Как-то раз, давным-давно, я оказался в Египте или другом таком же месте, совершенно сломленный, так что дело дошло в поисках честной работы. И подкатывает ко мне один толстяк, одетый вроде бы в ковер, и спрашивает, не хочу ли я поработать загонщиком на львиной охоте? Мой ответ был — не хочу, разумеется, но за деньги согласен; в следующий момент я уже стоял в длинном ряду с другими доходягами и неудачниками, и ряд этот двигался через пустыню, размахивая трещотками, колотя в старые бронзовые сковородки и вообще производя до черта шума. Мы занимались этим уже довольно долго, когда из маленьких кустиков выскочил лев. Ну, он взглянул на нас и метнулся в другую сторону, и я бы на его месте поступил точно так же; и вот он бежит, короче, и думает — ну что же, это оказалось совсем не страшно, как вдруг земля у него под ногами подается и он оказывается на дне глубокой ямы, которую охотники выкопали днем раньше и накрыли сухой травой и парой веточек.

Я рассказываю это потому, что в точности знаю, что чувствовал бедолага. В один момент он несется, показывая врагам подошвы лап, а в следующий все вокруг превращается в дерьмо, в котором он и застревает. В точности как мы с Луцием Домицием в тот день на Сицилии.

— Да ты шутишь, — сказал я.

Луций Домиций вытаращился на меня.

— Да, — сказал он. — Я сейчас тебе ногу оторву, например. Я так себе шутки представляю. Соберись уже, ты. Это был он. Гней Сульпиций Аспер, бедняга, которого я отправил в каменоломни, — он взмахнул ладонями, как будто хотел стряхнуть их с предплечий. — Мы попали, — сказал он. — На сей раз наша дурацкая удача себя исчерпала. Мы покойники.

Я понимал, отчего он так, но все же.

— Не говори чепухи, — сказал я ему. — Конечно, пришлось попотеть, но мы выбрались. Сделай пару глубоких вдохов и все наладится.

Он только посмотрел на меня.

— О, бога ради, — сказал я. — Слушай, он думает, что я африканский торговец сыром и к завтрему и думать о нас забудет. Нам всего лишь нужно держаться от него подальше, вот и все.

Он ничего не ответил, и это было очень плохим признаком. Ну, я не собирался этого так оставлять.

— В любом случае, это ты во всем виноват, — сказал я. — Это ты настоял на долбаных мулах. Разве я не твердил тебе: никаких мулов, никогда? И что, послушал ты меня?

Непохоже было, что он в настроении беседовать про мулов. Некоторое время он стоял, пытаясь унять дрожь. Потом спросил:

— Ладно, куда теперь?

— Чего?

— Куда мы теперь пойдем? Прямо или вернемся назад?

— Давай без глупостей, — сказал я. — Конечно же мы идем дальше, в Камарину. В порт, там сразу на борт, все просто. Да что ты там навоображал?

Он покачал головой.

— Извини, — сказал он. — Мозги совсем отказали. Да, так и сделаем. Кто его знает, может и выкарабкаемся.

Остаток дня мы почти не разговаривали, что, наверное, было к лучшему. Он был совершенно несчастен. Я пытался представить себе тот конкретный вид месторождения говн, в которые мы можем забрести, но на ум не приходило ничего, кроме образа нескольких кавалеристов, несущихся вслед за нами, потому что Его Могущество вспомнил, где ж это он видел Луция Домиция.

Если дело обернется именно так, мы ничего поделать не могли. Проблема Сицилии в том, что это открытая местность. Нельзя просто спрыгнуть с дороги и спрятаться в кустах, если ты приметишь у себя за спиной неприятного вида облако пыли. Вокруг только поля, полные грязекопов, только и ждущих возможности доложить первому же всаднику: вон туда они побежали. Но ничего страшного, потому что ничего подобного и не произойдет — по причинам, которые я только что изложил. Его Могущество вовсе не повернется вдруг кругом и не скажет: провалиться мне, этот раб, мимо которого мы давеча проехали — это же переодетый Нерон. Такого просто не бывает. Спокойствие, спокойствие, беспокоиться не о чем.

В общем, мы продолжили путь со всей возможной скоростью, и к вечеру доковыляли до следующего жалкого сицилийского городка и упали в жалком сицилийском кабаке. На сей раз я не разыгрывал сыроторговца, наоборот — мы решительно избегали сырной темы, и мне незачем объяснять вам — почему. Мы отыскали тихий уголок и устроились там с самым недружелюбным видом.

Прямо за нами сидела парочка возчиков, которые беседовали с кем-то для нас невидимым.

Конечно, я стал подслушивать, потому что такова моя природа.

— Только прибыл, — говорил один из возчиков. — Не знаю, каков этот ублюдок сам по себе, но вряд ли сильно хуже или лучше любого другого ублюдка. Все они одинаковы.

Его приятель рассмеялся.

— Насчет этого не уверен, — сказал он. — Сдается мне, этот может оказаться пободрее, по крайней мере поначалу. Слышали про его сына?

Второй возчик и тот парень, которого мы не видели, не слышали, и он принялся рассказывать.

— Я слыхал, что его сын приехал за несколько дней до старика, чтобы немного поохотиться или еще чего, прежде чем приступить к службе при папочке. В общем, пару дней назад он отправился по деревням, и в итоге этого обмудка ограбили.

— Да пошел ты.

— Будь я проклят! Как я слышал, к нему подкрались со спины, огрели по башке и забрали все добро. Даже одежду с него сняли. — Он вздохнул. — Ну, можете сами сообразить, что это значит. Новый наместник еще даже должность не принял, а его сына зверски ограбили. Это, стало быть, что? Это солдаты повсюду, выборочные обыски, и если не сможешь доказать, что занят законным делом, отправишься в каталажку, пока не найдется кто-нибудь, кто за тебя поручится. — Невидимый собеседник что-то согласно буркнул. — Я хочу сказать, через несколько месяцев все успокоится, особенно если тех подонков поймают, но не удивлюсь, если первое время нам придется туго.

Собеседники возчика нашли историю забавной.

— И что, даже обувь у него увели, что ли?

— Так я слышал. Пацан говорит, что не видел их, но мужики в полях заметили парочку подозрительных незнакомцев, которые странновато себя вели — здоровенного широкоплечего италийца с толстой шеей и маленького грека с рожей, как у хорька. Вроде как они из тех осужденных, которые уделали стражу по дороге в каменоломни; эта парочка соответствует описаниям.

— А, — подал голос молчаливый участник беседы, вероятно, тот парень, которого я не мог разглядеть. — Это все объясняет. Наш сержант говорил что-то насчет проверки одной деревни, где видели двух чужаков, и мы понять не могли, к чему это все. А оно вон что.

И вот мы сидим с Луцием Домицием и не можем двинуться из страха, что этот парень, который оказался солдатом, повернется и увидит нас. К счастью, вскоре они закруглились и ушли. Мы досчитали до двадцати и выскочили из кабака.

Сеновал показался нам относительно безопасным место, туда мы и направились.

— Это ужасно, — сказал Луций Домиций. — Я просто не верю. Как будто кто-то специально все это планирует.

На сей раз был мой черед сидеть тихо. Я всегда смотрю на вещи с оптимизмом, но теперь он мне отказал.

— Серьезно, — продолжал он. — Не будь все так ужасно, это была бы чистая комедия. Нас преследует весь сицилийский гарнизон за убийство римских солдат и побег с каторги; наместник вот-вот сложит два и два отправит за нами свою личную стражу; наконец, выясняется, что рубашку, которая сейчас на тебе, ты спер у его сына. В совокупности этого достаточно, чтобы назавтра на охоту вышла вся римская армия целиком, — он издал какое-то бульканье. — Это поразительно, — сказал он. — Безо всяких усилий мы превратились в двух самых разыскиваемых преступников в истории Сицилии.

В обычных условиях я бы нашел в этом и светлую сторону, но на сей раз почему-то не смог ее разглядеть.

— Есть идеи? — спросил я, что само по себе показывало, насколько я был подавлен.

— Конечно, — сказал он. — Давай убьем себя и избавим их от хлопот. Единственное, что меня успокаивает — это что нас распнут, как заурядных преступников, прежде чем Сульпиций Аспер сообразит, кто я такой, а это значит, что я избегу всех тех ужасных вещей, которые мне светят, если меня поймают. Благие небеса, благодарю вас за милосердие, право слово.

— Прикрути фитиль, блин, — рявкнул я. — Им нас не поймать. Должен быть выход, подожди и увидишь. Выход всегда есть, надо только не терять выдержки и верить.

— Серьезно? — он посмотрел на меня так, как будто я выполз из яблока. — А сейчас ты скажешь, что бывал и в худших переделках.

— Ну, да, — сказал я. — Да и ты тоже. Совсем недавно мы ехали в телеге на каменоломни, а посмотри на нас сейчас — свободны и безгрешны. Есть все основания полагать, что мы такими и останемся, если будем сохранять спокойствие и не паниковать.

Я думал, он разорется, но нет.

— Ну хорошо, — сказал он. — И в чем на сей раз состоит твой сногсшибательный план?

— Не знаю точно. Возможно, исходный план — по-прежнему самый лучший. Сейчас мы должны быть недалеко от Камарины. Нам надо только попасть на корабль — и все наши проблемы позади. Но, — продолжал я, — я нутром чую, что это плохая идея. Типа, если уже известно, что мы сперли одежку пацана, более чем вероятно, что по побережью разослали всадников с посланием, так что легавые повсюду нас высматривают и в Камарине нам придет кукан.

Луций Домиций медленно кивнул.

— Разумно, — сказал он. — И какова же альтернатива?

— Двинуться вглубь острова, — сказал я. — Может быть. Если они не ожидают от нас такого поворота, мы выиграем очко. С другой стороны, уже очень скоро весь остров станет нас искать, особенно если объявят вознаграждение. Мы чужаки, и в любом месте будем торчать, как чирьи на верблюжьей заднице. Если бы мы оказались у нас дома, я бы выбрал горы. Я знаю тысячи пещер и потайных мест вокруг Филы, где можно сидеть месяцами. Но шляться по этим холмам — значит напрашиваться на неприятности... и это если допустить, нам удастся пересечь равнину незамеченными, что вряд ли.

— Проклятье, — произнес Луций Домиций задумчиво. — А ведь ты у нас весельчак. Я же прав, так? Мы покойники.

— Нет, не покойники, — сказал я. — Я просто размышляю вслух, вот и все.

— Это конец, — повторил он. — Ну что ж, прекрасно. Ты давай думай. Лично я собираюсь помолиться.

Я вот, значит, я сижу на сеновале на Сицилии и пытаюсь придумать простой, но эффективный способ остаться в живых; наверное, я думал так напряженно, что надорвал мозги и отключился, потому что когда я пришел в себя, свет струился сквозь щелястую дверь.

То ли во сне я продолжал размышлять, то ли молитвы Луция Домиция для разнообразия дошли по адресу и боги прислали мне ответ.

Фиг знает. Не думаю, что это вообще имеет значение. Значение имело то, что едва продрав глаза, я уже все знал. Все было очень просто.

— Эй, — окликнул я его. — Ты тут?

Я услышал, как он хрюкнул и повернулся.

— Вщемдело?

— Я нашел, — сказал я. — Нашел выход.

Он застонал.

— Всякий раз, когда ты начинаешь вещать этим уверенным, самодовольным тоном, я знаю, что дело плохо. Ну давай, выкладывай свою блистательную идею.

Хорошо, что я такой толстокожий, а то мог бы и обидеться.

— Закрой рот и слушай, — сказал я. — Где нас будут искать в последнюю очередь?

Он немного подумал.

— В Экбатане, — ответил он. — Но толку-то, дотуда три тысячи миль.

Я притворился, что не расслышал.

— Кто нас ищет? — спросил я. — Солдаты, вот кто. Значит, нам надо стать солдатами. Я хочу сказать, — продолжал я, — кого ты видишь, глядя на солдата? Ты видишь доспехи, сверкающий шлем, красный плащ, здоровый щит, вот это все. А на лицо никогда и не смотришь, так? Ну то есть, между этими ихними широченными нащечниками хорошо если кончик носа торчит, а главное, ты и не станешь туда смотреть. Как я тебе уже говорил, когда ты беспокоился, что тебя узнают — люди видят то, что ожидают увидеть. Они смотрят на мужика, который сидит на курульном кресле — и видят императора. Смотрят на мужика в одежде раба — видят раба. А мужик в броне и красном плаще...

Он уставился на меня, как будто у меня пена со рта пошла.

— Ты что, спрыгнул со своего крохотного умишка? — спросил он.

— А кроме того, — сказал я. — Представь: ты сидишь у кабака, или пасешь коров, или ковыряешься в поле, появляются два чувака в униформе и спрашивают, не видел ли ты двух чуваков. Да тебе в голову не придет, что чуваки, которые спрашивают — это чуваки, которых они ищут.

Он поскреб в затылке.

— Повтори еще раз, — сказал он. — Медленно.

— Мы переоденемся солдатами, — сказал я. — И прикинемся, что ищем нас. Подумай.

Он подумал.

— Всего одна проблема, — сказал он. — Где взять два комплекта армейского обмундирования? Или ты подумываешь заскочить в казармы и попросить каптерщика подыскать что-нибудь нам по размеру?

Я покачал головой.

— На этот счет не беспокойся, — сказал я. — Я все продумал. Это малейшая из наших проблем. Ну, что скажешь?

У него был такой вид, как будто его крепко пучит.

— Не знаю, — сказал он. — Это настолько глупо звучит, что даже может и получиться. Но...

— Значит, договорились. Ладно, давай двигать. Нет смысла сидеть здесь и ждать, когда нас схватят.

 

Если вы ломаете голову, пытаясь расколоть мой хитроумный план получения двух комплектов пехотной униформы, то вы в хорошей компании, потому что я тоже этим занимался. О, я помню, что сказал Луцию Домицию, но это была небольшая ложь во спасение, потому что в противном случае он бы затеял свару и мы бы с места не двинулись. Должен сознаться, когда мы выбирались из нашего номера, я понятия не имел, как решить эту проблему. Ну, то есть я был вполне убежден, что нам придется, вероятно, слегка нарушить закон, но в остальном я сохранял, так скажем, незашоренный взгляд и был открыт для предложений.

Перво-наперво я решил, что идея Луция Домиция насчет каптерщика не была такой идиотской, как он сам полагал. Как всем известно, существование римской армии как таковой подчинено двум целям: она должна поддерживать мир и ее должны обдирать все, кто движется. Если у вас заводится дохлая лошадь или три тонны заплесневелых бобов — как вы поступаете? Продаете их военным. Ну или, предположим, вы строительный подрядчик или владелец фабрики по производству гвоздей. Кто ваш любимый клиент — тот, которого можно надуть в любое время суток и в любой сезон? Парни в красном. Если вам что-то нужно, а у армии это что-то есть в наличии, все, что от вас требуется, это поставить выпивку квартирмейстеру или складскому писцу —после чего вы можете явиться в казарму с тачкой, а солдаты еще и помогут ее загрузить. Я люблю армию. Существование армии заставляет меня пожалеть, что я не плачу налогов.

Единственным пробелом в плане было то, что я не знал, где расположены ближайшие казармы, и по некоторым причинам мне не хотелось расхаживать по городу, спрашивая дорогу. Жаль, но надо быть реалистом. Поэтому на ум мне пришло высказывание моей старушки-матери: не можешь купить — укради.

Ну, сказать-то просто, однако мне претила перспектива проследить полвзвода братушек до темного переулка, где и обобрать их. Лобовая атака отпадает, рассудил я. Придется брать хитростью. В этот самый момент я ощутил сожаление, что когда я был молод и только начинал жить, мне не выпало шанса настоящим образом овладеть ремеслом. Понимаете, спереть плащ и пояс у молодого придурка, пока он исследует местную фауну — это одно. И совсем другое — обработать военного: это работа для профессионала. Нужно иметь солидное образование, если собираешься играть в такие игры.

Тем не менее, это было все, что нам оставалось, поэтому все умственные усилия я бросил на решение следующего вопроса: когда солдаты снимают все свое обмундирование? Ответ: в общем, никогда, а если не верите, подойдите к ближайшему часовому и глубоко вдохните. И тут я подумал: Гален, ты опять мелочишься; узость взглядов загонит тебя в могилу. Действительно, средний салоед, плоскостопый мул Мария, сбрасывает тогу лишь дважды: в брачную ночь и на похоронах. Офицеры, напротив, относятся к совершенно другому типу. Они благородны. Они моются.

— Короче, так, — сказал я Луцию Домицию. — Высматривай бани.

Он взглянул на меня и заскулил, но я был к этому готов.

— Ох, бога ради, — сказал он. — Уж не собираешься ли ты что-нибудь стянуть? Ты вообще обучаем? Мы ведь именно из-за этого и оказались в такой заднице.

— Конечно, — сказал я. — Есть такая деревенская поговорка: лажа как дверь — через что вошел, через то и выйдешь. Короче, нам нужен длинный шест и что-нибудь в качестве крючка.

— Нет.

— И какой-нибудь шнур, — добавил я, поскольку вообще очень внимателен к мелочам. — Давай ищи.

Шест оказалось найти нетрудно. Знаете эти штуковины, которые хозяева лавок используют, чтобы тушить лампы на улице? Мы нашли одну такую, прислоненную к стене.

С крюком было посложнее. Я подумал, что подойдет крюк для горшка, но все, какие нам попадались, были с горшками, что усложняло задачу.

Как раз когда я начал нервничать, разгуливая по рынку с длинным ворованным шестом, мы приметили прилавок скобаря, на котором были разложены новые крючья для туш, еще черные после закаливания.

— Вон они, — сказал я. — То, что надо.

Луций Домиций встревожился.

— Как ты, блин, собираешься украсть один из них, — сказал он, — если тот мужик стоит рядом и смотрит? И если ты сейчас произнесешь выражение «отвлекающий маневр»...

— Не будь дураком, — сказал я ему. — У нас же деньги есть, забыл? Мы его купим.

Так мы и сделали, а потом завернули на зады мясной лавки и вытянули из туники Луция Домиция нить длиной примерно с руку, которой и привязали крюк к шесту. Разумеется, это создавало новую проблему. Не очень умно расхаживать с крюком, привязанным к длинной палке, выспрашивая дорогу к общественным баням. В конце концов мы оторвали от туники Луция Домиция рукав и обернули им крюк. Немножко очевидно, скажете вы, но нам было не жиру.

К счастью, бани в этом городе было нетрудно найти: шикарное новое здание, вероятно, не старше года. Стояло довольно раннее утро, достаточно раннее, чтобы какой-нибудь офицер еще не закончил прихорашиваться перед тем, как приступить к выполнению должностных обязанностей: орать на людей. (Если вы не дураки, то заметили, что я употребил слово "офицер" в единственном числе. Это был умный ход. Нормальному офицеру, разумеется, и в голову не придет покинуть лагерь и отправиться в город без своего верного денщика, трусящего у стремени. Единственным минусом было то, что на сей раз мне предстояло стать рабом, но что поделаешь. В конце концов, можно что угодно говорить о Луции Домиции, но он был римским аристократом, то есть тем, к чему мне не приблизиться и за тысячу лет).

Они вообще учатся чему-нибудь, владельцы бань? Где бы вы не оказались, от Гибернии до Сарматии, в задней стене бани непременно обнаружится маленькой окно, как специально предусмотренное для местных воров. На самом деле это недалеко от правды. Архитекторы объяснят вам, что оно сделано для вентиляции или еще какую-нибудь чушь. Правда же заключается в том, что банщики имеют долю в воровской добыче и все довольны. Сперва стремительный разведывательный рейд. Никого вокруг, и я запрыгнул Луцию Домицию на плечи, просунул голову в окошко и осмотрелся.

Вид открывался многообещающий. Из окошечка открывался прямой обзор на раздевалку и между всяких прочих одежд я разглядел сверкающий нагрудник в греческом стиле, какие любят богатые мальчики. Более того, не видно было никого живого, кроме трясущейся старой развалины, прислужника, и он как раз присел вздремнуть в уголку. Все это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ну, торчать тут тоже смысла не было. Я просунул шест в окно и его как раз хватило. После этого всего-то и надо было, что зацепиться за один из ремешков на нагруднике и сдернуть его, решив все наши проблемы.

Ну, почти. Наверное, вы уже и сами все поняли. Нагрудник — чертовски тяжелая штука, чтобы выудить его из здания на кончике длинного тонкого шеста.

Совершенно верно, да только я об этом не подумал. Я ухитрился протащить проклятую хреновину через половину раздевалки, прежде чем шест вырвался из моей руки и нагрудник с грохотом полетел на мраморный пол, наделав столько шума, что хватило бы и на Марафонскую битву.

Даже банный сторож не смог бы такое проспать. Он подскочил, оглянулся, увидел нагрудник, качавшийся взад-вперед на полу, и исчезающий в окне шест. Естественно, он попытался схватить его и, естественно, промахнулся, но чертов крюк зацепился за его рукав. И вот уже я, как удачливый рыбак, тащу старого пердуна по полу за этот самый рукав.

Он принялся вопить, как резаный, и в раздевалку повалили мужики — разгневанные, совершенно голые и все как один жаждущие моей крови.

Ну, мне хватило ума отпустить шест, но это вывело меня из равновесия. Секунду я качался туда-сюда, а затем медленно свалился с Луция Домиция и приземлился коленом на твердый камень мостовой. Луций Домиций тоже упал — на меня — и мы остались лежать, завывая от боли, в то время как в бане орал, вызывая стражу, какой-то злобный говнюк.

Это был идеальный момент, чтобы смыться, но я повредил колено и не мог двинуться с места. Луций Домиций был не в лучшей форме, но тем не менее он подскочил, схватил меня как мешок с углем, перекинул через плечо и пустился бежать со всей прытью.

Вот такой он молодец. Возможно, он воображал себя отважным героем, вроде того чувака из поэмы, который на собственных плечах вынес старенького папу из горящей Трои. К несчастью, в нашем случае получилось иначе. Пробежав с десяток шагов, Луций Домиций споткнулся и мы снова грохнулись на землю. Не стоит и говорить, что я опять летел коленом вперед. В тот момент я не мог думать ни о чем, кроме того, как же мне больно; Луций Домиций возился, пытаясь спихнуть меня с себя, чтобы встать. Неудивительно, что когда прибежали стражники, мы все еще были там.

Естественно, первым делом они принялись ржать. Отсмеявшись, они скрутили нас и поволокли прочь, при этом я все еще орал от боли, а Луций Домиций обзывал меня всякими словами, которым научился явно не от Сенеки. В общем, попали мы в переплет.

(Вы, наверное, держите в уме, что я слегка философ, и думаете, будто я встретил этот неблагоприятный поворот спокойно и с достоинством. Жаль разочаровывать все, но это не так. Во-первых, не настолько я философ. Во-вторых, трудно сохранять достоинство и спокойствие, когда три солдата волокут тебя за щиколотки, а ты тем временем цепляешься за все косяки. Попробуйте сами и поймете, что я имею в виду).

 

В общем, в конце концов мы оказались в каталажке жалкого сицилийского городишки, и на сей раз, верите вы или нет, я был уверен, что мы встряли крепко. Средний римский солдат, может быть, и не гений; на самом деле, такая задача, как поглощение тарелки бобов, требует от него полной концентрации внимания, если он не хочет, чтобы примерно половина порции попала в нос; однако можно было поспорить, что рано или поздно они приглядятся к нам и подумают:

крупный италиец с толстой шеей, маленький тощий грек с лицом, как у хорька — и тут до них дойдет, что они только что заслужили повышение. После этого мы предстанем перед магистратом, и совершенно неважно, узнают Луция Домиция или нет — мы натворили столько, что хватит приговорить к смерти целый легион.

Говорю это, как человек, уже узнавший на себе, каково висеть на кресте, когда сержант помахивает здоровенной дубиной у твоих ног, и открыто признаю, что весело мне не было.

— Это все ты виноват, — сказал я Луцию Домицию. — Ты должен был сказать мне, что пытаться спереть нагрудник из бани было совершенно идиотской идеей.

Он посмотрел на меня, покачал головой и улегся на пол.

— Нет, правда, — сказал я. — Я рассчитывал, что ты это сделаешь. Да, я знаю, что иногда я слишком увлекаюсь собственными замыслами, но тут-то и должен меня одергивать: не будь, блин, таким психом, Гален, это ужасная идея. А ты ничего такого не сделал. В итоге мы угодили в переделку.

— Проваливай в пекло, — сказал он.

— Ну да, конечно, — ответил я. — Из-за тебя именно туда я и отправлюсь, спасибо тебе огромное, — я расхаживал туда-сюда, но легче мне не становилось, да и камера была слишком мала для нормального расхаживания. — Луций Домиций, — сказал я. — ты когда-нибудь думал об этом?

— О чем?

— Ну, ты знаешь, — сказал я. — Что с нами происходит, когда мы умираем. Ну, ты как считаешь?

Он зевнул.

— Не сказать, чтобы я об этом думал.

Это меня слегка огорошило.

— Серьезно? — сказал я. — Странно, потому что я вроде бы помню, что в старые времена ты был верховным жрецом и распоряжался религиозными делами все империи. Сдается мне, ты выполнял работу спустя рукава.

— Верно.

Мне это не понравилось. Мне надо было о чем-нибудь хорошенько поспорить.

— Черт побери, — сказал я. — Прекрасно сказано. Да если кто и должен разбираться в религии, так это ты. Ради всего святого, твой дядя — бог. Если уж на то пошло, половина твоей поганой семейки — боги, — я немного подумал. — Вот что, — сказал я. — Как ты думаешь, когда мы прибудем на другую сторону, они нас по-хорошему встретят?

— Сомневаюсь, — сказал он. — Все мои родственники меня ненавидели. Даже те из них, которых я не казнил, — он вздохнул. — Мой дядя, должно быть, уверен, что это я его убил; и даже если он так не думает, то вряд ли его сильно обрадовало то, что я сделал с его женой. Которая, — добавил он, — была заодно его племянницей. Поэтому я не думаю, что в его случае мы можем рассчитывать на теплый прием. Так, кто остается? Ну, скажем, мой прапрапрадедушка Август — он очень симпатизировал моему деду, так что тут есть какая-то надежда. С другой стороны, он всегда был чертовски строг, как я слышал. Если он знает, что я принародно играл на лире, мы угодим в Тартар быстрее, чем ты успеешь произнести «нож». Остается только его дядя Юлий, а он и в лучшие свои времена был полным ублюдком. — Он опять зевнул. — На твоем месте я бы сразу по прибытии притворился, что мы не знакомы. Скорее всего, это сильно упростит твое положение.

— Спасибо большое, — сказал я. Немного помолчал. — То есть ты и в самом деле в это веришь, значит?

Он рассмеялся.

— Нет, конечно, нет, — сказал он. — Мой двоюродный дед Клавдий не может быть богом: каждый раз, когда он собирался посрать, ему требовались два лакея и хирург. Кроме того, не думаю, что он вообще верил в богов. Насколько мне известно, это чистая политика.

— Заткнись, чтоб тебя, — заорал я и сплюнул в складку своей туники, чтобы отогнать порчу. — И в хорошие-то времена говорить такое чертовски глупо, а уж в нашем положении...

Я не верил своим ушам. Нечего больше сказать, что ли? А что если Юпитер или еще кто-нибудь его услышит?

— Успокойся, — вздохнул он. — Одно можно сказать точно: так это или нет, я узнаю очень скоро. Так какой смысл строить догадки?

Он начал действовать мне на нервы.

— Вообще-то очень большой смысл, — сказал я. — Например, я знаю кучу народа, которые думают, что если ты раскаешься перед богами в своих злодеяниях, то отправишься прямиком на Елисейские поля точно так же, как если бы прожил жизнь праведно. И если это хоть чуточку правда, то может быть важно.

Он покачал головой.

— Не думаю. В же бессмыслица. Выходит, что можно быть совершенным говном семнадцать лет, как... ну, как мой двоюродный прапрапрадед Тиберий, например, но если ты успел извиниться, прежде чем подвернул боты, то ты свободен и безгрешен, как голубь. Это был бы полный хаос.

Меня все время мучила какая-то неправильность, и тут я догадался, что это было.

— Ты что-то слишком спокоен. Обычно, когда нам предстоит умереть, ты на части разваливаешься.

— Да, — признал он. — Но этот раз... ну, он уж такой окончательный, если ты понимаешь, о чем я. Все фрагменты встали на свое место, если угодно. Это должно означать, что на сей раз мы действительно достигли конца пути. Почему-то это тревожит меня гораздо меньше, чем в те разы, когда я в глубине души верил, что мы как-нибудь выкарабкаемся. Оказывается, паниковать нет причин. Жаль, что я раньше этого не знал.

Я пожал плечами.

— Ну, в старые времена тебя бы это не очень-то успокаивало.

— Верно, — сказал он. — Но тогда мне было ради чего жить.

— И что это может означать?

— Бога ради, Гален, посмотри на меня. Посмотри, во что я превратился со времен подвала Фаона. Это же чистое посмешище. Я одет в лохмотья, кожа на ладонях у меня такая же, как на подошвах ног, шея обгорела, вся жизнь состоит из беготни от солдат и ночевок в канаве, а все человеческое общество, на которое я могу рассчитывать — это ты. Можно назвать это жизнью? Какого черта я должен бояться потерять ее? Если считать это наказанием, то я не пожелал бы его и самому худшему своему врагу.

Я медленно выдохнул.

— Я притворюсь, что ничего не слышал, — сказал я. — Я притворюсь, что даже если ты это и сказал, то имел в виду нечто совсем иное, что ты просто так перепуган, что сам не знаешь, что болтаешь. Лады?

— Как тебе угодно. Я по-прежнему считаю, что это ужасно — провести последние часы жизни запертым в одной камере с тобой. Стоит мне подумать, как все могло сложиться... — он осекся и вздохнул. — На самом деле, — сказал он, — открою тебе секрет. На самом деле я ненавидел свое императорское положение.

— Чепуха, — сказал я.

— Нет, честное слово. Это была поганая жизнь и я ненавидел ее.

— Конечно, — сказал я. — Все эти пьянки-гулянки и прочее. Ты этим занимался только по обязанности.

Он рассмеялся.

— Веришь или нет, а это не так далеко от истины. Вроде как все это действительно было моей обязанностью. Весь день я проводил в суде, слушая апелляции, или на встречах с советниками... советниками, смех один, да они прямо говорили мне, что я должен делать. То есть в тех случаях, когда они вообще сообщали мне о своих намерениях. О, они были вежливы, сплошь «Могу ли я предложить, Цезарь» и «Возможно, тебе следует обдумать следующее, Цезарь», но стоило мне только заикнуться о своих желаниях или предложить свой способ решения какой-нибудь проблемы, оказывалось, что меня никто не слышал. А еще постоянные склоки и ссоры везде, где оказывалась замешена мать. Сдается мне, она питалась мелодрамой, как пчелы — медом. А потом, вечером, являлись все мои так называемые друзья, которым я бы и соплю не доверил бы, до того это была отвратная компания, и я должен был идти с ними, напиваться пьяным и бить морду людям на улице.

Думаю, я только потому этим делом занимался, что оно казалось полной противоположностью дневным занятиям — да только это не так. Это была обратная сторона той же монеты, еще одно, чего от меня ждали. В конце концов я подумал — а чего я на самом деле хочу? — и понял, что хочу я сочинять стихи и музыку и исполнять их. Можешь в это поверить? Я хотел того, что может позволить себе сын любой шлюхи, но не я. Подумавши же еще, я понял... это Каллист помог мне. Он сказал: если ты хочешь что-то сделать — сделай это, без разницы, что про тебя будут думать. И я так поступил, но тут явился Гальба, а я неожиданно оказался в подвале.

— Сердце кровью обливается.

Он не слушал.

— Я скажу еще об одной вещи, которая почти разбила мне сердце, — продолжал он. — Всякий раз, когда я что-нибудь исполнял или пел, результат был один и тот же, даже если я играл, как слон, и пел, как ворона — все присутствующие аплодировали, восхищались и вели себя так, будто я сам Аполлон, но единственной причиной, по которой они аплодировали, был страх за свою жизнь и опасение оказаться в каменоломнях, как Сульпиций Аспер. И знаешь, что? Это было просто нечестно, потому что... ну, я не Гомер, не Пиндар и не Анакреон, и даже не Вергилий или этот самодовольный маленький поганец Овидий, голос у меня неплохой, но ничего особенного — я всегда это знал, даже в молодости, когда все им восхищались. Но некоторые мои вещи были хороши, и это я тоже знаю. Раз или два, совершенно случайно, мне удавалось сделать как надо, но сейчас никто не исполняет этих вещей, конечно, и все считают, что они никчемны — и это просто нечестно. Как я и сказал, если бы моей матерью была лагерная шлюха и я вырос в Субуре, велика вероятность, что мог бы сейчас войти в винную лавку в любом городе и представиться, и кто-нибудь обязательно повернулся бы и сказал: эй, не тот ли, который написал ту штучку, ну, ту, которая та-тампти-тампти-там — и купил бы мне выпить. Знаешь, это все, чего я когда-либо хотел, и единственное, чего никогда не получу.

— Печаль-то какая. Обосраться, до чего трагично. Неловко признаться, но я всегда мечтал спать в нормальной кровати, ходить в винную лавку и иметь достаточно денег на кувшин вина и тарелку закуски и не оглядываться то и дело через плечо на тот случай, если появятся стражники. И я сроду этого не имел. С другой стороны, я никогда не учился играть на флейте, так что чего я там понимаю?

Он посмотрел на меня и покачал головой.

— Ты не понимаешь, — сказал он.

— Да уж конечно, не понимаю, — ответил я. — Нет, кое-что у меня было. У меня была собственная мотыга, и в любой момент, стоило мне захотеть, я мог залезть на гору и весь день разбивать ею здоровенные комья грязи. Еще мозоли — я мог заполучить мозоли любого сорта, какие заблагорассудится, и никто никогда не говорил: это не честно, почему это Гален делает всю тяжелую работу, почему не я? Проклятье. Да у меня даже был брат. Не так долго, как мне бы хотелось, но все лучше, чем ничего.

Тут он опять на меня посмотрел, и я пожалел, что сказал это. Однако, как я уже говорил, я был в настроении хорошо подраться. Я хотел, чтобы он разозлился. Но он не принял игру, а только улегся обратно на пол и уставился в потолок. Я вздохнул.

— Все нормально. Извини, я не это имел в виду. И да, в некотором смысле я тебя понимаю, потому что у тебя было все, а теперь ничего, а у меня никогда ничего и не было, так о чем мне убиваться? Должно быть, тяжело тебе пришлось.

Он покачал головой.

— Это как раз неважно. О, ты не поверишь, но это правда. За последние десять лет случались дни, когда я просыпался утром и не мог вспомнить, каково это — жить в Золотом Дворце и ни разу не надевать одну и ту же обувь дважды. Это казалось таким, блин, смешным — все эти деньги и усилия, я никогда их не замечал в общем-то. Просто удивительно, как мало я об этом сожалел. Так что да, я знаю, что если бы я был собой, а не кем-то другим — каким-нибудь персонажем в афере или вообще никем, когда мы в бегах и держим голову пониже — если бы я был собой и зарабатывал игрой и пением, пуская шляпу по кругу или стоя на телеге у постоялого двора, то был бы так счастлив, что не желал ничего иного. Но вместо этого...

— он пожал плечами. — Слишком поздно теперь, — сказал он и вдруг ухмыльнулся. — Знаешь, как я будто бы сказал? Мои знаменитые последние слова, которые я произнес, прежде чем зарезаться? «Какой артист умирает!». Вообще-то неплохо сказано; стыдно даже, что моих талантов и на такое не хватило. Вот я сижу тут и готовлюсь умереть, а это даже не мои слова, чьи-то еще, это цитата. Вот это и есть ужасная правда. Я даже не так хорош, как на меня клевещут.

— Но и не так плох, — сказал я мягко. — Уж я-то знаю. Ты немножечко идиот, Луций Домиций, и порой совершаешь совершенно дурацкие поступки, а иногда ведешь себя, как старая баба, но в целом ты нормальный мужик. Просто подумал, тебе будет приятно это знать, — закончил я неловко.

Он заржал.

— Чудесно, — сказал он. — Не способен собственную жопу двумя руками нашарить, но в целом нормальный мужик. Прекрасная эпитафия. Ты даже не представляешь, как мне приятно это слышать.

Он определенно вознамерился быть несчастным, с чем я его и оставил, вернувшись к расхаживанию. На сей раз толку от этого оказалось не больше, чем в прошлый. Кроме того, я страшно хотел есть, поскольку с самого постоялого двора у нас ни крошку во рту не было.

— Это нехорошо, — сказал я. — Мы, конечно, скоро умрем. Но это не значит, что нас не надо кормить.

— О, они нас накормят, не волнуйся. Вопрос только — чем?

Тут открылась дверь и низенький, квадратный сержант, совершенно лишенный шеи, объявил, что пора нам предстать перед магистратом. Пустяки, подумал я. И тут у меня возникла идея. Не самая лучшая из моих идей, но все лучше, чем вообще никакой.

— Веди, раз так, — сказал я сержанту.

Он ухмыльнулся. Он видел, что у меня что-то на уме. Я видел, как у него в голове закрутились шестеренки.

— Да нет, — сказал он. — Только после вас.

Поэтому я пропустил вперед Луция Домиция и вышел сам, а когда сержант двинулся следом, пяткой пнул дверь так сильно, как только мог. Какое-то мгновение мне казалось, что пинок получился недостаточно сильный и не в то время, однако поворачиваясь, услышал прекрасный в своей мелодичности хруст, как от большого яблока, упавшего на землю. Все было отлично — я попал этому козлу прямо по носу, и от удара он полетел на спину.

— Ну, нечего тут стоять, — прошипел я Луцию Домицию, захлопывая дверь и задвигая засов. — Бежим.

— Ладно, — сказал он. — А куда?

— Откуда я знаю, твою мать?

— Ох, ради всего... — он скорчил такую рожу, будто я выкинул нечто крайне неуместное на дипломатическом приеме, потом развернулся кругом и побежал по коридору — в направлении, противоположном тому, которые выбрал бы я сам. Но, в общем, тут было что в лоб, что по лбу, поскольку я не имел ни малейшего понятия, куда ведет коридор. Сержант уже поднялся на ноги, поскольку я слышал, как он лупит по двери кулаком и зовет на помощь. Очень скоро коридор заполнят солдаты, причем каждый из них будет крайне зол на нас за такое обращение с их приятелем. Появятся они слева или справа, еще предстояло узнать.

— Мог бы предупредить, — заорал Луций Домиций через плечо, но я слишком запыхался, чтобы объяснять, что мысль пришла мне в голову внезапно, так что я только пропыхтел:

— Не до того.

Как я и опасался, мы выбежали прямо на солдата. К счастью, мы именно что выбежали на него, точнее, выбежал Луций Домиций, который был здоровенный малый, а солдат — маленький, хотя и весьма жилистый. При лобовом столкновении, однако, побеждает масса. Солдат полетел на землю, а Луций Домиций свалился на него сверху. Мне едва удалось их перепрыгнуть и остановиться, упершись руками в стену. Что-то покатилось мне под ноги, и я увидел, что это солдатский шлем — ленивый засранец не потрудился застегнуть ремешок. Это было к лучшему, поскольку означало, что я не ушибу пальцы, пнув его в голову.

Пнул я его от души.

— За каким хреном ты это сделал? — крикнул Луций Домиций.

— Бери его плащ, — сказал я, догоняя шлем. Он был не совсем по размеру, но в целом пришелся впору. — Что у него под плащом, нагрудник?

— Кольчуга, — ответил Луций Домиций. — Как ее снимают? Не вижу никаких застежек.

— Наверное, можно стянуть через голову, — ответил я. — Мне-то откуда знать? Не я пятнадцать лет. был главнокомандующим римской армии.

Оказалось, что процесс немного напоминал свежевание зайца.

— У нас на это нет времени, — пробурчал Луций Домиций, возясь с солдатом. — Зачем вообще тебе понадобилась эта хрень? Она никак тебе не поможет, когда тебя привяжут к кресту.

Кольчуга сидела лучше, чем шлем, хотя должен сказать, что в этих штуках трудновато дышать.

— Возвращаемся к исходному плану, — сказал я. — Ну-ка передай мне пояс с ножнами. Давай, это у тебя займет секунду, если ты перестанешь перекоряться.

Он стоял и смотрел на лежащего солдата.

— Ты же сам сказал, что это была идиотская идея.

— Нет, плохой идеей было воровство в бане. В остальном все отлично. Помоги с ремешком шлема, не могу нащупать.

Мы проторчали там дольше, чем мне хотелось, но для крестьян мы справились неплохо, как говаривал дедушка. Кроме того, я бы предпочел убрать солдата куда-нибудь с глаз долой, но было некуда.

— Пошли, — сказал я. — Надо двигать. Может, и выйдем куда-нибудь.

Ну, разумеется, он оказался прав — идея была совершенно идиотской. С другой стороны, в некотором смысле она сработала, потому что мы завернули за угол, миновали ряд камер и увидели свет. Это вроде бы было хорошо. Но прежде чем мы добрались до него, навстречу выкатилась целая толпа солдат.

А это, подумалось мне, совсем не так хорошо. Если они уже нашли оглушенного стражника , то знали, что мы сделали. В любом случае, кроме как продолжать бежать ничего в голову не приходило.

Затем произошло нечто удивительное. Передний солдат остановился как вкопанный, выпятил грудь, задрал подбородок и отсалютовал.

Ну, как и было сказано, я не бывший главнокомандующий двадцати легионов и не могу отличить оптиона от обычного рядового братушки с одного взгляда на пряжку или чем там они различаются.

— Значит, одного из них поймали, — сказал солдат.

— Не благодаря тебе, — отрезал я. — Нечего тут стоять, ради всего святого. Второй должен быть где-то рядом.

Солдат еще раз отсалютовал.

— Нужна помощь с этим парнем, командир? — спросил он.

— Я справлюсь, — ответил я. — Бегом исполнять приказание.

— Тот второй, командир — он вооружен и опасен. Один из наших валяется без сознания дальше по коридору.

— Что, это мелкое греческое ничтожество? — спросил я. — Провалиться мне, а с виду ему и из паутины не выбраться.

Тут, к счастью, они оставили нас в покое и убежали. Я подождал, пока они не скроются из виду, потом кивнул Луцию Домицию и мы прогулочным шагом пересекли двор, как будто разминались после плотного перекуса. Что лишний раз доказывает: если ты выглядишь так, будто делаешь что-то, чего тебе делать не полагается, на тебя начинает кидаться каждая собака. Вид надо иметь деловой, занятой и скучающий, и тогда ты становишься невидимым.

Я бы охотно притворился, будто поиск каптерки был частью моего первоначального плана, и что я установил ее местонахождение, исходя из общих принципов и сразу направился прямо туда, как пес по следу ласки. В конце концов, вас там не было, и вы бы сроду не догадались, что я вру. Но опять-таки, я не похож на тех, кто пишет историю, и рассказываю все, как было, а не как должно было быть. Правда же заключается в том, что заслышав приближение толпы солдат, я дернул первую попавшуюся дверь и вытянул счастливый билет.

Странное это место — каптерка. Не думаю, что есть еще в мире места, где можно увидеть столько совершенно одинаковых вещей. Тут были стопки идентичных одеял, ряды идентичных лопат, груды идентичных сапог, и целая стена, занятая полками с идентичными шлемами, мечами, нагрудниками, поясами (все свернуты, как целое войско гигантских улиток), колья для палаток, крючья для котлов, чехлы для щитов, налучи — буквально все вещи, какие я ожидал увидеть и еще множество штук, которых нипочем бы не узнал (— Что это за хрень? — спросил я, указывая на стойку с отполированными железным штуковинами. — Запасные храповики для катапульт, — ответил Луций Домиций. Откуда он это знал, я понятия не имею) — и каждая из них ничем не отличается от соседней, начиная с кольев для частокола и заканчивая ложками, все аккуратно рассортировано и все на своем месте, чтобы писец квартирмейстера мог не глядя взять то, что ему нужно. Забудьте акведуки, триумфальные арки и золоченые колесница, влекомые четверками белоснежных лошадей. Стоит мне задуматься о сути империи, как у меня перед глазами встает эта картина: каждая вещь, какая только может придти в голову, и притом в сотнях и сотнях экземпляров.

— Хватит стоять, разинув рот, — сказал Луций Домиций. — Хватаем, что надо, и убираемся отсюда.

Я было подумал, что мы тут одни, но увы: из задней комнаты появился огромный мужик и злобно уставился на нас.

— Ну? — произнес он.

Это было нехорошо, но я оказался на высоте.

— Этому парню нужен полный комплект обмундирования. Все, что положено.

Здоровяк посмотрел на меня так, будто я рехнулся.

— И что? — сказал он.

Я этого не ожидал.

— Так, — сказал я. — Это же склад, верно?

— Да, это склад. А где ваше требование?

Решающий момент. Перед нами стоял крупный парень, но вдвоем с Луцием Домиций мы, возможно, и справились бы с ним. Но он не ожидал проблем, а это уже полдела. Поэтому да, мы могли отрубить его, похватать, что надо, и сделать ноги, но почему-то я решил не испытывать удачу так нагло. Значит, надо было уболтать этого козла.

— Нет времени на эту ерунду, — сказал я резко. — Можешь разобраться с центурионом позже.

— Херня, — сказал он. — Ты знаешь правила. Нет требования — нет выдачи, — он посмотрел на меня. — Что-то я тебя вроде как раньше не видел, — добавил он. — Из какого подразделения?

Я почувствовал, что Луций Домиций напрягся, но момент, когда удар в голову мог оказаться жизнеспособным деловым предложением, уже прошел. Он смотрел на нас эдак искоса, и преимущество неожиданности мы потеряли. Я недостаточно владел армейской болтологией, чтобы обдурить мужика, а от всех мирских благ нас освободили при задержании, поэтому и подкупить его мы не могли. Соблазнительно было просто повернуться и рвануть наружу, но, к счастью, мне хватило здравого смысла не поддаться. Кроме перечисленных вариантов в голову ничего не приходило.

Как выяснилось, ничего страшного, потому что Луций Домиций внезапно рявкнул самым римским голосом:

— Имя и должность!

— Марк какой-то там (убей меня бог, если я помню), должность: сержант-каптерщик. Я заметил, что он встал по стойке «смирно», сам того не заметив. Тем не менее Луций Домиций кривил рожу. Он подошел к парню на шаг ближе.

— Ты знаешь, кто я? — тихо сказал он.

Парень уставился на него. Бедолага, он прямо окостенел от страха.

— Нет, господин, — сказал он.

— Так оно даже лучше, — сказал Луций Домиций. — Кто твой командир?

Тот пробормотал какое-то имя.

— Хорошо, — сказал Луций Домиций. — Я прослежу, чтобы ты получил нужные бумажки. А теперь слушай меня, солдат, — продолжал он. — У меня нет времени объяснять, а тебе лучше не слышать, что я могу сказать, поэтому пропустим. Один комплект обмундирования, да найди мне по размеру. Мне и так хватает забот, чтобы еще трусить по Сицилии в сапогах на два размера меньше. Понял?

Казалось, глаза сержанта в любой момент могут выскочить из глазниц, а руки у него тряслись, но он покачал головой.

— Прошу прощения, господин, — промямлил он. — Но мне нужна бумага. Иначе...

Луций Домиций засветил ему в нос, и он рухнул на спину, как подрубленный. Затем мы нашли, все что нам было нужно: доспехи, шлем и все прочее для него, по паре сапог для каждого, ну и все такое.

— Прекрасно, — вздохнул Луций Домиций, натягивая сапоги. — Теперь в нашей коллекции ограбление с применением насилия. И на сей раз мы и вправду виновны, хотя не думаю, что это имеет какое-то значение.

У меня не было настроения все это слушать.

— Ты свихнулся, — сказал я. — Полностью слетел с катушек. Я прямо не верю, что ты это сделал.

Вид у него стал удивленный.

— Что, отоварил сержанта? Вообще-то мне казалось, что особого выбора у нас нет.

— Я не про то, — ответил я злобно, — Я про то, что ты сказал перед этим. Благие небеса, «ты знаешь, кто я?» Не ты ли все время боишься, что тебя узнают?

Он пожал плечами.

— Может быть. Но я не думаю, что у него хватит ума. Его больше озадачивало, что это на тебя нашло. На самом деле, это мне хочется спросить, что ты собирался делать?

Мы покинули склад и пересекли двор. Конечно, можно было только догадываться, в какой стороне главные ворота. Очень скоро набегут солдаты или магистрату надоест ждать и он пошлет кого-нибудь поторопить обвиняемых или каптерщик очнется и примется вопить на весь лагерь. По мне так мы уже потратили все свои запасы удачи и плюс к тому то, что не успели израсходовать наши предки — и конца можно было ожидать в любое мгновение. С другой стороны, он еще не наступил.

Чтоб мне сдохнуть, если это не ворота располагались прямо напротив. Разумеется, они были закрыты и стражники стояли возле них с характерным для дежурных разнесчастным видом, но что нам было терять?

Мы свернули в сторону и прошли вдоль трех сторон двора, чтобы они нас не заметили. Затем мы перешли на бег и рванули прямо к воротам, крича:

— Откройте, быстро! .

— Погоди, приятель, что горит? — сказал один из стражников.

— Откройте эти сраные ворота! — заорал Луций Домиций. — Двое заключенных сбежали! Забрались в башню и слезли по веревке. Если они удерут, мы все окажемся по уши в дерьме!

Может, Луций Домиций и был совершенно бесполезной обузой практически в любом деле, но если надо было рассказать сказку, он всегда оказывался на высоте. Стражники переглянулись и один стал отодвигать засовы.

— Пошевеливайтесь давайте! Они с каждой секундой все дальше! — разорялся Луций Домиций, и они его послушались. Они ему поверили. Проклятье, да я сам ему поверил. Вообще-то он говорил чистую правду, потому что несколькими мгновениями позже заключенные драпанули прочь, и если во всей провинции Сицилия нашелся хоть кто-то, кого этот факт удивил бы больше, чем их самих, то я с удовольствием поставлю ему выпивку.

— Что больше всего угнетает, — сказал Луций Домиций, когда мы дотрусили до угла и стремглав бросились по переулку, — это была самая простая часть.

Он опять пришел в привычное свое несчастное состояние, но смысл в его словах был.

— Шаг за шагом, — сказал я. — Сначала уберемся из этого ужасного городка, а потом будем думать, как убраться с этого ужасного острова.

В жизни под железной пятой жестокого и безжалостного тирана есть одно неоспоримое преимущество: люди не обращают внимания на солдат на улицах.

Более того, они стараются вообще лишний раз не смотреть в их сторону; стоит им только заметить солдат, и они стараются проскочить мимо со всей возможной скоростью, глядя при этом в сторону. Естественно, это нас совершенно устраивало; мы обнаружили, что чем громче мы пыхтели и топали и чем подозрительнее выглядели, тем более невидимыми становились. К тому времени, как мы добрались до окраин, народ кидался от нас с таким проворством, будто мы две телеги, несущиеся под уклон, и практически вся дорога оказалась в нашем полном распоряжении.

— У них у всех, должно быть, совесть нечиста, — пробормотал Луций Домиций, — иначе чего они так нас бояться?

Я не ответил. Это была одна из тех вещей, которые человек или понимает сам, или объяснить ему невозможно.

Оказавшись в сельской местности, мы быстро переключились в обычный рабочий режим. В конце концов, нам надо было что-то есть, а добывать еду мы умели только одним способом: жульничеством. Переодевание в солдат — это старая и вполне надежная схема, хотя результаты ее обычно весьма скудные. Она обеспечивала бесплатную еду, выпивку и ночлег — и, собственно, все. Прожить можно, но карьерой я бы это не назвал. Одно было хорошо: мы могли без проблем узнать, что вообще происходит. Нам достаточно было войти в любой кабак или сельский дом и начать расспрашивать о двух беглецах, и в нашем распоряжении тут же оказывались самые свежие новости или самые свежие слухи о том, как идет охота на нас.

Очень скоро все кругом знали, что мы сбежали из каталажки. Было очень неприятно узнать, что мы убили как минимум двух солдат, а в некоторых случаях доходило и до пяти. Приятная же новость заключалась в том, что, похоже, никто не знал, что мы можем прикидываться солдатами. С другой стороны, люди наконец сложили два и два и догадались, что два хулигана, которые попались на краже в бане — те же самые, которые ограбили сына наместника, и они же сбежали по дороге в каменоломни. К восторгу Луция Домиция имя Нерона не звучало, и он сделался несколько более жизнерадостен, когда между нами и тем городком образовалась солидная дистанция.

Плохо было то, что мы понятия не имели, в какую сторону движемся. Я полагал, что мы идем на запад, к Камарине. Луций Домиций был убежден, что мы идем на юг, а значит, в любой момент можем оказаться в соленой воде (чего не произошло). Достаточно было посмотреть на солнце, чтобы понять, что прав именно я, но Луций Домиций был не из тех, кто позволяет каким-то жалким фактам разрушить построенную им прекрасную концепцию.

После четырех дней пути, в течение которых мы объедали кабатчиков и фермеров и ночевали в амбарах, я начал удивляться, куда могла подеваться Камарина. Ее отсутствие раздражало, как ожидание девушки, опаздывающей на свидание. Мы шли и шли, а проклятого города все не было. Через некоторое время до меня дошло. Мы обошли его с севера.

— Ладно, — сказал я. — Ты у нас в школу ходил. Что в той стороне?

Луций Домиций вытаращился на меня.

— А мне откуда знать? — сказал он.

— Нечего мне тут темнить, — сказал я. — Могу спорить, что где-то во дворце была здоровенная бронзовая карта с отмеченными городами, и ты видел ее тысячу раз. Ты должен знать все основные города Сицилии.

Он пожал плечами.

— Только не я, — сказал он. — И о карте я слышу первый раз. Где именно во дворце она располагалась, ты говоришь?

— Мне-то откуда знать? Я же был только гостем, а не хозяином дворца. Ты уверен, что там не было карты?

— Вообще-то, наверное, где-то и была, — сказал он. — Дворец же большой. В нем полно комнат, в которые я ни разу не заходил. Но ни о чем подобном никогда не слышал.

— Ох, — по какой-то причине это меня потрясло. Я имею в виду, это же просто напрашивается. Сами подумайте: вот прибегает гонец и докладывает, что в Цианополе назревает проблема. Никто никогда не слышал о Цианополе, это какой-то пограничный форт, поэтому все присутствующие — советники, военачальники, генеральный штаб и прочие — бегут к карте, смотрят на нее и находят Цианополь. В противном случае что получается? На руках полноценный кризис, необходимо предпринять самые решительные действия, но только никто не знает где — на Сицилии или в Верхней Мезии. Какой-то хреновый способ управлять империей, так же?

— Я думаю, — сказал он, — что если мы проскочили Камарину, то идем прямо к Геле. Правда, в этом случае мы должны идти вдоль русла реки Анап, и если мы вдоль нее идем, то я этого не замечаю.

Я огляделся вокруг. Никакой реки.

— Если мы севернее Анапа, — продолжал он, — то в любой момент можем врезаться в высоченные горы. Но если мы забрели так далеко, то должны быть прямо у их подножия, если только не угодили в долину одной из тех рек, которые питают центральный район. Но я так не думаю, потому что все равно по обе стороны должны торчать горы, а их нет.

— Ладно, — сказал я. — То есть ты хочешь сказать, что вообще не представляешь, где мы.

— Я никогда и не говорил, что представляю. Слушай, столько лет прошло с тех пор, как я учился в школе и звезд с неба, кстати, не хватал. Я все больше глядел в окно и сочинял мелодии. Конечно, — продолжал он, — вполне возможно, что большая дорога, по которой мы шли какое-то время назад — это военная дорога через горы, хотя мне казалось, что та должна быть пошире — но если так, то мы должны были провести прошлую ночь в Гибле; с другой стороны, мы могли свернуть с той дороги, не дойдя до Гиблы где-то с милю или меньше. В этом случае мы сейчас на равнине, которая лежит между горами и морем, на полпути между Камариной и Гелой. Но это вряд ли, потому что для этого все вокруг как-то не на месте.

— Спасибо, — сказал я. — Теперь я жалею, что вообще спросил. — Но, как ни странно, он оказался прав, поскольку на следующий день мы опять оказались на военной дороге, которая, конечно вела к морю. Раньше мы свернули с нее, потому что по возможности избегали основных магистралей, где народа больше. В общем, короче, мы вышли на берег — перед нами расстилалось море, а за ним, если не ошибаюсь, лежало африканское побережье и город Триполи.

— В подобные моменты, — сказал я, — больше всего мне хочется быть чайкой. К вечеру мы могли бы уже быть в Сирте.

— Не думаю, что это такая уж хорошая идея. В Триполи едят чаек.

— Ты знаешь, о чем я, — сказал я. — Ладно, что теперь. У нас же есть выбор. Направо или налево. Как ты полагаешь?

Он пожал плечами.

— Я бы бросил монету, если бы у нас была хоть одна.

— Нет, — сказал я. — Мне нужно разумное, взвешенное решение. Выбрать от балды я могу и сам. Так что ты думаешь — Камарина или Гела?

— По-моему, что в лоб, что по лбу, — ответил Луций Домиций. — Поскольку ни один из нас ни хрена не знает что про одну, что про другую. Ну, — добавил он, — это не совсем так. Насколько я помню, в Геле на летнее солнцестояние устраивают соревнование по поеданию крабов. Крабов наваливают грудами, участники вооружаются щипцами и маленькими бронзовыми молоточками, а первый из них...

— Какое это имеет отношение к нам?

— Понятия не имею. Я рассказываю это только потому, что это все, что мне известно о Геле. Впрочем, — добавил он. — Я мог перепутать ее с другой Гелой, с той, которая в южной Македонии.

Я передумал насчет карты. Если бы у него была возможность изучить карту, а не вылавливать фрагменты сведений из памяти, он бы махом загнал меня в могилу своими лекциями.

— Значит, в Гелу, — сказал я.

— Ладно. Почему бы и нет?

— Хорошо.

И мы направились к Геле. Что лишний раз доказывает, что важные решения могут быть совершенно бессмысленными, поскольку уже примерно через час мы заметили корабль.

Он двигался недалеко от берега, плавно покачиваясь — один из тех больших зерновозов, которые курсируют между Сицилией и Италией, пункт назначения — Рим. Я видел много таких на якоре в Остии. С некоторого расстояния они выглядели как плавучий город — десятки их связаны рядами вдоль специально построенного пирса, и как только один разгружался, его место занимал следующий. Это чертовски непростое дело — накормить город размером с Рим, и кто бы этим не занимался, надо отдать ему должное — справлялся он отлично. Вообще-то это одна из немногих вещей, которыми действительно кто-то занимается, поскольку сокращение запасов зерна может превратить Рим из центра цивилизованного мира в очаг самого дикого мятежа не более чем за три дня.

В общем, мы увидели корабль. Луций Домиций, который по очевидным причинам кое-что понимал в этом деле, предположил, что он загрузился в Камарине и плывет назад вдоль восточного побережья. (Большие зерновозы предпочитают не выходить без особой нужды в открытое море, но и проливы Регия тоже не очень любят. Они лучше проведут лишний день или два в пути, невзирая на то, что время — деньги, чем налетят на скалу. Большинство этих посудин весьма почтенного возраста, и достаточно чихнуть, стоя в нужном месте, чтобы они протекли в семи местах). Он указал, как низко судно сидит в воде, что подтверждало его предположение. С высоты моих знаний о кораблях и международной торговле оно выглядело вполне разумным (все, что я об этом знаю, можно записать на ногте).

— Ну, — сказал я. — Так что ты думаешь?

— Что я думаю о чем?

— О корабле, осел. Мы можем запрыгнуть на него и свалить нахрен с Сицилии. Что скажешь?

Он нахмурился.

— Ну, было бы неплохо, если бы могли на него запрыгнуть. Но я не представляю, как.

— Проклятье, — сказал я. — И вроде это ты у нас образованный тип.

— Ладно, — сказал он. — Давай расскажи мне, как мы сядем на этот зерновоз.

— Да просто, — сказал я.

И да, я совершенно в этом уверен — по крайней мере, это в сто раз проще, чем выжить и сохранить свободу на Сицилии, когда весь остров за нами охотится. Правда, когда я говорил это, никакого плана у меня не было, но не в моем стиле забивать голову мелкими деталями.

— Просто?

— Можем поспорить, — сказал я. — Нам всего-то нужна лодка.

Он посмотрел на меня.

— И зачем нам лодка? — спросил он.

Я щелкнул языком. Иногда он бывал удивительно тупым.

— Если тебе нравятся далекие заплывы, пожалуйста. Что до меня, я предпочту грести, поэтому надо поскорее найти лодку.

К счастью для нас, это не самая сложная задача на побережье таком нищем, что кроме рыбы тут ничего и не едят. Скоро мы обнаружили коротышку с сиреневым лицом, который возился с сетью.

Я подошел к нему.

— Извини, приятель, — сказал я. — Мы реквизируем твою лодку.

Он оглядел нас и, кажется, доспехи и форма не особенно его впечатлили.

— Нет, блин, не реквизируете, — сказал он.

— Извини, — повторил я. — Но это военная необходимость и нам нужна лодка. Ты получишь ее назад, когда мы сделаем свое дело, не переживай на этот счет.

— Я не переживаю, — ответил он, поворачиваясь к нам спиной. — Вы не получите моей лодки. А теперь идите в жопу.

Все пошло как-то не так, как я рассчитывал. Там, откуда я родом, если прибегает солдат и заявляет, что он забирает твою телегу или мула, возражать — значит нарываться в лучшем случае на удар по морде, поэтому никто особенно не возражает. Определенно, римский гарнизон Сицилии был далеко не столь тверд в наведении порядка.

— Эй, ты, — Луций Домиций протянул свою лапу и хлопнул коротышку по плечу. — Мы с тобой разговариваем. А ну-ка брысь из лодки, не то я тебе с этим помогу.

Тот вздрогнул и повернулся.

— А зачем вам моя лодка, между прочим?

Благодаря заминке я успел придумать на это ответ.

— Видишь вон тот большой зерновоз? У нас есть основания полагать, что на борту находятся два разыскиваемых преступника. Нам приказано обыскать корабль и арестовать подонков. Все ясно?

Старикан сморщился.

— Все равно не понимаю, зачем вам моя лодка. Разве у вас, задурков, нет для таких дел военного флота?

— Есть, — сказал я. — Но не здесь. По последним известиям он занят спасением цивилизации от парфянской угрозы. Хотя это неважно, потому что нам и не нужна эскадра-другая боевых кораблей. Нам нужна только лодка. Лады?

Мужик, наверное, еще бы поспорил, но Луций Домиций до половины выдвинул меч из ножен, а вид пары дюймов испанской стали, предъявленных в нужный момент, действует лучше нескольких тысяч слов.

— Все нормально, — крикнул я коротышке, когда Луций Домиций оттолкнулся от берега и взялся за весла, — мы вернем ее тебе еще до заката.

Кажется, он что-то сказал в ответ, но я его не расслышал. Впрочем, могу догадаться, что это было.

— Так, — сказал Луций Домиций, когда мы отплыли на пару десятков шагов от берега, — есть у тебя хоть какое-то представление, как управлять этой штукой?

— Что, лодкой? — сказал я. — Да проще некуда. Ты должен просто погружать лопасти в воду, а сам в это время тянуть за рукояти. Вообще ничего сложного.

— А, — сказал он, отправив мне в лицо примерно ведро воды. — Тогда все нормально. Ты будешь грести, раз ты такой опытный, а я сяду сзади и стану править.

— Я? Да я вообще ничего не знаю о гребле.

Он нахмурился, мерзавец.

— Не говори чепухи, — сказал он. — Ты же афинянин, гордый потомок победителей при Саламине, гребля у тебя в крови. Ты прекрасно знаешь, что...

— Нет, не знаю, — ответил я быстро. — На флоте греблю оставляли для бедняков. А мы — сливки общества, всадническое сословие. Мы мчались в битву на чистокровных скакунах, когда твои предки еще выращивали репу в Лации.

— Правда? — ухмыльнулся он. — Как пали сильные! А теперь бери весла, или я выкину тебя за борт. Плавать-то ты умеешь?

— Конечно, умею, — соврал я. — Ладно, ладно, бери румпель, посмотрим, что я смогу сделать.

Как я и говорил, ничего нет проще гребли. Это все равно как размешивать свежезабродившее вино в бочке, только ложка шесть шагов длиной. Не знаю, почему Луций Домиций устроил из этого такую проблему.

— Ладно, — сказал я, когда лодка заскользил по воде, как здоровенный жук. — Снимай доспехи и кидай их в воду.

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

— Чего?

— Того. Избавься от них. Давай быстрее, пока мы не доплыли.

— После всех этих трудностей, с которыми мы их заполучили? Ни за что.

Я вздохнул.

— Ради всего святого, почему любое мое предложение ты встречаешь нытьем и стонами, а?

— Не знаю, — сказал он. — Может, потому что ты беспрерывно усаживаешь нас в говно. А может, я просто брюзга.

— Доспехи, — сказал я. — А также плащ и все остальное. Давай выкидывай.

Он сдался и принялся хоронить металлические изделия в море. Я занялся тем же — крайне неловко, поскольку в то же время пытался грести. Открою вам секрет, кстати: если пытаться грести одной рукой, а другой тем временем возиться с ремешком шлема, лодка начнет ходить кругами.

К счастью, зерновоз еле полз. Но даже при этом я надорвал спину, пока доставил нас к нему. К этому времени мы утопили все армейское хозяйство за исключением ремней и мечей.

— Эй! — крикнул я как только мог громко. — На корабле!

Я почти поверил, что меня или не слышали, или притворились, что не слышали, когда над бортом показалась чья-то голова.

— Чего надо? — закричали в ответ.

— Куда направляетесь?

Мужик на корабле пожал плечами.

— В Остию, — ответил он. — А вам-то что?

— Подбросите?

— Нет.

Это застало меня врасплох.

— Ох, — сказал я. — Ты уверен? Мы заплатим.

— Это другое дело! — закричал мужик. — Тридцать драхм с каждого. И сорок за еду, — добавил он.

Я улыбнулся, хотя не думаю, что он мог разглядеть мое лицо с такого расстояния.

— Вообще-то, — сказал я. — Я думаю, мы сможем договориться.

— Договориться?

— У нас есть ценные вещи, — заявил я. — Стоят гораздо больше сорока драхм.

— А они у нас есть? — пробормотал Луций Домиций. — Это для меня новость. .

— Заткнись, — сказал я ему. — Ну что? — спросил я корабельщика. — Что скажешь?

— Это зависит от того, что у вас есть.

Хороший вопрос.

— Ну, — сказал я, — для начала у нас есть два прекрасных меча, оба с ножнами и поясами, самыми наилучшими, — мужик ничего не сказал, так что я продолжал. — Лучшая испанская сталь, любовно выделанная выдающимися мастерами, гарантия...

— Нет, — сказал мужик.

— Что?

— Нет. Мечи меня не интересуют.

— Ох, — я огляделся вокруг. — Что ж, а как насчет прекрасной, крепкой гребной лодочки? Всего один владелец, прекрасное обращение, добавим пару весел совершенно бесплатно.

— Нет, спасибо.

Ситуация становилась отчаянной.

— Ладно, — сказал я. — И это мое последнее предложение. Как насчет высококачественного, сертифицированного раба? Прекрасное состояние, в расцвете лет, все умеет.

— Чего? И где он?

— Вот, — ответил я, указывая на Луция Домиция. — Вот, посмотри на эти плечи, они как специально созданы для перетаскивания здоровенных амфор с зерном. Интересно или нет?

— Ты, ублюдок... — начал Луций Домиций, но я пнул его в щиколотку и он заткнулся.

— Ну, не знаю, — сказал корабельщик. — Рубашка и обувь в комплекте?

— Ага, пойдет, — сказал я. — Почему нет? Но тогда добавь к еде и вино.

Он все сомневался.

— Зубы? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду — зубы? — спросил я.

— Как у него с зубами? — сказал корабельщик. — Все на месте или что?

— Конечно, — сказал я. — Дохрена зубов у него. Слушай, ты согласен или мне подождать следующего корабля?

Мужик замешкался на секунду и кивнул.

— Договорились, — сказал он. — Но спать ты будешь на палубе, с командой, так?

— Мне подходит, — сказал я. — Люблю свежий воздух.

Мужик исчез, а через борт перекинули веревку.

— Похоже, получилось, — сказал я радостно. — Следующая остановка — Италия.

Луций Домиций, однако, был далеко не в восторге. На самом деле он корчил мне довольно страшные рожи.

— Ты, дерьмо, — прошипел он. — Ты полный засранец. Ты только что продал меня этому человеку.

Я пожал плечами.

— Ну и что? — сказал я. — Слушай, не беспокойся о...

— Не беспокойся? Ты что, последнего ума лишился?

— Успокойся уже, — сказал я. — Это же очень просто. Это значит всего лишь, что мы покинем корабль немного раньше, вот и все.

— Ничего подобного, — заныл он. — Ты вообще знаешь, что делают с беглыми рабами.

— Конечно, — сказал я. — Более-менее то же самое, что сделают с нами солдаты, если мы не уберемся нахрен с Сицилии. А теперь заткнись и постарайся вести себя по-рабски. Ты много раз это делал, так что проблем быть не должно.

— Да, — прохныкал он. — Но в те разы я только притворялся.

— Ну, а на сей раз это правда, поэтому тебе будет даже проще. Давай, — сказал я, потянувшись к веревке. — Все будет хорошо. Я когда-нибудь подводил тебя?

Может, он чего и сказал на это, но я уже полез по веревке и не расслышал.