Со времени последних «хлебных бунтов» прошел месяц, и все вокруг заговорили о коронации. Подобного рода церемонии были редким событием при королях, столь долго стоявших у власти, как Людовик XIV и Людовик XV. Оба они правили страной в течение многих лет. Людовик XVI, конечно, страшился коронации и, будь на то его воля, предпочел бы ее избежать. Дело в том, что в самые ответственные моменты он становился крайне неловким и к тому же терпеть не мог изысканно одеваться. Кроме того, это была весьма архаическая церемония, сохранившаяся в таком же точно виде, в каком она выполнялась с самых первых дней существования французской монархии. Луи много бы отдал, чтобы избежать ее.

Мерси и моя матушка надеялись, что меня тоже будут короновать. По правде говоря, я не разделяла ужаса моего мужа перед этой церемонией, потому что чувствовала бы себя в своей стихии: блестящая королева, принимающая почести от своих подчиненных. Втайне я была разочарована, когда узнала, что для меня коронации не будет.

— Это повлекло бы за собой дополнительные расходы, — сказал Луи, — да еще в такое время, когда существует неотложная необходимость экономить во всем. Ведь предстоят к тому же свадьба Клотильды и роды жены Артуа…

Он выглядел смущенным. Снова была затронута эта деликатная тема. Я тоже чувствовала себя несчастной. Артуа первым из братьев станет отцом. Как я завидовала своей невестке! Я неистово взялась за переделки в Трианоне, надеясь, что это поможет мне забыть о зависти. Счастливая, счастливая женщина! Что из того, что она была маленькая, уродливая и косоглазая, с длинным тонким носом? Зато скоро она станет матерью!

— Вот поэтому, — сказал Луи, — тебя не будут короновать вместе со мной. Я знаю, что ты и сама не желаешь этого. А как бы мне хотелось избежать всей этой суеты!

Но все же было решено, что коронация должна состояться. Пятого июня я вместе с моими деверями и невестками выехала в Реймс. Была полночь, и мы увидели город при лунном свете. Люди высовывались из окон, остальные выстроились вдоль улиц. Они бурно приветствовали нас и были почти так же полны энтузиазма, как парижане во время моего первого официального приезда в их город.

Мы приехали на день раньше короля, и я с волнением ожидала прибытия Луи. Его экипаж был восемнадцати футов высотой. Мы видели, как он принимал ключи от города у герцога де Бурбона, губернатора Шампани.

Задолго до того, как король должен был прибыть в собор, где предполагалось провести церемонию коронации, я заняла там место на галерее, рядом с высоким алтарем, откуда мне было хорошо видно все происходящее. Еще никогда в жизни я не была так растрогана.

Я знала, что в семь часов началась оригинальная старинная церемония приведения короля и что епископ Бове из Лаона возглавил процессию, прибывшую в королевские апартаменты. Потом главный певчий постучал в дверь, а главный камергер спросил его:

— Что вам нужно?

— Нам нужен король!

— Король спит.

Этот короткий обмен репликами повторился дважды, после чего епископ сказал:

— Мы хотим видеть Людовика XVI, которого Господь дал нам, чтобы он был нашим королем!

После этого двери апартаментов открылись, и все увидели Луи, лежащего на королевском ложе в своем роскошном одеянии, предназначенном для коронации.

Затем, после благословения и окропления святой водой, все направились в собор.

Никогда не забуду той минуты, когда я увидела моего мужа, подходившего к высокому алтарю. Все его одеяние представляло собой сочетание золотого и малинового цветов. Мантия выткана из серебристой ткани, а бархатная шляпа украшена бриллиантами и перьями. В этот момент он, глубоко осознавая высоту своего положения, был настоящим королем, убежденным, благородным. Я видела его таким во время «мучной войны», когда Людовик XVI без страха стоял лицом к лицу с кровожадной толпой. Возможно, он был застенчив на больших собраниях, неловок в компании, смущен нашими отношениями в спальне, но он был храбрым человеком.

Я наблюдала, как его окропили водой из «lа sainte ampoule», который передавался из поколения в поколение со времен Кловиса, первого короля франков. За этим последовала коронационная присяга. Королю вручили шпагу, и он преклонил колена перед алтарем. Потом его подготовили к помазанию и одели в костюм из пурпурного бархата, украшенный fleurs-de-lis. Он сел на трон, и на его голову надели корону Карла Великого. Я никогда прежде не видела подобного великолепия. Я думала о том, что эту корону носили все короли Франции, и вспоминала о нашем дедушке, который был очень молодым, когда эту корону надели ему на голову — юным и очень красивым, гораздо красивее нынешнего Людовика. Потом я вспомнила его таким, каким видела его в последний раз: лежащим на смертном ложе, с потрескавшимися губами, безумными глазами и этим ужасным запахом смерти в его апартаментах.

Луи взглянул вверх, на меня. В течение нескольких секунд его взгляд был прикован к моему лицу, он словно бы забыл о торжественной церемонии и обо всем остальном, кроме нас двоих. Я чувствовала то же самое. Это была чудесная минута — поворотный пункт в его и моей жизни, как я думала впоследствии. Мы были вместе — словно один человек. И хотя я не испытывала сильной и волнующей страсти к моему мужу, но знала, что люблю его и что он тоже любит меня. Это была полная преданность, связь, которая была ничуть не менее сильной оттого, что в ней не было страсти.

Вдруг я почувствовала, что по моим щекам текут слезы.

Двери резко распахнулись, и народ хлынул в собор. Я вдыхала запах ладана и слышала радостные возгласы, когда выпустили птиц — символ мира. Послышался звук ружейного салюта. Рев труб смешивался с громом барабанов.

Я присоединилась к королевской процессии, выходящей из собора. Когда мы выходили, крики «Vive le Roi» заполнили воздух.

Я написала матушке:

«Коронация во всех отношениях прошла с большим успехом. Все были в восторге от короля, а он — от них… Я не могла сдержать слезы… невероятно удивляет и утешает, что нас так хорошо приняли после восстания, несмотря на то, что кусок хлеба по-прежнему дорог. Но столь характерно для французов: сначала последовать недобрым советам, но тут же снова взяться за ум. Когда мы слышим шумное одобрение народа и видим эти доказательства его любви, то чувствуем себя еще более обязанными трудиться ради его блага».

Когда я писала это, ко мне вошел муж. Я показала ему письмо.

В моем присутствии он казался немного смущенным. Оба мы все еще находились под впечатлением той сцены в соборе.

— Это было чудесное ощущение! — сказал он. — Я чувствовал, будто сам Господь говорил со мной.

Я кивнула.

— Я написал Морепа и вот что сообщил ему.

Он протянул мне письмо. Оно было на ту же тему, что и мое:

«Мне жаль, что вы не можете разделить со мной ту радость, которую я испытал здесь. Мой долг — работать для народа, который делает меня таким счастливым. Я всецело посвящу себя этому».

— Мы думаем совершенно одинаково! — сказала я.

Он взял мои руки и поцеловал их. Потом сказал:

— Это было замечательное событие, не правда ли? Очень волнующее событие! Я еще никогда не был так растроган, как в тот момент, когда взглянул вверх, на галерею, и увидел тебя в слезах.

Я бросилась в его объятия.

— О, Луи… Луи! Я тоже еще никогда не была так растрогана!

Помимо всего прочего, в Реймсе Луи также выполнил ритуал «прикосновения к золотухе» — еще один из тех старинных обычаев, восходящих ко временам Кловиса. Жертвы золотухи со всей Франции прибыли в Реймс на эту церемонию. Две тысячи четыреста страдальцев стояли на коленях вдоль улицы, в то время как Луи проезжал по ней. Это было ужасное зрелище. Такое множество людей, пораженных этой ужасной болезнью, приехали издалека! Погода стояла теплая, и вокруг распространялось ужасающее зловоние. Но Луи не отступил. Его глаза светились целеустремленностью, он держался настолько величественно, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. Он притрагивался к каждому больному — сначала ко лбу, потом к подбородку и к каждой щеке, говоря при этом: «Пусть Бог исцелит тебя! Король прикасается к тебе!»

Он произнес эти слова две тысячи четыреста раз и говорил их с самым серьезным видом. Еще ни один король Франции никогда не исполнял эту священную обязанность с большей искренностью. Эти несчастные больные люди глядели на него снизу вверх с чувством, близким к обожанию.

Я испытывала гордость — но не только оттого, что я королева Франции, но и оттого, что я жена такого человека.

Когда эта длинная процедура закончилась, он не подавал признаков усталости. Граф Прованский и Артуа выполнили свою роль, которая заключалась в том, что они должны были принести уксус, чтобы продезинфицировать его руки, а потом воду из цветов апельсина, чтобы вымыть их.

Когда мы остались с мужем наедине, я сказала ему, что он был великолепен, и мои слова очень обрадовали его. Он высказал уверенность, что мы будем работать вместе. Мне пришла в голову мысль: а что, если бы я в тот момент попросила его дать герцогу Шуазельскому место в правительстве? Согласился бы он на это или нет? Думаю, что согласился бы, потому что в тот момент ни в чем не мог мне отказать. Но мсье Шуазельский был уже в прошлом. Кроме того, моя матушка не желала его восстановления в должности.

Я хотела от Луи только одного: детей. Это было единственное, чего он не мог мне дать, но я знала, что он так же страстно желал иметь их, как и я.