На следующий день Дэвид приехал из Клаверинга. Он обрадовался, увидев меня, и я почувствовала к нему глубокую нежность. Я предала его тем, что была так счастлива в день королевской свадьбы. Обаяние Джонатана околдовало меня, и сейчас мне хотелось как-то загладить свою вину.

Мне казалось, что между нами встал еще один барьер: тайна смерти Альберика, о которой я не могла не думать иначе, как об убийстве.

Сохранить секрет было не так сложно, как я думала. Казалось, я стала профессиональной лгуньей. Но, наверное, Дэвид был не столь проницателен, как его брат. Я уверена, что никогда не смогла бы ничего скрыть от Джонатана.

Я рассказала Дэвиду о свадьбе и все, что мне рассказала о церемонии мама. Он подтвердил слухи, что принц напился и провел большую часть брачной ночи, в полном беспамятстве у камина спальни, а невеста довольствовалась созерцанием этой сцены.

— Было еще хуже, — сказала я. — Мы слышали, что он чуть не нарушил церемонию бракосочетания, но был остановлен отцом. Сколько правды в этих историях? — спросила я. — У мамы и твоего отца осталось впечатление, что все так и было.

— А ты расстроилась, не получив королевского приглашения?

— О нет.

Мы с Джонатаном проехались верхом. Мама настояла, чтобы он сопровождал меня. Они не хотели оставлять меня одну в такой день.

— Думаю, что они правы. Везде столько мошенников.

Мы поехали в гостиницу «Собака и свисток» близ Гринвича, и хозяин угостил нас прекрасным ростбифом.

— Значит, тебе там понравилось?

— О, конечно.

— И Джонатан сразу же вернулся в Лондон?

— Да, мама не знает, сколько она пробудет там, и они захотели, чтобы я вернулась сюда раньше тебя.

— Очень заботливо с их стороны. — Он нежно поцеловал меня. — Тебя так долго не было… тебя и Амарилис.

Я любила его, нежного, дорогого, надежного. Нет ничего невозможного в том, говорила я себе, чтобы любить двух мужчин сразу, но по-разному. Общение с Дэвидом было подобно глотку кристально чистой воды, когда тебя мучит жажда, в то же время Джонатан был искристым, бодрящим вином.

Не странно ли это? Если честно признаться, то я хотела их обоих.

Они были братьями… двойняшками. Может, этим все и объяснялось? Их было трудно представить одним целым. Они были настолько разными. И все-таки… я хотела их обоих.

— Итак, у нас скоро будет свадьба, — сказал Дэвид. — Должен сказать, что Петтигрю уже начали готовиться к ней.

Мы заговорили об Амарилис.

Я проводила много времени в детской. Маленькие девочки быстро росли, они менялись с каждым днем. В детской, глядя на Амарилис, я забывала Джонатана и не думала о нем.

Через день после возвращения Дэвида налетел шторм. Завывал свирепый ветер, и дождь хлестал по стеклам. Никто не выходил из дома, так как трудно было удержаться на ногах.

Следующий утром, когда мы встали, вокруг царила тишина. Птицы весело пели, и цветы, которые не прибило дождем и ветром, выглядели свежими и красивыми. Капли падали с деревьев, но быстро высохли под лучами солнца.

Стояло прекрасное утро.

Я сказала Дэвиду, что проедусь с ним по усадьбе. Он обрадовался, что я присоединюсь к нему.

— Столько надо сделать, — сказал он, — после поездки в Клаверинг.

Когда мы только собирались уезжать, приехал посыльный от Жанны с просьбой немедленно приехать к ним.

— О, дорогой, — сказала я Дэвиду, — похоже, утро испорчено. Думаю, что-то случилось. Не съездишь ли со мной? Мы не задержимся там надолго.

Я дрожала, почувствовав, что это могло быть связано с Альбериком, а если предчувствие не обманывало, то мне нужна поддержка Дэвида.

Нас встретила бледная Жанна. Она выбежала навстречу, так как, должно быть, давно высматривала нас.

— О, миссис Френшоу, мистер Френшоу, я так рада, что вы приехали! Случилась ужасная вещь.

— Что? — вскричала я.

— Альберик. Они нашли его.

— Нашли его? — закричал Дэвид. — Где он был все это время?

— Он мертв, мистер Френшоу. Его тело выбросило на берег.

— Утонул?!

Жанна опустила голову и несколько секунд молчала. Я дрожала, думая о том, что будет дальше.

— Все это время, — прошептала Жанна, — мы не знали, где он.

Утонул? — повторил Дэвид. Убит, — поправила его Жанна. — Сказали, что у него прострелена грудь. Не знаю, что теперь будет.

— Но кто… — начал Дэвид. — Подождите… Это такой удар.

О, кажется, жене плохо. Он снял меня с лошади и обнял.

— Пройдите в дом, — предложила Жанна.

— Конечно.

Тебе не лучше, дорогая? — спросил Дэвид.

Я села в холодном зале, дурнота прошла. Итак, они узнали правду. Что теперь будет? Что подумают о смерти Альберика?

Последнее время только и говорили, что о смерти Альберика. Слухи ходили разные. Кто убил Альберика? Бедный невинный Альберик, который лишь взял лодку, чтобы покататься.

Поговаривали, что его друг Билли Графтер, должно быть, тоже был с ним, поскольку исчез, когда Альберик вернулся из Лондона.

Началось следствие. Не было сомнений, что в Альберика стреляли, из-за чего он и утонул. Вердикт был следующим: убит неизвестным лицом или лицами.

Было трудно хранить тайну. Меня мучили ночные кошмары, и я с плачем просыпалась. Дэвид прижимал меня к себе, утешал и я радовалась, что он со мной. Я была благодарна ему за заботу.

Утром я попыталась успокоить себя. Джонатан был прав. Времена были опасные. Мне следовало помнить, что случилось с мамой и с бабушкой, Сепфорой. Воображение рисовало мне, как они в дивной карете с гербом д'Обинье отправились в маленький город за покупками и оказались в толпе черни. Смерть Альберика была возмездием. На это нельзя было смотреть иначе. Это было логично. Это был закон выживания.

Днем я верила в справедливость возмездия, ночью же приходили ужасные сны.

Джонатан вернулся для дачи показаний в Эверсли.

Я не встречала его, но, как только допрос закончился, он сразу же улучил момент, чтобы повидаться со мной.

— Они будут искать убийцу, Джонатан? — спросила я.

Он тряхнул головой и насмешливо взглянул на меня:

— Они говорят о расследовании.

Они сделают из этого спектакль. Но могу тебя заверить, что ничего не будет раскрыто. Об этом позаботились.

Это сделано для безопасности страны, что прекрасно понимают в некоторых кругах.

— Это так… омерзительно.

Он засмеялся:

— Что ты ожидала? В этом-то и суть дела. Как ты сейчас себя чувствуешь? Ты никому не говорила?

Я тихо тряхнула головой.

— Даже Дэвиду? Он бы, конечно, понял. Он всегда логичен.

Но зачем ему забивать голову ненужными вещами? Мне жаль, что ты видела это.

— Что с Билли Графтером? — спросила я.

— Он исчез. Но это ничего не значит. Мы знаем, как он выглядит. Он может навести на след остальных. Леон Бланшар сейчас в Лондоне, а может, уже и уехал. Я скоро снова должен быть там и, когда вернусь назад, обещаю, Дикон с мамой приедут со мной.

Я приложила руку к голове и устало сказала:

— Надеюсь, что все это скоро кончится.

— Бедная Клодина! Жизнь очень сложна, не так ли?

— Я хочу, чтобы моя была простой, тихой.

— О, ты слишком молода для покоя! — Затем он быстро поцеловал меня. До свидания, моя любовь!

Я обрадовалась его уходу. Он растревожил мою и так неспокойную душу.

* * *

Я поехала повидаться с тетей Софи.

Жанна приветствовала меня:

— Она в постели. Ей было плохо. Это расстроило ее больше, чем я думала.

Она лежала в постели с голубыми занавесками и выглядела измученной.

— О, Клодина! — сказала она.

— Дорогая тетя Софи, тебе было плохо… Жанна рассказала мне.

— Это дом печали, Клодина, — ответила она. Ее пальцы все время теребили пододеяльник. — Почему жизнь всегда так несправедлива ко мне? Почему, стоит мне только полюбить человека, как с ним случается беда?

— Вокруг нас всегда трагедии, тетя Софи.

— Особенно вокруг меня, — сказала она.

— Мне жаль…

— Этот мальчик, этот бедный невинный мальчик…

— О, тетя Софи, не такой уж он и невинный. Удивительно как мало мы знаем о тех, с кем живем рядом.

— Что он сделал?

Он только взял лодку, чтобы развлечься, и какой-то негодяй убил его. Ты можешь это понять? — настаивала она. — Это бессмысленно, — печально добавила она.

— Это трудно понять, тетя Софи. Почему, ты думаешь, он оказался в лодке? Разве он не должен был вернуться в Лондон? Ты думаешь, что он поехал обратно, потому что забыл что-то. Но почему же тогда он решил покататься на лодке?

— Причуда, — сказала она. — У людей есть причуды. Его любимый конь Принц нашел обратный путь. Альберик, должно быть, добрался до моря на нем.

— Ты знала, что у него есть лодка?

— Нет. Он никогда о ней не говорил. Они с Билли Графтером держали это в тайне. Бедные мальчики, бедные наивные мальчики.

— Кажется странным, что они оба решили покататься.

Но тетю Софи не интересовало, почему они уехали. Она думала лишь о своей печали. Я вообще не хотела говорить, потому что не хотела обманывать ее. Пусть она думает, что этот молодой человек, побывав в Лондоне, так соскучился по свежему воздуху, что решил отправиться в море на лодке.

Тетя Софи сказала:

— Убит! Погибнуть в расцвете сил! Он был прекрасным мальчиком, светлым нежным. Я была счастлива с ним.

— Мне жаль, тетя Софи.

— Дитя мое, что ты знаешь об одиночестве? У тебя есть муж, любимый ребенок. Ты счастлива, а я…

— Но, тетя Софи, мы здесь. Мы — твоя семья. Моя мама…

— Твоей маме всегда везло. Фортуна улыбалась ей. У нее был Шарль де Турвиль и сейчас муж, который так заботится о ней. О, я знаю, она красива и у нее такая натура, что люди любят ее, но это так несправедливо, Клодина, так несправедливо. И только потому, что этот молодой человек был приятен мне, развлекал меня, и мне было приятно видеть его в доме, кто-то убил его.

Я беспомощно смотрела на опустившую плечи Жанну. Думаю, что она взяла на себя большую часть горя тети Софи.

Софи взглянула на меня:

— Я не успокоюсь, пока не узнаю, кто убил его. А когда узнаю, то покончу с ним. Я сделаю это.

— О, тетя Софи…

— Не пытайся утешать меня. Я лежу здесь, Клодина, и единственное, что мне осталось, это ненависть… моя жажда мести. Когда я узнаю, кто убил Альберика, я найду возможность расквитаться с ним.

Я не смогла скрыть дрожи. Она, с фанатичным блеском в глазах, выглядела безумной. Ее капор упал с головы. Я мельком увидела скрываемую с такой болезненность, ее морщинистую обнаженную кожу. Бледность лица особенно подчеркивали шрамы.

Я чувствовала переполняющую меня жалость и в то же время страх, потому что где-то в глубине сознания понимала, что если она узнает правду, то назовет меня убийцей. Не важно, что стреляла не я, но без меня не было бы и того выстрела. Никто, кроме меня, не узнал бы о тайной жизни Альберика; он радовал бы тетю Софи и работал против нас в пользу своей страны.

Я сказала, что должна идти. Я поцеловала тетю Софи. Она сжала мои руки:

— Если что-нибудь узнаешь, — сказала она, — дай мне знать. Я поклялась найти убийцу Альберика.

Жанна спустилась со мной.

— Такая она почти все время, — сказала она. — Иногда мне кажется, что это к лучшему. Когда она думает о мести, то забывает о его смерти.

Я кивнула, и Жанна продолжала:

— Она со временем успокоится. Хочешь-не хочешь, а со смертью придется смириться.

Я не торопясь отправилась в Эверсли.

* * *

К концу мая о смерти Альберика стали забывать. Сначала люди ожидали необычных открытий. Ходили слухи, что у него были враги среди соседей, хотя было трудно представить, кто из них хотел убить столь дружелюбного молодого человека. Проходили недели, а ничего не происходило. Люди ждали, когда на берег выбросит тело Билли Графтера, и даже ходила нелепая история, что его тело нашли на пляже, изрешеченное пулями. Эта версия, просуществовав две недели, отмерла. Думаю, люди постепенно смирились с тайной смерти Альберика и исчезновением Билли Графтера.

Матушка пришла в мою комнату в первый же вечер после возвращения из Лондона.

— Не расстраивайся, — сказала она. — Это должно было случиться. Он был шпионом. Мы не могли позволить ему уйти, каким бы приятным он ни был. Верь мне, Клодина, я много страдала из-за шпионов. Я видела Арманда, еле живого после пребывания в Бастилии, куда он попал по их вине. Можно сказать, они убили его.

Затем была моя мать. Я никогда не забуду это и что бы они сделали со мной, если бы не Дикон. Пройти через это — что-то да значит. Это позволяет понимать, что врагов государства следует уничтожать.

И чем быстрее, тем лучше, как в случае с Альбериком.

Жаль только, что все это случилось у тебя на глазах.

— Это моя вина. Джонатан велел мне уехать, но я осталась.

— Увидев это, ты пришла в ужас. Надеюсь, ты не винила Джонатана. Он делал то, что должен был сделать.

— Я все видела, — ответила я. — Но надеялась, что этого не произойдет.

— Моя дорогая девочка, мы все на это надеемся. Мы должны обо всем забыть. Дэвид сказал, что тебя мучают ночные кошмары. Это так?

Я кивнула.

— Мне жаль тебя.

Но ты должна избавиться от этого.

Со мной было то же самое после ночи возле мэрии, когда толпа требовала моей смерти. Эти воспоминания живы еще и сейчас. Нельзя пройти через подобные испытания так, чтобы они не оставили следа в душе. Можно сделать лишь одну вещь — забыть их, принять как неизбежность нашего мира.

— Конечно, ты права. Дорогая мама, я постараюсь. Я буду думать о том, что они пытались сделать с тобой. Я буду думать о бабушке и тогда пойму, что нужно делать.

Она улыбнулась.

— А сейчас у нас готовится свадьба.

Я должна напомнить тебе об этом. Прежде всего, я думаю, что мы не должны брать детей.

— Конечно. Я думала об этом.

— Грейс Сопер в состоянии позаботиться о них.

— Ей это предстоит делать в любом случае.

— Она обожает детей, и они отвечают ей тем же. Я не представляю путешествия с ними.

Да и жить придется в незнакомом месте, и, кроме того, мы будем отсутствовать несколько дней.

Я согласилась с ней.

Потом мы заговорили о нарядах, но мои мысли постоянно возвращались к Джонатану и Миллисент, связывающих себя клятвой, которой он вряд ли будет верен.

Свадьба должна была состояться первого июня. Несколькими днями раньше наша компания выехала в Петтигрю, который находился между Лондоном и Эверсли.

Мама и я поехали в экипаже с Мэри Ли, маминой служанкой, которая помогала нам обоим. Мы везли сундуки с одеждой и всем необходимым. Дэвид и Дикон ехали верхом, и мы потратили на дорогу день, выехав рано, и приехали в шесть часов в Петтигрю-холл.

Нас тепло встретили лорд и леди Петтигрю. Джонатан был уже здесь.

Петтигрю-холл выглядел более современным, чем Эверсли, но был возведен на сто лет позже. Это было квадратное каменное сооружение, внутри которого был двор. Кухня, кладовые и чуланы находились внизу. Величественная лестница извивалась пролет за пролетом до самого верха, откуда можно было видеть расположенный внизу зал.

Гостиная находилась на первом этаже, стеклянные двери которой выходили в необычайно красивый парк. Из обеденной комнаты, которая располагалась на этом же этаже, открывался не менее великолепный вид. Здесь было очень много спален. Комнаты для прислуги находились в мансарде. Дом был богато обставлен: стены были украшены гобеленами, которые стали производить во Франции около ста лет назад.

Вкус леди Петтигрю казался мне несколько тяготеющим к чрезмерной пышности. Весь дом был уставлен богато инкрустированной мебелью. Обивка кроватей и занавеси отличались яркостью тонов, а некоторые потолки украшали аллегорические сцены. Казалось, она хотела доказать свою значимость всему миру, что особенно подчеркивал ее дом.

Комната, которую отвели для нас с Дэвидом, располагалась рядом с комнатой мамы и Дикона. Они были больше и светлее, чем наши, построенные в елизаветинском стиле, и, благодаря своим высоким окнам и мраморным каминам, показались мне очаровательными.

На время свадьбы здесь остановилось несколько гостей, и, конечно же, среди них были лучшие друзья Петтигрю Фаррингдоны. Леди Петтигрю сказала, что поднимется с нами, чтобы показать наши комнаты, а затем познакомит нас с семейством Браунингов. Они были необычайно милыми людьми, и она считала, что нам понравится компания сэра Джорджа, его жены Кристины и их необычайно милой дочери Фионы. Когда мы остались одни, Дэвид сказал:

— Она, конечно же, властная женщина, и, кажется, дочь пошла в нее.

Но не думаю, чтобы она могла подчинить себе Джонатана, как леди Петтигрю своего мужа.

— Я уверена, что Джонатан знает, как себя держать, — ответила я.

— О да.

В этом ты можешь быть уверенной. Свадьба обещала быть пышной. Лорд Петтигрю имел большое влияние в банковских кругах и, подозреваю, в политических тоже. А это означало, что свадьба его дочери — незаурядное событие. Желающих попасть на свадьбу было много.

Церемония должна была состояться в деревенской церкви утром, после чего планировался прием в Петтигрю-холле. Ожидалось много гостей как из Лондона, так и из соседних поместий. Мы, Фаррингдоны и Браунинги оказались единственными, кто остановился в доме, хотя некоторые тоже могли бы остаться на ночь, поскольку леди Петтигрю не хотела отпускать их рано.

Когда вечером мы вышли к обеду, нас встречали Фаррингдоны — Гвен, Джон и Гарри, а также Джордж и Кристина Браунинги с дочерью Фионой, которой было около восемнадцати лет.

— Все собрались? — спросила леди Петтигрю, обводя нас взглядом. Пройдемте в столовую. Полагаю, все проголодались. Путешествие так утомляет. Я рада, что вы не торопитесь, как многие из гостей, и останетесь на ночь. Да и как же иначе может быть? Очень многие хотят увидеть свадьбу моей дочери.

Джордж Фаррингдон подтвердил, что это, конечно же, весьма счастливое событие.

— И в немалой степени потому, что мы так долго этого ждали, — добавила Гвен.

— О, обстоятельства… обстоятельства! — воскликнула леди Петтигрю, подняв руку, будто желая отмахнуться от этих обстоятельств. Она, конечно же, имела в виду смерть Сабрины, из-за которой была отложена свадьба. Теперь пойдемте. Джордж, ты сядешь с Гвен, а Джон — с Кристиной. Теперь, Джонатан, я хочу все перемешать. Ты сядешь отдельно от Миллисент, ее проводит к столу Дэвид, а ты помоги Клодине.

Я почувствовала себя неловко, когда взяла его под руку. Он одарил меня улыбкой, и я вновь почувствовала, что мы связаны тайной.

— Мне жаль, что все так перемешалось, — прошептала я.

Он положил свою руку на мою и осторожно пожал ее.

— Даже мимолетное прикосновение, подобное этому, доставляет мне райское наслаждение.

Я тихо рассмеялась.

— Нелепо, как всегда… даже накануне твоей свадьбы.

Я сидела рядом с ним. Миллисент напротив, рядом с Дэвидом. Леди Петтигрю, расположившись во главе стола, глядела на нас, как генерал на своих офицеров, и одновременно приглядывала за слугами, приходившими из кухни. Я увидела на другом конце стола лорда Петтигрю, следившего за ней со смешанными чувствами восхищения и нежности. Я подумала, что он очень отличается от Джонатана. И если окажется, что с годами Миллисент будет все больше походить на мать, то супружеская жизнь для Джонатана станет нелегким делом.

Сидевшие рядом начали переговариваться, и за столом поднялся шум. Но леди Петтигрю не терпела, чтобы ее влияние хоть ненадолго ослабевало. Она любила быть в курсе всего, что обсуждалось за столом, и в этом проявлялась ее властная натура, так что разговор вскоре стал общим.

Через некоторое время затронули проблему войны в Европе и, в частности, успехи Наполеона Бонапарта.

Я заметила, что Гарри Фаррингдон, сидящий рядом с Фионой Браунинг, оказывает ей слишком большое внимание, и почувствовала себя неловко, вспомнив Эви Мэйфер.

Я уже давно не видела Эви, хотя она и приезжала к тете Софи несколько раз с сестрой. Миссис Трент так беспокоилась по поводу их отношений с Гарри Фаррингдоном! Она, как и леди Петтигрю, тоже хотела сделать все по-своему, но, судя по тому, как Гарри Фаррингдон ухаживал за Фионой Браунинг, можно было понять, что Эви не на что рассчитывать. Преподобный Поллик утверждал, что все пойдет как по маслу, — вещала леди Петтигрю со своего председательского места. — Он человек, который очень серьезно выполняет свои обязанности и за это мы благодарны ему, не так ли, Гарри? — Лорд Петтигрю утвердительно кивнул. — Он настаивает на репетиции. Она состоится завтра. Всем присутствовать не обязательно, только виновники торжества. Но если кто-нибудь захочет прийти в церковь, думаю, не пожалеет.

Все за столом согласились, что пропустить это событие нельзя.

— Какой суетливый человек этот маленький преподобный! Уверяю вас, он всегда помнит, что обязан нам жизнью, и, понятно, будет рассматривать эту свадьбу как личный триумф.

Пошел разговор о предыдущих свадьбах, и леди Петтигрю провозгласила:

— Ты будешь следующий, Гарри.

Все подняли бокалы за Гарри Фаррингдона, и я заметила, что Фиона Браунинг слегка порозовела.

Мы оставили мужчин за портвейном, а леди Петтигрю провела дам в гостиную, где она продолжала говорить о свадьбе и как она счастлива видеть Миллисент вступающей в брак с тем, кого ей выбрали родители.

— Они с детства любили друг друга, — сказала она снисходительно. — Не так ли, Миллисент?

— Мы знаем друг друга с детства.

— Я об этом и говорю. И, конечно же, мы думали об этом, пока они были еще малышами.

Я спросила Фиону, где она живет, так как не видела ее раньше.

— Уже два года, как мы переехали с севера на юг Англии.

— Поэтому мы никогда и не встречались.

— У папы поместья в Йоркшире, но он заинтересовался сейчас разведением овец в Кенте и купил землю на границе Эссекса. Он подолгу живет в Лондоне. Очень много времени занимала дорога. Теперь все упростилось.

— Вам здесь нравится? — О да.

Гвен Фаррингдон выступила вперед.

— Мы взяли их под свое крылышко, — сказала она с улыбкой, — и стали большими друзьями.

«Итак, — подумала я, — Фаррингдоны принимают Фиону как будущую невестку. Еще один камень преткновения для Эви».

Миллисент сказала, что она с Джонатаном отправится в Лондон сразу же после свадьбы. Они планировали провести медовый месяц близ Майденхеда.

— Гринфилл… Вы знаете, сэра Майкла и леди Гринфилл?

Они предложили нам свои владения на медовый месяц, но Джонатан захотел побыть в Лондоне. Конечно же, мне хотелось бы поехать за границу. Мы говорили об Италии, Венеции.

Я похолодела, услышав свой голос:

— Прогулки по каналам, когда гондольеры поют итальянские песни о любви.

Миллисент резко засмеялась.

— Именно так, — сказала она.

— Не беспокойтесь, — сказала леди Петтигрю. — Мы скоро разобьем этих чертовых иностранцев.

— Похоже, что французам очень везет в Европе, — сказала я.

— О, этого ничтожного Бонапарта, или как его там зовут, следует поколотить. Его скоро остановят. Абсурд… эти чертовы революционеры позволили опустошить Европу. Я не понимаю, что они делают.

— Почему бы не сделать вас генералиссимусом, леди Петтигрю? — не без иронии сказала я.

Все зааплодировали, а леди Петтигрю откровенно согласилась, что это неплохая идея.

К нам присоединились мужчины. Дэвид подошел и сел со мной. Джонатана вовлекли в разговор лорд Петтигрю и Дикон. Я увидела, как Фиона робко улыбается Гарри.

Я прошептала Дэвиду:

— Мы скоро сможем уйти? Я устала.

— Да, путешествия так утомительны. Подошла матушка.

— Ты выглядишь немного усталой, Клодина, — заботливо сказала она.

Думаю, я выглядела напряженной. Ситуация была непростая. Циничная женитьба Джонатана на Миллисент, и, кроме того, меня все время мучила мысль о бедной Эви Мэйфер.

— Я хочу сказать леди Петтигрю, что пора спать, — сказала мама.

Она так и сделала. Оказалось, что все подумывают об этом же, и, пожелав спокойной ночи, компания разошлась.

Я сидела, расчесывая волосы перед зеркалом, а Дэвид следил за мной из постели.

— Что ты о них думаешь… Джонатане и Миллисент? — спросил он.

— О, это идеальная пара, объединяющая интересы семей, не так ли?

— Но ведь не это истинная причина свадьбы, да?

— Полагаю, что они оба так и думают.

— Похоже, Миллисент увлечена Джонатаном так же, как и он ей.

— Дэвид, ты обратил внимание на Гарри Фаррингдона?

— Ты имеешь в виду эту девушку, Фиону Браунинг?

— Да.

— Хм. Он, кажется, увлечен ею.

— Ты помнишь, как он вел себя с Эви Мэйфер?

— Помню.

— Я думала, что у них что-нибудь получится.

— Ты имеешь в виду свадьбу?

— Да, думаю миссис Трент надеется на это.

— Конечно, надеется. Но Эви не на что рассчитывать, ведь Фаррингдоны так богаты.

— Мне жаль бедняжку Эви. Она прекрасная девушка. И сейчас, похоже, что Фиона Браунинг…

— О, меня это не касается. Гарри никогда сам ничего не решал.

В его жизни было много девочек, подобных Фионе. Это случалось и раньше. Это серьезно, пока не надоест, затем все кончается и появляется другая обольстительница. На Гарри нужно сильно надавить, чтобы он женился. Он такой… — Дэвид зевнул. — Ладно, давай спать.

Я задула свечу и легла рядом с ним.

* * *

Дэвид, так же как и Дикон, не пошел на репетицию. Я сидела с Гвен Фаррингдон в задних рядах. Фиона пришла позже и подсела к Гарри.

Всем заправляла леди Петтигрю, и было любопытно видеть ее ястребиные глазки, устремленные на преподобного Марка Поллика, который имел собственное мнение по поводу того, как все должно происходить в его церкви.

Пришел лорд Петтигрю, ведя Миллисент под руку. Я видела, как поднялся Джонатан. Они подошли к преподобному Марку, и леди Петтигрю отдала команду Миллисент стоять прямо и говорить громко.

Это было немного забавно и, как говорила моя мама, не нужно.

Музыка, выбранная леди Петтигрю, звучала волшебно. Хор, собранный для исполнения гимнов, как и оркестр, наполнили звуками маленькую церковь. Я заметила, как Гарри Фарингдон взял руку Фионы, они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

«Для тебя все кончено, Эви», — подумала я.

Я подумала, а как сильно он завладел ее сердцем? Эви не относилась к тем девушкам, которые выставляют свои чувства на показ. Она, как и ее сестра, была замкнутой.

Эви, вероятно, смотрела на жизнь более реалистично, чем ее бабушка, и знала, что Фаррингдоны не очень-то хотели, чтобы Гарри женился на ней. Но, с другой стороны, если бы Гарри был очень влюблен, я уверена, что Джон и Гвен не пошли бы против его желания. Сейчас же он вел себя с Фионой так, как совсем недавно с Эви.

Мы вернулись в дом. Все обсуждали репетицию свадьбы, отметив, какой красивой была музыка. Леди Петтигрю выразила свое удовлетворение, и я поняла, что все идет согласно ее желанию.

Вечером за ужином леди Петтигрю сказала, что сейчас самое подходящее время для объявления.

— Маленькая птичка шепнула мне, — начала она, в несколько застенчивой манере, абсолютно не свойственной ее обычному властному тону, — что у нас есть еще один повод для праздника.

Послышались крики удивления за столом.

— Мои дорогие Фиона и Гарри… Да благословит вас Господь!

Вы, конечно, догадались, что Фиона и Гарри решили пожениться. Не прекрасно ли это? Я знаю, Джон и Гвен довольны этим решением, как и родители Фионы, они сказали мне об этом. Дорогая Фиона, за твое счастье… и твое тоже, Гарри. И, само собой разумеется, с этого момента вы принадлежите ДРУГ другу.

Все подняли бокалы за Гарри и Фиону, которые хотя и выглядели смущенными, но сияли от счастья.

— Кажется, свадьбы заразительны, — заметил Дикон.

— Должно быть, эта милая церемония в церкви заставила их почувствовать, что они тоже хотят пройти через это, — сказала мама.

Затем все снова выпили за здоровье Фионы и Гарри.

В завершение вечера, когда я находилась в гостиной с дамами, а мужчины пили портвейн за столом, я оказалась рядом с Гвен Фаррингдон, выглядевшей очень довольной.

— Я так рада! Фиона такая очаровательная девушка! И нам нравится их семья. Всего один раз я испугалась, — прошептала она мне.

— Испугались? Она подошла ближе.

— О, ты помнишь ту девушку, которой он увлекся? Она совсем не подходит ему.

У нее такая ужасная бабушка!

— Вы имеете в виду Эви Мэйфер?

— Правильно. Джон и я боялись, но, в конце концов, Гарри не бросается на кого попало, ты знаешь.

— Да, я знаю.

— Хорошо, что это все позади, но у нас были некоторые сомнения. Тем не менее, все хорошо, что хорошо кончается.

К нам присоединилась Миллисент.

— О чем вы шепчетесь? — спросила она.

— Мы говорили о свадьбах.

— Ваш с Джонатаном счастливый вид произвел впечатление на Гарри, сказала Гвен.

— Понимаю, подтолкнул к свадьбе, — сказала Миллисент. — Это очень хорошо.

Браунинги подходящая семья.

— Безусловно.

Джон и я довольны, как и твои родители.

— И все, что от нас требуется, это жить в согласии, — заключила Миллисент.

Я не могла заснуть этой ночью. Завтра свадьба. Я все время думала о Джонатане и хотела, чтобы свадьба расстроилась.

Что за ерунда! Даже если это и случится! Он хотел этой свадьбы не менее чем Петтигрю. Да и Дикон хотел.

Это способствовало достижению цели. Вечером я сказала Дэвиду:

— Удивляюсь, что твой отец позволил нам пожениться.

— Что?! — воскликнул Дэвид.

— Я ничего не дала тебе.

Все, что у нас было, пропало во Франции.

Странно, что он не возражал против нашей свадьбы.

— Если бы он и сделал это, то ничего бы не изменилось, — засмеялся Дэвид.

— А если бы тебя лишили наследства?

— Я бы предпочел тебя, а не Эверсли.

— Приятно это слышать.

Но я продолжала думать о Джонатане, который станет завтра мужем Миллисент. Да и мысли об Эви Мэйфер не выходили у меня из головы.

* * *

Свадьба Джонатана и Миллисент состоялась на следующий день. Церемония прошла без запинки. Миллисент в белом атласном платье с фамильными жемчугами Петтигрю на шее выглядела прекрасно, да и Джонатан был очарователен.

Мы вернулись на прием, где лорд Петтигрю произнес речь, в которой объявил о помолвке Гарри Фаррингдона и Фионы Браунинг.

Вино было выпито, речи сказаны, и Джонатан с Миллисент уехали в Лондон. Гости, приехавшие на один день, стали разъезжаться.

Это была замечательная свадьба, отмечали все. И теперь, когда жених и невеста уехали, праздники кончились.

Матушка сказала, что мы уедем на следующий день. Она не любила надолго оставлять Джессику, так же, как и я Амарилис.

Когда я вернулась в комнату, то увидела Мэри Ли, складывающую мои вещи. Она сказала, что ее прислала мама помочь мне.

— Я справлюсь сама, Мэри, — сказала я, но она продолжала свое дело.

— Я рада, что мы возвращаемся, — продолжала я.

— Да, мадам.

Увидим малышек.

— Скоро они станут достаточно большими, чтобы путешествовать с нами.

— Свадьба удалась, не так ли, мадам?

Я кивнула, так как не могла заставить себя говорить об этом. Удалась? Джонатан так циничен… практичен, как сказал бы он. А Миллисент, чем она отличается от него? Несмотря на светские манеры и сдержанность, граничащие с безразличием, я заметила блеск в ее глазах, когда они останавливались на Джонатане. Он был очень привлекательным мужчиной. А может, он действительно нашел путь к ее сердцу, такому же, как и у ее матери, но из-за победы и материального преимущества ставшего более мягким.

— Какой сюрприз преподнесли мистер Гарри и мисс Фиона!

— Да, конечно.

— Внизу говорили, — сказала она, — что мистер Гарри такой нерешительный. Казалось, он никогда не изменит своих намерений.

— Да, теперь он изменил их, Мэри.

— Мадам, я думала…

— Да?

— Это по поводу мисс Мэйфер из Грасленда. Одно время мы думали… мы все думали, что из этого что-нибудь выйдет.

— Мы ошиблись, Мэри.

— Представляю, как это воспримет мисс Мэйфер. Я думала о том же. Тем не менее, я сменила тему разговора и сказала, что соберу остальное сама, ведь Мэри была слишком хорошо выучена, чтобы не понять этого намека.

Мы вернулись в Эверсли на следующий день после свадьбы.

Мы с мамой сразу же прошли в детскую, где обнаружили, что Грейс Сопер прекрасно со всем справилась.

Мы играли с детьми и удивлялись как они выросли, радовались их сообразительности, которая у них, по нашему мнению, была больше, чем у остальных детей.

Да, хорошо дома, и мне снова захотелось, чтобы моя жизнь была более простой и все шло так, будто между мной и Джонатаном ничего не произошло.

Сколько я ни старалась, но не могла забыть его и часто думала о нем, о Миллисент, о том, ранят ли ее наши взаимоотношения. Я чувствовала, что она женщина, которая может постоять за себя.

Я пыталась заставить себя вникать в дела Дэвида. Мы вместе читали и часами говорили на его любимые темы. Он рассказывал мне об археологии, и мы снова обсуждали возможность поездки в Италию, когда закончится война.

Я привыкла объезжать с ним вместе поместье. Мне хотелось знать обо всем, что происходит вокруг. Я хотела жить его жизнью и искупить свою вину. Но это было невозможно, хотя я и пыталась.

Я решила съездить проведать тетю Софи и рассказать ей о свадьбе Джонатана.

— Она редко покидает свою комнату, — сказала мне Жанна. — Смерть Альберика — ужасный удар для нее.

— Она все еще вспоминает его?

— Она говорит о нем каждый день и пылает ненавистью к его убийцам, которым позволили избежать справедливого наказания.

— Могу я увидеть ее?

— Да, поднимайтесь. Она хочет вас видеть, хотя и покажется вам негостеприимной. Сейчас с ней Долли Мэйфер.

— Она часто бывает здесь?

— О да. Она всегда здесь. Вы знаете, мадемуазель д'Обинье очень любит ее. Она жалеет ее.

— Я понимаю.

— И я рада.

Девочка так занимает ее.

— Жанна, вы что-нибудь слышали о ее сестре Эви?

— Нет, ничего. Она иногда приезжает сюда вместе с Долли, но совсем не интересуется мадемуазель. Не могу сказать, чтобы видела ее после помолвки.

— Я поднимусь.

Тетя Софи сидела в кресле рядом с постелью. На ней была надета розовато-лиловая рубашка с капором того же цвета, скрывающим шрамы на лице.

Я подошла, поцеловала ее и улыбнулась Долли.

— Как поживаешь?

— Спасибо, хорошо, — тихо ответила она.

— Прекрасно. Я приехала рассказать вам о свадьбе, тетя Софи.

— Подай кресло миссис Френшоу, Долли, — сказала тетя Софи.

Я описала репетицию и свадебное торжество. Долли внимательно слушала, она не сводила глаз с моего лица. Я всегда смущалась под ее испытующим взглядом и избегала смотреть на нее, но все равно чувствовала, что все время вижу эти странные полузакрытые глаза.

— Очень впечатляющее зрелище, я уверена, — сказала тетя Софи. — Вы ничего не слышали, пока были в отъезде, я полагаю?

— О чем? Ты имеешь в виду войну? Там об этом мало говорили.

— Я имею в виду Альберика.

— А что, тетя Софи?

— Я говорю о розыске его убийцы. Это плохо, когда невинных людей убивают, топят и никто ничего не предпринимает.

— Я думаю, они пытаются…

— Пытаются. Их это не волнует. Они думают, что он был простым бедным эмигрантом. Но однажды я узнаю, кто убил его, и тогда…

Она замолчала, и я захотела спросить: «Тетя Софи, что ты тогда сделаешь? Что ты сделаешь, если узнаешь правду?»

— Я убью того, кто поднял руку на этого бедного невинного мальчика. Да, убью собственными руками.

Она посмотрела на руки, когда говорила это, длинные, тонкие пальцы, очень бледные руки человека, никогда не занимавшегося физическим трудом.

Бедная тетя Софи, она выглядела бы так беззащитно, усталая и старая, если бы не блеск в глазах и решительность в голосе.

— О да, — продолжала она, — ничто не остановит меня. И я не успокоюсь, пока те, кто сделал это грязное дело, не предстанут перед судом. — Ее голос перешел в шепот:

— Это кто-то здешний, кто близок к нам… Подумай об этом. Убийца находится среди нас, и я не успокоюсь, пока не найду его.

Тетя Софи, ты не должна так волноваться. Это вам вредно.

— Вредно! Что мне полезно?

Терять людей, к которым привязана. Позволить забирать их у меня… безнравственно убивать?

— Мы многого не знаем, — сказала я.

— Я знаю одно, — ответила она, — произошло ужасное убийство, и, если никто другой не привлечет убийцу к ответу, это сделаю я.

— Но, тетя Софи…

— Ты думаешь, что я говорю ерунду, не так ли? Но я знаю, что здесь происходит. У меня есть друзья.

В комнату вошла Жанна.

— Мадемуазель Софи, успокойтесь, — сказала она.

— О, Жанна… — на мгновение Софи наклонилась к ней. — Это такой злой мир, и мне надо только любить кого-нибудь.

Это несчастье для меня… для него.

— Нет, нет, — ответила Жанна. — Это не так. В мире очень много хорошего.

Жанна из-за спины Софи показала мне, что пора уходить.

— Хорошо, тетя Софи, я должна идти.

Я снова приду проведать тебя попозже.

Жанна вышла за мной.

— Это наваждение. Она была, как… Вы помните еще во Франции учителя, который уехал? Она тогда подумала, что судьба обернулась против нее, и никогда не верила тому, что о нем говорили. Она считала это предлогом, чтобы убрать его. Затем ей стало немного лучше, и вот теперь случай с Альбериком. Она все время взвинчивает себя. Мне это не нравится. Она чувствовала себя лучше до того, как приехала в Эндерби.

Мы так благодарны, что вы ухаживаете за ней.

— Я буду делать это до тех пор, пока Бог не заберет кого-либо из нас в другой мир. Надеюсь, эта тайна будет разгадана. Ей очень поможет, если убийцу найдут и привлекут к ответу. Я чувствую, что тогда она снова поправится.

Грустная, я поехала в Эверсли.

* * *

Стоял душный июль. Я не видела Джонатана со дня его свадьбы. Он остался у Гринфиллов в Майденхэде.

Однажды утром я решила поехать с Дэвидом, который предложил осмотреть дома, нуждающиеся в ремонте.

Было унылое туманное утро, но, когда туман рассеялся, стало жарко. В лесу я залюбовалась наперстянками, росшими на полянках между деревьями, а на лугах меня пленили алые островки маков среди пшеницы.

Когда Джонатана не было, я забывала прошлое и тогда мне казалось, что я действительно счастлива.

Дэвид говорил о необходимости ремонта у некоторых построек крыш.

То же самое и в Клаверинге, — говорил он. — Там уже начали работы. Похоже, такая же проблема стоит и в Эверсли. Ты должна поехать со мной в Клаверинг. Когда подрастет Амарилис, мы отправимся туда все вместе. Геррард — прекрасный управляющий, но, думаю, мы все же должны навещать и это имение.

— Дикон никогда туда не ездит, — сказала я.

— Да, но он все держит в поле зрения. Он всегда просматривает счета и делает свои замечания.

И все же я всегда чувствовал, что его главные интересы сосредоточены в Лондоне.

— Тайные дела?

— Я рад, что не участвую в них.

— Я тоже рада.

Так-то лучше…

— Это более подходит для Джонатана. На самом деле, мы оба нашли свое место в жизни… тебе не кажется?

— Да. Я рада, что ты так удобно устроился.

— Но лучшее, что я получил, — это ты, Клодина. «Неужели?» недоумевала я. Если он все узнает, то не изменит ли свое мнение? И тяжесть греха вновь обрушилась на меня и испортила всю прелесть утра.

— Я хочу осмотреть мост Ламмингс, — сказал Дэвид. — Вчера не было свободного времени. Вероятно, его надо немного укрепить.

— Ужасно, если мост не выдержит, когда кто-нибудь поедет по нему.

— Да, река очень глубокая в этом месте. Это опасно. Мы сначала поедем к коттеджам и предупредим, что я послал кровельщика посмотреть крыши. Возможно, где-нибудь требуется ремонт.

Я знала, что Дэвид сделал своим обычаем разговаривать с арендаторами и объяснять, что происходит. Во время этих бесед он узнавал об их нуждах. В это утро я снова убедилась в том, какие идеальные отношения установились у него с арендаторами. Этого не могло быть при Диконе. Я думаю, что его все боялись.

Я гордилась Дэвидом, и мое настроение все больше улучшалось.

Да, я была счастлива. В сотый раз я подумала, что и он не должен быть несчастным. Это был мой долг. И единственный способ сделать это — сохранить мой секрет.

— Не забудь о мосте, — сказал Дэвид.

— Поехали.

Мост Ламмингс, как я полагала, получил свое название по имени того, кто построил его сотни лет назад. Поэтому и не удивительно, что он нуждался в ремонте.

Мы спешились и привязали лошадей в кустарнике на берегу. Дэвид потрогал бревна.

— Да, — сказал он, — здесь оторвалось немного, но, думаю, это легко можно починить. Займет немного времени… если вовремя взяться.

Я оперлась на парапет и огляделась. Плакучие ивы тихо склонялись над водой, и верейник багрянцем тронул берега. Вдруг я что-то увидела в воде. Я внимательно всмотрелась. Похоже, что это была женщина.

— Дэвид! — пронзительно вскрикнула я. Он тут же подошел ко мне.

— Посмотри! — прокричала я. — Что это там?

— О, Боже, — выдохнул он. Затем пробежал по мосту и спустился к реке.

Я никогда этого не забуду. Она лежала там, белая и спокойная. Казалось, она мирно улыбалась. Она была очень красива, бедная несчастная Эви.

Дэвид достал ее из воды и положил на берег.

— Она мертва, — сказал он. — Прошло уже несколько часов. Бедное, бедное дитя! Что толкнуло ее на такой шаг?

Мы в ужасе смотрели друг на друга. И хотя не обмолвились ни словом, но оба подумали о Гарри Фаррингдоне.

— Мы ничем не можем ей помочь, — сказал Дэвид. — Нужно позвать врача и найти повозку.

— О, какая трагедия! Бедная Эви… бедная миссис Трент… и Долли.

Мы вернулись, убитые горем.

Это было ужасно. Несчастье потрясло всех. Она была такой милой, приятной девушкой, такой симпатичной. Ужасно сознавать, что она мертва. Я вспомнила, как она улыбалась Гарри Фаррингдону.

Она действительно любила его. Сообщение о помолвке поразило ее. Мэри Ли, наверное, говорила о ней со слугами в Эверсли, а те передали новость в Грассленд.

Что за жестокая судьба! Она, несомненно, любила его. И когда состоялась помолвка с другой, жизнь стала невыносима для нее.

Я подумала, что сейчас творится в Грассленде. Я не знала, идти туда или нет. Эви встретила Гарри Фаррингдона в нашем доме. Это не моя вина, но миссис Трент будет во всем винить нас. Наверное, даже проклинать.

Вскоре пришло потрясающее известие.

Эви Мэйфер была беременна уже три месяца.

Это было хуже всего. Бедная девочка! Почему она ничего не сказала? Мама сделала бы все, чтобы помочь ей, да и я тоже. Дэвид, конечно же, мог помочь… даже Дикон. Он всегда терпимо относился к таким вещам.

Но она хранила эту тайну в себе. Могу представить, какое ужасное впечатление это произвело в доме.

* * *

Люди говорили об этом шепотом. Я была уверена, что в комнатах для слуг ни о чем другом не говорили.

Я чувствовала, что должна навестить миссис Трент, поскольку между нами установились особые отношения после того, как она сказала мне, что Эви связана с нашей семьей, поскольку Ричард Мэйфер был сыном Дикона.

Вся дрожа, я отправилась на это свидание.

Я не сказала Дэвиду и маме, куда иду, потому что чувствовала — они начнут меня отговаривать. Может быть, это было и лучше, ведь я не была уверена в гостеприимном приеме.

Все шторы на окнах были опущены. Дверь мне открыла служанка и провела в небольшую комнату, ведущую в зал. Она сказала, что доложит миссис Трент обо мне.

Через некоторое время вышла Долли. Ее лицо было омрачено печалью.

— О, Долли, — сказала я, — мне так жаль! Мое сердце разрывается от горя.

Ее губы дрогнули:

— Она ушла. Наша Эви… ушла навсегда. Я никогда не увижу ее.

— О, Долли! — Я заплакала вместе с ней.

— Зачем… — сказала Долли. — С ней было так хорошо.

— Мы бы позаботились о ней.

— Я бы позаботилась о ней… и о малыше. Я кивнула:

— Как это восприняла бабушка?

— Она не ест и не спит. Она все время думает об Эви.

— Понимаю. Я бы хотела увидеть ее. Да и мама тоже. Но мы не уверены, захочет ли она принять нас… сейчас.

— Да, она хотела увидеть вас.

— Мне хочется утешить ее. Я думаю, что знаю, как это сделать.

— Вряд ли можно ее утешить, — сказала Долли. — Но она хотела встретиться с вами.

— Она в постели?

— Она наверху… и, кажется, не понимает, где находится.

— Я могу подняться?

— Да. Я провожу вас.

Миссис Трент вышла из спальни, и мы пошли в небольшую туалетную комнату. Здесь стояли два кресла, и мы сели. Долли остановилась в дверях. На миссис Трент было серое платье, которое она, должно быть, надела на ночную рубашку. Ее лицо покраснело от слез, и глаза опухли. Она уже не была прежней бойкой миссис Трент, которую мы знали.

Я взяла ее руки в свои и, повинуясь порыву, поцеловала в щеку.

— О, миссис Трент! Мне жаль. Мы все просто убиты.

Она кивнула, слишком взволнованная, чтобы говорить.

— Если бы мы только знали… мы бы что-нибудь сделали, — сказала я.

— Я хочу убить его, — пробормотала она, приходя в себя. — Я отвела бы его к этой реке и держала под водой до тех пор, пока он не захлебнется…

— Я понимаю, что вы чувствуете.

— Она не могла признаться. Она боялась посмотреть мне в глаза. Я никогда не думала, что такое может случиться. Она должна была прийти ко мне со своей бедой.

— Вы не должны так говорить, миссис Трент.

Я знаю, вы всегда бы помогли ей.

— Я помогла бы… Я учила ее, как правильно жить, и где-то допустила промашку.

— Вы делали, что могли, миссис Трент. Никто не может винить вас. Вы не должны казнить себя.

— Я виню его, — яростно сказала она. — Грязная свинья! Он обманул ее, он… обещал жениться на ней и, когда все произошло, бросил ее и решил жениться на настоящей леди.

Но она и была настоящая леди, моя Эви.

— Да, конечно, миссис Трент.

Она сложила руки вместе, и я поняла, что она представляет, будто схватила за горло Гарри Фаррингдона.

— И теперь… преподобный викарий. Он не хочет взять мою Эви. Он говорит, что таких, как она, нельзя хоронить вместе с истинными христианами.

— Не может быть, миссис Трент!

— Да. Он сказал, что самоубийц не хоронят в освященной земле. Они похоронят ее на перекрестке, в могиле для самоубийц.

Я не могу допустить это, только не мою маленькую Эви.

— С этим что-то надо делать.

Она посмотрела на меня с надеждой.

— Я пойду и поговорю с преподобным Мэннингом. Или это сделает мой муж.

Не беспокойтесь об этом, миссис Трент. Эви, конечно же, похоронят, как подобает.

— Как вы добры… Ради нее. Вы знаете, кто она. Это отличает ее. я полагаю, от прочих.

Но никто и не думает хоронить их не на кладбище.

Я была рада, что смогу что-нибудь сделать, что воскресит ее, хотя ничто уже не сможет вернуть ей Эви. Я сказала:

— Я пойду сейчас к викарию и поговорю с ним. Не волнуйтесь, миссис Трент. Я уверена, что все будет в порядке.

— Спасибо, — сказала она, и в ее глазах блеснула решительность, которую я замечала у нее раньше, до того, как беда обрушилась на нее и превратила в тень былой миссис Трент. — Ради нее, — повторила она твердо.

Долли проводила меня до двери.

— До свидания, — сказала я. — Я сделаю все, что смогу.

Я пошла прямо к викарию. Но все было не так-то просто, как я думала.

Преподобный Ричард Мэннинг был мужчиной, которого я невзлюбила с первого взгляда: напыщенный, самовлюбленный и, я уверена, лишенный всякого сострадания и воображения.

Мы редко видели его, ведь он жил не в Эверсли. У нашей семьи была своя часовня, и до сих пор у нас не было священника при доме. Он жил неподалеку, и в случае необходимости мы приглашали его. Обычно он приходил каждое утро, чтобы прочесть молитвы за здравие домашних.

Юрисдикция нашей семьи не распространялась на Ричарда Мэннинга.

Я сказала ему, что хочу поговорить о погребении Эви Мэйфер.

— Самоубийцы… — произнес он, и я почувствовала жестокость в его холодном и педантичном голосе, когда он говорил об Эви.

— Ее бабушка очень страдает от того, что вы отказались похоронить ее, как всех.

— Я сказал, что в соответствии с законами церкви она не может быть похоронена в освященной земле.

— Почему?

Он удивленно посмотрел на меня:

— Потому что она поступила против законов Божьих.

Она совершила грех, убив живое существо.

— Себя, — сказала я.

— Это грех в глазах церкви.

— Значит, все похороненные в этой земле абсолютно безгрешны?

— Здесь не похоронено ни одного самоубийцы.

— Но ведь есть большие грехи, чем тот, когда человек находит свою жизнь невыносимой и лишает себя ее.

— Это грех против законов Божьих, — самодовольно повторил он.

— Я хочу, чтобы вы поняли, что это ужасный удар для ее семьи. Неужели вы не можете один раз преступить закон и похоронить ее, как остальных смертных?

Это столько для них значит!

— Вы не можете меня просить преступить святые законы!

— Это разве святой закон? Неужели Бог хочет причинить еще большую боль людям, которые и так очень страдают?

— Вы не понимаете в чем дело, миссис Френшоу.

— Наоборот, это вы не понимаете. Но пожалуйста, сделайте это из чувства человечности, хотя бы просто из сострадания.

— Вы не можете просить меня идти против правил церкви.

— Если таковы законы церкви, то я скажу, что они жестокие, злые и безнравственные. Я ничего не хочу иметь с ними общего.

— Вы богохульствуете, миссис Френшоу.

— Я поговорю со своим отчимом.

— Я не подвластен Эверсли, — заявил он. — Это против моих правил, и я не пойду на сделку с совестью.

— Тогда ваша совесть, если в ней есть хоть капля человечности, будет всегда мучить вас.

— Миссис Френшоу, оставьте меня. Я сказал все.

— Но я могу еще много, что сказать.

Я вышла из дома в ярости. Мама удивилась, увидев меня в таком состоянии.

Я рассказала, что случилось.

— О нет! — вскричала она. — Только не это!

— Бедная миссис Трент!

Она так переживает.

— Я понимаю, — сказала мама.

— Что мы можем сделать? Он непреклонен.

— К сожалению, он не подчиняется нам.

— Я знаю. Он дал это понять. Но надо что-то сделать.

У меня есть план.

Я выбрала момент, когда Дикон был один. У нас с отчимом всегда были теплые отношения. Я полагала, что в душе он испытывал обиду, что не он мой отец, ведь он любил маму даже тогда, когда она была замужем за моим отцом.

— Клодина, — сказал он, — вот неожиданная честь!

— Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня.

— Хорошо, если только в моей власти услужить молодой прекрасной леди, будь уверена, я все сделаю. Чего же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы Эви Мэйфер похоронили на кладбище.

— Этот старый идиот Мэннинг отказывается?

— Категорически.

— Да, конечно. Я не могу припугнуть его потерей места, потому что это не в моей власти.

Тем не менее, ты можешь что-то сделать. Он тряхнул головой:

— Нет.

Если он сказал нет, то так и будет.

— Бедная миссис Трент лишилась рассудка!

— Это ужасно. Что за глупышка! Девушки и раньше имели внебрачных детей.

— Гарри Фаррингдон проявил себя с плохой стороны.

Дикон пожал плечами:

— Такие вещи случаются. Она должна была знать, что этот брак едва ли возможен.

— Думаю, он обещал жениться на ней.

— Ей следовало убедиться в этом. Ты очень бесчувственный.

— Нет… я понимаю.

Я просто думаю, она была глупа, вот и все. Если бы она пришла к твоей матери, та помогла бы ей, и ты бы, несомненно, тоже помогла.

— Неужели ты не понимаешь, как чувствует себя девушка в таком положении? И ее бабушка, ты хорошо ее знаешь… Ты должен понять, как она хотела внучке добра и всего того, что сама не получила от жизни.

Он кивнул.

— Мы должны помочь ей, — сказала я.

— Обращаться к старому Мэннингу бесполезно.

— Я знаю, но есть другие пути.

— Какие?

— У нас есть свое собственное кладбище, в Эверсли.

Я имею в виду семейное кладбище.

— Да.

— Я хочу, чтобы Эви похоронили там.

— Среди наших предков?!

— Дикон, — сказала я, — неужели Эви не одна из нас?

Он не выказал и тени удивления:

— Ты, должно быть, имеешь в виду небольшую связь между мной и ее бабушкой Эвелиной в далеком прошлом?

— Да.

— Хм.

Это было.

Тогда Эви — твоя внучка.

Возможно.

Эвелина была несколько сварлива.

— Если Ричард Мэйфер твой сын… тогда Эви имеет право лежать в нашей земле.

Я увидела улыбку на его лице.

— Ты мне нравишься, Клодина, — сказал он. — Ты похожа на свою маму.

— Дикон, ты разрешишь?

— Ты знаешь, как мне всегда было сложно отказать молодой красивой девушке в любой просьбе.

— Дикон, спасибо.

Большое спасибо.

Я заплакала. Он снисходительно посмотрел на меня. Вошла мама.

— Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Твоя дочь только что сделала предложение, которое я принял.

— Предложение… и она плачет.

Почему ты плачешь, Клодина? Это не похоже на тебя.

Я подошла и поцеловала ее:

— Дикон только что осчастливил меня.

— О? — сказала она в удивлении, глядя то на одного, то на другого.

— Этот старый лицемер Мэннинг, — сказал Дикон, — хотел положить Эви Мэйфер в могилу для самоубийц. Требование церкви!

Старый ханжа!

— И… — начала мама.

— Дикон обещал мне похоронить ее на нашей земле… в Эверсли. О, я так счастлива! Я хочу сообщить миссис Трент сейчас же.

Мама улыбалась.

— О, Дикон, — сказала она. — Спасибо. Ты так великодушен!

Не теряя времени, я отправилась в Грассленд. Меня немедленно провели к миссис Трент, на которой все еще была серая мрачная одежда.

— Не беспокойтесь, миссис Трент. Все будет в порядке, — сказала я.

— Ты видела его… этого викария?

— Не беспокойтесь о нем. Я говорила с отчимом. Эви будет похоронена в Эверсли.

— Освященная земля Эверсли! — воскликнула она, удивление отразилось на ее опустошенном лице.

— Да, — подтвердила я. — Он обещал это.

— О, спасибо, миссис Френшоу. О таком я и не мечтала.

— Хорошо, этот маленький инцидент закончен.

Она кивнула.

— Спасибо, спасибо, — сказала она. Она замолчала на несколько секунд и затем продолжила:

— Я беспокоюсь… я так беспокоюсь о Долли.

— С Долли все будет в порядке, — заверила я ее.

— Если со мной что-либо случится, что станет с ней? Я считала, что, когда Эви выйдет замуж, Долли будет жить с ней.

Все изменилось сейчас.

— Я присмотрю, чтобы все было хорошо, миссис Трент.

Не беспокойтесь о Долли.

— Как в одной семье, — сказала она.

Я чувствовала себя почти счастливой. Как замечательно было дать ей хоть немного радости.

* * *

Настал день похорон Эви. Влажный и жаркий воздух был неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Стояла гнетущая тишина, и даже люди переговаривались шепотом.

Дикон обещал прийти в часовню попозже, и мы с Дэвидом и мамой отправились вместе. Я была уверена, что это обрадует миссис Трент.

Утром к нам пришел посетитель. Я собирала розы в саду, чтобы положить их на могилу Эви. У меня забилось сердце. Я подбежала к нему.

— Ты не должен был приходить! — воскликнула я. Это было странное приветствие. Он выглядел бледным и обезумевшим.

— Я узнал… — сказал он, — Я был так поражен.

— Неудивительно.

Я ненавидела Гарри Фаррингдона, несмотря на его раскаяние. Я не могла забыть, что, если бы не он, Эви была бы сейчас жива.

— Я не мог не прийти, — сказал он.

— Было бы лучше, если бы ты не приходил.

— Но я любил ее.

— Это обернулось несчастьем для нее.

— Я не могу поверить, что я…

— Гарри, — сказала я, — не заходи в дом.

Думаю, будет лучше, если тебя никто не увидит. Уходи сейчас же. Я не знаю, что будет, если бабушка Эви увидит тебя.

Уверена, что она попытается убить тебя.

— Я плохо поступил.

— Конечно.

— Но это правда… что я слышал о ребенке?

— Да, — сказала я. — Это правда. Эви была на третьем месяце и не могла пережить позор.

— Ты веришь, что я… был этому причиной? Я сердито посмотрела на него.

— Нет, нет! Это не правда, Клодина. Клянусь тебе. Я не мог.

Между нами ничего подобного не было… никакой близости.

Ты думаешь, этому кто-нибудь поверит?

— Да, потому что это правда.

— Мы все знали, что ты увлечен ею.

— Да.

Она мне очень нравилась.

— Настолько, что бросил.

— Мы встречались очень часто.

Ты не любил ее. Ты заставил ее поверить, что твои чувства сильны… и потом это свершилось.

— Уже несколько месяцев я не видел ее. Это не мой ребенок, Клодина.

— Она была такой чистой, нежной девушкой. Пожалуйста, не пытайся очернить ее, Гарри.

— Я бы сделал для нее все, что мог.

— Не очень ценное признание, если учесть, что она больше не нуждается в твоей помощи.

— О, Клодина! Ты обвиняешь меня!

Конечно, я обвиняла его! Мы не слышали, чтобы у нее был другой возлюбленный и сразу же узнали бы, если бы он появился. Кто же это мог быть еще? Я представила Гарри, тайно приезжавшего в Грассленд, их тайные встречи, уговоры стать его любовницей, без сомнения, с обещанием жениться. Это обычная история.

— Гарри, ради Бога, не показывайся здесь.

Дело сделано.

Ничто не вернет ее к жизни.

— Но я любил ее, — начал он.

Я с негодованием посмотрела на него:

— Гарри, уходи. Тебя не должны видеть здесь. Тебя разорвут на части озлобленные люди. Зачем раздражать людей? Не хватало еще скандала на похоронах.

Это было бы последней каплей.

— Я хочу, чтобы ты поверила мне, — сказал он. — Клодина, клянусь всем самым святым для меня, что это не мой ребенок.

— Хорошо, Гарри, но уходи. Не нужно, чтобы кто-нибудь видел тебя здесь. Хорошо еще, что ты не зашел в дом.

— Эти розы для Эви? — спросил он. Я кивнула.

— О, Клодина, как жаль, что я не смог ей помочь!

— Поздно говорить об этом, Гарри.

Пожалуйста, уходи.

Он пошел прочь, и, когда я смотрела на его удаляющуюся фигуру, мои руки дрожали.

Я всегда чувствовала в нем какую-то слабость. Он никогда не был способен к решительным поступкам. Что бы он не говорил, я все же считала, что Эви забеременела от него. А теперь его мучили угрызения совести. Так и должно было быть.

Какое счастье, что я увидела его! Все могло случиться, если бы он появился на кладбище.

После скромного отпевания в нашей часовне тело Эви отвезли на катафалке из Эверсли на кладбище, где мы и похоронили ее.

Мы молча стояли вокруг могилы, слушая, как земля падает на крышку гроба. Когда я положила розы, собранные в то утро, то заметила, как миссис Трент взяла Долли за руку и крепко ее сжала.

Покидая кладбище, я увидела за кустами мужскую фигуру. Я узнала Гарри Фаррингдона. Значит, он все-таки не смог не прийти.

ПЯТОЕ НОЯБРЯ Наступил август. Со дня похорон Эви прошло уже несколько недель. Я часто ходила на ее могилу и приносила цветы. Я обратила внимание, что кто-то посадил там розы, интересно, кто?

Я вполне могла понять, что сломило ее. Кому, как не мне, были доступны ее переживания? Я часто задумывалась, как жестока жизнь к одним людям и снисходительна к другим. Я совершила более тяжкий грех, чем Эви, — изменила мужу, а между тем пострадала она, а я осталась безнаказанной, если не считать угрызений совести.

«Как несправедлива жизнь! — думала я. — Если бы только Эви доверилась мне, я сумела бы ей помочь! Быть может, я и для себя нашла бы в этом утешение. Какие душевные муки должен испытывать человек, чтобы решиться покончить с собой, не видя иного выхода!»

Миссис Трент почти все время находилась дома, и я редко виделась с ней. Несколько раз я заходила к ней, но, думаю, встречи со мной особенно живо напоминали ей об Эви, и решила не беспокоить ее.

Тетушку Софи потрясло случившееся. Она вообще всегда сочувствовала чужому несчастью и переживала чужое горе как свое собственное. Жанна говорила, что она беспрестанно заводит речь о смерти Эви и о безнравственности мужчин, которые предают женщин.

Малышка Долли проводила с ней очень много времени.

— Бедное дитя! — говорила Жанна. — Для нее это ужасный удар. Она обожала сестру. Долли стала более замкнутой, чем раньше. Но они с мадемуазель находят радость в общении друг с другом.

— Со временем все уляжется, — сказала я. — Так всегда бывает.

Жанна согласилась со мной.

— Со временем, — повторила она, — даже в случае с мадемуазель и малышкой Долли… все уляжется.

В воздухе носился дух перемен. События шли своей чередой, и было ясно, что происходящее на континенте обязательно коснется нашей жизни. Англия действительно была глубоко втянута в противостояние.

В июне в Темпле скончался юный дофин. Ему было двенадцать лет от роду. Теперь короля Франции не существовало. Я часто задумывалась об этом мальчике. Какой печальной была его жизнь! И как, должно быть, он страдал, разлученный со своей матерью, вынужденный выдвигать против нее жестокие и даже непристойные обвинения. А затем… умереть. Как он умер? Мы точно не знали этого.

О, каким жестоким стал этот мир!

Кое-где в нашей стране происходили волнения, вызванные высокими ценами на продовольствие. «Не приложил ли руку к смуте Леон Бланшар? — спрашивала я себя. — Джонатан был прав. Подстрекателей необходимо уничтожать — даже таких молодых людей, как Альберик».

Когда Испания заключила мир с Францией, возникли опасения, что все наши союзники оставляют нас, так как понимают, что Франция во главе с этим корсиканским авантюристом Наполеоном Бонапартом, как бы ни была истерзана революцией, представляет собой силу, с которой следует считаться.

Была середина дня. Возвращаясь из сада, я увидела на лужайке Грейс Сопер с малышками. Джессике был уже год. Амарилис — чуть меньше. Они повсюду ползали и даже могли сделать несколько неуверенных шагов. Скоро они должны были начать вовсю бегать.

— Вот тогда за ними нужен будет глаз да глаз, — сказала Грейс Сопер. Честное слово, эта мисс Джессика прямо-таки маленькая дама. Подайте ей то, подайте это, и вот что я вам скажу, миссис Френшоу, она не успокоится, пока не получит то, что ей захотелось. А мисс Амарилис — такая хорошая девочка.

Моя мать так же гордилась своенравием Джессики, как я — послушанием Амарилис; в наших глазах они обе были совершенством.

Я заглянула в маленькую коляску, в которой они рядышком спали. Джессика, с ее темными волосами, длинными пушистыми ресницами и легким румянцем на щеках, была поразительно красива. «Она может стать похожей на мою мать, — подумала я, — за тем исключением, что у нее были темные глаза, а у моей матушки — ярко-голубые».

— Должно быть, они у нее от кого-нибудь из ее пылких французских предков, — сказала моя мать.

— Эверсли тоже иногда могут быть пылкими, — ответила я.

С этим она согласилась.

— Амарилис выглядит, как маленький ангел, — сказала она.

Так оно и было — светлые волосики, голубые глаза и некоторая хрупкость в облике, которая иногда беспокоила меня. Но Грейс Сопер говорила, что причиной тому тонкая кость и что здоровье у моей Амарилис такое же прекрасное, как и у крепышки Джессики.

Должно быть, прошло около получаса, когда я услышала пронзительные крики, доносившиеся из сада. Я поспешила вниз и увидела Грейс Сопер и свою мать: обе были в смятении. Матушка только и смогла произнести:

— Этого не может быть… Как такое случилось? Что это значит?

Грейс так дрожала, что едва могла говорить:

— Малышки…

Моя мать заплакала:

— Джессика…

Ее там нет…

Я заглянула в коляску. Меня охватило огромное облегчение, так как Амарилис была на месте и крепко спала. Но затем до меня дошел весь ужас случившегося: Джессики не было.

— Как это случилось?! — закричала я.

— Они спали, — запинаясь, пробормотала Грейс. — Я зашла в дом. Меня не было всего лишь пять минут…

— Она где-нибудь поблизости, — сказала матушка.

— Она могла сама выбраться из коляски? Грейс покачала головой:

— Они были привязаны лямками. Я всегда слежу за этим.

— О, Господи, помоги нам! — взмолилась я. — Кто-то выкрал Джессику.

К счастью, Дикон был дома и в своей спокойной манере взялся за поиски.

— Лямка могла ослабнуть, и Джессика развязала ее.

— Даже в этом случае ей было бы нелегко выбраться, — возразила мама. Кто-то взял ее. О, Дикон… кто?

Кто?

Мы должны найти ее.

— Мы ее найдем, — сказал Дикон. — Сейчас же нам, прежде всего, нужно тщательно обыскать сад и все вокруг. Возможно, она сама выбралась. Она могла заползти куда-нибудь в кусты. Там мы ее найдем. Не будем больше терять времени.

Из дома тем временем выбежали слуги. Все были глубоко потрясены случившимся. Начались поиски; однако, хотя сад тщательно прочесали, никаких следов Джессики не нашли.

Я взяла Амарилис на руки, чтобы она была поближе ко мне. Бедняжка Грейс Сопер совсем пала духом, она во всем винила себя, а мы убеждали ее, что это не так. Она была великолепной няней и с усердием ухаживала за малышками. Она всего лишь только на пять минут оставила их спящими в коляске.

Осмотр лямок ничего не дал. Они были в полном порядке, и это привело нас к единственному выводу: Джессику похитили.

Дикон сказал, что, скорее всего, теперь у нас потребуют выкуп.

— Если бы так, — причитала матушка. — Если бы так… поскорее… все, что угодно, лишь бы вернуть мою крошку.

Дикон лично возглавил поиски и опросил всех в имении.

Не знаю, как мы дожили до конца этого дня. Мама была вне себя, да, думаю, и все мы тоже. Это случилось так неожиданно.

Дикон немедленно распорядился повесить в городе афиши с объявлением награды за любые сведения о его дочери. Он разослал гонцов во все соседние города и порты.

К концу дня все мы были в изнеможении от тревоги. Наступила ночь, и по-прежнему никаких признаков ребенка. Мы знали, что ничего не можем поделать, и, безмолвные и отчаявшиеся, сидели в пуншевой.

Грейс Сопер была наверху, в детской. Она ни за что не пожелала идти спать и несла вахту у постели Амарилис. Дикон сказал:

— Можете не сомневаться, что утром все прояснится. Они тянут время, чтобы измотать нас. Я знаю этих людей. Вот увидите, они известят нас.

Мы просидели так всю ночь. Матушка, прижавшись к Дикону, неподвижно смотрела прямо перед собой. Время от времени, пытаясь утешить ее, он шептал:

— Вот увидишь, мы что-нибудь услышим утром. Я знаю, как поступают такие люди.

— Но что они с ней сделают… с моей крошкой? Она ведь проголодается…

— Нет, нет. Они позаботятся о ней. Вот увидишь. Утром…

Узнаем ли мы что-нибудь утром? Меня одолевали сомнения.

Дэвид обнял меня одной рукой. Он знал, что я боюсь за Амарилис.

* * *

Мы прождали весь следующий день. Никаких новостей не поступило. Пошли обычные слухи, так как вся округа знала об исчезновении Джессики. Кто-то видел незнакомку с младенцем, которая торопливо шла по главной улице города. Дикон и Дэвид бросились наводить справки, а когда эту женщину отыскали, оказалось, что она навещала в городе родственников, естественно, что многие ее знали.

Я никогда не забуду выражения безнадежности в глазах матушки, когда он вернулся.

Мне кажется, что в таких обстоятельствах труднее всего переносить чувство безысходности, полнейшей беспомощности из-за незнания, что делать.

— Как можно быть настолько жестокими, чтобы так поступать? — в который раз произнесла я. — Разве они не думают о матерях…

Дэвид утешал меня.

— Дикон прав. Им нужны деньги. Они потребуют выкуп.

— Мы заплатим, и они вернут ее. Ты действительно так думаешь?

— Они знают, что отец — богатый человек. Никакой другой причины быть не может. И какой может быть смысл плохо обращаться с Джессикой?

Я покачала головой:

— Не понимаю, почему люди хотят мучать других… без причины?

— Причина всегда есть. В данном случае это деньги. Вот увидишь, Дикон заплатит. Он что угодно отдаст ради семьи… и в особенности ради твоей матери.

Я знала, что это так. Но это ожидание… и тревога… кошмарный страх неизвестности… как тяжко было их переносить!

Матушка была похожа на привидение. Казалось, из нее высосали все соки. Я попыталась убедить ее отдохнуть, и мне-таки удалось заставить ее ненадолго прилечь. Я села у ее кровати, но слова, которые могли бы утешить ее, не приходили в голову. Она тихо лежала, неподвижно глядя перед собой, а затем встала, сказав, что не может больше ничего делать, хотя что еще мы могли предпринять?

Я пошла в детскую, чтобы поиграть с Амарилис. Мне было так радостно, что она в безопасности. Однако сам вид ее еще острее напоминал об ужасной утрате.

Бедняжка Грейс Сопер продолжала винить себя. Она нуждалась в утешении. Она говорила, что кто-то должен присматривать за Амарилис днем и ночью и что она позаботится о том, чтобы никто не добрался до нашей дорогой крошки.

Долгое утро закончилось, и начался не менее долгий, тягостный день.

Новостей не было. «Скорее бы что-нибудь произошло! — молилась я, — Мы так долго не выдержим».

Дикона и Дэвида не было весь день. Они обшарили все, где, как им казалось, она могла бы быть; они встречались со всеми, кто хоть чем-то мог помочь им, а когда они возвратились, то даже Дикон был удручен. Его предположение о том, что у нас потребуют выкуп, не сбылось.

В эту ночь мы сделали вид, что отправляемся спать, но всем нам было не до отдыха.

Мы с Дэвидом провели всю ночь в бессвязных разговорах. Джессика отсутствовала уже два дня, и мы начинали опасаться самого худшего.

Мне пришла в голову жуткая мысль. Я ничего не сказала матери, но с Дэвидом все же поделилась ею, так как хотела, чтобы он разубедил меня, сказав, что это не так.

— Дэвид, у твоего отца, должно быть, много врагов.

Дэвид задумался.

Я продолжала:

— У человека с его положением они наверняка должны быть. Он богат, а богатым завидуют. Это может быть своего рода местью.

Слова Дэвида повергли меня в ужас.

— Я уже думал над этим, — сказал он. — Он связан со многими… и не только в нашей стране, но и за границей. И, должно быть, многие хотели бы тем или иным образом навредить ему.

— Я знаю, что существуют всякие тайные дела, в которых участвуют они с Джонатаном.

— Это так. Ты помнишь тех людей, которые пришли переночевать? Им было нужно что-то в его кабинете. Какой-то секретный документ. И они нашли его. Если живешь опасной жизнью, то необходимо быть готовым к тому, что враги нанесут удар там, где ты этого не ожидаешь.

— Значит, кто-то выкрал Джессику… чтобы отомстить Дикону?

Несколько секунд Дэвид хранил молчание. Я знала, что ему хочется успокоить меня, однако врожденная честность не позволяла ему солгать. Наконец, он сказал:

— Это возможно.

Но не стоит думать о худшем, скорее всего, они потребуют выкуп, и мы с этим, наверное, сможем справиться.

— Но почему же похитители не требуют его? Чего они медлят?

— Потому что хотят подержать нас в напряжении.

— Ты думаешь, они заботятся о Джессике?

— Да, обычно в таких случаях поступают именно так.

Живой ребенок представляет для них большую ценность, чем мертвый.

Так мы разговаривали, и, наконец, от крайнего утомления я задремала, но вскоре очнулась от страшного кошмара. Мне приснилось, что я прижимала Амарилис к себе, а кто-то пытался вырвать ее у меня.

— Все хорошо, — донеслись до меня слова Дэвида. — Все хорошо.

Я открыла глаза.

— Думаю, лучше не спать, — сказала я.

Мы смотрели, как наступает рассвет. «Еще один день! Еще одно тягостное бдение! Что оно принесет?» — спросила я себя и задрожала, пытаясь прогнать мысли, которые родились у меня в голове.

Я ощутила внезапную потребность выйти из дома, пройтись по саду, поискать еще раз.

— Я не могу здесь оставаться! — закричала я. — Пойдем в сад.

— Хорошо, — произнес Дэвид. Он накинул мне на плечи плащ.

— На улице холодно, — сказал он, — и трава сырая.

Мы открыли дверь и вышли на крыльцо. Там что-то лежало. Мне показалось, что это сон. Затем меня охватила волна радости. Завернутая в одеяло, там лежала Джессика. Я подняла ее. Дэвид не отводил от нее глаз. Она открыла заспанные глазки, взглянула на меня, широко зевнула и снова закрыла их.

— Это она! — закричала я. — Она!

Я вбежала в переднюю с криком:

— Ее вернули!

Джессика здесь!

Первой появилась моя мама. Она подбежала и выхватила у меня спящую Джессику. Затем подошли Дикон, Грейс Сопер и все слуги.

— Она снова здесь! Она снова со мной! — кричала матушка, и я подумала, что от радости она лишится чувств.

Дикон взял Джессику на руки.

— Она хорошо выглядит, — сказал он.

Мать вырвала ее у него.

— Она здорова, — шептала она. — Ей не причинили вреда… О, моя крошка!

Джессика открыла глаза, криво улыбнулась и, увидев свою мать, разразилась ревом.

* * *

Когда радость от возвращения Джессики улеглась, нам стало немного не по себе. Мы спрашивали себя: «Кто мог сделать это? И с какой целью?»

Было ясно, что за ребенком во время его отсутствия хорошо ухаживали, и, казалось, что она приняла свое возвращение в семью без особых проявлений восторга — хотя она и улыбалась, когда матушка прижимала ее к себе.

Кто подверг нас этим, казалось бы, ненужным страданиям? Мы не могли об этом забыть, и эти воспоминания тяготели над нами, омрачая наши дни. Малышек ни на секунду не оставляли одних. По утрам мы с матерью первым делом спешили в детскую, чтобы убедиться, что с ними все в порядке. Грейс распорядилась, чтобы ее кровать перенесли в детскую спальню, и говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.

Ее племянница, приятная девочка лет четырнадцати, была принята в няньки; ее комната находилась рядом с детской, так что она тоже была настороже.

Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.

В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и Миллисент; они собирались остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.

Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала, когда Джонатан находился со мной под одной крышей. Я пыталась найти изменения, произошедшие в нем со времени женитьбы. Мне это не удалось. Зато Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью, и я поняла, что она счастлива в браке.

«Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, — подумала я, — до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру».

Джонатан совсем не изменился: был дерзким, совершенно лишенным сдержанности, как всегда, отвергающим условности, когда ухитрялся оказаться со мной наедине.

Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в тот день, когда исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер и ее племянница.

Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько пурпурных астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом со мной.

— Какая радость снова видеть тебя, Клодина! — сказал он. — Я скучал по тебе.

— Неужели? — спросила я, надрезая стебель маргаритки.

— Конечно. Разве я стал бы так говорить, если бы это не было правдой?

— Стал бы, — ответила я.

— Тебе приятно видеть меня?

— Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.

— Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало бы быть в парламенте или на дипломатической службе.

Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.

— Не часто, — солгала я.

— А себя ты тоже обманываешь, как и меня?

— Довольно об этом! — резко оборвала я его. — Ты — женатый мужчина.

Я — замужняя женщина, и мы не муж и жена.

Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.

— Я — это я, и ты — это ты, — сказал он. — И ничто, любовь моя, не может этого изменить.

Я почти взмолилась в ответ:

— Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить — ведь ты недавно женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?

Мне показалось, она выглядит такой счастливой.

— Она счастлива. Разве она не замужем за мной? Я тебе говорю, Клодина: я — самый образцовый муж.

— Это только так кажется со стороны, — сказала я. — Сейчас же ты далек от этого идеала.

— И кто в этом виноват?

— Ты.

— Не совсем. Вина лежит на нас обоих.

Я рассердилась. Я с таким трудом старалась забыть о том, что произошло, а ему было достаточно только взглянуть на меня, чтобы все вернулось. Я презирала проявленную мной в прошлом слабость, особенно потому, что так легко могла вновь поддаться искушению, и яростно обломала цветочный стебель.

— Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, — сказал он. Бедные цветочки… Не их вина в том, что мы с тобой были предназначены друг для друга и поняли это слишком поздно. Но ты должна быть признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь совершенными могут быть отношения… если бы не то время, что ты провела со мной.

— С тех пор я не знала настоящего покоя.

— Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в неведении в тихом, созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий мир… мир страсти, приключений и того волнения, которое бывает, когда живешь полнокровной жизнью. И вот в созданный тобой рай, огражденный приятным неведением, однажды проник змий-искуситель и позволил тебе сорвать плод с древа познания, и ты сделала это. Ты вкусила истинную радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить, боишься любить. Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но я это знаю, да и ты тоже… Я в твоих сокровенных мыслях.

— Мне нужно идти, — сказала я.

— Отступление — знак поражения. Я посмотрела на него:

— Я хочу забыть, что это вообще было. Тебе это никогда не удастся.

— Я попробую, Джонатан.

— Посмотри правде в глаза, — сказал он. — Все, что я сказал, — верно.

Ты никогда не забудешь.

Жизнь предназначена для того, чтобы ее прожить весело.

— Свою я хочу прожить достойно, — сказала я. И, повернувшись, пошла через лужайку.

— Ну, не чудесный ли день? — сказала моя мать. — В этом году таких наберется немного. Посиди с нами.

Я подумала, что она может заметить румянец на щеках и тот задорный блеск в глазах, который появлялся у меня при таких встречах с Джонатаном, поэтому ответила:

— Нужно поставить цветы в воду. Они так быстро вянут.

Я присоединюсь к тебе попозже.

Джонатан сел возле моей матери.

Когда я пересекала в спешке лужайку, то услышала, как он произнес:

— Как ты прекрасна, дорогая матушка!

Позже у меня состоялся разговор с Миллисент, и от него мне снова стало не по себе.

Она хотела одолжить одну из моих брошек, чтобы заколоть платье, которое было на ней; она объяснила, что оставила почти все свои украшения в Лондоне. Она хорошо знала эту брошь с гранатами и бриллиантами… и если бы я могла дать ее на время…

— Конечно, — сказала я. — Я принесу ее, как только мы поднимемся наверх.

Когда я пришла к ней в комнату, она сидела у туалетного столика в пурпурном пеньюаре, который был ей к лицу. Ее темные волосы были распущены, и она выглядела гораздо привлекательнее, чем обычно.

— Именно ее я и хотела, — сказала она. — Спасибо, Клодина.

Я остановилась в нерешительности. Эта комната принадлежала им. Я вспомнила ту, другую комнату… пыльные голубые занавеси и загадочный голос, который обратился ко мне через переговорную трубу.

Мне не хотелось думать о взаимоотношениях Миллисент и Джонатана. Очень многое и слишком живо я могла себе представить. Глядя на нее, я почувствовала злость. Я должна была признать, что ревную. Что толку было делать вид, что он мне безразличен, что я хочу все забыть. Нет. Я хотела помнить. Я никогда не забывала дни, когда, нарушив брачный обет, вела себя так беспутно и была счастлива.

Было бессмысленно обманывать себя. Каким бы ой ни был, я хотела его. Любила ли я его? Кто может дать истинное определение любви? Я любила Дэвида. Я бы многое сделала, чтобы не причинять ему боль. Временами я ненавидела себя за то, что совершила. Но если неистовое возбуждение, ощущение того, что мир восхитителен и мне так много еще предстоит узнать, и желание, чтобы он обучил меня всему… если это было любовью… то я любила Джонатана.

Она взяла гранатовую брошь и приложила к пеньюару.

— Восхитительная вещица! — сказала она. — Это так мило с твоей стороны, Клодина.

— Пустяки. Я рада, что тебе нравится.

— Когда много ездишь, всего с собой не возьмешь.

— Конечно.

— Кроме того, мы спешили. Похоже, с Джонатаном всегда так. — Она снисходительно улыбнулась:

— Да, наверное.

У тебя очень счастливый вид.

— О да, я счастлива.

Я и не мечтала о такой жизни… — Она улыбалась, — как мне показалось, вспоминая ласки Джонатана.

— Этого и следовало ожидать, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно и сухо.

— Некоторые думают, что это брак по расчету.

— Ты хочешь сказать, между тобой и Джонатаном? Она кивнула:

— Родители были весьма довольны.

— Да, и те и другие. Именно на это и надеялись.

— И в этом случае можно было подумать… Но все получилось совершенно иначе.

— Хорошо, что ты нашла свое счастье.

— В некотором роде, — сказала она, — это испытание.

— Ты имеешь в виду супружество? Полагаю, так часто бывает.

— Но у всех по-разному. У тебя с Дэвидом… Но ведь Дэвид совсем не такой, как Джонатан, правда? Хоть и считается, что близнецы должны быть похожими. Однако они — антиподы. Никто так не похож на Джонатана, как Дэвид. Я хочу сказать, ты всегда знаешь, что Дэвид собирается сделать.

Я ответила довольно церемонно:

— Все знают, что Дэвид делает то, что считает правильным.

— Люди по-разному смотрят на вещи. То, что правильно для одного, может быть не правильным для другого.

— Ах, полно, есть же определенные нормы.

— Я знаю, что ты имеешь в виду. Но Дэвид предсказуем, а Джонатан, как мне кажется, самый непредсказуемый человек на земле.

— И ты предпочитаешь второе?

Она взяла щетку и принялась причесывать волосы, загадочно улыбаясь своему отражению в зеркале.

— Конечно. Это превращает жизнь в приключение, в испытание. Ты всегда уверена в Дэвиде. Я же никогда не буду уверена в Джонатане.

— И тебе хочется… этой неопределенности?

— Мне ничего не остается. Таков Джонатан. А Дэвид всегда будет верным мужем.

Я не удержалась и спросила:

— И ты считаешь, что Джонатан способен изменять. и находишь это волнующим испытанием? Приключением?

Она повернулась ко мне и медленно кивнула, глаза ее блестели в свете свечи.

— У него будут маленькие романы. Они у него всегда были, и брак его не остановит. Я это знаю Но он с еще большей радостью будет возвращаться ко мне.

Я была поражена и не могла это скрыть:

— Казалось, ты не тот человек, который стал бы…

— Потакать ему? Закрывать глаза на проступки мужа?

Твоя мать…

— Все сравнивают меня с матерью. Я знаю, что в чем-то на нее похожа. Но я уверена, что ей никогда не приходилось обсуждать такие вопросы. Мой отец — высоконравственный человек.

— Твоя мать никогда бы и не допустила ничего подобного.

Я понимала, что мне следовало уйти, так как разговор приобрел опасный оборот.

— Мой отец и Джонатан — совершенно разные люди.

— Это верно.

— Я буду поступать совсем не так, как она.

Никакой мужчина с сильным характером ни за что не позволил бы так командовать собой, как бедный папочка. Я думаю, он по-своему любит ее. Он уважаемый человек, и я люблю его всей душой.

— Приятно слышать о привязанности к родителям.

— Ты такая смешная, Клодина… такая праведная. Наверное, это в тебе говорит французское происхождение. О да, я сумею наладить свою жизнь.

— Я уверена, что это у тебя очень хорошо получится.

— Так что я считаю возможным позволять ему маленькие интрижки. Вот если бы случилось что-нибудь более серьезное…

Я почувствовала, как забилось мое сердце. Я даже подумала, не рассказал ли ей Джонатан о своей связи со мной. Конечно же, он не мог этого сделать. Но в отношении Джонатана никто не мог быть ни в чем уверен. Разве сама она не описывала его как непредсказуемого?

— Если бы я сочла, что у меня есть действительно серьезная соперница, я могла бы…

Она как бы в нерешительности замолчала; одна из свечей затрещала и погасла.

Наступившая тишина показалась мне зловещей. Я почувствовала себя неуверенной, и у меня возникло огромное желание убежать из этой комнаты, с закрытой прекрасной работы пологом кроватью, убежать от видений, непрестанно возникающих в моем мозгу.

— Ах, эти свечи! — сказала она. — С ними всегда так.

Я напишу жалобу о том, что их теперь плохо делают.

Впрочем, неважно.

Света достаточно.

Она приблизила лицо к зеркалу, на меня теперь смотрело ее отражение.

— О чем это я говорила? — продолжала она. — Если бы появился кто-то, кто не был бы легким увлечением, имеющий для него значение, знаешь ли, Клодина, думаю, я ее так сильно возненавидела бы, что у меня возникло бы искушение ее убить.

Я задрожала. Она сказала:

— Здесь прохладно. Я позвоню, чтобы горничная развела огонь. Что поделаешь, наступает осень.

— Я должна пойти переодеться.

— Спасибо за брошку.

Я поспешила из комнаты, думая: «Неужели она знает? Может, это предостережение? Она ведь сказала: „…У меня возникло бы искушение убить ее…“».

В этот момент ее отражение показалось мне злым, беспощадным.

«Да, — сказала я себе, — она может убить».

* * *

Когда они уехали, я испытала облегчение, хотя дни показались мне пустыми и бесцветными.

Я несколько раз навещала тетю Софи, которая продолжала оплакивать Альберика и больше ни о чем не говорила. Ее глубоко потрясло исчезновение Джессики, и мы обсудили это событие. Тетя Софи откликалась на любое несчастье. Я замечала, что, если все оканчивалось благополучно, как в случае с Джессикой, ее интерес к происшествию угасал. Хотя, конечно, ее интересовало, кто и почему это сделал, что приводило к многочисленным неприятным мне домыслам.

Долли Мэйфер проводила с ней очень много времени. Ранее я пару раз навещала миссис Трент в Грассленде. В первый раз меня потряс ее вид. Она сильно переживала смерть Эви и все время сетовала на жестокость судьбы и на подлость того, кого она называла «этим человеком». Приведись ей встретить Гарри Фаррингдона, думаю, она могла бы попытаться покалечить его, что было, конечно, совершенно понятно.

Когда я заезжала позднее, Долли сказала, что она лежит. Ей было плохо, и она чувствовала себя слишком больной, чтобы принимать посетителей. Она почти не покидала дом. Слуги из Грассленда рассказывали, что она становится «немного странной».

Везде царила печаль, и начало всему этому положила смерть Альберика.

Дэвид объявил, что ему нужно съездить в Лондон, чтобы кое-что купить для поместья. Он также должен был встретиться с торговыми агентами. У некоторых из наших фермеров увеличилось поголовье овец, и сбыт шерсти требовал все больших усилий.

Матушка сказала мне:

— Почему бы тебе не поехать с Дэвидом? Вы не были в Лондоне со времени вашего медового месяца. Если бы ты составила ему компанию, поездка выглядела бы для него совсем иначе. Он бы не смотрел на нее как на скучную и утомительную обязанность, а ждал бы ее с нетерпением. Дом целиком в вашем распоряжении, потому что Джонатан и Миллисент сейчас живут в Петтигрю-холле.

Я колебалась, и она продолжала:

— Я знаю, ты думаешь об Амарилис. Мне понятны твои чувства. — Матушка содрогнулась от тяжких воспоминаний. — Она здесь с нами будет в полнейшей безопасности. Мы будем оберегать ее так же, как Джессику. Ты же знаешь, Грейс не спускает глаз с детей ни на минуту. Мне по-прежнему приходится по двадцать раз на дню втолковывать ей, что случившееся не ее вина. Если бы Амарилис уехала с вами, Джессика скучала бы по ней. Они ведь теперь превратились в маленьких человечков. Они все подмечают. Ну, перестань же беспокоиться по поводу того, что здесь происходит. Ты же знаешь, что некоторое время мы можем управиться и без тебя.

— О, мама, — сказала я, — мне хотелось бы поехать, но…

— Никаких «но».

Кроме того, если бы ты не поехала из-за боязни оставить Амарилис, я бы восприняла это как личное оскорбление. Она будет под наблюдением ночью и днем.

Итак, я решила ехать.

Мы отправились почтовой каретой, и это, наверное, был самый приятный способ путешествия, потому что почтовые станции являлись самыми лучшими гостиницами. И хотя это обошлось нам в кругленькую сумму, Удобства того стоили.

Мы ехали не спеша, сделав по пути две остановки. Дэвид сказал, что из-за того, что я сопровождала его, поездка выглядела скорее отдыхом, чем тяжелой обязанностью.

При подъезде к городу я почувствовала волнение: сначала вдали показались башни Тауэра, затем мы проехали вдоль реки и вдруг оказались в самой гуще городской жизни.

Слуги в доме ждали нас, так как матушка послала письмо с распоряжением подготовиться к нашему приезду. Я вспомнила наше пребывание здесь сразу после свадьбы — в те дни, когда я еще была так наивна; я радовалась, что Джонатан находится в Петтигрю-холле, иначе мне не следовало сюда приезжать.

Дэвид также предался воспоминаниям, и мы с удовольствием поужинали при свечах в столовой, где слуги бесшумно сновали, стараясь угадать все наши желания. Дэвид был блаженно счастлив, но именно в такие периоды совесть тревожила меня больше всего.

Затем мы удалились в свою спальню — приятную, изящную комнату, так не похожую на Эверсли, куда свет проникал через высокие окна и где были тончайшие занавеси и мебель в стиле королевы Анны.

Дэвид сказал:

— Ты сделала меня очень счастливым, Клодина, счастливей, чем я мог ожидать.

Затем он наклонился, чтобы поцеловать меня, и заметил слезы на моих щеках.

— Слезы счастья? — спросил он, и я кивнула. Ведь не могла же я ему сказать, что это были слезы искреннего раскаяния и что, хоть я и любила его за доброту, ласку, бескорыстие, я в то же время постоянно думала о том, кто так разительно отличался от него, был безжалостен, бесчувствен, опасен… и, тем не менее, владел не только моими мыслями… Хотя я и зависела от него и страдала от своего предательства по отношению к лучшему из мужей, я не могла разлюбить его. Не была ли это любовь? Наверное, нет. Уместнее было бы сказать — одержимость.

Я попыталась стряхнуть с себя это наваждение, сделать вид, что не страдаю от того, что со мною сейчас не Джонатан. Я старалась не думать о нем, когда Дэвид ласкал меня.

И все же я была одержима. А здесь, в Лондоне, который был его вторым домом, это ощущалось особенно сильно.

На следующий день я почувствовала себя лучше. Я сопровождала Дэвида в его поездках и была рада, что неплохо разбираюсь в обсуждавшихся вопросах. Он был очень доволен моей заинтересованностью делами.

«Мы так подходим друг другу, — думала я. — Мы — идеальная пара. То, другое… это просто безумие. Это как болезнь. Я должна вылечиться, и я смогу это сделать, если не буду видеть его».

На следующий день Дэвид сказал:

— Сегодня вряд ли кто будет заниматься делами. По случаю открытия парламента народ выйдет на улицы. Было бы интересно побродить в толпе.

— Надеюсь, мы увидим короля, — поддержала я. — Интересно, как он теперь выглядит.

Дэвид довольно печально покачал головой.

— Совершенно не похож на того способного и серьезного молодого человека, который вступил на трон тридцать пять лет назад.

— Что ж, люди меняются с годами… даже короли.

— Ему пришлось немало испытать. Взять, к примеру, его семью. Принц Уэльский доставил ему много хлопот.

— Да, конечно. Этот морганатический брак с госпожой Фитцгерберт, а теперь еще и напряженные отношения с принцессой Каролиной.

— И не только это. Он так и не оправился от потери американских колоний, считая, что виноват в этом.

— И справедливо?

— Да, но это только усугубляет тяжесть вины. «Это верно», — подумала я. Мне показалось странным, что его положение так напоминает мое.

— Он все время говорит: «Воспоминания об американских колониях не дадут мне покоя даже после смерти». Это повторение одного и того же симптом той душевной болезни, от которой он страдал около семи лет назад. Мне его жаль. Он так старался быть хорошим королем.

— Однако сейчас-то он здоров.

— Так говорят, но мне кажется, что временами он ведет себя немного странно.

— Бедный король.

Это все очень грустно.

— Тем более, что он хороший семьянин… человек, который старается выполнить свой долг.

— Что ж, я буду очень ждать встречи с ним. Что ты предлагаешь делать?

— Пойти на улицу.

Взять немного денег, не надевать никаких ценных украшений и присоединиться к зевакам.

— Звучит заманчиво.

— В таком случае выйдем пораньше.

Когда мы, наконец, вышли, люди уже выстраивались вдоль улиц, но толпа была чем-то встревожена.

Во многих местах возникали громкие споры. Когда мы проходили мимо, до меня донеслись слова: высокие налоги… низкая заработная плата… безработица… цены на хлеб…

Я обратила на это внимание Дэвида, нo он сказал:

— В толпе всегда найдутся недовольные. Жизнь кажется им немного скучной, и они пытаются внести в нее то, что, по их мнению, сделает ее более живой.

Мы зашли в кофейню и выпили горячего шоколада, прислушиваясь к разговорам. Они касались главным образом отношений между принцем Уэльским и его женой. Приводились даже его слова: «Благодарю небо за то, что мне больше не нужно спать с этой отвратительной женщиной».

Все смеялись и строили догадки относительно пола ребенка и того, на кого он будет похож, — на отца или на мать. Нельзя сказать, чтобы принц был популярен, но народ, несомненно, интересовался его делами.

Когда должна была появиться карета короля, мы вышли на улицу. Толпа вдоль дороги была густой, и Дэвид оттеснил меня назад. Там мы и стояли, и в тот момент, когда я напрягала зрение, чтобы лучше разглядеть его роскошные одеяния, внезапно прогремел выстрел. Мгновенно наступила глубокая тишина. Пуля попала в окно королевской кареты. И тут началось столпотворение. Люди кричали и показывали на окно в пустом доме. Мы все уставились на это окно, откуда, вероятно, был произведен выстрел.

Королевские кучеры стегнули лошадей, и карета покатилась дальше. Несколько человек вбежали в пустой дом. Дэвид обнял меня одной рукой. Мы молчали, потрясенные случившимся.

Повсюду стоял неимоверный гам. Казалось, люди кричали друг на друга.

— Король… ты думаешь, его застрелили? — запинаясь, проговорила я.

— Не знаю.

Давай-ка зайдем сюда.

Он повел меня в кофейню, которую мы не так давно посетили. Она заполнялась людьми, которые непрерывно говорили.

— Вы видели? Что, Георгу конец? Теперь принц станет королем?

— Что случилось? Что случилось?

Сложность заключалась в том, что никто ничего не знал, и предлагались разные версии. Слухи были самыми фантастическими. Говорили о восстании, о повторении парижских событий и о начале революции. Только не здесь, сказал кто-то. — Только не у нас. Мы насмотрелись на революцию по ту сторону пролива.

— Он не убит. Он поехал прямо в парламент.

— Ему не откажешь в храбрости. Может, он и на самом деле старый бестолковый фермер Георг, но он храбр.

— А кто стрелял?

— Говорят, один из этих анархистов. Его не поймали.

Он выстрелил из пустого дома и был таков.

— Со временем мы узнаем правду, — сказал Дэвид.

Когда мы покинули кофейню, король возвращался с открытия парламента. Я увидела его в карете и ощутила огромное облегчение оттого, что он остался невредим. Толпа, казалось, была подавлена, возможно, даже разочарована из-за того, что он выжил. «Почему люди всегда находят удовольствие в несчастьях других?» — подумала я.

Он сидел в карете, старый и непоколебимый. Мне стало жаль его, так как я знала, что он и вправду очень старался выполнять свой долг. И не его вина была в том, что умственные способности и душевное состояние не позволяли ему занимать то положение, в котором он оказался.

Я ненавидела жестокие лица, которые видела в толпе. Мне было мучительно видеть, как они швыряли в карету камни. Один из них попал королю в щеку. Он поднял камень и продолжал сидеть с невозмутимым видом, как будто бы оскорбление не касалось его.

Карета проехала, и Дэвид сказал:

— Не хочешь пойти домой?

Я сказала, что хочу, и мы молча пошли обратно на Альбемарл-стрит.

На следующий день мы узнали, что король благополучно возвратился во дворец, и когда в его карету попала пуля, он был взволнован меньше, чем его спутники. Как утверждала молва, он сказал: «Только Бог распоряжается всем сущим, и я вверяю себя ему».

Он сохранил тот камень, брошенный в него из толпы, «на память о почестях, которых я удостоился в тот день».

— Дэвид, — спросила я, — что это все значит?

Не произойдет ли здесь то, что случилось во Франции?

Дэвид покачал головой:

— Нет. Я уверен, что этого не произойдет. Нет тех причин. Но мы должны найти подстрекателей и остановить их. Готов поклясться, что многие из тех людей, которые кидали камни в королевскую карету, в обычной обстановке были бы послушными подданными короля. Их подогрели смутьяны. Толпа в своем безумстве неуправляема, и подстрекатели знают это. Они начинают разглагольствовать перед народом о том, как с ним плохо обращаются, и, в конце концов, возникает бунт, чему мы были свидетелями сегодня.

— А известно, кто эти подстрекатели?

— Было бы известно, они бы недолго гуляли на свободе. Они хитры. Главари делают дело руками других, и я готов поклясться, что они разъезжают с места на место, чтобы их лица не примелькались.

Я была уверена в том, что он прав. На следующий день было издано воззвание, в котором предлагалась награда в тысячу фунтов за сведения о тех, кто покушался на жизнь короля.

— Думаешь, на него отзовутся? — спросила я.

— Это огромные деньги, — задумчиво проговорил Дэвид, — однако я сомневаюсь. Эти люди хорошо организованы. Они — профессиональные революционеры. Скорее всего, покушение было хорошо спланировано, убийца оказался на месте как раз в тот момент, когда проезжала карета.

— Многие знали маршрут, по которому она проследует.

— Это более чем вероятно.

Позже нам сообщили о том, что лорд Гренвилл внес в палату лордов законопроект «О безопасности особы Его Величества» и, что было более важно, — господин Питт разрабатывает в палате общин планы по запрещению подстрекательских сборищ. В день покушения вечером в Лондон вернулись Джонатан и Миллисент, и мирное течение семейной жизни нарушилось.

* * *

Дэвид сказал, что из-за возникших волнений нам придется задержаться в Лондоне несколько дольше, чем мы хотели, так как покушение на жизнь короля отодвинуло все торговые дела на второй план. Попытка покушения была совершена двадцать девятого октября, а пятого ноября мы все еще находились в Лондоне.

Я знала, что Джонатан поспешил вернуться в Лондон из-за того, что произошло. Я догадывалась, что ожидаются беспорядки, и поэтому вводится негласное чрезвычайное положение.

У Джонатана был настороженный, проницательный вид — так бывало, когда на него сваливались рискованные дела. Он явно приехал в Лондон потому, что ему предстояла работа.

Миллисент была безмятежна. Мне показалось, что ей все равно, в Лондоне она или в деревне, если рядом с ней находился Джонатан.

Она сказала мне, что ждет ребенка. Времени еще прошло мало, но она была убеждена в этом… или почти убеждена. Было очевидно, что возможность стать матерью приносила ей счастье.

Было пятое ноября, знаменательная дата в английской истории, ибо это была годовщина того дня, когда Гай Фокс попытался взорвать здание парламента, но заговор был вовремя раскрыт. Это произошло в 1605 году. С тех пор этот день всегда отмечался, вот и сейчас народ с большим энтузиазмом был настроен отметить этот день.

Джонатана и Дэвида не было дома. Я не была уверена, ушли ли они вместе, но знала, что Дэвид намеревался заключить кое-какие сделки, и решила не сопровождать его. Миллисент была у себя в комнате: она сказала, что чувствует слабость и хочет немного полежать в постели.

Я осталась одна и думала о том, как все изменилось в доме с тех пор, как приехал Джонатан, поэтому стоит ли жалеть о том, что нам с Дэвидом предстоит вскоре отправляться в Эверсли.

Я услышала, как стукнула дверь, и вышла посмотреть, не вернулся ли Дэвид, но меня, улыбаясь, поджидал Джонатан.

— Наконец-то, — сказал он. — Мы одни.

В ответ я засмеялась и с беспокойством произнесла:

— Ты, как всегда, в своем репертуаре.

— Я в этом не сомневаюсь.

Но разве не здорово оказаться наконец-то наедине? Дэвид ведет себя, как сторожевой пес, Миллисент — как тень, но ни тени, ни сторожевого пса сейчас рядом с нами нет.

— Тень вполне может появиться в любой момент.

— Что ты делаешь?

— Готовлюсь к отъезду.

Скорее всего, мы отправимся завтра.

— Как раз когда я приехал!

— Эта причина, похоже, не хуже любой другой.

— Все еще опасаешься меня? Я отвернулась.

— Я иду в город, — сказал он. — Не составишь ли мне компанию?

— Мне так много нужно сделать…

— Ерунда.

Все может сделать одна из служанок. Ты помнишь, какой чудесный день мы провели в Лондоне?

Во время свадьбы наследника престола?

— Это было так недавно…

— И говорят, что наша принцесса в положении. Я так рад за принца! Несчастный! Нелегко ему было, когда пришлось исполнять супружеский долг.

— Я думаю, он в состоянии сам о себе позаботиться.

— Как и все мы, он нуждается в утешении близкого ему по духу женского общества. Послушай, Клодина, я хочу пойти… просто побыть в толпе и понаблюдать. Пойдем со мной.

Ты выискиваешь людей вроде Леона Бланшара и Альберика?

Он подошел ближе и пристально поглядел на меня.

— Ты знаешь очень много, Клодина, — сказал он. — Я бы предпочел не втягивать тебя, но так уж вышло. С того момента, как ты увидела Альберика и узнала человека, с которым он встречался, ты оказалась замешанной в наше дело.

— Да, я понимаю.

— Удобнее, если со мной будет дама. Я хочу выглядеть как обыкновенный прохожий, глазеющий на шествие по улицам. Мне хочется увидеть, что происходит. Ты можешь помочь мне, Клодина.

Я почувствовала возбуждение, причиной которого, как я убеждала себя, был характер прогулки, а вовсе не возможность побыть с Джонатаном.

— Ну, полно тебе, — сказал он. — Ты же ведь не собиралась делать ничего важного? С мужем у тебя тоже никаких дел нет. Небольшая прогулка не принесет вреда, а я буду чувствовать себя в безопасности на улице, не так ли? Ну что такого я могу там натворить?

— Уговорил, — поддалась я.

— Отважная леди! — произнес он с иронией в голосе. — Иди, возьми плащ. Я буду ждать тебя здесь. Только заскочу наверх и предупрежу Миллисент, что мне нужно уйти.

— Скажи ей, что я буду с тобой. Он лукаво улыбнулся и промолчал.

На улицах Лондона всеобщая атмосфера возбуждения охватила меня. И не только потому, что я была с Джонатаном.

— Лучше всего гулять ночью, — сказал он, — когда зажигают костры. Мы обязательно должны пройтись сегодня ночью.

— Думаешь, остальные согласятся пойти с нами?

— Дэвид? Наверное. Миллисент? Скорее всего, тоже. Но было бы веселее, если бы мы с тобой были одни.

— Взгляни на это необычное чучело, — перебила я. — Кого оно изображает?

— Не знаю.

Наверное, самого господина Фокса. Набитую соломой фигуру тащили несколько мальчишек-оборванцев. Они весело распевали на ходу:

Джонатан сунул в одну из протянутых рук монету, и лица их расплылись от удовольствия.

— Это кто? — спросил он, указывая на чучело.

— Римский папа, — ответил самый высокий из сорванцов.

— Какой же я глупый, что не узнал его, — весело сказал Джонатан. Сходство просто поразительное.

Мальчишки разинули рты от удивления, а мы, смеясь, пошли дальше.

— Большинство из них не знает, из-за чего весь сыр-бор, — сказал Джонатан. — Кроме разве того, что это как-то связано с католиками. Будем надеяться, что они не начнут их оскорблять сейчас. Вот позже, когда они разгуляются, такое может произойти.

На улицах мы видели много чучел — смешных фигур из соломы, одетых в старое тряпье, которых должны были сжечь на костре в этот вечер.

На улицах разносились песни, и я поймала себя на том, что подхватывала их вместе с остальными:

Джонатан отвел меня туда, откуда можно было видеть парад мясников, которые шли рядами, постукивая одна о другую мозговыми костями и сканируя:

Я смотрела на шествие с удовольствием, а потом заметила:

— Как это не похоже на толпу в день открытия парламента!

— Те люди тоже здесь, — ответил он серьезно. — И готовы выйти на сцену в подходящий момент. Пока же они притаились.

— А ты настороже.

— Нам всем следует быть настороже. Королю тогда очень повезло. Давай зайдем в кофейню. Что хочешь, кофе или шоколада? Думаю, здесь мы услышим кое-какие любопытные разговоры. Мы могли бы кое-что разузнать. Я знаю одно хорошее местечко вблизи реки. Оно называется «Таверна у реки Джимми Борроуса». Там можно пить кофе и при этом следить из окна за лодками.

— Не возражаю.

Он взял меня под руку, и я почувствовала себя счастливой, как раньше, когда мы гуляли с ним вместе.

Река была поблизости. По всей видимости, Джимми Борроус знал Джонатана.

Когда мы вошли, он подмигнул и кивнул ему, а после того, как я села, Джонатан пошел перекинуться с ним парой слов. Несколько секунд у них шел серьезный разговор.

Теперь я знала достаточно, чтобы понять, что трактирщики снабжают Джонатана интересующими его сведениями. Я начинала узнавать кое-что об этой тайной деятельности. Люди, подобные Джонатану и его отцу, имели связи повсюду. Именно по этой причине Дикон получил нужную помощь, когда благополучно вызволил мою мать из Франции.

Джонатан возвратился ко мне, и нам подали горячий шоколад.

— Ну как, приятно? — спросил он. — Вот мы сидим вместе, ты и я.

Хорошо бы, чтобы это происходило почаще.

— Пожалуйста, Джонатан, не надо все портить.

— Как будто я когда-нибудь тебе что-нибудь портил.

— Думаю, мы с тобой вместе многое напортили.

— Мне казалось, что я все как следует объяснил и ты начинаешь понимать.

— А, ты имеешь в виду свою философию. Не пойман — не вор.

— Это хорошая философия. Посмотри на этих людей, прогуливающихся вдоль реки. Какой у них довольный вид! Вышли порадоваться жизни. Как ты думаешь, какие тайны они скрывают?

— Откуда мне знать?

— Я попросил тебя угадать. Взгляни на эту симпатичную маленькую женщину, которая улыбается своему мужу. Но муж ли он ей? Думаю, он — ее любовник. А если он все-таки муж, то она чересчур хороша собой, чтобы сохранять ему верность.

Тебе хочется всех опустить до своего уровня, — сказала я. — Но я верю, что в мире есть добродетельные люди.

— Чистые и непорочные. Покажи мне их, и я найду грехи, в которых они повинны. Вероятно, они грешат фарисейством, гордятся своей добродетелью, осуждая других. Так вот, я бы сказал, что это грех гораздо больший, чем небольшой приятный флирт, который принес огромное удовольствие двум заслужившим его людям.

Я смотрела в окно. Из лодки высаживалась группа мужчин. У них было чучело, и я сразу догадалась, кого оно изображает. На нем была куртка фермера, на голове — корона, а изо рта торчала соломина. Сделано оно было очень хорошо.

— Это король! — воскликнула я. Джонатан, сидевший спиной к окну, возразил:

— Что? Где? Плывет по реке? Несомненно, это не он.

— Это чучело, очень похожее на короля, — объяснила я. — И они собираются его сжечь.

— Это безобразие.

Джонатан встал, но прежде, чем он успел дойти до окна, я воскликнула:

— Смотри, Джонатан!

С ними Билли Графтер! Джонатан подошел ко мне. Те люди были уже на берегу, и один из них держал в руках чучело.

— Богом клянусь, — прорычал Джонатан, — теперь-то я его поймаю!

Он выбежал из таверны, я последовала за ним.

В этот момент Билли Графтер увидел его; если мне когда-либо доводилось видеть лицо человека, охваченного паникой, то это был тот самый случай. Графтер повернулся и прыгнул в лодку. Через считанные секунды он уже греб прочь от берега.

Джонатан огляделся. В этом месте у берега стояло несколько лодок. Без колебаний он схватил меня за руку и почти швырнул в одну из них, затем сел рядом.

Я видела, как Билли Графтер гребет изо всех сил. Прилив помогал ему, и он плыл быстро. Мы направлялись за ним.

— Я его арестую, — рычал Джонатан. — На этот раз ему не уйти!

Расстояние между нами оставалось неизменным. По виду Билли Графтера можно было сказать, что он гребет так, как если бы от этого зависела его жизнь, да, вероятно, так оно и было.

Я вцепилась в борт лодки. Мне казалось, что в любой момент мы можем перевернуться. Как только мы стали приближаться, с нами поравнялась еще одна лодка.

— Прочь с дороги! — вопил Джонатан.

— Наглый мужлан! Почему это я должен уступать? Река что, твоя? ответил человек в лодке.

Ты мешаешь мне! — кричал Джонатан.

Я видела, как впереди яростно гребет Билли Графтер. Джонатан приналег на весла. Теперь мы почти поравнялись с ним. И тут человек, который плыл рядом, резко свернул, преграждая нам путь. Джонатан рванулся вперед, и в считанные секунды мы оказались в воде, а Билли Графтер удалялся все дальше.

* * *

Джонатан схватил меня и вытащил на берег. Я никогда не видела его в такой ярости.

— Все в порядке? — спросил он.

Ловя губами воздух и дрожа, я кивнула. У меня было такое ощущение, будто мои легкие полны воды. Мокрое, грязное платье прилипло к телу, я содрогалась от холода. Джонатан выглядел не лучше.

Кто-то привел обратно нашу лодку, и один из лодочников сказал:

— Вам лучше всего вернуться в таверну Борроуса, сэр.

Он поможет вам привести себя в порядок.

— Да… да. Это хороший совет, — ответил Джонатан.

— Садитесь в лодку, сэр, и я отвезу вас обратно. Толпа начала расходиться. Маленькое представление закончилось.

— Я видел, что произошло, — сказал лодочник. — Мне показалось, это было сделано нарочно.

— Вот именно, — сказал Джонатан.

— Есть такие люди, которые любят побезобразничать. Ну что ж, переоденьтесь во что-нибудь сухое, и все будет в порядке.

Мы подошли к таверне. Джимми Борроус вышел навстречу, в ужасе всплескивая руками.

— Мы свалились в воду, — сказал Джонатан. — Вы не поможете нам высушить одежду?

— Разумеется. Заходите, заходите. В зале горит камин. Но сперва одежда. Если вы ее не смените, то умрете от холода.

Он отвел меня в одну из спален, а Джонатана — в другую. Мне был выдан халат, чересчур большой для меня, и комнатные туфли, которые были впору мужчине. Но это не имело значения. Я была рада снять с себя мокрую одежду и растереться грубым полотенцем. Вода в реке пахла не очень-то приятно. Волосы мои свисали бесформенными прядями, но на щеках горел румянец, а глаза были ясными и блестели.

Жена Джимми, Мэг, собрала мою одежду и сказала, что развесит ее возле камина, а я могу пройти в зал, где уже находится джентльмен, и согреться. Джимми подал ему глинтвейн — как раз то, что нужно в таком случае.

Я спустилась в зал. Джонатан уже ждал меня. На нем тоже был халат, похожий на мой, но только слишком маленький для него. При виде меня он рассмеялся, гнев его прошел.

— Ну, кто скажет, что здесь неуютно? Борроус предлагает тебе выпить немного глинтвейна. Он очень хорош, а госпожа принесла немного оладий, которые, по ее словам, подходят как закуска к нему.

Я отхлебнула вина и, почувствовав тепло, тряхнула влажными волосами.

— Я упустил его, Клодина, — сказал он серьезно.

— Да уж…

— Из-за этого человека в лодке… очевидно, тоже заговорщика.

— Я уверена, что это именно так. Нехорошо получилось.

— Все было сделано не так. Мне нужно было сначала подумать и действовать побыстрее.

Тогда он бы не ушел. — Он в упор посмотрел на меня. — Ты знаешь, мне нравится быть с тобой, но сегодня лучше бы тебя со мною не было.

— Почему?

— Потому что ты еще больше впуталась в это дело. Ты знаешь, что произошло. Ты знаешь, что люди… невинные люди… такие, как твои мать, могут пострадать. И сколько еще опасностей подстерегает тех, кто слишком много знает!

— Ты намекаешь на мою осведомленность о том, что Билли Графтер шпион?

Он кивнул.

— Видишь, и я тебя во все это втянул.

— Нет. Я это сделала сама, когда узнала Альберика в кофейне. Ты тут ни при чем.

— Тебе придется быть осторожной, Клодина. Я думаю, они уберут Билли Графтера из Лондона. Теперь они знают, что мы опознали его здесь. Он рискует столкнуться лицом к лицу со мной или моим отцом. Его пошлют в другое место, чтобы он там занимался своим гнусным делом.

— Подстрекательством к мятежу? Джонатан кивнул:

— Тот же самый метод, который был столь успешно использован во Франции, — Это они стреляли в короля?

— Вне всякого сомнения, это был один из их компании. Если бы покушение удалось, это было бы началом. Я беспокоюсь за тебя.

— О, Джонатан, со мной все будет в порядке. Я могу сама позаботиться о себе. Я многого не знаю обо всех этих делах, но, по крайней мере, кое-что мне теперь известно.

Он подошел ко мне и взял мои руки в свои.

— Ты мне очень дорога, — сказал он.

— О, пожалуйста, Джонатан… не надо, — с дрожью в голосе произнесла я.

Какое-то время он молчал; я никогда не видела его таким серьезным. Он был сильно потрясен не только случившимся и своей неудачей. В этот момент я поняла, насколько я ему дорога.

Вино согревало меня. Я смотрела на синие языки пламени, вырывавшиеся из поленьев, и мне представлялись всякие картины — замки, яростные красные лица… фигуры, и я подумала: ах, если бы так могло продолжаться вечно!

Такое чувство охватывало меня всегда, когда я была с ним.

Должно быть, прошло около часа, когда Мэг Борроус пришла сказать, что наши вещи уже подсохли и их можно надеть, и предложила нам еще глинтвейна.

Я сказала:

— Нам нужно идти. О нас, наверное, уже беспокоятся.

— Я прикажу, чтобы ваши вещи отнесли в комнаты, — предупредила Мэг, и вы можете подняться за ними, когда захотите.

Джонатан поглядел на меня.

— Пожалуй, мы еще выпьем вашего превосходного вина, — сказал он.

Мэг с довольным видом пошла за вином.

— Нам надо возвращаться, — сказала я.

— Еще немного…

— Нам следует…

— Дорогая моя Клодина, ты, как всегда, озабочена тем, что тебе следует делать, а не тем, что ты хочешь.

— Дома будут ломать голову над тем, что с нами случилось.

— Они, несомненно, могут поломать ее еще некоторое время.

Мэг принесла вино, разлила его и подала нам. Джонатан пил и смотрел на меня.

— Пройдут годы, — сказал он, — но я буду помнить это время, проведенное здесь, когда мы с тобой, выбравшись из реки, сидели, наслаждаясь вином. Этот напиток для меня, как нектар, а сам я чувствую себя Юпитером.

— Я не сомневаюсь, что у вас с ним одинаковые вкусы.

— Ты находишь меня похожим на бога?

— Мне кажется, он постоянно преследовал женщин.

— И делал это в разных обличьях: лебедя, быка… какой дар!

— Можно подумать, что он чувствовал себя недостаточно привлекательным в своем обычном виде.

— Чувствую, мне такой дар не нужен. Я уверен, что и так неотразим.

— Да неужели?

— Почти неотразим, — ответил он. — У меня нет соперников, за исключением унылого Долга, а он, я согласен, соперник серьезный там, где дело касается некоей весьма добродетельной дамы.

— Хотела бы я, чтобы ты был посерьезнее.

— Мне и так приходится большую часть времени быть серьезным. Позволь же мне хоть немного подурачиться. Сейчас я должен отправиться домой. Мне предстоит работа. Ты не представляешь себе, Клодина, как хочется мне быть с тобой, так как в эти минуты я забываю о том, что должен по пятам гоняться за нашими врагами. Ты — искусительница.

— Нет, — возразила я, — это ты соблазнитель.

— Клодина, выслушай меня прежде, чем мы уйдем. Ответишь ли ты мне честно на один вопрос?

Я кивнула.

— Ты любишь меня?

После некоторого колебания я сказала:

— Не знаю.

— Тебе нравится быть со мной?

— Ты знаешь, что нравится.

— Это волнует тебя? Я промолчала.

Обращаясь как бы к самому себе, он сказал:

— Молчание означает согласие. Затем он продолжал:

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о тех часах, что мы провели вместе?

— Стараюсь забыть.

— Зная в глубине души, что, какими бы греховными они тебе ни казались, ты бы ни за что от них не отказалась.

— Хватит допрашивать меня.

— А ты уже и ответила на все мои вопросы. Клодина, что будем делать? Продолжать так и дальше… постоянно видеть друг друга, ощущая, что любовь между нами растет? Неужели ты действительно веришь, что всю свою жизнь мы будем отказывать себе в…

Я встала:

— Пойду переоденусь.

Нам пора возвращаться.

Я поспешно выбежала из зала. Пока я одевалась, меня била дрожь. Грязная, в разводах одежда отнюдь не благоухала, но, по крайней мере, была сухой. Волосы, рассыпавшиеся по плечам, все еще оставались влажными.

Я сошла вниз. Джонатан был уже одет и ждал меня. Джимми Борроус предложил доставить нас обратно на Альбемарл-стрит в его двуколке. Подобное возвращение домой выглядело бы довольно странным, но это было быстрее, чем пытаться найти какой-нибудь другой транспорт.

Когда мы вошли в дом, появилась Миллисент. Она в изумлении уставилась на нас.

— Привет, любовь моя! — сказал Джонатан. — Ты потрясена этим зрелищем, верно?

— Что случилось?

— Упали в реку.

— Значит… на лодке катались?

— Не пешком же мы по воде ходили.

— А что вы делали?

— Гребли… и какой-то идиот врезался в нас.

— Я думала, вы ушли по делам.

— Правильно, по делам. И взяли лодку. Ладно, мы дома, и я хочу переодеться во что-нибудь чистое. Мне нужно снова уйти.

Я поднялась к себе в комнату и сменила одежду. Когда я сидела за туалетным столиком, расчесывая волосы, раздался стук в дверь, и вошла Миллисент. Мне показалось, что в ее расширенных глазах застыло недоверие.

Она сказала:

— Должно быть, ты очень испугалась.

— Конечно.

— Вы могли утонуть.

— Не думаю. На реке было много лодок.

— Я и не знала, что ты ушла вместе с Джонатаном.

— Мы решили это в последнюю минуту. Я подумала, что неплохо бы выйти… и поскольку Дэвида не было, а ты отдыхала…

Она кивнула.

— Твою одежду теперь остается только выбросить, — сказала она.

— Это уж точно.

Она пожала плечами и вышла. Мне стало не по себе. «Она что-то чувствует — подумала я, — и полна подозрений».

Джонатан ушел и отсутствовал остаток дня. Когда Дэвид вернулся, я рассказала ему о нашем приключении.

— Я думал, что ты сегодня никуда не пойдешь, у тебя ведь было так много дел, — сказал он.

— Я собиралась все подготовить к нашему отъезду, но, поскольку это особый день… Гай Фокс и все такое прочее… я подумала, что было бы глупо не взглянуть на это веселье, и, поскольку Джонатан шел на улицу, он предложил пойти с ним.

Тебе понравилось?

— Чучела и все остальное — да. Что же до купания… гм… оно было не таким уж и приятным.

— Я бы не подумал, что Джонатан так плохо управляет лодкой.

— О, виноват был какой-то ненормальный в другой лодке.

Он врезался прямо в нашу лодку.

— Надеюсь, ты не пострадала.

— Нет. К счастью, рядом оказалась таверна, и мы смогли там обсохнуть. Хозяева нам очень помогли. Так мы завтра едем домой?

— Если ничего не случится. Ты скучаешь по Амарилис?

Я призналась, что это так.

— Я тоже, — сказал он.

«Насколько его легче обмануть, чем Миллисент», — подумала я.

Я постоянно ощущала ее присутствие. Казалось, она следила за мной.

Наступила ночь, и я посмотрела из окон на ночное небо, красное от пламени костров, которые полыхали по всему Лондону.

— Выглядит так, — сказала я, — будто весь Лондон охвачен пожаром.