Бланш было не по себе. Она расхаживала по комнате в тягостном раздумье, ощущая, что ноша, взятая ею на себя после кончины любимого свекра, не по силам слабой женщине.

В душе она хранила опасную тайну, которую не могла поведать никому из своего окружения. Она одна несла это бремя.

Ее супруг Людовик не был воином, он даже не был настоящим королем, хотя с достоинством носил корону, как украшение, на голове.

Ей достались по Божьей милости, вероятно, все качества, необходимые правителю государства, а Людовик был ими обделен.

Он был добрым и хорошим отцом своим детям, сыновья и дочери обожали его, и он отвечал им тем же. Если бы он был простым дворянином, его замок и поместья превратились бы в земной рай, где он стал бы Богом-отцом, но этого было мало, чтобы успешно вершить судьбу монархии.

Таким же был и его дедушка. Драма в королевской семье неуклонно повторялась. Ради славы Франции многие благородные люди приносили себя в жертву, а восседающие на престоле монархи только и мечтали об идиллии, о простой пище и мирном шелесте листвы у них над головой.

Но у прежних злополучных ленивых королей не было тщеславных жен. А у Людовика была Бланш.

– О Господи! – взмолилась Бланш. – Помоги нам обоим!

Она была примерной матерью и пеклась о детях, особенно о втором своем сыне – маленьком Луи. В нем она видела будущего великого короля. Твердый характер передается через поколение.

Такое убеждение она внушила себе и мечтала дожить до того времени, когда следующий за отцом Людовик оправдает ее надежды.

Она тщательно готовила мальчика к будущему царствованию. По внешности, по манерам он уже был королем, хотя пока еще совсем маленьким. Словно умелой рукой художника было очерчено его личико, изящное и одновременно волевое. На здоровье он не жаловался, а румянец на щечках и пышную светлую шевелюру он унаследовал от прабабки Изабель, первой красавицы в королевском роду.

Если и был на свете мальчик, кому предписано свыше стать королем, то это, конечно, крошка Людовик.

На отца он тоже походил – грацией и тонкостью кости, но, в отличие от родителя, проявлял силу в играх на свежем воздухе, любил охоту, борзых собак, прирученных остроклювых соколов и резвых лошадок. И тщателен был в выборе одежды, несмотря на свой возраст.

А его мать постоянно пребывала в страхе. Потеряв по воле Божьей или из-за козней дьявола своего обожаемого первенца Филиппа, Бланш все время была настороже. Она не лелеяла Луи, не отгораживала его от мира, как это делал Филипп Август по отношению к дофину Людовику. Если бы она и вздумала так поступить, вряд ли девятилетний принц покорно согласился бы с навязываемой ему материнской опекой.

Потеря Филиппа не изгладилась из ее памяти, и все же она благодарила Господа за то, что потомство ее многочисленно, и за чудесного второго по старшинству сына, которого так приятно и легко было вести по праведному пути к будущему трону.

Ее супруг, вопреки опасениям Бланш, одержал ряд блестящих военных побед. Имея под боком такого союзника, как Хьюго де Лузиньян, Людовик вернул славу французскому оружию. Города сдавались без боя доблестным рыцарям, а их магистраты клялись в вечной преданности королю Франции.

Лишь только город Бордо, взятый год назад графом Солсбери, теперь упрямо настаивал на подданстве английской короне. Туда прибывали постоянные подкрепления из Англии, а заменивший сгинувшего в море графа Солсбери милорд Корнуолл уверенно заявлял, что королю Франции при его жизни не вступить внутрь крепостного пояса Бордо.

Бланш тревожилась о здоровье Людовика – ведь в осадном лагере могла быть дурная пища.

Ее нервы были на пределе, а тут вдруг явилась во дворец графиня Иоанна, графиня Фландрская. Ей, как она заявила по прибытии, нужна срочная помощь королевы французской.

Бланш этот визит был неприятен. Еще ее свекр поссорился с супругом Иоанны графом Фердинандом и держал его в заточении в луврском замке уже больше десяти лет.

Ссора эта имела глубокие корни. Еще в 1213 году, когда Джон был отлучен от церкви, Филипп Август возымел намерение усадить на английский престол свою невестку Бланш и, чтобы прощупать почву, созвал вассалов в Суассон. Фердинанд Фландрский туда не явился, проявив тем самым неуважение к королю. Предприятие Филиппа Августа, еще не начавшись, потерпело неудачу.

Собранные им войска не получили благословения церковников на поход, так как Франция и ее король находились также под отлучением, причем Филипп Август был наказан за свое неподчинение Папе Римскому вместе со всей страной, а Джон лишь лично. Народу Англии не надобно было отвечать за прегрешения монарха.

Весьма несправедливое решение Рима привело Филиппа Августа в ярость. Злость свою он обратил уже не против Англии, а обрушился с дерзкими посланиями на папский престол.

В этой очередной вспышке вражды козлом отпущения стал граф Фландрский. Он, по слухам, не приехал в Суассон, потому что спешил в это время в Рим, чтобы просить Папу уберечь Англию от вторжения, а Джона оставить правителем острова. На обратном пути его арестовали и посадили в луврскую темницу, весьма уютную и без крыс.

Неразумность такого поступка мудрого свекра озадачила Бланш. Надо было или казнить подлого графа, или простить его. Зачем же держать его в тюрьме столько лет?

Сперва теща Фердинанда, королева Португалии, досаждала Филиппу Августу просьбами отпустить зятя, но она скончалась, умер и Филипп, а несчастный граф Фландрский все пользовался «гостеприимством» Лувра.

И вот теперь его жена попросила аудиенции у французской королевы. Бланш думала, что графиня будет просить ее выпустить бедного графа из тюремного застенка. Она не чувствовала за собой никакой вины, ведь ни ее супруг Людовик, ни она сама не распоряжались тогда во Франции. Филипп Август наказал своего вассала за предательство и, вероятно, был прав.

Государственная измена могла стоить Фердинанду головы, заточение же было актом милосердия.

Бланш была готова отпустить графа на свободу, но очень удивилась, что не о его участи заговорила с ней взволнованная просительница.

Иоанна обладала громким голосом и настойчивостью, которую Бланш оценила с первой минуты их встречи. Она прониклась уважением к этой энергичной женщине, тем более что, как ей доложили, именно Иоанна принесла в приданое Фердинанду богатейшее графство – Фландрию.

Она почувствовала, что нашла родственную душу, и заговорила с посетительницей весьма любезно.

После обмена ритуальными приветствиями Бланш сказала:

– Как только король вернется в Париж, я попрошу его немедленно решить судьбу вашего супруга.

– Я не об этом беспокоюсь, Ваше Величество. Меня волнует участь Фландрии. Там появился самозванец, пытающийся отнять у меня это владение, и я нуждаюсь в совете и помощи.

– Расскажите мне все подробно. Я постараюсь помочь вам, чем смогу.

– Благодарю вас, Ваше Величество! – Графиня тотчас начала свою печальную повесть: – Как должно быть вам известно, миледи, мой отец Болдуин Фландрский возглавил первый крестовый поход двадцать лет тому назад.

– Я еще не была тогда королевой, – напомнила Бланш.

– Но короли и королевы знают историю, – мило улыбнулась графиня.

– Да, я изучала историю и знаю о славных деяниях вашего родителя, – благосклонно подтвердила Бланш.

– Долгие годы он воевал с неверными, руководил и четвертым крестовым походом, был провозглашен императором константинопольским, а потом бесследно исчез.

– Как такое могло случиться?

– Его захватили в плен сарацины, вероятно, не без содействия коварных византийцев, и бросили в глубокую яму, вырытую в песке.

– О Боже! Я много слышала страшных рассказов об этих подземных узилищах. Там христиане мучились по многу лет, если отказывались стать язычниками.

– Мой отец, я уверена, не изменил вере Христовой и не принял магометанства. Но теперь во Фландрии появился самозванец, объявивший себя чудом спасшимся из сарацинского плена графом Болдуином. И он выглядел точь-в-точь, как мой отец, но только постаревший.

– О Боже! – снова воскликнула Бланш, проникшись сочувствием к графине, и тут поинтересовалась: – А у него имеются какие-либо документы, свитки, пергаменты, подтверждающие его личность?

Графиня в отчаянии всплеснула руками:

– Зачем ему документы, когда бойкий язык ему помощник! Он столько разболтал историй, причем достоверных, о подвигах крестоносцев!

– Но вы же его дочь! Вы не узнаете в нем своего отца?

– Он не мой отец! – твердо заявила графиня.

– Так разоблачите обманщика!

– Это не так просто. Моим вассалам легче принять безродного самозванца как правителя графства, чем подчиняться женщине, лишенной супруга. Вы женщина, вы меня поймете. Грубых, корыстных мужчин хитрый негодяй подкупил обещанием дать денег из фландрской казны, которую он собирается захватить. А мужчинам вечно не хватает денег на выпивку и оплату услуг продажных шлюх. Вот они и признали его истинным Болдуином.

– Не могу поверить, что подобное творится в нашем королевстве!

– Придется вам в это поверить, миледи. Фландрия – богатейшее ваше владение. По поступающим оттуда налогам эта земля для вас, простите за простонародное выражение, как дойная корова. А зараза мятежей и сомнений дойдет словно чумное поветрие и до вашего королевского двора.

– Благодарю за предупреждение. Вы мрачная пророчица. Но я не знала ни вашего отца, ни этого претендента. Как я могу рассудить вас?

– По справедливости. Он ловкий проходимец и многих обвел вокруг пальца. Но король и королева обладают особым, божественным чутьем.

Бланш предпочла ничего не отвечать на это высказывание. Она ласково распрощалась с понравившейся ей графиней. При расставании женщины печально взглянули друг на друга. Нелегко им было жить в суровом мире, в котором почему-то все права имели только мужчины.

Вмешиваться во фландрские распри надо было с величайшей осторожностью. Вечером Бланш написала подробное послание и самому доверенному и быстрому гонцу поручила доставить его в военный лагерь Людовика.

Бланш знала, что Людовик не отнесется равнодушно к возникшей во Фландрии странной неурядице. Луврский узник Фердинанд приходился ему дядюшкой. Он был братом Изабель, его матери, первой жены Филиппа Августа, и, если судить по портретам, унаследовал от нее утонченную внешность. Он всегда отзывался о своей покойной родительнице с величайшим почтением, хотя и не пришлось ему в разумном возрасте видеть ее. Она была, по рассказам придворных и словоохотливых нянюшек, воплощением красоты, добра и нежности.

Своего дядюшку Фердинанда он, конечно, немедленно освободил, раз ему о нем напомнили, и избавил тем самым королевскую казну от бремени содержать знатного узника, но решить вопрос, истинный ли Болдуин объявился во Фландрии или самозванец, – такое испытание было ему внове.

Бланш постаралась облегчить ему задачу. Она вновь встретилась с Иоанной. Обе женщины склонили головы над рабочим столом, углубились в изучение старинных документов и пришли к выводу, что надо послать за Сибиллой Буажье, родной сестрой истинного графа Фландрского. И таким образом подвергнуть наглого самозванца суровой проверке. Сестра, хоть и не видевшая брата двадцать лет, должна почувствовать родственную симпатию или, наоборот, отчуждение.

Уже успевшим подружиться женщинам идея показалась превосходной.

– Желательно, чтобы испытание прошло в присутствии вашего супруга, – настаивала Иоанна.

– Не знаю, сможет ли король покинуть армию, – дипломатично отозвалась Бланш.

Однако Людовику пришлась по душе перспектива отвлечься от ратных дел по столь важному поводу.

Участие в войне не доставляло ему удовольствия, а уж когда извечные враги англичане, возглавляемые младшим братом короля Генриха и графом Солсбери, стали отнимать у французов одну крепость за другой, Людовик совсем пал духом. Он выбрал для свидания с Бланш и знатной просительницей город Перрону, подальше от театра военных действий.

Бланш скучала по супругу и была рада поездке. К тому же она обнаружила, что вновь беременна, и ей хотелось самой сообщить Людовику столь приятную новость.

Но при встрече Людовик сразу же затеял разговор о своих досадных неудачах:

– Альбигойцы оказались твердым орешком и более упорными, чем мы предполагали. А тут еще Генрих вцепился нам в глотку. Он вознамерился вернуть Англии все утерянное когда-то Джоном. Нам предстоит долгая изнурительная война с двумя противниками одновременно, – со вздохом поведал Людовик.

– Вам следовало бы оставить альбигойцев в покое, – посоветовала Бланш.

– Но ведь они еретики!

– Английский король гораздо опаснее.

– Конечно, но я взял на себя обязательство покончить с еретиками. Это крестовый поход, мадам, и мой долг как христианского короля Франции…

– Пусть они хуже вооружены, чем англичане, пусть это лишь простые дворяне и неграмотные земледельцы, но они сражаются за то, во что верят. Дайте им право на свою веру.

– Невозможно. Я поклялся Его Святейшеству уничтожить альбигойское гнездо. А взамен получил обещание Папы оградить меня от нашествия англичан.

– Значит, вам больше по вкусу воевать со своими подданными, чем с чужеземными хищниками?

– Я против всякой войны, – с грустью произнес Людовик, – но, уж если война неизбежна, пусть это будет поход во имя истинной веры.

Бланш отказалась от попыток переубедить его. Он и так выглядел угнетенным, полным сомнений и жутко исхудавшим. Даже весть о скором рождении еще одного ребенка в их семье не озарила его лицо светом, как это бывало раньше.

Бланш надеялась, что разрешение спора по поводу Фландрии отвлечет короля от немилых его сердцу военных проблем, вдохнет в него живительные силы.

Она добилась от Людовика лично подписанных им посланий с вызовом на судилище в Перрону и самозванца, и свидетельницы, Сибиллы де Буажье, сестры Болдуина Фландрского.

По прибытии знатной пожилой дамы после стремительного путешествия чуть ли не через пол-Европы три женщины удалились в покои французской королевы для секретного совещания.

– Предоставьте это мне! – решительно заявила Сибилла. – Я задам ему несколько вопросов, на которые ответ знает только мой истинный брат.

Когда прибыл в Перрону самозванец, Сибилла немного растерялась – уж очень он походил на ее брата. Но она отметила, что благородному Болдуину не свойственна была наглость и напыщенность в поведении, какой отличался самозванец. Его преувеличенное высокомерие и дурные манеры выдавали в нем человека низкого происхождения, играющего роль знатного вельможи.

Понадобилось очень мало времени, чтобы выяснить правду.

Узнав, что ему придется встретиться с сестрой истинного графа Фландрского лицом к лицу, самозванец растерялся. Он, разумеется, объявил вопросы, заданные ему благородной дамой, унизительной проверкой и сказал, что он сейчас не в настроении, но на следующий день, поутру, даст достойный ответ, если ему будут предоставлены сытный ужин и удобная постель.

А наутро подтвердилось то, что ночные призраки тают с восходом солнца. Мнимый граф словно испарился. Он уже заранее подготовил несколько сменных лошадей и сбежал из отведенных ему покоев.

Многое, конечно, было ему известно, он даже перечислил все шрамы, оставленные сарацинскими мечами на теле Болдуина, и все же понял, что не выдержит испытания, а то, что он чрезмерно нагло вел себя в присутствии королевских особ, выдавало в нем плохого актера. Вероятно, он был приближенным слугой или даже другом героя крестовых походов, но подробностей его детства он, конечно, знать не мог.

Иоанна пребывала в радости. Самозванец скрылся с глаз долой, во всяком случае, появиться во Фландрии вновь он не осмелится. Скоро его изловят, где бы он ни прятался, доставят на базарную площадь в Брюгге и накинут ему петлю на шею.

Все дело решилось быстро и к удовлетворению графини Иоанны, а также и Людовика Французского, которому надобно было это отвлечение от военных забот.

На губах Иоанны появилась саркастическая улыбка, вызванная тем, что женщина наконец-то победила в споре с мужчиной.

Людовик был очарован ею, так же как и Бланш.

Супруги пришли к полному согласию. Единственная размолвка возникла между ними, когда речь зашла о ее беременности – вернее, о том, кого она ожидает.

– Не слишком ли много мальчиков ты рожаешь? И все они претенденты на корону.

– После смерти нашего первенца у нас осталось четыре сына.

– Мне бы хотелось девочку, – высказал робкое пожелание король.

Так и случилось. В положенный срок родилась дочь. Людовик настаивал, чтобы ее назвали Изабеллой. По его мнению, это было подходящее имя для принцессы.

Бланш вначале воспротивилась, а потом, огорченная, замкнулась в себе.

Ей показалось, что супруг издевается над ней.

Людовик, улыбаясь, осторожно погладил все еще прекрасные волосы своей обожаемой Бланш.

– Я не желал вас обидеть, мадам.

– Разве вдовствующая королева Англии не осквернила это имя, занимаясь бесстыдным развратом с кем попало и даже соблазнив жениха своей дочери?

Людовику вздумалось слегка поддразнить жену:

– Вы ее ненавидите, не так ли? Но почему? Она весьма привлекательная женщина.

Как Бланш могла объяснить мужу, что именно за эту привлекательность она и ненавидит Изабеллу! Да, ненавидит! Причем ненависть – слишком слабое определение тех чувств, которые Бланш испытывала к нынешней графине Лузиньян.

Как она могла признаться, что предчувствует беду, которую неминуемо навлечет на них эта колдунья, что боится ее, что ей становится страшно при одном упоминании имени Изабелла.

Разумная женщина, такая, как Бланш Кастильская, королева Франции, не имела права поддаваться странным суевериям.

– Какая ерунда! – произнесла она вдруг легко. – Само по себе это имя совсем неплохое. Изабелла! Звучит красиво и вполне достойно. Давайте назовем дочь Изабеллой, если таково ваше желание.

– Так звали мою мать, – осторожно напомнил Людовик.

– Тем более. Значит, на этом и порешим.

Так маленькая девочка в конце концов стала Изабеллой.

Прежде чем Людовик покинул Бланш, она снова забеременела.

Тибо Шампанский вздыхал над сочиняемой им очередной поэмой. Он был готов провести всю жизнь в горестных воздыханиях, ибо знатная леди, обожаемая им, была для него недосягаема.

Его поэтическая душа преисполнилась печали, но разум подсказывал, что именно по причине своей недосягаемости прекрасная дама становилась для поэта все более желанной.

Таков уж он был – пленник неразделенной страсти, весьма приятной наружности, несмотря на излишнюю полноту. Из-за этого недостатка он с детства подвергался насмешкам.

Вероятно, это и подтолкнуло его обратиться к перу и бумаге. Он изливал в звучных стихах свою тоску и жажду любовных утех, что заменяло ему истинные победы на любовных ристалищах. Пребывание в воображаемом мире поэзии доставляло ему удовлетворение, тем более что постепенно он приобретал известность. Его называли самым сладкоголосым трубадуром того времени.

Конечно, это не могло не произвести впечатления на королеву, воспитанную при просвещенном кастильском дворе. Ее родители любили трубадуров и привечали их у себя. А Тибо Шампанский был трубадуром королевских кровей. Его прадедушка Людовик Седьмой приходился дедом нынешнему королю. Стоило лишь судьбе сложиться немного иначе, и Тибо Шампанский мог быть королем. Если бы его бабка Элеонор Аквитанская родила сына, а не дочь, не Людовик восседал бы сейчас на троне, а Тибо, а Бланш Кастильская была бы его супругой, а не Людовика.

Какое это было бы райское блаженство! Но судьба немилостиво обошлась с Тибо, и по вине судьбы Людовик обвенчался с Бланш, и она родила от него детей – принцев и принцесс, а несчастный Тибо стал лишь графом Шампанским и в придачу трубадуром.

Итак, он обречен слагать и петь песни и превозносить в них свой недостижимый идеал, ибо Бланш ясно дала ему понять, что никогда не станет его любовницей и надеяться ему не на что. Однако песни его ей нравились. Да и какая женщина откажет себе в удовольствии послушать, как ее славят.

Обожая Бланш, он одновременно проникся презрением к Людовику, сочтя его недостойным идеальной супруги. Людовик был слаб физически. Конечно, он был честен и справедлив и не так жестокосерден, как большинство его современников. Несомненно, он обладал рядом положительных качеств и был приемлем как король. Но все равно он не годился в мужья Бланш.

И вот, когда Тибо корпел за своим столом, бормоча вслух заносимые им на бумагу строки, явился посланец короля.

Людовик напоминал поэту о долге мужчины и вассала. Это означало, что Тибо должен послужить королю на поле брани в течение сорока дней и сорока ночей. Поэтому графу надлежало присоединиться немедля к королевскому войску со своими людьми, вооруженными и полностью экипированными, и участвовать в осаде города Авиньона, где засели враги истинной веры – еретики-альбигойцы.

Тибо бросило в жар. Он не имел ни малейшего желания отправляться на войну. В чем-то он симпатизировал альбигойцам. Может быть, они поступали глупо, пойдя наперекор Риму, но ему были по душе их свободный и легкомысленный образ жизни, их умение наслаждаться каждым прожитым днем.

Раймонд Тулузский принадлежал когда-то к числу его друзей и был человеком в высшей степени культурным. Раймонд интересовался музыкой, литературой, любил порассуждать на философские темы, а к войне относился с отвращением.

И вот теперь Тибо-трубадура просят… нет, не просят, а приказывают заняться этим мерзким кровопролитным делом, расставшись со своим уютным замком. И он должен подчиниться, ибо он вассал презираемого им короля.

В весьма дурном настроении Тибо отправился на войну. По дороге он распевал одно из своих последних сочинений, посвященное все той же прекрасной и недоступной даме, чей образ он никак не мог выбросить из своего сердца. И все знали, что эта дама королева Франции.

Ему нравилось петь о редкой страсти, пылающей в душах их обоих, но, по обоюдному согласию, спрятанной за семью замками. Это было, конечно, неправдой и могло быть сочтено государственной изменой.

Тибо представлял, какой холод повеет на него от взгляда голубых глаз королевы, если он осмелится заикнуться, что между ним и ею существуют какие-то особые отношения. Она запретит ему появляться при дворе, и он навсегда лишится возможности лицезреть ее. Он должен быть очень осторожен.

Впереди его ждал осажденный Авиньон – город богатый и красивый, чье процветание зиждилось на расчетливой и успешной торговле. Местные жители были не только умны, но и большие жизнелюбы, как и их соседи в графстве Тулузском. Они так же желали жить в мире и комфорте, слушать музыку и гостеприимно встречали трубадуров, которые несли в Авиньон свои песни и новые идеи.

Авиньон не намерен был легко сдаться крестоносцам.

Настроение Тибо еще больше омрачилось при взгляде на высокие мощные стены, окружающие город. Они казались неприступными.

В королевском лагере царило всеобщее уныние, так как солдаты чувствовали себя обманутыми. Им обещали легкую прогулку, а тут их ждали изнурительная осада и потоки пролитой крови.

Когда Тибо явился к королю с докладом о прибытии, чтобы выразить Его Величеству свое почтение, он поразился тому, как плохо выглядит Людовик. Кожа его пожелтела, белки глаз покрывали кровяные прожилки.

Тибо пришел к выводу, что перед ним тяжелобольной человек.

Он спросил короля о его самочувствии, на что получил краткий и нелюбезный ответ. Людовик заявил, что с ним все в порядке.

«Сир, я не могу согласиться с подобным утверждением», – мысленно возразил королю граф Шампанский, но вслух произнес с почтительным поклоном:

– Город, как я заметил, неплохо укреплен.

– Да, это так, – согласился Людовик. – Но я должен его взять… независимо от того, сколько простою под его стенами.

Тибо подумал: «Вассалы обязаны отслужить сюзерену всего лишь сорок дней и сорок ночей. Лично я не собираюсь оставаться здесь дольше положенного срока».

Они изучающе разглядывали друг друга – муж королевы и поэт, открыто признавшийся ей в любви в своих виршах.

«Мои стихи проживут дольше вас, сир», – подумал Тибо.

– Я рад вашему появлению здесь, – сказал Людовик. – До меня доходили слухи, что вы не хотели этого. Если бы вы не подчинились, я был бы вынужден принять некоторые меры против вас.

– Милорд, я прибыл по вашему приказу. Я принял присягу на верность вам, и, когда вы меня позвали сражаться за вас, я, как положено, предоставил себя в ваше распоряжение на сорок дней и ночей.

– Иначе мне пришлось бы наказать вас в пример остальным непослушным и лишить вас земель в Шампани, – предупредил король.

Тибо сразу же пораскинул умом.

«Должно быть, вы, сир, столкнулись с упорным сопротивлением и вам непросто вести войну с теми, кто ничем не провинился перед вами и кто не причинил бы вам никаких неприятностей, если бы вы оставили их в покое. У вас могущественные враги. Англичане скоро вонзят клыки вам в горло. Вам нужно плодить себе друзей, а не врагов. Бедное ты существо, король, хоть и супруг моей дамы сердца. Я знаю, что я чересчур толст, слишком привержен к обильной пище и хорошему вину. И все равно я больше мужчина, чем ты!»

Вслух же он произнес:

– Плохо, что вы, Ваше Величество, сталкиваетесь с неповиновением и с разбродом в собственных рядах. Я не одобряю непослушания воле короля. Вот поэтому я готов сражаться рядом с вами, хотя, признаюсь, повод и цели этой войны мне не по душе.

Король отпустил поэта, и Тибо, покинув ставку, принялся бродить по лагерю, заводя беседы с такими же, как он, бедолагами, насильно призванными на королевскую службу.

Он не удивился, что очень многие подобно ему выражали свое недовольство. Они были согласны защищать собственные земли, пошли бы с большей охотой сражаться с англичанами, но, хотя эта война велась с благословения Рима и всем участникам было обещано отпущение грехов, ни у кого не лежало к ней сердце.

– Сорок дней! Сорок ночей! Готов поклясться, что эта заварушка так скоро не кончится! – восклицал Тибо.

С ним соглашались все. Осадой овладеть Авиньоном было вообще невозможно, сколько ни сиди под его стенами. У защитников вдоволь еды, и крепость с такими стенами способна держаться годами.

На что Тибо отвечал, пожимая плечами:

– Но я, друзья мои, клялся служить королю лишь сорок дней и ночей. А дальше пусть он обходится без меня.

Наступили самые жаркие летние дни. Жители Авиньона отпускали в адрес осаждавших язвительные замечания, уверенные, что их единомышленники из Тулузы придут к ним на помощь.

Жара стояла страшная. Люди умирали от эпидемии, и Луи приказал для того, чтобы скорее избавляться от мертвых тел, топить их в реке. Это был не лучший способ захоронения, но все же было предпочтительнее поступать именно так, а не оставлять разлагающиеся трупы на виду у всего лагеря.

Его собственный болезненный вид был замечен всеми.

– Боже мой! – сказал Филипп Юперель. – Король выглядит как сама смерть.

Филипп Юперель не на шутку разволновался. Он обожал Людовика и всегда был ему верен. У них был общий отец, так как Филипп Юперель был сыном Филиппа Августа от Агнесс. Папа Римский признал Филиппа Юпереля законнорожденным в уплату за самопожертвование Агнесс и ее уход из королевской спальни в монастырь.

Но далеко не все считали его таковым, и это было оскорбительно для сводного брата короля. Филипп, однако, не стремился путем интриг возвеличить себя. Он имел титул французского принца, пользовался любовью Людовика, которому служил верой и правдой и всячески выказывал свою преданность.

Он делился впечатлениями о состоянии здоровья короля в компании друзей. Среди них был и Тибо.

– У короля случаются приступы лихорадки, и они внушают мне опасение, – сообщил Филипп. – Я боюсь, что это симптомы чего-то худшего. Он никак не может согреться, его сотрясает дрожь. Я посоветовал ему укрываться в постели мехами, но ничего не помогает. Ему холодно даже под грудой мехов.

Тибо сказал:

– Что ему надо, так это женщину в постель, чтобы она хорошенько согрела его.

Филипп Юперель с пренебрежительной гримасой взглянул на трубадура.

– У нашего поэта все мысли крутятся вокруг одного и того же, – отпустил он колкость. – На уме одно лишь похабство. Не в правилах Его Величества развлекаться подобным образом.

– Это древнее испытанное средство, – проигнорировал его выпад Тибо. – Я только позволил себе его напомнить. Когда старик мерзнет по ночам, ему кладут под бок молоденькую девицу… в качестве лекарства. Я неоднократно слышал, что сие снадобье действует безотказно.

– Подобные разговоры неприличны, когда речь заходит о короле. Здесь пахнет изменой, – сурово произнес Филипп.

– Тибо прав, – вмешался граф де Блуа. – Голенькая девочка… лет шестнадцати – вот что ему нужно…

Филипп в раздумье взъерошил свою пышную шевелюру, за которую получил прозвище Лохматый, данную ему еще в детстве отцом.

– Людовик будет в ярости… – сказал он.

– Ему придется смириться, когда лекарство докажет свою действенность.

– Я много лет провел рядом с королем и знаю достоверно, что он никогда не ложился в постель с посторонней женщиной.

Тибо молитвенно сложил руки и воздел глаза к небу – вернее, к потолку шатра.

– Наш король – святой! – произнес он так, что едва ли кто-то смог бы уловить насмешку в его словах.

Час торжества для Тибо настал. Озорство, причем коварное, злобное – было его стихией. Король тяжко болеет – его трясет лихорадка. Было бы хорошо, если бы он еще слегка бредил. Как он поступит, когда, проснувшись среди ночи, обнаружит маленькую голышку у себя в кровати? Подумает ли он, что это его несравненная Бланш?

Он всегда был верен своей королеве. Он любил ее, но и Тибо тоже ее любит. Может быть, они по-разному понимают любовь. Тибо – романтик. Ему доставляют наслаждение эта нескончаемая поэтическая сага о неразделенной любви и мечты об обладании предметом страсти.

Людовику незачем предаваться фантазиям, да у него и не хватит на это воображения. Впрочем, оно ему ни к чему. Предмет вожделенных мечтаний и так у него в руках.

Бесполезно вовлекать в это озорство Филиппа Лохматого. Он решительно тряхнет своими космами и заявит, что Людовик ужаснется и откажется наотрез. А зря! Обычай этот старый и хорошо проверенный.

Так почему бы самому Тибо не заняться «излечением» короля?

Он поговорил с Блуа и с графом Арчибальдом де Бурбон. Оба они относились к королю по-дружески и искренне беспокоились о его здоровье.

Тибо указал им на то, что надо использовать любое средство для спасения короля, что вреда оно не принесет, а шанс на выздоровление Его Величества появится.

Удивительно, как легко удалось ему уговорить их. Впрочем, они в своей бурной жизни не чуждались любовных похождений, в отличие от Людовика. Наоборот, его воздержанность производила на них странное впечатление. Люди, подверженные, как они сами выражаются, маленьким слабостям и прощающие их себе, предпочитают, чтобы и другие обладали теми же пороками. Нет ничего тягостнее для веселого греховодника, чем общение с человеком, морально не запятнанным.

Даже самые близкие и преданные друзья короля с удовольствием узнали бы, что король тоже не без греха и способен на вольность. А тут предоставляется возможность пробить панцирь добродетели, который носил, не снимая, их друг, причем под вполне разумным предлогом, что девочку подложили ему лишь для тепла.

Тибо отыскал подходящую девчонку моложе шестнадцати лет, пухленькую, с гладкой кожей и многоопытную.

Все, что ей предстояло сделать, – это проскользнуть в кровать и согреть беднягу, лежавшего там, используя для этого любой способ, который она сочтет наилучшим. Она должна понимать, что от нее требуется лишь это и ничего другого, что ей платят только за избавление больного от лихорадки.

Людовик пребывал где-то между сном и бодрствованием. Жуткая дрожь пробирала его до костей.

– Мне так холодно, – жаловался он.

Отыскивались все новые одеяла и меха. Ими укрывали сотрясающееся в приступах озноба тело короля. Неимоверная тяжесть покровов давила на него, но ему не становилось теплее.

Он мечтал очутиться сейчас в своем дворце рядом с Бланш. Он благодарил Господа за то, что тот даровал ему и Бланш, и маленького Луи, и других детей и родственников – большую дружную семью.

Прошло всего лишь три года, как он стал королем. Он очень боялся, что из него не получится великий король. Он ненавидел войну и молился, чтобы на земле Франции царил мир, но, вероятно, Господь рассуждал иначе. Филипп Август был так уверен, что промахи Джона приведут к полному изгнанию англичан из Франции и цель всей его жизни будет достигнута. Но этого не случилось, и дело свое отец Людовика не закончил.

И Людовик не оправдал надежд отца. Не по своей вине, так распорядилась судьба. Проживи Джон на свете чуть дольше, Людовик сейчас правил бы Англией. Но поздно теперь сожалеть о прошлом, об угасших надеждах, о том, чему не суждено было свершиться.

Ему почудился чей-то шепот, и Людовик прикрыл глаза, не желая вступать с кем-либо в разговор. Пусть все оставят его в покое.

Но они уже близко, возле кровати… шепчутся, суетятся.

Кто-то улегся рядом с ним в постель. Кто осмелился?!

Он с трудом заставил себя приподнять голову.

И увидел обнаженную девушку.

Должно быть, он бредит. Но почему в бреду ему грезятся обнаженные девушки? Ни в снах, ни наяву Людовик никогда не вожделел их. Обнаженные девушки не снились ему ни разу. Он не из тех мужчин, кого одолевают похотливые видения.

Он воскликнул:

– Что это значит?!

Потрясение, вызванное зрелищем обнаженной женской плоти, мгновенно вывело его из апатии, вернуло, казалось, силы, отнятые болезнью, возможно, придало новые, какими он и не обладал раньше.

Выстроившись около кровати, наблюдали за ним онемевшие в ужасе придворные.

Он узнал графа Блуа и поэта Тибо Шампанского. На этот раз обычно болтливый сладкоголосый менестрель молчал, словно проглотил язык.

Первым из придворных решился заговорить Арчибальд де Бурбон.

– Милорд, – попытался он успокоить короля, – мы хотели только немного согреть вашу постель.

– Кто эта женщина?

У бедной девчонки душа упорхнула в пятки. Зато Тибо обрел свойственную ему наглость.

– Та, которая знает, как согреть вас, сир! – заявил он хладнокровно.

Омерзение и ненависть к этому человеку переполнило Людовика до краев.

Он возвысил голос:

– Кто посмел привести ее сюда?

– Сир… – начал было Тибо.

– Значит, это были вы, милорд, – догадался Людовик. – Так заберите ее отсюда немедленно.

Он продолжил уже спокойно и с достоинством:

– Я никогда не осквернял изменой супружеское ложе и не сделаю этого сейчас. Вы очень ошиблись, если сочли меня подобным себе. Я это запомню.

Девица перевела растерянный взгляд с Людовика на мужчин, столпившихся возле кровати.

Арчибальд подал ей знак убираться прочь. Схватив свою одежду, она в чем мать родила выскользнула вон из шатра.

После ее ухода Арчибальд сделал попытку продолжить объяснения:

– Мы беспокоились за вас, сир. Ваше тело показалось нам таким ледяным, и мы не могли придумать иного способа…

– Оставьте меня, – приказал Людовик. – И если кто-то из вас опять вздумает унизить меня подобным образом и покуситься на мою добродетель, запомните: я буду глубоко вами недоволен.

Все потянулись к выходу. Тибо внутренне корчился от смеха, остальные были смущены случившимся конфузом.

Происшествие, казалось, подействовало на Людовика так, что он оправился от болезни и на следующий день встал с постели.

Выглядел он, однако, очень неважно, слабость его одолевала, а то, что он обнаружил в лагере, совсем привело его в уныние.

Жара была изнуряющей. От мух и еще каких-то насекомых, роящихся везде, не было спасения. Армия разлагалась на глазах, словно оставленное под палящим солнцем мертвое тело. Трудно было поверить, что Господь на стороне королевского воинства.

Сделаны были попытки пробить тараном бреши там, где стены казались уязвимее, перебросили через реку временный мост, чтобы подойти к главным крепостным воротам, но хлипкое сооружение рухнуло, и несколько сотен человек посыпались вместе с остатками моста в воду. Многие утонули, еще больше оказались покалеченными. Это было еще одно постыдное поражение.

Во время осмотра лагеря Людовик столкнулся с Тибо Шампанским. Он ощутил неловкость при встрече с этим человеком, напоминавшим ему о ночной сцене в спальне, когда, обнаружив возле себя голую девицу, он решил, что бредит, но вдруг увидел неподалеку мерзкого трубадура с язвительной усмешкой на лице. Того самого наглого поэта, который осмелился сочинять непристойные вирши о Бланш. Всему миру поведал граф Шампанский о своем желании заключить ее в объятия, возлечь с нею на любовное ложе. Мерзавец! Это было чересчур даже для такого снисходительного к подданным и миролюбивого монарха, как Людовик.

Бланш, слава Богу, была добродетельной женщиной. Она хранила ему верность, а он был верен ей. Она с холодным презрением пропускала мимо ушей дерзкие высказывания Тибо, но как она отнесется к тому, что этот зарвавшийся болван попытался уложить голую девку под бок ее мужу? А король должен был ей рассказать об этой истории непременно. Отвращение к трубадуру ясно читалось на лице короля.

Тибо был настроен не менее воинственно. Авиньоном он был сыт по горло. Осаде не предвиделось конца. Он едва удерживался, чтобы не напомнить Людовику о своей принадлежности к королевскому роду, что он потомок его деда и знаменитой Элеонор Аквитанской. Почему он должен подчиняться приказам кузена – а именно так Тибо Шампанский определял степень их родства.

– Они продолжают держаться, сир, – первым заговорил Тибо, хотя полагалось ждать, когда король соизволит обратиться к нему. – Если вы спросите мое мнение, то я скажу, что им хватит силенок еще на много недель.

– Я не спрашивал вашего мнения, – холодно произнес Людовик.

– В таком случае я забираю свое мнение обратно, милорд…

Последовал иронический поклон. В глазах трубадура зажегся озорной огонек – Тибо давал понять королю, что вспоминает сейчас о голой девчонке.

Как могли Блуа и Бурбон ввязаться в подобное дерзкое и заранее обреченное на провал предприятие? Они-то должны были предвидеть, как отнесется к их затее Людовик. Это он их уговорил – этот прощелыга-поэт, который слишком высокого мнения о себе и посмел домогаться благосклонности королевы. Да ему мало за это выколоть глаза!

– Мы не снимем осаду, сколь бы долго ни держались защитники Авиньона, – с нарастающим в сердце гневом сказал Людовик.

– Это их дело, а мы, ваши вассалы, милорд, должны отслужить вам всего сорок дней и сорок ночей в году.

– Мои вассалы должны преданно служить мне.

– В течение сорока дней и сорока ночей, – упрямо повторил Тибо. – С этим условием мы, вассалы, клялись вам в верности. Я провел здесь тридцать шесть дней и ночей, и срок моего служения короне подходит к концу.

– И все же вы не покинете войско, пока мы не возьмем город.

– Я обещал вам сорок дней и ночей своего времени, сир! – твердил Тибо.

– Как бы то ни было, вам придется остаться. Если вы не подчинитесь, я сровняю с землей ваши замки в Шампани.

– Вы встретите достойное сопротивление, сир, если попытаетесь это сделать.

– Изменники будут наказаны!

Тибо ответил на это заявление высокомерной усмешкой, что обозлило Людовика больше, чем дерзкие высказывания вассала.

– Советую обдумывать свои слова и поступки. В противном случае вас ждут великие несчастья.

Сказав это, король проследовал дальше.

Новость быстро распространилась по лагерю. Тибо готовился к отъезду. Филипп Лохматый принялся увещевать его:

– Ты совершаешь величайшую глупость. Еретики долго не продержатся, и, если ты покинешь нас сейчас, король станет твоим злейшим врагом на всю жизнь.

– Я отслужил положенный срок. Почему я должен оставаться?

– Потому что, если все последуют твоему примеру, король проиграет.

– Невелик выигрыш – жалкий Авиньон!

– Будь благоразумен, Тибо!

– Я устал от этой осады. Я обещал королю сорок дней и ночей и присягу свою не нарушил.

– Потом ты пожалеешь, что так поступил.

– Ты только о своем брате и печешься, Филипп.

– А разве ты сам не родственник королю?

– Он редко об этом вспоминает.

Другие тоже приходили его уговаривать, указывая на нелепость и даже на изменнический характер его намерений. Некоторые открыто выражали ему свое презрение. Тибо был удивлен количеством тех, кто поддерживал короля, хотя всем надоела затянувшаяся осада и в умах крепло убеждение, что осаждающие находятся в гораздо более плачевном положении, чем осажденные.

Тибо осознал, что большинство настроено против него. Он понимал, что когда-нибудь король все же овладеет Авиньоном, что его уход ему припомнится и что он наживет себе врага в лице короля, способного доставить Тибо немало неприятностей. Но противиться охватившему его желанию досадить Людовику он не мог.

Людовик недостоин Бланш, и Тибо жаждал занять его место на любовном ложе. Он никогда не будет счастлив с другой женщиной, поэтому посвятил всего себя служению этой безумной идее. Людовик не затратил ни малейших усилий для завоевания Бланш – он получил ее в собственность только потому, что был наследником престола. Какая вопиющая несправедливость! А он, Тибо Шампанский, будет сражаться за Бланш, сражаться с Людовиком!

Такое отчаянное и безрассудное решение противоречило его беспечной натуре и инстинкту самосохранения. И все же он лез на рожон, будучи не в состоянии ничего с собой поделать.

Уже в сумерках он собрал своих рыцарей и приготовился покинуть лагерь.

– Ты еще пожалеешь об этом! – напутствовал его рассерженный Филипп Юперель.

– Я рассчитался с долгами и перед Людовиком чист.

– Ты дурак! – сказал Филипп.

– Зато ты умник и преданный братец, – усмехнулся Тибо. – Кто скажет, как дорого обойдется мне мое дезертирство и как дешево оценят твою верность? Адью, Лохматый! Не сомневаюсь, что мы очень скоро встретимся вновь.

Затем Тибо пришпорил коня и во главе своего отряда направился в Шампань.

– Изменник! – вскричал Людовик. – Как я еще терпел возле себя этого жирного мерзавца? Только ради его песенок. Некоторые мне даже нравились. Трубадур он, безусловно, хороший. Как вы считаете, Блуа, Бурбон, Юперель, другие последуют за ним?

Филипп Юперель заявил с уверенностью, что у короля достаточно сторонников, чтобы общими усилиями овладеть Авиньоном.

– Не сомневаюсь. Но мне не по душе, когда кто-то меня покидает.

– Тибо слишком тучен, чтобы хорошо сражаться, – сказал Бурбон. – Пером он владеет искуснее, чем копьем.

– Перо тоже может стать оружием, – задумчиво произнес Людовик. Ему было совестно признаться себе, что злосчастные стишки, воспевающие Бланш, подогревали его ненависть к их автору.

Как он и опасался, поведение Тибо усилило брожение в лагере, увеличило число недовольных. Защитники Авиньона отлично подготовились к отражению любых атак. Тем, кто стоял возле его стен, город стал казаться вообще неприступной твердыней. Никакая армия не в силах его взять.

Здоровье Людовика вновь ухудшилось, и друзья взирали на него со всевозрастающей тревогой. Все чаще возникали разговоры о том, что лучше было бы снять осаду и махнуть рукой на Авиньон.

Настал август, а с ним началась такая жара, что все вокруг плавилось. Солдаты заявляли, что еще никогда солнце не пекло так нещадно. Дизентерия свирепствовала, о больных и умирающих некому было позаботиться.

– Кажется, нашего Луи скоро постигнет та же участь, если мы не уберемся из этих проклятых мест, – сказал Филипп Лохматый.

Бурбон придерживался мнения, что Людовик ни за что не отступит.

– Может, Тибо оказался умнее нас, – предположил граф Блуа, – во всяком случае, он избежал многих напастей.

– Он заплатит за свой подлый поступок сполна, – заявил верный Филипп.

По прошествии нескольких дней после этого обмена мнениями среди приближенных короля комендант осажденной крепости прислал гонца к Его Величеству.

Город готов сдаться, так как исчерпаны все ресурсы для сопротивления. Это была победа, но купленная дорогой ценой!

Людовик не имел желания впускать солдат в захваченный город, чтобы они там грабили, насиловали и убивали, хотя это и полагалось по обычаям того времени. Он не мог не испытывать уважения к столь стойким и мужественным людям, какими были защитники города. Поэтому король объявил, что готов пощадить население, хотя сознавал, что если город, стоивший ему таких больших потерь в людях, в деньгах и вооружении, не понесет наказания, то это будет расценено как проявление непростительной слабости с его стороны.

Исходя из этих соображений, он приказал снести до основания крепостные стены и наложил на жителей контрибуцию.

Труды его по взятию Авиньона хотя и неожиданно, но благополучно завершились. Он мог наконец-то вернуться в Париж.

Бланш уже заждалась его. В ее умиротворяющих объятиях он найдет успокоение. Как он нуждался в этом!

Итак, он отправился в путь.

Город сдался в конце августа, но ему пришлось еще многое улаживать, и выступил Людовик только в последних числах октября. Он испытывал смертельную усталость, и после дня, проведенного в седле, ему требовался день отдыха.

По прибытии в замок Мотленсьер он без сил упал на постель, а наутро, собираясь встать и продолжить путь, уже не смог этого сделать.

– Увы, друзья, – сказал он. – Боюсь, что нам придется задержаться здесь.

Бланш велела привести к ней всех пятерых сыновей. Изабелла была еще слишком мала и оставалась в детской, где вскоре другая малышка или малыш составит ей компанию.

– Ваш папа возвращается домой, – сообщила королева детям. – И мы должны встретить его и приветствовать. Это доставит ему столько же радости, сколько и одержанная им победа.

Юный Луи поинтересовался:

– А что будет с жителями Авиньона, миледи?

Бланш глянула на него пристально. В голосе его чувствовалось сострадание, и она задавалась вопросом, что побудило сына обеспокоиться прежде всего судьбой побежденных.

– Ваш отец лучше нас знает, как с ними поступить.

– Он отрубит им руки, – сказал Роберт, – … или ноги. Или выколет всем глаза.

– Наш папа так не сделает, – заявил Луи.

– Он накажет их обязательно, – настаивал Роберт.

– Виноваты их вожди, – справедливо заметил Луи. – Вот кого надо наказать. Правда, миледи?

– Когда ваш папа вернется, – сказала Бланш, – вы можете у него спросить, что сталось с жителями Авиньона. И наверняка, услышите что все было сделано по справедливости.

– А наш отец все делает по справедливости? – спросил неугомонный Роберт.

– Ваш отец всегда поступает так, как советует ему Господь, – ответила Бланш.

– А если Господь молчит? Как быть тогда? – заволновался Луи.

– Господу не обязательно говорить вслух. Он своей Божьей волей направляет нас. Ты это поймешь, когда станешь королем, но это будет еще через много лет. Сперва ты научишься у своего отца, как править государством.

Бланш с детьми выехала навстречу Людовику. Как она гордилась ими, когда они гарцевали рядом с нею на своих пони! Как прекрасно, что они все вместе встретят отца и поздравят его с победой при Авиньоне! Она была счастлива, что испытаниям пришел конец. Одно время она боялась, что осаду придется снять и это будет плохо и для Франции, и для Людовика.

На подъезде к замку Мотленсьер она настояла, чтобы юный Луи со своей свитой выехал вперед и, таким образом, первым увидел и приветствовал отца.

Мальчуган рвался сделать это. В двенадцать лет он уже обладал горделивой осанкой и душой, жаждущей подвигов. Точеное личико и сияющее золото длинных шелковистых волос привлекали к нему всеобщее внимание. Серьезность и чувство собственного достоинства сочетались в его характере с мягкостью обращения к тем, кто ниже его по рангу.

Бланш не считала обидным для короля, что из двух Людовиков младший выглядит более по-королевски. Людовик сам на это неоднократно обращал внимание.

Мальчик чуть опередил свиту, сгорая от нетерпения увидеть отца. Он заметил группу всадников, выехавших из замка.

Он натянул поводья и крикнул:

– Где мой отец? Я здесь, чтобы приветствовать его!

– Милорд, – обратился к нему возглавляющий группу всадник, – где королева?

– Она немного отстала. Я поскакал вперед. Она так хотела.

– Не возвратитесь ли вы к ней и не попросите ли как можно скорее прибыть в замок?

– Но мой отец…

– Будет хорошо, если вы с матерью поторопитесь.

Луи повернул лошадку и поскакал обратно.

Когда Бланш увидела возвращающегося сына, ее пронзил ужас. Она пришпорила лошадь и во весь опор помчалась к замку.

Там ее ждал Филипп Юперель. На глазах у него были слезы, и она обо всем догадалась, прежде чем он сказал:

– Миледи! Король умер. Да здравствует Людовик Девятый!

Бланш теперь заправляла всем, ведь новому королю было всего двенадцать лет. И хоть он и обладал недюжинными способностями, но по сути был еще ребенок.

Она должна была скрывать в глубине души свое горе. Для оплакивания умершего не хватало времени. Ночью она мучительно размышляла над разрешением дневных проблем, а поутру перед ней возникали новые…

Ей было даже некогда подумать о юном Луи. Позже она найдет с маленьким королем взаимопонимание. И даже вспоминать о Людовике ей было некогда. А ведь они счастливо прожили столько лет. Как ее родители, они жили душа в душу, но теперь ей надо думать о будущем. Когда умирает король и оставляет незрелого наследника, всегда возникает опасность.

Король умер, да здравствует король!

Это древний ритуальный клич, но новый король еще не существует, он лишь тень скончавшегося отца, пока он не коронован.

Скорбеть об умершем она могла только в тиши и одиночестве, но хлопоты о скорейшей коронации сына целиком захватили ее.

Ей придется руководить маленьким королем, подыскивать ему советников, на которых можно положиться. А где они? Друзья покойного короля? Они были друзьями взрослого человека, а не мальчугана. Захотят ли они склонить перед ним головы и преданно служить ему?

От Филиппа Лохматого и графа Блуа Бланш узнала все о последних днях Людовика. Он изнурил себя, осаждая Авиньон. Он презрел собственную слабость и болезнь, исполняя священный долг крестоносца. Не надо тревожиться о его душе. Она уже пребывает на небесах.

– А я никогда и не боялась того, что он попадет в адское пекло! – не выдержала Бланш и зашлась криком. – Он был слишком хорош для этого грязного мира!

Мужчины разом склонили головы и произнесли хором:

– Аминь!

– За его душу нечего беспокоиться, – продолжала Бланш. – Ему хорошо… там, на небесах. Давайте прислушаемся к тому, о чем он просит нас оттуда. У нас новый король – Людовик Девятый. Он замечательный мальчик, но… еще мальчик. Согласны ли вы, владетельные сеньоры, короновать его немедленно?

Все выразили свое согласие.

– Тогда рассмотрим вместе, как это сделать.

Филипп Лохматый мягко возразил:

– Не стоит ли вам отдохнуть пару дней, прежде чем мы все обсудим? Потеря любимого супруга – такая трагедия для вас…

Бланш одарила его истинно женской улыбкой.

– Вы мужчины – вам и решать. Я пробуду в двухдневном трауре.

Она уединилась в своих покоях, предалась горю, но непрестанно посылала верных служанок разузнать – о чем совещаются мужчины – друзья покойного короля. А в промежутках между докладами пронырливых прислужниц она мысленно восклицала: «О, милый Луи, мой добрый, ласковый супруг!.. Как мне тебя не хватает! Как я хочу услышать твой голос с небес, твой совет… и увидеть тебя».

Вернувшаяся после шпионской миссии служанка застала госпожу сидящей на кровати с глазами, полными слез.

Она отерла ей мокрые щеки платочком.

– Миледи, чем я могу вам помочь?

– Только тем, что дашь мне меч, а я проткну им себя.

– Не говорите такие ужасные вещи, миледи!

– Это не ужасно и не так уж неразумно, – тряхнула головой Бланш. – Мне хочется поскорее лечь в ту же могилу, где нашел успокоение Людовик. Я ему посвятила всю жизнь, мы были всегда вместе – и в горе, и в радости. Ты хоть понимаешь, что это такое, бедное дитя?

Молодая служанка сама залилась слезами.

– Когда мы видели вас вместе с королем, всегда любовались вами. Какая вы прекрасная пара!

– Значит, и ты заметила это? Как я могу жить без него!

– У нас теперь новый король, миледи! Не вы первая, кто лишается мужа-короля и направляет на путь истинный маленького сына.

– О ком ты говоришь?

– Я слышала об Изабелле Английской, – призналась девчонка испуганно.

– Об этой шлюхе?! Что о ней говорят?

– Ничего хорошего. И еще о том, что вы оказались в подобном положении…

Бланш вновь обрела способность повелевать.

– Скажи, чтобы ко мне привели нашего короля.

Служанка, удивленная внезапной переменой в настроении госпожи, метнулась за дверь.

Луи явился тотчас же и припал с рыданиями к ногам матери.

– Мой возлюбленный сын, – сказала Бланш, лаская его светлые локоны, на которые упал луч солнца из узкого замкового окошка. – Ты потерял лучшего из отцов, а я – лучшего из мужей. Мы должны вместе как-то справиться с этой потерей. Но не забыть о нем…

– Нет, миледи. Я всегда буду хранить память о нем.

– Его кончина принесла горе мне, его вдове, но сделала тебя королем. Будь достоин его памяти, сын.

– Я буду таким. Я не совершу ничего, за что отцу было бы стыдно там, на небесах.

– Да благословит тебя Господь!

Они провели несколько минут в молчании.

Это были последние минуты, когда они были неразрывны – мать и сын. Потом наступят худшие времена – так думала Бланш.

Ей было суждено показать свое истинное лицо, выпустить на свет Божий всю вулканическую лаву, что годами копилась в ее душе.

 

КОЗНИ ИЗАБЕЛЛЫ

Шесть лет супружества не охладили страсть Хьюго Лузиньяна к своей чертовке-жене, наоборот, он распалялся все больше. Он позволил ей руководить собою во всех мелочах. Она управляла хозяйством и принимала судьбоносные решения, весьма опасные и грозившие ему смертью.

Он ничего не предпринимал без ее одобрения. В качестве вознаграждения Хьюго получал сказочное наслаждение в постели. Ему было известно, что подобными ласками она одаривала и многих других мужчин, но он не верил слухам. Он убеждал себя, что Изабелла любит и любила всегда только его одного.

Изабелле нечего было сетовать на свою судьбу. Она теперь жила в родном своем Ангулеме, где каждая тропинка и роща напоминала ей о безоблачном детстве. Рождающиеся от Лузиньяна дети не доставляли ей беспокойств – разве только беременность мешала ей какое-то время заниматься с ним любовью. Она была плодоносна, как умело выращенная и тщательно ухоженная яблоня.

За шесть лет замужества она родила пятерых и надеялась, что на этом дело не остановится. Хьюго – старший сын – был похож на отца и внешностью, и манерами. Счастливым супругам он доставлял много приятных минут, когда резвился в колыбели.

За маленьким Хьюго последовали Изабелла, Уильям, Джеффри и Аймер. Четыре мальчика родились у нее – все здоровые, сильные, красивые и цепкие, как волчата. А девочка тоже пригодится. Если, конечно, она унаследует красоту матери, то цены ей не будет на рынке благородных невест. Изабелла не теряла надежды извлечь из своего потомства какую-либо пользу для себя. Впрочем, вряд ли Господь позволит, чтобы вторая Афродита появилась на свет и совращала христианские души. Лузиньян убеждал себя и жену, что повторения подобного чуда не произойдет.

Но у Изабеллы была одна заноза в мозгу, и эта боль не давала ей покоя. Ведь когда-то она была королевой!

Очень приятно владеть сердцем Хьюго де Лузиньяна де ла Марш и его обширным наследственным уделом, красоваться в обществе его соседей и друзей, но все же титул графини Изабеллу никак не устраивал. Пусть в Англии супруг держал ее в заключении в сыром замке, все равно, на туманном острове, даже после кончины Джона, ее называли бы королевой, вдовствующей королевой, королевой-матерью – ей было все равно.

Для нее титул королевы стал чем-то вроде идола, которому поклоняется некрещеный язычник.

Она требовала, чтобы прислуга, обращаясь к ней, называла ее: Ваше Королевское Величество. Слуги и служанки, тайно посмеиваясь, все-таки подчинялись, опасаясь ее крутого нрава.

На любовном ложе она обходилась без этого, но на людях была непреклонна. Хьюго подобная прихоть жены постоянно ставила в неловкое положение.

Как она ненавидела королеву с рыбьими глазами, чьей подданной по воле судьбы ей пришлось стать! Бланка Кастильская, превратившаяся в Бланш, – смиренная, невинная ханжа. Глупый Людовик в ней души не чает и ни разу ей не изменил. Все говорят об этой божественной паре с благоговением – и дворяне, и простолюдины.

Королевская чета, по их мнению, только и занимается тем, что производит на свет наследных принцев. А вполне возможно, что Людовик даже и не мужчина. За него эту работу делают другие. Хорошо бы узнать, кто именно. Хотя даже ни малейшая тень насчет супружеской измены не коснулась королевской семьи, но о песнях, слагаемых в честь Бланш сытеньким трубадуром Тибо Шампанским, все были наслышаны.

Изабелла презирала всех троих – и короля Людовика, и его королеву, и влюбленного в Бланш трубадура.

В замок прибыли гонцы с посланиями графу де Лузиньяну. Она вместе с мужем спустилась в холл, чтобы принять их. Узнав, что это гонцы от королевы Франции, Изабелла не могла сдержать нетерпения, чтобы скорее ознакомиться с содержанием писем.

Отослав гонцов на кухню, где они могли подкрепиться после трудной дороги, она тотчас обратилась к мужу:

– Пройдем в спальню, чтобы там без свидетелей вскрыть эти послания. Я догадываюсь, что Бланш не станет писать понапрасну.

Цепкими пальцами Изабелла выхватила пакет из рук Хьюго, который позволил жене сделать это. Оставшись наедине с мужем в спальне, она нетерпеливо сломала печать, достала бумагу и углубилась в чтение.

Он заглянул ей через плечо.

– О Боже! – вскричал Лузиньян. – Людовик скончался!

– Давно пора, – цинично откликнулась Изабелла. – Он еле держался на ногах, об этом все говорили. Но ты представляешь, что это значит? Она… она станет правительницей!

– Но есть еще маленький Луи.

– Маленький Луи? Этот мальчишка? Двенадцатилетний мальчик? Мадам Бланш наконец-то дождалась своего звездного часа!

Хьюго на этот раз промолчал.

Он понимал, что королева Франции сейчас вне себя от горя, а такая умная женщина, как она, не может радоваться тому, что ее двенадцатилетний сынишка взойдет на трон. У Бланш Французской, конечно, тревожно на душе. Но Хьюго усвоил также, что возражать супруге не стоит, если только он не хочет с ней поссориться.

– Теперь она в стране хозяйка! – продолжала между тем сыпать колкости Изабелла. – Ты, Хьюго, обречен ползать перед ней на коленях.

Тема эта неоднократно возникала в их разговорах, но сейчас Хьюго предпочел бы ее не затрагивать.

– Посмотри! – Он распечатал второй конверт. – Мы приглашены на коронацию!

Глаза Изабеллы сузились до маленьких щелочек. Ее мысли унеслись в прошлое, на десять лет назад, когда она получила известие о смерти Джона и оказалась в таком же положении, как сейчас Бланш.

Что предпримет французская королева-вдова?

Тогда инстинкт подсказал Изабелле поскорее короновать старшего сына.

Бланш, видимо, решила поступить точно так же.

– Надо срочно готовиться к отъезду, – сказал наивный Хьюго. – У нас мало времени, мы можем опоздать.

– Попридержи лошадей, – грубо одернула мужа Изабелла. – Я не уверена, что нам следует ехать на коронацию.

– Но ведь это приказ королевы!

– Хьюго, дорогой, ведь ты тоже женат на королеве, а одна королева не подчиняется приказам другой… Мы во всем равны, разве не так?

– Но ты графиня, а я граф Лузиньян де ла Марш. Мы с тобой вассалы французской короны.

– О, милый Хьюго! Когда-нибудь ты сведешь меня с ума. Слава Богу, что я люблю тебя, иначе я бы с тобой серьезно поссорилась, бросила к черту твое захудалое поместье и возвратилась бы в Англию!

Хьюго побелел.

– Так что мы будем делать? – осведомилась со скрытой иронией Изабелла, убедившись, что пущенная ею стрела попала в цель.

– Но все-таки давай готовиться к отъезду. Мы должны присутствовать в Реймсе.

– Мы не поедем в Реймс!

– Что это значит, Изабелла?

– А то, что мы пригласим соседей на свое маленькое торжество. И прежде всего вызовем к нам сюда в замок сэра Туара.

– Но он тоже приглашен в Реймс…

– Ты его отговоришь от этой дурацкой поездки!

Хьюго воззрился на жену с изумлением, но она обвила его шею пухлыми руками и прижалась щекой к его щеке.

– Мой дражайший супруг, что бы ты делал без меня? И как я хочу вознести тебя высоко-высоко!.. Ты станешь первым среди всех вельмож Франции!

– Но как же можно, Изабелла, ослушаться королевской воли… – бормотал Хьюго, уже изнемогая.

– А что король? Он малыш с румяными щечками, и только! Выброси его из головы! Мой старший сын Генрих тоже король и не идет с ним ни в какое сравнение. Пойми, любимый, что ты в самом лучшем положении, как косточка в сладком сочном персике. Ты супруг матери английского короля. Нам выгоднее поддерживать Генри, чем эту женщину, провозгласившую себя правительницей королевства!

– Но я присягнул… я поклялся…

– Поклялся? О Боже мой! Что значат эти клятвы и присяги вассалов? Простые слова… Сколько их было дано и сколько раз они нарушались! Нельзя, чтобы эти цепи сковывали нас.

– Присяга многое значит для меня. Моя честь…

Изабелла тихо рассмеялась:

– Так я и думала… Ты не изменился, Хьюго. Хорошо, следуй своей присяге, но, прежде чем мы отправимся с тобой в Реймс, давай навестим наших соседей. Я пошлю гонцов к Туару и Париньи и обрадую их, что мы собираемся пожаловать к ним в гости.

– Но тогда мы опоздаем на коронацию.

– А зачем так волноваться? Время терпит. Людовик еще, наверное, держится за материнскую юбку. Поверь, коронация будет отложена.

Хьюго попытался что-то возразить, но она с веселыми искорками в глазах заставила его покориться, как верного пса.

И наутро они отправились с визитом в Пуату.

Ги де Туар и мессир Париньи были самыми могущественными феодалами в этих краях. После беседы с Лузиньяном они поняли, что, объединившись, представляют немалую силу.

На Хьюго, уже почти полностью убежденного настойчивой Изабеллой, подействовало к тому же радушное гостеприимство Ги де Туара. Все трое вельмож быстро пришли к общему мнению.

Почивший в бозе Людовик не пользовался их любовью, а уж тем более его малолетний сын, руководимый властной матерью. Этот король совсем их не устраивал.

Изабелла все рассчитала точно, но предоставила возможность сказать первое слово своему супругу. Она заранее вложила нужные слова ему в уста.

Хьюго начал с того, что покойный король не очень-то заботился о своих вассалах. Без их согласия он ввязался в длительную войну с альбигойцами вместо того, чтобы защищать Францию от англичан. Как только принц Ричард и граф Солсбери доказали свое полководческое умение, Людовик отказался от борьбы с ними и повернул свои войска на юг, убегая от англичан подобно трусливому зайцу.

– А теперь, – ораторствовал Хьюго, имея позади себя в качестве хорошего суфлера Изабеллу, – нам навяжут малолетнего короля, а уж мы прекрасно знаем, кто будет править от его имени.

– Конечно, знаем! – хором воскликнули феодалы, привыкшие творить расправу в своих владениях по законам, ими самими установленным.

– Ей, этой кастильской твари, понадобятся советники, – вставил умудренный прожитыми годами Париньи.

– Так давайте предложим ей себя на эту роль! – сострил Хьюго и тотчас с опаской оглянулся на жену. Он испугался, что она может вдруг взревновать.

Изабелла вмешалась в мужской разговор:

– Мы сможем настоять, чтобы без вас, господа, не решались никакие государственные дела. Если вы выступите против Бланш, я вас поддержу. Мой сын – король Англии, и я обладаю кой-каким влиянием.

Мужчины несколько обескураженно переглянулись. Впервые на их памяти женщина посмела вмешаться в сугубо мужской разговор о политике.

– Миледи… прошу вас помолчать… – начал было Ги де Туар.

– Я помолчу, если вы так желаете, владетельный сеньор! Но обещаю вам приумножить ваши богатства, если мой сын, король Англии, получит и вторую корону. Не возблагодарит ли он тех, кто возвел его на французский трон? Думаю, он будет вам очень обязан, господа…

– Мы присягали французской короне. Луи – король, пусть он и очень молод.

– Он сопляк, а вам унизительно опускаться на колени перед любовницей трубадура!

Роковое слово было брошено, после чего воцарилось гробовое молчание. Оскорбление в адрес королевы Франции было столь же велико, сколь и нелепо.

Владетельные сеньоры не знали, как ответить Изабелле – вызвать, что ли, ее на поединок?

Спас положение ее верный Хьюго. Он начал по пальцам считать дни:

– Коронация в Реймсе назначена на двадцать девятое число этого месяца. У нас в запасе двадцать один день. Слишком короткий траур по усопшему королю, не правда ли? Мы должны напомнить об этом многоуважаемой леди Бланш. Она чересчур торопится.

– Вероятно, она уже определила, кто станет регентом, – в раздумье произнес Париньи. – Сама она, конечно, не готова править государством.

– Не готова? – вскричала Изабелла, покраснев от нахлынувшей ярости. – Она готовилась к этому долгие годы. Клянусь, что она только и ждала, когда наступит этот день! Она… и ее пухленький амурчик-любовник…

– Изабелла! – прикрикнул на нее Хьюго так, что дрогнули стены, а мужчин пробрала дрожь.

– Давай, давай, затыкай мне рот! – неистовствовала Изабелла. – Зачем скрывать, кто она на самом деле? Все мы знаем про нее все. Она женщина… пусть она показывает миру заледенелое личико, но внизу живота у нее пылает огонь. Разве ты не читал вирши в ее честь, сочиненные жирным графом Шампанским? Друзья мои, – обратилась она к замершим от страха и брезгливости слушателям, – это ли не улика, доказывающая их любовную связь? И вины ее в этом нет. Людовик был не очень-то щедр на любовь. У нее имелись простые человеческие потребности, как и у всех. Если бы она открыто заимела любовника, я бы зауважала ее больше…

– Госпожа! – повелительно остановил ее Ги де Туар. – Вы говорите о королеве…

– Королева имеет право обсуждать поступки другой королевы!

– Наш разговор не должен выйти за стены этого замка, – напомнил Хьюго.

Изабелла рассмеялась – ядовито, оскорбительно.

– Мой дорогой супруг, мои дорогие друзья! То, что я поведала вам, уже давно известно во всех самых отдаленных уголках Франции. Неужели вы настолько глухи и слепы, что не слышали, о чем болтают досужие языки на ярмарочных площадях? Язык народа едок и остер. Его не заставишь замолчать – если только не вырвать с корнем. Наша белая лилия Франции порочна и покрылась пятнами грязи. А ее любовничек стоит у бойницы своего замка и выпускает стрелы под видом стихов и песенок и изрешетил напрочь броню, напяленную на себя французской королевой. Дальше – больше… Он всю Францию оповестил об их любовных делишках. О Боже, какая страсть! Кто может бросить камень в любовников, одолеваемых столь неземной страстью!

– Граф Шампанский написал, что она недосягаема, – попробовал возразить Ги де Туар.

– Вы суровый солдат, милорд, вы не способны проникать в скрытый смысл поэзии. Поэт без ума от нее. И вдруг, очень некстати, умирает ее супруг. Кто ждал подобной скоропостижной кончины? Признайтесь, вы же не ждали?

Изабелла обвела мужчин пылающим взглядом.

– Но накануне граф Шампанский поссорился с Людовиком. Он уехал от стен Авиньона… а в скором времени король скончался. От простуды… как говорят. Или выпив нехорошего вина на ночь… А кто поднес королю бокал с испорченным вином? Любовник королевы уже находился у себя в далеком замке, друзья короля вне подозрения, а король… он все-таки испустил дух.

– Прошли недели между отъездом Тибо Шампанского и смертью короля, – заметил Париньи.

– Есть медленно действующие яды… Мне представляется странным, что Тибо, сочиняющий стишки о своей любви к королеве, был все же допущен близко к особе короля. Не по настоянию ли возлюбленной супруги Его Величества? А эта поспешность с коронацией наследника? Не кроется ли за всем этим давно задуманный план?

С глазами, полными огня, и лицом, пылающим от возбуждения, Изабелла предстала перед мужчинами как воплощение земной, плотской красоты. Не поверить ей они были не в силах, хотя чувствовали, что зло буквально сочится у нее изо рта и надо бежать от нее, осеняя себя крестным знамением.

Хьюго совсем растерялся:

– У тебя нет никаких доказательств, милая…

– Лучше прекратим этот разговор… – вмешался хозяин замка.

– Но надо обдумать, как нам поступить, – настаивал Хьюго. – Не так ли?

Оба его собеседника согласно кивнули.

– Давайте не будем торопиться, – продолжал Хьюго.

– Ты хочешь сказать, что нам не следует присягать новому королю?

– Если мы явимся в Реймс, нам трудно будет отказаться от присяги. А оставшись дома, мы обезопасим себя на случай, если король Англии отвоюет право сюзерена распоряжаться нами.

Решать надо было сейчас, но принять решение оказалось непросто. С одной стороны – молодой король, ребенок, управляемый властной матерью, с другой – король по ту сторону моря, управляемый жадными и не менее честолюбивыми советниками.

Не лучше ли подождать, затаиться, спрятаться в нору?

Владетельные феодалы согласились не ехать в Реймс на коронацию. Хьюго понял, что Изабелла добилась, чего хотела. Но нужно ли это ему, Хьюго де Лузиньяну, вассалу французской короны? Не совершил ли он прыжок в пропасть, а теперь летит на дно ее лишь потому, что его жена так ненавидит королеву Франции?

Покачиваясь в седле, трубадур граф Шампанский распевал только что сочиненные им песни на пути в Реймс.

На душе его было невесело, но печаль служила ему источником вдохновения. Такова уж особенность поэтической натуры. Он не питал никаких радужных надежд, хотя супруг дамы его сердца отдал Богу душу.

И все же… она теперь вдова, и одна из многих преград, их разделяющих, рухнула.

Во время всего путешествия он слагал в ее честь стихи. Она стала теперь Белой Королевой, ибо по обычаю траурный наряд супруги усопшего короля должен был быть белоснежным.

Как это имя подходило к ней, к ее прекрасным волосам, ко всему ее облику! Бланш, Белая Королева…

Он сочинил четверостишие и тихонько напевал, подыскивая подходящую мелодию.

Скоро состоится коронация в Реймсе – великое торжество. Он послал доверенного начальника стражи, чтобы тот заблаговременно нашел ему в заполненном знатными вельможами городе соответствующее его рангу в придворной иерархии помещение. Пора напомнить о своем кровном родстве с королевской семьей.

Реймс! Красивейший из городов Франции, воздвигнутый на берегу спокойной реки, в водах которой отражаются его стены, башни, дома и храмы. Он приобрел свою значимость после того, как Филипп Август короновался здесь, а затем и Людовик. А сейчас еще и следующий Людовик, мальчишка Луи, наденет на голову французскую корону. Наверняка этот город войдет в историю.

Тибо мучился сомнениями, стоит ли ему сразу же попросить аудиенции у королевы после церемонии или немного выждать.

Он намеревался при личной встрече припасть к ее ногам и предложить ей свое сердце и все, что он имеет в собственности на этой бренной земле.

«Распоряжайтесь мною, как пожелаете, королева моего сердца!» – вот что он скажет ей, когда они увидятся.

Тибо воображал, как затуманятся ее глаза от слез благодарности. Она будет рада тому, что обрела верного защитника. У Бланш, разумеется, неисчислимое количество врагов, тем более сейчас, когда она овдовела. Он даст ей понять, что она может полностью положиться на него.

Тибо издали завидел купол кафедрального собора Реймса. Дорога была забита толпами. Все стремились в Реймс – рыцари в сопровождении многочисленной свиты, монахи, простолюдины. Вся Франция, казалось, пришла в движение.

Народ узнавал его и чаще всего приветствовал прибаутками, касающимися его малого роста и полноты. Но он был известен – и это его радовало.

Жирненький трубадур – подумаешь, какое оскорбление! Зато сочиненные им песенки напевали все, кто не совсем лишен голоса и слуха. Это и есть слава.

Пробивая себе путь сквозь толпы народа, заполнившие узкие улицы, Тибо запел, и его пение оценили. Люди хлопали в ладоши и уступали дорогу его кортежу. А он наслаждался собственным пением, сладкозвучностью своего голоса и красотой сочиненных им стихов и мелодий.

Если бы он захотел, думал Тибо, его сняли бы с седла и понесли дальше на руках. Это подняло его настроение, и в таком состоянии он начал репетировать в уме речь, которую он произнесет, припав к ногам Белой Королевы.

Но где же его апартаменты? Что-то долго он кружит по запутанному лабиринту городских улочек. Ведь родственнику покойного короля, прославленному Тибо графу Шампанскому должна быть отведена достойная резиденция.

Стражник, посланный им вперед, встретил его в глухом, вонючем тупике. Он виновато опустил голову, ощутив на себе тяжелый взгляд разъяренного хозяина.

– Милорд! Я все сделал, как вы приказывали. Я арендовал красивейший дом в Реймсе и вывесил на балконах штандарты с вашим гербом, но… явился мэр и его люди… Они потребовали убрать штандарты и прогнали нас из этого жилища…

– Какого черта! – вскричал Тибо. – Я снесу голову негодяю!

– Он действовал по приказу.

– Кто мог отдать такой приказ?

– Королева, милорд.

– Этого не может быть. Разве ей не известно, что… я самый преданный из ее слуг?

– Она распорядилась, чтобы вам не предоставляли жилища в Реймсе, а ваши слуги, если захотят, пусть ночуют на улице.

– Но я прибыл на коронацию…

– Мне было заявлено, что человеку, предавшему своего государя, отказано в праве присутствовать на коронации.

Тибо словно проглотил язык. Он не мог вымолвить ни слова и только в бессилии сжимал кулаки.

Обратились в прах все его мечтания. Она осталась для него такой же недосягаемой, какой была и всегда.

Великая злоба охватила все его существо – и поэтическую душу, и упитанное тело.

– Что ж, отправимся туда, где нас примут с почетом! – процедил он сквозь зубы.

Море людских голов качнулось, когда король-мальчик верхом на белом коне подъехал к величественным ступеням кафедрального собора. Женщины – а их в толпе было множество – сразу же прослезились.

Он был так юн, выглядел таким беззащитным и невинным, как ангел. Длинные светлые волосы, выпущенные на волю после снятия по ритуалу головного обруча, ниспадали на его худенькие плечи. Выточенное искусным резцом самого Господа личико, нежная кожа – все это вызывало умиление, особенно у дам.

Облаченный в черное монах помог дофину в белоснежных одеждах спешиться и повел внутрь собора. То, как мальчик воспринял эту поддержку, с каким достоинством и уверенностью, сразу же было оценено всеми присутствующими. Замечания произносились вслух, и Бланш чутко улавливала, что говорят о ее сыне. Да, он молодец, его не надобно вести за руку.

И все же ей досаждала заноза, которую незаметно вонзил в нее Тибо Шампанский. Может, не стоило так резко отвергать его, унижать его чувства? Он возбудил против нее толпу, а это совсем ни к чему.

Сейчас она во всем чувствовала себя неуверенной. На кого положиться, где искать союзников? Ходили слухи, что граф Шампанский без ума от нее. Может быть, влюбленный в нее вассал станет и помощником в управлении государством? Может, напрасно она поддалась приступу ярости, наслушалась всяких сплетен и отказала ему в аудиенции, запретив даже присутствовать на коронации дофина? А ведь граф так популярен в народе.

Вся ее душа, особенно после потери любимого мужа, восставала против лицезрения этого толстенького человечка. Но окончательно поссориться с ним было опасно. Неизвестно, что на уме у владетельных феодалов, у которых вся власть в руках, и без их присяги французское королевство распадется на части.

Бланш, усталая и далеко не счастливая, попыталась сосредоточить свое внимание на длительной церемонии коронации своего сына, возлагающей на него тягостный долг сохранить Францию. О Боже, кому по силам эта ноша?

Настоятель аббатства Сан-Реми поднялся на помост, где уже восседал маленький Луи, и помазал его священным елеем, чтобы будущий король был защищен от вражеских поползновений.

– О Господи, поддержи его, – провозглашал священнослужитель, – чтобы он правил долго и справедливо.

Вокруг помоста с восседавшим на нем юным Людовиком собрались знатнейшие вельможи, разодетые в пух и прах, наглые, сытые. Обязанные лишь сорок дней и сорок ночей в году служить тому королю, кому они сейчас принесут присягу, а потом… потом вместе со своими прихвостнями начнут раздумывать, под чьим крылышком им будет теплее.

На мальчика накинули длинную, до пят, пурпурную мантию, обшитую шкурками горностая, а сверху плащ, с златоткаными лилиями, символизирующими французскую королевскую династию.

Слава Богу, она поддержала эту династию, рожая с криками боли сыновей своему любимому супругу.

Как прекрасен ее сын! Кто осмелится сказать, что он не король? Пусть она смотрит на него глазами любящей матери. Но другие? Разве они не предчувствуют, что Людовик станет великим королем? Он будет королем получше, чем его дед и отец. Он восстановит империю Карла Великого.

«Дура безмозглая, глупая женщина! Дай Бог удержать то, что оставил тебе в наследство твой супруг, – клочки Франции, на которые претендует английский король», – думала Бланш.

Епископ возложил корону на голову ее сына. Неужели ее миссия на этом завершена?

Ее мальчик прошествовал с короной на голове к креслу, на которое было накинуто покрывало с золотыми лилиями. Он сел на него. И это означало, что теперь он король Франции.

С надеждой на то, что ее безгрешная жизнь достойна вознаграждения, Бланш обратилась к небесам:

– Боже, храни короля!

Не было никого из присутствующих в огромном соборе, кто не был бы тронут этим зрелищем. Юный король принимает на себя тяготы правления великим государством.

Епископ первым приложился губами к его руке, затем вереницей последовали благороднейшие вельможи из самых древних родов. Они преклоняли колени, целовали руку короля и приносили ему присягу.

Не было среди них Тибо Шампанского. Но не только его.

Где же Хьюго и Изабелла де Лузиньян? Где их соседи?

Внезапно мысль о том, что источником мерзких слухов о ее связях с трубадуром могли быть супруги Лузиньян, буквально обожгла Бланш. Ей вспомнился лукавый дьявольский огонек в глазах развратной Изабеллы. Она почувствовала себя облепленной грязью, будто ее обрызгала пронесшаяся мимо телега простолюдина. Как теперь ей отмыться от этой грязи? Ей стало страшно.

Пусть сейчас народ с восторгом приветствует ее сына, проезжающего по улицам Реймса, но у мальчика есть враги, и укрыться от них невозможно.

После коронации Бланш уединилась в своих покоях. Ей предстояло произвести на свет еще одного ребенка. Если это будет мальчик, она назовет его Карлом.

Ей казалось почему-то, что роды будут, в отличие от предыдущих, трудными и могут кончиться трагически. Слишком много ударов судьбы обрушилось на нее во время последней беременности.

И все же, вопреки ожиданиям матери, ребенок родился здоровым и точно в срок, а сама Бланш быстро оправилась после родов. Ей это было так нужно. И в ее интересах, и ради сына. Вскоре пришли и доказательства того, что болеть долго вдовствующей королеве никак нельзя.

Она была еще слаба, когда брат Гуэрин попросил у нее аудиенции. Бланш встревожил его мрачный вид. Она знала о его преданности, незыблемой на протяжении многих лет. Он служил верно не только ее супругу, но и Филиппу Августу, и оба они отзывались о нем с похвалой и высоко ценили его.

Член ордена госпитальеров, этот человек благодаря своему положению при дворе давно мог обогатиться сверх меры и уйти на покой, но у него было только одно желание – служить Франции.

Филипп Август сделал его самым доверенным своим помощником, а Людовик – канцлером, и Бланш беспокоило только, как бы Гуэрина не подвело здоровье, ведь он был уже очень стар.

Когда он вошел в ее покои с лицом, выражающим тревогу, Бланш сразу поняла, что не из-за пустяка позволил он себе обеспокоить ее.

Он немедля перешел к делу, убедившись вначале, что их никто не подслушивает.

– Есть немало честолюбцев, которые хотят воспользоваться нынешним положением. Король очень молод, и править государством будет тот, кто первым возьмет поводья в руки.

– Кажется, мне это удалось, – не без гордости за себя призналась Бланш. – И кто меня в этом упрекнет?

– Никто. За вами, миледи, все права. Вы королева и мать короля. Ваше место рядом с сыном. И большинство законопослушных граждан одобряют ваши действия.

– И вы, брат Гуэрин?

– Разумеется, мадам.

– Мне стало легче на душе, – улыбнулась королева.

– Но вы, мадам, окружены врагами, злобными и завистливыми. Некоторые из них весьма могущественны.

– Я догадываюсь, что Хьюго Лузиньян в их числе.

– К сожалению, да, – подтвердил брат Гуэрин. – А причиной тому ненависть к вам его супруги.

– А, Изабелла! Ничего другого я и не ожидала. От нее всегда исходят несчастья, и скандалы вокруг нее множатся. Вспомните, как она обошлась с собственной дочерью, отняв у нее жениха. Могу поклясться, что она задумала все это заранее. А если бы Изабелла оставалась в Англии, то и там от нее бед было бы немало.

– Сейчас она затеяла опасный заговор, который грозит нам великими потрясениями.

– Не сомневаюсь, это ее стихия. Однако рассказывайте! Чем нас хотят напугать?

– Лузиньян и Туар заполучили в сообщники Пьера Моклерка!

Бланш поднесла руку ко лбу и непроизвольно издала тихий стон. Пьер был давней занозой в теле французского государства. И избавиться от нее было нелегко, ибо Пьер принадлежал к королевской фамилии и имел под началом войско из двух тысяч рыцарей-вассалов.

Появлением своим на свет он был обязан графу де Дрю, одному из сыновей Людовика Шестого. Как самый младший отпрыск в семье, Пьер вынужден был довольствоваться весьма жалким содержанием, выделяемым ему отцом, по сравнению с другими братьями. Сколько хлопот доставляют вот такие обделенные сыновья, чьи родители имеют детей больше, чем средств для поддержания их престижа и амбиций! Пьер Моклерк приобрел прозвище Святоша-истязатель, потому что когда-то участвовал в крестовом походе. С тех пор много воды утекло, но дурные деяния его в Палестине не забылись, и прозвище закрепилось за ним.

Ему устроили выгодную женитьбу на наследной принцессе Бретани, и он поправил свое материальное положение. Супруга его скончалась, родив ему двух мальчиков – Джона и Артура и девочку Иоланду.

Как только Пьер завладел Бретанью, он сразу подтвердил, что давнее прозвище было дано ему не зря. Все поняли, что за таким негодяем нужен глаз да глаз, что ради достижения своей выгоды он пойдет на любое преступление, совершит любую подлость. И когда Бланш услышала имя Пьера, она приготовилась услышать и самые плохие известия.

Так оно и случилось.

– Первым делом он требует, чтобы его короновали, – сказал брат Гуэрин.

– Должно быть, он сошел с ума!

– Его распирает неуемное тщеславие, – согласился Гуэрин. – Он заявил, что отец его, граф де Дрю, был не вторым сыном Людовика Шестого, а первым.

– Что за чепуха! Ведь тогда он бы унаследовал престол!

– Пьер выдвинул версию, будто Роберт де Дрю был обойден из-за того, что Людовик Шестой счел его менее сообразительным и способным, чем второй сын Луи, который хоть и был младше, но был провозглашен старшим сыном и впоследствии короновался, как Людовик Седьмой. На этом основании Пьер, как один из потомков Роберта, претендует на трон Франции.

– Но это же полный абсурд. Даже если так оно и было, то у Пьера есть старшие братья… У них больше прав…

– Он рассчитывает на то, что, завоевав корону, сохранит ее за собой. Он разглагольствует, будто ничего хорошего не принесет стране правление несмышленого юнца и… простите, миледи, и… распутной женщины. Так он посмел назвать вас, моя королева.

Бланш рассмеялась от души.

– Когда юный король восходит на престол, всегда начинается брожение в умах и появляются безумцы, тянущие жадные руки к короне. Мы можем послать войска и захватить его. То, что он говорит, уже измена. Ему место в тюрьме.

– Я тоже так считаю, – сказал Гуэрин. – Но он действует быстро и расчетливо.

– Каким образом?

– Он обратился за помощью к влиятельным вельможам. Туар и Лузиньяны на его стороне, и, по слухам, Тибо Шампанский тоже в их компании.

Бланш усталым жестом прикрыла ладонью глаза. Она надеялась на преданность Тибо если не королю, то хотя бы ей. Как же она обманулась! Он поэт. В том, что он сочиняет, нет правды. Он подбирает слова ради их благозвучности и не вкладывает в них никакого смысла, никаких истинных чувств.

Она заметила, что брат Гуэрин пристально разглядывает ее.

«О Боже, – подумала она, – неужто и он верит нелепым сплетням, распускаемым про меня и пухленького менестреля?»

– Бояться больше всего следует Хьюго де Лузиньяна, – сказала она убежденно.

– Когда-то он славился своей сдержанностью.

– Так было до его женитьбы! – воскликнула Бланш. – С тех пор он не живет своим умом, а делает то, что ему говорят. Прежний Хьюго исчез. Его душой и телом завладел другой человек. Эта женщина! Я знаю, что она доведет его до полного краха… со временем.

– Но в настоящее время до краха еще далеко, – мягко возразил Гуэрин. – Наоборот, заговор против нас набирает силу. Я еще не все поведал вам, мадам. Пьер обручил свою дочь Иоланду с королем Англии.

– Брат Гуэрин! – Бланш зашлась в крике. – Умоляю, выкладывайте все сразу и поскорее, не мучая меня. Мне только хуже становится от того, что вы преподносите мне плохие новости по одной, словно угощаете горьким лекарством.

– Это все, чем я на данный момент располагаю, мадам. Уверен, вы согласитесь со мной, что ситуация не из приятных.

– Да, хуже не бывает. Могущественные бароны объединились и восстали против короля. А один из них благодаря родственным связям может заполучить в союзники Англию.

– Не забывайте, Изабелла – мать короля Англии. Естественно, ее симпатии будут на стороне сына.

– А муж во всем слушается ее, – подхватила Бланш.

– Именно так. Если английский король собирается напасть на нас, то более удобного случая ему не представится.

– Но нам известны имена не всех изменников, не так ли? Кто еще замышляет недоброе, но пока прячется в тени?

– Со временем они заявят о себе, если мы не пресечем измену в зародыше.

– Меньше всего я желала бы, чтобы мой сын ввязался в войну на заре своего царствования.

– Мы в опасности, мадам. Положение наше шатко, как всегда бывает, когда власть переходит к юному правителю. Он еще не успел показать, на что способен. Людовик еще ребенок. Люди с большими амбициями жаждут перехватить власть…

– Но я не желаю войны, – твердо заявила Бланш.

– Есть и другой путь…

Бланш поспешно кивнула.

– Я знаю. Переговоры. Я предпочитаю их.

– Но притязания Моклерка…

Бланш нетерпеливо прервала его:

– Это менее важно, чем все остальное. Кто воспримет их всерьез? От Лузиньяна исходит главная опасность. С того дня, как Изабелла Ангулемская вышла замуж за Хьюго Лузиньяна, я ждала, что вот-вот ударит молния и грянет гром. Она подавила его волю. Он пойдет туда, куда она укажет, будь это хоть прямая дорога на эшафот.

– Но вполне естественно, что она поддерживает своего сына-короля.

– Вы не правы, брат Гуэрин. У нее нет никаких естественных человеческих чувств – ни материнской привязанности к детям, ни любви – даже к супругу. Изабелла любит только себя. Она одержима собою.

– И как побороть столь одержимую женщину?

– Вероятно, предложив ей кое-что позаманчивее того, что она сможет получить от своего сынка.

– Вы собираетесь купить ее покорность и преданность?

– В ее душе нет места такому чувству, как преданность. Ее заботит только собственная шкура. Может быть, мне удастся купить ее согласие отступиться от заговорщиков. Если нет другого способа спасти королевство от смуты, надо пуститься в унизительный торг.

– А что вы используете на торгах как разменную монету?

– Я подумаю, брат Гуэрин, и дам вам знать, когда приму решение. Один лишь просвет есть в сгустившихся тучах, и он вселяет в меня пусть слабую, но надежду. Те, с кем мне придется иметь дело, способны продать себя с потрохами тому, кто предложит более высокую цену. Конечно, надо еще убедить их, что предательство своих друзей-союзников сулит им выгоду.

Она сказала Гуэрину, что продолжит беседу с ним чуть позднее, а пока займется восстановлением сил, столь необходимых ей в такой напряженный момент.

И ей надо было спокойно и в одиночестве обдумать как следует свой план.

Бланш не имела права предаваться унынию и терять драгоценное время. Мятежники угрожали ее Луи. Они задавали вопрос, почему Франция должна управляться женщиной, к тому же иностранкой? Даже те, кто оставался верен юному Людовику, были против того, чтобы в стране верховодила женщина, рожденная за ее пределами.

Силы мятежников собирались во владениях Туара. На весну было назначено выступление, и Бланш обязана была предотвратить кровопролитие. Гражданская война во Франции не должна разразиться.

– Разве нам не достаточно иметь вечных врагов в лице англичан? – спрашивала она у брата Гуэрина. – Уверена, что вскоре они нападут на нас. Канцлер сказал, что, по его сведениям, Губерт де Бург убеждает Генриха отложить на время возвращение под эгиду Англии ее бывших владений во Франции.

– У них нет ни людей, ни припасов, необходимых для успешной военной кампании. Правда, брат короля граф Корнуолл рвется в бой, но пока еще находится в Англии. Будем молить Бога, чтобы Ричард Корнуолл не вздумал соединиться с мятежниками.

Бланш покинула Париж, отправилась на юг и разбила свой лагерь между Туаром и Луденом. Затем она послала к мятежникам гонцов с предложением посетить ее и обсудить возникшие «разногласия». Так осторожно назвала Бланш в письме поднятый против нее мятеж.

С тревогой она ждала ответа – слишком многое зависело от этой встречи. Воспримут ли всерьез ее предложение? Им, должно быть, известно, что супруг посвящал ее во все дела, что она правила государством наравне и совместно с ним и он часто полагался на ее суждения.

Они должны знать, что «иностранка», как они ее называют, одержима одной лишь заботой о процветании Франции, своей новой родины, страны, королем которой стал теперь ее сын.

Но ни Хьюго де Лузиньян, как ей думалось почему-то, прибыл в качестве посла враждебной стороны.

Жар бросился ей в лицо от злобы, унижения и от ощущения некоторой растерянности, когда в ее шатер ввели посла и она увидела перед собой Тибо Шампанского. Вот и встретились они лицом к лицу – героиня его бесчисленных поэм, предмет его безумных фантазий, и мужчина, на весь мир растрезвонивший, что все согласен отдать за обладание ею.

Он подготовился к встрече, ибо, вероятнее всего, добивался, чтобы ему доверили эту миссию, а Бланш была застигнута врасплох.

И все же именно она первая справилась с волнением и повела беседу так, как ей хотелось.

– Значит, вы теперь мой враг, граф! – бодро начала она.

Он опустил глаза и пробормотал:

– Миледи, я никак не могу им быть.

– Давайте не будем кривить душой. Не будет пользы, если вы начнете отрицать очевидное. Вы присоединились к тем, кто выступил против короля, и они послали вас вести со мной переговоры…

– Миледи, я умолял, чтобы мне дали возможность…

– …услышать лично от меня, насколько я вас презираю, – закончила за него фразу королева.

– О нет! – задохнулся Тибо. – …чтобы иметь счастье лицезреть вас…

Она раздраженно прервала его:

– Оставим эту пустую болтовню, милорд, и перейдем к делу. Вы явились на переговоры со мной с целью обсудить условия, на которых вы и ваши дружки-мятежники согласны не беспокоить короля и не опустошать его земли?

– Я обещаю вам, миледи, отдать жизнь за вас!

Это заявление вызвало у нее приступ смеха.

– Кто вам поверит, милорд? Приберегите подобные цветистые выражения для своих стихов.

– Вы читали мои стихи, миледи?

– Некоторые… те, которые мне показывали.

– Я честен перед вами, – твердил Тибо. – В вашем присутствии я не способен лгать. Каждое произнесенное мною слово – чистая правда. Только из-за того, что меня не пустили в Реймс, я примкнул к вашим противникам.

– Нет, врагом моим вы стали раньше, – сказала Бланш. – Я вспомнила, что вы покинули короля в трудную минуту, и по этой причине вам было запрещено присутствовать на коронации его сына.

– Я предупреждал короля о своем уходе. Я честно отслужил положенный срок. Я был ему верным слугой, хотя и не любил его. Я не мог заставить себя полюбить супруга моей королевы.

Бланш проигнорировала бестактный намек.

– Что вы имеете мне сейчас сказать? С какими угрозами в отношении нового короля вы явились сюда? Что вы намерены предложить?

– Увидев вас, миледи, я уже ничего не могу предложить, кроме как вручить вам свою судьбу и стать вашим преданным слугой.

– Даже если это означает служение королю? – весьма цинично поинтересовалась Бланш.

– Если вы прикажете.

– Я приказываю!

– Значит, так и будет.

– Как быстро вы меняете стороны…

– Я всегда был только на одной стороне, на вашей, миледи. Я лишь поддался приступу досады и сразу об этом пожалел. Я собирался полностью отдать себя в ваши благословенные руки. Стать покорнейшим рабом вашим, если б вы того пожелали. Но вдруг меня с унижением прогнали прочь.

– Теперь я вижу, что поступила тогда неразумно. Простите меня, если сможете.

Тибо засветился от счастья.

– Миледи, клянусь, я буду служить вам до конца дней своих. Прикажите, и я отдам за вас жизнь.

– Единственное, что я попрошу вас сейчас, это сказать мне, можем ли мы прийти к какому-нибудь соглашению с врагами Его Величества?

– Они очень сильны, миледи. Пьер Моклерк жаждет устроить смуту. Хьюго пляшет под дудку своей жены. Ее сын Ричард Корнуолл уже во Франции. Мятежники намерены соединиться с ним.

– Мне все это известно. И вы тоже с ними заодно?

Тибо поспешно ответил:

– Сейчас уже нет, миледи.

– Они хотят войны?

– Вероятно. Дочь Моклерка обручена с королем Англии. Ему очень нужна, видимо, поддержка мятежников, раз он пошел на это. Но я почти уверен, что свадьба не состоится. Английский король, получив то, что хотел, найдет способ отвертеться.

– Но Моклерк верит в обещания Генриха?

– Моклерка нет сейчас в нашем лагере в Туаре. Лучше бы заключить соглашение поскорей, пока он отсутствует.

– А это возможно?

– Мы постараемся, миледи.

– Как?

– Сыграем на их соперничестве. У вас на руках сильные козыри. О, простите меня, не следовало бы, конечно, так говорить о королевских детях. Однако что может связать знатнейшие фамилии крепче, чем брачные узы?

– Вы верите, что из этого что-то получится?

– Попробуйте, миледи, и убедитесь сами. Особого вреда не будет, если попытка не удастся. Даже если вы только выиграете время, вы уже этим добьетесь успеха. Король хоть немного возмужает и успеет подготовиться к возможным неприятностям, ожидающим его в будущем.

– Вы дали мне хороший совет, граф.

– Я с радостью отдам вам все, чем обладаю, лишь бы вы поверили, что мое сердце принадлежит вам.

– Благодарю вас.

– Мне нужно вернуться в лагерь, – продолжал Тибо с печалью в голосе. – Не откажите мне в милости и в дальнейшем видеть вас.

Королева кивнула.

Когда Тибо удалился, она некоторое время провела в раздумье. Словно какой-то вихрь закрутил ее мысли в бешеном водовороте. Визит графа взволновал ее безмерно. Он действительно влюблен в нее – этот странный пухленький человечек, чья заурядная внешность никак не соответствовала красоте сочиняемых им стихов.

Разумеется, ей было неприятно использовать его в своих целях. Ее брезгливость в отношении к нему не исчезла. С радостью и великим облегчением она выгнала бы Тибо, заявив, что не желает ни видеть его, ни слышать о нем. Чтобы даже имя мерзкого рифмоплета не упоминалось при ней.

Но это было бы с ее стороны очередной непростительной глупостью. Бланш уже поняла, к каким печальным последствиям привели ее ошибочные действия во время коронации в Реймсе.

Ей надо умело и хитро сыграть на чувствах графа Шампанского. Ей придется на многое пойти, чтобы усмирить мятежных баронов и сохранить корону для своего сына.

…Как только Хьюго позвал Изабеллу, она сразу же примчалась в Туар. Она догадывалась, что произошло нечто важное и супруг не может обойтись без ее совета.

Мятежники вели переговоры с королевой Франции и ее приближенными. Должно быть, Бланш сильно перепугалась, раз пошла на такое унижение. Но чего не сделаешь ради любимого чада и короны, пока еще непрочно сидящей на его головке.

Изабелла несколько встревожилась, когда до нее дошли новости о переговорах, но при встрече с мужем напустила на себя непроницаемый вид.

– Что скажешь, дорогой?

Он посмотрел на нее с обожанием.

– Ты стала еще красивее.

– Но не ради же комплиментов ты вызвал меня сюда, – рассмеялась Изабелла, ловко скрывая свое нетерпение. – Как поживает наш общий враг?

– Мы пробуем договориться с ним…

– С ней, – уточнила Изабелла. – Не забывай, что она всего лишь женщина, хоть и лукавая, а вы – мужчины, сильные и мудрые. Раз она поступилась своим королевским величием и явилась сюда, значит, она поняла, что преимущество за вами. Надеюсь, условия диктуете вы?

– Она их выдвинула сама, но лучшего нельзя было и представить. Для нас с тобой это просто подарок небес. Бланш предложила женить своего сына Альфонса на нашей Изабелле, а нашего Хьюго на своей дочери.

– Наша дочь еще совсем ребенок!

– Но она подрастет. Подумай только: брат короля, муж нашей маленькой Изабеллы, а Хьюго женится на принцессе, сестре короля! Каков расклад! – захлебывался от восторга Лузиньян. – Конечно, если ты не будешь возражать… – оговорился он.

Выдержав паузу, Изабелла кивнула.

– Сделка не так уж плоха.

Лузиньян радостно подхватил:

– Дочку Моклерка Иоланду выдают замуж за брата короля Жана.

– Она ведь обручена с моим сыном Генрихом, – напомнила супругу Изабелла.

– Бланш боится нас, это ясно. Она уже готова и Иоланду взять в свою семью, лишь бы помешать нашему союзу с Англией.

– И таковы, значит, условия договора? – осведомилась Изабелла.

– Да, моя дорогая, и я думаю, что мы вышли из положения с честью… и с большой выгодой для себя.

– Для нашего Хьюго это хорошая партия, – не могла не согласиться Изабелла.

– А для нашей девочки?

– Здесь другое дело. Часто подобные сговоры кончаются ничем.

– Мы проследим, чтобы все условия были выполнены.

– Ты этим займешься, мой славный воин? – с легкой насмешкой спросила мужа Изабелла.

– Клянусь!

– Видишь, как она ловко вывернулась! Если нет, то раскрой пошире глаза! Она сделала все, чтобы для нас стало невозможным воевать на стороне моего старшего сына. Она привязала нас к себе с помощью этих брачных договоров.

– Но, моя дорогая, наш дом здесь, а Генрих далеко за морем. Разве ты не считаешь, что мы получим от Франции больше, чем нам даст Англия?

– Время покажет. Сейчас я лишь дивлюсь тому, что французская королева заискивает перед нами. Как она вела себя, когда ты говорил с нею?

– Я с ней не встречался. Посредником был не я.

– Именно ты должен был быть им!

– Мы решили, что граф Шампанский больше подходит для этой миссии.

Пораженная Изабелла уставилась на мужа, потом разразилась хохотом.

– Толстяк-трубадур! Любовник королевы!

– Помни, что это лишь вздорные слухи, Изабелла. Бланш – порядочная женщина. И всегда была такая.

– И ты… и вы все, ротозеи, этому поверили? И послали его к ней?

– Он справился и добился самых почетных условий.

– Как бы я хотела присутствовать на этой встрече милых голубков! Как же она посмеялась над вами, когда он явился к ней! Интересно, где они оговаривали условия? Наверное, в постели…

– Ты неверно судишь о королеве.

Теперь Изабелла преисполнилась холодной злобы.

– Ты принимаешь меня за дуру?

– Что ты, конечно, нет… но королева, как ты знаешь…

– Позволь мне сказать тебе, дорогой Хьюго… Я знаю, из какого теста выпечена наша королева. Из того же, что и все мы – женщины. Тибо Шампанский всем прожужжал уши о своих любовных делишках с королевой, не так ли? А что, если он умертвил Людовика, чтобы избавить свою возлюбленную от муженька?

Хьюго остолбенел.

– О, она, конечно, не могла быть замешана в столь черном деле! – продолжала выкрикивать Изабелла. – Она святая и чиста как ангел… наша девственно-белая королева!

Хьюго был не в силах произнести что-либо в ответ и не мог скрыть охватившего его ужаса. Но больше всего он страшился поссориться с Изабеллой. Нельзя допустить, чтобы уготованную им ночь любви они провели в спорах и взаимных упреках.

Бланш подводила итог тому, что сделала. Беду ей удалось отвести, и наступило временное примирение.

Этого она и добивалась. Всего лишь короткого перерыва в неминуемых смутах и мятежах, чтобы Людовик хоть чуть подрос и начал понимать, что значит – быть королем.

Брачные договора, заключенные ею с семьей, которую она возненавидела с той поры, как там стала верховодить Изабелла Ангулемская, не особенно тревожили Бланш. Подобные обручения малолетних детей чаще всего не заканчивались свадьбами.

И все же на душе у королевы остался неприятный осадок после завершения сделки.

«Мои дети женятся на ее детях? Немыслимо, невозможно, кощунственно!. Что, если отпрыски Изабеллы пойдут по стопам матери?» – мучилась сомнениями Бланш.

Но все обговоренные браки откладывались на будущее. Пока дети Бланш в безопасности. А к тому времени отыщутся причины и поводы, чтобы они вообще не состоялись. Тут уж Бланш постарается изо всех сил.

Хитростью ли, умом, собственным унижением, но она обеспечила Франции мир. Пусть ей придется дружелюбно улыбаться злейшим врагам – Бланш на все готова.

До нее дошли слухи, что Пьер Моклерк, узнав об условиях договора, впал в бешенство. Он хотел войны, потому что мечтал о короне для себя. Ей не сказали, щадя ее слух, какие именно слова произнес властитель Бретани в припадке ярости, но она слышала, что он поклялся жестоко отомстить за предательство безмозглому Тибо, а это означало, что и ее имя было упомянуто и облито грязью. Теперь же Пьер Моклерк позаботится, чтобы сплетни о любовных делишках королевы и трубадура не затихали.

Такие люди, как он, такие, как Изабелла, будут разбрасывать ядовитые семена скандала по всей Франции. Они и есть истинные враги Бланш. Хьюго Лузиньян, которым руководит ведьма-жена, не в счет.

Хотя в стране царит мир, Бланш не должна убаюкивать себя. Рано или поздно змея вновь выползет наружу из норы. И враги заявят о себе, если не эти, так другие… которые за Проливом, в Англии.

Генрих наверняка пришел в ярость. Как же! Матушка подвела его, и он упустил свой шанс растоптать сапогами своих солдат Францию. И невесту его, Иоланду, отдали французскому принцу.

Войны с Англией не избежать. Но может ли Бланш рассчитывать на тех, с кем заключила договор? Кто знает… Она должна быть готова ко всему.