениями отпустили только после того, как пограничники снеслись со своим начальством в Хабаровске, а оно - с Владивостоком.

Скоро подобные происшествия стали уже совершенно невозможными. Наш флот на Тихом океане пополнялся все новыми боевыми единицами, и особенно быстро увеличивалось число подводных лодок. Вслед за щуками вышли в Японское море первые лодки типа М - широко известные впоследствии малютки. Дивизионы 2-й морской бригады - ядра дальневосточного подплава - постепенно развертывались в новые соединения.

Что касается первой щуки, то некоторое время спустя экипаж Дмитрия Гордеевича Чернова вышел по боевой и политической подготовке на первое место среди подводных кораблей всего Советского Военно-Морского Флота. В ознаменование этого Центральный Комитет ВЛКСМ наградил Щ-11 комсомольским значком. Увеличенное изображение его, отлитое из бронзы, было прикреплено к рубке. Такого отличия не удостаивался ни один корабль - ни до того, ни после.

Награда была глубоко символичной. Она напоминала, как породнился комсомол с флотом, как много сделал под руководством партии для укрепления обороны морских рубежей. А для военморов, посланных на флот комсомолом, этот значок на стальной груди подводного корабля как бы олицетворял их собственный жизненный путь.

Подводная лодка Щ-11 стала потом именоваться Щ-101. При формировании новых соединений подплава она осталась во 2-й морской бригаде. Я же вскоре оказался с другими лодками в другой базе.

Тридцать с лишним лет спустя, в декабре 1965 года, многие члены первого экипажа Щ-11 собрались в Москве. Инициатором встречи явилась редакция Комсомольской правды.

Не было уже в живых Д. Г. Чернова. Пал смертью храбрых в боевом походе, командуя подводной лодкой на Черном море, веселый минер Яков Хмельницкий. В звании инженер-контр-адмирала умер наш механик В. В. Филиппов... Некоторых просто не удалось разыскать. Но все же собралось шестнадцать человек половина команды! Еще несколько товарищей откликнулись письмами, телеграммами.

Участники встречи получили теплое приветствие от Министра обороны СССР. ЦК ВЛКСМ наградил старых подводников значками За активную работу в комсомоле. А родной Комсомолке мы были бесконечно благодарны за то, что, собрав нас вместе, она словно перенесла всех в далекие молодые годы.

Молодо, совсем как прежде, звучал голос Василия Осиповича Филиппова - нет, не капитана 1 ранга в отставке, которому перевалило за шестьдесят, а прежнего тридцатилетнего комиссара. Александр Васильевич Гречаный, приехавший прямо со студии Мосфильм, опять был для нас тем гораздым на выдумки любимцем кубрика в Мальцевских казармах, чьи пародии заставляли забывать о любой усталости. В начальнике отдела сталепрокатного завода Алексее Ивановиче Драченине все снова видели лодочного радиста и комсорга, в сотруднике столичного научно-исследовательского института Николае Михайловиче Пузыреве - влюбленного в свой дизель моториста и заядлого боксера.

Но, конечно, никому не было безразлично, кем стал каждый потом. Тем более что многие выбрали свою дорогу еще тогда, когда мы вместе плавали.

Тогда решили не расставаться с флотом старшины Николай Баканов, Виктор Дорин, Михаил Поспелов, ставшие корабельными инженерами. И это далеко не все, кого наша Щ-11 на много-много лет или на всю жизнь привязала к морю. Бывший радист Алексей Драченин, прежде чем бросить якорь на сталепрокатном заводе, плавал на новых щуках комиссаром. Политработником подплава стал и торпедист Константин Рычков. А если Николаю Третьякову - тому сормовичу, который чувствовал себя на заводском причале как дома, было, как говорится, на роду написано строить корабли, то он, тоже давно инженер, оказывается, строил не какие-нибудь другие, а именно подводные.

Уже после встречи в редакции Комсомолки подал весточку о себе наш кок Александр Лаврентьев. Изменив кулинарии, он стал капитаном-механиком речного флота. Как знать, не сыграло ли тут роль то, что и ему пришлось изучать на щуке не только камбуз, а весь корабль и сдавать пять программ!

Тепло вспоминали на сборе нашего штурмана Александра Дмитриевича Федорова, который приехать не смог. Он дольше, чем кто-либо из нас, служил на Дальнем Востоке - командовал лодками, работал в штабах. Будучи уже контр-адмиралом, начальником Тихоокеанского высшего военно-морского училища, Федоров по долгу службы вручил диплом своему сыну Юрию, тоже ставшему подводником.

Мы подсчитали: из каждых пяти членов первого экипажа Щ-11 четверо стали кадровыми офицерами Военно-Морского Флота. Отрадно было убедиться, что и те, кто давным-давно снял флотскую форму и навсегда сошел на берег, не перестали гордиться званием матроса со щуки. Это и физик из Дубны Александр Вьюгин, и артист кино Александр Гречаный, и лодочный фельдшер, а ныне врач-стоматолог Федор Ефимович Пуськов...

А сейчас передо мною лежит вырезка из горьковской областной комсомольской газеты Ленинская смена - очерк о комсомольце тридцатых годов Вениамине Шмелеве. Это один из торпедистов Щ-11.

Давно уж расстался он с флотом. На суше и воевал, был тяжело ранен под Воронежем... Краснофлотцем Шмелев мечтал окончить педагогический институт, учительствовать в родных краях и иметь большую семью. И все сбылось. Вениамин Федорович - директор школы, отец семерых детей, уважаемый земляками человек, член Географического общества СССР. За плечами у него богатая, содержательная жизнь, в которой как будто не такое уж значительное место заняли четыре года флотской службы. Но очерк в комсомольской газете озаглавлен: Матрос со щуки. И не зря!

Пятая морская

Когда наши щуки еще проходили заводские испытания, выходя в море на считанные часы, всем не терпелось увидеть: а что там дальше - за Аскольдом?

За остров Аскольд - он совсем недалеко от Владивостока - мы вышли скоро. Но освоение новых районов плавания пошло гораздо быстрее, после того как командование Морских сил Дальнего Востока перебазировало группу подводных лодок в одну из бухт, которыми так богато Тихоокеанское побережье. К ней еще не было проторенных сухопутных дорог, и по тем временам бухта считалась отдаленной.

Некоторое время лодки оставались в составе 2-й морбригады, а затем положили начало новому соединению - 5-й морской бригаде. Командовать ею выпала честь мне. Начальником штаба бригады был назначен старый мой балтийский сослуживец А. Э. Бауман - бывший инженер-механик подводной лодки Батрак.

Мало кто успел побывать в тех местах до нас. Известно было, что и бухту, и просторный залив, в который она выходит, не нанесенные до того ни на какие карты, открыл в прошлом столетии экипаж русского военного парохода-корвета. Бухта, защищенная от ветров, явилась тогда для моряков счастливой находкой они укрылись в ней от жестокого шторма.

С тех пор бухтой пользовались лишь рыбаки, но их жило тут немного. Склоны спускающихся к морю сопок покрывала дремучая тайга. Место было глухим, почти безлюдным. И вышло так, что строителями первого здесь каменного здания, первой бани, даже первого родильного дома и еще многого другого стали тихоокеанские подводники.

А начиналось это так. Декабрьским утром 1934 года в пустынную бухту, к которой почти вплотную подступала тайга, вошел Саратов. Ошвартоваться было негде, и паша плавбаза отдала якорь посреди бухты. На берегу виднелось несколько деревянных домиков да засолочные чаны - поселок и заготовительный пункт Дальрыбтреста.

Мы с командиром Саратова М. М. Резником отправились на катере на разведку. Рыбаки показали место, где глубина позволяла подвести плавбазу к отвесному берегу. Боцманская команда соорудила из смолистых лиственниц массивный трап. Еще до того как стемнело, можно было сойти с кормы Саратова прямо на скалы и мерзлую землю. У бортов плавбазы встали пришедшие вслед за нею подводные лодки.

Здесь мы и встретили Новый год - 1935-й. И начали заново налаживать обеспечение боевой готовности кораблей, учебу и быт личного состава.

Новоселье было трудным. Ни причалов, ни берегового жилья, ни электростанции, ни мастерских... Да что мастерские! Недоставало тут даже пресной воды.

Источник, которым пользовались рыбаки, не мог обеспечить и нас. А мутная вода в устье ближайшей реки для питья не годилась. И как ни экономили ту воду, что привезли в цистернах Саратова, она иссякла быстро.

Пришлось посылать маленький тральщик Ара (два таких суденышка доставляли нам из Владивостока продовольствие и горючее) за водой в одну из соседних бухт. А тем временем в разных местах копали землю, добираясь до водоносных слоев. Вода, которую качали насосы, была мутной, отдавала болотом. Убедившись, что более чистой близко не найдем, стали конструировать песочно-угольные фильтры. Опыта по этой части никто не имел, однако в конце концов получили воду вполне чистую. Добились этого лодочные инженер-механики. Так что их вполне можно, не погрешив против истины, назвать строителями первого в тех краях водопровода.

Прибывали новые щуки, а на Саратове не оставалось уже свободных кубриков. Нескольким экипажам пришлось до весны жить на своих лодках, а затем перебираться в палатки. А личный состав первых подразделений нашей береговой базы в палатках и зимовал.

Не просто было даже получить весточку от семей, оставшихся во Владивостоке. Почта шла со случайными оказиями, телеграфа не было вовсе. Ну а радиостанции военных кораблей существуют, как известно, не для личных посланий. Впрочем, иногда приходилось делать исключения из правил.

Из моих прежних сослуживцев в новую базу перевели, в частности, Н. С. Ивановского (вскоре ставшего тут командиром дивизиона). Николай Степанович человек волевой, строгий к себе, но однажды он признался, что очень тревожится о жене - ей настал срок родить. Не колеблясь, я дал радиограмму в штаб 2-й морбригады (еще входя в ее состав, мы только с нею и имели связь): Прошу сообщить состояние семьи Ивановского. Вместо ответа по существу пришел фитиль: неправильно, мол, используете радиосвязь... Вас не понял, - радировал я и повторил запрос.

Скоро получили новую радиограмму: Ивановского родился сын, все благополучно. Надо ли говорить, как повеселел Николай Степанович.

А лодки наши плавали. Они несли дозорную, пли, как тогда говорили, позиционную, службу в новых районах, контролируя подступы к побережью, еще недавно совсем не защищенному с моря. Экипажи планомерно проходили курс боевой подготовки.

По некоторым справочникам наша бухта числилась незамерзающей. Однако лед здесь все же появлялся, хотя и не такой крепкий, как под Владивостоком. Не раз вспоминали оставшийся там ледокол капитана Штукенберга - он пригодился бы и тут. Но из положения так или иначе выходили.

Прибытие любого груза с Большой земли (так стали мы, хотя база находилась и не на острове, называть обжитые места, с которыми распрощались) означало всеобщий аврал. Сбор по сигналу, нечто вроде короткого митинга, чтобы объяснить задачу, - и все поголовно, независимо от должностей и рангов, отправляемся выгружать картошку, уголь или стройматериалы.

Строительные работы на берегу постепенно приняли широкий размах. Сооружение главных объектов - мастерских, зарядной станции, казарм, причалов было поручено военно-строительной организации, которую возглавлял И. В. Дозорцев (впоследствии - директор Промбанка СССР). Но мало где обходилось без участия экипажей лодок и Саратова.

Это было время, когда на Амуре строился Комсомольск. На тихоокеанском побережье возникали поселки, которым тоже суждено было стать городами. Наверное, если призвать на помощь фантазию, можно было представить, как вырастет когда-нибудь город и на берегах нашей бухты, как поднимутся вокруг нее террасами многоэтажные дома и раскинется тут большой порт...

Однако фантазировать, по правде говоря, было некогда. Обживая пустынную недавно бухту, мы всецело жили более скромной, но насущно важной в те дни задачей - обеспечить, чтобы здесь могли нормально базироваться подводные лодки.

С января 1935 года Морские силы Дальнего Востока стали именоваться Тихоокеанским флотом.

Быстрый его рост мы ощущали и на самих себе: весьма ускорилось по сравнению с обычным продвижение по службе. Командиры большинства поступавших в бригаду лодок были молоды и годами и особенно по стажу службы в этой должности. Нашей головной лодкой, то есть первой по порядковому номеру в новой бригаде - Щ-117 командовал П. П. Египко, недавний старпом у А. Т. Заостровцева. Впрочем, подходить к командирскому стажу со старыми мерками было уже нельзя. Опыт приобретался на Дальнем Востоке быстрее хотя бы потому, что плавали здесь круглый год. А повышенная боевая готовность обостряла чувство командирской ответственности.

Да и не только командирской! Ответственными за xoд учебы, несмотря на все трудности базирования в необорудованной бухте, лодки могли выполнять любые задачи, считали себя все.

Год назад корабельные рационализаторы помогли приспособить первые щуки для зимнего плавания. Теперь, в новой базе, мысль лодочных умельцев направлялась на изыскание возможностей производить на месте текущий ремонт.

Иной раз сам скажешь командиру или механику лодки:

- Придется, видно, отправлять вас ремонтироваться на завод.

Но в ответ слышишь:

- Постараемся, чтоб не пришлось. Вот обсудим у себя на лодке - и тогда доложим...

Ремонт на заводе давал экипажу возможность побывать в городе, а комсоставу и сверхсрочникам - пожить немного дома, с семьями. И всем этим люди жертвовали ради того, чтобы не выводить лодку из строя на лишние недели.

Больше года - пока не заработали мастерские на берегу - подводники могли рассчитывать кроме собственных сил лишь на небольшую механическую мастерскую Саратова, которой заведовал старшина Савенко. Работа там шла нередко круглые сутки, и какие только детали не выходили из-под золотых рук наших умельцев! Выручал опыт, приобретенный экипажами лодок при участии в монтаже, регулировке, испытаниях корабельной техники. Эту школу вслед за моряками первых дальневосточных щук прошли и остальные.

Подводную лодку Щ-124 привел в нашу базу Л. Г. Петров - еще один старый знакомый по Балтике. Кто из служивших на барсах в двадцатые годы не знал Леонида Гавриловича Петрова с Пантеры! Если и был на балтийской бригаде более авторитетный и опытный, чем он, лодочный боцман, то только знаменитый Оленицкий, участник Ледового похода.

Боцман Петров являл собою пример любви к морю, уважения к форме военного моряка и того, как надо на корабле работать. Представить его вне флота было просто немыслимо (Гражданской специальности не имею, - прочел я потом в его автобиографии, и даже в этой фразе почувствовал какую-то скрытую гордость). К концу моей службы на Балтике Петров, пройдя ускоренный курс военно-морского училища, плавал штурманом, а затем помощником командира лодки. На Тихий океан он прибыл уже командиром подводного корабля. Тоже молодым командиром, хотя годами и был старше комбрига.

Осваиваться в новой должности, привыкать к лодке иного типа Леониду Гавриловичу помогали семнадцать лет морской службы. А вот комиссаров на некоторые щуки присылали из сухопутных войск: политработников потребовалось на Тихий океан больше, чем могли набрать со старых флотов.

К нам на бригаду были назначены несколько выпускников общевойскового факультета Военно-политической академии - Скоринов, Кашин, Карпухин, Блюмкин... Всех их я вспоминаю с чувством глубокого уважения.

Море эти товарищи видели раньше лишь с берега или не видели вовсе. Не ждали, не гадали, что прикажут стать кадровыми моряками, да еще подводниками!.. Но это были настоящие большевики и настоящие военные люди, усвоившие раз и навсегда: их место там, куда послала партия. Надев морскую форму, они проявляли напористое стремление поскорее врасти во флотскую среду. И никаких жалоб, никаких сетований. А ведь, помимо желания стать своим человеком на корабле, имеет значение и физическая привычка к морю, которая не всегда легко дается. Как-никак все они были уже не в том возрасте, в котором хорошо начинать морскую службу... Но опасения за этих товарищей, если и возникали, были напрасными.

При первом же выходе подводной лодки Щ-119 в дозор ее застиг сильнейший трехдневный шторм. Когда она вернулась с позиции, комиссар Скоринов. малость осунувшийся, с усмешкой делился впечатлениями:

- Ничего, плавать можно. Лодка-то, оказывается, крепкая!..

Спокойный и обстоятельный Павел Иванович Скоринов зарекомендовал себя прекрасным организатором. Некоторое время, пока у нас не сформировался политотдел, он был старшим политработником по группе лодок.

Экипажам, пополнявшим бригаду, приходилось привыкать к установившимся у нас в базе порядкам. В том числе и к частым тревогам во всякое время суток с рассредоточением лодок по бухте.

Не все новички понимали, зачем нужно столько тревог, и я попросил Скоринова поконкретнее разъяснить людям, что дает каждая выигранная минута. Комиссар вместе с командиром Щ-119 В. В. Киселевым нашли для этого доходчивый способ, заставив краснофлотцев задуматься над кое-какими цифровыми выкладками. Доказывать, что возможен внезапный воздушный налет на нашу базу, не требовалось - все знали о не прекращавшихся инцидентах на сухопутной границе с захваченной японскими милитаристами Маньчжурией. Но Скоринов и Киселев попытались прикинуть, каким временем мы будем располагать для приведения себя в полную боевую готовность в случае тревоги. Если нападение произошло бы днем, следовало полагать, что береговые и островные посты смогут обнаружить противника минут за 10 - 15 до появления его над нашей бухтой (скорость самолетов была невелика, но и радиолокации еще не существовало). Минуты две ушло бы на оповещение постами штаба. И, пожалуй, почти столько же на прохождение сигнала у нас в бригаде... Не менее двух минут нужно, чтобы экипаж прибежал на свою лодку... А потом еще надо не только подать боезапас к орудиям, но и успеть отойти от борта плавбазы... Сколько останется на это времени днем и сколько ночью, краснофлотцам предоставлялось высчитать самим.

Арифметика получалась поучительная. С расчетами Киселева и Скоринова познакомились все лодочные экипажи, и это сыграло свою роль в борьбе за минуты и секунды. Рассредоточивать лодки удавалось все быстрее.

Еще задолго до конца зимы в бухте появились три малютки из 4-й морбригады А. И. Зельтинга. Эти лодки перевели сюда временно в целях освоения театра.

Малютки, предназначенные для действий вблизи побережья, имели водоизмещение всего по 160 тонн. Экипаж - полтора десятка человек. Но при всей своей миниатюрности это были настоящие боевые корабли.

Когда первые малютки базировались по соседству с нами под Владивостоком, порой казалось, что с этими лодками обращаются слишком уж осторожно. В море они не выходили больше, чем на сутки. Тем паче - в зимнее время.

Но к нам три лодки типа М поступили в оперативное подчинение именно зимой, в феврале. И я был уверен, что командующий флотом сделал это неспроста, хотя никаких особых указаний об их использовании не последовало. У нас в штабе сложилось мнение, что уместно проявить тут некоторую инициативу.

И когда малютки совершили несколько непродолжительных учебных походов (после каждого из них состояние лодок тщательно проверялось флагманскими специалистами), я приказал командиру М-16 И. И. Байкову приготовиться к выходу в дозор на трое суток. Банков смущенно возразил:

- Товарищ командир бригады, мы зимой столько плавать не можем...

- Вот и выясним, можете или нет. Готовьтесь.

Комиссар дивизиона малюток, прибывший с этими тремя лодками, связался со своим комбригом и доложил ему о полученном Байковым задании. Зельтинг, как дошло до меня уже потом, ответил комиссару в том духе, что Холостяков вряд ли забыл, какой по календарю месяц, и, очевидно, просто хочет проверить готовность.

А Банков в установленный срок явился с докладом о том, что лодка к походу готова.

И мы проводили малютку в дозор. Поблизости от назначенной ей позиции было на всякий случай приказано держаться одной из находящихся в море щук.

Ничего худого с лодкой не стряслось. Ночью она крейсировала в надводном положении, на день уходила под воду. Погружения и всплытия совершались нормально.

Через три дня М-16 вернулась к борту Саратова. Все лодки, стоявшие в бухте, встретили ее поднятыми, как на праздник, флагами расцвечивания. На фалах плавбазы взвился сигнал: Привет морякам! В последнее слово вкладывался особый смысл - оно читалось как бы с большой буквы.

Донесение о трехсуточном пребывании малютки на позиции в штабе флота восприняли, судя по всему, с удовлетворением. Байкову и его экипажу была объявлена благодарность. А ко мне пришел командир подводной лодки М-17 М. И. Куприянов.

- Весь личный состав просит, - заявил он, - чтобы и нас послали в дозор. Хотим тоже плавать по-настоящему!

Мы с начальником штаба бригады Бауманом уже решили: следующей малютке можно дать поплавать дольше - вплоть до полного срока автономности лодок этого типа. Но, конечно, приятнее было посылать того, кто сам рвется в такой поход.

- Добро! - ответил я Куприянову, весьма удовлетворенный его просьбой. Готовьтесь на десять суток.

Первый 10-дневный поход малютки закончился успешно. Хотя лодка была не из нашей бригады, в базе гордились ее успехом, как своим. М-17 встретили орудийным салютом - тут уж одних флагов расцвечивания показалось мало

Будучи через несколько дней во Владивостоке, я смог лично доложить о походе командующему. М. В. Викторов достал приготовленные для Куприянова карманные часы. Ценные подарки получил весь экипаж.

До возвращения трех малюток в свою бригаду они участвовали еще в довольно дальнем для того времени групповом походе.

В боевой подготовке малюток произошел перелом, их стали использовать увереннее и смелее, - вспоминает капитан 1 ранга Михаил Иванович Куприянов. Сделали вывод, что для 10-суточного плавания следует дополнительно принимать топливо в одну цистерну главного балласта. А на строящихся лодках стали специально приспосабливать часть балластных цистерн для приема топлива.

Словом, опыт походов учли и судостроители. Так было и со щуками.

Малютки следующих серий немножко подросли, но все-таки остались самыми маленькими боевыми кораблями поело торпедных катеров и катеров-охотников. А боевые дела на флотах они совершали большие и славные Лодки этого типа потопили десятки фашистских транспортов.

Весна преобразила берега нашей бухты. Тому, кто не бывал в таких уголках Приморья в теплое время, трудно и представить, насколько щедра тут природа, с какой буйной стремительностью одевается все вокруг в яркую зелень, как обильны и разнообразны цветы.

Жизнь пошла веселее. Экипажи щук, не помещавшиеся на Саратове, получили по десять палаток на лодку и устраивались между походами, как в армейском летнем лагере. Тем временем продвигалось строительство постоянного берегового жилья.

Ранней весной занялись устройством спортивного городка, объявили конкурс на лучший проект стадиона. Победил проект командира группы с Саратова Леонида Суковача. Он и стал главным инженером стройки. А на работы выходили вечерами всей бригадой, как два года назад во Владивостоке. Только тут все давалось труднее, находкинский стадион возникал на осушаемом болоте.

В мае стадион был готов, через месяц состоялась первая бригадная спартакиада. А Суковача, оказавшегося вдобавок разносторонним спортсменом с тренерскими задатками, утвердили нештатным помощником флагманского физрука, и он стал заводилой многих физкультурных начинаний. Такие люди дороги в любом воинском коллективе, а в отдаленной базе тем более.

Вспоминается и другой инициативнейший человек, много сделавший для того, чтобы жизнь моряков в новой базе стала интереснее и содержательнее. Правда, прибыл он к нам несколько позже, когда в базу уже начинали переселяться семьи комсостава и был построен клуб. Это - выпускник военного факультета консерватории Лев Самойлович Докшицер, присланный в бригаду дирижером оркестра.

Приехал он с женой-скрипачкой, тоже только что окончившей консерваторию. Сперва молодые супруги загрустили: выросли в большом городе, а тут - море да тайга... Но это скоро прошло, они оказались людьми, для которых возможность сполна приложить силы к любимому делу дороже житейских удобств.

Работа Докшицера вышла далеко за рамки его служебных обязанностей. У нас появились мужской, женский и детский хоры, танцевальный коллектив, группа декламаторов и даже цыганский ансамбль. Ко всему этому наш капельмейстер или его жена имели непосредственное отношение. А бригадный духовой оркестр стал давать большие концерты.

Потом увидели подводники и столичных артистов. У нас побывала гастролировавшая на Дальнем Востоке группа солистов Большого театра. Матросы буквально засыпали гостей цветами - их росло там столько, что в подобных случаях цветы не рвали, а косили.

Но в тридцать пятом году, о котором сейчас речь, все это было еще впереди. Единственным очагом культуры на берегах бухты оставался клубик Дальрыбтреста. Его двери всегда были открыты для подводников (построив свой клуб, мы отплатили соседям-рыбакам тем же), да много ли людей могло там поместиться!

Однако о том, чего пока не имели, не так уж тужили. Наверное, мы все были немножко романтиками. Людей захватывало, будоражило ощущение раскинувшихся вокруг просторов. Хотелось плавать дальше и больше, познавать новое, неизведанное. В самых обыденных делах проявлялся дух соревнования, творчества.

Вот что у нас на лодке придумали... - слышал я то от одного, то от другого командира.

Придумали, например, как отправлять из-под воды голубиную почту. Мы пользовались этим видом связи довольно широко, чтобы не давать японцам возможности лишний раз пеленговать работу лодочных раций. Голуби, выпущенные даже за десятки миль от берега, исправно доставляли донесения в базу. Но выпускали их сперва только из надводного положения. И вот сконструировали герметичный пенал, в который сажали голубя, и выстреливали пенал, как торпеду. На поверхности моря он автоматически раскрывался.

Привлекало смелых людей новое тогда легководолазное дело. Помощник командира Щ-119 Спирин первым в бригаде вышел с погруженной лодки через торпедный аппарат. Особенно много легководолазов подготовили на щуке Г. А. Гольдберга. С этой лодки и произвели опытную высадку из-под воды десантной группы.

Лодка легла посреди бухты на грунт, после чего шесть членов экипажа с личным оружием и другим снаряжением вышли по дну к заданной точке берега. Десантники имитировали петардой взрыв и открыли с захваченного плацдарма огонь из винтовок. Затем, подав ракетой сигнал лодке, откуда наблюдали за ними в перископ, они скрылись под водой и вернулись на борт своего корабля.

Теперь нечто подобное почти всегда входит в программу летних военно-морских праздников, а в те годы это еще было в новинку. За высадкой подводного десанта наблюдали все обитатели нашего военного городка.

Радовала активность старшин. Во Владивостоке состоялся - это была идея Г. С. Окунева - общефлотский слет младших командиров с участием представителей oт каждого корабля. Прошел он с подъемом. Младшие командиры вернулись на корабли, зная, что в конце года лучшие из них, победители социалистического соревнования, поедут с рапортом тихоокеанцев в Москву.

Старослужащие старшины в том году особенно дружно откликнулись на призыв оставаться на сверхсрочную. В нашей базе это было еще дороже: люди не могли пока взять сюда свои семьи, понимали, что их ждет здесь немало невзгод. И все же оставались.

Бывалые старшины с их самоотверженным отношением к службе, с их опытом цементировали экипажи наших щук. Они ревностно помогали командирам вводить в жизнь некоторые новые для подплава обычаи, которые укоренялись в бригаде.

Давно уже было заведено, что лодки стоят в базе, развернутые носом к выходу из бухты, а зимой, когда появляется лед, так, чтобы на чистой воде оставались винты. Но следовало обеспечить не только предельно быстрое рассредоточение кораблей, а и постоянную их готовность выйти в море надолго.

И у нас утвердился такой порядок: вернувшись с моря, лодка немедленно пополняет запасы топлива, воды, продовольствия, сжатого воздуха, заряжает батарею. Только после того как корабль снова готов к походу, команда отправляется отдыхать. В войну это было узаконено на всех флотах, а для тихоокеанских подводников стало привычным еще в мирное время.

Вошло также в обычай, что лодки возвращались в базу с прибранными отсеками, с сухими трюмами - чище, чем уходили, как любили у нас говорить. Делалось это не для парада. Не загрязнялась бухта, моряки привыкали в любых условиях содержать технику в чистоте. К уважительному, на вы обращению с техникой приучали обязательные ежедневные осмотры механизмов, впервые тогда введенный планово-предупредительный (профилактический) ремонт.

В конце 1935 года стало известно, что тихоокеанцы вышли на первое место в Морских силах по основным показателям боевой и политической подготовки. В декабре в Москву выехала делегация младших командиров: тридцать три лучших старшины и сержанта, большинство - сверхсрочники. Возглавлял делегацию М. В. Викторов.

После рапорта наркому К. Е. Ворошилову и беседы с ним тихоокеанцы встретились в Кремле с И. В. Сталиным и другими руководителями страны. Моряки выступали на московских заводах, выезжали на строительство канала Москва Волга. Обо всем этом мы слушали сообщения по радио, читали в газетах. А затем узнали, что все члены делегации награждены орденами. И не только они. Советское правительство одновременно наградило большую группу командиров, политработников и краснофлотцев со всех флотов, в том числе свыше ста - с Тихоокеанского.

Орденом Ленина награждались М. В. Викторов, Г. С. Окунев, заместитель командующего Г. П. Киреев, начальник штаба флота О. С. Солонников, командиры бригад и дивизионов К. О. Осипов, А. И. Зельтинг, А. Т. Заостровцев, М. П. Скриганов, флагмех Е. А. Веселовский, ряд командиров и комиссаров подводных лодок и среди них Д. Г. Чернов, И. И, Байков, Н. П. Египко, П. И, Скоринов, многие старшины и краснофлотцы. Из экипажа первой щуки были удостоены ордена Ленина радист А. И. Драченин, бывший старшина электриков, а к тому времени уже командир электромеханической боевой части В. К. Дорин. В списке моряков, отмеченных этой высокой наградой, нашел себя и я.

О том, что мы представлены к правительственным наградам, никто в базе не знал. В те годы ордена были большой редкостью. Среди военных их мало кто имел, кроме командиров, отличившихся еще в гражданскую войну. Сперва мне просто не верилось, что я стал орденоносцем. Хотелось кому-то объяснить: если этот орден заслужен, то не мною одним, а всей бригадой!

Смысл награждения военных моряков, состоявшегося в конце 1935 года, хорошо объяснил М. И. Калинин, выступая перед первой группой командиров, которым он вручал награды.

- Ваше награждение, - сказал Михаил Иванович, - является констатацией известных успехов нашего флота. Но оно вместе с тем является толчком вперед. Этим награждением правительство и партия как бы хотят сказать морякам: пришло время флоту принять большее участие в обороне страны.

Стахановский поход

Кто из советских людей, успевших к середине тридцатых годов вступить в сознательную жизнь, не помнит, как всколыхнуло страну могучее движение за новые производственные успехи, связанное с именем шахтера Алексея Стаханова! Повсюду знали и других героев этого движения - кузнеца Александра Бусыгина, железнодорожника Петра Кривоноса, ткачих Евдокию и Марию Виноградовых...

Стахановцы были новаторами в использовании техники. Зачастую они опровергали сложившиеся представления о ее возможностях, опрокидывали устаревшие понятия и нормы.

Военные моряки тоже имели дело с техникой и тоже стремились взять от нее максимум возможного. Если на производстве это позволяло увеличить выпуск продукции, то нашим выигрышем стала бы более высокая боеспособность. Словом, на флоте появились свои стахановцы, убежденные, что и наши корабли таят в себе не выявленные еще резервы.

Подводники задумывались над таким, например, вопросом: не пора ли доказать, что наши лодки способны действовать в отрыве от базы дольше, чем это считалось возможным до сих пор. Расчеты, которыми занялась группа энтузиастов (там были и командиры лодок, и инженер-механики, и штабные специалисты), показывали, что щука в состоянии принять на борт топливо, воду, продовольствие для плавания в течение сорока суток. Это означало бы двойную автономность.

Однако не все можно предусмотреть. Расчеты надо было проверить на практике. А для этого требовались не просто опытный командир и умелый экипаж. Сделать это могли лишь люди, способные загореться необычной задачей. В штабе бригады сошлись на том, что пойти в такой поход могла бы подводная лодка Щ-117 Николая Павловича Египко.

Имя Н. П. Египко, вице-адмирала, Героя Советского Союза, удостоенного Золотой Звезды за боевые подвиги, совершенные в республиканской Испании, стало потом широко известно. А тогда это был молодой командир лодки, успевший, однако, отлично себя зарекомендовать.

Комиссаром на Щ-117 назначили Сергея Ивановича Пастухова из политотдела бригады. Среди наших политработников он был, пожалуй, самым опытным подводником, начинавшим службу на лодках краснофлотцем-мотористом.

Когда я сообщил Пастухову, что есть намерение перевести его комиссаром к Египко, Сергей Иванович ответил коротко:

- Назначение сочту почетным, ответственность сознаю.

О том, что ему уже не удастся поступить в том году в Военно-политическую академию, как он собирался, Пастухов не стал и упоминать.

Успех в огромной мере зависел от электромеханической боевой части корабля. Собственно говоря, именно ее люди, обслуживающие основные механизмы лодки, управляющие ее энергетикой, и должны были доказать, что они вправе считать себя стахановцами. Возглавлял это подразделение инженер-механик Г. Е. Горский. Много дней он почти не сходил с лодки, проверяя со своими подчиненными всю материальную часть.

Самым молодым среди командного состава Щ-117 был двадцатилетний штурман Михаил Котухов. Он числился еще корабельным курсантом, проходя предвыпускную стажировку. Однако Египко считал его достаточно подготовленным для самостоятельной работы в море.

Знакомясь в свое время с Котуховым, я услышал интересный рассказ о том, как он попал на флот.

Рос он в малоизвестном тогда городке Набережные Челны на Каме. Там останавливались пассажирские пароходы. Во время школьных каникул Миша Котухов подрабатывал, продавая пассажирам газеты и журналы. Взбежав как-то на подошедший пароход, он увидел на палубе двух пожилых женщин, в одной из которых сразу узнал Надежду Константиновну Крупскую. А другая была Марией Ильиничной Ульяновой. Крупская подозвала мальчика, завела разговор. Когда спросила, кем он хочет стать, Миша признался, что мечтает быть капитаном речного парохода. А может быть, тебе пойти в военно-морское училище? спросила Надежда Константиновна. - Тогда станешь командиром-моряком. Мальчик ответил, что это, конечно, еще лучше, но он не знает, как в такое училище попасть. Крупская обещала навести справки, а Мария Ильинична, уже под отвальный гудок парохода, записала на купленном у Миши журнале его адрес.

Вскоре секретарь Крупской по поручению Надежды Константиновны сообщила Михаилу, какие есть военно-морские училища и каковы условия приема. Поступать ему было еще рано, но переписка с секретарем Крупской продолжалась. Когда Котухов заканчивал восьмой класс, пришло письмо, извещавшее, что он может в том же году поступить на подготовительный курс училища имени Фрунзе. К письму прилагалась бумага в военкомат с просьбой выдать предъявителю литер до Ленинграда.

Так и стал паренек с Камы штурманом-подводником...

В середине зимы в Японском море нередки и штормы и сильные морозы. Но для стахановского похода погоду не выбирали. Опасались подводники, кажется, лишь одного - как бы кого-то не оставили на берегу врачи. А с каким рвением готовились люди к плаванию, просто не передать. Заглянешь на лодку вечером, когда на борту обычно остаются лишь вахтенные, и застаешь там всю команду копаются в механизмах, забыв и про новый фильм, который показывают на плавбазе.

Когда лодка была окончательно готова, команде дали отдохнуть. 11 января 1936 года Щ-117 вышла в море. Все, кто не посвящался в замысел эксперимента, считали, что лодка просто идет в дозор. Намеченные сроки плавания были известны немногим.

Щ-117 несла обычную позиционную службу: днем - под водой, ночью - на поверхности. Только распорядок жизни экипажа был сдвинут на двенадцать часов.

Ночью, в надводном положении, требуется наибольшая готовность к разным неожиданностям. В это же время производится зарядка батарей, подкачка воздуха в баллоны, приборка в отсеках, а нередко и скалывание льда с палубы. Словом, дела хватает для всех, а днем практически занята лишь ходовая вахта. Поэтому Египко с Пастуховым и решили поменять местами день и ночь: в 19 часов побудка, в полночь обед, а рано утром - ужин. Днем, после погружения, когда в отсеках наступала тишина и прекращалась качка, свободные от службы ложились спать.

Такой распорядок обеспечивал и боевую готовность лодки, и отдых экипажа, и люди быстро к нему привыкли.

Об обстановке плавания Египко доносил кратко, и многие подробности стали известны уже потом. А январь стоял холодный, иные дни напоминали зиму, выдавшуюся два года назад. Разыгрывались и штормы.

Однажды волны оторвали в надстройке край стального листа, который, ударяя по корпусу, мог вызвать новые повреждения. Командир поручил навести там порядок боцману Шаронову и краснофлотцу Пекарскому, и они долго проработали в окатываемой ледяными волнами надстройке. А там не то что работать, а и дышать было не легко - приходилось выбирать момент для каждого вдоха... Через несколько дней двое других краснофлотцев в таких же примерно условиях отремонтировали рулевой привод.

Необходимость производить работы подобного рода возникала, как известно, и в боевых условиях. Если весь стахановский поход явился своего рода репетицией длительных плаваний подводников в военное время, то и практика устранения повреждений показала, к чему следует быть готовым, чтобы не пришлось раньше времени возвращаться в базу.

В одних случаях успех обеспечивали отвага и выносливость, в других смекалка и мастерство. Понадобилось, например, заменить в электродвигателе деталь, которая вообще-то изготовляется на токарном станке. Станка на лодке не было, однако сделать эту деталь сумели.

Истекли первые двадцать суток похода. Еще ни одна щука, ни одна наша лодка среднего тоннажа не бывала непрерывно в море, без пополнения запасов, дольше этого срока. Я решил, не полагаясь на одни доклады, посмотреть, что делается на борту Щ-117. Приказав Египко быть к определенному часу в такой-то точке, в 60 милях от базы, вылетел туда на нашей стрекозе - связном гидросамолете.

На море было тихо, и стрекоза села недалеко от лодки. На палубе, у рубки, меня встретили Египко и Пастухов, немного похудевшие, но бодрые, чисто выбритые.

Так выглядели и все остальные. А механизмы в отсеках сверкали, словно перед смотром в базе. Потом выяснилось: образцовый порядок все-таки наводили специально. Но не по случаю моего прибытия (о нем узнали незадолго), а в честь того, что старая автономность осталась за кормой. На лодке уже состоялся праздничный обед, и все хвалили кока Романовского за торт и глинтвейн, который он сварил, добавив в компот немного спирта.

Состояние техники ни у кого в экипаже сомнений не вызывало. Остававшиеся на борту запасы обеспечивали возможность продолжать плавание. А как люди, выдержат ли они? Выяснить это было главной моей задачей.

Больных в экипаже не оказалось, никаких жалоб я не услышал. Когда собрал в дизельном отсеке свободных от вахты поговорить по душам, никто не пытался разведать каким-нибудь косвенным вопросом (матросы это умеют), не собирается ли комбриг вернуть лодку в базу. О походных происшествиях, вроде тех, которые повлекли трудные работы в надстройке, рассказывали весело, словно о пустяках. Комсомольцы показали целую пачку ежедневных выпусков походного боевого листка Стахановский дозор, таблицу шахматного турнира, план обсуждения прочитанных в море книг...

Египко и Пастухов единодушно заверяли: лодка вполне может пробыть в море еще столько же. У командира и комиссара была единственная просьба - разрешить довести опыт с двойной автономностью до конца. Мне оставалось лишь пожелать им и всему экипажу дальнейшего счастливого плавания.

Но на то, чтобы поход продолжался, требовалось еще добро командующего флотом. М. В. Викторов дал это добро не сразу. Он приказал, чтобы состояние лодки проверили специалисты из штаба флота. Щ-117 была вызвана к одному из островов, куда подошел сторожевой корабль с комиссией, возглавляемой флагманским инженер-механиком флота. Комиссия вынесла благоприятное заключение, и продолжать поход разрешили.

Через месяц после выхода из базы Египко получил радиограмму:

Отважным подводникам-стахановцам ура! Викторов.

В тот день на лодке, подсчитав, сколько остается пресной воды (мыла, растворяющегося в соленой, у нас еще не было), устроили в самом теплом отсеке баню. Заходили туда по двое, получая горячую воду по строгой норме. Усталость как рукой сняло! - рассказывал потом комиссар Пастухов.

Когда обусловленный срок плавания истек, от Египко и Пастухова поступила радиограмма с просьбой продлить поход еще на пять суток. Но об этом я не стал и докладывать командующему. В штабе бригады не сомневались, что резервы увеличения автономности щук не исчерпаны, однако гнаться за рекордами было незачем. Все, чего удалось достигнуть, требовало обстоятельного критического анализа.

Все-таки чаще, чем мы ожидали, возникала необходимость устранять разного рода неисправности, хотя в основном и мелкие. Как ни объясняй это силой зимних штормов, следовало подумать, все ли возможное делается для предупреждения технических неполадок.

Требовалось позаботиться на будущее и о более широкой взаимозаменяемости членов экипажа: в длительном плавании трудно обойтись без того, чтобы кому-то не пришлось выполнять обязанности товарища.

Под конец похода заболел один из трех командиров, правивших ходовой вахтой. Хорошо, что его смену смог взять на себя комиссар Пастухов. Сперва Египко сам подстраховывал Сергея Ивановича на мостике, но скоро убедился, что на Пастухова и тут можно положиться. А ведь в то время еще никто из политработников подплава вахтенным офицером не стоял и их к этому не готовили.

Уроки уроками, но основным итогом похода было, конечно, то, что флотские стахановцы сумели открыть в серийной щуке новые большие возможности.

Командующий флотом приказал Щ-117 возвращаться с моря в главную базу - во Владивосток. Лодке устроили там торжественную встречу. Я еще не знал, что по инициативе М. В. Викторова весь ее личный состав представляется к правительственным наградам.

Экипажу щуки было дано право выделить своего представителя в делегацию, которая выезжала с Тихоокеанского флота приветствовать X съезд ВЛКСМ. На собрании, состоявшемся на 30-метровой глубине, комсомольцы решили послать в Москву своего секретаря - моториста А. В. Панкратова.

Рапорт комсомолу

Оказалось, что на комсомольский съезд еду и я.

- Поручаем, как старому комсомольцу, рапортовать шефу флота об успехах тихоокеанцев! - объявил мне начальник политуправления Г. С. Окунев. - Кстати, пору тебе получить свой орден.

Такое поручение, что и говорить, обрадовало. Семнадцать лет назад я был на II съезде РКСМ с гостевым билетом, полученным при выписке из фронтового госпиталя. О флоте тогда еще и не мечтал. Мог ли представить, что доведется когда-нибудь докладывать комсомолу, как охраняют моряки далекие океанские рубежи страны? И как хорошо, что в кармане по-прежнему лежит комсомольский билет! Годы вышли давным-давно, но меня постоянно выбирали в комсомольские органы, и я продолжал состоять в ВЛКСМ, чувствуя себя от этого как-то моложе.

Со мной поехали двенадцать краснофлотцев и младших командиров. В подарок ЦК ВЛКСМ мы везли письменные приборы и шахматы, выточенные из дубовой обшивки фрегата Паллада - того самого, на котором некогда плыл от Кронштадта до Охотского моря И. А. Гончаров. Фрегат уже восемьдесят лет лежал на дне бухты Постовой, откуда и подняли водолазы несколько кусков дерева. Из них была сделана также обложка флотского рапорта съезду.

Первая новость, которую мы узнали в Москве, еще на вокзале, касалась лодки Египко.

4 апреля 1936 года на первых страницах центральных газет было опубликовано постановление Президиума ЦИК СССР О награждении моряков-подводников Тихоокеанского флота. В нем стояло тридцать шесть фамилий - весь личный состав Щ-117! Командир и комиссар награждались орденом Красной Звезды, остальные участники стахановского похода - орденом Знак Почета.

Московские журналисты, уже знавшие, что в нашей делегации есть комсорг отличившейся лодки Панкратов, немедленно разыскали его в гостинице. Взяли в оборот и меня. Все тихоокеанцы, оказавшиеся в столице, выступали на предприятиях, в клубах. Встречали дальневосточных моряков восторженно. Заглядывались и на улицах на бескозырки с золотой надписью Тихоокеанский флот.

Комсомольский съезд открылся в Большом Кремлевском дворце. В отчетном докладе ЦК ВЛКСМ, с которым выступил А. В. Косарев, отводилось много места задачам комсомола в обороне Родины. Прямо говорилось - избежать войны вряд ли удастся. И весь зал аплодировал словам о том, что тысячи комсомольцев освоили в аэроклубах летное дело, а сотни студентов гражданских вузов добровольно переходят в военные училища.

Нарастающая военная опасность ощущалась остро. Гитлеровцы, захватившие три года назад власть в Германии, вели себя все более нагло. На востоке не прекращались провокации японских милитаристов. И на съезде нельзя было не почувствовать общей внимательности к делегатам и гостям из Вооруженных Сил. В перерывах между заседаниями командиры и красноармейцы, военные моряки, девушки в гимнастерках с голубыми петлицами и значками парашютистов оказывались в тесном дружеском кольце штатских комсомольцев,

На вечер 15 апреля было назначено торжественное заседание съезда, посвященное шефству комсомола над военно-морским и военно-воздушным флотами страны.

Накануне меня вызвали к начальнику ПУРа армейскому комиссару 1 ранга Я. Б. Гамарнику.

- Текст завтрашнего выступления у вас с собой? - спросил он после того, как я представился.

Текста при мне не было, но я доложил, что рапортовать съезду готов. Содержание нашего рапорта отлично помнил, хотя и не заучивал его слово в слово. Когда перечитывал рапорт в долгом пути из Владивостока, за каждой фразой вставали дела и события, забыть о которых я просто не мог.

- Так не пойдет, - сказал Гамарник. - Еще собьетесь...

Он приказал кому-то принести копию рапорта и велел мне читать вслух, очевидно желая посмотреть, как это у меня получится.

Чтение мое Яну Борисовичу не понравилось. Не дослушав до конца, он сказал, что надо потренироваться. Читал я действительно скверно, невыразительно. Меня как-то сковывало то, что надо смотреть на текст.

Шефское заседание X съезда ВЛКСМ проходило в Большом театре. Кроме делегатов присутствовал комсомольский актив Москвы. Прибыли Я. Б. Гамарник, маршалы С. М. Буденный, А. И. Егоров, группа высшего комсостава в морской и авиационной форме.

Начальник Военно-Морских Сил флагман флота 4 ранга В. М. Орлов и начальник Военно-Воздушных Сил командарм 2 ранга Я. И. Алкснис рассказали, как выросли и окрепли за годы комсомольского шефства флот и авиация Советского государства.

И вот А. В. Косарев объявил, что приветствовать съезд прибыли моряки-тихоокеанцы. На авансцену вышли строевым шагом двенадцать дальневосточников. Со всех ярусов театра грянули аплодисменты.

Сидя в президиуме, в нескольких шагах от массивной трибуны, на которую мне нужно было сейчас подняться, я никак не мог представить себя на ней. И когда встал, держа в руках тяжеловесную книжищу из мореного дуба с Паллады, понял с беспощадной ясностью: если раскрою ее на трибуне и начну читать по бумаге, получится еще хуже, чем у Гамарника в кабинете...

Дальнейшее произошло как-то неожиданно для меня самого. Почти машинально положив папку с рапортом на край трибуны, я прошел туда, где построились краснофлотцы. Став на правом фланге шеренги, сразу почувствовал себя уверенно.

Зал, только что гремевший овацией, уже притих, и я начал:

- Тихоокеанский флот рапортует шефу военных моряков - Ленинскому комсомолу о своих успехах в боевой и политической подготовке...

Рапорт есть рапорт, его слушают стоя. И зал встал гак-то удивительно дружно: одно движение - и все замерло.

Разумеется, я очень волновался - выступать в такой обстановке, перед подобной аудиторией никогда не приходилось. Но это было совсем не то волнение, когда забываешь, что надо сказать. Я видел множество обращенных ко мне внимательных лиц, и слова лились сами... Говорил о том, как мы плаваем и как обживаем дальневосточные берега страны, о флотских стахановцах, об орденоносном экипаже Николая Египко, которого, как и многих из нас, послал на море комсомол, о наших замечательных сверхсрочниках - младших командирах, ставших гордостью флота, о тяге моряков к учебе, к культуре... И, конечно, о том, что тихоокеанцы сознают, какой ответственный участок обороны доверен им партией и Родиной, что мы живем в постоянной готовности к отпору врагу.

Кончив, вручил рапорт А. В. Косареву. А в зале уже раздались звуки фанфар. В проходах партера появились пехотинцы в касках, танкисты в кожаных шлемах, летчики в пилотках - пришли приветствовать съезд бойцы Московского военного округа.

Проходя на свое место, встретился взглядом с Я. Б. Гамарником. Понять, осуждает ли он меня за самовольничанье, было трудно - выражение лица скрадывали порода и усы. Ждал, что потом меня кто-то отчитает, и не знал, как буду оправдываться. Однако никто меня не упрекнул.

... Памятен и следующий день. 16 апреля тихоокеанцев пригласил к себе Николай Островский, автор вышедшей совсем недавно, но уже каждым из нас прочитанной книги Как закалялась сталь.

Краснофлотцы входили в его квартиру на улице Горького на цыпочках, почти бесшумно - все знали, как тяжело Островский болен.

Он лежал в постели лицом к окну, очень худой и бледный, в военной гимнастерке с орденом Ленина и ромбами бригадного комиссара в петлицах. В комнате были мать и жена писателя. Кто-то из них начал разговор.

Я присел на стул у постели Николая Алексеевича, краснофлотцы стали вокруг. Знакомясь, Островский ощупывал тонкими чуткими пальцами мою руку. Дойдя до жесткой широкой нашивки на рукаве и будто увидев ее, сказал, что, наверное, у нас одинаковые звания (я не стал объяснять, что звания еще не имею, а одну широкую ношу по должности). Потом спросил, сколько мне лет, и мы вспомнили гражданскую войну.

- Отстал я тут, отстал! - вздохнул Островский. - А иногда представляю себя тоже на Дальнем Востоке. Где-нибудь на границе. Комиссаром батальона, например...

Краснофлотцы рассказывали писателю, как читают у нас на флоте его книгу. Панкратов сообщил, что подводники брали с собой Павла Корчагина и в поход, за который сейчас награжден весь экипаж лодки. Островский знал про это награждение и заинтересовался Панкратовым:

- Где же ты там, товарищ? Ты подойди поближе, расскажи!..

Каждое слово он произносил четко, внятно, поворачивая к собеседнику голову и стараясь коснуться его рукой - вероятно, это помогало ему запомнить человека.

Когда заговорили о комсомольском съезде, Островский снова оживился. Показав на радионаушники, висевшие на спинке кровати, он сказал:

- А я тоже присутствовал на вчерашнем заседании. И вас слушал! - он повернул лицо ко мне. - Сегодня сразу узнал по голосу...

Мать писателя сделала нам знак, что пора уходить. Островский как-то это почувствовал и пожаловался.

- Вот уже прогоняют вас, а я совсем не устал!.. На прощание мы спросили, что передать Тихоокеанскому флоту.

- Крепкое рукопожатие! - энергично ответил он. - И самый родной привет подводникам. Передайте, что честно тружусь по двенадцать часов в день. Скоро кончу новый роман - Рожденные бурей. Первые же экземпляры пришлю вам на подводные лодки. Когда прочтете, очень прошу покритиковать, взять меня в переплет по-настоящему. А еще передайте вашим товарищам, что Островский парень веселый!..

Мы уходили с ощущением, что побывали в доме, где живет само Мужество. Живет и борется, несмотря ни на что.

Скоро из этого дома вышла в мир новая боевая книга. Только прислать ее подводникам сам Островский не успел. Когда роман Рожденные бурей напечатали, его уже не было в живых.

Перед отъездом из Москвы довелось еще раз побывать в Кремле. В Свердловском зале М. И. Калинин вручал награды. Четыре месяца привыкал я к мысли, что награжден орденом Ленина, но здесь переживал все заново.

Получающих награды немного. Обстановка непринужденная, сердечная. Каждый имел возможность что-то сказать Михаилу Ивановичу, и он тоже что-то говорил каждому.

Вручив орден мне, Калинин заговорил о Тихоокеанском флоте, о том, что значит он для страны и как надеются на тихоокеанцев правительство, народ. Не могу себе простить, что не записал эти слова, пока помнил их точно.

На Красную площадь я вышел, охваченный одним желанием: скорее домой, на флот - сколько там дел!

Покоренные просторы

Успех Щ-117 (она не только пробыла в море вдвое дольше проектного срока автономности, но и прошла без пополнения запасов рекордное для того времени расстояние - свыше трех тысяч миль) открывал новые перспективы в боевой подготовке подводных лодок. В приказе, посвященном итогам ее похода, командующий флотом призвал тихоокеанцев шире развернуть стахановское движение. В порядок дня вставало освоение двойной автономности другими экипажами.

Но, как уже говорилось, мы не считали этот срок пребывания в море пределом возможного. А потому нужны были и новые экспериментальные походы. Подготовка к ним началась в бригаде еще до возвращения лодки Египко.

Одна щука, которую готовили во второй стахановский, подвела: уже после того как на борт были приняты все запасы, на лодке, в результате оплошности при контрольном погружении, залили аккумуляторную батарею... Стали думать, какую лодку послать вместо нее. Просились чуть ли не все командиры. Но флагманские специалисты и начальник штаба, став придирчивыми вдвойне, отставляли одну кандидатуру за другой.

Среди немногих, кто в этот поход не просился, был командир Щ-122 Александр Васильевич Бук. Между тем постепенно складывалось мнение, что как раз его лодка могла бы, не посрамив бригады, выполнить ответственную задачу.

Бук, в прошлом черноморец, был старше большинства наших командиров, участвовал в гражданской войне.

Когда он привел свою лодку из Владивостока, я спросил его, как спрашивал и других, с охотой ли он сюда шел. Конечно, не каждый ответит на такой вопрос чистосердечно, но всегда хотелось знать, как настроены люди, которых ждет в нашей базе много трудностей, и приятно было открывать завзятых моряков, кому важнее всего море, походы.

- Шел с большим удовольствием! - ответил Бук и так улыбнулся, что сомневаться в его искренности не приходилось.

Не потребовалось много времени, чтобы убедиться: плавать он действительно очень любил. Экипаж лодки вскоре стал одним из передовых в бригаде. Но у Бука произошел разлад в семье, очевидно давно уже назревавший, и это повлекло за собой персональное дело. Сгоряча Бука исключили из партии.

Можно было надеяться, что парткомиссия флота такую крайнюю меру не утвердит. А Бук старался доказать всей своей работой, что достоин звания коммуниста. Но просить, чтобы почетное задание дали ему, не смел.

В этого командира хотелось верить. Еще раз посоветовавшись с начальниками штаба и политотдела, я решил спросить его самого, как бы он отнесся к возможности пойти в такой поход. Александр Васильевич весь просиял...

Командующий флотом с нашим выбором согласился, и мы проводили Щ-122 в море. Лодке предстояло нести позиционную службу пятьдесят суток, отрабатывая в то же время плановые учебные задачи.

Первые две недели плавания прошли спокойно, не было даже штормов. Бук доносил, что экипаж освоил сдвинутый на полсуток - по опыту Египко распорядок походной жизни и все обстоит нормально.

А на шестнадцатые сутки мотористы услышали подозрительный стук в одном из цилиндров левого двигателя. И вскоре выяснилось: поврежден поршневой подшипник. Обнаружилось это на исходе ночи, незадолго до погружения. Под водой, когда лодка ходила на электромоторах, неисправный цилиндр сняли и сделали на подшипнике баббитовую напайку. Повреждение, как таковое, было устранено. Но характер его указывал на неполадки в системе смазки. Возникала необходимость проверить остальные семь цилиндров, пока не застучало в каком-нибудь из них.

Командир лодки А. В. Бук и комиссар И. А. Станкевич радировали, что просят разрешения произвести эту работу в море, не прерывая выполнения поставленной задачи.

Потом Бук рассказывал:

- Мы отдавали себе отчет, насколько это трудно. Но я постарался представить, как поступил бы, случись такое в военное время, на боевой позиции. Пошел бы ремонтироваться в базу? Да конечно же нет!

В радиограмме указывалось, что переборка всех цилиндров займет до трех суток. Иными словами, лодке надо было в течение трех ночей обойтись одним дизелем. На это можно было пойти. Начальник штаба бригады и флагманский инженер-механик, с которыми я обсудил положение, тоже не видели пока оснований возвращать лодку в базу. И Бук получил добро продолжать плавание.

Что и говорить, лучше всего, когда с техникой в море ничего не случается. Но если нечто непредвиденное все же произошло, много значит не растеряться.

Силами одних мотористов в данном случае было, конечно, не обойтись. На лодке сформировали три рабочие смены из всех, кто имел когда-либо отношение к слесарному делу. Цилиндры левого дизеля были один за другим вскрыты, система смазки отрегулирована, а затем все снова собрано. И не на якорной стоянке, не на грунте, где работать было бы легче, а на ходу. Лодка маневрировала на своей позиции, в положенное время погружалась и всплывала.

С подробностями дизельного аврала, организованного с характерной для Бука обстоятельностью, я познакомился, когда, получив донесение о завершении работ, побывал на борту Щ-122 вместе с флагмехом бригады. На катер, встретившийся с лодкой в условленной точке, прихватили сынишку Александра Васильевича Вовку после отъезда матери он остался с отцом и временно жил на Саратове.

На борту лодки было решено, что поход ее может продолжаться. Вторая его половина проходила в условиях частых штормов. Волнами сорвало несколько стальных листов ограждения рубки. Но существенных неполадок в материальной части больше не возникало. Что касается произведенной в море переборки дизеля, то качество работы еще раз было оценено, когда потом, в базе, проверяли двигатели в связи с приближением очередного ремонта: оказалось, что этот дизель в нем не нуждался.

На пятидесятые сутки похода, перед тем как лодка должна была взять курс в базу, на Щ-122 приняли радиограмму от командующего флотом. М. В. Викторов поздравлял командира и экипаж с выдающимся достижением в боевой подготовке, каким бесспорно являлось это длительное и трудное плавание.

Пришла на лодку и другая радиограмма - лично Буку от начальника политуправления Г. С. Окунева. Из нее Александр Васильевич узнал, что оставлен в рядах партии.

Встречали Щ-122 торжественно. Почти два месяца не видели моряки земли, а небо - только по ночам. Зато теперь все было для них - солнце, весенняя зелень, музыка, орудийный салют, улыбки родных и друзей. Наши женщины убрали кубрик щуки на плавбазе, напекли для команды тортов...

Но от правил, соблюдавшихся при возвращении лодок из обычных походов, не отступили. После рапорта командира была, как всегда, подана команда Корабль к осмотру! А когда флагманские специалисты, проверив лодку, доложили, что существенных замечаний по ее состоянию нет, последовало приказание: Корабль к походу приготовить. И только сделав все, что для этого требовалось, экипаж сошел на желанную землю.

Заведенный порядок соблюли не проформы ради. Пусть лодка нуждалась в кое-каком ремонте, а люди в отдыхе. Но корабль оставался боеспособным, и ему надлежало быть готовым к выходу в море.

Все моряки Щ-122 были приглашены на обед в кают-компанию Саратова вместе с командирами и комиссарами других лодок. Подали даже вино - сэкономленное подводниками из походной нормы (иного у нас не водилось). Вина хватило на один тост - за партию, за Сталина. В этой здравице воплощалась общая готовность выполнить любое задание Родины.

А в другом районе Японского моря уже не первую неделю несла дозор и выполняла учебные задачи, включая и торпедные стрельбы, подводная лодка Щ-123. Командовал ею И. М. Зайдулин, комиссаром был В. П. Ясыров.

Этот экипаж провел в отрыве от базы два с половиной месяца - в полтора раза больше, чем Бук, и почти в два раза больше, чем Египко.

Третье экспериментальное плавание проходило в общем спокойнее первых двух. Устойчивая погода середины лета обеспечила подводникам много штилевых дней. Не подводила и техника. Но семьдесят пять дней - это все-таки семьдесят пять! Корабль и люди выдержали: большое испытание. И в прежние представления о том, на что способны щуки, удалось внести новую солидную поправку.

Увеличение сроков автономного плавания лодок было высоко оценено Советским правительством. Президиум ЦИК СССР наградил командиров и комиссаров Щ-122 и Щ-123 орденом Красной Звезды, а остальных моряков обеих щук орденом Знак Почета. Так на Тихоокеанском флоте стало три экипажа орденоносцев. Все они были из 5-й морской бригады.

Из длительных плаваний - опыт их тщательно изучался - делали практические выводы и конструкторы лодок, и штабы, и флотские хозяйственники. Понадобилось, например, мыло, растворяющееся в морской воде: эта мелочь позволяла обеспечить экипажу регулярную баню. Нельзя было больше считать добровольным освоение подводниками второй и даже третьей специальности (конечно, в определенном объеме). Мы стали требовать, чтобы каждый мог выполнять в своем отсеке обязанности электрика и трюмного, ввели соответствующие зачеты.

В больших походах возрастала роль кормильца команды - лодочного кока. Если на камбузе орудует такой мастер своего дела, как Романовский на Щ-117, это помогает поддерживать у всего экипажа бодрость духа. Но еще не каждый кок умел разнообразить пищу, радовать товарищей кулинарными выдумками, перестраивать меню при изменении погоды. Иные сами скисали в шторм А ведь кок на лодке один.

По совету начальника политотдела Шевцова я подробно остановился на работе коков на очередном собрании лично состава бригады. Напомнил старую флотскую поговорку, гласящую, что кок - второе лицо на корабле, отметил лучших лодочных коков, призвал учиться у них. И объявил: по вопросам питания команды кокам разрешается обращаться непосредственно к комбригу.

Расчет был на то, чтобы поднять у краснофлотцев этой специальности профессиональную гордость, чувство ответственности, а командиров лодок побудить больше интересоваться камбузом. Так это и поняли. Предоставленным им правом коки не злоупотребляли, с пустяками не приходили.

Опытные походы на продление автономности потребовали большого внимания в течение ряда месяцев, но бригада, понятно, жила не только этим.

За лето 1936 года подводники существенно расширили свое знакомство с дальневосточными морями, в том числе с суровым Охотским. Туда, на север, отправилась в августе группа щук вместе с Саратовом.

Шли между материком и Сахалином - Татарским проливом. Любуясь его обрывистыми берегами, вспоминали, как выручил этот пролив в прошлом веке русскую эскадру, отходившую после боев с интервентами у Петропавловска-Камчатского, и как попали тогда впросак англичане из-за того, что на их картах пролив значился заливом, а Сахалин - полуостровом...

Почти по курсу нашего отряда лежал пустынный островок Удд, где за несколько недель до того опустились на своем АНТ-25 В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков и А. В. Беляков, перемахнув без посадок через всю страну. Такой перелет представлял огромнейшее достижение советской авиации, им гордился весь народ.

Мы решили подойти к острову и, пока этого еще не сделал никто другой, поставить там памятный знак. А так как все участвовавшие в походе лодки соревновались между собой, было объявлено, что знак установят моряки той лодки, которая будет на первом месте. Завоевал это право орденоносный экипаж Щ-117.

Недавнею командира этой лодки Николая Павловича Египко мы уже проводили в Военно-морскую академию, откуда он вскоре уехал добровольцем в Испанию. Лодкой командовал Магомед Имадутдинович Гаджиев - уроженец Дагестана, человек чрезвычайно энергичный, восприимчивый и, как истинный горец, очень горячий. Море, походы он любил самозабвенно. Нельзя было также не заметить его особого пристрастия к артиллерии.

Подводная лодка - отнюдь не артиллерийский корабль. Две небольшие пушки, стоявшие на щуках, предназначались главным образом для самообороны, прежде всего - от воздушного противника. Но для Гаджиева каждая артиллерийская стрельба становилась праздником, и огнем он управлял с увлечением, вдохновенно.

Когда началась война, капитан 2 ранга М. И. Гаджиев командовал уже дивизионом на Севере. Лодки этого дивизиона несколько раз вступали в артиллерийский бой с вражескими надводными кораблями. Два или три фашистских корабля были потоплены огнем из лодочных орудий. А потом один такой бой стал для Магомеда Гаджиева последним.

Имя этого бесстрашного, самобытного человека известно сейчас всем, кто интересовался действиями советских подводников в Великую Отечественную войну. Многим знаком он по поэме Александра Жарова Керим. После войны я служил на Каспии и не раз бывал в Махачкале - столице его родного Дагестана, проходил там по улице Героя Советского Союза Гаджиева. И вспоминал его таким, каким знал на Дальнем Востоке - молодым еще командиром лодки, самолюбивым и одухотворенным, постоянно рвущимся в море, где, казалось, ему всегда было лучше, чем на берегу...

У острова Удд Гаджиев руководил артиллерийским салютом, под который моряки установили стальную мачту с моделью АНТ-25, изготовленной в мастерской плавбазы. Это было 22 августа 1936 года, ровно через месяц после посадки чкаловского самолета.

Мы пересекли Охотское море, зашли в старинный Охотск и в еще только строившийся Магадан. На его рейде - в бухте Нагаево, глубоко врезающейся в материк, где еще никогда не видели подводных лодок, был устроен маленький подводный парад: две щуки одновременно погрузились и, подняв перископы, выполнили ряд эволюции.

Экипажи лодок получили тут неожиданное в таких широтах угощение парниковые огурцы, свежую капусту и другие овощи, редкие тогда и в более южных районах Дальнего Востока.

А во время одной из стоянок отряда еще в начале похода местные жители подарили подводникам медвежонка. Он был красавец - серый, с белой полоской на брюхе, расходившейся по шее широким галстуком, и выглядел особенно нарядно, когда вставал на задние лапы. Поселили медвежонка на Саратове, и краснофлотцы начали придумывать ему имя. Предлагалось много мужских имен, пока не выяснилось, что зверек женского пола. В это время наш отряд, миновав бухту Ольги (Св. Ольги - значилось на старой карте, которой мы пользовались), приближался к бухте Св. Владимира. Карта и подсказала понравившееся всем имя Ольга Владимировна...

Новый член экипажа оказался общительным и смышленым: по сигналам на обед и ужин мгновенно являлся к камбузу, ходил с машинной вахтой в душ, охотно купался с командой и в море. На ходу корабля Ольга Владимировна любила быть на мостике. Только гудка очень боялась и, уже зная, как он производится, иногда пыталась не подпустить вахтенного командира к рычагу. Эта медведица долго жила на плавбазе, развлекая моряков своими проделками.

Поход занял и значительную часть сентября. Мы заглянули еще во многие интересные места побережья, подходили к Камчатке, побывали на рыбных промыслах, на островах, облюбованных миллионами птиц под гнездовья и тысячами нерп под лежбища...

Лодки фактически были на режиме автономного плавания - запасов не пополняли (свежие овощи, полученные в Магадане, не в счет). Особый смысл имело это для Щ-119: она не вернулась с остальными в базу, а прямо из дальнего похода отправилась нести позиционную службу.

Мы называли этот опыт комбинированной, или крейсерско-позиционной, автономностью: длительное пребывание в определенном районе моря плюс довольно значительный переход. Мили, пройденные по маршруту, проложенному через Татарский пролив и дальше на север, лодка могла при необходимости пройти и в ином направлении. Общее число этих миль позволяло условно считать, что наша Щ-119 выведена на позицию у берегов вероятного противника. И не только выведена, но и способна пробыть там еще немало дней.

Такой опыт требовал разместить на лодке гораздо больше дизельного топлива, чем брали Египко, Бук и Зайдулин. Решить эту задачу в какой-то мере помог случай, приключившийся несколько раньше со щукой из другой бригады. Та лодка вышла из Владивостока в плавание вдоль побережья и ушла уже довольно далеко, когда вдруг обнаружилось, что соляр... на исходе (как выяснилось, перед походом не полностью откачали из топливной цистерны водяное замещение и потому приняли горючего меньше, чем думали). От нас лодка была ближе, чем от главной базы, и штаб флота запросил, не может ли доставить ей топливо Саратов. Отпускать плавбазу было в тот момент не с руки, и мы, подумав, предложили другой вариант: выручать щуку пошла такая же щука, на которой заполнили соляром одну из цистерн главного балласта.

Чтобы понаблюдать за поведением необычно загруженной лодки, я пошел на ней сам. И невольно задумался над тем, какие возможности таит в себе такое использование балластных емкостей. Как говорится, и чужая беда чему-то научит!

Превращение части балластных цистерн в дополнительные топливные емкости и позволило иметь на борту Щ-119 столько соляра, что лодка после длительного группового плавания смогла, не заходя в базу, отправиться еще на целый месяц на позицию. Конечно, это было сопряжено с определенными неудобствами. В первые недели нашего большого похода лодка должна была находиться вместо нормального надводного в полупозиционном положении и не смогла бы развить максимальную скорость хода. Управление такой лодкой требовало особой бдительности. Но в крайнем случае всегда оставалась возможность быстро продуть цистерны, занятые добавочным топливом.

Подводной лодкой Щ-119 командовал В. В. Киселев. В базе он мог показаться человеком вялым, несобранным, порой теряющим представление о времени. В кают-компании товарищи подтрунивали над тем, что Василий Васильевич постоянно опаздывал к обеду. Быть может, способность отключаться помогала Киселеву отдыхать, восстанавливать силы. Но в море он преображался и управлял лодкой отлично. А комиссаром на Щ-119 был П. И. Скоринов - очень опытный политработник из армейцев, успевший уже основательно оморячиться. Личные качества командира и военкома играли немаловажную роль при выборе корабля для такого задания.

Экипаж Киселева справился с ним успешно. Комбинированное автономное плавание продолжалось - считая от выхода из базы группы лодок и Саратова до возвращения Щ-119 с позиции - почти три месяца, причем щука удалялась от побережья на полторы тысячи миль, а всего прошла, не пополняя запасов, свыше пяти тысяч миль. Тогда это были результаты беспримерные.

В том же году подводная лодка Щ-113 (командир - М. С. Клевенский) из 2-й морбригады, используя опыт Киселева, пробыла в море еще дольше - 103 суток. Оба экипажа внесли немаловажный вклад в освоение скрытых возможностей щук.

Осенью 1936 года проходили совместные тактические учения частей Особой Краснознаменной Дальневосточной армии и Тихоокеанского флота. Учений такого масштаба за мою службу в тех краях еще не бывало, да и не могло раньше быть. Сам факт их проведения говорил о том, как много уже сделано для укрепления обороны Приморья. В заливах и бухтах, еще недавно почти не защищенных, армия и флот общими силами отражали высадку десанта. А подводные лодки перехватывали противника далеко в море.

Запомнился Владивосток в день окончания учений. На улицах - красные флаги, как в большой праздник. Тысячи горожан встречают возвращающиеся с моря корабли. Приехали и делегации из окрестных колхозов.

Идя на разбор учений, я знал, что руководить им будет Маршал Советского Союза В. К. Блюхер, слушать которого мне еще не приходилось. Было интересно, что скажет он об общей обстановке на Дальнем Востоке и в мире, о состоянии армии. Хотя Тихоокеанский флот подчинялся командующему ОКДВА в оперативном отношении, я не ожидал, что Блюхер будет особенно вдаваться в военно-морские вопросы, детально говорить о которых оп мог предоставить М. В. Викторову.

Однако Блюхер говорил о флоте много. Остановился и на действиях надводных кораблей, высаживавших десант, и на использовании береговой артиллерии, морской авиации, и на том, как проявили себя подводники. Он отметил, что уровень боевой подготовки лодок в основном соответствует требованиям жизни и работаем мы в правильном направлении, но в то же время решительно подчеркивал - надо добиваться большего!

Сразу стало ясно насколько хорошо представляет Блюхер сильные и слабые стороны флота, насколько глубоко знает и наши возможности, и наши нужды. О степени знакомства его с современным состоянием военно-морского дела свидетельствовала также обстоятельная характеристика, данная маршалом флоту Японии.

- Мы с вами работаем в сложной обстановке, на границе, над которой неизменно висит угроза войны, - сказал Василий Константинович в самом начале.

И потом все время чувствовалось: чего бы ни касался Блюхер, он исходит в своих суждениях, оценках, выводах и необходимости быть готовыми к отпору врагу не вообще, а сейчас, сегодня.

Разбор он вел очень живо и непринужденно. Выступая, надолго уходил с трибуны к карте, словно вовсе не нуждался в оставленном там конспекте. Говорил Блюхер четко, громко, но всех тянуло быть к нему поближе. Командиры в невысоких званиях, сидевшие сперва в задних рядах, стали перебираться в передние. А кому не хватило там места - становились сбоку, у стены. С разбора я ушел влюбленным в Блюхера - никаким другим словом не выразить охватившего тогда меня чувства. Кажется, то же самое испытывали и многие мои товарищи, впервые встретившиеся с этим большим военачальником.

Из Москвы на учения приезжал начальник ПУРа Я. Б. Гамарник. Обходя на сторожевом корабле гарнизоны и базы, он побывал и у нас.

Уж кто-кто, а Гамарник, возглавлявший в свое время Дальревком, работавший потом в Приморье председателем крайисполкома и секретарем крайкома партии, хорошо знал эти места и мог оценить происшедшие тут перемены. При нашей встрече в Москве в дни комсомольского съезда я, чувствуя себя несколько скованно, как-то забыл, что он - старый дальневосточник. А ему тогда, наверно, просто некогда было расспрашивать меня. Зато теперь его интересовало буквально все.

Осмотрев находившиеся в базе лодки, построенные и строившиеся казармы, мастерские, жилые дома, клуб и стадион, Ян Борисович объявил, что после обеда отправится дальше. А наш Докшицер уже мобилизовал свой актив и готовил концерт. Стало обидно, что Гамарник его не увидит, и я сказал:

- Товарищ армейский комиссар! Если вы не останетесь еще на несколько часов, чтобы посмотрев самодеятельность подводников, то может оказаться, что вы не усидели в нашей базе самого интересного для начальника ПУРа...

Изменять свой план Гамарнику, понятно, не хотелось, но, кажется, он был задет за живое.

- Хорошо, остаюсь на вечер, - решил он, немного подумав.

Концерт как будто удался. Часть лодок, правда, находилась в море и на них ушли некоторые наши артисты. Но Докшицеру, имевшему не одну готовую программу, было что показать.

Гамарник не спешил высказывать свое мнение, однако смотрел и слушал с явным интересом и пробыл на концерте до конца.

Из клуба мы с начальником политотдела Шевцовым провожали его прямо на готовый к отходу сторожевик. Уже стемнело, пошел дождь. За строениями глухо шумела осенняя тайга. Ян Борисович, задумчиво шагавший к причалу, вдруг остановился и, обернувшись к нам, сказал:

- Знаете, товарищи, просто удивительный у вас коллектив самодеятельности. Подумать только - такой концерт в этих местах!..

Живые глаза Гамарника так и засияли на темном бородатом лине.

Помня, о чем мечтает Докшицер, я решился спросить, не поможет ли ПУР нашему клубу получить инструменты для эстрадного оркестра.

- Что ж, попробуем прислать! - весело пообещал Ян Борисович. Кажется, он даже обрадовался этой просьбе.

И пришло из Москвы двенадцать ящиков... В отделе культуры политуправления флота, принимавшем груз во Владивостоке, решили было, что нам этого многовато. Но раз комплект предназначался для нашего клуба, мы не успокоились, пока не получили его целиком. А уж Докшицер и его музыканты сумели эти инструменты использовать.

Дальневосточная школа

В наши края начали прокладывать железную дорогу.

Те, кто прибыл сюда зимой 1934/35 года, теперь обижались, если при них называли эти места глушью.

Для ветеранов короткая пока история обживания нашей бухты и ее берегов была полна памятных вех. Это произошло, - говорили они, - когда вон там стояли наши палатки. Или: Как раз тогда провели к причалам паропровод...

Никто больше не жил ни в палатках, ни на лодках. В казармах и других домах горел электрический свет. Каждый вечер гостеприимно распахивались двери просторного клуба. Достраивались школа, госпиталь.

Но только ли это было примечательно в нашей базе? Люди, обосновавшиеся тут, не хотели для себя никаких скидок на отдаленность в самом главном - в исполнении того дела, которое поручила им страна.

На празднование XIX годовщины Октября в столицу были приглашены тихоокеанцы, отличившиеся на осенних тактических учениях. Возглавлял эту группу политработник нашей бригады П. И. Петров - тот, что попал в плен к пограничникам, когда служил в 1-м дивизионе щук.

Немного позже мы провожали в Москву участниц Всеармейского совещания жен начсостава. В делегацию Тихоокеанского флота политуправление включило и Прасковью Ивановну Холостякову.

В таких базах, как наша, женщины становились как бы частицей гарнизона, жили его жизнью, принимая на себя немалую долю общих забот. У меня сохранилась вырезанная из флотской газеты заметка, посвященная приезду в 1935 году первой группы командирских семей:

... Была глубокая осень. Бухту окутывал густой туман. К небольшой, наспех сколоченной пристани подошел пароход. Жены командиров и сверхсрочников прибыли сюда вслед за своими мужьями. В маленьких комнатках поместилось по нескольку семей. Было тесно, но никто не отчаивался. Люди знали железную необходимость, видели перспективу, верили в свои силы. На следующий же день все взялись за благоустройство. Достраивали и ремонтировали дома и комнаты, штукатурили и белили их, мыли коридоры, делали столы, кровати и стулья. Веселой улыбкой встречали женщины по утрам друг друга. Никто не хотел отставать...

Оборудовав собственное жилье, они увлеченно брались за общественные дела. Все их касалось - уют в береговых казармах и занятия с моряками, готовящимися в училища, строительство клуба и закладка парка, спартакиада и художественная самодеятельность... А дома каждая жена держала наготове походный чемоданчик мужа, чтоб уж на это он не тратил ни минуты - схватил и беги на лодку.

На совещании женского актива армии и флота, проходившем в Большом Кремлевском дворце, с участием руководителей партии и правительства, было уделено очень много внимания боевым подругам командиров из приграничных гарнизонов Приамурья и Приморья. Далъневосточницы вернулись из столицы с наградами. Прасковья Ивановна - с орденом Трудового Красного Знамени. Она и гордилась им, и смущалась. Как и я год назад...

Казалось, с переездом в городок семей женатые командиры уже не будут засиживаться в кают-компании Саратова. Но если и стало так, то ненадолго; без обсуждения в товарищеском кругу злободневных вопросов нашей жизни и службы никто обойтись не мог.

В кают-компании спорили, как бороться с обледенением лодок в зимних походах, ломали голову над тем, как лучше размещать на борту добавочные грузы, чтобы предельно увеличить автономность щук. Тут возникали импровизированные, без докладчика и регламента, разборы различных случаев из последних плаваний. Командиры обменивались мыслями также о том, как действовать при обстоятельствах, в нашей практике еще не встречавшихся, но возможных. Не беда, если иной раз высказывались и неверные суждения, - всегда было кому поправить ошибающеюся и подытожить спор.

Вечера в кают-компании как бы дополняли командирскую учебу, помогая вырабатывать единый взгляд на вопросы нашей службы, морского боя. Здесь получали моральную поддержку интересные начинания, поиски новых тактических приемов и вообще смелые действия командира-подводника. Такая атмосфера в командирском кругу, мне кажется, насущно необходима для того, чтобы военные люди относились б своему делу творчески.

Командир боевого корабля должен уметь дерзать - поступать отважно и решительно, не утрачивая, разумеется, способности трезво оценивать обстановку. И у нас не было принято говорить командиру, уходящему в море: будьте осторожны, не рискуйте. Это не значит, что вообще поощрялся риск. Без надобности, не оправданный особыми обстоятельствами, он отнюдь не доблесть. Но есть вещи, о которых просто незачем лишний раз напоминать военному моряку, допущенному к самостоятельному управлению кораблем, если не хочешь сковать его инициативу.

Многое можно простить командиру подводной лодки, только не нерешительность. А коль окажется, что у кого-то она - непреодолимое свойство характера, то нужно избавлять от такого командира корабль.

С одним командиром так и пришлось поступить.

Этот капитан-лейтенант прибыл в бригаду уже командиром щуки. Ему нельзя было отказать ни в знаниях, ни в организаторских способностях. Как будто и тактически подготовлен, и любую задачу понимает правильно, а в море теряется... Когда дошло до торпедных стрельб, получился просто конфуз. Целью служил присланный из главной базы миноносец. Я находился на его борту. На море свежело, волнение превысило уже пять баллов, но все стрелявшие в тот день лодки успешно выходили в атаку. А эта щука даже не погрузилась.

Запросили семафором, в чем дело, и получили неожиданный ответ: Погрузиться не могу, большая волна. Надеясь, что командир возьмет себя в руки, я приказал кораблю-цели развернуться и начать маневр заново. Однако лодка опять не погрузилась. Последовал еще один запрос, ответ на который был просто недостойным: Погружение считаю опасным.

Не оставалось ничего иного, как вернуть эту щуку в базу. Вечером я вызвал капитан-лейтенанта и объявил ему:

- Назначается командирская учеба. Тема: Почему подводная лодка типа Щ не может погрузиться при волнении 6 - 7 баллов. Докладчик - вы. Доклад должен быть доказательным. Сколько времени нужно вам на подготовку?

Выступать с докладом капитан-лейтенант, понятно, не взялся. Но специальное командирское занятие, посвященное теории и практике погружения лодок нашего типа при таком состоянии моря, состоялось. Вопрос был разобран всесторонне, полная возможность погружения в этих условиях доказана как расчетами, так и анализом опыта.

После занятия у нас с капитан-лейтенантом произошел откровенный разговор наедине.

- Вы - хороший организатор, - сказал я. - Но командовать лодкой - это не для вас. Нам нужен энергичный командир береговой базы. Надеюсь, командующий разрешит перевести вас для пользы службы на эту должность. Подумайте как следует и, если согласны, подавайте рапорт.

Добавлю, что он стал хорошим командиром береговой базы и сумел организовать снабжение лодок так, что подводники совсем не тратили времени на хождение по складам. Сам встречал каждую лодку, возвращавшуюся с моря, и все довольствие без задержки доставлялось на причал, к трапу. Так что от перевода капитан-лейтенанта на берег выгода получилась двойная.

Случай, как говорится, нетипичный. Может быть, не стоило и вспоминать о нем? Но ведь командовать кораблем, тем более подводным, способен не каждый. И если на мостике оказался человек, который когда-то ошибся в самом себе и в котором потом ошиблись другие, ошибку приходится исправлять.

Тихоокеанский флот, комплектовавшийся и балтийцами, и черноморцами, унаследовал их традиции, освященные славой моряков многих поколений. Но к этому наследию прибавлялось то, что было рождено уже на Дальнем Востоке. А собственные традиции складывались здесь быстро.

Одним из самых характерных для Тихоокеанского флота явлений стало смелое командирское новаторство - в боевой подготовке, в тактике, в освоении скрытых возможностей оружия и техники.

Примечательно, что именно тихоокеанские подводники сделались пионерами плавания подо льдом. На Тихий океан привело бы историка исследование того, как зарождались и некоторые другие новшества в военно-морском деле.

Как известно, дизельные подводные лодки давно уже не обходятся без устройства, позволяющего на определенной глубине получать с поверхности воздух для работы двигателей внутреннего сгорания. Но многие ли знают, что дальневосточные подводники экспериментировали в этом направлении еще в тридцатых годах?

Делалось это, в частности, на лодке А. Т. Заостровцева. А затем - в дивизионе, которым он командовал. Мы с Алексеем Тимофеевичем служили уже в разных бригадах, но когда встречались, он рассказывал об этих опытах.

Начались они скромно: с лодки, лежащей на грунте, выпускали на поверхность поплавок со шлангом. Поступавший сверху воздух разгонялся по отсекам, и лодка могла не всплывать значительно дольше, чем обычно. А потом дело дошло и до запуска в подводном положении дизелей.

Осуществил это инициативнейший командир М. С. Клевенский - тот самый, чья щука провела в отрыве от базы более ста суток. Он закрепил у головки зенитного перископа один конец гофрированного шланга, а другой подвел к клапану наружной вентиляции уравнительной цистерны. Цистерна имела также внутренний вентиляционный клапан, через который воздух пропускался в лодку. Если бы верхний конец шланга оказался вдруг под водой, весь канал можно было мгновенно перекрыть.

Вот такая нехитрая система при первом же ее опробовании позволила подводной лодке Щ-113 в течение часа ходить под дизелями на перископной глубине. Это было, между прочим, за несколько лет до того, как немецкие конструкторы придумали свой шноркель.

Клевенский надеялся заменить примитивное устройство для всасывания воздуха, изготовленное своими силами, более надежным. Командир дивизиона А. Т. Заостровцев поддерживал его. Однако командир 2-й морбригады счел тогда продолжение опытов рискованным. Плавать под водой на дизельном ходу наши лодки стали лишь в сороковых годах.

Но речь сейчас не о том, почему это начинание не оценили по достоинству сразу. Нового рождалось много, и многое быстро получало признание. Достаточно сказать, что еще в 1936 году наркомвоенмор, основываясь на опыте наших походов, официально утвердил новые сроки автономности щук, вдвое увеличенные по сравнению с прежними. В развитии флота наступал такой этап, когда достижения передовых экипажей уже могли становиться нормой для других.

После назначения М. В. Викторова начальником Морских сил страны в командование Тихоокеанским флотом вступил флагман 1 ранга Г. П. Киреев. Начальником штаба оставался капитан 1 ранга О. С. Солонников.

Об этом своеобразном человеке, старом холостяке, на флоте сочинялись и полулегенды, и анекдоты, причем последние были тоже данью его популярности. Уверяли, будто настроение Солонникова можно определить по тому, как он гладит свою знаменитую бороду: если сверху вниз, смело ставь любой вопрос - сразу решит, а вот если взбивает ее снизу, то лучше, мол, ему и же показываться...

Быть может, начальник штаба и имел некоторые причуды, дававшие пищу острословам. Но службе он отдавался всецело и безраздельно. Кто-то хорошо сказал, что лично Солонникову ничего не нужно, кроме стакана крепкого чая. Пристрастие его к этому напитку было известно всему флоту, и как только начштаба появлялся на каком-нибудь корабле, там немедленно заваривали крепчайший, как деготь, чай специально для него.

Солонникова отличала независимость суждений. Если он находил что-то полезным, то твердо это отстаивал. И не в правилах начальника штаба было ограничивать самостоятельность командиров соединений - в частности, в планировании боевой подготовки.

А в наших планах от года к году менялось многое. Утвердившийся в командирском коллективе дух новаторства помогал быстрее двигаться вперед. Прежде, например, приступали к торпедным стрельбам лишь во второй половине лета, как бывало и на Балтике. Но там уйма времени тратилась на восстановление навыков, утраченных за время зимней стоянки. Здесь же первичные учебные задачи могли отрабатываться гораздо быстрее. В 1937 году наша бригада смогла начать торпедные стрельбы уже ранней весной. А это давало немало: чем раньше заканчивалась подготовка одиночной лодки, тем больше времени оставалось на более сложные задачи, на отработку взаимодействия с другими силами флота.

Слов нет, зимние плавания давались нелегко, начиная с того, что при выходе из базы лодки преодолевали от одной до двух ледовых миль. Приходилось строго следить за соблюдением специальных мер по защите ото льда корпуса и цистерн. Но зато обеспечивались и непрерывность учебы в море, и несение дозорной службы. Всю бригаду можно было в любое время года развернуть на тех позициях, где потребуется.

Осенью 1937 года, когда мы готовились к тактическим учениям, на Тихоокеанский флот прибыл назначенный первым заместителем командующего флагман 2 ранга Николай Герасимович Кузнецов. Было известно, что он недавно вернулся из Испании, где второй год шла война с фашистами.

Вскоре Н. Г. Кузнецов посетил нашу базу. Он подробно знакомился с бригадой, стремясь, как видно, получить представление не только о соединении в целом, но и об отдельных кораблях, об их командирах. В его подходе к делу чувствовался очень опытный моряк.

Помню, как Николай Герасимович наблюдал с мостика Саратова за выходом в море двух дивизионов щук. У нас по-прежнему часто практиковались тревоги с рассредоточением кораблей, и как только на фалах плавбазы взвился соответствующий сигнал с позывными этих дивизионов, лодки начали сниматься со швартовов. Из бухты они быстро вышли двумя кильватерными колоннами. Такой картиной моряку трудно не залюбоваться. Кажется, Кузнецов был удовлетворен организацией группового выхода. А вопросы, которые он тут же задавал о командире той или иной лодки, свидетельствовали, что не остались незамеченными никакие детали маневрирования. Командиров, хорошо показавших себя хотя бы при выполнении какого-то одного маневра, Николай Герасимович обычно уже не упускал из виду, постоянно интересовался ими.

Через несколько месяцев Н. Г. Кузнецов прибыл в нашу бригаду уже в качестве командующего флотом. Оп провел тогда у нас почти две недели и вникал в боевую учебу подводников еще доскональнее. Состояние бригады было признано вполне удовлетворительным. Такая оценка всех обрадовала. Тихоокеанцы уже знали: новый командующий скуп на похвалу.

5-й морской бригадой я командовал до мая 1938 года. Потом, уже в пятидесятые годы, довелось снова служить на Тихом океане, командовать одним из двух флотов, существовавших тогда на этом театре. К тому времени дела тридцатых годов успели стать далеким прошлым. Но не таким прошлым, которое забывается!

Мощный военно-морской флот, возникший на Дальнем Востоке волею Коммунистической партии и всего советского народа, флот, созданный в кратчайшие сроки, в полном смысле слова - ударно, занял важное место в системе обороны Родины. Сознавать, что для этого что-то сделал и ты, - большое счастье.

Как и многим тихоокеанцам воевать мне пришлось на другом море. И конечно, не один я оценил там как бы заново школу службы, пройденную на Дальнем Востоке. Наверное, всем, кто провел тридцатые годы на неспокойных восточных рубежах страны - сухопутных или морских, - потом уже никакая степень боевой готовности не казалась слишком трудной: привычка к ней вошла в плоть и кровь

На Дальнем Востоке прочно усваивалось то, что нужно на войне. Недаром Тихоокеанский флот заслужил репутацию хорошей кузницы военных кадров. Когда понадобилось, он смог послать на запад - как бы возвращая свой долг старым флотам, которые помогали ему окрепнуть, - готовые к бою части, корабли с умелыми и закаленными экипажами, опытных командиров.

Читатель уже знает, как сложилась дальнейшая судьба многих тихоокеанских подводников, с которыми он познакомился в этой книге. Не могу не сказать и о некоторых других своих сослуживцах.

Бывший старшина из 1-го дивизиона подводных лодок МСДВ А. Л. Расскин боевой партийный вожак, ставший затем офицером-политработником, в разгар войны возглавил политическое управление Черноморского флота. Он погиб на этом посту в 1943 году, но в строю остался и после смерти: там же, на Черном море, воевал с врагом до победы Краснознаменный тральщик Арсений Расскин.

В. А. Касатонов, командовавший в тридцатые годы одной из лодок 5-й морской бригады, стал адмиралом флота, первым заместителем главнокомандующего ВМФ. Командир другой нашей щуки Н. И. Виноградов руководил боевыми действиями подводников Северного флота и закончил службу адмиралом, как и И. И. Банков командир малютки, которая первой ходила в зимний дозор. Контр-адмиралами ушли в запас мои товарищи по 1-му дивизиону А. Т. Заостровцев и Н. С. Ивановский, инженер-контр-адмиралом - Г. В. Дробышев.

Я говорю лишь о тех, с кем служил вместе, кого близко знал в те годы. Большой путь прошли на флоте и многие другие тихоокеанские ветераны. Их можно было встретить на всех морских театрах Великой Отечественной войны. Имена некоторых из них стали известны всей стране.

Черноморцы вступают в бой

Перед тем как грянуть тревоге

Осенью 1940 года в Москве, у Н. Г. Кузнецова - тогда уже народного комиссара Военно-Морского Флота, - решался вопрос о дальнейшей моей службе.

- Так куда же хотели бы теперь? - спросил Николай Герасимович.

Я ответил, что для меня важно одно - чтобы было море и подводные лодки. Но вот жене, как считают врачи, хорошо бы пожить какое-то время на юге. Никогда еще в подобных случаях я не ссылался на семейные обстоятельства, однако на сей раз счел себя вправе о них упомянуть. Минувшую зиму, когда развернулись бои с белофиннами, Прасковья Ивановна провела на фронте под своим родным Ленинградом, на передовом эвакопункте действующей армии, куда пошла добровольцем. Словом, воевала вместо меня, так уж вышло. С Карельского перешейка она вернулась с боевой медалью и с основательно пошатнувшимся здоровьем.

Нарком сказал, что как раз на юге есть подходящая вакансия. Через несколько дней я был назначен командиром 3-й бригады подводных лодок Черноморского флота.

Этим флотом командовал контр-адмирал Ф. С. Октябрьский, недавний дальневосточник. Он держал флаг на линейном корабле Парижская коммуна, стоявшем в севастопольской Северной бухте. На борту линкора я и представился командующему.

Филипп Сергеевич, с которым я в последний раз виделся на другом краю страны, встретил меня сердечно, по-товарищески:

- Прибыл? Ну вот и хорошо. Принимай бригаду и будем служить!

Так в октябре сорокового года я стал черноморцем. В 3-ю бригаду подлодок входили знакомые мне щуки. Прежний командир бригады А. С. Фролов переводился в штаб флота. Сдачу-прием соединения мы закончили в канун 23-й годовщины Октября и на следующее утро вместе обошли на катере строй лодок, выведенных в Южную бухту на парад - последний октябрьский парад перед войной...

Черноморцы ревниво относились к командирам с других флотов, и я старался не выглядеть новой метлой. Но, разумеется, не собирался отказываться от использования дальневосточного опыта. Тем более что такие начинания тихоокеанских подводников, как продление сроков автономности, получили широкое признание.

Однако командовать бригадой довелось недолго. В середине зимы на Черное море прибыл Н. Г. Кузнецов. На совещании командиров-подводников он объявил о введении на флотах отделов подводного плавания, подчиняемых непосредственно командующим. Нарком подчеркивал, что это делается в целях совершенствования организации службы на лодках и лучшего освоения техники.

- С чьим-либо нежеланием идти на эту работу считаться не станем, - сказал он почему-то взглянув на меня.

Затем зачитали приказ, и я услышал: ... Начальником отдела подводного плавания назначить капитана 1 ранга Холостякова.

Сразу две неожиданности - повышение в звании и новая должность! Товарищи поздравили меня, поздравил и нарком. Однако внезапное назначение не обрадовало казалось обидным садиться за кабинетный стол в то время, когда перед подводниками стоят большие практические задачи. Неужели не доверяют живое дело, наиболее близкое мне?.. Что был совершенно неправ, понял уже потом.

В отдел подобрали опытных подводников-специалистов из разных бригад: штурмана, минера, инженер-механика, связиста... Моим заместителем был назначен Илья Михайлович Нестеров - недавний командир подводной лодки, которая совершила самое длительное на Черном море автономное плавание.

Обсудив, как будем работать, решили, что постараемся писать поменьше бумаг и побольше бывать на лодках. Месяца через два отдел имел представление о каждом подводном корабле флота. Это позволяло дифференцированно определить, чего следует требовать от того или иного командира, кому и в чем надо помочь. Соответственно уточнялись учебные задачи.

Когда потребовалось в первый раз составить доклад для командующего, помню, я предварительно показал его кое-кому из старых работников штаба флота. Один товарищ пожал плечами:

- Обо всем подплаве - три странички? С таким докладом идти к командующему несолидно...

Переделывать доклад мы все же не стали. Представляя его Ф. С. Октябрьскому, я сказал:

- Кажется, принято писать длиннее. Но тут только то, на что нужны права командующего флотом.

- И правильно! - одобрил Филипп Сергеевич. - Так и надо.

Вопросы, которые мы докладывали Октябрьскому, решались быстро.

Незаметно пролетела весна, вступило в свои права южное лето.

Вспоминая, как начиналось то лето в нашей стране, иногда рисуют слишком уж спокойную картину безмятежно-мирной жизни. А было все же не так.

Так жили мы по-мирному. Народ не испытывал особых тревог за завтрашний день, веря в несокрушимое могущество страны. Однако разве не чувствовалось, как нарастает напряженность международной обстановки? Фашисты, захватившие год назад Францию, а до того - ряд других стран Европы, появились уже на Балканах. Мы стояли лицом к лицу с ними в сущности вдоль всей нашей западной границы. Рассчитывать, что Гитлер будет долго соблюдать пакт о ненападении, было трудно.

Пусть мы не представляли, как скоро разразится боевая гроза. Но ведь еще с тех пор, как кончилась гражданская война, мое поколение привыкло считать наступившее мирное время только передышкой. Угроза войны - то обостренная, близкая, то более отдаленная - существовала всегда, сколько я себя помнил. И мы, военные люди, лучше, чем кто-нибудь, знали, как настойчиво и неустанно укрепляется оборона страны. На моих глазах изготовлялся к отпору врагу Дальний Восток. Обновленный, намного повысивший свою боеспособность флот застал я на Черном море.

Весной и в начале лета командующий и штаб флота принимали энергичные меры, чтобы ускорить ввод в строй достраивавшихся и ремонтировавшихся кораблей. В Севастополе участились учебные тревоги, тренировки по отражению воздушных налетов. На стенах домов появились броские надписи, указывающие путь в ближайшее бомбоубежище.

Интенсивно велась боевая подготовка кораблей. В середине июня, намного раньше обычных сроков, начались общефлотские маневры - большие тактические учения. В качестве главного посредника по подводным силам я вышел в море на плавбазе Эльбрус.

Учения закончились 18 июня, а последние корабли, в том числе Эльбрус, вернулись в Севастополь 21-го. Как только плавбаза ошвартовалась, дежурный по пристани доложил, что звонила моя жена и просила передать, чтобы шел не в гостиницу, а домой.

Несколько месяцев мы с Прасковьей Ивановной прожили в номере Северной, у Приморского бульвара. Только недавно получили ордер на квартиру, которая еще ремонтировалась. Значит, пока я плавал, ремонт окончили. Снова свой дом...

Но у меня еще были дела. Потом провожали на московский поезд начальника Главного морского штаба адмирала И. С. Исакова. Он приезжал на маневры, собирался присутствовать и на разборе, однако, переговорив по ВЧ с Москвой, объявил, что должен сегодня же уехать. Прощаясь в штабе, Исаков сказал:

- Обстановка серьезная, товарищи. Можно ждать чего угодно...

Флот получил приказ оставаться после учений в оперативной готовности номер два, предусматривавшей, в частности, затемнение кораблей. Но заранее назначенный вечер отдыха семей начсостава в Доме флота не отменялся. На моем рабочем столе лежали пригласительные билеты.

Удостоверившись, что подводные лодки, вернувшиеся с моря, приняли топливо и прочие запасы, я отправился на новую квартиру. Жена, вообще отнюдь не домоседка, на этот раз не проявила к билетам на вечер никакого интереса.

- Если хочешь, сходи один, - великодушно предложила она, - а у меня, как видишь, еще не наведен порядок.

Разумеется, никуда не пошел и я. Откупорив бутылку Массандры, мы вдвоем отметили новоселье.

Спать все эти дни приходилось мало, и я крепко заснул, едва голова коснулась подушки. Но скоро Прасковья Ивановна меня разбудила.

- Георгий, к соседям прибежали оповестители - всех командиров вызывают в части. У вас опять какое-то учение. А наш новый адрес, наверное, в штабе еще не записан...

Жена включила репродуктор радиотрансляции, и из него раздались слова, вероятно повторявшиеся уже не раз: Большой сбор! Гарнизону главной базы объявляется большой сбор!..

Никаких учений больше не готовилось - это мне было известно точно. Сразу вспомнилась настораживающая фраза адмирала Исакова: Можно ждать чего угодно. Я быстро оделся, повесил на плечо противогаз, взял свой всегда готовый походный чемоданчик.

Уличные фонари были выключены. В темноте слышались негромкие голоса и торопливые шаги по асфальту. Так же торопливо зашагал и я к штабу флота, уже не сомневаясь: иду на войну.

В штабе узнал, что около часа ночи поступил телеграфный приказ наркома, адресованный Северному, Балтийскому, Черноморскому флотам, Пинской и Дунайской флотилиям: Оперативная готовность номер один немедленно.

Приказ этот выполнялся. Других событий пока не произошло. Однако они не заставили себя ждать.

... Врезались в память такие минуты той ночи.

Из приемной командующего, куда выходила и моя рабочая комната, приоткрыта дверь в его кабинет. На пороге - ожидающий приказаний адъютант. Слышен взволнованный голос Филиппа Сергеевича Октябрьского, разговаривающего по ВЧ с Москвой. Должно быть, оттуда переспрашивают, и Октябрьский повторяет: да, Севастополь подвергся воздушному налету, да, неизвестные самолеты бомбят город и бухты. А за окнами штаба - пальба зениток, гул моторов в небе...

Донесения о неизвестных самолетах, летящих над морем в сторону Севастополя, стали поступать от дальних береговых постов еще до того как командующий прибыл в штаб. Начальник ПВО флота требовал указаний - как быть, когда самолеты приблизятся, можно ли открывать огонь? Вопрос не должен казаться странным - ведь обстановка была неясной, никаких приказов, кроме телеграммы о переходе на высшую оперативную готовность флот еще не получил.

Помню, как в комнату, где находились я и другие командиры, быстро вошел замначштаба Александр Сергеевич Фролов - в парадной тужурке и накрахмаленной сорочке, должно быть не успевший переодеться после вечера в Доме флота. Не повышая голоса, почти спокойно он сообщил:

- Приказано открыть по самолетам огонь.

Это приказание отдал, приняв на себя всю связанную с ним ответственность, начальник штаба флота контрадмирал Иван Дмитриевич Елисеев. Охваченный тревожными предчувствиями, он так и не ушел субботним вечером домой и встретил грозный час на своем посту.

С залпами береговых и корабельных зениток слился грохот недалеких от штаба взрывов. Уже потом выяснилось, что рвались не бомбы, а морские мины. Они попали на сушу, очевидно, потому, что вражеским самолетам, сбрасывавшим их, помешал наш зенитный огонь. Вскоре поступил доклад о первом сбитом самолете противника.

Севастополь не дал врагу застигнуть себя врасплох. Зенитчики, прожектористы, летчики-истребители оказались готовыми к бою. Задолго до налета был полностью затемнен город. Ни один из стоявших в базе кораблей не пострадал.

Но жертвы уже были. Мины, упавшие в городе, разрушили жилые дома. Под развалинами погибли мирные люди, в том числе дети...

Флот быстро и деловито втягивался в страду военных будней. На рассвете началось траление севастопольских бухт и фарватеров. Правда, минеры столкнулись с довольно неприятным фактом: сброшенные врагом мины оказались незнакомыми - неконтактного действия. Возникали и другие неожиданности. Однако это не задержало развертывания действий флота.

23 июня флотская авиация бомбила базы противника на западном побережье Черного моря. Двое суток спустя нанесли удар по Констанце наши корабли. В соответствии с планом прикрытия своих баз на подступах к Севастополю и другим портам ставились минные заграждения. В первый же день войны мы проводили на позиции пять подводных лодок.

Прослужив полтора десятка лет в подплаве, я привык к мысли, что буду воевать именно на лодках. Оказавшись к началу войны в штабе флота, снова почувствовал себя не на месте. Не провожать бы мне сейчас лодки в боевые походы, а идти на позицию самому!..

Но и по штабной линии я ведал подводными лодками лишь две первые военные недели. 4 июля командующий, вызвав меня, объявил:

- Назначаетесь начальником штаба Новороссийской военно-морской базы.

- За что, товарищ адмирал? - Ошарашенный услышанным, я не нашел в ту минуту других слов.

- Как за что? - не понял Октябрьский.

- За что в тыл?..

В руке командующего была трубка аппарата ВЧ.

- Говорит, что но хочет в тыл, - сказал он кому-то в трубку, продолжая прерывавшийся почему-то разговор. Затем слегка повернул трубку ко мне, и я узнал голос Н. Г. Кузнецова:

- Напомните ему, что сейчас война. Уговаривать не будем...

Командующий положил трубку и встал из-за стола.

- Слышал? Понятно?

- Понятно. Когда прикажете отбыть?

- В Новороссийск идут Красный Кавказ и Червона Украина. Снимаются через час.

Мы жили в штабе на казарменном положении, все самое необходимое было при себе. Передав И. М. Нестерову дела отдела подводного плавания, я поспешил на Минную пристань, где ждал баркас.

В наступившей темноте два крейсера, сопровождаемые эсминцами, покинули севастопольский рейд. Им предстояло базироваться впредь на Новороссийск: налеты вражеской авиации на главную базу продолжались, и Военный совет флота признал необходимым рассредоточить корабли.

Новороссийская база

Утреннее солнце осветило широкую Цемесскую бухту и поднимающиеся за нею голые, словно вылизанные ветрами, отроги гор. Сверяясь со штурманской картой, я разглядывал с мостика Красного Кавказа приближающийся берег. Слева, у западного края бухты, - мыс Хако, или просто Мысхако, с горой Колдун. Справа, где белеет красивая башенка маяка, - мыс Дооб. Еще правее угадывался узкий проход к Геленджику меж двух мысков со смешными названиями - Толстый и Тонкий.

А прямо по курсу - Новороссийск с батареями дымящих заводских труб, характерным зданием элеватора, стрелами кранов над причалами. Промышленный, пролетарский город и крупнейший торговый порт, он уже с моря выглядел по-рабочему, не так, как соседние курорты.

Вспоминались связанные с этим городом исторические события. Тут еще в девятьсот пятом году брал власть в свои руки Совет рабочих депутатов, провозглашалась Новороссийская республика. Твердыня революции была здесь и в девятьсот восемнадцатом, когда разгорелась гражданская война... Где-то в виду этих вот берегов ушли на дно линкор Свободная Россия и восемь эсминцев, подняв гордый сигнал Погибаю, но не сдаюсь. Матросы-большевики выполнили приказ Ленина, не допустили захвата кораблей германскими империалистами.

О том, что немцы подступали когда-то к Новороссийску, думалось лишь как о далекой странице истории. Представить, что они еще раз дойдут до Кавказа, я тогда не мог.

Дежурный буксир развел плавучее заграждение между массивными, крупной кладки, каменными молами, пропуская корабли на внутренний рейд просторного порта. Загрохотала цепь отданного якоря. Я был в Новороссийске, попасть в который еще вчера утром не думал, не гадал. И все еще верилось, что в эту тыловую базу судьба занесла меня ненадолго.

Командир Новороссийской военно-морской базы (сокращенно - НВМБ) капитан 1 ранга А. П. Александров встретил меня радушно, устроил в бывшей гостинице Интурист и повез показывать ближайшие базовые объекты. Прежде всего поехали на мыс Дооб, где оборудовался на выступе горы, высоко над морем, командный пункт.

Чувствовалось, командир базы настроен не по-тыловому. Он готовился к боевым действиям - и не где-нибудь, а в Цемесской бухте... С Дооба вся она просматривалась великолепно, и Александр Петрович стал высказывать свои соображения насчет того, откуда может появиться противник и где выгоднее развернуть наши силы. Получалось, что с КП на мысу очень удобно наблюдать за морским сражением при Новороссийске...

Но почему, спрашивал я себя, оно должно тут произойти? Следовало ли всерьез опасаться нападения на эту нашу базу, пока противник располагает на Черном море лишь небольшим количеством легких надводных кораблей? Или я чего-то не понимал?

На то, как сложатся боевые действия на море и чего можно ждать тут от врага, смотрели в начале войны по-разному. Старожилы помнили, как в первую мировую войну по кавказским портам вели огонь немецкие крейсера Гебен и Бреслау. Поговаривали, что теперь у наших берегов может появиться итальянский флот - особенно если к блоку фашистских агрессоров примкнет Турция. Понадобилось известное время, чтобы всем стало яснее, какой характер принимает война на Черноморском театре. Однако и в июле сорок первого, как я вскоре убедился, далеко не все в штабе базы разделяли представления А. П. Александрова насчет вероятности удара по Новороссийску с моря. Большие сомнения вызывала у многих правильность выбора места для командного пункта. (Невыгодность его расположения, уязвимость с воздуха, трудность маскировки сделались потом очевидными, и от использования этого КП пришлось отказаться. )

Мой предшественник капитан 2 ранга В. С. Грозный, спешно сдав дела, отбыл к новому месту службы. Детальнее познакомиться с обширным хозяйством базы помогли мне начальник артиллерии НВМБ В. Л. Вилыпанский, начальник инженерной службы П. И. Пекшуев, флагманский инженер-механик В. С. Причастенко, начальник техотдела А. А. Шахназаров. А особенно - начальник связи И. Н. Кулик, служивший в Новороссийской базе с ее основания и досконально знавший весь район.

Военно-морская база - это и корабли, и береговая артиллерия, и ПВО, и собственный тыл с его разнообразными службами. Операционная зона НВМБ, впоследствии сократившаяся в связи с организацией новых баз, простиралась сперва от Адлера до Феодосии. В состав нашей базы входили десятки частей. Но кораблей было немного: несколько старых тральщиков, катера охраны рейда да отдельный дивизион подводных лодок - семь щук и малюток, половина которых находилась в ремонте. Переведенные из Севастополя крейсера и эсминцы обслуживались базой, но наш штаб ни в какой мере не распоряжался ими.

Дивизионом подлодок - в мирное время он считался учебным, а теперь стал боевым - командовал капитан 2 ранга Леонид Гаврилович Петров. Тот самый Петров, который в двадцатые годы плавал боцманом на балтийской Пантере, а в тридцатые был командиром щуки в 5-й морбригаде на Тихом океане. Встретившись в Новороссийске, мы крепко обнялись и решили, что судьба все-таки благосклонна к морякам: разлучив на одном море, потом сводит где-нибудь на другом.

Еще в июле А. П. Александрова назначили командующим военной флотилией, формировавшейся на Азовском море. Командиром НВМБ стал капитан 1 ранга А. С. Фролов - опять сошлись наши с ним служебные пути. Александр Сергеевич, будучи, очевидно, об этом предупрежден, дал мне понять, что долго тут вряд ли засидится. И действительно, он довольно скоро возглавил новую военно-морскую базу - Керченскую, к которой отошла крымская часть нашей. В командование Новороссийской базой было приказано вступить мне, передав обязанности начальника штаба капитану 2 ранга Н. В. Буслаеву. (К сожалению, этот опытный и деятельный командир прослужил у нас в базе недолго. Вскоре его перевели в Севастополь, а в начале сорок второго года он геройски погиб, командуя отрядом евпаторийского десанта. )

Тем временем фронт значительно продвинулся на восток - враг продолжал наступать. Над Новороссийском все чаще пролетали фашистские самолеты разведчики, державшиеся на большой высоте. 30 августа на город упали первые бомбы, не причинившие, правда, особого ущерба.

Новороссийск оставался тыловым городом, тыловой базой флота. Но порт в Цемесской бухте, самый западный из крупных кавказских портов, оказывался так или иначе причастным ко всему, что происходило на Черном море. И от недели к неделе жил все более напряженно.

Здесь комплектовались маршевые батальоны и новые морские части, команды для зачисляемых в военный флот гражданских судов. Новороссийский флотский полуэкипаж, ведавший всеми этими формированиями, постепенно занял почти все городские клубы и немало других зданий.

У причалов, откуда прежде уходили в дальние страны океанские сухогрузы и танкеры, сосредоточивались мобилизованные каботажные и рыболовецкие суда. Одни предназначались для Азовской флотилии, другим предстояло действовать на Черном море - тралить фарватеры, перевозить войска, боеприпасы, раненых, выполнять множество иных, подчас незаметных, но необходимых на войне дел. Каждое мобилизованное судно требовалось к этому подготовить: перевести на военную организацию службы, пополнить и подучить экипаж, снабдить зенитными средствами и всем остальным, что стало ему необходимо.

Крупные суда Черноморского пароходства, и грузовые и пассажирские, превратились в военные транспорты и использовались для снабжения приморских участков фронта, эвакуации населения, заводского оборудования и разных запасов из оказавшихся под угрозой городов. Огромная часть перевозок такого рода шла опять-таки через Новороссийск, и особого внимания потребовало налаживание конвойной службы.

Судам угрожали неприятельские мины, но прежде всего - авиация. В августе транспортный флот понес первую у кавказских берегов потерю: фашистский торпедоносец потопил шедший из Керчи в Новороссийск пароход Каменец-Подольск. Торпедоносцы только что появились на Черном море и были опаснее бомбардировщиков: они могли точнее поражать цель.

В прифронтовой зоне транспорты охранялись лидерами и эсминцами, иногда даже крейсерами. В кавказских же водах главными конвоирами судов были на первых порах тральщики и сторожевые катера - охотники за подводными лодками. Многие из них принадлежали до войны морпогранохране. Пограничные катера имели опытных командиров, отличные экипажи. Но и нагрузка легла на них огромная конвоировать транспорты от порта к порту приходилось почти без передышек.

Самое сильное оружие катера-охотника - глубинные бомбы. А против самолетов он имел лишь две полуавтоматические 45-миллиметровые пушки да пулеметы ДШК. Приборов управления зенитной стрельбой к этим пушкам не было, так что корректировка велась на глазок. Точность огня снижалась также тем, что катер, отбивая атаки на транспорт, должен был и сам уклоняться от бомб резкими поворотами. При всем этом катерам-охотникам удавалось, пусть не особенно часто, сбивать и бомбардировщики, и торпедоносцы. Но самым важным было помешать самолетам вести прицельную бомбежку.

Вопросами конвоирования стал ведать в Новороссийске капитан-лейтенант П. С. Писарев из оперативного отделения нашего штаба. Впоследствии, когда утвердили такую должность, его назначили начальником базовой конвойной службы. Писарев перебрался из штаба поближе к причалам, в домик портовой комендатуры. Там же проводились перед выходом в море инструктажи капитанов транспортов и командиров кораблей охранения.

Новороссийское охранение сопровождало транспорты, следующие на запад, до Феодосии, и возвращалось оттуда со встречными судами. Новое дело постепенно входило в четкую систему.

Из всех рейсов транспортных судов самыми ответственными стали рейсы в Одессу: этот город, окруженный с суши, оказавшийся на изолированном пятачке далеко за линией фронта, мог получать снабжение и помощь только морем.

Острая тревога за Одессу охватила в августе всех черноморцев. Как только стало известно, что в Севастополе формируются для отправки туда краснофлотские сухопутные отряды, зачисления в них начали добиваться многие моряки из кавказских баз. Однажды утром мне доложили, что все краснофлотцы и старшины нашей штабной команды подали рапорты с просьбой послать их на фронт под Одессу.

- Все? - переспросил я.

- Так точно. Все до одного, включая коков и писарей.

Из штаба мы смогли отпустить очень немногих. А всего из различных подразделений базы - сто человек. Товарищи откровенно им завидовали. Когда провожали этих новороссийских добровольцев, обнаружилось, что в строю на причале не сто моряков, а больше. Пришлось заново произвести поверку по списку. Тех, кто пристроился самовольно, вывели, но наказывать дезертиров на фронт не поднималась рука.

До Новороссийска доходили не все подробности одесской обстановки. Но мы знали, что враг угрожающе приблизился к городу с востока и держит его под артиллерийским обстрелом. Об ожесточенности боев свидетельствовало количество раненых, которые прибывали на возвращавшихся из Одессы судах.

Нашей медико-санитарной службе приходилось непрерывно расширяться. До войны флотских лечебных заведений в Новороссийске не было. Первый небольшой госпиталь развернули в июле, затем к нему присоединили больницу Черноморского пароходства. Но скоро начальнику медсанслужбы базы Николаю Васильевичу Квасенко понадобилось изыскивать в городе дополнительные резервы.

Делал он это в высшей степени деликатно. Военврач Квасенко, казалось, просто не способен что-либо требовать. Даже распоряжения подчиненным он отдавал в форме вежливых просьб. Но не сделать того, о чем он просит, никто не мог. В этом обаятельном человеке с красивым, светящимся добротой лицом природная мягкость сочеталась с исключительной настойчивостью и, как я убедился впоследствии, с большим мужеством. И всегда он успевал быть там, где особенно нужен.

В середине сентября в Одессу перебрасывалась по решению Ставки 157-я стрелковая дивизия. Находясь в резерве Верховного Главнокомандования, она была расквартирована в Новороссийске. Командир дивизии полковник Д. И. Томилов являлся начальником нашего гарнизона.

Получив из Севастополя соответствующие распоряжения, я поспешил к нему в штаб, в старинный особняк, известный новороссийцам как дом с орлом. Там уже тоже получили приказ, и все были в приподнятом настроении. Дивизия давно ожидала отправки на фронт, хотя никто не думал, что ее пошлют в Одессу.

До прихода транспортов оставалось меньше суток, и мы немедля занялись обсуждением практических вопросов, которых возникало немало. Перевозка морем целой дивизии с артиллерией, танками и прочей техникой производилась на нашем театре впервые.

Спешная отправка дивизии научила многому. На будущее извлекли, например, такой урок: из армейской техники надо последним грузить то, что первым понадобится на месте. С этим мы сначала дали маху - на верхних палубах некоторых судов оказались полевые кухни, а штабные машины - в трюмах...

157-ю дивизию перевозили в Одессу три группы транспортов, охраняемых эсминцами и крейсерами, и в целом этот марш-бросок через все Черное море прошел весьма успешно. Одновременно туда же проследовал через Новороссийск дивизион катюш - гвардейских минометов, о которых мы тогда знали лишь понаслышке.

Транспорт Чапаев, принимавший их на борт, стоял в стороне от других, возле усиленно охраняемого причала. Меня предупредили об особой ответственности за этот груз. Заглянуть под брезент, укрывавший катюши, гвардейцы не позволили настолько секретным считалось их оружие. Дошел транспорт благополучно.

Минуло несколько дней, и из Одессы пришли наконец не тревожные, а радостные вести.

Дивизия Томилова вместе с другими частями Одесского оборонительного района нанесла сильный контрудар по осаждавшим город фашистским войскам. Одновременно у них в тылу, под Григорьевкой, высадился морской десант, соединившийся затем с защитниками Одессы. Противник понес большие потери и был выбит с позиций, откуда мог обстреливать город и порт.

Красный Кавказ, участвовавший в высадке десанта, пришел прямо из-под Одессы в Новороссийск. Помню, как жадно слушали мы с Буслаевым в кают-компании крейсера рассказы о только что проведенной операции. Это был первый за войну десант черноморцев, первые совместные наступательные действия армии и флота.

Но моряки крейсера рассказывали и о том, как опасны для кораблей только что появившиеся в районе Одессы немецкие пикирующие бомбардировщики Ю-87, с которыми мы на Кавказе еще не встречались. За последние дни они потопили там канонерскую лодку и эсминец Фрунзе, два других эсминца были повреждены.

Взрыв на Суджукской косе

На Цемесскую бухту, где воздушная разведка противника, конечно, не раз обнаруживала крупные суда, распространились вражеские минные постановки. 12 сентября сирены воздушной тревоги заревели в два часа ночи. Налет оказался комбинированным: пока одни самолеты пытались бомбить город, другие сбрасывали над бухтой и портом мины. Задача первых, вероятно, состояла в том, чтобы отвлечь внимание от вторых. И конечно, не случайно для налета был выбран самый темный час, когда, если даже парашюты с минами замечены в воздухе, нелегко уследить за их приводнением.

Но в том, что минная война до нас дойдет, уже давно не приходилось сомневаться, и мы постарались к ней подготовиться. В дополнение к обычным наблюдательным постам флагманский минер штаба базы С. И. Богачек и начальник связи И. Н. Кулик развернули вокруг бухты сеть специальных постов. Каждый из них имел самодельный пеленгатор с азимутальным кругом на листе фанеры, ориентированным по компасу, и телефон. С объявлением тревоги наблюдателя этих постов следили только за поверхностью бухты. Пересечение пеленгов, взятых из разных точек, должно было указывать, где опустились мины.

В ту ночь четыре мины, сброшенные неточно, взорвались на берегу. И несмотря на темноту, было запеленговано приводнение семи других. Две из них опустились на акватории порта - между Импортным пирсом и Восточным молом.

Неконтактные морские мины, примененные гитлеровцами в первую же ночь войны у Севастополя, а затем и в других местах, не оправдали чрезмерных надежд врага, рассчитывавшего закупорить ими наши порты. Крупные корабли имели уже защитные размагничивающие устройства. Создавались и осваивались принципиально новые тральные средства. Однако еще далеко не все секреты этих коварных мин были раскрыты. И как только выяснилось, что две мины лежат на грунте у нас в порту, старший лейтенант Богачек загорелся стремлением их разоружить.

Мы вместе отправились в базовую команду водолазов Приказав водолазам построиться, я объяснил задачу: надо найти на дне мину и надежно обвязать ее пеньковым тросом. Дальнейшее водолаза уже не касалось Предупредив, что устройство мины неизвестно и возможны любые неожиданности, дал минуту подумать и скомандовал. Добровольцы - шаг вперед! Шагнули все. Иного я и не ожидал. Но все же сказал: Комсомольцы, шаг вперед! И опять шагнули все.

- Все комсомольцы?

- Я не комсомолец, - смущенно ответил один, - но прошу с сегодняшнего дня считать меня в комсомоле.

К сожалению, не помню фамилии статного старшины, на которого пал тогда выбор. Быть может, он откликнется, если жив и прочтет эти строки?

Старшину спустили с ботика под воду около буйка, обозначавшего ориентировочное место погружения мины. Стоявшие поблизости суда были осторожно отведены в другой конец гавани.

Водолаз искал мину недолго - наблюдатели не ошиблись! Старшина ловко управился со своим делом, после чего мину подтянули к надувному резиновому плотику, а свободный конец длинного троса подали на ожидавший за воротами порта буксир. Дав самый малый ход, буксир вывел плотик за молы и повернул к пустынной Суджукской косе у западного берега бухты. Там конец приняла грузовая автомашина, и мина (она оказалась толстым цилиндром, похожим на укороченную торпеду) была вытянута на песок отлогой косы.

Обо всем этом донесли в штаб флота, и Богачек получил добро на разоружение своего трофея. Помогать нашему минеру прислали инженера-электрика Б. Т. Лишневского - конструктора названного его именем электромагнитного трала. Он входил в группу ленинградских научных работников, которые вместе с флотскими специалистами изыскивали способы обезвреживания немецких мин. Прибыл из Севастополя также начальник минно-торпедного отдела капитан-лейтенант А. И. Малов.

В течение суток мину не трогали: если в ней имелись какие-то приборы, которым полагалось отреагировать на извлечение мины из воды, этого срока, вероятно, было достаточно, чтобы они сработали. 13 сентября Богачек и Лишневский приступили к вскрытию смертоносного цилиндра. В работе участвовал также минер дивизиона подводных лодок старший лейтенант Е. А. Бирюков.

Чем бы ни кончилось дело, все полученные сведения о разоружаемой мине должны были сохраниться. Поэтому к месту работы протянули телефонный провод, и из укрытия, вырытого поблизости, передавался протокол вскрытия. Через минуту после того как все благополучно завершилось, об этом уже знали у нас в штабе.

Несколько часов спустя, среди ночи, старший лейтенант Богачек, радостно возбужденный, сияющий, разбудил меня, чтобы доложить, что готов показать обезвреженную мину, доставленную в подвал штаба.

Заряд - 700 килограммов взрывчатого вещества - был удален, остался только механизм. Стоило приблизить кусок железа - и механизм приходил в движение... Хитроумное устройство, сделанное так, что над миной могли пройти пятнадцать кораблей, а шестнадцатый должен был взорваться (это минеры прочли, разоружая мину), выглядело теперь безобидным учебным пособием. Как нуждались в таком пособии наши ученые и практики, создававшие для флота новую противоминную технику!

Все поздравляли смельчаков с успехом. А на Суджукской косе лежала другая мина, отбуксированная из порта таким же порядком, как и первая. Минерам не терпелось поскорее взяться за нее. При работе с первой миной не удалось все-таки избежать повреждения некоторых деталей механизма, да и вообще могло открыться еще что-то новое.

Условились, что разоружение второй мины они начнут в 16 часов, а до этого хорошенько отдохнут. Назначенный час все время помнился, и было как-то неспокойно.

В шестнадцать с минутами поступил доклад о том, что Богачек и Лишневский приступили к работе. Малов находился рядом с ними на связи. Немного погодя дежурный доложил: над городом самолет-разведчик. Я вышел на балкон. Самолет трудно было различить невооруженным глазом. Кое-где постреливали зенитки, хотя это и было бесполезно - на такой высоте цель не достать.

И вдруг справа, там, где Суджукская коса, беззвучно - звук долетел потом взметнулся столб дыма. Черный, со светлой грибовидной шапкой - такими рисуют теперь атомные взрывы... Схватив фуражку, я бросился вниз, к машине. Дежурный, уже все понявший, звонил в санчасть.

В том, что взорвалась разоружаемая мина, не было никаких сомнений. Пока мчались к Суджукской косе, я перебрал все другие возможности и все отбросил. Приготовился к тому, что не застану никого из минеров в живых. И страшно обрадовался, увидев капитан-лейтенанта Малова. Он лежал на спине около телефонного окопчика, прикрыв рукой глаза. На изорванном комбинезоне виднелась кровь. Но лежал не так, как лежат мертвые.

Подбежав, я отвел его руку от лица, и Малов зашевелился, начал осторожно себя ощупывать. Раненный и оглушенный, выброшенный взрывной волной из окопчика, он, должно быть, не мог еще поверить, что уцелел.

- Где остальные? - спросил я. Вопрос был бессмысленным, но я ожидал чего угодно, только не того, что люди исчезнут бесследно. Два человека словно испарились вместе с миной. Осталась лишь большая воронка в песке.

Когда по Суджукской косе прошел затем, обследуя каждый квадратный метр ее поверхности, караульный взвод, удалось обнаружить лишь два обрывка ткани с приставшими к ним лоскутком кожи и кусочком ногтя... Ничего больше не нашли и в воде

Что же все-таки произошло? Почему вторая мина не далась, после того как успешно справились с первой?

Малов, наблюдавший за работой товарищей из укрытия и фиксировавший все их действия, считал, что никакой явной ошибки или неосторожности они не допустили. А непосредственно перед взрывом оба были неподвижны, нагнулись и к чему-то прислушивались.

Что вдруг услышали флагман и его помощник в мине, которую лишь начали разоружать? Сказать об этом они не успели.

Проще всего предположить, что в мину было вмонтировано устройство-ловушка - специально на тот случай, если ее попытаются вскрыть. И начало работы этого устройства сопровождалось какими-то насторожившими минеров звуками.

Приходило, однако, на ум и другое объяснение. Взрыв произошел, когда над Новороссийском кружил немецкий самолет-разведчик. Он пролетел и над другими пунктами побережья, и как раз в это время было зафиксировано еще два самопроизвольных взрыва мин в море, сброшенных, по-видимому, также в ночь на 12 сентября. Было ли это совпадение простой случайностью?

Конечно, сам самолет не мог вызвать взрывов, тем более - под водой. Но в серию одновременно сброшенных мин могли быть по каким-то соображениям включены контрольные экземпляры с установкой на взрыв в определенный день и час. А разведчик, возможно, в тот час и облетал побережье.

Если так, то Богачек и Лишневский, вероятно, должны были услышать, как где-то внутри мины тикает часовой механизм. В это мгновение они поняли, что располагают ограниченным временем. Но каким - знать не могли. Минеры не бросились в укрытие. Прислушиваясь, они, наверное, обдумывали, как упредить взрыв...

Потребовалось еще немало усилий, потребовались и новые подвиги, чтобы до конца раскрыть секреты немецких неконтактных мин и найти надежные способы их обезвреживания. То, что успели сделать для этого два самоотверженных советских человека, погибших 14 сентября 1941 года на Суджукской косе, помогло их товарищам.

Организация борьбы с минной опасностью в районе Новороссийской базы легла в дальнейшем на плечи Александра Ивановича Малова, назначенного - после того как он вышел из госпиталя - флагманским минером нашей военно-морской базы и остававшегося в этой должности до конца боевых действий на Черном море.

В последующие месяцы минная обстановка нередко бывала чрезвычайно сложной, о чем еще пойдет речь. Сейчас добавлю лишь, что первое удаление мин из порта и разоружение их на Суджукской косе происходили за два-три дня до того как началась переброска в Одессу дивизии Томилова.

Когда уходили транспорты с войсками, в Цемесской бухте еще лежало несколько необезвреженных мин. Кто мог поручиться, что их места обозначены достаточно точно и что приводнение какой-нибудь мины вообще не осталось незамеченным?..

Новороссийская база, как тыловая, в то время не имела своего ОВРа специального корабельного соединения охраны водного района. Каждую засеченную мину, пока она не уничтожена, держали на учете в оперативном отделении штаба. Не раз наши операторы, превращаясь в лоцманов, сами проводили суда по бухте в обход опасных мест. А за пределами бухты надо было помнить и про свои минные заграждения. Плавание по фарватерам между ними не всегда проходило гладко. Однажды, когда в зону НВМБ еще входило побережье Восточного Крыма, пришлось выручать давнишнего моего начальника - бывшего командира балтийской бригады барсов, а теперь заместителя наркома Морского флота Е. К. Самборского: транспорт, на котором он следовал из Севастополя, оказался вблизи мыса Опук на минном поле. Получив донесение об этом через береговые посты, я поспешил туда на миноносце. Транспорт благополучно вывели на фарватер.

Что и говорить, за подступы к базе можно было быть спокойнее, если побережье прикрыто с моря минными заграждениями. Но порой думалось: не переусердствовали ли мы с ними? Неприятельские корабли у наших берегов пока не появлялись, а проводка своих судов усложнилась. Особенно когда начались осенние штормы и, случалось, мины срывало с якорей.

Новым начальником штаба НВМБ стал капитан 2 ранга Виссарион Виссарионович Григорьев (в недавнем прошлом - начштаба Дунайской военной флотилии, а в будущем - командующий Днепровской флотилией, с которой ему довелось дойти до Шпрее). В штабе базы подобрались очень инициативные командиры-специалисты. Теперь я думаю о них с еще большим уважением: когда оглядываешься на прошлое издалека, всегда виднее, что было важным. А эти работники нашего штаба не то чтобы обладали каким-то особым предвидением, но умели, не ожидая особых указаний, готовиться к любым возможным на войне осложнениям обстановки.

Новороссийск находился в тылу, однако базовые средства связи, основные ее узлы и линии были укрыты у Ивана Наумовича Кулика так, что все могло безотказно действовать, окажись оно хоть на переднем крае.

А начальник техотдела Андроник Айрапетович Шахназаров, по горло занятый переоборудованием гражданских судов во вспомогательные тральщики, успевал думать о том, как обеспечить возвращение этих и других кораблей в строй в случае получения ими боевых повреждений.

Своих судоремонтных предприятий флот в Новороссийске не имел. С началом войны в ведение военно-морской базы перешли небольшие мастерские морпогранохраны со слипом на два сторожевых катера. Существовал в порту еще старенький, тоже типа мастерских, ремонтный заводик Черноморского пароходства. Но этого могло оказаться слишком мало...

Еще в июле удалось сформировать специальную судоремонтную роту, куда начальник техотдела отбирал людей с соответствующим опытом из проходивших через полуэкипаж запасников. Тогда же Шахназаров взял на учет возможности городских предприятий. И когда понадобилось, в ремонте кораблей участвовали не только Красный двигатель и механические цеха цементных заводов, но также и мебельная фабрика, и даже артель Кизилпром.

Конечно, новороссийцы имели время подготовиться ко многому заранее. Но когда бои шли еще за Днепром (и верилось: уж через Днепр-то враг не перешагнет!), так ли просто было решить, к чему должна быть готова военно-морская база, расположенная на Северном Кавказе? К отражению ударов с воздуха, к уничтожению десанта, если противник попытается его высадить, к ремонту кораблей в широком масштабе - это бесспорно. А к сухопутной обороне?..

До войны такой вопрос, по-видимому, вообще не возникал. Даже в Одесской базе, недалеко от границы, основные береговые батареи предназначались для стрельбы лишь по морским целям. А им понадобилось развернуться в сторону суши.

Стационарные батареи под Новороссийском тоже не имели раньше кругового обстрела. Но должны иметь! - считал начарт Владимир Львович Вилыпанский, хотя, наверное, далек был тогда, как и все мы, от мысли, что это действительно понадобится. Осенью все батареи базы уже могли вести огонь в любом направлении. Новые, которыми усиливалась береговая оборона, были приспособлены к этому с самого начала.

Под Севастополем, которому враг непосредственно пока не угрожал, создавалась, как доходило до нас, система полевых укреплений. Наша база указаний на сей счет еще не получала. Но следовало ли ждать их, ничего не предпринимая самим?

Начальник инженерной службы Петр Иванович Пекшуев первым заговорил в штабе о том, что и Новороссийску необходима сухопутная оборона. Пусть немцы никогда сюда не дойдут, однако прикрыть бухту и базу с тыла - не лишне. Вскоре Пекшуев представил и предварительный план инженерных сооружений, включавших противотанковые препятствия, минные заграждения, систему дотов. Оборонительный обвод предлагалось проложить в 30 - 35 километрах от порта по выгодным естественным рубежам горных отрогов.

Необходимы были, конечно, крупные рекогносцировочные работы на местности. А для самого строительства - специальные части. Даже на наиболее важных участках мы могли что-то сделать лишь при широком трудовом участии жителей Новороссийска. Но время ли было поднимать их на это? Население выходит на оборонительные работы, только если город в опасности...

По нашей просьбе бюро горкома обсудило вопрос об изготовлении нескольких тысяч лопат и ломов, о выделении для строительства укреплений определенного количества цемента. Речь шла пока о том, чтобы иметь то и другое под рукой, если понадобится. Однако даже такая постановка вопроса, помню, удивила некоторых товарищей: зачем-де это - мы же далеко от фронта!

Но на рубеже Днепра фронт не стабилизировался. В сентябре враг отрезал с суши Крым. Спорить, нужны ли под Новороссийском укрепления, больше не требовалось. Инженерный отдел флота прислал в распоряжение Пекшуева группу специалистов, участвовавших в оборудовании рубежей под Одессой и Севастополем. План инженерного обеспечения сухопутной обороны базы, еще разрабатываемый и корректируемый, начал осуществляться общими силами армейцев, моряков и местного населения.

А на восточном берегу Цемесской бухты сооружался командный пункт НВМБ, который в недалеком будущем сослужил службу не только нам, но и старшим начальникам. Прежний наш КП - на Стандарте, то есть в районе Новороссийска, примыкающем к порту, был удобен близостью к причалам и кораблям, но следовало иметь наготове и другой, надежно защищенный от ударов с воздуха, хорошо замаскированный.

Подходящее место предложил начальник связи И. Н. Кулик - на 9-м километре начинающегося от Новороссийска Сухумского шоссе. Там стояла у дороги неприметная дачка, а ниже - скала, круто обрывающаяся к морю. Под нею, в толще берегового склона, и оборудовали командный пункт со всеми необходимыми средствами боевого управления, который мы пока считали запасным.

Я еще не сказал, что военкомом Новороссийской базы к этому времени стал полковой комиссар Иван Григорьевич Бороденко. Он прибыл из Николаева и был в числе тех, кто уходил оттуда последним. Было бы не удивительно услышать, что комиссар хочет хоть немного отдохнуть, прийти в себя. Но об отдыхе Бороденко и не помышлял, а унывать, кажется, вообще не умел - качество, особенно дорогое на войне. Я приобрел чудесного, смелого и душевного боевого товарища, с которым сразу почувствовал себя так, будто знакомы мы давным-давно. Оба непоседы по характеру, мы часто вместе объезжали различные участки побережья, где создавалась противодесантная оборона, ставились новые батареи, развертывались наблюдательные посты.

Не везде удобно было проехать на машине, и Бороденко, в свое время попавший на флот из кавалерии (в ней он служил еще в гражданскую войну), размечтался как-то вслух о добром коне. Сказано - сделано. Двух коней мы раздобыли. До того я садился на лошадь единственный раз в жизни - в детстве, когда у нас в Барановичах были на постое казаки. Однако рискнул, заправив флотские брюки в сапоги, сесть в седло. Поехали довольно далеко, под Анапу. Когда наконец спешились, Иван Григорьевич придирчиво ощупал моего коня и остался доволен.

- Для начала ничего, - одобрил он. - Сидишь, правда, как собака на заборе...

Обижаться не приходилось - комиссар знал в этом толк.

Потом много раз я бывал в таких местах, куда иначе как верхом не добраться, и всегда был благодарен Бороденко за то, что он приохотил меня к седлу.

В начале октября стало известно - сперва лишь мне и комиссару базы, - что по решению Ставки будет оставлена Одесса.

Эта новость сперва просто ошарашила. После десанта у Григорьевки, после того как защитники Одессы потеснили врага, улеглась прежняя острая тревога за город, выдержавший уже два месяца осады. Моряки, возвращавшиеся оттуда, рассказывали: в Одессе стало спокойнее, обстреливать порт противник больше не может.

Но дело было не в положении под самой Одессой. Оборонявшая ее Отдельная Приморская армия понадобилась для защиты Крымского полуострова. Мы знали, хотя и без особых подробностей, о тяжелых боях у Чонгара и Перекопа. Из Севастополя требовали отправлять без малейших задержек маршевое пополнение. Решение эвакуировать одесский плацдарм подтверждало, как велика опасность, нависшая над Крымом.

В Новороссийск перешла часть кораблей и вспомогательных судов Одесской военно-морской базы. Наша база унаследовала одесский ОВР - бригаду охраны водного района под командованием капитана 3 ранга П. П. Давыдова в составе дивизиона сторожевых катеров, дивизиона катерных тральщиков и подразделения охраны рейда.

Одесские овровцы были моряки обстрелянные, прошедшие уже хорошую боевую школу. Многие из них отличились потом и в кавказских водах. Прибывший из Одессы дивизион сторожевых катеров вошел впоследствии в историю Черноморского флота как 4-й Краснознаменный Новороссийский.

Тогда же пришел в нашу базу будущий знаменитый командир этого дивизиона Н. И. Сипягин. В то время он еще командовал катерным тральщиком Каховка, пере оборудованным из портового буксира.

Начальником гидрографического района был переведен в Новороссийск занимавший такую же должность в Одессе капитан-лейтенант Б. Д. Слободяник. Гидрографы внесли свой вклад в славную Одесскую оборону, проявив много изобретательности при обеспечении подхода судов к осажденному порту, а также к берегу у Григорьевки при высадке десанта.

Командовавший Одесской военно-морской базой контрадмирал И. Д Кулешов возглавил новую - Туапсинскую базу, выделенную из состава НВМБ, приняв от меня отошедшие к ней корабли и флотские объекты на побережье от Джубги до Адлера Знакомиться с соседом не понадобилось: Кулешова я знал на Дальнем Востоке раньше он тоже был подводником, командовал дивизионом, бригадой. А Бороденко служил вместе с ним на Черном море.

Во второй половине октября в руках врага оказалось северное Приазовье с Бердянском, Мариуполем, Таганрогом. Через Керченский пролив потянулись к нам перегруженные пароходы, баржи, сейнеры, покидавшие Ростовский порт. Но острее всего была сейчас тревога за Крым.

В Крыму - Севастополь, главная база Черноморского флота, город русской морской славы. Там и другие наши порты, основные аэродромы флотской авиации. Крымский полуостров, выдвинутый к центру Черного моря, словно самой природой предназначался господствовать над ним...

Для защиты Крыма и Севастополя на флоте формировались новые части морской пехоты. В том числе в Новороссийске - 8-я бригада. Командиром ее был назначен наш начарт полковник В. Л. Вилыпанский.

Приказ отправлять бригаду в Севастополь поступил раньше, чем ее смогли снабдить всем положенным. В тот день стало известно, что оборона на Ишуньских позициях прорвана и гитлеровцы продвигаются в глубь Крыма. Один батальон взял на борт крейсер Красный Кавказ. А когда грузились на транспорты остальные, пришло известие: Севастополь объявлен на осадном положении.

Бригада поспела в Крым вовремя. Она явилась самой крупной из тех спешно сколоченных флотских частей, которые вместе с береговыми артиллеристами не дали гитлеровцам с ходу ворваться в Севастополь.

В Новороссийске в это время находился по пути в Крым заместитель наркома и начальник Главного политуправления ВМФ армейский комиссар 2 ранга И. В. Рогов. Тогда я встретился с ним впервые, будучи, однако, же наслышан о том, какой это решительный, а подчас и крутой человек.

Характер Рогова мы с Бороденко почувствовали, получив крепкую нахлобучку за то, что морские пехотинцы следовали в порт на не замаскированных от наблюдения с воздуха машинах. Мы действительно заботились больше всего о том, как побыстрее посадить бойцов на суда. Фашистские бомбардировщики тогда появлялись еще далеко не каждый день, но обычно в одни и те же часы, которые были у нас на особом учете.

Отправке бригады Вилынанского вражеская авиация не помешала. А вот после того, как транспорты ушли, произошел сильный налет во внеурочный час. С этого времени налеты вообще участились, повторяясь иногда по нескольку раз в день. Авиация противника явно начала действовать с каких-то более близких к нам аэродромов, - вероятно, крымских.

Одна ранняя утренняя тревога застала меня на пришедшем ночью крейсере Ворошилов. Крейсер сразу привлек внимание фашистских летчиков, прорвавшихся к порту. Корабль отбивался всеми своими зенитными средствами, старались защитить его и батареи на берегу. Однако две бомбы - хорошо еще, что не очень крупные, - все-таки попали в крейсер. Убитых на борту не было, раненых - двое. Но корабль получил повреждения, вызвавшие временный выход его из строя. С наступлением темноты его повели на буксире в Поти.

Наступило седьмое ноября. Никогда еще Советское государство не встречало исторический день своего рождения в такой обстановке, как в 1941 году. Бои шли под Москвой, враг блокировал Ленинград, захватил почти всю Украину, ворвался в Крым...

Но, несмотря ни на что, в нашей столице состоялся традиционный военный парад в честь Октябрьской годовщины. Кажется, никто его не ждал. О нем и не думалось: до парадов ли, если Москва - прифронтовой город! И все-таки он состоялся.

Трудно выразить, что мы испытали, услышав в то утро трансляцию с Красной площади. Это относится к самому незабываемому из пережитого за войну, к тому, что остается с тобой навсегда.

- Раз там парад, значит, Москва держится крепко! - счастливо прошептал кто-то из командиров, сгрудившихся вокруг радиоприемника в штабе, когда мы уверились, что действительно слушаем передачу с Красной площади, где только что выступил Сталин.

Я видел, как светлели лица товарищей. Вопреки малоутешительности оперсводок этого дня, на душе становилось веселее. Парад в Москве сделал праздник праздником, прибавив каждому уверенности, сил.

Поздно вечером мы получили приказ командующего с изложением директивы Ставки Военному совету Черноморского флота. Основной ее пункт гласил: Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами. Это требование вносило в боевые задачи черноморцев ту предельную ясность, при которой, как бы ни было трудно, не остается места никаким колебаниям и сомнениям.

Был в директиве Ставки и пункт, касавшийся непосредственно нас:

Базой питания Севастопольского оборонительного района установить Новороссийск.

Тут не говорилось чего-либо нового - снабжение Севастополя шло в основном через Новороссийский порт с самого начала. Но подтверждение этого факта в документе Верховного Главнокомандования как бы подчеркивало нашу ответственность.

Прорыв врага в Крым очень осложнил обстановку на морских путях между Кавказом и Севастополем. Получив новые аэродромы, неприятельская авиация начала действовать против наших конвоев гораздо активнее и более массированно. Крымские берега, к которым раньше прижимались суда, перестали служить им защитой. Конвоям предписывалось теперь брать курс сперва на юг и лишь затем, удалившись от побережья, поворачивать на запад.

Предпоходные инструктажи у капитан-лейтенанта Писарева часто превращались в своеобразные семинары боевого опыта. Капитаны транспортов и командиры кораблей-конвоиров рассказывали о своих действиях в прошлом рейсе, разбирались поучительные примеры уклонения от бомб и торпед, бралось на учет и то, о чем только что донесли с моря по радио или сообщили штабы других военно-морских баз. Так вырабатывалась тактика, отвечающая конкретной обстановке, совершенствовались походные ордера и вся организация конвойной службы.

Но иногда самым трудным было вывести транспорты из Цемесской бухты: фашистские самолеты из ночи в ночь забрасывали ее магнитными и акустическими минами.

Мы обезвреживали их всеми способами, какие успели освоить. И все-таки случалось, что вражеская мина срабатывала вдруг там, где о ее присутствии даже никто и не подозревал. Как-то утром раздался сильный взрыв в гавани - такой, что вздрогнуло, как от подземного толчка, и здание штаба. Минуту спустя доложили: вблизи Западного мола, в том месте, где обычно стоял находившийся сейчас в море крейсер Красный Крым, подорвался катер с Красного Кавказа. Погибли помощники командира корабля и боцман...

Никто не мог поручиться, что мины, сброшенные над бухтой при очередном налете, учтены все до одной. Но и учтенных хватало - на рабочей карте командира ОВРа П. П. Давыдова порой накапливалось угрожающе много нестертых кружочков с буквой М.

Капитан 3 ранга Давыдов тщательно обводит красным карандашом участки акватории, опасные для плавания, и на карте образуется плотный барьер, отгораживающий порт от моря.

Явившись с картой ко мне, Петр Павлович докладывает:

- Разрешить выход кораблей пока не могу.

Я понимаю: это не перестраховка. Давыдов знает меру своей ответственности. Но на транспортах, которые надо сегодня отправить, - боеприпасы и маршевое пополнение для Севастополя...

Мы вместе садимся к карте и решаем, какие участки нужно во что бы то ни стало сделать проходимыми. Изломанной линией прокладывается маршрут выхода из бухты, представляющийся в данный момент наиболее надежным. Потом этот маршрут не раз проверяется рейдовыми катерами. К назначенному часу выставляются, где необходимо, вехи. Но, провожая вечером конвой, мы сознаем, что идем на риск слишком узок и извилист относительно безопасный коридор...

Очередной маршевый батальон был погружен на Украину - бывший пассажирский теплоход (в тридцатые годы на нем ходили вокруг Европы ударники первых пятилеток, премированные заграничным путешествием). Минная обстановка была сложной, но не сложнее, чем во многие другие дни. Фарватер неоднократно проверен.

Вернувшись из порта в штаб, я следил с балкона, как Украина выходит из гавани. Солнце только что село за море. Двухтрубный теплоход четко вырисовывался на фоне яркого заката. И едва он начал разворачиваться за молами, как справа от судна поднялся столб вспененной воды. Затем донесся звук взрыва...

Издали нельзя было понять, на каком расстоянии от борта он произошел. Но я видел, что транспорт не тонет и не кренится - только остановился. И еще до того как с Украины приняли первый семафор, от сердца немного отлегло.

Как потом выяснилось, капитан чуть-чуть, на какие-то секунды, запоздал начать поворот влево. Этого оказалось достаточно, чтобы сработал механизм мины, таившейся на дне справа по курсу. Взорвалась она не так уж близко, и корпус транспорта выдержал гидравлический удар. Но от встряски сдвинулись механизмы, не проворачивался гребной вал. Судну требовался серьезный ремонт.

Буксиры ввели Украину обратно в порт. Бойцы маршевых батальонов сгрудились на палубах. Не трудно представить, как хотелось солдатам, попавшим в такую передрягу на первой же миле плавания, скорее сойти на твердую землю. Но им все равно предстоял опасный морской переход - не на этом судне, так на другом, не сегодня, так завтра...

Вскоре в Цемесской бухте подорвался на немецкой мине еще один вспомогательный тральщик. После каждого такого случая вновь и вновь возникал мучительный вопрос: все ли было сделано, чтобы этого избежать? Смириться с тем, что корабли гибнут или получают повреждения, надолго выводящие их из строя, невозможно и на войне.

Плавание в районах минной опасности потребовало от командиров и капитанов особых навыков. Учиться приходилось и на ошибках, промахах, необходимый опыт давался не сразу. Время, о котором идет сейчас речь, было периодом упорного его накапливания. И скоро этот опыт стал очень ощутим, позволил плавать увереннее.

На Кавказ перебазировался в середине ноября начальник штаба флота контр-адмирал Иван Дмитриевич Елисеев. В условиях, когда Севастополь, где оставались командующий и Военный совет, стал осажденной крепостью, сделалось необходимым, чтобы начальник штаба - первый заместитель командующего находился на Большой земле. Много вопросов, по которым раньше надо было докладывать в Севастополь и ждать оттуда ответа, стало быстро решаться на месте. Способствовали этому и личные качества И. Д. Елисеева, человека, любящего во всем ясность и определенность и великолепно знающего Черноморский театр.

Запасной флагманский командный пункт оборудовался под Туапсе, а на первое время Елисеев устроился у нас в Новороссийске. Командиров, привыкших к самостоятельности, иногда сковывает постоянная близость старшего начальника. Но с контр-адмиралом Елисеевым я этого не чувствовал. Вот уж кому не было свойственно ни вмешиваться без нужды в действия подчиненных, ни опекать их. В то же время я знал, что всегда могу обратиться к Ивану Дмитриевичу не только за указаниями, но и просто за советом.

Одновременно с начальником штаба прибыл на Кавказ дивизионный комиссар И. И. Азаров - один из руководителей Одесской обороны, назначенный затем вторым членом Военного совета Черноморского флота. Он стал проводить много времени в частях нашей базы, уделяя особое внимание всему, что касалось организации морских перевозок, службы конвоев.

От Ивана Дмитриевича Елисеева мы подробнее узнали о последних событиях под Севастополем, когда гитлеровцы пытались овладеть им с ходу, а строительство оборонительных рубежей далеко еще не было закончено, да и не хватало войск, чтобы их занять.

- Приморская армия где-то в горах, и неизвестно, в каком состоянии она оттуда выйдет, - рассказывал Елисеев об этих критических днях. - В Севастополе же всего два морских полка да несколько отдельных батальонов... Верили, что не опоздает из Новороссийска бригада Вилыпанского, но надо было изыскать и поставить на рубежи перед городом еще хотя бы пять тысяч штыков. Людей для новых батальонов брали где только можно, на формирование давали буквально часы - немцы-то уже в Евпатории, в Бахчисарае!.. На штурмовку фашистских колонн бросили все наличные ястребки, зенитные батареи выдвинули против танков. Ну и, конечно, поддержали свои заслоны всей мощью береговой артиллерии, а затем и огнем кораблей. Кажется, сделали все мыслимое, и фашисты поняли: прорваться к Севастополю не так-то просто!

Противник, остановленный на подступах к городу, вынужден был подтягивать резервы. К тому времени, когда он возобновил атаки, у севастопольцев уже прибавилось сил - подоспела Приморская армия генерала И. Е. Петрова. За несколько дней сухопутная оборона главной базы была приведена в стройную систему, способную выдержать длительный натиск врага. На выступе крымской земли, оставшемся далеко за линией фронта, возник Севастопольский оборонительный район - СОР. Командование им Ставка возложила на вице-адмирала Ф. С. Октябрьского.

Кроме севастопольского плацдарма в Крыму удерживался некоторое время керченский, куда отошла от Ишуни 51-я армия. Но организовать там прочную оборону ей не удалось. К 16 ноября ослабленные части армии оказались вынужденными переправиться на Таманский полуостров. В Тамань была эвакуирована и Керченская военно-морская база. Неширокий пролив, отделяющий Крым от Кавказа, сделался линией фронта.

С одной из последних партий эвакуированных керченцев добралась до Новороссийска Прасковья Ивановна. Я ждал ее из Севастополя, а она, оказывается, попала в группу командирских жен, которых отправили - еще до прорыва немцев у Ишуни - на Кавказ через Керчь, где они чуть не застряли. Прасковья Ивановна выглядела совсем больной, ее опять мучила астма. Я устроил ее в Архипо-Осиповке, по соседству с семьей Бороденко.

Потом поступило распоряжение эвакуировать семьи начсостава дальше в тыл, и мы с женой опять расстались.

Попытки переправиться на Кавказ через пролив, что считалось весьма вероятным, гитлеровцы тогда не предприняли. Опасность нависла над Кубанью с севера: 21 ноября фашистские войска овладели Ростовом-на-Дону...

В Новороссийске, как и в Краснодаре, был образован городской комитет обороны во главе с первым секретарем горкома партии Н. В. Шурыгиным. Членами комитета были утверждены второй секретарь горкома П. И. Васев (недавний 1лавный инженер порта), председатель горисполкома Н. Е. Попов, горвоенком, представитель НКВД, а также и я в качестве начальника гарнизона, которым стал еще в сентябре, когда из города отбыла на фронт дивизия Д. И. Томилова.

Новороссийск посуровел. Был введен комендантский час. На улицах появились кроме военных патрулей вооруженные гражданские. О том, какая нужна бдительность, лишний раз напомнил явно не случайный вражеский удар по городскому командному пункту МПВО: его только что оборудовали в неприметном, казалось бы, месте на окраине, а через несколько дней именно туда спикировала группа фашистских бомбардировщиков. КП уцелел, однако оставлять его там стало уже нельзя.

Штаб МПВО возглавил тогда старый черноморец Ф. М. Карнау-Грушевский, чья биография тесно связана с революционной историей Новороссийска. Он командовал в свое время отрядом моряков, присланным из Севастополя в помощь здешним красногвардейцам, был председателем судкома эсминца Фидониси - одного из кораблей, затопленных в Цемесской бухте в 1918 году, сражался против белых на Кубани.

Новороссийские предприятия уже давно работали на нужды фронта. На Красном двигателе изготовляли минометы, запасные части к танкам, на пуговичной фабрике - солдатские котелки. Теперь потребовалось, продолжая делать все это, подготовиться к защите самого города. И тысячи его жителей включились в начатое еще раньше строительство оборонительных рубежей.

К тому времени наш главный фортификатор П. И. Пекшуев успел побывать в Севастополе, куда посылался для ознакомления с опытом сооружения укреплений в горно-лесистой местности. Был взят на вооружение также севастопольский опыт защиты подступов к береговым батареям, маскировки различных базовых объектов.

Десант уходит в Феодосию

Оборонять Новороссийск на суше в сорок первом все-таки не пришлось. В конце ноября войска Южного фронта выбили фашистов из Ростова, где те продержались всего неделю.

Добрые вести начали поступать и с других фронтов. Вскоре развернулось мощное контрнаступление наших войск под Москвой. Спокойнее стало за Севастополь. Осадившие его гитлеровцы, как видно, выдохлись в безуспешных атаках и перешли к обороне.

10 декабря крейсер Красный Кавказ пришел из Севастополя под флагом командующего флотом. Слушая мой доклад о положении дел в Новороссийской базе, Ф. С. Октябрьский детально интересовался состоянием кораблей и вспомогательных плавсредств. Было приказано ускорить, как только можно, работы на судах, стоявших в ремонте.

Для чего понадобятся эти суда, Филипп Сергеевич не объяснял. Однако по некоторым признакам можно было предположить, что вероятнее всего - для десанта. Ну, а если десант, то, естественно, - в Крым...

Так оно и оказалось. Через несколько дней Иван Дмитриевич Елисеев информировал меня в общих чертах о готовящейся Керченско-Феодосийской операции.

Кроме Черноморского флота в ней участвовали две общевойсковые армии. Части одной из них - 44-й армии генерала П. Н. Первушина - стягивались к Новороссийску и Туапсе. Началась незаметная - по плану, в целом не известному никому из непосредственных исполнителей, - подготовка к посадке войск на суда.

Но первоначальный план претерпел изменения: отправлять войска понадобилось сначала в Севастополь. 17 декабря гитлеровцы вновь перешли там в наступление, и притом значительно более крупными силами, чем в ноябре.

18-го мы погрузили на транспорт Чапаев 15 тысяч снарядов для полевой артиллерии и 27 тысяч мин - все, что имелось в тот момент на новороссийских складах. На Абхазии отправлялись маршевые батальоны. Однако положение под Севастополем продолжало осложняться, и чтобы отстоять его, стала необходимой помощь иных масштабов. 20 декабря Ставка Верховного Главнокомандования решила послать туда часть войск, предназначавшихся для высадки в Восточном Крыму.

Тогда это решение дошло до меня в виде приказания контр-адмирала Елисеева немедленно грузить на корабли 79-ю морскую стрелковую бригаду полковника А. С. Потапова (она входила до этого в состав 44-й армии и готовилась для захвата Феодосийского порта).

Елисеев потребовал обеспечить погрузку бригады со всем вооружением в течение двух часов. Подразделения, подтянутые к порту, потоками растекались в разные его концы, к пристаням, где стояли крейсера Красный Кавказ и Красный Крым, эскадренные миноносцы Незаможник, Бодрый. Все эти корабли пришли в Новороссийск для участия в десантной операции, но теперь посылались в Севастополь

Для быстроты посадка на каждый корабль идет по нескольким трапам. Зенитчики размещаются наверху: если в море придется отражать атаки авиации, ни один ствол не будет лишним. На причалах не раз встречаю переходящего от корабля к кораблю командира грузящейся бригады Алексея Степановича Потапова, с которым познакомился дня два назад. Он в черном флотском бушлате, на ходу энергично размахивает правой рукой, а левую держит по шву: она у него малоподвижна после недавнего ранения. До войны Потапов преподавал в Училище береговой обороны, под Одессой командовал небольшим краснофлотским отрядом. А теперь ведет в бой только что сформированную бригаду - четыре тысячи штыков.

Когда корабли были уже полностью изготовлены к походу, в порт прибыл Ф. С. Октябрьский. Трехзвездный флаг командующего взвился на фокмачте Красного Кавказа. Тотчас началась съемка со швартовов.

На следующий день нам стало известно, что 79-я бригада благополучно высадилась в Севастополе. Поддерживаемая огнем кораблей, она вступила в бой на решающем участке, где враг прорвал фронт обороны. Тем временем подоспела стрелковая дивизия - также из состава 44-й армии, переброшенная другими кораблями из Туапсе. Солидные подкрепления, быстро доставленные с Большой земли, решили тогда судьбу Севастополя.

Но штурм его противником продолжался. Корабли, ушедшие с войсками, возвращались в Новороссийск с ранеными.

Руководство морской частью десантной операции, которая отсрочилась, но продолжала готовиться, перешло к И. Д. Елисееву. Оперативная группа штаба флота работала на КП нашей базы. Сюда же перешел со своими помощниками начштаба эскадры В. А. Андреев, невозмутимо спокойный капитан 1 ранга, не расстававшийся за любым делом со старой моряцкой трубкой. С ним мы согласовывали все, что касалось базового обеспечения кораблей.

Корабли и транспорты продолжали прибывать из южных черноморских портов. Их экипажи понимали, что предстоит большое боевое дело. Но куда и когда корабли пойдут из Новороссийска, не сообщалось пока даже командирам.

Общее ожидание сделалось особенно напряженным 26 - 27 декабря, когда до нашей базы дошли известия, что Азовская флотилия высаживает десантников на северное побережье Керченского полуострова. А корабли Керченской военно-морской базы, находившейся в Тамани, высадили подразделения 51-й армии в Камыш-Буруне, у Эльтигена. Там наступают, а что же мы? - это если и не высказывалось вслух, то у каждого читалось в глазах.

Между тем в Феодосийский залив уже ушли две подводные лодки из дивизиона Л. Г. Петрова. Подводники превратились в военных гидрографов: им было поручено выяснить навигационную обстановку, поставить где надо буи, а потом подать надводным кораблям условные сигналы для ориентировки при подходе к находящемуся в руках противника порту. На борту лодок находилась и небольшая группа настоящих гидрографов, которые имели (и с честью выполнили), в частности, такое задание: добраться до приметной скалы Корабль-камень, что поднимается из моря гранитным островком недалеко от Феодосии, и в нужный момент зажечь там ацетиленовый фонарь, заменив потушенный береговой маяк.

Высадить главные силы десанта в самой Феодосии - таков был замысел второго этапа операции, начавшейся с захвата плацдармов на севере и западе Керченскою полуострова.

Для кораблей и войск, сосредоточенных в Новороссийске, час действия настал 28 декабря. На крейсера Красный Кавказ и Красный Крым, на эсминцы Незаможник, Железняков, Шаумян и транспорт Кубань грузятся два стрелковых полка, назначенных вместо бригады Потапова в первый эшелон.

В полках свыше пяти тысяч бойцов. Корабли принимают на борт также артиллерию, боеприпасы, лошадей Немецкая воздушная разведка погрузку как будто не обнаружила. Самолеты-разведчики изо дня в день пролетают в одно и то же время - хоть часы по ним проверяй, и мы приспособились к их расписанию, стараемся не делать в это время ничего привлекающего внимание.

В сумерках, когда все остальные десантники уже на кораблях, подается команда на посадку штурмовому отряду. Триста моряков в ватниках, затянутых матросскими ремнями, размещаются на катерах-охотниках. У каждого автомат и хороший запас гранат. В группе, идущей на одном катере, - два-три пулемета.

Этим ребятам предстоит высадиться впереди первого эшелона десанта, чтобы расчистить ему путь, сократить потери. Их задача - захватить в Феодосии причалы, подавить ближайшие к воде огневые точки, всемерно облегчить прорыв в порт крупных кораблей. Командир штурмового отряда - старший лейтенант А. Ф. Айдинов, комиссар - политрук Д. Ф. Пономарев. Отряд формировался в нашем полуэкипаже, людей отбирали персонально, отдавая предпочтение добровольцам. Времени на подготовку было мало, но использовали его как будто неплохо.

В назначенный час покидают порт катера со штурмовым отрядом, миноносцы, выходят за боны крейсера. Посветив им, сколько надо, чтобы показать фарватер, гаснут лучики створных огней.

Много раз уже уходили из Новороссийска все эти корабли в тревожное ночное море. Но с таким боевым заданием - впервые. Порт, куда проложен их курс и где им надо быть на исходе ночи, через каких-нибудь восемь-девять часов, находится в руках врага...

Перед глазами встают лица командиров Красного Кавказа и Красного Крыма Алексея Матвеевича Гущина и Александра Ивановича Зубкова и других моряков, лица бойцов из штурмовых групп Айдинова и катерников новороссийского ОВРа, включенного почти целиком в отряд высадочных средств. Мысленно вижу начальника штаба эскадры Владимира Александровича Андреева с его неизменной трубкой - это он повел корабли с первым броском. А всей высадкой в Феодосии командует капитан 1 ранга Николай Ефремович Басистый, старый дальневосточник, тоже ставший черноморцем. Как хочется, чтобы все они вернулись к нашим причалам с победой!

Накануне над Керченским проливом бушевала снежная пурга. За день ветер утих, волнение моря всего два балла - это важно для малых кораблей и вообще для высадки. Но вот то, что совсем прояснилось небо, невыгодно - в воздухе враг силен.

На очереди - инструктаж готовящегося к выходу из базы конвоя. В портовой комендатуре собираются степенные капитаны крупных транспортов: К. Е. Мощинский со старого, но еще крепкого и очень вместительного парохода Ташкент, Г. И. Лебедев с Жана Жореса, А. С. Полковский с Красного Профинтерна, Е. М. Михальский с Ногина... Им представляют начальника конвоя капитана 3 ранга Г. П. Негоду, командира тральщика Защитник (он пойдет с тралом впереди) старшего лейтенанта В. Н. Михайлова, командиров других кораблей, назначенных в охранение. Объявляются походный ордер, ожидаемая обстановка на маршруте, условные сигналы...

Словом, все как обычно на таких инструктажах. Кроме одного: конвой готовится идти в Феодосию, где сейчас еще хозяйничают немцы. К тому времени, когда транспорты туда подойдут, порт должен быть очищен от врага. Войска, которые высадятся с этих судов, продолжат наступление, начатое первым эшелоном десанта. Так предусмотрено вступившим в действие планом операции.

Когда транспорты с войсками уходят, в порту становится непривычно пусто так не было давно. Пульс событий, развертывавшихся в ста с небольшим милях морского пути от Новороссийска, теперь сильнее всех в нашей базе ощущают связисты, обеспечивающие управление операцией. Связь накалилась добела!., ворчит Иван Наумович Кулик, убежденный, что в потоке передаваемых по всем каналам распоряжений, запросов, донесений есть немалая доля излишнего.

Смелый замысел высадки войск на востоке Крыма был осуществлен. 30 декабря 1941 года вся страна узнала об изгнании фашистских захватчиков из Феодосии и Керчи - двух больших крымских городов. По радио передавалось поздравительное послание И. В. Сталина командующему Кавказским фронтом (так стал с этого дня называться бывший Закавказский) и командующему Черноморским флотом. В нем говорилось, что войска генералов Первушина и Львова и моряки группы кораблей капитана 1 ранга Басистого положили начало освобождению Советского Крыма.

На следующий день стал очевидным окончательный провал декабрьского штурма Севастополя. Его защитники вновь выстояли, а гитлеровцам приходилось спешно оттягивать часть осаждавших город войск к Керченскому полуострову.

Как осложнится вскоре обстановка в Крыму, тогда трудно было представить. На пороге наступавшего 1942 года казалось, что на юге, да и не только на юге, близки новые победы над врагом.

От причалов Цемесской бухты

Перевозки для Крымского фронта

В новогоднюю ночь задул знаменитый новороссийский норд-ост, он же бора ураганный ветер с гор, который валит деревья и столбы, срывает крыши, а Цемесскую бухту превращает в кипящий котел.

Норд-ост быстро набрал такую силу, что не сразу удалось ввести в гавань Красный Кавказ, вызванный контр-адмиралом Елисеевым из Туапсе, куда крейсер только что пришел прямо из занятой десантниками Феодосии. А понадобился этот корабль для срочной переброски в ту же Феодосию дивизиона 85-миллиметровых зениток: ближайший аэродром находился пока в руках противника, и освобожденный порт оставался без прикрытия истребителей.

Мы еще не знали, в каком состоянии Красный Кавказ вышел из феодосийского боя. Когда он ошвартовался наконец в гавани, в глаза бросились заделанные подручными средствами пробоины от артиллерийских снарядов, следы пожара на палубных надстройках. Высаживая десант, крейсер подавлял вражеские батареи, бил прямой наводкой по бронепоезду, по танкам. При этом досталось и ему самому.

Думаю, что и контр-адмирал Елисеев, вызывая крейсер в Новороссийск, не имел доклада о полученных кораблем повреждениях. Впору было отменять его новый поход в Феодосию. Но, узнав, что отправить зенитный дивизион сейчас больше не на чем, командир Красного Кавказа А. М. Гущин заверил начальника штаба флота: экипаж задание выполнит.

Приняв на борт орудия с тягачами и боеприпасами, Красный Кавказ пошел в море, как идет в бой бывалый солдат, раненный, но оставшийся в строю, потому что без него обойтись трудно. До Феодосии крейсер дошел благополучно, несмотря на шторм. А уйти оттуда до рассвета, как планировалось, ему не удалось, и утром его атаковали пикирующие бомбардировщики. К прежним повреждениям прибавились новые, более опасные. Корабль дотянул до Туапсе на последних резервах плавучести, осев кормой в воду по орудийные башни. Об этом рассказал командир эсминца, который мы высылали для встречи и сопровождения возвращавшегося крейсера. Отбуксированный затем в Поти, Красный Кавказ надолго встал на ремонт.

Из новороссийских катеров-охотников, участвовавших в высадке десанта, почти каждый второй имел серьезные повреждения. Катера приходили с разбитыми рубками, с многочисленными пробоинами в бортах, заткнутыми чем попало, вплоть до краснофлотских роб. А эти корабли были позарез нужны для конвоирования транспортов, для выполнения других боевых заданий. От того, скоро ли они вернутся в строй, зависело многое.

В бригаде ОВРа был очень энергичный и разворотливый инженер-механик Леонид Георгиевич Сучилин. Подобно флагмеху базы В. С. Причастенко и начальнику техотдела А. А. Шахназарову, он принадлежал к людям, которые в трудной обстановке способны на большее, чем кто-либо может от них потребовать. Эти три инженера хорошо понимали друг друга и многого добивались сообща.

Слип бывших мастерских морпогранохраны вмещал, как уже говорилось, лишь два катера. Однако поочередный ремонт поврежденных катеров сейчас никого не устраивал. И Сучилин предложил лечить их прямо на одной из пристаней, где развернулась фактически новая судоремонтная мастерская. Охотники были тяжеловаты для имевшегося в порту плавучего крана, но после того как с катеров сняли все что можно, кран, попыхтев, начал поднимать их на стенку. А с рабочей силой помог город. Секретарь горкома партии Петр Иванович Васев сам ездил с Сучилиным по предприятиям, разыскивая умелых плотников (корпуса у охотников деревянные).

Больше всего беспокоило, как бы катера, поднятые на стенку, не пострадали от бомбежек. Поэтому особенно нажимали на заделку пробоин - остальное можно закончить и на плаву. Но ремонт вообще шел быстро - люди знали, как нужен каждый конвойный корабль. Снабжение войск, высаженных на Керченском полуострове и продолжавших там сосредоточиваться, потребовало крупных морских перевозок. Обеспечение их надолго стало основной задачей Новороссийской базы.

В Новороссийск прибыл в качестве постоянного представителя тыла Кавказского фронта (вскоре переименованного в Крымский) генерал-майор В. К. Мордвинов. Он контролировал поступление грузов по железной дороге и основательно на нас нажимал, добиваясь быстрейшей транспортировки их дальше морем.

Генерал Мордвинов служил еще в старой армии, в гражданскую войну командовал дивизией. Но с морем и кораблями этот многоопытный военный человек никогда раньше не соприкасался и первое время слышать не хотел, что с морской стихией тоже приходится считаться. За ссылками на непогоду он склонен был усматривать неорганизованность, недостаток чувства ответственности.

А зима на Черном море выдалась необычно суровая. Вновь и вновь принимался бушевать норд-ост. Много раз на дню я с опаской поглядывал на гору Колдун, которая, как известно всем новороссийцам, делает погоду в Цемесской бухте. Стоит повиснуть над Колдуном облачку - и можно уже не сомневаться: скоро задует бора. По тому, как ведет себя облачко, насколько закрыло оно вершину горы и как сползает по склонам, старожилы могут даже определить, когда именно этого ждать - через полсуток, через пять-шесть часов или вот-вот...

Бора доставляет Новороссийску много неприятностей во всякое время года. Но январские и февральские норд-осты - самые свирепые. Иногда даже стоянка судов в гавани становится невозможной - не держат никакие якоря и швартовы. В ту зиму один тральщик, не успевший вовремя уйти от Пассажирской пристани, ударило об нее так, что он тут же опустился на грунт и с большим трудом был возвращен потом в строй. Получали серьезные повреждения и суда покрупнее.

Услышав как-то от меня, что нельзя производить погрузку, пока не утихнет бора, генерал Мордвинов пожелал лично в этом убедиться. Что ж, пошли. Накатом захлестывало уже всю набережную. Если оступиться, того и гляди, смоет (такие случаи бывали). А схлынет волна - ноги примерзают к обледеневающим на ветру камням. Стоило немалого труда дойти до причалов в более тихой части порта, где суда кое-как удерживались на швартовых, подрабатывая машинами.

Стали подниматься на транспорт, а ветер задул вдруг так, что Мордвинову пришлось, чтобы не сбросило с трапа, оседлать пропитанный тавотом трос и вцепиться в него обеими руками. На борт он в конце концов взобрался, однако больше не настаивал на немедленном возобновлении погрузки.

Больших перебоев в отправке судов норд-ост все же не вызывал. Как только он утихал, портовики делали все возможное, чтобы наверстать упущенное. Понадобилось не слишком много времени, чтобы в этом удостоверился и представитель фронтового тыла, с которым у нас установилось полное взаимопонимание.

В начале 1942 года месячный грузооборот Новороссийского порта в полтора раза превышал довоенный. Не могу не сказать о людях, которые сделали это возможным. Еще в сентябре, когда перешло на морские пути все сообщение с Крымом, новороссийские портовики нередко обрабатывали до восемнадцати двадцати судов одновременно. Работа шла круглые сутки. Ночью, пока нет воздушной тревоги, неяркие синие лампочки освещали глубины трюмов, а их наружные края для ориентировки в темноте белились известью. Грузчики и механизаторы, разделенные на две смены (на третью людей не хватало), чередовались через десять - двенадцать часов. Основной персонал порта, в том числе весь инженерно-технический состав, перевели на казарменное положение. На подмогу портовикам приходила военные моряки.

При всей опытности начальника порта А. И. Петченко было все-таки трудно обеспечивать разгрузку и загрузку судов в сроки, которые диктовались обстановкой. Организация работ, сложившаяся в мирное время, оправдывала себя не всегда. Необычными часто бывали и сами грузы - боеприпасы, разного рода боевая техника, размещение которой на каждом судне требовало особого подхода. Свою специфику, еще мало кому знакомую, имела погрузка крупных воинских частей.

Словом, многое понадобилось организовать по-новому. Большую роль в этом сыграли военно-морской комендант порта Б. Я. Дерман (до войны - заместитель начальника Черноморского пароходства) и его помощник И. С. Беляев, ставший несколько месяцев спустя комендантом.

Война застала Ивана Сергеевича Беляева, старого азовского моряка, в Новороссийске, на переподготовке командиров запаса. Ему выпало обеспечивать тут вместе с администрацией порта первые отправки военных грузов на торговых судах. Знакомясь в июле с портовым хозяйством, я замечал его приметную высокую фигуру то на одной, то на другой пристани. Беляев, надевший военную форму после большого - с гражданской войны - перерыва, держался еще по-штатски. Докладывая, размахивал длинными руками, говорил торопливо, не умея, да, вероятно, и не считая нужным скрывать, что чем-то обеспокоен. А беспокойство не покидало его никогда, хотя Иван Сергеевич был отличным, предусмотрительным организатором.

Скоро в порту уже пользовались составленной Беляевым новой рабочей документацией, весьма простой и удобной. На каждый транспорт, который мог к нам прийти, была, например, заведена и находилась всегда под рукой учетная карточка с вычерченными в определенном масштабе трюмами, твиндеками, палубами. Это позволяло составлять еще до прихода судна детальный план размещения на нем очередного груза, реально определять необходимое для погрузки время.

Выручали беляевские карточки и в тех случаях, когда вместо одного транспорта приходил другой, что бывал нередко. Вошла также в обиход, как оперативный рабочий документ, учетная карта порта, которая всегда отражала фактическое состояние пристаней вплоть до повреждений при последней бомбежке.

Впоследствии к портовой комендатуре был прикомандирован мобилизованный капитан дальнего плавания А. Е. Данченко (после войны - начальник Черноморского пароходства, Герой Социалистического Труда). Он в свою очередь немало сделал для того, чтобы суда обрабатывались быстрее.

Стало правилом, что начальник порта, комендант и начальник конвойной службы лично встречают на причале каждый прибывающий транспорт - чтобы сразу уточнить состояние судна, выяснить нужды капитана, на месте всем распорядиться. А встретить любой военный корабль, будь то крейсер или тральщик, считали своим долгом начальник тыла базы капитан 2 ранга К. Масленников - опытнейший моряк, переведенный к нам из штаба флота, и представители всех отделов штаба, от которых командиру корабля могло что-нибудь понадобиться.

Так, между прочим, было заведено на Дальнем Востоке еще в мирное время. На войне это стало еще важнее - решать прямо у трапа, что должно быть сделано и что доставлено, чтобы корабль мог, как только понадобится, снова выйти в море.

Для переброски в Крым войск использовались и боевые корабли. В том числе крейсер Коминтерн, черноморский ветеран, один из первенцев Красного флота. К нему питал особую привязанность Иван Дмитриевич Елисеев, когда-то на нем служивший. Когда Коминтерн выходил из гавани, я знал, что начальник штаба флота откуда-нибудь провожает его взглядом. И прежде чем оторвать глаза от удаляющегося корабля, пожелает ем у, как живому существу: Счастливого тебе плавания, старик!..

Рейсы в Феодосию внезапно для нас прекратились в середине января: упредив готовившееся наступление войск Крымского фронта, враг снова захватил этот город. Один из катеров-охотников доставил в Новороссийск тяжелораненого генерала П. Н. Первушина, командующего 44-й армией, части которой отошли на Ак-Монайский оборонительный рубеж.

Никто не хотел верить, что Феодосия оставлена надолго. Но вернуть город было непросто. Окончательно его очистили от фашистских оккупантов лишь два года спустя.

С первым освобождением Феодосии, когда ее взяли штурмом с моря, связано много геройских подвигов, и большинство из них довольно широко известно. Хочется, чтобы не забывалось и то, что считалось не подвигом, а просто моряцкой работой на войне.

В ходе операции командиру тральщика Защитник было поручено самостоятельно высадить стрелковую роту станции Сарыголь - для перехвата дороги, по которой отступал противник.

Валил густой снег, и тральщик прошел вдоль 6epeгa, что называется, вслепую, но зато и незаметно для противника. Глубины все время замеряли лотом и шестами. У маленького катерного причала в Сарыголе глубина была заведомо меньше осадки тральщика. Днище уже заскрежетало по камням, а от носа корабля до причала оставалось еще метров восемь - сходни не подашь. Высаживать красноармейцев в воду? Но каково им будет потом на морозе и ветру?.. Командир корабля еще ничего не решил, когда к нему подошел боцман Столяренко и сказал, что уж если кому лезть в воду, то морякам - и держать сходни навесу, а где сходни кончатся, можно подставить солдатам плечо...

Так и сделали. Боцман и несколько краснофлотцев стояли почти по горло в ледяной воде (волны накрывали их и с головой) и держали на руках трап, по которому перебегали один за другим красноармейцы, преодолевая затем последние полтора-два метра кто по матросским плечам, кто прыжком. Все бойцы роты вышли на берег сухими. В ту суровую зиму это и в Крыму значило немало.

Слушая рассказ командира тральщика Виктора Николаевича Михайлова обо всем этом, я спросил, сколько времени пришлось матросам держать на руках сходни.

- Тридцать минут, - ответил старший лейтенант. - Кроме людей надо было выгрузить минометы, боезапас, харч...

Высадка роты обошлась без открытия огня, и, значит, для моряков это был не бой - работа. Сколько ее, тяжелой, опасной, но все-таки обыденной и, наверное, потому не очень запоминающейся, переделали за те дни матросы!

Суда с войсками и военными грузами стали принимать в Крыму Керчь и Камыш-Бурун. Объем перевозок продолжал увеличиваться, фронт постоянно торопил с погрузкой.

Заместитель наркома обороны Л.З. Мехлис, находившийся в Керчи в качестве представителя Ставки, вызвал туда контр-адмирала И. Д. Елисеева.

Мехлис спросил, обеспечат ли моряки доставку в Крым тяжелых танков КВ. Елисеев ответил утвердительно. Мехлис при нем позвонил по ВЧ И. В. Сталину и доложил, что отправлять танки KB в Новороссийск можно. Нетрудно представить, какую ответственность почувствовали мы в базе за выполнение новой транспортной задачи, когда Иван Дмитриевич, излагая ее, сообщил и эти подробности.

Первая партия танков ожидалась через четыре дня. Надо было прежде всего решить, на какие суда мы их погрузим. Ведь ничего похожего на современные десантные корабли, которые с ходу принимают боевую технику и легко выгружают ее даже на необорудованный берег, флот тогда не имел.

Можно перевозить танки в трюмах больших транспортов-сухогрузов. Так и отправлялись танковые батальоны в Севастополь. Но то были сравнительно легкие Т-26. Кранов, способных опустить в трюм, а потом извлечь оттуда такую махину, как KB, ни в Новороссийске, ни в Керчи не было. Сухогрузы с их вместительными трюмами отпадали...

Шахназаров, которому тут принадлежало решающее слово, предложил размещать KB на верхних палубах канонерских лодок. Пригодным он считал также транспорт Земляк - не очень крупный, но широкий и достаточно устойчивый.

Этот азовский грузовой теплоход был знаком мне с тех пор, когда он в числе других мобилизованных судов передавался в Новороссийске в ведение Военно-Морского Флота. На одной из пристаней порта еще лежал снятый тогда с Земляка последний мирный груз - марганцевая руда, предназначавшаяся заводу, который оказался уже за линией фронта. На теплоходе установили трал и две 45-миллиметровые пушки, и он стал называться вспомогательным тральщиком. А капитан Н. В. Хухаев, переведенный из запаса в кадры флота, был назначен на тот же корабль командиром в звании старшего лейтенанта.

При эвакуации Керчи в ноябре сорок первого Земляк пришел оттуда с сотнями раненых бойцов на борту и сам тяжело поврежденный. В корпусе насчитали до полусотни пробоин, была сбита грот-мачта, разрушена радиорубка, пострадал и гребной вал. У нас ждали ремонта другие суда, и Земляка отправили в Поти.

И вот он снова, как нельзя более вовремя, появился у нас в базе. Правда, еще не окончательно вылеченный - ремонт гребного вала и двигателей отложили до лучших времен... Прибыл и однотипный транспорт Тракторист. Началось спешное превращение этих судов в танковозы: трюмы загружались балластом, палубы покрывались настилом из железнодорожных шпал. К приходу состава с танками все было готово. Шахназаров не раз проверял свои расчеты. И все же пришлось поволноваться, когда первый KB пополз с пристани на пришвартованный к ней Земляк. Судно резко накренилось. Казалось, еще немного - и лопнут швартовы, а танк рухнет в воду... Но все обошлось благополучно, а при погрузке следующего танка такого крена уже не было: танкисты сообразили, как надо маневрировать скоростями при въезде на корабельную палубу.

Перевозка тяжелых танков была освоена и продолжалась весь февраль и март. Конвоированию судов с этим драгоценным грузом, защите его от вражеских ударов, естественно, уделялось особое внимание. Очень дорожили мы и нашими импровизированными танковозами.

Их удавалось уберегать от боевых повреждений. Но Земляк постепенно сдавал - сказывались его недолеченные старые раны. Транспорт ходил с гребным винтом, имевшим всего полторы лопасти, задыхались нуждавшиеся в переборке машины. Однажды Земляк, приняв на борт танки, не смог выбрать собственный якорь: не тянул движок... Собрату помог своим мотором стоявший рядом тральщик. Контр-адмирал Елисеев, видевший это, тут же объявил командиру корабля Хухаеву, что этот рейс будет последним и сразу после него - ремонт.

И все-таки пришлось отправлять Земляка в Камыш-Бурун с танками еще раз обойтись без него мы не могли. В том, действительно последнем перед ремонтом, рейсе его взяла на буксир канонерская лодка: свои машины отказывали совсем...

Скромный азовский теплоход, мобилизованный на военную службу, остался в моей памяти самоотверженным тружеником, делавшим свое дело, пока не иссякнут все силы. Его экипаж не блистал выправкой, но отличался высокой морской выучкой, большой любовью к своему кораблю и с честью прошел через все испытания войны. Настало время, когда Н. В. Хухаев снова поднялся на мостик гражданским капитаном. А теперь капитанит его сын Марк - на океанском теплоходе Аркадий Гайдар.

После того как наладилась транспортировка тяжелых танков, потребовалось перевезти в Крым еще более громоздкую и тяжеловесную технику: на Керченском полуострове понадобились железнодорожные паровозы.

Подобная задача уже возникала полгода назад в осажденной Одессе, откуда паровозы вывозились в один из ближайших портов в плавучем доке. Не будучи тогда знакомы с этим одесским опытом, в штабе Новороссийской базы пришли к той же мысли - использовать имевшийся на Кавказе плавдок водоизмещением 6 тысяч тонн. Вероятно, придумать что-либо иное было просто невозможно.

Кроме семи паровозов в доке поместилось полтора десятка четырехосных товарных пульманов, и чисто техническая сторона дела оказалась не слишком сложной. Грузились паровозы под парами, своим ходом входя в док по рельсам, соединившим его с пристанью так, как если бы это был предназначенный для перевозки железнодорожных составов паром. Весь вопрос состоял в том, как уберечь док на переходе от атак вражеской авиации.

Охранять его должны были тральщик капитан-лейтенанта Б. П. Фаворского и группа катеров-охотников. Зенитные орудия и пулеметы имелись также на буксировщиках и на самом доке. Однако в защите от ударов с воздуха важнейшую роль, наряду с огнем, играл маневр. А медленно буксируемый, неповоротливый док уклоняться от бомб и торпед совсем не мог. Цель же он представлял крупную, различимую и при плохой видимости.

Словом, тревог за эту проводку было немало. В штабе базы облегченно вздохнули, получив рано утром радиограмму, что конвой благополучно прибыл к месту назначения. В Керчи паровозы и вагоны были выведены на оборудованный рельсовыми путями причал металлургического завода имени Войкова.

Отбиваться от фашистских самолетов, не обнаруживших караван раньше, пришлось лишь на обратном пути, когда пустой док вели притопленным. Маленький ледокол Торос, который использовался в качестве буксира, пришел с десятками пробоин. Но док корабли охранения довели невредимым.

В конвоировании судов накапливался все больший опыт. Молодые командиры сторожевых катеров и тральщиков (в основном именно на эти корабли легла охрана нашего судоходства у кавказских берегов) действовали при отражении неприятельских атак решительно и инициативно. Научились и капитаны транспортов искусно уклоняться от вражеских ударов. Однажды фашистский торпедоносец подкараулил в сумерках Курск, шедший в Новороссийск из Камыш-Буруна с тысячей раненых на борту. Две торпеды были выпущены с короткой дистанции, но капитан успел сманеврировать так, что они проскользнули вдоль бортов, не задев судна.

Однако без потерь морские перевозки не обходились. Погиб в феврале транспорт Чапаев, многократно доставлявший в прифронтовые порты особо важные грузы, в том числе дивизион катюш в Одессу. Настигла вражеская торпеда большое судно Фабрициус, только что вышедшее из Цемесской бухты. Капитану удалось спасти людей и груз, посадив тонущий транспорт на мель вблизи мыса Утриш. Экипаж долго оставался на борту, надеясь, что будет спасено и судно, но тогда это оказалось невозможным. Такие потери были особенно тяжелы своей невосполнимостью: откуда могли взяться на Черном море новые крупные суда, пока шла война?

За зимние месяцы черноморцы и азовцы перевезли на Керченский полуостров около трехсот тысяч бойцов, пятнадцать тысяч орудий и минометов, столько же лошадей, огромное количество боеприпасов, продовольствия, фуража. Весьма значительная часть всего этого прошла через новороссийские причалы.

Своим чередом отправлялись конвои в Севастополь. Помимо маршевого пополнения и всякого рода довольствия для остававшегося в осаде гарнизона главной базы, туда были доставлены несколько артиллерийских полков.

В течение зимы из Новороссийска выходили на огневые позиции в Феодосийском заливе корабли, поддерживавшие своей артиллерией левый фланг Крымского фронта. Для этого использовались и эсминцы, и крейсера, и флагман Черноморского флота - линкор Парижская коммуна. Чтобы линкор с его двенадцатидюймовыми орудиями находился ближе к фронту, он в феврале и марте базировался у нас постоянно.

Часто появлялся в Новороссийском порту лидер эсминцев Ташкент - тезка погибшего в Феодосии старого транспорта. Это был новейший (он вступил в строй перед самой войной) и самый быстроходный на Черном море боевой корабль. Стремительный лидер посылали то со срочными грузами в Севастополь, то для огневых налетов по береговым целям под Феодосией или Судаком.

Ташкентом командовал капитан 3 ранга Василий Николаевич Ерошенко. Он пользовался репутацией командира смелого и удачливого, в высокой степени обладающего тем чувством корабля, которое позволяет мгновенно находить верный маневр в самой сложной обстановке.

Огонь по берегу из Феодосийского залива корабли вели по ночам. Подводники из отдельного дивизиона капитана 2 ранга Петрова помогали им точно выходить на огневые позиции, выставляя буи, как делали и перед высадкой десантов. Захватившие юг холода держались долго, и если на море штормило, корабли возвращались с боевых стрельб, обросшие до самых мостиков ледяным панцирем. Никогда не думал, что так бывает и на Черном море.

Мы не могли обеспечить крупным кораблям такую спокойную стоянку, как в далеких от фронта Батуми и Поти. К порту нередко устремлялись фашистские самолеты, в иные дни зенитчики линкора и крейсеров не отходили от орудий с утра до вечера. А при нелетной погоде досаждал норд-ост. Даже когда он не достигал ураганной силы и не выгонял корабли из гавани, в воздух поднимались тучи всепроникающей цементной пыли, от которой трудно защитить вооружение и технику. Наши тыловики старались хоть в какой-то мере возместить все эти тревоги и неудобства заботливым обслуживанием принимаемых на базовое довольствие кораблей. С величайшей готовностью делали для них все, что требовалось, и новороссийские рабочие.

За месяцы, прошедшие с тех пор как впервые возникла угроза прорыва врага на Кавказ и понадобилось готовиться к защите Новороссийска на суше, наша военно-морская база и город, все новороссийцы - военные и гражданские - стали как бы единым боевым коллективом. Чувствовалось это во всем.

Приведу лишь один пример. Среди грузов, перевозимых на Керченский полуостров, большое место занимали мука и фуражное зерно. Причем по условиям разгрузки в Керчи и Камыш-Буруне требовалось отправлять их обязательно в мешках. Насыпать же муку и зерно в мешки приходилось вручную: предназначенные для этого механизмы новороссийского элеватора были разбиты еще при осенних бомбежках. Заменить технику могли лишь сотни добавочных рук, и на элеватор стали приходить ученики городских школ - целыми классами во главе с педагогами. Когда отправлялись крупные партии зерна, они работали день и ночь, в три смены. Если не хватало мешков, ребята приносили из дома свои - только бы не задержались засыпка и погрузка, только бы отплыли в срок суда!

В городском Комитете обороны обсуждались предложения рабочих различных предприятий о дополнительной, сверх заданий, помощи фронту. Вагоноремонтники и паровозное депо взялись соорудить по бронепоезду (в порту нашлась для них старая корабельная броня, и эти бронепоезда ушли на фронт с экипажами, укомплектованными в основном моряками). На цементных заводах создали новый сорт быстрозатвердевающего цемента - специально для полевых укреплений, освоили производство сборных дотов.

С помощью города расширялось судоремонтное хозяйство нашего техотдела. Использовав оборудование, вывезенное из Одессы, и эвакуированных оттуда специалистов, Шахназаров пустил в ход новый цех в штольне у цементных заводов, защищенной от любых бомбежек. Ремонтные возможности базы увеличивал оставшийся у вас плавучий док - тот, в котором перевозили паровозы. Теперь уже не только малые суда, но и значительно более крупные, получившие боевые повреждения где-то вблизи Новороссийска, могли здесь же возвращаться в строй.

Наши инженеры по праву гордились спасением базового тральщика Груз. Взрыв авиабомбы у борта едва не переломил его надвое. С трудом доведенный до порта корабль сумели поднять на слип, куда ставились раньше лишь плоскодонные баржи. Тут выяснилось, что корпус тральщика вдобавок еще и сильно изогнут взрывной волной. Неприспособленность слипа для устранения повреждений такого рода не смутила докмейстера Долгова, руководившею корпусными работами. Усилиями судоремонтной роты и собственного экипажа корабль был восстановлен.

Вступавшая в свои права весна предвещала большие бои на сухопутных фронтах.

В апреле резко усилились вражеские воздушные валеты. Таких бомбежек - по нескольку раз в сутки - не было и в ноябре, когда гитлеровцы пытались наступать на Кубань от Ростова. Как видно, противник оценил значение новороссийских заводов и порта... Потом стало ясно, что эти удары по тылам Крымского фронта входили в подготовку наступления на Керчь, начатого фашистами месяц спустя.

Летчики-истребители и зенитчики, защищавшие базу и город, сражались геройски. С отражением апрельских налетов связан подвиг сержанта морской авиации Леонида Севрюкова: он врезался в строй юнкерсов, сбил один, до последнего патрона вел огонь по остальным, а затем пошел на таран и, разрубив фашистский бомбардировщик, погиб сам (Л. И. Севрюкову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза). Стойко держались, будучи части первыми объектами вражеских атак, батареи 62-го флотского зенитно-артиллерийского полка и подразделения девушек-зенитчиц, прикрывавшие цементные заводы.

Были в апреле 1942 года такие десять дней, когда на Новороссийск упало более полутора тысяч фугасных бомб и несколько тысяч зажигалок... О последствиях бомбежек в городе мне докладывал комендант Петр Давыдович Бородянский, человек, в чьем характере твердость и решительность сочетались с добротой и огромным вниманием к людям. Никогда не забуду, как он, внешне спокойно и без лишних слов, но с невыразимой душевной болью в глазах, доложил о гибели группы врачей и медсестер, ожидавших отправки в Севастополь: фугасная бомба попала в общежитие, где он сам только накануне заботливо их разместил... В другой раз, после ночи, когда пожарники и красноармейцы отстаивали засыпанное зажигалками здание городской библиотеки, комендант, закончив доклад, достал из кармана лоскут обгоревшей ткани и, развернув ее, показал тоже обгоревший комсомольский билет.

- Младшего политрука Ивана Никитина, - пояснил он. - Погиб вместе со своим другом Касаткиным. Выносили детей из жилого этажа над библиотекой, пока не рухнул пролет...

Это были его подчиненные, работники комендатуры.

В тот же день попал под бомбежку только что прибывший эшелон с боеприпасами - их готовились прямо из вагонов перегружать на суда. Состав загорелся, в вагонах начали взрываться снаряды. Дежурный по штабу базы послал на помощь железнодорожникам всех, кто оказался под рукой. Под руководством коменданта штаба мичмана Т. П. Кантарева (раньше он служил боцманом на эсминце) моряки расцепляли горящие вагоны, которые каждое мгновение могли взлететь на воздух, разгоняли их по свободным путям. Из бухты насосами качали воду.

Потом казалось почти чудом, что эшелон в основном уцелел. Люди, отстоявшие его, несомненно спасли также многое вокруг. В том числе и здание нашего штаба. Начиная с марта управление базой не раз переносилось при напряженной воздушной обстановке на 9-й километр. Но тот КП мы все еще считали запасным. Без крайней необходимости не хотелось переселяться в штольню из штаба на Стандарте, откуда видишь своими глазами - только выйди на балкон - все происходящее в порту и в бухте.

Загоралась и нефть в хранилищах Цемесской долины: бомбы повредили один из баков, И хотя насыпанный не так давно земляной вал не пустил огненный поток к другим бакам и вниз по долине, к порту, справиться с пламенем было нелегко. Вместе с городскими и портовыми пожарными его тушили команды МПВО, караульные подразделения, судоремонтная рота. Начальник тыла базы капитан 2 ранга Масленников вернулся в штаб черным от гари. В таком виде он и доложил мне о ликвидации пожара. При этом присутствовал прибывший в Новороссийск нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Нарком тут же распорядился о награждении отличившихся.

Город некоторое время оставался без основного источника пресной воды: был перебит Пенайский водовод. А из ущерба, нанесенного новороссийским предприятиям, самым существенным явилось разрушение механического цеха Красного двигателя - завода, выпускавшего разнообразную военную продукцию. Его директор Н. Н. Орлов, прекрасный организатор, мобилизовал коллектив на восстановление цеха, и через месяц Красный двигатель снова работал на полную мощность.

Кстати сказать, этот завод был первым в Новороссийске, где с общего согласия рабочих ввели такое правило: при объявлении в городе воздушной тревоги работа не прекращается, пока свой пункт МПВО не подаст особого сигнала, означающего, что вражеская авиация приближается к данному району, только тогда все быстро уходят в убежище.

В конце концов гитлеровцам пришлось довольно надолго отказаться от массированных дневных налетов: наша авиация и зенитчики сбивали над Новороссийском все больше фашистских самолетов. Тактика врага изменилась бомбардировщики пытались прорываться небольшими группами, чаще всего в предвечерние часы.

Однажды они появились над портом, когда я шел с Лесной пристани, от подводников, на Элеваторную. Еще не разглядев, откуда заходят самолеты, услышал голос командира охраны рейда капитан-лейтенанта Каткова: Товарищ капитан первого ранга, идите сюда! Он звал меня к вырытой неподалеку щели, куда бежал сам. Но меня почему-то потянуло в другую щель. Едва спрыгнул в нее, как засвистели бомбы.

Высунувшись минуту спустя, я увидел вблизи щели Каткова свежую воронку. Засыпанную щель быстро откопали. Подобные случаи уже бывали, и большей частью людей, которых завалило землей, находили живыми. Но спасти Каткова не успели?

Командиром охраны рейда стал старший лейтенант И. Д. Данилкин, с которым читатель еще встретится.

В это же время в нашу военно-морскую базу был назначен новый начальник штаба капитан 2 ранга Александр Иванович Матвеев - в прошлом подводник, знакомый мне с тридцатых годов по Тихому океану.

События второго военного лета начались не так, как думалось: 8 мая гитлеровцы перешли в наступление на Керченском полуострове. Какое положение создалось там через несколько дней, мы поняли из поступившего 13 мая приказания главкома Северо-Кавказского направления маршала С. М. Буденного: прекратить всякую отправку грузов в Керчь и немедленно направить туда весь тоннаж, пригодный для переправы через пролив.

Вытеснение наших войск с Керченского полуострова резко ухудшало общую обстановку на юге. Что и как там, под Керчью, произошло, известно теперь всем, кто интересуется военной историей. Но тогда потерю, да еще такую быструю, большого и бесперебойно снабжаемого плацдарма в Восточном Крыму трудно было объяснить даже самому себе. Как ни силен враг, неужели, думалось, нельзя было не дать ему вновь вернуться туда, откуда его выбили?..

И снова с мучительной остротой вставал вопрос, казавшийся после Керченско-Феодосийского десанта окончательно снятым: как же будет с Севастополем?

Одиссея подводных транспортов

За две-три недели до керченских событий в Новороссийске побывал командующий флотом, впервые с дека при отлучившийся из Севастополя на Кавказ.

У нас в базе Ф. С. Октябрьский захотел посмотреть новые береговые батареи и по пути туда в машине (он любил обсуждать волновавшие его вопросы не в кабине те, а на ходу, в движении) заговорил о положении с перевозками в Севастополь.

Обеспечивать их становилось все труднее. Относительное затишье на сухопутных рубежах вокруг осажденного города, наступившее после того как часть фашистских войск отвлек Керченский полуостров, отнюдь не сопровождалось затишьем на морских путях, связывающих СОР с Большой землей. Прекрасно понимая, что значит для севастопольцев регулярное снабжение, гитлеровцы все время наращивали силы, действовавшие против наших конвоев.

Впору было задуматься: надолго ли - учитывая неизбежные потери - хватит наличных транспортных средств? Еще в марте пришлось отказаться от посылки в Севастополь тихоходных, не достаточно маневренных судов. Находясь в апреле на Черном море, нарком Н. Г. Кузнецов приказал планировать каждый рейс в главную базу как самостоятельную операцию. Фактически так оно уже делалось. А маршевое пополнение для СОР и важнейшие грузы, особенно орудия и боеприпасы, отправлялись большей частью на боевых кораблях - эсминцах, лидерах, крейсерах.

Командующий флотом вспомнил последнюю потерю на севастопольской коммуникации: торпедоносцы потопили возвращавшуюся на Кавказ Сванетию отличный транспорт, бывший пассажирский теплоход. На борту его находились эвакуируемые на Большую землю раненые. Корабли охранения спасли и доставили в Новороссийск около ста пятидесяти человек, погибло вдвое больше...

- Как ни меняй маршруты, они остаются в зоне действий немецкой авиации, говорил Филипп Сергеевич. - И зенитным огнем от нее отобьешься не всегда, а наши истребители могут прикрыть корабли лишь в нескольких десятках миль от своего берега... - Он обернулся ко мне и невесело спросил: - Как же дальше будешь нас в Севастополе кормить?

И, не дожидаясь ответа, продолжал:

- Скоро, вероятно, станет еще труднее прорываться к нам и уходить обратно - враг бьет на срыв снабжения... Так что надо иметь на крайний случай нечто более надежное, чем надводные корабли. Вот я и думаю: не пора ли на время превратить в транспорты часть лодок? Что ты на это скажешь, Георгий Никитич, как старый подводник?

Вопрос не явился неожиданным. Если не выходить за пределы зависящего от флота, поиск новых способов доставки в Севастополь хотя бы самых важных грузов обязательно приводил к подводным лодкам. Я сказал, что такое использование их считаю сейчас вполне назревшим и непреодолимых трудностей тут не предвижу. Октябрьский был того же мнения и перевел разговор на обсуждение практических деталей дела.

Мне вспомнились стахановские походы наших щук на Дальнем Востоке, когда изыскивались возможности разместить на них как можно больше продовольствия, соляра и всего прочего. Теперь соляра можно было, наоборот, брать меньше нормы - только на обратный путь, увеличивая за счет этого количество перевозимого груза. Дополнительный резерв представляло освобождение лодок от ненужных в транспортных рейсах торпед. Примерные подсчеты показывали, что крупные лодки смогут принять до 70 - 80 тонн каких-то компактных грузов.

- Что ж, нельзя пренебрегать и этим, - заключил командующий.

Не знаю, с кем еще советовался Ф. С. Октябрьский, но перед тем как отбыть с Кавказа, он отдал приказ о немедленном выделении для грузовых рейсов Новороссийск - Севастополь пяти больших подлодок из бригады капитана 1 ранга П. И. Болтунова. Было определено, что перевозиться на них должны продовольствие, боеприпасы, ручное оружие, медикаменты.

Через несколько дней я встречал на Лесной пристани первую из этих лодок Д-4. Командир капитан-лейтенант Е. П. Поляков и военком старший политрук Д. М. Атран (знакомый мне еще по Находке, где он был политработником на одной из щук) доложили о готовности корабля к выполнению новой задачи.

Мы спустились в лодку. Командир, военком и инженер-механик Н. Н. Прозумешциков (спустя много лет после войны его дочь Галина стала олимпийской чемпионкой по плаванию) подробно рассказали, как подготовились к транспортным рейсам, как думают размещать на борту грузы. Лодку уже освободили от всего лишнего. В артпогребе оставили минимальный запас снарядов, в цистернах строго ограниченное количество соляра и пресной воды. Командир и комиссар серьезно позаботились также о том, чтобы экипаж, живший все время одним стремлением - топить вражеские корабли, осознал важность и ответственность предстоящих небоевых походов.

Вслед за Д-4 встала под погрузку Л-4. Две лодки приняли 114 тонн продовольствия. Контрольное погружение в гавани показало, что груз уложен правильно и не помешает маневрировать, быстро уходить под воду.

Эти две лодки пришли в Севастополь 9 мая, в тот самый день, когда в связи с наступлением противника на Керченском полуострове гарнизон СОР приводился в повышенную боевую готовность. Дальнейшее развитие событий подтвердило, что перевозка грузов на подводных кораблях была начата весьма своевременно.

Вслед за большими лодками стали посылать в транспортные рейсы и средние. Потом чрезвычайная обстановка заставила использовать таким же образом несколько малюток. На стоявшей в Новороссийске плавбазе Очаков разместился штаб подводных перевозок - оперативная группа во главе с начальником отдела подводного плавания штаба флота А. В. Крестовским. Тут же находились командиры обеих черноморских бригад подплава П. И. Болтунов и М. Г. Соловьев. Благодаря этому возникавшие в новом деле затруднения устранялись быстро.

Мы продолжали отправлять в Севастополь и надводные корабли. К ним я еще вернусь, а пока сознательно ухожу вперед, чтобы не прерывать рассказа о подводниках.

Главным грузом, поручавшимся им, стали боеприпасы - снаряды, мины, патроны, мелкие авиабомбы. Заполнив всем этим трюмы, торпедные аппараты и каждое свободное место в отсеках, лодки уходили, начиненные от носа до кормы взрывчатым веществом. Не так давно что-либо подобное, пожалуй, трудно было и представить. Но разве меньшему риску подвергались эсминцы, которые грузили десятки тонн снарядов для Севастополя не в погреба, занятые боезапасом для своих орудий, а просто в кубрики?

А затем потребовалось перевозить и еще более опасный груз - бензин. Он был необходим севастопольским ястребкам, защищавшим город от начавшихся перед новым штурмом яростных бомбежек, да и автотранспорту. И доставить его с Большой земли практически могли только подводники.

Само размещение жидкого груза в одной из балластных цистерн (несколько тонн на малой лодке и 20 - 30 тонн на большой) не представляло ничего особо сложного. На Тихом океане еще в тридцатые годы балластные цистерны щук заполняли соляром для увеличения радиуса плавания и сроков автономности. Однако бензин - не соляр. Надежно ли защитят лодку от его паров добавочные прокладки в вентиляционных клапанах балласта и предусмотренное продувание цистерн после откачки горючего - это могла показать лишь практика.

5 июня мы отправили в Севастополь первые 40 тонн бензина на подводных лодках Л-23 и Л-24, взявших, кроме того, 85 тонн боеприпасов и 50 тонн продовольствия. И сразу начали спешно готовить к перевозке бензина еще несколько лодок. Передавая мне приказание об этом, И. Д. Елисеев сообщил, что в Севастополе осталось автомобильного горючего на шесть дней, а авиационного на пять.

С 7 июня на севастопольских рубежах шли ожесточеннейшие бои. Из-за непрерывных бомбежек лодки разгружались уже не в Южной бухте, как сначала, а в Стрелецкой или Камышевой - за чертой города. Но и там разгрузка стала возможной только ночью, и если ее не успевали закончить к утру, лодка ложилась до следующего вечера на дно бухты. В таких условиях и дала себя знать неполная герметичность балластных цистерн: пары, остававшиеся от выкачанного бензина, проникали в отсеки. На двух или трех лодках дело дошло до взрывов, - к счастью, не катастрофических.

У Леонида Соболева есть новелла Держись, старшина... - о том, как на лодке, которая должна до наступления темноты лежать на грунте, вся команда, под воздействием бензиновых паров, впадает в тяжелое забытье и лишь один моряк остается в сознании и производит в назначенный час всплытие. Эта драматическая, хотя и с благополучным концом, история взята писателем из действительности тех дней - такой случай произошел на подводной лодке М-32.

21 июня она ушла из Новороссийска в Севастополь с боеприпасами в отсеках и авиационным бензином в балластной цистерне. На четвертые сутки малютка вернулась. Происшествие, чуть не приведшее к гибели корабля и людей, было уже позади. Спас лодку старшина Николай Пустовойтенко.

Как рассказали мне моряки этой лодки, к ее спасению был причастен также инженер-майор из строительною отдела флота, попавший на борт в качестве пассажира: он был ранен и подлежал эвакуации на Большую землю. Когда Пустовойтенко, приготовив корабль к всплытию, пытался привести в чувство хоть кого-нибудь из товарищей, чтобы было кому дать лодке ход, очнулись один краснофлотец и этот раненый пассажир. Встать на ноги он еще не мог, но по просьбе старшины начал повторять во всю силу голоса команды, которые тот подавал из центрального поста, И произошло то, на что рассчитывал бывалый старшина: привычные слова команд помогли еще нескольким морякам вырваться из дурманящего забытья. Уже открыв рубочный люк, обессилевший Пустовойтенко лишился сознания сам, но свежий воздух постепенно оживил всех...

В Новороссийске инженер-майора - фамилия его была Лебедь - сразу увезли в госпиталь, и тогда мы с ним не встретились. Но в 1943 году Иван Алексеевич Лебедь прибыл к нам в базу с другими военными инженерами для организации строительных работ на освобожденном Таманском полуострове. Впоследствии И. А. Лебедь стал генерал-майором инженерно-технической службы. В июне в снабжении Севастополя участвовали двадцать четыре подводные лодки. Служебные записи того времени восстанавливают в памяти дни, когда мы отправляли по четыре - шесть лодок одну за другой.

16 июня ушли из Новороссийска в Севастополь подводные лодки Щ-215, М-31, Л-23, Щ-212, А-4, Л-24.

17 июня вышли М-32, М-118, Л-4, Щ-214...

Лодки уходили поодиночке, тихо и незаметно. По фарватерам Цемесской бухты их вели за собой катера ОВРа, а дальше уже никто не сопровождал и не охранял.

Командиры старались подольше идти в надводном положении - этим выигрывалось время. Но погружаться приходилось все чаще: установив, что лодки ходят в Севастополь регулярно, гитлеровцы стали за ними охотиться. На три лодки, которые противнику удалось обнаружить в море за первую декаду июня, было сброшено более восьмисот бомб. А в конце месяца почти столько же бомб сбрасывалось в среднем на каждую.

20 июня мы напрасно ждали возвращавшуюся из Севастополя Щ-214. Не пришла она ни на следующий день, ни потом. Командира этой щуки капитан-лейтенанта В. Я. Власова я знал еще инструктором политотдела балтийской бригады барсов, а затем - политработником одной из подводных лодок на Тихом океане. Он был такого же склада как комиссар нашей Щ-11 Василий Осипович Филиппов, - скромный и твердый, близкий к людям. Перед войной Власов перешел на командные должности. Его лодка успешно действовала у западных берегов Черного моря, потопила не одно неприятельское судно. Поход в Севастополь, из которого лодка не вернулась, был ее первым грузовым рейсом. Щ-214 успела доставить защитникам города тридцать тонн боеприпасов и двадцать семь - бензина...

Несколькими днями позже погибла, завершая свой восьмой севастопольский рейс, подводная лодка С-32. Ею командовал капитан-лейтенант С. К. Павленко.

В отличие от надводных кораблей лодки выходили из Новороссийска в любой час суток. Стоянка их в базе нередко ограничивалась временем, которое занимали прием топлива и груза, зарядка батарей, срочный ремонт. Причем все это форсировалось как только можно: моряки, побывавшие в Севастополе, лучше чем кто-либо знали, как ждут там их вновь.

Раз я пришел на щуку, только что вернувшуюся в Новороссийск. Обратный переход дался ей тяжело. Но обступившие меня подводники говорили не об этом, а только о Севастополе.

- Вошли в Стрелецкую, а вокруг такое зарево, будто и вода горит, рассказывал один старшина. - Едва ошвартовались, с берега командуют: Быстрее выгружайте снаряды, их на батареях ждут!..

Наибольшее количество грузов - 700 тонн - доставила в Севастополь за семь рейсов подводная лодка Л-23 капитана 3 ранга И. Ф. Фартушного. По шесть раз ходили туда Д-4, Л-4, Л-5. Командир последней капитан-лейтенант Алексей Степанович Жданов, впоследствии контр-адмирал, суровый на вид, а на самом деле душевный человек, был известен в черноморском подплаве высокой требовательностью. Его лодка славилась тем, что с ней и на ней никогда ничего не случалось. Так было и во всех ее севастопольских походах.

Неизменно сопутствовала удача и командиру С-31 капитан-лейтенанту Николаю Павловичу Белорукову, тоже ставшему потом контр-адмиралом. Его лодка благополучно сходила в Севастополь пять раз.

Всего подводники совершили семьдесят пять транспортных рейсов в Севастополь - считая только доведенные до конца. На лодках было перевезено около двух с половиной тысяч тонн боеприпасов, более тысячи тонн продовольствия, более пятисот тонн бензина.

Если говорить отвлеченно, итог скромный. Но тогда это значило немало. И как не раз подчеркивал покойный Ф. С. Октябрьский, то, что доставили севастопольцам с Кавказа подводники, не доставил бы вместо них никто другой.

В июне 1942 года, когда гитлеровцы, развязав себе руки на Керченском полуострове, двинули всю двухсоттысячную армию Манштейна на третий штурм Севастополя, великий подвиг его защитников достиг своей кульминации, своей легендарной вершины. Причастны к этому подвигу и моряки тех надводных кораблей, а также транспортов, которые продолжали, наряду с подводными лодками, прорывать, казалось бы уже непреодолимую для них, вражескую блокаду.

Большинство этих кораблей и судов уходило из нашей базы, от новороссийских причалов.

После оставления Керчи новый натиск врага на Севастополь стал неизбежным. Но на флоте крепко верили, что черноморская столица и теперь выстоит. Был приказ командующего о том, что Севастополь должен удерживаться любой ценой. Применительно к морским перевозкам это означало: использовать для снабжения СОР каждое судно, которое имеет хоть какой-то шанс туда дойти. И потому на прорыв блокады до последней возможности посылались лучшие, самые быстроходные и маневренные транспорты - бывшие пассажирские лайнеры Грузия и Абхазия, сухогрузы Белосток и Серов.

Из этой четверки первым выбыл Серов. Ему в общем-то повезло: попав под бомбежку при разгрузке в Севастополе, транспорт получил большую пробоину, но сохранил достаточный запас плавучести и исправные машины. Пробоину кое-как заделали, и Серов смог вернуться в Новороссийск. Смелый капитан К. К. Третьяков и радовался, что его судно уцелело, и сокрушался, что для севастопольских рейсов оно больше не годится.

Тем интенсивнее использовались остальные транспорты, особенно Грузия и Абхазия. Вновь и вновь отправляли мы их в опасный путь со снарядами и продовольствием в трюмах, с маршевым пополнением (по тысяче и больше бойцов в каждом рейсе) на пассажирских палубах, в салонах и каютах.

Настала пора наиболее длинных в году дней. Вдобавок установилась обычная для черноморского лета малооблачная безветренная погода. Все это было на руку врагу. Каждый лишний светлый час означал для судов новые атаки бомбардировщиков. В штилевые ночи было удобно подкарауливать наши корабли торпедным катерам. Круглые сутки представляли опасность самолеты-торпедоносцы. Ни усиленное охранение, ни опытность капитана и конвоиров уже не могли в какой-либо мере гарантировать благополучное завершение рейса. Провожая транспорт, трудно было отделаться от мысли: дойдет ли он в этот раз, вернется ли?..

2 июня Абхазия разгружалась в Севастополе в обстановке , когда за несколько часов на город и бухты было сброшено две с половиной тысячи бомб. А Грузию 6 июня торпедоносцы атаковали одновременно с разных направлений, причем с судна успели заметить след шести выпущенных по нему торпед. И все же оба транспорта тогда вернулись, доставив на Большую землю еще несколько сот раненых севастопольцев.

Вернулись и сразу стали готовиться к следующему рейсу-прорыву, который для обоих транспортов оказался последним.

Абхазия погибла 10 июня во время разгрузки в Севастополе, у причала Сухарной балки. Ветер, предательски изменив направление, стал относить маскировочную дымзавесу, и судно обнаружили кружившие над бухтами фашистские бомбардировщики...

Не могу не привести две цифры. С начала войны Абхазия, помимо разных грузов, перевезла в осажденную Одессу, в Севастополь, в Керчь 65 тысяч бойцов и вывезла оттуда 32 тысячи раненых. Вот что сделал для фронта мирный курортный теплоход черноморского капитана Михаила Ивановича Белухи.

Тремя днями позже флот потерял Грузию. Прорвав блокаду еще раз, она получила уже вблизи Севастополя серьезные повреждения, но все-таки вошла в Южную бухту. Не успела только ошвартоваться - две бомбы с пикировавшего юнкерса попали в цель...

Потом до нас дошло, что снаряды поднимаются с Грузии водолазами и идут в дело. Эта опаснейшая - в условиях непрестанных бомбежек и обстрела - работа, должно быть, выглядела в Севастополе столь же естественно, как и го, что лучшие черноморские транспорты не переставали туда ходить, пока они держались на воде.

С середины июня морское сообщение с Севастополем поддерживалось исключительно боевыми кораблями.

Однажды Иван Дмитриевич Елисеев сообщил, что в Новороссийск прибудет для переброски на севастопольский плацдарм свежая стрелковая бригада. Новость обрадовала - для СОР выделено хорошее подкрепление, но в то же время и озадачила: на чем будем перевозить бригаду? Ташкента в базе не было. Лидер доходился форсированными ходами до того, что потребовался экстренный ремонт главных механизмов, и начальник штаба флота отправил его на неделю в Батуми. Стрелковую бригаду мог бы почти целиком взять на борт один из двух новых крейсеров, находившихся в южных базах. Однако рискнет ли командование таким кораблем?

Упреждая мой вопрос, Елисеев объявил, что за бригадой придет крейсер капитана 1 ранга М. Ф. Романова - Молотов. Этот корабль использовался для перевозки войск впервые. Крейсер прибыл под флагом командира Отряда легких сил контр-адмирала Н. Е. Басистого. Он простоял у нас полсуток, загружаясь орудиями и минометами, боеприпасами, продовольствием. Затем на нем разместились штаб 138-й стрелковой бригады и три тысячи бойцов. С этой же оказией севастопольцам посылалось оружие, которого тогда еще было мало: тысяча автоматов ППШ, несколько десятков противотанковых ружей.

Старпом крейсера капитан 3 ранга С. В. Домнин до мелочей продумал порядок форсированной разгрузки в Севастополе, позаботился не только о добавочных сходнях, но и об особых деревянных лотках - для быстрого спуска на стенку ящиков со снарядами. У нас в порту все это еще раз проверялось и прилаживалось.

На переходе Молотову пришлось отбиваться от торпедоносцев даже артиллерией главного калибра. В Севастополе он разгрузился и принял более тысячи раненых за неполных два часа, одновременно обстреливая позиции гитлеровских войск. И благополучно пришел в Новороссийск за остатками 138-й бригады и новой партией боеприпасов: ради того, чтобы доставить севастопольцам побольше снарядов, командование флота решило повторить рискованный транспортный рейс крейсера. В тот же день стало известно, что на транспортировку грузов для СОР переводятся все до одной исправные подлодки

Крейсер и во второй раз прорвался через все вражеские заслоны. Спустя сорок шесть часов после того, как Молотов и сопровождавший его эсминец Безупречный ушли, они снова были в Новороссийске. На обратном пути корабли, сбивая со своего следа неприятельскую воздушную разведку, так кружили по Черному морю, что эсминцу едва хватило топлива.

На наши причалы сошли вывезенные из Севастополя женщины и дети молчаливые, наверное, еще не вполне осознавшие, что они в безопасности, на Большой земле. Их прибыло не меньше тысячи, все налегке, почти без вещей. Как обычно, эвакуированных повели сперва на питательный пункт городского Комитета обороны, а оттуда - на вокзал, к приготовленному для них поезду.

Санитарные машины до утра перевозили с кораблей раненых. Усталый начмед базы Николай Васильевич Квасенко доложил:

- Сегодня поступило тысяча восемьсот шестьдесят восемь человек. Очень много тяжелых...

Подвиг Ташкента

Из Батуми пришел подремонтированный лидер Ташкент.

- Там неправдоподобно тихо, - рассказывал капитан 3 ранга Ерошенко. - За неделю забыл, как рвутся бомбы... - И как о само собой разумеющемся спросил: Когда мне в Севастополь?

Войска СОР усиливались еще одной бригадой - 142-й стрелковой. Для переброски ее предназначались Ташкент и два эсминца - Безупречный и Бдительный.

Оставалось еще сказать командиру Ташкента, что разгружаться в Севастополе придется не в Северной или Южной бухте, как обычно, а в Камышевой, где, как нам сообщили, оборудован временный причал. Войти в главные севастопольские бухты было уже нельзя: к концу второй недели июньского штурма враг ценою огромных потерь овладел Северной стороной...

Услышав про Камышевую, Ерошенко помрачнел. О том, что Северная сторона в руках немцев, еще мало кто знал, кроме моряков с только что возвратившихся из Севастополя кораблей. Для каждого, до кого доходило это известие, оно становилось тяжелым ударом. Так воспринял его и я сам.

Если фашисты на Северной, то, значит, они могут бить прямой наводкой из полевых орудий по Корабельной стороне и центру города, по Приморскому бульвару... О том, сколько город способен продержаться в таких условиях, не хотелось думать. Да и неприменимы были к Севастополю никакие обычные мерки. Разве не сочли бы раньше невозможным то, что уже свершили его защитники?

А по севастопольцам старались равняться все на флоте. Прежним представлениям о пределах возможного вряд ли соответствовало и то, что выпало экипажам Ташкента, Безупречного и Бдительного при перевозке 142-й бригады. Недаром о действиях этих кораблей в двадцатых числах июня 1942 года Адмирал Флота Советского Союза И. С. Исаков впоследствии написал, что примеров подобного боевого напряжения не знает история второй мировой войны на море.

Каждый из трех кораблей прорывался в Севастополь трижды в течение пяти суток. Они ходили по варианту кратчайшего направления - напрямик, максимально используя темное время суток, которого, однако, хватало лишь на последние десятки миль пути туда, разгрузку, прием раненых и на самое начало обратного перехода.

До меридиана Керченского пролива корабли сопровождали (и там же встречали) наши ястребки. Но наиболее опасной была как раз остальная часть маршрута вдоль побережья Крыма, на виду у противника, в непосредственной близости от его аэродромов и катерных баз. Тут исключалась какая-либо скрытность движения. Исключалась и взаимная поддержка: корабли шли по одному, с большим интервалом. Так что командиры могли полагаться только на собственные огневые средства и скорость хода. А больше всего - на решимость экипажей сделать все, что в человеческих силах, чтобы прорыв удался.

Эсминцы уходили с кубриками, забитыми снарядами, с сотнями красноармейцев на палубах. Приходили с сотнями раненых и эвакуируемых. Лидер брал по тысяче человек и больше. Перегруженность осложняла маневрирование и ведение огня и особенно устранение повреждений, которые могли появиться в любую минуту. Корабли многократно подвергались атакам бомбардировщиков, их преследовали торпедоносцы, подкарауливали торпедные катера, обстреливали на севастопольских фарватерах артиллерийские, а затем и минометные батареи. И все же они прорывались.

В своих воспоминаниях, изданных несколько лет назад, Василий Николаевич Ерошенко восхищается боевым порывом красноармейцев и командиров стрелковой бригады, которых перевозил Ташкент, их стремлением скорее попасть в Севастополь. Ерошенко рассказывает об одном старшем лейтенанте, не желавшем мириться с тем, что его батарея оставлена в Новороссийске до следующего рейса, и настойчиво требовавшем, чтобы ее погрузили немедленно.

С просьбами и требованиями такого рода армейцы обращались и ко мне. Сибиряки - так называл себя личный состав 142-й стрелковой бригады полковника Ковалева, формировавшейся где-то за Уралом, - запомнились в базе как люди, рвущиеся в бой. Тем, что их посылают в Севастополь, они гордились.

Но командир Ташкента не говорит о том, как рвался на севастопольский курс он сам. Всей душой стремились туда и его товарищи - капитаны 3 ранга П. М. Буряк и А. Н. Горшенин, экипажи всех трех кораблей. С поразительной быстротой устраняли они неисправности материальной части и другие помехи, способные задержать поход. Раз от раза ускорялась погрузка. Предупреждение, что выход может быть по обстановке назначен раньше намеченного срока, никого не заставало врасплох и воспринималось с каким-то особым, мужественным удовлетворением.

Задача на каждый из этих походов ставилась командирам кораблей от имени Военного совета флота. Во все существенные детали подготовки очередного рейса вникали контр-адмирал Елисеев и дивизионный комиссар Азаров.

Перед выходом в море Василий Николаевич Ерошенко и командир Безупречного Петр Максимович Буряк любили пошагать вдвоем по Элеваторной пристани (дальше этого причала они отлучались со своих кораблей разве что только в штаб базы). Их, должно быть, тянуло друг к другу, и они выглядели, как родные братья, оба кряжистые, широкоплечие, крепко сшитые, со спокойными, уверенными движениями. Сильные, могучие люди, словно рожденные для командирского мостика!

Помню, на этой же пристани член Военного совета флота Илья Ильич Азаров, поговорив с Буряком о предстоящем походе, спросил, не перевести ли временно на берег его сына Володю.

Шестнадцатилетний Володя Буряк с разрешения командира дивизиона стал на отцовском корабле юнгой, освоив обязанности наводчика зенитного автомата. Юнги и воспитанники - отчаянные и предприимчивые подростки, сумевшие всеми правдами и неправдами попасть на действующий флот, были и на других кораблях. Как-то в относительно спокойное время я собрал ребят, которые плавали на тральщиках и катерах нашего ОВРа, и пытался убедить, что им все-таки лучше бы учиться пока в школе. Предлагал организовать это так, чтобы они жили все вместе, на флотском довольствии (у большинства не было ни дома, ни родных), не расставаясь с морской формой. Но уговорить не удалось ни одного - мальчишки желали воевать.

Удалять отважных ребят с кораблей в приказном порядке не хотелось, тем более что моряки привыкли к ним, полюбили. И все же не место им было на кораблях, прорывающих со смертельным риском вражескую блокаду. Естественно, тревожился за них и Азаров.

На его вопрос о Володе капитан 3 ранга Буряк сперва попробовал отшутиться - разве, мол, теперь парня с корабля прогонишь? А потом сказал очень серьезно:

- Если я сейчас оставлю Володьку на берегу, что будет думать команда? Что командир не уверен, вернемся ли с моря? Нет, товарищ дивизионный комиссар, таких мыслей ни у кого быть не должно.

Наверное, весь этот разговор давно бы забылся, если бы поход, перед которым он происходил, окончился для Безупречного благополучно...

26 июня, через шесть с половиной часов после того как эсминец Буряка вышел из Новороссийска, корабль был атакован фашистскими бомбардировщиками и в него попали две крупные бомбы... В штабе базы узнали о беде из радиограммы командира Ташкента, адресованной одновременно в Севастополь и Новороссийск (Елисеев находился у нас). Лидер шел следом за Безупречным, с него увидели взрывы на горизонте, а затем, подойдя ближе, - плавающих среди обломков людей, над которыми кружили, расстреливая их из пулеметов, фашистские стервятники. Ташкент сам отбивался от атак с воздуха и застопорить хода не мог - это означало бы верную гибель, но Ерошенко просил разрешить ему задержаться в том районе моря до наступления темноты, чтобы тогда подобрать уцелевших.

Командующий флотом приказал командиру лидера следовать по назначению. Суровый приказ, однако иного быть не могло. На борту Ташкента находились подразделения стрелковой бригады, драгоценные для севастопольцев боеприпасы. Задержка на маршруте, даже если бы лидер и не потопили, означала, что в Севастополь он уже не попадет - июньская ночь коротка. А после того как не дошел туда один корабль, другому надо было дойти во что бы то ни стало.

И лидер, сбросив на воду все спасательные круги и аварийные плотики, пошел дальше, продолжая бой с самолетами. Потом Ерошенко писал в своих воспоминаниях: Люди с Безупречного видят нас. Вот целая группа издали машет взлетающими над водой руками. И машут они так, будто не зовут на помощь, а хотят сказать: Проходите мимо!

Такое могло и показаться. Но нет, не показалось - так было. Ночью в Новороссийск вернулась из Севастополя подводная лодка М-112, подобравшая в море краснофлотцев с Безупречного Ивана Чередниченко и Гавриила Сушко. Другая малютка спасла мичмана Миронова. Эти моряки рассказали, как они и их товарищи, боясь, что и лидер будет потоплен, если остановится их подбирать, сигналили ему, цепляясь за плавающие обломки, чтоб не задерживался, чтоб спешил в Севастополь...

Из солдат-сибиряков не спасся никто. Погибли и Буряк с сыном.

После гибели Безупречного мы еще больше тревожились за Ташкент.

Незадолго до полуночи радисты приняли сообщение, что лидер пришел в Камышевую. А через два часа - что он вышел оттуда. Около пяти утра поступила радиограмма с борта Ташкента: Обнаружен воздушной разведкой противника.

Проскочить в ясный летний день незамеченным лидер, разумеется, не мог. Появление самолета-разведчика, определившего его место, скорость, курс, просто означало, что налет бомбардировщиков последует в течение ближайшего часа. Истребители с кавказского берега могли прикрыть корабль значительно позже.

А налет оказался необычным: начавшись, он никак не кончался. Подвергаюсь непрерывным атакам бомбардировщиков, - доносил Ерошенко и в пять тридцать, и в шесть, и каждые двадцать - тридцать минут потом. Юнкерсы летели к кораблю бесконечной цепочкой - их аэродромы были близко и, вероятно, отбомбившиеся заправлялись и поднимались в воздух снова. Враг имел основания рассчитывать, что при таких атаках - без пауз, без передышек - цель, как бы она ни маневрировала, будет поражена.

Искуснейшему командиру пока удавалось уклоняться от прямых попаданий, но уйти от близких разрывов было, конечно, невозможно. И лидер начал получать повреждения: появились бортовые пробоины, вышло из строя одно котельное отделение, заклинило руль...

Это означало - необходима помощь! Пока радиограмма о том, что Ташкент теряет скорость и управляется машинами без руля, докладывалась контр-адмиралу Елисееву, два стоявших у нас в базе эсминца уже получили приказание готовиться к экстренному выходу.

Первым поднял пары Сообразительный, только что прибывший из Поти на замену Безупречного. Вслед за ним вышли Бдительный, несколько групп сторожевых и торпедных катеров, а из Анапы - спасательное судно Юпитер.

Положение Ташкента между тем ухудшалось. Ерошенко радировал, что скорость снизилась до двенадцати узлов, а атаки бомбардировщиков продолжаются. Иду самым полным, - доносил командир Сообразительного капитан-лейтенант С. С. Ворков. Однако карта показывала, как далеко еще до встречи кораблей. Не придет ли помощь слишком поздно?..

Елисеев в который раз связывается с авиаторами. Оттуда подтверждают: истребители наготове, летчики сидят в машинах. Ястребки могли бы уже долететь до Ташкента. Но... только туда - на обратный путь горючего не хватит. Лидер же приближался к кавказскому берегу все медленнее. Трудно было сказать, сколько еще времени понадобится, чтобы он, даже если не получит новых повреждений, дошел до досягаемой для истребителей зоны.

Но авиаторы нашли способ помочь Ташкенту раньше. Заместитель командующего ВВС флота генерал-майор П. П. Квадэ сообщил по телефону: навстречу лидеру вылетают Пе-2 - скоростные пикирующие бомбардировщики. Они не предназначены для воздушного боя, но сделают все, чтобы отогнать фашистов от корабля.

Пару петляковых повел командир эскадрильи Иван Егорович Корзунов. И они поспели вовремя. Вот как запомнилось это командиру лидера В. Н. Ерошенко:

... Самолеты несутся прямо на юнкерсов, строчат по ним из своих пушек. И семь или восемь фашистских бомбардировщиков, более крупных, но не таких поворотливых, шарахаются в сторону от этой стремительной пары, торопятся сбросить бомбы кое-как. У нас на палубе творится нечто неописуемое. Люди кричат, рукоплещут, целуются.

Так закончился четырехчасовой бой лидера с десятками бомбардировщиков. Они сбросили на корабль более трехсот крупных бомб, но уничтожить его не смогли.

Эсминцы и катера встретились с Ташкентом, когда его уже охраняли истребители. Он шел, едва держась на плаву. Чтобы довести лидер до базы, потребовалось в открытом море, в 27 милях от Новороссийска, пересадить с него на другие корабли около двух тысяч пассажиров. Большую часть их принял Сообразительный. Когда он подходил к причалу, швартовая команда едва добралась до своих мест: на палубе и надстройках стеной стояли люди - раненые солдаты в бинтах, женщины, дети... Теперь уже спасенные!

Убедившись, что на берегу все готово к их приему, иду навстречу Ташкенту на катере. Лидер входит в Цемесскую бухту на буксире у Бдительного. Сбоку, борт к борту с тяжело поврежденным кораблем, словно подставив ему плечо, движется Юпитер. Издали слышно, как работают его мощные помпы, но все равно палуба Ташкента едва поднимается над водой.

На мачте лидера - флаг командующего эскадрой. Контр-адмирал Л. А. Владимирский и военком эскадры бригадный комиссар В. И. Семин, перешедшие на корабль с торпедного катера, стоят на мостике рядом с командиром. На Ерошенко китель с орденом. И все на верхних постах - сигнальщики, зенитчики, вахта у буксирного конца - не в рабочем обмундировании, как обычно в море, а в синих выходных фланелевках, в первом сроке. Значит, шли в решительный бой, как на парад, как матросы Варяга... И в верности старой традиции русских моряков тоже черпали силы для подвига, который сегодня совершили.

Я не мог тогда знать подробностей отгремевшего боя. Не знал, как погибли трое котельных машинистов, предотвратив взрыв котла, как турбинисты управляли полузатопленными машинами, как зенитчики среди разрывов бомб заменяли деформировавшиеся от перегрева стволы автоматов, как в кают-компании, иллюминаторы которой уже скрылись под водой, корабельные врачи продолжали операции...

Но подвигом было уже то, что Ташкент, доблестно выполнив боевое задание, дошел, всем смертям назло, до Цемесской бухты. С оркестрами бы его встречать, с построением экипажей на всех кораблях по большому сбору, с орудийным салютом!

В той обстановке было, конечно, не до торжественных церемоний. В наступавших сумерках лидер осторожно подвели к Элеваторной пристани. Там уже ждали Шахназаров и другие инженеры техотдела, спешившие выяснить, какие работы на корабле нужно начинать немедленно.

Через день приехал из Краснодара, специально чтобы встретиться с экипажем Ташкента, командующий фронтом С. М. Буденный. На лидере он взобрался на орудийную башню, моряки обступили ее со всех сторон, и маршал говорил с ними тепло и сердечно, без всякой официальности. Поблагодарив ташкентцев за боевую службу, за помощь Севастополю, Буденный объявил, что все они будут награждены.

Наша судоремонтная рота готовила лидер к переходу в Поти - главные его раны можно было залечить только там.

Из полузатопленных кубриков корабля извлекли десятки тяжелых, намокших рулонов и тюков. Это были разрозненные части всемирно известной панорамы обороны Севастополя в 1854 - 1855 гг. Фашистские варвары разбомбили здание панорамы на Историческом бульваре. Все, что удалось спасти, севастопольцы погрузили на Ташкент. Но драгоценным холстам, вынесенным из огня, суждено Сыло побывать еще и в воде...

Заботу о знаменитом творении живописца Рубо, так неожиданно оказавшемся в Новороссийске, взял на себя заведующий гороно Петр Степанович Эрганов. Он перевез рулоны и тюки в одну из школ и организовал их просушку. Затем все было отправлено в глубокий тыл.

Через несколько дней события на севастопольском плацдарме подошли к трагической развязке.

На подводной лодке капитан-лейтенанта В. И. Иванова, которая, подвергаясь яростным атакам вражеских катеров и самолетов, шла так долго, не имея с нами связи, что ее чуть не посчитали погибшей, прибыли Военный совет и штаб Приморской армии. На причал сошел худощавый генерал-майор в пенсне - командарм Иван Ефимович Петров. Тогда я увидел его впервые.

- Под водой больше не плаваю, - говорил генерал, здороваясь с встречающими. - Ни в каком окопе не оглушает так при бомбежке, как тут. И все время откуда-то капало за шиворот...

Петров улыбнулся, но лишь на мгновение. Шутил он невесело.

В Новороссийске уже находились командующий флотом Ф. С. Октябрьский и член Военного совета Н. М. Кулаков. Их доставил на Большую землю последний взлетевший с мыса Херсонес самолет.

Радио передало специальное сообщение Совинформбюро об итогах 250-дневной обороны Севастополя. Приводились внушительные цифры неприятельских потерь, перечислялись разгромленные фашистские дивизии. Подчеркивалось, что железная стойкость севастопольцев явилась одной из важнейших причин, в силу которых сорвалось весеннее наступление противника на советско-германском фронте и он проиграл во времени.

Мы не знали тогда про разработанный в гитлеровской ставке план Эдельвейс план захвата Кавказа. Однако давно чувствовалось: фашисты, пока у них в тылу держится Севастополь, двинуться на Кавказ не решаются. И из-за этого не могли не срываться какие-то их планы на то лето. А половина его оставалась уже позади.

Но в те дни еще не думалось об общем значении отгремевшей Севастопольской обороны. Слишком горько было сознавать, что город, защита которого стоила стольких усилий и жизней, город, ставший символом стойкости и мужества, находится в руках врага. Мало с чем из пережитого за войну сравнимы тяжесть и боль этой потери.

Враг подступает с суши

Гитлеровцы использовали за Керченским проливом прежде всего высвобождавшуюся у них в Крыму авиацию - это почувствовалось уже в конце июня.

Противовоздушная оборона Новороссийска к тому времени стала сильнее. Образованный весной базовый район ПВО располагал пятью зенитными артдивизионами, получил радиолокационную станцию РУС - одну из двух, имевшихся на всем Черноморском флоте. Увеличилось число прикрывавших базу истребителей. Некоторые июньские налеты заканчивались тем, что враг терял за день до десятка бомбардировщиков, да и остальные обычно не подпускались к порту и заводам. Словом, дело обстояло уже не так, как в апреле.

Но все-таки тревожило, что у причалов скапливается слишком много заметных с воздуха целей. Тут оставались корабли, ходившие в Севастополь и не получившие пока других заданий. На то, чтобы они находились в передовой базе, понятно, могли быть свои причины (в последних числах июня готовилась, например, - для отвлечения сил противника от Севастополя - отмененная потом демонстративная высадка десанта на востоке Крыма). Однако стоял у нас и небоеспособный Ташкент, буксировка которого в Поти все откладывалась из-за штормов в той части моря, стояли выведенные из Севастополя вспомогательные суда.

При встрече с прибывшим 1 июля командующим флотом я доложил, что считаю необходимым поскорее увести из Новороссийска ненужные здесь сейчас корабли. Это волновало меня, томило какое-то недоброе предчувствие, и я, не сдержавшись, говорил возбужденно, резко, не так, как положено. Но мог ли я представить, что случится на следующий день!

К вечеру по приказанию Ф. С. Октябрьского было расписано, каким судам и куда надлежит уйти. За ночь успели увести только часть их. У Элеваторной по-прежнему стоял Ташкент, издали выглядевший совсем исправным - снова на ровном киле, с почти нормальной осадкой...

Утром мы условились с секретарем горкома партии Н. В. Шурыгиным вместе осмотреть подвалы Дворца пионеров, куда намечалось перенести командный пункт МПВО. В этих подвалах и застал нас внезапно начавшийся налет.

- Пляшут там, что ли? - проворчал, закидывая голову, Бороденко (он тоже был с нами), когда вдруг задрожали своды подземелья. В то же мгновение мы поняли: это наверху рвутся бомбы. Но ведь сигнала воздушной тревоги не было!..

Пока выбирались из подвала, оставалась еще надежда, что прорвались одиночные самолеты. Да куда там! Взрывы грохотали кругом, над городом - дым и пыль, а за набережной, в гавани, вздымались и оседали столбы пенящейся воды.

Ноги сами понесли к ближайшему входу в порт. Когда добежал, бомбы уже не падали. В стороне, над бухтой, шел воздушный бой - поднялись наши ястребки. Надсадно ревели запоздавшие, никому сейчас не нужные сирены.

Недалеко от причалов бросилось в глаза несколько крупных воронок. Торопливо оглядевшись, увидел лежащую на боку Украину - транспорт, только что отремонтированный после прошлогоднего подрыва на мине. У Лесной пристани осел на корму эсминец Бдительный. А на стенку Элеваторной медленно наваливался трубами и надстройками погрузившийся уже по палубу Ташкент. На причал выбирались из воды моряки, цепляясь за протянутые сверху руки товарищей.

Поспешив туда, я тоже протянул кому-то руку и, только когда перепачканный мазутом человек за нее ухватился, узнал Василия Николаевича Ерошенко. Он был сброшен взрывной волной с мостика и, едва ступив на причал, рванулся обратно, к кораблю, кажется еще не осознав всего происшедшего. Я удержал его за плечо. Командир, столько раз выводивший стремительный лидер из-под вражеских ударов, теперь уже не мог помочь своему Ташкенту.

- Остановились... - глухо произнес Ерошенко, тряхнув рукой.

- Ничего, достану вам другие, - машинально ответил я, поняв, что это он про часы.

Так бывает с людьми, потрясенными обрушившейся бедой: вырываются вдруг слова о чем-то совершенно незначительном. Иногда это помогает прийти в себя. Минуту спустя Ерошенко распоряжался на причале, руководя спасением команды.

... Ни один из прежних налетов на порт не имел таких тяжелых последствий: были потеряны лидер, эсминец, транспорт, разные мелкие суда. Другие корабли получили повреждения. Погибло больше ста моряков, три четверти из них - на Ташкенте. Слишком малой расплатой за все это выглядели три сбитых юнкерса.

Как же получилось, что полсотни вражеских бомбардировщиков были обнаружены фактически лишь на боевом курсе? Расследование установило: локатор показывал групповую цель почти за двадцать минут до появления самолетов над городом. Однако оперативный дежурный ПВО, а за ним и начальник района посчитали приближавшиеся самолеты своими - на том лишь основании, что они шли над берегом по маршруту, которым должны были возвращаться наши бомбардировщики, улетевшие к Крыму... Потому и не было вовремя сигнала тревоги. Не перехваченные истребителями, не встреченные заградительным огнем, юнкерсы смогли прицельно сбросить бомбы. В соответствии с законами военного времени два командира из ПВО понесли суровую кару. Для других, для командования базы то, что произошло 2 июля, явилось горьким уроком.

Через три дня гитлеровцы попытались повторить массированный налет. Но ни одна группа бомбардировщиков, заходивших с разных направлений, не была подпущена даже к окраинам Новороссийска. Единственный прорвавшийся юнкере истребители сбили над городом. Вот так могло, так должно было быть и в тот злополучный день.

Удары с воздуха, следовало полагать, предваряли наступление противника на суше. А может быть, также и атаку с моря? Командующий флотом потребовал от командиров соединений и военно-морских баз быть готовыми отразить вторжение врага на Кавказ.

За год войны мы получали немало предупреждений о возможности неприятельского десанта. Но после падения Севастополя оснований ожидать его стало, конечно, больше, чем прежде. Флотская разведка сообщала о переброске гитлеровцами на Черное море большого количества самоходных барж и крупных понтонов. Настораживало и кое-что в действиях неприятельской авиации: при общей большой ее активности почти прекратилось сбрасывание морских мин.

Для усиления противодесантной обороны (ПДО) базе выделили некоторые добавочные боевые средства. На пустынной Суджукской косе, где погибли, разоружая коварную мину, Богачек и Лишневский, была установлена противокатерная батарея, а ближе к порту, на мысе Любви, - еще одна. Перед отлогими участками побережья в районе Анапы ставились дополнительные минные заграждения.

С наступлением темноты в море развертывались катерные дозоры. На береговых батареях часть расчетов дежурила у орудий. Два батальона морской пехоты, находившиеся в распоряжении штаба базы, мы держали рассредоточенными в четырех-пяти пунктах в постоянной готовности к переброске туда, где они понадобятся.

Разумеется, в бой с вражеским десантом вступили бы и другие войска. Важно было не проворонить высадку, достойно встретить первый бросок. В некоторые июльские ночи, не имея достоверных данных о намерениях противника, мы ждали появления его десантных судов под Анапой, у Архипо-Осиповки или даже в Цемесской бухте буквально с часу на час.

Морские летчики настойчиво пытались обнаружить неприятельский десант на вероятных исходных позициях - в ближайших портах Крыма. По подозрительным скоплениям плавсредств наносились удары и с воздуха, и с моря. Торпедные катера бригады капитана 3 ранга С. С. Савина (она базировалась в Новороссийске с конца 1941 года) не раз врывались на рейд Феодосии.

Как известно, гитлеровцы использовали доставленные на Черное море высадочные средства лишь для начавшейся в сентябре переправы войск через Керченский пролив. Нигде больше они на кавказский берег с моря не сунулись, предпочитая наступать по суше. Единственным исключением явилась попытка высадить диверсионное подразделение у Пенайского мыса - про эту мелкую авантюру я расскажу дальше.

Долго считая, что нам придется отражать где-нибудь у себя в тылу крупный морской десант, мы, пожалуй, приписывали противнику больше оперативной смелости, чем он имел. Однако это на войне не такая уж беда. Во всяком случае, уповать на то, что гитлеровцы на десант не решатся, было бы неразумно.

... А на суше враг приближался. 24 июля он вторично овладел Ростовом. И опасность, вновь нависшая над Кавказом, была серьезнее, чем прошлой осенью.

В начале августа боевые действия развернулись на подступах к центру Кубани - Краснодару. Моряки-азовцы стойко обороняли последнюю базу своей флотилии Темрюк. У этого старинного городка геройски дрались с превосходящими силами врага батальоны морской пехоты, которым довелось потом сражаться и под Новороссийском, - 14-й отдельный майора Хлябича, 144-й отдельный капитан-лейтенанта Вострикова, 305-й отдельный майора Куникова...

Темрюк прочно удерживался, как и Тамань, когда Краснодар оказался 12 августа в руках врага. Еще раньше были захвачены Ворошиловск (Ставрополь), Армавир, Майкоп, находящиеся значительно восточнее. Мы не всегда располагали точными сведениями о том, где проходит сегодня линия фронта. Но и того, что знали, было достаточно, чтобы представить, как растянулся нага левый, приморский фланг.

Новороссийск превратился во временный краевой центр. Сюда эвакуировались крайком партии и крайисполком, разные краснодарские учреждения. В город стекались тысячи людей из внутренних районов Кубани. Железнодорожные пути забили на много километров эшелоны с заводским оборудованием, с только что собранной на полях пшеницей. Все это подлежало перегрузке на суда - колея у Цемесской бухты кончается. Порожние вагоны приходилось, чтобы не закупорить нашу тупиковую станцию, сбрасывать под откос.

Городской Комитет обороны получил указание эвакуировать и основные новороссийские предприятия. Нам также было приказано вывезти имущество базового тыла, долговременные запасы. Эти меры не означали, что судьба Новороссийска предрешена. Просто заводы уже не могли здесь продуктивно работать, и обстановка требовала разгрузить город от всего ненужного для обороны, от лишних людей.

После очередного заседания комитета мы распрощались с товарищами, получившими приказ выводить в горы сформированные в Новороссийске партизанские отряды. Уходили в партизаны предгорисполкома Н. Е. Попов, передавший свои обязанности заведующему гороно П. С. Эрганову, второй секретарь горкома П. И. Васев... Уходили пока на всякий случай - партизанам поручалось, не переходя линию фронта, взять под контроль ближайшие перевалы. Базы отрядов были заложены еще прошлой осенью. Тогда они не понадобились - положение на фронте быстро улучшилось. В августе 1942 года обстановка складывалась посложнее. Бои шли в нескольких десятках километров, и, насколько мы знали, наступающий противник имел большой численный перевес.

Тревожило, что никакие армейские части не занимают, пусть пока своими резервами, вторыми эшелонами, оборонительные рубежи вокруг Новороссийской базы. Построить, правда, не успели и половины намеченного. Да и окончательный план укреплений Военный совет фронта утвердил только в конце июля. Однако что сделали, то сделали. Готово было много противотанковых препятствий, десятки артиллерийских и до тысячи пулеметных дотов и дзотов, цепь которых, начинаясь на побережье за Анапой, протянулась по предгорьям в 25 - 30 километрах от Цемесской бухты.

- Забыли, что ли, про эти позиции? - волновался Пекшуев.

Петр Иванович хорошо знал, что забыть про них не могли. Не так давно систему сухопутной обороны базы осматривал командующий Черноморской группой войск Северо-Кавказского фронта генерал-полковник Я. Т. Черевиченко.

- Если б я мог поставить здесь три корпуса, их бы никто отсюда не выбил, сказал генерал сопровождавшему его Пекшуеву. - А у меня...

Когда план инженерных работ уточнялся, первоначально намеченное количество батальонных и ротных опорных пунктов значительно сократили. Но, очевидно, войск, чтобы прикрыть подступы к Новороссийску заблаговременно, все равно не хватало.

Мы понимали, какую угрозу представляет обозначившееся после захвата гитлеровцами Майкопа туапсинское направление, где враг явно рассчитывал прорваться к морю и где генерал Черевиченко, вероятно, сосредоточивал сейчас свои главные силы. А резервы, конечно же, нужны были и на других участках фронта - фашисты рвались в глубь Кавказа не только со стороны Кубани.

Как бы там ни было, совершенно ясным оставалось одно: Новороссийск, если до него дойдет фронт, будет обороняться при любых условиях до последней возможности.

На переломе

Передний край

В ночь на 18 августа стало известно: решением Военного совета фронта образован НОР - Новороссийский оборонительный район.

Войсковое объединение такого рода создавалось на побережье Черного моря в третий раз с начала войны (если не считать Керченского оборонительного района, существовавшего в ноябре 1941 г. буквально несколько дней). И всегда там, где требовалось собрать в единый кулак наличные силы армии и флота, чтобы задержать врага перед крупным приморским городом, важной военно-морской базой. Сперва под Одессой, потом у Севастополя... Теперь становилось практической боевой задачей то, что еще не так давно представлялось лишь отдаленной возможностью, - оборона Новороссийска.

В состав НОР включались переброшенная с Таманского полуострова 47-я армия (две стрелковые дивизии и две бригады, в том числе 83-я морская), действовавшие на кавказском берегу части Азовской флотилии и Керченской военно-морской базы, сводная морская авиагруппа и, естественно, Новороссийская база. Командующим оборонительным районом был назначен командарм 47-й генерал-майор Г. П. Котов, его заместителем по морской части - командующий Азовской флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков. Начинж нашей базы П. И. Пекшуев стал начальником инженерных войск района.

Командование фронта установило основной рубеж НОР по линии, проходящей от Анапы за станицами Гостагаевской, Крымской, Абинской, Шапсугской. Это и был, с некоторыми поправками, большой обвод сухопутной обороны Новороссийска, предложенный Пекшуевым в сорок первом году. Если бы наши войска могли занять его своевременно и достаточными силами!

Вышло же так, что кое-где противник достиг этого рубежа раньше частей 47-й армии, связанных тяжелыми боями на других участках. Как вскоре выяснилось, между армией генерала Котова и ее соседями справа, отошедшими к предгорьям Главного Кавказского хребта, образовался значительный разрыв, перекрыть который было, очевидно, нечем (все сухопутные части НОР, считая и морскую пехоту, насчитывали тогда не больше пятнадцати тысяч бойцов).

Почти одновременно с известием о создании НОР до штаба базы дошло, что завязались бои за Абинскую и Крымскую. Имея перевес в силах, враг овладел обеими станицами. Сплошного фронта обороны под Новороссийском фактически еще не существовало, многое в обстановке было неясным. Чтобы не оказаться застигнутыми врасплох, мы высылали по дорогам собственную разведку на автомашинах. На окрестных высотах разместили артиллерийских наблюдателей.

И вовремя! Под вечер 19 августа была обнаружена моторизованная колонна, двигавшаяся к станице Неберджаевской. Тут противника уже могла достать наша береговая артиллерия. В 17 часов 45 минут 130-миллиметровая батарея, стоявшая на Мысхако, открыла огонь. Как потом установили - по авангарду 73-й немецкой пехотной дивизии.

- Не комом первый блин, не комом! - радовался новый наш начарт майор Михаил Семенович Малахов: наблюдатели доносили, что снаряды ложатся хорошо и вражеская мотоколонна накрыта.

Вслед за мысхакской батареей команда Огонь! привела в действие и другие. Так новороссийцы вступили в бои на суше, в недавнем своем тылу.

Малахов был назначен в Новороссийскую базу два месяца назад. Ни мне, ни начальнику штаба Матвееву встречаться с ним раньше не приходилось. Зато все наши командиры батарей проходили у него курс теории стрельбы в севастопольском Училище береговой обороны.

Бывший начальник кафедры оказался отличным огневиком-практиком. Он имел острый глаз на недостатки, его требовательность не знала послаблений. Причем за самые будничные дела Малахов брался с азартом, с задором, не уставая учить своих питомцев. Благодаря этим своим качествам он сумел за короткий срок ощутимо повысить боевую выучку артиллеристов.

Новороссийские батареи, введенные в строй в основном за последние месяцы, были не такими мощными, какие флот имел под Севастополем или Одессой, но достаточно дальнобойными. В армии они считались бы тяжелыми: орудия были калибром 100 - 152 миллиметра. К августу артиллерия базы состояла из пятнадцати батарей (вместе с недавно прибывшими с Азовской флотилии подвижными, выдвинутыми на передний край) и насчитывала до полусотни стволов. Главной нашей огневой силой был 1-й отдельный артдивизион, куда входили стационарные батареи, расположенные между Новороссийском и Геленджиком. Командовал ими сейчас ветеран Севастопольской обороны майор М. В. Матушенко.

С образованием НОР нам разрешили сформировать штаб береговой артиллерии, который раньше не предусматривался. Он состоял из четырех или пяти офицеров во главе с флагманским артиллеристом базы капитан-лейтенантом П. К. Олейником. Помощником начальника штаба по артразведке Малахов взял капитана Я. Д. Пасмурова, своего коллегу по Училищу береговой обороны, с которым вновь встретился совершенно случайно: капитан прибыл в Новороссийск со сводным отрядом азовцев.

Якова Дмитриевича Пасмурова я узнал гораздо ближе, когда он командовал подвижными батареями, сопровождавшими наши корабли в наступлении по Дунаю и поддерживавшими десанты в Венгрии, Чехословакии, Австрии. Но это было два с лишним года спустя. А тогда, под Новороссийском, невысокий капитан во флотском кителе неутомимо разъезжал по горным тропам верхом на вороной трофейной кобыле, доставшейся ему где-то в кубанских плавнях. Он инструктировал корпосты, уточнял ориентиры на местности, уславливался с командирами занимавших оборону подразделений о способах вызова огня.

В ходе боев, в сложной, изменчивой обстановке складывалась централизованная в масштабах базы система управления огнем, разведки и распределения целей. Штаб береговой артиллерии стал обеспечивать целеуказаниями также и корабли, которые приходили поддерживать новороссийцев с моря.

А на первых порах не пренебрегали ничем. Помню такой доклад Малахова:

- Зубков накрыл еще одну колонну противника. Корректирует по телефону председатель сельсовета - ему дорога сейчас виднее, чем нашему корпосту!..

Старший лейтенант Александр Зубков командовал 394-й батареей на мыске Пенай, которая вскоре стала знаменитой, и о ней еще будет речь дальше.

Урон от дальних огневых налетов, каким бы он ни был, не мог, однако, остановить врага. 23 августа немцы приблизились к Новороссийску с северо-востока на выстрел своих тяжелых полевых орудий. На улицах разорвались первые неприятельские снаряды, выпущенные еще явно без корректировки, вразброс по площади города.

Вечером комендант Бородянский докладывал: в городской черте легло за день двадцать пять снарядов, повреждено несколько жилых домов, убито четыре человека.

Нарастала угроза прорыва гитлеровцев к Цемесской бухте через ближние перевалы. Прикрыть их, пока подоспеют армейцы, стало самым срочным, самым важным.

Командование обороной непосредственно Новороссийска принял на себя заместитель командующего НОР контр-адмирал С. Г. Горшков. По его приказаниям на рубежи, не занятые частями 47-й армии, выдвигались батальоны морской пехоты. В нашем полуэкипаже, в Кабардинке, спешно формировались новые подразделения. Людей брали из тыловых служб, из штабных и комендантских команд, с кораблей (В Новороссийске и Анапе сосредоточилось к этому времени большинство уцелевших кораблей Азовской флотилии, которые группами прорывались в Черное море).

Защищать перевалы - Бабича, Кабардинский, Волчьи Ворота - и дорогу, ведущую из гор к Абрау-Дюрсо, ушло за два-три дня около тысячи бойцов. Опоздай туда эта тысяча матросов, враг мог бы прорваться к Новороссийску с ходу...

Повернуть на 180 градусов пришлось некоторые подразделения, державшие противодесантную оборону. Помню, я так и сказал командиру 142-го отдельного батальона морской пехоты, растянутого по побережью в сторону Геленджика, капитан-лейтенанту Олегу Ильичу Кузьмину:

- Отныне считайте свой левый фланг правым, а правый - левым.

Еще оставаясь в моем подчинении, батальон был выдвинут в качестве прикрытия базы к станице Шапсугской. С 21 августа он участвовал там в боях вместе с армейцами.

Несколько дней спустя этот батальон и два других, укомплектованных азовцами и керченцами, составили новую стрелковую бригаду - будущую Краснознаменную 255-ю. Тогда она вошла в 47-ю армию как 1-я сводная морская бригада подполковника Д. В. Гордеева.

Под залпы береговых батарей и разрывы вражеских снарядов отправлялись на сухопутный фронт новые подкрепления. А в порту круглые сутки шла погрузка заводского оборудования, пшеницы, перекачивалась из хранилища в танкеры нефть, размещались на судах тысячи эвакуируемых людей. Форсируя все это, надо было заботиться, чтобы в городе твердо знали: оставлять его мы не собираемся, вывозим то, что не нужно для обороны.

24-го артиллерийский обстрел усилился. Фашисты проникли на сравнительно недалекую гору Долгую и, втащив на нее несколько орудий, открыли оттуда беспорядочный огонь, в основном по бухте. Одновременно в верховьях Цемесской долины появились группы автоматчиков.

Это были неприятные неожиданности. Но ни смятения в городе, ни перебоев в работе порта, на что, вероятно, рассчитывал враг, они не вызвали. К следующему утру отряды моряков и новороссийские партизаны очистили от автоматчиков Цемесскую долину, выбили гитлеровцев с Долгой.

В это время переходила из рук в руки в упорных боях станица Неберджаевская. Поступали сведения об успешных контратаках армейцев и морской пехоты у Шапсугской и под Нижне-Баканской. Казалось, фронт обороны начинает стабилизироваться. В оперативной сводке по НОР за 25 августа отмечалось, что противник, нигде больше не продвинувшись, прекратил атаки. Первый его натиск на новороссийском направлении был отбит. А за следующие сутки наши войска при активной поддержке береговых батарей и флотских летчиков - кое-где потеснили врага.

В ночь на 27-е Сообразительный доставил из Поти маршевое пополнение для морской пехоты. Пока выгружались несколько сот краснофлотцев, командир эсминца Сергей Степанович Ворков рассказал, что все они - добровольцы: каждый подавал рапорт, чтобы послали оборонять Новороссийск и Туапсе. И тем, кто получил добро, завидовали товарищи, которых отпустить не смогли. Так было и у нас, когда год назад такие же отважные парни рвались из тыловой еще базы сражаться за Одессу, а потом - за Севастополь.

С тех пор ушли воевать на суше тысячи черноморцев, и на большие подкрепления из южных баз в Новороссийске не рассчитывали.

Очевидно, не мог и фронт немедленно усилить 47-ю армию. Противник же после короткой паузы, перегруппировав войска, возобновил наступление на Новороссийск. Не сумев прорваться к городу с северо-востока, со стороны Неберджаевской, он, не прекращая атак там, наносил теперь основной удар с северо-запада, через Нетухаевскую и Верхне-Баканскую. Вновь усилился артиллерийский обстрел города. 29 августа до цементного завода Октябрь начали долетать и крупнокалиберные мины.

Не имея других резервов, командование НОР решило перебросить на защиту непосредственно Новороссийска часть морских батальонов и подвижную артиллерию с Таманского полуострова (там находился и гарнизон оставленного недавно Темрюка).

Положение осложнил прорыв врага на левом фланге 47-й армии: от Гостагаевской - к Анапе. Связь с подчиненным нашей базе Анапским сектором береговой обороны прервалась. Это произошло во второй половине дня 31 августа.

С. Г. Горшков потребовал доложить, что известно об Анапе - в чьих она руках? Точных сведений об этом я не имел.

- Сходите туда морем и выясните лично, - приказал контр-адмирал.

Лично так лично. Взял с собою адъютанта Николая Калинина и пятерых краснофлотцев. Вооружились автоматами и вышли на двух торпедных катерах.

Солнце только что село, когда подошли к посту наблюдения и связи близ селения Варваровка, в нескольких километрах от Анапы. Быстро темневший берег выглядел безлюдным.

- Кроме нас, тут вроде никого не осталось, товарищ капитан первого ранга доложил вышедший навстречу старшина. - Нас на посту четверо... Какие будут приказания?

По словам старшины, анапские батареи почти весь день вели огонь в направлении Гостагаевской. Потом на ближайшей к посту батарее была слышна ружейно-пулеметная стрельба и глухие взрывы - похоже, подрывали орудия... По приморской дороге недавно проезжали мотоциклисты, - очевидно, немецкие.

Теперь батареи молчали. Но что бы с ними ни произошло после прорыва фронта, я не допускал мысли, что мог погибнуть весь личный состав Анапского сектора береговой обороны, насчитывавшего с управлением около шестисот человек. Где же эти люди?

Приказав катерам отойти в море и держаться в этом районе, а старшине свертывать пост и ждать нас на берегу, повел свою группу к Варваровке: что-нибудь могли знать местные жители.

Не наткнувшись ни на противника, ни на своих, мы через час или полтора вышли к селению. В запертых изнутри домиках долго никто не отзывался. Оказалось, приняли за немцев... Этот участок побережья находился со вчерашнего дня в ничейной полосе.

Что касается Анапы, до которой было рукой подать, то варваровцы определенно знали - там гитлеровцы. Про наших артиллеристов говорили: Моряки после боя ушли в горы...

Нам посчастливилось найти их в одной лесистой щели (так называют на Северном Кавказе глубокие лощины, выходящие к морю). Артиллеристы, сведенные в две стрелковые роты, заняли оборону по речке Сукко.

Комендант сектора подполковник Георгий Степанович Соколовский доложил по порядку о том, что произошло здесь за последние полтора суток.

Его батареи находились до того относительно далеко от фронта. Но были готовы как отражать десант (рельеф берега тут удобен для высадки), так и бить, если понадобится, по суше. 30 августа они открыли огонь по прорвавшимся через Гостагаевскую танкам, мотопехоте, кавалерии и, по существу, одни сдерживали продвижение противника к морю. Артиллеристы сделали все, что могли. Орудия, которые нельзя было вывезти, подрывались, уже окруженные фашистами. На огневых позициях бой доходил до рукопашной. У речки Сукко собрались не все анапские артиллеристы. Часть подвижных орудий все-таки удалось - до того как была перерезана дорога - отправить на тракторной тяге к Новороссийску. Ничего определенного не мог сказать комендант сектора о судьбе личного состава стационарной батареи No 464, нанесшей, как он считал, наибольший урон противнику. Соколовский был твердо уверен лишь в том, что врагу ее орудия не достались, и надеялся, что артиллеристы, возможно, пробились к приморской станице Благовещенской или в сторону Тамани. Перед тем как связь с 464-й оборвалась, он разрешил комбату действовать по обстановке.

Командовал этой батареей лейтенант Иван Белохвостов, мой земляк-белорус. Он успел повоевать на Балтике, был тяжело ранен у Петергофа, а к нам прибыл из тылового госпиталя. Батарея, на которую его назначили, существовала сперва лишь номинально: имелись штат и намеченная километрах в десяти за Анапой позиция, подбирались люди, но главного - орудий еще не было. Не знаю, сколько пришлось бы их ждать, не случись весной беда со старым миноносцем Шаумян, напоровшимся в тумане, недалеко от Новороссийска, на прибрежные камни. Когда выяснилось, что возвращение миноносца в строй - дело малореальное, четыре его 102-миллиметровых орудия передали Белохвостову.

Новая батарея форсированно прошла курс учебных стрельб и под неослабным контролем Малахова быстро сравнялась в подготовке с остальными. Я не раз бывал у Белохвостова, показывал его хозяйство и адмиралу И. С. Исакову, и генерал-полковнику Я. Т. Черевиченко. Батарея производила хорошее впечатление. И вот балтийский лейтенант провел свой первый бой у Черного моря, длившийся чуть не целые сутки... Провел, судя по всему, с честью. Неужели, думал я, этот бой стал для него последним?

Пребывание группы Соколовского на изолированном, занятом по собственной инициативе рубеже, где нельзя было долго продержаться, не имело практического смысла, и я вручил подполковнику письменный приказ - отходить к мысу Утришенок, куда могли подойти за артиллеристами малые корабли. Потом поговорил накоротке с командирами и бойцами, объяснил, как нужны они сейчас под Новороссийском. Люди заметно повеселели. На рассвете мы с Калининым и пятью краснофлотцами вернулись к береговому посту. В море виднелись лежавшие в дрейфе катера. Как условились, я просемафорил двумя фуражками свою фамилию, и тотчас позади катеров забелели поднятые винтами бурунчики - за берегом наблюдали хорошо.

Едва катера подошли к маленькому причалу, как на дороге, которую мы только что пересекли, затрещали мотоциклы. Очевидно, гитлеровцы, еще не решавшиеся передвигаться здесь ночью, возобновляли с наступлением утра объезд побережья. Мотоциклисты, скрытые зеленью, пронеслись мимо, и катера дали ход. Только теперь заметив их, немецкий патруль открыл с изгиба дороги запоздалый пулеметный огонь. Личный состав свернутого поста уходил с нами.

Когда я докладывал контр-адмиралу С. Г. Горшкову, что район Анапы в руках противника, это стало уже известно и от армейцев. Сообщение с частями, остававшимися на Таманском полуострове и отрезанными теперь от основных сил НОР, могло поддерживаться впредь только кораблями.

Бойцов и командиров Анапского сектора, которых подполковник Соколовский вывел в условленном месте к морю, наши катера и сейнеры благополучно доставили в Геленджик. А немного позже были вывезены с косы у станицы Благовещенской более ста артиллеристов 464-й батареи (примерно три четверти ее списочного состава) с лейтенантом Белохвостовым во главе.

В некоторых военно-исторических работах встречаются утверждения, будто весь личный состав этой батареи погиб 31 августа. Причем это даже подкрепляется ссылкой на архивные документы. Что ж, такие документы могут существовать - чьи-то донесения тех дней, когда о людях умолкшей и окруженной батареи ничего не было известно, а обстановка позволяла предполагать худшее. В действительности погибли или пропали без вести только бойцы группы прикрытия, обеспечившие своим товарищам прорыв с окруженной огневой позиции после того, как имевшаяся тысяча снарядов была выпущена по врагу, а орудия взорваны.

Потом батарейцы Белохвостова еще держали оборону у Благовещенской, поступив в подчинение к контр-адмиралу П. А. Трайнину - старшему начальнику в районе Тамани. Свой новый рубеж они оставили по его приказу. Балтийский лейтенант показал себя волевым, мужественным командиром. Я рад добавить, что капитан 1 ранга И. С. Белохвостов здравствует и ныне. А рассказ о лейтенанте Белохвостове, назначенном командиром другой батареи пашей базы, я еще продолжу.

2 сентября гитлеровцы форсировали Керченский пролив. С этого дня войска Северо-Кавказского фронта стали Черноморской группой Закавказского, в подчинение которому перешел, таким образом, и НОР. Исходя из сложившейся обстановки, Военный совет фронта установил новый главный рубеж обороны Новороссийска: Неберджаевский перевал, Кирилловка, Борисовка, Васильевка, Глебовка, Южная Озерейка... Городской Комитет обороны и командование Новороссийской базы получили приказ оборудовать систему укреплений и огневых точек в самом городе.

На улицах появились десятки баррикад и пулеметных точек. Сооружались противотанковые препятствия, пробивались амбразуры в каменных заборах, закладывались фугасы. Около ста крепких толстостенных зданий были превращены в опорные пункты, приспособлены для укрытия бронебойщиков, бутылкометателей. В работах участвовал приданный нашей базе инженерный батальон капитана М. Д. Зайцева. Но его бойцы были главным образом инструкторами, бригадирами, а основными строителями укреплений стали жители Новороссийска, большей частью женщины и подростки.

Когда стихали бомбежка и обстрел города, отчетливо слышался орудийный гул в горах. До окраин доносился и треск пулеметов. Это вновь шли бои на горе Долгой и у перевала Волчьи Ворота, а на левом фланге, по ту сторону бухты, - у совхоза Абрау-Дюрсо.

Заместитель командующего НОР по морской части перенес свой КП в центр города, в подвал школы No 3. Вместе с контр-адмиралом С. Г. Горшковым и его штабом там находились городские руководители во главе с первым секретарем горкома Н. В. Шурыгиным. С этого КП осуществлялось в начале сентября управление вставшими на защиту Новороссийска силами флота. Функции базы оставались прежними: огневая поддержка войск береговой артиллерией, противодесантная оборона, тыловое обеспечение сражающихся флотских частей, морские перевозки. К этому прибавилось строительство укреплений в городе.

Но кто займет эти укрепления, если понадобится, было не совсем ясно. Основные силы 47-й армии отходили с боями в горные районы северо-восточнее Цемесской бухты. Войск, которые враг постепенно оттеснял к городу, явно не хватало, чтобы создать прочный фронт и на новом оборонительном рубеже.

Правда, в первых числах сентября корабли нашей базы перевезли пять с половиной тысяч морских пехотинцев с Тамани, и из них была сформирована 2-я сводная бригада. Еще три маршевых батальона - добровольцы с эскадры, из подплава и флотских тылов - прибыли из Поти и Батуми и составили 200-й отдельный морской полк.

Эта подмела не могла, однако, изменить общего соотношения сил под Новороссийском - на стороне наступавших гитлеровских войск оставался значительный численный и огневой перевес. К тому же большинство новых морских батальонов включилось в бои за город, когда положение его уже становилось критическим.

4 сентября контратака 200-го морского полка и других частей (их поддерживали береговые батареи, лидер Харьков, эсминец Сообразительный) сорвала еще одну попытку противника прорваться со стороны Неберджаевской. Но враг овладел Южной Озерейкой и оказался в нескольких километрах от западного берега Цемесской бухты. Туда перебрасывались в качестве противотанковых зенитные батареи - последний наш огневой резерв. В тот же день фашистам удалось захватить долго не дававшийся им перевал Волчьи Ворота - ключ к Цемесской долине.

У Волчьих Ворот шесть суток вела огонь прямой наводкой временная батарея старшего лейтенанта В. И. Лаврентьева - два снятых с побережья 152-миллиметровых орудия. Чего только не делали гитлеровцы, чтобы заставить эти пушки замолчать! Но они продолжали стрелять и тогда, когда загорались деревянные основания орудий. Последние десятки снарядов батарея выпустила, будучи уже отрезанной от своих. Малахов по радио передал Лаврентьеву приказание подорвать орудия и пробиваться к городу.

Наступающий враг нес - это не подлежало сомнению - большие потери. Как хотелось верить, что он, не дойдя до новороссийских окраин, будет еще раз вынужден приостановить атаки, а тем временем подоспеют наши свежие силы!..

Но к 5 сентября оборона была прорвана фактически уже по всему внутреннему обводу. Противник овладел Борисовкой. Глебовной, станцией Гайдук, совхозом Мысхако. Еще через сутки бои перенеслись на территорию города.

Корабли и вспомогательные суда базы перешли в Геленджикскую бухту. Там они были недосягаемы по крайней мере для вражеской артиллерии. Сухумское шоссе уже обстреливалось до Кабардинки. Время от времени снаряды рвались над нашим КП. Новороссийск затянуло дымом пожаров.

Дальняя связь - с Туапсе, Поти, Москвой - действовала безотказно, а ближняя, проводная, начала прерываться, и начальник оперативного отделения капитан 3 ранга Н. Я. Седельников не всегда мог доложить обстановку в городе. Постепенно выяснялось, что гитлеровцы продвигаются к рынку, вокзалу, холодильнику. Враг стремился отсечь наши части в западной половине Новороссийска и Станичке. По ту сторону врезающегося в город неприятельского клина мог оказаться и КП заместителя командующего НОР - штаб обороны...

Я счел необходимым послать туда на торпедном катере капитана 3 ранга Кулика, чтобы выяснить, не намерен ли контр-адмирал С. Г. Горшков перейти на 9-й километр и управлять морскими частями отсюда. Вернувшись, Кулик доложил, что заместитель командующего НОР остается в городе.

К утру 7 сентября, по данным наших разведчиков, в Новороссийск втянулись два полка 9-й немецкой пехотной дивизии, усиленные группами танков. В упорных уличных боях редели флотские батальоны. Саперы капитана Зайцева сами заняли часть сооруженных ими укреплений. Сводным отрядом, куда вошли караульная рота, народные ополченцы, дружинники МПВО, командовал комендант города майор Бородянский. Поджидая конвой из южных баз, мы с комиссаром объехали наши тылы за Геленджиком. Везде чувствовалась особая, настороженная собранность - люди понимали, что возможны любые осложнения обстановки.

На шоссе орудовали армейские саперы: шла подготовка к созданию завалов, к взрыву мостов - на случай, если враг прорвется через Новороссийск.

Рубеж у цементных заводов

В нарастающей тревоге за исход боев в городе прошли еще сутки. 8 сентября с нашим КП соединился командующий НОР генерал-майор Г. П. Котов. Обычно он не отдавал приказаний мне непосредственно, но тогда, очевидно, не мог связаться с контр-адмиралом С. Г. Горшковым.

- Немцы заняли район вокзала и продвигаются в восточную часть города, сказал командующий. - Отбросьте их назад, заткните эту брешь чем хотите!

Я доложил, что в моем распоряжении нет ни одной роты, кроме тех, которые рассредоточены по побережью в противодесантной обороне. А здесь, на 9-м километре, - только штаб базы.

- Берите в своем штабе кого угодно и идите сами, но эту дыру заткните! резко повторил Котов. - Больше мне сейчас негде взять людей.

Раздумывать было нечего.

- Штабу и политотделу - боевая тревога! Приготовить полуторку и эмку, приказал я адъютанту.

Заглянул Бороденко, я объяснил ему в двух словах положение, и через минуту он был уже в каске и с автоматом. В таком же виде появились батальонный комиссар Воркотун с остальными политотдельцами, начальник связи Кулик, начопер Седельников, хозяйственники, писаря.

Надел было каску и начштаба Александр Иванович Матвеев, но я приказал ему остаться за меня на КП Быстро решаем, кого еще необходимо оставить, чтобы обеспечить связь, встречу кораблей, охрану командного пункта.

Я оглядел собравшийся отряд - получалось что-то вроде взвода автоматчиков... Между прочим, автоматы достались нам незадолго до того совершенно случайно: Малахов, оказавшийся во время воздушного налета на железнодорожных путях, обнаружил несколько десятков ППШ в разбитом вагоне и привез на своем газике в штаб. Оружие, как выяснилось, предназначалось кавалеристам, и они поделились с нами.

Не знаю, представлял ли генерал Котов, какую силу мы способны выставить, или рассчитывал на большее. Ну а я говорил себе: Хоть по одному фашисту на брата уложим, а там подоспеет настоящее подкрепление!..

Мы разобрали принесенные комендантом штаба гранаты, распределились по машинам и выехали на шоссе. Выло досадно, что у Кулика не нашлось в запасе подвижной рации - все в разгоне.

Над Новороссийском - дым пожаров, смешавшийся с цементной пылью. Из-за этой серой завесы доносились пулеметные и автоматные очереди. Но не из ближней части города, а откуда-то дальше.

... Как нам действовать, зависело от конкретной обстановки, пока весьма неясной. Перво-наперво надо было установить, докуда гитлеровцы дошли, где закрепились.

Развернувшись цепью, с охранением впереди и на флангах, продвигаемся по знакомым, но уже с трудом узнаваемым улицам - обезлюдевшим, изъязвленным воронками, перегороженным завалами и противотанковыми ежами. Справа остаются позади цементные заводы, слева - электростанция, кварталы Стандарта с бывшим нашим штабом.

Ближе к вокзалу в отдельных зданиях заняли оборону небольшие группы бойцов, а кое-где - ополченцы. Еще раньше обнаружили два орудия с расчетами. Как выяснилось, они отошли из-под Неберджаевской. Эти пушки, благо при них еще был боезапас, я поставил у перекрестка около городских бань, за заводом Красный двигатель. Артиллеристы, как и другие бойцы, оказавшиеся без командиров, выполняют приказания с величайшей готовностью. Наш отряд растет, пополняясь моряками и армейцами, отбившимися от своих подразделений, когда враг ворвался в город.

С немцами первый раз сталкиваемся у железнодорожных путей к северу от вокзала.

Перед этим мы временно разделились: Бороденко с большей частью людей пошел вправо, в сторону слившегося с городом предместья Мефодиевский, или просто Мефодъевка, как обычно тут говорят. Условились встретиться через полчаса в приметном и удобном для обороны дворе с высокой, обтянутой колючей проволокой оградой. Я остался здесь с адъютантом и кем-то еще, послав вперед в разведку подполковника Людвинчука, ведавшего в штабе базы вопросами ПВО, и капитан-лейтенантов Бернштейна и Вакке из оперативного отделения.

Не успели они спуститься в овражек, отделявший двор от железнодорожного полотна, как из-за насыпи застрочили автоматы. Кто-то из наших ранен. Людвинчук, отличимый издали по худощавой долговязой фигуре, берет раненого под руку. Мы прикрываем товарищей, держа под обстрелом железнодорожную насыпь, из-за которой то там, то тут показываются немецкие каски.

С другой стороны появляется связной от Бороденко. Комиссар передает, что надо отходить - поблизости много гитлеровцев, в Мефодьевке у них и пехота, и танки, и нас легко могут окружить. Вскоре возвращается и подтверждает это сам Иван Григорьевич.

Наконец разведчики во дворе. Ранены уже двое - Бернштейн и Вакке, но оба не тяжело. А фашисты действительно пытаются обойти нашу группу. Отстреливаясь, пересекаем заброшенную стройплощадку, где удары пуль гулко отдаются в наваленных толстых трубах. Откуда-то сбоку открывает огонь танк. Занимать здесь оборону такими, как у нас, силами явно бессмысленно, и мы отходим дальше. Миновав простреливаемую танками улицу, отрываемся в конце концов от противника.

Но от того, что сами не угодили в ловушку, прок еще невелик. Как выяснил Бороденко, немцами занята Мефодьевка, что существенно меняет общую обстановку в городе. Знают ли об этом в штабе контр-адмирала Горшкова? Между тем до его КП в школе No 3 совсем недалеко. И не исключено, что туда еще можно прорваться, взяв левее...

- А что, если на эмке? Не везде же у них танки! - говорит Бороденко.

Мы как раз подходим к кварталу, где укрыли легковую машину. Иван Григорьевич настаивает, что ехать следует лично ему. Чувствуется - это он решил твердо, и я скрепя сердце соглашаюсь. Риск, конечно, немалый, но при успехе получится большой выигрыш во времени: когда-то еще мы доберемся до надежных средств связи!

Обменявшись соображениями о маршруте, мы крепко обнимаемся. Водитель Георгий Цуканов, сняв мешающую ему каску, решительно натягивает бескозырку и включает газ. Уже смеркается. Авось это поможет им проскочить!..

Нам надо было еще разведать обстановку на Стандарте. Миновали базовые продсклады, впереди - бывший наш клуб. Вокруг тихо и пусто. Рядом со мною идет капитан 3 ранга Николай Яковлевич Седельников, по другому тротуару, немного сзади, - еще несколько человек.

За углом послышались шаги, и появилась группа едва различимых людей. Они тоже заметили нас, остановились и окликают по-русски: Кто идет?

Почти не сомневаясь, что это свои, отвечаю:

- А кто вам нужен?

И вдруг оттуда: Хальт! Немцы!..

Все-таки мы успеваем открыть огонь первыми. Однако позиция самая невыгодная - гладкие стены домов, высокий каменный забор. Все инстинктивно отпрянули в сторону. Ищу какого-нибудь укрытия и я. Но, ощутив тупой удар у пояса, где висел запасной диск к ППШ, куда-то проваливаюсь.

Ясность сознания возвращается так быстро, что сразу понимаю: наверное, не прошло и минуты. Лежу на мостовой навзничь, а рядом - два или три немца. Стоят и приглядываются, должно быть считая меня убитым. Я в кителе с нашивками капитана 1 ранга, с орденом.

Не шевелясь, соображаю, что могу сделать. Пистолет далеко, в кобуре выхватить не дадут... И вдруг замечаю на себе автомат. Он на месте - на груди, у самых рук. Еще не сняли, не успели!

Я не знал, способен ли двигаться, стоять на ногах, но терять было нечего. Потом так и не вспомнил: вскочил ли сперва или нажал на спусковой крючок автомата еще лежа. Кто-то из гитлеровцев упал, кто-то шарахнулся в сторону. Засверкали трассирующие пули, хотя выстрелов я почему-то не слышал. Чувствуя странную легкость во всем теле, метнулся, не осматриваясь, в темноту. И повезло - быстро очутился среди своих, спешивших меня выручать. Мы стали отходить дворами. Ощупав себя, убедился, что пулями не задет. Остались лишь звон в ушах и какая-то общая оглушенность, как при легкой контузии.

Чем дольше находились мы в городе, тем очевиднее было, что гитлеровцы, пользуясь отсутствием здесь наших сил, продолжают продвигаться вперед и ночью. Помешать этому взвод штабистов, конечно, не мог. Неприятельскую пехоту, занимавшую новые кварталы, сопровождали танки - мы натыкались на них еще не раз.

Я старался дать себе отчет: где еще в восточной части Новороссийска можно поставить врагу заслон, если, допустим, к утру сюда подоспеют какие-то наши войска? Получалось, что после захвата противником Мефодьевки для этого пригодна лишь Балка Адамовича, разделяющая цементные заводы Пролетарий и Октябрь. Там резко суживается полоса берега между бухтой и склоном горы, и, значит, можно держать оборону не слишком большими силами.

Туда я и повел свой отряд. К полуночи заняли намеченный рубеж. Точнее, обозначили его: бойцов, вместе с примкнувшими к нам в городе, насчитывалось всего несколько десятков.

Наших штабистов было со мной уже немного. Раненых мы отправили в тыл. А кое-кто (в том числе начопер Седельников) потерялся в неразберихе внезапных стычек с врагом на темных улицах. Хотелось надеяться, что товарищи живы и как-то выберутся. Беспокоила судьба Бороденко - удалось ли ему проскочить к командному пункту контр-адмирала Горшкова? А если не проскочил, знают ли там про Мефодьевку?..

Так или иначе, пора было возвращаться на 9-й километр. Все-таки меня никто не освобождал от командования военно-морской базой. И только с нашего КП можно было связаться со старшими начальниками, доложить обстановку, ускорить отправку к Балке Адамовича подкреплений, которые, вероятно, уже высадились в Геленджике, организовать поддержку обороны на новом рубеже береговой артиллерией

Оставалось назначить здесь временного командира, условиться о связи, о сигналах. Не успел я этого сделать, как из-за заводских строений Октября донеслись шорох шагов, легкое позвякиванье металла, негромкие голоса. Прошла минута, другая - и уже не было сомнения: со стороны Кабардинки приближалась воинская часть!..

Я вышел на середину дороги.

- Стой! Кто идет?

Наверное, голос выдавал охватившую меня радость - приблизившийся ко мне старшина из походного охранения широко улыбался. Разглядев нашивки на кителе, он отрапортовал:

- Триста пятый отдельный батальон морской пехоты, товарищ капитан первого ранга!

- Командира ко мне! - приказал я и протянул руку вынырнувшему из темноты высокому моряку в плащ-палатке и фуражке с крабом. - Майор Куников?

Я знал, что именно майор Ц. Л. Куников командует 305-м отдельным батальоном, который отличился в боях на Азовском побережье и последним снимался с Таманского полуострова.

Но рослый моряк ответил:

- Никак нет. Я капитан Богословский.

Оказалось, что это начальник штаба, вступивший в командование батальоном несколько часов назад, после того как Куников получил травму при столкновении автомашин и попал в госпиталь.

Уяснив, кто перед ним, капитан доложил, что заместитель командующего НОР по морской части приказал ему занять оборону по северо-восточной окраине Новороссийска, то есть в Мефодьевке. Еще совсем недавно это было бы очень важно. Но теперь в Мефодьевке находились вражеские танки, и выбить их оттуда стрелковый батальон не мог. А южнее противник продвинулся вплоть до порта. В такой обстановке батальон, не дойдя до назначенной ему позиции, попал бы в мешок. Между тем на узком участке между цементными заводами шестьсот бывалых, обстрелянных моряков представляли реальную силу.

Однако молодой комбат был полон решимости любой ценой выполнять отданный ему приказ и явно сомневался в моем праве ставить батальону другую задачу.

Чтобы не тратить время на разговоры, я потребовал у капитана служебную книжку. Адъютант посветил фонариком, и я написал в книжке боевое распоряжение: занять оборону в районе цементного завода Октябрь с передним краем по Балке Адамовича и удерживать этот рубеж во что бы то ни стало. Подписываясь, добавил для большей весомости к наименованию своей должности - и начальник гарнизона. Пометил дату: 9. IX. 42. 01. 00.

Пока комбат читал, я невольно засмотрелся на его лицо, попавшее в луч фонарика, - волевое и одухотворенное, красивое своими крупными, правильными чертами. Такие лица запоминаешь прочно.

Капитан дал прочесть боевое распоряжение стоявшим рядом батальонному комиссару и старшему лейтенанту. Они молча переглянулись, и после этого у комбата В. С. Богословского, военкома И, А. Парфенова и вступившего в исполнение обязанностей начальника штаба В. П. Свирина были ко мне вопросы уже только по существу новой задачи,

Мы провели короткую рекогносцировку. Бойцы, не спавшие уже не первую ночь (в прошлую они сражались еще на косе у Соленого озера), сразу начали окапываться. Под штаб батальона Богословский временно занял пульмановский товарный вагон, стоявший на заводских путях.

Этому вагону суждено было стать памятником. Пробитый несчетными осколками и пулями, он и ныне, спустя более трех десятков лет, стоит у новороссийских цементных заводов. Надпись на мемориальной доске гласит, что здесь советские воины преградили врагу путь на Кавказ...

Не зная еще, как отнесется к моему самоуправству командование НОР, я расстался с морскими пехотинцами капитана Богословского, твердо уверенный в одном: батальон, подоспевший как нельзя более вовремя, поставлен куда надо.

Вернувшись на исходе ночи в штаб базы, я, к огромной своей радости, увидел там невредимого Седельникова. Благополучно добрались до КП и почти все остальные, кто отбился в городе. А обо мне пошел слух, будто я не то в плену, не то убит. Хорошо, что осторожный начштаба Матвеев еще никуда об этом не доложил.

Когда осмотрели при свете диск к ППШ, висевший у меня на поясе, обнаружили в нем три застрявшие пули. Пулевые отверстия обнаружились на кителе, брюках, фуражке. Начмед Квасенко объявил, что я, должно быть, в сорочке родился, а диск взял себе - он собирал предметы, связанные с любопытными околомедицинскими случаями.

Бороденко возвратился несколькими часами позже. Прорыв к городскому КП Ивану Григорьевичу удался, хотя фашистские автоматчики где-то обстреляли эмку чуть не в упор, ранив водителя Цуканова в обе руки. Пока Бороденко докладывал контр-адмиралу Горшкову обстановку, Цуканова перевязали, и он снова сел за баранку. Однако проскочить еще раз на колесах они не смогли. Бросив эмку, стали пробираться дворами, потеряли друг друга, и Бороденко пришел один. Но наш лихой шофер скоро отыскался - он вышел к бухте и, несмотря на ранение, добрался до своих вплавь.

За мое отсутствие в Геленджик прибыли Харьков и Сообразительный со свежим полком морской пехоты. Но тем временем ухудшилось положение на правом фланге НОР, в предгорьях, и полк направлялся теперь туда.

Александр Иванович Матвеев, от которого я обо всем этом услышал, сообщил еще одну новость, только что до него дошедшую: Военный совет фронта отстранил от командования 47-й армией и Новороссийским оборонительным районом Г. П. Котова и назначил вместо него генерал-майора А. А. Гречко, командовавшего раньше 12-й армией.

10 сентября новый командующий НОР приказал снять и вывезти плавсредствами Новороссийской базы войска, находившиеся на западном берегу Цемесской бухты. Это диктовалось трезвой оценкой обстановки, сложившейся по ту сторону вражеского клина, рассекшего территорию города. Закрепившись в центральной его части, включая порт, гитлеровцы окончательно изолировали и теснили к бухте батальоны, которые удерживали Станичку, район кладбища и близлежащие улицы. Этих батальонов было недостаточно для восстановления положения в городе, а здесь, на восточном берегу, они были необходимы, чтобы не дать врагу продвигаться дальше.

Там, за бухтой, было до трех тысяч бойцов. С наступлением темноты началась перевозка их в Кабардинку и Геленджик на сейнерах, катерных тральщиках, понтонах. Днем, когда тихоходные суда были слишком уязвимы для неприятельской артиллерии, эвакуацию продолжали торпедные катера и охотники. Последними командовал старший лейтенант Н. И. Сипягин, принявший за несколько дней до того 4-й дивизион сторожевых катеров. Два катера мы потеряли, но ни одного стрелкового подразделения на том берегу не оставили. Вывезли также тысячи местных жителей. Точный огонь батарей, бивших через бухту, позволил отойти на посадку к пристани рыбозавода и мысу Любви и отрядам прикрытия.

На одном из последних катеров прибыли с того берега контр-адмирал С. Г. Горшков со своей оперативной группой и городские руководители во главе с Н. В. Шурыгиным. Школа No 3 была захвачена гитлеровцами значительно раньше, и штаб обороны города помещался потом, продолжая управлять боями, в подвале другого здания, ближе к бухте.

А на маячке Восточного мола, о чем противник, разумеется, не подозревал, оставались для наблюдения за рейдом до окончания всех перевозок командир ОХРа капитан-лейтенант Данилкин и главный старшина Азаров с рацией. Они покинули порт самыми последними.

К тому времени Совинформбюро уже оповестило страну, что после многодневных ожесточенных боев Новороссийск оставлен нашими войсками. Это сообщение, когда мы услышали его по радио, показалось чересчур поспешным. Во всяком случае, оно было не совсем точным. Врагу удалось овладеть большей частью Новороссийска, но далеко не всем городом. В тот момент в наших руках находилась немалая его территория у восточного края бухты с электростанцией, промышленными предприятиями, жилыми массивами... А за ограду цементного завода Октябрь и в примыкающие к нему кварталы нога фашистских захватчиков не ступила вообще никогда.

О положении, каким оно было в действительности, верно сказано в книге Маршала Советского Союза А. А. Гречко Битва за Кавказ:

Советские войска удержали за собой восточную часть города в районе цементных заводов и Балки Адамовича, не допустив выхода вражеских сил на Туапсинское шоссе.

Балка Адамовича явилась последней чертой, до которой враг смог продвинуться на восток по побережью Черного моря. Заводская окраина Новороссийска стала одним из тех рубежей, где защитники Кавказа окончательно остановили врага.

... Приказав капитану Богословскому занять оборону у цементных заводов (командование НОР признало мои действия правильными, хотя я и превысил свои формальные должностные права), я в дальнейшем ни в какой мере его батальоном не распоряжался. Правда, на позиции у него, непосредственно прикрывавшей нашу базу, бывал еще не раз.

А работая над этой главой, разыскал бывшего комбата в Москве. Вениамин Сергеевич Богословский стал архитектором, строит санатории. Но внешне изменился завидно мало, разве что посолиднел да тронула волосы седина. Все так же выразительны крупные, правильные черты лица, которые тогда, у Балки Адамовича, выхватил из темноты лучик карманного фонарика.

Мы вспомнили и ту далекую ночь, и события последующих дней и ночей. 305-й батальон сыграл в них немаловажную роль.

Не напрасно его бойцы, поборов тяжелую усталость, стали, не дожидаясь рассвета, закрепляться на назначенной им позиции. Через два часа на этот новый передний край Новороссийской обороны обрушился шквальный артиллерийский огонь: враг начинал первую из бесчисленных своих попыток прорваться через Балку Адамовича и завод Октябрь на шоссе, ведущее к Туапсе.

Яростные атаки гитлеровцев повторялись в течение многих дней. Батальон Богословского отражал их потом уже не один. У занятого им рубежа (хорошо, что уже занятого!) сосредоточивались подразделения, отходившие из разных районов восточной половины города. Но сил все равно было немного. А к лобовым атакам противника прибавилась угроза обхода с фланга, через гору Долгая.

Пока у 47-й армии не было возможности прикрыть выходы на шоссе какой-то крупной частью, управление оборонявшимися тут подразделениями взял на себя заместитель командарма генерал-майор А. И. Петраковский. Он приказал Богословскому очистить Долгую от немцев. Комбат мог выделить для этого всего одну роту и сам новел ее на штурм горы.

Отчаянная боевая дерзость помогла морским пехотинцам отбросить гитлеровцев, имевших немалый численный перевес. Но закрепиться на горе нашим тогда не удалось. Через двое суток. Долгую пришлось отбивать снова, причем еще меньшими силами. Комбат отобрал полсотни добровольцев, вывел их уже известными ему тропами к вражеским позициям, и бой начался прямо с рукопашной. В общем, действовали, когда требовалось, и по-партизански. Кстати, в 305-й батальон, состоявший в основном из моряков с азовских кораблей, влился еще на Тамани местный партизанский отряд Отважный-1.

- Там, в плавнях, бывало очень тяжело, - вспоминал Богословский, - но все же не так, как у цементных заводов...

Здесь доходило и до гранатного боя на лестницах здания ФЗУ, в подвале которого находился батальонный КП (из вагона, разбитого артогнем, пришлось перебраться еще первой ночью) и куда ворвались однажды гитлеровцы. Меньше чем за неделю выбыло из строя почти девять десятых первоначального состава бойцов. Таяло и пополнение - четыреста краснофлотцев, - посланное из полуэкипажа... Но сбить батальон с его позиции, окутанной дымом и цементной пылью, фашисты не могли. А моряки предпринимали вылазки и за Балку Адамовича, устраивали за передним краем, в расщелинах горы, снайперские засады, появлялись там, где враг их никак не ждал.

18 сентября фашисты подняли на Восточном молу порта свой флаг. К следующему утру он исчез, став трофеем 305-го батальона.

- Ну, к этому я не причастен! - усмехнулся бывший комбат, когда я напомнил ему этот случай. - Под утро меня разбудил старший лейтенант Ананьин, мой заместитель по артиллерии. Стоит весь мокрый и начинает, ни слова не говоря, раскручивать с себя какое-то полотнище, а на нем - черная свастика... Оказывается, на свой страх и риск переплыл полбухты, вооруженный одним ножом, вылез на мол, снял немецкого часового и вот явился с трофеем.

Да как ты смел, спрашиваю, без моего разрешения?

Разве бы вы пустили? - отвечает. - А победителей не судят!.

А у самого зуб на зуб не попадает: вода в бухте уже остыла, да и норд-ост задул... Насчет того, что победителей не судят, он, чудак, и генералу Петраковскому выпалил, когда тот был у нас час спустя...

Заместитель командарма, конечно, тоже отчитал Ананьина за самовольство, однако велел комбату заполнить на него наградной лист. Молодой офицер был представлен к ордену Красной Звезды. Но получил он орден Красного Знамени так решили старшие начальники. До назначения в морскую пехоту Н. Д. Ананьин командовал артиллерийским подразделением небольшой канонерской лодки Азовской флотилии. У Балки Адамовича в его обязанности входила также корректировка огня береговых батарей. За падением снарядов он обычно наблюдал с заводской трубы Октября - позиции небезопасной, но зато с отличным обзором. Должно быть, оттуда особенно бросался в глаза фашистский флаг на молу, и стерпеть это старший лейтенант не мог.

Вениамин Сергеевич вспоминал, как однажды его вместе с командиром другого батальона, ставшего соседом 305-го, срочно вызвали на КП НОР. Там находились представитель командования фронта и командующий флотом. Комбаты доложили о состоянии батальонов - и в том, и в другом насчитывалось лишь по нескольку десятков бойцов. Затем им объяснили, что положение восточнее Новороссийска остается крайне напряженным, особенно за Шапсугской, откуда противник пытается пробить себе новый выход к морю, и потому на их участок, где враг остановлен, нет возможности дать солидное подкрепление.

- Еще два-три дня продержитесь? - спросил представитель фронта. - После этого сменим.

Комбаты были уверены в одном: люди готовы стоять насмерть, драться до последнего. Это они и доложили старшим начальникам. А им было сказано и разрешено передать бойцам, что о моряках, закрывших для врага стратегически важное шоссе, известно Верховному Главнокомандованию, известно Сталину.

И остатки батальонов, получая скудное маршевое пополнение, держались, ходили в контратаки. НОР помогал им всеми огневыми средствами, какие могли быть тут использованы, вплоть до катюш. Порой гитлеровцам удавалось пересекать Балку Адамовича группами пехоты, однако закрепиться за нею и вывести на шоссе танки - никогда.

Рубеж, обильно политый и вражеской кровью, и кровью наших матросов, был передан затем 318-й стрелковой дивизии полковника В. А. Вруцкого, героя Одесской обороны. И она стояла здесь неколебимо почти год - пока не пришла пора сделать его исходным рубежом наступления.

В один из тех дней, когда уличные бои еще продолжались и в западной части города - 9 или 10 сентября, - под Новороссийском побывал (в последний раз перед тем, как тяжелейшее ранение вывело его из строя) адмирал И. С. Исаков. Назначенный после объединения двух фронтов членом Военного совета Закавказского, он по-прежнему являлся старшим морским начальником на юге.

Ивану Степановичу было, конечно, известно, что морская пехота заняла оборону по Балке Адамовича, и он интересовался всеми подробностями - сколько там бойцов, где именно закрепились, какие батареи поддерживают. Он отлично представлял это место, но хотел сам взглянуть на него хотя бы издали, и мы проехали по шоссе за Шесхарис - проскочить в светлое время дальше было трудновато.

Тогда же И. С. Исаков приказал взорвать Дообский маяк. Он считал, что, раз противник вышел к Цемесской бухте, сохранять такой ориентир нельзя. В те дни гибло немало и более ценного, но красавца-маяка, построенного добротно и прочно, на века, стало жаль до боли. Я попросил нашего флагманского минера А. И. Малова подрывать маячную башню поаккуратнее, чтобы уцелело хоть основание.

Получил я также приказание перенести управление военно-морской базой в Геленджик. База есть база - ее штабу надо быть там, где можно обеспечить стоянку и обслуживание кораблей. К тому же хорошо оборудованный КП на 9-м километре, оказавшийся у линии фронта, понадобился армейцам.

Тихий Геленджик

Этот зеленый городок у небольшой подковообразной бухты, которую ограждают выступающие навстречу друг другу мысы: скалистый, обрывистый Толстый и низкий, песчаный Тонкий, был до войны уютным приморским курортом. С осени 1941 года, когда усилились налеты фашистской авиации на Новороссийск, в Геленджике стояла часть вспомогательных судов нашей базы, а также речные корабли, ушедшие с Дуная.

Геленджик с его бухтой был нашим тылом, нашей запасной позицией, созданной самой природой. Теперь здесь развертывалась передовая, ближайшая к фронту военно-морская база.

Называлась она по-прежнему Новороссийской. Новороссийск находился рядом, за гористым мысом Дооб, и мы, несмотря на тяжелую обстановку на фронте, очень верили, что вернемся туда скоро. Начальникам отделов и служб штаба было даже приказано иметь наготове рабочие планы обратного перебазирования. Майору Бородянскому я объявил, что он, какие бы ни выполнял задания в Геленджике, должен и впредь считать себя новороссийским комендантом.

А пока надо было обживать новое место. Развернув временный командный пункт в землянках среди совхозного виноградника (через несколько дней оборудовали КП на Толстом мысу), мы взялись налаживать базовое обслуживание кораблей.

Обследовав городок и бухту, начштаба Александр Иванович Матвеев смущенно доложил:

- Все три пристани на месте, склады тоже, пресная вода имеется. А вот электростанция не действует. И спросить не с кого...

Геленджик оказался почти пустым. Учреждения и большинство жителей эвакуировались. Электростанцию демонтировали - опасались, как бы не досталась врагу... Конечно, если бы немцы вырвались у Новороссийска на шоссе, их танкам понадобилось бы не слишком много времени, чтобы достигнуть Геленджика. Но не дошло же до этого! И было страшно обидно, что не успели предупредить чью-то чрезмерную поспешность, создавшую столько дополнительных трудностей.

Первую электроэнергию дали на берег из бухты: механики ОВРа во главе с изобретательным Л. Г. Сучилиным приспособили для этого генераторы стоявших тут поврежденных судов.

Но вот как организовать в Геленджике ремонт кораблей, сначала, кажется, не представлял даже многоопытный Андроник Айрапетович Шахназаров. Основное оборудование мастерских он эвакуировал из Новороссийска в дальние тылы - так было приказано. Судоремонтная рота, вынужденно введенная в бой, потеряла многих специалистов...

Однако база, где нельзя подлечить хотя бы малые боевые корабли и вспомогательные суда, - это не база. Изыскать возможности для ремонта их в Геленджике надо было во что бы то ни стало.

На окраине городка обнаружились мастерские машинно-тракторной станции. Там уцелели нефтяной движок, несколько стареньких станков и кое-что еще. С этого и началось восстановление ремонтного хозяйства нашего техотдела. Чем могла, поделилась по-соседски Туапсинская военно-морская база. Очень много необходимого нашлось в разбитом бомбами и снарядами механическом цехе цемзавода Октябрь. Туда, к самой линии фронта, Шахназаров организовывал по ночам несчетные экспедиции, и краснофлотцы выносили под вражеским огнем и станки, и детали, и годный для разных поделок металл. В том, что к возвращению поврежденных кораблей в строй удалось приступить на новом месте довольно быстро, большая заслуга также флагманского инженера-механика Виктора Сергеевича Причастенко и командира судоремонтной роты (постепенно она была пополнена) молодого военного инженера Анатолия Даниловича Баришпольца.

Не могу не рассказать, как техотдельцы пустили собственный литейный цех. Тогда уже полным ходом работала и мастерская, унаследованная от МТС, и филиал ее на специально построенной пристани, где имелось устройство, позволяющее приподнимать над водой легкие суда. Но вот отливать недостающие детали было негде, и техотдел не имел специалистов, способных заново, на пустом месте наладить это дело.

И вдруг Шахназаров встречает на улице знакомого начальника литейного цеха одного новороссийского завода: тот стал партизаном и пришел в Геленджик связным от своего отряда. Андроник Айрапетович прямо вцепился в этого товарища, привел его ко мне и стал доказывать, что нельзя отпускать обратно в горы такого нужного человека. Задержать его я не имел права, но мы договорились с партизанским руководством об откомандировании в базу и этого инженера, и еще одного опытного литейщика.

В Геленджикской бухте уже действовали необходимые портовые службы. Начальником порта был назначен Ф. Ф. Фомин, военно-морским комендантом капитан-лейтенант Н. А. Кулик, однофамилец нашего начальника связи, человек энергичный и с немалым опытом. В напряженную пору больших перевозок на Керченский полуостров он принимал и отправлял все конвои в Камыш-Буруне.

Но держать все приписанные к нашей базе корабли и суда в одном месте было рискованно. Поэтому осваивался и расположенный в нескольких километрах восточнее Фальшивый Геленджик (нынешний Дивноморск). Кстати, странное название этого местечка имеет интересное объяснение. В прошлом веке турки совершали сюда морские набеги ради похищения красавиц-горянок для гаремов. И жители Геленджика, чтобы обмануть пиратов, обозначали огнями фальшивое, не существовавшее тогда селение в устье горной речки Мезыб. Там врагов ждали опасные мели и засады на берегу.

До войны вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову использовать Фальшивый Геленджик для базирования, например, катеров. Но нам крайне важно было рассредоточить корабли, и возникла идея расчистить устье Мезыб, чтобы вводить туда небольшие суда. Рота инженерного батальона получила соответствующее задание.

Задуманное удалось не сразу. Наведавшись в приступившую к работам роту, я застал капитана, командовавшего ею, в унынии.

- Ничего с нашим Суэцким каналом не выходит, - жаловался он. - Чуть задует норд-ост, все опять заносит галькой!..

- Рассчитываете, что командир базы отменит норд-осты? - пошутил я, чтобы немножко его встряхнуть. - К сожалению, не могу. Надо настойчивее искать реальное инженерное решение. А оборудовать здесь корабельную стоянку очень нужно.

Простое решение проблемы предложил Петр Иванович Пекшуев: затопить в определенной точке большую старую баржу. Этого оказалось достаточно, чтобы защитить фарватер от наносов. В дальнейшем в Фальшивый Геленджик перевели торпедные катера.

Обживание Геленджика начиналось в тревожной обстановке. Вражеские снаряды тут не падали, слышалась лишь приглушенная канонада за горами. Но наша штабная карта, куда наносились и данные о положении на сухопутном фронте, показывала, что противник не отказывается от попыток пробиться на Сухумское шоссе - если не через Новороссийск, то где-то восточнее.

19 сентября гитлеровцы развернули наступление со стороны Абинской с совершенно очевидным намерением выйти к морю вблизи Геленджика. Им удалось продвинуться на несколько километров, и обстановка настолько обострилась, что все суда, следовавшие к нам из южных кавказских баз, получили приказание, дойдя до Туапсе, запрашивать, можно ли идти дальше вблизи берега.

В один из тех дней Иван Наумович Кулик, доложив, как оборудуется новый узел связи, спросил:

- А что, если фашисты все-таки отрежут нас от Туапсе?

- Будем драться.

- Это понятно. Но не следует ли заблаговременно кое-что предпринять на самый неблагоприятный случай?

Капитан 3 ранга Кулик всегда отличался предусмотрительностью, не любил попадать в непредвиденные обстоятельства. Сейчас он предлагал заложить в подходящем месте хотя бы небольшой потайной склад: если бы враг прорвался к Геленджику, могло ведь получиться и так, что наш штаб, отправив в море корабли, сам был бы вынужден отойти с какими-то подразделениями в горы.

Я согласился, что это, пожалуй, не лишне. Кулик, хорошо знавший окрестности, вызвался заняться партизанской базой. В одну из ближайших ночей он вывез в горы на вьючных лошадях несколько просмоленных бочек с патронами для автоматов и гранатами, а также с галетами, консервами. О том, где закопаны эти запасы, и вообще о закладке тайника знало минимальное число лиц.

Скажу сразу: этот склад нам не понадобился. 25 сентября 47-я армия под командованием генерал-майора А А. Гречко нанесла по вклинившимся неприятельские войскам контрудар двумя морскими бригадами - 83-й и 255-й (перед тем они были переформированы с включением в них всех батальонов морпехоты, сражавшихся в Новороссийске и на Тамани) - и некоторыми другими частями К исходу следующего дня стало известно, что противник отброшен местами на пятнадцать километров, а его 3-я горнострелковая дивизия потеряла только убитыми свыше двух тысяч солдат. Морским бригадам достались немалые по тому времени трофеи - около 180 пулеметов, десятки минометов.

Отличился там и 142-й батальон морской пехоты капитан-лейтенанта О. И Кузьмина - тот, который мне пришлось в начале боев под Новороссийском повернуть на 180 градусов и отправить с побережья в горы. Учитывая прежнюю подчиненность батальона, командование НОР поручило нам с полковым комиссаром Бороденко вручить бойцам и командирам награды, что мы и выполнили с большим удовольствием.

Наступательных действий сколько-нибудь крупными силами на фронте НОР противник больше не предпринимал. И военные историки справедливо считают 26 сентября 1942 года - день разгрома вражеской группировки, рвавшейся к Геленджику, - датой завершения Новороссийской оборонительной операции советских войск, которая сорвала многое в планах врага, закрыла для него кратчайший - по Черноморскому побережью - путь в Закавказье.

Но битва за Кавказ продолжалась. Все более упорные бои шли под Туапсе, где противник сосредоточил к концу сентября основные силы своей 17-й армии - до десяти дивизий, обеспечив себе значительный численный перевес над оборонявшейся на этом направлении 18-й армией Закавказского фронта.

Образованный еще в августе, почти одновременно с НОР, Туапсинский оборонительный район (ТОР) возглавлял контр-адмирал Г. В. Жуков, руководивший год назад обороной Одессы. С туапсинцами мы держали тесный контакт. Там, на запасном флагманском командном пункте флота, по-прежнему находился контр-адмирал И. Д. Елисеев, координировавший действия двух соседних баз прежде всего в области морских перевозок.

Короткая коммуникация Туапсе - Геленджик, ставшая на всем протяжении прифронтовой, привлекала особое внимание неприятельской авиации. А по ночам здесь рыскали немецкие торпедные катера, появлялись и подводные лодки.

Крупные транспорты, которых оставалось на Черном море немного, надо было беречь, и основными перевозочными средствами в этом районе стали вспомогательные суда, менее уязвимые для бомб и торпед. Из сейнеров, принадлежавших раньше новороссийскому рыбозаводу, в нашей базе была сформирована отдельная часть, именовавшаяся 11-м дивизионом катерных тральщиков. Фактически эти суда для траления не использовались, а как транспортировщики людей и грузов в прифронтовой зоне были просто неоценимы (потом они выполняли и более сложные задачи, боевые в прямом смысле слова). Ходили сейнеры всегда парами - один подстраховывал другого.

В то время сводки Совинформбюро каждый день начинались известиями из района Сталинграда. А сразу вслед за этим часто сообщалось о боях северо-восточнее Туапсе. Уже одно это говорило, насколько серьезно там положение. Угроза прорыва фашистских войск к морю на фронте ТОР сохранялась в течение всего октября. На шоссе между Геленджиком и Джубгой, как и месяц назад, дежурили команды саперов: тогда они готовились взорвать мосты и опорные стенки, если враг опрокинет наш западный заслон на окраине Новороссийска, а теперь фашистские танки могли появиться и с востока.

Штаб флота требовал держать в наивысшей готовности противодесантную оборону. Да мы и сами понимали - если противник вообще планирует высадку с моря, то скорее всего приурочит ее к одной из своих попыток пробиться в новом месте к берегу с суши.

После перевода базы в Геленджик побережье в ее зоне делилось на четыре боевых участка ПДО. Личный состав каждого не превышал усиленной роты морских пехотинцев, но люди - бывалые, обстрелянные. Их задача заключалась в том, чтобы встретить десант у уреза воды и задержать любой ценой, пока подоспеют другие части. С наступлением темноты они занимали позиции на своих участках, готовые к бою.

В такой вот обстановке, когда считался возможным и крупный десант, враг предпринял ту высадку небольшого отряда, о которой я обещал рассказать.

В промозглую безлунную ночь на 30 октября группа шлюпок и легких понтонов бесшумно пересекла Цемесскую бухту позади нашего катерного дозора (он держался мористее - десанта ждали со стороны Анапы). Незадолго до полуночи шлюпки и понтоны приблизились к восточному берегу бухты у мыска Пенай, невдалеке от 394-й береговой батареи и уже в мертвом для ее орудий пространстве. Очевидно, батарея и была объектом задуманной гитлеровцами диверсии.

По противодесантной обороне Пенай относился к боевому участку капитан-лейтенанта В. А. Ботылева. Бойцы, охранявшие мысок, хоть и не получили сигнала от катерников, врага не проглядели. Шлюпки и понтоны были встречены ружейно-пулеметным огнем. Три шлюпки все же достигли узкой песчаной полосы под береговым обрывом. С других, дошедших до мелкого места, немецкие солдаты прыгали в воду. Выбравшись на берег, они устремлялись к расщелине между скалами. Появившийся в это время самолет обстреливал с малой высоты наши огневые точки и окопы.

Первое донесение из штаба боевого участка Ботылева не давало представления о масштабах вражеской акции. По тревоге были подняты все части на побережье вплоть до Джубги. Но помощь не понадобилась. Через 22 минуты после обнаружения противника на Пенае снова царила тишина. Чтобы сорвать высадку диверсионной группы, оказалось достаточно четырех краснофлотцев, окопчик которых располагался над краем скалистой расщелины.

Имея выгодную позицию и вдоволь патронов и гранат, эти краснофлотцы не пустили десантников в расщелину. Те заметались по узкому пляжику под обрывом, где вдобавок наткнулись на наши противопехотные мины, и, не найдя никаких укрытий, бросились назад к шлюпкам, унося раненых и убитых.

По оценке участников боя, на берегу побывало тридцать - сорок вражеских солдат (шлюпок и понтонов насчитали свыше двух десятков, но большая часть до берега или мелкого места не дошла). У воды остались коробки с толом свидетельство диверсионного назначения группы, три брошенных автомата, клочья немецкого обмундирования...

У нас потерь не было. Но хотя кончилось все хорошо, на будущее понадобилось сделать определенные практические выводы: обнаружили противника поздновато...

А на боевом участке ПДО, который в целом не оплошал, стало предметом особого разбирательства поведение одного краснофлотца из той четверки. В разгар отражения вражеской высадки он куда-то исчез и был обвинен в трусости, в оставлении боевого поста. Вопрос встал остро, так что заниматься им пришлось и нам с Бороденко.

Моряк держался с достоинством. Мысль о том, что такой парень мог покинуть товарищей и пуститься наутек, когда на берегу появились фашисты, как-то не вязалась со всем его обликом. Чтобы разобраться в этом деле до конца, мы отправились на место событий. Но не на пляжик под обрывом, где уже побывали наутро после немецкой авантюры, а к окопчику над расщелиной, на боевой пост четырех морских пехотинцев.

Оттуда вела вниз крутая тропка. Краснофлотец попросил спуститься по ней. Идем, сворачиваем к прилепившимся на склоне кустам. Дальше - край той же расщелины, и отлично видно самое ее начало в нескольких шагах от воды. Краснофлотец останавливается у большого камня.

- Вот здесь я был, товарищ командир базы! Бороденко поднимает с земли свеженькую гильзу - их вокруг камня множество.

- Это что, все твои?

- Мои, товарищ полковой комиссар!

Из окопчика, оставшегося выше, было удобно метать в расщелину гранаты, а из-за этого камня, с фланга, явно сподручнее перекрыть автоматным огнем ее ворота. Приметив когда-то это местечко, краснофлотец вспомнил про него во время боя и бросился сюда. В горячке не предупредил товарищей. А вообще-то действовал разумно, находчиво. И к врагам был ближе всех. Обвинение в трусости, в бегстве решительно отпадало.

- Что же ты сразу все толком не объяснил? - возмутился сопровождавший нас уполномоченный.

Моряк молчал. Наверно, он не захотел оправдываться из гордости оскорбился, что заподозрили в позорном поступке...

В середине октября, когда противник, выйдя в долину Туапсинки и заняв ряд высот над нею, находился всего в тридцати километрах от Туапсе, командующий 47-й армией (в ее полосе фронт прочно стабилизировался) генерал-майор А. А. Гречко был назначен командармом 18-й. А в командование Черноморской группой войск Закавказского фронта вступил генерал-майор И. Е. Петров (через несколько дней ему было присвоено звание генерал-лейтенанта). С этими назначениями связан в памяти перелом, постепенно обозначившийся в боях на туапсинском направлении.

Три попытки противника овладеть Туапсе были сорваны одна за другой. Крепнущий отпор и контрудары наших войск (в их составе сражались и две бригады морской пехоты, переброшенные из НОР) заставили гитлеровцев и под Туапсе перейти к обороне. В декабре стало окончательно ясно, что ни захватить этот город, ни отрезать Черноморскую группу войск врагу не удастся.

Гитлеровские планы завоевания Кавказа, за которыми, как известно теперь, фашистским стратегам виделось вторжение в Иран, Ирак, Афганистан, Индию, терпели крах. На левом фланге советско-германского фронта созревали условия для перехода в наступление наших войск.

Завтра наступать нам

Из всей обстановки и из самого расположения Геленджика следовало, что его бухта - ближайшая к фронту, где могли сосредоточиваться корабли, - должна стать в недалеком будущем исходной позицией и опорным пунктом для наступательных действий черноморцев, трамплином для броска вперед.

И наши надежды на это сбылись. Хочется, однако, вспомнить - думается, они того заслуживают - и те будничные боевые дела, которыми жили новороссийцы, пока на фронте, остановившемся у Цемесской бухты, и вообще в районе нашей базы не происходило вроде бы ничего особо значительного.

Одна из задач, поставленных нам в это время, заключалась в том, чтобы не дать гитлеровцам в какой-либо степени пользоваться Новороссийским портом. Решали эту задачу и корабли - канонерские лодки и тральщики, регулярно выходившие на огневые позиции перед Цемесской бухтой. Но главная роль тут отводилась береговым батареям.

Боеприпасы для них отпускались тогда небогато. Снаряды, доставлявшиеся долгим и кружным путем через Среднюю Азию и Каспий, приходилось жестко экономить. И все же, каким бы скудным ни был общий лимит, одна батарея открывала огонь каждый день - 394-я на мыске Пенай.

Когда незадолго до войны начарт базы В. Л. Вилыпанский выбирал для новой батареи место на заросшем дубняком холме в 14 километрах от центра Новороссийска и когда в июле сорок первого здесь начали рыть котлованы для четырех дальнобойных 100-миллиметровых орудий, заботились о защите бухты и порта от набегов неприятельских кораблей. О том, что стрелять отсюда понадобится по самому порту, никто, конечно, не помышлял. Но выбранная позиция оказалась пригодной и для этого. С нее были видны как на ладони порт и город, Цемесская долина, западный берег бухты.

Триста девяносто четвертая надолго стала ближайшей к линии фронта стационарной береговой батареей. Благодаря своему выгодному расположению и высокому огневому мастерству личного состава она приобрела с осени сорок второго года совершенно особое значение. Имя ее командира - старшего лейтенанта, а затем капитана А. Э. Зубкова стало известно под Новороссийском буквально каждому. Не раз называлось оно и в сообщениях Совинформбюро.

Я познакомился с Зубковым, будучи еще начальником штаба базы. Молодой командир батареи выглядел несолидно - мальчишески угловатый, излишне порывистый в движениях, какой-то взъерошенный... Но в нем чувствовались твердый характер, увлеченность своим делом, быстрый и острый ум. И не смущали его никакие трудности.

Зубков не жаловался на то, что из присланных на батарею запасников больше половины вовсе не знакомы с артиллерией и учить их нужно с азов. Сперва они, впрочем, побывали землекопами, бетонщиками. Боевой погреб и командный пункт, дальномерные посты и подземные кубрики сооружались в основном собственными руками. Днем - работа, вечером - занятия. Словом, режим вроде того, какой был на первых порах у дальневосточных подводников, только еще более напряженный подгоняла война.

Через три недели после того как люди начали вгрызаться в каменистый холм, орудия стояли на бетонных основаниях. На следующий день - пробный обстрел, а еще через десять дней - первая зачетная стрельба... Построим на батарее все, что нужно, артиллеристы учились и днем, и вечерами. А утро неизменно начинали с того, что во главе с командиром шли купаться. Только в середине ноября (в 1941 году на редкость сурового) Зубков объявил купанье, до того входившее в обязательный распорядок, добровольным. Однако почти все продолжали каждое утро спускаться к морю.

Обо всем этом я рассказывал потом приезжим журналистам, спрашивавшим, как, подобрался на батарее, к которой успела прийти громкая боевая слава, такой замечательный личный состав - стойкий, закаленный, умелый. Молодой командир не мог знать, сколько времени отпущено ему войной на подготовку людей к бою, по оказавшиеся в его распоряжении месяцы сумел использовать отменно.

Еще учебные стрельбы показали: Зубков - артиллерист талантливый, с великолепной профессиональной интуицией и мгновенной реакцией. В боевой обстановке он вырос в подлинного мастера своего дела. Нельзя было не восхищаться в душе, наблюдая, как быстро и экономно производит он пристрелку, как красиво, словно без напряжения, управляет огнем. Исключительная точность стрельбы по самым разнообразным целям сделалась для его батареи обычной.

В то время, о котором идет речь, на счету Триста девяносто четвертой числилось уже немало подавленных вражеских батарей, подбитых танков, взорванных складов. Писатель Георгий Гайдовский - он работал тогда во флотской газете Красный черноморец - в одном из своих очерков назвал Зубкова регулировщиком уличного движения в занятом фашистами городе. Эта батарея действительно не позволяла гитлеровцам передвигаться ни по набережной, ни по другим главным улицам. А некоторые участки дороги, ведущей к Новороссийску по насквозь простреливаемой Цемесской долине, немцы огородили глухим трехметровым забором...

Враг много раз пытался разделаться с батареей на Пенае. На нее пикировали юнкерсы, производила массированные огневые налеты неприятельская дальнобойная артиллерия. Еще в те дни, когда шли бои в центре Новороссийска, со склонов холма исчезли заросли дубняка и кипарисы, разметанные разрывами сотен тяжелых снарядов и бомб. У Зубкова были потери в людях, на Пенае появилось свое кладбище вокруг ствола старого дуба... Но подавить Триста девяносто четвертую противник не мог.

Со второй половины сентября батарея действовала в составе двух орудий два других пришлось снять и сдать в ремонт. Однако и две скорострельные пушки, используемые активно и расчетливо, представляли на этой позиции серьезную силу. Во всяком случае, Новороссийский порт контролировался надежно - фашисты не посмели ввести туда ни одного катера.

Кроме зубковской у нас оставались стационарные 100 - 130-миллиметровые батареи В. М. Давиденко и М. П. Челака. А два орудия, поврежденных на Пенае, установили после ремонта на Толстом мысу для усиления обороны Геленджикской бухты. Так возникла новая батарея, командиром которой был назначен лейтенант И. С. Белохвостов - тот, что отличился под Анапой.

Все стационарные батареи входили в дивизион майора М. В. Матушенко. Всеми подвижными, расставленными на восточном берегу Цемесской бухты, командовал капитан И. Я. Солуянов, прибывший к нам, как и большинство его подчиненных, с Азовской флотилии.

Цели для дальнобойных береговых батарей часто давали армейцы, но немало их выявляли также флотские разведчики.

Когда фронт приблизился к Новороссийску, в нашей базе был сформирован по указанию штаба флота разведотряд, предназначавшийся для высадок с катеров или сейнеров на занятое врагом побережье. В отряд отобрали несколько десятков краснофлотцев и старшин морской пехоты, проверенных в боях и исключительно добровольцев. Какие замечательные это были ребята!

Помню, как мы с комиссаром базы в первый раз приехали к разведчикам, в отведенное им укромное местечко за Тонким мысом. Зашел разговор о том, кто где успел повоевать, и через несколько минут выяснилось, что тут собрались люди, причастные к самым славным делам, которые совершили черноморцы с начала войны на берегах своего моря. Одни участвовали в десанте под Одессой, другие - под Керчью или в Феодосии, третьи защищали Севастополь. А затем - Темрюк, Тамань, Новороссийск... Правда, опыт действий в тылу противника имели немногие. Никто не проходил специальной подготовки к этому. Зато не занимать им было беззаветной матросской отваги, решимости выполнить любое задание.

Первая высадка двух групп разведчиков за Мысхако имела целью прощупать вражеские гарнизоны в Южной Озерейке и Глебовке. Разведка вылилась в длительный ночной бой, причем потери гитлеровцев - это было потом точно установлено - превысили в несколько раз общее число высадившихся моряков. А главным результатом явились весьма ценные сведения о немецкой обороне в этом районе. Доставлена была, в частности, карта с обозначением огневых точек на побережье. Она находилась вместе с другими документами в полевой сумке немецкого коменданта Южной Озерейки, которого разведчики взяли прямо в комендатуре, сняв перед ней часовых.

Не все в дерзкой вылазке удалось. Очень трудно было оторваться от противника, выяснившего наконец, что у него в тылах действует лишь горстка бойцов. Катера снимали разведчиков в течение двух ночей и доставили в базу не всех. Погиб лихой капитан Собченюк из береговой артиллерии, исполнявший обязанности командира отряда... Но, встречая вернувшихся, я сразу понял: ободрять тут никого не требуется. И спрашивали меня только об одном - когда дадут следующее задание?

Разведотряд возглавил присланный штабом флота младший лейтенант Василий Пшеченко, молодой, но уже опытный в порученном ему деле командир. Высадки на разные участки побережья вплоть до Таманского полуострова стали производиться регулярно. Когда возникала необходимость, разведчики проникали и в Новороссийский порт. А по суше доходили до Абинской, до Крымской. Указывая цели нашей артиллерии и авиации, добывая сведения, необходимые для планирования будущих операций, они и сами наносили внезапные удары по вражеским огневым точкам, комендатурам, складам. Значение этих действий не исчерпывалось непосредственными потерями противника - важно было отвлечь хоть какие-то его силы с туапсинского направления.

Однажды группа разведчиков дала точнейшие ориентиры для удара с воздуха по опорному пункту гитлеровцев вблизи Анапы. Три - четыре дня спустя разведотряд, высадившийся почти в полном составе, разгромил другой опорный пункт врага собственными силами. Два катера-охотника доставили захваченные автоматы, ручные и станковые пулеметы, ящики гранат... Выслушав вместе со мною на причале первый краткий доклад о результатах операции, Иван Григорьевич Бороденко, помню, дважды переспрашивал: точно ли, что совсем нет потерь - ни убитых, ни серьезно раненных? В это действительно трудно было сразу поверить. Разведчики же еще до атаки на опорный пункт сняли целую дюжину охранявших подходы к нему фашистских часовых. В вылазках отряда Пшеченко отличились старшины и краснофлотцы, которые потом, в пору наступательных боев под Новороссийском, прославились на весь флот, - Сергей Колот, Владимир Сморжевский, Кирилл Дибров, Филипп Рубахо...

Если в Новороссийск никакие суда противника не совались, то этого нельзя сказать про отделенную от фронта десятками километров Анапу. Порт там небольшой, однако удобный, например, для самоходных десантных барж, для различных катеров. Это была самая восточная гавань, которой гитлеровцы могли пользоваться на Черном море, и уже потому требовалось следить за Анапой в оба.

Присматривала за ней флотская авиация, а также и наши катерники, особенно в нелетную погоду. В октябре - ноябре торпедные катера не раз совершали набеги на Анапский порт и на рейд близ озера Соленое, топили там буксиры и баржи.

Начали мы посылать туда и катера-охотники, вооруженные катюшами.

Новое оружие появилось на одном катере Новороссийской базы - на МО-84 лейтенанта А. Кривоносова - еще весной 1942 года, и это, насколько мне известно, был первый в Советском Военно-Морском Флоте корабль, с которого запускались какие-либо ракеты. Тогда эрэсы (реактивные снаряды) никаким катерам не полагались. Мы получили их в очень небольшом количестве благодаря командующему черноморскими ВВС генералу В. В. Ермаченкову, так сказать, за счет летчиков. Флагманский артиллерист штаба ОВРа капитан-лейтенант Г. В. Терновский сумел пристроить портативные пусковые установки самолетного типа на катерных пушках - чтобы пользоваться их механизмами наводки.

В апреле два залпа шестью 82-миллиметровыми эрэсами пресекли атаку фашистского торпедоносца на транспорт Пестель между Новороссийском и Анапой. Но поскольку регулярно снабжать нас реактивными снарядами авиаторы не могли, шире испытать на море новое боевое средство в то время не удалось.

Однако вскоре были созданы пусковые установки специально для катеров. К октябрю морскими катюшами оснастились два или три катера из дивизиона Н. И. Сипягина, и боезапас к ним стал поступать обычным порядком.

Поздняя осень - непогожая пора и на Черном море. В ноябре, как положено, зарядили норд-осты. Стихия разыгрывалась подчас так, что даже в относительно защищенной Геленджикской бухте выбрасывало на берег сейнеры и катера. На побережье, как и в прошлом году, взрывались сорванные с якорей мины.

А настроение, природе вопреки, все чаще бывало каким-то весенним. После того как советские войска железным кольцом охватили у Волги армию Паулюса, не могло быть сомнений в том, что общий перелом в ходе войны - праздник на нашей улице, как выразился, выступая в Октябрьскую годовщину, Сталин, - теперь-то уж наступает.

На Кавказе гитлеровцев пока только заставили перейти к обороне. Они еще цеплялись за перевалы Главного Кавказского хребта, продолжали нависать над Туапсе. Но по всему чувствовалось - это уже ненадолго.

Многозначительно прозвучало отпечатанное специальной листовкой обращение Военного совета флота:

Товарищи черноморцы! Наступление Красной Армии в районе Сталинграда успешно развивается... Наступают дни, когда языком Волги и Дона заговорят с немцами на всем советско-германском фронте - на далеком Севере, под Ленинградом, Ржевом, Воронежем, Новороссийском, Туапсе... Оправдаем прославленный в народе образ моряка-черноморца, защитника Севастополя, бойца железной стойкости и изумительной дерзости, человека в бескозырке и тельняшке, ставшего символом бесстрашия, находчивости, умения ломать все препятствия и вырывать победу у врага!

Малая Земля

Отряд майора Куникова

Новороссийская база получила приказ подготовить канонерские лодки, тральщики и другие корабли к перевозке в Геленджик трех стрелковых бригад, танкового батальона, большого количества боеприпасов. А раз армия накапливает силы для наступления на приморском участке фронта, значит, запахло и десантом. Теперь о нем думалось как о вероятной завтрашней боевой задаче.

О десанте повел речь, когда мы остались вдвоем, и прибывший к нам в базу вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Заговорил он об этом словно бы между прочим, как обычно делал, когда еще не мог в полной мере ввести в курс какого-нибудь замысла, но считал необходимым предупредить, к чему следует готовиться. Наверное, такие предварительные разговоры с командирами о предстоящих боевых делах - скорее товарищеские, чем официальные, дававшие собеседнику возможность высказать обо всем свое мнение, - нужны были и самому Филиппу Сергеевичу, чтобы в чем-то себя проверить.

Командующий, естественно, не посвящал меня в уже существовавший и уточнявшийся тогда план большого наступления на Краснодар и Тамань, который подразделялся на взаимосвязанные части Горы и Море. Но он дал понять, что освобождение Новороссийска - дело ближайшего времени. И сообщил, что высадить десант, если это понадобится, намечено в районе Южной Озерейки.

- Одновременно продемонстрируем высадку под Анапой, у Благовещенской, у мыса Железный Рог, - говорил Филипп Сергеевич. - Пошумим там, постреляем с моря, может быть, и фактически кое-что высадим, а потом заберем обратно. Словом, постараемся запутать противника - пусть думает, что высаживаемся на широком фронте. Что-то из этого, естественно, войдет в задачу новороссийцев...

Вот оно, начинается! - радостно подумал я и, чувствуя, что пришла пора выкладывать то, чем еще ни с кем не делился, сказал:

- Поручите нам, товарищ командующий, высадить демонстративный или вспомогательный десант на западном берегу Цемесской бухты! Допустим, в районе Станички...

- Говоришь, в Станичке? - переспросил Октябрьский и задумался.

Я объяснил, почему предлагаю это место. Раз операция в целом будет иметь целью или одной из целей освобождение Новороссийска, высадка даже небольшого отряда в пригородном поселке, почти что в городе, сулит существенные выгоды. Причем десант смогут надежно поддерживать через бухту береговые батареи. Ну а противник вряд ли нас там ждет.

В этих доводах, конечно, не было чего-либо нового для командующего, однако он выслушал их внимательно,

- Наши разведчики только что побывали на Суджукской косе, - добавил я. На берегу бухты у немцев есть и орудия, и пулеметные точки, но когда понадобится, мы постараемся их подавить.

Своего отношения к моему предложению командующий в тот раз определенно не высказал. Но для себя я решил: высадку в Станичке надо готовить!

А некоторое время спустя из штаба флота поступили указания по предстоящей операции. Ими предусматривалась высадка демонстративного десанта на Суджукскую косу и у Станички. Для этого мне поручалось сформировать штурмовой отряд в составе 250 человек.

Когда пришли эти указания, ядро такого отряда у нас уже имелось. Был и командир.

Собственно, с подбора командира мы и начали - это следовало решить прежде всего.

Кандидаты нашлись и в штабе базы, и в полуэкипаже, и на боевых участках противодесантной обороны. Обыкновенный батальон морской пехоты я вверил бы любому из них без колебаний. Но дело шло об отряде особого назначения (так мы стали его называть), где повышенные требования предъявлялись к каждому бойцу. А тем более к тому, кто поведет отряд в бой.

Кажется, кое-кто был в недоумении - вызывает командир базы вроде по текущим служебным делам, а потом задает вопросы, вовсе к этому не относящиеся: что стал бы делать в такой-то обстановке, как решал бы такую-то тактическую задачу? Да еще просит хорошенько подумать и назначает время доложить подробнее...

Участвовал в странных беседах и Иван Григорьевич Бороденко. С недавних пор он был уже не полковым комиссаром, а капитаном 1 ранга и не военкомом базы, а моим заместителем по политической части и начальником политотдела. Мне же в декабре 1942 года было присвоено звание контр-адмирала. Но от всего этого в наших отношениях мало что изменилось. И конечно, я по-прежнему испытывал потребность советоваться с Иваном Григорьевичем обо всем существенном. Особенно - о расстановке людей.

Что касается выбора командира для штурмового отряда, то в это кроме Бороденко пока был посвящен только капитан 2 ранга Аркадий Владимирович Свердлов - новый начальник штаба базы (он возглавлял штаб Азовской флотилии и после ее расформирования был назначен к нам, а Матвеева еще раньше перевели на другую должность).

Вызывали мы и командира 3-го боевого участка ПДО майора Ц. Л. Куникова. Когда он ушел, получив приказание явиться завтра снова, Бороденко решительно заявил:

- Как хочешь, Георгий Никитич, а по-моему, этот человечина - самый подходящий!

Спорить я не собирался, ибо к тому же выводу приходил сам.

Интересовали нас главным образом боевая опытность командира будущего отряда и его личные качества, выявившиеся на войне. Мы не очень вдавались в биографические детали, и многое о Цезаре Львовиче Куникове я постепенно узнал уже потом. Но, конечно, мне было известно, что командир он не кадровый, по образованию - инженер, не окончивший никакого военного училища. (Мои военные университеты - боевые действия, - говорил он сам. ) Однако при общении с ним это как-то забывалось: майор производил впечатление именно кадрового военного. Подтянутый, словно влитый в ладно сидящую на нем форму, он соблюдал правила субординации естественно и привычно, отнюдь ими не скованный, на вопросы отвечал спокойно и немногословно, очень ясно выражая каждую мысль. В нем чувствовались ум, воля, житейский опыт.

Куникову было тридцать четыре года. Война застала его ответственным редактором московской газеты Машиностроение. А раньше - большая комсомольская работа, одновременная учеба в Машиностроительном институте и Промакадемии, столичный завод шлифовальных станков, где он за короткий срок прошел путь от сменного мастера до главного технолога, после чего был начальником технического отдела Наркомтяжпрома и директором Центрального научно-исследовательского института тяжелого машиностроения... Подобные биографии характерны для трудных и кипучих тридцатых годов, когда стремительно росли - этого требовала сама жизнь - активные, энергичные люди с организаторской жилкой, беззаветно отдававшиеся делу. Такие люди, как бы далеки они ни были от армии в мирное время, как правило, очень быстро находили себя и на войне.

На военном учете Куников числился старшим политруком запаса. Однако он добился назначения на командную должность и формировал из призывников-осводовцев отряд водных заграждений - мобильное инженерное подразделение, предназначенное для выполнения специальных заданий на речных рубежах. Отряд был послан на Дон и вскоре вошел в состав Азовской военной флотилии.

Сохраняя ядро первого своего отряда, Куников командовал потом различными другими, создававшимися по обстановке на трудных участках фронта в Приазовье, на Тамани. И наконец - 305-м отдельным батальоном морской пехоты, который, выстояв против фашистских частей, имевших по меньшей мере шестикратный численный перевес, был последним вывезен с Таманского полуострова под Новороссийск. Если бы Куников не попал в госпиталь из-за случайной травмы, то именно ему отдал бы я в ночь на 9 сентября приказ занять оборону по Балке Адамовича.

Но теперь Куникову выпадало задание не менее ответственное.

Узнав, какого рода отряд предлагается ему возглавить, майор воодушевился. С будущей боевой задачей я познакомил его сперва в самых общих чертах, не привязывая ее, разумеется, ни к какому определенному месту. Однако Куникову достаточно было намекнуть, что надо готовиться к высадке на занятый противником берег для захвата там плацдарма, - и мысль его заработала в нужном направлении.

Мы стали регулярно встречаться для обсуждения возникавших практических вопросов. Командир сперва нелегального, не узаконенного еще никакими приказами отряда получил разрешение набирать подходящих добровольцев как на своем боевом участке ПДО, так и на других, и в полуэкипаже. Отряду отвели под штаб и кубрики несколько домиков у Тонкого мыса, по соседству с разведчиками. Кстати, многим из них тоже предстояло скоро перейти под начало Куникова.

В последние дни декабря в Геленджикской бухте стало оживленно. Комендант порта, долго ставивший под разгрузку одни сейнеры, принимал болиндеры с танками. Выгружались и свежие стрелковые части - 47-я армия, державшая левый фланг фронта, получала солидные подкрепления.

Тем временем наш штаб артиллерии, расставив по-новому подвижные батареи, обеспечил еще более надежный контроль над Цемесской бухтой. Всего мы имели между линией фронта и мысом Дооб 38 береговых орудий. Специально для того, чтобы гасить вражеские прожектора, Малахов завел кочующее орудие - поставил корабельную сорокапятимиллиметровку на грузовую машину, снабженную для устойчивости при стрельбе откидными упорами-лапами Расчет этой пушки выполнял свою задачу весьма успешно, не давая гитлеровцам освещать ни наш берег, ни посылаемые в бухту катера.

Темными декабрьскими ночами разведчики из отряда Василия Пшеченко дважды высаживались с легких катеров прямо на новороссийские молы. Продолжались высадки разведгрупп в разных местах между Мысхако и мысом Железный Рог. Им хорошо помогали анапские партизаны. Что касается Новороссийска, то у нас накопилось достаточно данных о расположении неприятельских штабов, учреждений, команд, а также офицерских клубов, кабаре и прочих заведений подобного рода.

Грех было бы не воспользоваться такими сведениями! Подсчитав наличный боезапас, мы с Михаилом Семеновичем Малаховым решили, что можем как следует поздравить фашистов с Новым годом. Прибереженные для какого случая цели в городе Малахов держал, как он выражался, на тихом учете: с разных батарей и в разное время аккуратно произвели пристрелку одиночными выстрелами - и оставили до поры в покое, словно забыли... В ночь на 31-е на море штормило. Торпедные катера, ходившие на поиск неприятельских судов за Анапу, вернулись досрочно: погода была не для них. Если бы волна разгулялась и в Цемесской бухте, это могло помешать нашим разведчикам, у которых тоже были особые планы на следующую ночь.

Но днем ветер стих. Спокойно было и на приморском участке фронта. Наши артиллеристы обстреливали по заявкам армейцев дорогу у Неберджаевского перевала, привели к молчанию фашистскую батарею на Мысхако. Остальное откладывалось до полуночи.

В кают-компании штаба к вечеру появилась, заменяя северную елочку, длинноиглая кавказская сосенка, которую наша заботливая хозяйка - заведующая столовой Клавдия Семеновна Барткевич убрала невесть откуда взявшимися украшениями. Кок Ефрем Салецкий получил указание обеспечить новогодний ужин к двадцати двум ноль-ноль. Кажется, они с Барткевич были несколько удивлены слишком ранним для такого случая часом ужина. А приглашенные в кают-компанию командиры, переступив порог, начинали встряхивать и подносить к уху свои часы: на висящих тут больших настенных стрелки уже приближались к двенадцати. Бороденко подтрунивал над растерянностью сослуживцев.

- Ваши часы в порядке, товарищи! - успокоил я вошедших. - Но давайте встретим сорок третий год по тем, что на стене, вместе с уральцами. Потом будет некогда.

Мы наполняем бокалы и осушаем их за победу. Как хотелось в эту ночь верить, что она уже не очень далека!

За столом под нарядной сосенкой уютно и празднично, но засиживаться нельзя. Взглянув на свои выверенные часы, я встаю. Через несколько минут все, кроме тех, кому надлежит оставаться на КП, отправляются на батареи, боевые участки, наблюдательные пункты. Предусмотрено, что всюду, где на эту ночь что-то планируется с нашей стороны или не исключена возможность внезапных действий противника, будет кто-нибудь из управления базы. Незадолго до наступления полуночи приезжаю на командный пункт начарта. Малахов, уже настроившийся дирижировать новогодним концертом, докладывает с подчеркнутой торжественностью:

- Товарищ контр-адмирал! Береговые батареи Новороссийской военно-морской базы к выполнению боевой задачи готовы...

Кое-кто считает его закоренелым педантом, острит по поводу его приверженности к букве артиллерийских правил. Но это - слишком упрощенное представление о Малахове. За беспокойной требовательностью Михаила Семеновича, не всегда приятной подчиненным, стоят только интересы боевого дела и решительная его неспособность быть к чему-либо равнодушным. А перед сегодняшней стрельбой он охвачен особым душевным подъемом и, конечно, никому не давал спуску, пока не сделали все так, как он считал нужным.

Радиоузел транслирует Москву. Передается специальное сообщение Совинформбюро - итоги шести недель наступления наших войск под Сталинградом. Ликвидация окруженной там фашистской группировки еще не закончена, но уже приводятся такие цифры, что у слушающих восторженно загораются глаза. Захвачено огромное количество танков и орудий, враг потерял многие десятки тысяч солдат... Да, такого поражения гитлеровская армия еще не знала. А пока у Волги разделываются с окруженными фашистами, основной фронт отодвинулся далеко на запад, на сто - сто пятьдесят километров!

В самые последние минуты уходящего года радио доносит глуховатый голос Михаила Ивановича Калинина. Его новогодняя речь - спокойная и рассудительная, без громких фраз. Запоминаются убедительные слова о том, что сегодня военное положение более благоприятно для нас, чем было в это время в прошлом году, и что немецкая армия понесла такие потери, от которых иссякла ее наступательная сила.

Ровно в полночь, как бы салютуя Новому году, открывают огонь батареи Зубкова, Челака, Давиденко, дивизион Солуянова. Одни бьют по разведанным объектам немецкой обороны на западном берегу бухты, у Станички (там сегодня попытается высадиться Пшеченко с группой своих ребят - они уже вышли на катерах из Геленджика), другие - по тем целям в городе, которые Малахов, исподволь пристреляв, держал на тихом учете.

Бьем по Новороссийску, по нашему городу... Каждому, кто подает команды и действует у орудий, знакомы здания, ставшие сейчас целью для наших снарядов. Но там засел враг, а врага надо бить везде, куда бы он ни добрался. И это не требуется объяснять.

По согласованному с нами плану наносят удар и флотские летчики. Группа МБР-2 сбрасывает бомбы в районе Станички. Еще одна группа, побольше, бомбит вражеский передний край за Балкой Адамовича. Теперь полыхает разрывами почти весь берег от линии фронта до Суджукской косы. От рыбозавода ведут огонь и немцы - как раз там, где намечалось высадить разведчиков и но возможности захватить языка... Из темноты бухты устремляется туда густой пучок огненнохвостых эрэсов: это дал залп один из поддерживающих разведотряд катеров. За разведчиков, как всегда, тревожно. И, очевидно, не все у них гладко, раз пришлось прикрывать эрэсами...

Огневой налет длится более часа. В Новороссийске оккупантам, вне всякого сомнения, досталось крепко. С наблюдательных постов разглядели в стереотрубы, как гитлеровцы, собравшиеся встречать Новый год, разбегаются куда попало из своих клубов и казино, накрытых орудийными залпами.

- У противника паника, фашисты удирают к Волчьим Воротам! - доносят наблюдатели.

Кажется, там кое-кто действительно пустился наутек: на дороге в Цемесской долине замелькали лучики притемненных автомобильных фар. Но артиллеристы ударили и по этой дороге.

О смятении в стане врага свидетельствовало также то, что на наш огневой налет не последовало немедленного ответа.

Поблагодарив артиллеристов за четкую боевую работу и удостоверившись у начальника штаба по телефону, что в пределах базы все обстоит нормально, я приказал шоферу Борису Костромину: Теперь - к Куникову! Мы условились с Бороденко встретиться там, если не произойдет ничего неожиданного, во втором часу. Иван Григорьевич должен был приехать в отряд особого назначения раньше, чтобы еще в старом году вручить группе молодых коммунистов партийные билеты. В отряде не спали - шел шумный новогодний вечер. Несколько десятков будущих десантников, уже отобранных Куниковым, были пока в резерве, и майор дал им в эту ночь вволю повеселиться, попеть, потанцевать,

К талантам Цезаря Львовича Куникова, бесспорно, относилось умение превосходно разбираться в людях. И, как я знал, с каждым новым бойцом он знакомился обязательно лично, никому этого не передоверяя. Будущее показало, насколько соответствовали взятые им в отряд люди той выразительной характеристике, которую он, бывало, давал тому или иному моряку: Подходит физически и морально. Смерти не убоится.

А со многими командиру знакомиться и не требовалось: это были его подчиненные по 3-му боевому участку ПДО, соратники по отряду водных заграждений, по 305-му батальону.

- Вот наш Павел Потеря, - представил мне Куников невысокого смуглолицего краснофлотца. - Воюем вместе уже год. Он из-под Азова, учетчик овощеводческой бригады колхоза Большевик... А ныне - хозяин того максима, который мы взяли с витрины Ростовского музея.

Историю музейного максима я слышал еще от капитана Богословского - этот пулемет стоял тогда у Балки Адамовича. Когда азовцы вели бои под Ростовом, Куников приехал в город, надеясь раздобыть недостававшее оружие для только что влившегося в его батальон пополнения. Пренебрегать нельзя было ничем, и он заглянул в краеведческий музей, вспомнив, что раньше видел в экспозиции какое-то оружие времен гражданской войны. Там он получил под расписку несколько наганов и станковый пулемет, оказавшийся вполне исправным. Все происходило в спешке, но директор музея успел сообщить, что пулемет исторический: в октябре семнадцатого года участвовал в штурме Зимнего дворца, потом был у буденновцев в Первой Конной... Ну а Куников уж сумел сделать такую реликвию общей гордостью личного состава. Бить врага из этого пулемета считалось большой честью.

После того как остатки 305-го батальона морской пехоты отвели с передовой на переформирование, майор добился, что знаменитый максим вернулся к нему - на 3-й боевой участок. Теперь он перешел вместе с Павлом Потерей в отряд особого назначения.

Среди отобранных Куниковым десантников были и девушки. Отряду не обойтись без санинструкторов, а недостатка в добровольцах не возникало и тут. И каждая из тех, кого командир взял, прошла уже через суровые боевые испытания.

Помню бойкую, задорную Надежду Лихацкую. Год назад она высаживалась с десантом под Керчью, потом несколько месяцев плавала в составе хирургической группы на судах, вывозивших раненых с Керченского полуострова и из осажденного Севастополя. При гибели Грузии в Южной бухте добралась, обожженная горячим паром, до берега вплавь. После госпиталя была направлена санинструктором на одну из наших береговых батарей. И вот не усидела там: как только прослышала, что набирается отряд для выполнения какой-то особой задачи, подала рапорт с просьбой перевести ее сюда...

Из разведотряда перешли к Куникову Нина Марухно, Зинаида Романова, Анна Бондаренко, не раз участвовавшие в вылазках во вражеские тылы.

В ту ночь отважные девушки весело танцевали со своими товарищами по новому отряду. И все тут были горды тем, что именно им поручат трудное и опасное боевое задание. Какое - они в общих чертах уже представляли, а когда и где это должны были узнать лишь в самый последний момент.

На исходе ночи оперативный дежурный доложил, что возвращаются катера с разведчиками. Было еще темновато, и лейтенанта Пшеченко, стоявшего на палубе головного катера, я узнал с причала лишь по его легкой мальчишеской фигуре.

- Убитые есть? - спросил его, не дожидаясь швартовки и доклада. Кажется, еще никогда не хотелось так, как в это новогоднее утро, чтобы потерь у разведчиков не было.

- Убитых нет, товарищ контр-адмирал! - весело откликнулся Пшеченко. Обошлось!..

- А раненых много?

- Двое...

Высадиться у рыбозавода все же не удалось - слишком сильным оказался там вражеский огонь. Разведчики побывали еще раз только на Суджукской косе. Один из двух полуглиссеров, на которые они пересаживались для быстрого подхода к берегу, был подбит. Выручил катер-охотник, сумевший вывести полуглиссер из-под огня. Тогда и прикрылись залпом эрэсов.

Вылазка далась трудно, взять языка не удалось. Но разведчики все же добыли новые данные о неприятельской обороне на том участке побережья бухты, который представлял теперь для нас особый интерес.

К 10 января 1943 года отряд Куникова был окончательно сформирован, В него зачислили 190 краснофлотцев, 70 старшин и сержантов, 16 человек командного и политсостава. Из 276 куниковцев - так они стали себя называть - 136 были коммунистами.

Отряд делился на пять боевых групп. Командира в каждую назначали с учетом того, что от него может потребоваться большая самостоятельность. Одну из групп возглавил командир разведотряда В. М. Пшеченко. В каждой боевой группе предусматривался замполит и создавалась первичная парторганизация. Своим заместителем по политической части Куников предложил политработника разведотряда старшего, лейтенанта Н. В. Старшинова, участвовавшего уже в нескольких десантах, в прошлом черноморского пограничника.

Едва ли не последним подобрали начальника штаба - капитана Федора Евгеньевича Котанова. Того самого, который впоследствии стал известен по десантам на Азовском море и на западном берегу Черного и командовал знаменитым батальоном, где к исходу войны в списках числилось, включая и командира, более шестидесяти - живых и павших - Героев Советского Союза.

Тогда боевая слава Котанова была еще впереди. О нем я знал сперва лишь то, что в связи с расформированием одного морского полка прибыл в резерв полуэкипажа капитан береговой службы, командовавший стрелковым батальоном еще в начале обороны Севастополя. Числился капитан за флотом, однако явился ко мне при портупее. По военному образованию, да и по опыту он оказался истинным пехотинцем, искушенным в сухопутной тактике, что было весьма кстати. Куникову он понравился, и в тот же день получил предписание вступать в должность.

Отряд Куникова, словно некий магнит, притягивал смелых людей отовсюду.

С десантом следовало высадить представителя поддерживающей береговой артиллерии - опытного корректировщика. Стать им вызвался помощник командира 394-й - зубковской - батареи лейтенант Николай Воронкин. Он, как и многие питомцы севастопольского Училища береговой обороны, повоевал уже в морской пехоте. В боях за Новороссийск командовал ротой, отбивавшей атаки танков у электростанции, откуда был доставлен в Геленджик тяжело контуженным, на несколько дней онемевшим и без всяких документов. Обретя дар речи, лейтенант убедил медиков не отправлять его в тыл, а как только встал на ноги, разыскал Малахова, который удостоверил личность своего бывшего курсанта и оставил его у себя. Так Воронкин вернулся в артиллерию. И хотя батарея на Пенае, ежедневно открывавшая огонь и постоянно сама подвергавшаяся вражеским ударам, была отнюдь не тихим уголком, лейтенанта тянуло туда, где еще погорячее. И майор Куников его понял.

(Раз уж зашла речь об этом непоседливом и отважном человеке, хочется добавить, перенесясь далеко вперед, что после войны Николай Митрофанович Воронкин, уволившись в запас, стал капитаном дальнего плавания. Не забывая старых сослуживцев, он нет-нет да и порадует меня короткой радиограммой с борта своего Михаила Светлова то из Хайфона, то из Неаполя... )

Когда я смог уже без всяких недомолвок объяснить Куникову его задачу, он спросил только, каким временем располагает для подготовки. Я ответил, что нужно уложиться в двадцать суток (точного срока операции еще не знал сам). Фактически отряд имел несколько больше времени. И надо отдать должное Куникову, Котанову, командирам боевых групп - они использовали его отлично.

Наша учеба была беспощадной, - писал мне недавно, вспоминая те дни, один из ветеранов отряда. Это определение вполне соответствует действительности. Достаточно сказать, что куниковцы в полном составе, с оружием и снаряжением, трижды высаживались с катеров в обжигающе холодную воду бухты и, ведя огонь, кидая вперед настоящие, только без рубашек, гранаты, выбирались в ночной темноте на крутой берег, схожий с тем, который им предстояло отбить у врага. А этим общеотрядным репетициям десанта предшествовали дневные и ночные тренировки боевых групп, отделений, расчетов, одиночных бойцов.

Весь отряд надел поверх фланелевок или кителей стеганые ватные куртки и такие же брюки, заправляемые в сапоги. На головах - шапки-ушанки. Краснофлотцы и командиры, ставшие похожими на партизан, без устали карабкались по скользким скалам под дождем и снегом (в январе хватало и того и другого), учились укрываться в расщелинах, действовать по условным сигналам, блокировать и штурмовать огневые точки, вести рукопашный бой...

Мы только что получили очень оперативно выпущенное Генеральным штабом описание опыта уличных боев в Сталинграде, а также в Великих Луках. Куников раздобыл где-то книжку о тактике боевых рабочих дружин девятьсот пятого года на Пресне. Все, что могло пригодиться при высадке десанта, находило отражение в планах очередных практических занятий.

Кроме автомата и гранат каждому десантнику необходимо было холодное оружие. Однако снабдить им почти триста бойцов оказалось не просто - вещь нетабельная. Пришлось организовать изготовление кинжалов кустарным способом. В кузнице Геленджикской МТС, где теперь хозяйничали судоремонтники, их ковали из старых вагонных рессор и заостряли на ручном точиле. Холодное оружие предназначалось не только для рукопашных схваток при сближении с противником вплотную, но и для поражения врагов на расстоянии - десантников учили метать кинжалы в цель. Я видел, как здорово это получалось у самого Куникова.

Майор добивался, чтобы каждый из подчиненных ему людей, не исключая медиков и радистов, владел любым оружием, какое есть в отряде. Все куниковцы научились стрелять из пулемета, все осваивали противотанковое ружье.

Мы с Бороденко часто наведывались в отряд и однажды попали как раз на практическую стрельбу из ПТР. Первым стрелял Куников, за ним остальные - было отпущено по патрону на человека. Предложили стрельнуть и нам с Иваном Григорьевичем. Осрамиться перед десантниками очень не хотелось, и я был рад, что удалось пробить щит...

По просьбе Куникова ему доставили несколько трофейных немецких пулеметов, автоматов и карабинов с боезапасом к ним, а также немецкие гранаты. Оружие врага тоже подлежало освоению - в десанте иной раз приходится пользоваться и им. В боевой группе лейтенанта Сергея Пахомова, где подобрались бойцы, причастные по прошлой службе к артиллерии, изучали даже немецкие легкие орудия. И не напрасно.

Беспощадная учеба стоила людям огромного напряжения сил. Но что бы они ни делали, сразу возникало азартное соревнование. Соревновались и в точности метания кинжалов, и в том, кто скорее перезарядит в полной темноте диск автомата, и в быстроте посадки на катера и высадки с них.

Чтобы не занимать постоянно катера, у которых были и свои задачи, посадку-высадку отрабатывали сперва на суше: на ровном месте обозначался колышками и слегка окапывался макет палубы сторожевого катера в натуральную величину и приставлялись настоящие сходни. Этот земляной кораблик помогал каждому заранее запомнить свое место на палубе и до автоматизма отшлифовать общий порядок движения. Потом посадка на катера всего отряда укладывалась в пятнадцать минут, а высадка боевой группы с полным вооружением - в две.

- Прямо как в лагере Суворова перед штурмом Измаила! - усмехался Бороденко, когда мы заставали одну группу куниковцев бегущей по сходням на земляной кораблик, другую - взбирающейся с завязанными глазами (подготовка к ночным действиям) на скалу, третью - за изучением немецких мин, четвертую - за отработкой приемов самбо...

Мы радовались, что бойцы отряда - этого нельзя было не почувствовать крепко поверили в своего командира. Его пример, его слово значили очень много: раз майор сказал, что нужно, раз делает сам, - значит, все должны уметь делать то же самое. В отряде наизусть знали составленную Куниковым Памятку десантника, где содержались предельно краткие советы, как вести себя при высадке и в бою за плацдарм. Были там и афоризмы, вносившие поправки в известные пословицы. Например: В десанте - и один в поле воин.

Разработал Куников также наставление для командиров боевых групп. Оно явилось результатом изучения опыта прошлых десантов и вероятных условий предстоящего.

Сначала Куникову очень хотелось, чтобы в отряде была своя артиллерия. Но ему пришлось согласиться, что даже самые легкие пушки усложнили бы высадку. Зато организации огневой поддержки десанта с восточного берега бухты уделялось особое внимание.

Чем дальше, тем сильнее верилось: если высадка удастся, снимать десант с плацдарма не придется. Говорю это о себе, а что касается бойцов штурмового отряда, то они с самого начала, еще не зная, где высадятся, настраивались на то, чтобы уцепиться за берег накрепко. Словом, надо было думать и о подкреплениях десанту, о втором эшелоне, хотя он пока и не предусматривался для этого направления общим планом операции.

Внутри базы резервом для усиления десанта могли стать боевые участки ПДО, тем более что охрана побережья вновь передавалась пограничным подразделениям НКВД. С середины января личный состав трех боевых участков - пятьсот с лишним человек - включился в тренировки по той же программе, которую проходили куниковцы. Майор Куников знал, что эти люди вольются после высадки в его отряд, и получил право контролировать их подготовку.

Начались в Геленджикской бухте и тренировки более крупного масштаба: батальоны 255-й морской бригады А. С. Потапова, предназначенной для основного десанта - у Южной Озерейки, отрабатывали погрузку на канонерские лодки с артиллерией и прочей техникой.

К концу января в нашей базе собралось много начальства. Прибыли командующий флотом Ф. С. Октябрьский, члены Военного совета Н. М. Кулаков и И. И. Азаров, командующий черноморскими ВВС В. В. Ермаченков, многие работники штаба флота. В Геленджике развертывался командный пункт управления основным десантом.

Из Москвы приехала группа политработников центрального аппарата во главе с И. В. Роговым, который был теперь в звании генерал-лейтенанта.

То, за что непосредственно отвечала Новороссийская база, занимало довольно скромное место в общем плане готовившегося удара по врагу. Но начальник Главного политуправления ВМФ побывал и в отряде Куникова, и на катерах Сипягина. Насколько я понял, у взыскательного Рогова сложилось неплохое впечатление о них.

25 января я докладывал командующему флотом о готовности отряда Куникова, а также участвующих в операции кораблей и береговых батарей Новороссийской базы.

В связи с тем что намечавшиеся сроки действий затем несколько отодвинулись, утром 2 февраля был сделан повторный доклад о том же. О снятии куниковцев с западного берега Цемесской бухты, после того как они отвлекут на себя и свяжут часть сил противника, речи больше не было. Предполагалось, что вспомогательный десант соединится в ходе операции с основным, а затем и с частями, наступающими на суше. Я получил добро высаживать вслед за штурмовым отрядом подготовленный второй эшелон.

В тот день под Сталинградом завершилась ликвидация армии Паулюса последние ее остатки сдались в плен. Важные события происходили и на юге. Гитлеровцев выбили из Сальска. Северная группа Закавказского фронта вышла к Армавиру, освобождены были Майкоп, Белореченская. Перешла уже в наступление и 47-я армия - наш непосредственный сосед. С 27 января береговые батареи помогали ей взламывать вражескую оборону в районе горы Долгая и Сахарной Головы.

Вспомогательный становится главным

Уточненный план операции предусматривал, что высадка основного и вспомогательного десантов начнется одновременно с выходом ударной группы 47-й армии на Маркотхский и Неберджаевский перевалы.

Но 3 февраля перевалы оставались еще в руках противника. Тем не менее рано утром командующий фронтом принял решение: десанты высадить следующей ночью, начало высадки - 01.00.

Взаимодействующие в наступлении силы на этом этапе как бы поменялись ролями. Если по первоначальному замыслу прорыв сухопутной обороны противника на новороссийском направлении предварял и тем самым облегчал вторжение в его тылы с моря, то теперь атаки с моря должны были помочь быстрее продвинуться на суше, преодолеть возникшую там заминку.

Отряду майора Куникова объявили боевой приказ. Сперва весь командный состав, а затем и бойцы узнали, что им предстоит высадиться в районе Станичка - рыбозавод, другими словами - на окраине Новороссийска.

Вероятно, многие ожидали услышать другой адрес: десанты редко высаживают так близко от линии фронта. Но необычность задачи, за которой виделось освобождение Новороссийска, еще больше воодушевила куниковцев.

Как документ, выразивший их боевой порыв и словно переносящий в незабываемое героическое время, храню я текст клятвы, которую дали в тот день десантники:

Мы получили приказ командования - нанести удар по тылам врага, опрокинуть и разгромить его.

Идя в бой, мы даем клятву Родине в том, что будем действовать стремительно и смело, не щадя своей жизни ради победы над врагом. Волю свою, силы свои и кровь свою, каплю за каплей, мы отдадим за жизнь и счастье нашего народа, за тебя, горячо любимая Родина.

Нашим законом есть и будет движение только вперед!

Мы победим! Да здравствует наша победа!

Майор Куников прочел эти строки перед отрядом и, поцеловав край развернутого знамени, первым скрепил клятву подписью. Вслед за, командиром поцеловали знамя и подписались все десантники. От имени личного состава выделенных для высадки катеров поставил свою подпись капитан-лейтенант Сипягин.

Присутствовать при этом мне не довелось, но от куниковцев, здравствующих поныне, я знаю, что минуты, когда отряд давал клятву, остались для них священными на всю жизнь.

В тот же день имел место по-своему памятный эпизод, характерный для методов работы Куникова с людьми. Чтобы донести до читателя живые детали, позволю себе обратиться к воспоминаниям, переданным мне заместителем командира отряда по политической части Героем Советского Союза Николаем Васильевичем Старшиновым, ныне уже покойным.

Начальник штаба Котанов, - писал он, - доложил командиру, что отряд в составе 273 человек, в полном боевом, построен.

Мы с Цезарем Львовичем решили еще раз посмотреть на бойцов, которых через несколько часов предстояло вести в бой.

Внешний вид людей был безупречен, снаряжение подогнано. А лицо каждого словно говорило: На меня можно положиться.

Обойдя строй, Куников обратился к отряду с краткой речью. Он напомнил, что нам придется столкнуться с врагом, который, несомненно, будет иметь численное превосходство. Но на то мы и советские бойцы, чтобы разгромить фашистов независимо от того, сколько их окажется перед нами.

- Однако надеяться на легкую победу не стоит, - говорил Цезарь Львович. Будут тяжелые бои, будут среди нас раненые и убитые. Готов ли каждый из вас к этому испытанию? Может быть, кто-нибудь передумал идти с нами? Или плохо себя чувствует? Таких прошу, не приказываю, а прошу - выйти из строя.

Отряд не шелохнулся. Немного подождав, Куников приказал начальнику штаба объявить перекур на десять минут. А отряду сказал:

- Товарищи, кто постеснялся выйти из строя при всех, может при новом построении не становиться.

Мы отошли в сторону. Котанов, как бы спрашивая сам себя, сказал:

- Неужели кто-нибудь не встанет?..

- Если кто-то пал духом, пусть лучше уйдет из наших рядов сейчас, ответил Куников.

Я курил уже вторую папиросу. Не докурив ее, зажег третью. Десять минут истекли. Люди снова строятся в две шеренги, производится расчет... Начальник штаба докладывает Куликову:

- Товарищ майор, отряд построен. В строю двести семьдесят... - он запнулся и закончил очень тихо: - ... два человека.

- Повторите цифру! - не выдержал я.

- Двести семьдесят два, - еще тише произнес Котанов.

Куников громко, чтобы слышали все, сказал начальнику штаба:

- Прекрасно! Ведите отряд.

Выяснять, кого именно недостает, он не стал. Нас с Куниковым догнал старшина отряда Алешичев и доложил, что в строй не встал краснофлотец Капустин.

- Он здоров? - спросил Куников.

- Так точно, здоров.

- В таком случае, товарищ Алешичев, - спокойно приказал командир отряда, передайте начальнику снабжения, что краснофлотец Капустин остается в его распоряжении здесь.

Повторяю, все это очень характерно для Куникова, каким я его знал. А Капустин, тяжело пережив тогдашнее свое малодушие, добился потом возвращения в боевой строй отряда и постарался доказать товарищам, что достоин сражаться вместе с ними.

Приехав к куниковцам, я удостоверился в полной боевой готовности отряда.

Куников рассказал, что многие десантники просили разрешить взять меньше харчей (кухни в штурмовом отряде не было, сухой паек на трое суток выдавался каждому на руки), а за счет этого - больше патронов, гранат. Такие просьбы удовлетворялись. Выдача боеприпасов практически не ограничивалась. Сокращение пайка позволяло бойцу взять, не перегружая себя, до восьмисот патронов, две-три противотанковые гранаты, а лимонок - и до пяти.

Проводить отряд прибыл член Военного совета флота контр-адмирал Н. М. Кулаков. Личный состав построился - в последний раз перед боем. Десантники уже натянули на левую руку широкие белые повязки: отличительный знак, чтобы распознавать своих в темноте.

Николай Михайлович Кулаков умел поговорить с идущими в бой людьми не только непринужденно, но и весело.

- А нет ли тут таких, кто холодной воды боится? Или вообще плавать не умеет? - басит он, подмигивая бойцам из-под густых черных бровей.

- Напомните мне, товарищ Котанов, сколько у нас не умеющих плавать, подхватив тот же тон, обращается Куников к начальнику штаба.

Котанов готов уже вполне серьезно доложить, что таких в отряде нет. Но Кулаков успевает опередить его:

- Да что это мы! Позабыли, какие морские волки здесь собрались! Они, хитрецы, спрятали свои тельняшки под ватники, так их не сразу и узнаешь!

В строю оживление, смех. Вместе с бойцами раскатисто смеется и Николай Михайлович. Затем, что-то вспомнив, оборачивается к начальнику штаба: Постойте, постойте, капитан! Так это вы и есть тот Котанов, который по случаю контузии был отправлен из Севастополя на Большую землю учить командиров из запаса и бомбил Военный совет письмами, требуя, чтобы вернули с курсов на фронт! Где вы его нашли, Георгий Никитич?

- Он сам нас нашел, - отвечаю я. - И как раз вовремя. Чуть не опоздал!..

На этом шутки кончаются. Член Военного совета говорит о значении начинающихся боев за Новороссийск, о том, как нужна эта база флоту, чтобы активнее использовать крупные корабли, которым тесно в небольших южных портах Закавказья.

- Даешь Новороссийск! - гремит в ответ из рядов. - Будет база!

Кулаков медленно идет вдоль строя, всматриваясь в молодые лица, словно хочет каждое запомнить. Останавливаясь, заговаривает с одним, с другим. Вот спросил о чем-то главного старшину Николая Кириллова, возглавляющего команду бронебойщиков.

- Все будет в порядке, товарищ адмирал, танки не пропустим! - заверяет старшина. - У нас кроме ПТР противотанковые гранаты есть. Ну а если что - сами пойдем на танки, по-севастопольски...

Кулаков кладет ему руку на плечо, смотрит в глаза.

- Верю, что готовы и на это, но больше всего не хотел бы, чтобы до этого дошло. Вы все очень нужны флоту, вы - это экипажи наших новых кораблей. Так что старайтесь не подставлять грудь ни пуле, ни танку!

Уже в темноте отряд марширует к причалу. Ведут боевые группы лейтенант Василий Пшеченко, капитан Антон Бахмач, командовавший раньше комендантской ротой, старший лейтенант Алексей Тарановский, которого знаю с тех сентябрьских дней, когда создавалась оборона у цементных заводов, лейтенанты Григорий Слепов и Сергей Пахомов. Шагают лейтенант Николай Воронкин со своими корректировщиками, начальник связи Владимир Катещенков с радистами. Среди них - краснофлотец Галина Воронина, известная в базе как мастер держать связь в самых сложных условиях. Добилась, что взяли в десант и ее!..

Посадка дружная, быстрая - каждая группа хорошо знакома со своим катером. Сипягин и Куников, приняв на причале все доклады, садятся последними.

Дав добро на выход, обнимаю Цезаря Львовича, Николая Ивановича, желаю боевой удачи. Сердце не почуяло, кого вновь увижу невредимым, а кого уже нет...

За полтора часа до того, как отошли от Северной пристани семь катеров с куниковцами, командир высадки основного десанта контр-адмирал Н. Е. Басистый вывел из Геленджикской бухты два эсминца, три канлодки, три тральщика с баржами-болиндерами на буксире, группу катеров и вспомогательных судов. На них двинулась к Южной Озерейке бригада А. С. Потапова.

Те, кто был посвящен в план операции, знали, что из Туапсе вышли корабли, принявшие на борт еще одну бригаду морской пехоты - 83-ю Краснознаменную подполковника Д. В. Красникова. А из Батуми шли крейсера и эсминцы, которым скоро предстояло начать артиллерийскую подготовку высадки.

Погода выдалась типично февральская - порывистый ветер, холодный дождь. Тревожил прогноз на дальнейшее усиление ветра. Тем более что командиры канонерских лодок оказались перед необходимостью принять дополнительные грузы, а тральщикам предстояло буксировать неповоротливые болиндеры с танками. Состояние моря при высадке десанта значит немало - от этого никуда не денешься.

Выход из Геленджика основного десанта несколько задержался, и перегруженные корабли уже вряд ли могли нагнать опоздание.

С причалов, где стало пусто и тихо, возвращаюсь к себе на КП, на Толстый мыс. Присутствие в Геленджике командующего флотом, который руководит отсюда всей десантной операцией, обязывает меня оставаться тут. Для непосредственного управления высадкой вспомогательного десанта и затем переправой второго эшелона у нас создан передовой командный пункт базы на берегу Цемесской бухты, на 9-м километре Сухумского шоссе, куда перешел с оперативной группой штаба капитан 2 ранга А. В. Свердлов.

Противник, как обычно, вел методический огонь по восточному берегу Цемесской бухты. Знал ли он что-либо о наших планах, сумел ли и в какой мере раскрыть подготовку к десанту?

Ночь на 4 февраля 1943 года памятна старым черноморцам. В ней переплелись боевой успех и горькая неудача, непредвиденный срыв одной части оперативного замысла и прояснение новых возможностей в другой. И все это - под Новороссийском.

Но я рассказываю прежде всего о том, к чему имел непосредственное отношение сам.

Точно в срок Сипягин передал условный сигнал о том, что катера с вспомогательным десантом прибыли в точку развертывания. В Цемесскую бухту они вошли без помех. Артиллеристы на нашем берегу были в готовности подавлять прожектора, но освещать бухту противник пока не пытался.

Невдалеке от отряда высадки держался катерный тральщик Скумбрия, бывшее рыболовецкое судно. Командование гвардейских минометных частей фронта поделилось с нами своей боевой техникой, и мы смогли - специально к десантной операции - превратить этот скромный корабль в маленький ракетоносец (такого слова, правда, еще не было во флотском лексиконе). На палубе тральщика разместили батарею пусковых устройств для 82-миллиметровых реактивных снарядов. Скумбрия могла давать залп девяносто шестью эрэсами, что значительно превышало огневую мощь ракетных установок, имевшихся на отдельных катерах-охотниках.

Скумбрия получила боезапас на пять залпов. Для управления новым оружием на борту находился капитан-лейтенант Г. В. Терновский. А командовал катерным тральщиком, с которого эрэсы впервые на флоте использовались для поддержки десанта, главный старшина В. С. Жолудев. Он был из местных рыбаков и знал Цемесскую бухту, как родной дом.

Ровно в час ночи, когда Синягин в заранее рассчитанной точке подал катерам сигнал к повороту все вдруг, наша артиллерия ударила через бухту по двухкилометровому участку западного берега между мысом Любви и Суджукской косой. Через десять минут, за которые было выпущено полторы тысячи снарядов, Малахов перенес огонь в глубину плацдарма высадки.

Потом я слышал не от одного десантника, будто майор Куников специально объехал все батареи, чтобы сверить часы, в чем, конечно, не было необходимости. Эта маленькая легенда, проникнутая верой бойцов в своего командира, который решительно все предусмотрел, родилась, быть может, в ту минуту, когда у них на глазах смерч разрывов передвинулся дальше, освобождая обработанное место для высадки.

Короткая артподготовка, естественно, подавила не все, чем располагал враг на берегу. Уцелевшие орудия и пулеметы обнаружили себя, открыв огонь по замеченным теперь катерам. Наиболее сильный огонь велся с правого края участка высадки, от мыса Любви. Туда и послала первый ракетный залп Скумбрия. Катера, устремившиеся к берегу, били по огневым точкам, ближайшим к каждому. С нашего передового КП видели, как заполыхало над Станичкой пересекаемое разноцветными трассами зарево.

С Толстого мыса увидеть это было нельзя. Мы лишь слышали залпы своих батарей и, следя за мучительно медленным движением часовых стрелок, ждали с надеждой и тревогой известий оттуда - с места высадки.

Напряжение разрядила радиограмма Куликова: Полк высадился успешно. Продвигаемся вперед. Жду подкреплений.

Мы так и условились - если высадка удастся, передать об этом открытым текстом, причем отряд именовать полком.

Как стало известно некоторое время спустя, почти всем катерам удалось подойти вплотную к берегу (один из семи был сильно поврежден, и его команда пошла в бой вместе с десантниками). Весьма удачно - прямо на берег и именно там, где было намечено, - высадил командование штурмового отряда с Куниковым во главе командир сторожевого катера МО-134 старший лейтенант П. И. Крутень. Потеряв при самой высадке лишь одного бойца, отряд ринулся вперед, действуя всем наличным оружием - от гранат и пулеметов до кинжалов.

Враг не выдержал этого стремительного натиска. Бросив свои позиции у уреза воды с десятками дзотов и блиндажей, фашисты откатились за полотно идущей вдоль бухты железной дороги.

Впоследствии трофеем советских войск стал журнал боевых действий немецкой армейской группы А. Как свидетельствует этот штабной документ высшего оперативного объединения противника, атака с моря у Станички застала гитлеровцев врасплох. Командир одной из артиллерийских батарей, констатируется в журнале, приказал взорвать свои орудия, в результате чего возникла паника... На некоторых немецких батареях пушки просто бросили. Десантники захватили несколько исправных орудий, много боеприпасов. В первом расширенном донесении Куников сообщал, что четыре трофейных орудия уже бьют по врагу.

Так отряд, имевший лишь легкое оружие, обзавелся собственной артиллерией. Быстро ввести ее в действие помогло то, что всех бывших артиллеристов Куников держал в одной боевой группе. Ее замполит старший лейтенант С. Д. Савалов возглавил трофейный артдивизион. Те же катера, с которых высадился штурмовой отряд, стали перебрасывать на занятый плацдарм второй эшелон - боевые группы В. А. Ботылева, И. В. Жернового, И. М. Ежеля. Первая из них прибыла к Станичке и с ходу включилась в бой примерно через два часа после захвата плацдарма. Спешить надо было не только потому, что Куникову требовались подкрепления. Задул норд-ост...

Связь с передовым КП была непрерывной. Вслед за докладом Свердлова о том, что катера вторично пошли к Станичке, с 9-го километра передали: наши корабли обстреливают долину Озерейки - видно, как за Мысхако рвутся в воздухе осветительные снаряды.

Как я уже знал, артподготовка и высадка десанта на главном направлении были отодвинуты на полтора часа: к первоначальному сроку корабли не поспевали. Теперь, значит, началось и там. Под впечатлением удачной высадки куниковцев мы надеялись, что соединение большого и малого десантов может произойти скоро. А тогда, особенно если и армейцы поднажмут у перевалов, пусть попробуют фашисты удержаться в Новороссийске!..

Когда грузились на катера последние подразделения второго эшелона, связисты соединили меня с причалом у Кабардинки. К телефону подошел Сипягин. Доклада о сделанном мне от него не требовалось - все главное было известно из донесений с нашего передового КП. Хотелось просто услышать его голос, почувствовать настроение.

- Как там, капитан-лейтенант? Горячо?

- В общем, довольно горячо, да что поделать! Важно, что наша берет!..

Пересекать бухту становилось все труднее - уплотнялись вражеские огневые завесы, крепчал ветер, поднимая волну. К тому же начало светать. А многие катера уже имели повреждения. Однако и третий рейс к Станичке прошел успешно. Потери всего второго эшелона на переходе свелись к шести раненым.

Всего в Станичке было высажено 870 бойцов и командиров. В восьмом часу утра катера ушли из Цемесской бухты, прикрываясь дымовыми завесами. Флагманский катер Сипягина вернулся в Геленджик последним.

Отряд Куникова, в который влились все переброшенные подкрепления, в это время занимал плацдарм шириною около трех километров по береговой черте и до двух с половиной в глубину. Сюда входили почти вся Станичка, рыбозавод с его пристанью, Азовская улица Новороссийска. По оценке Куникова, гитлеровцы потеряли в ночном бою (в том числе от огня нашей артиллерии и ударов штурмовой авиации) до тысячи солдат и офицеров. Потери десантников были пока невелики.

По-настоящему порадоваться успеху куниковцев не дали плохие новости об основном десанте.

Что там, у Озерейки, неладно, я почувствовал по нервной напряженности Ф. С. Октябрьского, по мрачному лицу Н. М. Кулакова, когда явился к ним на КП с очередным докладом. Догадка эта, увы, вскоре подтвердилась.

При высадке основного десанта не удалось обеспечить столь важной в таких операциях внезапности. Противник обнаружил в море наши корабли и был начеку, причем у него оказалось в этом районе гораздо больше огневых средств, чем предполагалось. Участники первого броска начали высаживаться в тяжелейших условиях - при шторме и под сильным вражеским огнем. Были потеряны болиндеры и еще несколько вспомогательных судов. Контр-адмирал Н. Е. Басистый признал, что продолжать высадку нельзя, и отдал кораблям приказ отходить.

Общая картина прояснилась, конечно, не сразу. Сперва мне стало известно лишь одно: корабли уходят от Озерейки, не высадив морские бригады, так как это почему-то оказалось невозможным. Я поспешил на КП командующего флотом Ф. С. Октябрьского. Раз уж так вышло, думалось мне, есть смысл повернуть часть кораблей - хотя бы канонерские лодки - в Цемесскую бухту, высадить морскую пехоту на плацдарм, захваченный у Станички, и развивать оттуда наступление на Новороссийск...

Командующего я застал еще более взволнованным и сумрачным, чем час назад. Его состояние попять было нетрудно. Я доложил свои соображения, стараясь быть предельно кратким. Да они, казалось мне, и не нуждались в многословных обоснованиях. Плацдарм существовал. Пристань рыбозавода, способная принять канлодки, была в наших руках. Береговые батареи и флотские летчики, взаимодействовавшие с куниковским отрядом, прикрыли бы и эту высадку... Словом, перестройка плана операции представлялась оправданной. Я даже ожидал, что командующий прервет меня и скажет: Это уже решено.

Ф. С. Октябрьский выслушал до конца. Быстро шагая взад и вперед по комнате, он задал два-три вопроса, из которых я понял, что все это, должно быть, уже обсуждалось тут. Так за чем же дело стало? - думал я.

Отпущенный к себе на КП, я еще некоторое время, пока не рассвело совсем, ждал приказания обеспечить прием кораблей у Станички. Однако тогда оно не последовало. Наверное, я не мог учесть всех обстоятельств, мешавших командующему принять решение немедленно.

Днем корабли, ходившие к Южной Озерейке, вернулись в Геленджик и Туапсе. Многие из них, в том числе канонерские лодки, получили повреждения, имели потери в личном составе. Требовался экстренный ремонт, и Шахназаров с Баришпольцем бросили на это все свои силы, Морские пехотинцы выгрузились на берег, но из их вооружения снимали с кораблей только то, что мешало работам. Никто не сомневался, что высадка главных сил десанта отставлена ненадолго.

Командир дивизиона канлодок капитан 1 ранга Григорий Александрович Бутаков был среди моряков, находившихся в ночь на 4 февраля у Озерейки, наверняка старше всех годами. Но из всех вернувшихся оттуда, с кем я в тот день встречался, он меньше, чем кто-либо, выказывал подавленность происшедшей неудачей, хотя, конечно, тяжело ее переживал. Представитель старинной русской морской династии, военный человек до мозга костей, он держался с обычным спокойным достоинством и, не теряя ни часа, делал все, чтобы новый боевой приказ застал его дивизион готовым к выходу в море.

Минувшей тяжелой ночью Бутаков действовал смело и инициативно. Когда болиндеры (они должны были после высадки штурмового отряда с танками послужить причалами для других кораблей) загорелись у берега от немецких снарядов и подойти к ним стало невозможно, командир дивизиона предложил полковнику А. С. Потапову высадить подразделения его бригады у Абрау-Дюрсо. И высадка с двух канонерских лодок там началась.

Всего вместе с первым штурмовым отрядом, состоявшим из батальона капитан-лейтенанта О. И. Кузьмина, под Озерейкой сошли на сушу почти полторы тысячи десантников и несколько танков. Зацепившись за берег, они дрались геройски. Батальон Кузьмина продвинулся дальше всех, отвлек на себя немало неприятельских сил и этим помог куниковцам.

Потом об этом батальоне долго не было никаких вестей. Но все, что делалось в Геленджике по подготовке кораблей к новому выходу с десантными частями туда, куда будет приказано, делалось с мыслью о товарищах, сражающихся где-то в районе Озерейки. Наши катера, ходившие в разведку, сняли небольшую группу морских пехотинцев близ горы Абрау. В других местах враг не давал им приблизиться к берегу, встречая сильным огнем. 5 февраля комбату Кузьмину было передано по радио приказание пробиваться к Станичке на соединение с Куниковым.

А я получил в тот день от командующего флотом приказ: используя все наличные корабли и плавсредства Новороссийской военно-морской базы, начать в ночь на 6 февраля высадку в районе Станички 255-й бригады морской пехоты, а также 165-й стрелковой бригады полковника П. Ф. Горпищенко, только что прибывшей в Геленджик и) Туапсе.

Этот приказ означал, что на вспомогательном направлении десанта вводятся в бой силы, предназначавшиеся для главного.

Плацдарм героев

Чтобы такая перестройка плана операции (правильная, хотя и запоздалая, как отмечает в своей книге Битва за Кавказ Маршал Советского Союза А. А. Гречко) стала в тот момент возможной, куниковцам надо было, захватив плацдарм на западном берегу Цемесской бухты, продержаться там двое суток. За это время на усиление отряда Куникова удалось перебросить в Станичку лишь двести бойцов-авиадесантников, выделенных 47-й армией. Продержаться оказалось труднее, чем высадиться, и я должен, прежде чем рассказывать о дальнейших событиях, вернуться немного назад.

Майор хорошо использовал преимущества, полученные в результате стремительной, внезапной для противника высадки. Боевые группы отряда сравнительно легко отбросили превосходившего их численно, но растерявшегося врага. Пока он пребывал в замешательстве, можно было даже продвинуться и дальше. Однако Куников понимал, насколько это опасно: не приходилось рассчитывать, что немцы долго останутся в заблуждении насчет реальной силы высадившегося десанта. И на рассвете отряд, пополненный подразделениями второго эшелона, занял оборону.

Как явствует из захваченных впоследствии неприятельских штабных документов, гитлеровцы к этому времени уже знали, что у Станички им противостоят всего несколько сот советских бойцов. Вышестоящему начальству докладывалось: русский десант, вторгшийся в южное предместье Новороссийска, будет ликвидирован до исхода дня... Пользуясь том, что у перевалов наши войска не продвинулись, а под Озерейкой десант потерпел неудачу, враг стягивал к Станичке свои резервы.

Фашисты начали атаки с трех направлений: на обоих флангах - с явной целью отрезать отряд от бухты - и в центре плацдарма. Куниковцев поддерживали почти все наши береговые батареи. Ударили через город и армейские катюши. В самом отряде действовало уже до десятка трофейных орудий, а со вторым эшелоном были доставлены минометы. Тем не менее положение десантников скоро стало тяжелым.

Как ни старались куниковцы взять побольше патронов и гранат, ограничивая себя в харче, бой за высадку, когда трудно быть особенно расчетливым, основательно истощил их арсеналы.

В ночь на 5 февраля Куников пустил по цепи - из окопа в окоп, от бойца к бойцу письменный приказ, первый пункт которого гласил:

При любом тяжелом положении никто не имеет права отходить даже в тех случаях, когда грозит неминуемая смерть.

Далее объявлялось, что впредь разрешается вести огонь из автоматов только одиночными выстрелами и по ясно видимым целям, а оставшиеся гранаты использовать лишь в исключительных случаях, по большим группам противника и с расстояния не более 25 - 30 метров. Личному составу приказывалось вооружиться оружием, брошенным врагом в первую ночь, собрать все патроны и гранаты с убитых. Командир требовал строго экономить продовольствие и особенно воду: там, где высадились куниковцы, не было ни колодцев, ни ручья.

Противник тем временем подтягивал свежие части. Новым атакам предшествовали массированные удары авиации (море еще бушевало, но ветер стихал, и самолеты уже могли летать) и интенсивная артподготовка. На пятачке, занятом отрядом, разорвались уже тысячи снарядов и бомб.

Когда рассвело, к позициям десантников двинулись танки. За ними, в полный рост, шла пехота. Должно быть, враг уже не ожидал серьезного сопротивления. Но Куников сумел сохранить большую часть своих людей, и они держались стойко.

Силы отряда 650 - 700 человек, - доносил он утром 5-го. - Настроение личного состава отличное. Часть раненых отказалась выйти из боя...

Командир отряда расчетливо маневрировал своими силами. Вооружив две боевые группы всем, что можно было использовать против танков, он перебрасывал этот свой резерв туда, где обострялась опасность прорыва обороны. И отряд отражал атаку за атакой. На плацдарме родился лозунг, ставший неписаным законом: Враг может пройти только через наши трупы.

Надо ли говорить, что Малахов и командиры береговых батарей делали все мыслимое, чтобы точнее поражать указываемые куниковцами цели! Самоотверженно помогали десантникам летчики-штурмовики. В тот день они, прорываясь через завесы вражеского огня, совершили более двухсот вылетов на поддержку отряда.

Еще ночью были предприняты попытки сбрасывать с илов боеприпасы. Сперва это не очень ладилось - коробки с патронами падали то в бухту, то в расположение противника. Днем дело пошло лучше, хотя коробки, ударяясь о камни, часто разбивались. Видя, что груз упал в такое место, куда десантники могут добраться, летчики старались помочь им, огнем прижимая гитлеровцев к земле.

До сих пор с благодарностью вспоминаю Героя Советского Союза Мирона Ефимовича Ефимова, - писал мне недавно бывший боец куниковского отряда Георгий Сергеевич Волков. - Мы его пятерку прозвали парикмахером - брил немцев с самой малой высоты так, что они спешили прятаться, как только появлялся этот самолет. А мы, пользуясь этим, копались, словно золотоискатели, в грязи, собирая рассыпавшиеся патроны...

Таким было продолжение дружбы Ефимова и Куникова, возникшей при подготовке к операции. Командир флотского штурмового авиаполка много раз сам водил илы к Станичке, и все десантники знали номер его боевой машины.

Но как ми помогли летчики и артиллеристы, судьбу плацдарма и самого отряда решала стойкость десантников.

Донося об обстановке и своих действиях, командир отряда добавлял: Имею десятки фактов героизма и самопожертвования. Ему было не до того, чтобы их перечислять. Многие примеры самоотверженности и доблести, имена особо отличившихся десантников стали известны за пределами плацдарма позже. Зато некоторые из них с тех, пор уже никогда не забывались на флоте.

Из политдоаесения Н. В. Старшинова мы узнали, сперва без подробностей, о подвиге младшего сержанта Михаила Корницкого.

Он был в числе десантников, занявших здание школы имени Тараса Шевченко, которое затем окружили и подожгли наседавшие на этом участке гитлеровцы. Наши бойцы не могли продержаться в здании долго: кончались боеприпасы. Корницкий, только что подорвавший гранатами cунувшийся в школьный двор танк, вызвался пробраться к своим за помощью. А не проберусь, так даром не погибну - пообещал он товарищам. У каменной стены двора сержанта настигла вражеская пуля. Раненный, он нашел в себе силы вскарабкаться на ограду. Для чего - это стало ясно оставшимся в школе бойцам, когда Корницкий, взмахнув гранатой, перевалился через стену, за которой засели фашисты, блокировавшие выход со двора. Там раздался взрыв, а вслед за ним еще один, очень сильный - сработали противотанковые гранаты, висевшие у сержанта на поясе... Взрыв разметал гитлеровцев, и морские пехотинцы, воспользовавшись замешательством тех, кто уцелел, вырвались из вражеского кольца.

- Вот что такое наше войсковое товарищество! - сказал взволнованный Бороденко, кладя передо мною донесение, где кратко излагалось все это.

Когда я прочитал его, Иван Григорьевич заговорил с грустной задушевностью:

- Ты его не помнишь... живого? Я хорошо помню. Был как-то на партийном собрании у Ботылева - он ведь оттуда, с первого боевого участка, и запомнилось выступление этого Корницкого: умное, убедительное... Ему было уже под тридцать, призван из запаса. Имел семью, двоих детей - мне дали сейчас справку. Такие, зрелые, идут на все сознательно. И знаешь, оказывается, он здешний, кубанец - из Горяче-Ключевского района. Воевал и погиб на самой что ни на есть родной своей земле...

Это был подвиг выдающийся. Но когда перечитываешь теперь донесения из боевых групп куниковского отряда, высокая героика чувствуется и за строками, рассказывающими о том, что было на плацдарме обыденным:

... Со мной 8 человек. Боезапас пока есть, но мало. Настроение личного состава выше желаемого, даже не удержу. Мл. лейтенант....... (фамилия неразборчива).

Противник находится в расстоянии 400 - 500 метров, усиленно скапливает резервы... На моем участке всего со связными - 10 чел. Прошу ускорить доставку продовольствия и боезапаса. Капитан Ежель.

Командир 3-го отделения Лукашев И. Е. занял круговую оборону на берегу. Занят дзот с неисправным орудием, но боец Саванов его исправил... Доношу дополнительно, что военфельдшер Потапов Игнатий Семенович показал себя храбро, уничтожал огневые точки. К-р 5-й боевой группы Пахомов.

С этими донесениями перекликается письмо куниковца Георгия Волкова, на которое я уже ссылался. Вот еще несколько строк из него:

Наше отделение отбивало атаки до батальона. Когда противник накапливался на исходном рубеже, мы раскладывали все свое хозяйство, чтобы под рукой были и гранаты, и диски... Посылали связного просить подкрепления, но где было его взять? Пришел один политрук, не помню уж, какой группы замполит. Ему было за сорок, рыжеватый. Подполз ко мне на левый фланг, поговорил и пополз дальше по цепи. Диск автомата у него разворочен, шинель на спине разодрана. Мы поняли, что он, наверное, ранен, только не подает виду, и это нас воодушевило. Мы и следующую атаку отбили...

Да, политработники отряда умели морально поддержать людей и тогда, когда некого было послать им на подмогу, а боеприпасы приходилось отпускать по самому строгому счету.

Сколько слышал я потом рассказов о листовках В последний час, которые замполит Старшинов писал под копирку на страничках из школьной тетради и отправлял со связными в окопы! В листовках сообщались главные новости из принятых по радио сводок Совинформбюро (новости в те дни были хорошие - только за 5 февраля наши войска освободили Красный Лиман, Купянск, Щигры, перерезали железную дорогу Орел - Курск). Затем шли события по отряду: какая группа продвинулась, кто подавил огневую точку, захватил немецкий пулемет, кто сколько истребил врагов. Маленький листок помогал бойцам ощутить локоть и ближних, и более далеких соседей, и это прибавляло людям сил, мужества.

На второй день боев в Станичке гитлеровцы фактически признали, что не могут осилить десантников.

В два часа дня 5 февраля, - вспоминает Николай Васильевич Старшинов, атаки врага внезапно прекратились. Мы были в недоумении: почему противник вдруг замолчал? Минут через двадцать это разъяснилось. Оказывается, немцы установили вдоль переднего края репродукторы. И кто-то стал читать на ломаном русском языке обращение к личному составу нашего отряда.

Сперва в нем говорилось, что храбрость русских моряков вызывает восхищение. Затем напоминалось, в какой обстановке оказались десантники: не хватает боезапаса и воды, нельзя эвакуировать раненых. И потому, мол, дальнейшее сопротивление бессмысленно, и немецкое командование, во избежание лишних жертв с обеих сторон, предлагает сложить оружие и гарантирует морякам жизнь

На размышления нам давалось десять минут. Диктор объявил, что, если по истечении этого срока не будет поднят белый флаг, немецкое командование одним ударом сбросит всех в море и никому пощады не будет.

Прошло минуты три после того как умолкли немецкие репродукторы, и в невероятной тишине, стоявшей в расположении отряда, зазвучала песня. Сперва совсем тихо - ее запели хриплыми голосами лежавшие на берегу раненые. Затем, все громче, подхватили здоровые. Это была известная всем песня севастопольцев:

И если, товарищ, нам здесь умирать,

Умрем же в бою, как герои,

Ни шагу назад нам нельзя отступать,

Пусть в эту нас землю зароют!..

Допеть песню до конца в тишине не пришлось: враг не выдержал такого дерзкого ответа и возобновил артиллерийскую обработку наших позиций. Вслед за тем заурчали моторы танков, и все началось сначала...

Продержаться куниковцам оставалось считанные часы. Бригады, предназначенные для переброски к ним, уже грузились в Геленджике на корабли. Шторм стал стихать, и можно было надеяться, что высадке он не помешает. С приближением ночи крепла уверенность - подкрепление не опоздает!..

В седьмом часу вечера канонерские лодки Красный Аджаристан и Красная Грузия отдали швартовы, имея на борту более трех тысяч бойцов и различную технику. Еще несколько сот бойцов разместилось на сторожевых катерах, назначенных в охранение канлодок, на трех тральщиках, которым предстояло выйти позже.

На Красном Аджаристане шел к Станичке контрадмирал Н. Е. Басистый - он оставался командиром высадки главных сил десанта.

Все корабли, державшие теперь курс в Цемесскую бухту, ходили позапрошлой ночью к Южной Озерейке. Второй раз за двое суток проводили мы и бригаду А. С. Потапова. После того как первая высадка не удалась, повторный выход десанта требовал и от морских пехотинцев, и от корабельных экипажей двойного мужества. Правда, на этот раз их ждал уже захваченный плацдарм. Однако ширина его у бухты была невелика, в руках противника находились не только все ближайшие высоты, но и выгодные позиции на флангах: с одной стороны - Суджукская коса, с другой - мыс Любви. Так что подход к берегу относительно крупных кораблей означал немалый риск.

Но, видно, Станичка была все-таки счастливым плацдармом! Враг не мог не ожидать, что мы постараемся доставить десантникам подкрепления, как только утихнет шторм, и все же не обнаружил канонерские лодки до самого подхода их к пристани рыбозавода. Этому, конечно, помогла очень темная ночь. А также и точная работа артиллеристов на восточном берегу - едва где-нибудь за бухтой включался прожектор, они тотчас его гасили.

В 22. 30 началась высадка морской пехоты с Красного Аджаристана. Другая сторона пристани оказалась совершенно разбитой, и Красной Грузии пришлось подавать трап прямо на берег, а частично высаживать людей воду. Танки поднимались с палубы спаренными корабельными стрелами и переправлялись на сушу с помощью оттяжек - такой способ был отработан в дивизионе Бутакова. Боезапас перевозили на баркасах.

Передвижение войск замедляли темнота и довольно сильный ветер. Противник начал обстреливать район пристани. Но вражеские батареи в общем успешно подавлялись нашими, и выгрузка, прерывавшаяся при усиления обстрела, затем продолжалась.

К утру все корабли вернулись в Геленджик, доставив из Станички раненых. За эту ночь там было высажено почти четыре тысячи бойцов. И хотя противник также подтянул свежие части, соотношение сил на западном берегу бухты существенно изменилось в нашу пользу. Плацдарм стал расширяться. Радируя, что бригада Потапова высадилась с незначительными потерями, Куников одновременно доносил о занятии его отрядом селения Алексино.

Наращивание сил за Цемесской бухтой продолжалось в следующие ночи Вслед за двумя бригадами, высадка которых закончилась к утру 8 февраля, мы начали перевозить еще одну - прибывшую из Туапсе 83-ю Краснознаменную бригаду морской пехоты Д. В. Красникова. Начальником ее политотдела был мой сослуживец по Дальнему Востоку А. И. Рыжов - о нем говорилось в начале книги. Переправился на тот берег бухты также 29 и истребительно-противотанковый артполк.

Бойцы и командиры, отправлявшиеся теперь на плацдарм, выглядели уже не так, как куниковцы. Они были в обычной форме, со знаками различия. Но однажды вновь прибыли на посадку люди полугражданского вида: на шапках красноармейские звездочки, на груди автоматы, а одеты в изрядно уже поношенные ватники. Это перебрасывались в Станичку новороссийские партизанские отряды - Гроза, Ястребок, Норд-ост, действовавшие до тех пор в горах.

Среди партизан нашлось много знакомых, особенно в Норд-осте, сформированном из работников порта. Тут же был Петр Степанович Эрганов, заведующий гороно. Он направлялся в Станичку в качестве представителя горисполкома.

До встречи в Новороссийске! - сказали мы друг другу уверенные, что это может произойти очень скоро. Я уже послал к Куникову майора П. Д. Бородянского с новеньким удостоверением, где значилось, что он является военным комендантом города...

Кроме канонерских лодок, тральщиков и сторожевых катеров войска стали перевозиться на транспортах с небольшой осадкой и различных малых судах. Темные ночи облегчали их рейсы, однако разгрузка осложнилась до предела: противник пристрелялся к пристани рыбозавода и держал ее под огнем все большего числа батарей. Скоро эта пристань была окончательно разрушена.

Но плацдарм расширялся и в глубину, и по береговому фронту. 8 февраля была очищена от врага Суджукская коса. Переброшенная туда инженерная рота стала сооружать новую пристань, просуществовавшую, правда, недолго. А как только наши части заняли южную оконечность Мысхако, для приема судов начали использовать бухточку, защищенную отвесной скалой, за которую могли залететь лишь осколки снарядов и мин.

Берег там был совершенно необорудованный - не подойти даже тральщику. На рейде людей и грузы принимали баркасы. Все обстояло бы куда проще, имей мы тогда специальные десантные суда. Тем не менее эта бухточка сослужила десантникам хорошую службу, и они называли ее своим портом.

За короткое время на плацдарм переправилось пять стрелковых бригад - более 17 тысяч бойцов. Преодолевая сопротивление врага, они расширили занятую территорию до двадцати с лишним квадратных километров, включая совхоз Мысхако на юге и окраинные кварталы Новороссийска на севере.

За снабжение десантной группы войск до соединения ее с главными силами фронта отвечала Новороссийская военно-морская база. Штабу базы потребовался свой представитель на западном берегу бухты, и вряд ли можно было найти человека, более подходящего на эту роль, чем майор Куников. Он и был назначен старшим морским начальником в Станичке.

Штурмовой отряд моряков отводился с переднего края. На него возлагались с 10 февраля новые обязанности: охранять побережье плацдарма, обеспечивать прием и разгрузку судов, эвакуацию раненых.

Может быть, Куникову, рвавшемуся вперед, в Новороссийск, это пришлось и не по душе. Но, получив от него радиограмму: Обязанности старморнача принял, организую порядок в порту, я был уверен, что он взялся за новое дело со всей присущей ему энергией.

Береговая полоса плацдарма отнюдь не стала спокойным тылом - там все надо было делать под огнем. На правом фланге требовались и активные боевые действия: еще держались, мешая подходу судов, вражеские дзоты на мысе Любви. При подавлении их вновь отличились боевые группы Пшеченко, Тарановского. А многие куниковцы продолжали еще в течение ряда дней участвовать в боях за расширение плацдарма на других участках. Командиры прибывших бригад не очень охотно отпускали их с переднего края, что, впрочем, совпадало со стремлениями самих перводесантников - кто из них не мечтал собственными руками водрузить победный флаг в центре Новороссийска!..

К слову сказать, вопрос об использовании штурмового отряда, после того как им захвачен плацдарм, не просто было решать и в других десантах, к которым я имел отношение впоследствии. В обстановке, когда потери восполняются за счет всего, что есть под рукой, такой отряд легко растворяется в частях, высадившихся вслед за ним. Между тем специально подготовленное ударное подразделение крайне желательно сохранить, не дробя, для дальнейших высадок. Благодаря тому что некоторое время спустя представилась возможность вообще снять куниковцев с Мысхако, мы имели готовое ядро штурмового батальона для сентябрьского Новороссийского десанта.

Конечно, в те дни, о которых идет сейчас речь, трудно было представить, что в Цемесской бухте понадобится еще одна десантная операция. И отвод отряда на побережье диктовался другими насущными нуждами. К западному берегу бухты посылалось все больше судов, там стало много боевой моряцкой работы, а куниковцы как-никак были людьми флотскими.

Ночь на 12 февраля, ветреная и мокрая, с холодным дождем, проходила так же, как и те, что ей предшествовали. За бухтой не стихали бои, наши батареи поддерживали высаженные войска огнем. На плацдарм было переправлено еще 900 бойцов и выгружены стройматериалы для новых причалов, а оттуда удалось вывезти скопившихся за последние дни раненых.

Подводя на рассвете эти итоги, мы еще не знали о том, что только что произошло у Суджукской косы.

В эту ночь Куников поручил Старшинову обеспечить прием судов у действовавшей еще пристани рыбозавода, а Суджукскую косу взял на себя. Майор дважды выходил на берег - встречал катера, следил за сооружением площадки для выгрузки танков. Когда пошел в третий раз, вражеский огневой налет застал его на дорожке, проложенной саперами через немецкое минное поле. Невдалеке упал снаряд, и вслед за ним взорвалось сколько-то мин. Связной, сопровождавший Куникова, был убит осколком, сам майор ранен...

Радиограмма Старшинова, извещавшая об этом, поступила уже после восхода солнца. В светлое время никакие суда в Цемесскую бухту не ходили. Но заместитель командира отряда просил выслать катер немедленно. Это означало, что состояние Куникова тяжелое и ждать до вечера нельзя (своего госпиталя на Мысхако еще не было).

Был послан торпедный катер. Он встретил плотную огневую завесу и прорвался к Мысхако лишь со второго захода. Кроме обстрела мешали подойти к берегу и волны, угрожавшие разбить катер о камни. Военфельдшер Мария Виноградова и краснофлотцы вошли в воду и, крепко держа резиновую шлюпку с носилками, подвели ее к катеру. К полудню Куникова доставили в геленджикский госпиталь.

Последовала срочная операция. Врачи сделали все, могли. Однако надежды на благополучный исход уменьшались час от часу. Цезарь Львович надолго терял сознание. На вторые сутки мне позвонил начмед Квасенко, и уже по тону первых его слов я понял, что Куникова не стало...

На войне привыкаешь к неизбежности потерь. Но смириться с этой было нелегко. Я знал Куникова в сущности очень короткое время. Однако достаточное, чтобы почувствовать, какой это яркий, внутренне богатый человек, чтобы увидеть, с какой силой раскрывались в боевой обстановке его недюжинные способности.

С именем Куникова для новороссийцев неразрывно связаны первые наступательные действия в районе нашей базы, положившие начало очищению черноморских берегов от врага. Успех десанта в Станичке сделал командира штурмового отряда известным всему флоту. И гибель его тяжело переживали люди, даже никогда с ним не встречавшиеся.

Похороны майора Куникова были необычными для прифронтового Геленджика. В траурном митинге участвовала не одна тысяча человек, в том числе почти все тогдашнее население городка. Я не счел себя вправе препятствовать этому, только предупредил командование ПВО, что необходима наивысшая готовность к отражению воздушных налетов. Смогли отдать последний долг Цезарю Львовичу и его ближайшие соратники по отряду - за ними сходил ночью в Станичку катер.

После войны Станичка стала называться Куниковкой. Прах майора был перенесен с геленджикского кладбища в центр Новороссийска, на площадь Героев. А среди судов, приписанных к Новороссийскому порту, появился потом океанский танкер Цезарь Куников, которому доступны все морские дороги земного шара.

В то время, когда мы прощались с Куниковым, лучшим памятником ему служил плацдарм за Цемесской бухтой - трамплин для дальнейших наступательных операций, прочно удерживаемый советскими войсками.

В апреле 1943 года Президиум Верховного Совета СССР присвоил Цезарю Львовичу Куникову звание Героя Советского Союза. В Указе не было слова посмертно. В статьях и очерках о новом Герое, которые появились в газетах, также не упоминалось о его гибели: незачем было радовать врага. Миллионы людей, узнававших из этих статей о славных делах майора Куникова, знакомились с ним как с живым. И этим как бы утверждалось приобретенное им великое право остаться в боевом строю и после смерти, навсегда.

Тюлькин флот испытывается огнем

12 февраля советские войска освободили Краснодар, 14-го - Ростов. Неприятельская группировка на Кубани осталась без сухопутного сообщения со своими тылами, была прижата к Азовскому морю и Керченскому проливу. Но выбить врага из Новороссийска оказалось труднее, чем думалось. Гитлеровцы превратили его в один из главных узлов укрепленной полосы, которая стала известна под названием Голубой линии и протянулась от Цемесской бухты до приазовских плавней, прикрывая Таманский полуостров и лежащий за проливом Крым.

Плацдарм на Мысхако врезался во фланг Голубой линии. Противник окончательно лишался возможности как-либо использовать Новороссийский порт. Однако еще несколько попыток взломать вражескую оборону на других участках к успеху не привели. Становилось очевидным, что частям, высаженным на западный берег Цемесской бухты, придется действовать на изолированном плацдарме не считанные дни, как предполагалось сначала, и не две-три недели, как казалось немного позже, а более долгий срок.

Вот тогда и вошло в обиход понятие Малая земля. Не знаю, кто первым сказал так про кусочек побережья, отвоеванный у врага десантниками в феврале, но скоро ужо никто не называл его иначе. Этому названию суждено было войти и в историю войны, и в географию Кавказа.

Гарнизон Малой земли, постепенно доведенный до двух корпусов, был включен (как и войска, развернутые под Новороссийском на Большой земле) в переформированную 18-ю армию - 18-ю десантную, как стала она именоваться. Со второй половины февраля 1943 года эта армия сделалась левофланговой на советско-германском фронте, что и определило ее теснейшее боевое взаимодействие с Черноморским флотом. Причем - это вытекало из характера и большой важности возлагавшихся на 18-ю десантную армию задач - Черноморский флот был тогда же подчинен ей в оперативном отношении.

Командующим армией вскоре назначили генерал-лейтенанта К. Н. Леселидзе, членом Военного совета - генерал-майора С. Е. Колонина. Штаб ее возглавил генерал-майор Н. О. Павловский, не так давно воевавший в морской пехоте, а политотдел - полковник Л. И. Брежнев. Штарм и поарм 18-й десантной разместились под Геленджиком, в близком соседстве с нами.

Доставка на Малую землю подкреплений, техники, боеприпасов, продовольствия и эвакуация оттуда раненых были возложены на Новороссийскую военно-морскую базу, и поэтому мне приходилось бывать в штабе армии и у командарма очень часто.

Могу признаться: даже если предстояло решать трудные вопросы, ездил я туда с удовольствием. В натуре генерала Леселидзе было нечто рыцарственное, и на КП у него царила атмосфера подчеркнутой (хочется сказать - красивой) воинской корректности. В самом обыденном разговоре командарма с начальником штаба ощущались обоюдная тактичность, глубокое взаимное уважение, служившие примером для окружающих. А когда меня заставал у армейцев час обеда, Константин Николаевич Леселидзе, отложив ненадолго дела, блистал истинно грузинским гостеприимством, любил угостить чем-нибудь присланным ему в подарок друзьями.

Политработники нашей базы быстро почувствовали себя своими людьми в поарме 18-й, влияние которого, как старшего политоргана, все сильнее сказывалось и во флотских частях. Не много понадобилось времени, чтобы моряки-новороссийцы хорошо узнали начальника политотдела армии Леонида Ильича Брежнева, полюбили его за близость к бойцам, за прямоту и отзывчивость, за характерное для него стремление быть там, где трудно, где решается главная сейчас боевая задача.

От Геленджика до Мысхако, даже с учетом всех изгибов проложенного среди минных полей военного фарватера, меньше двух десятков миль. Но по крайней мере половина этого пути, не говоря уже о местах разгрузки, простреливалась неприятельской артиллерией. Атаки самолетов и торпедных катеров были возможны на всем маршруте. И не приходилось сомневаться, что противник использует все средства, чтобы срывать наши перевозки, от которых зависело само существование мало-земельского плацдарма.

Какая сложилась обстановка на этой короткой прибрежной коммуникации, можно судить уже по тому, что через десять дней после высадки десанта командующий флотом приказал: каждый выход кораблей к Мысхако планировать как особую операцию. До тех пор так ставился вопрос лишь в отношении перевозок в осажденный Севастополь.

На Малую землю продолжали ходить те же корабли, которые высаживали десант под Южной Озерейкой и в Станичке или перебрасывали первые подкрепления, канонерские лодки, тральщики, катера-охотники. Одними сейнерами было не обойтись, когда требовалось перевозить за ночь тысячу и больше бойцов (в отдельные ночи переправлялось свыше трех тысяч).

Но чем крупнее корабль, тем лучшую цель представлял он для врага, тем труднее было довести его до места разгрузки невредимым.

Врагу не удалось помешать проводившейся в конце февраля переброске на Малую землю 176-й стрелковой дивизии. А вслед за тем, в ночь на 28-е, прорвавшиеся к Цемесской бухте немецкие торпедные катера атаковали вблизи Мысхако канонерскую лодку Красная Грузия и тральщик Груз. Тральщик затонул мгновенно. Канлодка, с развороченной взрывом торпеды кормой, села на камни у берега.

Первой мыслью было: как снять ее с мели и отбуксировать в Геленджик, чтобы вернуть в строй? Но инженеры, обследовавшие Красную Грузию, вынесли категорическое заключение: восстановить канлодку практически невозможно.

Канлодка сидела на грунте в нескольких десятках метров от берега, под той скалой у южной оконечности Мысхако, что защищала от вражеских снарядов небольшое пространство воды и суши. Подходишь с носа - корабль как корабль. В белесом мертвенном мерцании повисших в воздухе немецких светящихся бомб четко вырисовывается высокий полубак. И палуба почти ровная. Но кормы нет, исчезло и стоявшее там орудие... Машинное отделение и другие отсеки затоплены. Просто каким-то чудом не взорвались заполнявшие трюмы и кубрики снаряды, патроны, гранаты (их до последнего ящика вынесли на берег).

Да, старая канонерская лодка, участница Одесской обороны и боев за Кавказ, свое отплавала. И все-таки она еще послужила флоту!

В бухточке под скалой - южном порту Малой земли - недоставало причала. Все суда, кроме самых малых, приходилось разгружать на рейде. А чем не причал корпус корабля, прочно сидящий на грунте? Глубина у борта позволяла швартоваться и тральщикам, и небольшим транспортам, не говоря уже о сейнерах, шхунах. Причем из-за близости высокого берега здесь не падали немецкие снаряды.

Когда выяснилось, что плавать канлодка больше не сможет, идея превратить ее в причал возникла сама собой, и командование флота приняло соответствующее решение. Саперы соединили канлодку с берегом понтонным мостом, сверху натянули маскировочную сеть. Так что при благоприятных условиях не исключалась разгрузка судов даже в светлое время - лишь бы они сюда дошли...

Неподвижный корпус корабля не раз привлекал внимание вражеской авиации. Канлодка получала новые повреждения, горела. Однако разбить ее окончательно фашистам долго не удавалось: бомбить точнее, с пикирования мешала все та же высокая скала. Через палубу канонерской лодки прошли тысячи тонн боевых грузов. И для тысяч бойцов, пополнявших десантную группировку, с этой обгоревшей, постепенно оседавшей и кренившейся палубы начиналась Малая земля.

Вслед за тральщиком и канлодкой вражеские торпедные катера потопили подходивший к Суджукской косе буксир Миус. Мы усиливали, как только могли, охранение конвоев и свои катерные дозоры. Наносились удары по стоянкам катеров противника в Анапе и Камыш-Буруне. И все-таки полностью пресечь их ночные прорывы к малоземельскому порту не удавалось.

Случалось, торпеды взрывались и у берега, куда доставлялись грузы с рейда. Новый старморнач Малой земли майор Виктор Дмитриевич Быстров как-то показал мне обломки торпед, подобранные им утром среди камней. А ведь совсем близко, под скалой, находился перевалочный склад боеприпасов. Тут же ожидали эвакуации раненые...

Майор Быстров был кадровым армейским командиром из кремлевских курсантов, которого когда-то давно перевели в береговую службу флота. Находясь в распоряжении штаба базы, он высадился в Станичке вместе с куниковцами и встречал там корабли с первыми подкреплениями. Став после гибели Куникова старморначем на плацдарме, оп выполнял эту нелегкую должность, каждую ночь встречая и провожая прорывавшиеся к Мысхако суда и руководя их авральной разгрузкой, дольше, чем кто-либо другой. Только в июле, после второго ранения, его сменил капитан 3 ранга П. К. Олейник.

Участившиеся потери означали, что ориентироваться в снабжении Малой земли даже на относительно крупные суда стало невозможно - их хватило бы ненадолго. Обеспечить здесь перевозки могли лишь малые, не столь уязвимые плавсредства. И требовалось их много, гораздо больше, чем мы имели.

Возникшая проблема решалась в высших флотских инстанциях. Нам сообщили, что на Черное море - прямым назначением в Новороссийскую базу срочно отправляется партия мотоботов, предназначавшихся раньше для рек или озер,

До Туапсе они перевозились по железной дороге. А оттуда шли своим ходом, уже укомплектованные личным составом под военно-морским флагом, присвоенным боевым кораблям.

Выглядели эти корабли неказисто и уж никак не грозно. Когда увидел их в первый раз с высокого берега, они напомнили очертаниями упавшие на воду широкие сухие листья с загнувшимися краями. Это были низко-бортовые в тупоносые плоскодонные плашкоуты с открытыми трюмами, вмещавшими до десяти тонн груза. Двигатели - автомобильные моторы, навигационное оборудование шлюпочный компас. Экипаж бота состоял из четырех-пяти моряков со старшиной во главе.

- Черное море на этой посудине, пожалуй, не пересечешь, однако у берега плавать можно! - так, помню, отозвался о своем корабле один из прибывших мотоботчиков.

Мотоботы сильно зарывались в волну. Чуть начнет штормить, из гавани их уже не выпустишь. Но при мало-мальски спокойном море они были безотказными и выносливыми работягами. Причем практически не нуждались в причалах, ибо почти в любом месте могли приткнуться к берегу, что имело на Малой земле особое значение.

Короче говоря, переданный Новороссийской военно-морской базе отдельный дивизион мотоботов старшего лейтенанта Петра Жукова (потом в состав его вошли также мотобаркасы) явился тогда для нас ощутимой подмогой.

Нельзя не отдать должного тем, кто комплектовал экипажи этих маленьких кораблей, - моряков на них подобрали отличных! Старшины были из опытных рулевых. И хотя большинство краснофлотцев служило раньше на кораблях, оснащенных сложной техникой, они относились к примитивно оборудованным ботам бесконечно заботливо, любовно. И совершили на них много славных подвигов. В числе пришедших в Геленджик был и знаменитый впоследствии мотобот No 13, старшина которого Анатолий Емельяненко и моторист Яков Швачко закончили войну Героями Советского Союза. Со второй половины сорок третьего года без мотоботчиков не обходилась на Черном море ни одна десантная операция.

Ходили к Мысхако и катерные тральщики 11-го дивизиона, о котором я упоминал, ходили рыболовецкие суда, выведенные осенью с Азовского моря. Некоторые плавали с прежними, гражданскими экипажами. Вчерашние рыбаки с величайшей готовностью выполняли военно-транспортные, а по существу - боевые задачи.

Капитан одного из таких рыбацких судов Петр Иванович Коняшкин делал на своей Чайке по два рейса за ночь. Однажды Чайка получила три пробоины, но Коняшкин спас и людей и груз, выбросив тонущее судно на отмель у Малой земли. Продолжал он плавать туда и после этого - ему вверили другую шхуну.

Бывший комендант Геленджикского порта Николай Андреевич Кулик не так давно напомнил мне, как в первые дни существования Малой земли мы с ним обходили приготовленные к загрузке сейнеры и обнаружили на одном девчушку лет шестнадцати.

- Ты как сюда попала? - удивился я. - Где твои родители?

Ответил за нее шкипер сейнера:

- Наша она, мариупольская. Держим за повара. А где теперь родители неизвестно...

Первой мыслью было снять девчушку с опасного рейса, отправить хотя бы временно на берег. Но едва я заикнулся об этом, на глазах у нее выступили слезы.

- Не разлучайте меня с земляками, товарищ адмирал! Куда они, туда и я!..

Шкипер бросил на девушку одобрительный взгляд, и я скрепя сердце разрешил ей остаться на судне. Вообще-то напрасно разрешил. Подходя ночью к Мысхако, сейнер попал под сильный огонь, двое из экипажа были убиты, а девушка-повар ранена (на ее счастье - не тяжело) и получила ожоги при тушении возникшего на борту пожара. Утром ее списали уже не просто на берег, а в госпиталь.

Мотоботы, сейнеры, моторные шхуны постепенно приняли на себя основную тяжесть перевозок на Малую землю. Эту разнокалиберную армаду прозвали у нас тюлькиным флотом.

Тюлька - то же, что килька или хамса, словом, самая мелкая рыбешка, столь же невзрачная в сравнении с крупными обитателями моря, как и эти утлые суденышки перед большими кораблями. Но прозвище тюлькин флот не заключало в себе ничего пренебрежительного. Наоборот, оно звучало ласково.

Писатель Леонид Сергеевич Соболев (он провел у нас в базе несколько недель, чему я и обязан дорогим для меня знакомством с ним) любил потом рассказывать - с той абсолютной серьезностью, с какой он умел передавать смешные истории, - как некий интендант, командированный в Геленджик, разыскивал хозяйство командира Тюлькина, будучи уверен, что раз есть тюлъкин флот, должен существовать и морской начальник с такой фамилией.

Что ж, наверное, мог быть и такой случай...

Враг был еще очень силен, и мы чувствовали это каждый день. Но как самое характерное для весны сорок третьего года вспоминается общий подъем духа, общая воодушевленность. Люди жадно слушали передававшиеся по радио сообщения В последний час, в которых говорилось об освобождении все новых городов Ворошиловграда, Славянска, Сум, Ржева, Гжатска... И как ни обидно было, что у Черного моря наше наступление пока застопорилось, никто не сомневался, что скоро погоним врага и тут.

Моряки только что надели погоны. Новая деталь формы, изменившая привычный ее вид, поднимала чувство воинской гордости. Краснофлотцы еще нескольких черноморских кораблей и частей заслужили почетные черно-оранжевые ленточки морской гвардии. В числе этих кораблей был и славный тральщик Защитник, о котором я упоминал не раз. Жаль, не довелось его храброму и искусному командиру Виктору Николаевичу Михайлову собственноручно поднять на корабле гвардейский флаг: капитан-лейтенант, тяжело раненный при высадке подкрепления на Малую землю, лежал в госпитале.

В ряды черноморской гвардии вошел также наш 1-й артдивизион. Он был главной огневой силой Новороссийской базы, а роль первой скрипки в слаженном боевом ансамбле дивизиона принадлежала батарее капитана Зубкова. Поэтому на ее позиции, на Пенае, и вручалось майору Михаилу Васильевичу Матушонко гвардейское знамя.

К тому времени батарея Зубкова провела уже около трехсот пятидесяти боевых стрельб. Ее личный состав достиг рекордной для таких систем орудий скорострельности (исключительно за счет высокой выучки расчетов, потому что пушки не были автоматическими) и отменной точности огня. На пристрелку новой цели Зубков, как правило, не тратил больше трех-четырех снарядов

Справедливости ради следует сказать, что к славе пенайсних артиллеристов причастен и лейтенант Иван Белохвостов: его 840-я батарея, образованная из двух поврежденных в свое время и возвращенных в строй орудий с батареи Зубкова, стояла теперь рядом с ней. Но почти для всех эти соседние батареи были чем-то единым, и про огонь с Пеная обычно говорили: Бьет Зубков!

Враг не оставлял попыток уничтожить наши дальнобойные орудия, стоящие на этой выгоднейшей позиции. На Пенайский холм, перепаханный разрывами бомб и снарядов, обрушивались все новые удары. Боезапас и все снабжение доставлялись сюда только ночью. В светлое время артиллеристы вообще не выходили без крайней необходимости из укрытий. Они жили по своему особому распорядку: обед - в десять вечера, завтрак - перед рассветом, а дневную перекуску между тревогами называли ужином. Тут и камбуз никак нельзя было отнести к тыловому хозяйству: уже четыре кока батареи Зубкова были убиты на своем посту...

Но орудия, если и умолкали, то ненадолго. Ночью их ремонтировали, заменяли разбитые прицелы, заваривали пострадавшие броневые щиты. Все удары выдерживали командирская рубка и надежно защищенный боевой погреб.

Между прочим, хранилище боеприпасов, хоть это и не предусмотрено никакими правилами, иногда использовалось как клуб: где еще могли артиллеристы, например, послушать концерт? А дать им такую разрядку было важно. Да и сами артисты, навещавшие прифронтовую базу, горели желанием выступить на знаменитой батарее. В боевом погребе, сидя на ящиках со снарядами, артиллеристы слушали даже Аркадия Райкина, Рину Зеленую.

Пенайский холм с его несокрушимыми батареями стал для новороссийцев пусть не обидит такое сравнение севастопольцев - маленьким Малаховым курганом. А сами артиллеристы, называя его так, вкладывали в это и дополнительный смысл: ведь командовал ими подполковник Малахов.

День, когда 1-й артдивизион стал гвардейским, отметили хорошими ударами по врагу. Зубков и Белохвостов коротким огневым налетом разнесли подошедший к Новороссийску железнодорожный эшелон. Отлично провели очередные стрельбы гвардии старшие лейтенанты Челак и Давиденко.

Главной задачей всех артиллеристов базы была теперь поддержка войск на Малой земле. Малахов имел прямую связь с армейским командованием, которое указывало цели. На Мысхако работала группа наших корпостов.

Огневая поддержка малоземельцев включала и подавление неприятельских батарей, которые обстреливали идущие к плацдарму суда. Трудное положение на трассе перевозок заставляло требовать от артиллерийских командиров особой ответственности за действенность контрбатарейной борьбы. Считайте, что каждый потопленный противником мотобот - на вашей совести! - сказал я как-то командиру подвижного артдивизиона капитану И. Я. Солуянову.

Подавлением немецких батарей занимались и армейские ночные бомбардировщики. Они и береговые артиллеристы хорошо помогали друг другу, иногда даже без предварительной договоренности. Солуянов долго не мог - и за это его изо дня в день отчитывал Малахов - разделаться с одной вражеской батареей, которая ночами обстреливала наши причалы у Кабардинки из полуподвального этажа новороссийского портового холодильника. По батарее выпустили уйму снарядов, но ее защищали надежные стены. И вот командиру подразделения легких кочующих орудий, которые гасили вражеские прожектора, капитану Шкирману пришла однажды мысль - очередью трассирующих снарядов показать место батареи приближавшемуся бомбардировщику. Летчик догадался, что ему указывают важную цель, и удачно сбросил бомбы. Утром этот летчик специально приехал на попутной машине к нашим артиллерийским позициям, чтобы разыскать и поблагодарить того, с кем заочно познакомился ночью, Солуянов радовался за подчиненного. Но Малахов, верный своему правилу анализировать все критически, потребовал от командира дивизиона объяснений: А почему не додумались до этого раньше?

В марте резко усилились воздушные налеты на Геленджик: видя, что наши суда несмотря ни на что достигают Малой земли, противник старался воспрепятствовать выходу их из бухты. Одни самолеты бомбили район причалов, другие сбрасывали на парашютах мины.

Мины доставляли много осложнений, хотя мы и подготовились к борьбе с ними, используя собственный новороссийский опыт. Вокруг бухты было развернуто до двадцати специальных наблюдательных постов, и приводнение мин пеленговалось достаточно точно. Поскольку трал-баржа в базе имелась всего одна, на фарватерах, которые требовалось очищать в первую очередь, мины уничтожались главным образом глубинными бомбами. А с теми, что лежали в стороне, постепенно разделывались так: водолаз, осторожно спустившись у буйка, клал около мины подрывной патрон, после чего со шлюпки поджигался шнур подводного горения. Этот способ хорошо освоила дружная пара смелых моряков из службы охраны рейда - минер Михаил Чешко и водолаз Зайцев.

Однажды две мины опустились на Толстом мысу. Воздушная волна от мощного взрыва так тряхнула домики, в которых размещался штаб базы, что они наполовину развалились. Несколько человек, включая и меня, очутились под рухнувшими перекрытиями, но отделались синяками и ссадинами. Хорошо, что из двух мин взорвалась только одна.

После этого КП был перенесен на противоположную сторону бухты, к подножию горы. Оттуда отлично просматривались причалы и рейд. А вражеские самолеты, появлявшиеся из-за гор, обычно не успевали сбросить бомбы на узкую в этом месте полоску ровного берега.

Новый командный пункт мы обживали с новым начальником штаба. А. В. Свердлова, как и многих азовцев, вернули на возрождавшуюся флотилию. На его место прибыл капитан 2 ранга Николай Иванович Масленников, однофамилец недавнего нашего начальника тыла, известный мне раньше как старший помощник командира крейсера Ворошилов.

Начальники в штабе Новороссийской базы менялись, к сожалению, часто. И иной раз старый отбывал раньше, чем прибывал новый. Временно, но довольно подолгу, и притом в горячую боевую пору, возглавляли штаб начальники его оперативного отделения С. Д. Хабаров, А. В. Загребин (оба они, продвигаясь по штабной службе, стали впоследствии адмиралами). Но при всех перемещениях и заместительствах, большей частью вызванных обстановкой, а иногда, может быть, и не столь уж необходимых, штаб работал четко и инициативно, обеспечивая должную подготовку и выполнение ставившихся нам разнообразных задач.

Отнюдь не умаляя роли тех, кто когда-либо стоял во главе нашего штаба, хочется сказать, что тут исключительно велика заслуга крепко спаянного коллектива штабистов, который я застал в базе в самом начале войны и который с тех пор оставался в основном стабильным. С ядром этого штабного коллектива читатель, думается, уже знаком.

Малая выстояла!

В начале апреля командующий 18-й армией К. Н. Леселидзе сообщил, что он ожидает решительной попытки врага сбросить наши войска с Малой земли. Из-за Цемесской бухты доносили о перегруппировке противостоящих неприятельских сил и уплотнении их боевых порядков. Разведка установила переброску к Новороссийску немецких частей с северного берега Кубани. Очевидно, в прямой связи со всем этим находились и воздушные налеты на нашу базу, минирование Геленджикской бухты и фарватеров.

Командарм просил держать в высокой готовности береговые батареи, осведомился, как обстоит дело с боеприпасами. Снарядов мы имели достаточно, не то что полгода назад.

День спустя о возможном наступлении противника на Станичку - Мысхако предупредил и командующий флотом.

Надо сказать, что в первых числах апреля две армии левого крыла Северо-Кавказского фронта - 56-я и частью сил 18-я - сами предпринимали наступательные действия, которые, в случае полного успеха, привели бы к окружению гитлеровских войск под Новороссийском. Однако цель достигнута не была. Жизнь еще раз подтвердила, насколько крепким орешком является этот край Голубой линии. Но операцию против Малой земли (как потом стало известно, она намечалась сперва на 6 апреля) немцам все-таки пришлось отсрочить.

В те дни мы испытывали особые трудности с доставкой на Мысхако текущего снабжения - разыгрался затяжной шторм. Для тюлькина флота он был опаснее и мин, и артиллерийского огня. Об этом очень точно сказал в своей недавно вышедшей книге генерал И. С. Шиян, который в то время был майором и в качестве начальника тыла десантной группы войск принимал от моряков доставляемые на плацдарм грузы. Суда не могли пробиться к берегу Малой земли, свидетельствует он, - только тогда, когда сильно штормило море. Через огонь противника они, как правило, пробивались.

В ночь на 3 апреля к Мысхако не подошло из-за шторма ни одного судна, в следующую - с огромным трудом удалось переправить всего 20 тонн боеприпасов и продовольствия. В ночь на 5-е погиб, подорвавшись на мине, посланный вместо мотоботов буксир. В ночь на 7-е три мотобота выбросило волной на берег. Сейнер, пытавшийся стащить их на воду, получил пробоины от ударов о камни. На следующие сутки волна выбрасывала уже и сейнеры, а о рейсах мотоботов не могло быть речи. И так - еще несколько дней...

В Геленджике знали, что вследствие перебоев со снабжением Малой земли там отдан приказ строжаише экономить боеприпасы и сокращен паек, причем хлеб заменяют мучной болтушкой. Штаб базы был осведомлен также о готовящемся наступлении гитлеровцев против десантников. Но разбушевавшаяся стихия связывала нам руки.

Наконец шторм утих, и мы стали форсировать перевозку накопившихся грузов. В ночь на 15 апреля я отправился на Мысхако, чтобы проверить работу малоземельского порта.

Катер-охотник, загруженный ящиками с патронами, удачно проскочил зону вражеского обстрела. Впереди зажглись два неярких зеленых огонька: манипуляторная группа гидрографов - ее возглавлял на плацдарме старшина Владимир Твердохлебов - показывала, куда держать катеру.

Места подхода судов менялись по обстановке, и соответственно переносились створные огни. Делалось это быстро, четко - таков был стиль работы в гидрорайоне инженер-капитан-лейтенанта Б. Д. Слободяника, включавшем теперь и Малую землю. К борту Красной Грузии нас принять не смогли: на канлодке, превращенной в причал, только что ликвидировали пожар, возникший при очередной бомбежке. Навстречу катеру вышел мотобот, и через две-три минуты мы с адъютантом Калининым были на берегу.

В призрачном полусвете (в небе опять повисли немецкие лампады - САБы) появляется худощавая фигура майора Быстрова.

- С благополучным прибытием! - слышится глуховатый голос Виктора Дмитриевича.

Старморнач, как всегда, проводит ночь в порту, защищенном скалой от вражеских снарядов, но не от бомб и торпед и даже не от снарядных осколков. Сюда выносят доставленные судами грузы. Здесь работают швартовые команды смелые и сноровистые моряки, готовые подхватить с накатной волны мотобот, подставить плечи под трап, по которому сходит с сейнера пехота, вступить в борьбу за спасение поврежденного обстрелом или штормом судна. А под самой скалой укладывают ожидающих отправки в Геленджик раненых. Чтобы им было удобнее, Быстров приказал собрать выброшенные морем и высохшие на берегу водоросли. Сверху постланы немецкие шинели - их тут много осталось в блиндажах после внезапной высадки куниковцев.

Быстров ведет по траншее, которую с прошлого моего прихода сюда заметно углубили, на свой КП - в одно из подземных помещений береговой батареи, подорванной прошлой осенью. В ее потернах разместились и армейские начальники, в том числе заместитель командующего 18-й армией генерал-майор А. А. Гречкин. Прежде всего являюсь к нему.

Генералу Гречкину уже под пятьдесят, и вряд ли на плацдарме нашелся бы хоть один его ровесник. Он был солдатом еще в первую мировую войну, закончил ее прапорщиком. Это спокойный, неторопливый и удивительно скромный человек. Помню, я неловко почувствовал себя, задним числом узнав о том, что заместитель командарма проследовал на Малую землю: без всяких предупреждающих звонков в штаб базы он приехал прямо на причал, предъявил коменданту документы, а пока готовился к рейсу катер, подремал в дежурке, подложив под голову противогаз.

С Алексеем Алексеевичем Гречкиным легко решать любые вопросы. Он хорошо представляет реальные наши возможности по части перевозок. Но конечно, его тревожит - тем более когда ожидается натиск противника, - что доставка необходимых грузов задерживается то из-за штормов, то из-за недостатка исправных плавсредств. С этого и начинается разговор.

Малая земля расширилась за два месяца примерно до 30 квадратных километров. Однако наращивание сил на плацдарме все время обостряло проблему снабжения десантных войск. Переправили в марте несколько артдивизионов - и сразу понадобилось перевозить больше снарядов. Никак не удается, хотя такая задача ставилась не раз, создать на Мысхако 15-дневный запас продовольствия...

Генерал Гречкин не требует заверений в том, что впредь перевозки пойдут бесперебойно. Он только откровенно высказывает свои нужды и, я чувствую, не сомневается: все, что можно, моряки сделают.

Армейцы, в свою очередь, принимают меры, чтобы грузы, пронесенные сквозь вражеский огонь мотоботами и сейнерами, уберечь на малоземельском берегу. Все выгруженное с судов они стараются незамедлительно переправить в глубь плацдарма.

Это, однако, тоже не простое дело. Автомашин на Малой земле нет. Какой от них тут прок, если и люди передвигаются только по глубоким ходам сообщения! А ведь от места разгрузки судов до позиций ряда частей - несколько километров.

Сначала все, от снарядов до сухарей, переносили на своих спинах солдаты. А когда в командование 18-й армией вступил К. Н. Леселидзе, он после первого же посещения Малой земли вытребовал откуда-то несколько десятков ишаков маленьких кавказских осликов. Константин Николаевич знал, на что способны эти неприхотливые и выносливые животные.

Мы организовали спецрейс: каботажный транспорт Червонный казак, эскортируемый катерами-охотниками отправился с ишаками к Мысхако. Несколько дней спустя этот транспорт погиб, но тогда дошел благополучно. Осложнилась только выгрузка: никакими силами нельзя было заставить осликов ступить на качающиеся сходни. Матросы начали было переносить упрямцев на берег на руках, пока кто-то не додумался сталкивать их за борт - ишаки прекрасно выбирались из воды на сушу.

Теперь малоземельцы ими не нахвалятся.

- Ослики оказались прямо незаменимыми, - рассказывал генерал Гречкин. Навьючивают на них и ящики, и кули - несут куда угодно. Ни от выстрелов, ни от разрывов снарядов не шарахаются. Бойцы в них души не чают!..

Мы обсудили практические вопросы эвакуации раненых, а также остатков гражданского населения. Да, на Малой земле - в Станичке, Алексине, совхозе Мысхако - были и невоенные люди - женщины с детьми, старики. Они восторженно встретили десантников и помогали им, чем могли, хотя жили, почти не вылезая из подвалов, (которые тоже не всегда спасали от бомбежек и артиллерийского огня. Пока можно было рассчитывать, что десантные войска быстро продвинутся дальше, переселять местных жителей из родных мест никто не собирался. Но теперь обстановка требовала, чтобы все гражданские лица были вывезены в Геленджик.

Транспортировка на Большую землю раненых давно вошла в планомерно действующую систему. Этим ведала маневренная группа санотдела базы шестнадцать медсестер и санитарок под началом доктора Цибулевского. Тяжелораненых они сопровождали до Геленджика, разделяя с экипажами мотоботов все опасности прорывных рейсов. Недавно мне удалось найти список личного состава маневренной группы медиков. Не могу не назвать хотя бы самых юных из этих отважных девушек - Клаву Стрекаленко и Нелю Гаврилову, которым было тогда по 17 лет.

Если противник перейдет в наступление, раненых прибавится, и надо было обеспечить, чтобы они здесь не задерживались,

На исходе ночи вернулся в каземат из частей полковник Андрей Иванович Рыжов. Он был теперь заместителем начальника поарма, старшим политработником на Малой земле. Рыжов поделился впечатлениями о переднем крае. Настроение там, говорил он, уверенное, к отражению вражеских атак люди готовы. И разумеется, понимают: отступать некуда.

Я остался на Малой до следующей ночи - надо было еще встретиться с артиллерийскими корректировщиками и выяснить, нет ли претензий к нашим береговым батареям у командиров поддерживаемых ими частей. Днем Андрей Иванович Рыжов сводил меня к снайперам, получившим короткий отдых. Среди них нашлось несколько застрявших здесь куниковцев. Каждый из них имел на личном боевом счету десятки уничтоженных фашистов.

Возвращаясь в Геленджик, я не мог знать, что остаются считанные часы до начала операции, которую подготовило гитлеровское командование, чтобы ликвидировать наш плацдарм за Цемесской бухтой. Как стало потом известно, для этого была образована особая войсковая группа генерала Ветцеля, насчитывавшая до четырех пехотных дивизий, до пятисот орудий и минометов, а на таманских и крымских аэродромах сосредоточено тысяча двести самолетов. Еще позже мы узнали, что операция имела кодовое обозначение Нептун, а ее морская часть (блокирование Малой земли флотилией торпедных катеров, подводными лодками и постановкой мин с воздуха) - Бокс.

... Рано утром 17 апреля я был на передовом КП командарма Леселидзе близ Кабардинки. Над западным берегом Цемесской бухты, который отсюда широко открывается взгляду, клубились дым и пыль. Оттуда мощными волнами докатывался грохот разрывов. Фашистские бомбардировщики появлялись группа за группой - по тридцать-сорок машин.

Из немецких штабных документов, захваченных впоследствии, видно, что 17 апреля в налетах на Малую землю и восточный берег Цемесской бухты участвовало 1074 самолета. Масштабы авиационной и начавшейся одновременно артиллерийской подготовки не оставляли сомнений в том, что противник развертывает операцию с решительными целями.

Константин Николаевич Леселидзе сохранял внешнее спокойствие. Только темные выразительные глаза выдавали охватившие его волнение и тревогу. И с губ сорвалось негромкое горестное восклицание: Неужели Малая погибла?..

Несколько часов спустя, командарм потребовал, чтобы его перебросили на Мысхако на торпедном катере - он считал, что сейчас должен быть там. Туда же, в войска, отбивающие на объятом огнем и дымом плацдарме яростный натек врага, отправился начальник политотдела армии Леонид Ильич Брежнев.

На восточном берегу бухты интенсивной бомбежке подверглись позиции армейской тяжелой артиллерии и батареи нашей базы - враг стремился лишить десантников огневой поддержки с Большой земли.

Как ни доставалось за последние месяцы артиллеристам на Понае, самое суровое испытание настало для них теперь. Наши истребители и зенитчики не могли рассеять такую массу пикировавших на холм бомбардировщиков, и орудия, стоявшие там, скоро умолкли. Связи с Зубковым не было. Жив ли там хоть кто-нибудь, или погибли все, в штабе базы уже не надеялись узнать до наступления темноты, когда можно было послать на высотку людей. Но прошел час-другой, гитлеровцы перестали бомбить этот мыс, уверившись, должно быть, что с нашей батареей покончено. А оттуда снова ударили орудия! В этот момент я был на КП начарта Малахова. Услышав голос зубковских стомиллиметровок, который ни с каким другим нельзя было спутать, мы с Михаилом Семеновичем на радостях крепко обнялись. Живы наши гвардейцы, живы и бьют по врагу!

По мере того как восстанавливалась связь (она прерывалась и с дивизионом Солуянова), выяснялось, что даже такой бомбежкой противник не смог полностью вывести из строя ни одну батарею. Пострадали отдельные орудия, были потери в людях. Но большинство расчетов, быстро приведя себя в порядок, оказались в состоянии поддерживать огнем десантные части, отражавшие вражеские атаки за бухтой.

- Видим, как на Малой земле горят фашистские танки! - докладывали с наблюдательных пунктов батарей.

Как сообщали из штаба 18-й армии, противник наносил главный удар по центру малоземельского плацдарма, общим направлением на усадьбу совхоза Мысхако, явно пытаясь разъединить части, обороняющиеся на флангах. Наши войска держались стойко, но положение на центральном участке было тревожным. Во второй половине дня некоторые батальоны дрались в окружении.

Огневой бой продолжался всю ночь, охватив и морские пути к Малой земле. Из отправленных туда четырнадцати судов три были потоплены.

На следующие сутки обстановка еще более осложнилась. Было не так уж существенно, что на северном краю Малой земли противник вытеснил подразделения 255-й бригады из нескольких кварталов Новороссийска, тем более что продвинуться там дальше ему не дали. Хуже, что в центре, на участке 8-й гвардейской бригады, враг вклинился на километр - ведь глубина плацдарма не превышала пяти километров...

А тут еще сорвалась подача десантным войскам боепитания. К плотным огневым завесам, поставленным перед нашими судами артиллерией, к налетам бомбардировщиков прибавились групповые атаки торпедных катеров. Часть их действовала у самого выхода из Геленджикской бухты, другие блокировали подходы к Мысхако.

В бою, завязавшемся на фарватере, три неприятельских катера были потоплены. Но из наших кораблей прорвались к Малой земле лишь катера-охотники, высадившие небольшое пополнение. Сейнеры и мотоботы с грузом дойти туда не смогли. Мы потеряли катер-охотник и два сейнера, два катера были повреждены.

На следующее утро контр-адмирал Елисеев сообщил, что наша база будет немедленно усилена сторожевыми и торпедными катерами и что из других баз направляются к нам все исправные сейнеры и шхуны. Когда читаешь много лет спустя во флотских штабных документах того времени: Группа катеров МО в Геленджике доводится до десяти, может показаться, что это слишком мало. А тогда, помню, капитан-лейтенант Сипягин, услышав об этом, от избытка чувств даже запел: И десять гранат не пустяк!

Если к началу 1943 года весь Черноморский флот имел около полусотни катеров-охотников, то после февральских десантов и других операций, не обходившихся без потерь, их осталось в строю значительно меньше. И ведь они конвоировали суда вдоль всего кавказского побережья. Нет, жаловаться, что добавляют мало, не приходилось. Мы радовались каждому катеру, каждому сейнеру и старались получше, порасчетливее использовать их.

Таких ночей, когда перевозки на Малую землю срывались не из-за шторма, а в результате действий противника, больше не было. Уже следующей ночью, хотя и не все суда прорвались к Мысхако, десантные войска получили сто тонн боеприпасов и семьсот человек пополнения.

На Мысхако были доставлены листовки с обращением Военного совета 18-й армии,

Боевые товарищи! - говорилось в нем. - На Малой земле решаются большие дела во имя освобождения нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков. Военный совет выражает уверенность, что там, где сражаетесь вы, враг не пройдет. Там, где вы контратакуете, враг не устоит. Сильнее удары по врагу!

О том, какой шквал огня и металла обрушивался на штурмуемый фашистскими дивизиями пятачок за Цемесской бухтой, красноречиво свидетельствуют такие цифры: за 17 - 20 апреля там разорвалось двенадцать с половиной тысяч авиабомб, около двадцати тысяч артиллерийских снарядов. А всего за дни апрельского штурма гитлеровцы, как они сами потом подсчитали, истратили по пять снарядов на каждого защищавшего Малую землю советского солдата.

Враг, как видно, был ошеломлен тем, что после такой обработки всей территории плацдарма и трех дней почти непрерывных атак он так и не добился решающего успеха. Не отказываясь еще от надежды сбросить десантников в бухту, фашистский генерал Ветцель вынужден был заняться перегруппировкой своих сил. Штаб Леселидзе получил сведения, что новое генеральное наступление назначено на 20 апреля. Не иначе как Ветцель рассчитывал поздравить фюрера победной реляцией в день его рождения...

Но именно 20 апреля обозначился совсем иной перелом в боях за Малую землю. В критический момент на помощь десантникам пришли авиационные корпуса РГК.

Почти за два года войны я еще не видел в воздухе сразу столько наших самолетов - и бомбардировщиков и истребителей, - сколько появлялось их в этот и в последующие дни над Цемесской бухтой. Порой казалось, они заполняют все небо. Мощные удары нашей авиации дезорганизовали боевые порядки фашистских войск, парализовали неприятельскую артиллерию. Генеральное наступление врага на малоземельский плацдарм было сорвано.

Атаки гитлеровцев возобновлялись еще в течение трех или четырех дней, но сила их была уже не та. Никто больше не сомневался, что десантный гарнизон выстоит. Войскам на Малой земле ставилась задача полностью восстановить прежние позиции. Штаб нашей базы получил приказ обеспечить перевозку на плацдарм, помимо текущего снабжения, значительных подкреплений.

Рейсы к Мысхако по-прежнему проходили в сложной обстановке. За ночь на 21 апреля по нашим судам было выпущено, помимо многих сот снарядов, двенадцать торпед. Однако тюлькин флот, работавший до рассвета, впервые за эти дни не имел потерь, а наши торпедные катера потопили два вражеских.

К утру 23 апреля на Малую землю были доставлены 290-й стрелковый полк подполковника И. В. Пискарева и первые батальоны 111-й стрелковой бригады.

Полковник А. М. Абрамов, командовавший этой бригадой, а затем - 83-й морской, не так давно прислал мне письмо, где вспоминает, как его высадили на Мысхако. Он так живо рассказывает об этом, что я не могу не привести несколько строк:

... Вода вокруг пенилась от разрывов. Не дойдя до берега, катер-охотник застопорил ход. Дальше нельзя - мель! - крикнул командир. Я уже закинул ногу, чтобы спуститься по подвесному трапу за борт, но командир что-то скомандовал, и я увидел летящих в воду матросов. В темноте не понял, шли ли они потом по дну или плыли, только они дружно подхватили меня, и я, почти сухой, очутился на берегу... Прошло много лет, по до сих пор так и вижу этих молодых храбрых моряков.

Чего не сделают матросы, чтобы легче было на воде непривычному к ной сухопутчику, командир то или простой солдат, чтобы невредимым и по возможности сухим доставить его на твердую землю! Тем более если там его ждет бой.

30 апреля вражеский клин на Малой земле был окончательно ликвидирован. Противник, предпринявший отчаянные усилия, чтобы сокрушить наш плацдарм, не достиг своим наступлением решительно ничего. Малая выстояла! А в нескольких десятках километров севернее Новороссийска, под станицей Крымской, теснила фашистские войска 56-я армия генерала А. А. Гречко.

Первого мая на южной окраине Новороссийска, на разбитых домах Азовской улицы, близ которой проходил передний край, развевались поднятые малоземельцами красные флаги. Представители десантного гарнизона (в их числе был и старморнач Малой земли майор Быстров), приглашенные по случаю праздника в Геленджик, были дорогими гостями на товарищеском обеде армейцев и моряков.

Начальник политотдела 18-й армии Л. И. Брежнев провозгласил тост за родную Коммунистическую партию, ведущую нас к победе. Как ощущалось в тот Первомай дыхание победы - пусть еще неблизкой, но приближаемой каждым днем боев, - это помнят, наверное, все, кто весной сорок третьего был на войне.

На то и мотоботы...

В начале мая немцы были выбиты из Крымской. Части 56-й армии достигли Неберджаевской, выйдя на северные подступы к Новороссийску. Десантные войска готовились наступать с Малой земли им навстречу... Снова казалось, что разгром новороссийско-таманской группировки противника совсем близок.

Однако проломить оборону врага на всю ее глубину не удавалось. Отчаянно сопротивляясь, он предпринимал крупные контратаки. Над Кубанью целый месяц шли небывалые по масштабам воздушные бои - с обеих сторон в них участвовали многие сотни самолетов.

В первой половине июня армии Северо-Кавказского фронта получили приказ прекратить атаки, не дававшие решительных результатов, и прочно закрепиться на занимаемых рубежах. Как стало известно, Ставка потребовала обратить особое внимание на безусловное удержание плацдарма на Мысхако.

Все это означало, что для прорыва Голубой линии, для освобождения Новороссийска и Тамани признается необходимой дальнейшая основательная подготовка. Главной задачей Новороссийской базы оставалось обеспечение всем необходимым для жизни и боя десантных войск на Малой земле.

А ночи стали короткими. Темного времени не хватало, чтобы переправить на тихоходных судах все предназначавшиеся десантникам грузы.

... Первый караван отправляем, едва начнет смеркаться. В бинокль долго различима на фоне догорающего заката колонна мотоботов и сейнеров, сопровождаемых катерами-охотниками. Как будто все предусмотрено: артиллерийское прикрытие, дозоры в море, вызов дежурных МБР-2 (эти маленькие гидросамолеты неплохо помогают подавлять вражеские батареи). Экипажи судов имеют опыт многих таких рейсов, командиры искушены в уклонении от снарядов, бомб, торпед... Но, проводив конвой, трудно оставаться спокойным.

Из-за Дооба доносится орудийный гул - это противник ставит заградительный огонь на подходах к Мысхако. Далекие зарницы над морем означают, что наш дозор или охранение конвоя ведут бой с вражескими катерами...

Бывают ночи счастливые, о которых утром пишется в сводке: противник выпустил по району разгрузки столько-то (обычно несколько сот) снарядов, но суда разгрузились без потерь. Однако чтобы обошлось без повреждений судов, случается редко.

Больше всего достается мотоботам. Некоторые возвращаются черные от копоти, с обгорелыми бортами, с большими и малыми пробоинами, едва держась на плаву. Про другие узнаем, что в обратный рейс старморнач Малой земли их не пустил слишком повреждены, чтобы дотянуть. В дни горячих боев на плацдарме матросы с таких ботов шли в морскую пехоту и, пока их затребуют назад, успевали там отличиться, а то и сложить головы.

Возвращающиеся в Геленджик суда ожидают у пристани санитарные машины. Негромкая команда: Принять раненых! - и с причала на палубы привычно прыгают девушки в краснофлотских форменках и беретах. Кого берут на носилки, кому подставят плечо. Сколько бойцов прошло уже через их руки - и здесь, и на новороссийских причалах, где иной раз приходилось привязывать себя к носилкам, чтобы не вырвал их бешеный зимний норд-ост.

Машины с ранеными уходят под гору, к военно-морскому госпиталю. Он остается, если не считать эвакогоспиталя на Малой земле, самым близким к переднему краю на левом фланге фронта. Поэтому кроме моряков туда отправляют многих армейцев. Бывает, что неотложные операции производятся одновременно на десяти столах.

Возрастает нагрузка и у другой лечебницы, куда поступают поврежденные суда. И срочность операций там не меньшая - в базе на счету каждый сейнер и мотобот. Чтобы не терять ни часу, бригады ремонтников встречают суда вместе с санитарными машинами.

За зиму удалось вновь хорошо укомплектовать судоремонтную роту инженера Анатолия Даниловича Баришпольца. В ней триста специалистов, работавших на заводах Николаева, Одессы, Херсона или во флотских мастерских. С таким составом развернуться можно.

Мотоботы, получившие пробоины, подхватывает сооруженный своими силами подъемник, и на берегу производятся любые корпусные работы. Тут же выпрямляют погнувшиеся от ударов о камни гребные валы мотоботов, заменяют новыми (изготовленными в своем литейном цехе!) сломанные винты. Имевшийся в бухте самолетный спуск - для сталкивания на воду легких МБР-2 - стал ремонтной площадкой, где сторожевым катерам меняют разбитую обшивку, заново делают форштевни. Срок выполнения почти всех заданий определяется словом немедленно. В работах участвуют, конечно, и судовые команды. Многие суда возвращаются в строй за один день и вечером опять принимают боевой груз.

Моряки любят, когда проводить их в очередной рейс приходит концертная бригада главного старшины Евгения Сущенко, который до войны был артистом Государственного симфонического оркестра СССР. Бригада эта, сколоченная стараниями Ивана Григорьевича Бороденко, прочно заняла свое особое место в боевом расчете нашей военно-морской базы. Ей всегда рады на батареях, в батальонах морской пехоты, в соседних армейских частях. Песни, с которыми она идет к бойцам, создаются по свежим следам событий, посвящаются героям, известным здесь каждому. В репертуаре бригады есть Песня о куниковцах, песни о подвиге Михаила Корницкого, о гвардейском дивизионе майора Матушенко.... А короткий концерт на причале обязательно заканчивается Песней о мотоботчиках, написанной, как и многие другие, самим Евгением Сущенко:

Живем без дальних плаваний:

Чуть выскочил из гавани

И весь твой путь и берег на виду.

Но нет для нас и мили,

Где б нас тут не бомбили

И мины не грозили б на ходу...

И сами мотоботчики подхватывают:

Но дрейфить не согласны мы:

Путями безопасными

Отвыкли мы, товарищи, шагать.

Давай, давай работу!

На то и мотоботы,

Чтоб каждый день блокаду прорывать!

Мотоботы осилили и то, на что сперва никто не рассчитывал. Труднее всего было перевозить на Малую землю танки. Попытка переправить танковую роту на буксируемой барже кончилась тем, что противник накрыл крупную цель огневым налетом. Да и специальные причалы, строившиеся для приема танков, быстро разрушались артиллерийским обстрелом. И вот однажды Шахназаров доложил, что инженеры техотдела предлагают, и он это поддерживает, организовать перевозку танков... на мотоботах, которые, как известно, в причалах не нуждаются.

Отдельно взятый мотобот принять на борт танк, разумеется, не мог - легкое орудие и то грузили с опаской. А если два бота соединить прочной поперечной площадкой? Расчеты показывали, что созданный таким способом простейший катамаран, то есть двухкорпусное судно, эту нагрузку выдержит. К тому же оно приобретало лучшую устойчивость на волне.

Через несколько дней первая спарка, погрузив легкий танк с экипажем, отправилась в пробный рейс. Часть маршрута мотоботы буксировал гидрографический катер, затем они пошли самостоятельно. И несмотря на довольно сильный обстрел, достигли Малой земли благополучно. По бревнам, подсунутым под гусеницы швартовой командой, танк сошел на берег.

Так и решили эту транспортную проблему. В журнале боевых действий базы фиксировалось; 7 мая спаренные мотоботы доставили на Малую землю два танка, 8-го - четыре, 9-го - три... За короткий срок было перевезено более тридцати боевых машин. Мотоботчики гордились тем, что ни один доверенный им танк не был утоплен. Спаркам, конечно, обеспечивалось усиленное прикрытие, и ходили они только в совсем тихую погоду.

Малую землю по-прежнему часто посещали командарм К. Н. Леселидзе и начальник поарма Л. И. Брежнев. Помню, как пришлось поволноваться за них, когда они в конце мая отправились туда на собрание партийного актива десантной группы.

Обстановка на маршруте отличалась в те дни повышенной активностью противника, и я поручил обеспечивать переход начальнику штаба базы капитану 2 ранга Н. И. Масленникову. Катер, как делалось и в других подобных случаях, был выслан в Кабардинку, к ближайшему от передового КП армии причалу. Оттуда путь до Малой земли намного короче и меньше вероятности встретиться с немецкими торпедными катерами.

Рейс к Мысхако прошел нормально. А следующей ночью фашистские самолеты набросали на фарватере столько мин, что катер не смог прийти из Геленджика в назначенный час. Леселидзе и Брежнев уже стояли на берегу под скалой, когда Масленникову, находившемуся там же, вручили мою радиограмму о задержке катера. Все пошли наверх, на КП старморнача, а несколько минут спустя в этом месте взорвались у уреза воды две немецкие торпеды, вызвав обвал на береговом откосе... Обеспечить командарму и начальнику поарма возвращение на Большую землю удалось лишь сутки спустя.

Не раз переправлялся на плацдарм за Цемесской бухтой и генерал-полковник И. Е. Петров, который в марте 1943 года стал начальником штаба Северо-Кавказского фронта, а в мае - командующим.

Иван Ефимович Петров принадлежал к военачальникам, испытывающим насущную потребность доходить самолично до переднего окопа, постоянно чувствовать настроение бойцов. У нас в базе он тоже заглядывал в такие места, куда старшие начальники добираются редко. Командующему фронтом ничего не стоило, оставив на дороге машину, подняться по крутой тропе на позицию батареи или наблюдательный пост; он любил заехать невзначай в небольшое подразделение, охотно мог остаться там пообедать ради непринужденного разговора с людьми, мнение которых о чем-нибудь хотел услышать Эти посещения, разумеется, не носили случайного характера: генерал Петров выбирал участки, быть может спокойные в данный момент, но важные в каком-то отношении для недалекого будущего.

Командующий фронтом всегда подробно осведомлялся о ходе перевозок на Малую землю. Не раз он говорил: Если понадобится моя помощь - обращайтесь прямо, сделаю все, что смогу. И однажды пришлось обратиться к нему по вроде бы мелкому, но насущному в тот момент вопросу.

На мотоботах, оснащенных автомобильными двигателями М-20, часто отказывали бензонасосы. Израсходовав все свои резервы, Шахназаров раздобыл кое-что в соседних армейских автохозяйствах, но скоро опять оказался на мели. Настал день, когда только из-за отсутствия насосов не могли уйти в рейс два одинарных бота и одна спарка. А из флотского тыла отвечали, что ни одного насоса на складах нет.

Оставалась надежда только на Ивана Ефимовича, хотя никакое снабжение через тылы фронта в базу не шло. Я написал И. Е. Петрову личное письмо, и Шахназаров поехал к нему в Краснодар.

Рассказа начальника техотдела об этой поездке я никогда не забуду. Сразу же приняв Шахназарова, командующий фронтом вызвал генерала, возглавлявшего автобронетанковое управление. Тот, узнав, в чем дело, доложил, что бензонасосов в наличии нет. Иван Ефимович, едва сдерживаясь, переспросил:

- Как нет? Вы понимаете, кому мы отказываем в помощи? Вы знаете, что такое Малая земля? - И тут же приказал: - Распорядитесь, чтобы сняли насосы с легковых машин штаба. Столько, сколько можно! И немедленно отдайте этому моряку.

До вечера все привезенные насосы были поставлены на мотоботах, и они пошли к Мысхако.

Война отодвигала бесконечно далеко все личное. И все же один из дней того лета памятен мне встречей с племянницей - дочерью погибшего в начале двадцатых годов старшего брата Василия.

Раньше я видел ее только ребенком, взрослой и не представлял. Вероника, или просто Вера, как ее называли в семье, жила перед войной в Ленинграде, училась в институте. Что с ней стало потом, я не знал, пока не получил однажды от нее письма, которое шло месяца полтора, так как адрес был неточен.

Оказалось, что девушку эвакуировали из блокадного Ленинграда с тяжелой дистрофией. Оправившись, она добилась зачисления на военную службу. Надеялась попасть на фронт, но застряла в одном тыловом городе, в резервной части морской авиации, где работала в редакции многотиражки.

Восемь месяцев торчу в тылу, - жаловалась Вера, - хотя писала рапорты вплоть до Сталина. Больше не могу. Прочла в Известиях о награждении тебя орденом Красного Знамени, узнала, что жив, воюешь. Помоги вырваться на фронт! То, что я пережила и видела в блокаду, не даст покоя душе, пока я лично, сама не отомщу. Не поможешь уйти добром - убегу, клянусь памятью моего отца!..

Чувствовалось, характер у Веры отцовский. Пожалуй, в самом деле убежит, подумал я. И решил, что, если человек рвется из тыла на фронт, похлопотать за родственницу не грех. А раз краснофлотец Холостякова числилась за морской авиацией, проще всего было действовать через командующего черноморскими ВВС генерала В. В. Ермаченкова.

- Что ж, - сказал Василий Васильевич, - газетчики нужны и тут, попробуем вытребовать. Из тех мест, где она сейчас, к нам как раз перегоняют бомбардировщики, Будет приказ - прихватят.

И вот как-то в июне, когда я был с Малаховым на береговой батарее, адъютант Калинин, остававшийся на КП, доложил но телефону:

- Товарищ адмирал, вас ожидает гостья... Прибыла от летчиков на попутной машине.

Когда я, вернувшись, переступил порог своей жилой комнаты, на меня вихрем налетело буйно-кудрявое, розовощекое (таким помнился и брат Василий) существо в матросской форме. За объятиями последовал град вопросов, на которые я едва успевал отвечать. Так состоялось знакомство с взрослой племянницей.

Пообедав со мной, Вера отправилась в свою новую часть - редакцию базовой газеты На страже. Дня через три до меня дошло, что она уже на Малой земле. В газете стали появляться ее коротенькие очерки - в малоформатной многотиражке не было места для больших материалов. Я же время от времени получал с оказиями довольно пространные записки, почти всегда восторженные: Вера была счастлива, что дорвалась до переднего края и находится в десантных войсках на плацдарме.

Видел я племянницу редко. Лишь иногда, возвращаясь с Малой земли, переполненная впечатлениями, она забегала ко мне среди ночи прямо с причала.

С одним из таких ее появлений связан просто курьезный случай. Только что заснув на диване в кабинете, я вдруг услышал какую-то возню в смежной комнате. Там спал вице-адмирал Лев Анатольевич Владимирский, недавно вступивший в командование Черноморским флотом. Он приехал вечером с флагманского командного пункта и остался у вас ночевать.

Поспешив в соседнюю комнату, я увидел там племянницу: она бесцеремонно пыталась разбудить Льва Анатольевича, которого приняла за своего дядю... Оттащив Веронику от спящего (проснуться он, слава богу, еще не успел), я с досадой подумал, что, наверное, правильно делают те начальники, которые на пушечный выпрел не подпускают к себе на войну никаких родственников. Тем более таких реактивных.

Отчитав племянницу, немного успокоился и только тут заметил застывшего у порога адъютантской незнакомого краснофлотца.

- Это тот легендарный Николай Федунец, о котором я в газете писала, пролепетала Вера, упреждая мои вопросы.

Моряк доложил обстоятельнее: он - старшина команды по приемке мотоботов на Малой земле и командирован в Геленджик старморначем. А тут находится потому, что считал своим долгом проводить ночью девушку, с которой шел на одном боте, и теперь ждет ее, чтобы сопровождать дальше - до общежития редакции...

Вот еще новости! - подумал я. - По Малой земле она разгуливать может, а в Геленджике нуждается в провожатых!

Присмотревшись тем временем к Федунцу и Веронике, увидел на обмундировании у обоих следы крови. Потребовал объяснения. Оказывается, над мотоботом разорвалась немецкая шрапнель, и они лежа перевязывали раненых - огонь такой, что не подымешь головы.

- Николай еще меня собою закрывал, - добавила Вера. - У него бушлат на спине осколками изодран. Небось и самого задело, только не признается.

- Никак нет, сам цел, - отозвался краснофлотец, продолжавший стоять у дверей, держа руки по швам.

- А я и забыла, что от него осколки отскакивают! - сострила Вера, решив, что уже можно шутить.

Долго сердиться на нее я действительно не мог.

Федунец проспал остаток ночи в кубрике караула. Позвав его утром завтракать, я был рад знакомству с этим краснофлотцем - так интересно рассказывал он о своей работе в малоземельском порту, о житье-бытье на плацдарме.

Фактически Федунец являлся одним из помощников старморнача, отвечавших за прием малых плавсредств, за организацию их разгрузки. Он со своей командой встречал мотоботы у кромки воды, а при накате - так и в воде, принимая суденышко прямо с гребня волны и помогая приткнуться к берегу. Все это происходило под обстрелом. В апреле, во время немецкого наступления, когда обстрел бывал неистовым, случалось, что бойцы, присланные на разгрузку, не сразу решались выйти из укрытия под скалой. А дорога каждая минута. Чтобы расшевелить непривычных, Федунец и его товарищи становились во весь рост на носах мотоботов и кричали в мегафон: Чего боитесь? Нас же не убивает! А вы разве хуже нас? И помогало - люди выбегали из-под скалы, брались за работу.

В такие минуты эти матросы из швартовой команды, может, и сами верили в свою неуязвимость, в то, что от них, как сказала Вероника, осколки отскакивают.

Могу добавить, что из горнила войны Николай Федунец вышел живым. В шестидесятые годы он работал бригадиром слесарей на Черепетской электростанции под Тулой и иногда подавал оттуда весточку о себе.

А летом сорок третьего, вскоре после той нашей встречи, он все же выбыл на некоторое время из строя. Привожу несколько относящихся к этому строк из одного его письма, за которыми встает во всей своей красоте и силе огневая матросская душа, не поддающаяся, пока она жива, никакому лиху:

... Меня ранило на берегу - грохнулся снаряд между мною и подходившим ботом. Показалось, что падаю в море, а ящики со снарядами валятся на меня. Потом слышу - за ухом что-то свистит. Хватился - бьет фонтанчиком кровь. Зажал, пришел в комендатуру. А крови уже полный рукав, облил весь стол. Когда перевязали, забылся. Однако услышал, как докладывают по телефону старморначу: Ранен смертельно, скончается через двадцать - тридцать минут. Ну, взяло меня зло. Встал и говорю: Врете, не стану я кончаться! И пошел, как пьяный, к выходу. Кто-то меня подхватил на берегу, привел в землянку, и я там заснул. Приходили врачи, а ребята их успокаивали: раз спит, будет жить. Отправляться на Большую землю я отказывался - жаль было расставаться с ребятами...

В Геленджик Федунца все же отправили, но попросили начальника госпиталя не эвакуировать его дальше. И как только сам Федунец счел себя поправившимся, он удрал обратно на Малую землю, в свою команду. Помню, старморнач даже похвастался этим в разговоре со мною, зная, что возвращать дезертира в госпиталь не прикажу.

Старморначем в это время был уже капитан-лейтенант Алексей Соловьев, бывший старпом эсминца, попавший на Малую землю довольно сложными путями. Распорядительный, смелый, близкий к подчиненным, он мог увлечь их за собой в огонь и в воду в самом прямом смысле слова. Морскую службу на Мысхако Соловьев возглавлял до конца - пока существовал изолированный малоземельский плацдарм.

... В июле разгорелись ожесточенные бои под Курском и Белгородом. По тому, как быстро была ликвидирована попытка врага вновь захватить стратегическую инициативу, сразу почувствовалось, какую громадную боевую силу накопила страна к третьему военному лету. Наше наступление ширилось. Победно звучали по радио сводки с длинными перечнями освобожденных населенных пунктов.

Было ясно - созревают благоприятные условия для возобновления наступательных действий и у Черного моря. Мы знали, что Северо-Кавказский фронт к этому готовится.

И не оставалось уже сомнений в том, что для разгрома группировки противника, удерживавшей приморскую часть Кубани, понадобится, наряду с сильными ударами с суши, новый десант.

В конце августа я получил приказ: обеспечить перевозку с Малой земли в Геленджик 255-й бригады морской пехоты и 290-го стрелкового полка, выводившихся в резерв фронта. До того с Мысхако вывозили на Большую землю только раненых. Снятие с плацдарма бригады и полка, замена их другими частями не могли не иметь совершенно особых причин.

Мотоботы и моторные шхуны перевозили войска несколько ночей. В охранение назначались катера, оснащенные катюшами. С воздуха конвои прикрывались летчиками истребительного авиаполка Героя Советского Союза майора М. В. Авдеева. Этот полк был постоянным нашим щитом - вместе с зенитчиками он отражал вражеские налеты на Геленджик.

Выгрузившись на геленджикские причалы, бойцы тянулись к выступавшим из темноты пышным ветвям деревьев. Стоял знойный кавказский август, но они давно не видели зелени - на выжженной орудийным огнем и бомбежками Малой земле ее не было.

Все, однако, понимали, что оттуда их вернули не для отдыха. Да и кто тогда о нем думал! Москва салютовала освободителям Харькова, советские войска гнали гитлеровцев из Донбасса. От таких вестей росло общее нетерпение: скорей бы наступать и нам!

Корабли штурмуют порт

Засекреченный штаб

Мне неизвестно, как зарождался замысел и выбирался наиболее выгодный вариант крупного морского десанта, оказавшегося необходимым на Кавказе осенью 1943 года. Знаю, однако, что не только в штабе флота, но и в вышестоящих штабах думали о нем еще весной.

Впервые заговорил со мной на эту тему вице-адмирал Л. А. Владимирский, только что вступивший тогда в командование Черноморским флотом:

- Как посмотришь, Георгий Никитич, если назначить тебя командиром высадки нового десанта, ну, например... в Южной Озерейке?

- В Озерейке? - невольно переспросил я, будучи несколько озадачен. - Есть ли смысл высаживаться опять там?

Командующий переглянулся с присутствовавшим при этом членом Военного совета флота контр-адмиралом Н. М. Кулаковым. Разговор они перевели на другую тему. Я почувствовал, что высадка в районе Южной Озерейки вряд ли имеется в виду, а назвать действительное ее место Владимирский пока не может. Но он, как делал в подобных случаях и Октябрьский, дает понять: к десанту надо быть готовыми, и без Новороссийской базы дело не обойдется...

В апреле - мае на Черном море находился нарком Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецов. Одновременно на Северо-Кавказский фронт прибыл в качестве представителя Ставки Маршал Советского Союза Г. К. Жуков.

Направляясь в один из тех дней в 18-ю десантную армию, Н. Г. Кузнецов взял с собой и меня. На КП у Леселидзе уже находился Г. К. Жуков.

Началось - а может быть, продолжалось - совещание с участием Петрова, Леселидзе, Павловского и еще нескольких генералов. Г. К. Жуков, которого я никогда раньше не видел, произвел на меня впечатление, вполне совпадавшее с тем, что доводилось о нем слышать: твердый как кремень, прямой в суждениях, резковатый...

Незнакомый мне генерал докладывал по карте обстановку на Малой земле. Вы лично там были? - прервав его, негромко спросил маршал. Генерал, кажется, не расслышал вопроса и продолжал свой доклад, водя карандашом по карте. Вы лично там были? - уже громче повторил Жуков. Никак нет, - ответил докладчик. Жуков поморщился и сердито сказал: Все это я и без вас знаю. Переходим к следующему вопросу.

Я сидел как на иголках, не представляя, для чего здесь присутствую. В базе ждали неотложные дела. Шепотом осведомился у Николая Герасимовича Кузнецова, нельзя ли мне вернуться в Геленджик. В подходящий момент нарком спросил Жукова, нужен ли ему командир Новороссийской базы. При слове база на лице Жукова промелькнуло досадливое удивление, и он коротким жестом разрешил мне удалиться.

Часа через два на наш КП приехал Н. Г. Кузнецов.

- Ну и подвели вы меня! - упрекнул шутливо нарком. И стал рассказывать: Дошла очередь до наших дальнейших планов. Жуков ко мне: Где тот моряк, который будет командовать высадкой десанта? Я отвечаю: Георгий Константинович, вы же сами его отпустили. А он сердится: Кого отпустил? Никого я не отпускал, кроме командира какой-то вашей базы. При чем тут он?

(К слову сказать, термин военно-морская база не раз на моей памяти вводил в заблуждение общевойсковых начальников, мало соприкасавшихся с флотом: они считали, что командир такой базы - хозяйственник, интендант. )

Таким вот образом мне стало уже определенно известно, что командиром высадки нового десанта предполагают назначить меня. Н. Г. Кузнецов сообщил затем - конечно, под строжайшим секретом, без права делиться этим с кем бы то ни было, - что местом высадки десанта намечается Цемесская бухта, включая Новороссийский порт.

Выбор места был смелым, даже дерзким. Но именно в этом виделась немалая выгода: где-где, а здесь противник вряд ли ожидал атаки с моря. К тому же его внимание и силы отвлекали бы соседние участки сухопутного фронта - имелось в виду, что одновременно наши войска перейдут в наступление по берегу со стороны цементных заводов и с Малой земли. Большим плюсом было также то, что тут десант мог обойтись без поддержки корабельной артиллерией - ее вполне заменяли наши береговые батареи.

Нарком закончил тем, что приказал мне доложить свои соображения о способах высадки в указанном месте и ее обеспечении.

Если не ошибаюсь, докладывал я на следующий же день. Речь могла идти, разумеется, лишь о сугубо предварительных наметках. Присутствовал при этом вице-адмирал С. П. Ставицкий из Главного морского штаба, один из моих балтийских учителей. Когда я кончил, он сказал: У меня вопросов нет. Насколько я знал его, это означало одобрение доложенного. А вдаваться в детали было еще рано.

С тех пор прошли месяцы, и не раз думалось, что новороссийский вариант десанта вообще отпадает. Но именно этому варианту суждено было в свое время претвориться в жизнь.

С середины лета командующий флотом, бывая в Геленджике, говорил со мной о десанте в Новороссийск уже в практическом плане - как о боевой задаче, к которой надо готовиться, хотя пока нет на этот счет ни приказов, ни ясности в сроках, зависевших не от флота. Вопрос о том, что высадкой предстоит командовать мне, считался решенным.

Все, имевшее отношение к десанту, Л. А. Владимирский обсуждал со мной с глазу на глаз. В общий замысел операции сперва был посвящен в Новороссийской базе еще лишь капитан 1 ранга Михаил Иванович Бакаев, новый наш начальник политотдела.

С Иваном Григорьевичем Бороденко мы, неожиданно для нас обоих, расстались. Начальник Главного политуправления ВМФ И. В. Рогов перевел его на другое море с повышением, но уезжал Бороденко неохотно и как-то уж очень не вовремя, перед решающими боями за Новороссийск.

Бакаев был опытным политработником, за дела взялся энергично, однако мне долго недоставало Ивана Григорьевича. Мы вместе прошли два тяжелейших года войны, и этот человек богатой и щедрой души, отзывчивый и непреклонный, любимый бойцами и командирами, остался для меня тем комиссаром, которого всегда хочешь видеть рядом, с которым не страшны никакие испытания.

Важнее всего было, чтобы противник, который вообще-то наверняка ожидал нашего десанта, не догадался, где мы собираемся его высадить. Между тем задуманная высадка в Новороссийском порту выдвигала ряд специфических вопросов, решить которые требовалось заблаговременно.

Начиная хотя бы с такого: как обеспечить прорыв высадочных плавсредств через неширокий проход между Восточным и Западным молами? Какое-то время эти портовые ворота фактически оставались открытыми. У оконечностей молов, правда, держались на поплавках секции подорванного при оставлении порта боно-сетевого заграждения.

Однако главную опасность для судов представляло не это. Немцы могли натянуть под водой между молами трос и подвесить к этому тросу что угодно. Неспроста на оконечности Западного мола с некоторых пор стояла какая-то лебедка.

И вот на позицию батареи Зубкова явился однажды краснофлотец с папочкой под мышкой. Командиру было сказано, что это художник-любитель, которому разрешено сделать с Пеная зарисовки бухты. Артиллеристы устроили его в подходящем местечке, откуда хорошо просматривается Новороссийский порт, и он посидел там, сколько ему требовалось.

Сутки спустя, ночью, художник, а на самом деле боец разведотряда, и еще один разведчик вплавь добрались от восточного берега бухты до оконечностей молов, проникли в порт и пробыли в нем, ведя наблюдения, весь день: один - на полузатопленном транспорте Украина, другой - на старой барже в Лесной гавани. По пути они обследовали и портовые ворота.

Возвращение пловцов прошло не совсем гладко. Волнение в бухте помешало одному из разведчиков выплыть куда надо, он напоролся на берегу на противопехотную мину, был серьезно ранен и о своих наблюдениях докладывал уже после операции.

Так было выяснено, что между молами действительно протянут стальной трос, на расстоянии примерно одного метра от поверхности (разведчик вставал на него и запомнил, докуда доходила ему в этот момент вода). Ничего прикрепленного к тросу под водой не обнаружилось. Пловцы доложили также, в каком состоянии находятся остатки прежнего бокового заграждения.

Все эти сведения были весьма важны. Но добывшие их моряки не знали, что работают на десант, - такие данные могли понадобиться для одной из боевых вылазок того же разведотряда, да и для других целей.

Пока существовал трос между бонами, в порт не мог прорваться даже торпедный катер, не говоря уже о судах с большей осадкой. Однако о заблаговременном устранении преграды в воротах нечего было и думать: это сразу раскрыло бы врагу наши планы. А вот подготовиться к тому, чтобы, когда придет срок, за считанные минуты расчистить вход в порт, надлежало заранее.

Техническая сторона дела обсуждалась с офицерами-минерами. Ни о каком десанте при этом не было сказано ни слова. Минеры, конечно, понимали, какое заграждение имеется в виду, но мало ли зачем могло потребоваться его устранить.

Способы предлагались разные. Для проверки их оборудовали в одном укромном местечке мини-полигон. Оказалось, что самое надежное - перебивать трос двухкилограммовым трал-патроном, забрасывая его с носа легкого катера. А железные буйки, на которых держались остатки старого бонового заграждения, решили топить, накидывая на них обыкновенную волейбольную сетку с прикрепленными к ней подрывными патронами. В ходе опытов определилось и необходимое для этого число людей.

Раздельно, так, чтобы одно не соприкасалось с другим и выглядело для привлекаемых людей как некое самостоятельное задание, отрабатывались и другие элементы обеспечения прорыва в порт.

При одном из докладов вице-адмиралу Л. А. Владимирскому о делах по десантной части я признался, что затрудняюсь предложить состав штаба высадки, о котором, очевидно, уже пора было подумать.

Если командовать высадкой мне, то образовать этот штаб проще всего было бы, так сказать, внутри штаба Новороссийской базы с его же начальником во главе. Однако Николай Иванович Масленников, не способный совладать со своей старпомовской натурой - шумливый, неисправимо громогласный (сидя в одном из домиков нашего командного пункта, я слышал распоряжения, отдаваемые им в другом), - не очень-то подходил для роли основного координатора работы, где все должно сохраняться в тайне.

Командующий ответил, что в таком случае нужно создать отдельный небольшой штаб командира высадки, о существовании которого до последнего момента не будет знать даже Масленников. А он займется в штабе базы общими вопросами подготовки десанта с ориентировкой на высадку у Озерейки... Если гитлеровцы что-то пронюхают (скрыть до конца самый факт подготовки крупного морского десанта крайне трудно), пусть ждут нас там.

Обходить прямого и честного Николая Ивановича очень не хотелось. Как ни объясняй ему все потом, в наших отношениях останется неприятный осадок. Но интересы операции были выше этого.

А идея, поданная командующим, сулила немалые выгоды и независимо от чьих-то личных качеств. Создание второго штаба могло обеспечить дополнительную маскировку самого главного - места готовящегося удара.

Начальником штаба высадки я предложил капитана 2 ранга Илью Михайловича Нестерова, которого хорошо знал по предвоенной работе в отделе подводного плавания (потом он возглавлял в штабе флота отдел коммуникаций). Командующий одобрил эту кандидатуру.

На территории военно-морского госпиталя, в отгороженном уголке бывшего санаторного парка, появились две армейские палатки. В них и обосновался на первых порах штаб высадки, получивший в свое распоряжение также соседний домик.

Тут поселились вместе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым флагштурман высадки капитан-лейтенант Б. Ф. Петров, флагманский артиллерист капитан 2 ранга А. И. Катков (оба - с эскадры), оператор подполковник Д. В. Красников недавний командир морской бригады, знающий вокруг Цемесской бухты каждую горушку и ложбинку. Генерал-майор Е. И. Жидилов, тоже бывший комбриг морской пехоты, представлял тыл флота, от которого многое требовалось десанту. Вошли в состав штаба высадки также начальник оперативного отделения штаба базы капитан 3 ранга Н. Я. Седельников и начальник связи капитан 2 ранга И. Н. Кулик обойтись без них было невозможно. Писарь нашей секретной части старшина Александр Владимиров олицетворял собою штабную канцелярию.

Как обычно перед наступательной операцией, в базу зачастили проверяющие из управлений флота и из центра. Появление в Геленджике новых людей помогало группе Нестерова не привлекать к себе внимания. Правда, мои отлучки в соседний парк не остались незамеченными на КП базы, и Михаил Иванович Бакаев подтрунивал:

- Знаете, что про вас говорят? Что-то наш командир базы все в госпиталь ходит, а как будто ничем не болен. Не иначе, кто-то у него там завелся...

Ради пользы дела такие намеки можно было стерпеть.

В штабе базы тоже вплотную занялись десантом. Но все привлеченные там к этой работе считают, что удар с моря будет нанесен под Южной Озерейкой примерно там, где не удалась высадка в феврале, а уж теперь, с учетом того урока, обязательно удастся. В сейфе у Н. И. Масленникова лежит директива штаба фронта (изданная по предложению Военного совета флота исключительно в целях дезинформации), в которой прямо говорится, что цель десантной операции расширение плацдарма на Мысхако.

В районе Озерейки и дальше в сторону Анапы усиленно ведется разведка. Противник обратил на это внимание, стал проявлять там особую настороженность, по ночам освещает берег ракетами. Иногда нашим разведгруппам не удается высадиться. А обстановку непосредственно у Новороссийска и в порту они, как это делалось и раньше, обычно уточняют на обратном пути. Сами разведчики тоже привыкли считать: главное - Озерейка...

Не следует, однако, думать, что работа штаба базы, не посвященного пока в подлинный замысел операции, служила для нее лишь ширмой. Когда готовится десант, места высадки не знают до последнего момента ни на кораблях, которые примут десантников на борт, ни в частях и подразделениях, так или иначе причастных к решению боевой задачи. От всех требуется быть готовыми действовать по любому из возможных вариантов, в любом мыслимом направлении. Вот такую общую готовность и обеспечивал штаб базы. Его не касалась только специфика, связанная с особенностями истинного места высадки.

Седельников, возглавляющий оперативную часть и у Масленникова, и у Нестерова, стал как бы связующим звеном между обоими штабами - незаметным для непосвященных, но весьма важным: такое положение начопера избавляет штаб высадки от лишней, дублирующей работы.

По готовящейся операции не ведется никакой переписки. Необходимые документы составляются, как правило, в одном экземпляре. Телефонные переговоры исключены. Все сообщается кому следует при личной встрече. И даже в кругу ближайших своих помощников Илья Михайлович Нестеров избегает произносить вслух настоящие географические названия, если можно без этого обойтись. Наша Озерейка, - говорит он, акцентируя на первом слове, и это означает: Новороссийск.

Мы вполне отдавали себе отчет в том, что, даже если удастся обеспечить внезапность атаки с моря, высадка в Цемесской бухте, а тем более в порту, будет нелегкой. Об этом лишний раз напоминали суммированные Нестеровым данные аэрофотосъемки, наблюдения с переднего края и береговых постов, донесения разведчиков, сведения, добытые партизанами и полученные от пленных.

За год гитлеровцы укрепились в Новороссийске основательно. В порту, на набережной, на пляжах неприятельская оборона начинается от самого уреза воды: пулеметные доты на молах и пристанях, колючая проволока, мины... А дальше толстостенные каменные здания, превращенные в опорные пункты, орудия в нижних этажах, линии инженерных заграждений. Подходы к порту и внутренний рейд пристреляны десятками артиллерийских батарей.

Непосредственно город обороняют две вражеские дивизии, а порт - особые команды. 73-я пехотная дивизия, укомплектованная баварцами, считается одной из лучших в германской армии. Она штурмовала Перекоп, Керчь и Севастополь. Даже попав в плен, солдаты в порядок. Отдых - только после обеда. А вечером - снова в дозор или на другое боевое задание.

Как правило, мы с Проценко ежедневно разбирали накоротке действия катеров минувшей ночью и задачи на будущую. По его докладам, точным и ясным, отчетливо виделся каждый бой, и всегда чувствовалось, что сам комбриг уже успел его проанализировать. Иногда Виктор Трофимович наглядно изображал какой-нибудь маневр пластичными движениями кистей рук - как летчик, рассказывающий о воздушных атаках. И как бы кратко ни докладывал, успевал отметить удачные тактические решения, находчивость, инициативу отдельных командиров. В бригаде отличались лейтенанты и старшие лейтенанты Борис Першин, Матвей Подымахин, Иван Шенгур, Владимир Пилипенко, ставшие впоследствии Героями Советского Союза. Не один вражеский корабль потопил лейтенант Иван Хабаров.

И вот возникла заманчивая идея - с помощью торпед прорубить в новороссийских молах запасные проходы для десантных судов...

Между прочим, эту мысль подсказали нам, сами о том не ведая, немцы. Как-то их катера атаковали один транспорт близ Туапсе. Торпеды, не попав в цель, взорвались у мола и образовали брешь, которую затем размыло штормами. Через нее могли проходить мелкие суда.

В новороссийских молах тоже уже было несколько выбоин (одна - там, где в прошлом году взорвался на магнитной мине катер Красного Кавказа). Думалось: если нацелить в такие поврежденные места торпеды, должны образоваться проломы, достаточные для прохода катеров и мотоботов. Причем, вражеские батареи, у которых хорошо пристрелян штатный вход в порт, не сразу пристреляются к этим новым воротам. Хорошо было бы, конечно, практически проверить, насколько реальны все эти расчеты, но производить такого рода эксперименты у нас не было никакой возможности.

Намечалось ударить торпедами также по тем местам молов, а может быть, и пристаней внутри порта, где расположены наиболее опасные для высадки доты. Ведь трудно было рассчитывать, что артиллерийская подготовка уничтожит их все до единого: как ни массируй огонь, столько прямых попаданий в точечные цели не обеспечить. А каждый уцелевший дот сможет в упор бить по подходящим судам, по десантникам...

Но это было еще не все, что требовалось от моряков с торпедных катеров. Высаживать десант предстояло и на такие участки берега - например, между корнем Западного мола и мысом Любви, - где неприятельские огневые точки отстоят по крайней мере на десяток метров от воды. Как обезвредить их?

- А до тех дотов, - спрашиваю Проценко, - торпедами не достанем?

- До тех, что за пляжами?

- Ну да. Вот бы разнести и их!..

Проценко усмехается и чешет затылок. Уже то, что мы запланировали, не имеет примеров в боевой практике: торпеда, с тех пор как она изобретена, предназначалась исключительно для атак против кораблей. Но каменный мол, в конце концов, то же самое, что корабельный борт: торпеда взрывается от лобового удара в твердую цель. А тут хотят, чтобы она не только сокрушала каменные стены, но и ползла куда-то по земле...

Но Виктор Трофимович - человек живого ума и не отмахнется ни от чего нового, если оно сулит какие-то выгоды в бою. Чувствую - он уже загорелся.

- Загнать торпеду на пляж - дело нехитрое, - размышляет он вслух. - Вся штука в том, чтобы она там взорвалась - надо переделывать инерционный ударник... - И, подумав еще, решительно заключает: - Попробуем. Может, что и выйдет.

В других условиях, при достаточном запасе времени, подобную техническую задачу, наверное, поставили бы какому-нибудь научному институту, группе авторитетных специалистов. Сейчас решать ее пришлось практикам - офицерам, старшинам, опытным краснофлотцам из бригады торпедных катеров. В этот творческий поиск внесли большой вклад минеры С. Ладыженский, И. Яновский, П. Гудков. Добиваясь нужного результата, они ослабляли под направляющим колпачком пружину, подкладывали в инерционный ударник шайбочки...

Через несколько дней Проценко доложил:

- Как будто получилось. Можно испытывать.

Некоторые старшие начальники относились к этой затее скептически. К тому же в бригаде не оказалось учебного зарядного отделения. А времени - совсем в обрез. Но командующий флотом разрешил произвести испытание сразу на боевой торпеде.

Производилось оно - тут я забегаю вперед - за два дня до десантной операции. Подойдя на полмили к пустынному берегу за Фальшивым Геленджиком, катер лейтенанта Ивана Хабарова выпустил торпеду с установкой глубины ноль. Мы с Проценко с замиранием сердца следили, как торпеда, достигнув берега и выскочив на него, поползла по песку, быстро теряя скорость. Неужели не взорвется?..

Но скорректированный ударник сработал. Мощный заряд тротила - такого хватило бы не на один дот - взметнул над берегом облако дыма и пыли. Замеры показали, что взрыв произошел в пятнадцати метрах от воды. Как раз то, что надо!

На торпедную атаку по береговым целям поступило окончательное добро. И переделать инерционные ударники на отпущенных для этого торпедах успели.

Крупные корабли к участию в готовящемся десанте не привлекались. Ни для артиллерийской подготовки и поддержки, поскольку с этим тут могли справиться береговые и армейские батареи. Ни тем более для самой высадки, ибо невозможно было представить, что противник даст, скажем, канонерской лодке дойти до портовых причалов.

Из боевых кораблей в порт могли ворваться лишь сторожевые и торпедные катера, которым легче проскочить огневые завесы и достаточно одной - двух минут для высадки небольших групп бойцов. Основную же массу высадочных средств должны были составить мотоботы, сейнеры, баркасы и прочие вспомогательные суда - как те, что обслуживали малоземельную трассу, так и переброшенные из других баз.

Никто не мог прибавить им столь ценной сейчас скорости хода. Но надо было по крайней мере защитить жизненно важные части этих легких судов хотя бы от пуль и осколков.

Получив такое задание, флагманский инженер-механик и начальник техотдела базы испытали защитные материалы, имевшиеся под рукой - пробковые матрацы, стеклопластик, тюки ваты. Все это, однако, оказалось малоэффективным, а вата вдобавок слишком хорошо горела. Оставалось одно - стальные щитки. Техотдел флота оперативно организовал изготовление их по нашим образцам, испытанным бронебойно-зажигательными пулями.

Свой особый комплект щитков получали сейнеры, мотоботы. Одевались в латы и катера-охотники: стальными пластинами прикрывались скулы их деревянных корпусов, бензобаки и моторы, рубки. Легкий бронекозырек был спроектирован для защиты расчета носовой пушки и размещавшихся на полубаке десантников.

Общий объем этой работы нетрудно представить, если учесть, что число малых кораблей и судов, привлекаемых к высадке и снабжению десанта, достигало полуторасот. Правда, бронирование не особенно нуждалось в маскировке - ведь защитные щитки были не лишними и в обычных рейсах этих судов к Малой земле.

Следовало заблаговременно решить и такой вопрос: где находиться, откуда управлять десантом командиру высадки и его штабу? Старшие начальники оставили это на мое усмотрение.

Когда захватывается плацдарм где-то в тылу врага и десантников поддерживают только высадившие их или другие корабли и только с кораблей в какой-то степени наблюдаема общая картина боя, естественно, что на одном из них находится и командующий высадкой начальник. Но годилось ли это в нашем случае?

Если обосноваться на одном из прорывающихся в порт катеров-охотников, то что дало бы это, кроме физического присутствия в центре событий? Видеть сможешь лишь то, что происходит совсем рядом. Обеспечить катер-охотник надежной многоканальной связью почти невозможно, а она необходима не только с другими кораблями, но и с артиллерией, со своим тыловым портом, с армейским и флотским командованием. И наконец, один попавший в катер снаряд может, даже если сам ты при этом уцелеешь, начисто лишить тебя возможности влиять на дальнейший ход операции.

Поразмыслив над всем этим, я пришел к убеждению, что высадкой такого десанта надо командовать с берега. М. И. Бакаев и И. М. Нестеров, с которыми я советовался, были полностью с этим согласны.

А раз с берега, то, разумеется, из такой точки, откуда больше видно. Например, с Дооба.

Подходящим местом для КП было признано уцелевшее основание маяка. Сюда и решили перенести с началом операции штаб высадки. В одном из отсеков маячного подземелья Иван Наумович Кулик развернул узел связи.

С Дооба Цемесская бухта - как на ладони, хорошо виден и Новороссийский порт. Разумеется, нельзя было рассчитывать, что отсюда охватишь собственным глазом весь ход ночного боя за высадку. Но позиции, дающей такую возможность, вероятно, вообще не нашлось бы ни на суше, ни на воде. А для контроля, в том числе и визуального, за движением всей массы десантных судов, для управления ими на переходе, для организации необходимой по обстановке помощи и поддержки этот КП был удобен.

Снова сентябрь...

Оперативная директива Военного совета Черноморского флота от 28 августа 1943 года (это был первый дошедший до меня документ, подтверждавший мою причастность к готовящемуся десанту - до того все указания давались устно) предписывала контр-адмиралу Холостякову: высадить 255-ю Краснознаменную бригаду морской пехоты, один батальон морпехоты, 1339-й стрелковый полк 318-й дивизии и 290-й стрелковый полк НКВД на участке от мыса Любви до линии фронта на восточном берегу Цемесской бухты с целью захвата города и порта Новороссийск.

Закончить подготовку к высадке требовалось к 2 сентября.

Итак, снова сентябрь... Наш флагманский минер Александр Иванович Малов, любитель истории, рассуждал как-то о том, что на этот месяц уже не раз приходились важные для Новороссийска события.

Больше века назад, в сентябре 1838 года, была обследована русскими моряками и признана удобной для стоянки кораблей бухта (тогда ее называли Суджукской) в устье речки Цемесс. Пехотинцы, строившие Кавказскую оборонительную линию, заложили здесь береговое укрепление, которое и положило начало городу, порту.

В сентябре 1920 года Новороссийск, первый на юге порт, отбитый у белогвардейцев и интервентов, стал пунктом сосредоточения возрождавшихся Красных морских сил, базой их действий против врангелевцев, засевших в Крыму.

Не вычеркнешь из истории и сентябрь прошлогодний, мучительно свежий в памяти, тот сентябрь, когда на улицы Новороссийска ворвались фашистские танки...

Теперь дело шло к изгнанию оккупантов. И верилось, что среди всех сентябрей, вошедших в историю Новороссийска, сентябрь сорок третьего года станет самым памятным.

Общую численность десантных войск командующий фронтом определил в шесть тысяч четыреста человек. Самой крупной из назначенных к высадке частей была 255-я бригада А. С. Потапова - три с половиной тысячи бойцов с семнадцатью легкими орудиями, сотней минометов, сотней ПТР и со ста пятьюдесятью пулеметами. Бригада обладала богатым десантным опытом, семь месяцев провела на Малой земле. Занимая там позиции на правом фланге плацдарма, она имела перед собой как раз тот участок берега, которым ей предстояло теперь овладеть с моря.

Небольшой - всего около восьмисот штыков - 290-й стрелковый полк подполковника И. В. Пискарева только недавно вернулся с Малой земли, и его бойцы были знакомы с побережьем Цемесской бухты.

Никогда еще не высаживался с кораблей лишь 1339-й стрелковый полк подполковника С. Н. Каданчика. Но он без малого год держал оборону у цементных заводов, в непосредственной близости от восточной части Новороссийского порта. Командиры и бойцы полка, надо полагать, присмотрелись со своего переднего края к тем пристаням и кварталам города, куда теперь должны были ворваться со стороны бухты.

Ну а батальоном морской пехоты, включенным в состав десанта, был 393-й отдельный батальон имени Куникова, сформированный на основе куниковского штурмового отряда. Он только что вернулся к нам из-под Туапсе, где проходил боевую подготовку. Командовал им В. А. Ботылев, замполитом оставался Н. В. Старшинов.

Не могу не привести еще одну краткую выдержку из воспоминаний Николая Васильевича Старшинова, на которые уже ссылался. Она относится как раз к этим пред-десантным дням, характерной чертой которых были дружная совместная работа сухопутных и морских штабов и политаппарата, активный обмен между армейцами и моряками боевым опытом. Очень большое внимание этому уделял политотдел 18-й армии, возглавляемый Леонидом Ильичом Брежневым.

... Меня вызвали, - вспоминает Н. В. Старшинов, - к начальнику политотдела Новороссийской базы капитану 1 ранга Бакаеву.

- Собственно, вызывал не я, - сказал Бакаев и обратился к находившемуся в кабинете полковнику в армейской форме: - Это и есть тот самый капитан Старшинов, о котором шла речь.

- А, первый комиссар Малой земли! - шагнул мне навстречу полковник. Давайте знакомиться. Моя фамилия Брежнев.

Он предложил мне сесть и продолжал:

- Вам, очевидно, известно, что в десанте будут участвовать и наши армейские части. Так вот, есть просьба выделить двадцать - двадцать пять хороших ребят. Пусть они побеседуют с пехотинцами, поучат их, как вести себя при высадке, как вести бой в новых для них условиях. Надеюсь, такие люди у вас есть?

После этой беседы в политотделе мы выделили для обучения армейцев самых отважных, проявивших себя в схватках с врагом бойцов.

На Черное море вновь прибыл генерал-лейтенант И. В. Рогов с группой работников Главного политуправления ВМФ. Они основательно помогли нам в расстановке партийных сил.

На корабле, преодолевающем вражеские огневые завесы, не крикнешь, как в трудную минуту сухопутной атаки: Коммунисты, вперед! Тут жестко определено место каждого. И потому заботиться о том, чтобы коммунист - человек, по-особому ответственный за выполнение боевого приказа, был и на верхней палубе, и в задраенном машинном отсеке, надо заранее. Мы считали, что в такой операции, какая готовилась, испытанный партийный боец, опора командира и пример для товарищей, необходим даже на самом малом из участвующих в ней судов, где весь экипаж - четыре-пять матросов, но на борту будут десятки десантников. И принимали меры, чтобы это обеспечить.

Комиссарами на мотоботы и баркасы расписали группу коммунистов из краснофлотцев и старшин, отличившихся в прошлых десантах. По катерам-охотникам, самым крупным из десантных кораблей, но тоже не имевшим штатных замполитов, распределили политотдельцев и политработников из резерва, который Бакаев создал за счет тыловых подразделений (помогло людьми и политуправление флота).

А политотдел 18-й армии, распределяя своих работников по десантным частям, прикомандировал двух товарищей и к нашему батальону морской пехоты, в помощь Ботылеву и Старшинову.

Батальон Ботылева предназначался для захвата центральной части порта и ключевых позиций на набережной с последующим продвижением в глубь города.

Вместе с приданными подразделениями батальон насчитывал около тысячи ста человек. Он имел больше, чем другие части, времени на тактическую подготовку к высадке, провел много дневных и ночных учений. А главное - был силен своей моральной подготовленностью к выполнению особо трудных задач, общей убежденностью бойцов, что решать такие задачи положено именно им. Перед приближавшимися решительными боями в батальоне было подано сто девяносто пять заявлений с просьбой о приеме в партию, и он становился полностью партийно-комсомольским.

Зачисления в часть, которая формировалась на основе куниковского отряда, добивались как особой чести добровольцы из других черноморских баз. А старые куниковцы, захватившие плацдарм на Малой земле (их вошло в батальон 270 человек, и распределены они были так, что составляли ядро всех взводов, всех отделений), уж постарались передать новичкам свой опыт, свои традиции.

Некоторых старшин и бойцов батальона я знал еще по разведотряду. Оттуда были Сергей Колот - теперь батальонный парторг, Владимир Сморжевский командир отделения автоматчиков, санинструктор Надежда Лихацкая. И еще много других.

Запомнился воевавший вместе с Куниковым на Малой земле краснофлотец Владимир Кайда. Он отличался незаурядной внешностью: рост без малого два метра, могучие плечи и грудь, широкое румяное лицо - богатырь, да и только!

Примечательно, как попал Кайда в свой первый (и вообще первый на Черном море за Отечественную войну) десант. В севастопольском экипаже политрук спросил краснофлотцев, прибывших на формирование, кто готов идти добровольно на почетное, но опасное дело. И Кайда тотчас же вызвался, ничего не уточняя.

- А если придется жизнь отдать? - спросил политрук уже его лично.

- Отдам, только недешево! - ответил Кайда.

Его взяли в десантную часть, предназначавшуюся - это он узнал после - для высадки у Григорьевки, в помощь защитникам Одессы. В том десанте Кайда был тяжело ранен (товарищам показалось - убит, о чем и написали матери, а что жив, обнаружили бойцы уже другого подразделения) и смог вновь воевать лишь через полгода.

Моторист по специальности, он, несмотря на свою линкоровскую комплекцию, попал на катера и провоевал кампанию сорок второго года на Азовском море. Там с ним был, между прочим, такой случай. Катер, перевозивший армейское подкрепление, атаковали фашистские самолеты. Осколки бомб пробили борт корабля и повредили картер двигателя. Пока другие моряки заделывали пробоину в борту, Кайда заткнул дыру в картере бескозыркой и прижал ее левой рукой так, что горячее, обжигающее масло не просачивалось дальше его ладони, а правой переключал хода. Так и дотянули куда требовалось.

Этот краснофлотец не числился в снайперах, но за полтора месяца, проведенных на Малой земле, счет достоверно уничтоженных лично им фашистов достиг 26. И еще следует добавить, что к тому времени, о котором идет сейчас речь, Владимир Кайда четвертый раз вернулся в строй после ранений.

Вот такие люди определяли лицо батальона имени Куникова, хотя было там процентов двадцать и совсем еще необстрелянных бойцов. Вести такую часть в бой должен был командир достойный. Таковым мы и считали капитан-лейтенанта Василия Андреевича Ботылева. Выглядел он не скажешь, чтобы внушительно: роста не выше среднего, худощавый, белобрысый. Если бы не фуражка с крабом (в морской пехоте ее носили при полевом армейском обмундировании) - издали и не признаешь за командира.

Имея от роду двадцать три года, Ботылев был моложе многих бойцов батальона. В прошлом рабочий парень из Подмосковья, он лишь весной сорок первого окончил военно-морское училище. В мирное время ему ходить бы еще в лейтенантах, командовать подразделением, приравненным к взводу.

Однако на войне командир растет, коль есть к тому данные, куда быстрее. За плечами у молодого комбата были бои под Севастополем, Феодосийский десант, оборона на Тамани и, наконец, февральская высадка в Станичке. Под началом Куникова он воевал всего восемь дней, но таких, когда люди раскрываются полнее, чем за иные недели и месяцы. И именно Ботылеву, командиру боевой группы, наиболее успешно действовавшей против многократно превосходящих вражеских сил, майор Куников завещал перед смертью тетрадь, куда записывал мысли о тактике десантного отряда.

Старые куниковцы знали, каков их комбат в бою, а от них знали и молодые. Новичкам рассказывали о его храбрости - в штурмовой десантной части без этого качества командирский авторитет немыслим. Доказал Ботылев и свою тактическую зрелость. Известна была также его прямо-таки беспощадная честность: не простит никакого обмана или преувеличения подчиненному, не прибавит заслуг себе.

Я не видел Ботылева месяца три. Из Туапсе он вернулся еще более собранным и сосредоточенным, словно стал старше на годы - такими делает людей глубоко осознанная ответственность. Комбат еще не знал места высадки и других подробностей боевой задачи, но чувствовалось, как гордится и дорожит он вместе со своими бойцами тем, что в десант пойдут они.

А ведь был у нас под рукой, в Геленджике, и другой батальон морской пехоты, негласно соревновавшийся с ботылевским за это почетное право - 386-й отдельный, которым командовал майор А. А. Бондаренко, севастополец из бригады Жидилова. Тот батальон тоже имел в своих рядах немало старых куниковцев, начиная с начальника штаба И. В. Жернового. И тоже готовился к десанту, не жалея сил на тренировки.

Для командиров и бойцов 386-го батальона было большим огорчением узнать, что они остаются в резерве. Но добрая половина их так или иначе участвовала в десанте. Отсюда брали и комиссаров на мотоботы, и автоматчиков в особые группы по захвату молов, и добавочные подкрепления для отдельных участков высадки.

В Геленджикскую бухту стягивались из других баз назначенные в операцию корабли и суда.

Пришла группа торпедных катеров, выделенных на усиление бригады Проценко. Доложили о прибытии в мое распоряжение командиры дивизионов катеров-охотников, которым предстояло возглавить десантные отряды и группы. Все они - старые знакомые: за два года войны ни один дивизион, да, пожалуй, и ни один черноморский сторожевой катер не миновал Новороссийскую базу.

Как всегда, спокоен и нетороплив командир 1-го Краснознаменного дивизиона (и у самого на груди два ордена Красного Знамени) капитан-лейтенант Дмитрий Андреевич Глухов. Это замечательный моряк-практик, ставший офицером после пятнадцати лет службы старшиной. На войне сполна раскрылись его командирские способности. И уж не знаю, плавал ли кто-нибудь из катерников больше, чем этот комдив: с каким бы заданием ни приходили в нашу базу его охотники, на одном из них обязательно находился он.

Не забуду, как после оставления Севастополя он вернулся в Новороссийск на последнем из последних катеров, посылавшихся за людьми к Херсонесу. В команде осталось в живых пять человек, на верхней палубе был один Глухов, заменивший командира, рулевого и пулеметчика. Сам тяжело раненный, он стоял у руля, навалясь на какую-то подпору.

Когда его прямо с мостика понесли в санитарную машину, Глухов пообещал: Теперь буду жить долго! И едва став на ноги, вырвался из госпиталя. Убежать не убежал, как некоторые матросы с его же катеров, однако сумел убедить врачей, что для окончательной поправки надо по-хорошему отпустить его на море.

И вот теперь узнал, что ему поручается высадить на занятый врагом берег ударный батальон Ботылева. Догадывается ли, где намечена высадка? Кажется, да, хотя сообщить ему это еще никто не мог. Что ж, все и сами думают, прикидывают, а у таких, как он, обостренная интуиция.

Привел из Туапсе 5-й дивизион сторожевых катеров капитан-лейтенант Павел Иванович Державин. Этот комдив с виду непроницаемо суров, в служебном разговоре подчеркнуто лаконичен. Словом, истинный пограничник - он служил в морпогранохране до самой войны. Бровью не повел, услышав, что будет командовать самым крупным - шестьдесят единиц! - отрядом десантных кораблей, на которых пойдет бригада Потапова. Но улыбнешься ему - тотчас улыбнется в ответ, только этим позволяя себе выказать, с какой радостью и гордостью принимает боевое задание.

Естественно, участвовал в десанте и 4-й дивизион капитан-лейтенанта Н. И. Сипягина - наш новороссийский, а также 6-й - капитан-лейтенанта Г. И. Гнатенко, катера которого (в строю их, правда, оставалось немного), принадлежавшие раньше Керченской военно-морской базе, давно уже были приданы нашей и делили с сипягинскими тяготы, потери и славу еженощных рейсов к Малой земле.

Грузноватый, добродушный Гнатенко внешне проигрывал рядом с элегантным, стройным Сипягиным. Но в том, что касалось боевого дела, на них можно было положиться с одинаковой уверенностью. Вообще о каждом из катерных комдивов, которые собрались в Геленджике, я мог положа руку на сердце сказать: надежнее не сыщешь!

Многоопытные моряки, отлично представлявшие, как сложна ожидающая их задача в любом возможном варианте, они не признавали непреодолимых препятствий. Ни разу никто не сказал, что чего-то сделать не сможет, не посетовал на то, что большинство судов, включаемых в десантные отряды, оставляют желать лучшего, ибо совсем не для этого предназначены. В своей решимости с честью выполнить боевой приказ они опирались на такую же решимость всего личного состава.

Оказалось, что сверх первоначального срока готовности мы располагаем еще неделей. Она не была лишней. Судоремонтная рота, работая по 18 - 20 часов в сутки, едва успевала оснастить броневыми щитками и козырьками все высадочные плавсредства.

Для каждого судна заготовили десантные сходни, комплект аварийного имущества, необходимого для заделки пробоин. Для перевозимых с десантниками пулеметов, минометов, противотанковых ружей предусмотрели такую систему крепления, чтобы до высадки можно было вести огонь с борта. Инженер-механик Л. Г. Сучилин, принимавший во всем этом деятельное участие, придумал даже, как сделать, чтобы с мотобота стреляло 45-миллиметровое орудие.

4 сентября разыгрался шторм. Уже накануне мотоботы не смогли разгрузиться у Мысхако из-за сильного наката, а в тот день мы и не пытались их туда посылать. Но в Геленджикской бухте (благо погода нелетная - разведчики не появятся) провели тактическое учение с высадкой десантных подразделений на различные участки берега. На некоторые катера внезапно давалась вводная высадить бойцов не на пляж, а на Каменную или Городскую пристань и тотчас же от нее отойти. Командиры, разумеется, поняли, что это - не просто так и надо быть готовыми выбрасывать десантников на портовые причалы.

Только такими намеками и можно было пока помочь участникам операции поконкретнее представить вероятные условия высадки.

А береговым артиллеристам, которым необходимо было заранее пристрелять определенные рубежи и цели, эта задача формулировалась как подготовка к инспекторским стрельбам. Такое объяснение вполне годилось: старшие начальники проверяли нашу береговую оборону не раз, причем всегда огонь открывался по каким-нибудь целям в районе Новороссийска.

За последние дни Михаил Семенович Малахов принял в свое хозяйство еще две 122-миллиметровые пушечные батареи. Орудия были полевые, но личный состав корабельный - командоры с линкора и крейсеров. Некоторые батареи Солуянова незаметно передвинулись на новые позиции, поближе к порту. Как и в феврале, штаб артиллерии подготовил для десантных частей специальные корпосты.

Высадка в Новороссийске с самого начала представлялась заманчивой и выгодной в значительной мере потому, что здесь десант могла непрерывно поддерживать артиллерия, прочно стоящая на твердой земле, - наши береговые батареи. А к ним прибавлялась теперь могучая, значительно превосходящая их по своей мощи огневая сила, выделенная 18-й армией и фронтом.

Непосредственно поддерживать десант должны были 213 береговых и полевых орудий калибром до 203 миллиметров. Каждый из трех десантных отрядов поддерживался особой группой батарей. А всего на подступах к Новороссийску было сосредоточено более восьмисот орудий и минометов. Сверх того фронт передал в распоряжение 18-й армии пять полков катюш и бригаду тяжелых реактивных установок, которые предназначались для подавления вражеских узлов сопротивления.

Общее количество огневых средств, стянутых, чтобы взломать правый фланг Голубой линии, может показаться не таким уж большим, если сравнивать с наступательными операциями позднейшего периода. Однако тогда такая их концентрация была, во всяком случае на юге, еще необычной. Могли ли мы мечтать о чем-либо подобном год назад?

Артиллерией 18-й армии командовал генерал-майор Георгий Спиридонович Кариофилли. Он и Малахов, давно уже знакомые, вместе увлеченно работали над схемами огня. Очень тщательно разрабатывался порядок артиллерийской поддержки каждой десантной части, взаимодействие артиллерии с каждым отрядом кораблей. При этом было заранее решено: общее руководство всей поддерживающей десант артиллерией - и армейской, и нашей базовой - сосредоточивается в руках генерала Кариофилли, но действует она по плану командира высадки.

Старшие артиллерийские командиры, естественно, принадлежали к числу лиц, осведомленных раньше многих других об общем замысле и деталях операции. По решению командующего фронтом артиллеристы приступили к разрушению некоторых оборонительных сооружений противника еще за две недели до десанта. Делали это осторожно, не выходя за рамки обычного режима методического огня, к которому немцы привыкли, причем по целям в районе Южной Озерейки выпускалось снарядов больше, чем по новороссийским. Командующий артиллерией ставил на каждый день соответствующие задачи отдельным батареям.

Кариофилли, как и Малахов, знал о задуманной торпедной атаке по неприятельским укреплениям и огневым точкам у уреза воды. Оба они лучше чем кто-либо представляли, что артподготовка высадки не сметет все преграды на пути десанта, и к намерению продублировать, где можно, артиллерийский удар торпедным относились без ревности, без обиды за своего могучего бога войны.

5 сентября командиры частей, участвующих в десанте и поддерживающих его пехотинцы, моряки, артиллеристы, авиаторы, - в первый раз были собраны штабом армии и штабом высадки. Совещание открывает К. Н. Леселидзе, а затем мы ведем его совместно - каждый по своим вопросам. Присутствующие командиры (и пока только они) уже знают свою задачу в полном объеме. 3 сентября я подписал боевой приказ No 1, где указывались порядок и последовательность всех действий от посадки войск на суда до прорыва в порт и высадки. Дальнейшие задачи каждой высадившейся части определяются приказом командарма.

Мы проверяем, правильно ли все понято. Разговор идет сугубо деловой, а настроение у всех - приподнятое, какое-то праздничное. В глазах читается вопрос, которого никто не смеет задать вслух: Когда? Но это не было еще известно и мне. Да, вероятно, и командарму Леселидзе.

Заканчивается совещание у развернутого на полу - стены для него не хватило бы - брезентового полотнища с крупномасштабным планом Новороссийского порта и прилегающих кварталов. Здесь обозначены пристани, здания на набережной и другие ориентиры по фронту высадки, затонувшие у причалов корабли, места, где мы надеялись пробить в молах добавочные проходы. И конечно, все разведанные немецкие доты, заграждения, опорные пункты обороны.

Морякам порт знаком. Но никаких схем высадки на руки не выдавалось, тем более заранее. И мы дали командирам постоять над этим брезентом сколько захочется, чтобы в памяти зримо запечатлелось, как вести корабли, прорвавшись в порт, где высаживать десантников, как маневрировать потом. Те, кому предстояло не высаживать, а высаживаться, запоминали взаиморасположение пристаней и приметных зданий, дворов, улиц.

День спустя мы провели с командирами десантных отрядов и групп, а также командирами головных катеров рекогносцировку с гребня Маркотхского хребта. Поехали в державшую там фронт 318-ю дивизию, поднялись с проводником на передовой наблюдательный пункт и увидели Новороссийск и его порт, огражденный гранитными молами, словно с птичьего полета. Не сбоку, как с Пеная или Дооба, а почти прямо перед собой.

Даже без бинокля различались косые трубы Ташкента, сидящего на грунте у Элеваторной пристани, памятная выбоина в Западном молу, полуразрушенное здание нашего штаба... Первый раз за год я снова видел все это так отчетливо и ощущал какую-то раздвоенность: любая деталь - до боли знакома, а порт в целом, неестественно пустой, мертвый, казался чужим.

Дав участникам рекогносцировки присмотреться - под рукой имелась и необходимая оптика, - начал опрашивать:

- Ну как, Проценко, примерились, где бить по молам? А вы, Глухов, видите свои причалы?..

Сразу же разбирались в том, что кому было не вполне ясно. Приехавшие с нами разведчики показывали объекты неприятельской обороны.

Дотов и всего прочего немцы нагородили в порту и вокруг него немало. Но за время подготовки десантной операции ничего существенного как будто не прибавилось. Если это было действительно так, то, очевидно, нашей высадки здесь фашисты пока не ждали.

По ту сторону фронта возвышалась, господствуя над всем районом, гора Сахарная Голова - высота 555, 9. Там, разумеется, сидели наблюдатели противника, оттуда просматривались и город, и порт, и вся Цемесская бухта... Я попытался взглянуть на намеченный для высадки плацдарм их глазами. Допустим, немцы обнаружили подготовку к наступлению наземных войск и учитывают вероятность поддержки его морским десантом. Допустим, заметили приготовления к самому десанту. При всем этом они вряд ли предположат, что мы решили брать лобовой атакой из бухты укрепленный порт. Если только их не наведет на такую мысль какой-то наш промах в эти последние дни...

В районе Озерейки гитлеровцы продолжали проявлять повышенную настороженность. Однако заставили ли мы противника думать о наших планах так, как нам хочется, - это мог показать лишь приближавшийся решительный день.

7 сентября вице-адмирал Л. А. Владимирский, который руководил десантной операцией в целом, объявил мне, что высадка назначена в ночь на 9-е. Ч (время начала высадки) - 02. 15.

Действия, предшествующие этому, были давно рассчитаны: выход судов с десантом из Геленджика - за 5 часов до Ч, начало артподготовки - за 16 минут, атака торпедных катеров - за 7 - 12 минут...

Было ус ловлено, что командирам отрядов и групп Ч сообщается перед посадкой десантников на суда. Тогда же весь личный состав узнает от своих командиров, куда десант идет, где должен высадиться.

Подразделениям, полностью готовым, 8 сентября был предоставлен отдых. О том, что вечером предстоит посадка на суда, фактически знали или догадывались уже все.

К 10.00 командующий фронтом приказал собрать в Геленджике участвующий в десанте начсостав - до командира роты и звена катеров.

- Товарищи офицеры!.. - раздается, подымая всех присутствующих, громовой бас капитана 2 ранга Масленникова. Слово офицер только-только появилось в нашем воинском обиходе, не успев еще стать будничным, и сейчас звучит даже как-то торжественно.

Входят И. Е. Петров, Л. А. Владимирский, Н. М. Кулаков, К. Н. Леселидзе, Л. И. Брежнев.

Нетрудно представить, сколько у генерал-полковника Петрова забот перед наступлением фронтового масштаба. Вряд ли удастся ему сегодня побывать, как он это любит, на исходном рубеже какой-нибудь роты. Но не повидаться с командирами, которые первыми должны ворваться с моря в укрепленный противником порт, Иван Ефимович, очевидно, не может. Ему нужно не только напутствовать их, но и послушать, самому почувствовать, насколько они готовы к такому бою.

Командующий фронтом обращается поочередно к младшим офицерам из разных частей, и они докладывают о своей задаче, о том, как подготовились, чем обеспечены к бою, чего недостает. Почти каждого генерал-полковник спрашивает о настроении бойцов, некоторых - о том, где воевали, за что награждены (про двух или трех, еще не имевших орденов, велел что-то записать адъютанту). Армейцев и моряков он слушает одинаково внимательно, с живым интересом знакомясь с новыми людьми и, вероятно, многих запоминая.

Потом генерал Петров говорит сам.

Он не вдается в замысел операции, как бы давая понять, что и известное уже присутствующим не следует лишний раз повторять вслух даже в своем кругу. Подробно останавливается на роли младшего офицера в наступлении, на том, насколько зависит общий успех от каждого лейтенанта, от его умения организовать неотразимый натиск, поддержать соседа, вселить в подчиненных уверенность в победе. Дает совет - не приуменьшать перед бойцами трудностей предстоящих боев, не скрывать правду о том, как силен еще враг, ибо это надо помнить и учитывать, чтобы его одолеть.

- А разгромить врага, - заканчивает командующий, - мы можем и обязаны!

КП на Дообе

Штаб высадки во главе с капитаном 2 ранга И. М. Нестеровым перебрался на Дооб.

Неподалеку был оборудован вспомогательный пункт управления командующего фронтом. Рядом с ним - НП комфлота. Командарм Леселидзе перенес свой командный пункт в нашу старую штольню на 9-м километре Сухумского шоссе. Все трое являлись сейчас моими прямыми начальниками. Их присутствие поблизости должно было упростить решение всего, на что требуются права и власть выше моих. А у нас на КП высадки обещал быть начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев.

Старшим в Геленджике оставался пока капитан 2 ранга Масленников. Узнав в свое время о существовании отдельного штаба высадки, он понял это как будто правильно, хотя и не мог скрыть обиды. Ту огромную часть работы по подготовке десанта, которая лежала на нем, Николай Иванович продолжал выполнять с неослабным рвением.

Я подтвердил Масленникову, что он должен быть готов перейти с оперативной группой штаба базы в освобожденный Новороссийский порт, как только позволит обстановка. 7 сентября думалось, что это может понадобиться уже послезавтра.

Поправки в наши планы начал вносить норд-ост.

Во второй половине дня он задул так, что суда, рассредоточенные по Геленджикской бухте, едва удерживались на якорях. Синоптики обещали: к утру ветер утихнет. И действительно, когда командующий фронтом прибыл на встречу с участниками десанта, о которой я уже говорил, на море стало спокойнее. А через несколько часов норд-ост опять принялся набирать силу.

Затребовав последний прогноз, Л. А. Владимирский уехал к И. Е. Петрову. Вернувшись, он сообщил мне, что десант откладывается на сутки. Откладывалось и согласованное с десантом наступление войск 18-й армии на суше.

К ночи ветер еще усилился. Пришлось отменить и обычные рейсы на Малую землю.

Для людей, приготовившихся идти в решительный бой, соответственно себя настроивших, отсрочка этого боя всегда тягостна.

Девятое сентября показалось бесконечным. Солнце будто стояло на месте... писал мне потом, вспоминая тот день, парторг морского батальона Сергей Колот.

Командиры и политработники позаботились, конечно, чтобы бойцы не расслаблялись духом, не скучали. Жалели только, что не оказалось в базе концертной бригады Евгения Сущенко. Не предвидя отсрочки операции, политотдел послал ее к гвардейцам-минометчикам, прибывшим поддерживать десант.

А многим хватило и на этот день спешных дел: на некоторых судах понадобилось устранять повреждения, причиненные штормом.

Больше всего беспокоило, однако, то, что от нас не зависело. Еще один день стояли в прифронтовой бухте сто сорок десантных судов. И лишний день немалому числу людей было известно - кому официально, кому по догадке - настоящее место высадки... Тревожила и погода - не подведет ли вновь?

Но с Пеная докладывали: Над горой Колдун чисто (я запрашивал об этом, проверяя метеослужбу по местной примете, почти всегда верной). И к середине дня опасения насчет новой отсрочки из-за погоды отпали.

За час до посадки десантников на кораблях было прекращено сообщение с берегом, и на каждом катере-охотнике, в каждом подразделении мотоботов и баркасов командиры объявляли перед строем экипажей:

- Товарищи, мы идем в Новороссийск! Нам приказано высадить там десантников этой ночью. Высадить во что бы то ни стало!..

В десантных частях прошли короткие митинги. На них выступали командующий фронтом И. Е. Петров, командарм К. Н. Леселидзе, член Военного совета армии С. Е. Колонии, начальник поарма Л. И. Брежнев.

Мы с Бакаевым еще раз побывали в батальоне Ботылева. Кажется, еще никогда, провожая людей в бой, я не видел такого воодушевления, не ощущал такой беспредельной решимости.

Как и перед высадкой в Станичке, каждый боец батальона скрепляет своей подписью матросскую клятву Родине. Традиции и опыт февральского десанта вообще в почете и усвоены прочно. Морские пехотинцы стремились взять гранат и патронов сверх нормы (норма - триста патронов на винтовку, тысяча на автомат), а из трехдневного сухого пайка - только самое компактное и легкое. Без галет прожить можно, а вот без патронов... - повторяли за ветеранами и новички.

Комбат не допускал, чтобы люди впадали в крайность. Ведь ни полевых кухонь, ни хозяйственных подразделений в первом броске десанта нет. Но разумное самоограничение в харчах оправдывалось опытом: когда вместо лишней банки консервов есть лишняя граната, десантник чувствует себя увереннее.

Если батальон Ботылева - в какой-то мере авангард десанта, то авангард батальона, его передовая штурмовая группа - сто двадцать автоматчиков старшего лейтенанта Райкунова. В эту роту и передается Военно-морской флаг, предназначенный для водружения на одном из первых занятых в городе высоких зданий.

Перед митингом я спросил у Ботылева и его замполита Старшинова, кому персонально вручить флаг. Они, должно быть уже обсудив это с Райкуновым, ответили в один голос: Сморжевскому!

Веселый и отважный старшина 2-й статьи Владимир Сморжевский, молодой коммунист, отлично зарекомендовал себя еще в прошлогодних вылазках разведчиков, а потом на Малой земле.

И вот он передо мною - высокий, статный, с орденом Красного Знамени на груди. Зардевшись от волнения, принимает бело-голубое полотнище с алой звездой, с перекрещенными серпом и молотом.

- Клянусь перед батальоном, - оборачивается он к товарищам: - Этот флаг героического флота нашей Советской Родины будет развеваться над освобожденным Новороссийском!

В глазах каждого из стоящих вокруг моряков можно прочесть: Если понадобится, донесу и водружу я!

Первый эшелон десанта - основная часть бригады А. С. Потапова, полк С. Н. Каданчика, батальон В. А, Ботылева - двинулся к пристаням. Над Геленджиком и отрогами гор кружат истребители прикрытия. В обоих зенитно-артиллерийских полках базового района ПВО стоят у орудий все расчеты. Но в воздухе пока спокойно, не появляются даже неприятельские разведчики.

Батальон Ботылева грузится на суда отряда, которым командует капитан-лейтенант Д. А. Глухов, с Северной пристани. Отсюда уходили в феврале бойцы Куникова - в ватниках, без знаков различия, похожие на партизан. Теперь морские пехотинцы идут в бой в армейских защитных гимнастерках с полевыми погонами. Из-под воротничков, не застегнутых на две верхние пуговицы - это для них узаконено, - выступают полоски тельняшек.

А февраль невольно вспоминается вновь и вновь - сколько вокруг лиц, которые видел и тогда! Начни поверять по старым спискам - недосчитаешься многих... И все-таки штурмовать Новороссийск идут сегодня сотни перводесантников Малой земли.

Они - не только в этом батальоне. Старые куниковцы вошли в состав боевых групп, которые должны после торпедного удара катеров овладеть портовыми молами. Есть бойцы из отряда особого назначения и в бригаде Потапова - те, кто попал в нее еще на Малой земле. В их числе - Павел Потеря. А пулемет у него новый: тот, что был взят Куликовым из ростовского музея, остался в Станичке, в окопе, заваленном при разрыве крупной авиабомбы. (Максим, участвовавший в штурме Зимнего дворца, атаках буденновцев и куниковском десанте, был после войны откопан, опознан по номеру и снова попал в музей. )

Брейд-вымпел Глухова поднят на катере-охотнике МО-81. На нем идут Ботылев, Старшинов, парторг батальона Колот.

Сергей Колот, как и все, с автоматом, увешан гранатами. Только почему-то опирается на толстую палку.

- Выходит, не долечился?

- Да нет, товарищ адмирал, это у меня добавочное холодное оружие! отшучивается Колот. - А впрочем, можно и без него, - и он бросает свою палку за борт.

Колот явно хитрит. Факт, что не долечился. Но не ссаживать же в последний момент парторга на берег, если он чувствует себя в силах идти в бой. Показываю ему глазами, что все понял, и крепко жму руку.

Объявляю Ботылеву и Глухову, как и другим командирам, последнее, чего не имел права сообщить раньше: Ч - 02. 15. Плановая таблица у них на руках, и в ней недоставало только этих цифр. Никаких вопросов больше никто не задает задача ясна.

Но у Каменной пристани, где швартуются корабли отряда капитана 3 ранга Н. Ф. Масалкина, все же возникает непредвиденная заминка: в 1339-м стрелковом полку оказалось на триста с лишним бойцов больше, чем предусмотрено планом. До кого-то, как видно, не дошло, что наши катера не резиновые... А комендант посадки, уступая нажиму армейских командиров, у которых свои резоны, начал перегруппировывать людей, чтобы всех разместить. И даже преуспел в этом, но ценою потери драгоценного времени.

Досадую, что узнал об этом, когда вмешиваться было уже поздно. Отряду Масалкина полагалось выходить первым, а теперь приходится выпускать отряды из бухты по фактической готовности, с тем чтобы каждый занял свое место в общей колонне уже на маршруте.

Доклады о готовности двух других отрядов поступают своевременно. Подаю команду: Начать движение!, которая означает сейчас, что вся подготовка к десанту осталась позади. И что решительный бой за Новороссийск - через пять часов...

В 21. 15 от Северной пристани отходит отряд Глухова - семь катеров-охотников, пять мотоботов, шесть баркасов (пока их буксируют катера). В рапортичке коменданта посадки значится: отряд принял на борт 882 десантника, десять минометов, 62 пулемета, противотанковые ружья...

С опустевшей Северной пристани спешу к Городской. Тут начинает отдавать швартовы отряд капитан-лейтенанта Державина. Это целая флотилия - десятки сторожевых катеров, катерных тральщиков, мотоботов, баркасов, разделенных на три группы. Броневые щитки и козырьки изменили их привычный вид. Мотоботы с погруженными на них легкими орудиями похожи в темноте на плавающие танки.

На судах этого отряда - две с половиной тысячи бойцов 255-й бригады. Комбриг Потапов стоит рядом с Державиным на мостике флагманского МО-85. Тут же выделяющийся своей богатырской фигурой начальник штаба бригады подполковник Хлябич. У потаповцев широкий участок высадки на левом фланге - и в порту, и за его пределами. Прорываться в порт предстоит в основном катерам той группы, которую возглавляет Сипягин. Остальные суда должны подойти к берегу между Западным молом и мысом Любви. Но будет ли там легче, чем в порту, зависит от того, в какой мере удастся подавить огневые средства противника.

К 22 часам, когда два первых отряда скрылись за Тонким мысом, был наконец готов и третий. Масалкин еще надеялся нагнать опоздание.

Вслед за последними судами Масалкина ушел, быстро их обгоняя, катер капитана 3 ранга Седельникова. Ему и его помощникам надлежало проследить, чтобы все корабли заняли свои места в общем походном ордере.

По окончательным данным, три отряда приняли на борт 4580 десантников. Две без малого тысячи бойцов (весь полк Пискарева и примерно треть бригады Потапова) составляли второй эшелон, сосредоточенный под Кабардинкой. Их намечалось перебросить на захваченные участки высадки прямо оттуда, кратчайшим путем. Если удастся - этой же ночью.

Мне пора было на дообский КП, и я не мог проводить торпедные катера. Те, что предназначались для прикрытия перехода судов с десантниками, развернулись в море как только стемнело. А на двадцати пяти катерах, которым предстояло атаковать береговые цели в порту и на флангах высадки, заводить моторы было еще рано. Виктор Трофимович Проценко заверил, что у него все на товсь - только шлемы надеть. Группу, наносящую удар по молам, он вел сам.

Комбриг торпедных катеров (по десантному плану - командир отряда обеспечения высадки) отвечал и за ликвидацию заграждения в воротах порта, а также за высадку на молы автоматчиков. Захватив молы, они должны были обследовать и обозначить дополнительные проходы, которые, как мы рассчитывали, пробьют взрывы торпед.

Расчистка основного - и пока что единственного - входа в порт возлагалась на тщательно подобранную команду моряков, которую возглавлял старший лейтенант Александр Куракин, От того, сумеет ли команда без задержки открыть порт десантным судам, зависели жизни многих людей, а в значительной мере и успех операции. Поэтому тут предусматривалось максимальное дублирование: полным комплектом средств для подрыва троса и уничтожения буйков, державших остатки старого заграждения, был снабжен каждый из выделенных в распоряжение Куракина четырех рейдовых катеров.

Команда подрывников провела очень много тренировок. Ее подготовленность проверял лично командующий флотом. Даже если бы случилось так, что из четырех катеров уцелеет один, верилось - задачу он выполнит.

В подземелье взорванной маячной башни, разделенном переборками и шторами на несколько клетушек, царила атмосфера сосредоточенной и строгой деловитости, которую всюду умел создавать вокруг себя Илья Михайлович Нестеров.

Самого его я застал над планом Новороссийска с разнесенными по квадратам последними данными обстановки. Начальник штаба высадки доложил, что с артиллеристами (наш Малахов перешел на эту ночь на КП командующего артиллерией армии) окончательно уточнено распределение огня и что офицер связи от поддерживающей авиации прибыл.

- У немцев, - продолжал Илья Михайлович, предупреждая мой вопрос, - все, как обычно. Методический обстрел Малой земли и района Кабардинки...

Я вышел на воздух. После пасмурного дня небо прояснилось. Выглянувшая из-за облаков луна осветила лесистый склон горы, раскинула по морю золотистую дорожку. Положение луны мы, разумеется, учли: когда десант приблизится к Цемесской бухте, она уже зайдет. Хуже поддавался учету ветер, но он как будто собирался поработать сегодня на нас - дул от берега, вдоль бухты, так что шумы корабельных двигателей должно было относить в море.

У противника действительно не было заметно ничего подозрительного. Где-то за Мысхако, очевидно близ Озерейки, скользнул к горизонту и потух луч прожектора. Взлетали и медленно опускались осветительные ракеты над передним краем Малой земли. Время от времени давал короткую вспышку разрыв упавшего снаряда - то на том берегу бухты, то на этом. Там, где находился порт, сгустилась темнота.

Нацеленный туда десант уже в движении, сложный механизм операции запущен. В самом ли деле противник ни о чем не догадывается, ничего не раскрыл? В это и верилось и не верилось: враг опытен и насторожен, застигнуть его врасплох - не просто.

На войне ожидание порой тяжелее самого напряженного действия. Не раз уже подумалось, что неисправны мои часы - стрелки перемещались как-то неестественно медленно. Неотвязно вставал вопрос: все ли предусмотрел, что мог? Такой высадкой я командовал впервые...

Морской десант начинается с того, чего не знают другие виды наступления. У атакующих нет исходных позиций на твердой земле, и им прежде всего нужно зацепиться за берег, захватить первые пяди суши, откуда можно двигаться дальше. Это и называется боем за высадку, который всегда чреват неожиданностями. И наверное, без них уж никак не обойтись, если плацдарм высадки - не просто берег, а укрепленный порт. Но подготовиться к бою означает подготовиться и к неожиданностям. В какой мере это нам удалось?

Однако первой заботой оставалось пока еще то, что предшествовало бою, как дойдут суда до Цемесской бухты, до портовых молов?

Помимо возможности обнаружения их противником в море (а еще вероятнее - в бухте), беспокоила чисто навигационная сторона перехода. Ведь требовалось к определенному сроку и в определенном порядке сосредоточить перед молами массу мелких плавсредств с весьма различными мореходными качествами, значительная часть которых не имела почти никаких штурманских приборов. И никогда эти суда не ходили все вместе, в одном строю. А условия прифронтовой базы, необходимость маскировать подготовку десанта исключали, разумеется, тренировки в совместном плавании.

Думая в штабе высадки над тем, как надежно обеспечить переход десантных отрядов, мы решили создать специальную сеть береговых навигационных ориентиров, которую и оборудовали гидрографы. Восточнее Дооба включались ведущие створы - четыре комбинации точно направленных, видимых в узких секторах огней, указывающих четырем колоннам судов (оставаясь у них за кормой) курс к Цемесской бухте. А несколько секущих створов на ее берегу предназначались для контроля за скоростью движения: головные корабли отрядов должны были пересекать их в определенное время.

Во избежание путаницы при сближении колонн все суда имели на борту различимый в темноте опознавательный знак своего отряда - белый круг, треугольник или квадрат. Офицеры-операторы регулировали движение с быстроходных катеров. У секущих створов были поставлены контролеры, имевшие прямую связь с нашим КП. Использовать радио разрешалось лишь в исключительных случаях (на многих судах раций и не было), но общая система связи обеспечивала быстрое поступление на КП любого донесения, переданного на берег хотя бы даже просто голосом, через мегафон.

Из всего, что не могло быть заранее практически проворено, с нашими расчетами расходилось пока лишь одно - скорость движения десантных отрядов...

Беря за основу возможности самых маломощных судов, штаб высадки считал, что общая средняя скорость хода все-таки будет около пяти узлов. Это позволило бы иметь некоторый резерв времени: от Геленджика до тех квадратов Цемесской бухты, где отряды должны сосредоточиться для прорыва в Новороссийский порт, всего 16 - 17 миль. Поэтому сперва казалось, что и задержка отряда Масалкина не нарушит общего графика.

Однако давали себя знать усиление ветра, поднимавшееся волнение, да и перегруженность некоторых судов. При таком состоянии моря не могли форсировать ход катера, буксировавшие баркасы. Словом, для части плавсредств пять узлов оказались недостижимыми. А те, что могли идти быстрее, вынужденно равнялись по тихоходам. Нельзя было допустить, чтобы отряды растягивались - первый бросок десанта способен сделать свое дело, только если он собран в ударный кулак.

Все усилия ввести движение в график на участке Геленджик - Дооб привели лишь к тому, что опоздание стабилизировалось на 40 минутах. Назревала необходимость переносить Ч. И Малахов, и генерал Кариофилли уже звонили, спрашивая, остается ли прежний срок в силе, - артиллеристов это касалось в первую очередь. Пока было можно, я оттягивал решение. Отсрочка высадки означала сокращение темного времени, которым мы будем располагать после нее. Хватит ли его тогда на переброску второго эшелона?

В час тридцать все отряды обогнули Дооб. Шли они стройно, слаженно, каждый на своем месте в походном ордере. И пока - без помех со стороны противника. Ветер продолжал дуть как надо. Шумы корабельных двигателей, которые могли донестись с моря, заглушались и нашими самолетами - они поодиночке пролетали над портом и вражескими позициями за бухтой. Но начаться в два пятнадцать высадка уже никак не могла...

- Надо прибавить сорок пять минут, - твердо сказал Нестеров, поднимаясь из-за стола с картой. - Пять минут пусть будут резервными.

Бакаев молча кивнул, подтверждая свое согласие с начальником штаба. Действительно, пора было решать. Время, которое еще недавно, казалось, готово остановиться, понеслось вдруг вскачь. По плановой таблице оставалось меньше получаса до начала артподготовки... Прибывший в это время на КП Иван Дмитриевич Елисеев, быстро оценив обстановку, согласился с тем, что отодвинуть высадку и предваряющие ее действия стало необходимо.

Я соединился с начштаба 18-й армии генералом Павловским и сообщил, что вынужден перенести Ч с 02. 15 на 03. 00. Затем это было доложено командарму, командующему флотом, командующему фронтом. Ни от кого из старших начальников возражений не последовало - они сами видели, как обстоит дело.

Нестеров уже связывался с артиллеристами, с авиаторами. Через несколько минут Кулик доложил, что получение радиограммы об изменении Ч подтвердили все командиры отрядов. Отсчет времени начался заново.

Десант втягивался в Цемесскую бухту. Вот сейчас должно было окончательно выясниться, ждут ли его здесь немцы, удалось ли им каким-то способом разгадать наши намерения: корабли с десантниками вошли в зону обстрела десятков вражеских батарей.

Внешнее спокойствие, сохранявшееся на КП, не могло скрыть охватившего нас напряжения. Все, кто мог ненадолго оставить свое место, выходили наверх. Никто еще не решался сказать это вслух, а может быть, и самому себе, но теперь каждая истекшая минута подтверждала: враг не догадывается, враг не знает!

Из трофейных немецких документов, с которыми мне довелось познакомиться впоследствии, явствует, что 9 сентября неприятельская воздушная разведка заметила необычное сосредоточение в Геленджикской бухте малых судов и даже примерно подсчитала их. Был сделан логичный вывод: русские, вероятно, готовят десант. Но когда именно мы собираемся его высадить, для гитлеровского командования оставалось неизвестным. Возможно, оно успокаивало себя тем, что в море не обнаруживались наши крупные корабли, без поддержки которых десанты до тех пор не обходились. А высадку в Цемесской бухте, где корабельную артиллерию могли заменить береговые и армейские батареи, противник, видимо, исключал.

В два тридцать взметнулось широкое зарево на западе, за Малой землей, и через бухту донесся тяжелый грохот разрывов - в соответствии с общим планом наступления, наши ночные бомбардировщики наносили удар по ближним тылам врага, по его пунктам управления.

А в два сорок четыре, когда до нового Ч оставалось ровно шестнадцать минут, вступила в действие артиллерия. Восемьсот орудий обрушили огонь на весь фронт высадки и сухопутный передний край противника вплоть до Сахарной Головы. Небо прочертили ослепительные хвосты эрэсов.

Пламя слившихся вспышек дугой опоясало бухту, выхватило из темноты порт и город. Вспыхнули пожары. И сейчас же все стало заволакивать багровым дымом.

Только через несколько минут начали открывать ответный огонь неприятельские батареи, сперва какие-то дальние. Они били не по бухте, где десантные отряды уже приближались к портовым молам, а по позициям наших войск у цементных заводов и за горой Долгой. Немцы все еще не поняли, что сейчас будет высаживаться десант, ждали вслед за артподготовкой атаки только на суше...

С Пеная полетели, вспыхивая над портом, осветительные снаряды. Это Зубков, как и было ему запланировано, помогал ориентироваться торпедным катерам.

И те в свой срок ударили по молам...

Когда полыхает бухта

Общая огненная картина разгоравшегося боя охватывалась с Дооба простым глазом. Стереотрубы и дальномер позволяли разглядеть кое-что детальнее. Донесения о самом важном поступали по радио и по телефону - с ближайших к порту наблюдательных постов. Но, естественно, не обо всем совершавшемся на нескольких километрах фронта высадки и в бухте мы узнавали в ту же минуту. Иначе и быть не могло, где бы ни находился КП.

Однако рассказ о Новороссийском десанте требует последовательности, и я буду излагать события в том порядке, как они происходили.

Итак, атаку с моря начали торпедные катера. С ликвидацией огневых точек противника на молах они справились блестяще. Ни большой дот на Восточном молу, у самого входа в порт, ни другие не успели сделать ни единого выстрела. Враг был застигнут здесь врасплох в самом полном смысле слова, и штурмовые группы, высадившиеся с катеров, овладели молами за считанные минуты.

Уложилась и группа старшего лейтенанта Куракина в жесткий срок - девять минут, который был дан ей на то, чтобы открыть портовые ворота - подорвать натянутый под водой трос и остатки бонов. Среди тех, кто участвовал в этом, были старшины Храновский, Омельченко, Переличий, Макаренко, краснофлотцы Георгич, Богданов, Стульнов, Щукин.

Но пробиты ли в молах дополнительные проходы? Сигналов о них никто не подавал, а молы окутались дымом.

То, что новых ворот нет, стало ясно, когда в дополнительных проходах в порт, во всяком случае - на ту ночь, уже не было особой надобности. В некоторых описаниях боев за Новороссийск до сих пор встречаются утверждения, будто какие-то суда прорвались на внутренний рейд через проломы в молах. Но выдавать все запланированное за достигнутое ни к чему. Чего не было, того не было. Увлекшись заманчивой идеей обеспечить десанту запасные входы в порт, мы недооценили прочность массивных новороссийских молов. Чтобы пробить их насквозь, даже в поврежденных раньше местах, взрыва одной торпеды оказалось недостаточно, а послать в одну точку две или три катерники не могли. Ну а историю бреши в туапсинском молу, очевидно, следовало изучить поосновательнее - что там сделали немецкие торпеды и что добавили зимние штормы...

Словом, хорошо, что удалось без задержки открыть те ворота, которые уже существовали!

Шестерка торпедных катеров - группа атаки пристаней - на 30-узловом ходу (почти километр в минуту) устремилась в порт. Их вел капитан-лейтенант Алексей Федотович Африканов, смелый командир из боцманов.

Прорыв этой группы выглядел с Дооба как бросок в сплошной огонь. Вход в порт уже обстреливали несколько неприятельских батарей, а наши продолжали обрабатывать фронт высадки.

Еще тринадцать катеров - группа капитана 3 ранга Г. Д. Дьяченко торпедировали систему дотов на флангах высадки - от мыса Любви до Западного мола и от Восточного мола до электростанции. Торпеды, переделанные для атаки береговых целей, срабатывали в основном исправно.

Как было потом установлено, первая на флоте торпедная атака по берегу уничтожила или заставила замолчать почти три десятка дотов и дзотов - самых близких к воде, самых опасных для первого броска десанта. Невозможно подсчитать, скольким бойцам, начавшим через несколько минут высадку, это сохранило жизнь.

Из двадцати пяти торпедных катеров, участвовавших в обеспечении высадки, погибли два. Экипаж одного из них, выбравшись на берег, сражался там во главе со своим командиром Иваном Хабаровым вместе с десантниками. Потери бригады Проценко в людях были невелики. Некоторые экипажи не имели даже раненых. Однако, как ни выручала катера их большая скорость, каждый второй получил в эту ночь повреждения от снарядов или осколков.

Десантные отряды начали входить в порт ровно в три ноль-ноль одновременно с тем, как наша артиллерия перенесла огонь от уреза воды в глубину неприятельской обороны. Первым шел отряд капитан-лейтенанта Глухова.

Когда отряд приближался к порту, Дмитрия Андреевича, как и нас на КП, больше всего беспокоило, подорвано ли заграждение. Считая себя ответственными за то, чтобы отряд не задержался у молов ни при каких обстоятельствах, Глухов и командир головного катера старший лейтенант Флейшер совместно приняли решение: если заграждение окажется на месте, высадить десантников на мол, а боны и трос взорвать глубинными бомбами.

Подобные действия не предусматривались в наших планах даже на крайний случай - и потому, что в данных условиях катер, сбросивший глубинные бомбы, почти неизбежно подорвался бы дам, и потому, что такой способ отнюдь не гарантировал устранения троса. Но Глухов считал, что иного шанса быстро расчистить проход, окажись он еще перегороженным, у него нет. Минеры катера получили приказ установить на бомбах глубину 10 метров, и все было готово...

Бомбить заграждение, к счастью, не понадобилось. И после боя скромный Дмитрий Андреевич счел излишним докладывать, как он намеревался действовать в случае чего. Дошло это до меня уже потом.

Работая над книгой, я попросил живущего ныне в Симферополе капитана 2 ранга запаса С. Г. Флейшера вспомнить, как входил в порт первый катер с десантниками. Вот строки из его письма, воскрешающие эту картину:

... Последний секущий створ остался позади. Десант лежит на палубе. Над головами проносятся сотни снарядов - стреляет через бухту наша артиллерия. По расчетам, вот-вот должен быть вход в порт, однако я его не вижу. Все впереди огненно-багровое, будто сам берег плавится и огненной массой стекает в бухту. Очень тревожит, точно ли идем - ведь за нами весь отряд!

Вокруг шлепаются мины, но на них не обращаю внимания. Все мысли об одном увидеть вход! И успели ли там убрать заграждение?..

Выступы молов и проход между ними стали видны как-то сразу, когда были уже совсем близко. Боны разорваны, только концы держатся на молах...

Все восемнадцать кораблей отряда Глухова прорвались на внутренний рейд без потерь. Но тут - нелепейший случай! - в борт головного катера-охотника врезалась торпеда: один торпедный катер, отстав, с опозданием атаковал береговые цели... Торпеда не взорвалась - не успела еще сработать вертушка. Но флагманский катер был сильно поврежден, в пробоину хлынула вода.

С Глуховым и Флейшером шли командир и штабная группа батальона имени Куникова. Предполагалось, что они высадятся вслед за подразделениями батальона, на один из захваченных уже причалов. Теперь это отпадало. Полузатопленный охотник едва дотянул до ближайшей пристани в центральной части порта. С берега застрочил пулемет, старшина Колот подавил его метко брошенной с борта гранатой. Тридцать семь десантников с Ботылевым во главе выскочили на пристань.

Ни комбат, ни Глухов не могли уже проверить, высадили ли бойцов там, где надо, остальные корабли отряда. В 3. 05 - на параллельном курсе с втягивавшимся в порт глуховским отрядом достигла ворот первая группа отряда Державина - катера-охотники Сипягина с баркасами на буксире. Среди разрывов снарядов и мин раздалось ура - моряки и десантники двух сблизившихся колонн приветствовали друг друга в Новороссийском порту.

Второй колонне не так повезло в воротах, как первой. На мостике катера МО-108 одновременно были убиты командир старший лейтенант Кошелев и рулевой. Падая, командир передвинул, вероятно непроизвольно, рукоятки машинного телеграфа на полный вперед, а мертвый рулевой тяжестью своего тела отвел штурвал в положение право на борт. Резко повернув, катер столкнулся с другим, и оба серьезно пострадали. А прямое попадание мины вывело из строя почти всех, кто шел на одном из баркасов.

Очень трудной была сама высадка в западной части порта, куда следовала группа Сипягина. У Каботажной пристани, у холодильника противник встретил катера сильнейшим огнем. Из пятисот шестидесяти бойцов, принятых на борт, удалось высадить здесь немногим более трехсот. Часть катеров, получив повреждения, не смогла прорваться через огневую завесу.

Еще более тяжелая обстановка сложилась на внешнем - за пределами порта левофланговом участке между Западным молом и мысом Любви, где высаживались основные подразделения 255-й бригады. Огнем уцелевших вражеских дотов и батарей здесь были потоплены семь катеров, мотоботов и баркасов. С некоторых судов десантники высадились в воду. Державин сумел доставить на берег Потапова и его штаб, однако после этого связь с командованием бригады прервалась. Не вышли с этого участка в эфир и приданные десантникам корпосты.

Наиболее ясным было с самого начала положение на правом фланге. Противник и тут оказал отчаянное сопротивление. На отдельные суда попадали с берега даже ручные гранаты. Тем не менее обе группы отряда Масалкина высадили (одна внутри порта, другая - вне его) подразделения 1339-го стрелкового полка по плану: сплошным фронтом от Импортного пирса до электростанции.

Вышло, правда, так, что полк вступил в бой без своего командира, а командир отряда с первых минут высадки лишился возможности управлять своими судами, но даже это не имело особых последствий. Подполковник С. Н. Каданчик и капитан 3 ранга Н. Ф. Масалкин были вместе на флагманском катере МО-32, который, не дойдя до берега, загорелся от прямых попаданий крупнокалиберных мин. Спасти катер не удалось. Погибли многие из находившихся на борту людей. Остальных, в том числе Масалкина и Каданчика, спасли возвращавшиеся в Геленджик мотоботы. Доставить подполковника к его полку удалось не сразу.

На головном катере другой группы этого отряда, возглавляемой капитан-лейтенантом Г. И. Гнатенко - той, что прорывалась в порт, - шел начштаба полка капитан Д. С. Ковешников. Моряк и армеец, близко познакомившиеся на тренировках, сообща выбирали выгодные места высадки. При поддержке огнем с катеров десантники утвердились на Восточной набережной, начали продвигаться у электростанции и в направлении завода Пролетарий. Скоро стало очевидно, что на правом фланге создаются благоприятные условия для развития успеха.

Но для этого требовались подкрепления. Нужны они были и на других участках. Однако перевезти в эту ночь второй эшелон десанта мы не смогли. На левом фланге затянулась высадка первого эшелона. Из высвободившихся быстроходных плавсредств многие имели серьезные повреждения. А главное неумолимо надвигалось утро.

И все же катерные тральщики доставили в восточный сектор порта еще 370 бойцов. Из дивизиона Сипягина сумел вторично прорваться к Каботажной пристани с шестьюдесятью десантниками на борту МО-84 - катер старшего лейтенанта Василия Школы, лихого командира, много раз высаживавшего в неприятельских тылах наших разведчиков. На Западный мол перебросил новую группу автоматчиков один торпедный катер.

Примириться с тем, что десант не получит больше подкреплений до следующей ночи, было нелегко. Приказав Малахову перенести весь огонь на подавление батарей, обстреливающих порт, я поехал в Кабардинку, где сосредоточились наши резервы. Противник вел обстрел восточного берега бухты. Снаряды падали и у пристани, с которой производилась посадка. Капитан 2 ранга Проценко - он был здесь потому, что сюда подходили все мало-мальски исправные катера его бригады, - подбадривал выбегавших из укрытия пехотинцев:

- Не робей, ребята! С моряками не пропадете!

От пристани отошло еще несколько катеров. Вход в порт, уже различимый в утренних сумерках, в эти минуты был чист - ни всплесков от падения снарядов, ни дыма. Казалось, хоть это скромное подкрепление прорвется... Но враг заметил отделившиеся от берега катера, и впереди опять встала плотная огневая завеса. Соваться в такой огонь сейчас было бессмысленно: небольшая, ничего не решавшая помощь десанту обошлась бы слишком дорого. Я подал катерам сигнал повернуть обратно.

Рассвет застал на пути в Геленджик много поврежденных судов. Одни были еще в Цемесской бухте, другие уже обогнули Дооб. Низко осев в воду или сильно накренясь, они двигались очень медленно. Но на запросы с береговых постов нужна ли помощь, почти все семафорили: Дойду сам. Своим ходом - на одном моторе, с пробоиной, заткнутой матрацами, возвращался и катер старшего лейтенанта Флейшера.

На Дообе проходящим судам поднимался сигнал: Спасибо за службу. Счастливого плавания! Хотелось пока хоть так поблагодарить скромных героев с малых боевых кораблей и вспомогательных судов за совершенный в минувшую ночь массовый подвиг.

Первый день и вторая ночь

Как только я вернулся на КП, Нестеров показал радиограмму от командира роты автоматчиков старшего лейтенанта Райкунова: Занял вокзал, поднял Военно-морской флаг.

Радист отметил дату и время приема: 10 сентября, 06. 45. Итак, через три с половиной часа после высадки авангард батальона имени Куникова овладел важным объектом в глубине неприятельской обороны. И флаг, с которым пошла в бой штурмовая рота, взвился над Новороссийском с первыми лучами солнца.

Пора, впрочем, рассказать о действиях 393-го батальона по порядку.

Высадился он почти без потерь. Но не на узком участке - 1000 - 1200 метров по фронту, как намечалось, а вразброс: сказалась затрудненность ориентировки в дыму, помешал сильный огонь с некоторых причалов. На берегу уже совсем не было возможности собрать батальон воедино, и он вступил в уличные бои несколькими группами, которые частично соединились лишь потом. Две основные группы Ботылева и Райкунова - имели радиосвязь с нашим КП и между собой.

Группа Ботылева выбила гитлеровцев из нескольких зданий на Стандарте и сделала своим опорным пунктом бывший клуб торговых моряков, ставший во время войны базовым Домом флота. Десантники пытались захватить также соседнее здание управления порта, но немцы основательно там укрепились. В этом трехэтажном здании находился штаб гитлеровских портовых команд и при нем - до батальона солдат. Не разделавшись с ними, Ботылев не мог продвигаться вперед, а разделаться не хватало сил. Перед рассветом он перешел - до прибытия подкреплений - к обороне.

А рота Райкунова, насчитывавшая с приданными подразделениями до двухсот бойцов, компактно высадилась на трех соседних причалах и стала быстро углубляться в город в намеченном направлении - вдоль портовой железнодорожной ветки, по левому берегу речки Цемесс.

Бросок автоматчиков не задержали ни проволочное заграждение, ни минное поле у пристаней, хотя на нем и подорвалось несколько человек. Важнее всего было не дать врагу опомниться, и Райкунов, не тратя время на разминирование, сам ринулся вперед, увлекая за собой бойцов. Там, где они прошли, потом обнаружили еще множество мин, но тогда и командиру роты, и большинству бойцов посчастливилось их не задеть.

Блокируя и уничтожая пулеметные точки, гранатометы, снайперские засады, рота Райкунова достигла вокзала, окружила его и взяла штурмом. Старшина 2-й статьи Владимир Сморжевский водрузил на крыше Военно-морской флаг. Имя и подвиг этого смелого десантника увековечены ныне мемориальной доской на вокзальной стене...

До того как совсем рассвело, Райкунов выбил гитлеровцев также из трех башен элеватора, занял паровозное депо, а его разведка достигла Мефодьевки. В оборону врага был врезан глубокий клин, который - успей мы в ту же ночь усилить отряд Ботылева вторым эшелоном и если бы удачнее пошло дело на левом фланге у Потапова - позволил бы быстро овладеть всем центром города.

Но и в реально существовавшей обстановке успешный прорыв Райкунова давал немало: сковывались и отвлекались от других участков силы противника, блокировались важные внутригородские пути сообщения. А флаг над вокзалом! Он для всех означал, что десант закрепился в Новороссийске прочно.

Немного спустя в другом конце города, на правом фланге высадки, взвился красный флаг над зданием Новороссийской ГЭС, водруженный бойцами 1339-го стрелкового полка.

В штурме электростанции (засевшие в ней гитлеровцы сопротивлялись отчаянно, и бой в самом здании шел около трех часов) участвовал вместе с армейцами высадившийся здесь взвод из батальона Ботылева, а также моряки из группы, захватившей Восточный мол. На том же правофланговом участке и в то же время, когда шел бой за электростанцию, старшина 1-й статьи Иван Александрович Прохоров совершил подвиг, который, может быть, и не нужно подробно описывать настолько он теперь известен. Но не вспомнить о нем я не могу.

Группа морских пехотинцев, продвигаясь под сильным огнем, оказалась перед минированным проволочным заграждением. Обойти его они не могли, а задержка в этом месте грозила всем гибелью. И беспартийный старшина, крикнув друзьям: Считайте меня коммунистом!, бросился на проволоку и мины. Одна сразу же взорвалась, Прохоров упал, вероятно раненный, но быстро поднялся и, опираясь на автомат, двинулся дальше. Сильный взрыв нескольких мин расчистил морякам путь...

Полгода назад на другом берегу Цемесской бухты так же пожертвовал собою, выручая боевых друзей, младший сержант Корницкий. Они с Прохоровым были товарищами по куниковскому отряду.

Утром меня вызвал командующий фронтом.

Я приготовился доложить о высадке первого эшелона, но этого не потребовалось. Генерал-полковник И. Е. Петров провел часть ночи на командном пункте 18-й армии, неоднократно связывался по телефону с нашим КП, и о десанте ему было известно почти все. Он задавал лишь уточняющие вопросы: о потерях в высадочных плавсредствах, об их состоянии в данный момент.

- Сегодня ночью вам опять предстоит большая работа, - пояснил Иван Ефимович. И сообщил, что во второй эшелон десанта дополнительно включается еще один полк 318-й дивизии - 1337-й стрелковый подполковника Г. Д. Булбуляна.

Высадить его надлежало на правом фланге, где действовал полк С. Н. Каданчика. Безусловно, И. Е. Петров решил это уже раньше. Однако, верный своему правилу советоваться с младшими, он спросил, куда, по-моему, следует направить самое крупное подкрепление. Не колеблясь, я назвал правый фланг. Как ни нуждался в поддержке Ботылев, Каданчик был ближе всех к войскам, наступавшим по суше, и мог, получив свежие силы, быстрее двигаться им навстречу.

Попутно командующий фронтом объявил, что батальон Ботылева остается до соединения с другими частями в моем подчинении (в принципе десантники подчиняются командиру высадки, только до того как закрепятся на берегу). Вероятно, И. Е. Петров хотел подчеркнуть ответственность Новороссийской базы и вообще моряков за плацдарм, занятый морской пехотой в центре порта. Впрочем, практически это мало что меняло. Кому бы ни подчинялись высаженные части, наша база продолжала отвечать за их снабжение, за доставку подкреплений, за поддержку десанта береговой артиллерией.

Вскоре я получил приказ командующего флотом, в котором общая численность десантников, подлежащих высадке вторым эшелоном в ночь на 11 сентября, определялась в 2900 человек. У нас на КП уже находились Глухов, Державин, Сипягин - всех их привез на своем комбриговском газике Виктор Трофимович Проценко. Масалкина, тонувшего прошлой ночью на горящем катере, пока оставили в резерве. В связи с потерями и повреждениями десантных кораблей отряды приходилось формировать фактически заново.

Было большой радостью увидеть катерных флагманов живыми и невредимыми. После труднейшей высадки первого эшелона каждый из них оставался самим собою: Глухов - как обычно, спокоен, Державин - хмуроват и не многословен, Сипягин не скрывал гордости тем, что сделано. А общими были собранность, беззаветная готовность снова ринуться в бой. И не требовалось их предупреждать, что высаживать второй эшелон, возможно, окажется не легче, чем первый.

В это время на Дооб приехал член Военного совета флота Николай Михайлович Кулаков - по обыкновению громогласный, брызжущий энергией, словно удваивавшейся в нем в напряженные боевые дни. Он расспросил командиров отрядов о людях, о кораблях. Потом пошел к дальномеру, ловко втиснулся в сиденье и прильнул к окулярам. Подозвав к себе Проценко, Кулаков с укоризной сказал:

- Как стоял, так и стоит Западный мол! А должен быть весь в дырах, провалиться должен был, черт побери! Корабли топить умеете, а с молом не справились...

- Лупили-лупили по нему, а он, видно, на мели сидит, - невесело отшутился Проценко, понимая, что член Военного совета не требует сейчас объяснений.

О непробитых молах Кулаков вспомнил, конечно, не просто так, а потому, что думал о новой штурмовой ночи. Отойдя от дальномера, Николай Михайлович озабоченно сказал, что добавочные проходы в порт, наверное, пригодились бы сегодня гораздо больше, чем вчера.

Но до ночи было еще далеко, и пока солнечный сентябрьский день начал клониться к вечеру, произошло немало событий.

Отбив первую попытку наших войск прорвать сухопутный фронт со стороны цементных заводов и с Малой земли, гитлеровцы бросили новые силы в бой против закрепившихся в городе десантников. Враг явно стремился разгромить их до наступления темноты, до того, как мы сможем высадить подкрепления.

Около полудня Ботылев донес по радио, что здание луба, где находится его штаб, атакуют вместе с фашистской пехотой тринадцать танков. К этому времени непосредственно клуб обороняли сорок морских пехотинцев, а в подвале находились девяносто тяжелораненых.

Донесения поступали лаконичные, сдержанные - это было в характере Ботылева. Да и до подробностей ли, когда комбат и его замполит Старшинов, указав место каждому бойцу, сами - все это мы узнали уже потом - залегли у оконной амбразуры с единственным в штабной группе противотанковым ружьем.

Отражая атаку за атакой, десантники, засевшие в клубе, подбили и подожгли несколько танков. Но удерживать здание становилось все труднее. Капитан Старшинов рассказывал после, как, обходя этажи, он прочел на почерневшей от дыма стене нацарапанные ножом или штыком слова: Здесь сражались куниковцы до 10 сентября. Кто-то, решив, что уже настает последний час, написал это для товарищей, которые придут потом... Замполит хотел было соскоблить надпись, пока не увидели все, но, подумав, ограничился тем, что переделал ее так: Здесь сражаются куниковцы за освобождение города. Говорить о себе в прошедшем времени было еще рано.

Батальон Ботылева, как и другие части десанта, непрерывно поддерживали наши береговые батареи. Лейтенант Михаил Бурунов, корректировщик, отличавшийся еще на Малой земле, устроился на крыше штурмуемого гитлеровцами клуба и держал связь напрямую с командным пунктом Малахова.

Когда уже смеркалось, Михаил Семенович позвонил мне и, очень волнуясь, доложил:

- Ботылев требует огонь на себя...

Кого-нибудь другого я, наверное, спросил бы, уверен ли он, что правильно понял комбата. Но доложил ото обстоятельнейший Малахов, и сомнений в том, что все точно, быть не могло. А раз Ботылев требует, значит, иначе нельзя, и нельзя медлить. Я не знал, что гитлеровцы, прорвавшиеся к клубу, уже лезли в окна первого этажа, но представить нечто подобное было нетрудно.

- Кто будет стрелять? Солуянов?

- Да, Солуянов. Прикажу ему, чтобы поаккуратнее...

Сейчас это поаккуратнее означало: вплотную, рядом, но, по возможности, все-таки не по клубу. А уж Михаил Семенович знал, на что способны его ученики.

Прошло несколько томительных минут. На восточном берегу бухты гремели орудийные залпы... А затем живой Бурунов от имени живого Ботылева поблагодарил за точную стрельбу.

Николай Васильевич Старшинов свидетельствует:

Только три снаряда попали в здание клуба, а остальные с неимоверной точностью ложились вокруг, образуя сплошное огневое кольцо. Огонь наших батарей разметал цепи немецкой пехоты, поджег три танка. Враг вынужден был отойти к зданию управления порта, уцелевшие танки ушли в укрытие...

В это время десантные суда принимали на борт подразделения второго эшелона.

Переформированные отряды были гораздо малочисленнее, чем накануне: у Державина - пять катеров-охотников и столько же мотоботов, у Глухова - четыре охотника и четыре мотобота, в третьем отряде, которым теперь командовал Сипягин, - три охотника и шесть мотоботов. Многие из этих кораблей только что вернули в строй ремонтные бригады.

Для перевозки войск выделялось, кроме того, двенадцать торпедных катеров. Остальные развернулись дозорной завесой, чтобы отразить возможные атаки с моря.

Десантники выстояли, удержали свои плацдармы и на центральном участке, и на правом фланге. Не сломив их в течение дня, противник к ночи сосредоточил усилия на том, чтобы не допустить доставки в порт подкреплений. Он попытался даже вновь утвердиться на внешних молах. В этих условиях переброска второго эшелона мало чем отличалась от высадки десантников первого броска.

На правый фланг, куда направлялась основная часть подкреплений - до двух тысяч бойцов, шел вместе со вторым своим полком командир 318-й дивизии полковник В. А. Вруцкий. Но предусматривалось усилить и все остальные отряды десанта, в том числе на левом фланге, где обстановка почти сутки оставалась неясной из-за отсутствия связи.

Только незадолго до полуночи с Малой земли сообщили, что командир 255-й бригады А. С. Потапов находится там: с несколькими десятками бойцов он прорвался через линию фронта из окружения. Одновременно стало известно о гибели начальника штаба бригады А. А. Хлябича.

Понеся значительные потери в бою за высадку и встретив затем яростное сопротивление в глубине неприятельской обороны, потаповцы оказались разделенными на отдельные группы, и организовать управление ими на берегу командиру бригады не удалось. Как стало известно уже потом, подразделения морских пехотинцев овладели улицей Губернского, вышли на улицу лейтенанта Шмидта, штаб бригады занимал некоторое время знакомый новороссийцам старинный особняк - дом с орлом. Бедой этого отряда десанта (а это самая большая беда, в какую могут попасть десантники после высадки) явилось то, что он оказался отрезанным от моря, от бухты. Берег между Западным молом и мысом Любви вновь находился в руках противника. И вдобавок потаповцы, лишившись своих раций, ни с кем не имели связи.

Не мне делать общий разбор действий 255-й бригады на берегу. Но твердо знаю одно: ее подразделения, высадившиеся в первом эшелоне, дрались в тяжелейших условиях храбро и упорно. Они помогли остальному десанту уже тем, что отвлекли на себя немало неприятельских сил. И не только в первые сутки, но и потом, так как окруженные подразделения продолжали геройски сражаться. Немаловажную роль сыграли в дальнейших боях за город и те подразделения 255-й бригады, которые высаживались вторым эшелоном, особенно батальон майора Григорьева.

Вторичный прорыв в порт - в ночь на 11 сентября - начался в самое темное время, когда зашла луна. Всю артиллерию поддержки Малахов переключил на подавление вражеских батарей, но привести к молчанию удалось далеко не все. И ворота (действительно, пришлось пожалеть, что нет хотя бы одних еще!), и подходы к причалам оставались под сильным огнем. А чтобы перевезти войска, назначенные к высадке, каждому судну надо было войти в порт по крайней мере дважды.

Мы потеряли еще четыре торпедных катера и два сторожевых. В том числе МО-84 старшего лейтенанта Василия Школы. Он попал в беду в воротах: на гребной винт намотался оставшийся от заграждения кусок прикрепленного к молу троса... Катер, остановившийся в пристрелянной вражескими батареями узкости, был обречен, и Сипягин, понимая это, немедленно послал к нему разгрузившийся мотобот - снять людей. Но на бот сошли лишь десантники. Командир и команда покинуть катер отказались - они надеялись очистить винт. Только после того как от прямого попадания мины взорвалась бензоцистерна, оставшиеся в живых моряки бросились в воду. Командира среди спасшихся не было.

Славный маленький корабль, закончивший свой боевой путь на пороге родного порта, успел многое сделать для победы над врагом. Помню табличку, висевшую в рубке у старшего лейтенанта Школы и постоянно им обновлявшуюся. Там фиксировались пройденные в боевых походах мили - десятки тысяч, число отконвоированных транспортов - что-то около двухсот, уничтоженные мины, сбитые самолеты... А за катером числились еще многократные высадки разведчиков спецзадания, про которые полагалось помалкивать. И наконец - два успешных прорыва в Новороссийск с десантниками в прошлую ночь.

Должно быть, Василий Школа до последней минуты верил, что удастся и третий прорыв. Когда вражеская мина пробила цистерну с горючим, механик и мотористы, работавшие за бортом, уже почти размотали трос с винта...

Большинство остальных катеров и мотоботов, перевозивших войска, имели повреждения. Но ни один не вышел из строя, пока сохранял ход и держался на плаву. МО-85 старшего лейтенанта В. М. Торопкова получил несколько пробоин, потерял половину экипажа убитыми и ранеными, однако рейс довел до конца и вернулся в Геленджик вместе со всем отрядом Державина.

Высадили второй эшелон даже на Каботажную пристань, которую для этого потребовалось еще раз отбить у врага. Однако из-за повреждений высадочных средств все-таки не удалось доставить в порт около трехсот бойцов из полка Пискарева. Они вернулись в Кабардинку, и командарм Леселидзе приказал начальнику штаба полка майору А. П. Лысенко вести эту группу к Балке Адамовича, с тем чтобы прорываться в город берегом.

Подкрепления с ходу вступили в бой. Особенно почувствовались результаты этого на правом фланге, где сосредоточились теперь два стрелковых полка. До утра они заняли территорию заводов Пролетарий и Красный двигатель. А следующей ночью начштаба 18-й армии Николай Осипович Павловский радостно сообщил:

- Вруцкий встретился со своим третьим сыном!

Это означало, что третий полк 318-й дивизии, наступавший по суше, соединился у цементного завода Октябрь с десантниками.

Однако оборона противника была прорвана пока лишь на узкой полосе побережья, враг еще прочно удерживал район Сахарной Головы. Соединение двух полков Вруцкого с главными силами 18-й армии, будучи важным боевым успехом, еще не решало судьбы Новороссийска в целом. Положение десантных групп на центральном участке высадки, не говоря уже о западном, оставалось тяжелым.

Правда, Ботылев, как только получил пополнение, организовал дерзкий ночной налет на опорный пункт гитлеровцев в здании управления порта, и моряки на время овладели одним этажом. Но с утра возобновились атаки фашистских танков и пехоты. Десантникам удавалось их отбивать лишь благодаря непрерывной поддержке артиллеристов и летчиков-штурмовиков.

А до группы Райкунова подкрепления дойти не могли - отрезанная от причалов, она сражалась в полном окружении. Удерживая вокзал и элеватор, Райкунов занял также клуб железнодорожников - чтобы контролировать улицу, по которой фашистские войска передвигались к порту. Но сколько еще была способна продержаться горсточка морских пехотинцев, прорвавшихся в глубь города?

На душе стало легче, когда, будучи снова вызван к генерал-полковнику И. Е. Петрову, я услышал, что в прорыв у цементных заводов вводятся 55-я гвардейская Иркутская дивизия и 5-я гвардейская танковая бригада - командующий фронтом усиливал армию Леселидзе своим резервом. Причем, как подчеркнул Петров, он потребовал от командарма принять все меры для быстрейшего соединения с отрядом Ботылева.

- Разрешите, товарищ командующий, - попросил я на радостях, - передать Ботылеву открытым текстом: К вам идут танки...

- Открытым текстом? - переспросил Иван Ефимович. - Хотите, чтоб и немцы знали? Ну что ж, давайте.

Родные причалы

Бои за город пришлось вести дольше, чем ожидалось. Но и на второй день штурма Новороссийска все-таки трудно было представить, что для полного овладения им потребуется еще почти четверо суток.

Противник, хорошо подготовившийся к обороне, сопротивлялся ожесточенно. Продвигавшиеся с востока армейские части не встретились с группой Ботылева ни 12 сентября, ни 13-го, ни 14-го. А Райкунов находился еще дальше. 13-го оборвалась всякая связь с ним - сели батареи его рации.

На третью ночь операции, как и во вторую, Ботылеву были доставлены боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Но в следующую ночь - на 13 сентября - восемь катеров и мотобаркасов смогли дойти только до молов, откуда забрали раненых, а войти в порт помешал слишком сильный огонь противника.

Командование флота подключило к снабжению десантников авиаполк Героя Советского Союза М. Е. Ефимова, летавший в Новороссийск на штурмовки. В Геленджике стали готовить посылки с патронами, консервами, хлебом. Сбрасывание их требовало от летчиков исключительной: точности: стоило ошибиться на десять - двадцать метров - и груз попадет к немцам. Сбрасывали и воду в резиновых мешках - в ней десантники тоже испытывали острую нужду.

Ночью посылки доставляли армейские легкие бомбардировщики - небесные тихоходы. Им это, вероятно, было сподручнее, чем илам. Десантники потом рассказывали, что иногда сквозь не очень громкий рокот мотора У-2 к ним доносилось: Держитесь, ребята! Прилетим еще!.. Эти голоса из ночного неба казались им женскими - наверное, потому, что все слышали про гвардейский полк Е. Д. Бершанской, давно уже воевавший на Кубани. Но в те ночи действовали экипажи другой части.

Судьба батальона имени Куникова, героически державшегося на своих пятачках, волновала всех - и моряков, и армейцев. Повсюду о нем спрашивали, предлагали разные способы ему помочь.

А для врага эти пятачки - здания, группы зданий и отдельные причалы, захваченные в его тылах нашими морскими пехотинцами, были как бельмо на глазу. Потом я видел найденные у убитых немцев портретики Гитлера с клятвой фюреру уничтожить банду Куникова - трижды большевиков. Знали фашисты, с кем имеют дело, крепко запомнили куниковцев по десанту в Станичку!

Продолжая удерживать полуразрушенный клуб моряков, Ботылев переместил свой штаб, а также раненых в соседнее, более удобное для круговой обороны здание. Раненые являлись резервом отряда. Медсестра Надежда Лихацкая вспоминает, как она, уже и сама раненная, спускалась к ним в трудные минуты, когда не хватало бойцов, чтобы вести огонь из всех окон и проломов в стенах, и спрашивала, кому полегчало, кто снова способен стрелять хотя бы лежа? И оружие брали даже те, кто не мог сам передвигаться, кого надо было выносить на передний край.

На плащ-палатке переносили от одного окна к другому - туда, где он нужнее, снайпера Филиппа Рубахо, раненного в обе ноги. Старшина 1-й статьи Рубахо пошел в десант, имея на личном боевом счету больше двухсот пятидесяти уничтоженных гитлеровцев, а в Новороссийске прибавил к этому еще семьдесят. Только новое тяжелое ранение окончательно вывело его из строя. (Филипп Яковлевич Рубахо скончался в госпитале, не успев узнать, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. )

Наши радисты передали в батальон Ботылева приветствие от командования Черноморского флота. Военный совет 18-й армии также послал куниковцам ободряющую радиограмму, в которой говорилось: Гордимся вашей воинской доблестью, героизмом, отвагой и стойкостью... Это было 14 сентября, когда десантники держались в городе пятые сутки.

Надо сказать, что в то время уже сражались вместе с ботылевцами, расширяя занятый ими плацдарм, подразделения 290-го полка. Командир его подполковник Пискарев удерживал с 11 сентября пятачок в другом районе порта, а несколько десятков бойцов во главе с майором Лысенко, штурмуя двое суток дом за домом, первыми соединились с Ботылевым.

От Райкунова никаких известий больше не поступало. О том, как сражалась тогда его группа, лучше чем кто-либо, может рассказать сам Александр Васильевич Райкунов. Ему я и предоставляю слово - привожу страничку из присланного мне письма:

13 сентября, когда сели батареи рации, были на исходе и боеприпасы, продовольствие, медикаменты. Без пищи люди начали слабеть. Мы имели более пятидесяти раненых.

14 сентября офицеры, коммунисты и комсомольцы были собраны в одной из башен элеватора. Собрание вели парторг роты автоматчиков старшина Николай Романов и находившийся с нами майор Г. Н. Юркин из политотдела 18-й армии. Меня попросили изложить обстановку и свои соображения.

Я сказал, что мы имеем возможность пробиться в горы, но этим совершили бы по меньшей мере четыре преступления перед Родиной, воинским долгом и своей совестью.

Во-первых, мы не сможем вынести раненых товарищей и обречем их на гибель.

Во-вторых, самовольно оставляя отвоеванную территорию, мы нарушим боевой приказ.

В-третьих, мы позволим закрепиться здесь врагу, и при повторном штурме наши войска могут потерять тут сотни бойцов.

В-четвертых, уйдя отсюда, мы тем самым вынем нож из спины противника, позволим ему использовать силы, которые сейчас сковали, против наших товарищей у цементных заводов и на других участках.

Исходя из этого, я призвал коммунистов и комсомольцев выполнить свой долг до конца, бороться до последнего патрона, до последнего дыхания. Единогласно приняли решение: стоять насмерть.

И мы держались. Атаки врага отбивали немецким оружием, которое добывали в бою, собирали в ночных вылазках.

Немцам не давал покоя советский Военно-морской флаг, развевающийся в глубине их обороны. Они много раз пытались сбить его артиллерийским и минометным огнем, флаг весь был изорван пулями и осколками...

В самые тяжелые минуты, когда казалось: ну все, больше не выдержать, когда головокружение и слабость от голода и жажды валили с ног, взглянешь на свой советский флаг, который развевается над головой, и душа наполняется гордостью, и как будто изнутри кто-то подсказывает: ты должен выстоять, ты должен победить! И откуда-то вновь берутся силы.

Нужно ли к этому что-то добавлять? Разве только одно: надолго отрезанный от остальных сил десанта, вынужденный действовать совершенно самостоятельно, старший лейтенант Райкунов все время исходил из глубоко осознанных им общих задач операции.

А сколько инициативы и находчивости проявляли бойцы его группы! Сошлюсь на один лишь пример, и пусть об этом расскажет тоже сам Александр Васильевич:

Немцы поняли, что у нас мало боеприпасов, и их танки стали подходить к элеваторным башням на 60 - 70 метров и бить в упор. Такое брало на них зло, что люди готовы были на все. Старшина Владимир Колесников разглядел на площадке, где останавливались танки, люк канализационного колодца. С моего разрешения он пробрался туда ночью с гранатами. Когда утром первый танк подошел к колодцу метров на шесть-семь, Колесников быстро высунулся и метнул связку гранат под гусеницы. Танк так и закрутился на месте! Со второго, вероятно, заметили старшину - этот танк пошел прямо на него. Колесников не растерялся и уже не метнул, а просто сунул гранаты под гусеницу, сам же упал на дно колодца. И этот танк он подорвал. Мы считали, что Колесников погиб. Но после того как немцы ночью оттащили тягачом свои танки, старшина приполз к нам в башню - он был только сильно ушиблен и оглушен. А танки стали держаться осторожнее.

В один из самых тяжелых дней находчивые десантники заставили поработать на них и авиацию противника. Заметив, какими ракетами гитлеровцы показывали цели своим бомбардировщикам, Райкунов попытался нацелить появившуюся группу юнкерсов на немецкие позиции. И удалось! Ведущий покачал крыльями - понял, мол, и дюжина бомбардировщиков послушно спикировала туда, куда направили ее советские моряки.

14 сентября мы вместе с К. Н. Леселидзе были у командующего фронтом И. Е. Петрова. Леселидзе тяжело переживал заминку в наступлении с Малой земли и слишком медленное продвижение своей восточной группы. Он имел сведения, что противник готовит контрудар в направлении цементного завода Октябрь. Петров же был как-то необычно спокоен. Вероятно, это означало, что в масштабе фронта дела обстоят неплохо.

В то утро в нескольких десятках километров к северу от нас перешла в наступление 56-я армия А. А. Гречко, наносившая удар в направлении Киевское, Молдаванское, Нижне-Баканский. Это было мощной поддержкой 18-й армии, так как создавало угрозу тылам новороссийской группировки противника.

Решительный перелом в боях за Новороссийск, наметившийся уже накануне, наступил 15 сентября.

Утро было еще тревожным. Как и ожидал Леселидзе, враг предпринял крупную контратаку на участке полка Каданчика. Завязался тяжелый бой, но через несколько часов гитлеровцы были отброшены. Два полка 318-й дивизии, прикрывавшие фланг армии, врезались в неприятельские тылы за Сахарной Головой...

Для моряков ощутимее всего было то, что происходило непосредственно у Цемесской бухты. На западном ее берегу двинулись вперед войска, сосредоточенные на Малой земле (ими командовал теперь генерал-майор Н. А. Шварев). А под натиском наступавшей по побережью с востока 55-й Иркутской гвардейской дивизии и введенной в бой из фронтового резерва 5-й гвардейской танковой бригады затрещала наконец оборона противника и на Стандарте.

Малахов перераспределял огонь береговой артиллерии, получая от армейцев новые, все более дальние цели.

- Сегодня надо блеснуть, - предупреждал он командиров батарей, - на завтра может ничего не остаться!

И в самом деле, похоже было на то, что для новороссийских береговых батарей война кончается. Для стационарных, конечно, для гвардейского дивизиона Матушенко. Солуянов со своими подвижными мог идти куда угодно (и дошел потом по берегам Черного моря до самого Дуная, а вдоль Дуная - до Вены).

В порт, в освобожденный его восточный сектор перебрался из Геленджика командир охраны рейда капитан-лейтенант И. Д. Данилкин с небольшой командой и рацией. Ему поручалось обеспечивать порядок на действующих пристанях и эвакуацию раненых морем, содействовать, чем можно, сражающимся в городе частям.

Данилкин представлял в Новороссийском порту штаб военно-морской базы и, как заведено на флоте, считался там временным старморначем. Так он и отрекомендовался командиру Иркутской дивизии гвардии генерал-майору Б. Н. Аршинцеву. И в ответ услышал: Все понял, товарищ моряк, кроме того, что такое старморнач. Как это будет по-русски?

Под вечер 15-го гвардейцы генерала Аршинцева встретились с группой Ботылева и подразделениями полка Пискарева. Что встреча с продвигающимися вперед частями вот-вот произойдет, мы уже знали из ботылевских радиограмм. А как о совершившемся факте первым сообщил мне об этом Николай Осипович Павловский:

- Соединились! Морячки твои в порядке, выстояли!..

Еще через несколько часов подразделения Иркутской дивизии достигли вокзала и элеватора, и мы получили первые после 13 сентября сведения о группе Райкунова.

Жив был геройский старший лейтенант! Бойцы его славной роты, давно уже стрелявшие лишь трофейными патронами из трофейного оружия, продержались столько, сколько понадобилось. Из рук в руки передали они армейцам свои обагренные матросской кровью крепости - вокзал, башни элеватора, вокруг которых, отражая атаку за атакой, уложили сотни врагов.

Когда всходило солнце, со мной вновь соединился Малахов. Он не говорил, а возбужденно кричал в трубку:

- Немцы бегут из Новороссийска! Своими глазами вижу - бегут!

Что противник начал отход, стало известно еще ночью. А на рассвете гитлеровцы действительно побежали. Ничего другого им не оставалось: западная группа армии Леселидзе, прорвав укрепления, сооруженные перед нашим малоземельским плацдармом, двигалась навстречу восточной.

А накануне, с наступлением темноты, как и каждый вечер в течение семи с половиной месяцев, кроме тех, когда бушевал норд-ост, из Геленджика взял курс на Мысхако очередной конвой - мотоботы и катерные тральщики в охранении торпедных катеров. Очередной - и последний! Малая земля, возникшая в ночь высадки Куникова, 4 февраля 1943 года, и стоявшая двести двадцать пять дней неприступной твердыней, о которую разбивались силы врага, плацдарм, куда мы с неимоверными трудностями переправили десятки тысяч бойцов, сотни орудий, десятки тысяч тонн грузов, - эта непобедимая Малая земля, арена жесточайших боев, наша тревога и гордость, заканчивала 16 сентября свою особую, ставшую уже легендарной жизнь. Сделав свое дело, она под победную канонаду воссоединялась с землею Большой.

Громя отступающего врага, береговые батареи переносили огонь за Гайдук, за Южную Озерейку, за Волчьи Ворога. Самой дальнобойной - батарее капитана Зубкова, которая в августе прошлого года первой вступила в бой, предстояло умолкнуть последней.

Около десяти утра Ботылев передал со своего корпоста: Противника в городе нет. На этом рация десантников свою работу закончила.

В Новороссийск отправилась на торпедном катере оперативная группа штаба базы во главе с капитаном 2 ранга Н. И. Масленниковым - вступать во владение нашим портом, развертывать там КП.

Вот уж когда не ждал я никакой беды. Не прощаясь, сказал Николаю Ивановичу:

- В середине дня встретимся в городе.

А едва группа успела прибыть на место, оператор капитан 3 ранга М. И. Бернштейн радировал, уже в качестве старшего, что начальник штаба тяжело ранен.

Вблизи порта взлетел на воздух заминированный немцами дом, и Масленникова ударило обломком. Начальник связи Кулик и комендант штаба Кантарев, стоявшие рядом, отделались легкой контузией, а ранение Николая Ивановича оказалось смертельным...

На катере, перевозившем Масленникова обратно в Геленджик, он, уже теряя сознание, но с обычной своей прямотой наказал сопровождавшему офицеру: Скажешь всем - всю жизнь отдал флоту.

Это была сущая правда.

Через несколько часов в Новороссийский порт входили еще два катера. Первый - под флагом командующего Черноморским флотом.

Когда собрались идти туда мы с Бакаевым, вице-адмирал Владимирский сообщил, что пойдет и он с Кулаковым. Я считал, особенно после несчастного случая с Масленниковым, что командующему в Новороссийск еще рано, но отговорить Льва Анатольевича не смог. Он взял с собой офицера из наградного отдела и некоторое количество орденов и медалей, чтобы вручить их героям боев за город.

Просторный Новороссийский порт пуст, безжизнен. Несколько успевших прийти сюда мелких судов теряются в его огромности.

Швартуемся у полуразрушенной Угольной пристани. И вот уже под ногами новороссийская набережная, такая знакомая, но словно одичавшая, нехоженая меж каменных плит проросла трава.

Идем в батальон Ботылева, к зданию, служившему ему главным опорным пунктом.

По пути останавливаемся у памятника Ленину. Один из первых в стране, сооруженный вскоре после кончины Ильича на средства, собранные рабочими и моряками, он был гордостью Новороссийска. Был и остался! С высокого башенного пьедестала, поднимающегося, как боевая рубка, над форштевнем корабля с символическим названием Коминтерн, Ленин простер руку к Цемесской бухте, к морю. Сейчас к руке прикреплена винтовка, на штыке развевается Военно-морской флаг. Может быть, это сделали десантники еще в первые часы высадки: Ильич сражался вместе с ними...

Вокруг руины, а памятник невредим. Сперва это показалось просто невероятным. Кто-то из нас сказал, что это вряд ли случайность - скорее всего, фашисты что-то тут подстроили. (Так оно и было: после упорных поисков саперы обнаружили в подвале управления порта тщательно замаскированный провод, который вел к подземному тайнику с несколькими тоннами взрывчатки, а другим концом был соединен с кабелем электросети. И памятник, и здание управления порта должны были взорваться, как только городская электростанция даст ток... )

393-й отдельный батальон морской пехоты, как положено, встретил командующего в строю. Бойцы и командиры успели побриться, почиститься, но все словно опалены боем. Почти на каждом втором белеют бинты - раненые, способные стоять на ногах, в госпиталь не спешат...

Ботылев рапортует командующему. Рядом стоят Старшинов, Райкунов, которого только сегодня командующий флотом произвел в капитан-лейтенанты... Нахожу глазами знакомых старшин, краснофлотцев, радуясь за каждого, что жив.

Но многих, очень многих нет. Ударный десантный батальон потерял убитыми и ранеными больше половины своих людей (те раненые, которые сумели стать в строй, - не в счет). Час назад куниковцы похоронили в братской могиле своих товарищей, павших на набережной. А сколько еще таких могил...

Накануне вечером в каменном сарайчике во дворе управления порта были обнаружены изуродованные, обгоревшие тела лейтенанта Алексея Рыбнева помначштаба батальона, краснофлотца Иващенко и одного неопознанного бойца. Гитлеровцы захватили их ранеными во время ночной вылазки и зверски замучили, а затем, заметая следы преступления, пытались сжечь, облив керосином. В акте, который представил Старшинов, указывалось, кто должен за это ответить: здание занимала 16-я немецкая портовая команда.

Фашисты мстили десантникам за то, что не могли их одолеть при всем своем численном превосходстве. Куниковцы уничтожили, по крайней мере, вдвое больше врагов, чем было их самих. Они высадились лишь с легким оружием, а захватили в числе прочих трофеев даже несколько пушек.

Докладывая о действиях батальона, Ботылев называет немало цифр. Но разве можно измерить вклад куниковцев в одержанную победу числом захваченных пулеметов, минометов, автоматов! Своей боевой активностью и железной стойкостью они сковали большие силы противника, дезорганизовали важнейшие участки его тылов. Прежде всего этим они и способствовали общему успеху, продвижению других наших частей. Нож, вогнанный в спину врага, - так сказал Райкунов о своей роте, объясняя бойцам, почему ей нельзя никуда уходить. Это же самое можно сказать и обо всем батальоне.

Подписав вместе с членом Военного совета приказ, командующий флотом тут же, на недавнем плацдарме группы Ботылева, вручает награды. Сейчас - наиболее отличившимся: для всех, кто достоин награждения и будет награжден, не хватает привезенных орденов и медалей.

В числе первых получают орден Красного Знамени Владимир Сморжевский, водрузивший флаг над вокзалом, Владимир Колесников - тот, что подкладывал гранаты прямо под гусеницы фашистского танка, главстаршина Николай Кириллов, также подорвавший не один танк, парторг Сергей Колот, весь обмотанный бинтами. Он еще в первую ночь, врываясь в здание клуба, попал под пулеметную очередь и пять суток провоевал с перебитыми ребрами, с туго забинтованной грудной клеткой.

Подходит к командующему за боевой наградой великан Владимир Канда. Он в пестром маскхалате - только что вернулся из разведки под Абрау-Дюрсо - и выглядит в этом одеянии особенно внушительно.

- Да это же вылитый детина из фильма Богдан Хмельницкий, - шутит восхищенный его богатырским видом Николай Михайлович Кулаков.

Детина смущенно улыбается. Он невредим, ни разу за эти дни не ранен, а сам, как утверждают товарищи, уничтожил в уличных боях не меньше двух десятков гитлеровцев, причем двоих уложил просто своим могучим кулачищем - больше в ту минуту было нечем.

Вручаются ордена прославившимся еще на Малой земле старым куниковцам Ивану Чущеву, Отари Джемани, Гале Ворониной. Орден Отечественной войны засиял на гимнастерке майора медицинской службы Петра Ивановича Лаптева. Этот флотский врач спас многих бойцов и командиров. В свое время он сумел сделать командиру одной из боевых групп куниковского отряда неотложную хирургическую операцию на борту шедшего с Малой земли мотобота. А здесь производил такие же срочные операции на разостланной в подвале плащ-палатке...

Тут же командующий флотом вручил орден Красного Знамени армейскому политработнику майору Гурию Николаевичу Юркину. Он не числится в списках ботылевского батальона, но, будучи агитатором политотдела 18-й армии, получил задание идти в десант со штурмовой ротой Райкунова. И все эти дни провел с моряками, захватившими вокзал и элеватор, - воодушевлял людей большевистским словом и храбро сражался сам.

Мы не успели еще осмотреться в порту, когда Л. А. Владимирского и меня потребовал к себе генерал-полковник И. Е. Петров - он тоже прибыл в Новороссийск.

- Ну так кого из ваших орлов представляем к званию Героя? - сразу спросил командующий фронтом.

Лично я не ожидал, что решать это понадобится в столь спешном порядке. С командующим флотом разговора об этом еще не было. Но Иван Ефимович ждал немедленного ответа - он хотел сейчас же передать представление в Москву по телеграфу.

Желая, очевидно, чтобы все шло по инстанциям, Л. А. Владимирский предоставил мне первому назвать достойных. Подумав немного, я начал:

- Капитан-лейтенант Ботылев, капитан-лейтенант Райкунов, капитан-лейтенант Африканов, капитан-лейтенант Сипягин...

- Пока будет, - улыбнулся Иван Ефимович.

Л. А. Владимирский согласился с названными кандидатурами. Объяснять И. Е. Петрову, кто эти офицеры и чем отличились, не требовалось: очень памятливый на людей, он уже знал всех четверых.

Вечером мы услышали по радио приказ Верховного Главнокомандующего:

Войска Северо-Кавказского фронта во взаимодействии с кораблями и частями Черноморского флота в результате смелой операции ударом с суши и высадкой десанта с моря после пятидневных ожесточенных боев... сегодня, 16 сентября, штурмом овладели важным портом Черного моря и городом Новороссийск. В боях за Новороссийск отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, моряки контр-адмирала Холостякова, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина и генерал-лейтенанта авиации Ермаченкова...

Как особо отличившиеся из флотских частей и соединений были названы батальон Ботылева, штурмовая авиадивизия Губрия, бригада торпедных катеров Проценко, дивизионы сторожевых катеров Глухова и Сипягина, артиллерийские дивизионы Матушенко и Солуянова. Всем им, как и стрелковой дивизии Вруцкого, полку Пискарева и другим армейским частям, присваивалось почетное наименование Новороссийских.

И здесь, как и раньше, я говорю больше о моряках, потому что ими мне было доверено командовать и им посвящена эта книга. Но пусть не подумается читателю, что только их считаю я героями новороссийской победы. Нет, одни моряки тут не достигли бы ничего. Эту победу могли обеспечить лишь слившиеся воедино подвиги и воинское умение пехотинцев, моряков, артиллеристов, летчиков, танкистов... Только общий их натиск стал неотразимым для сильного еще врага!

Вслед за приказом донеслись залпы московского салюта. К нему присоединились стоявшие в Новороссийске и Геленджике корабли, наши батареи. Над темной Цемесской бухтой, где впервые за год не рвались снаряды, неслось с набережной, с причалов, с палуб катеров - восторженное ура. А от Кирилловки, Глебовки, Гайдука, куда передвинулся фронт, слышалась боевая канонада.

Вскоре были переданы несколько указов. Героями Советского Союза стали капитан-лейтенанты А. Ф. Африканов, В. А. Ботылев, А. В. Райкунов, Н. И. Сипягин, а из знакомых читателю армейцев - подполковники С. Н. Каданчик и И. В Пискарев. Сергей Каданчик, командир 1339-го стрелкового полка - посмертно: он погиб в конце боев за город, и его первым похоронили на площади, которая с тех пор называется площадью Героев...

В одном из указов говорилось о награждении командарма К. Н. Леселидзе орденом Суворова I степени. Такой же награды был удостоен и я, чего никак не ожидал.

Так закончился этот день. Так мы вернулись в Новороссийск, который в приказе Верховного Главнокомандующего был назван второй базой Черноморского военно-морского флота. Это следовало понимать - второй по значению после Севастополя.

Новороссийцы идут дальше

Таманский берег

Выбитым из Новороссийска гитлеровцам было уже не удержаться на Кубани. Продолжая оказывать ожесточенное сопротивление наступающим армиям Северо-Кавказского фронта, цепляясь за каждый промежуточный рубеж, они, очевидно, рассчитывали выиграть время для планомерной переправы своих войск через Керченский пролив. А советское командование стремилось отрезать им пути отхода, не выпустить в Крым. Развернувшемуся напряженному преследованию противника, борьбе за перехват отводимых им дивизий подчинялись и новые боевые задачи, которые фронт ставил флоту, в том числе нашей военно-морской базе.

21 сентября армия К Н. Леселидзе, сбив вражеские заслоны в предгорьях, вышла к Анапе. Тут от нас потребовалось поддержать армейцев огневыми налетами морских катюш на порт и высадкой с торпедных катеров двух небольших штурмовых групп. Их выделил 386-й отдельный батальон морпехоты, остававшийся резервом базы для разных срочных заданий, и возглавили лейтенанты Лаврентий Новожилов и Кирилл Стронский. Морские пехотинцы захватили анапские причалы одновременно с тем, как на суше ворвались в город танкисты. К трофеям, взятым на берегу, прибавилось полтора десятка не выпущенных из порта мелких неприятельских судов.

В тот же день вице-адмирал Л. А. Владимирский объявил, что поручает мне высадить тактический десант западнее Анапы. А точнее - два десанта: основной и вспомогательный, которые должны по замыслу командующего фронтом перерезать приморские дороги в тылах противника и наступать затем на Тамань.

Основной десант: 83-ю - теперь Новороссийскую - морскую стрелковую бригаду приказано было высадить в районе озера Соленое на Таманском полуострове, а вспомогательный в составе одного полка 55-й гвардейской дивизии - на косе под станицей Благовещенской. На подготовку давалось меньше двух суток. Хорошо, что мы имели готовый, слаженный штаб высадки с И. М. Нестеровым во главе.

Потом в распоряжении штаба оказались еще одни сутки: высадку пришлось отложить из-за шторма. Состояние моря было, как говорится, на пределе и вечером 24 сентября, когда десант вышел из Геленджикской бухты.

В три корабельных отряда - ими командовали испытанные катерные флагманы П. И. Державин, Н. И. Сипягин, Д. А. Глухов, только что надевшие погоны капитанов 3 ранга, - мы свели практически все имевшиеся в базе исправные катера, мотоботы, баркасы и другие пригодные для высадки плавсредства, всего - свыше сорока единиц. Инженер-механикам потребовалось строго проверить их состояние: в новый бой рвались и командиры многих поврежденных судов.

Отряд Державина шел со вспомогательным десантом, Сипягин и Глухов - с основным. Прикрытие высадки с моря возлагалось на группу торпедных катеров. Штаб флота выделил нам также три тральщика, а в качестве корабля управления сторожевик Шквал.

Колонны отрядов держались вблизи берега, Шквал - немного мористее. Ходовые возможности малых кораблей (часть их буксировалась) заставили выйти еще засветло. Сумерки застали нас невдалеке от Мысхако. В это время сторожевик довольно неожиданно подвергся торпедной атаке. Вражеские катера, трудно различимые на фоне потемневшего моря, были замечены в последний момент.

Уклоняться от торпед, приближающихся одновременно на разных курсовых углах, - не просто, но командир Шквала капитан-лейтенант В. Г. Бакарджиев проявил молниеносную реакцию. Машинально достав часы, я следил за секундной стрелкой. Половина круга, еще четверть... Это означало, что маневр уклонения удался. Загремели взрывы у берега - торпеды ударились о скалы.

Корабельные артиллеристы отогнали катера. Успели ли немцы обнаружить суда, движущиеся под берегом? Если обнаружили, то обязательно вернутся - не те, так другие. Девятка наших торпедных катеров - группа обеспечения, выходившая из базы последней, нагнала десантные отряды и растянулась цепочкой, готовая их защищать. Однако противник больше не показывался.

Зато шторм разыгрывался вновь. Это было особенно опасно для основного десанта. У озера Соленое, за Кизилтышским лиманом, отлогий берег не имеет устойчивой черты: граница воды и суши постоянно изменяется под воздействием ветра и волн, перемещающих массы мельчайшего песка. При этом образуются кочующие отмели, за которыми дно опять понижается. Будь у нас даже возможность обследовать участок высадки накануне, сведения о нем оставались бы надежными, лишь пока на море тихо. А сейчас ветер гнал волну как раз туда, и нетрудно было представить, какая там подымается круговерть. Имел ли я право начинать высадку без уверенности, что корабли не разобьет на дальних отмелях и десантники доберутся до берега?

В ходе совместных операций армии и флота - и до этого, и после - морская стихия не раз вносила свои поправки в планы, утвержденные большими начальниками. И бывало, что ссылки на эту стихию признавались потом неосновательными, иногда объявлялись сгоряча чуть ли не трусостью. Но когда ты на море и его неукротимая сила угрожает сотням или тысячам вверенных тебе бойцов, попробуй с ней не посчитаться!

В 22 часа метеослужба предупредила о дальнейшем усилении ветра. У Сипягина и Глухова впереди было еще больше половины пути. О возвращении в Геленджик речи быть не могло. Однако и о высадке основного десанта в эту ночь по-видимому, уже тоже. Взвесив все еще раз, я радировал командирам обоих отрядов приказание дойти до Анапы и укрыться там от шторма.

Отряда Державина, отправленного на час раньше и шедшего несколько быстрее, это не касалось. Он находился ближе к своей цели, а условия подхода к берегу на его участке обещали быть полегче.

Вспомогательный десант удалось высадить, не отступая от первоначального плана. Выгрузили и легкие орудия, минометы, боеприпасы. Катера-охотники до рассвета маневрировали перед фронтом высадки, помогая пехотинцам закрепиться на берегу, а затем их стал прикрывать огнем из-под Анапы подошедший туда подвижной артдивизион Солуянова. Восемьсот двадцать гвардейцев 166-го стрелкового полка, принявших десантное крещение без подготовительных тренировок и учений (на них не было времени), прочно оседлали песчаную косу, отрезав врагу путь на Соленое.

Этим полком командовал Герой Советского Союза подполковник Г. К. Главацкий, человек незаурядный, один из тех самородков, чьи военные таланты раскрылись в жестоких боях. Одесский рабочий, рядовой ополченец в дни обороны его родного города, он через несколько месяцев стал комиссаром кадрового батальона, под Севастополем заменил убитого комбата и вот уже командовал гвардейским полком.

Сутки спустя бойцы Главацкого соединились в освобожденной станице Благовещенской со своей дивизией, наступавшей по суше. А отряд Державина, не потерявший ни одного корабля, смог в полном составе участвовать на следующую ночь в высадке основного десанта.

У озера Соленое противник, как видно, не ждал нашего десанта, и 143-й отдельный батальон морпехоты под командованием капитана 2 ранга М. П. Артамонова захватил исходный плацдарм сравнительно легко. Высадившиеся с первым броском гидрографы выставили ориентирные огни для судов, шедших с подразделениями 83-й бригады. Однако сопротивление врага стало быстро нарастать. По участку высадки и подходам к нему открыла сильный огонь дальнобойная артиллерия.

На подавление немецких батарей была вызвана флотская штурмовая авиация. К переброске десантников из Анапы на плацдарм мы подключили торпедные катера им помогали прорываться через огневые завесы большая скорость и маневренность. Но при всех принимаемых мерах высадка второго эшелона давалась трудно и потери увеличивались. Были минуты, когда закрадывалась мысль: не получилось бы тут, как под Южной Озерейкой в феврале... Решив, что командующий фронтом не простит мне, если не узнает вовремя, какая сложилась обстановка у озера Соленое, я дал радиограмму об этом на его КП.

А высадка продолжалась. Ни сорвать ее, ни отрезать высадившиеся части от моря врагу в конечном счете не удалось. Вклиниваясь в его тылы, десантники к утру овладели на этом направлении станицей Веселовка.

Когда общий успех десанта уже определился, до меня дошла через штаб 18-й армии телеграмма командующего фронтом. Он выражал удивление недисциплинированностью контр-адмирала Холостякова и требовал продолжать высадку во что бы то ни стало. Оказывается, кто-то на фронтовом КП понял из моего донесения, что она была приостановлена.

При первой встрече со мною после этого генерал-полковник Петров спросил;

- Та телеграмма, где я вас отчитал, при вас?

И размашисто написал на бланке: Вопрос считать исчерпанным. Информирован был неверно. Ив. Петров.

Этот документ я храню до сих пор. Мне кажется, он много говорит о человеческих качествах Ивана Ефимовича Петрова, о степени его уважения к людям.

83-я морская бригада, начавшая наступать из района озера Соленое на Тамань, вела упорные бои с крупными силами противника. На поддержку ей командующий фронтом приказал высадить еще две стрелковые бригады. Эту задачу выполнили 26 - 27 сентября те же сводные отряды малых кораблей - Державина, Сипягина, Глухова, а также и торпедные катера Проценко. Всего на плацдармы западнее Анапы было доставлено около восьми с половиной тысяч бойцов, несколько десятков орудий, десятки тонн боеприпасов.

Тем временем стало известно: на северном побережье Таманского полуострова Азовская военная флотилия высадила десанты у Голубицкой и Чайкино, и с их помощью части 9-й армии освободили Темрюк. А в низовьях Кубани 56-я армия штурмовала укрепления гитлеровцев на перешейках между лиманами. По небу волнами прокатывался самолетный гул. Авиация наносила удары по узлам вражеской обороны, настигала фашистские части у переправ, на судах в проливе...

Битва за Кавказ победно завершилась в начале октября. 3-го была освобождена Тамань - городок, обязанный своей известностью повести Лермонтова, а сейчас - последний остававшийся в руках гитлеровцев кавказский порт. Прошло еще шесть дней, и советские войска очистили от врага весь восточный берег Керченского пролива. Морские пехотинцы 83-й бригады высадились на косе Тузла, фактически представляющей собою узкий и длинный, вытянувшийся почти до середины пролива остров.

Запомнились слова, которыми командующий Северо-Кавказским фронтом И. Е. Петров подвел итог всему этому в отданном 9 октября приказе:

На Кубани и Таманском полуострове не осталось ни одного живого немца, кроме пленных.

Радио донесло из Москвы раскаты посвященного таманской победе салюта.

У всех на устах был Крым. После сокрушения Голубой линии, после Новороссийского и других десантов как-то и не думалось, что Керченский пролив может надолго задержать дальнейшее наступление на юге. В Анапе, с расчетом на скорую передислокацию на свое штатное место, развертывалась Керченская военно-морская база. Пока она находилась на Кавказе, командующий флотом подчинил ее командира капитана 1 ранга В, И. Рутковского мне.

Перед Новороссийской же базой - независимо от того, что могло потребоваться от нее сверх этого, - встала во весь рост небоевая, но труднейшая задача: в кратчайшие сроки вернуть к жизни наш порт, сделать его способным обслуживать корабли действующего флота.

Новороссийск лежал в развалинах, многие улицы нельзя было узнать, от почерневших стен с пустыми окопными проемами пахло гарью и, казалось, все еще веяло жаром отгремевшего боя. Как грозное его эхо, каждый день раздавались где-нибудь взрывы заложенных фашистами мин. Страх перед минами задерживал возвращение жителей, нашедших приют в окрестных станицах, и город выглядел пустым. Помню комендантскую справку: через неделю после изгнания гитлеровцев население Новороссийска еще не достигло тысячи человек.

Вопрос О разминировании города стоял первым на первом заседании бюро горкома партии. К объектам, подлежащим очистке от мин прежде всего, отнесли электростанцию, порт, железнодорожный узел, цементные заводы, побережье бухты. Вообще же предстояло проверить, прощупать огромную территорию, и руководители города не полагались на то, что все сделают военные.

В один из коротких приездов с анапского десантного КП мне передали, что придет представиться начальник созданного в городе штаба по разминированию. Сообщили фамилию товарища - Комиссаренко. Я ожидал почему-то увидеть пожилого мужчину из несгибаемых старых служак, вроде флотского ветерана Карнау-Грушевского, возглавлявшего раньше штаб МПВО. Но явилась довольно молодая женщина с осоавиахимовскими знаками различия в петлицах гимнастерки.

- Это вы и есть начальник штаба? - не сумел я скрыть удивления.

- Так точно. Назначили меня.

Я узнал, что Анастасия Георгиевна Комиссаренко окончила перед войной школу Центрального совета Осоавиахима, была начальником городской школы ПВО. А с минным делом, как сама призналась, знакома мало и собиралась учиться вместе с будущими минерами-добровольцами, команды которых сейчас комплектовала. Рассказала, что трудно с людьми: мужчин в городе раз-два и обчелся, идут в команды в основном женщины, а тех, у кого маленькие дети, брать не разрешено работа опасная...

Познакомив Комиссаренко с инженер-полковником Пекшуевым, я попросил Петра Ивановича выделить ей толковых сержантов-инструкторов - это было главное, в чем нуждался городской штаб.

Забегая вперед, хочу тут же сказать, что около трехсот новых минеров, обученных методом практического показа (большинство их составляли молодые девушки), через два месяца приступили к самостоятельной работе. В рапортичках, которые Комиссаренко ежедневно присылала и в штаб базы, фигурировали тысячи мин, снарядов, гранат, извлеченных из-под земли, обнаруженных в подвалах, заводских цехах, штольнях, разных тайниках. Новороссийские городские команды участвовали потом в расчистке также и других участков Голубой линии. Работы смертельно опасной, не обходившейся без отдельных трагических случаев, хватило не только до конца войны, но и дольше. Некоторые девушки обезвредили по четыреста и больше противотанковых и противопехотных мин каждая - счет, достойный бывалых фронтовых саперов!..

Анастасия Георгиевна Карачевцева (Комиссаренко), поднявшая тогда многих своих землячек на благородное патриотическое дело, поныне живет в Новороссийске. Теперь она - персональный пенсионер.

Но вернусь к осени сорок третьего года и к нашей военно-морской базе. В Новороссийском порту (очисткой его от мин занимались, конечно, мы сами) восстанавливалось судоремонтное хозяйство. Ничего срочнее этого у базовых тыловых служб не могло быть - корабли получали боевые повреждения каждый день. Преодолев бесчисленные трудности, начальник техотдела Шахназаров и командир ремонтной роты Баришполец пустили к началу октября бывшие мастерские морпогранохраны, и это было первое заработавшее в городе предприятие. Тока от подвижной электростанции едва хватало для питания нескольких станков. Чтобы поднимать суда на слип, соорудили примитивный ручной ворот. Но часть катеров, поврежденных при высадках у Соленого, ремонтировали уже тут.

Начальником штаба Новороссийской базы стал капитан 2 ранга Семен Васильевич Домнин - старпом с крейсера Молотов. Сын кронштадтского боцмана, человек, наделенный истинно моряцкой хваткой, он, наверное, был способен в любом месте на флоте почувствовать себя как дома и быстро осваивался в новой должности.

Удостоверившись в этом, я решил не отказываться от представившейся после таманских десантов возможности подлечить обострившийся ревматизм. Благо до Мацесты, куда посылали врачи, недалеко - если понадоблюсь, можно часа за четыре добраться до своего КП.

В тот год рано похолодало. В неотапливаемой, почти безлюдной курортной лечебнице над моей ванной раскидывали армейскую палатку, под которой пылала в железной буржуйке пропитанная мазутом ветошь. Получалось довольно уютно, и целебная мацестинская вода делала свое дело.

Не прошло, однако, и недели, как меня вызвал к телефону находившийся на Кавказе начальник Главного политуправления Военно-Морского Флота И. В. Рогов. Осведомившись о самочувствии, он многозначительно сказал:

- На вашем месте я бы поспешил восвояси...

Это не было приказанием. Да и не от Рогова исходил бы приказ вернуться к месту службы. Что у нас в базе ничего не стряслось, я знал достоверно - связь с Домниным держал, и он сумел бы предупредить хоть намеком. Значит, что-то другое, вероятнее всего - новое боевое заданно. И хотя командующий не вызывает, дает еще сколько-то отдохнуть, Рогов советует поторопиться в базу. Пренебрегать таким советом не следовало.

На флагманском командном пункте, перенесенном в Реленджик, начальник штаба флота сообщил мне, что планируется крупная десантная операция для захвата плацдарма на Керченском полуострове. Основной десант должна была высаживать двумя группами севернее и северо-восточнее Керчи - Азовская военная флотилия, а вспомогательный - южнее Керчи - корабли Новороссийской и Керченской военно-морских баз. Командовать высадкой последнего поручалось мне.

Огненный Эльтиген

Из окопчика наблюдательного пункта на обрывистом мыске под Таманью просматривается самый широкий участок Керченского пролива. До Крыма - около девяти миль. Он встает на горизонте грядою высот, скупо освещенных только что взошедшим и уже скрывшимся в тучах солнцем. Справа, за косой Тузла, угадывается на том берегу Камыш-Бурун, куда мы отправляли столько конвоев зимой и весной сорок второго. Прямо напротив - неприметный рыбацкий поселок Эльтиген.

В проливе пустынно. Ничего примечательного не фиксируют наблюдатели и на крымском берегу. Засевший там враг притих. Как-то встретит он наших десантников в день высадки? Сильное ли окажет сопротивление?

Последние бои на Кубани показали, на какое упорство способны немецко-фашистские войска, даже когда дерутся на позициях, которые им явно не удержать. И все же существовало мнение, что высадиться на Керченском полуострове будет не слишком трудно. В Крыму гитлеровцы вот-вот должны были оказаться отрезанными - 4-й Украинский фронт приближался к Перекопу. А севернее уже форсирован Днепр. Какой теперь фашистам прок цепляться за Крым? рассуждали некоторые наши товарищи. - Да и так ли уж велики там их силы? Сведения о том, в каком составе 17-я немецкая армия выбралась с Кавказа, какие понесла потери на Кубани и в проливе, были еще неполными. Имелись также непроверенные пока данные, согласно которым гитлеровцы якобы начали отход с Керченского полуострова.

Но тишина у противника нередко обманчива. Да и молчал крымский берег, только пока ничего не предпринимали мы. Стоит пересечь середину пролива катера - и откуда-нибудь на той стороне откроет огонь немецкая батарея.

Вот и этим октябрьским утром посылается на разведку неприятельских огневых средств в районе Эльтигена пара торпедных катеров. Понаблюдать за ними приехал на НП генерал-полковник И. Е. Петров: он, как всегда, стремится побольше увидеть на переднем крае собственными глазами. Командующего фронтом сопровождает командарм К. Н. Леселидзе - высаживаться здесь предстоит частям его 18-й армии.

Катера появляются со стороны Тамани и, набирая скорость, устремляются к крымскому берегу. Петров прильнул к стереотрубе. В бинокль видны лишь пенные буруны, резко поворачивающие то вправо, то влево - в зоне вероятного обстрела катера идут ломаным курсом.

И хотя попасть в них сейчас трудно, артиллерия противника не заставляет себя ждать: опережая звук выстрелов, над водой вырастают фонтанчики от упавших снарядов. А вот всплески погуще - стреляет батарея более крупного калибра... Катера, маневрируя, проносятся дальше, к мысу Такиль.

- Эти батареи уже известны? - оборачивается командующий от стереотрубы.

- Одна известна, другая обнаружила себя впервые.

Я докладываю, что катера-охотники, которые ночью подходили к крымскому берегу южнее, у горы Опук (разведка ведется, разумеется, не только там, где намечается высадка), также подверглись артобстрелу и не смогли сегодня выбросить разведгруппу.

Генерал Петров задумчиво протирает стекла пенсне.

- Да, немцам в Крыму еще есть чем огрызаться, - говорит он. - Но надо суметь их осилить. Все коррективы, каких потребует обстановка, в планы внесем. А людей готовьте так, чтобы на легкую победу не рассчитывали. Об этом, думаю, не грех лишний раз напомнить и видавшим виды новороссийцам!

Под новороссийцами Иван Ефимович подразумевает не только моряков нашей базы. Так называет себя личный состав большинства соединений и частей, которые вошли в 3-ю десантную группу, образованную для высадки южнее Керчи. Почетное наименование Новороссийские носят и 318-я стрелковая дивизия (ею теперь командует вместо тяжело раненного у цементных заводов В. А. Вруцкого полковник Василий Федорович Гладков, ветеран Малой земли), и приданные этой дивизии артполки, и артдивизион Солуянова, вышедший к Керченскому проливу в боевых порядках пехоты, и дивизионы сторожевых катеров Глухова и Сипягина... А поддерживать десантников с воздуха должна Новороссийская штурмовая авиадивизия Губрия, прикрывать с моря - Новороссийская бригада торпедных катеров Проценко.

Словом, новороссийцы кругом. Они рассредоточены по всей южной половине Таманского полуострова. Командарм Леселидзе и я целыми днями колесим по нему, проверяя подготовку к операции.

В Таманском порту, который достался нам разрушенным, в Кроткове и близ Соленого озера, где недавно высаживались наши десантники, оборудуются пункты погрузки войск и техники на суда, строятся причалы. Занимает позиции поступающая в подчинение М. С. Малахову подвижная артиллерия из Туапсинской и Потийской военно-морских баз. Переносятся под Тамань и некоторые стационарные батареи Новороссийского гвардейского дивизиона Матушенко - война продолжается и для них!

Когда встал вопрос о переносе этих, в принципе - неподвижных, батарей, специалисты по установке тяжелых береговых орудий назвали, ссылаясь на технические нормы, такие сроки работ, которые никак не укладывались в отведенное нам время. Но это была самая дальнобойная и потому самая нужная артиллерия - стрелять-то через пролив (а крупные корабли войти в него для поддержки десанта не могли - тут слишком много мин). И нашлись люди, доказавшие, что если ставить пушки на деревянные основания и удовлетвориться ограниченным сектором обстрела (а занимать круговую оборону сейчас никто не собирался), то можно управиться за считанные дни. Первой из стационарных батарей переместилась к Керченскому проливу 640-я лейтенанта Ивана Белохвостова.

Как и перед Новороссийской операцией, подготовка к десанту предусматривает совместные тренировки и учения армейцев и моряков, и начальник штаба высадки капитан 2 ранга И. М. Нестеров с присущей ему педантичной настойчивостью добивается, чтобы все зависящее от нас было выполнено. Для многих эта учеба встреча старых боевых друзей: два из трех стрелковых полков 318-й дивизии месяц назад на тех же кораблях прорывались в Новороссийский порт.

Дивизии Гладкова придается 386-й отдельный батальон морской пехоты. В его рядах немало старых куниковцев. Из шестисот бойцов больше половины участвовало в штурме Новороссийска. Новый комбат капитан Н. А. Беляков (прежнего - майора А. А. Бондаренко ранило при взрыве мины на одной из новороссийских улиц уже после освобождения города) успел освоиться в этой должности. Замполитом у него боевой, опытный политработник капитан Н. В. Рыбаков. Мы считали батальон хорошо подготовленным в качестве штурмового отряда первого броска.

А из батальона имени Куникова, пополнявшегося после новороссийских боев и числившегося пока в резерве (в Крыму он понадобился немного позже), Михаил Иванович Бакаев отобрал группу бывалых десантников-коммунистов - парторгами на мотоботы. В числе этих матросских комиссаров прибыл известный уже читателю Павел Потеря.

Главной заботой была готовность высадочных средств. В корабельные десантные отряды (их формировалось семь - по два на каждый стрелковый полк и один - на все остальное) включались сторожевые и рейдовые катера, катерные и речные тральщики, мотоботы, баркасы. Почти все они побывали в сентябрьских десантах, многие имели повреждения и спешно чинились. В помощь базовой судоремонтной роте, частично переведенной в Тамань, фронтовой тыл прислал людей из танко- и авторемонтных батальонов. Шахназаров, руководивший всеми ими, боролся за каждый поддающийся восстановлению мотобот и баркас, вплоть до гребных. В Крыму десантников не ждали никакие причалы, и требовалось как можно больше судов, способных в любом месте подойти к берегу.

Нам сообщили, что на юг перебрасываются по железной дороге ладожские тендеры, построенные ленинградцами для питавшей их город Дороги жизни. Как говорили, эти суда обладали всеми достоинствами наших мотоботов, но были крупнее и вместительнее, гораздо прочнее. Но к началу операции тендеры не поспевали.

Когда пришло время окончательно подсчитать наши ресурсы, И. М. Нестеров доложил, что мы имеем 82 боевых катера (считая и торпедные, предназначавшиеся для прикрытия отрядов) и 53 другие плавединицы вместе с понтонами.

Вроде и немало!.. Однако кто мог заранее учесть неизбежные потери и повреждения судов? А надо было не только переправить на крымский берег целую дивизию, но и обеспечить затем ее снабжение.

Утром 27 октября поступил приказ командующего фронтом: форсирование пролива - в ночь на 28-е, начало высадки - в 3.00. Но вечером, когда десантные отряды приготовились к погрузке войск, дали отбой: на Азовском море и в северной части пролива, где одновременно должен был переправляться основной десант, поднимался шторм. Скоро свирепый норд-ост, под стать новороссийскому, бушевал и у Тамани. Ветер, набравший силу где-то в приазовских степях, рвался к Черному морю над взбаламученным проливом, словно по гигантской вытяжной трубе. Два маленьких речных тральщика, с десяток мотоботов и баркасов, которых не удержали ни швартовы, ни запущенные моторы, оказались на берегу...

Продолжало штормить и в следующие дни. Через пролив завязалась между тем артиллерийская дуэль. Противник, заметив, вероятно, наши приготовления, начал обстреливать Тамань. Десантные отряды, опять рассредоточенные, ждали погоды и нового боевого приказа.

Зная, как тяготит людей такое ожидание, мы с Бакаевым распределяли время так, чтобы ему или мне побывать за день в каждом корабельном отряде. Заезжали к морякам и командарм К. Н. Леселидзе, начальник поарма Л. И. Брежнев. Отряды Глухова и Гнатенко посетил Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, находившийся на Таманском полуострове в качестве представителя Ставки. Маршал знакомился с командирами катеров, беседовал с матросами, вспоминая, как воевал на Кубани в гражданскую и как двадцать три года назад, в такие же непогожие осенние дни, освобождали Крым от врангелевцев.

30 октября Тимошенко вызвал к себе меня, Бакаева, Нестерова, Малахова, всех командиров отрядов. Прибыло также много армейских командиров вплоть до комбатов. Присутствовало командование фронта, флота, 18-й армии.

- Сегодня войска генерала Толбухина, - начал Семен Константинович, открывая совещание, - освободили Геническ и вышли к Сивашу. Завтра они будут у Перекопа, ворвутся в Крым с севера. Теперь дело за вами, товарищи!

Мы поняли, что откладывать десант больше нельзя.

Все, кому было приказано, доложили о готовности к решению боевой задачи. Докладывал и я. Сказал, что моряки-новороссийцы свой долг выполнят. У нас все было на товсь.

В заключение командующий фронтом И. Е. Петров, объявил: высадка назначается в ночь на 1 ноября.

Шторм как будто стихал. Днем 31-го ветер, по-прежнему норд-остовый, не превышал четырех баллов, волнение в южной половине пролива - около трех.

В штабе высадки, под Таманью, прошел последний инструктаж командиров корабельных отрядов. Сосредоточенные, собранные, они уже жили приближавшимся боем. Как-то мрачновато выглядел капитан 3 ранга Глухов, и я, отпустив остальных, задержал его:

- Что хмуришься, Дмитрий Андреевич? Не болен?

- Здоров, товарищ контр-адмирал. А вот ветер, думаю, скоро опять усилится. Охотники-то выдержат, а с перегрузкой на малышей будет морока. Как бы их там не повыбрасывало...

Малыши - это мотоботы, баркасы. Для них три балла - предел. И я не мог рассеять опасений опытнейшего моряка: синоптики предсказывали неустойчивую погоду. А просто в ободряющих словах Глухов не нуждался, и не ему было объяснять, что высадку, пока она все-таки возможна, никто сейчас не отменит. Хмурым и уехал он к своему отряду, принимавшему войска близ Соленого озера. Хмурым, но твердым, готовым сделать все, чтобы одолеть и врага, и стихию.

Десант выходил из разных пунктов почти одновременно, и проводить все отряды я не мог. Сипягину (на его флагманском катере шло командование дивизии) пожелал боевой удачи по телефону. А из Тамани отправил около полуночи отряды капитана 3 ранга Гнатенко и старшего лейтенанта Москалюка. На их корабли погрузился тот же 1339-й стрелковый полк, который катера Григория Ивановича Гнатенко высаживали в Новороссийске.

Москалюк, как и капитан-лейтенант Бондаренко, уходивший со своим отрядом из Кроткова, до последнего времени командовал звеном сторожевых катеров. Оба имели немалый боевой опыт, но такие отряды - по 12 - 16 вымпелов с сотнями десантников на борту - вверялись им впервые. И испытание приходилось держать в сложной обстановке. Противник противником, однако сурово встречал моряков и сам Керченский пролив. Глухов оказался прав: норд-ост вновь крепчал.

Из катерных флагманов не было с нами капитана 3 ранга Державина. Несколько дней назад его перевели с заслуженным повышением на Азовскую флотилию командиром бригады бронекатеров, и сейчас он должен был вести их к крымскому берегу в северной части пролива.

Ушедшие корабли поглотила непроглядная тьма непогожей ночи. Враг на том берегу пока молчал. Может быть, он, исключая вероятность десанта в такую ночь, ослабил бдительность?.. Если так, то коварная непогода помогала нам хоть этим. Молчали и наши орудия - им было еще не время. Артподготовка планировалась за 30 минут до начала высадки.

Радиосвязь, сведенная, понятно, к минимуму, работала четко. Из коротких донесений командиров отрядов скоро стало ясно, что к линии развертывания - в шести милях от места высадки - корабли в срок не выйдут: волнение усиливалось и замедляло движение. Артподготовку потребовалось отодвинуть.

Пятьдесят одно тяжелое орудие артиллерийской группы Малахова и сто сорок армейских ударили по четырехкилометровому фронту высадки в 4 часа 29 минут. Через четверть часа огонь был перенесен от уреза воды дальше. В 5. 00 - 5. 05 Гнатенко с правого фланга и Глухов с левого первыми донесли: Высадку начал.

... Пока корабли не появились у крымского берега, гитлеровцы так и не открыли огня по десантным отрядам, которые медленно, борясь со штормом, пересекали пролив. Больше того, неприятельские батареи, хотя наш огневой налет подавил их лишь частично, не сразу вступили в бой и после того, как первые группы десантников выбрались на сушу. Внезапность начала высадки, на что мы не очень надеялись, все же была достигнута. Если бы еще удалось провести ее достаточно быстро!

Почти везде вплотную подойти к берегу могли только мотоботы и баркасы. Да и те не всегда там, где надо. Легкие суденышки захлестывало, расшвыривало сильной накатной волной, относя многие в сторону. Ступив на землю, бойцы подчас не знали, где их командиры. А впереди - проволочные заграждения (артподготовка не могла снести их полностью), предполагаемые или фактические минные поля. Начали включаться прожекторы, оживали огневые точки вражеской противодесантной обороны.

В такой обстановке возможны и растерянность, и замешательство. Но там, где не оказывалось командиров, находились люди, готовые их заменить, увлечь за собой товарищей. И на первых же метрах крымской земли десантники совершали первые свои подвиги.

Была в геленджикском госпитале медицинская сестра Галина Петрова, зачисленная на военную службу после оставления Новороссийска вместе с другими работниками городской больницы. Она запомнилась мне в сорок втором году, когда поступил по команде ее рапорт с просьбой перевести из госпиталя в морскую пехоту. Отпускать Петрову не хотели: высококвалифицированная медсестра, почти фельдшер. К тому же у нее был маленький сынишка, а муж погиб на фронте. Но молодая женщина проявила столько настойчивости, что ее просьбу удовлетворили.

В Эльтигенский десант Петрова шла, имея уже звание главного старшины, в составе морского батальона капитана Белякова. Она высадилась с одной из первых групп, которым пришлось всего труднее. Путь преградила колючая проволока, кто-то из бойцов крикнул, что тут должны быть мины, что нужны саперы... И тогда медсестра, почувствовав себя старшей и, значит, ответственной за то, чтобы не произошло гибельной заминки, быстро проползла под проволокой, вскочила на ноги и, притопывая сапогами, дважды обежала по кругу то место, где предполагалось минное поле. За мной! - скомандовала она краснофлотцам. Никаких тут мин нет!

Мины все-таки были, совсем рядом. Одну или две кто-то на свою беду задел. Но это уже не могло остановить рванувшихся вперед матросов. Задержка штурмового броска, чуть не возникшая на этом участке боя за высадку, была предотвращена. А на других участках находились свои герои.

На поддержку десантников поднялись илы полковника Губрия. Малахов, начав получать целеуказания от высадившихся на крымский берег корпостов, направил огонь самых мощных батарей на позиции не подавленных еще вражеских орудий. Катера-охотники гасили выстрелами своих сорокапяток немецкие прожекторы.

А мотоботы и баркасы сновали, как челноки, между берегом и теми кораблями, которые не могли подойти к нему сами. Только челноков этих все убавлялось. Некоторые выводил из строя вражеский огонь. Гораздо больше выбрасывало на берег клокочущим накатом, и людям не под силу было быстро стащить их обратно на воду.

Командиры отрядов и кораблей, задерживавшихся у крымского берега с десантниками, всячески искали выхода из положения. Там, где накат был послабее, высаживали бойцов в воду. А иные шли - ради того, чтобы доставить их на берег сухими, - на крайний риск для самого корабля. Старший лейтенант Кращенко ухитрился приткнуть свой катер-охотник носом к отмели так, что по трапу, который держали на руках стоящие в ледяной воде матросы (способ, применявшийся уже не раз), не замочившись, сошли на крымскую землю 60 солдат с оружием - все, сколько их было на борту. Обошлось это, однако дорого: развернутый ветром и волной катер не смог сняться с мели и был потом разбит вражеским артогнем. Экипаж его ушел сражаться на суше.

Наступал рассвет. Держать дальше у того берега корабли, не закончившие высадку, означало бы обречь их на гибель вместе с находившимися на борту людьми. Всем отрядам был передан приказ вернуться в таманские базы.

Поджидая корабли в защищенной береговым выступом бухточке Кротково, я уже знал, что многих не встречу - все отряды имели потери.

Еще до начала высадки, на полпути к Крыму, подорвался на мине катер-охотник, на котором шли командир 1331-го стрелкового полка полковник Ширяев и его штаб... А на исходе ночи с борта МО-44, флагмана 3-го отряда, поступила радиограмма, острой болью отдавшаяся в сердце: Убит Сипягин...

Флагманский катер накрыло залпом вражеской батареи. Двенадцать моряков и армейцев было убито, больше двадцати ранено. Сипягину осколок попал прямо в сердце. Командир катера старший лейтенант Попов, стоявший рядом с ним на мостике, остался невредим. Посчастливилось и находившимся на борту полковнику Гладкову, офицерам штаба его дивизии.

Попов доносил, что пробоины в корпусе заделываются, один мотор действует, и ему было разрешено, передав десантников на другой корабль, вести поврежденный катер в Геленджик.

Николая Ивановича Сипягина, так и не успевшего получить свою Золотую Звезду, похоронили в Новороссийске, на площади Героев. Теперь прямо перед его могилой горит Вечный огонь. А напротив - могила Куникова...

Я не видел Сипягина мертвым и до сих пор представляю только живым. Но верю: знай Николай Иванович, что ему суждено погибнуть, оп не пожелал бы себе иной смерти, чем такая - на корабельном мостике, в трудном бою. Это был моряк в самом высоком смысле слова, истинный рыцарь моря. Штурман дальнего плавания, знакомый с океанскими просторами, он самозабвенно полюбил маленькие сторожевые катера именно за то, что в войну они плавали хоть и вблизи берегов, но больше всех. И доблестным новороссийским катерником навсегда вошел в боевую историю флота.

... Вернувшиеся командиры докладывали на причале об итогах первой эльтигенской ночи - сколько и как десантников высадили, что из высадочных плавсредств осталось на крымском берегу. Выбросило их волной немало: из 1-го отряда - пять мотоботов и баркасов, из 3-го и 4-го - семь, из 6-го - пять...

Рейдовый катер прибуксировал мотобот No 5. В моряке, устало поднявшемся на причал, я узнал Павла Потерю - парторга. Он рассказал, как старшине бота Горчакову удалось одну за другой переправить со стоявших в полумиле от берега кораблей четыре группы десантников - без потерь и сухими. В пятый раз бот все-таки зашвырнуло на камни. Но мотоботчики - под вражеским огнем, по горло в клокочущем прибое - целый час настойчиво стаскивали свою пятерку с камней. И стащили. Лопасти винтов были покорежены, один мотор заглох, и все же бот No 5 совершил до рассвета шестой перевалочный рейс, доставив на плацдарм боеприпасы.

Героические усилия катерников и мотоботчиков помогли десанту, хоть и не полностью высаженному, закрепиться, вопреки всем неблагоприятным обстоятельствам, на крымском берегу. Больше всех высадил за эту ночь отряд капитана 3 ранга Гнатенко - 620 бойцов и командиров из батальона Белякова и 1339-го стрелкового полка.

Чтобы продолжить с наступлением темноты переброску войск через пролив, требовалось организовать экстренный ремонт тех кораблей, которые могли быть приведены в порядок до вечера, переформировать поредевшие отряды. Поглощенный этими заботами, я по пути в Тамань заехал на наш КП. Тут меня огорошил Нестеров:

- Георгий Никитич, вам известно, что главный десант сегодня не высадился?

Нет, в Кроткове эта тревожная новость дойти до меня не успела. Как выяснилось, на Азовском море шторм был еще сильнее. В некоторых пунктах даже погрузка войск на суда оказалась невозможной, и кораблям, начавшим выходить из других баз, дали в пятом часу утра сигнал возвращаться.

Что и говорить, со стихией иной раз не поспоришь. Но то, что одновременная высадка двух десантов не состоялась и главный - соединения 56-й армии - пока оставался на кавказском берегу, резко ухудшало и без того нелегкое положение десантников у Эльтигена.

На этом первом в Крыму плацдарме находилось к утру немногим больше двух тысяч бойцов и восемнадцать орудий. Старшим начальником там, поскольку ни командиру 318-й дивизии, ни командирам ее полков высадиться прошедшей ночью не удалось, пока что был начштаба 1339-го полка майор Д. С. Ковешников. Как, вероятно, помнит читатель, Ковешников и в Новороссийске оказался на сутки раньше командира своего полка. А теперь майору пришлось временно возглавить высадившиеся подразделения трех полков.

О деталях эльтигенской обстановки мне в то утро было известно еще мало: связь с десантом держал КП армии, а я занимался кораблями. Старшина одного из вернувшихся мотоботов доставил записку Вероники Холостяковой. Она, как и корреспондент армейской газеты Сергей Борзенко, сумела попасть в Крым с первым броском; только Борзенко - с официального разрешения поарма, а Вероника, представлявшая в Тамани базовую многотиражку, - на свой страх и риск и даже без моего ведома: уговорила взять ее на борт командира какого-то катера... Из ее записки я впервые узнал о жестоких боях на знаменитом потом участке плацдарма - у старого противотанкового рва, где морские пехотинцы во главе с замполитом 386-го батальона капитаном Рыбаковым (он высадился раньше своего комбата) и армейцы стояли насмерть, отбивая атаку за атакой.

Вскоре меня потребовал к себе прибывший в Тамань командующий фронтом. Я приготовился доложить, сколько кораблей смогут перевозить войска следующей ночью.

Но генерал-полковника Петрова интересовало в данный момент не это.

- Под Эльтигеном противник усиливает нажим, - сказал Иван Ефимович. Полковник Гладков считает, что ему необходимо попасть туда, не дожидаясь ночи, и я с ним согласен. Вы можете немедленно переправить на плацдарм командира и управление дивизии?

Вопрос прозвучал как приказание. Объяснять командующему, с каким риском сопряжен дневной рейс через пролив, было излишне. Оставалось решить - что послать. Торпедного катера под рукой не было. Катер-охотник не годился довольно крупная цель, да и не сможет подойти вплотную к берегу. А вот мотобот... Пойдет медленнее, зато дольше может остаться незамеченным на серой взбаламученной воде. И только мотобот имел шансы высадить командиров прямо на берег.

- Хорошо, готовьте мотобот с надежной командой, - одобрил Петров.

Я сразу подумал о старшине Алексее Елизарове. Его экипаж, один из лучших в дивизионе капитан-лейтенанта Жукова, совершил десятки рейсов на Малую землю, геройски действовал в Новороссийском десанте. Этой ночью мотобот Елизарова, подходя к Эльтигену, наткнулся на проволочное заграждение, поставленное немцами в воде. Старшина не растерялся, отработал задним ходом, а затем дал полный вперед, и бот, сокрушив преграду, выбросился на песок. Там оказался еще ряд проволоки, но мотоботчики, скинув свои ватники, помогли десантникам преодолеть колючий барьер. В Тамань эта команда, правда, вернулась на боргу другого бота - на своем залило моторы. Однако это были как раз такие ребята, какие требовались для дерзкого дневного рейса.

- Получишь самый исправный бот, - сказал я Елизарову, - а задача очень ответственная и очень простая: доставить на тот берег старших армейских командиров живыми. И желательно - сухими. Вот и все.

Снарядили еще один бот - для страховки и выручки. Веря в мотоботчиков, Василий Федорович Гладков взял с собой кроме группы офицеров штадива двух командиров полков.

Риск оправдался. Маленькие кораблики проскочили огневые завесы, увернулись от бомб. Единственное, что не удалось, - высадить пассажиров сухими. Этому помешали юнкерсы: когда берег был уже близок, они начали новый заход, и чтобы быстрее рассредоточиться, армейцы спрыгнули в неглубокую воду.

... Вечером мы знали, что на эльтигенском плацдарме отбито за день девятнадцать атак пехоты и танков.

Пытаясь сорвать отправку подкреплений, противник обстреливал через пролив пункты погрузки на нашем берегу. Несколько вражеских бомбардировщиков прорвалось к Таманскому порту. При этом налете погиб комдив мотоботов и баркасов Петр Жуков, готовивший своих малышей к новому боевому походу. Принять дивизион и обеспечить готовность к выходу я приказал командиру группы лейтенанту Василию Попову.

В ночь на 2 ноября каждый из наших корабельных отрядов (теперь их было уже не семь, а пять) перевез в Крым по нескольку сот бойцов, а все вместе - свыше трех тысяч. На плацдарм доставили боеприпасы, продовольствие, немного легкой артиллерии. В перевозках и поддержке десанта огнем участвовал дивизион бронекатеров из бригады Державина- - неожиданное пополнение от азовцев. Прошлой ночью, когда там отменили высадку из-за шторма, этим бронекатерам, уже вышедшим с десантниками, оказалось легче дойти до Тамани, чем до своего порта. Учитывая наши потери в плавсредствах, командующий флотом разрешил оставить их тут.

Никакой внезапности во вторую ночь быть уже не могло. Над проливом и крымским берегом висели осветительные бомбы, и все делалось под огнем. Торпедные катера прикрывали движение судов дымовыми завесами. Зато шторм утих. Ни мотоботы, ни баркасы волной не выбрасывало. Только пробитые вражескими снарядами и тонущие выбрасывались на отмели сами. Их команды шли с десантниками в бой.

В Элътигене, куда предстояло отправлять суда и в следующие ночи, понадобился, чтобы обеспечивать их прием, разгрузку и эвакуацию раненых, военно-морской комендант с небольшой командой. Сформировать и возглавить ее было приказано капитан-лейтенанту Н. А. Кулику, вызванному незадолго до того из Геленджика налаживать портовую службу в Тамани.

- Там будет жарко, Николай Андреевич, - сказал я ему, - но это дело - на три-четыре дня.

Сказал вполне искренне. Так представлялось тогда нам всем: вспомогательный десант скоро встретится с главным, и с большого плацдарма развернется наступление в глубь Крыма, на соединение с войсками 4-го Украинского фронта (1 ноября они прорвались через Турецкий вал к Армянску). А снабжение пойдет через Керчь...

События, однако, развивались далеко не так благоприятно.

В ночь на 3-е азовцы начали высаживать главный десант. Высадка шла успешно, чему, конечно, способствовало то, что Эльтиген оттянул немалые неприятельские резервы. На северо-восточной оконечности Керченского полуострова возник новый плацдарм, который связала с таманским берегом, через косу Чушка, короткая, действовавшая и днем переправа. За несколько дней в Крым были переброшены три стрелковые дивизии, а затем и вся 56-я армия.

Положение вспомогательного десанта становилось между тем тяжелым. Закрепившись на участке побережья вокруг Эльтигена (шесть километров по фронту и до трех в глубину) и выполнив тем свою ближайшую задачу, он не мог существенно продвинуться дальше - враг был здесь сильнее десантников.

Причем сильнее, как оказалось, не только на суше. В южной части пролива немцы, помимо сторожевых и торпедных катеров, широко использовали артиллерийские баржи (мы обычно называли их быстроходными десантными баржами БДБ). Иметь с ними дело приходилось и раньше, но в таком количестве, как тут, они еще не появлялись. Когда несколько позже были захвачены две баржи, севшие на мель у Тузлы, взятые на них в плен немецкие моряки показали, что к осени 1943 года гитлеровцы сосредоточили в портах Крыма три флотилии таких кораблей по двадцать единиц в каждой.

БДБ имели неплохие маневренные качества, крепкий стальной корпус, бронированные рубки и машинные отделения, по два 75- или 88-миллиметровых орудия плюс зенитные автоматы. Все это делало их опасным противником для наших малых кораблей, у которых равноценного вооружения не было. А эсминцы или сторожевики войти в Керченский пролив пока не могли.

В штормовую ночь, когда высаживался Эльтигенский десант, БДБ, вероятно, укрывались в Камыш-Буруне или Феодосии, а может быть, и в более отдаленных портах. Но затем они стали из ночи в ночь действовать все активнее, выходя вместе с торпедными катерами на перехват наших конвоев.

Лежащая передо мною выписка из журнала боевых действий напоминает:

На 4. 11. 43 Новороссийская военно-морская база высадила в Эльтигене 9220 человек при 35 орудиях...

Эти войска - дивизия Гладкова и приданные ей части - нуждались в регулярном снабжении, полностью от него зависели. А почти каждый рейс корабельных отрядов к крымскому берегу перерастал в неравный морской бой. И за все, что удавалось туда переправить, приходилось расплачиваться дорогой ценой.

Мы получили несколько ладожских тендеров. Они всем понравились: вдвое вместительнее мотоботов (могли принять 20 тонн груза или сто вооруженных бойцов) и устойчивее на волне, к тому же прибыли с отличными, умелыми командами. Иметь бы такие, когда ходили на Малую землю! - вздыхали ветераны тюлькина флота. Плоскодонные тендеры легко подходили к необорудованному берегу, ускоряя перевозку грузов и людей. Но им, хотя мы и вооружали их для самообороны чем только можно, требовалось прикрытие.

Из бронекатеров, из торпедных катеров и охотников, вооруженных катюшами, создавались ударные группы. Их задачей было - атаковать противника первыми, отвлечь на себя, связать боем, пока другие суда прорываются к месту разгрузки. В темные ночи огонь часто открывался с кратчайшей дистанции, почти в упор. В иных случаях корабли шли и на таран.

Возглавляя ударную группу, в схватке с несколькими вражескими кораблями геройски погиб вместе со всем экипажем сторожевого катера МО-122 капитан-лейтенант Михаил Григорьевич Бондаренко. За ту ночь он дважды обеспечил прорыв своего отряда к крымскому берегу, и в утренней сводке на первом месте стояло:

На плацдарм доставлено 374 человека, 2 орудия, 2 миномета, 14 тонн боеприпасов и продовольствия...

Беззаветная боевая отвага катерных экипажей, знакомая мне давно, проявлялась в те дни с какой-то особенной силой. И не раз помогала им брать верх над врагом даже в положениях, казалось бы, безвыходных.

Расскажу лишь об одном примечательном в этом отношении бое. Его вел и выиграл, как говорится, всем смертям назло, сторожевой катер старшего лейтенанта Флейшера - тот самый МО-81, который в ночь на 10 сентября первым, во главе глуховского отряда, ворвался в Новороссийский порт.

Одним из первых был этот катер и у крымского берега в ночь высадки Эльтигенского десанта. Он считался везучим, счастливым: за неделю боевых действий в Керченском проливе единственный из 1-го Краснознаменного Новороссийского дивизиона еще не имел ни потерь, ни существенных повреждений. И вот, возвращаясь в Кротково из очередного рейса к Эльтигену, оказался один перед пересекавшим его курс отрядом фашистских кораблей: БДБ и шесть больших торпедных катеров в кильватерной колонне...

Встреча произошла намного ближе к крымскому берегу, чем к таманскому. Наверное, еще не поздно было повернуть обратно, выброситься на отмель у эльтигенского плацдарма и ценой потери корабля (его сейчас же расстреляли бы вражеские) спасти часть команды. Но старший лейтенант Флейшер и командир звена капитан-лейтенант Чеслер, находившийся на борту, повели корабль в бой против семи. Повели смело и вместе с тем расчетливо, сознавая, что обогнуть строй противника не удастся, и, значит, единственный шанс - попытаться его перерезать. Вероятно, именно дерзость их решения позволила катеру-охотнику первым, с дистанции триста - четыреста метров, открыть огонь.

Два вражеских катера, между которыми прорывался наш, были подожжены и взорвались. На нашем - убиты командир звена и еще несколько моряков, а половина остальных, включая и командира корабля, ранены. Катер получил много повреждений, но остался на плаву и колонну противника пересек. А пока головные и концевые корабли разворачивались для преследования, они потеряли наш: ночь темная, локаторов не было...

Однако на этом дело не кончилось. Когда катер Флейшера, тащась на одном, еле работавшем моторе, миновал уже середину пролива, вблизи появились другие неприятельские корабли: три катера слева, три справа. Они тоже шли в сторону таманского берега, очевидно, на поиск наших конвоев.

На МО-81 приготовились к последнему бою. Раненые встали к двум сорокапяткам и пулеметам, наверх подали весь оставшийся боезапас. Всё, на что надеялись, - успеть, прежде чем погибнут, потопить еще хоть один вражеский корабль. Командир стал подворачивать к левой группе противника, решив сосредоточить огонь на ней.

А оттуда вдруг засигналили фонарем: тире - точка - тире... Немцы полагали, что приближается свой катер, и запрашивали опознавательные. Быстрее передавай то же самое тем, направо! - приказал Флейшер сигнальщику. Справа тотчас отозвались: точка - тире - тире... Ответ был повторен левой группе и удовлетворил ее. Находчивость командира заставила обе группы фашистских катеров, еще не обнаруживших друг друга, считать наш катер своим. Теперь оставалось держаться подальше и от той и от другой группы.

Я был на причалах в Кроткове, когда МО-81, о судьбе которого в базе ничего, не знали (радиорубку разбило в бою), пришел туда на исходе ночи. С катера стали снимать убитых и раненых. Забинтованный Флейшер, сбиваясь от волнения, начал докладывать о своих действиях в проливе и состоянии корабля.

- Главное понял, а подробности потом. Молодцы! - прервал я его, видя, что командир едва держится на ногах, и повел старшего лейтенанта к санитарной машине.

Происходило это в ночь на 8 ноября. Экипаж катера-охотника достойно отметил день Октябрьской годовщины, вдвойне оправдал правительственные награды за эльтигенскую высадку, о которых морякам объявили перед самым боевым выходом, несколько часов назад.

Этому бою в Керченском проливе был посвящен разошедшийся по всему Черноморскому флоту плакат Один против семи. После войны он вошел в экспозицию Центрального музея Вооруженных Сил.

Против БДБ не удавалось по-настоящему использовать нашу береговую артиллерию: днем баржи в проливе не показывались, а ночью, держась в нескольких милях от таманского берега, были без радиолокации неразличимы. По пунктам базирования барж, особенно по Камыш-Буруну, наносила удары флотская авиация, выставлялись там и мины. Это давало определенные результаты. Да и в схватках с нашими кораблями БДБ, несмотря на свой огневой перевес и другие преимущества, нередко выводились из строя. По словам пленных с тех захваченных барж, о которых я упоминал, к середине ноября одна флотилия БДБ была из-за потерь расформирована, а в двух других половина кораблей стояла в ремонте.

Но для того, чтобы блокировать эльтигенский плацдарм, артиллерийских барж у немцев было еще достаточно.

В ночь на 11 ноября туда впервые после высадки десанта не смог прорваться ни один наш корабль. Тем же закончилась и следующая ночь, хотя отряд, который повел капитан 3 ранга Глухов, возобновлял попытки прорыва в течение четырех часов. Корабли вернулись все, потопленных не было, но многие - с серьезными повреждениями, с потерями в людях.

И докладывал мне на причале о событиях ночи не Глухов: командира отряда вынесли с корабля без сознания, с забинтованной головой.

- Опять был без каски? - догадался я.

- Так точно, в фуражке. Вы же знаете, товарищ контр-адмирал... - виноватым голосом ответил ни в чем не повинный командир катера.

Введенные на катерах каски армейского образца полагалось надевать с объявлением боевой тревоги всей верхней команде. Но это правило иной раз нарушалось: известно, как привержены матросы к бескозырке... Позволяли себе пренебрегать каской и некоторые командиры

С Глуховым у меня был на сей счет не один разговор. Дмитрий Андреевич уверял, что каска мешает ему вес видеть и замечать, как-то сковывает, стесняет. Когда я, исчерпав все доводы, переходил на официальный тон и требовал соблюдать установленный порядок, Глухов хмуро отвечал: Есть! А вступая в море в бой, упрямо оставался в своей черной фуражке с позеленевшим от соли крабом...

По-человечески его можно было понять. Вероятно, этому старому моряку в самом деле было трудно привыкнуть к каске. Но она уберегла бы Глухова от пули, которая рассекла кость черепа и едва коснулась мозга.

Это едва оказалось смертельным. Тут был бессилен и лучший на Кавказе нейрохирург, доставленный в Тамань самолетом. Глухов, не приходя в сознание, прожил еще неделю. Героем Советского Союза он стал посмертно.

... Боеприпасы и продовольствие начали сбрасывать на плацдарм самолеты. Того, что они могли доставить, было, конечно, недостаточно, и мы не прекращали попыток прорывать блокаду кораблями. Получив от меня предупреждение об их выходе, капитан-лейтенант Кулик держал наготове на эльтигенском берегу манипуляторов с цветными фонарями, чтобы показывать удобные для подхода места.

Но прорывы удавались все реже, и обычно только бронекатерам. В единичных случаях, при особенно плохой видимости, проскальзывали мимо вражеских заслонов легкие рейдовые катера и мотоботы, выгружая несколько тонн патронов и гранат и увозя небольшие группы раненых. Поставленная нам задача - перевозить сто тонн грузов в сутки - сделалась нереальной.

Новую Малую землю, возникшую за проливом, стали называть Огненной. На ее переднем крае изо дня в день отбивались атаки фашистской пехоты и танков. А вся территория простреливалась с высот на флангах. Ночью побережье плацдарма держали под огнем артиллерийские баржи. Это была земля героев, и такой она осталась навсегда: после войны Эльтиген был переименован в Героевское.

Десантников самоотверженно поддерживали летчики, в том числе женский полк ночных бомбардировщиков Е. Д. Бершанской. Сосредоточенная под Таманью береговая артиллерия (большая часть армейской была переброшена на поддержку главного десанта) вела через пролив напряженную контрбатарейную борьбу, ставила заградительный огонь перед фашистскими танками. Больше всех стреляла потому что дальше других доставала - 640-я батарея Белохвостова. А по ней била тяжелая батарея противника с мыса Такиль. Поврежденные орудия 640-й вновь и вновь вводились в строй и опять открывали огонь по заявкам Эльтигена. Восхищены вашей работой. От всего личного состава - спасибо, - радировали оттуда Малахову.

Чем еще помочь товарищам на Огненной земле, чем их поддержать? Эта мысль не покидала в те дни, наверное, никого на таманском берегу.

Сумрачной непроглядной ночью 17 ноября мы радовались, что к Эльтигену прорвался под прикрытием ударной группы небольшой отряд старшего лейтенанта Усатенко - катера ПВО и мотобот. Они доставили очень скромную партию боеприпасов, но все-таки больше, чем могли сбросить десятки самолетов. А у эльтигенцев были на учете каждый патрон для ПТР, каждая граната.

И той же ночью радио сообщило: несколько десятков бойцов и командиров, особо отличившихся при захвате плацдарма в Крыму, удостоены звания Героя Советского Союза.

От И. Е. Петрова мне было известно, что представление к высшей награде Военным советом сделано. Командующего волновало, смогут ли в Москве быстро его рассмотреть: на других, решающих фронтах происходили события, несравнимые по масштабам с начавшимися боями в Крыму. Но Указ последовал через считанные дни и явился огромной моральной поддержкой десантникам от всей Родины.

Героями Советского Союза стали полковник В. Ф. Гладков, майор Д. С. Ковешников и еще двадцать человек в одном только его полку (бывший начштаба теперь командовал 1339-м стрелковым). А в 386-м отдельном батальоне морской пехоты - тринадцать, в том числе комбат Николай Александрович Беляков, командиры рот и взводов Петр Дейкало, Иван Цибизов, Кирилл Стронский, комсорг Федор Калинин, главный старшина Петр Закудряев, краснофлотец-бронебойщик Николай Дубковский.

Правительство отметило Золотой Звездой и бесстрашную десантницу Галину Петрову. Она достойно продолжала подвиг, совершенный при высадке, когда своей отвагой увлекла вперед группу бойцов, - участвовала в отражении танковых атак, спасла жизнь командиру роты, вынесла с поля боя больше пятидесяти раненых...

Медсестра, ставшая гордостью морского батальона, узнала, что она Герой Советского Союза, находясь еще невредимой в боевом строю. Но получить Золотую Звезду ей не довелось. Через несколько дней Петрову ранило. А потом в блиндаж, где она лежала, ожидая, когда прорвутся катера, попала бомба... Ей только что исполнилось двадцать три года.

Огненная земля приковала к себе части двух неприятельских дивизий. Это помогло силам главного десанта, преодолевая сопротивление противника, расширить свой плацдарм до пятидесяти с лишним квадратных километров, подвести его вплотную к Керчи. Но соединиться двум десантам враг не давал. Через полмесяца после высадки и 56-я армия перешла в Крыму к обороне.

С 20 ноября это была, впрочем, уже не 56-я, а Отдельная Приморская армия, заменившая собою Северо-Кавказский фронт. Ей придавалась и дивизия Гладкова. Остальные соединения 18-й армии спешно отбыли на 1-й Украинский фронт, за Днепр. Я даже не успел попрощаться с командармом К. Н. Леселидзе и начальником штарма Н. О. Павловским, с которыми так сблизили боевые дела сорок третьего года. Увидеться с Леселидзе больше вообще уже не пришлось, а с Павловским судьба вновь свела в сорок пятом - на Дунае, в центре Европы...

Бои шли на Правобережной Украине, в Белоруссии. Совинформбюро сообщило, что освобождена и моя Речица - не виденная бог знает сколько лет, оставшаяся в воспоминаниях далекой комсомольской юности, но все равно родная. 17-я армия гитлеровцев, изолированная и запертая на Крымском полуострове, была обречена. С яростью обреченного она и сопротивлялась. Однако час ее разгрома, очевидно, еще не настал. Продвижение наших войск приостановилось также на севере Крыма, со стороны Перекопа.

В сложившейся обстановке сделалось необходимым решать, как быть с эльтигенским плацдармом. Свою роль вспомогательный десант сыграл и, блокированный с суши и моря, долго продержаться уже не мог.

Принять трудное решение предстояло генерал-полковнику И. Е. Петрову, ставшему командармом Отдельной Приморской. Он вновь был в той должности, которую занимал в дни обороны Одессы и Севастополя, однако с той разницей, что теперь не он подчинялся флотскому командованию, а у него в оперативном подчинении находился весь Черноморский флот.

Как всегда, когда Иван Ефимович обдумывал что-нибудь важное, он стремился выслушать мнение других.

Помню, мы ехали под Таманью на его газике холодной лунной ночью. Командарм, озабоченный и молчаливый, вдруг предложил: Давайте остановимся, перекусим... Мы присели на плоский камень в стороне от дороги, адъютант разложил на газете колбасу, хлеб и удалился к машине. Перекус был, конечно, только поводом - Петрову захотелось поговорить наедине.

Через пролив била наша артиллерия. На том берегу вспыхивали разрывы снарядов, над Огненной землей перекрещивались разноцветные трассы.

- Как вы считаете, они смогли бы прорваться на север? - спросил Иван Ефимович. - Не берегом, конечно, не на Камыш-Бурун, а где-то левее, степью...

Командарм знал, что снять десант морским путем невозможно: мы не имели кораблей, способных пробить блокаду и осуществить перевозки такого масштаба на самом широком участке пролива. Мысль о прорыве войск по суше на соединение с главным десантом была естественной. Если не это, оставалось одно - стоять насмерть...

Я ответил, что, по-моему, поставить активную боевую задачу - лучший выход. Это воодушевит людей, уже показавших исключительные стойкость и мужество, придаст им новые силы. И успех, особенно при каких-то встречных действиях с севера, возможен.

Петров молчал. Чувствовалось, его одолевают мучительные сомнения.

Для командарма много значило, конечно, мнение самих десантников. Как мне известно, полковнику Гладкову поручалось обсудить положение со старшим командным составом. Гладков был за прорыв. Знаю также, что эту точку зрения решительно разделял командир морского батальона Беляков. Моряки готовы идти в голове! - заявил он на совещании у комдива.

Приказ прорываться был отдан. Исполнение его ускорилось в связи с дальнейшим осложнением обстановки: гитлеровцы, подтянув дополнительные силы, начали новый штурм плацдарма. Более чем вероятной становилась высадка с фашистских барж контрдесанта.

Вечером 6 декабря, когда истекали 36-е сутки существования Огненной земли, полковник Гладков повел свои поредевшие полки на прорыв вражеского кольца. Морской батальон Белякова, как и при высадке, использовался в качестве передового штурмового отряда.

В предшествующие этому ночи принимались меры, чтобы доставить в Эльтиген побольше патронов и особенно гранат. Но 5-го туда прорвался один-единственный мотобот. Как назло, разыгрался еще и шторм. Всего мы смогли дать десантникам на дорогу около 15 тонн боеприпасов. Кое-что добавили к этому летчицы Бершанской. По особому плану обеспечивала уход войск с плацдарма вся артиллерийская группа Малахова.

Не мне рассказывать, как развивались в ту ночь события на крымском берегу пролива, тем более что это подробно описал в своих воспоминаниях генерал В. Ф. Гладков. Но то, что стало фактом к следующему утру, не только оправдало, а и превзошло все связанные с принятым смелым планом надежды. Совершив 20-километровый марш по вражеским тылам, эльтигенцы почти с ходу овладели господствующей над Керчью горой Митридат, а также южной окраиной города с пристанью Угольной. А одна из штурмовых групп прошла город насквозь и соединилась с нашими войсками на северном плацдарме.

Будучи моряком, я остерегаюсь вдаваться в разбор сухопутных операций. И все же думается, что обстановка, сложившаяся к утру 7 декабря, могла быть тогда использована для овладения всей Керчью. Конечно, при немедленных и очень решительных действиях достаточно крупными силами.

Сутки спустя группе Гладкова, закрепившейся на Митридате, начали переправлять морем подкрепления - это было поручено азовцам. Однако войска, сосредоточенные под Керчью, очевидно, не были готовы перейти в наступление. В конечном счете группу полковника Гладкова, сделавшую все, что она могла - а кое-что, наверное, и сверх этого! - азовцам пришлось снимать и вывозить через пролив.

Красный флаг над горой Митридат снова взвился в апреле сорок четвертого.

Хочу досказать здесь историю капитан-лейтенанта Кулика, который был послан комендантом в Эльтиген на три-четыре дня.

Его команда - связисты, манипуляторы-гидрографы и маневренная группа медиков (те же отважные девчата, что работали на Малой земле) - делала свое дело на Огненной земле до конца. По представлению армейцев Кулик получил на плацдарме орден Красного Знамени. Незадолго до оставления Эльтигена он был ранен и ослеплен вспышкой близкого разрыва авиабомбы. Невидящий, с завязанной головой, Кулик дошел до Керчи, опираясь на плечо краснофлотца своей команды Николая Хлопова. Тот вел и еще одного офицера, тоже ослепшего, и впоследствии был награжден за спасение двух командиров орденом.

А на захваченной керченской окраине слепой Кулик вспомнил про свои комендантские обязанности. Отлично зная эти места, он доложил полковнику Гладкову, что световые сигналы катерам, которые пойдут от другого берега, лучше всего подавать со второго этажа аптеки, если только уцелело это здание. Так и был подведен к занятому десантниками участку первый тендер с разведчиками. Обратным рейсом он доставил Кулика вместе с другими ранеными на косу Чушка.

Встретились мы с Николаем Андреевичем в Тамани. Я отправил его самолетом в геленджикский госпиталь, к майору медицинской службы Хорошиной, ученице знаменитого Филатова. Она сумела вернуть Кулику зрение, и он еще долго служил на флоте, а сейчас - капитан 2 ранга запаса.

Еще два десанта в Крым

С ликвидацией эльтигенского плацдарма закончилось прямое участие Новороссийской базы в боях за Крым. Питание войск Приморской армии, сосредоточенных под Керчью, оставалось, естественно, за Азовской флотилией. В подчинение ей перешла развернутая на таманском берегу Керченская военно-морская база.

Если попытаться кратко выразить те мысли, которые владели мною при возвращении из Тамани в Новороссийск, то сводились они к следующему: враг все еще силен и упорен, за захваченное держится зубами, и воевать на Черном море предстоит, как видно, подольше, чем казалось не так давно, когда многим верилось, что удастся очень быстро очистить от гитлеровцев Крым.

В Новороссийске дел было невпроворот. К самым безотлагательным относилась очистка фарватеров и всей Цемесской бухты от мин. Стояла задача как можно скорее ввести в действие хотя бы часть пристаней (пока принимать и обслуживать корабли продолжал Геленджик). Требовало расширения судоремонтное хозяйство базы - практически все наши малые корабли, уцелевшие в Керченском проливе, имели повреждения. В помощи моряков нуждался сам город, в развалинах которого все еще взрывались мины и с трудом налаживалась нормальная жизнь.

Однако едва успел я вновь окунуться в новороссийские дела, как пришлось еще раз целиком переложить их на Семена Васильевича Домнина.

В самом конце декабря к нам неожиданно прибыл генерал-полковник Сергей Матвеевич Штеменко, начальник Оперативного управления Генерального штаба. Приехал он из Темрюка, а вообще находился уже некоторое время в Крыму, на плацдарме под Керчью, вместе с представителем Ставки К. Е. Ворошиловым (следовало полагать, в связи с готовящимися наступательными операциями). Со Штеменко приехал адъютант маршала генерал-майор Л. А. Щербаков.

Они провели у нас несколько часов. Почти все это время было занято тем, что я подробно докладывал, а вернее - просто рассказывал о сентябрьском Новороссийском десанте. Начальник Оперативного управления Генштаба задавал много вопросов, его интересовали и детали. Слушая меня, Штеменко вел записи, делая это как-то необычайно легко и быстро. Мне даже подумалось, что он либо владеет стенографией; либо пользуется собственной системой условных сокращений, как это бывает у опытных журналистов.

Не знаю, какое отношение имел к этому приезд Штеменко и Щербакова, но на следующую ночь я получил телеграмму командующего флотом: Немедленно прибыть Темрюк. Из Темрюка машина доставила меня к одному из причалов на косе Чушка, а оттуда бронекатер переправил на крымский берег. Оказалось, что мне надлежит явиться к представителю Ставки.

Знакомый уже генерал Щербаков провел в блиндаж к маршалу. Кроме К. Е. Ворошилова там находились вице-адмирал Л. А. Владимирский и генерал-лейтенант И. В. Рогов.

Ворошилова я не видел с Балтики - больше десятка лет. Климент Ефремович заметно постарел, побелели виски, но глаза были такими же живыми, движения быстрыми. Встретил он меня приветливо и, задав два-три вопроса, протянул папку с бумагами:

- Готовится одна операция. Познакомьтесь с планом и доложите свое мнение.

Это был план высадки тактического десанта на севере Керченского полуострова, у мыса Тархан, с целью содействовать частям Приморской армии в прорыве обороны противника на этом направлении. Высадка десанта возлагалась на Азовскую военную флотилию. А при чем тут я? - думалось мне, когда, устроившись в одной из армейских штабных землянок недалеко от маршальского блиндажа, занялся изучением плана. О том, что командующий флотилией контр-адмирал С. Г. Горшков болен, мне почему-то сразу не сказали.

Нелегко судить об отраженном в оперативных документах замысле, когда на это дано ограниченное время, а ты к тому же не имеешь собственного, почерпнутого не из бумаг, представления о конкретной обстановке. Но план высадки десанта, обстоятельно разработанный в штабе флотилии, который возглавлял капитан 1 ранга А. В. Свердлов, производил солидное впечатление: как будто все, что надо, предусмотрено, все, что возможно, учтено (как затем выяснилось, была уже проведена практически и вся подготовка к высадке). Вызванный вновь к Ворошилову, я доложил, что это хороший, серьезный план.

- И вы действовали бы по нему, если бы высаживать десант поручили вам? спросил Ворошилов.

- Может быть, внес бы небольшие поправки, ближе познакомившись с обстановкой.

На том меня Ворошилов и отпустил. Однако вернуться в Новороссийск командующий флотом не разрешил, приказав задержаться в Темрюке. Под утро 1 января, едва мы, встретив наступивший 1944 год, улеглись спать, Иван Васильевич Рогов разбудил меня, чтобы объявить приказ: командиру Новороссийской военно-морской базы контр-адмиралу Холостякову вступить во временное исполнение обязанностей командующего Азовской военной флотилией.

О непродолжительном - какой-нибудь месяц - пребывании в другой должности без освобождения от своей основной не стоило бы и упоминать, если бы на этот месяц - январь 1944 года - не пришлись два новых десанта в Крым.

Пусть они занимают скромное место в хронике боевых дел флота, а их общим результатом явилось лишь некоторое расширение плацдарма под Керчью и улучшение позиций, с которых Отдельная Приморская армия перешла потом в решительное наступление. Но это были трудные десанты, и в сопряженный с ними массовый матросский подвиг внесли свой вклад также люди, известные уже читателю. Не вспомнить эти десанты я не могу.

Для высадки у мыса Тархан азовцы подготовили все исправные десантные средства, какими располагали, - до сорока тендеров и мотоботов, несколько сторожевых и бронекатеров, другие малые корабли. Армия посылала в этот десант 166-й гвардейский полк Героя Советского Союза Г. А. Главацкого - тот, что в сентябре высаживался у станицы Благовещенской.

Тарханская высадка не раз откладывалась - и из-за неготовности войск к согласованному с нею наступлению на суше, и из-за неподходящей погоды. Впору было отменять ее и в ночь на 10 января: накануне над морем висел непроглядный туман, а теперь угрожал разыграться шторм. Однако новая отсрочка считалась невозможной, приказ был категорическим, и десант пошел.

От кордона Ильич, где корабли приняли на борт войска, до мыса Тархан всего около пятнадцати миль. Но для тихоходных, низко сидящих в воде тендеров и мотоботов это не пустяк, когда их начинает трепать и захлестывать Болна. А волнение усиливалось с каждым часом, все более замедляя движение отрядов.

Возвращать их обратно было уже поздно. К тому же юго-западный ветер не мог особенно помешать самому подходу к берегу в Тарханском заливе - лишь бы туда дойти! Не сомневаясь, что следующий с десантом командир высадки капитан 2 ранга Николай Константинович Кириллов (офицер штаба флотилии, опытный моряк) делает все от него зависящее, я радировал ему приказание по возможности ускорить движение - обстановка требовала подчеркнуть, что план остается в силе.

Пересев с поврежденного сторожевого катера на торпедный и обходя на нем колонны отрядов, Кириллов старался не дать им растянуться, организовывал помощь судам, которым пришлось совсем туго. Из заливаемых волной ботов непрерывно откачивали воду, не выдерживали и лопались буксирные концы. В борьбе со стихией маленькие корабли выдыхались, как выдыхаются от непомерной нагрузки живые существа. На преодоление последних двух миль им понадобился почти час.

Высадка сдвинулась на утро - это было уже не по плану. И почему-то запаздывали с Кубани эскадрильи 4-й воздушной армии. Поддерживающей артиллерией я распоряжался сам и ввел ее в действие, как только противнику стали видны приближающиеся суда. Участок высадки у Тарханского залива просматривался с передового НП близ Юракова Кута, где находилась опергруппа штаба флотилии и куда ночью перебрались мы с членом Военного совета Алексеем Алексеевичем Матушкиным. Обрабатываемый артиллерией берег, белый от только что выпавшего снега, густо почернел.

Несмотря ни на что, высадка в целом прошла успешно. При подходе к берегу был убит капитан 2 ранга Кириллов, погиб затем и заменивший его капитан-лейтенант Шатаев. Но командиры корабельных отрядов самостоятельно довели выполнение боевой задачи до конца. Полк Главацкого высадился без больших потерь, в составе двух с лишним тысяч штыков. Он атаковал с тыла вторую линию немецких оборонительных рубежей, прорвал ее и, расширяя плацдарм, пошел навстречу нашим войскам.

А пока десантные отряды возвращались в свои базы, сила шторма достигла шести-семи баллов. С некоторых терпящих бедствие ботов пришлось снимать команды. Велся поиск нескольких пропавших...

Еще перед высадкой, когда только начинало светать, на наш НП неожиданно прибыл К. Е. Ворошилов.

Климент Ефремович нередко появлялся в таких местах, где представителю Ставки, казалось бы, быть совсем не обязательно. Однажды мне едва удалось убедить его отказаться от немедленной переправы на Чушку при сильном огневом налете противника.

А тут я, услышав голос маршала и выскочив из блиндажа, застал такую сцену. Ворошилов сердито отчитывает нашего радиста Владимира Нисонова за то, что тот, перебежав по открытому месту, вызвал минометный огонь немцев. Сам же маршал стоит на виду, высунувшись из хода сообщения, в своей приметной папахе... Пришлось весьма настойчиво попросить Климента Ефремовича пройти в укрытие.

Ворошилов был очень недоволен задержкой кораблей с десантом, хотя и видел, что творится на море. Когда же высадка удалась, настроение у него резко переменилось. Он называл моряков героями, от души жал нам руки.

Радость, как и неудовольствие, проявлялась у него несдержанно, горячо.

Две недели спустя, в ночь на 23 января, на другом, левом фланге большого крымского плацдарма начштаба флотилии Аркадий Владимирович Свердлов и я, волнуясь, вглядывались в темноту с наблюдательного пункта, устроенного в полуразрушенном здании на территории металлургического завода имени Войкова.

По проливу - от причалов поселка Опасное на этом же, крымском, берегу шел на тендерах, лидируемых катерными тральщиками и конвоируемых бронекатерами, первый эшелон десанта, нацеленного в Керченскую бухту.

В первом эшелоне - два батальона морской пехоты: 369-й и 393-й Новороссийский имени Куникова. Тысяча моряков должна была высадиться в портовой части Керчи, куда затем те же тендеры перебросят сосредоточенный у завода имени Войкова стрелковый полк. Общая задача - ударом через тылы противника, через порт, железнодорожную станцию и город помочь стоящей на окраине Керчи 339-й дивизии взломать вражескую оборону.

369-й отдельный батальон морпехоты формировался на Каспии. Но его бойцы уже считали себя старыми азовцами. Они приняли боевое крещение в десанте у Темрюка, участвовали в ноябрьском броске в Крым. А 393-й - куниковский батальон прибыл несколько дней назад из Новороссийска, и сразу почувствовалось: он в состоянии той особой внутренней отмобилизованности, какая бывает у закаленной боевой части, получившей передышку, но знающей, что ее вот-вот поднимут по тревоге.

Комбата Ботылева, которому дали отпуск по болезни, замещал начштаба майор Г. З. Ларионов. Однако командарм Петров, в распоряжение которого поступил батальон, решил, что Ларионову лучше оставаться при своих прямых обязанностях, а командовать батальоном будет замполит Старшинов. Запомнив его по новороссийским боям, Иван Ефимович был уверен: Старшинову, теперь уже майору, это по плечу.

Ведя батальон в новый десант, Николай Васильевич Старшинов еще не знал, что в Кремле подписан и завтра будет опубликован Указ, которым ему присваивалось за прошлые боевые подвиги звание Героя Советского Союза. (22 января 1944 года были удостоены Золотой Звезды Героя также капитаны 3 ранга П. И. Державин и Г. И. Гнатенко, капитан-лейтенант И. В. Леднев, командовавший теперь сипягинским дивизионом, старшины-мотоботчики Алексей Елизаров, Анатолий Емельяненко и Яков Швачко, несколько командиров азовских бронекатеров. )

Незадолго до посадки на суда Старшинов провел традиционный короткий митинг. Я был на нем, слушал горячие речи охваченных боевым порывом матросов. Потом развернул перед десантниками штурмовой Военно-морской флаг и вручил его - так решил батальон - снова Владимиру Сморжевскому. Уже не старшине, а младшему лейтенанту, командиру взвода автоматчиков, дважды кавалеру ордена Красного Знамени. В ушах еще звенел его высокий юношеский голос:

- Клянусь боевым товарищам, клянусь Родине - эту честь я оправдаю!

Бои не обходятся без потерь. Но, глядя на веселого и удалого Володю Сморжевского, всегда такого удачливого, я как-то и мысли не допускал, что вижу его в последний раз и что в эту ночь его ждет в Керчи фашистская пуля... И все-таки флаг, который Сморжевский нес на груди, взвился еще до рассвета над городом. Его подхватили бойцы взвода и водрузили над первым отбитым у врага высоким зданием - над школой близ порта.

Все это было впереди. Десант, скрытый темнотой, только еще шел к Керченской бухте.

- Принято Филипп-один! - доложил радист.

Филиппом звали капитана 3 ранга Ф. В. Тетюркина, командира высадки. Филипп-один означало, что корабли миновали первый ориентирный буй - так мы с ним условились.

Рядом с Тетюркиным представляю капитана 1 ранга Н. Г. Панченко, начальника политотдела флотилии. Он не должен был лично участвовать в десанте. Но в последний момент оказалось, что офицер, назначенный замполитом командира высадки, идти не может.

- Кого предлагаете взамен? - спросил я доложившего об этом начальника политотдела.

- Себя, - спокойно и просто ответил он.

С людьми у Панченко было трудно. Только что четверо политотдельцев попали под разрыв бомбы. И все же я обернулся к Матушкину - тут слово было за ним. Член Военного совета чуть помедлил, поглядел начальнику политотдела в глаза и сказал:

- Что ж, Георгий Никитич, давай отпустим, раз он сам так решил, - и протянул Панченко руку: - Счастливо тебе там!

(Пожелание это сбылось. С честью выполнив свой долг, начальник политотдела, как и командир высадки, вернулся из десанта невредимым. )

Мысленно вижу лица и других десантников. В батальоне Старшинова многих знаю уже давно. А в 369-м почти все для меня люди новые. Но если мир тесен, то тем более тесен флот.

Когда сопровождал напутствовавшего батальон генерал-лейтенанта И. В. Рогова, в строю привлекла внимание новенькая, с блестящим кожаным верхом - ни у кого больше такой не было - шапка незнакомого моряка. Но незнакомого ли?

- Комсорг батальона младший лейтенант Дюков, - представился он.

- Мы с вами где-нибудь раньше встречались?

- Так точно, товарищ контр-адмирал! Служил электриком на подводной лодке Щ-207, когда вы командовали бригадой.

- Ну, значит, земляк. А шапку такую шикарную где достал?

- Это подарок нашего экипажа. Когда провожали в морскую пехоту...

При высадке на Широком молу Керченского порта Дюкова тяжело ранило. Но он еще вернулся на подводные лодки, окончил потом академию, стал начальником политотдела бригады, где начал войну краснофлотцем.

В шеренгах того же батальона увидел худенькую малорослую девчушку в неуклюжих, наверное, великоватых ей сапогах, с увесистой санитарной сумкой через плечо.

- Санинструктор Михайлова! - бойко назвалась она.

Тяжело провожать таких в бой, да еще в десант... И казалось невозможным разговаривать с этой малышкой официально. Я не удержался, погладил ее по голове, по выбившимся из-под шапки кудрям. У запасливого адъютанта нашлась в карманах пара яблок, и мы дали их ей на дорогу.

Не успел я тогда узнать, что эта девушка - уже обстрелянный боец, воюет с сорок первого, была ранена. А ей предстояло еще пройти с санитарной сумкой и автоматом пол-Европы и стать той знаменитой, награжденной тремя боевыми орденами Катей Михайловой, которой гордилась вся Дунайская флотилия...

Тьму над проливом прорезал вражеский прожектор. Его луч скользнул по воде и на мгновение, самым краем, задел идущие в кильватер тендеры. Мы со Свердловым замерли. Те, кому положено, постараются сейчас подавить прожектор. Но если гитлеровцы успели разглядеть корабли, это плохо - слишком рано... Прошла томительная минута. Прожектор пошарил где-то в стороне и погас сам. Нет, ничего не заметили. Тендеры едва выступают над водой, а наблюдатель, должно быть, смотрел выше.

- Принято Филипп-два!

Вот сейчас начнется... Вчера, на последнем инструктаже в дивизионе капитан-лейтенанта Кондрата Иващенко, я приказал построить старшин в шеренгу по одному в том порядке, в каком их тендеры строятся в походную колонну. Скомандовал: Налево! и попросил моряков, ставших друг другу в затылок, крепко запомнить, что так им и идти до точки начала атаки.

Затем повернул их направо:

- А вот так развернетесь по сигналу ракетой и пойдете к местам высадки прямо вперед!

Тренировка нехитрая, однако способна - знаю это давно - прибавить людям уверенности, что никто не ошибется, когда дойдет до дела.

Красная ракета командира высадки взвилась. Это был сигнал и тендерам - к повороту все вдруг, и одновременно артиллеристам. Ударили катюши, открыли огонь батареи с Тузлы, из Еникале, с территории войковского завода. Некоторые стояли совсем близко, и у нас на НП все заходило ходуном.

Противник начал отвечать не сразу, не в ту же минуту - застигли-таки его врасплох! Но вот трассы протянулись прямо навстречу кораблям. Однако их уже не задержать врагу - берег близок. Новым сигналом ракетой Тетюркин переносит огонь в глубину участка высадки.

- Пожалуй, пора на КП, - говорит Аркадий Владимирович Свердлов. - Теперь все будет яснее там.

Действительно, с нашей верхотуры уже ничего, кроме охватившего порт и берег зарева, нельзя было увидеть.

Высадка в Керченской бухте состоялась. Морские пехотинцы сражались геройски. Особенно отличился батальон Старшинова, прорвавшийся далеко в город. Часть захваченных им позиций стала новым передним краем на этом фланге крымского плацдарма. И еще два куниковца, упоминавшиеся в этой книге, Николай Кириллов и Кирилл Дибров, недавние старшины, произведенные уже в офицеры, - удостоились вскоре Золотой Звезды.

Но овладеть в январе всей Керчью Отдельной Приморской армии не удалось. Гитлеровцы создали крепкую оборону и сопротивлялись яростно. Нелегко давалось возвращение Крыма.

На запад, на войну...

После Крыма в Новороссийске казалось неестественно тихо: тут больше не стреляли.

База по-прежнему жила войной, в интересах войны и победы восстанавливался Новороссийский порт. Но сама война, представление о которой было и для нас, моряков, так долго связано с близостью сухопутного фронта, отодвинулась на запад. И про тех, кто отправлялся туда, уже говорили: ушли на войну...

В марте мы проводили Новороссийскую бригаду торпедных катеров Виктора Трофимовича Проценко. Сперва небольшая группа, ведомая комбригом, а затем и остальные катера дерзко обогнули - с дозаправкой топливом в море - Крымский полуостров и пришли в Скадовск - недавно освобожденный маленький порт на Херсонщине, чтобы наносить оттуда удары по вражеским коммуникациям.

В апреле, когда разгорелись решающие бои за Крым, геленджикские причалы совсем опустели: и катера-охотники, и другие малые корабли понадобились там. Под Севастополем сражался и батальон морпехоты Героя Советского Союза Старшинова.

Боевые силы флота нацеливались на действия во все более отдаленных от Кавказа районах черноморского театра. Азовская военная флотилия уже называлась Дунайской и уходила пока в Одессу. Поступило распоряжение отправить туда и долго стоявший у нас речной монитор Железняков: ветеран первых боев у западной границы снова понадобился в тех краях. Не думалось тогда, что скоро опять встречусь с этим кораблем, что еще буду держать на нем свой флаг.

Подготовленный к июлю для обслуживания любых боевых кораблей, Новороссийск стал принимать плавающие соединения, которые уходили из южных тыловых баз, но еще не могли вернуться в Севастополь. На перепутье размещались у нас службы главной базы, разные управления и штаб флота.

Новороссийцы радовались каждому вновь пришедшему в порт транспорту, буксиру - тому, что он уцелел, тому, что опять швартуется у знакомого причала. Праздником сделалось прибытие крейсеров и эсминцев, не заходивших в Цемесскую бухту почти два года. Их встретили салютом береговых батарей, а корабли салютовали возрожденному порту. Перед Октябрьской годовщиной черноморская эскадра перешла в Севастополь - всё на флоте постепенно становилось на свое место.

Оживал, начиная подниматься из руин, Новороссийск. Прошли уже месяцы после того заседания бюро горкома, на котором было констатировано: Город получил электроэнергию, воду и очищен от крыс... Первым восстановленным очагом культуры явился Дом Военно-Морского Флота (на его открытии прозвучал Цемесский бой Сергея Алымова, посвященный героям Новороссийского десанта). Потом распахнул двери Дворец пионеров.

Люди еще ютились в подвалах, в землянках, и особенно хотелось чем-нибудь порадовать ребят. Как-то мы с Шахназаровым остановились у торчавшей на одной из улиц, не убранной еще немецкой пушки. Я толкнул ствол - он легко пошел по кругу...

- Андроник Айрапетович, на таком поворотном устройстве можно ведь соорудить карусель. Да еще какую!

- Вполне можно! - оживился начальник техотдела. - И мы это обязательно сделаем.

Несколько каруселей на пушечных лафетах поставили в парке близ Дворца пионеров. Матросы судоремонтной роты смастерили из трофейной техники и другие аттракционы. Наградой умельцам были ребячье веселье, не умолкавший здесь смех.

... Когда из Новороссийска - еще в августе - переносили в Севастополь флагманский КП, вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский - с весны 1944 года он снова командовал Черноморским флотом - вспомнил при прощании, как воспринял я три года назад назначение в Новороссийскую базу.

- Обиделся ты тогда: за что, мол, в тыл? А какой это был тыл! Теперь вот другое дело, а что-то не возражаешь, не рыпаешься. Сыт, поди, войной? Рыпайся не рыпайся, скоро все наше Черное море станет тылом. Только тральцам еще воевать и воевать с минами!

Сознавать, что командуешь тыловой военно-морской базой, действительно уже не было обидно. И я не рыпался. К Новороссийску привык, привязался - сколько с ним всего связано! Если б перевели вдруг в Поти или Одессу, расставаться было бы тяжело...

Но пока война еще где-то идет, в военном человеке, оказавшемся от нее вдалеке, все-таки сидит, скрываемое, может быть, и от самого себя, подспудное чувство неудовлетворенности. Это я понял, получив нежданно-негаданно в начале декабря телеграмму наркома Н. Г. Кузнецова:

Назначены командующим Дунайской военной флотилией. Отбыть немедленно.

Все во мне встрепенулось. Опять на войну - вот это здорово! Дунайская флотилия, оставившая уже позади Болгарию, Румынию, Югославию, отмеченная в приказах Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия под Тульчей и Сулиной, за участие в освобождении Белграда, воевала где-то под Будапештом...

Телеграмму принесли, когда я собирался на бюро горкома. Поехал туда, только чтобы попрощаться с товарищами. И за сутки передал хозяйство базы в надежные руки Семена Васильевича Домнина.

Самолет По-2 летел на запад с посадками в Севастополе, Одессе, Бухаресте...

В разрывах облаков запестрела квадратиками бесснежных полей и красными крышами маленьких, будто игрушечных городков незнакомая земля чужих стран. Армейскую карту, лежавшую у меня на коленях, пересекала извилистая голубая лента могучей реки. Она протянулась через Венгрию, Чехословакию, Австрию и где-то за пределами этой карты достигала Германии.

Дунай... Каким-то он окажется, как на нем воюют?.. Все ожидавшее меня было непривычным, новым. Все, кроме людей. Я знал, что встречу на флотилии Свердлова, Державина, Пасмурова и еще многих боевых товарищей, с которыми снова сводила меня судьба.

Впереди было еще пять месяцев войны. Дунайцев ждали ледовые переправы у окруженного советскими войсками Будапешта, эстергомский прорыв, десанты в Тат, Родвань, Комарно, освобождение Братиславы, захват Имперского моста в центре Вены... Я не мог знать этих сроков, представить эти события. Но все мое существо охватывало гордое и волнующее чувство причастности к великому делу освобождения от фашистского ига других стран и народов, которое совершали Советские Вооруженные Силы, изгнав гитлеровских захватчиков с родной земли.