Как и предупреждала его еще в письмах Виктория, провести медовый месяц в уединении им не удалось. Уже на третий день после свадьбы в Виндзор приехала герцогиня Кентская в сопровождении брата Альберта и его отца.

По сути, на этом их медовый месяц и закончился.

Впрочем, Альберт был даже рад тому, что их уединение нарушено: знал, что отец и брат будут ему опорой, и надеялся, что и герцогиня, говорившая ему, что видит в нем сына, тоже окажет ему необходимую поддержку. Не будучи по натуре человеком скрытным, она чуть ли не сразу по приезде дала ему понять, что Викторию вряд ли можно назвать благодарной дочерью и что настраивает ее против матери одна особа, которая в данную минуту находится не так уж далеко от них.

Альберт нисколько не сомневался в том, кто эта таинственная особа, и поскольку уже сам начинал смотреть на баронессу Лецен как на своего личного врага, готов был охотно пойти навстречу намечающемуся союзу.

Герцогиня, рассказывая ему все это, жестом заговорщика приложила палец к губам, а поскольку они могли говорить на немецком, которым герцогиня до сих пор владела лучше, чем английским, хотя и прожила в Англии столько лет, они очень хорошо понимали друг друга.

Они с самого начала стали союзниками.

Виндзор, казалось, был наводнен придворными. Приехал лорд Мельбурн, и Альберт сразу же заметил его поразительное влияние на Викторию. Даже будь он ее родным отцом, она не смогла бы относиться к нему с большим уважением. Она называла его своим дорогим премьер-министром и лордом М. Они постоянно беседовали, и частенько она советовалась с ним наедине в одном из кабинетов либо прогуливалась вместе с ним по парку.

Герцогиня доверительно сообщила Альберту, что Виктория натура эмоциональная и очень привязалась к лорду Мельбурну, как это у нее бывает с некоторыми людьми. Возможно, Альберт при случае намекнет ей, что такая тесная дружба королевы с кем-либо из ее министров вовсе не обязательна.

Менее через неделю после свадьбы Виктория и Альберт вернулись в Лондон. Начались утренние выходы и приемы, и Альберт с каждым днем чувствовал себя все более несчастным.

Теперь, когда романтический ореол свадьбы остался позади, пресса обрушилась на Альберта с критикой: не проходило и дня, чтобы в газетах не появлялись карикатуры и памфлеты. В одних говорилось, что Альберт явился сюда с континента, чтобы поживиться английским золотом; в других сообщалось, что хозяином в доме является королева, а принца держат там с единственной целью…

На сценах исполнялись задиристые и довольно грубые скетчи насчет королевской пары. В одном высмеивалась их ранняя прогулка после брачной ночи: это, мол, отнюдь не тот способ, который может подарить стране принца Уэльского. Однако основной темой нападок на принца оставались деньги. Кобурги-де известны своим умением устраиваться на лучшие места в Европе. Альберта обвиняли в жадности, в стремлении сорвать корону с головы Виктории, в том, что он продался королеве Англии за 30 000 фунтов стерлингов в год, что было целым состоянием для человека, имевшего до этого всего 2500 фунтов.

Это было унизительно. Во владениях его отца ничего подобного не позволили бы.

— Мы не можем посягать на свободу прессы, — сказала ему Виктория. — Лорд Мельбурн постоянно об этом говорит.

— Выходит, мы должны мириться с этой грубой клеветой?

— Просто не нужно обращать на нее внимания.

— Это очень трудно, — холодно сказал он.

— Мой дорогой Альберт, уверяю вас, когда нечто подобное говорится о вас, мне бывает гораздо больнее, чем если бы это говорили обо мне.

Он обнял ее.

— Вы хорошая жена, — сказал он.

— Я хотела бы ею стать. Всю мою жизнь я буду стремиться к тому, чтобы угодить вам, Альберт.

Он просто не мог падать духом, когда слышал от нее такие слова, ибо она всегда была откровенна: что на уме, то и на языке.

Его очень смутила новая циничная версия национального гимна. Его открыто распевали на улицах, и он часто слышал, как вместо принятых слов тихонько произносят другие:

Он уже и не знал, что хуже: чтобы о нем думали как о пришельце, замыслившем заполучить королевство, или как о слюнтяе, который во всем зависит от своей жены.

Они вернулись в Букингемский дворец. Счастливая Виктория не замечала, что Альберт не находит себе места. Все ее дни были целиком заняты: государственными бумагами, ожидавшими ее подписи; беседами с лордом Мельбурном; секретничаньем с баронессой Лецен. Она сказала ему, что для нее самая лучшая часть дня — это когда они, рука в руке, гуляют вместе в саду, а поблизости резвятся собаки. Она жалела бедняжку Дэша — он заметно состарился и уже не играет так азартно, как прежде, что еще более заметно в сравнении с милягой Эосом дорогого Альберта.

Им постоянно сопутствовала музыка. Какое счастье, что они оба ее любят. Она не раз увлеченно слушала, как Альберт исполняет что-нибудь из Гайдна — одного из своих любимых композиторов, а когда они пели вместе, она испытывала настоящее блаженство.

— Наши голоса гармонируют, милый Альберт, как и все в нас.

Он не был в этом так уверен. С изумлением обнаружил он, что она почти не знает названий деревьев и растений. «Правда? В самом деле?» — с удивлением воскликнула она, когда слушала его объяснения. Птиц она тоже не знала и не видела, например, разницы между черным дроздом и обыкновенным.

— Вас разве этому не учили? — спросил он однажды в изумлении.

— О-о, мою дорогую Дейзи и меня подобная материя никогда особенно не интересовала.

— Дейзи! Вы, конечно, имеете в виду баронессу Лецен? Но это же, насколько я знаю, не ее имя.

— Я зову ее так. Я ее так окрестила. По-моему, восхитительное имя и очень ей подходит. Одно время я даже звала ее мамой — такие я к ней испытывала чувства, но потом мне показалось, что тут что-то не так.

— Не показалось, а на самом деле, — строго заметил Альберт.

— Ах, милый Альберт, вас так легко шокировать. Но не беспричинно, разумеется, — поспешно добавила она. — Боюсь, вы слишком добродетельны.

— Добродетели нечего смущаться, мой ангел.

— Я знаю, Альберт. Это нечто такое, к чему надо стремиться. Но вы уж о ч е н ь добродетельны.

— Меня огорчает, что вы и ваша мать не в лучших отношениях.

— Ах, мама порой бывает невыносима.

— Моя дорогая Виктория, мне больно слышать, что вы так отзываетесь о своей матери.

— Дорогой Альберт, если бы вы только знали, каково мне приходилось в Кенсингтоне, пока я не стала королевой. Я была там почти как пленница. Мама постоянно ссорилась с моим дядей, королем Вильгельмом и его женой. А ведь тетя Аделаида милейшая женщина. Она бы сроду не стала ни с кем ссориться, если бы ее к этому не вынуждали, а мама, поверьте мне, вынуждала. Случалось, я не знала, куда деться со стыда.

— Любовь моя, я полагаю, мы оба стремимся соблюдать заповеди, и одна из них начинается так: «Чти отца своего и мать свою…»

— Дорогой Альберт, вы сами до того добродетельны, что и представить себе не можете, до чего утомительны могут быть некоторые люди. Теперь мы будем говорить о другом: эта тема мне наскучила.

В ней заговорила королева. Нет, чтобы, давайте, мол, поговорим лучше о чем-нибудь другом, а — теперь мы будем говорить…

Придется как-то объяснить ей, что он должен иметь авторитет в собственном доме. Он здесь не только для того, чтобы дать ей наследника трона. Он мужчина, он муж, и хоть она и королева, она все-таки его жена.

Но она уже щебетала о дорогом лорде Мельбурне. Он, мол, так постарел, так себя изматывает. Она собирается поговорить с ним о ч е н ь серьезно, потому что он явно не бережет здоровье.

«Не слишком ли часто видится она с лордом Мельбурном, — подумал Альберт. — Так ли уж это необходимо?»

— Мой дорогой Альберт, мне просто необходимо поддерживать постоянную связь с моим премьер-министром. Я же королева.

— Этого мы не забудем, — сказал Альберт с едва заметной иронией, которая до нее не дошла.

Однако ей пора возвращаться к работе: нужно просмотреть и подписать государственные бумаги.

— Альберт, любовь моя, вы не представляете себе, какое количество бумаг мне приходится читать.

— Не представляю, — согласился Альберт, — но, вероятно, смог бы, если бы вы мне показали, а то и позволили вам помочь.

— О, Альберт, это очень мило.

Внутренне он ликовал. Стоило ему только попросить, и она уже разрешает ему читать государственные документы, обсуждать их с ней. Значит, его допустят и к тем совещаниям, которые она проводит в своем кабинете с лордом Мельбурном.

Но все оказалось совсем не так, как он предполагал. Она сидела за своим столом.

— Дорогой Альберт, подвигайте стул и садитесь рядом со мной. Ну вот. Очень уютно. Вот промокашка. Когда я подпишу, промокайте и складывайте аккуратной стопочкой.

— Но вы ведь их сперва прочтете?

Она весело засмеялась.

— О, мы уже все это обсудили с моим премьер-министром. Все, что сейчас требуется, так это поставить подпись. И то, что вы сидите тут с промокашкой, для меня такая помощь!

Так вот что означает совместная работа! Из него сделали что-то вроде клерка, который промокает написанное работодателем. В этом заключалась его единственная обязанность; содержание документов, под которыми она ставила свою подпись, оставалось для него тайной.

Ему никак не удавалось объясниться с ней; у себя в комнате он репетировал, что он ей скажет. Он выложит ей все начистоту: он чувствует себя крайне нелепо и будет себя так чувствовать и дальше, если не найдет себе применения.

Он попробовал обсудить этот вопрос с отцом и братом. Брак у него благополучный, был их ответ, и если он хочет, чтобы жена ему доверяла, пусть ей так об этом и скажет.

— Послушай, — сказал Эрнест, — да она же обожает тебя. Только попроси, чего ты хочешь.

Но они знали лишь его маленькую жену, они не знали Виктории-королевы.

Неужели он ее боится? Как-то не верится… она ведь такая маленькая и так любит его. Как странно: он не может сказать, что именно у него на уме. Стоит ему оказаться с ней лицом к лицу — и он теряет всякую решительность, он не может объяснить ей свое незавидное состояние.

И как же он рассердился, когда, войдя однажды в комнату, увидел рядом с королевой, сидящей за письменным столом, баронессу, держащую в руках какие-то бумаги; они, очевидно, обсуждали их.

Выходит… баронессе позволено знать то, к чему его самого не допускают!

Он повернулся и вышел из комнаты.

— Это Альберт? — спросила Виктория.

Лецен кивнула.

— А почему он ушел?

— Он, смею сказать, хотел видеть вас одну.

— Но я и есть одна. Вы не в счет, дорогая Дейзи, то есть вы значите так много… ну, вы понимаете, о чем я.

Да, сказала Дейзи, она прекрасно понимает, что ее дорогая госпожа имеет в виду, и этим счастлива.

— Я слышала, — сказала Виктория со смехом, — как вы вчера рассказывали за ужином своему соседу по столу, насколько я совершенна.

— Я не сказала ничего, кроме правды, — твердо ответила Лецен.

— Альберт считает, что я несколько фривольна, — сказала королева.

Лецен покраснела от негодования.

— Да что вы!

— Дорогая Дейзи, не сердитесь на моего милого Альберта. Если он и порицает меня, то ради моего же блага.

— Если бы было, за что порицать… но ведь абсолютно не за что.

— Ах, полно, Лецен, вы ведь и сами меня порой порицаете.

— А больше никому не позволю.

Виктория засмеялась и порывисто обняла баронессу.

— Дорогая, дорогая Дейзи, как мне повезло, что и вы, и Альберт так меня любите.

— Никто на свете не любит вас так, как я, — заявила Лецен.

Виктория услышала в этих ее словах неприязнь к Альберту, чего, конечно же, нельзя поощрять… но, разумеется, дражайшая Лецен сказала так лишь из чрезмерной преданности.

Несколько дней спустя Альберт заявил, что он поражен тем, как управляют ее двором: слишком уж много излишеств он обнаружил.

— Излишеств? Что вы имеете в виду, дорогой Альберт?

— Несколько людей выполняют одну и ту же работу.

— О, этим занимается Лецен. Она присматривает за всем.

— Не очень похоже, чтобы она присматривала слишком усердно.

— Мой дорогой Альберт, вы такой хороший. Не далее как сегодня я с радостью говорила моей милой Лецен, как мне повезло. Но, пожалуйста, не вмешивайтесь в ее дела. Она может расстроиться.

— Но, моя дорогая Виктория, я бы с удовольствием взял на себя кое-какие дела во дворце. У меня бы появилось хоть какое-нибудь занятие.

— Мой дорогой энергичный Альберт, пожалуйста, делайте что только пожелаете, но не трогайте ее владений. Она обидится. Я запрещаю вам это делать.

Она говорила шутливо, но тем не менее твердо.

Итак, знай, сверчок, свой шесток. Он начинал понимать, что его обязанность — быть под рукой у королевы, когда бы она того ни пожелала, играть роль идеального мужа и обеспечить появление на свет наследника престола.

Он оставил ее и закрылся у себя в комнате, чтобы написать письма друзьям, которые, как и дядя Леопольд, могли понять его чувства.

«Я муж, — грустно писал он, — но отнюдь не хозяин дома».

Менее чем через две недели после свадьбы сына герцог собрался в дорогу.

— Ты теперь устроился, сынок, — сказал он, — а мне надо управлять своими владениями. Не горюй, все образуется, только будь осторожен. Твоему брату пока нет нужды ехать. Он может остаться еще на месяц, а то и два. А к тому времени ты уже почувствуешь себя здесь как дома.

— Боюсь, что этого никогда не будет, — с грустью сказал Альберт.

— Полно! Здесь прекрасная природа, климат очень похож на наш. И думай о своем положении здесь.

— Я и так думаю, — меланхолично ответил Альберт.

— Тебе будет помогать Штокмар. Ему ты вполне можешь доверять.

О да, Штокмару он доверял; но тот ведь тоже иностранец, и куда им двоим против королевы и лорда Мельбурна, которые, похоже, твердо решили держать его подальше от государственных дел.

Он чувствовал, что не может открыть отцу свою душу. Он восхищался им и уважал его. Он знал, конечно, что в жизни отца было много увлечений, но причиной тому, как он думал, стал несчастный брак. Плотскому искушению поддаться легче всего, думал он и потому не осуждал отца за прошлые излишества. Женщины искушали его. Но сам он, он в это верил, будет избегать подобных искушений. Он будет избегать всех женщин, кроме своей жены. Эти надутые англичане считали его толстокожим. Пусть их. Но что касается женщин, тут уж его никто не сможет упрекнуть.

Итак, отец уезжал. Вот-вот готова была порваться еще одна связь с Розенау.

Карета стояла у дверей. Альберт попрощался. Со слезами на глазах смотрел он, как она исчезает вдали. Потом повернулся и медленно пошел во дворец.

Виктория ждала его наверху на лестничной площадке.

— Бедный мой Альберт…

Она загородила ему дорогу, в ее голубых глазах стояли слезы.

— Я понимаю, как вы себя чувствуете…

— Ничего вы не понимаете… вы не понимаете… — вскричал он и бросился в свою гостиную.

Сейчас он бы не смог с ней говорить. Он боялся, что стоит ему только раскрыть рот, и он скажет ей, как ему хочется уехать домой, он ударится в слезы и будет реветь, как младенец. Он слышал, как она звала его по имени, когда бросилась вслед за ним; он быстро повернул ключ в замке.

— Альберт, — кричала она. — Я, я здесь.

— Я… я хочу побыть один.

— Нет… только не без меня.

— Виктория, пожалуйста, уйдите. Я слишком расстроен.

— Нет, нет, — говорила она. — Я хочу вас успокоить. Откройте дверь. Откройте сейчас же.

Он повиновался, и она готова была броситься в его объятия, но он стоял молча, недвижный, как истукан.

— Альберт, — в испуге вскричала она, — я хочу вам помочь. Я знаю, каково вам сейчас, ведь уехал ваш отец.

— Как вы можете знать? — отвечал он. — Вы сами никогда не знали отца.

— Да, но я все могу понять.

— И мать свою вы не любите. Как вы можете что-либо понимать?

Он холодно отвернулся от нее, но она крепко обхватила его руками, прижала к себе, заплакала.

— Альберт, дорогой мой, мне тяжело видеть вас несчастным. Ведь я люблю вас, Альберт.

Тут он повернулся к ней, и они оба заплакали.

Он поддался слабости, сказал он.

Нет, нет, это не слабость! Его поведение вполне естественно. Нужно делиться своими бедами. Она поможет ему это понять.

Поцелуй тут же сделал ее безумно счастливой.

— Знает Бог, как велико мое желание видеть вас счастливым и довольным. Я бы сделала что угодно… что угодно…

Ну мог ли он остаться безучастным к подобной преданности?

Но позже подумал: она сделает для него что угодно… только не позволит разделить с нею трон.

Альберт был вне себя от возмущения. Хотя Эрнест всегда смеялся над ним, называя его ханжой, он никогда бы не поверил, что брат пустится в приключения, которые могут иметь такие последствия.

Вот уже несколько недель Эрнест выглядел нездоровым.

— Чужая страна, — сказал Альберт. — Ты почувствуешь себя лучше, когда уедешь.

— Нет, я был у врача, — сказал Эрнест. — Виной всему одна женщина из Берлина.

— Женщина! — воскликнул Альберт. — Боже милостивый, Эрнест! Ты это серьезно?

— Альберт, ради Бога, спустись на землю. С кем не бывает.

— А те, с кем бывает, должны потом страдать, — сурово сказал Альберт.

— Ты прав, дорогой мой братец. Надеюсь, ты никогда не попадешь в подобную передрягу. — Тут Альберт пришел в такой ужас, что это рассмешило Эрнеста: — Или боишься, что попадешь?

— Тебе бы все шутить, а дело совсем не шуточное. Я рад, что отец об этом не знает.

— Знает. И все понимает. У него нет иммунитета против искушений плоти, как у тебя.

— Может, заранее сказать, что я научился их преодолевать?

— О, я уже догадываюсь: милая крошка Вик не дает тебе бездельничать.

Альберт не знал, куда деться от стыда.

— Эрнест, да что с тобой такое?!

— Рок — увы! — подстерегает всех, кроме праведников! Разумеется, если они еще остались, в чем я… очень сомневаюсь.

Любовь к брату помогла Альберту преодолеть замешательство.

— Тебе надо позаботиться о хорошем лечении.

— Чем я и занимаюсь.

— А затем, Эрнест, женись. Но не раньше, чем вылечишься. Не будешь же ты рисковать здоровьем наследника.

— Можешь на меня положиться.

— Мне придется все рассказать Виктории. Мы условились не иметь друг от друга тайн.

— Понимаю, — сказал Эрнест.

— Мне, конечно, будет неприятно, но долг есть долг.

— Не беспокойся. Она лишний раз убедится, что, выйдя за тебя, сделала правильный выбор.

Сдержанно и серьезно Альберт поведал неприятную новость Виктории. Услышав его сообщение, она сделалась пунцовой от смущения и стыда.

— Мой дорогой Альберт, но это ужасно.

— Таково воздаяние за грех, — сказал Альберт.

— Эрнест, разумеется, беспутен.

— Я бы сказал, чересчур беспечен.

— Но он ваш брат и, следовательно, дорог нам обоим. Надо сделать все, чтобы вылечить его. Его можно вылечить, Альберт?

— Можно. Я полагаю, болезнь еще не зашла далеко. Я говорил с ним о преимуществах семейной жизни.

Виктория лучезарно улыбнулась.

— О-о, как же нам повезло! Не все могут быть так счастливы, как мы.

Альберт в знак согласия сжал ее руку и добавил:

— Эрнест такой человек, которому обязательно нужно жениться, если он хочет вести приличную и достойную жизнь.

Виктория кивнула и вдруг, как это нередко с нею бывало, порывисто обняла его за шею.

— Ах, Альберт, как же нам повезло! — повторила она. — Я ведь как только вас увидела, сразу же поняла, что вы будете чистым и верным. — Она с испугом взглянула на него. — Представить только, что я могла бы выбрать Эрнеста!

— Тогда один человек был бы самым несчастным на свете, — ответил Альберт, — и этим человеком был бы я.

— И я тоже, Альберт. Ах, как мудро я поступила! Но, опять же, как только я вас увидела, я все п о н я л а.

До самого конца того дня они были очень довольны друг другом.

Виктория начинала тревожиться. Она была замужем примерно полтора месяца. Вряд ли уже пришло время, уверяла она себя. Слишком уж рано.

Единственным человеком, кому она могла высказать свои опасения, была баронесса.

— Дорогая Дейзи, а это может быть… так быстро?

— Ну конечно, может, — отвечала та.

Виктория задрожала.

— Если говорить откровенно, Дейзи, мне становится немного не по себе.

— Душечка моя, я же постоянно при вас, я буду присматривать за вами.

— Я знаю. Старушка Луи тоже постоянно находилась при моей кузине Шарлотте, тоже присматривала за нею, но та все-таки умерла.

— Почему надо сравнивать себя с принцессой Шарлоттой?

— А почему бы и нет? По словам дяди Леопольда, она была здоровой женщиной. Никому и в голову не могло прийти, что она умрет при родах.

— Послушайте меня: не нужно так ни говорить, ни думать. По моему мнению, беспокоиться вам еще рано, к тому же вы можете ошибаться.

— Если бы!

— Но вы хотите ребенка.

— Пока нет. Я бы могла немного подождать. — Она опять задрожала.

— С тех пор, как при родах умерла леди Рассел…

— О-о, там ведь совсем другое дело. Она была гораздо старше вас.

— Я, наверное, слишком мала и не смогу рожать.

— Вот это уже не имеет значения. Подумайте, какая это будет радость, когда мы начнем готовиться, шить разные симпатичные вещицы. Вы, конечно, позволите мне сделать кое-что самой. Позволите?

— Милая Дейзи, вы будете делать все, что пожелаете.

— Это будет все равно, что одевать кукол.

— Ах, мои милые куколки! Вот славная была пора! Вы, поди, уже думаете о детском приданом?

— А как же иначе! Нам придется заново обставить детскую.

— Вы меня просто возбуждаете.

— А как же без этого! Без этого не обойтись, любовь моя.

— Без страха, наверное, тоже. Вы знаете, сколько женщин умирает при родах, Лецен?

— Это у бедных. У королевы все по-другому. У нас будут самые лучшие врачи. Учтите, речь идет о наследнике трона. Да и я ведь буду там.

— Я уже начала думать, какое имя дать ребенку.

— Если родится девочка, надо назвать ее Викторией.

— Вы же тогда будете нас путать!

— На этот счет можете не беспокоиться. Кому-кому, а мне не грозит опасность спутать королеву с принцессой.

— А если будет мальчик?

— Он получит имя какого-нибудь английского короля.

— Что бы вы ни говорили, Лецен, а мука предстоит ужасная. И это меня пугает. Я никак не могу выбросить из головы леди Рассел. Совершенно здоровая перед родами, она вдруг…

По щекам королевы потекли слезы: она так любила леди Рассел и ее милых деток. Она всегда приглашала их в гости, когда к ней приезжала их мачеха; она бегала с ними взапуски по коридорам Букингемского дворца, а за ними по пятам носился Дэш, Ислей или какая-нибудь другая собака.

Вошел Альберт. Он ездил верхом с Эрнестом и в костюме для верховой езды выглядел очень красиво. Лецен сделала довольно небрежный реверанс, что разозлило его, поскольку в этой небрежности ему виделось оскорбительное высокомерие. К тому же она не удалилась, как, разумеется, ей следовало; то, что Виктория не приказала ей удалиться, разозлило его еще больше.

— С удовольствием покатались, Альберт? — спросила королева.

— С превеликим.

— Эрнест, кажется, выглядит лучше.

— Ему гораздо лучше.

— Я рада.

Лецен бережно убирала палантин королевы — работу одной из ее фрейлин. Какое же все-таки положение при дворе занимала Лецен? Она ведет себя так, раздраженно подумал он, как будто она член нашей семьи.

Альберт дал Виктории понять, что хочет поговорить с ней наедине, и она без промедления сказала:

— Встретимся в шесть, Дейзи.

Лецен, такая надменная по отношению к нему, тотчас же повиновалась, проявив тем самым уважение к королеве.

Когда они остались одни, Альберт сказал:

— Я вижу, вы плакали. Вас что-то расстроило?

Она, кажется, колебалась, говорить или нет.

— Видите ли, Альберт, я еще не совсем уверена… — сказала она, — … но я так боюсь… я хочу сказать, надежда… что…

Лицо Альберта осветилось радостью.

— Моя милая женушка! Но это же замечательная новость.

На ее лице промелькнула тень досады. Ему-то хорошо. Ему не придется испытывать эту ужасную муку, ему не придется рисковать своей жизнью.

— Разумеется, — сказала она, — еще слишком рано говорить о чем-то определенно.

— Если это… ах, Виктория, если это…

— Понимаете, мне становится страшновато.

— Первый раз всегда страшно.

— Рада слышать, что как мужчина вы это сознаете.

— Это великое благословение… Так скоро… Это знак того, что у нас может быть много детей.

Ее била дрожь.

— Это будет такая радость… для всех, — продолжал он.

— Жаль, что я такая маленькая. Из-за этого могут возникнуть трудности.

— Никогда не слыхал ничего подобного.

— Лецен тоже не слыхала. А по-моему, так или иначе это скажется, только выносить-то все придется мне.

— Лецен?! Значит, вы уже говорили с ней на эту тему?

— Как раз когда вы вошли.

Он молчал. Сейчас было самое время сказать, что баронесса возмущает его. От того, что это важное дело — их тайна — могло обсуждаться с Лецен, он ощутил самую настоящую боль, но то, что с этой женщиной оно обсуждалось раньше, чем с ним, его просто потрясло.

— Нет сомнения, — едко сказал он, — что баронесса, будучи незамужней, знает толк в подобных делах.

— Лецен всегда считала своим долгом знать все, что может со мной случиться.

Даже голос ее становился мягче, когда она говорила об этой женщине!

Вот тут-то он и решил, что настала пора во что бы то ни стало избавиться от баронессы, иначе никогда ему не бывать хозяином в собственном доме.

Альберт решил посоветоваться с бароном Штокмаром, который, как доверенное лицо дяди Леопольда, проявлял немалую заинтересованность в том, чтобы этот брак был крепким и чтобы Альберт в конце концов был допущен к управлению государством.

— Мое положение становится все более и более невыносимым, — сказал он барону. — Мне не позволяется знать даже сущие мелочи в их политике. Королева обращается со мной, как с любимой кошкой или собакой, которую надо ласкать и хвалить; лорд Мельбурн ведет себя со мной, как с ребенком. Они оба намерены держать меня на расстоянии.

Штокмар угрюмо кивнул. Он, опытный наблюдатель, отдавал себе отчет в сложившейся ситуации.

— Это совершенно невыносимо, — продолжал Альберт, — особенно если учесть, что баронессе Лецен королева доверяет полностью. Я видел, как та в присутствии королевы читала государственные бумаги. Она полностью заправляет двором. Моего мнения никто не спрашивает. Иногда мне разрешается промокать чернила, когда королева ставит свою подпись. Это предел моей полезности. Порой я жалею, что вообще сюда приехал. Пусть бы у меня был маленький домик, но я, по крайней мере, чувствовал бы себя в нем хозяином.

— Вы слишком нетерпеливы, — сказал барон, — а дело нуждается в хорошо продуманных действиях. Со временем вы преуспеете. У меня нет ни малейшего сомнения в преданности вам жены. Она любит вас так сильно, как только может любить молодая женщина. В этом ваша сила. И если вы удержите завоеванные позиции, вы будете непобедимы. Вам сейчас просто нужно запастись терпением.

— И, видимо, надолго, — мрачно сказал Альберт.

— Вы недостаточно интересуетесь политикой.

— Да как же мне ею интересоваться, когда мне не позволяют знать, что и где происходит!

— Недостойное замечание для человека такого ума, как у вашего Высочества, — заметил барон. — Вас не допускают к государственным документам, но нет никакого извинения для вашей неосведомленности в том, что пишут в прессе. Авторы, представляющие вигов и тори, дадут вам представление о бытующих сейчас настроениях. Надо только как следует читать газеты. В равной степени важно, чтобы вы знали расклад сил в стране, положение обеих партий и общественное мнение.

Принц задумался: это был благоразумный совет.

— Я займусь этим, — пообещал он. — Но обсуждать с королевой государственные дела я все равно никогда не смогу. Когда бы я ни пытался, она тут же заговаривает о чем-нибудь другом, совершенно несерьезном. И однако же она может по часу сидеть в кабинете с лордом Мельбурном. Между ними, похоже, существует заговор — не подпускать меня к государственной политике.

— Отношения королевы с лордом Мельбурном необычные. Ее величество вступила на престол в возрасте восемнадцати лет неопытной, впечатлительной девушкой с намерением быть хорошей королевой. Ее премьер-министр был лорд Мельбурн, человек исключительно любезный и очаровательный. На королеву он сразу же произвел огромное впечатление. У нее сложилось мнение, что он не может ошибаться. Более того, одно время многие даже думали, что она может выйти за лорда Мельбурна.

Принц вздрогнул. Он был поражен этим признанием.

— А, чего там, — продолжил Штокмар. — Я вижу, я прав: вы не ознакомились с состоянием дел в этой стране. К лорду Мельбурну ревновать не надо. У него тонкий ум, и он прекрасно понимает, что к чему, в частности то, что вопрос о браке между ними никогда не стоял; понимала это и королева. Она никогда не знала отца и, следовательно, искала его в других мужчинах. Ее отношения с вашим дядей Леопольдом были образцом величайшей преданности с обеих сторон, к тому же она его просто обожала. Когда не стало рядом дяди Леопольда, она обратилась к лорду Мельбурну. Но это фигуры отеческого плана. Вы же муж. Ее страстная преданность станет в свое время вашей — если только вы сумеете ее завоевать. Сейчас королева преданно любит вас. Это знают все: она безумно любит мужа. И точно так же, как лорд Мельбурн отлучил ее от Леопольда, вы должны отлучить ее от Мельбурна. Все на вашей стороне, и если вы будете вести себя подобающим образом, вас будут любить сильнее, чем Леопольда и Мельбурна.

— У нее, несомненно, любящая натура.

— Ее переполняет любовь. Это добрая душа. Вам, по сути, досталась удивительная жена, но ведь она еще и королева. Ее воспитали для этого, и она свято верит в свое предназначение. А вы самый удачливый из молодых людей: вам повезло и в том, что у вас такая жена, и в том, что вы муж такой королевы. Да, впереди у вас трудности, но вы их, однако, преодолеете. Ваша внешность в вашу пользу. Она чарует королеву, которая весьма неравнодушна к человеческой красоте. Ваш спокойный и уравновешенный характер сослужит вам хорошую службу. Вы идеально дополняете королеву. Ваше спокойствие всегда будет брать верх над ее эмоциональностью. Это ее основной недостаток, и он часто идет ей во вред. Она выходит из себя, вы сохраняете самообладание. Штиль всегда выигрывает у бури. Помните об этом.

— Ваши советы, конечно, благоразумны, они меня очень приободрили.

— Ну а теперь подумаем, как действовать дальше. Прежде всего научитесь разбираться в политике. К лорду Мельбурну подступиться трудно, потому что он слишком уж человек королевы. Но как насчет сэра Роберта Пиля?

— Королева ненавидит его.

Штокмар рассмеялся.

— Пиль — блестящий государственный деятель. Примерно с год назад его ощутимо задела история с королевской спальней. Да и кого бы она не задела? Королева вела себя отнюдь не в конституционной манере. Почитайте соответствующие отчеты. Я позабочусь о том, чтобы вам их представили. Если бы не благородство Мельбурна и не чувство собственного достоинства Пиля, королева могла бы оказаться в весьма трудном положении. А поскольку эта история последовала почти сразу же за скандалом с Флорой Гастингс, она очень повредила репутации Ее величества. Эти материалы вы, конечно, изучите. Королева, как и большинство молодых монархов, еще не сознает, как важно бывает угодить людям. А ведь от этого может зависеть ее корона. Я думаю, вы сможете ее этому научить. А пока подбирайте людей, которые, хотя они и не управляют страной сейчас, будут управлять ею в недалеком будущем. Кстати, вы знаете, что падение правительства Мельбурна предрешено? Когда оно падет, к власти придут тори. Тут уже не должно быть повторения истории с королевской опочивальней. Вам придется уберечь королеву от подобного безрассудства. А когда появится новое правительство, вы окажетесь в дружеских отношениях с новым премьер-министром, сэром Робертом Пилем.

— А не покажется это предательством по отношению к Виктории? — Мой дорогой Альберт, у нас нет в голове других мыслей, кроме как служить королеве. Это самое лучшее, что мы можем для нее сделать. В свое время ей придется пересмотреть свое отношение к сэру Роберту, и она это сделает, потому что вы объясните ей ее долг перед правительством и страной. Вы даже — тоже в свое время — поможете ей преодолеть эту нелепую и, между нами говоря, детскую — неприязнь к одному из величайших государственных деятелей нашего времени.

— Барон, у меня, кажется, появилась надежда.

— Ни у кого еще будущее не было столь светлым и полным надежд, — отвечал барон.

Завязать дружбу с сэром Робертом Пилем оказалось вовсе нетрудно, и, к своему великому удовольствию, Альберт обнаружил, что лидер оппозиции — человек, которого он вполне понимает. Он даже заметил сходство в их характерах. Пиль был совершенно непохож на лорда Мельбурна, этого добившегося успеха в обществе красавца мужчину. Он не был красив и не обладал особой обходительностью. Говорил он прямо и по делу; чувствовалось, что в отличие от несколько циничного лорда Мельбурна у него есть идеалы, которым он глубоко предан.

Знакомясь с политикой, Альберт узнал, что Пиль — реформатор. Он внес на обсуждение парламента законопроект о равноправии католиков и предложил пересмотреть законы о преступлениях против личности, а также о подлоге. Он создал Столичную полицию . Человек, вне всякого сомнения, мыслящий и смелый, сэр Роберт Пиль славился своей неподкупностью; чувство долга он ставил выше личной славы; такого человека Альберт мог не только понимать, он мог им восхищаться. Более того — и этот фактор имел в глазах Альберта особое значение, — его личная жизнь была достойна подражания. Лорду Мельбурну в этом смысле было до него далеко. Хотя все, похоже, об этом забыли, супружеская жизнь Мельбурна с первой женой леди Каролиной Лэм вызывала в обществе немало нареканий, да и после ее смерти он уже успел дважды развестись. Фигурировать в одном бракоразводном процессе — и то уже, по мнению Альберта, было страшным стыдом, а тут целых два! Вряд ли в них нет вины самого лорда Мельбурна. Люди редко оказываются замешанными в подобные дела случайно. И этому человеку Виктория доверяла так, как не доверяла никому другому!

А вот сэр Роберт Пиль был предан жене, которая разделяла с ним все его заботы и честолюбивые устремления, что вообще-то следовало бы делать всем женам; у них было пять сыновей и две дочери — очень приятная семья.

Кроме того, сэру Роберту доставляло удовольствие беседовать с принцем. Тут и не пахло той слегка покровительственной манерой, которая, как ему представлялось, сквозила в разговорах с лордом Мельбурном. Совет Штокмара оказался чрезвычайно полезным: политика была интересным делом — более того, теперь у него появилось хоть какое-то занятие.

С королевой он старался не заговаривать о сэре Роберте, поскольку она до небес превозносила лорда Мельбурна, считая его чуть не оракулом.

Альберт много думал о политической ситуации. Приближались выборы, и Пиль в качестве нового премьер-министра казался принцу отличной перспективой. Впрочем, то, что виделось столь желанным ему самому, могло быть последним, чего бы желала королева, и это его огорчало.

Альберт полагал, что ему следует попытаться как-то повлиять на нее, тонко внушить ей, что неприязнь к Пилю недостойна ее, и он решил предпринять эту попытку, когда они сидели рядом за чаем. Виктория получала удовольствие, сидя рядом с заварным чайником, «как обыкновенная домашняя хозяйка». Ей нравилось наливать чай «именно так, как вы любите, мой дорогой Альберт». Это просто замечательно, говорила она, что он усвоил английскую привычку пить чай. Ведь это признак цивилизованности.

Он улыбнулся, глядя на нее со своей стороны стола, и сказал:

— Вы выглядите усталой, моя дорогая. Вам нельзя так поздно ложиться по многу ночей подряд.

Ее тронула его заботливость, но ей было неприятно слышать о своем усталом виде, поскольку это напоминало ей совсем о другом. «Беременна она все-таки или нет?» Уверенности не было, но она считала, что, скорей всего да. Однако ей не хотелось, чтобы об этом постоянно напоминали; к тому же, своим замечанием он косвенно порицал ее за любовь к танцам, которые по ее настоянию устраиваются когда только возможно; и накануне она танцевала до двух часов. Сам Альберт во время танцев не находил себе места, и вид у него был такой, будто он вот-вот упадет и заснет. Ах, как бы ей хотелось, чтобы он не был по вечерам таким соней. Танцевать-то он мог хорошо, но она чувствовала, что делает он это с явной неохотой, что не могло не портить ей настроения.

Поэтому сейчас она испытывала легкое раздражение.

Ей кажется, сказала она, что лорд Мельбурн встревожен. Этот несносный Пиль для него как заноза в теле.

— Но, дорогая моя, он же лидер оппозиции. Вполне естественно, что они могут расходиться во мнениях.

— Тоже мне, лидер оппозиции! Надеюсь, он им и останется, хотя ему очень хотелось бы стать премьер-министром. Однажды он уже было решил, что он премьер, но я его быстро поставила на место. Мое правительство подало в отставку, потому что лорд Мельбурн был бессилен принимать законы с таким незначительным меньшинством, и тут этот несносный Пиль решил прийти на смену. Он явился ко мне и предложил сформировать новый кабинет. Он ужасно непривлекателен, а когда разговаривает, выделывает такие курбеты, точно он учитель танцев.

— У него прекрасная репутация.

— Что значит прекрасная репутация, Альберт? Что вы хотите этим сказать?

— Он сделал для страны столько хорошего.

— Кто это наговорил вам такой чепухи, Альберт?

— Чепухи? Вы это серьезно, любовь моя? Возьмите хотя бы английскую полицию, которой завидует весь мир. Чья это была идея? И кто ее осуществил?

— Ах, это!

— Ну же, любовь моя, будьте справедливой. Ответьте мне.

— Полиция действительно стала лучше.

— Разве не следует признать заслуги, когда они налицо?

— Отчего же? Я всегда готова похвалить, если похвала заслужена…

— В таком случае…

— Но никто не заставит меня полюбить вашего любезного учителя танцев.

Это уже был сигнал тревоги, но Альберт решил пропустить его мимо ушей. Она побаивалась будущего. Ей был неприятен этот разговор о политике. С Альбертом ей хотелось смеяться и говорить о всяких пустяках.

— А теперь, дорогой Альберт, — обратилась она к нему, — я хочу попросить вас помочь мне выбрать материал для нового халата.

— Что я охотно сделаю, — ответил Альберт, — но я очень хочу, чтобы вы отчетливо представляли себе, что происходит.

— Что я отчетливо себе представляла? Что вы имеете в виду? Что происходит в этой стране, Альберт, я знаю гораздо лучше, чем вы. Вы, верно, забываете, что мой премьер-министр бывает у меня каждый день. Мы с ним совещаемся. Так уж вышло, что я королева этой страны.

— Как государственный деятель лорд Мельбурн не сравнится с сэром Робертом Пилем.

Она в недоумении уставилась на него. Неужели она ослышалась? Он решительно бросал ей вызов. Он говорил о политике, когда ей этого вовсе не хотелось; он открыто хулил ее любимого премьер-министра лорда Мельбурна и расхваливал человека, которого она ненавидела, как никого другого.

Она задрожала от ярости. Пальцы ее сомкнулись на ручке стоящей перед ней чашки с чаем: она как раз собиралась сделать глоток, когда он затеял этот неприятный для нее разговор.

Она подняла чашку и выплеснула чай ему в лицо.

Реакция Альберта была удивительной.

Он встал из-за стола и бросил изумленной служанке, которая подошла к нему:

— Ну, что вы на это скажете? — Потом поклонился жене. — Я пойду переоденусь.

Он оставил ее за столом, разгневанной, но жалкой.

О Боже, что она натворила! И все из-за своего буйного характера. Но Альберту, право, не следовало бы так ее взвинчивать похвалами этому ужасному человеку. Как он мог восхищаться сэром Робертом Пилем, когда она его терпеть не могла? Но выплеснуть чашку чая в лицо ее любимому Альберту! Он сидел за столом, такой красивый, и тут этот чай, стекающий с его лица на костюм, — мысль об этом была ужасна. И он еще так спокойно все это воспринял. Другой бы на его месте взорвался от возмущения, а он лишь встал и пошел переодеваться.

Она не будет счастлива, пока они с Альбертом не помирятся.

Она подбежала к его комнате. Дверь была заперта.

— Альберт, — крикнула она, стуча.

— Это вы, Виктория? — Голос его звучал так же на удивление спокойно, как будто ничего не произошло.

— Альберт, я хочу поговорить с вами. Можно мне войти? — В голосе ее была робость. Она и чувствовала себя робко. Даже Лецен и лорд Мельбурн не раз говорили, что у нее горячий темперамент. Лорд Мельбурн называл его «холерическим» и говорил, что ей неоходимо его сдерживать.

Альберт уже успел переодеться. Он стоял у окна и смотрел во двор.

— Альберт. — Она подбежала к нему и бросилась в его объятия.

Он нежно улыбнулся. — Ну-ну, все прошло, — принялся он ее утешать.

— Нет, не прошло. И я могла такое сделать! С вами!

— Чай был чуть теплый, — сказал Альберт с улыбкой, — а чашка очень маленькая.

— Альберт вы мой бесценный! Как вы добры, как умеете прощать!

— Может, забудем об этом?

— О да, Альберт. Но, боюсь, самой мне этого никогда не забыть. Я вела себя непростительно. Как невоспитанная.

— Согласитесь, моя дорогая, вы же никогда не хотели слушаться матери, как себя вести, вы слушали лишь гувернантку, и, боюсь, она вам льстила, потому что ей очень хотелось сохранить вашу благосклонность.

Он затаил дыхание. Как-то она воспримет откровенную критику ее идола?

Она хотела было тут же взять под защиту свою любимую баронессу, но ее снедали угрызения совести, и она ничего не ответила.

— Мне бы не следовало выходить из себя, Альберт.

— Да, любовь моя, выходить из себя всегда плохо.

— Но вы меня вынудили.

— А следует ли так горячиться только потому, что выражается мнение, противоположное нашему собственному? Если кто-то и не хочет соглашаться с другими, ему, например… не следует обливать другого чаем.

Она засмеялась.

— Больше я на вас чай выплескивать не буду.

— Да, пожалуйста, выплесните, если уж вам так захочется, но только если он будет не слишком горячим, а чашка — не очень большой.

Она опять засмеялась и он вслед за нею. Она прижалась к нему, осыпая его страстными поцелуями.

— Ах, ангел мой милый, вы слишком хороши для меня, — воскликнула она.

Альберт, утонув лицом в ее волосах, довольно улыбался. Он чувствовал, что кое-чего он сегодня добился.