В первые я поняла, что происходит нечто очень странное и загадочное, когда мой отец, до сих пор вроде бы даже не замечавший мое существование, внезапно пришел к выводу, что миссис Филпотс, исполнявшая обязанности моей гувернантки, требуемыми качествами для этой работы более не обладает и должна быть заменена.

Я была поражена до глубины души. Я никогда не думала, что вопрос моего образования когда-либо коснется его. Будь на моем месте мой брат Карл — он на четыре года младше меня, — здесь совсем другое дело! Карл был центром внимания всей семьи: он носил имя отца (Карл — сокращение от Карлтон, чтобы не запутаться, если два одинаковых имени в одном доме), и растили его так, чтобы он походил на отца, который и сам часто говорил, что сделает из Карла настоящего мужчину. Карл должен был великолепно управлять конем, вести охоту, постичь стрельбу из лука и артиллерийское дело. Тот факт, что его латинский и греческий языки немного «хромали» и что преподобный Хеллинг, чьей задачей было обучать его этим премудростям, уже отчаялся в своих стараниях когда-либо сделать из него грамотного человека, — этот факт был не так уж и важен. Сначала Карл должен стать мужчиной, что означало стать похожим на нашего отца настолько, насколько вообще одно человеческое существо может быть подобно другому. Таким образом, когда отец объявил о своем решении, моей первой реакцией стали не вопросы типа «А какой будет новая гувернантка?» или «А что скажет или будет делать миссис Филпотс?», но огромное изумление тем, что его внимание, наконец-то, обратилось и на меня.

Моя мать — очень типично с ее стороны — сразу спросила:

— А что станет с Эмили Филпотс?

— Моя дорогая Арабелла, — ответил отец, — сейчас тебе следует больше заботиться об образовании твоей дочери, нежели о благосостоянии глупой старухи!

— Эмили Филпотс назвать глупой никак нельзя, и, кроме того, выгонять моих слуг лишь по одной твоей прихоти я никогда не стану!

Когда родители вместе, они всегда ссорятся. Иногда создается впечатление, будто они ненавидят друг друга, но на самом деле все по-другому. Когда отец куда-либо уезжает, мать сходит с ума от беспокойства, а когда возвращается, именно к матери первой, даже минуя Карла, кидается отец.

— Я и не говорил, что ее надо увольнять, — сказал отец.

— Поставить на пропитание, как старую клячу? — парировала мать.

— Я всегда с любовью относился к своим лошадям, и моя привязанность к ним отнюдь не кончается с их «сроком годности», — ответил отец. — Пускай старая Филпотс отдохнет и подремлет немного у очага с няней, Салли Нулленс, которая достаточно счастлива и без всяких младенцев?

— Салли делает много для нас, и дети ее любят!

— Не сомневаюсь, Филпотс сможет помочь ей в этом. Одним словом, как бы то ни было, я решил, что хватит пренебрегать образованием Присциллы. Ей нужен кто-то, кто смог бы научить ее более серьезным вещам и стал бы ей настоящим другом: женщина с хорошим образованием и уравновешенная.

— И где нам найти такой бриллиант?

— Такая особа уже найдена! Кристабель Конналт приезжает в конце этой недели, так что у тебя достаточно времени, чтобы донести эту весть до Эмили Филпотс!

В его словах прозвучали решительные нотки, и мать, очень умная и проницательная женщина, сразу поняла, что здесь всякий спор бесполезен. В ее глазах я прочитала, что Эмили Филпотс действительно научила меня всему, чему должна была, и теперь настало время перевести мою учебу на более высокий уровень. Кроме того, отец поставил ее перед фактом, и она приняла это как должное.

Она расспросила его об этой Кристабель Конналт. «Если я не одобрю ее, эта женщина должна будет уехать», — настаивала мать.

— Она, несомненно, поймет, что хозяйке дома надо угождать, — отвечал отец. — Это приятная молодая девушка: я услышал о ней от Летти Уэстеринг. Она хорошо образована, родом из семьи викария. Сейчас ей пришла пора зарабатывать себе на жизнь, и, я думаю, это хорошая возможность для всех нас.

Затем спор продолжился, но, в конце концов, мать согласилась, что Кристабель Конналт приехать все-таки следует, и взяла на себя неблагодарную задачу тактично рассказать миссис Филпотс о том, что вскоре прибудет новая воспитательница.

Эмили Филпотс отреагировала точно так, как мы и ожидали. Как сказала Салли Нулленс, та была просто «сбита с ног» этим известием. Ах, значит, она больше мисс не устраивает! Мисс нужно более образованную? Увидим, что из этого получится! И она объединилась с Салли Нулленс, которая и сама очень обиделась после того, как мистер Карл был отобран у нее, потому что — как объявил отец не дело, чтоб из мальчика «сделали тряпку» все эти женщины. Кроме того, ее возмущение было усилено тем, что мои родители решили больше не заводить детей — хотя и мать, и отец были еще в том возрасте, когда можно было бы сделать так, чтобы детская не пустовала.

Эмили заявила, что она соберет свои вещи и уйдет, и вот тогда мы посмотрим! Однако вскоре первое потрясение немного улеглось, и она постепенно начала понимать, насколько трудно найти в ее возрасте новую работу. А когда мать доказала ей, что без нее просто пропадет, ибо в Англии не было никого, кто б мог так прекрасно шить, как Эмили, та, наконец, позволила умолить себя и осталась. Так что, обосновавшись в комнате Салли Нулленс и с негодованием бормоча себе под нос мрачные пророчества, она принялась готовиться к новой жизни и приезду Кристабель.

— Будь добра к бедной старушке Эмили! — сказала мать. — Это большой удар для нее!

С матерью мы были ближе, чем с отцом. Думаю, она очень страдала от его безразличия ко мне и изо всех сил старалась компенсировать это. Я нежно любила ее, но так случилось, что к отцу я испытывала более сильное чувство. Я так восхищалась им! Он был сильным и властным мужчиной, почти все трепетали пред ним. Даже Ли Мэйн, который и сам очень походил на него, и все время, сколько я его знаю, — а знаю я его всю свою жизнь — утверждал, что не боится ничего на земле, небесах или в аду (это были его любимые слова), но даже он остерегался моего отца.

Он правил нашим домом, и даже моей матерью, которая была женщиной не из слабых. Она смело противостояла ему, что в глубине души весьма его забавляло. Казалось, они наслаждались тем, что пререкаются друг с другом. Не скажу, что для мира в семье это хорошо, но то, что они друг другом довольны, было очевидно.

Мы были очень странной семьей; взять хотя бы Эдвина и Ли. Когда мне исполнилось тринадцать, им было уже по двадцать, и родились они с разницей в несколько недель. Эдвин являлся лордом Эверсли и был сыном матери от первого замужества. Его отец, двоюродный брат отца, погиб еще до рождения Эдвина. Он был убит возле нашего дома, что создало ему ореол загадочности и романтики, чего, однако, нельзя было сказать о самом Эдвине. Он просто был мне единокровным братом — не так высок, силен, умен, как Ли, но, возможно, так казалось лишь мне?

Что касается Ли, так он вообще не был нам родственником, несмотря на то, что рос и воспитывался в нашем доме еще с младенческих лет. Он был сыном давней подруги моей матери, леди Стивенс, актрисы, чье настоящее имя было Харриет Мэйн. В рождении Ли крылось что-то весьма позорное. Мать не говорила об этом, а рассказала мне все сама Харриет.

— Ли — мой внебрачный сын, — сказала она мне однажды. — Я родила его в ту пору, когда мне совсем не следовало этого делать, но теперь я рада, что поступила именно так, а не иначе. Я вынуждена была оставить его на воспитание твоей матери, и, конечно, она справилась с этим лучше, чем могла бы я.

Не уверена, что здесь она права. Ее второй сын, Бенджи, казалось, прекрасно себя чувствует, и я сама подумывала о том, какая удивительная мать эта Харриет. Она мне очень нравилась и, будто чувствуя мое восхищение, без которого, откуда бы оно ни происходило, она бы, наверное, и жить не смогла, зачастую приглашала меня к себе в гости. Разговаривать с ней было куда легче, чем с каким-нибудь другим взрослым человеком.

Эдвин и Ли служили в армии: это была семейная традиция. Предки Эдвина прославились на службе короля, а его родители встретились, когда король был в ссылке. Моя мать часто рассказывала мне о временах до реставрации монархии и о своем прерывании в старом замке Конгрив, где она жила в ожидании, когда король вступит в свои права.

Она сказала, что, когда мне исполнится шестнадцать, мне дадут почитать семейные дневники, и тогда я все пойму, пока же я начну свой собственный дневник. Сначала я была напугана этим, но когда действительно начала вести записи, то вскоре привыкла.

Вот и вся наша семья: Эдвин, Ли, я сама, на семь лет младше их, и Карл, на четыре года младше меня. Среди многочисленных слуг — наша старая няня Салли Нулленс и Джаспер, главный садовник, со своей женой Элен, которая исполняла обязанности нашей экономки. Джаспер был старым пуританином, который очень горевал о распаде английской республики и чьим героем был Оливер Кромвель. Его жена Элен, как я всегда считала, могла бы быть очень красива, если б хоть иногда позаботилась об этом. Потом следовала Частити, их дочь, вышедшая замуж за одного из садовников и иногда помогающая матери, когда не была обременена детьми, которых заводила каждый год без перерыва.

До этого времени жизнь людей, подобных нам, во вновь обретшей своего короля Англии протекала гладко. Я была слишком юна, чтобы ощутить удовлетворение, «разлившееся» по стране с возвращением монархии. В один из уроков миссис Филпотс рассказала мне, что раньше все свободы были столь ограничены, что народ чуть с ума не сошел от счастья, когда с него скинули эти оковы. Страна сбросила с себя тяжкий груз и стала почти нерелигиозной, результатом чего стало легкомыслие, витающее повсюду. Открывать театры — это хорошо, но миссис Филпотс считала, что некоторые пьесы сейчас слишком уж непристойны, дамы ведут себя просто бесстыдно, а эта мода устанавливается двором!

Она была роялисткой и не хотела бы критиковать образ жизни короля, но он и его бесчисленные любовницы, и в самом деле, вели себя неподобающим образом, а стране это пользы совсем не приносило.

Отец часто бывал при дворе: он был другом короля. Оба интересовались архитектурой, а после Великого пожара множество зданий в Лондоне пришлось перестраивать заново. Какое, бывало, поднималось оживление в доме, когда отец возвращался из дворца с новостями о том, что там происходит! Незаконнорожденный сын короля, герцог Монмут, приходился отцу другом, и однажды отец сказал, что очень жаль, что «старина Роули» (прозвище короля) не признал его права: тогда бы был другой наследник на трон, не то, что угрюмый католик, брат короля Карла.

Отец был, что довольно странно для такого человека, как он, ярым приверженцем протестантской веры. Бывало, он говорил, что английская церковь поставила религию на место, по праву принадлежащее ей: «Впустите сюда католиков, и тут же мы получим инквизицию и людей, шарахающихся от малейшего шороха, в точности как во времена Кромвеля! Вот они, две крайности, мы же хотим избежать их!»

Когда речь заходила о возможной смерти Карла и воцарении на троне его брата Якова, он становился серьезным. Каждый раз, когда я слышала его высказывания по этому вопросу, я поражалась его непримиримости. Иногда мать ездила ко двору вместе с ним. Когда брат Карл был еще совсем маленьким, она и слышать не хотела о том, чтобы выйти из дома, но теперь ее ничто не удерживало. Как один раз сказала Салли Нулленс, «за моим отцом надо смотреть в оба глаза», из чего я поняла, что до женитьбы в его жизни сменилось множество женщин. Вот что представлял собой наш дом, когда в него въехала Кристабель Конналт.

* * *

Она приехала в один из туманных октябрьских дней. До Дувра ее должен был доставить дилижанс, а уж там сам отец встретил ее в экипаже. Я еще раз подумала о том, как он заботится о моем образовании! Для нее была подготовлена комната, и все слуги просто сгорали от любопытства увидеть ее. Думаю, жизнь их была более чем однообразна, и ее приезд стал настоящим событием, в особенности после того, что случилось с Эмили Филпотс. Последняя же продолжала изрекать в адрес новой воспитательницы столь мрачные пророчества, что, наверное, вся наша прислуга уверилась в том, что Кристабель Конналт окажется настоящей ведьмой.

Карл упражнялся в игре на флейте в моей комнате, и унылые такты разносились по всему дому. Почувствовав огромное желание скрыться куда-нибудь от этой погребальной мелодии, равно как и от давящей атмосферы всего дома вообще, я вышла прогуляться в сад. Вскоре я дошла до того места, где когда-то была беседка и где, как я слышала, был убит первый муж моей матери. Теперь здесь росли лишь цветы, но они всегда были красного цвета. Мать хотела посадить другие цветы, но, что бы там ни было посажено, все вырастало красным. Я думаю, это было делом рук старого Джаспера, потому что он твердо был уверен в том, что люди должны быть наказаны, и нельзя забывать прошлое просто потому, что так удобнее. Его жена говорила, что он настолько добр, что видит зло во всем. Я сомневалась, что это можно назвать добродетелью, и с подозрением относилась к подобному ее проявлению, однако, как мать ни обманывалась, думая, что происшедшее на этой лужайке забыто, память все-таки брала свое, и кроваво-красные цветы Джаспера продолжали цвести.

Пока я стояла у клумбы, до меня донеслись звуки подъезжающего к дому экипажа. Я замерла, прислушиваясь. Раздался голос отца, что-то крикнувшего конюхам, после чего снова наступила тишина: должно быть, они зашли в дом.

Внезапно меня охватила печаль, вызванная ожиданием перемен. Вероятно, Кристабель Конналт окажется очень начитанной, строгой и будет полна решимости обучать меня всем наукам. Эмили Филпотс этого сделать не удалось, оглядываясь назад, на свое прошлое, я поняла, что все ее усилия были весьма бесплодными: и Карл, и я с той хитростью, что присуща всем детям без исключения, мгновенно раскусили это (до того, как Карл начал ходить на уроки к священнику, она и его обучала). Мы очень жестоко обращались с бедной Эмили. Однажды Карл посадил ей на юбку паука и потом долго хохотал над ее испугом, после чего с показной галантностью убрал насекомое. Я ему тогда сделала выговор, объяснив, что этот случай показывает лживость и испорченность его натуры. Карл же сложил ладошки вместе и, возведя очи к небесам, точно как Джаспер, заявил, что все, что он сделал, было сделано во имя старой Филпотс.

Я нарисовала в уме образ Кристабель Конналт. Выросла в семье священника, а значит, религиозна и, конечно, более нетерпима, чем Эмили, к тем обычаям и манерам, что сейчас господствуют во всей стране. Скорее всего, средних лет, ближе к пожилому возрасту, с седеющими волосами и суровыми, ничего не упускающими глазами.

Я содрогнулась и поняла, что еще не раз с тоской буду вспоминать слабохарактерную Эмили Филпотс. Она и Салли Нулленс только и делали, что говорили о вновь прибывшей. Когда я входила в гостиную Салли, я сразу чувствовала витающее в воздухе напряжение. Эти две женщины частенько сиживали у камина, придвинувшись поплотнее друг к другу, и о чем-то шептались. Я знала, что Салли Нулленс непоколебимо верит в ведьм и, когда кто-нибудь умирал или заболевал странной болезнью, всегда ищет того, кто мог навести порчу. По словам Карла, она всегда с тоской думала о том, что дни колдовства уже давно позади.

— Ты только представь, старая Салли бродит по округе и проверяет прелестных девственниц с головы до ног в поисках отметин, оставленных их возлюбленными демонами!

Может, преподобному Джорджу Холдингу там, где присутствовали латынь и греческий, Карл и казался сущим наказанием, но насчет того, что касалось реалий жизни, он был хорошо осведомлен.

Хотя ему не было еще и десяти, он уже заглядывался на молоденьких служанок и особенно любил посудачить о том, кто чем и с кем занимается. Салли Нулленс говорила:

— Он прямо, как отец, хотя еще из колыбели не успел вылезти!

Преувеличение, конечно, но, сказать честно, Карл и вправду быстро продвигался по тропе настоящего мужчины — факт, лишь радующий отца.

Мои мысли пришли в полное смятение от тех перемен, что принесет с собой приезд Кристабель Конналт.

— Кажется, хозяин доволен тем, что нанял ее, — вспомнила я голос Эмили Филпотс, обращающейся к Салли.

Так как вслед за этим замечанием послышалось презрительное фырканье, которое я хорошо знала из своего опыта, я приготовилась слушать, потому что это касалось моего отца, а я была буквально одержима им.

— А кто она, хотелось бы мне знать? — продолжала Эмили.

— О, все свои интриги он давно забросил: хозяйка б этого не потерпела!

— Но что-то всегда остается, и я бы совсем не удивилась…

— Стены! — зловеще перебила ее Салли. — У стен имеются уши и у дверей тоже! Есть там кто-нибудь?

Помню, я вошла и сказала, что принесла юбку для верховой езды, которую накануне порвала, и не могла ли Салли заштопать ее, пожалуйста? Та бросила на Эмили многозначительный взгляд и взяла юбку.

— Еще и грязная к тому же! — произнесла она. — Только и осталось, что приглядывать за вами, мисс Присцилла!

Сказано это было очень печальным тоном. Салли всегда беспокоил вопрос, полезна она или нет, и ей постоянно хотелось, чтобы мы напоминали ей об этом. И теперь то же случилось с Эмили Филпотс. Я поняла, что они обе готовы возненавидеть новенькую.

Я взглянула на розы, упорно цепляющиеся за свою жизнь, хотя их летняя пора уже давно миновала, и они напомнили мне этих двух пожилых женщин. Переведя взгляд на дом, я увидела его как бы заново. Эверсли-корт — фамильное поместье! В действительности оно принадлежало Эдвину, хотя управлял всем мой отец и без него все бы рухнуло. Я вдруг подумала, злится ли отец на Эдвина? У Эдвина было все — и титул, и поместье, — но было бы справедливее, если бы все это досталось моему отцу, ибо это он спас наши владения во времена гражданской войны, представляясь приверженцем Кромвеля, лишь бы сохранить наши земли. Эдвина тогда еще и не было. Моя мать звала его «дитя Реставрации»: родился он в январе 1660 года, поэтому его прибытие в этот мир всего на несколько месяцев опередило возвращение короля.

Это был величественный старый дом, и, как часто бывает с ему подобными, с годами он лишь похорошел. Через него прошли многие поколения Эверсли: трагедии и комедии разыгрывались здесь, и Салли Нулленс утверждала, что те, кто не смог обрести покой, возвращаются сюда и незаметно бродят по коридорам, но об их присутствии ведомо лишь избранным, например, самой Салли Нулленс.

Таких домов в стране было множество: громадное здание, построенное во времена Елизаветы в традиционной форме буквы «Е»: восточное крыло, западное и центр, огромные залы со сводчатыми потолками и широкими дубовыми балками. Некоторые комнаты обшиты деревянными панелями, но в главном зале стены были оставлены в своем первозданном каменном виде и увешаны семейными гербами и оружием, дабы своим видом напоминать следующим поколениям о той роли, что Эверсли сыграли в истории страны. На стене, над огромным камином, было нарисовано генеалогическое древо, которое постоянно дописывалось, так что спустя время оно заполнит все пространство этой огромной стены. Была туда вписана и я — не в главную ветвь, естественно. Там стояло имя Эдвина, и, когда он женится, туда же будут внесены имена его детей. Ли иногда даже сердился его-то имени там не было, в те дни он еще не понимал, почему его обошли стороной. Уверена, это очень повлияло на него, поэтому он так хотел стать выше Эдвина во всех других отношениях. Несколько минут я грустно размышляла о том, что происходит между нами, и вскоре осознала, что зачастую то, что мы переживаем в детстве, оказывает воздействие на всю нашу дальнейшую жизнь.

Но стоя там, у клумбы с розами, к которой я часто приходила и раньше, я хорошо понимала, что просто откладываю ту минуту, когда я должна буду пойти и встретиться с женщиной, которая — как чувствовала я в глубине души — изменит всю мою жизнь.

Переваливаясь с боку на бок, — она снова была беременна — ко мне подошла Частити.

— Мисс Присцилла, ваши родители хотят, чтобы вы познакомились с новой воспитательницей! Ваша мать просила передать, чтобы вы немедленно шли в гостиную!

— Хорошо, Частити, — ответила я. — Иду. — И добавила:

— А тебе следует помнить о своем положении!

— О, мисс, это все так естественно! В уме я подсчитала, что это будет шестой ее ребенок, а она была еще довольно молода, так что у нее было время родить, по меньшей мере, еще десяток.

Я думала о том, какой все-таки злой порой бывает судьба, даря Частити каждый год нового ребенка, тогда как у моих родителей были только Карл и я (не считая Эдвина, первенца матери). Будь у них детей больше, Салли Нулленс не выискивала бы ведьм по всей округе, и Эмили Филпотс пригодилась бы для воспитания младших. Да и сама я не отказалась бы от маленьких братьев и сестер.

— Ты уже видела ее, Частити? — спросила я.

— Не так, чтоб очень хорошо, мисс: ее сразу провели в гостиную. Моя мать послала меня разыскать вас, сказала, госпожа спрашивает!

Я прошла в гостиную: она была там вместе с матерью и отцом.

— А вот и Присцилла! — сказала мать, — Ну, Присцилла, познакомься с мисс Конналт!

Кристабель Конналт поднялась со своего места и направилась ко мне. Это была высокая, изящная девушка, одетая очень просто, но в ее манерах чувствовалась элегантность, которая очень шла ей. На ней был легкий плащ из голубой шерсти, перехваченный на груди брошкой, вполне возможно, что серебряной. Платье из той же голубой ткани и с глубоким декольте, переходящим в туго стянутый серебристым шнурком шов; льняной платок, прикрывавший шею и плечи, свидетельствовал о скромности хозяйки. Юбка тяжелыми складками ниспадала на пол. Капюшон плаща, откинутый на спину, открывал взгляду темные локоны волос, собранных сзади и завитых в вышедшей из моды манере.

Но поразила меня вовсе не ее одежда — этого в большей или меньшей степени можно было ожидать от дочери обыкновенного викария, жалование которого, видимо, было совсем невелико, раз его дочь вынуждена была зарабатывать себе на жизнь подобным способом. Я смотрела на ее лицо.

Она была не то чтобы очень красива, но в ней было своеобразие, и, несомненно, она была совсем не так стара, как я ожидала! Думаю, ей было лет двадцать пять — конечно, для меня это было старостью! Овальное лицо, кожа гладкая, как лепесток цветка, темные, хорошо подчеркнутые брови, крупноватый нос, большие глаза с густыми ресницами, подвижный рот, зачастую выдающий ее внутренние чувства и, как мне предстояло узнать, гораздо чаще предающий ее, чем глаза. Глаза ее порой бывали абсолютно бесстрастны, она даже не мигала, но вот со своим ртом она ничего поделать не могла.

Я была настолько поражена, что все слова мигом вылетели у меня из головы: она оказалась совсем не такой, какой я ее представляла.

— Ваша ученица, мисс Конналт, — произнес отец. Он внимательно наблюдал за нами, а губы его слегка подергивались, что, исходя из моего опыта, означало, что он искренне забавляется ситуацией.

— Надеюсь, мы подружимся? — сказала она.

— Я тоже так надеюсь.

Ее глаза изучали меня. По взгляду ее ничего прочитать было нельзя, но вот губы слегка дрогнули. Они сжались так, будто ей не понравилось то, с чем она столкнулась, но я сказала себе, что просто поддаюсь влиянию Салли Нулленс и Эмили Филпотс.

— Мисс Конналт делилась с нами планами своей учебной программы, — сказала мать. — Звучит очень интересно! Думаю, Присцилла, тебе следует показать ее комнату, а потом ты познакомишь ее с залом, где у вас будут проходить занятия. Мисс Конналт говорит, что хочет приступить к исполнению своих обязанностей как можно скорее.

— Вы хотели бы увидеть свою комнату? — спросила я, и мы вышли из гостиной. Пока мы поднимались по лестнице, она сказала:

— Очень красивый дом! Какое счастье, что его не разгромили во время войны!

— Мой отец приложил немало усилий, чтобы помешать этому, — ответила я.

— Да? — коротко выдохнула она. Она шла позади меня, и я чувствовала на себе ее взгляд. Это смущало меня, так что я почти обрадовалась, когда мы, наконец, оказались наверху и пошли рядом.

— Как я слышала, вы выросли в семье священника? — спросила я, пытаясь завести разговор.

— Да, в Уэстеринге. Ты знаешь Уэстеринг?

— Боюсь, что нет.

— Это в Суссексе.

— Надеюсь, вам не покажется здешняя погода слишком холодной: юго-восток, да еще рядом с побережьем. У нас здесь постоянно ветер с востока.

— Немножко похоже на урок географии? — ответила она, и в голосе ее послышались смешливые нотки.

Я осталась довольна нашим разговором и почувствовала себя немного спокойнее. Я показала ей небольшую комнату, расположенную рядом с классом. Раньше здесь жила Эмили Филпотс, но теперь она переехала этажом выше, в комнатку рядом с Салли Нулленс. Мать сказала, что новой воспитательнице следует жить рядом с классом, что было еще одним поводом вдоволь поворчать для бедной старушки Эмили.

— Надеюсь, вам здесь будет удобно, — сказала я.

— По сравнению с домом викария — это просто роскошь! — ответила она, обернувшись. Ее взор обратился на полыхающий за каминной решеткой огонь, который мать приказала развести специально к ее приезду. — У нас в доме было так холодно, я даже боялась зимы!

«Кажется, она мне нравится», — подумала я. Я оставила ее, чтобы она смогла спокойно распаковать вещи и помыться с дороги, сказав, что через час я вернусь и покажу ей класс и мои книги, а потом, если она захочет, — дом и сад.

Она, застенчиво улыбнувшись, поблагодарила меня.

— Думаю, я буду очень рада тому, что приехала сюда, — сказала она.

Я спустилась вниз, к родителям: они говорили о новой воспитательнице.

— Очень хладнокровная девушка! — сказала мать.

— Да, несомненно, в ней есть что-то, — ответил отец.

Увидев меня, мать улыбнулась.

— А вот и Присцилла! Ну, моя милая, что ты о ней думаешь?

— Трудно сказать, — уклончиво ответила я.

— С каких это пор ты стала такой осторожной? — вновь улыбнулась мать. Мне кажется, она будет хороша в своем деле!

— Да, воспитание ей было дано примерное, — добавил отец. — Думаю, Белла, ей надо есть с нами за одним столом!

— За одним столом?! С гувернанткой?!

— Но ты же видишь, что она совсем не такая, как старая Филпотс?

— Да, они совсем не похожи, — соглашалась мать, — но обедать с нами?! А если будут гости?

— Я уверен, никто не обратит на нее особого внимания, и она умеет вести беседу!

Нельзя допустить, чтобы девушка ее воспитания питалась в одиночку, запершись в своей комнате! Ведь не может же она обедать с простой прислугой?

— А ты что думаешь, Присцилла? — спросил отец вновь повергая меня в изумление тем, что впервые в жизни спросил моего мнения. Я так смутилась, что не смогла найти какого-либо ответа.

— Пусть она присоединится к нам, — продолжал он, — а там посмотрим, что будет!

Вот слуги удивятся — человек, стоящий лишь самую малость выше их по своему общественному положению, обедает вместе с членами семьи! Да, Нулленс и Филпотс будет о чем поболтать! Отчего это вдруг мой отец стал тратить свои силы сначала на мое образование, а потом на всякие удобства для моей воспитательницы? Это было загадкой. Я бы изменила самой себе, если перестала бы ломать над этим голову. То, что с приездом Кристабель Конналт в дом войдут перемены, я знала твердо.

В течение следующих нескольких дней Кристабель была объектом пристального внимания всего дома. Салли Нулленс и Эмили Филпотс только и делали, что обсуждали ее, да и другие слуги мало чем от них отличались. Но больше всего времени с ней проводила я и постепенно начинала узнавать ее, что было не так легко сделать, — мое мнение о ней менялось час от часу. То я думала о ней как о самонадеянной особе, то вдруг в ней проскальзывала какая-то уязвимость. Временами мне даже казалось, будто она затаила на нас обиду. Все крылось в ее предательском рте, который, выражая чувства хозяйки, слегка изгибался в уголках.

Но насчет ее эрудиции и способностей к преподаванию сомнений не возникало: преподобный Уильям Конналт, видимо, хорошо позаботился об этом. Она обучалась вместе с сыновьями местного сквайра и, думаю, приложила немало усилий, чтобы держаться с ними на равных.

Кое-что в Кристабель я поняла почти сразу: она хотела быть не просто наравне с кем-либо, но обязательно лучше! Думаю, во многом тому была причиной бедность ее семьи.

Сначала мы стеснялись друг друга, но я твердо решила справиться с неловкостью, в чем действительно преуспела, но в основном потому, что она считала меня невежественной! Как оказалось, мой отец, в самом деле, был прав, и останься я на попечении Эмили Филпотс, я так бы и вошла в мир взрослых молоденькой невежественной леди.

А сейчас все менялось. Мы изучали латынь, греческий, французский языки и арифметику, в чем я совсем не блистала. Но вот в литературе я разбиралась неплохо. Посещения Харриет пробудили во мне интерес к пьесам, и я могла цитировать наизусть целые отрывки из Шекспира. Харриет, несмотря на то, что давно ушла со сцены, увлекалась постановкой небольших пьесок, а все мы, когда гостили у нее, становились в них актерами.

Мне это нравилось, и отсюда у меня появился интерес к литературе.

Но вскоре я стала замечать, что наши занятия английской литературой Кристабель почему-то невзлюбила. Тогда я поняла, что она счастлива лишь тогда, когда может показать, насколько она умнее меня. А ей и не надо было это подчеркивать, ведь это она приехала учить меня. Более того, она была лет на десять старше меня, следовательно, знала больше!

Все это было очень странно. Когда я ошибалась, она говорила со мной весьма серьезным тоном, но ее рот показывал, что она довольна, а когда я делала успехи, она говорила мне: «Прекрасно, Присцил-ла1», но рот ее сжимался в узенькую полоску, и я понимала, что ей это не нравится.

* * *

Меня всегда очень интересовали люди. Я запоминала их слова, изречения и таким образом изучала их. Моя мать, бывало, смеялась надо мной, а Эмили Филпотс говорила: «Если бы ты помнила только то, что действительно полезно, от тебя было бы куда больше толку!» Самые длинные реки, самые высокие горы — все это мне было не интересно, но зато меня привлекало то, как люди мыслят, что происходит у них в голове. Вот почему я очень быстро поняла, что Кристабель скрывает какую-то обиду, и, если бы это не казалось таким абсурдным, я бы подумала, что она направлена против меня!

Отец сказал, что Кристабель может брать из наших конюшен любую лошадь, какая, ей понравится, и ездить верхом вместе со мной. Она была очень польщена этим: она была отличной наездницей, потому что ей разрешали ездить верхом еще в Уэстеринге.

Во время наших поездок мы часто останавливались в какой-нибудь таверне, где пили сидр и ели хлеб с сыром. Порой мы спускались к морю и скакали по берегу. Я вдруг открыла для себя, что если я поспорю, чья лошадь быстрее, и позволю победить себя, Кристабель потом весь день переполняет скрытая радость. Наверное, все это из-за того, что у нее было несчастливое детство и она завидовала мне, что у меня все так безоблачно и нет нужды задумываться ни о чем.

Брату Карлу она пришлась по душе. Он иногда присоединялся к нам во время занятий, что было несвойственно для него: обычно он, едва волоча ноги, брел на учебу в приход. А здесь он даже спросил, какая у Кристабель любимая мелодия, и попробовал сыграть ее, но при первых же звуках его флейты все живое разбежалось.

Сначала Кристабель не выказывала никакого желания рассказывать о своей жизни, но я поставила перед собой задачу войти к ней в доверие, и, когда она, наконец, заговорила со мной об этом, ее слова прозвучали искренне, будто бурному потоку дали, наконец, дорогу. И вскоре я уже отчетливо представляла себе это унылое место — дом священника, всегда холодный и промозглый, выстроенный неподалеку от кладбища. Из ее окна были хорошо видны надгробные камни, а когда она была еще совсем ребенком, прачка рассказала ей, что по ночам мертвые выходят из могил и танцуют, и если кто увидит их, то и сам умрет вскоре.

— И вот я лежала в своей кровати и дрожала, — рассказывала она, — в то время, как меня переполняло желание встать, подойти к окну и посмотреть, танцуют ли они? Я помню ледяные доски пола и ветер, бьющий в окна, а я стояла там, у окна, напуганная и замерзшая, но в постель идти не могла!

— Я бы поступила точно так же, — поддержала ее я.

— Ты даже не представляешь себе, каким было мое детство! Люди говорят, что это хорошо, даже считают, что необходимо испытать нужду, чтобы стать хорошим человеком! Возносят страдания в ранг добродетели!

— У нас тоже один такой есть: старый Джаспер, садовник. Он — пуританин и работал здесь еще во время войны, когда мой отец притворялся сторонником Кромвеля.

— Расскажи мне об этом! — воскликнула она, и я рассказала все, что знала. Она слушала, затаив дыхание, и лишь ее рот слегка изгибался, но красиво, не так, как тогда, когда она описывала холодный и мрачный дом викария.

Иногда мне казалось, что она ненавидит своих родителей.

Однажды я даже сказала:

— Думаю, ты рада, что уехала оттуда? Ее губы сжались.

— Для меня это никогда не было домом, как здесь! Какая же ты счастливая, Присцилла, что родилась здесь!

Мне показались странными ее слова, но она часто говорила странные вещи. Мне были интересны ее рассказы о жизни в доме священника, о том, как разбавляли водой похлебку до тех пор, пока она совсем не теряла своего вкуса; как должны были благодарить за это Бога; как штопали и латали нижнее белье так, что в конце концов от него мало что оставалось; как молились по утрам, стоя на коленях в промерзшей гостиной, а минуты все тянулась и тянулись, превращаясь в часы; как шили одежду для бедняков, которые — как казалось Кристабель — жили лучше них! А потом приходил черед уроков в той же гостиной ледяной в зимнюю пору и раскаленной, как сковорода, летом; как она старалась учиться, потому что это был «единственный способ отблагодарить Бога за то, что Он так милостив к ней»!

О, как ее рот выдавал все эту горечь! Бедная, бедная Кристабель! Я сразу поняла, что было не так в том доме, и дело было не столько в плохой и скудной пище, и не в боли в коленях после молитв, и не в долгих часах учебы — нет, все это было здесь ни при чем! В этом доме не было места для любви, так мне подумалось! Бедняжка Кристабель, ей так хотелось, чтобы ее любили!

Я могла понять ее, потому что в некотором роде испытывала то же самое со стороны отца. Моя мать окружила меня заботой, и потом Харриет: я была ее любимицей, и она этого ничуть не скрывала! Я не могла сказать, что меня не любили, и нельзя было сказать, что отец плохо относился ко мне, — нет, он был просто безразличен, а во мне развилась страсть к нему, я всем сердцем жаждала его одобрения, ласкового взора!

Человеческие создания похожи друг на друга, поэтому я понимала чувства Кристабель, но ее настроение резко менялось, когда она заговаривала об Уэстеринге. С ее слов я хорошо представляла себе эту Суссекскую долину. По всей Англии разбросаны подобные деревушки, и наша тоже очень на нее походила. Церковь с примыкающим к ней и продуваемым всеми ветрами мрачным домиком викария и кладбищем из полуразрушенных надгробий, в местных легендах пропитанных атмосферой чего-то жуткого; маленькие домишки и большое поместье, правящее всей деревней, — дом сэра Эдварда Уэстеринга и леди Летти, дочери графа. О леди Летти Кристабель довольно часто упоминала в своих рассказах. У нее было то, что Харриет назвала бы характером. Я как наяву видела, как она, входя в церквушку, выступает во главе всей семьи Уэстерингов — сэр Эдвард и два ее сына. А вот и сама Кристабель в платье из голубой саржи, вытертом на локтях, — она наблюдает за происходящим своими темными странными глазами, лишь рот ее кривится от чувств, что бушуют внутри. Думаю, всей душой она желала тогда быть одной из Уэстерингов, входить в церковь вместе с этой семьей и занимать место в особом ряду. Леди Летти посматривает в ее сторону. Наконец, Кристабель приседает в реверансе, чтобы выказать свою радость столь высокопоставленной особе. И леди Летти говорит: «А, дочка священника?.. Кристабель, если не ошибаюсь?», ибо не пристало ей помнить имена всяких мелких людишек, — окидывает ее пронзительным взглядом, кивает или даже дарит улыбку и проходит мимо.

Но именно леди Летти настояла на том, что дочери викария надо учиться верховой езде, и Кристабель смогла ездить на лошадях из конюшни Уэстерингов. «Пусть лошади разомнутся! — прибавляла леди Летти. — Иначе, — как объяснила мне Кристабель, — я бы могла подумать, что это было сделано только ради меня!»

Уэстеринги были благодетелями всей деревни. На Рождество миссис Конналт при помощи Кристабель обычно раздавала всем жителям Подарки. Леди Летти мельком упоминала, что и семья викария может взять себе одеяло и гуся так, чтобы никто не заметил, конечно. «Мы выбирали самого жирного гуся, — сказала Кристабель со своей обычной улыбкой-гримаской, — и самое большое одеяло!»

На Пасху и День урожая Кристабель шла в поместье Уэстеринг, чтобы выбрать цветы, которые садовники потом доставляли в церковь. Часто при этом присутствовала леди Летти, говорила с ней, расспрашивала об учебе. Кристабель очень стеснялась и задавала себе вопрос, почему леди Летти постоянно приглашает ее к себе в дом, а как только Кристабель приходит, настроение леди мгновенно меняется и она старается поскорей избавиться от нее? Леди Летти была большой загадкой, странно, что она вообще интересовалась жизнью деревни, ибо большую часть своего времени проводила при дворе. Иногда в поместье Уэстеринг устраивались балы, и тогда туда съезжалась вся знать Лондона, а однажды даже король приезжал, это было настоящим событием!

— Казалось, что так все и будет повторяться без конца, — говорила Кристабель. — Я замечала, что начинаю быть похожей на миссис Конналт: становлюсь сухой и сморщенной, я превращалась в живой труп! Никакой радости, удовольствие — это грех…

Я подумала, как странно она называет свою мать — миссис Конналт, — будто отвергая родственную связь между ними. Я начинала понимать ее. Она была привлекательной девушкой, с «изюминкой», что называется, чувствовала неумолимую тягу к лучшей жизни, но ее жестоко разочаровывали. Она ненавидела покровительственное отношение со стороны Уэстерингов — и была одинока, потому что некому было любить ее и некому было ей излить свои чувства. Я была рада, что она смогла разговориться, но ощущала эту странную обиду на меня, которая иногда проявлялась, хотя Кристабель и старалась скрыть ее.

Спустя две недели после ее приезда мои родители уехали в Лондон — там, неподалеку от Уайтхолла, располагался наш второй дом, — чтобы присутствовать на нескольких дворцовых приемах.

— Это должно быть так здорово! — сказала Кристабель. — Как бы мне хотелось побывать при дворе!

— А матери это все равно! — ответила я. — Она едет только, чтобы сделать приятное отцу!

— Я бы сказала, она чувствует, что ей следует быть при нем! — Губки ее слегка поджались. — Такому мужчине, как он…

Я была растеряна. Казалось, она не одобряет отца, но я уже видела, что она попала под его влияние: она всегда неловко себя чувствовала в его присутствии. Интересно, почему? Ведь это он привез ее в дом, и раз ей с нами лучше, чем в доме ее отца-священника, значит, она обязана ему всем!

Наши дни превратились в обыденность: утром — уроки, после полудня прогулка пешком или на лошадях, потом — снова учеба. К тому времени уже смеркалось, мы сидели при свечах, и Кристабель обычно спрашивала меня то, что мы изучали утром. Однажды я спросила ее, хорошо ли ей у нас в доме, и она неожиданно сердито ответила:

— Конечно, мне здесь не плохо! Это самый приятный дом, что я когда-либо видела!

— Я рада, — сказала я.

— Тебе действительно повезло! — с горечью промолвила она, и, хотя я не видела ее лица, я была уверена, что при этом она поджала губы.

Однажды днем мы выехали на прогулку, а когда вернулись и проехали через ворота к конюшням, я поняла, что что-то случилось. Я почувствовала висящую в воздухе атмосферу суеты еще до того, как увидела других лошадей. Сначала я было решила, что вернулись мои родители, но потом начала догадываться, и радостное возбуждение охватило меня. Я с трудом дождалась момента, когда можно было соскочить с лошади, и бросилась в дом.

Заслышав голоса, я громко позвала:

— Ли! Эдвин! Где вы?

На лестнице показался Ли. В мундире он выглядел настоящим красавцем. Он был высок, и с его похудевшего лица резким контрастом с темными в мать волосами сверкали прекрасные голубые глаза. Увидев меня, они загорелись настоящим огнем, и я еще раз ощутила вспышку волнения, которым обычно сопровождались все неожиданные приезды Ли домой. Он скатился с лестницы и закружил меня в своих объятиях.

— Хватит! Хватит! — отчаянно взмолилась я. Он прекратил кружиться и, наклонившись, звонко поцеловал меня в лоб.

— А ты выросла! — сказал он. — Ну, точно выросла, моя прелестная кузина!

Он всегда меня звал так, а когда я начинала протестовать, говоря, что мы вообще не родственники, то сразу же парировал:

— Но нам следовало бы ими быть! На моих глазах из маленькой девочки ты превратилась в прелестного эльфа. Когда ты родилась, то была похожа на маленькую обезьянку, а потом выросла и превратилась в газель, милая кузина!

Ли всегда изъяснялся весьма экстравагантно: для него все выглядело либо прекрасным, либо ужасным. Отца эта черта его характера иногда выводила из себя, а мне нравилась. Дело в том, что в Ли мне нравилось все: он был идеальным старшим братом, и порой мне хотелось, чтобы он в действительности был им. Не то чтобы я не любила Эдвина: Эдвин был мягок и, будь на то его воля, не причинял бы вреда никому, но женщины предпочитали Ли.

Ли уже заметил Кристабель. Она стояла неподалеку, на лице ее после прогулки играл легкий румянец, из-под шапочки выбивались темные локоны. Я представила их друг другу, и он галантно поклонился. Я поняла, что Кристабель оценивает его, и в тот момент мне не хотелось говорить Ли о том, что она — моя гувернантка. Я чувствовала, что Кристабель тяготится тем, что работает для нас, и предпочла бы, чтобы ее приняли за гостью: ей хотелось немного побыть в роли знатной леди.

— Мы катались на лошадях, — сказала я. — Когда вы приехали? Эдвин с тобой? Мне показалось, я слышала его голос!

— Мы приехали вместе. Эдвин! — крикнул он. — Присцилла спрашивает о тебе!

На лестницу вышел Эдвин. Он был очень красив, даже красивее Ли, хотя не так высок и крепок: мать всегда боялась за его здоровье.

— Присцилла! — Он подошел ко мне. — Как я рад тебя видеть! А где мать? Он повернулся к Кристабель.

— Мисс Конналт, — сообщила я ему, а затем Кристабель:

— Мой брат, лорд Эверсли! Эдвин поклонился. Его манеры, как всегда, были на высоте.

— Родители сейчас в королевском дворце! — ответила я Эдвину.

Эдвин пожал плечами в знак разочарования.

— Но, может быть, они вернутся до вашего отъезда? Вы останетесь здесь еще?

— Неделю, может, больше.

— Три, четыре, — предположил Ли.

— Я так рада! Пойду распоряжусь, чтобы вам приготовили комнаты!

— Не беспокойся, — вставил Ли. — Салли Нулленс уже видела нас и сейчас носится по всему дому! Она счастлива, что ее крошки вернулись домой!

— Няни все такие, мисс Конналт, — сказал Эдвин, — не мне вам объяснять! Особенно, когда их птенцы возвращаются в родное гнездо!

Он видел, что Кристабель не по себе, что она чуждается его, и попытался разговорить ее. Я видела, что она довольна тем, что ее истинная роль пока еще в тайне, несмотря на то, что вскоре все выяснится.

— Не знаю, у меня не было няни, — вдруг промолвила она.

— Так, значит, вам повезло, и вы избежали этого рабства! — весело заявил Ли.

— Мы просто были слишком бедны! — продолжила Кристабель почти вызывающим тоном.

Я почувствовала себя неловко и вынуждена была объяснить.

— Кристабель приехала сюда, чтобы учить меня. Она из Суссекса, из семьи викария.

— А как дела с викарием у Карла? — спросил Эдвин. — Кстати, где он?

— В саду, скорей всего, играет на своей флейте.

— Бедный мальчик! Да он замерзнет там и умрет!

— По крайней мере, мы избавлены от ужасных звуков, которые он там производит, — сказал Ли.

— Чем вы намеревались заниматься? — спросил меня Эдвин.

— Помыться, переодеться, а там и ужин скоро!

— А мы вылезем из этих мундиров, — сказал Ли и улыбнулся нам с Кристабель. — В них мы смотримся безумно красиво, но у вас будет настоящее потрясение, мисс Кристабель, когда увидите нас без них! Присцилла к нам привыкла, ее я даже не предупреждаю!

Я была очень рада, что Ли пытается включить Кристабель в наш семейный круг. Она напоминала мне ребенка, пробующего воду пальчиком, — и хочется прыгнуть туда, и боязно.

Я окинула Ли и Эдвина с головы до ног оценивающим взглядом: фетровые шляпы с роскошными перьями, свешивающимися набок, искусно шитые мундиры, панталоны по колено, сияющие сапоги, по левую руку — мечи.

— Красавцы! — сказала я, — Но мы знаем, что вас только мундиры и красят, не так ли, Кристабель?

Она улыбнулась и расцвела: значит, нам удалось немного рассеять ее скованность.

— Итак, — сказала я, — мы должны быстро помыться и переодеться! Ужин остынет, а вы знаете, как это не нравится Салли!

— Приказы? — закричал Ли. — Господи Боже, да ты хуже нашего командира! Верный знак, что мы дома, Эдвин!

— Так хорошо снова оказаться здесь, — мягко подтвердил Эдвин.

* * *

Тем вечером Кристабель выглядела прелестно! Должно быть, огни свечей придавали ей дополнительный блеск. Мать всегда говорила, что свечи гораздо больше красят женщину, нежели лосьоны или мази. Кроме того, на ней было надето красивое платье: высокий остроконечный лиф с глубоким вырезом открывал взорам ее привлекательные покатые плечи, не скрываемые теперь ни шарфом, ни воротником; одному локону было позволено небрежно выбиться, и теперь он мягко лежал на одном плече; платье было сшито из бледно-лилового шелка, и под ним была серая сатиновая нижняя юбка. В свое время я поинтересовалась, откуда у нее в скудном доме викария могло появиться такое платье, и узнала, что оно досталось ей от Уэстерингов. По ее словам, это была одна из вещей, «отданных нуждающимся», а когда я увидела его при свете дня, то поняла, что оно стало слишком потертым для того, чтобы им могла пользоваться истинная леди. На мне было платье из голубого шелка, и, хотя я раньше думала, что оно весьма очаровательно, перед платьем Кристабель оно просто терялось.

И Эдвин, и Ли сняли свои мундиры, но я сочла, что они и так очень привлекательны в своих коротких камзолах, украшенных по моде лентами. Камзол Эдвина, правда, немного превосходил одеяние Ли, но только потому, что Эдвин более тщательно следил за модой, чем Ли, у которого, как я подозревала, не хватало терпения возиться с кружевами и лентами, пришедшими на смену пуританским платьям.

Карл по поводу их прибытия пребывал в полном восторге, и за столом не умолкало веселье. Слуги тоже радовались, как было всегда, когда мужчины приезжали домой, и я знала, что мать очень расстроится, если не повидает их. Эдвин и Ли без умолку рассказывали о своих приключениях. Они служили во Франции, откуда недавно вернулись, но, что я запомнила из той ночи и что явилось непосредственной прелюдией к событиям, которые вот-вот должны были разразиться, — это разговор о Титусе Оутсе и Папистском заговоре. Это было подобно увертюре, предшествующей в пьесе поднятию занавеса. Время, проведенное с Харриет, наложило на меня определенный отпечаток, и теперь я считала, что весь мир — и в самом деле одни большие подмостки, а мужчины и женщины — лишь актеры да актрисы.

— В Англии появилось какая-то тревога, — сказал Ли. — Такого не было, когда мы уезжали!

— Перемены наступают быстро, — добавил Эдвин, — и когда вы возвращаетесь после некоторого отсутствия, то более явственно ощущаете их, чем люди, которые принимали их понемногу.

— Перемены? — воскликнула я. — Какие перемены?

— Король еще не так стар, — произнес в раздумье Эдвин. — Ему всего лишь пятьдесят.

— Пятьдесят?! — вскричал Карл, — Да он ужасный старик!

Все рассмеялись.

— Так кажется младенцам, мальчик мой, — ответил Ли. — Нет, «старина Роули» еще поживет, он обязан. Жаль, сына у него нет!

— У меня впечатление, что у него их несколько! — сказала Кристабель.

— Увы, зачатых не там, где надо!

— Мне очень жаль королеву, — сказал Эдвин. — Бедная леди!

— Обвинить се в заговоре с целью убить короля было совершенной глупостью! — добавил Ли.

Карл в возбуждении — забыв даже про свой любимый пирог с мясом молодого барашка — подался вперед. Для своих десяти он был слишком умен. Отец всегда хотел, чтобы он побыстрее вырос, что он и сделал: он все понимал — про короля и его любовниц, и про то, где следует рождаться детям, что так оплакивала Салли Нулленс. Она бы хотела продержать его в колыбельке до самой свадьбы.

— Да? — с горящими глазами переспросил он. — Она хотела убить короля? У нее был любовник?

— Ну, что ты! — воскликнул Ли. — Мой дорогой Карл, королева — самая добродетельная леди в Англии, исключая присутствующих здесь дам! — Он поклонился мне и Кристабель. — Титусу Оутсу придется самому повеситься, если он как следует не пошевелится!

— Между тем, — сказала Кристабель, — ему все-таки удалось кое-кого повесить!

— Если б только можно было доказать, что король был женат на Люси Уолтер, тогда следующим в очереди на право носить корону очутился бы Джимми Монмут!

— А он этому подходит? — спросила Кристабель.

— Я думаю, он слегка неуравновешен, — поддержала ее я.

— Да, он увлечен женским обществом, а кто им не увлекается? — Ли одарил нас обеих улыбкой. — Даже сам король отдает вашему полу изрядную дань! Но Карл хитер, умен, проницателен и ловок. Когда он вернулся в Англию после долгого изгнания, он сказал, что больше скитаться не намерен, и я уверен, что в этом он был более серьезен, чем когда-либо в жизни.

— Народ любит его, — сказал Эдвин. — В нем легко узнаваемое очарование Стюартов, и многое прощается тем, кто этим очарованием обладает!

Ли поднял мою руку и поцеловал ее.

— Посмотрим, что простишь мне ты, моя очаровательная кузина, за мое непобедимое очарование!

Мы рассмеялись, и стало невозможным более обсуждать что-нибудь серьезно. Да и откуда нам было знать в тот момент, что политика страны сыграет в нашей жизни такую огромную роль?

Кристабель тем вечером блистала. В подаренном леди Летти платье она действительно была настоящей красавицей. Ей льстило сидеть с нами за одним столом, а я с интересом наблюдала, как под совместными усилиями Ли и Эдвина отступает внутренняя неуверенность — или что бы там ни было — и гаснет тлеющий уголек скрытой обиды. Ей хотелось показать, что она обладает большими познаниями в истории нашей страны, чем я, и поэтому она вновь вернула разговор к политике.

— Возможно, что король разведется со своей женой, женится снова, и у него родится сын? — предположила она.

— Никогда, — ответил Ли.

— Слишком ленив? — спросила Кристабель.

— Слишком добр, — возразил Эдвин. — Вы были представлены ему, мисс Конналт?

По ее губам быстро скользнула горькая усмешка.

— В моем положении, лорд Эверсли?

— Если бы вы когда-нибудь встретились с ним, — продолжал Эдвин, — то сразу бы заметили, какой он терпеливый человек. Сейчас мы свободно говорим о нем, а в правление других королей это могло оказаться очень опасным. Услышь он нас сейчас, он бы, несомненно, присоединился к обсуждению своего характера и даже сам бы обратил наше внимание на свои недостатки, и наше обсуждение лишь развлекло бы его, а не раздразнило. Он слишком умен, чтобы изображать из себя не то, что есть на самом деле. Не так ли?

— Полностью поддерживаю твои слова, — ответил Ли. — Когда-нибудь силу его ума оценят. Он ведет очень хитрую игру, кое-чему мы явились свидетелями во Франции. Король Франции уверен, что водит Карла за нос, а я бы сказал, что, скорее всего, все наоборот. Нет, пока Карл — наш король, мы будет преуспевать, и это касается всей нации. Вот почему мы сожалеем о том, что, имея столько сыновей, рожденных на стороне, чему не следовало бы случаться, и которые, кстати, только и делают, что облегчают казну, — при все этом он не смог произвести на свет ни одного сына, который стал бы наследником, и дать тем самым ответ на наболевший вопрос: «Кто будет следующим?».

— Давайте надеяться, что он будет жить еще очень долго, — сказала я, — и выпьем за здоровье короля!

— За здоровье Его Величества! — вскричал Ли, и мы подняли наши бокалы.

Карл постепенно начинал клевать носом, несмотря на отчаянные усилия продержаться. Мать возражала против того, чтобы ему позволяли пить столько вина, сколько он захочет, но отец сказал, что он должен научиться знать меру. Вот Карл и учился.

Кристабель, как и я, выпила совсем немножко, и причиной мягкого румянца ее щек и блеска в глазах явилось вовсе не вино. Я видела, что она с лихорадочным возбуждением наслаждается этим вечером, и мне стало очень ее жаль, ибо подобные вечера были не так уж необычны для нашей семьи. Мы всегда устраивали небольшой праздник, когда мои родители возвращались из дворца или когда я или Карл приезжали откуда-нибудь, где долго гостили. Какой же тоскливой была ее жизнь в мрачном доме священника! Кристабель была гораздо опытней меня в вопросах политики, но, казалось, беспокоилась, как бы мужчины не засомневались в этом.

— Это настоящий религиозный конфликт, — сказала она, — плюс, конечно, политика. Но здесь вопрос не столько в том, имеет ли Монмут право на трон или нет, сколько в том, позволим ли мы католику воцариться в нашей стране?

— Да, — сказал, улыбнувшись ей, Эдвин. — Яков — самый настоящий католик!

— Я слышал, — сказал Ли, нагнувшись вперед и понизив голос до шепота, будто Его Величество заигрывает с этой верой, но, помните, это не должно выйти за пределы этих стен!

Я взглянула на Карла: тот тихонько сопел над своей тарелкой, но Ли был очень безрассуден.

— Это только предположение, — быстро сказал Эдвин. — Король никогда не предаст своих подданных!

— Что он собирается делать? — спросила я. — Признает Монмута или все-таки позволит своему брату-католику занять трон?

— Надеюсь, что он выберет Монмута, — сказал Ли, — ибо случится восстание, если трон окажется в руках короля-католика. Народ не потерпит этого, костров Смитфилда еще не забыли!

— Но там были религиозные гонения с обеих сторон! — сказала Кристабель.

— Но кое-кто будет помнить Смитфилд, влияние Испании и угрозу инквизиции всегда, вот почему «старина Роули» просто обязан прожить еще лет двадцать! Ли поднял бокал. — Еще раз — за здравие Его Величества!

После чего мы перешли на Титуса Оутса, человека, который переполошил всю страну, раскрыв, как он его называл, Папистский заговор. Эдвин рассказал нам, что в свое время Оутс принял сан и получил небольшое содержание, пожертвованное ему герцогом Норфолком, потом у него возникли проблемы г законом, и Оутс вынужден был отойти от дел, после чего стал капелланом на флоте.

— Я уверен, он человек изворотливый, — продолжил Ли, — и раскрытие Папистского заговора сыграло ему на руку!

— Страна была готова к этому, — сказала Кристабель, — потому что народ всегда опасался того, что протестантизм может оказаться под угрозой. А герцог Йорк как наследник престола — и к тому же всякий знает, к чему лежит его сердце, — может послужить причиной народного гнева!

— Точно, — с восхищением улыбнувшись ей, подтвердил Эдвин, думаю, оценив ее ум и взгляды. — Заговор заключался в том, что между католиками якобы существует замысел с целью перебить всех протестантов, как это случилось во Франции в канун дня Святого Варфоломея, — убить короля и посадить его брата Якова на трон, и Оутс весьма в этом преуспел — гнев народный проснулся! Опасная ситуация!

— И клянусь, ни крупицы правды! — добавил Ли.

— Да, это все ерунда! — согласился Эдвин.

— Но ерунда опасная! — сказал Ли. — А теперь посмотрим, чего добился Оутс: пенсион в девять сотен фунтов в год и роскошные апартаменты в Уайтхолле, где он может проводить свое расследование!

— Но как ему это позволили? — воскликнула я.

— По желанию народа! — ответил Ли. — Вот так мудро он восстановил массы против католиков! Я слышал очень неприятные истории и пришел в ужас, когда узнал, что все это правда. Наш друг, сэр Джоселин Фринтон, глава семьи католиков, был арестован в собственном доме, обвинен и казнен!

— Ужасно! — вскричал Эдвин. — Здесь поневоле задумаешься, а все ли в порядке у тебя дома?

— А он участвовал в заговоре? — спросила Кристабель.

— Ах, мисс Конналт! — ответил Ли. — А был ли заговор вообще?

— Но наверняка ваш друг что-то сделал?

— О да! — с горечью произнес Ли. — Подумал не так, как Титус Оутс!

— Для меня всегда было загадкой, — вставил Эдвин, — почему люди, следующие христианской вере, приходят в такое негодование при виде тех, кто следует той же самой вере, но немного по-другому?

Мы помолчали, а потом Ли сказал:

— Ладно, хватит о мрачных вещах! Расскажите лучше, как вы тут живете?

Рассказывать было особенно нечего, и на следующий день, как заявил Ли, все мы должны отправиться к морю, а потом — в «Кабанью голову», где делают лучший в мире сидр. Кристабель напомнила мне, что утром у нас уроки.

— Уроки! — усмехнулся Ли. — Уверяю вас, мы приложим все усилия, чтобы завтрашний день стал для вашей ученицы самым познавательным в жизни!

Все громко расхохотались. Тем вечером у нас было очень хорошее настроение.

* * *

На следующий день мы и в самом деле поехали в «Кабанью голову». Там мы выпили сидра, который оказался слегка крепковат, и поэтому мы начали громко смеяться по любому поводу. Мы проскакали галопом вдоль берега, причем Эдвин рядом с Кристабель, поскольку он сразу заметил, что она держится в седле не так уверенно, как все остальные: сказывалось отсутствие навыка, ездила верхом она лишь тогда, когда лошадям леди Летти надо было «поразмяться».

На следующий день Ли предложил проехаться в другом направлении, и снова все возражения Кристабель были подавлены, но я заметила, что она была лишь рада.

Дни шли, она расцветала все больше, а причиной тому было, что и Эдвин, и Ли, казалось, забыли, что она, как она сама себя называла, «какая-то гувернантка». Она начала вести себя как гостья и близкий друг семьи. Эдвин и Ли уделяли ей все внимание. Они, как всегда, с нежностью обращались со мной, но именно Кристабель они стремились все время порадовать. Ее глаза под густыми ресницами заблестели, на щеках появился румянец, а рот перестал поджиматься и дрожать и стал более полным и мягким. Перемены, произошедшие в ней, были видны мне невооруженным глазом.

Я беспокоилась, спрашивая себя: «Она влюбилась? В Эдвина? В Ли?» Я была полна тревоги. Ли влюблялся и забывал с легкостью, знает ли об этом Кристабель? Эдвин же был более серьезен в своих увлечениях, но он являлся лордом Эверсли — важное имя, богатые владения и семейные традиции. Я слышала, как мои родители обсуждают вопросы его женитьбы, и знала, что его вынудят избрать себе «подходящую пару», то есть девушку такого же знатного происхождения. В поле зрения уже были две претендентки выйти замуж за Эдвина. Одной из них была Джейн Мерридью, дочь графа Милчитера, а другой — Каролина Эгхэм, дочь сэра Чарльза Эгхэма. Между семьями проходили кое-какие переговоры, и я догадывалась, что день его свадьбы недалек. Моя мать считала, что Эдвин всегда такой уступчивый — сделает так, как ему велят.

Кристабель была девушкой умной и красивой, не менее, чем Джейн Мерридью или Каролина Эгхэм, но она родом из бедной семьи, и я понимала, что на роль будущей леди Эверсли шансов у нее никаких нет.

Эта смутная тревога лишь самую малость омрачала радость и веселье тех дней, но затем случилось нечто такое, что я мигом позабыла обо всем.

Прошло уже около недели со дня возвращения Ли и Эдвина. На улице стемнело, но в небесах сияла полная луна, освещая округу тусклым неверным светом. По небу под порывами сильного ветра летели темные облака.

День выдался приятным. Мы уехали на прогулку в глубь леса, где некоторые деревья еще несли на себе остатки листвы. Вскоре все они оголятся, и их нагие ветви будут выписывать на фоне неба сложные узоры. Мы проехали мимо коричневых полей, где слабая полоска зелени указывала на то, что озимая пшеница начала пробиваться на волю. Приближалась зима, скоро Рождество. Цветы уже исчезли, но нам еще попадались веточки можжевельника. Ли встретил их с весельем и процитировал старую поговорку, что, когда появляется можжевельник, пришло время целовать девушек, а можжевельник растет круглый год. Мы увидели лишь несколько цветов, которые останутся на земле до самого последнего дня осени. Доносились грустные трели какой-то птички, черный дрозд взял несколько нот и тут же умолк, будто расстроенный тем, что получилось. И пока мы ехали через лес, я все время слышала дятла, будто он один насмехался над природой.

«Да, — подумала я, — сегодня воздух весь пропитан предостережением! Зима не за горами, и, возможно, жестокая, потому что в лесу огромное количество ягод — это, как люди говорят, природа заботится о своих питомцах».

Когда мы подъехали к таверне, Эдвин помог Кристабель спешиться, и я заметила, что он задержал ее руку немного дольше, чем требовалось. Эдвин выглядел радостным, но сохранял серьезное выражение лица, Кристабель же вся просто сияла. О да, беда, похоже, приближалась!

Когда мы возвращались домой, я специально потерялась. Это была одна из наших игр: Эдвин и Ли всегда принимались искать меня, пока не настигали, но в этот раз их нигде не было, и я поскакала домой одна. Когда я подъехала к конюшне, никого еще не было. Идти в дом мне не захотелось, я решила поразмышлять над тем, что происходит, и сделать выводы. Так в этот час сумерек я очутилась в саду.

Я думала, что скоро приедут родители: их посещение королевского дворца надолго не затягивалось. Мать не любила подолгу отсутствовать дома, и скоро наступит Рождество, а к нему надо готовиться. Обычно все двенадцать дней Рождества наш дом был полон гостей. Интересно, кто приедет к нам в этом году? Если дома будут Эдвин и Ли, а они будут, они вернулись, значит, мы будем развлекаться с Мерридью и Эгхэмами.

Рождество — это время, наступления которого всегда ждешь с нетерпением. Мы сходим в лес и наберем веток, украсим главный зал; приедут музыканты и артисты, будет горячий пунш и огромные куски жареного мяса; будут и подарки прекрасные сюрпризы и небольшие разочарования; а потом — танцы, игры и прятки по всему дому. С нами будут Кристабель, Эдвин и Ли.

Ах, если б мать была дома, но, с другой стороны, я была рада, что ее еще не было. Я боялась, что, будь она здесь, все бы обернулось иначе. Скорей всего, Кристабель бы отослали назад, в унылый дом викария. Она обрисовала мне его до таких мелочей, что я дрожала от ужаса, а по спине бежали мурашки. Будто бы это я ела безвкусную похлебку и чувствовала настоящую боль в коленях, которые так часто касались пола в молитве. Я действительно принимала большое участие в Кристабель и сейчас боялась, что ей снова могут причинить боль.

Так, в раздумьях, я углубилась в сад, и ноги привели меня к той же клумбе. Мрачное место, но только тем, что связано с ним, а так оно очень красиво. Несколько поздних роз все еще цвели, отчаянно цепляясь за жизнь, которая вскоре все равно будет отнята у них морозами и холодными зимними ветрами. За розами был высажен кустарник, и мне часто казалось, что именно он является причиной всех легенд о призраках, появляющихся здесь. В неровном свете луны он выглядел жутко, и нетрудно было вообразить себе бродящие там привидения, скрытые из виду кустами.

Я стояла среди красных роз, смотрела на дом и думала об отце Эдвина, что был убит на этой поляне. Конечно, всех деталей я не знала, но в свое время, когда мне будет позволено прочесть дневники, я все узнаю. Это случится через два года, когда мне исполнится шестнадцать.

Вдруг я услышала какой-то звук, раздавшийся из зарослей, — шелест листьев, треск ветки. Это вполне мог быть и кролик, забредший сюда случайно, но почему-то я была уверена, что это не так. Я почувствовала, как забилось мое сердце: в зарослях кустарника кто-то был.

Первая моя мысль была о том, что, вероятно, и вправду это место посещается духами, и, столь опрометчиво решив прогуляться здесь после наступления темноты, я смогла убедиться в этом сама.

Сначала я было хотела повернуться и кинуться назад, к дому, но любопытство взяло верх над страхом, и я осталась. Замерев, я глядела на кустарник, мой слух ловил каждый шорох. Тишина… И тьма деревьев скрывает… что? Облака к этому времени почти полностью закрыли мерцающий диск луны. Внезапно во мне проснулся страх — сверхъестественные силы начинают действовать! Тьма сгустится еще, и страшные руки протянутся ко мне, чтобы затащить в заросли!

Вот оно опять, это осторожное движение! Я почувствовала, что кто-то наблюдает за мной.

— Кто там? — позвала я.

Никакого ответа.

— Я знаю, что вы там! — крикнула я. — Выходите, иначе я спущу собак!

Я подумала о наших собаках — Касторе и Поллуксе, двух рыжих сеттерах, которые любили всех без исключения, а гавкали и притворялись свирепыми, только когда играли с костью. Тогда чей-то голос произнес:

— Я должен поговорить с лордом Эверсли. Я ощутила огромное облегчение: в конце концов, это был человек, а не призрак.

— Кто вы? — спросила я.

— Прошу вас, пожалуйста, попросите лорда Эверсли прийти сюда. Он у себя, я знаю.

— Если вы хотите видеть его, почему не проходите в дом? — спросила я.

— Вы его сестра… Присцилла? Этот кто-то знал нашу семью, и в его голосе было что-то приятное.

— Я Присцилла Эверсли, — ответила я. — А кто вы? Выйдите и покажитесь!

— Это опасно, — ответил он. — Умоляю вас, говорите потише и, пожалуйста, приведите сюда лорда Эверсли.

Я приблизилась к кустарнику. Это мог быть разбойник, убийца, а возможно, и привидение, но я всегда была безрассудной и никогда не задумывалась над своими поступками, пока не совершала какую-нибудь глупость.

Я снова услышала голос, настойчивый и требовательный:

— Прошу вас, войдите в тень деревьев, так будет безопаснее.

Я ступила на тропинку, вьющуюся меж деревьев, и человек вышел мне навстречу. Он был одет в плащ и черную фетровую шляпу, из-под которой виднелся короткий парик, какой стали носить мужчины после того, как брат короля ввел его в моду. Луна вырвалась из-за полога скрывавших ее облаков и залила своим бледным светом всю округу.

— Я — Джоселин Фринтон, — сказал он. Я ощутила, как внутри меня поднимается волнение, и вспомнила, что я уже слышала это имя раньше. Тогда я поняла, что события, которые мы обсуждали за обедом, близятся, и сейчас меня вовлекает в водоворот приключений.

— Я слышала о вас, — сказала я.

— Они убили моего отца, за мной гонятся! Умоляю… Эверсли здесь, я знаю. Он поможет, я уверен в этом! Сходите и расскажите ему все, но помните… только Эверсли… ну, может, еще Ли Мэйну, если он тоже там, но никому больше! Это опасно… дело жизни и смерти! Если меня схватят…

— Я поняла, — сказала я. — Здесь до утра вы в безопасности: сюда никто не ходит, думают, что здесь обитают духи. Мой брат скоро придет, я передам.

Он улыбнулся, и только тогда я заметила, как он красив. Никогда я не видела таких красивых мужчин и почувствовала огромное желание помочь ему. Я вернулась к дому, где обнаружила, что остальные уже там.

— Куда ты подевалась? — требовательно спросил Ли. — И в чем дело? Ты выглядишь так, будто увидела привидение!

— Зайдем в дом, — сказала я. — Я хочу поговорить с вами, это очень важно. Я видела… Я кое-что увидела!

Ли сочувствующе обнял меня за талию.

— Так и знал — привидение! — сказал он.

Мы прошли в класс — Эдвин, Ли, Кристабель и я. Как только дверь за нами закрылась, я не сдержалась и выпалила:

— В кустарнике прячется Джоселин Фринтон!

— Что?! — воскликнул Ли.

— Он мертв! — сказал Эдвин.

— Нет, это его сын, за ним гонятся! Когда я приехала, я пошла прогуляться в сад и вдруг услышала, что там кто-то есть. Я крикнула ему и пригрозила собаками. Тогда он заговорил со мной и сказал, что должен увидеться с тобой, Эдвин… или с Ли, потому что хочет, чтобы вы ему помогли. Он сказал, что его отца казнили, и убьют и его, если схватят!

— Боже, спаси и помилуй! — не выдержал Ли. — Это дело рук этого дьявола, Титуса Оутса!

— Что нам делать? — спросила Кристабель.

— Конечно же, надо помочь ему! — ответил Ли.

— Но как? — спросил Эдвин.

— Сначала накормить, а потом найти убежище!

— Вы же не можете прятать его в кустарнике? — подчеркнула я.

— Да, — ответил Эдвин, — но это безумие когда-нибудь кончится! Титус Оутс начинает показывать свое истинное лицо! Уверен, через какое-то время народ восстанет против него!

— Это может произойти и через год, или два, — сказала Кристабель.

— Как бы то ни было, — сказал Ли, который всегда был человеком действия, сначала надо переправить его в безопасное место!

— В библиотеке есть потайная комната: там во время войны отец прятал наши драгоценности! — сказала я.

Эдвин задумался.

— Но если его найдут, повинна в его сокрытии будет вся семья!

— Отец ненавидит папистов, — сказала я.

— Значит, — ответил Эдвин, — страна разделяется? Так всегда происходит, когда случается что-нибудь подобное. Пока Оутс не поднял свою уродливую голову, народ не волновало, как и во что верят другие. Это все из-за споров о престолонаследии и слухов о религиозных воззрениях брата короля…

— Знаем, — нетерпеливо прервал его Ли, — но, между тем, должны же мы что-то делать с Джоселином Фринтоном? Если его схватят, ему конец! Куда нам его девать?

— Мы должны действовать осторожно, — предупредила я. — У нас есть Джаспер! Он обнаружит его, если Джоселин останется в кустарнике, и нет никаких сомнений, какой будет реакция Джаспера. Он считает, что католики — слуги дьявола, он фанатик и поэтому опасен!

— Тогда это не сад и не дом! — подвел итог Ли.

— Я знаю место! — воскликнула я. — На какое-то время оно пригодится. Твой отец прятался там, Эдвин, когда приезжал в Англию в пору республики. Я помню, мать показывала мне это место. Она приезжала с твоим отцом как раз перед тем, как тот был убит!

— Хорошо, — сказал Ли. — Где это?

— Пещера Белого утеса, и она расположена далеко на побережье. Мало кто туда ходит, это было бы надежным местом для укрытия!

— Пока это лучшее предложение! — одобрил Ли. — А сейчас нам надо действовать побыстрее!

Вдруг он замолк, прижав к губам палец, прислушался, затем тихо подошел к двери и резко открыл ее. В комнату ввалился Карл. Он с довольной улыбкой обвел всех нас взглядом.

— В кладовой — пирог с говядиной! — сказал он. — Я принесу ему ломоть побольше и эля. Никто и не заметит, что что-то пропало!

Мы замерли в изумлении, и тут до нас дошло, как небрежны мы были. На месте Карла мог оказаться любой из слуг, а то и сам Джаспер! Ли нежно подтолкнул Карла.

— А знаешь, что бывает с людьми, которые подслушивают у дверей? — спросил он.

— Да, — парировал Карл. — Они входят и присоединяются к остальным!

* * *

Перевезти Джоселина Фринтона в пещеру не составило труда. Ли и Эдвин уехали с ним той же ночью, пока весь дом спал. Но даже если бы и заметили, что они ночью отсутствовали, слуги бы лишь пожали плечами и подумали, что те просто отправились на поиски приключений. Даже Джаспер лишь покачал бы головой да пообещал бы им вслед адского огня.

Карл пригодился на кухне: он славился своей прожорливостью, и, поймай его кто-нибудь за кражей пищи, удивления это бы не вызвало. Кристабель и я приготовили несколько одеял. Все это время мы были крайне осторожны, ибо знали — даже Карл — это приключение может закончиться смертью!

До пещеры Белого утеса было три мили, и Ли с Эдвином вернулись только к полуночи. Кристабель и я не ложились, а ждали их, наблюдая за дорогой из окна спальни. Карла мы заставили лечь в постель, пообещав, что, когда Эдвин и Ли вернутся, мы дадим ему знать.

— Конечно, я не буду спать! — ответил он, но, когда в одиннадцать часов я заглянула к нему, он уже спал мертвецким сном. Он был очень возбужден выпавшим на нашу долю приключением и старался помочь, но я бы предпочла, чтобы он вообще к этому не был причастен. Мы разговаривали с Кристабель.

— Мой отец, который терпим к некоторым вещам, очень резко настроен против католиков. Ему не нравится герцог Йорк. Более того, он считает, что разразится несчастье, взойди тот на трон. Он говорит, народ этого не позволит и будет революция. Отец за то, чтобы наследником стал Монмут.

— А как бы он поступил, если бы обнаружил Джоселина Фринтона в вашем имении?

— Не знаю! Он знал его отца, и наверняка ему было известно, что они католики, но ведь несколько лет назад никого это не заботило. Народ начал волноваться, лишь когда появился Титус Оутс со своим Папистским заговором. Я уверена, случись какой-нибудь конфликт, отец скорее встанет на сторону Монмута, чем брата короля, хотя отец нерелигиозен.

— Да, — согласилась Кристабель, — возможно.

— Не знаю, выдал бы он его властям или нет, но не думаю, что он помог бы ему или одобрил наши поступки. То, что делает Эдвин, — это его личное дело, потому что Эдвин — мужчина, и мой отец не отец ему. Что бы решила мать, я не знаю. Наверное, встревожилась бы очень, потому что мы подвергаем себя опасности. И, понимаешь, есть еще Карл. Отец любит его до безумия, а Карл сам настоял на своем участии.

— Ему это нравится! Для него это просто приключение, и я заметила, что он обожает быть в курсе всех дел!

— Представляю отца в молодости — должно быть, был таким, как Карл сейчас!

— Можешь быть в этом уверена! — В ее голосе прозвучали резкие нотки, напомнив мне прежнюю Кристабель, которую я знала до приезда Эдвина и Ли.

— Тихо! — сказала я. — Кажется, они возвращаются!

Я оказалась права. Мы приникли к окну, замерли и вскоре действительно увидели Ли и Эдвина, въезжающих в ворота. Мы помахали им, и вскоре они поднялись в мою спальню.

— Все хорошо, — прошептал Ли. — Отличное место! Молодец, Присцилла, что вспомнила! Я вспыхнула от удовольствия.

— На завтра он едой обеспечен и хорошо защищен. Думаю, устраивать там пикники ни у кого желания не возникнет!

— Какие пикники в ноябре, да в таком холодном месте?

— Вот насчет холода ты правильно заметила, — сказал Эдвин, — но у него есть одеяла.

— Сколько он сможет оставаться там? — спросила Кристабель.

— Ну, долго он там не протянет, — ответил Эдвин. — Нам надо придумать что-нибудь, пока зима не стала совсем холодной.

— Присцилла беспокоится о том, что сюда вовлечен Карл! — поделилась нашими опасениями Кристабель.

— Да, и я тоже, — согласился Эдвин.

— Он хороший мальчик, — добавил Ли, — но его бьющая через край энергия может выдать нас!

— Утром я с ним поговорю, — решил Эдвин.

— Надо попытаться перевести Фринтона в другое место, и сделать это лучше до возвращения твоего отца, — обратился ко мне Эдвин.

С этим я была полностью согласна.

— Но уже поздно, — сказал Ли, — на сегодня хватит! Кто знает, может, за нами кто-нибудь шпионит? Я не думаю, что кто-либо заметил нас, но все мы должны понять, что это не игра, и нет смысла рисковать по пустякам. Это может кончиться смертью для того юноши и серьезными неприятностями для нас, поэтому ведите себя, как обычно. Сегодня все, что могли, мы сделали, пока что он вне опасности. Завтра мы отвезем ему еще еды. Выезжать на прогулки будем тоже, как обычно, но мы должны быть осторожны.

На цыпочках они вышли из моей комнаты и отправились к себе. Я не могла заснуть. Сомневаюсь, что кто-нибудь из остальных спал той ночью. Ли был прав, когда сказал, что мы оказались в серьезном положении. Я продолжала думать о том юноше: в нем было что-то благородное, что заставило меня помочь ему. Все мои мысли были с ним, в пещере Белого утеса.

* * *

Следующим утром мы все вместе выехали на прогулку. На кухне я сказала, что мы едем в лес и хотели бы захватить еду с собой, чтобы не заезжать в таверну. Это выглядело довольно правдоподобно, но необычно: каждый раз мы этой отговоркой пользоваться не сможем. Я лично руководила сбором корзины с едой и даже вздрогнула, когда Элен сказала: «Пищи у вас на целый полк хватит!»

— Но с нами трое голодных мужчин! — напомнила ей я. — Ведь когда дело касается еды, Карл не уступит взрослому! Сама знаешь, Элен, на природе аппетит во много раз больше!

Салли Нулленс, присутствующая при этом и все еще считавшая Карла своим питомцем, заметила:

— Слишком много пирожков он ест, вот что, а ему надо мяса побольше!

Бдительным оком она осмотрела нашу провизию, и во мне зародилась тревога. Я боялась Салли Нулленс, как и Эмили Филпотс. Последняя стала еще более замкнутой, чем когда-либо, потому что с Кристабель обращались, как с членом семьи, — самой ей этого так никогда достичь и не удалось. «И это после всего, что я сделала для этих детей!» — постоянно жаловалась она, и я знала, что она шпионит за Кристабель, надеясь поймать ее на каком-нибудь проступке, и критикует ее по любому поводу. В обычное время это явилось бы объектом для шуток, но сейчас мы не могли позволить себе, чтобы за нами следили.

Однако нам удалось спокойно уехать, и я думала, стоит ли предупреждать Карла об осторожности или оставить все, как есть? Он всей душой был в этом приключении, но в то же время он мог и переусердствовать.

Никогда я не забуду того ноябрьского дня, с туманом, висящим в воздухе, чайками, кричащими над головами, и сильным запахом водорослей, доносимым бризом. Мы спешились, привязали лошадей к скале и спустились к пещере. Стук гальки от наших шагов звонко разносился в воздухе.

Я представила себе затаившегося в пещере Джоселина, гадающего, кто идет. Ли подошел ко входу в пещеру.

— Все в порядке! — крикнул он.

Джоселин вышел, и теперь я могла рассмотреть его лучше, чем прежней ночью. Он был высок и строен, с белоснежной кожей, покрытой легкими веснушками, и светло-голубыми глазами. В улыбке обнажались ровные белые зубы: он был настоящим красавцем. На нем были панталоны испанского покроя, сшитые из светло-коричневого бархата, и кожаные сапоги того же цвета. Камзол (также из бархата) спускался до колен. Он был немного помят после ночи, проведенной в пещере, но Джоселин Фринтон, несомненно, выглядел очень модным джентльменом, который вынужден был уехать в спешке, не успев подготовиться к путешествию.

— Выйди на открытое место, — сказал Ли. — У нас просто небольшой пикник! Мы услышим, если кто-нибудь решит подойти к нам, да и отсюда видно все окрестности. Если потребуется, ты сможешь скрыться в пещере, но, я думаю, это не потребуется.

Мы уселись, и я открыла корзину.

— Не знаю, как и благодарить вас всех! — сказал Джоселин. — Благодарение Богу, что я вспомнил о твоем доме, Эверсли.

— Конечно, — ответил Эдвин, — ты правильно поступил, что приехал. И повезло, что Присцилла забрела в сад!

Джоселин, улыбнувшись, повернулся ко мне:

— Боюсь, я напугал вас?

— Я решила, что вы — призрак, — подтвердила я, — но я всегда хотела увидеть привидение. И я рада, что там оказалась я, а не наш старый садовник.

— Ты ехал из своего дома?

— Из Лондона. Они пришли за мной в дом на Пикадилли, этот грязный Оутс и его люди. Как далеко это зайдет? — спросил Джоселин. — Я никак не могу понять, почему никто не видит, какой он негодяй!

— Ужасно сознавать, как легко люди поддаются призывам к насилию, — с печалью в голосе вымолвил Эдвин. — Порознь они никогда бы не решились на действия, какие предпринимают, становясь толпой.

— Философия может быть весьма полезным занятием, — прервал его Ли, — но сейчас время для действий! Фринтон, это место отлично подходит для временного убежища, но мы должны придумать что-нибудь получше.

— Я уйду из дома и буду охранять тебя! — воскликнул Карл. — Я возьму с собой собак и научу их бросаться на всякого, кто захочет войти в пещеру!

— Знаешь, Карл, я хочу, чтобы ты кое-что сделал, — сказал Ли.

— Что? Что? Только скажи!

— Это очень просто, — ответил Ли. — Ты должен всего лишь повиноваться приказам!

— Так точно, сэр! — сказал Карл. — Ты вроде капитана, Ли? Мы должны поступать, как ты скажешь? И Эдвин тоже? А может, он не захочет, все-таки лорд?

— Мы здесь, чтобы помочь Джоселину! — сказал Эдвин. — Вот о чем сейчас надо думать!

— А я об этом только и думаю, — возразил Карл.

— Карл, — напомнила я ему, — об этом никому нельзя говорить ни слова никому, запомни! Я взглянула на Ли:

— Мы должны что-нибудь придумать! А если Джоселин приедет в дом и представится путешественником, потерявшим дорогу?

— Мы должны будем тут же указать ему правильный путь, — ответила Кристабель.

— А если он приедет устраиваться на работу?

— На какую работу? — спросил Ли. — Садовником? Ты умеешь возделывать землю, Фринтон?

— Моим наставником! — закричал Карл. — Все утверждают, что у преподобного Хеллинга я ничему не научусь!

— Это вина твоя, брат, — возразила я, — а вовсе не преподобного Хеллинга! Я думаю, опасно Джоселину приезжать в дом. Мои родители наверняка где-нибудь с ним встречались.

Ли сидел молча, а по губам его бродила задумчивая улыбка. Я знала его очень хорошо и поняла, что, прежде чем рассказать остальным, он хочет как следует все обдумать, и, как бы я ни настаивала, он все равно ничего не скажет, пока сам не решит, что пришло время сделать это.

— Да, ничего хорошего, — протянул Эдвин.

— По крайней мере, — сказал Ли, — здесь ты на какое-то время в безопасности.

Мы перебрали все возможные варианты, но Ли так и не сказал, что придумал.

Надо было найти другую одежду Джоселину, что-то более подходящее для путешествия, если ему придется в спешке уезжать. Один из нас, пока мы не решим, что делать, каждый день будет приезжать сюда с едой. И больше никаких пикников, а то появятся подозрения. Эмили Филпотс уже, наверное, говорит, что мы с ума сошли — придумать такое в это время года, а Салли могла даже послать кого-нибудь за нами, чтобы убедиться, что Карл не снял своей кожаной курточки. Нет, мы должны приезжать поодиночке или по двое, надо быть очень осторожными!

Мы все посмотрели на Ли. Он был прирожденным вожаком: он был более смел и жесток, чем Эдвин. Эдвин всегда очень боялся причинить людям боль, поэтому он всегда слишком осторожничал. Ли всегда шутил насчет старшинства между ними двоими, а он, впрочем, и был старше на несколько недель. Думаю, я восхищалась Ли больше, чем кем-либо из тех, кого я знала, и мне доставляло огромное удовольствие, когда он выказывал ко мне особые чувства.

Мы вернулись в пять часов. Было уже почти темно, и мы въехали в ворота как можно тише.

Элен посмотрела на пустую корзину.

— Значит, вы прикончили все до крошки? — сказала она.

— Это был самый прекрасный пирог с бараниной, что ты когда-либо готовила, Элен! — сказал Карл.

— Тогда он пропал для вас даром, — возразила она, — Это была не баранина, а голуби!

Еще один знак того, какими осторожными нам надо стать! Салли Нулленс хлопотала вокруг Карла.

— Я надеюсь, что ты не слишком долго бродил по пляжу, Карл? Если ветер продул тебе грудь…

— А мы не ездили на пляж!

— Ты не сидел на пляже? Тогда откуда эти водоросли на курточке? Карл смутился.

— Ну, мы посидели там немного! — Он умоляюще посмотрел на меня.

— Ты, как всегда, все выдумываешь, Карл! Конечно же, мы заезжали на пляж ненадолго! А затем появился старый Джаспер:

— Кто-то топтался в новых кустах, что я посадил! Чуть не переломали их, безбожники!

Как я была благодарна Богу, что Джоселин сейчас в безопасности и далеко от дома! Я поднялась к себе в комнату, и не прошло и пяти минут, как в дверь постучали. Вошел Ли. Он широко улыбнулся:

— Не следовало мне приходить к леди в спальню, но ведь это всего лишь моя маленькая сестричка, так что мне простят! Даже старая Филпотс ничего не скажет, могу спорить!

Потом его лицо приняло серьезное выражение.

— Я подумал, что сначала лучше поговорить с тобой!

Волна необъяснимого гнева, нахлынувшая на меня после того, как он назвал меня маленькой сестричкой, сразу утихла, потому что я оказалась его поверенной.

— Кроме того, — сказал он, — ты ее знаешь лучше, чем кто-нибудь из нас… даже лучше, чем я сам!

— Кого ее?

— Харриет, мою мать.

— Харриет?! Но как она ко всему этому причастна?

— Я подумал, что, может быть, она нам поможет! Она единственная, кто лишь обрадуется возможности рискнуть, а мы очень рискуем, Присцилла! То, что мы натворили, может навлечь неприятности на всю семью!

— А что еще мы могли сделать? — Я вспомнила Джоселина Фринтона — о, как он красив! — и его теплые взгляды, предназначенные в основном мне. Я бы многим рискнула ради него, но понимала, что имеет в виду Ли: мы должны были подумать о семье.

— Я уже все обдумал, но не хотел говорить, не обсудив с тобой. Надо съездить к Харриет и спросить, не сможет ли она помочь нам? Если она согласится, вот что я придумал. Джоселин — актер, которого она знала в Лондоне или еще где-нибудь. Он будет Джоном… Феллоузом или что-то вроде того. Инициалы мы оставим прежними, это может пригодиться. У нее всегда гостит множество странных личностей, которые называются ее знакомыми, и на одного такого «знакомого» внимания никто не обратит, и никому не покажется странным, что он объявился таким вот образом. Она сможет приютить его на долгое время. Может быть, она займет его в тех пьесах, что все время ставит. Он будет в большей безопасности вот так, у всех на виду, чем в пещере, куда мы должны возить еду. Ну, как ты считаешь?

— О Ли, я думаю, это замечательная идея!

— Думаешь, Харриет согласится?

— Уверена! Она обожает интриги и ненавидит нетерпимость! Уверена, что Титус Оутс как раз из тех людей, которых она ненавидит больше всего на свете!

— Я рад, что ты согласилась с моим планом. Я поеду проведать мать, и меня не будет примерно педелю. Можешь не сомневаться, дольше, чем надо, я там не задержусь. Тем временем вы должны будете прятать Фринтона и передавать ему еду. Будьте осторожны: не хотелось бы, чтобы он был здесь, когда вернутся родители. Думаю, что твой отец быстро вычислит, где тут «собака зарыта».

— Чудесная мысль! Уверена, Харриет нам не откажет! Когда ты уезжаешь?

— Сегодня же, нельзя терять ни минуты. Я действительно хочу побыстрее убрать его из пещеры. Ты объяснишь все остальным.

— Не думаю, что мне следует посвящать в это Карла, — сказала я. — Он действует отлично, но ненароком может выдать нас!

— Великолепно! — Он положил руки мне на плечи и поцеловал меня. — Я знал, что могу положиться на мою маленькую сестренку!

— Я уже не маленькая, и не сестра тебе! Он довольно улыбнулся.

— Приму это к сведению! — сказал он.

* * *

Через час он уже был на пути к Эйот Аббасу, дому его матери в Суссексе, и все мы молились, чтобы Харриет была дома, а — как она часто любит делать — не укатила в Лондон. Харриет не была домоседкой и не любила жить в деревне: ей нравились удовольствия двора, когда все мужчины восхищались ею, и, более всего прочего, она любила театр. А так как ее любящий до безумия муж, сэр Грегори Стивенс, который, прежде чем унаследовал свой титул и состояние, был наставником у Ли и Эдвина (в Эверсли-корте он и Харриет впервые встретились) всегда поступал, как просила она, очень было возможно, что ее дома не окажется. Если так, Ли придется ехать в Лондон, чтобы повидаться с ней, а это отсрочка еще на неделю.

Прошло несколько дней. Мы договорились, что раз в день один из нас отвозит Джоселину еду, и делали все возможное, чтобы поддержать его дух. Он был безумно благодарен нам, особенно мне, и сказал, что я его настоящая спасительница. Я же ответила, что это Ли все придумал. Мы с нетерпением ожидали его возвращения.

Все эти дни сопровождались постоянными мелкими тревогами. Карла поймали на кухне, когда он пытался стянуть большой кусок бекона. Элен сказала, что мальчик стал вором, можно подумать, он здесь голодает. Бекон у него отобрали, и я поняла, что впредь острые глазки Элен будут следить за запасом провизии.

Ли отсутствовал уже неделю. Наступил декабрь, и говорили, что зима будет жестокой. Салли Нулленс чувствовала это своими костями, а они никогда не лгали, зловеще прибавляла она. Снега еще не было, но без перерыва лили дожди. Джаспер сказал, что их будет еще больше — приближаются огромные тучи с дождем. Он не удивится, если случится еще один потоп: мир испорчен, и Бог, может быть, захочет снова потопить его.

— Он бы предупредил тебя, — подтрунивала я над ним, — чтобы ты успел подготовить ковчег для спасения праведных, коих будет не так много. Наверное, ты бы один и спасся, Джаспер!

Он лишь посмотрел на меня из-под своих кустистых бровей. Он был уверен, что я буду одной из первых в очереди на адский костер. «Господь не любит, когда у женщины дерзкий язычок», — сказал он мне. Элен всегда очень переживала, когда я «схватывалась» с ним, но в этот раз она была озабочена таинственным исчезновением рябинового пудинга.

— Они познают отмщение Господне! — сказал Джаспер. — Все они! Титус Оутс еще воздаст некоторым из них по заслугам!

В другое время я бы с этим поспорила, но сейчас поняла, что мы встаем на опасную почву. Я вспоминала эту сцену на кухне по дороге к пещере Белого утеса. Вновь начался дождь, предсказанный Салли Нулленс. Она была полна разными приметами.

— Я видела, как кошка умывала морду и уши, — говорила она. — И будь я проклята, если она не лежала, закрыв морду лапой. «Сразу видно, дождь грозит, когда кошка так лежит!» И мои старые косточки сказали мне сегодня утром то же самое. Попомните мои слова, к концу этого дня такой дождь хлынет — света белого не взвидите!

Эмили Филпотс сказала, что и гроза будет, потому что у нее всегда спина болит к грозе, а Джаспер пробурчал:

— Конец света, вот что будет! И разразится он в должное время!

— Снова собрались на прогулку, мисс Присцилла? — спросила Салли, напоминая мне, что когда-то была у меня нянькой.

— Да, поразмяться, Салли.

— Лучше бы вам сегодня никуда не выезжать! Хоть бы они не следили за мной так пристально. Кажется мне или действительно они следят за мной больше обычного? Рассказала ли Элен о набегах на кладовую Джасперу? Если он «сядет нам на хвост», мы пропали.

Так я ехала, погрузившись в беспокойные думы, корзина с едой была крепко привязана к седлу. Интересно, сколько еще будет отсутствовать Ли? Мы скучали по нему, нам необходимо было его руководство.

Я выехала на одинокую полоску пляжа. К моему облегчению, никого не было видно. Я стреножила коня и привязала его под нависающей скалой. Потом я вошла в пещеру. Горела лампа, которую мы привезли Джоселину, и тут я увидела его: он крепко спал. Он выглядел юным и прекрасным, как греческий герой. Без парика, который лежал рядом, он был еще красивее. Его светлые, коротко подстриженные волосы кудрями рассыпались по камню, и он выглядел абсолютно беззащитным. Я испугалась за него. А что если бы кто-нибудь ненароком забрел в пещеру и обнаружил спящего?

Не решившись разбудить его, чтобы не испугать, я на цыпочках вернулась ко входу и тихонько окликнула его. Он привстал и улыбнулся, после чего вскочил на ноги.

— Да это же Присцилла! Вы мне как раз снились! Мне снилось, что вы вошли и смотрите на меня!

— Это так и было. Я испугалась: лампа была зажжена, и я подумала, что кто-нибудь может заметить ее!

— Но я здесь никого не видел с тех пор, как вы привезли меня сюда!

— Летом здесь будет много народа, но к этому времени вы уже будете далеко. Я привезла вам куропатку и кусок поросенка. Думаю, вы можете выйти на воздух, а я буду настороже. Пока что дождь перестал, но скоро он снова польет, я уверена. Выходите, наслаждайтесь воздухом, пока это возможно.

Я разложила еду. Я привезла с собой немного эля, который он с жадностью выпил. Он улыбнулся и сказал:

— Знаете, прошлой ночью я подумал, что даже счастлив, что все так случилось: я познакомился с вами!

— Вам пришлось заплатить высокую цену за это знакомство! — ответила я.

Тогда он взял мою руку и поцеловал.

— Это важней всего в моей жизни! — произнес он.

— Вы слишком долго находитесь наедине с собой, — возразила я, — и поэтому так думаете. Надеюсь, Ли поможет нам, когда вернется.

— Мы непременно должны встретиться еще раз, когда все это закончится, — я и вы!

— Да! Эдвин говорит, что общественное мнение оборачивается против Титуса Оутса, и, когда народ восстанет против него, всему придет конец! Мы снова вернемся к нормальной жизни, наши семьи будут встречаться! Думаю, мать даже пригласит вас погостить у нас!

— Я приложу все усилия, чтобы это произошло! Я познакомился с вами весьма необычным способом, но предпочел бы встретиться с вами, скажем, на балу. Вы часто бываете при дворе?

— К сожалению, нет. Я бывала там лишь несколько раз. Родители считают, что я еще слишком молода для этого.

— Вы мне такой не кажетесь!

— Сколько же мне лет, на ваш взгляд?

— Семнадцать, это самый лучший из всех возрастов! Я знаю, мне было семнадцать два года назад.

Мне очень польстили его слова о том, что я выгляжу старше моих лет. Все, кто находится в таком возрасте, как я, рады это слышать. Человек с радостью отказывается от своей молодости, имея ее, и, лишь когда ее уже не вернуть, вспоминает о тех годах с болью.

— Может быть, — продолжил он, — это мне бы хотелось, чтобы вам было семнадцать!

— А почему вас так волнует мой возраст?

— Мне хотелось бы, чтобы вы были ближе ко мне!

Мы замолчали, прислушиваясь. Ветер донес до нас далекий звук чьих-то голосов.

— Давайте зайдем в пещеру, — сказала я. — Заберите все с собой. Мы не знаем, кто это может быть!

Поспешно мы собрали остатки нашего пикника, после чего вошли в пещеру и снова прислушались. Он напрягся, мною тоже овладело беспокойство. Я представила себе лицо Джаспера. Я как будто слышала его слова: «Что-то они там замышляют… Из кладовой пропадает еда, моя жена мне рассказала об этом. Они что-то скрывают или кого-то. Можете быть уверены, кто-то во грехе! В воздухе пахнет грехом больше обычного!»

Джаспер всегда чуял грех. Грех был повсюду, и лишь им, Джаспером, не могли овладеть греховные помыслы.

Голоса все приближались. Я посмотрела на Джоселина и чуть не умерла от беспокойства.

Будь с нами Ли… Но Ли здесь не было, да я и представить себе не могла, что бы он мог посоветовать нам. Стук гальки под чьими-то шагами, и лай собак, нескольких собак!

Мы сидели, прижавшись друг к другу, на жестких камнях пещеры, и внезапно Джоселин взял мою руку. Он поцеловал ее и сжал в ладонях. Я прошептала:

— Кто-то идет по пляжу. Они направляются сюда!

— С собаками, — сказал он.

— Джоселин, вы считаете… Он кивнул:

— Нас предали! О, Присцилла, все кончено для меня, для нас! Но, может быть, они просто гуляют?

«Гуляют! — подумала я. — Зимним днем с нависшими свинцовыми облаками! Гуляют по пляжу с собаками! До ближайшего дома отсюда почти миля. Ли упоминал об этом, когда расписывал, какое это хорошее место для укрытия».

— Давайте зайдем поглубже в пещеру, — прошептала я. Мы забились в одну из ниш, не забыв прихватить вещи с собой. Скала шла, подобно выступу, и, встав на колени, мы не смогли пробраться еще дальше. Мы легли на землю и прижались друг к другу. Джоселин обнял меня, и мы замерли, лежа в этом тесном углублении под нависающей скалой.

Наши сердца громко бились. Шаги звучали все ближе и ближе. Собаки продолжали лаять.

Лицо Джоселина было совсем рядом с моим, губы его прижимались к моей щеке.

— Вам не следовало приезжать сюда, — прошептал он. — Вы…

— Бруно! Бруно! — раздался мужской голос. — Что ты там нашел?

Собаки лаяли. Теперь они были совсем близко. Я ужасно боялась за Джоселина. В те секунды я думала, что никогда уже больше не буду радоваться жизни. Они увезут его и убьют, как его отца. Ближе и ближе. Уже совсем рядом.

— Я непременно должен сказать это, — вымолвил Джоселин. — Это моя последняя возможность: я люблю вас!

Я сжала ему рот ладонью. У входа в пещеру появилась чья-то тень. Это была одна из собак. Она направилась к нам. Я услышала, как кто-то позвал:

— Бруно!

Пес замер над нами. Я вспомнила наших собак и, как можно спокойнее, произнесла:

— Хороший Бруно!

Он гавкнул, после чего повернулся и выбежал из пещеры. До нас донесся смех хозяина.

— Босун, Босун, ко мне! И ты тоже, Бруно! Мы лежали, боясь шевельнуться, руки Джоселина прижимали меня к себе. Мы боялись вздохнуть, и вдруг я поняла, что никто идти в пещеру за псами не собирается. Звук голосов постепенно стал отдаляться.

— Они ушли! — прошептала я. — Они не искали нас, они действительно просто вышли на прогулку!

Мною овладел нервный смех, и я громко рассмеялась, но потом так же внезапно я остановилась.

— А вдруг это уловка? Но они легко могли схватить нас, если бы действительно искали?

Я выбралась из-под скалы и встала. Джоселин последовал за мной.

Я вышла из пещеры. Вдоль пляжа, сопровождаемые собаками, шли двое мужчин. Один из них поднял камешек и швырнул его вперед. Собаки наперегонки помчались за ним.

Все переживания остались позади, но случилось еще кое-что: Джоселин взял мою руку и поцеловал ее.

— Теперь вы все знаете! — сказал он. Я отвернулась и посмотрела на море, серое, с белыми барашками на гребнях волн. Ветром заносило брызги соленой воды далеко на пляж.

— Здесь очень опасно, — сказала я. — Ли скоро вернется.

— Но тогда я вынужден буду уехать!

— Скорей всего, к Харриет.

— Вы часто навещаете ее?

— О да, я ее любимица.

— Я не хочу уезжать, если это означает разлуку с вами!

— Вы должны уехать туда, где будете в безопасности.

Внезапно он поцеловал меня.

— Это было прекрасное приключение! — сказал он.

— Оно еще не закончилось, — напомнила я ему. Мы опустились на гальку, и он сказал:

— Если бы вы были постарше, мы могли бы пожениться!

— Сказали бы, что я слишком молода для этого?

— Люди и женятся молодыми! Когда все закончится, я буду просить у родителей вашей руки! Вы согласны?

— Я знаю людей, которые выходили замуж и женились без их согласия на это!

— Но только не вы! Уверен, вы бы нашли какой-нибудь способ избежать нежелательного союза! О, Присцилла, мне кажется, вы питаете ко мне какие-то чувства и вас не раздражает то, что я с вами так говорю.

— В эту секунду я не могу думать ни о чем, кроме вашего счастливого спасения! Я была ужасно напугана, Джоселин, а вы?

Он некоторое время молчал, после чего промолвил:

— Да, я думал, что пришли за мной, думал, это конец! Когда забрали моего отца, а через какое-то время убили его — они назвали это «казнью», а я называю это «убийством», — что-то случилось со мной. Я решил, что бороться с судьбой бесполезно. А когда я лежал и сжимал вас в своих объятиях, то подумал: «Это — конец, но перед тем, как умереть, я встретил Присциллу, и свело меня с ней все это!» Видите ли, это что-то вроде подарка судьбы!

— Вы философ!

— Возможно, и, если мне суждено умереть, я умру, но если судьба будет благосклонна ко мне и убережет, тогда я смогу подумать о будущем, и, Присцилла, я хочу, чтобы вы разделили его со мной!

— Вы почти не знаете меня!

— В обстоятельствах, подобных этому, знакомство очень быстро перерастает в дружбу, а дружба — в любовь! Вы многим рисковали ради меня!

— Не я одна!

— Но больше всего я ценю то, что сделали вы! Что бы ни случилось, я никогда не забуду те мгновения в пещере, когда вы лежали, прижавшись ко мне, и сердце ваше наполнялось страхом, страхом за меня! Я буду помнить это всю жизнь, но ничего бы не случилось, если бы не было того, что я пережил в недавнем прошлом! За вещи, которые многого стоят, надо расплачиваться!

— Вы, действительно, философ!

— Жизнь сделала нас такими, какие мы есть, и я знаю, что буду любить вас до самой своей смерти! Присцилла, когда все это закончится…

Я почувствовала радость. Слишком многое произошло за такое короткое время: это происшествие и просьба выйти замуж! А мне было всего четырнадцать лет! Дома ко мне относились, как к маленькому ребенку, и Ли обо мне был такого же мнения: маленькая сестренка! Как я обижалась, когда он говорил мне это!

— Присцилла, — продолжал Джоселин, — а вы будете помнить сегодняшний день? Услышит ли этот пустынный пляж нашу клятву?

Я улыбнулась ему. Он был так красив — юноша, к которому жестокая жизнь обернулась своим истинным обличьем, и он принял ее такой, какая она есть, вместо того, чтобы восстать. Я восхищалась им, и, когда он поцеловал меня, я ощутила такое волнение, какого не испытывала никогда в жизни.

Это так приятно — быть любимой! «Он отнесся ко мне, как к взрослой», подумала я про себя, так, будто оправдывалась перед Ли.

— Джоселин, — ответила я, — думаю, я тоже люблю вас! Я знаю, что, если бы они действительно искали вас и забрали бы от меня, это было бы самым большим горем в моей жизни!

— Это любовь, моя дорогая Присцилла! — сказал он. — И она будет расти и сопровождать нас в течение всей нашей жизни!

Мы поцеловались и скрепили наш союз вечной клятвой. Он подарил мне кольцо, которое носил на мизинце: золотое с камнем ляпис-лазури. Мне оно было велико, держалось только на среднем пальце, но даже с него оно соскальзывало.

Трудно было расстаться с Джоселином в такую минуту, но я понимала, что, если хочу вернуться домой до темноты, выезжать надо немедленно. Он очень не хотел, чтобы я уходила, но я напомнила ему, что теперь мы должны быть еще осторожнее.

— И не забывай тушить лампу, когда ложишься спать, — предупредила я. — Это может привести к тебе людей. О, будь поосторожней, Джоселин!

— Хорошо, — пообещал он. — Ведь теперь мне надо думать о будущем!

Ли вернулся тем же вечером. Мы все были безумно рады снова видеть его, и новости оказались хорошими.

Он рассказал нам все за ужином, тщательно проверив перед этим, нет ли поблизости слуг, но все равно говорил очень тихо и требовал от нас того же, постоянно вставая и проверяя дверь.

— Харриет сказала, что примет его, — рассказывал он. — Он будет Джоном Фрисби, актером, с которым она играла в Лондоне. Он может оставаться там, сколько захочет. Она была страшно взволнована и согласилась сразу же. Она сказала, что устает от деревни, но сейчас все будет, как в пьесе! Я сейчас поеду к Джоселину, надо будет раздобыть ему лошадь. Я уже присмотрел одну у торговца в Шоулдене. Сегодня вечером я могу забрать ее и отвезти Джоселину: хочу, чтобы он сразу отправлялся!

— Вам понадобится еда? — спросила Кристабель. — Там, на кухне, уже начали что-то подозревать!

— Нет, — сказал Ли. — У него будут деньги, и он сможет питаться во время своего путешествия. Скоро он будет у Харриет; все, что ему потребуется, — это конь и указания, как туда добраться. Думаю, что мы свою роль уже сыграли!

Я рассказала ему о людях с собаками и о том, как мы перепугались, но ни словом не обмолвилась о нашем разговоре и о том, чем он закончился.

— Да, — сказал Эдвин. — Думаю, было бы рискованно оставаться там еще! Когда он приедет к Харриет, все станет на свои места.

Мы все согласились с ним, и, как только ужин закончился, Ли снова уехал. Я услышала, как один из слуг сказал:

— Ли что-то очень стал скор на подъем.

— Ему надо повидаться со своей леди, наверное. Она скучала по нему, пока он гостил у своей матушки!

— Ну, думаю, что она не очень-то и скучала, пока Ли отсутствовал!

Последовало хихиканье, страшно меня разозлившее, но мне пришлось сдержать свое раздражение. Мне хотелось сказать, что совсем не к леди поехал он сегодня, но это было бы глупо. Сейчас репутация Ли хорошо послужила нам, но одновременно с этим я чувствовала негодование, что о нем ходит такая слава, и самое обидное, что он ее и в самом деле заслуживал!

Я смотрела в окно и ждала его возвращения. Было около часа ночи, когда он вернулся, но я обязана была знать, как все прошло. Я накинула на ночную рубашку халат и сбежала в холл. Ли тихо открыл двери и вошел. Уже убывающая луна тускло светила сквозь высокое узкое окно.

— Ли! Я хотела узнать…

— Все в порядке! — сказал он. — Я достал лошадь, и сейчас он уже в пути. Если он будет в меру осторожен, ничего плохого с ним не случится. Он ознакомился со своей новой личиной — актер Джон Фрисби едет навестить свою подругу леди Стивенс, которая когда-то с ним играла! Как только он доберется до Харриет, все будет хорошо.

— Слава Богу! — горячо воскликнула я. Халат соскользнул, и я вынуждена была придержать его одной рукой. Ли сказал:

— У тебя новое колечко? Раньше я его не видел: больше смахивает на перстень-печатку, и оно велико тебе!

Я поколебалась и сказала:

— Джоселин подарил его мне после… после того случая.

— Джоселин?! Я взгляну? Можно? Я сняла кольцо и протянула ему.

— Это печатка: вот крест Фринтонов. Тебе нельзя носить его!

— Почему? — Я отобрала у него перстень. — Он его мне подарил!

— Тогда он, должно быть, сошел с ума! А если бы у тебя его заметили?! Заинтересовались бы, откуда оно у тебя, и что бы ты тогда ответила?

— Я бы сказала, что его мне подарили!

— Когда? Кто? Тебе бы задали все эти вопросы, и что бы ты сказала? Его мне подарил Джоселин Фринтон, когда мы помогали ему бежать от властей? Отдай его мне!

— Не отдам, оно мое!

— Стоит мне только на несколько дней отлучиться, как люди сразу начинают совершать глупости! У него не было никакого права дарить его тебе!

— Он распоряжается своей собственностью, как угодно ему самому! У него есть на это право!

— Нет, когда это означает, что ты помогла ему. Дай мне кольцо, я верну его Джоселину и скажу все, что я о нем думаю!

— Я сохраню его, — ответила я. — Не бойся, я все понимаю и не буду носить его!

— Так или иначе, оно глупо выглядит на твоем пальчике, и всякий это заметит!

— Я спрячу его!

— И подальше! Как это глупо с его стороны! И чего это он вдруг решил сделать тебе подарок?! Оба вы сошли с ума!

Я молчала. Возможно, это действительно был момент помутнения, происшедшего у нас в головах.

Мы были слишком переполнены чувствами. Я была уверена, он никогда бы не сказал того, что сказал, если бы не пришли эти люди с собаками и не испугали бы нас так. Я сжала кольцо в руке.

— Хорошо, но будь осторожна, — сказал он. — Между слугами ходит много сплетен.

— Я буду осторожна, Ли, правда. Я рада, что ты сказал мне об этом. Я сейчас же спрячу перстень! Я сделаю все, все что угодно, лишь бы ему ничего не грозило!

— Согласен, он приятный молодой человек. Интересно, что из него сделает Харриет?

Он улыбнулся, вспомнив свою очаровательную мать.

— Ну, пора тебе ложиться спать, — сказал он. — Можешь вздохнуть с облегчением: наше опасное приключение подошло к концу!

Но он ошибался: все только начиналось!