Всередине марта герцогине Кентской сделали небольшую операцию. Ее мучил и раздражал гнойник под мышкой, из-за которого она чувствовала себя подавленной и несчастной, поэтому решено было вскрыть его. Она уже выздоравливала, когда у нее вдруг начались приступы лихорадки.

Дня два-три спустя сэр Джеймс Кларк прибыл в Букингемский дворец с сообщением, что состояние герцогини его беспокоит.

— Нужно немедленно поехать к ней! — воскликнула королева, и они с Альбертом и Алисой сели в поезд до Виндзора.

Всю дорогу Виктория вспоминала дни, проведенные в Кенсингтонском дворце, где у них с матерью так часто случались бурные ссоры.

Когда они наконец добрались до Фрогмора, королева сразу же поднялась в спальню матери. Герцогиня в шелковом халате возлежала на софе, опершись на подушки. Она казалась почти такой же, как и всегда, но это потому, что были задернуты шторы и в комнате царил полумрак.

Королева встала на колени у софы и, поцеловав руку матери, прижалась к ее щеке. Герцогиня смотрела на свою дочь, и Виктория с растерянностью и ужасом поняла, что та ее не узнает. Королева не могла этого вынести. Она вышла из комнаты и дала волю слезам. Альберт принялся ее успокаивать.

— Мы останемся здесь на ночь, — сказал он.

Благословенный Альберт! Что бы она без него делала?

Ей никогда не забыть той ночи. Она лежала без сна, прислушиваясь к бою часов. Когда пробило четыре, она не вытерпела, встала и пошла в комнату матери. Только ее тяжелое дыхание да тиканье часов с репетиром в футляре из черепашьего панциря — больше никаких других звуков слышно не было. Часы эти принадлежали когда-то ее отцу, и Виктория помнила их с детства.

Королева постояла, глядя на мать, а затем вернулась к себе в комнату и тщетно пыталась заснуть.

Наутро стало ясно, что конец близок. Королева уже не могла смотреть на это знакомое лицо, менявшееся на глазах, и вдруг почувствовала, как Альберт поднимает ее и уносит из комнаты.

— Это конец, Альберт? — спросила она.

Альберт, который редко плакал, ответил ей, роняя слезы:

— Да, любовь моя, это конец.

Смерть герцогини глубоко подействовала на королеву.

Ее мучили угрызения совести, когда она вспоминала их старые ссоры. Дневниковые записи оживили их, и она не могла чувствовать себя спокойно. Какой же злюкой она была с покойной мамочкой! Однажды даже отказалась принять ее, потребовав, чтобы та записалась на прием. Это собственную-то мать!

Некоторые записи свидетельствовали о том, что она считала себя заключенной — заключенной матери, тогда как единственное, чего мама хотела, это уберечь ее. Они с баронессой Лецен вели себя так, как будто герцогиня — их враг. Настоящий ужас! И поняла она это только с приходом Альберта. Да, впрочем, как и многое остальное.

Чувство глубокой грусти охватило ее. Ах, если бы мама могла вернуться! Если бы можно было поговорить с ней!

Меланхолию королевы заметили и до того раздули, что на континенте стали ходить упорные слухи об унаследовании ею болезни деда. Достаточно было кому-нибудь из членов королевской семьи выйти за общепринятые рамки поведения, как тут же вспоминали о сумасшествии Георга III.

Штокмар срочно обратился к Альберту с посланием: королеве следует наконец понять, что ее поведение вызывает пересуды. Пора перестать горевать по матери. Ее должны видеть на людях. А слухи надо поскорее рассеять: они могут быть опасны.

Альберт принялся увещевать королеву.

Пусть так, до замужества она была непослушной, непокорной дочерью. Однако вину за это нужно всецело возложить на баронессу Лецен, которая оказывала на нее такое сильное влияние. Не она ли пыталась посеять рознь даже между Викторией и ее собственным мужем?

Альберт всегда умел найти к ней подход. Она вынуждена была признать его правоту. Пока у нее есть он, сказала она, у нее есть все, ради чего стоит жить.

Она снова повеселела. Период траура закончился.

Но, увы, здоровье Альберта не улучшилось.

А тут еще разразился скандал, виновником которого был Берти, и, хотя они постоянно ожидали от сына всякого рода неприятностей, случившееся все равно застало их врасплох.

Континент взбудоражили слухи, что во время пребывания в Кэмп-Куррафе принц Уэльский вступил в связь с какой-то актрисой. Их отношения зашли так далеко, как только было возможно. Похоже, Берти решил превзойти их самые худшие опасения.

Когда Альберт прочитал письмо, в котором Штокмар сообщал ему эту новость, его первой мыслью было: королева не должна ничего знать. Она будет потрясена, к ней может вернуться ее прежнее ужасное состояние. Надо по мере возможности сохранить это в тайне от нее.

Берти уже девятнадцать лет. Что тут поделаешь! Не мальчик. Альберт подумал о своем брате Эрнесте, о бедах, выпавших на его долю. Племянник, судя по всему, пошел в дядю.

Надо поехать в Кембридж и повидаться с Берти. Надо узнать всю правду. У принца начинался насморк, и, хотя озноб требовал лечь в постель, долг призывал его ехать к сыну. Разве он когда-нибудь уклонялся от выполнения долга?

Когда Берти увидел, какой у отца больной вид, он сразу же стал сокрушаться. Он говорил естественно, без того замешательства, которое обычно испытывал в присутствии отца.

— Ах, папа, тебе не следовало приезжать в такую погоду.

— Сын мой, — сказал Альберт, грустно на него глядя, — приехать сюда заставил меня долг. Скажу сразу: о твоем поведении в Кэмп-Куррафе мне все известно.

Берти густо покраснел.

— Постыдился бы, — продолжал отец. — Признаю, чего-чего, а такого я от тебя не ожидал. Как ты мог вести себя подобным образом?

Берти, запинаясь, ответил, что в таком поведении, право, нет ничего особенного. Другие ребята…

— Другие ребята! Когда ты наконец поймешь, что ты не другой? Ты наследник престола.

Берти опустил глаза. Ему хотелось закричать, что он устал от подобного обращения; всю жизнь он чувствует себя словно в клетке, и когда ему исполнится двадцать один, он им покажет.

Однако отец казался жутко больным, он его таким никогда еще не видел. Лицо его стало какого-то странного зеленоватого цвета, а тени под глазами были очень темными, да и сами глаза как-то неестественно блестели.

— Я виноват, — сказал Берти.

Альберт кивнул.

— Да уж, наверное, — ответил он с легкой улыбкой. Реформаторский пыл частично улетучился из него. Он чувствовал огромную усталость, и больше всего ему хотелось оказаться в своей постели. — Берти, — сказал он, — я хочу, чтобы ты понял, какая на тебе лежит ответственность.

— Я понимаю, — сказал Берти.

— Я хочу, чтобы это отразилось на твоем поведении.

Доброе сердце Берти тронул жалкий вид отца. Ему хотелось закончить этот разговор как можно скорее, чтобы отец вернулся домой и лег в постель.

— Я постараюсь, — пообещал он. — Папа, ты нездоров. Тебе надо лежать.

Альберт устало поднял дрожащую руку.

— Надеюсь, твоя мать больше не будет так тревожиться за тебя. Не забывай, что в один прекрасный день ты станешь королем Англии…

— Хорошо, папа.

Альберт кивнул. Он не любил сына и ничего не мог с этим поделать, но он уже не чувствовал былого негодования и неприязни, терзавших его по приезде сюда.

У него кружилась голова, мысли путались, но ему показалось, что между ним и сыном наметилось сближение.

— Берти, — пообещал он, — маме я ничего не скажу.

— Спасибо, папа.

Альберт встал.

— Ты уезжаешь? — спросил Берти.

Альберт кивнул.

— Вылежись как следует.

Альберт улыбнулся. Впервые в жизни сын сказал, что ему следует делать. Это его тронуло.

Во дворец он вернулся совершенно больным. Увидев мужа, королева встревожилась и упрекнула его за то, что он вышел из дому в такую скверную погоду.

— У меня было дело, — устало ответил он.

— И что же это за дело? — поинтересовалась она.

Он промолчал, и, видя, какой он усталый, она перестала допытываться и помогла ему лечь в постель, а сама села рядом, держа его за руку.

— Вы скоро поправитесь, Альберт, — сказала она. — Я теперь буду больше следить за вашим здоровьем.

Наутро ему стало несколько лучше, и он, вопреки ее протестам, отказался лежать в постели и, надев свой стеганый халат с малиновым вельветовым воротником, сел просматривать государственные бумаги. Есть он, однако, почти ничего не ел и к вечеру выглядел так плохо, что королева встревожилась еще больше.

Вызвали королевского врача сэра Джеймса Кларка. Осмотрев Альберта, тот помрачнел и распорядился послать за известным специалистом по брюшному тифу доктором Дженнером.

Когда доктор Дженнер осмотрел Альберта, он пришел к выводу, что, хотя тифа пока и нет, налицо все признаки заражения возбудителями инфекции и нужно подготовиться к приступу свирепой болезни.

Королева, услышав об этом, пришла в ужас: от брюшного тифа ведь умирают.

Не развеял ее страхов и доктор Дженнер, который хотя и не рискнул со всей уверенностью утверждать, что Альберт болен тифом, но отнюдь не исключил такой возможности.

— Принцу будет обеспечен наилучший уход, — сказал сэр Джеймс. — К тому же, возможно, это все-таки не тиф, а обычная простуда, хотя и очень сильная.

Альберт настоял на том, чтобы спать на отдельной кровати, поставленной в изножье их супружеского ложа.

— Я мечусь и ворочаюсь во сне, вам не будет от меня покоя, — сказал он.

— Мне не будет покоя! — вскричала королева. — Вы что же, думаете, что я смогу заснуть, когда вы так больны? Нет! Я не смогу! Да и в любом случае я могу вам понадобиться каждую минуту.

Всю ночь она то и дело вставала, подавая ему пить.

— Если у меня и вправду тиф, — сказал он, — я умру.

— Не смейте! — приказала она.

Он улыбнулся.

— Милая моя женушка, — сказал он, — смерти я не боюсь. Я только думаю о том, как вы будете скучать по мне и как вам будет без меня грустно.

— Ах, Альберт, не надо! Я этого не вынесу. Вы же прекрасно знаете, что вы моя жизнь. Как я могла бы жить, если бы вас не было со мной?

— Но если действительно не будет?

— Я ничего не хочу слышать! — вскричала она. — Вы здесь, со мной, здесь вы и останетесь. Никакого тифа у вас нет. И не будет.

— Не будет, — сказал он. — Не будет.

А про себя подумал: бедная Виктория. Бедная маленькая королева.

Пять суток он метался в жару. Виктория почти не спала. Она была в отчаянии оттого, что он ничего не ел. Она подносила ему суп, но он только качал головой.

Однажды ему как будто стало немного лучше, и королева спросила, не хочет ли он, чтобы Алиса ему почитала (она взяла на себя эту обязанность после отъезда Вики). Он немного просветлел. Но, когда она начала читать ему «Сайласа Марнера», он покачал головой. Книга ему не нравилась. Она принесла другие, но он и их не смог слушать.

— Завтра, милый папа, мы попробуем сэра Вальтера Скотта, — сказала Алиса.

Альберт с трудом выдавил из себя улыбку.

Затем он стал раздражительным.

— По-моему, это добрый знак! — вскричала королева. — Раз он ворчит, значит, выздоравливает.

Алиса снова принялась ему читать, и он, казалось, ненадолго успокоился.

— Вот хорошо-то, — сказала королева. — Так он больше похож на нашего доброго благословенного папочку.

Однако часа два-три спустя, когда она сидела у его постели, он вдруг сказал:

— Вы слышите, как поют птицы?

Королева ничего не слышала, и он добавил:

— Я даже подумал, что я в Розенау.

Она быстро вышла из комнаты, не в силах сдержать рыдания.

Доктор Дженнер попросил выслушать его. Она, подозревая неладное, посмотрела на него тревожным взглядом.

— Ваше Величество знает, что мы уже давно опасались… желудочной лихорадки.

Желудочная лихорадка! Кишечная лихорадка! Она понимала, что это не более чем другие названия все того же брюшного тифа.

— Так, — сказала она. — Продолжайте.

— Боюсь, что именно ею больны его высочество.

Она была потрясена. Значит, все-таки тиф! Этот вселяющий панический страх убийца!

— Вики, — позвал он, — Вики!

На мгновение королева подумала, что Альберт обращается к ней, но он, очевидно, принял ее за их дочь.

— Вики здорова, мой милый, — сказала она. — Вики в Берлине вместе с мужем.

Он кивнул.

Алиса сидела с другой стороны кровати.

Он посмотрел на нее, и вдруг взор у него прояснился.

— Ты написала Вики? — спросил он дочь.

— Да, папочка.

— Ты сообщила ей, какой я теперь?

— Я написала, что ты болен, папочка.

Он покачал головой.

— Тебе надо было сообщить ей, что я умираю, — сказал он.

Пришли все дети. Как ни странно, самым большим утешением для Виктории оказался Берти.

— Ах, Берти, что же мне теперь делать?

— Я буду заботиться о тебе, мамочка.

— Доктора, правда, говорят, что ему станет лучше. Они никогда не теряют надежды при тифе. Люди пересиливают его… причем довольно часто.

— Да, мамочка. За ним присматривают как надо. А тебе нужно позаботиться о себе.

— Я старалась заботиться о нем. Старалась, чтобы он не простужался. А он взял и уехал в такой промозглый ноябрьский день, ничего мне не сказав. Я так и не узнала, куда он ездил, потому что, когда он вернулся, он был так болен, что и слова не мог сказать. Да и у нас другой мысли в голове не было — только бы поскорее уложить его в постель. Никогда не прощу тех, из-за кого он вынужден был выйти на улицу в ледяной ливень!

Берти побледнел, но королева ничего не заметила.

Ей показалось, что мужу стало легче. Он сел в постели и попросил дать ему расческу, чтобы причесаться. Однако, когда он стал приводить в порядок свои волосы, как он обычно это делал, если куда-то собирался, она вдруг заметила, какого сумеречного оттенка его лицо, и ее охватил ужас.

Он как будто к чему-то готовил себя — словно собирался в дальнюю дорогу.

Это зрелище было ей не по силам. Он не должен видеть ее горя. Она встала и вышла.

И все же ей нужно было быть с ним. Ее охватил отупляющий панический страх, что времени уже осталось очень мало. Она вошла к нему и села рядом с его постелью.

— Gutes Frauchen, — пробормотал он, почувствовав ее присутствие.

Дети входили по одному и целовали его.

Как она только все это вынесла! Ее муку нельзя было скрыть. Она не хотела, чтобы Альберт видел ее страдания, но и оставить мужа она тоже не могла.

Она склонилась над ним. Он внимательно на нее посмотрел, улыбнулся и поцеловал ее.

— Esist kleines Frauchen , — проговорил он вдруг.

Она сидела, держа его руку, когда внезапно вся боль и страдание словно сошли с его лица, он словно помолодел и вдруг снова стал похож на того восхитительно прекрасного принца, которого, стоило ей только взглянуть на него, она полюбила навсегда.

И его не стало.

Альберт был мертв.