Празднества проходили по всей стране. Мрачные предсказания о том, что королева пойдет по стопам своей кузины Шарлотты, забылись. Всего два года замужем, а у нее уже двое детей, причем второй вполне здоровый мальчик.

Пресса не могла обойтись без карикатур, но они были доброжелательные. Сэра Роберта Пиля и лорда Мельбурна изобразили в облике дворцовых нянь — Мельбурн держал на руках старшую дочь, а Пиль принца Уэльсского.

«Мое дитя лучше, чем ваше», — говорил первый.

«Зато у меня мальчик», — отвечал второй.

Звонили колокола, палили из пушек, а королева быстро оправилась после родов.

Последовал долгий спор об имени младенца.

— Я хочу, чтобы его назвали в честь отца Альбертом, — сказала Виктория, — и я надеюсь, что он вырастет в точности таким же, как отец.

Однако все ее тут же принялись убеждать, что Альберт — это не имя для английского короля, а ведь этот крепкий малыш, который громко кричал, словно для того, чтобы показать, что у него отменные легкие, — будущий король Англии. Эдуард — вот имя, которое носили короли. Их уже было шестеро, так что ему придется быть Эдуардом седьмым, решила она.

Лорд Мельбурн в письме тоже попробовал намекнуть, что имя Эдуард больше подходит будущему королю Англии. «Это хорошее английское имя, — писал лорд Мельбурн, — причем популярность сопутствует ему еще с древних времен. Альберт? Да, это отличное имя, — тактично продолжал лорд Мельбурн. — Оно англо-саксонское, как, скажем, Этельред, но им после норманнского завоевания почти не пользуются».

Королева засмеялась. С тех пор, как лорд Мельбурн перестал быть премьер-министром, она во многом стала полагаться на мужа; порой ей казалось, что она, если только возможно, после рождения принца Уэльсского полюбила его еще больше, чем прежде.

— Я буду настаивать на том, чтобы мальчику дали имя Альберт, — сказала она. — Хотя дорогой лорд Мельбурн и думает, что Эдуард подходит больше, однако, поскольку мне хочется, чтобы он во всем походил на отца, я назову его Альбертом, а вторым его именем пусть будет Эдуард.

Она села писать письмо дяде Альберту.

«Наш малыш удивительно сильный и большой ребенок с синими глазами и красивым ротиком, хотя и несколько великоватым носом. Я молюсь, чтобы он пошел в его дражайшего папу. Мы назовем его Альбертом-Эдуардом».

Барон Штокмар, который почитал своим долгом знать, что происходит при дворе, был обеспокоен излишней, на его взгляд, чувствительностью королевы по отношению к лорду Мельбурну.

Он никогда не одобрял чуть ли не фанатической преданности королевы ее премьер-министру, но тому было некоторое оправдание из-за положения, которое прежде занимал Мельбурн. Теперь же он свой пост оставил, однако с королевой продолжал вести себя так, как будто все еще находился у власти.

Люди болтают всякое, сказал себе Штокмар, а куда это годится?

Он как раз гостил в доме друга, когда об этом зашла речь, и кто-то сказал, что, вне всякого сомнения, королева и ее бывший премьер-министр продолжают ежедневно переписываться — так-де сказала миссис Нортон (а разве не лорд Мельбурн был ее доверенным лицом, когда Джордж Нортон пытался развестись с нею?).

Штокмар обдумал этот разговор и вскоре нашел случай навестить сэра Роберта Пиля. Поздравил нового премьер-министра с приходом к власти, которая досталась ему относительно легко.

— Я рад, что королева примирилась с моим назначением, — сказал сэр Роберт и тут же добавил с ироничной улыбкой: — По крайней мере более, чем я смел надеяться при данных обстоятельствах.

Штокмар, который умел иногда представить себя этаким прямодушным тевтонцем, сказал:

— И все-таки продолжающаяся каждодневная переписка Ее Величества с лордом Мельбурном не может вас радовать.

— Королева была слишком молода во время вступления на престол, а Мельбурн обладает внешностью и манерами, которые так нравятся юным девушкам. Неудивительно, что она привязана к нему.

— Странами управляют не внешность и не манеры, — ответил Штокмар.

— Согласен, — ответил Пиль, — но личная дружба королевы с кем бы ни было меня не касается, другое дело, если бы я обнаружил, что королева получает от него советы по государственным делам, тогда я бы без промедления подал бы в отставку.

Штокмар согласился, что это единственно правильный курс действий, и, будучи уверен, что отдаление лорда Мельбурна от королевы еще более усилит позиции при ней Альберта, решил действовать.

Получив письмо Штокмара, лорд Мельбурн страшно разозлился.

— Черт бы его побрал! — вскричал он. — Может ли нормальный человек это вынести! Кто он такой, этот немец, всюду сующий свой старый нос? Немцы! Терпеть их не могу! И надо же было королеве выйти замуж за немца!

Он вдруг принялся над собой смеяться. Разумеется, лучше перестать писать королеве. Разумеется, это не этично. Но что он мог поделать! В течение четырех лет она заполняла его жизнь. Все его мысли были только о том, как направить ее, как ее развлечь. И ей он тоже был не безразличен: она горько плакала, когда им пришлось проститься.

Дурак, дурак! Давно шестьдесят стукнуло, а он безоглядно влюблен в двадцатидвухлетнюю девушку, королеву, которая замужем за молодым немецким принцем, да к тому же безумно любит мужа.

Он желал им счастья. Он помог им обрести счастье и, как дурак, цеплялся за эту переписку, потому что это было все, что у него осталось.

Каждый день он ждал ее писем. Он дорожил ее любезными замечаниями. Он часто с любовью смотрел на маленький талисман — брелок для ключей, который она ему подарила. «Он принесет вам удачу, — сказала она тогда. — Вы же знаете, я беспокоюсь о вашем здоровье». Затем последовали рисунки, которые она сделала сама. Она подарила их ему, потому что знала: он будет дорожить тем, что дорого и ей.

Да, если письма от нее перестанут приходить, ему конец. Она всегда будет вспоминать о нем с нежностью, однако он больше не будет играть никакой роли в ее жизни. Но ведь так и должно быть. Это было ясно с самого начала.

Когда пришел Штокмар, лорд Мельбурн был, как всегда, обходителен и ироничен. — Ну, барон, — сказал он, — значит, моя переписка с королевой не дает вам с сэром Робертом покоя?

— Она должна прекратиться, — сказал Штокмар. — Это в высшей степени опасно.

— Не знаю, что скажет Ее Величество. Она и так корит меня за то, что я недостаточно быстро отвечаю на ее послания.

— Нужно объяснить ей, что ваша переписка ставит ее в двусмысленное положение.

— Но, дорогой Штокмар, подобным образом от королевы ничего не добьешься: переписка должна прекратиться постепенно. Уж вы положитесь на меня.

Штокмар кивнул. Он высказал то, что хотел. Остальное — дело лорда Мельбурна, а в том, что он человек чести, сомневаться не приходилось.

«Этот немец обладает влиянием при дворе, — подумал лорд Мельбурн. — Он прав, разумеется, он проницательный; и все же нет в нем остроумия, нет легкости. Что они сделают с моей славной Викторией, эти немцы — Штокмар и Альберт?»

Приближалось Рождество, и Виктория с Альбертом отправились в Виндзор, чтобы провести праздник в своем любимом месте. Королева была возбуждена и счастлива. Киска как будто перестала болеть и оказалась умненькой и забавной девочкой. «Парень», как они называли Альберта-Эдуарда, был вполне здоров и не доставлял родителям никаких хлопот. Вышел славный отдых. Погода установилась ясная и морозная, и королева с Альбертом наслаждались катанием на лошадях и прогулками в парке и в лесу.

А сколько радости принесли подарки! Альберту хотелось, чтобы Рождество в Виндзоре оказалось в точности похожим на празднества в Кобурге, когда было так весело наряжать елки. Киске очень нравились горящие свечи, даже Парень смотрел на них во все глаза. Церемония раздачи подарков и всегда-то приводила королеву в восторг, а теперь еще прибавилось удовольствие видеть маленькую Киску, нагруженную большущими праздничными пакетами, назначения которых она пока толком и не понимала.

Парень был пока слишком мал, чтобы интересовать королеву, — к младенцам Виктория никогда не питала особой симпатии, но к Киске она привязалась по-настоящему, и частенько по утрам Лецен приносила ее к родителям в кровать. Лецен и сама любила присесть на постель королевы, чтобы показать, что ребенок развивается не по дням, а по часам; но, когда в спальне оказывался Альберт, он тут же забирал у нее ребенка и поворачивался к баронессе спиной, и ей не оставалось ничего другого, кроме как уйти — разумеется, скрепя сердце.

Виктория чувствовала неприязнь, которую эти двое уже открыто выказывали друг к другу, и порой она довольно сильно раздражалась то на баронессу, то на Альберта.

Но Рождество — счастливое время, оно обошлось без ссор и обид, а от предновогоднего бала она вообще получила огромное удовольствие: в полночь, когда начали бить часы, музыка смолкла, а после двенадцатого удара фанфары возвестили о наступлении Нового года.

Она стояла в этот миг с Альбертом, который крепко сжимал ее руку. Она видела слезы у него на глазах и понимала, что он невольно вспоминает о таких же праздниках в Германии.

В ту ночь она сказала ему, что понимает его чувства и знает, что он часто обращается мыслями к родине, которую покинул ради нее.

— Не думайте, что я этого не ценю, мой дорогой Альберт, — сказала она. — Ведь если разобраться, вы для меня дороже всего на свете… дороже даже наших славных малышей.

«Неужели даже дороже Лецен?» — спросил он себя, хотя в общем-то был глубоко тронут ее словами.

Барон Штокмар наблюдал за отношениями Виктории и Альберта с неослабным вниманием. Его целью было увидеть Альберта в роли главного наставника и советника королевы. По этой причине он и находился в Англии: в Кобурге у него были жена и родня, с которыми он проводил всего два-три месяца в году; но он уже давно пришел к заключению, что его истинное призвание — медицина, и не семейная жизнь, а политика. Он обнаружил эту свою склонность, когда сблизился с Леопольдом, а теперь хотел развить интерес к государственным делам и у Альберта, с тем, чтобы иметь в дальнейшем возможность влиять через него на состояние дел в Европе. И он, безусловно, не собирался безучастно наблюдать, как Альберта оттирает в сторону женщина, которая благодаря тому, что много лет служила гувернанткой королевы, сумела проникнуть в королевское сердце.

Штокмар пользовался доверием не только Альберта, но и королевы. Она привыкла к нему еще с тех пор, когда дядя Леопольд жил в Англии; он стал нравиться ей чуть ли не по настоянию Леопольда, а в те дни она безоговорочно повиновалась ему. Положение Штокмара при дворе было довольно необычным: он мог не соблюдать дворцовый этикет, мог неожиданно оставить собравшихся, не спрашивая на то позволения королевы; мог даже уложить вдруг вещи и уехать в Кобург. Это эксцентричное и совершенно независимое поведение способствовало его престижу, и даже королева не пожелала бы обидеть его.

И вот Штокмар сказал Альберту, что баронесса должна наконец покинуть двор, и его, Альберта, задача — довести это неприятное дело до конца.

Но Альберт, можно сказать, жаждавший удаления баронессы, никак не мог решиться. Капризный характер королевы, нелюбовь к сценам, наконец, страх, что он не справится, — все это вызывало у него колебания, мешавшие приступить к действиям.

Крестины принца Уэльсского должны состояться 25 января.

Вскоре после Нового года королева с семьей вернулась в Букингемский дворец. Той бьющей через край радости, которой она была охвачена на Рождество, Виктория уже не чувствовала, ее настроение слишком часто менялось.

— Послеродовой период, — заключила Лецен. — С женщинами это частенько бывает.

Лецен и сама заболела. Доктор определил, что у нее гепатит; она вся пожелтела и стала еще менее привлекательной. Киска теряла вес и часто плакала: она ревновала к братику и безумно вопила всякий раз, когда его брали при ней на руки.

Альберт решил, что несколько дней в Клермонте, вдали от всей домашней суеты, пойдут Виктории на пользу, и заявил, что поедут они туда только вдвоем. К его удивлению, Виктория согласилась, и они провели там несколько счастливых дней. Виктория призналась, что получила огромное удовольствие; она наконец избавилась от своих глупых фантазий: в этом доме, ожидая рождения Киски, она всерьез считала, что может умереть. Да, это была нездоровая глупая фантазия, но все уже позади, а у нее есть Киска и Парень.

Однако ее встревожила мысль о Киске, которую Виктория уже начинала любить. Ребенок становился восхитительной игрушкой, на девоньку было приятно смотреть, а в беленьком из мериносовой шерсти платьице, отороченном голубым (подарок герцогини Кентской, за которой нужен глаз да глаз, потому что своей любовью она портит ребенка), и кружевной шапочке она и впрямь была сама прелесть, — особенно когда лопотала, что, по мнению Лецен, казалось просто удивительным для ее возраста. Альберт называл ее не Киской, а Вики — чтобы отличить от главной Виктории, ее матери.

И вот теперь, находясь в Клермонте, Виктория вдруг захотела вернуться, чтобы посмотреть, как там ее Киска.

День выдался очень холодный; они поспешили подняться наверх в детскую и с тревогой узнали, что здоровье Киски за время их отсутствия нисколько не улучшилось.

Альберт подхватил ребенка на руки и в ужасе воскликнул:

— Клянусь, она похудела еще больше.

Обернувшись, он увидел устремленный на него злобный взгляд баронессы. Ненавистное вторжение придавало ее желтому лицу зловещий характер.

— Ребенка морят голодом, — возмущенно продолжал Альберт.

Одна из нянь, которой баронесса дала понять, что с принцем здесь не церемонятся, ответила чуть ли не грубо:

— Мы следуем указаниям доктора, Ваше Высочество.

Альберт вышел из детской, королева последовала за ним.

— Это заговор, — сказал он. — Все, да, все словно сговорились выжить меня из детской.

Виктория, которую, как и Альберта, обеспокоило здоровье дочери, вскричала в гневе:

— Я не понимаю, что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, меня беспокоит то, как обращаются с моим ребенком.

— Вы, вероятно, хотели бы всех выгнать из детской, — вскричала королева. Ее нрав снова заявил о себе, и потому она вряд ли отдавала себе отчет в том, что говорит. — Да, именно это вы хотели бы сделать, чтобы с тем большей легкостью уморить дитя.

Принц не мог поверить своим ушам. Уморить его любимое дитя! Королева, верно, спятила, не иначе. Ох, уж этот ее необузданный нрав! Как же ему с ним все-таки сладить? Когда на нее находило, она теряла всякую логику, всякое чувство меры. Но обвинить его в том, что он хочет смерти крошки Вики! Он хотел уже было высказать ей протест, не менее энергичный, чем ее вспышка, но вспомнил предупреждения Мельбурна и Штокмара.

— Мне нужно набраться терпения, — произнес он и, резко повернувшись, пошел прочь.

Оставшись один, он принялся себя урезонивать. Если бы он настоял на своем, что было ему по силам, Виктория оказалась бы в споре в выигрышном положении. Она выходила из себя и говорила необдуманные обидные слова; он сохранял спокойствие и прощал ее; потом все повторялось. Если он желает жить в мире с нею, он должен держать свое мнение при себе. Нет, данный путь явно не для него.

Он собирался сказать ей, что он обо всем этом думает: если Виктория может выйти из себя, значит, может и он; если она готова бросаться оскорбительными замечаниями по его адресу, то и он готов ответить тем же.

Как он догадывался, потребовалось не так уж много времени, чтобы она снова пришла к нему. Она буквально ворвалась к нему в комнату, глаза ее бешено сверкали.

— Значит, вы намерены избегать меня?

— Нет, это не так, хотя я прекрасно понимаю, почему вы так думаете, учитывая манеру вашего поведения.

— Моего?! А может, вашего? Кто критиковал детскую? Бедные женщины делают для Киски все, что в их силах, а вы пришли и всех расстроили.

— Их давно пора разогнать!

— Да как вы можете говорить!

— Потому что это правда, и я не собираюсь сидеть сложа руки, когда моей дочери не оказывают должного ухода.

— Должного ухода! И это когда мы так волнуемся из-за дитяти, что и сами все заболели. Никто не мог бы проявить о девочке большей заботы, чем Дейзи…

Упоминание этого нелепого имени вызвало в Альберте чувство гнева, в котором он так нуждался. Теперь и он вышел из себя.

— Именно ваша Дейзи — корень всех бед. Она совершенно не приспособлена ухаживать за ребенком, точно так же, как была не приспособлена ухаживать за вами. Именно отсюда эти вспышки вашего гнева, от которых вас надо было отучить еще в раннем детстве.

— Вы не понимаете, что говорите.

— Еще как понимаю! И я больше не позволю, чтобы со мною обращались так, будто я в этом доме ровно ничего не значу.

— Вы забываете, что я — королева.

— Нет, это невозможно. Вы постоянно мне об этом напоминаете.

— Да как… смеете вы…

— Послушайте хотя бы раз правду.

— А! Вы сошли с ума!

— Разве это сумасшествие — сметь говорить правду королеве! Несомненно, вы так думаете. Но позвольте мне сказать вам ее, я ведь это все равно сделаю.

— Как я жалею, что вышла замуж, — горестно вздохнула королева.

— По крайней мере, — парировал Альберт, — это один из моментов, в котором мы с вами сходимся: я тоже жалею, что женился.

Она в изумлении уставилась на него. Это уже совершенно не было похоже на того Альберта, которого она знала.

А он решил, что поворачивать назад уже поздно.

— Ваш доктор Кларк, — продолжал он, — не смотрел за ребенком как положено. Он отравил малышку карамелью, а вы морили ее голодом. Со мной здесь не считаются. Вы — королева. Меня просто привели сюда, чтобы я обеспечил вас наследниками. Но отныне я отказываюсь в чем-либо участвовать. Забирайте малышку, делайте с ней что хотите, только если она умрет, ее смерть ляжет на вас.

Виктория смотрела на него широко раскрытыми глазами, ожидая, видимо, продолжения речи, а он взял и ушел.

Она зашлась в громких рыданиях.

— Ну-ну, — успокаивала ее баронесса, — попытайтесь лежать не шевелясь. Я вам дам что-нибудь теплое и успокаивающее. Бедная головка… болит, верно. Люди так себя ведут специально, чтобы вас расстроить. Как будто вам и без того мало забот.

Королева почти не сознавала, что Лецен суетится рядом: слова путались у нее в голове: что он сказал, что сказала она. А что она сказала? Что лучше бы ей не выходить замуж?! Она действительно сказала это Альберту!

Кто бы поверил, что она окажется такой несчастной спустя всего несколько дней после рождественского блаженства!

— Вам надо приободриться, — утешала ее Лецен. — Приободриться и возвыситься… над этим коварством. Вам нельзя забывать, что вы — королева. А ведь все было по-другому, когда вы со своими заботами могли обратиться к лорду Мельбурну. Это он пытается окончательно разлучить вас с лордом Мельбурном. Только подумать — с королевой и так обращаются!

Но Виктория пропустила все это мимо ушей. Мысленно она никак не могла избавиться от недавней ужасной сцены. Альберт всегда был таким спокойным. Видеть его вышедшим из себя было просто ужасно. Это был и не Альберт вовсе.

Лецен продолжала:

— Лягте, мое сокровище. Вы так извелись… когда я думаю о вашем беспокойстве…

— Ах, оставьте меня в покое, Лецен, — отрезала Виктория.

Лецен улыбнулась своей терпеливой улыбкой, как бы желая тем самым показать, что она все понимает. Характер у королевы был, конечно, не сахар, да это и понятно, если принять во внимание то, с чем ей приходится сталкиваться.

Одна, лежа в постели, приложив ладони к горячим, мокрым от слез щекам, она думала о жизни с Альбертом и о том, что эта жизнь для нее значит. Определенно должен быть положен конец этому нетерпимому более положению вещей. Они, конечно же, объяснят друг другу, что отнюдь не собирались говорить всякие гадости.

Она ждала, когда он придет, спокойный, как всегда, чтобы выразить сожаления, и тогда она скажет, что ей тоже жаль, и они согласятся, что подобная сцена никогда больше не повторится.

Нет, это уже становилось невыносимым. Она написала ему записку. Она прощает его за сказанное им вчера. Она придает слишком много значения всяким пустякам, а он верит разным слухам; а вот если бы он пришел к ней и они все обсудили, она могла бы многое ему объяснить, и тогда у них бы не было этих неприятных разногласий.

Получив записку, Альберт решил, что в его семейных делах наступил кризис, который может сказаться на всем его будущем, и отправился к барону Штокмару просить совета.

Он подробно рассказал ему, что произошло. Он был встревожен, ибо, по его мнению, в детской все не так, как надо; в хозяйстве при дворе царит хаос. Подтверждением может служить тот факт, что Бой Джонс смог проникнуть во дворец и оставаться в нем незамеченным в течение нескольких дней. Королева околдована старой интриганкой баронессой Лецен, которая ненавидит его и намерена расстроить их брак; образование королевы в свое время до того запустили, что она испытывает комплекс неполноценности в обществе умных людей и, следовательно, этого общества избегает; более того, ее вспыльчивый резкий характер совершенно не позволяет в чем-либо ее убедить.

Барон внимательно его выслушал.

— Все, что вы говорите, правда, — ответил он, — и такое положение дел не может продолжаться. Баронесса Лецен должна уйти.

Альберт почувствовал облегчение. Он правильно поступил, что пришел к Штокмару: даже Виктории придется выслушать его.

— Боюсь, это необходимо. Вы советовали сохранять терпение, и я следовал вашему совету: но я обнаружил, что она злоупотребляет моим терпением, а потому и не предпринимает никаких попыток сдерживаться. Она вынуждает меня чувствовать себя сущим младенцем, а этого я уже вынести не могу.

— Значит, наступил тот самый момент, когда нужно проявить волю и предпринять решительные действия. Королеве дают плохие советы и оказывают гибельную поддержку. От этих советов и поддержки нужно отказаться… как можно быстрей.

Принц нетерпеливо кивнул.

— Придется предъявить ултиматум. Вы не можете просить Викторию сделать выбор между вами и Лецен, ибо, вполне очевидно, что вы не можете оставить ее.

— Оставить Викторию?! — Альберт побледнел при этой мысли, а Штокмар улыбнулся.

— Конечно, на это вы не пойдете, но если бы, паче чаяния, согласились и пригрозили, можно не сомневаться, что любовь к вам вынудила бы ее отказаться от Лецен. Однако, я повторяю, вам этого делать не стоит, ибо такое требование, даже и исполненное, стало бы в дальнейшем источником постоянных упреков. Другое дело, если подобный ультиматум предъявлю я. Тогда это уже стало бы делом выбора между мною и Лецен.

Альберт почувствовал облегчение и вместе с тем некоторой страх. Лецен, которую она так беззаветно любит, или Штокмар, который был при дворе чем-то вроде оракула, Штокмар, который мог критиковать даже лорда Мельбурна? Альберт гадал, что последует, если она согласится, чтобы Штокмар ушел. Он попробовал представить себе, как будет противостоять ему Виктория, активно поддерживая Лецен.

Однако терпеть нынешное положение дел далее тоже нельзя, и если кто-то и мог исправить его, так только Штокмар.

Когда Виктория прочла записку Штокмара, она пришла в ужас. Штокмар всегда был откровенным и говорил строго по делу. Он прямо заявил, что недоволен недавним поведением королевы по отношению к ее мужу, и если подобные дикие и недостойные сцены снова будут иметь место, он не останется при дворе. Он удалится в Кобург и будет жить со своей семьей, что ему уже давно хочется сделать.

В запальчивости она ответила Штокмару, что сама терпеть не может никаких сцен, но зачем Альберт их провоцирует? Зачем он верит всяким глупостям, которые она говорит в запальчивости. Он же знает, что она этого не думает.

Она не могла не принять во внимание намек на то, что Лецен должна уйти. Последняя сцена сделала враждебность между баронессой и принцем очевидной. Виктория вспомнила счастливое время, когда они с Альбертом перед выборами объезжали дома вигов; ей припомнилось Рождество и то, как Альберт наряжал рождественские елки, как Киска выплясывала у него на колене и как он рассказывал ей о Рождестве в Кобурге.

Разве она сможет жить без Альберта? Он значил для нее гораздо больше, чем кто-либо на земле — Киска, Парень и Лецен. Счастливее всего она была с Альбертом. Милый лорд Мельбурн сказал ей, что Альберт будет для нее большим утешением, и как всегда оказался прав.

Она любила Альберта, она не перестанет его любить и никогда не почувствует себя счастливой в разлуке с ним. Ничто и никогда в ее жизни не будет для нее столь же важно, как ее любовь к Альберту.

Барон окинул королеву строгим взглядом.

— Могу вас заверить, — сказала она, — что ссоры с Альбертом для меня гораздо более мучительны, чем для него.

— В таком случае, их следует избегать, — сказал барон. — И есть лишь одна причина, которая их вызывает. Будем откровенны. Баронесса Лецен и принц далеко не добрые друзья и никогда ими не станут, и пока баронесса остается в вашем доме, беды не миновать.

Королева побледнела. Это, разумеется, правда. Лецен и Альберт — хотя и одной национальности — заклятые враги и никогда ничем иным не станут. Странно, что эти двое, которых она так любила, совершенно разные люди. Альберт такой скрупулезный, такой хороший организатор, а у Лецен всегда все в беспорядке; Виктории пришлось признать, что в детских не все так, как следует. А что, если Киска страдает именно из-за этого?

— Бытует, — сказала она, — ошибочное представление о том, что баронесса Лецен — своего рода сила за троном. Это не так. Лорд Мельбурн все прекрасно понимал. В детстве она была мне как мать; я лишь хочу, чтобы она осталась жить у меня, вот и все. Тут слишком много домыслов.

— Я думаю, ей следует уехать, — сказал барон Штокмар. — Право, она должна уехать.

— Вы хотите сказать, в отпуск?

— В длительный отпуск, — ответил Штокмар. — Тогда вы увидите, что хозяйством вашего двора можно управлять совершенно по-иному.

Все, что ей по-настоящему хочется, думала Виктория, это вернуться к прежним отношениям с Альбертом. Предположим, Лецен отправится в долгий отпуск к себе домой в Кобург. Тогда им станет ясно, обойдутся ли они без нее. «Милая Дейзи, — скажет она, — вы уже давно не видели родного дома. Вы слишком много работали, а ведь знаете, что нездоровы. Вашу желтуху надо лечить. Возьмите длительный отпуск и поезжайте».

Бедная Дейзи! Она, разумеется, все поймет. Поймет душой, что во дворце, пока в нем принц, для нее нет места; а без принца ее дорогая Виктория не может быть счастлива.

Штокмар кротко улыбнулся.

— Я вижу, Ваше Величество приняли решение.

Он вернулся к Альберту.

— Я ее все-таки убедил.

— Уж не хотите ли вы сказать, что баронесса уходит?

— Дайте только срок. Я уверен, что к концу года она распрощается с дворцом.

— Но королева дала на это согласие?

— Довольно неохотно. Однако она понимает, что я не останусь здесь, если Лецен, и, что еще более важно, — что вы и Лецен не можете ужиться под одной крышей. Ей приходится выбирать между своей гувернанткой и счастливой жизнью с мужем. Я не сомневался, что стоит ей увидеть, как именно обстоят дела, и она уже не будет колебаться в выборе.

Альберт схватил Штокмара за руку и стал ее благодарно трясти.

— Необходимость в осторожности по-прежнему остается, — сказал барон. — Мы выиграли лишь первую схватку. Главная еще впереди. Вы должны проявлять осторожность. Ваша задача, даже когда баронесса уедет, доказать королеве, что, хотя на людях она королева, а вы лишь ее консорт, дома хозяин вы.

— Вы полагаете, это возможно?

— Да! Однако вам надо быть очень осторожным, пока не уедет Лецен, и даже после ее отъезда. Наберитесь терпения. Оставайтесь спокойным, сдерживайтесь, это приводит ее в замешательство. Но я думаю, что в тот раз вы поступили мудро, попробовав потягаться с ней характерами. Только больше этого не делайте. Отныне вы будете спокойным, рассудительным мужем.

Штокмар рассмеялся, что с ним случалось редко.

— По-моему, я вижу победу, — добавил он .

Королева ждала Альберта, а его все не было. Она же пошла на уступки, она соглашалась на то, чтобы баронесса отправилась в длительный отпуск. Теперь настала его очередь — прийти и сказать, как он доволен и как ценит жертву, принесенную ею ради него.

Наконец она не выдержала и направилась в его гостиную. Он что-то читал. Да как он смеет быть таким спокойным!

— Альберт, — обратилась она к нему, — я-то полагала, что вы захотите повидать меня.

Он поднял брови и одарил ее щедрой улыбкой.

— Вы, кажется, были не в настроении, когда мы встречались в последний раз.

— Вы тоже, — напомнила она ему.

— Я весьма сожалею.

— Положите книгу, Альберт. Я хочу поговорить с вами.

— Это приказ? — холодно сказал Альберт.

— Когда я вхожу, я вправе ожидать, что вы тотчас уделите мне свое внимание.

Она нахмурилась. Она-то надеялась, что он обнимет ее и скажет, как самоотверженно она поступила, согласившись обходиться без Лецен, скажет, что он восхищен ее самопожертвованием, а он сидит себе как ни в чем не бывало, и вид у него такой, словно эта несчастная книга интересует его гораздо больше, чем Виктория.

О-о, он, несомненно, умный. А она — нет. И он хочет, чтобы с ними обедали умные люди, чтобы можно было говорить с ними о том, что выше ее понимания, и все видели, насколько он умнее королевы.

— Если это просьба, а не приказ, я готов уступить, — сказал Альберт с принужденной улыбкой.

— Так, значит, я должна всякий раз упрашивать вас, чтобы вы поговорили со мной?

— Ничто так не ценится, как простая вежливость.

— Вежливость! — воскликнула она. — Выходит, от меня ожидают, что при каждой встрече я буду делать реверанс и спрашивать разрешения обратиться к вам?

Альберт встал, прошел в свою спальню и закрыл дверь.

Виктория поспешила за ним и хотела войти следом, но обнаружила, что дверь заперта.

— Откройте сейчас же! — вскричала она.

Ответа не последовало. Она в ярости забарабанила в дверь кулаками.

— Немедленно откройте! — повторила она.

— Кто это? — спросил Альберт, стоявший за дверью.

— Как это кто?! — распаляясь, крикнула она. — Это королева.

Дверь не открывалась.

Она принялась дергать за ручку.

— Кто там? — спросил Альберт.

— Королева, — повторила она. — Сейчас же откройте.

Но она напрасно ждала, что в замке повернется ключ. Она готова была разрыдаться. Она чувствовала себя крайне несчастной. Она ведь согласилась на отъезд Лецен, и вот как он теперь ее благодарит.

Она не потерпит ничего подобного. Она снова забарабанила в дверь.

И вновь убийственно спокойный голос холодно спросил:

— Кто там?

— А то вы не знаете! — вскричала она, и в голосе ее зазвучали истерические нотки. — Откройте дверь, сказано вам.

— Кто там? — как ей показалось, издевательски повторил Альберт.

— Королева! — с достоинством ответила она.

Но он упорно отказывался отпереть дверь. Ах, да как он смеет!

Она была так несчастна. Ей хотелось, чтобы Альберт снова стал добрым и внимательным: этих разногласий ей не вынести. Альберт в некотором роде был прав. Это она властная. Это у нее необузданный характер, и стоит ей выйти из себя, она начинает нести такое, что, право, лучше бы помолчать.

Ей хотелось прильнуть к его груди и выплакаться. Хотелось сказать ему, что без него она никогда не будет счастливой.

Она снова подошла к двери и постучала, на этот раз тихонько.

И голос Альберта, донесшийся из-за двери, как ей показалось, тоже был другим, участливым:

— Кто там?

— Это ваша жена, Альберт, — ответила она, заливаясь слезами.

Дверь открылась. За ней стоял Альберт, распростерший объятия.

Она бросилась ему на грудь, крепко прижалась к нему.

— Ах, Альберт, давайте больше никогда, никогда, никогда не ссориться.