КОМЕДИЯ В КРОУ-СТРИТ

В маленькой комнате на Саус Грейт Георг-стрит две девочки обсуждали очень важную для них тему. Старшая, миловидная и элегантная, несмотря на очевидную бедность одежды, пребывала в состоянии крайнего возбуждения, вторая, с прелестным, оживленным личиком, пыталась ее успокоить.

— У тебя все получится, — говорила она, — это у тебя в крови. Все это ты унаследовала от мамы.

— Я знаю, — отвечала Эстер, — но ты не можешь представить себе, Долл, что это такое — появиться перед публикой!

Дороти поднялась.

— Нет, я могу. Бог знает, сколько раз я все это видела! Я помню, как выступали мама и папа, и мы все должны были их смотреть. Я даже сейчас чувствую запах тех сальных свечей. Мне всегда было интересно, что случится, если от них загорится сцена или занавес.

— Пусть бы папа был жив, и у нас было бы побольше денег, — сказала Эстер.

— Люди всегда хотят побольше денег, — вставила Дороти быстро. — Не забудь, папа бросил нас перед смертью.

— Но он был добрый, он всегда присылал нам деньги.

— Да, но для этого он должен был жениться на богатой женщине. Лучше бы мы обошлись без его помощи. Я предпочла бы зарабатывать сама.

— Не слишком много ты зарабатываешь в своей шляпной мастерской.

— Похоже, что не много для такой знаменитой артистки, как вы, Эстер Бланд!

— Прекрати, — закричала Эстер, — не искушай судьбу.

— Глупости, — ответила сестра. — Конечно, ты добьешься успеха. И мистер Райдер думает так же. О, он возлагает на тебя такие надежды! Я слышала, как он говорил это маме. Он уверен, что ты принесешь удачу его театру Кроу-Стрит. Эстер, это удивительная жизнь — играть на сцене! К тому же у артисток бывают бенефисы, и они получают до трехсот фунтов! Кто знает, может быть, однажды тебя увидит какой-нибудь владелец театра из Лондона! Ты хотела бы играть в Друри-Лейн или в Ковент-Гарден?

— Прекрати, — воскликнула Эстер. — Я не могу этого слышать, я знаю, что провалюсь.

— Этого не будет, Эстер Бланд! Наша семья идет в гору! И нечего больше жаться и клянчить деньги!

— Что за выражения, Долли?

— Зови меня Доротеей — именно так я собираюсь себя звать, когда мы разбогатеем. Когда моя сестра станет знаменитой, я буду хвастаться перед своими клиентками: «Мадам, примерьте это, уверяю вас, это тончайший тюль, а цветы сделаны из наилучшего бархата, который носят только при дворе, и вам, мадам, прислуживает сестра известной артистки мисс Эстер Бланд. Чтобы увидеть ее, вам скоро придется ехать в Лондон, потому что Дублин недостаточно хорош для нее! Известно ли вам, что сам король просил ее сыграть для него на сцене Ковент-Гарден?»

— О, Долл, я чуть жива!

— Это случается со всеми поначалу. Мама говорит, что именно так и надо себя чувствовать, чтобы хорошо сыграть. Знаешь, Эстер, мне кажется, что я бы не переживала так, я бы вообще не волновалась.

Она рассмеялась и, вскочив на ноги, поклонилась воображаемой публике:

Влюбленный с милою своей

— Гей-го, гей-го, гей-нонино!

— Среди цветущих шли полей.

— Из тебя получилась бы неплохая Феба.

— Если бы я собиралась стать знаменитой артисткой, я бы выбирала роли с пением. Слушай:

Весной, весной, милой брачной порой,

Всюду птичек звон, динь-дон, динь-дон...

Любит весну, кто влюблен!

Во ржи, что так была густа,

— Гей-го, гей-го, гей-нонино!

— Легла прелестная чета.

— Мне не до песен, хотя у тебя получается очень мило. Но посмотри на себя — чулки свалились, а на халате жирное пятно.

— Я знаю. Но ведь в мастерской я всегда аккуратно одета. Позволь мне хоть дома быть в таком виде, как мне хочется.

— Ты придешь вечером в театр?

— Конечно. Со всем семейством. Я думаю, мы возьмем даже маленького Георга. Ты можешь рассчитывать на поддержку всей семьи, Эстер.

— Ах, Долли, представь себе, что будет, если я забуду свой текст.

— Давай порепетируем. Начали!

Дороти начала играть роль, в которой Эстер предстояло выступать вечером, когда в комнату вошла их мать. Было видно, что в юности Грейс Бланд была очень хороша, но за годы лишений и невзгод красота ее заметно поблекла, в глазах постоянно была тревога, и это очень огорчало Дороти. Она очень хотела бы зарабатывать много денег, чтобы матери не надо было постоянно думать, как прокормить семью. Но сейчас их будущее благополучие зависело от Эстер, и не имело никакого значения, кто из членов семьи принесет его, если только оно действительно наступит.

— Мама, мы с Эстер репетируем, — сказала Дороти.

— Очень хорошо, дорогая. Она должна быть на высоте. Я помню свою первую роль. О, это было сто лет назад, но я помню, что едва не умерла от страха тогда.

— Как я сейчас, — жестко сказала Эстер.

— Не обращай внимания. Это часть твоей жизни. Когда ты доиграешь спектакль до конца, и публика будет тебе аплодировать, ты забудешь все свои страхи. И тогда ты скажешь себе: «Я создана для сцены. Эта жизнь для меня».

— Ты так говорила, мама? — спросила Дороти.

— Да. И никогда не жалела об этом.

Было ли это правдой, подумала Дороти. Вспоминала ли она когда-нибудь, на протяжении всех этих трудных лет, о доме своего отца, приходского священника, где могла быть совсем другая жизнь, чем та, ради которой она его покинула? Может быть, и в отцовском доме жизнь была бы небогатой, потому что приходские священники нередко бывают бедны.

Грейс часто вспоминала и свое детство, и жизнь в маленькой уэльской деревушке, и трех девочек — себя и своих сестер, — решивших, что деревенская жизнь не для них, и отправившихся искать славы и удачи на театральной сцене.

— Как вы понимаете, наш отец был в ужасе, — говорила Грейс дочерям. — Он называл нас «бродячими комедиантами», но нас это не трогало. Он сказал, что, если мы выбрали сцену, то должны сами о себе заботиться, и мы заботились.

Они были храбрыми — решила Дороти — три деревенские девочки, приехавшие в Лондон попытать счастья на театральных подмостках, и они добились успеха. Правда, тетя Бланш, устав от театра, вернулась в Уэльс, вышла замуж и поселилась в деревне Трелетин, но две другие продолжали играть. Тетя Мэри часто выступала в Лондоне, а их собственная мама не бросила сцену даже тогда, когда растила детей.

И теперь, оказавшись в нищете, без средств к существованию, они снова думают о сцене и связывают свои надежды с Эстер, потому что им не хватает тех денег, которые она и Дороти зарабатывают в шляпной мастерской, и им нужна другая работа. И вот теперь, когда мистер Райдер согласился устроить для Эстер дебют, потому что она была маминой дочкой, конечно, они должны надеться на нее.

Грейс сказала:

— Дороти, пойди и приведи себя в порядок. Что, если зайдет мистер Райдер? А теперь, Эстер, я хотела бы повторить с тобой твою роль.

Грейс внимательно смотрела на свою дочь. У нее есть талант, думала она, и это уже кое-что, к тому же она молода, а публика любит молодых актеров... только великим актерам позволено стареть, а великие актеры большая редкость. Она слышала, как Дороти смеется с мальчиками. Они прыгали но лестнице, и Дороти кричала, что может спрыгнуть с самой высокой ступеньки. Грейс снисходительно улыбнулась. Дороти была настоящим сорванцом, совсем не такая серьезная, как Эстер. Удивительно, как легко она переносила все лишения. И совсем не потому, что она не любила своих близких — она готова была отдать им все, что зарабатывала, до последнего пенни — просто она не допускала мысли, что у них не все в порядке. Может быть, это и к лучшему.

Жизнь была трудной, но счастливой до тех нор, пока Фрэнсис не покинул ее. До тех пор все было хорошо. Почему он это сделал, думала она. Конечно, он всегда был мягким, уступчивым человеком. Но именно эти черты его характера и привлекали ее. Сейчас она вспоминала день их первой встречи. Он был в театре и смотрел на нее, и на следующий день он снова появился, и так продолжалось до тех нор, пока она не поняла, что молодой офицер больше интересуется ею, чем пьесой.

И он» стали любовниками: Фрэнсис, боясь отцовского гнева, не решался жениться на ней. Он был несовершеннолетним и принадлежал к семье, не одобрявшей актрис. Им оставалось только ждать, когда он повзрослеет. Но они оба не склонны были ждать, когда смогут поселиться вместе, и вскоре у ник родилась Эстер. Грейс называла себя не миссис Бланд, а миссис Фрэнсис. Бедный Фрэнсис чувствовал такую зависимость от отца, что боялся оскорбить его, а это неминуемо случилось бы, дай он свое имя актрисе.

Но невозможно было всегда оставаться миссис Фрэнсис, иногда ее называли миссис Бланд, и когда судья Бланд, разгневанный отец Фрэнсиса, узнал, что его сын живет с актрисой, он дал сыну понять, что женитьба будет стоить ему наследства. Бедный Фрэнсис, что ему оставалось делать... К тому же они ждали рождения Дороти...

Несмотря на это, они жили весьма счастливо, хотя Фрэнсис должен был уволиться из армии. Он имел совсем немного собственных денег, и основным кормильцем семьи была Грейс, которая к тому времени стала знаменитостью. Дети рождались у них регулярно, и вслед за Дороти появились Натаниэль, Фрэнсис и Георг. Так продолжалась их жизнь. Сколько же было у них детей, когда в Ирландии наступили трудные времена и театр был закрыт? Грейс была снова беременна, и Бланш пригласила их пожить в Уэльсе до тех пор, пока жизнь в Дублине не вернется в нормальную колею.

Фрэнсис был не совсем здоров, и его мать, не порывавшая с ним связи, пригласила его в путешествие по южной Франции в надежде подлечить сына. Грейс, которая всегда заботилась о здоровье Фрэнсиса, посоветовала ему воспользоваться этой возможностью, поскольку и она, и дети хорошо устроены в Уэльсе. И подумать только, размышляла она теперь, мне предстояло расстаться с ним навсегда!

Это был самый большой удар, который нанесла ей жизнь! Она знала, что он не совсем здоров, когда соглашалась на его отъезд, иначе никогда не отпустила бы его. Она не верила в то, что произошло, даже после получения его письма, полного угрызений совести и извинений, на которые, однако, нельзя было содержать семью, которая к тому времени пополнилась еще одним ребенком. Фрэнсис раскаивался, но... Вместе с ними путешествовала молодая наследница Кэтрин Махонэй, и его мать с помощью Кэтрин убедила его в том, что эта юная особа может составить ему прекрасную партию.

Грейс знала, что он был напуган угрозой остаться без наследства, и поэтому позволил себя уговорить. Так и осталась Грейс с шестью детьми на руках — было семеро, но маленькая Люси умерла в Уэльсе.

Фрэнсис не был бессердечным человеком — только слабым и безвольным. Он продолжал посылать им деньги, и Грейс не могла представить себе, что бы она делала без его помощи.

Они прожили в Уэльсе до самой смерти Фрэнсиса, когда помощь прекратилась. Грейс узнала об этом от его жены, Кэтрин, которая одновременно сообщила также, что не имеет ни малейшего желания впредь посылать им деньги. Они вынуждены были вернуться в Дублин, и Грейс, достигшая к тому времени вполне зрелого возраста и утратившая в глазах публики сходство с ангелом, стала пытаться определить на сцену свою старшую дочь.

Это было ужасно. Даже Дороти понимала, что происходит что-то страшное. Никто из них никогда не забудет того долгожданного момента, когда, сидя на краешке стульев в старом театре Кроу-Стрит, они ждали появления на сцене Эстер. Ее имя значилось в афишах — великое открытие, великая находка мистера Райдера — юная, прелестная Эстер Бланд!

Эстер вышла на сцену; публика снисходительно ждала, ибо она была молода и не лишена привлекательности, но, когда она открыла рот, не прозвучало ни одного слова.

— Этого не может быть, — взмолилась Дороти. — Господи, пусть она заговорит!

Однако страх, который испытывала Эстер, победил ее, и она полностью забыла свой текст. Дороти шептала его, задыхаясь, но как могла она донести слова до Эстер в переполненном театре?

— Пожалуйста, пожалуйста, — молила она, — пусть Эстер вспомнит.

В зале раздались смешки. Мистер Райдер вышел на сцену, подтолкнул Эстер к кулисе, и она убежала. Грейс была близка к обмороку. Маленькая задержка, объяснил мистер Райдер, дебютантка не вполне здорова. Он просит прощения у публики, ее роль исполнит другая актриса.

Дороти была уверена, что никогда не сможет забыть эти мгновения: смех, свист, раздававшиеся в разных концах зала, реплики в адрес юной мисс, возомнившей себя артисткой; им не часто выпадал случай (удовольствие, зло думала Дороти) увидеть такой провал. Дороти и сама злилась, ей хотелось подняться на сцену и сыграть эту роль. Она помнила большинство реплик, потому что часто слышала, как их повторяла Эстер, и смогла бы выучить те, которые еще не знала. Семейство поднялось со своих мест и удалилось за кулисы, чтобы забрать онемевшую от горя Эстер. Она проплакала всю ночь: она опозорила всю семью, от нее нет никакого прока, почему она вдруг решила, что может играть на сцене?

Грейс сказала ей:

— Ты можешь играть. То, что случилось, — это просто страх перед сценой. Мы все испытываем его, но с течением времени — преодолеваем. Ты не смогла. Следующий раз все будет в порядке.

— Следующий раз, — рыдала Эстер, — я лучше умру.

И зарыдала с новой силой. Она никогда не забудет своего позора, этот провал останется с ней навсегда. Не было никакой возможности утешить ее, хотя старалась вся семья, и Грейс уже начала прикидывать, сможет ли Эстер вернуться на работу в шляпную мастерскую, из которой ушла, решив попробовать свои силы в театре.

Это было мрачное утро. Мистер Райдер, будучи добрым человеком и зная, что семья живет в нищете, понимал, что случившееся с Эстер вовсе не означает отсутствия таланта. Он пришел их навестить, и от его глаз не ускользнули признаки глубокого отчаяния, хоть он и не видел Эстер: глаза Грейс были красны от слез и бессонницы.

— Да, — сказал он, — скверное дело, Грейс.

— Ума не приложу, как это случилось.

— Очень просто: она никогда раньше не видела публику так близко. Что вы собираетесь делать?

— Я не знаю.

— Послушайте, Грейс, у меня могут быть роли и для вас. Вы, должно быть, немного не в форме, но смогли бы ее восстановить... положим, для начала маленькая роль... А что с вашей второй дочкой?

— Дороти?

— Я обратил на нее внимание. В ней что-то есть.

— Она немного шаловлива, сорванец.

— Но она вырастет.

— Она не такая хорошенькая, как Эстер.

— Ради Бога, Грейс, значит ли это, что вы не собираетесь позволить мне предложить девочке работу в моем театре?

— Работу в театре? Да в ней нет ничего артистического.

— Позовите ее сюда.

— Пусть Бог простит меня, но я сомневаюсь, что она в приличном виде.

— Вполне приличном, чтобы показаться мне! Я не ищу барышню-чистюлю, мне нужна актриса.

— Дороти — актриса?!

— Пожалуйста, могу я ее видеть?

— Дороти, иди сюда, — позвала Грейс

Она вошла. Райдер изучающе смотрел на нее. В ней что-то есть, но что? Действительно, сорванец, мальчишка. Она выглядела бы неряшливым, неумытым школяром, если бы не присущие ей природное изящество и естественность. Да, в ней есть какое-то очарование, может быть, скрытое, но определенно есть, он в этом уверен.

— Добрый день, Дороти, — сказал он. — Хотелось бы послушать тебя. Ты знаешь какую-нибудь роль?

— Роль Фебы, — ответила она. — Из «Как вам это понравится».

— Прекрасно, — сказал он, — это подойдет.

В том, как она играет перед ним, есть что-то удивительное, думала Грейс. Она не декламирует, как это обычно делают актрисы. Она играет естественно, словно Дороти Бланд стала пастушкой, а убогая комната в одно мгновение превратилась в Арденнский лес. Это не было представлением, а сценой из реальной жизни.

Райдер испытывал другие чувства: больше всего его поразил голос Дороти, казалось, что она не говорит, а поет текст на свой собственный мотив.

— Послушай, Дороти Бланд, — сказал он. — Хотела бы ты занять место своей сестры? А? Я бы платил тебе столько, сколько обещал ей. Мне кажется, что ты не будешь бояться сцены.

— Я согласна, — сказала Дороти так, словно обещала вымыть посуду или приготовить чашку чая.

— Вот это характер, — сказал Райдер. — Я могу предложить тебе роль в «Девице без маски». Роль небольшая, но хороша для сценического дебюта. Будь в театре завтра утром.

Он ушел, а Грейс продолжала смотреть на дочь с удивлением. Дороти улыбалась: все повернулось к лучшему, разница лишь в том, что именно она, а не Эстер, должна позаботиться о семейном благополучии.

Так Дороти стала актрисой. Она сыграла в «Девице без маски», не вызвав большого интереса театралов Дублина, после чего получила роль Фебы в «Как вам это понравится». Томас Райдер не был разочарован: может быть я и не получил звезду первой величины, говорил он себе, но в конце концов она вполне прилично играет.

Дороти была в восторге. Играть на сцене было гораздо интереснее, чем делать и продавать шляпы. Кроме того, ей удалось уговорить Эстер согласиться на маленькую роль, и выступление прошло вполне успешно. Это помогло ей справиться со своим страхом, и она была готова взяться за более серьезную работу. Положение семьи улучшилось — стало больше денег.

Райдер часто беседовал с Дороти, к которой питал особые чувства, так как разглядел в ней актрису прежде, чем она почувствовала ее в себе.

— Мы должны лучше работать, — говорил он, — или наши убытки станут больше, чем я могу себе позволить. Знаешь ли ты, что вчера вечером зал был полупустой?

— Я боялась этого, — ответила ему Дороти.

— У меня еще пустует второй театр, Смок-Али. Два театра — слишком много для Дублина. Если и дальше так пойдет, мне придется продать свой пай в Смок-Али, а кто его купит? Если Дублин не может поддержать один театр, как можно открывать второй в Смок-Али?

Дороти пожала плечами, она была занята мыслями о своей последней роли.

— Если вы позволите мне спеть на сцене, — сказала она, — я уверена, что это понравится зрителям.

— Но в пьесе нет места для песни.

— Вы сами вполне можете найти для нее место, — сказала она, чтобы польстить ему.

— Вздор, — ответил Томас и отправился изобретать новый способ, как привлечь зрителей в Кроу-Стрит. Вскоре он вернулся с идеей.

— Я знаю, что нужно сделать, — сказал он, — мы поставим пьесу с переодеванием: мужчины будут играть женские роли, а женщины — мужские.

Это казалось безумной затеей. Зачем? Когда же некоторые женщины появились в мужском платье, цель оказалась совершенно понятной, особенно в случае с Дороти: фигура ее была безупречной, ноги длинные, изящные и прекрасной формы. Отлично, сказал себе Томас Райдер, они получат то, что ищут. Для постановки, объявил Райдер, будет выбрана «Гувернантка» — версия «Дуэньи» Шеридана. Он не собирался поручать такой неопытной исполнительнице, как Дороти, большую роль, но увидев ее в мужском наряде, сразу же решил, что именно она будет играть роль Лопеса. Дороти была в восторге. Уж она сыграет эту роль! Как была бы она рада, если бы могла петь!

— Петь, — кричал Райдер раздраженно, — почему Лопес должен петь?

— Потому, — ответила Дороти, — что Дороти Бланд хочет петь, а публика хочет ее слушать.

— Глупости, — парировал Райдер. — Играй свою роль, и это все, что публике от тебя нужно.

— Не забывайте, что последнее время театр полупустой.

— «Дуэнью» непременно придут смотреть.

Дороти в мужском костюме задержалась перед зеркалом. Грейс сказала ей:

— Может быть, я ошибаюсь, но это не кажется мне достаточно скромным.

Дороти поцеловала мать.

— Не волнуйся, мама, я сумею защитить не только свою честь, но и честь всей семьи.

Бедная мама! Мысль о том, что Эстер или Дороти — скорее именно Дороти — могут угодить в какую-нибудь ловушку, приводила ее в ужас. Она постоянно повторяла, что, если бы их отец женился на ней, семье не пришлось бы нищенствовать, а судья Бланд непременно оттаял бы, увидев внуков. Но Фрэнсис не был ее мужем по закону, и поэтому у нее не было никаких прав и гарантий. Замужество стало для нее навязчивой идеей, и она мечтала о том, чтобы ее дочери вышли замуж. Именно поэтому она постоянно волновалась. «Она права», — говорила Дороти Эстер, хотя сама не испытывала никакого страха.

Во время репетиций Дороти важно расхаживала по сцене в мужском костюме, подчеркивавшем изящество ее фигуры, и Томас Райдер, очарованный ею, проявил слабость — позволил Дороти петь.

Наступил день премьеры «Дуэньи». Театр был полон, чего не случалось уже в течение многих вечеров; публика пришла посмотреть на женщин, одетых в мужские костюмы, и она не разочаровалась. Особенно хороша была исполнительница роли Лопеса — молодая актриса с прелестной фигурой, столь женственная, что ее появление в мужском платье выглядело, как милая шутка. Публика была заинтригована, и она начала замечать Дороти Бланд.

Когда после спектакля она вышла к рампе и спела для зрителей, они были очарованы. У нее был необыкновенный голос, он не был поставлен, и в нем слышались искренность и чистота. Но просто чистых и безыскусных голосов было немало, а в голосе Дороти угадывалась неповторимая индивидуальность, которая трогала зрителей, в нем было покоряющее очарование, теплота, искренние и глубокие чувства. Песня, которую она выбрала для исполнения в тот вечер, была известна всем — в ней рассказывалось об ирландской девушке, которая пришла в Миллтаун, район Дублина, продавать устрицы. Они слышали эту песню неоднократно и раньше, но никогда она не звучала так, как в исполнении Дороти. Зрители требовали повторения, и она пела на «бис». С того вечера всем стало ясно, что Дороти Бланд — не ординарная актриса.

Грейс прочитала письмо дочерям — официальное письмо от адвоката, представляющего интересы родственников Фрэнсиса. Семья выражала возмущение по поводу того, что мисс Грейс Филлипс позволила своей дочери, актрисе, использовать их имя, и оно появилось на афишах. Поскольку она не имеет на это права, они вынуждены просить ее положить этому конец.

Дороти не могла сдержать своих чувств. Она была вспыльчива, и родные это хорошо знали, но не придавали значения, так как приступы гнева, неожиданно вспыхивая, быстро проходили.

— Какая несправедливость! — кричала она. — Они ничего для нас не сделали, а теперь указывают, как нам следует поступать!

— Не обращай на них внимания, — посоветовала Эстер спокойно. — Ты добилась некоторого успеха под именем Дороти Бланд, и теперь ты должна расстаться с этим именем, потому что папина родня стыдится нас?

— Дело не в этом, — уверяла ее Дороти. — Да, всем хорошо известно, что я происхожу из знатной семьи дублинских Бландов, которые не хотят иметь с нами ничего общего, хотя их прямая обязанность спасти нас от голодной смерти/

— Ты не на сцене, Долли, — напомнила сестре Эстер.

— Послушайте, девочки, — вставила Грейс. — Я подумала, что вам не следует идти против папиной родни, это неразумно. Я всегда надеялась, что в один прекрасный день они что-нибудь сделают для нас. Теперь, когда вашего дедушки, судьи, уже нет в живых, может быть, остальные родственники будут вести себя иначе.

— Не очень-то похоже на это, — отрезала Дороти, — И почему ты вообразила, что они вдруг переменятся?

— Никогда не знаешь, что может произойти, — настаивала Грейс. — И разумно проявлять осторожность.

Дороти неожиданно рассмеялась: бедная мама! Жизнь так сурово обошлась с ней, но она до самого последнего момента верила, что в один прекрасный день папа женится на ней, и всегда старалась проявлять осторожность.

Дороти неожиданно поцеловала мать.

— Хорошо, мама, мы проявим осторожность. Мы пойдем на компромисс. Я не хочу совсем расставаться с папиным именем. И мы выполним просьбу знатных и достойных Бландов, но... наполовину — я стану Дороти Фрэнсис. Против этого они не будут возражать.

Все решили, что это прекрасная идея, и с того дня Дороти стала Дороти Фрэнсис.

Мисс Фрэнсис приобрела известность. Она мило танцевала, ее голос имел необыкновенную привлекательность, и когда она пела, зрители не отпускали ее со сцены. Если дела у какого-нибудь спектакля шли не очень хорошо, положение спасала Дороти — стоило ей спеть или станцевать, как настроение зрителей сразу же улучшалось. Кроме того, ей всегда удавалось подчинить себе публику, и когда она исполняла пролог, даже самые шумные и болтливые зрители умолкали, и в зале наступала тишина. И дело было не в том, что она была хорошей актрисой, важнее было то, что она — Дороти Бланд — или Фрэнсис, как она стала теперь называться, это не имело значения — была на сцене весела и беззаботна. Кто взялся бы определить, что именно притягивало к ней зрителей?

Не имело значения, какое имя она носила, это была Дороти, и зрители любили ее. Дело в ее красивых ногах? — размышлял Томас Райдер, твердо решивший как можно больше занимать ее в мужских ролях. Или в ее пении? Или в ее речи? А ее манера исполнять роль так, словно это доставляет ей радость? Даже трагическая роль в ее исполнении казалась менее трагической. В Дороти было что-то такое, что внушало ему уверенность: тот день, когда провалилась старшая сестра, и он решил обратить внимание на младшую, не был для него неудачным.

Дороти — вместе с Эстер и остальной труппой во главе с Райдером — отправилась играть в Уотерфорд и Корк, Грейс вместе с младшими детьми оставалась в Дублине — жалования дочерей хватало на сносную жизнь семьи.

Ко времени возвращения в Кроу-Стрит Дороти уже считала себя профессиональной актрисой. Запах свечей, драпировки кулис, волнение от контакта со зрительным залом, благодарные аплодисменты — все это стало частью ее жизни, и другой она не хотела.

В труппе у нее были друзья и недруги. Райдер был одним из ее лучших друзей, врагами были те актеры и актрисы, которые завидовали ее популярности у зрителей и считали, что юная выскочка присваивает себе чужие аплодисменты. Они использовали разные способы, чтобы отравлять ей жизнь: пытались отвлечь от нее внимание зрителей, с пренебрежением сплетничали про нее в Зеленой Комнате — судачили в тавернах о ней, как о девице, добившейся успеха благодаря паре стройных ног, намекали на особое отношение к ней мистера Райдера.

Дороти переносила эти неприятности легче, чем Эстер. По правде, ей нравилась борьба, и поведение некоторых членов труппы только усиливало ее стремление к успеху. В ответ она демонстрировала на сцене свои максимальные возможности — пела с еще большим чувством, танцевала легче и изящнее. В те дни жизнь казалась ей борьбой — веселой и возбуждающей — и обещала успех.

Однако в труппе был один человек, который внушал ей некоторый страх. Его звали Ричард Дэйли, щеголь и хвастун, восполняющий отсутствие актерского дарования высоким самомнением. Его нельзя было не заметить. Он был высок и статен, и был бы очень привлекателен, если бы не косоглазие. Этот дефект придавал нечто дьявольское его наружности, и многие женщины находили это восхитительным. Он постоянно хвастался своими победами над женщинами, и было совершенно очевидно, что это не пустая болтовня. Он был настоящим денди, самым элегантным мужчиной в театре, и любой случайный человек скорее принял бы за хозяина театра именно его, а не Райдера. Он был известным дуэлянтом, умело владел шпагой и пистолетом, а галстук закалывал бриллиантовой брошью, которая однажды во время дуэли спасла ему жизнь.

Рассказывали, что он вызвал на дуэль своего приятеля по колледжу, сэра Джона Баррингтона, — о причине дуэли никто ничего не знал — и сэр Джон выстрелил первым. Пуля должна была угодить Дэйли в сердце, но брошь помешала, и несколько драгоценных осколков застряли в его груди. Он реставрировал брошь и всегда носил ее, чтобы все знали, как легко он может вызвать на дуэль и что он — счастливчик Дэйли.

Дэйли был картежником; будучи выпускником Тринити-колледжа, он был достаточно хорошо образован, и хоть игра его не отличалась талантом, он мог быстро разучить роль, к тому же он имел превосходный личный гардероб, которым пользовался и на сцене.

Дэйли едва вступил в труппу, как сразу же стал в ней верховодить. Он был весьма чувственным мужчиной, и больше, чем картами и дуэлями, интересовался женщинами. В труппе не было ни одной актрисы, на которую он не бросил бы своего похотливого взгляда.

У Дороти практически не было шансов ускользнуть от его внимания. Он нередко преграждал ей путь в гардеробную, делая это в шутливой форме, но она пугалась его грубой силы, а именно на такую реакцию он и рассчитывал.

— Дорогая мисс Фрэнсис, куда вы так спешите?

— Дорогой мистер Дэйли, какое вам до этого дело?

— Мне есть дело до всего, что касается мисс Фрэнсис.

— Вы меня интересуете значительно меньше.

— Один поцелуй, и путь свободен!

— Мне кажется, что путь и так свободен. Но все-таки придется уточнить у мистера Райдера.

Это была, конечно, угроза: Райдер имел право уволить Дэйли.

— Я не склонен исполнять приказы, — ответил он.

— Я знаю, что вы склонны решать свои проблемы с помощью пуль. Но поберегите свою брошь — как бы вам ее снова не испортить!

Она проскользнула мимо него, дерзко смеясь, и он рассмеялся тоже, но в его глазах, насколько она смогла заметить, затаился гнев. Он был именно таким человеком, каких мать советовала ей избегать. И я полностью с ней согласна, думала Дороти.

Присутствие в труппе миссис Листер, ведущей исполнительницы женских ролей, должно было бы, казалось, создать некоторые неудобства для Дороти, но на самом деле она ощущала только один источник опасности, и этим источником был Дэйли.

Миссис Листер была прекрасной комической актрисой. Дороти любила наблюдать за ее игрой, стоя в кулисе, потому что она была талантлива, и у нее многому можно было поучиться. Девичья фамилия миссис Листер была Барсанти, ее муж, мистер Листер, незадолго до этого умер, оставив ей изрядное состояние. Дороти восхищалась не только актерским талантом миссис Листер, но и уверенностью в себе и независимостью, которые она демонстрировала благодаря достатку, не связанному с ее театральным жалованием.

В труппе, однако, у миссис Листер был еще один поклонник, не кто иной, как Ричард Дэйли; казалось, что миссис Листер, как и большинство женщин, была от него в полном восторге, не в последнюю очередь благодаря его косоглазию, находя в этом дополнительную привлекательность.

Интерес, который Дэйли проявлял к вдове, слегка ослабил его внимание к Дороти, но, несмотря на то, что всем были известны его серьезные и благородные намерения по отношению к миссис Листер, — Дороти потешалась над словом «благородные», ибо было совершенно очевидно, что причина его намерений кроется в ее деньгах, — он продолжал бросать на Дороти многозначительные взгляды. Эти взгляды и отталкивали, и волновали ее. Она ждала возможности дать ему понять, что, вопреки мнению большинства женщин, не считает его неотразимым. Однако она вздохнула с облегчением, когда Дэйли объявил труппе о своем намерении жениться на миссис Листер.

Свадьба была отмечена вечеринкой, устроенной за сценой, и Дороти присутствовала на ней вместе со всей труппой. Миссис Дэйли была очень горда своим важным косоглазым мужем и, как казалось Дороти, во всем его одобряла. Между Дороти и женихом состоялся короткий разговор.

— Вы разочаровали меня, — сказал он, — я думал, что ваше сердце разбито.

— Я очень сочувствую невесте, но это еще не повод для того, чтобы позволить разбить свое сердце.

— А ради жениха?

— Не сомневаюсь, что этот человек может сам о себе позаботиться.

— Вы правы, мисс Фрэнсис, такая умная женщина, как вы, не могла не увидеть в нем человека, который всегда добивается того, чего хочет.

— Я уверена, что миссис Дэйли сумеет прекрасно помочь ему в этом.

И Дороти отвернулась. Несмотря на свое самообладание и насмешливый тон, она была взволнована.

Вскоре после свадьбы Дэйли Райдер поделился с ней, что вынужден уступить кому-нибудь свой пай в театре Смок-Али.

— Что это значит? — спросила Дороти. — Тот, кто купит его, станет конкурентом Кроу-Стрит?

— Именно так. Но мне нечем платить ренту, чтобы помешать этому.

— А где взять зрителей на два театра? Вы сами знаете, как нелегко заполнить и один.

— Именно этого я и боюсь. У меня долгов на тысячи фунтов, и кредиторы согласны подождать с уплатой, если я продам свой пай. У меня нет другого выхода. Может быть, там в здании будет не театр, а что-нибудь другое. Поверьте мне, если я освобожусь от Смок-Али, это здорово облегчит мне душу и... карман.

Сделка состоялась, и Райдер вздохнул с облегчением — впервые за долгое время. Ричард Дэйли прогуливался по театру с видом премьера и владельца труппы. Было совершенно очевидно, что он в восторге от своей женитьбы. Дороти узнала новость от Райдера:

— Как вы думаете, кто купил мой пай в Смок-Али? Ричард Дэйли! И он собирается открыть там театр.

Каждый вечер в партере Кроу-Стрит сидел молодой военный. В Дублине было много военных, регулярно посещавших театр, но в этом было какое-то определенное упорство, и труппа вскоре окрестила его поклонником мисс Фрэнсис. Он был очень юн, привлекателен, но невероятно серьезен — было совершенно очевидно, что он влюблен. За кулисы Дороти приносили цветы и подарки, и, наконец, она согласилась принять его. Она была тронута его наивностью, в первый же вечер он предложил ей стать его женой.

Вскоре Дороти пригласила его домой, где Грейс принялась внимательно его изучать. Дороти забавлялась этим, потому что мамина заветная мечта — видеть ее замужем — постепенно превращалась в навязчивую идею.

— Сейчас у тебя все в порядке, — повторяла она, — но никогда не забывай, что жизнь артистки полна превратностей. Публика может так же быстро низвергнуть тебя, как и вознесла. Посмотри, что значат для миссис Листер собственные деньги.

— Она купила на них Ричарда Дэйли, — пошутила Дороти.

— Я вовсе так не думаю. Без сомнения, он промотает ее состояние.

— Нет. Для этого они оба слишком деловые люди.

— Дороти, и ты должна научиться быть деловой женщиной.

— Прекрасно. Я непременно начну брать уроки.

— Лучше всего богатый муж, который будет заботиться о тебе, — твердо сказала Грейс. — Мы должны узнать побольше об этом Шарле Доуэне.

Бедный Шарль! Он был так молод и так влюблен! Она была уверена, что брак с ним будет вполне счастливым. Он никогда не станет вмешиваться в ее карьеру, и будет очень приятно иметь постоянного поклонника. Она вынуждена была признать, что не слишком влюблена в юношу, хоть я не вполне равнодушна к нему, и чем больше она сравнивала его с Ричардом Дэйли, тем больше любила. Хотя было не вполне понятно, почему она сравнивает Шарля именно с этим человеком. Важным было то, что он станет послушным мужем и у них будут дети. Она неожиданно открыла в себе огромное желание иметь детей. Нельзя сказать, что она любила детей вообще, просто она очень хотела иметь своих собственных. И один из самых сильных страхов, владевших Грейс, заключался в том, чтобы Дороти не повторила ее собственной участи, — не завела детей прежде, чем выйдет замуж.

Грейс навела справки. Корнет второго кавалерийского полка. Корнет! Знает ли Дороти, сколько им платят? Молодой человек принадлежит к хорошей семье, его отец — настоятель собора в Лейгли, но Грейс знала, как такие семьи смотрят на браки сыновей с актрисами. Требовалась большая осторожность. Именно Грейс разузнала, что доход семьи и жалование молодого человека мизерны; семья, хоть и принадлежит к аристократии, совсем не богата, и молодая пара не может рассчитывать на ее поддержку.

— Я буду продолжать выступать, — сказала Дороти, — и мы будем жить не хуже, чем сейчас.

— У тебя уже есть семья, которую ты вынуждена содержать. Что же будет, когда появится и своя собственная? Нет, моя дорогая, я не вижу ничего впереди, кроме тяжелого труда. Подумай об этом хорошенько. К счастью, ты не очень влюблена в молодого человека.

Нет, согласилась Дороти, что верно, то верно. И не должна молодая актриса, делающая карьеру, выходить замуж за безденежного юношу только потому, что она хочет иметь собственных законных детей. Эстер поддержала Грейс, а так как Шарль был слишком робок, чтобы настаивать, а Дороти практична, она мягко сказала ему, что не может принять его предложение.

Юный Шарль был в отчаянии, и, когда труппа отправилась на гастроли в Уотерфорд, он воспользовался разрешением сопровождать их в надежде, что Дороти изменит свое решение. Но она была тверда, и ее непреклонность была поддержана и тем обстоятельством, что Райдер, дела которого в связи с открытием Смок-Али пошли гораздо хуже, был вынужден урезать жалование.

— Плохи дела, — сказал он мрачно. — Мы играем перед пустым залом. Большинство наших зрителей ходит в Смок-Али.

Райдер с завистью воспринял то, что Дэйли оказался удачливым дельцом и — с деньгами жены за спиной — опасным конкурентом.

Совершенно ясно, что это было не подходящее время для бедной актрисы с семьей на руках для того, чтобы согласиться выйти замуж за молодого человека, ничего не имеющего за душой, кроме мизерного жалования корнета кавалерийского полка. Дороти была непреклонна, и смирившийся с отказом Шарль начал смотреть по сторонам в поисках другой невесты.

Снова уменьшилось жалование. Дороти заволновалась. Грейс сказала:

— Не представляю себе, что мы будем делать. Публика каждый вечер предпочитает Смок-Али. Нечто подобное случалось и раньше: публике нужно что-то новенькое. Говорят, Дэйли пригласил Джона Кембла.

— Неужели он сможет платить ему? — удивилась Эстер.

— Дэйли поступил мудро, — ответила Грейс. — Он женился на женщине, которая может не только привлечь публику на свои собственные выступления, но и оплатить выступления других артистов. Он очень умный джентльмен. Он пойдет в гору, и чем выше будет подниматься он, тем ниже будет падать Том Райдер.

— Очень мрачная перспектива, — согласилась с ней Дороти. Она ненавидела игру перед полупустым залом так же, как и маленькое жалование, но не было никакого смысла жаловаться Тому Райдеру, поскольку он ничем не мог помочь.

Во время этого разговора появился посыльный с письмом для мисс Дороти Фрэнсис. Грейс, узнав откуда появился гонец, едва сдерживала свое волнение. Дороти открыла письмо и прочла, что Ричард Дэйли имеет честь пригласить мисс Дороти Фрэнсис к себе в театр сегодня, во второй половине дня, поскольку он намерен сделать ей интересное предложение.

Грейс и Эстер не могли скрыть своего восторга, в котором была изрядная доля облегчения: появился выход из их затруднительного финансового положения, ибо они не сомневались, что означало это письмо: в Кроу-Стрит оставалась последняя приманка — Дороти Фрэнсис — и Дэйли хотел увести ее в свой театр. Дороти колебалась, а мать и сестра смотрели на нее с удивлением.

— Ты не знаешь, что это значит? — спросила Эстер.

— Конечно, знаю.

— Так чего же ты ждешь?

— Я стала актрисой благодаря Тому Райдеру.

— Он первый велел бы тебе идти. Кроме того, мы не можем прожить на то, что он тебе платит.

— И потом...

— Ради Бога, что значит «потом»?

— Какие роли я получу, ведь в труппе играет миссис Дэйли?

— Глупости, они заняты бизнесом. Они готовы отдать ее роли актрисам, которых хочет видеть публика. Ты должна пойти и поговорить с ним.

— Сначала я увижусь с Томом.

Грейс закатила глаза, выражая полное недоумение. Иногда она думала, что Дороти живет больше сердцем, чем головой, но Эстер не сомневалась, что сестра сделает правильный выбор, потому что она превыше всего ставит интересы семьи.

Том Райдер грустно смотрел на Дороти.

— Вам надо идти, Дороти, — сказал он. — Если и дальше дела пойдут так же, Кроу-Стрит придется закрыть. Я ведь говорил вам, что в Дублине нет места для двух театров, правда?

— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали.

— Все это бизнес, моя дорогая. И вы должны помнить об этом. Если вы не примете сейчас этого предложения, другого может не последовать. Настоящая профессия никогда не бывает легкой.

Итак, она поняла, что должна идти, все это время она надеялась, что они будут отговаривать ее. Дэйли! Перед ее глазами все время стояло его лицо, лицо хитрого развратника. Кроме того, в Кроу-Стрит она всегда получала удовольствие от общения с труппой, в Смок-Али все будет иначе, там, конечно, она будет всецело в его власти. От него будут зависеть и ее роли, и ее жалование. Это был вызов, к тому же — очень тревожный, но решение принимала не она, выбор сделала ее семья.

 

ТРАГЕДИЯ В СМОК-АЛИ

Дэйли встретил ее смесью неумеренных комплиментов и издевки. Итак, она хочет поступить в Смок-Али. Он так и думал. Он будет платить ей три фунта в неделю, поскольку Кембл получает только пять. Что она об этом думает?

— Именно этого я и ждала, — ответила она.

— В таком случае, я в восторге от того, что оправдал ваши ожидания. Я надеюсь, что вы оправдаете мои.

— Я не совсем уверена, что решила принять ваше предложение.

— Даже при возможности играть рядом с Кемблом за три фунта в неделю?

— Благодаря Райдеру я стала актрисой.

— Не будьте идиоткой, мисс. Театр — это серьезный бизнес, и здесь нет места излишней чувствительности.

— Я не уверена в том, что согласна с вами.

— Вот именно за это я и люблю вас, Дороти, — мне всегда приходится вас убеждать!

— Вам еще ни в чем не удалось убедить меня.

— Все впереди, — пообещал он. Вошла миссис Дэйли. Он сказал:

— Дорогая, мисс Фрэнсис хочет поступить в Смок-Али.

— Конечно, — ответила она. — Кроу-Стрит долго не протянет.

Присутствие миссис Дэйли успокаивало. Дэйли благоговел не столько перед ней, сколько перед ее деньгами, а у нее хватало ума крепко держать в руках кошелек, поскольку это был единственный способ удержать и мужа. Все будет в порядке, уверяла себя Дороти. Ведь рядом есть миссис Дэйли.

Грейс была в восторге. Смок-Али — прекрасный поворот в карьере. Дороти получила возможность играть, и ее репутация заметно упрочилась. Дэйли сдержал свое слово и дал ей несколько хороших ролей. Пользовавшаяся успехом готическая новелла Уолпола «Замок Отранто» была поставлена под названием «Граф Нарбоннский», Кембл исполнял заглавную роль, а Дороти играла Аделаиду. Дублинские театралы ломились на спектакль, и все в один голос говорили о великолепной игре юной мисс Фрэнсис.

Однажды после спектакля, не успела она уйти со сцены, окрыленная успехом, Дэйли послал за ней, попросив прийти к нему в кабинет. Кроме него в кабинете никого не было.

— Да, — начал он, — Райдер не знал, как надо обращаться со своими актрисами. Не то, что Дэйли. Благодарны?

— Действительно благодарна. За хорошую роль.

Он положил руку ей на плечо, у него была привычка непременно дотрагиваться до своих актрис, когда они оказывались рядом с ним. Дороти попыталась незаметно сбросить руку, но он улыбнулся, прекрасно понимая ее намерения.

— Вы не проявляете своей благодарности, — посетовал он.

— Я уже поблагодарила вас, чего же еще вы ждете?

— Большей благодарности.

— Чем еще может отблагодарить артистка, как не хорошей игрой?

— Есть много разных ролей, Дороти, дорогая, и

если вы хотите добиться успеха, вам придется научиться искусно играть их все.

— Я надеюсь, что вы предложите мне еще не одну хорошую роль, — ответила она непринужденно.

— Великолепные роли, моя прелесть. И поскольку вы не только чертовски привлекательны, но и умны, вы сыграете их с блеском.

— Я сделаю все, что смогу, а теперь я хотела бы пожелать вам спокойной ночи.

Она повернулась, чтобы уйти, но он загородил дверь.

— Я посылал за вами не для того, чтобы услышать вежливое: «Спасибо за хорошие роли, сэр».

— Тогда зачем же?

Он схватил ее за плечи, его сила испугала Дороти.

— Для начала поцелуй меня, — сказал он. Она отвернулась.

— Я не в восторге от такого предложения.

Он запрокинул ей голову таким резким движением, что она вскрикнула от боли. Он рассмеялся и насильно поцеловал ее в губы. Она сопротивлялась, старалась вцепиться ему в волосы, но была бессильна против него. Она прошептала:

— Я слышу шаги. Кажется, это миссис Дэйли.

Он держал ее, прислушиваясь. Действительно, были слышны шаги. Никто из них не был уверен, что это миссис Дэйли, но он не мог себе позволить ошибиться. Она воспользовалась его замешательством, оттолкнула его, мгновенно открыла дверь и убежала.

Она была потрясена. Это не было неожиданностью. Если бы не присутствие в театре миссис Дэйли, ей грозила бы реальная опасность. Она получила прекрасную возможность показать свой актерский талант, она может это сделать только в Смок-Али. Если она уйдет из театра, куда ей деваться? Некуда. Ехать в Англию? Сможет ли актриса — никому не известная там — надеяться на успех? Впереди она видела только нужду и беспросветное существование всей семьи.

Она хотела поговорить об этом с Грейс и Эстер, но что здесь обсуждать? Грейс была бы в ужасе, это именно та ситуация, которой она всегда больше всего боялась, и что она сможет посоветовать? Оставалось только либо уехать в надежде найти работу, но куда? — либо продолжать работать в Смок-Али и бороться с Дэйли. Нечего обсуждать, дело ясное. Надежду на успех вселяло только присутствие миссис Дэйли, именно с ней Дороти связывала свои надежды.

В кабинете Дэйли супруги выясняли отношения.

— Я не позволю вам волочиться за каждой юбкой в театре, — сказала миссис Дэйли.

— Но, дорогая, это же преувеличение.

— Пусть будет так. Я не позволю вам волочиться за одной из наших актрис.

— Глупости. Я должен поддерживать дружеские отношения с актрисами. Вам ведь известно, какие они чувствительные. Они нуждаются в постоянном внимании.

— Оставьте это лучше для меня.

— Дорогая, вы — умнейшая женщина на свете, но на этот раз вы ошибаетесь. Я никогда не думаю ни об одной женщине, кроме вас.

— Продолжайте в том же духе.

Без миссис Дэйли он мог бы наслаждаться жизнью. Дела шли весьма неплохо; зрители охотно ходили на спектакли, в которых играли Дороти и Кембл. У него было на примете несколько хороших женских ролей, а будучи деловой женщиной, миссис Дэйли не всегда возражала против того, чтобы они доставались Дороти, утешаясь тем, что сама играет лучшую или, может быть, не менее стоящую роль. Она не для того вложила свои деньги в это предприятие, чтобы оставить их без присмотра. Театр Смок-Али должен принести деньги им обоим и славу — ей. Она не считала это требование чрезмерным, ибо даже ее злейшие враги вынуждены были признать, что она хорошая актриса.

Она была вынуждена постоянно не спускать с Ричарда глаз: он не старался пропустить ни одной юбки. И на следующий же день она услышала, как мать одной молоденькой еврейки из Италии умоляла его прекратить преследовать ее дочь.

— Что вам нужно от моей дочери, — кричала она, — если у вас самого жена — красавица?

Это было одновременно и унизительно, и обременительно, однако в ее собственных глазах Ричард был столь привлекателен, что, по ее мнению, большинство актрис должны были считать его неотразимым. Его реальная власть над их судьбами была очень велика, и в Зеленой Комнате шептались о том, что едва ли найдется в труппе хоть одна женщина, не соблазненная им.

Между тем была в труппе одна особа, которая не принимала его ухаживаний, чем приводила Дэйли в бешенство. Неужели она считает себя такой неотразимой, что позволяет себе смеяться над ним? Он твердо решил показать ей, что не намерен быть предметом насмешек; время шло, и он не мог думать ни о чем, кроме Дороти, уверенный в том, что рано или поздно сделает ее своей любовницей.

Он изменил тактику и, смеясь, сделал вид, что примирился с ее отказом принять его ухаживание. Между ними установились отношения, соответствующие их положению — владельца театра и актрисы, и он надеялся, что это были дружеские отношения. Он хвалил ее талант и отдавал лучшие роли, если не рисковал рассердить миссис Дэйли.

Кембл был одним из величайших актеров, и совместные выступления были для Дороти прекрасной школой. И вовсе не потому, что она смотрела на свои роли, как на возможность учиться, просто Кембл был хорошим учителем. В спектакле «Ричард III» он играл Ричарда, а она — леди Анну; в «Школе злословия» она получила роль Марии — не столь заметную, как роль леди Тизл, но все равно интересную; она играла Катарину в «Укрощении строптивой», Кембл был прекрасным Петруччо. И она чувствовала себя счастливой впервые за много месяцев, ибо верила, что Дэйли смирился в конце концов с ее отказом. Она постоянно слышала о соблазненных им молоденьких актрисах и о ревности миссис Дэйли. Бог с ними, думала она, это меня не касается. Я становлюсь знаменитой актрисой, и наступит время, когда я буду играть только в комедиях и смогу убедить антрепренеров в том, что песни и танцы — единственное, чего публика ждет от меня. Она была уверена, что поступила правильно, перейдя в Смок-Али.

В один день все рухнуло. Это случилось после спектакля, когда она уже уходила домой. Войдя в один из коридоров лабиринта, каким был Смок-Али, она неожиданно услышала, как кто-то позвал ее слабым голосом. Она остановилась. Она не узнала голос, но ей показалось, что это одна из молоденьких артисток.

— Мисс Фрэнсис... О! Идите быстрее... на чердак! Она помчалась наверх по узкой лестнице.

— Мисс Фрэнсис...

Она открыла дверь на чердак, внутри было темно.

— Кто здесь? — крикнула она, — где вы? Подождите... Я возьму свечу...

Она услышала, как в замке повернулся ключ, сзади послышалось довольное хихиканье, и она оказалась в крепких объятиях.

В то же мгновение она все поняла. Идиотка, подумала она, конечно, ему ничего не стоит подражать женскому голосу, для этого у него достаточно актерского таланта.

— Дороти, идиотка, — сказал Дэйли, — как долго вы собираетесь говорить мне «нет»?

— Позвольте мне сейчас же уйти...

— Все в свое время.

— Миссис Дэйли...

— Сегодня ее нет в театре.

— Вы настоящий дьявол.

— Я не отрицаю этого.

Он смеялся над ее попытками высвободиться из его объятий. Она кричала, визжала, но он смеялся.

— Никто не услышит.

— Я... Я убью вас...

— Можете попробовать. Большинство таких хочет задушить меня в своих объятиях.

— Я никогда, никогда не сделаю этого.

— Со временем и вы захотите. Продолжайте в том же духе. Удар... Визг... Мне это нравится. Что-то новенькое... и все это... бессмысленно.

Она сопротивлялась до полного изнеможения, но он был сильнее. Сознавая, что ее надеждам не суждено сбыться, плача от ярости и стыда, она вынуждена была подчиниться насилию...

Дома она тихо прошмыгнула в свою спальню. Слава Богу, она не посвящала Эстер и Грейс в свои дела, иначе как бы ей удалось сохранить свою ужасную тайну? Одежда на ней была разорвана, тело болело, и она чувствовала себя бесконечно униженной.

Она должна была предвидеть это заранее. Быть такой осторожной в самом начале, принять все меры предосторожности, а потом так непростительно позволить себе расслабиться в мнимой безопасности! Она никогда этого не забудет. Теперь ей суждено до конца дней помнить каждое из этих отвратительных мгновений. И этот победный смех! Все это время он знал, что добьется своего.

Что ей оставалось делать? Первым движением ее было собрать вещи и уехать. Как объяснить причину матери? Она представила себе ужас Грейс. Больше всего она боялась, что с ее дочерьми произойдет подобное несчастье, но даже ей не приходила в голову мысль об изнасиловании.

Я ненавижу его, думала она, он дьявол. Она хотела бы перестать думать об этом: темный чердак, битва, которую добродетель и порядочность ведут против грубой силы, и оказываются побежденными. Был ли у нее хоть один шанс? Она продолжала думать о нем, вспоминать, ненавидеть его, и... было что-то еще... она не допускала мысли об этом, ведь она не была одной из тех глупышек, готовых бежать к нему по первому зову.

— Я ненавижу его, — сказала она вслух.

Что ей теперь делать? Она стянула платье и завернулась в халат. Она может сейчас войти в мамину комнату и сказать: «Утром мы уезжаем. Я больше не переступлю порога театра Дэйли». Она думала о ролях, которые он ей дал, о возможности играть вместе с Кемблом. И все это бросить? Во имя чего? Начинать с нуля в Англии? Где? И кто ждет ее там? Ей нужно время. Время, чтобы обдумать правильную линию поведения. Я не могу решать только за себя, напомнила она себе.

Она встретила его на следующий день и отвернулась с презрением.

— Не падайте духом, моя дорогая, — сказал он, — очень, очень скоро я снова устрою вам маленькое приключение.

— Вы отвратительны, — крикнула она.

— Я знаю.

— Я хотела бы никогда не встречаться с вами.

— Моя дорогая Дороти ненавидит меня так страстно, что это уже почти любовь, — ответил он.

Она отвернулась, с трудом подавив сильное желание разрыдаться.

Дороти тщательно следила за тем, чтобы не оказаться с ним наедине, но постоянно о нем думала. Так и должно быть, сказала она себе, ей всегда надо быть готовой дать ему отпор. Один или два раза, случайно застав ее одну, он пригласил ее снова на чердак.

— Никогда, — ответила она, — я собираюсь рассказать миссис Дэйли о том, что произошло.

— Она поверит, что вы этого очень добивались. Конечно, раз вам удалось заманить меня туда. Как и все женщины в театре, включая и мисс Фрэнсис, она весьма высокого мнения обо мне, как о любовнике.

Дороти отвернулась. Рассказать миссис Дэйли о том, что произошло, значило наверняка быть уволенной.

Втайне он забавлялся тем, что она никому не рассказала о случившемся. Это придавало ему уверенность в том, что можно двигаться дальше. Он перестал преследовать ее. Он сказал ей, что сожалеет о том, что произошло, о своем поведении и надеется, что это не разрушит их дружбу.

— То, что никогда не существовало, не может быть разрушено, — ответила она.

С этого дня она перестала получать лучшие роли. Она не была столь знаменита, чтобы требовать их, она была целиком в его власти; поскольку она не выступала в главных ролях, ее жалование было уменьшено до двух гиней, и было сказано, что ее роли не стоят и этого.

Грейс была в смятении. Что случилось? Дела у Дороти шли так хорошо. И почему вдруг решили давать ей эти маленькие глупые роли? Она начала волноваться. Чем были недовольны супруги Дэйли? Семья снова оказалась без денег, от волнений и переживаний она заболела, и пришлось оплачивать докторские счета. Появились долги.

— Вы не похожи на себя, моя дорогая, — сказал Дэйли, оказавшись как-то с ней наедине. — Вы меня беспокоите, вам не следует терять цвет лица. Публике это не понравится.

Она попыталась уйти, но он задержал ее и сказал мягко:

— Я слышал, что ваша матушка была больна. Дело в расходах на лечение?

— Да, мама больна, — подтвердила она.

— Долги?

— Это моя забота.

— Вот тут вы ошибаетесь, моя дорогая. Привлекательная внешность моих актрис — это моя забота. И я чувствую себя виноватым. Вы очень изменились после

нашего маленького приключения. Вы слишком взволнованы. Я сожалею. Мне казалось, что это именно то, чего вы хотели. Я не понял, что вы действительно хотели того, о чем говорили. Дороти, могу я предложить вам в долг?

Она колебалась. Ей нужны деньги. И почему, в конце концов, он не должен помочь?

— Я предпочла бы получить обратно мои прежние роли и жалование.

— Прежде возьмите деньги в долг, уладьте свои дела... потом вы сможете сосредоточиться на работе.

— Вы должны мне деньги в любом случае, — сказала она.

— Это другое дело. Больше похоже на прежнюю Дороти. Я дам вам в долг сто фунтов, вернете, когда заработаете. Приходите завтра утром в мой кабинет, я приготовлю чек.

Она пришла, получила деньги, заплатила по счетам и рассказала Грейс, как добр мистер Дэйли. Грейс развеселилась.

— Он, должно быть, неравнодушен к тебе, Долли, — сказала она. — Сдается мне, что его жена ревнует

— Ревнует? — бросила Дороти. — Зачем ей ревновать?

— Конечно, она ревнует к твоим успехам. Дороти вздохнула. Мама никогда не узнает о той

отвратительной сцене на чердаке.

Прошло несколько недель. Дэйли сдержал слово и дал ей лучшую роль; ее настроение улучшилось. Потребуется много времени, чтобы рассчитаться с долгом, но и это время наступит.

Куда бы Дороти ни шла, всюду она чувствовала на себе взгляд Дэйли. Она начала испытывать беспокойство, ибо знала, что он не потерял интереса к ней. Поэтому его ультиматум не застал ее врасплох. Добренький мистер Дэйли исчез, и перед ней стоял негодяй, доверившись которому она получила трагический урок. На сей раз у него было новое предложение: он

хочет, чтобы она принадлежала ему по своей доброй воле, у него нет ни малейшего желания применять силу.

— Все будет иначе, — сказал он ей. — Первый раз... это было развлечение. Но мы не хотим повторения спектакля. Я снял для нас квартиру, мы будем ходить туда, когда я этого захочу, и вы будете довольны, моя дорогая, я вам обещаю.

— А я вам обещаю, что вы можете сохранить это гнездышко для других.

— Я сыт по горло другими, но не Дороти.

— Вы невыносимы.

— Я знаю это. А вы восхитительны. Поэтому я вынужден идти на все, чтобы добиться вас. Вы слишком холодны, дитя мое. А я никогда не мог терпеть холодных женщин. Вам следует измениться, и думаю, что нам это удастся. Я подозреваю, что наш первый опыт не столь неприятен вам, как вы хотите внушить мне и себе.

Она отвернулась, но он поймал ее руку.

— Не забывайте, вы должны мне деньги. Я могу упрятать вас в долговую тюрьму.

Долговая тюрьма! Тень ее всегда висела над бедняками. Полный крах отчаявшегося человека, которого так часто не удавалось избежать!

Он рассмеялся, увидев, как она побледнела.

— Не нужно бояться, моя дорогая. Лучше будьте ласковой. Это все, о чем я прошу.

— Вы обещали мне, что я смогу выплачивать долг по частям.

— Я передумал.

— Но...

— Я хочу, чтобы вы вернули долг сейчас. Не будьте дурой, Дороти, вам не понадобятся деньги, чтобы расплатиться со мной.

— О... Вы...

— «Невыносимы!» Это вы уже говорили. Не повторяйтесь, моя дорогая. Можем мы увидеться сразу после спектакля? Я дам вам адрес. Это недалеко. Перестаньте ломаться, это вам не к лицу. Вы созданы, чтобы наслаждаться жизнью, и, Бог даст, будете. Сегодня вечером вы станете нежной и любящей, и я обещаю вам, что вы забудете все свои неприятности с долговой тюрьмой и маленькими ролями. Все это для вас кончится. Дороти, дорогая, единственное, что вы должны помнить, — нельзя платить хозяину насмешками.

Он слегка подтолкнул ее, он не сомневался в успехе.

Дороти уходила, не разбирая дороги, как слепая. Что ей делать? Сбежать вместе с семьей? Куда? Грейс еще не вполне здорова. Это убьет ее. Если же она согласится, Грейс ничего не узнает... Она вернет свои большие роли... Что мне делать, спрашивала она себя.

С того дня она стала любовницей Дэйли.

На сцене Смок-Али Дороти пела песню о девушке, продавщице устриц, пришедшей в город с корзиной, которую она непринужденно и изящно несла на голове. Дни и ночи ходила она по городу, предлагая всем устрицы. А потом... потом, после того, как ее бросил возлюбленный, она стала развлекаться с разными людьми на маскарадах, и больше не продавала устриц... Дороти пела под гром аплодисментов. Зрителей не трогали ни банальные слова песни, ни ее простая мелодия. Их волновала сама Дороти Фрэнсис, маленькая, изящная, искренняя, смотрящая на мир так, словно это она сама раньше бродила по городу с корзиной устриц, а теперь превратилась в гулящую девицу и веселится, где придется.

Теперь, когда к ней вернулись лучшие роли, слава ее росла, и на спектаклях, в которых она была занята, театр всегда был полон; когда она исполняла свои песни, публика не отпускала ее и заставляла бисировать.

Популярность Дороти не вызывала сомнений. Миссис Дэйли слегка ворчала.

— Неужели эта молодая особа должна получать все лучшие роли?

— Нет, дорогая, только те, которые не годятся для вас. Дороти — комедийная актриса. У нее нет вашего величия. Пусть себе играет легковесные роли. Вам нужна настоящая драма, — отвечал ей Дэйли.

И миссис Дэйли соглашалась с этим. Она перестала ревновать Ричарда. Было прекрасно известно, что у него в любовницах побывали все заметные молодые женщины в труппе, и она устала бороться с этим. Единственное, о чем она беспокоилась, были роли, лучшие роли должны были принадлежать ей. И если она их получала, а театр приносил доход, она не мешала мужу развлекаться.

Зима и весна были трудными для Дороти. Она презирала себя и положение, в котором находилась; ее ненависть к Дэйли, виновнику ее унижений, росла с такой силой, что оставаться в театре она больше не могла.

Лежа в своей комнате, по соседству с комнатами матери и сестры, она думала о возможном отъезде. У нее есть некоторая известность, но достаточно ли этого? Слышал ли кто-нибудь про нее на том берегу Ирландского пролива? Кажется, нищета ей не грозила. Дэйли отказался взять небольшие проценты за деньги, которые она была ему должна, и она знала, что этим он намерен еще больше привязать ее. В нем не было благородства, он любил ощущать свою власть над женщиной, особенно если она была хорошей актрисой и физически привлекательна для него.

До сих пор ей удавалось скрывать свою связь, но есть ли у нее надежда, что эта возможность сохранится? Из беззаботного сорванца она превратилась в женщину, имеющую обязательства. Если бы она должна была заботиться только о себе, все было бы иначе. Она вспоминала с тоской о былых днях в Кроу-Стрит и чем больше она думала, тем сильнее ненавидела Дэйли. Она всегда была уверена, что надо что-то делать. Вопрос был один — что? Она уже твердо знала, что ей предстоят перемены, когда сделала ошеломляющее открытие — у нее будет ребенок.

Это не могло больше оставаться тайной, и Грейс, всегда наблюдательная, поняла все; она не могла в это поверить, хотя именно этого больше всего боялась, думая о своих дочерях. Никогда еще Дороти не ненавидела Дэйли так сильно, как сейчас, глядя в полные страдания глаза матери.

— Да, — сказала она, — у меня будет ребенок. Он изнасиловал меня, а потом угрожал долговой тюрьмой.

Грейс рыдала.

— Ты сделала это ради нас, — сказала она, — ради меня и ради семьи.

— Я не видела другого выхода, и после того... первого случая...

Она задрожала, и Грейс воскликнула:

— Не продолжай, не надо. Я все понимаю, мое дорогое дитя. Но этому надо положить конец. Я не могу позволить, чтобы с тобой так обращались.

— Но что же нам делать? Куда деваться? Не забудь, что сейчас... что будет ребенок.

Грейс забыла про свои недуги и снова превратилась в мужественную женщину, которая убежала из отцовского дома искать счастья на театральных подмостках. Речь шла о ее дочери, которую чрезмерная преданность семье поставила в такое ужасное положение. Грейс всегда боялась именно этого, но сейчас худшее произошло, и она должна встретить беду мужественно.

— Мы должны немедленно уехать.

— Куда же мы можем ехать?

— В Лидс, — ответила Грейс уверенно. — Не так давно я читала про труппу Тэйта Уилкинсона. Когда-то я выступала вместе с ним, он играл Отелло, я — Дездемону. Он не сможет отказать в помощи старому другу.

Дороти почувствовала облегчение. Наконец она смогла поделиться своей ужасной тайной, и ее мать, слишком хорошо знающая театральные нравы, не могла не понять все. Она уже давно не чувствовала себя такой счастливой.

 

ТРУППА ТЭЙТА УИЛКИНСОНА

Денег хватило на билеты для всей семьи на паром до Ливерпуля, и в течение нескольких следующих дней они готовились к отъезду втайне от всех. Когда наступило время, они потихоньку выскользнули из своей квартиры и сели на ливерпульский паром. Так начался их путь в Лидс.

Найти Тэйта Уилкинсона не составило труда: многие знали владельца театральной труппы, который незадолго до этого, после смерти своего компаньона, унаследовал театры в Йорке, Ньюкасле и Галле.

Они поселились в гостинице недалеко от театра, и Грейс предложила, не теряя времени, повидать Тэйта: у них почти не оставалось денег, а нужно было сделать кое-какие покупки, так как они взяли с собой только самые необходимые вещи из страха, что кто-нибудь заметит их сборы и сообщит об этом Дэйли, который не только ссудил Дороти деньги, но и имел заключенный с нею контракт.

Когда Тэйт Уилкинсон узнал, что миссис Грейс Бланд приехала из Дублина и хочет его видеть, он сразу же вспомнил ее. Он слишком хорошо помнил то время, когда он, молодой актер, вел борьбу за существование и играл в Дублине Отелло. Он был добр и сентиментален, как бывают часто сентиментальны актеры, и встретил Грейс очень сердечно, но остальное семейство явилось для него полной неожиданностью.

Он пригласил всех сесть, и Грейс принялась рассказывать ему о том, что они приехали из Дублина, где ее дочь сделала вполне успешную карьеру, ее имя стало известно в Ирландии, и теперь она хотела бы показать свой талант и в Англии. Он, как и большинство владельцев театров, всегда интересовался молодыми артистами, но в данном случае чувствовал некоторое сомнение: зачем они уехали из Дублина, если дела у молодой женщины шли так хорошо, как говорит ее мать? Его всегда окружали нуждающиеся актеры и актрисы, ждущие своего часа, но он был, кроме всего прочего, еще и деловым человеком.

- Моя дочь Дороти — первоклассная комическая артистка, — сказала Грейс. — Видели бы вы, сколько народу приходило на ее спектакли в Ирландии. Где бы она ни выступала...

Уилкинсон смотрел на угнетенную и усталую молодую женщину, которая очень мало напоминала комическую артистку. Он уже собирался сказать, что ничего не может сделать для них, но общее с Грейс прошлое и что-то неуловимое в Дороти, несмотря на ее молчание, заставили его передумать. Он попросил Дороти прочесть ему что-нибудь. Она ответила, что очень устала и предпочла бы сделать это через несколько дней.

Мамаша была в нетерпении, и Уилкинсон решил, что за всем этим кроется какая-то загадка. Он попросил принести еду и бутылку мадеры и заметил, что семейство ест с большим аппетитом; во время трапезы он вспоминал о прошлом, о Дублинском театре и о сестре Грейс, мисс Филлипс, которая теперь работала в его Йоркской труппе. Все время он не переставал внимательно рассматривать Дороти и сказал, что в свое время ее тетушка, мисс Филлипс, имела необыкновенный успех в роли Каллисты в «Кающейся красавице».

Дороти сказала, что эта роль ей хорошо знакома, и когда она по собственной инициативе стала произносить некоторые реплики, Уилкинсон тотчас же пришел в восторг от ее мелодичного, хотя и слегка глуховатого, голоса и решил, что она, без сомнения, актриса.

— Ваше амплуа? Трагедия, комедия, опера?

— Все, — ответила она к его изумлению. Прежде, чем они переехали из гостиницы, Уилкинсон согласился подписать с Дороти контракт, и первой ее ролью должна была стать Каллиста в «Кающейся красавице».

Это была превосходная идея — приехать в Лидс. Грейс поздравила себя с этим, ее самочувствие улучшилось, она давно не испытывала такого подъема. Она была нужна семье: когда Дороти попала в беду, она обратилась за помощью к матери, и именно Грейс нашла выход.

Уилкинсон смог предложить Дороти только пятнадцать шиллингов в неделю для начала. Это было прекрасное жалование для неизвестной актрисы, и ей еще предстояло показать себя в Англии, но разница между тем, что ей платил Дэйли, и этим жалованием была очень велика.

— Зато на душе спокойно, — сказала Дороти с присущим ей оптимизмом.

Душевный покой, думала Грейс, да. Хорошо, если бы Дэйли не нашел их здесь и не начал преследовать Дороти из-за контракта, на что, и Грейс это первая признавала, он имел полное право, подлец.

Помня о том, что именно пение принесло ей успех в Дублине, Дороти очень хотела ввести песню в финал пьесы.

— Каллиста умерла. Как она может воскреснуть и петь? — недоумевал Уилкинсон.

— Петь будет не Каллиста. Петь будет Дороти Фрэнсис. Вот увидите. Пожалуйста, я прошу вас, позвольте мне спеть. Если публика не примет, я больше не буду.

— Спойте для меня сейчас, — сказал Уилкинсон, ожидая услышать неплохой голос. Иначе зачем ей было стремиться его показывать? Но когда она запела «Мелтонские устрицы», то сразу же покорила его. Этой молодой женщине дано все, что нужно актрисе для успеха: ярко выраженная индивидуальность, стройная фигура, скромная и чувственная одновременно, лицо, хоть и не отличалось красотой, несомненно было очаровательным и становилось совершенно неотразимым, когда она улыбалась, голос завораживал слушателей, а в ее пении было столько чувств, очарования и мягкости, что трудно было сдержать восторг. Он начинал испытывать радость от того, что мамаша привезла ее к нему. Но почему же она уехала из Дублина? Почему никто из тамошних владельцев театров не потрудился удержать такую талантливую актрису?

Он указал в афишах ее имя — Дороти Бланд, и она попросила его исправить — Дороти Фрэнсис. Она рассказывала об этом Грейс, когда внезапно ее осенило: если она добьется успеха, нельзя допустить, чтобы Дэйли узнал про нее и где она находится.

— Я должна срочно сменить имя, имя Дороти Фрэнсис не должно появиться на афишах, которые могут попасть в руки к Дэйли, — сказала она.

Грейс согласилась с ней, и Дороти, которая за это короткое время успела проникнуться доверием к Уилкинсону, пошла к нему.

— Я должна вам кое-что рассказать, — начала она. — Я жду ребенка.

У него вытянулось лицо. Актрисы постоянно беременны, но обычно умудряются не терять много времени по этой причине. Однако он не был уверен, что и Дороти это тоже удастся, и для него это было ударом. С другой стороны, это могло объяснить ее бегство из Дублина, а такую причину он воспринимал спокойнее, чем возможный скандал в театре.

— Когда? — спросил он.

— Через шесть месяцев.

— Через шесть месяцев? Ну что же, у нас есть немного времени.

Она почувствовала облегчение.

— Я буду работать до последнего момента, но я хотела бы сменить имя.

Он согласился.

— В этом нет большого труда.

— В моих обстоятельствах я предпочла бы, чтобы меня знали как миссис.

— Конечно. Вы не хотите быть Бланд?

— Нет, родственники моего отца возражают против этого.

— И вы не можете носить имя Филлипс, ваша тетушка выступает под этим именем, и будет путаница. Можно назвать вас Джордан, потому что вы только что пересекли реку.

Он пошутил, но она ответила:

— Миссис Джордан. Дороти Джордан. Не хуже любого другого имени.

Так она стала миссис Дороти Джордан.

Успех был грандиозный. Как только она появилась в простом муслиновом платье и чепце и спела песенку Фебы, она уже знала, что успех ей обеспечен. Какое значение имела смерть Каллисты? Она воскресла в прелестном облике Дороти Джордан, которая пела им так прекрасно, что они в восторге не отпускали ее со сцены. Она стояла, принимая их аплодисменты, и думала о том, что наступит день, когда она сможет играть только комические роли, будет петь и танцевать, и ей не придется выступать в пьесах вроде той, в которой она играет Каллисту.

До поры до времени, однако, она радовалась и тому, что имела; она не могла поверить в то, что еще совсем недавно планировала бегство от этого подлеца Дэйли. Если бы этого человека не было на Земле, если бы она не носила в себе его ребенка, она была бы вполне счастлива. Но она будет счастливой, и хотя ребенка ей навязали, она станет любить его, когда он появится на свет. Что же касается ее контракта с Дэйли, то она приложит максимум усилий, чтобы забыть про него. Тэйт Уилкинсон был ею очень доволен.

Жизнь в театре научила ее не ждать слишком многого. В то время, как семья и мистер Уилкинсон радовались ее успеху, некоторые члены труппы совсем не склонны были разделять их энтузиазм. «Кто такая эта Дороти Джордан?» — интересовались некоторые актрисы. «Почему она появилась, неизвестно откуда, и сразу же получила лучшие роли? Как ей удалось добиться успеха у публики? Уилкинсон сделал для нее больше, чем для кого бы то ни было другого в труппе». Старые завистники начали поднимать голову. «Черт бы их побрал, — кричала Дороти. — Они получат то, что заслужили».

— Миссис Джордан, — говорила миссис Смит, одна из ведущих актрис труппы, поддерживаемая не только коллегами, но и мужем, признававшими только за ней право называться «миссис», — миссис, тогда должен быть и мистер Джордан, ибо я могу поклясться, что она беременна.

Миссис Смит сама ждала ребенка и, по собственному признанию, очень этим гордилась. Словом, им не давала покоя миссис Джордан неожиданно появившаяся в их среде, ее небольшой ирландский акцент, который многие находили очаровательным, и тот успех, которым она пользовалась у зрителей. Тот факт, что она была в положении, мог объяснить ее внезапное появление в труппе: она сбежала из театра, где раньше выступала, от позора и сочинила сказку про свое внезапное вдовство. И если она не снизошла до рассказа об этом, то в виду она имела именно ее.

Миссис Смит наблюдала за игрой Дороти, стоя в кулисе, и громко выражала свое мнение. Дороти смеялась: у нее всегда была возможность делать то же самое. Миссис Смит передразнивала Дороти, исполняя «Мелтонские устрицы» и песенку Фебы, но потерпела полное фиаско, ибо ее голос не имел ничего общего с голосом Дороти. Она говорила каждому встречному, что Дороти — беспомощная артистка.

Грейс была в ярости и вступила в борьбу на стороне дочери. Она приходила на спектакли и тяжело вздыхала при каждом появлении миссис Смит на сцене, спрашивая у соседей, что будет с театром, в котором выступают такие актрисы. Тэйт Уилкинсон не вмешивался в эти сражения, ибо считал их обычным делом в театре.

Между тем Дороти добилась своего самого большого успеха — в роли Присциллы Томбой из пьесы «Сорванец». Не было сомнения в том, что именно в этой роли она должна блистать: небольшого роста, подвижная и быстрая, умеющая подурачиться на сцене, она заставляла зрителей буквально визжать от хохота. За Присциллой последовала роль Арионелли в «Зяте», и то, что она смогла позволить себе надеть мужской костюм и выступить в мужской роли, сильно упрочило ее репутацию. Зрители хотели смеяться, и Дороти Джордан могла их рассмешить, они хотели полюбоваться парой стройных ножек — Дороти могла доставить им и это удовольствие. Никто из труппы Тэйта Уилкинсона не выглядел в мужском костюме так привлекательно, как Дороти Джордан.

— Через несколько месяцев она будет выглядеть иначе, — радостно заметила миссис Смит. Она была в восторге: хоть Дороти и может потеснить ее во время ее вынужденного отсутствия, зато она вернется, когда не будет Дороти, и наверстает упущенное.

Уилкинсон был отчасти доволен этой конкуренцией и признался Корнелиусу Свону, театральному критику, что, по его мнению, это поддерживает труппу в хорошей форме: миссис Смит так страстно хочет добиться большего успеха, чем миссис Джордан, что играет на пределе своих возможностей, то же самое происходит и с миссис Джордан.

— Миссис Джордан — великая актриса, — сказал Корнелиус Свон. — Однако ее игре можно придать еще больше блеска. Правда, я боюсь, что тогда она очень скоро завоюет и Лондон.

— Я предпочитаю удержать ее здесь.

— Да, но вы не можете стоять на ее пути, дружище. Представьте меня ей. Я хочу сказать ей, какое удовольствие доставляет мне ее игра.

— И предложить улучшить ее?

— Всегда есть возможность улучшить игру любого актера, даже игру миссис Джордан, и я думаю, что вы полагаетесь в этом на меня.

Уилкинсон представил Корнелиуса Свона Дороти, и он показался ей очень забавным. Он рассказал ей, что критиковал даже Гаррика и советовал ему, как улучшить исполнение. Прислушается ли она к его мнению? Дороти ответила, что сделает это с удовольствием, потому что ей многому надо учиться, и хотя она не обещает всегда следовать его советам, готова выслушать их с благодарностью. Этот ответ восхитил пожилого джентльмена, который постоянно бывал в театре и с большим интересом наблюдал, как прогрессирует Дороти, он писал хвалебные рецензии на ее выступления, но в них, тем не менее, присутствовала и доля критики, которая отвергала всякую мысль о покровительстве.

Дружественные связи очень много значили для Дороти в то время. Беременность начала тяготить ее, она ругала себя за то, что не открылась матери раньше и не убежала из Дублина до этого несчастья. Если бы после пережитого на чердаке Смок-Али она уехала из Дублина, она могла бы продолжать выступать без этих осложнений; оставшись и подчинившись его воле, она не только связала себя его ребенком, но и потеряла уважение к себе. Но ей не было свойственно оглядываться назад, и она не должна делать это и сейчас. Ее вина — молодость и неопытность, и она дорого заплатила за эту вину.

Труппа выступала в Йорке, и когда они туда приехали, Грейс ждало письмо от сестры Мэри. «Я надеюсь, дорогая сестра, — писала Мэри, — что вы приедете вовремя. Я мечтаю увидеть Дороти. Я слышала отзывы о ее игре, семья будет ею гордиться». Грейс вместе с Дороти и Эстер отправились к Мэри и в ужасе увидели, что она умирает. Грейс обняла сестру и зарыдала, думая о тех днях, когда они убежали из отцовского дома, об их надеждах и тщеславных мечтах, которые не осуществились... или осуществились лишь отчасти. Мэри поняла, о чем она думает. Она поморщилась.

— Да, Грейс, я умираю. Но у меня была хорошая жизнь, и я ни о чем не жалею.

Ее взгляд остановился на Дороти, она протянула ей дрожащую руку.

— Посмотри, — сказала она. — Это вино. Не позволяй ему разрушить лучшее, что есть в тебе. Я слышала о твоей игре. Могу тебе признаться, она расшевелила некоторых наших милых дам. Не обращай внимания, дорогая. Ты должна идти вперед и добиться самого большого успеха. Наступит время, и она победит, Грейс. И тогда вы порадуетесь, что уехали из Дублина, — ведь иначе не было бы Дороти Джордан.

— Не утомляй себя, — сказала Грейс.

— Какое это имеет значение? В любом случае мне осталось немного.

Мэри заговорила быстро и возбужденно о прошлых успехах и неудачах, о своей «любви» — так она называла тягу к спиртному, — которая ее погубила.

— У всех есть свои слабости. Не позволяй своим слабостям мешать твоей карьере, Дороти. Я должна была больше работать. Я должна была прославить семью. Но ты это сделаешь, Дороти, я знаю.

Лежа не подушках и уставившись горящим взглядом на сиделку, она была похожа на мрачную прорицательницу.

Она умерла через несколько дней. Говорили, что встреча с сестрой и племянницами успокоила ее. Все, что у нее было, она завещала Дороти Джордан, своей племяннице. В основном, это была одежда, большая часть которой находилась в закладе; у Дороти к тому времени уже было несколько своих нарядных туалетов.

Их дела постепенно поправлялись; Дороти имела постоянное жалование, которое Уилкинсон увеличил до двадцати трех шиллингов. Конечно, это было отнюдь не богатство, но Дороти была экономной и, добавив то немногое, что ей оставила тетушка Мэри, рассчитывала создать неплохие условия ребенку к моменту его появления на свет.

Корнелиус Свон сопровождал труппу на гастролях, поскольку очень хотел видеть все спектакли с участием Дороти. Когда Дороти чувствовала себя не совсем здоровой, что теперь случалось довольно часто, он навещал ее и, сидя возле постели, обсуждал с ней роли. Время вынужденного отдыха проходило весьма приятно, и пожилой джентльмен был в восторге. Он говорил, что смотрит на Дороти, как на свою приемную дочь и имеет большие планы на ее будущее.

Поддерживаемая напутствиями тетушки Мэри и участием Корнелиуса Свона, Дороти чувствовала себя более уверенно перед предстоящими испытаниями. Неприязнь миссис Смит можно вынести, даже ее попытку сорвать бенефис Дороти.

Все, казалось, складывалось неплохо, но, очевидно, в жизни не может быть только одно хорошее. Именно ее успех все испортил: в Йорке ее настигло письмо Дэйли. Он осведомлен о ее успехах и знает, где она сейчас выступает. Она бросила труппу и разорвала контракт, а потому он требует немедленной уплаты двухсот пятидесяти фунтов. Кроме того, есть еще личный долг, и он предлагает ей на выбор три варианта: она может вернуться в Дублин, и их отношения продолжатся, она может вернуть долг или она будет немедленно арестована и посажена в долговую тюрьму.

Грейс застала ее за чтением письма в ужасном состоянии.

— Вот, — сказала она. — Конец всему. С этим нам не справиться. Мы в ловушке.

В дверь позвонил Корнелиус. Он был очень возбужден.

— Я уговорил Уилкинсона возобновить «Зару» и дать вам заглавную роль. Конечно, придется немного порепетировать. Я готов... Но что случилось?

Дороти протянула ему письмо.

— Я не думаю, что буду играть Зару или кого-то еще, — сказала она. — Я думаю о том, чтобы удрать отсюда. Но куда? Если я буду продолжать выступать и сделаю хоть какое-то имя, он найдет меня. А если не играть, на что мне жить?

— Что же вы намерены делать?

— Я пытаюсь что-нибудь придумать.

— И вам не пришло в голову посоветоваться со мной?

Дороти покачала головой.

— Ничего не поделаешь. Я ясно это понимаю. С того самого дня, как я увидела этого человека, у меня не осталось никакой надежды.

Корнелиус рассмеялся.

— Вы забыли, моя дорогая, что я не бедняк. Вы также забыли, что я отношусь к вам, как к своей приемной дочери и как к одной из лучших наших актрис. Дэйли незамедлительно получит свои деньги, и это будет развязкой злодейской пьесы, если вас устраивает такой вариант. Я отправлю деньги без промедления, и мы с вами сможем заняться серьезным делом — репетировать «Зару».

Она почувствовала себя так, словно груз, который она долго тащила, свалился у нее с плеч. Она была свободна. Никогда больше она не будет просыпаться по ночам от страшного сна: темный чердак и отвратительные щупальца, тянущиеся к ней через водную гладь.

Ее дорогой друг Корнелиус Свон разорвал цепи, приковавшие ее к этому дьявольскому отродью.

Она была свободна... почти свободна, не так, как она хотела бы: она носила в себе его ребенка.

Однажды вечером, когда Дороти играла Присциллу-сорванца, в театре был большой переполох, вызванный приездом из Лондона актера, пожелавшего посмотреть спектакль. Ее вдохновляло присутствие гостя, и впервые, за многие месяцы освободившись от чувства страха, Дороти играла превосходно. После спектакля мистер Смит — он был всего лишь однофамильцем завистливой актрисы — прошел за кулисы, чтобы поздравить исполнителей и особенно Дороти.

— Да вы просто гений комедии, миссис Джордан, — сказал он. — Клянусь Богом, я никогда не видел лучшего исполнения «Сорванца». — Это была большая похвала, к тому же она исходила от артиста, выступающего в Друри-Лейн и признанного лондонской публикой.

Мистера Смита все называли «Джентльмен» благодаря его изысканным манерам, говорили, что в одежде он подражает принцу Уэльскому и очень изящно нюхает табак.

Он очень элегантно поклонился и похвалил большинство артистов, но Дороти чувствовала, что ее он хвалил с какой-то особенной искренностью. Иначе зачем ему было ходить на все ее спектакли? Его присутствие вдохновляло ее, и она была уверена, что, когда он в зале, она играет в полную силу. По театру поползли разговоры: мистер Шеридан послал его поискать талантливых актеров, а это означало, что кто-то из труппы имеет шанс получить приглашение в Лондон. При этом не исключались и Ковент-Гарден, и Друри-Лейн.

Уилкинсон был в растерянности. Он не хотел отдавать Лондону своих лучших артистов — свои самые надежные приманки, особенно он боялся потерять миссис Джордан, поскольку от него не ускользнул интерес джентльмена именно к ней. Он повысил Дороти жалование и сказал, что у нее будет еще один бенефис. Дороти была в восторге, но когда мистер Смит вернулся в Лондон и оттуда не последовало приглашений, о бенефисе забыли.

Поскольку в связи с рождением ребенка миссис Смит временно оставила сцену, ее роли перешли к Дороти, которая исполняла их с особенным удовольствием и заслужила бурный восторг зрителей. Она не могла подавить в себе злорадного удовольствия при мысли о том, как не очень одаренная артистка, скривив губы, удивляется, каких успехов достигла эта Джордан за время ее отсутствия. «Ничего, придет и ее время посидеть дома», — говорила миссис Смит мстительно.

И это время пришло — Дороти родила девочку, которой она дала имя Фанни.

Во время отсутствия Дороти миссис Смит очень много работала как в театре, так и за его стенами. Труппа собиралась на гастроли в Галль, где Дороти предстояло сыграть свою первую роль после перерыва, вызванного рождением дочери. «Возвращение миссис Джордан после полуторамесячного отсутствия» — возвещали афиши, но миссис Смит решила, что это возвращение должно быть встречено зрителями достаточно холодно.

Через своих друзей в Галле она познакомилась с известными в городе людьми, и в их гостиных, куда обычно с радостью приглашали знаменитых артистов, она сплетничала, повторяя на все лады: «...эта Джордан... Распущенная женщина, каких свет не видел. Если бы уважаемые джентльмены знали про нее все, они вряд ли хотели бы, чтобы их жены и дочери видели ее на сцене. Это отвратительно. Эта женщина родила незаконного ребенка, отца которого никто не знает! Вот кто такая эта миссис Джордан».

Дамы были изрядно шокированы и добровольно объявили о своем намерении держаться подальше от «Кающейся красавицы», в которой миссис Джордан играет роль Каллисты, прославившуюся благодаря ей. Некоторых, однако, пришлось заставить продемонстрировать неодобрение.

Дороти, которая за время своего вынужденного сидения дома очень соскучилась по сцене, была мгновенно встревожена настроением зрителей. Они были враждебны. Никогда раньше ей не приходилось играть перед таким залом. Казалось, что они пришли в театр не для того, чтобы посмотреть спектакль, а с какой-то другой целью: вместо того, чтобы следить за действием, они болтали и хихикали. Что случилось, недоумевала Дороти, неужели я разучилась владеть залом?

Спектакль провалился. Когда Каллиста умерла, в зале раздались насмешливо-снисходительные аплодисменты. В кулисах она поймала торжествующий взгляд миссис Смит и поняла, кто приложил руку к этому провалу. Неужели ее ненависть зашла так далеко? Да, потому что зрители постоянно стремились увидеть Дороти в тех ролях, которые миссис Смит считала исключительно своими. Удрученная, она переоделась в скромное платье и чепец — песенка Фебы никогда не оставляла зрителей равнодушными, но только не в тот вечер, и ее голос не был слышен дальше первых рядов партера и лож. Занавес опустился. Это был провал. Первый раз Дороти Джордан не смогла угодить зрителям.

Раздался стук в дверь. На пороге ее костюмерной стоял один из артистов труппы.

— Извините, — пролепетал он. — Я решил заглянуть...

— Зачем? — спросила Дороти.

— Сегодня вечером... Вы ни в чем не виноваты, не беспокойтесь. Вы знаете, кто все это подстроил? Эта ужасная, завистливая женщина. Я был бы рад свернуть ей шею.

Он был не слишком хорош собой и не отличался особым актерским дарованием, но он ей всегда нравился, Георг Инчболд. Он часто оказывал ей знаки внимания, но именно сегодня она испытывала к нему благодарность, так как после перенесенного унижения нуждалась в поддержке.

— Вам не следует обращать на это никакого внимания, Дороти. Это было подстроено... отвратительно.

— Вы действительно так думаете, Георг?

— Я знаю это наверняка. Она ни о чем другом не говорила уже очень давно. Я слышал, как шептались по углам.

— Как можно быть такой коварной?

— Потому что вы более талантливая актриса, чем она, и она вам завидует.

Она знала это сама, но ей приятно было услышать об этом от Георга.

— Не обращайте внимания, — посоветовал он. — Продолжайте играть так, словно вы ничего не замечаете.

— Попробуй не заметить того, что произошло сегодня!

— Да, продолжайте играть. Она не сможет настраивать публику против вас и дальше. Зрители приходят смотреть хорошую игру, а никто не играет лучше вас...

— О, Георг...

Она протянула ему руку, он взял ее и неожиданно поцеловал. Она почувствовала, что этот злополучный вечер принес ей и что-то хорошее.

Георг Инчболд оказался прав: события того вечера больше не повторялись. Публика в Галле хотела видеть спектакли с участием Дороти Джордан, и когда она появлялась на сцене в мужском костюме, никому не приходило в голову освистывать ее. Они полюбили ее песни и явно предпочитали ее миссис Смит.

Тэйт Уилкинсон вздыхал над скандалами в своей труппе и сожалел, что поочередное длительное отсутствие ведущих актрис уменьшило его доход, однако у него не было сомнений в том, что зрителей в первую очередь привлекала Дороти, и никакие козни миссис Смит не могли этого изменить.

Что касается самой Дороти, то такого хорошего настроения у нее уже давно не было. Каждое утро, просыпаясь, она вспоминала, что Дэйли больше не опасен для нее, и это само по себе было большим счастьем. Фанни была здорова, и Грейс с радостью с ней возилась. Эстер продолжала играть маленькие роли и постепенно превращалась в неплохую актрису. Совершенно случайно нашлась роль и для Фрэнсиса, старшего из братьев. Наконец, ей не нужно было больше беспокоиться о деньгах, и она смогла отдать одежду, из которой Фанни выросла, в госпиталь для бедных. Желая сделать что-нибудь доброе, она приложила к старым вещам и новое приданое, ибо она никогда не забывала своей былой бедности и страха перед Ричардом Дэйли, когда не могла вернуть ему долг. Это была своего рода благодарность за освобождение. Словом, она чувствовала себя уверенно и спокойно, а Георг Инчболд оказался привлекательным юношей. Они влюбились друг в друга.

Грейс была очень довольна: больше всего на свете она хотела видеть рядом со своей дочерью заботливого человека, на которого можно было бы положиться. Она раньше надеялась, что ее дочь сделает блестящую партию, но, как она часто повторяла Эстер, богатые мужчины не торопятся жениться. Поэтому она считала, что Дороти не следует отказывать Георгу, тем более что маленькой Фанни очень нужен отец, а Георг вполне подходит для этой роли.

Мачеха Георга, Элизабет Инчболд, писательница, автор пьес и актриса, верила, что брак их будет удачным, она была очень высокого мнения о Дороти, восхищалась ее пением и сценической речью, хотя и отмечала небольшой ирландский акцент, который, конечно же, со временем исчезнет. Так что между семьями не было никаких трудностей.

Замужество, думала Дороти. Да, она хотела выйти замуж. Но хотела ли она выйти замуж именно за Георга? Она стремилась успокоить мать, ей надоели волнения, и она устала от сплетен миссис Смит о своей безнравственной жизни. Дороти искала в людях порядочность, и ей казалось, что именно это качество она разглядела в Георге Инчболде.

В театре вновь появился джентльмен Смит и вместе с ним — аромат лондонской изысканности. Со знанием дела он рассказывал о том, что там происходит, имена Сары Сиддонс и Ричарда Шеридана упоминались в разных беседах. Он также рассказывал о закончившейся скандалом связи принца Уэльского с миссис Робинсон. Труппа не могла наслушаться историй о лондонском светском обществе, и каждый в тайне надеялся, что, вернувшись в Лондон, Джентльмен сообщит, что он или она достойны выступать на сцене Ковент-Гарден или Друри-Лейн. Однако все прекрасно знали, что Джентльмен интересуется едва ли не одной Дороти. Многие слышали, как он неоднократно повторял: «В ней что-то есть... это очень трудно определить, но в ней что-то есть». Зависть актрис была столь же очевидна, как и прежде, но, так как положение Дороти укрепилось, она обращала на нее значительно меньше внимания.

Георг Инчболд нанес им визит и в течение нескольких часов рассуждал перед всей семьей о том, что будет, если Дороти пригласят в Лондон.

— Все будет по-другому, — сказал он. — Продолжительная работа в провинции губительна для актеров, они должны обратить на себя внимание прежде, чем постареют.

— Он готов сделать предложение, — сказала Грейс после его ухода. — Он думает, что ты, Дороти, собираешься в Лондон, и боится тебя потерять.

— И он всегда говорит так, словно, если ты поедешь, он поедет с тобой, — вставила Эстер.

— Он будет хорошим мужем, — уточнила Грейс, почти оправдываясь. — Очень серьезным и... надежным.

Да, — думала Дороти, — серьезный и надежный: хороший муж для нее и отец для Фанни.

Джентльмен Смит вернулся в Лондон. Со дня на день Дороти ждала сообщения, но его не было. Если меня действительно собираются пригласить, думала она, я бы уже знала об этом. Лишь спустя какое-то время она заметила, что Георг стал реже у них появляться. Конечно, они постоянно встречались в театре, но, кажется, он перестал ждать окончания спектакля, чтобы поздравить ее. Грейс пригласила его к ужину, и он с благодарностью принял приглашение; в тот вечер Дороти поняла, что его привязанность несколько ослабла, так как он много рассуждал о превратностях актерской судьбы и отсутствии материальных гарантий. Он намекнул, что необеспеченные актеры поступают неразумно, обзаводясь семьями. И потом — как можно сохранить верность друг другу, если приходится играть в разных городах? И можно ли надеяться на крышу над головой? Ему кажется очень неразумным обрекать детей на такую нелегкую жизнь.

Дороти поняла: пока у него есть надежда жениться на актрисе, имеющей шанс преуспеть в Лондоне, он не хочет связывать себя с провинциальной комедианткой.

После его ухода она дала волю своим чувствам.

— Это конец мистера Георга Инчболда! — кричала она. — Надежный... О да! Очень! Надежно его желание жениться на женщине, которая будет его содержать! Серьезные намерения! О да. Жениться на богатой. Мужчины, — продолжала она, — все таковы. Пока что я не связала себя ни с кем, и это очень мудро с моей стороны. И впредь будет так же.

Она не страдала, ибо никогда не испытывала к нему иных чувств, кроме простой привязанности.

— Мне нужно потерять голову от любви, чтобы связать себя с мужчиной, — сказала она Грейс.

А Грейс страдала: видеть Дороти респектабельной замужней женщиной было самым сильным желанием всей ее жизни.

Следующие три года промелькнули быстро. Дороти всецело была поглощена театром, Корнелиус Свон опекал ее, а она никогда не была настолько самоуверенной, чтобы не учиться у других. Ее неожиданная благотворительность принесла ей привязанность бедняков, талант — зависть соперников, но она не обращала внимания на их неприязнь и стремилась найти радость в своей семье.

И вот однажды пришло письмо. Дороти с трудом поверила, что ее приглашают в Лондон и предлагают осенью выступить в театре Друри-Лейн.

Она позвала мать и сестру.

— Читайте, читайте, скажите мне, что это не сон! — кричала она.

Грейс вырвала письмо из рук Эстер, они читали его вместе — лица их пылали, глаза горели. Наконец он появился — Его Величество Шанс! Джентльмен Смит не обманул их надежд.

Новость быстро распространилась по театру: Дороти Джордан собирается в Друри-Лейн. Завистницы — Смит и Робинсон — были вне себя от ярости, но не могли вмешаться: они были уверены, что мистер Шеридан и бровью не поведет, если они сообщат ему скандальные подробности о жизни Дороти — что значит скандал, связанный с какой-то провинциальной актрисой, по сравнению с теми, в которых он сам неоднократно бывал замешан?

Дороти поедет — назло им всем она оказалась единственной, кому представился этот Великий Шанс. Ей предстоит играть в одном театре с несравненной Сарой Сиддонс. Это было нечестно, непереносимо, за этим стояла чья-то поддержка, но они ничем не могли этому помешать.

Тэйт Уилкинсон ворчал:

— Не успею я выучить чему-нибудь актрису, и она начинает приносить мне доход, как я тут же ее теряю.

Грейс старалась спрятать свое приподнятое настроение за внешним сочувствием:

— Она никогда не забудет того, что вы для нее сделали. Она верит, что потомки отдадут должное Тэйту Уилкинсону — человеку, который помог Дороти Джордан в трудную минуту.

Дороти не могла думать ни о чем другом, кроме своего лондонского дебюта; она играла равнодушно, она даже иногда забывала свои реплики. «Мой Бог, — комментировала миссис Смит. — И это наша лондонская знаменитость!»

С поздравлениями объявился взволнованный Георг Инчболд. Дороти приняла его холодно.

— Когда я буду в Лондоне, Георг, — сказала она, — я всегда буду следить за вашими успехами в Лидсе, Галле и Йорке.

Он сник, но отметил про себя, что приглашение в Лондон само по себе еще отнюдь не означает удачной карьеры. Дороти выбросила его из головы, она не могла дождаться конца лета.

В своей гардеробной она готовилась к спектаклю «Бедный солдат», когда вошел Тэйт Уилкинсон.

— Сегодня в театре особый посетитель, — сказал он ей.

— Да?

— Великая Сара Сиддонс собственной персоной!

Впервые за годы работы в театре Дороти почувствовала волнение. Конечно, великая Сара приехала посмотреть на нее; ей, без сомнения, известно, что скоро им предстоит выступать вместе в Друри-Лейн. Вряд ли Сара воспринимает ее как соперницу, но все актрисы испытывают беспокойство, когда вынуждены делить внимание зрителей с тем, кто моложе и считается очень талантливым.

— У вас все будет в порядке, — сказал Уилкинсон. После его ухода она придирчиво стала рассматривать себя в зеркало. Она выглядела очень испуганной. Но все будет по-другому, как только она выйдет на сцену — ведь она актриса! Однако она не могла отделаться от мысли, что от этого вечера зависит ее судьба в Лондоне.

А в это время Сара Сиддонс с царственным видом восседала в балконной ложе, готовая вершить суд.

Дороти играла для похожей на статую женщины в ложе, нависающей над сценой — почетное место для Сары, — но играла далеко не лучшим образом: нельзя играть хорошо, если все время стремишься понравиться кому-то. Актер забывает про зрителей, он поглощен только тем, что происходит на сцене, и это единственный путь к успеху. Но как можно было забыть про Сару? Она сама была абсолютно уверена в том, что про нее забыть невозможно.

Старшая дочь Роберта Кембла, Сара, родилась с актерским даром в крови. Она была королевой драмы и не намерена была расставаться с короной до конца своих дней. Ей было около тридцати лет, в Друри-Лейн она появилась, когда ей было семнадцать, и Дэвид Гаррик был там не только хозяином, но и ведущим актером. Так что едва ли игра провинциальной артистки могла легко произвести на нее сильное впечатление.

И она дала ясно понять, что не испытывает восторга. Когда спектакль закончился, ее с королевскими почестями проводили за кулисы — и вне сцены она продолжала исполнять роль королевы — и спросили, что она думает об игре миссис Джордан.

— Если вы меня спрашиваете, — сказала миссис Сиддонс, произнося слова так, словно они предназначались для находящихся в другом конце здания, и, приняв позу пророка, — я деликатно выскажу свое мнение.

Она никогда не довольствовалась одним словом, если поставленной цели можно было добиться шестью.

— Я пришла к этому выводу во время спектакля, и мой вывод заключается в следующем: будет разумно посоветовать миссис Джордан не искать приключений в Лондоне на сцене Друри-Лейн, а оставаться играть в провинции.

Именно это и хотели услышать недруги Дороти. Однако сама Дороти рассмеялась: что бы ни говорила миссис Сиддонс, это ее не остановит. У нее контракт, подписанный самим Ричардом Бринсли Шериданом и его компаньонами — Томасом Линли и доктором Джеймсом Фордом. Имея в кармане такой контракт, будет ли она обращать внимание на попытки какой-то актрисы — будь она сама Сара Сиддонс — помешать ей?

— Женская зависть, — решительно произнесла Грейс. И хотя казалось невероятным, что признанная королева драмы может завидовать провинциальной артистке, Дороти хотелось верить, что это именно так. В конце концов, она лет на семь-восемь моложе великой трагической актрисы, и хотя Сара принадлежала к числу самых красивых женщин, в ее внешности было что-то суровое. В любом случае, какой смысл во всех размышлениях и колебаниях? Она поедет в Друри-Лейн попытать счастья.

И в сентябре она уехала с Севера в Лондон вместе с матерью, Эстер, дочкой и братом Фрэнсисом. Остальные дети отправились в Уэльс к тетушке Бланш, но Дороти предстояло содержать всех на жалование, которое она надеялась получить на новом месте.

 

ДЕБЮТ В ДРУРИ-ЛЕЙН

Лондон восхитил и ошеломил ее. Как только Дороти увидела его, она сразу поняла, что хочет жить именно в таком городе. Шумные улицы были забиты толпами людей, которые кричали и смеялись, и экипажами с изысканно одетыми седоками, напудренными и нарумяненными лица которых казались то очаровательными, то нелепыми и контрастировали с нищими, просившими милостыню на улицах и в аллеях.

Продавцы лаванды размахивали сладко пахнущими ветками перед носом у прохожих; пирожники с дешевыми лакомствами, чистильщики обуви, исполнители баллад, бродячие музыканты, распевающие свои последние шедевры тонкими пронзительными голосами, люди, готовые за пенни броситься под копыта лошадей, чтобы проложить вам дорогу в потоке экипажей — все это была жизнь, которой Дороти никогда раньше не видела. И она приняла твердое решение — она приехала, чтобы остаться здесь.

Они сняли квартиру на Генриетта-стрит; квартира была невелика, но Дороти предстояли большие расходы. Вся семья была в восторге от Лондона, Грейс говорила, что одно только пребывание на этих улицах само по себе — большое удовольствие для нее, и она понимает, что это единственное достойное место для жизни.

Театр Друри-Лейн сильно отличался от тех, в которых Дороти доводилось выступать раньше. Она знала, что театр часто посещают члены королевской семьи. Принц Уэльский был завсегдатаем и приходил в сопровождении своих друзей, братьев и дядюшек. Иногда появлялась и королевская чета, разумеется, в таких случаях давали наиболее добродетельные пьесы. Король и королева ценили Шекспира, потому что его ценили все, хотя было известно, что король не слишком лестно отзывался о его пьесах, называя их «скучной чепухой». Но народ хотел, чтобы они смотрели Шекспира, и они это делали.

Иное дело принцы — молодые, веселые люди — они любили хорошеньких актрис, особенно когда те появлялись на сцене в мужских костюмах.

Все актеры и актрисы трепетали перед Ричардом Бринсли Шериданом, автором «Школы злословия», «Соперников» и «Дуэньи», известным острословом и другом принца Уэльского; в театре он был самым важным человеком. Он увлекся политикой и занял пост министра финансов в коалиционном правительстве, связав свою судьбу с выдающимся государственным деятелем Чарльзом Джеймсом Фоксом. Разве можно было сравнить его с такими владельцами театров, как Дэйли или Уилкинсон! Шеридан отличался от них так же, как Лондон от провинции.

Приехав в Лондон, Дороти сразу же поняла, что ей следует использовать эту необыкновенную возможность и показать все, чему она научилась за годы работы в театре, чтобы остаться здесь. Она делилась своими мыслями с матерью и сестрой; больше всех она боялась Сары Сиддонс.

— Мне кажется, я понимаю, почему они позвали меня сюда, — сказала она. — Им нужна соперница Сары Сиддонс, а я боюсь, что никогда ею не стану.

— Почему? — с недоумением спросила Эстер.

— Потому что мы разные. У нее есть чувство собственного достоинства, а я этим качеством чаще пользуюсь в жизни, чем на сцене, согласись, мама. Она заставляет зрителей плакать, а я стараюсь их рассмешить. Она — леди Макбет, а я — сорванец. Хватит места для нас обеих, я в этом не сомневаюсь. Но я должна убедить в этом и других.

— Ты собираешься убеждать мистера Шеридана?

— Я должна, мама. Я не могу соперничать с Сарой. Зачем? Она уже здесь играет. Публика ее принимает. Она — королева трагедии, и никто не собирается свергать ее с трона, это все равно что... отобрать у короля его корону. Я не должна позволить им заставить меня играть в трагедиях. Я собираюсь добиться права самой выбрать пьесу для дебюта, и это будет комедия.

— Она права, мама, абсолютно права, — поддержала сестру Эстер.

— Ты уверена, что они позволят тебе выбирать? — спросила Грейс, не скрывая своих сомнений.

— Я уверена, что любая актриса имеет право выбрать пьесу для своего дебюта. — Дороти засмеялась. — Не бойся, мама. Предоставь это мне. Я смогу их убедить — ведь это единственное, на чем я настаиваю. Мне представилась возможность, которая выпадает раз в жизни, и я не собираюсь ее упускать.

Убедить мистера Шеридана оказалось легче, чем она предполагала. Он принял ее в своем кабинете вместе с управляющим Томом Кингом и вежливо выслушал все, что она хотела сказать ему. Она серьезна и очень привлекательна, думал он, мгновенно разглядев в ней качество, очень редкое и важное для актрисы. Это была не красота — когда она не была оживлена, то не казалась даже хорошенькой, — но лицо ее преображалось от внутреннего огня, и она становилась восхитительной, что, он был в этом уверен, не оставит зрителей равнодушными.

— Подумайте, мистер Шеридан, — говорила она, — бессмысленно делать из меня соперницу Сары Сиддонс. Для публики — она королева трагедии, и другую она не примет, как бы ни была хороша эта другая. Мисс Элизабет Фаррен играет, как настоящая леди, и публика любит ее за это. Мне нужно быть другой. Зрители любят миссис Сиддонс за ее величественность, мисс Фаррен — за элегантность, я сумею завоевать их любовь, только если мне удастся их рассмешить. Я должна играть комедию, мистер Шеридан, это необходимо, если я хочу добиться успеха.

Она говорила очень горячо. Шеридан смотрел на Тома Кинга и знал, о чем тот думает. Актриса имеет право выбрать, в какой пьесе ей дебютировать. И она была права, когда говорила, что не хочет брать роль, в которой выступает Сиддонс. Было очень мало шансов, что ей удастся «перетрагедить» Сару, а если такое произойдет, возникнут проблемы.

— Хорошо, — сказал Шеридан. — Пусть будет комедия. Что вы скажете о «Деревенской девушке»?

Она радостно улыбнулась.

— Я соглашусь и скажу: «Спасибо, сэр».

— Прекрасно. «Деревенская девушка».

— Ну, Том, — сказал Шеридан после ее ухода, –– Что ты скажешь о нашей актрисе?

— Я попридержу свое мнение до окончания спектакля.

— Хитрец. Я не спрашиваю про мнение публики, меня интересует твое.

— Не знаю. Она какая-то маленькая.

— Ты мыслишь категориями Сиддонс. Нам не нужна еще одна Юнона, шествующая по сцене.

— У нее приятный голос, но не такой громкий...

— ...как у Сары. Я уже сказал тебе, Том, что одной Сиддонс вполне достаточно для любой труппы.

— Я думал, ты ищешь вторую Сиддонс.

— В таком случае, ты думал явно мало. Вспомни, как мы страдаем от нашей Сары. Уж не думаешь ли ты, что я хочу удвоить страдания? А?

— Сара — приманка для зрителей.

— Сара — приманка, и никто этого не отрицает. Но ей тоже следует быть снисходительной, разве не так? Каждый раз, когда я с ней разговариваю, у меня такое чувство, что я должен кланяться до земли и уходить, пятясь назад.

— Тебе лучше известно, как следует вести себя в присутствии королевских особ, чем мне.

— В нашей Саре больше королевского, чем в любом из членов королевской семьи. Что до Их Величеств, то в Кью не много королевского, поверь мне. Я скорее попрошу об одолжении короля или принца Уэльского, чем Сару. Я связываю свои надежды с маленькой миссис Джордан. Я хочу, чтобы у Сары была соперница... все-таки это театр. Я хочу, чтобы улицы возле Лейн были запружены каретами людей, стремящихся увидеть Дороти Джордан, как это бывает, когда они ломятся на Сару Сиддонс.

— И ты надеешься, что это чудо произойдет, Шери?

— Мой дорогой Том, разве ты не знаешь, что я — творец чудес. Нам необходимо именно чудо, иначе Гаррис в Гардене разрушит все наше дело. Считай, что тебе крупно повезло, когда я позвал Джордан в Лейн... раньше, чем Гаррис утащил ее в Гарден.

— Я чувствую, что ты проникся доверием к этой молодой особе.

— Да. И ты знаешь, что в театральных делах я всегда прав.

Казалось, что Кинг сомневается, и Шеридан громко рассмеялся.

— Я уговорю принца прийти на спектакль.

— Он еще не заинтересован в новом романе с очередной хорошенькой актрисой.

— Он никогда не бывает равнодушным к хорошеньким актрисам, и к тому же он уже забыл бедную Утрату. Посмотрим, как пройдет дебют, и если она окажется достаточно хороша, пусть сыграет перед королем.

Кинг продолжал выражать сомнения, но Шеридан только смеялся. Его непогрешимое театральное чутье говорило ему, что он поступил правильно, пригласив миссис Джордан в Лондон.

Она волновалась. И как могло быть иначе — первое выступление в Друри-Лейн! Грейс и Эстер нервничали так же, как она, даже больше. Она убеждала себя, что знает роль наизусть и что, как только она выйдет на сцену, все страхи останутся позади. А бедная Эстер вспоминала свой провал в Дублине и не могла успокоиться.

— Не волнуйтесь, — уговаривала их Дороти. — Я справлюсь. Не могло быть ничего лучше «Деревенской девушки».

— Мне кажется, что она не совсем... пристойная, — робко заметила Грейс.

— Именно поэтому она и нравится зрителям, мама.

— В конце концов, мистер Гаррик не возражал против нее, — напомнила Эстер, — и если он находил ее достаточно интересной... Я уверена, что ты заткнешь за пояс эту Сиддонс, Долл.

Дороти принялась изображать леди Макбет в напыщенной манере, свойственной Саре Сиддонс.

— Ты уморишь меня, Долл, — хохотала Эстер.

— Только и надеюсь на то, что мои зрители так же легко рассмеются, — ответила Дороти. — Пегги — это точно моя роль. Так же, как и Присцилла в «Сорванце». Мне кажется, что Пегги больше соответствует Друри-Лейн, чем Присцилла, и... немедленно успокойтесь, вы, обе, вы меня только нервируете.

Она повторяла роль, вспоминала, как наблюдала в Йорке за игрой миссис Браун, твердя про себя: «Это моя роль». Она сыграет ее так, как никто раньше не играл. Она заставит искушенных лондонских театралов смеяться или навсегда оставит сцену. «Хватит трястись, — крикнула она, — они меня не волнуют!»

Зрительный зал не был полон. Она была достаточно разумна, чтобы не надеяться на это. С какой стати избалованная лондонская публика должна спешить увидеть заурядную провинциальную артистку? Ведь она еще никак себя не проявила. Интересно, думала она, а что сегодня в Ковент-Гарден? А там зал полон? Она не сомневалась, однако, что критиков на ее спектакле будет достаточно, ей даже казалось, что она слышит их реплики: «Это и есть новая находка Шеридана? Неужели он надеется, что эта малышка поможет ему расплатиться с долгами?» — «Я докажу и ему, и им, что он не ошибся», — сказала она себе.

Джентльмен Смит был в зрительном зале. Его она тоже не должна разочаровать, ибо своим присутствием здесь она обязана именно ему. Она должна сыграть, как никогда раньше. И она обязательно сыграет.

Радость от общения со сценой заставила ее забыть все волнения; она была Пегги, и те, кто пришел посмотреть на нее, поняли это сразу, как и то, что перед ними настоящая актриса. Она была наделена редким комическим даром и очарованием, которого была лишена Сиддонс. Дороти хотела рассмешить зрителей, Сиддонс требовала от них уважения к искусству и к себе. В этом и заключалась разница между ними.

Шеридан разглядел мгновенно все достоинства Дороти. Он улыбнулся джентльмену Смиту, который в ответ лишь слегка поднял руку в кружевном манжете, при этом манжет пошевелился. «Щеголь», — подумал Шеридан не без основания.

— Тебе нравится маленькая Джордан, Шери? — спросил Джентльмен.

— Мы должны создать ей хорошие условия, — был ответ.

— Я видел в зале Гарриса из Гарден.

— Прекрасно. Интересуется моей маленькой Джордан, не иначе.

— Он вынужден интересоваться. У него нет другого выхода.

— Посмотрим.

Аплодисменты после спектакля были не очень щедрые. Дороти, привыкшая к публике, которая более открыто выражала свои чувства, была немного обескуражена, но мистер Шеридан прошел к ней в гардеробную и нежно поцеловал.

— Прекрасно сыграно, моя дорогая, — сказал он.

Грейс едва дождалась газет, чтобы узнать, что пишут критики. Они не выражали бурного восторга, но отзывы не были лишены доброты. Рецензия в «Морнинг Геральд» была самая хвалебная. Критик обратил внимание на ее изящную фигуру, отметив, что ее появление в третьем акте в мужском костюме произвело сильное впечатление. Ее лицо, хоть и не может быть признано красивым, свидетельствует об уме и очень миловидно. Голос не очень сильный, но чистый и полностью соответствует требованиям театра. Она мастерски использовала все комические элементы пьесы, и вывод был таков: Дороти Джордан — прекрасное приобретение для сцены.

Никто не мог бы сказать больше. Дороти добилась успеха. Этот удачный дебют ни в малейшей степени не был испорчен, когда Гаррис из Гарден постарался унизить ее.

— Она вульгарная коротышка, — сказал он, — ей только и играть воровку в «Опере нищих».

Какой-то острослов, стоявший рядом с Гаррисом и слышавший этот отзыв, посмеялся над завистью Гарриса к шеридановской находке.

— И будет играть, — сказал он, — ведь она уже похитила наши сердца!

Так театральный мир Лондона после одного представления «Деревенской девушки» выразил уверенность в том, что Дороти Джордан появилась в Друри-Лейн, чтобы остаться.

Она была разочарована тем, что после первого успеха довольно долго была лишена возможности появляться на сцене: миссис Сиддонс, которая ждала ребенка, стремилась играть как можно больше до его рождения, и Дороти быстро поняла, что всем остальным актерам и актрисам суждено пребывать в тени великой Сары.

Но наступил и ее час. К этому времени слава о ней распространилась настолько, что театр был полон.

Как она была права, настаивая на том, чтобы дебютировать в комедии. Она была уверена, что никто в Друри-Лейн не может сравниться с ней в этом жанре, и всегда знала, что публика хоть и трепещет, видя Сару в трагическом репертуаре, больше всего на свете любит смеяться. У нее есть этот Богом данный дар — заставлять людей смеяться, и она будет использовать его при любой возможности.

Наступила минута, когда она смогла мельком увидеть членов королевской семьи. По театру прошел слух: вечером ожидается принц Уэльский со своим дядей герцогом Камберлендским. Вокруг королевской семьи витало множество различных сплетен. Принц был в плохих отношениях со своим отцом — это была старая традиция ганноверской династии — ссоры отцов с сыновьями. Пуритански настроенный король, сохранявший верность своей безобразной супруге в течение многих лет и подаривший вместе с ней народу пятнадцать наследников, не имел ничего общего со своим блестящим, умным и необузданным сыном, принцем Уэльским, который уже успел шокировать семью и привести в восторг любителей скандалов своей любовной связью с актрисой, миссис Робинсон, которая предъявила его письма и пригрозила опубликовать их в случае, если она не будет достаточно хорошо вознаграждена.

Друг принца, хитрый и коварный политикан Чарльз Джеймс Фокс, уладил дело к удовольствию обеих сторон и в течение какого-то времени, после разрыва миссис Робинсон с принцем, сам был ее любовником. Принц был весьма доволен таким поворотом событий, и его дружба с Фоксом стала еще крепче. А поскольку Шеридан и Фокс были близкими друзьями, это означало, что принц Уэльский и хозяин Друри-Лейн также были дружны.

Сейчас все судачили по поводу романа принца с миссис Фицгерберт, и многие заходили так далеко в своих предположениях, что даже говорили о возможной женитьбе принца на ней.

Гаррис был в ярости от того, что королевская семья отдавала явное предпочтение Друри-Лейн, а мало что доставляло Шеридану такое удовольствие, как гнев Гарриса.

Миссис Сиддонс не сомневалась в том, что по случаю визита членов королевской семьи будет дан спектакль с ее участием: Его Высочество должен увидеть лучшее, что есть в театре.

— Сегодня, моя несравненная Сара, — сказал ей Шеридан, — принц не склонен переживать сильные потрясения. А как иначе он может смотреть на вас? Он хочет легкого развлечения. Он непременно придет как-нибудь еще, чтобы увидеть настоящий театр.

Сара смягчилась и грациозно склонила голову: ей кажется, что было бы опрометчиво показывать принцу эту женщину, Джордан. Говорят, что она не была замужем, а чей тогда ребенок, эта Фанни? И не портит ли это репутацию театра — позволять играть таким людям, как Джордан?

— Я полагаю, что репутация театра так низка, Сара, дорогая, что Джордан не может ее ухудшить. Она поддерживается только благодаря таким уважаемым замужним дамам, как вы, — вашей игрой и вашей примерной частной жизнью. Только вы — настоящий образец, достойный подражания.

— Хорошо, вы можете делать, что хотите.

Уж в этом ты можешь не сомневаться, подумал Шеридан.

— Но все-таки я не думаю, что вам следует представлять эту особу Его Высочеству.

— Моя добродетельная Сара, неужели вы думаете, что Его Высочество хочет повторить историю с Робинсон?

— Нет, не думаю. Джордан вульгарна. Миссис Робинсон всегда старалась быть... утонченной.

Да уж, еще как старалась, подумал он. Бедная Утрата!

— Вы сняли груз с моей души, Сара, дорогая, я чувствую себя гораздо лучше. Недостатки маленькой Джордан спасут ее от участи Утраты. А вам следует отдохнуть. Уильям будет сердиться, если вы забудете о своем положении и устанете.

Он улыбнулся, подумав о бедняге Уилле Сиддонсе, который в присутствии Сары боялся открыть рот. Шеридан продолжал:

— Именно из-за вашего положения, Сара, я вынужден предложить сегодня Его Высочеству второсортное развлечение. Я не могу позволить Уильяму упрекнуть меня в том, что я заставляю вас делать больше, чем вы сейчас можете.

— Наступило время, — сказал Шеридан себе, — когда у меня есть актриса, способная собирать полный зал, как Сара. Это единственный способ сдерживать Сару и не плясать под ее дудку. Его мысли были сосредоточены на Джордан.

И вот появился Его Высочество принц Уэльский — миловидный молодой человек с круглым розовощеким лицом, которому слегка вздернутый нос и живые голубые глаза придавали дружелюбное выражение. Бриллиантовая звезда на его камзоле сверкала, но не более, чем он сам. Он был в высшей степени элегантен и приветствовал публику весьма галантным поклоном.

Его ложа на сцене была так близко от нее, что она видела его очень отчетливо; он не спускал с нее глаз, когда в третьем акте она вышла в мужском костюме, и в них отчетливо читалось одобрение.

Его сопровождал менее привлекательный член королевской семьи — его дядя герцог Камберлендский, пышный и величественный, но грубый и начисто лишенный обаяния, свойственного принцу. Камберленд был в немилости, и его не принимали при дворе, ибо он женился вопреки воле своего брата, короля, на женщине, которая прежде, чем на нее обратил внимание герцог, имела массу любовников. Как признался Гораций Уолпол, он ни у кого не видел таких длинных ресниц — «не меньше ярда длиной». Из-за этой женитьбы король издал Акт о браке, который запрещал любому члену королевской семьи вступать в брак до достижения двадцатипятилетнего возраста без разрешения короля.

Камберленда не принимал его брат, но он сделался постоянным спутником своего племянника, принца Уэльского, и теперь, когда тот вырос — Дороти сочла его своим ровесником — и имел свой собственный небольшой двор, повторилась старая ситуация, когда королевский двор противостоял двору принца. Принц дружил с вигами, король поддерживал тори. Друзьями принца и его политическими наставниками были Чарльз Джеймс Фокс и Шеридан, а король все больше и больше поддерживал молодого мистера Уильяма Питта, который два года назад, в возрасте двадцати пяти лет стал его премьер-министром.

Вступив в новую жизнь, Дороти узнала обо всем этом. Здесь королевская власть была гораздо ближе. А как могло быть иначе, если она, эта королевская власть, сидит в ложе в нескольких ярдах от тебя? Здесь, в Лондоне, она могла встретить важных членов правительства, направляющихся в своих каретах на заседания парламента. Когда-нибудь ей повезет, и она увидит кого-то из многочисленной королевской семьи.

Лондон, Друри-Лейн, был средоточием многих событий.

И вот теперь она играет перед принцем Уэльским. Она слышала его смех, и это ее вдохновляло. Он перегнулся через ложу и аплодировал ей. Когда после спектакля она повернулась к его ложе и присела в реверансе, он поднялся и поклонился ей так учтиво и галантно, словно она принадлежала к королевской семье. Аплодисменты грянули, как гром!

Удачный вечер! Одобрение королевской семьи. Чего еще может желать актриса, мечтающая добиться известности?

— Его Высочество очарован миссис Джордан, — сказал Шеридан Тому Кингу. — Если принять во внимание несчастье с миссис Утратой Робинсон и тот факт, что он влюблен в миссис Фицгерберт, сдается мне, что его любовные дела целиком зависят от нас.

После Пегги в «Деревенской девушке» она сыграла Виолу в «Двенадцатой ночи» и мисс Пру в «Любовью за любовь».

В ту осень Дороти играла очень много, ибо Шеридан хотел, чтобы зрители узнали ее как можно быстрее. Ему не следовало беспокоиться: публика приняла Дороти прекрасно. Ее изящество, необыкновенная женственность, которые особенно ярко проявлялись в пьесах с переодеванием, приводили зрительный зал в восторг. В глазах публики Дороти стала олицетворением веселья и радости.

По мере того, как приближалось время родов, миссис Сиддонс становилось все труднее сдерживать свой гнев. Как бы сильно она ни хотела ребенка и как бы много ее дети ни значили в их семье, она, в отличие от бездействующего Уильяма, сожалела о предстоящих родах.

— Подожди немного, Уильям, — убеждала она своего мужа, — и я покажу этой Джордан ее место.

Уильям соглашался, но в душе разделял общее мнение, что «эта Джордан» заняла свое место по праву и что, в отличие от Сары, относится к товарищам по труппе очень дружелюбно. Преданный муж, он полагал, что актеры и актрисы должны быть благодарны Саре за возможность выступать вместе с ней, а зрители — за то, что видят ее. Однако отбросив обычную театральную зависть и неприязнь, должен был признать, что публика и владельцы театра больше любят Дороти Джордан.

В те вечера, когда играла Дороти, за стенами Друри-Лейн скапливалось ничуть не меньше карет и разных экипажей, чем перед выступлениями Сары Сиддонс. «Подождите моего возвращения», — говорила Сара.

Между тем Дороти радовалась своему успеху. Она узнала себе цену не только в переносном, но и в буквальном смысле этих слов: Шеридан для начала назначил ей жалование четыре фунта в неделю, и это казалось богатством по сравнению с тридцатью шиллингами, которые платил ей Уилкинсон, но после того первого выступления он по собственной воле предложил ей восемь фунтов, ибо боялся, что Гаррис переманит ее, предложив более высокое жалование. Позднее, поскольку жизнь в Лондоне постоянно дорожала, а у нее на руках была вся семья, она, отчаянно сомневаясь, попросила четырехфунтовой надбавки, и, к ее удивлению, Шеридан обещал подумать. Это был успех.

Грейс в восторге заявила, что ей больше не о чем мечтать; она только сожалела, что тетушка Мэри не может порадоваться за Дороти. Конечно, ей очень хотелось, чтобы и отец Дороти, и вся его семья могли видеть ее успехи — может быть, они захотели бы признать своей родственницей такую знаменитую и уважаемую особу, как Дороти Джордан.

— О, это все в прошлом, — говорила Дороти.

— Для полного счастья мне нужно только одно, — часто повторяла Грейс, — я хочу, чтобы ты счастливо и достойно устроила свою семейную жизнь.

Однажды Дороти сказала ей на это:

— Неужели ты думаешь, что при всех этих ролях, которыми я завалена, у меня хватит времени на мужа?

— У женщин всегда хватает времени на мужей, — ответила Грейс, — и я очень хочу, чтобы у тебя был преданный и хороший.

— Такой же хороший, как Уилл Сиддонс?

— О, она устроилась прекрасно. Слава и респектабельность — чего еще желать актрисе?

— Того, что имею я, — ответила Дороти со смехом. — Я должна успеть сделать как можно больше, пока Сара респектабельно дарит миру своего респектабельного ребенка. Мне дали роль Матильды в этой странной пьесе «Ричард Львиное Сердце». Я очень надеюсь, сделать из нее что-нибудь интересное.

Дороти перевела разговор на театральные дела и свои будущие роли, ибо это было гораздо приятнее ей, чем обсуждать тему замужества. Она никогда не могла думать о семейной жизни без воспоминаний о кошмаре, связанном с Дэйли, и о том унизительном положении, в которое ее поставил Георг Инчболд. Мужчины для нее не существовали. Роли доставляли ей большее удовольствие.

В декабре, через два месяца после дебюта Дороти на сцене Друри-Лейн, умерла великая комедийная актриса Китти Клайв. Это казалось символичным — одна звезда закатилась, на ее месте взошла новая, и этой новой звездой стала Дороти Джордан, ибо слава Дороти была столь велика, что люди сравнивали ее и с Китти Клайв, и с Пег Уофингтон.

Именно в это время она встретила Ричарда Форда.

Встреча Дороти с этим молодым человеком была столь важной потому, что за короткий срок он заставил ее изменить свое мнение о мужчинах.

Он сильно отличался от всех мужчин, которых она встречала прежде, — молодой, нетерпеливый и пылкий; по его собственному признанию, он больше всего на свете хотел бы дать Дороти покой и счастье и готов посвятить этому всю жизнь.

Вскоре после первой встречи он сказал ей, что решил на ней жениться. Она напомнила ему о своей карьере: актрисе нелегко вести семейную жизнь.

— Почему? — поинтересовался он. — Многие актрисы замужем. Посмотрите на саму великую Сиддонс!

— Подумайте и о том, что ей пришлось на время оставить сцену из-за рождения ребенка.

— Она вернется такой же знаменитой, как и до своего ухода.

В действительности она не возражала против замужества, она только хотела быть уверенной в Ричарде. Печальный опыт с Дэйли и Георгом Инчболдом сделал ее очень осторожной. Но поскольку Ричард разбил все ее доводы против замужества, она позволила себе роскошь согласиться с ним. Она думала о нем как об отце для Фанни — кто может быть лучше? В нем были и нежность, и доброта — все, чего не было у ее собственного отца. Она думала и о других детях, которые у нее появятся, ибо, добившись материального благополучия, хотела бы иметь большую семью. Фанни, появившаяся на свет при таких тяжелых для нее обстоятельствах, была, несмотря на это, очень ей дорога. Как счастлива будет девочка в окружении братьев и сестер! И еще была мама, которая страстно мечтала лишь об одном, чтобы почувствовать себя счастливой, — о замужестве Дороти.

И все-таки она решила повременить — я должна быть абсолютно уверена, говорила она себе. Кроме того, несмотря на все недавние успехи, так ли прочно ее положение в театре, как кажется? Зрители ее очень любили, но она была окружена злобными завистниками, и как только вернется Сара, ей придется серьезно бороться за свое место. Они решили подождать, не говоря ничего никому; по театру уже поползли сплетни, а у нее было много недоброжелателей, готовых чернить ее по всякому поводу; кроме того, если Грейс узнает о намерениях Ричарда, она, конечно, приложит всё усилия, чтобы ускорить свадьбу.

Ричард был сыном доктора Джеймса Форда, совладельца Друри-Лейн; в отличие от Шеридана он участвовал в жизни театра исключительно как коммерсант. Он был богат, лечил королевскую семью и был с нею дружен; он вложил в театр большие деньги, чтобы помочь Шеридану, у которого никогда не было ни копейки.

Ричард жил в свое удовольствие и готовился стать адвокатом. Когда бы Дороти ни играла, он всегда был в театре и следил за ней, не отрывая глаз; вскоре всем стало ясно, что он в нее влюблен. Впрочем, не он один успел влюбиться в Дороти. Даже герцог Норфолк выражал восхищение ее игрой. Но Дороти не обращала на своих поклонников никакого внимания, только напоминала им, что она актриса и должна полностью принадлежать своей профессии; жизнь ее заполнена репетициями и новыми ролями. «Еще не время, — было ее постоянной отговоркой. — Прежде всего я должна быть абсолютно уверена, что у меня прочное положение в театре».

Ей предстояло играть мисс Хойден в «Путешествии в Скарборо» — версии комедии Ванбру «Неисправимый», переделанной Шериданом для своего театра. Эта роль давала ей возможность блеснуть — подвижная, молоденькая девушка, почти ребенок, без всяких предрассудков, веселая, чем-то напоминающая Присциллу в «Сорванце». Она твердо решила упрочить свое положение с помощью этой роли и выбросила все из головы.

Как только она появилась на сцене в мешковатом платье, которое, как и было задумано, болталось на ней и спадало с плеч, и ухарской шляпке, скрывающей прелестный беспорядок прически, зрители пришли в восторг. Шеридан, смотревший спектакль из заднего ряда партера, в этот момент был абсолютно уверен, что Дороти — едва ли не самая большая удача всей его театральной карьеры, впрочем, он уже давно уверял в этом Кинга.

В лондонских театрах не было серьезной традиции исполнения комедий. Трагедия пользовалась большей популярностью, и великая Сара была тому подтверждением.

— Спроси любого, — говорил Кинг Шеридану, — кто сегодня величайшая драматическая актриса, и тебе ответят — Сара Сиддонс. Публика всегда будет смотреть, как Сара умирает и произносит трагические монологи своим великолепным голосом. Наступит время, когда ей наскучат героини; вроде прыгающей по сцене мисс Хойден.

Кинг не был в таком восторге от Дороти, как Шеридан. Он считал ее взлет слишком быстрым, она была молода и привлекательна, это он признавал, но актриса должна играть. Он не стал бы уповать на ее молодость, тем более что, если верить поэтам, она скоро проходит, как, впрочем, и красота. Если Джордан намерена доказать, на что она способна, ей придется играть и трагедии.

Шеридан вынужден был согласиться, и Дороти с испугом узнала, что ей поручена роль Имоджен в «Цимбелине». Она не смогла возразить: ее положение в театре не допускало этого. Она не могла утверждать, что не справится с этой ролью, поскольку ни одна актриса не может себе этого позволить. Она сыграет Имоджен, но, просила она Шеридана, нельзя ли после «Цимбелина» ставить «Сорванца»: публика любит уходить из театра в хорошем настроении, а «Цимбелин» слишком серьезная пьеса. Когда опустится занавес после «Цимбелина», пусть он поднимется для «Сорванца»: публика будет рада получить за свои деньги как можно больше.

Шеридан знал свою актрису и энергично ее поддержал: он уступил Кингу с «Цимбелином», теперь он намерен уступить Дороти с «Сорванцом».

Итак, после «Цимбелина» давали «Сорванца», и какой удачной находкой это оказалось! Она сыграла Имоджен весьма посредственно, и как могло быть иначе, если ее душа не лежала к этой роли? Она не была создана для трагедии, она была комической актрисой и знала это. Публика тоже должна это знать и принимать, как данность.

Зрители, слегка разочарованные тем, что новый идол не оправдал их ожиданий, вскоре хохотали над проделками Присциллы-Сорванца, которая была даже более заразительной и веселой, чем всегда. У нее не было другого выхода, как попытаться сгладить впечатление от Имоджен исполнением роли Присциллы, и это ей удалось.

На следующее утро все газеты писали о миссис Джордан в роли Присциллы: «В комедии миссис Джордан взяла реванш за неудачу в трагедии, зрители смеялись без передышки. В лице этой актрисы владельцы Друри-Лейн имеют наиболее ценное приобретение», — писала «Морнинг Кроникл».

— Спасена, — закричала Дороти, прочитав газету в обществе Грейс и Эстер. — Мне придется сопротивляться этим трагическим ролям всеми силами. Понятно, что я никогда не смогу соперничать с Сиддонс. Все будут смеяться, если я начну бить себя в грудь, рыдать и страдать, как это делает она. Ведь в жизни никто не ведет себя так, как она на сцене.

— Но это называется «она играет», — поддержала преданная Грейс.

— Что так и есть на самом деле, моя дражайшая матушка!

Итак, в тот момент все было в порядке, но могла ли она думать о замужестве, когда ей предстояло сделать так много? Она была влюблена, теперь она не сомневалась в этом, и была уверена, что, выйдя замуж за Ричарда, будет думать только о том, чтобы семья не страдала от ее обязанностей в театре, она поставит крест на своей карьере, и так легко будет потерять все, чего она добилась с таким трудом: недавний случай с Имоджен это ясно показал.

Миссис Сиддонс вернулась на сцену после рождения ребенка — ангел мщения, готовый защищать Музу Трагедии от ненавистной комедиантки.

— Во что превратится театр, если это продолжится? — вопрошала она Кинга и Шеридана, приняв одну из поз, приводящих публику в восторг. — Он превратится в балаган.

Кинг был склонен согласиться с нею, Шеридан пожал плечами.

— Сейчас, когда вы вернулись, моя дорогая Сара, — сказал он, — вы можете возродить их интерес к трагедии и показать, что они предпочитают вас, а не маленькую Джордан.

— Их не потребуется уговаривать слишком долго. Но публика настаивала на своем — она ясно дала

понять, что ей нужен смех, а не слезы.

— Если они хотят смеяться, — сказала Сара, — я готова сыграть какую-нибудь из своих легких ролей. Я сыграю Порцию. Она им всегда нравилась.

Но как ни была Сара великолепна, как ни было прекрасно ее лицо — фигура ее пострадала от беременностей, к тому же она всегда была громоздка, — как бы ни завораживал ее голос, в ней не было мальчишеского озорства Дороти Джордан, и публика продолжала ломиться именно на спектакли Дороти.

Даже Кинг вынужден был признать, что театру нужны деньги, и «Сорванец» стал признанным дивертисментом. Принц Уэльский смотрел его дважды в неделю. Его сопровождала миссис Фицгерберт, и они сидели в своей ложе, смеясь и аплодируя. Критик писал в «Морнинг Пост»: «Сорванец» обязан своим успехом исключительно миссис Джордан, ее вдохновенному исполнению, и следует признать, что мы не видели более совершенной игры в ролях подобного плана. Поэтому не вызывает сомнения, что этот маленький смешной дивертисмент будет нравиться публике, несмотря на разборчивость некоторых критиков, которые из опасения показаться вульгарными, не могут смеяться от души».

Нет, ее власть слишком велика, чтобы кто-то мог ей помешать. Она может дать людям то, чего они хотят и за что готовы платить, и ни придирчивые критики, ни завистливая актриса не остановят ее. «Мадам Сара должна понять, что свет не сошелся на ней клином и что она не единственная актриса на сцене», — торжествующе отметила Грейс. Дороти улыбнулась ей с благодарностью. Какое счастье, что у нее такая любящая и заботливая мама!

Однажды утром, когда Дороти еще спала, — накануне она поздно вернулась из театра — Грейс вошла к ней в комнату, глаза ее горели от возбуждения. Она села к Дороти на кровать и закричала:

— Как тебе это нравится? Георг Инчболд в Лондоне. Он приехал вчера вечером. Не сомневайся, сегодня он заявится к нам.

Дороти поморщилась.

— Ну и что с того?

— Что с того? Он приехал повидать тебя, не сомневайся.

— Я не умираю от желания его видеть. Грейс, которая все понимала, рассмеялась.

— Он не стал бы проделывать такого путешествия просто так, — она слегка хитрила, — и я не удивлюсь, если он сделает тебе предложение.

— Не знаю, какое предложение он может мне сделать. Он не владелец театра, да и что может быть лучше Друри-Лейн? Разве что Ковент-Гарден? Но я слышала, что Гаррис собирается пригласить туда миссис Браун играть в «Деревенской девушке».

— Старый болван, — воскликнула Грейс. — Лондон ее никогда не примет. К тому же она слишком стара.

— Она очень славная артистка. И ты должна помнить, как я часто смотрела на нее в роли Пегги.

— Она сделает большую глупость, если согласится, а Гаррис — болван, что приглашает. Против тебя у нее нет никаких шансов! Встань, пожалуйста, надень что-нибудь нарядное, а Эстер тебя причешет. Я абсолютно уверена, что Георг скоро появится.

— Успею, когда появится. И Грейс согласилась.

«Господи», — думала Дороти, она надеется, что он приехал сделать мне предложение и что я готова его принять! Неужели она думает, что у меня совсем нет гордости? К сожалению, я уверена, что моя дорогая мама считает все не существенным по сравнению с удачным замужеством. Действительно удачным! Он готов жениться на двенадцати фунтах в неделю и практически сделанной блестящей театральной карьере. Тридцать шиллингов в неделю и полная неопределенность его не устраивали».

Вошла Эстер.

— Тебе помочь одеться, Долл?

— Спасибо. Я чувствую себя очень важной с собственной горничной!

— Ты и должна. Что бы мы без тебя делали? Ты ведь знаешь, я счастлива, когда могу быть полезной тебе.

— Дорогая старушка Эстер! Я только что думала о том, как мне повезло с вами. Я так счастлива в своей семье! И зачем нам нужен этот сомнительный господин?

— Георг всегда был предусмотрительным, и ты это знаешь.

— А мама так беспокоится по поводу моего замужества, что готова выдать меня за него.

— Ты ведь знаешь, какая она. Она волнуется, ей кажется, что тебя всюду подстерегают опасности. Какое платье ты наденешь?

— Голубое. Замужем можно оказаться в еще большей опасности, если у тебя есть дети, которых надо кормить.

— Ты никогда не объяснишь этого маме. Кроме того, ей нужна респектабельность.

— Наверное, это покажется тебе странным, но и мне самой она тоже нужна. Я думаю, в этом виноват Дэйли.

— Не думай об этом.

— Я и не думаю. Но когда Сиддонс шествует по театру, уверенная в своей гениальности, в том, что она — лучшая трагическая актриса, довольная своим маленьким, кротким мужем и детьми, своей безупречной репутацией, признаюсь, я ей слегка завидую.

— Ради Бога, Долл, еще не хватает только, чтобы и ты начала завидовать! И без тебя кругом достаточно завистников!

— Пойми, у меня есть Фанни, и... она незаконнорожденная. Это помеха для ребенка. О, да, мне было бы легче, будь я замужней женщиной.

— Значит ли это, что ты собираешься принять предложение Георга?

Дороти грустно улыбнулась.

— Нет, я не думаю, что ты его примешь, — сказала Эстер твердо.

«Похоже, что ей что-то известно про Ричарда, — думала Дороти. — Впрочем, скоро все узнают: она решила, что у нее должно хватить сил и на карьеру, и на семью».

Георг шумно приветствовал ее.

— Боже мой, Дороти, вы стали еще прекраснее!

— Спасибо. Это лондонский воздух, его заслуга.

— Успех, — бормотал Георг, — я всегда знал, что вас ждет успех, Дороти. На вас это было написано!

— Вы действительно всегда это знали, Георг? Я помню времена, когда вы очень серьезно были озабочены возможными трудностями актерской карьеры.

— Это действительно удел многих артистов, Дороти, но не ваш, вы — исключение.

— Я всегда была честолюбива.

— Это должно быть восхитительно, когда о тебе говорит весь Лондон, и тебе приходится играть перед королевской семьей! Действительно чудесно! Но не забудьте, в жизни есть не только это... Любовь, супружество...

— Я помню об этом, Георг, — ответила она мягко. Он попытался взять ее за руку, но она отдернула ее.

— Я знаю, вы все та же Дороти, которая играла у Уилкинсона.

— Ошибаетесь, Георг. Я изменилась. Мы все изменились. И вы тоже, и вы это знаете. Мне кажется, сейчас вы по-другому смотрите на некоторые вещи.

— Мы становимся мудрее.

— Вы всегда были мудрым, Георг. И мне очень пригодилось то, что я это понимала.

— Дороти, я был ужасно несчастен, когда вы уехали. Единственной радостью было слышать о ваших успехах. Моя мачеха не сомневается в том, что выбудете великой актрисой.

— Зарабатывающей двенадцать фунтов в неделю, — вставила Дороти. — Это немного лучше, чем тридцать шиллингов, не так ли?

— И это еще не предел. Вы будете так же богаты, как знамениты.

— Я должна содержать семью.

— И вы всегда будете заботиться о тех, кто от вас зависит.

Она почти откровенно смеялась над ним, она продолжала издеваться, чтобы он почувствовал все ее презрение.

Он рассказывал ей, как следил за ее карьерой, как восхищался, как тревожился — правда, не слишком, потому что был всегда уверен в ее успехе, — а просто как коллега, артист, который тоже знает, что такое публика, от которой зависит твое будущее.

— Дороти, — сказал он, — когда вы уехали, я понял, что потерял. Я не должен был отпускать вас.

— Тогда я не приехала бы в Лондон, и не было бы этого успеха.

— Вы все равно добились бы его. Вы великая актриса. Но вам нужен кто-то, кто станет о вас заботиться. Как я был бы счастлив, если бы вы выбрали меня!

— За это время вы научились думать совсем по-другому.

— Я хочу, чтобы вы стали моей женой, Дороти. Разлука с вами помогла мне это понять.

— Не так разлука со мной, как мои двенадцать фунтов в неделю. И перспективы. Вот что заставило вас передумать, Георг Инчболд! Неужели вы считаете меня такой дурой?! Я прекрасно понимаю вас. И вот вам мой ответ: вам никогда не видать успеха на сцене, если вы не можете играть лучше, чем сейчас, передо мной! Тщеславный поклонник, который узнал, что в прошлом нищая провинциальная актриса стала богатой и знаменитой. И он ее умоляет стать его женой. Георг, вы глупец. Я никогда не выйду замуж за глупца, я скорее предпочту расчетливого, бесхарактерного интригана.

— Дороти!

— Занавес, — сказала она, — эта маленькая драма окончена. Отправляйтесь обратно в Йорк, Галль... или Лидс... где вы сейчас играете? Ваше предложение отклонено самым решительным образом.

Георг попытался протестовать, но она смеялась над ним, и поскольку он не торопился уходить, сама вышла из комнаты.

Она решила: когда Ричард в очередной раз попросит ее стать его женой, она согласится. Он не заставил себя долго ждать, и она приняла его предложение. Он сказал ей, что чувствует себя самым счастливым человеком в Лондоне. Он всегда будет любить ее, он готов посвятить ей всю свою жизнь, потому что знает: без театра она никогда не будет счастлива.

— Я хочу, чтобы моя мама первой узнала о нашем решении. Я уверена, что она будет очень рада.

— И после этого я скажу своему отцу. До тех пор, пока они не узнают, это должно оставаться тайной.

Они отправились на Генриетта-стрит, и когда Грейс узнала новость, она была вне себя от радости: теперь понятно, почему Дороти выгнала Георга Инчболда! И все это время она была влюблена в Ричарда Форда и держала это в секрете! Когда будет свадьба? Грейс предпочла бы, чтобы ее не очень откладывали.

— Я думаю, что после гастролей на Севере, — сказала Дороти.

— Так долго ждать!

— Господи, мама, разве это долго?

Ричард искренне сказал, что согласен с матерью Дороти и тоже считает, что не следует ждать так долго. Грейс принесла вино, и они выпили за будущее. Это был счастливый вечер.

Ричард покинул Генриетта-стрит в смятении: он любил Дороти, очень хотел жениться на ней, но боялся признаться отцу в том, что сделал предложение, и оно принято.

Его отец был богатым и честолюбивым человеком, и Ричарду было известно, какие надежды он связывает с удачной женитьбой сына. У Ричарда были прекрасные перспективы, ему предстояло занять место в адвокатуре, что с деньгами отца и его связями при дворе было не так уж сложно. Отец часто внушал ему, что первый шаг к достижению успеха — правильный выбор невесты. Было несколько богатых и влиятельных семейств, куда Ричард мог бы войти.

Ричард не был очень решительным человеком, он был предан Дороти, считал ее лучшей актрисой в мире, был счастлив видеть ее на сцене, общение с ней доставляло ему радость, и он страстно желал сделать ее своей женой. Если бы его отец не был столь честолюбив!

Однако теперь он сделал предложение, и оно принято. Он должен сказать об этом отцу. Он твердо обещал Дороти жениться на ней, и ничто, убеждал он себя, не заставит его нарушить данное слово. Дороти — единственная женщина в мире, которую он хотел бы видеть своей женой!

Когда в тот вечер Ричард обедал с отцом, было очень заметно, что он чем-то взволнован. Он плохо ел, нервно вертел в руке рюмку, то и дело пытался что-то сказать, но каждый раз замолкал.

Доктор Форд, однако, прекрасно догадывался, в чем дело. Шеридан рассказывал ему, что юный Ричард уже в течение нескольких месяцев не вылезает из театра и всегда сидит в одной из балконных лож, когда выступает Дороти Джордан. Шеридан не сомневался в том, что юноша питает нежные чувства к его маленькой актрисе, и это его не удивляло: она была очаровательна, умна, наделена чувством собственного достоинства. Шеридан только никак не мог понять, как до сих пор какой-нибудь герцог или граф, на худой конец — баронет, не утащил ее в какое-нибудь маленькое любовное гнездышко. Шеридан не сомневался, что, несмотря на свою любовь к миссис Фиц, принц Уэльский не обошел своим вниманием и Дороти. Однако эту малышку никак нельзя было назвать неразборчивой, она действительно очень добродетельная леди: после того неверного шага, стоившего ей появления на свет мисс Фанни, она сказала себе: «никогда в жизни». Шеридан склонялся к мысли, что она могла бы согласиться только на замужество.

— Наша несравненная Сара задает в театре исключительно нравственный тон, — добавлял он.

Доктор Форд вспоминал все это, наблюдая за поведением сына. Если Ричард свалял дурака, это надо немедленно пресечь.

— Как только ты получишь звание адвоката, я смогу предоставить тебе самому заботиться о своем благополучии. У тебя прекрасное будущее, мой сын. В этом не может быть сомнений. Разумеется, тебе придется работать. Нельзя каждый вечер проводить в театре... Кто-то недавно рассказал мне, будто его сын влюбился в какую-то актрису... Тайком женился на ней... Именно женился... Его жизнь кончилась. Этого никто не одобрит, все его планы рухнут. Представь себе, что их ждет. Любовь быстро кончится, а на что они станут жить, когда появятся дети? Можешь не сомневаться — глупый мальчишка будет лишен наследства. Я твердо знаю, что он ничего не получит, — я сам поступил бы точно так же, да, если бы ты пришел ко мне и сказал, что сморозил подобную глупость, я бы сделал то же самое. Не сомневайся. Что с тобой? Я тебя напугал?

Ричард ответил робкой улыбкой. Как после всего этого он мог сказать отцу, что помолвлен и собирается жениться на Дороти Джордан?

Потом он пытался объяснить Дороти:

— Это разобьет его сердце. Он никогда с этим не примирится. Он рассказал мне о молодом человеке, который из-за женитьбы был лишен наследства. Он сказал, что поступил бы со мной точно так же.

— Похоже, — сказала Дороти, — что ему кто-то рассказал про нас.

— Я не знаю, кто. Мы никому не говорили. Я даже не смог сказать ему пока... пока... чего же нам ждать? Вы любите меня, Дороти, и любите достаточно сильно, чтобы не бросить из-за этого. Как только я начну зарабатывать деньги в адвокатуре, мы сможем пожениться. Как только я перестану зависеть от отца.

Он выглядел таким юным и беспомощным, что ей стало его жалко. Она не принадлежала к числу женщин, любящих роскошь и показные торжества, но ей очень хотелось, чтобы и у нее была красивая свадебная церемония, чтобы у Фанни был отец и будущие дети рождались без клейма «внебрачные». Все это она ему и сказала; он плакал и умолял: он понимает ее, они вместе снимут дом, она станет миссис Форд, они будут жить так, словно поженились. Никакой разницы, только не будет брачной церемонии. Со временем ему удастся убедить отца, но сейчас старик не станет его слушать, потому что считает своего сына слишком юным. Через несколько месяцев все изменится, но... он не хочет ждать, его влечет к Дороти, она ему нужна... сейчас.

Дороти не могла торговаться, когда речь шла о любви, а она его любила. И только вновь увидев Георга Инчболда, поняла, как сильно.

Они больше не будут ждать. Он дал ей торжественное обещание жениться, как только это станет возможным. А пока они смогут спокойно жить на его личные деньги и на ее жалование. Они строили другие планы, но и этот выход из положения был не так уж плох. Так Дороти и Ричард стали любовниками.

Грейс переживала жестокое разочарование: все шло к тому, что ее заветному желанию не суждено было сбыться.

— Они любят друг друга, мама, — убеждала ее Эстер, — и хватит Дороти быть одной. Я уже стала бояться, что Дэйли навсегда отвратил ее от мужчин. Мне кажется, она хочет быть с Ричардом.

— Пусть будет так. Она уже сейчас неплохо зарабатывает, и я надеюсь, что и в будущем она сможет обеспечить себя.

— И нас тоже, — ответила Эстер.

— Ричард тоже не из бедных.

— Я уверена, что он женится на ней, когда сможет. Они искренне любят друг друга.

На этом они и успокоились.

 

БАТАЛИИ ЗА КУЛИСАМИ

Летом Дороти гастролировала в тех театрах, где она играла раньше; она радовалась встрече со знакомыми местами, связанными с ее первыми шагами на сцене, многие актеры и актрисы, с которыми ей довелось выступать, еще продолжали работать. В Лидсе она играла в «Деревенской девушке» и в «Сорванце» перед переполненным залом, ловила завистливые взгляды и реплики «Везучая», «Повезло». Это вызывало у нее улыбку, ибо она жалела этих провинциальных артистов и прекрасно понимала причину их зависти.

В Эдинбурге ее приняли несколько сдержанно, ибо его обитатели не поощряли легкомысленного поведения, и идеалом актерской игры в их представлении было то, что делала на сцене Сара Сиддонс. Совсем иначе дело обстояло в Глазго: она сразу же добилась успеха, и перед отъездом ее наградили золотой медалью.

После возвращения в Лондон она получила письмо от брата Георга. Он тоже надеялся стать актером и спрашивал, может ли он приехать к ним, чтобы попытать счастья.

Осенью Георг приехал в Лондон, Дороти и Ричард сняли на Гавер-стрит дом под номером пять, и Дороти поселилась там в качестве миссис Форд. Было ясно, что через несколько лет они смогут пожениться; благодаря их преданности друг другу и вполне семейной атмосфере в их доме, окружающие приняли Дороти как жену Ричарда. Грейс называла Ричарда «дорогой сын», а Дороти воспринимала не иначе, как замужнюю даму. Ее старший сын, Фрэнсис, служил в армии, его место в семье занял Георг, и все старались, не без помощи Дороти, поддержать его в стремлении стать артистом.

Денег им хватало: жалование Дороти казалось настоящим богатством, к нему добавлялись эпизодические заработки Эстер и личный доход Ричарда, и они спокойно ждали того момента, когда Дороти сможет стать настоящей миссис Форд. Дороти никогда не была так счастлива: она добилась успеха на сцене, была любима и любила сама. «Чего еще может желать женщина? — спрашивала она себя. И слышала собственный ответ: — Замужества».

Случилось неизбежное — Дороти забеременела. Грейс встревожилась, памятуя о том, что формально Ричард ей не муж, но Дороти была спокойна.

— Я буду играть до последнего месяца, деньги будут, — говорила она матери.

— А гастроли? — воскликнула Грейс в ужасе.

— Ну и что? Я поеду.

— А что, если...

— Перестань, мама, — сказала Дороти. — Между прочим, дети рождаются не только в Лондоне. В Лидсе, Галле и Йорке — тоже.

— Не знаю... Я хотела бы...

Но Дороти не дала ей договорить о своем желании. Она знала, чего Грейс хочет: чтобы Дороти вышла замуж, чтобы доктор Форд ее принял и чтобы ее будущее было обеспечено.

Дороти уехала и в Эдинбурге родила ребенка — девочку, которую она назвала Дороти, но которую скоро переименовали в Доди, чтобы не было путаницы. Дороти полюбила малышку с того самого момента, как только взяла на руки; она поняла, что, хотя и верила в свою любовь к Фанни, все же не могла забыть ни ее отца, ни связанных с ним унижений. Маленькая Доди пришла в этот мир совсем иначе.

Дороти хотела иметь много детей. Она видела себя в спокойной домашней обстановке, далеко от театра, волнений и перепадов настроения, злобы, зависти и затаенного недоброжелательства, запаха горящих свечей, коварства зрителей с их бурными проявлениями негодования и восторга. Покой, думала она, покой в окружении подрастающих детей. Может быть, это будет деревенский дом с красивым садом, где рядом с ней будут Ричард и играющие дети. Это прекрасная мечта, но не для нее. И правда ли, что она этого хочет? Может ли женщина, нашедшая свое призвание на сцене, обходиться без шума и суеты и довольствоваться спокойной, размеренной жизнью? Она посмеялась над собой. Я вернусь на сцену меньше, чем через месяц. Рождение ребенка делает женщину сентиментальной.

Однако пресса была отнюдь не такова. Она потешалась над тем, что произошло с их дражайшей маленькой артисткой. «Паблик Адвертайзер» поместила объявление: «Джордан — маленькое быстроходное суденышко — пришло в Эдинбург из Лондона с грузом и разгрузилось в Эдинбурге». Театральный мир без труда сообразил, что Дороти Джордан родила Ричарду Форду ребенка.

В ту весну сплетни и слухи о королевской семье обсуждались в Друри-Лейн так же заинтересованно, как и театральные дела. Связь принца Уэльского с миссис Фицгерберт продолжалась, и вопрос о том, женится он на ней или нет, волновал всех. Миссис Фицгерберт вела себя, как принцесса Уэльская, и всегда сопровождала принца, когда он посещал театр. Шеридан принимал ее с наивысшей учтивостью, на которую она реагировала с достоинством королевской особы, и принц, казалось, был от нее в восторге.

Вскоре, однако, возник более тревожный и волнующий слух, отодвинувший на время в тень возможную женитьбу принца. Предметом обсуждения стало состояние здоровья короля.

Из окружения короля доходили рассказы о его странном поведении: то он пытался задушить принца Уэльского, то наговорил дерзостей премьер-министру, то вздумал трясти дерево, приняв его за короля Пруссии. Было ли это правдой? Неужели король теряет рассудок? Некоторые считали, что дело идет к регентству.

Королева и принц Уэльский ссорились между собой: виги хотели, чтобы регентом стал принц, а тори прочили в регенты королеву.

Мистер Фокс вернулся в Англию, чтобы быть рядом с принцем, если тот станет регентом. В свое время он был вынужден уехать из-за испортившихся отношений с принцем: он решительно высказался в Палате Общин против женитьбы принца на миссис Фицгерберт, чем разозлил ее до такой степени, что она оставила принца, которому впоследствии пришлось приложить немало усилий, чтобы вернуть ее расположение.

Напряжение ощущалось повсюду, в театре люди говорили о болезни короля, они не прекращали разговоров даже во время действия, если актерам не удавалось завладеть их вниманием.

Что касается Шеридана, он, казалось, совершенно забросил театральные дела. Не вызывало сомнений, что регентство сулило лично ему многое: он был другом принца, и если тот станет реальным королем, даже не имея этого титула, те, кто его поддерживают, могут рассчитывать на удачу.

Шеридан всегда предпочитал работе веселые компании с вином и азартные игры; он растрачивал свой талант в саркастических высказываниях вместо того, чтобы сохранить его для литературы. Он написал несколько блестящих пьес, но с тех пор прошло уже немало лет, он явно предпочитал всевозможные развлечения литературной работе.

Кто знает, кем Шеридан может стать? Кто еще может стоять на его пути, если Фокс лишился благосклонности принца и, несмотря на все свое лицемерие, вряд ли вернет ее, пока миссис Фицгерберт царствует вместе с принцем, ибо смертельно оскорбил ее, высказавшись против их брака? «Обошелся со мной, словно я последняя дрянь», — говорила она. Она никогда его не простит. И хотя причина всего этого конфликта крылась в трусости принца и в желании мистера Фокса спасти для него корону, он сам стал козлом отпущения. Однако мистер Фокс возвращается домой, и грядут великие события. Жизнь очень оживилась и наполнилась ожиданием: никто не знал, что может произойти завтра.

В Друри-Лейн появилась молодая актриса, знакомая Дороти по Дублину, — Мария Тереза Романзини. Это была итальянская еврейка, маленькая, склонная к полноте, с чудесными черными глазами и волосами, скрадывавшими несколько грубоватые черты ее лица. Она прекрасно пела, благодаря чему и была приглашена в театр.

Она обрадовалась встрече с Дороти, и они вспомнили прошлое.

— Меня преследовал Ричард Дэйли, — сказала Мария, вздрогнув.

— И вас тоже? — спросила Дороти.

— Нас всех. Не представляю себе, чем бы это все для меня кончилось, не будь рядом моей мамы. Он всегда ко мне приставал, и я сказала об этом маме. Она знала, что мы можем легко вылететь из театра, но говорила, что пусть лучше так, чем я попаду в его лапы.

Дороти кивнула. Миссис Романзини лучше смотрела за своей дочкой, чем Грейс, подумала Дороти, но тут же устыдилась своих мыслей: Мария была моложе, почти ребенок, а ей, Дороти, было семнадцать, достаточно взрослая девушка, чтобы самой о себе позаботиться.

— Мама однажды специально на него так кричала, чтобы миссис Дэйли могла услышать, — сказала Мария, смеясь. — Я никогда этого не забуду. Мама была в ярости, она кричала ему, что у него такая красивая жена и чтобы он оставил меня в покое. И он отстал от меня. Но не от других. И нас не выгнали из театра, и это даже не помешало моему продвижению. Но я все равно счастлива, что избавилась от него.

Дороти взяла Марию под свою опеку и похвалила се Шеридану и Кингу. Однако Мария была достаточно самолюбива и вполне могла сама постоять за себя и благодаря чудесному голосу быстро завоевала любовь зрителей. Она не была похожа ни на Дороти, ни на Сару Сиддонс, ни на Элизабет Фаррен — ни на кого из трех признанных королев сцены, — но оказалась для театра очень ценной находкой. Когда появился Георг, между ним и Марией сразу же возникла взаимная симпатия, и ее стали часто приглашать и на Генриетта-стрит и в дом Фордов.

Многие роли, сыгранные Дороти, были встречены с большим одобрением. Одной из самых популярных ролей Дороти стала роль сэра Гарри Уилдера в пьесе «Неразлучная пара».

Летом, когда Друри-Лейн закрылся, большинство знаменитых актеров отправились на гастроли, и Дороти надеялась снова играть в Эдинбурге. Однако выяснилось, что миссис Сиддонс уже приняла приглашение играть там; это означало прямое соперничество с королевой трагедии и не предвещало ничего хорошего.

Строгая эдинбургская публика не симпатизировала тем, кто старался ее рассмешить, она явно предпочитала видеть «а сцене трагедию, и маленький Сорванец не мог рассчитывать на поддержку, тем более что миссис Сиддонс и ее поклонники вряд ли упустят возможность сообщить некоторые подробности его личной жизни, которая в отличие от яичной жизни великой трагической примадонны, отнюдь не праведная.

— Они не смогут долго продержаться, — говорила Грейс. — Вот увидишь, они будут смеяться до упаду.

— Только не в Эдинбурге, — ответила Дороти мрачно.

На ее руках была теперь большая семья: появилась малышка Доди, и Эстер вынуждена была проводить большую часть времени дома, ухаживая за детьми. Георг делал в театре только первые шаги, Ричард имел совсем небольшой доход. Дороти не могла позволить себе отказаться от гастролей, как бы сильно она ни хотела проводить побольше времени со своей семьей.

Неожиданно у нее появилась возможность разминуться с миссис Сиддонс. Король, чья болезнь наделала столько шума, начал поправляться, и королева решила, что ему следует восстановить свои силы где-нибудь вдали от Лондона и своих обязанностей. Брайтон подошел бы для этой цели, как нельзя лучше, но принц Уэльский превратил этот прекрасный город в свою собственность, а так как отношения между королевской четой и наследным принцем оставляли желать много лучшего, то о Брайтоне нечего было и думать.

Челтенгем был мало известен, но королеве его порекомендовали как прекрасный курорт с целебными водами, и было решено, что она, король, принцессы и их придворные проведут там несколько недель, чтобы король мог полностью восстановить свое здоровье.

Труппа Друри-Лейн раньше никогда не выступала в Челтенгеме. В городе был свой театр, но присутствие королевской семьи означало, что там будет не только много придворных, но и полно гостей. В таком случае городскому театру требовались хорошие актеры. Миссис Сиддонс едет в Эдинбург, понятно, что миссис Джордан должна собираться в Челтенгем.

Челтенгем произвел на нее прекрасное впечатление, хотя Дороти и предпочитала лондонских зрителей провинциальным. Сейчас, однако, его население увеличилось в три раза, и говорили, что если король возьмет за правило сюда приезжать, город станет похож на Брайтон. Она слышала, что королевскую семью сопровождают чуть ли не шестьдесят с лишним парикмахеров; там, где двор, там мода и постоянное внимание к прическам, что было особенно важно для высшего света.

Под театр был приспособлен амбар, построили королевскую ложу, соорудили различные помещения, чтобы создать возможные удобства и артистам, и зрителям, и жители с нетерпением ожидали удовольствий, которые должны были им перепасть благодаря присутствию знати.

К ним даже приехала миссис Джордан! Ее всюду встречали с большим восторгом. Люди останавливали ее на улице и говорили, с каким нетерпением они ждут ее выступлений и как они рады, что им удалось «похитить» ее у лондонской публики.

Владелец театра сказал ей, что, наверное, будет разумно не показывать королевской семье спектакли с переодеванием.

— Это совсем не то, что выступать перед Его Высочеством принцем Уэльским, миссис Джордан, — сказал он. — Его Величество придерживается строгих правил, поэтому — вот список пьес, в которых, по моему мнению, вам следует выступать.

Дороти посмотрела на список: «Деревенская девушка», «Девушка, живущая под дубами», «Султан», «Бедный солдат», «Девица без маски». Она с радостью сыграла бы сэра Гарри Уилдера.

— Вам следовало бы пригласить миссис Сиддонс, — сказала она ему.

— О, нет, Ее Величество королева считает, что легкое развлечение больше пойдет на пользу Его Величеству. Если вы сможете развеселить Его, миссис Джордан, вы доставите удовольствие королеве.

— Я постараюсь, — ответила Дороти. — Но я уверена, что роль с переодеванием лучше бы подошла для этого.

Однако владелец театра с ней не согласился.

Королевская чета осчастливила театр своим посещением только после приезда Дороти. Они с одобрением взирали на актеров из своей ложи, и Дороти испытала удовлетворение, когда услышала, как король смеется над шалостями ее героини. Королева была довольна, и когда Дороти склонилась в прощальном поклоне, они выразили свое одобрение едва заметным движением головы в ее сторону. Этот жест сильно отличался от живого одобрения принца Уэльского, но это был король, и в его слегка выпученных глазах, которые все еще казались не вполне нормальными, была доброта, так же, как и в его улыбке. Дороти услышала, как он сказал:

— Очень хорошо. Приятная, маленькая артистка, а, что?

И королева ответила, что получила большое удовольствие от игры миссис Джордан. Это был триумф труппы, и Дороти была очень рада, что участвовала в нем.

Зрители в Челтенгеме были тоже довольны. Знаменитая лондонская актриса изменила жизнь их города. Они были признательны ей, и ее присутствие радовало их так же, как и присутствие королевской семьи.

И все же она очень обрадовалась, когда пришло время возвращаться домой.

Дома ее ждали перемены. Доктор Форд — он должен был бы быть ее свекром — решил уйти в отставку и уехать из Лондона. Он купил дом в Уэльсе и поскольку собирался жить далеко от столицы, утратил интерес к театру и решил продать свой пай в Друри-Лейн.

К тому времени между Шериданом и Кингом уже практически ни в чем не было согласия: они расходились во взглядах на политику и имели разные художественные вкусы.

Шеридан приложил максимум усилий, чтобы урезать власть короля, и его значительно больше интересовало то, что происходило за стенами театра, чем в нем. Еще несколько месяцев назад это можно было объяснить болезнью короля и тем, что Шеридан считал принца Уэльского без пяти минут регентом. Однако Том Кинг негодовал по поводу поведения Шеридана: если он хочет заниматься политикой и быть светским человеком, ему следует отказаться от театра, настаивал Кинг.

Когда Кинг узнал, что доктор Форд намерен продать свой пай, он решил купить его для того, чтобы укрепить свое положение в театре; к несчастью, при попытке раздобыть для этого деньги он крупно проигрался и потерял даже то, что имел раньше. Он отправился к доктору Форду и сказал ему, что готов купить его пай, но, не имея наличных денег, может предоставить только гарантии оплаты. Кинг надеялся, что Шеридан, у которого никогда не было денег, не сможет собрать необходимую сумму.

Однако Кинг ошибся: он недооценил друзей Шеридана. К нему на помощь пришел герцог Норфолк, дал необходимую сумму наличными, и Шеридан вместе со своим тестем — Томасом Линли — стал владельцем Друри-Лейн.

Кинг сообщил о своем намерении переехать в Дублин и работать там, ибо он устал и от Шеридана, и от Друри-Лейн.

Так обстояли дела в театре, когда Дороти вернулась из Челтенгема. Ее не слишком взволновало известие об отъезде Кинга. Он был добр к ней, но она знала, что, будучи пожилым человеком, он не обращает внимания на стиль игры. Он не считал, что комедию можно превращать в шумную возню, как это делала она. Он считал, что комедия должна быть более утонченной, и по этой причине никогда не разделял того высокого мнения, которое имел о ней Шеридан, однако, как дедовой человек, он не мог отказать ей в умении нравиться зрителям и привлекать их в театр.

Когда был назван преемник Кинга, она заволновалась: Шеридан пригласил себе в помощники Джона Кембла, брата Сары Сиддонс. Трудно было рассчитывать на то, что он станет ее поддерживать. И действительно — огорчения начались сразу же после его появления.

Он ясно дал понять, что, по его мнению, самой выдающейся актрисой в театре является Сара Сиддонс и всем остальным следует знать свое место. Сара немедленно смекнула, что ей платят слишком мало, и Кембл нашел возможность платить ей тридцать фунтов за каждый спектакль. Это означало, что если у Сары будет только один спектакль в неделю, ее жалование превысит жалование Дороти, даже если та будет играть каждый вечер, ибо Дороти все еще получала двенадцать фунтов в неделю. Такое положение было для нее унизительным, и она твердо решила, что не должна этого допустить.

С самого рождения Доди она была не совсем здорова, и вот наступил момент, когда она была вынуждена пропустить несколько спектаклей. Кембл извлек из этого максимальную выгоду, распустив слух, что миссис Джордан зазналась и выступает только тогда, когда в настроении, ссылаясь при этом на болезнь. Это мнение не прошло мимо зрителей, которые раз или два вместо миссис Джордан были вынуждены довольствоваться более скромным зрелищем. Кембл твердо решил показать Дороти, что не намерен повышать ей жалование. Он готов признать, что у нее есть поклонники, но ни в коем случае не может поставить ее в один ряд со своей сестрой.

Однажды во время спектакля, в котором Дороти участвовала, ее брат Георг зашел за кулисы, мистер Кембл, увидев его там, поинтересовался, что он делает. Он занят в спектакле? Нет, Георг не играл в тот вечер. В таком случае, какое право он имеет находиться за кулисами во время спектакля?

— Вы забыли, моя сестра, миссис Джордан, играет сегодня.

— Я не забыл, но это не дает вам права находиться здесь. Вам придется заплатить пять шиллингов.

И Кембл зашагал прочь, Георг остался на месте в растерянности, слыша смех Сариных поклонников. В тот вечер происшествие живо обсуждалось в Зеленой Комнате, а на следующий день стало известно всему Лондону.

Это был удар, направленный на Дороти. Это был намек на то, что она значит не больше, чем самая незаметная статистка, и что ее родные и друзья во время спектакля не имеют права находиться нигде, кроме как в зрительном зале, на местах, за которые они заплатили.

Дороти заплатила пять шиллингов, но этим дело не кончилось. Происшествие начали обсуждать газеты, поддерживая ту или другую сторону в конфликте Джордан-Кембл, и Дороти ясно поняла, что ей надо либо сопротивляться, либо уходить из Друри-Лейн.

Гаррис из Ковент-Гарден, приложивший немало усилий, чтобы ее опорочить, без сомнения, переменит тон, если она только намекнет, что хотела бы у него работать, но она не имела ни малейшего желания делать это. Она не забыла удары, которые он ей нанес, и не собиралась прощать его даже из соображений собственной выгоды.

Конечно, она могла бы прибегнуть к помощи Шеридана, который был ее сторонником, но он бывал в театре очень редко, полностью поглощенный своими делами и высокопоставленными друзьями; к тому же многие замечали, что очень часто он ведет себя как-то странно, видимо, от неумеренного употребления спиртного.

Ей придется самой защитить себя. И не только в театре, к сожалению.

Самым важным для нее оставались отношения с Ричардом, который был так доволен их нынешним положением, что даже не пытался его изменить. Его отец оставил работу в театре и переехал в удобный загородный дом, имея, по слухам, состояние в сто тысяч фунтов, и ей казалось, что наступило время Ричарду сказать ему об их намерении пожениться.

— Нет! — закричал Ричард испуганно. — Он будет взбешен и лишит меня наследства.

— Пусть лишит. Это не имеет значения.

— Дорогая, неужели ты не понимаешь, что это значит? Он перестанет давать мне деньги, а того, что я получаю за ведение дел, нам не будет хватать.

— Нам обоим надо больше работать. Ты должен вести больше дел, а мне нужно добиться повышения жалования. Зрители предпочитают видеть на сцене меня, а не Сиддонс. И я не намерена впредь терпеть эту несправедливость.

Ричард попытался воспользоваться ее словами и увести разговор в сторону от цели, ради которой он был начат, но Дороти этого не позволила.

— Да, — повторила она. — Я не намерена этого больше терпеть. Но я не вижу причины, почему мы не можем пожениться. Этот Кембл распространяет слухи о моей безнравственности, и это порочит меня в глазах зрителей.

— Ничуть. Публика любит, чтобы в жизни их идолов было что-то волнующее.

— И ты называешь это «чем-то волнующим»! Я исполняю все обязанности замужней женщины, но не имею положения, которое дает замужество.

— Я был бы счастлив. Правда, мне кажется, что я не мог бы чувствовать себя счастливее, чем сейчас

— А я могла бы... если бы вышла замуж.

— Моя дорогая, как только старше согласится...

— Чего никогда не будет.

— Дороти, он не может жить вечно. Тогда я получу все эти деньги, потому что он был мною доволен все это время.

— К черту его деньги! Мы проживем и без них! Ричард отрицательно покачал головой. Она смотрела на него и старалась увидеть как бы свежим взглядом, не как мужчину, которого она полюбила и продолжала любить, хотя и по-другому, чем на первых порах. Она увидела совершенно беспомощного человека, трусливого и безвольного. Тряпка! Вот слово, которое лучше всех других подходит к нему. Он был безвольным и трусливым человеком и позволял ей этим умиляться, позволял ей заботиться о пропитании для всей семьи, он позволял ей делать все, только бы не увидеть отцовского гнева и не лишиться его денег.

Она чувствовала себя глубоко оскорбленной и не считала нужным скрывать ни свое разочарование в нем, ни гнев по поводу всего прочего. Она должна бороться за себя сама, и мужчина, которого она выбрала, ей не помощник. Он плакал и пытался ее переубедить, но она не изменила своего мнения.

— Сара и ее брат, они решили меня извести, — сказала она.

— Они не могут тебе навредить, — утешал он. — Ведь зрители ходят именно на твои спектакли. Ведь ты гораздо популярнее Сиддонс.

— Это правда, — сказала она, — но им внушают, что они, зрители, должны любить Сиддонс, а есть много людей, которые поддаются внушению и будут любить то, что должны: слезы и страдание — возвышенны, смех — вульгарен. Людям вбили это в головы, а Кембл и его окружение собираются доказать, что это собственное желание публики.

— Мы будем с этим бороться, Дороти, — говорил он, гладя ее по голове.

« Он будет с этим бороться, — думала она. — Когда он за что-нибудь боролся? Он не может проявить себя даже в собственной профессии».

Но она не хотела ссоры, она все еще продолжала убеждать себя в том, что в один прекрасный день они поженятся.

— Кроме всего, меня волнует мама, — сказала она. — Уже давно она плохо выглядит.

Да, это было очень трудное время.

Дороти решила, что не будет больше мириться с положением, в котором оказалась по воле Кембла, предложившего ей играть в «Сорванце» в тот вечер, когда миссис Сиддонс играет в «Макбете». Впервые услышав об этом, Дороти рассмеялась.

— Я понимаю, — кричала она. — Люди придут на мой спектакль, а будут говорить, что они пришли ради миссис Сиддонс. О, нет, нет! Она будет играть в один вечер, а я — в другой. Я не собираюсь служить приманкой для зрителей, чтобы потом ее превозносили за это.

— Вы себя переоцениваете, — ответил Кембл.

— Это немного уравновешивает то, что вы меня недооцениваете.

— Итак, вы отказываетесь играть в «Сорванце»?

— В тот вечер, когда ваша сестра играет в трагедии, — да.

— В чем причина на сей раз? Вы больны?

— Ни в коем случае. Я просто не хочу привлекать зрителей в театр, чтобы вашей сестре доставалась слава и... деньги.

В последних словах была угроза, но Кембл пожал плечами и отвернулся.

На следующий день в «Морнинг Пост» появилась заметка: «По слухам из Зеленой Комнаты, отношения миссис Джордан и Кембла отнюдь не дружеские. Говорят, что актриса пользуется своим положением и под предлогом болезни играет, когда ей этого хочется, и отказывается выступать в дивертисменте, если миссис Сиддонс занята в пьесе, под тем скромным предлогом, что «она не намерена заманивать зрителей и позволять миссис Сиддонс приписывать себе эту заслугу». Если это так, то следует довести до сведения этой леди, что драма будет процветать и тогда, когда все сорванцы и безвкусно одетые женщины будут забыты или их станут презирать».

Когда Дороти это прочитала, у нее не осталось другого выхода, как постараться встретиться с Шериданом, и как только он появился в театре, она предстала перед ним.

Он был слегка рассеян. Его мысли явно витали далеко от театра. Принц Уэльский несколько утратил свое влияние, и хотя он по-прежнему был привязан к своему дорогому Шери, впереди не просматривался большой политический успех. Мечты Шеридана были слишком радужными, он страстно мечтал о высокой государственной должности, он также знал, что удачный шанс выпадает человеку один раз в жизни и, если им не воспользоваться, может больше не повториться. Король не вечен, принц вступит на престол, но где к тому времени будет он, Шеридан? Это была грустная мысль.

И вот в такой момент появилась Дороти — недовольная, как это водится у актрис. Платят незаслуженно мало. Разве они бывают когда-нибудь довольны? К ней плохо относятся. Разве это не постоянная жалоба?

— Я не намерена с этим мириться. Кембл — болван. Я знаю, что Сара Сиддонс — его сестра, и пристрастность в разумных пределах вполне естественна, но своими попытками уничтожить меня он уничтожает театр. Если он не изменит своего поведения, наши зрители уйдут в Ковент-Гарден.

— Ну уж нет, — воскликнул Шеридан, выходя из задумчивости при упоминании о своих конкурентах. Невзирая на мысли о будущей высокой должности, он обязан обращать внимание на реальную жизнь, а его реальностью был театр. А также счета, которые приходили ежедневно с удручающей регулярностью. Он должен деньги Норфолку. Театр обязан приносить доход, и эта маленькая актриса — одна из тех, кто может ему в этом помочь.

Ссоры между управляющими и артистами были в порядке вещей. Он сам с ними ссорился, хотя скорее редко, чем часто. Он был признанным льстецом и часто вспоминал, как умело он справился с Утратой Робинсон, причинившей много хлопот. Но Дороти не была на нее похожа. Он не сомневался в том, что у Дороти есть действительно реальный повод для обиды.

— Вы видели заметку в «Морнинг Пост»? «...драма будет процветать и тогда, когда все сорванцы и безвкусно одетые женщины будут забыты». Ну и дурак этот Кембл! Он ругает товар, который собирается продать!

— Вы думаете, это его рук дело?

— Я знаю, что его.

— Но ведь действительно было несколько случаев, когда вы разочаровали публику.

— Только, когда я была слишком больна, чтобы играть. Что, было бы лучше, если бы я вышла на сцену и умерла там?

— Возможно, именно тогда пресса была бы гораздо лучше. Кроме того, вы отказались играть в один вечер с Сиддонс.

— Да, отказалась. Я не собираюсь привлекать зрителей, чтобы это ставилось ей в заслугу. И за что? При ее-то тридцати фунтах за спектакль и моих двенадцати в неделю.

— Понятна. Деньги. Все крутится вокруг денег. Любовь к деньгам — корень всех пороков, моя дорогая.

— Скажите это Саре. Без сомнения, она без ума от них.

— А вы?

— Моя любовь удовлетворится тридцатью фунтами в неделю. Столько я хочу получать и надеюсь, что получу. Если нет, то...

— Что «если нет»?

— Я попрощаюсь с Друри-Лейн.

Шеридан быстро взглянул на нее. Означает ли это приглашение из Гарден? Ну и дурак же Кембл! Они не могут себе позволить отпустить Дороти Джордан. Да, у его сестры есть имя. Величайшая актриса современности, и все это признают. Но это еще не значит, что публика, которая любит поговорить о несравненной Саре, не предпочитает смеяться с Дороти Джордан.

Шеридан размышляя о куче счетов, о своих мечтах, которые не реализовались. Боже, думал он, мы не можем себе позволить потерять Дороти Джордан.

— Вы правы, моя дорогая, — сказал он. — Не сомневаюсь, что вам следует платить больше. Я приму решение.

— Благодарю вас, — ответила Дороти. — И незамедлительное решение...

— Желательно... Я знаю, дорогая.

— Не только желательно, мистер Шеридан, — ответила Дороти, — но и обязательно.

Театральные новости всегда интересовали публику, и в театре было полно желающих удовлетворить этот интерес.

Ссора между Кемблом и Дороти Джордан, ее отказ работать за нынешнее жалование — все это стало быстро известно: Дороти хочет поставить себя на одну доску с Сарой. Дороти Джордан, которая присвоила себе имя миссис Форд, вступает в борьбу против Сары и Кембла, поддерживаемая Ричардом Фордом и своей семьей, которая находится у нее на содержании. Публика развлекалась и ожидала развязки, театралы заключали пари, гадая, кто из их фавориток выйдет победительницей.

В газетах стали появляться письма.

«Посмотрите на миссис Джордан — она называет себя миссис Форд, отвлекаясь от неотесанности ее персонажей. Кто она такая? Будет ли публика поддерживать ее в конфликте с управляющим и в требовании большего жалования только потому, что сейчас она вызывает некоторое любопытство, а очень скоро, быть может, утратит полностью свою привлекательность?»

Однако преданные зрители, которые поддерживали Дороти, не могли позволить противной стороне вести себя подобным образом: «Когда жалование артистов не соответствует уровню их таланта и успехам, достигнутым благодаря труду, публика не должна оставаться равнодушной».

Битва продолжалась, и Шеридан был вынужден обсудить проблему с Кемблом.

— Отбросим все предрассудки. Это же абсурд, что Сара — дорогая, великолепная, удивительная Сара — получает тридцать фунтов за спектакль в то время, как миссис Джордан — конечно, она только комическая актриса и не может быть поставлена рядом с необыкновенной Сарой, но она привлекает зрителей ничуть не меньше, чем Сара, и даже Кинг вынужден был это признать — получает настолько меньше.

И поспешно добавил:

— Мы не сравниваем достоинства игры обеих дам, речь идет только о том, что не может быть такой разницы в жаловании двух актрис, одинаково привлекательных для зрителей. И потом, Кембл, — продолжал он, — вы не должны были платить Саре так много. Теперь у нас нет другого выхода, как предложить Джордан тридцать фунтов... в неделю, а не за спектакль.

— А если она изобразит болезнь и будет играть только раз в неделю?

— Тогда, дружище, она сравняется с вашей сестрой.

— Итак, вы намерены платить Джордан тридцать фунтов в неделю?

— У нас нет выбора. Тридцать фунтов в неделю и Джордан есть, если нет — ее не будет.

— Мы не можем позволить себе платить ей тридцать фунтов в неделю.

— Это так. Правда, мы не можем. Но в театре нельзя обойтись без компромиссов. Еще меньше мы можем себе позволить потерять Джордан.

И битва была выиграна. Дороти должна играть не менее трех раз в неделю в пьесах и дивертисментах. Публика аплодировала! Зрители хотели видеть Дороти Джордан как можно чаще, и они прощали ей свои разочарования, когда она не играла, хоть имя ее и значилось в афишах; они были на ее стороне.

Когда Дороти впервые появилась на сцене после того, как стало известно, что она добилась успеха и ей будут платить тридцать фунтов в неделю, все места были заняты, и люди стояли в проходах. Зрители устроили ей такую овацию, что Шеридан, по его собственному признанию, боялся, как бы не рухнула крыша.

— Понимаете, мой дорогой Кембл, — сказал он, — следует всегда ублажать публику, даже если при этом огорчаешься сам.

Кембл перенес свое поражение с достоинством, на какое только был способен. Он вынужден был признать, что каким бы ни было его собственное мнение об актрисе Дороти Джордан, публика оценивала ее очень высоко, и на ее спектакли приходило столько зрителей, сколько не собирал никто другой.

В характере Дороти не было мстительности, и Кембл, поняв свои ошибки, казалось, готов был теперь не мешать ей. Дороти попросила его только об одном одолжении — взять на работу ее брата Георга, и он согласился, чем очень ее удивил. Георг начал работать в Друри-Лейн с жалованием пять фунтов в неделю, которые оказались большим подспорьем для семьи.

Грейс следила за перипетиями борьбы с нетерпением и восторгом и, когда Дороти получила большое жалование — тридцать фунтов в неделю — не скрывала своего торжества. Дороти как-то поделилась с Эстер своими наблюдениями, что мать перестала выглядеть моложе своих лет, и сестрам это казалось проявлением ее нездоровья.

Георг был очень доволен работой в театре и стремился показать все, на что был способен на сцене. Самые маленькие роли он исполнял с энтузиазмом, роли действительно были маленькие, и зачастую он только двигался по сцене или произносил одну-две реплики. Но он вкладывал в это все свое вдохновение, и его уже начали замечать, впрочем, не исключено, что причина была в другом: он был братом Дороти Джордан.

Вскоре после завершения баталии с Кемблом Дороти поняла, что снова ждет ребенка.

 

КОРОЛЕВСКИЙ ВИЗИТ

Труппа давала «Любовью за любовь», и Дороти, не занятая в спектакле, воспользовалась возможностью провести вечер с семьей на Гавер-стрит, где теперь они жили все вместе — так Эстер было гораздо легче смотреть за детьми. Фанни росла трудным ребенком — она была капризна и ревновали к малютке Доди. Глядя на нее, Дороти не могла не вспоминать Дэйли и спрашивала себя, не унаследовала ли дочь отцовский характер. Однако Эстер прекрасно управлялась и с ней, и с Доди, поскольку Дороти все свое время отдавала театру и ни на что другое ее уже не хватало. По этому поводу Эстер говорила, что никогда не чувствовала в себе такой тяги к сцене, какую она видит в Дороти и какую только и должна испытывать актриса, если она настоящая и рождена для сцены.

— Если бы я действительно была артисткой, — часто говорила она, — со мной никогда не случилось бы того жуткого провала во время первого выступления.

— Бедная Эстер. Ты никак не можешь этого забыть. Эти воспоминания преследуют тебя всю жизнь.

— Некоторые воспоминания — да.

И, вспоминая свой горький опыт с Дэйли, Дороти не сомневалась, что это правда.

После спектакля Георг вернулся очень возбужденный. Оказалось, что вечер был необыкновенно интересный, потому что на спектакль пришел герцог Кларенс.

— Подождите, подождите, — сказала Дороти. — Он, кажется, третий сын короля?

— Да, и к тому же настоящий моряк. Говорят, что он ненадолго приехал домой и вот пришел в театр. Странно, что он не дождался твоего спектакля.

— Ах, эта дражайшая Сара, — отреагировала Дороти. — Но почему столько шума? И раньше в театре бывали герцоги.

— Понимаешь, он был за кулисами, в Зеленой Комнате, и молодой Баннистер, который играл Бена, был уже одет и шел к выходу на сцену, и вдруг прямехонько наткнулся, на кого бы вы думали? На самого герцога. Герцог сказал ему: «Приветствую вас, молодой человек. Кого вы играете? Моряка?» «Да, Ваше Высочество, — ответил Баннистер. — Я — Бен, моряк». «Нет, вы не Бен, мой мальчик», — сказал герцог и рассмеялся. Он разговаривал совсем не так, как королевские особы, хотя ведь он из королевской семьи и брат принца Уэльского.

— Разумеется, — вставила Эстер, — он — сын короля. Что дальше?

— Герцог сказал: «Моряки не носят шейных платков такого цвета. Вам нужен черный. С таким шейным платком вы не похожи на моряка. Нет, нет, я возражаю. Если вы собираетесь играть моряка, вы и выглядеть должны, как моряк». В это время в Зеленую Комнату кто-то притащил Кембла, и он начал распинаться: Ваше Высочество, это, Ваше Высочество, то. Ну и зрелище было! Такого нельзя было упустить! А потом Кембл послал кого-то за черным платком. Баннистер надел его, но герцог сказал, что платок неправильно повязан. И герцог сам повязал его, как следует. «Я должен знать, как это делается, — сказал он. — Мне часто приходилось самому этим заниматься, когда я впервые оказался в море под именем матроса Гельфа». И все рассмеялись, и он тоже смеялся вместе со всеми и сказал, что наконец молодой Баннистер стал похож на настоящего моряка. Спектакль задерживался, публика была недовольна и здорово шумела. Тогда Кембл вышел на сцену и сказал, что Его Королевское Высочество герцог Кларенс оказал им честь и собственноручно повязал матросу Бену шейный платок. Зал взревел от восторга, и в этот момент появился сам герцог и поклонился публике. Он кланялся совсем не так, как принц Уэльский, а очень весело и по-дружески. Да, ну и вечер получился, не хотел бы я его пропустить!

— Прекрасно, — сказала Дороти. — Я надеюсь, что в следующий раз, когда Его Высочество услужливый герцог Кларенс снизойдет до посещения театра, мне выпадет честь выступить перед ним.

Вскоре после этого Георг играл Себастиана, а Дороти — Виолу в «Двенадцатой ночи». Критики не были слишком добры к нему, они считали, что он не так талантлив, как его сестра, хотя и не лишен актерских способностей, к тому же слишком на нее похож, чтобы им играть вместе. После спектакля Мария Романзини поздравила его первой. К тому времени она сама уже весьма заметно продвинулась на пути к славе, но следила за успехами Георга с большим интересом.

— Я хорошо играл? — спросил он.

— Вы играли очень хорошо.

— Подождите, — сказал он, — скоро публика будет ломиться на мои спектакли.

— Это будет замечательно, — ответила Мария. Она знала, что когда Георг встанет на ноги, он сделает ей предложение.

Наступила весна, и надо было снова собираться на гастроли. Дороти было тревожно: ей не хотелось оставлять Грейс, которая за последние недели сильно сдала. Однако гастроли начинались, и Дороти пришлось уехать, поручив мать заботам Эстер.

Теперь, когда она снова ждала ребенка, ее особенно сильно одолевали мысли о спокойной домашней жизни. Нечастые выступления на сцене Друри-Лейн всегда будут приносить ей удовольствие, но она с радостью отказалась бы от изнурительных гастролей, связанных с трудными переездами и общением с провинциальной публикой. Однако она не могла себе этого позволить. Ей нужны были деньги. Можно только удивляться, как быстро исчезает то, что она зарабатывает. Тридцать фунтов в неделю казались на первых порах настоящим богатством, но при таких больших расходах и их надолго не хватает. У Ричарда было мало работы; его отец, несмотря на свое значительное состояние, давал сыну очень мало денег, и основная часть семейного бюджета определялась заработками Дороти. Она просто не могла себе позволить отказаться от гастролей даже тогда, когда, как сейчас, была в положении.

Она побывала в Лидсе и Харрогейте и приехала в Эдинбург, где исполняла все свои знаменитые роли, к которым добавилась Нелл в «Затруднительном положении», ставшая одной из самых популярных. Она играла Розалинду в «Как вам это понравится», Роксалану в «Султане», Люси в «Девице без маски», Пегги в «Деревенской девушке». Конечно, во время гастролей не обошлось и без самых знаменитых ее ролей — сэра Гарри Уилдера в «Неразлучной паре», мисс Хойден в «Путешествии в Скарборо» и Присциллы Томбой в «Сорванце».

Она играла в больших театрах Эдинбурга, когда пришло известие от Эстер о том, что здоровье Грейс сильно ухудшилось, и она постоянно спрашивает, когда вернется Дороти, и если Дороти хочет застать мать в живых, ей следует тотчас же вернуться. И в середине сезона Дороти, прервав выступления в Эдинбурге, уехала в Лондон.

Вид сильно изменившейся Грейс потряс Дороти, и она была счастлива, что не испугалась угроз разъяренного владельца театра и вернулась домой.

— Ты все-таки вернулась.

Глаза Грейс наполнились слезами.

— Конечно, я вернулась. А чего ты ждала?

— А театр...

— Пока обойдется без меня.

— Значит, ты останешься со мной до конца?

— Мама, пожалуйста, не говори так. Сейчас ты больна, но поправишься.

Однако Грейс знала, что она умирает.

— Я горжусь тобой, — сказала она. — Ты всегда была мне хорошей дочерью, Дороти.

— Мы принадлежали друг другу. Ты всегда была добра со мной... со всеми нами.

— Я старалась, — сказала Грейс. — Я не могла простить себе, что вы пришли в этот мир без имени, но когда я думаю о том, что бы я делала без тебя, я знаю наверняка, что лучшее мое деяние — это ты, моя Дороти, которую я подарила публике.

— Ах, мама, не думай обо всем этом сейчас. Бесполезно упрекать себя за то, что мы делаем.

— Я счастлива, что могу поручить их всех твоим заботам. Ты не оставишь их.

— Конечно, мама. Но я им не нужна. Они сами могут позаботиться о себе. Дела у Георга идут хорошо. Мне кажется, он скоро женится.

— Да, женится... женитьба...

— Я знаю, мама, и мне очень жаль. Ричард говорит, что наступит день...

— Так же говорил и твой отец, Дороти. «Наступит день, Грейс, — говорил он, — и мой отец не сможет помешать мне». Да он никогда и не мешал... А потом он уехал и женился на этой женщине... бросил всех нас.

— Это было давным-давно, и все забыто.

— Он гордился бы тобой, Дороти.

— Я надеюсь, что да.

— Но мы все-таки выкарабкались, ведь правда? Ты помнишь, как мы узнали, что тебе надо ехать в Друри-Лейн?

— Я никогда этого не забуду. Так же, как не забуду твою любовь и помощь. Только это и поддерживало меня всегда.

Грейс кивнула головой, соглашаясь.

— Я хотела бы так думать.

Они немного помолчали, потом Грейс спросила:

— У тебя будет ребенок?

— Да, мама.

— Все повторяется... все повторяется...

— Не волнуйся, мама. Отдохни. Я с тобой. И Эстер тоже. Позвать детей?

Грейс прикрыла глаза.

— Я счастлива, — произнесла она. — Я подошла к финалу, и я счастлива. Ричард — хороший человек. Он женится на тебе, Дороти... придет этот день... в свое время...

— В свое время, — повторила Дороти, иее рот скривился в презрительной усмешке, но она не позволила Грейс увидеть это. Пусть она умрет спокойно, веря, что в один прекрасный день ее дочь займет то положение, о котором она всю жизнь страстно мечтала для нее.

После смерти матери Дороти в течение нескольких месяцев не могла успокоиться. Она была в полном неведении относительно угроз Джексона, владельца эдинбургского театра, который возбудил против нее судебное дело из-за нарушенного контракта. Это был один из тех редких случаев, когда Ричард смог ей помочь. К ее удивлению, он вступил с Джексоном в переговоры, и хотя она объявила, что не намерена больше выступать в его театре, дело было улажено без больших финансовых потерь.

Приближающееся рождение ребенка означало временный уход изтеатра, и появление малютки — еще одной девочки, которую она назвала Люси, — помогло ей утешиться.

В ту осень в Лондоне появился Ричард Дэйли, Разумеется, он пришел в театр посмотреть на Дороти. Мария Романзини прибежала в гардеробную Дороти, сказать ей об этом.

— Он здесь, — закричала она. В ее красивых темных глазах был ужас. — Он действительно в театре.

Поняв, о ком она говорит, Дороти в испуге задрожала:

«Идиотка, — сказала она себе. — Чем он может навредить мне сейчас?»

Она повернулась к Марии.

— Ты что, боишься, что он тебя украдет?

— Я всегда его боюсь, — ответила Мария, дрожа.

— Сейчас ты уже взрослая девушка, заметная актриса в Друри-Лейн. Почему ты должна бояться какого-то владельца ирландского театра? Что он может тебе сделать?

—Я даже думать о нем не хочу здесь, Дороти.

— Сейчас тебя защитит, Георг, как раньше защищала мама. У него хватит ума не приставать к тебе. Все изменилось для нас обеих, Мария.

Так оно и было, конечно, но ей приходилось постоянно себе об этом напоминать, и когда один из театральных посыльных пришел сказать ей, что мистер Дэйли из Дублина находится в Зеленой Комнате и просит ее о встрече, она резко сказала:

— Пожалуйста, передайте мистеру Дэйли, что я не могу с ним встретиться.

Она была совершенно уверена, что он на этом не успокоится. Так и случилось. Он заявился на Гавер-стрит, но она предвидела, что это может случиться, и ее слуги были предупреждены о том, что для мистера Дэйли ее нет, и никогда не будет дома. Он писал ей. Он хотел увидеть Фанни. Она не может помешать ему увидеть собственную дочь.

Она была в ужасе. Она приказала не спускать с Фанни глаз. Двери должны быть накрепко закрыты в течение всего дня, и ноги мистера Дэйли не должно быть в доме.

Она только сейчас поняла, какую глубокую травму нанес он ей в юности. Она снова вспоминала отвратительную сцену на чердаке, по ночам ее мучили кошмары — бегство из Дублина, холодный паром, страх остаться без работы в Англии, унижение от мысли, что она носит в себе ребенка человека, которого ненавидит. Все прошлое ожило в ней, и она кричала: «Никогда, никогда я не стану терпеть его рядом!»

Но он не успокоился. Прислал ей поздравление в связи с ее успехами. Он всегда знал, что она талантлива, очень талантлива, почти гениальна. Он может предложить ей очень большое жалование, если она приедет в Ирландию. Она ответила: «Нет! Никогда, — говорила она себе, — никогда больше не стану я работать у Ричарда Дэйли. Никогда больше я не стану с ним разговаривать». Наконец даже он вынужден был смириться с ее отказом и вернулся в Дублин, так и не поговорив с Дороти и не взглянув на свою дочь.

Когда он уехал, Дороти посмеялась над своими страхами: не было причин впадать в такую панику, он был злым гением ее юности, сейчас он ей не страшен.

Прошел еще один год. Она сыграла много ролей, которые принесли ей большой успех.

Она готовилась выступить в роли Летиции Харди в «Проделках красавицы», когда ей предложили новую работу — коротенькую пьесу для исполнения в качестве дивертисмента, комедию под названием «Испорченный ребенок», главным героем в которой был маленький Пикль, мальчишка, роль которого, казалось, была написана специально для Дороти.

Это была одна из тех ролей, в которых публика больше всего ее любила: во-первых, она должна быть одета в мужское платье, во-вторых, она может позволить себе разные выходки, которые зачастую просто импровизирует прямо на сцене. Кроме того, там были и легко запоминающиеся песенки, такие простые, что уже через несколько мгновений зрители начинали ей подпевать.

Дороти целиком отдалась репетициям «Испорченного ребенка», ибо знала, что публика валом повалит на этот спектакль. Сама по себе пьеса не имела особых достоинств, это был весьма грубый фарс, но в руках Дороти он стал шедевром. Она знала, что зал будет умирать от смеха над проделками маленького Пикля, который то сшивал с помощью иголки и нитки одежду двух влюбленных, не подозревающих об этом, то жарил на вертеле тетушкиного попугая вместо фазана, то выдергивал кресла из-под тех, кто собирался сесть. Такие шутки приводили зрителей в восторг, и Дороти знала, что этот спектакль должен стать ее триумфом. И она не ошиблась. Весь Лондон только и говорил, что о маленьком Пикле. «Вы уже видели Пикля? Вы обязательно должны его посмотреть. Это примитивный фарс, но вы просто умрете со смеху. Непременно посмотрите джордановского Пикля».

Газеты назвали ее Маленький Пикль. Когда публика приходила на спектакль, она после его окончания кричала и требовала дивертисмента с Пиклем. Дороти была на вершине популярности, и не имело никакого значения, что миссис Сиддонс и вся семья Кембл продолжали спрашивать себя, куда же катится театр. На деле большинство лондонских театралов хотели видеть Пикля и ничего другого.

Однажды, когда Дороти, готовилась к выступлению в «Испорченном ребенке», Георг вошел к ней в гардеробную в очень приподнятом настроении.

— Пришел герцог Кларенс, — сказал он.

— Правда? Пришел посмотреть Пикля?

— Должен быть удачный вечер. Всегда так бывает, когда приходит кто-нибудь из королевской семьи.

Удачный вечер. Потом она часто вспоминала эти слова. Ей предстояло отчетливо помнить его до конца дней.