Оглядываясь назад, я понимаю, что дело с ожерельем было только началом, первым раскатом грома той могучей бури, которая вот-вот должна была разразиться над моей головой.
Я решила, что кардинала Рогана будут судить и признают виновным. Он должен был быть разоблачен как мошенник, каковым, по моему мнению, и являлся. Неужели его оправдают только потому, что он принц из знатного семейства? Мой долг перед матушкой, а также перед моим собственным достоинством как королевы Франции, состоял в том, чтобы добиться, чтобы его признали виновным во всех грехах, которые, как я была уверена, он совершил.
Мне было смешно, когда я думала о том, чего, по моему мнению, ожидала его семья. Они воображали, что король воспользуется своим правом применить по отношению к кардиналу мягкое наказание. Возможно, он пошлет кардиналу королевский указ о высылке, который будет означать для того лишь непродолжительное изгнание, после чего он сможет вернуться ко двору и инцидент будет предан забвению.
Но я была решительно настроена на то, чтобы этого не произошло.
Луи как обычно колебался. Его здравый смысл подсказывал ему, что следует прислушаться к мнению мудрых советников и руководствоваться в этом деле своей собственной интуицией, которая подсказывала ему, что чем меньше всем станет известно об этом деле, тем лучше будет для всех нас. Однако он по-настоящему любил меня, и его чувства ко мне требовали, чтобы он принимал во внимание мои вспышки гнева против человека, осмелившегося предположить, что я могла вступить в тайный сговор с ним. Как только упоминалось имя кардинала Рогана, я тут же разражалась гневной тирадой, которая нередко заканчивалась слезами.
— Кардинал должен быть наказан! — требовала я.
Луи заметил, что Роган принадлежит к одному из самых старинных родов Франции. Он состоит в родстве с Конде, Субизскими и Марсанами. Они считали, что им нанесли личное оскорбление, публично арестовав члена их семейства словно обычного уголовного преступника.
— Которым он и является! И весь мир должен узнать об этом! — заявила я.
— Да, да! — ответил мой муж. — Ты права, разумеется! Однако не только его семья, но даже сам Рим недоволен тем, что кардиналу святой церкви нанесено оскорбление.
— А почему бы и нет? — спросила я. — Ведь он заслуживает своей участи больше, чем какой-нибудь бедняга, который ворует хлеб, потому что голоден.
— Да, ты права! — сказал мой муж.
Я с нежностью обняла его.
— Я знаю, ты никогда не допустишь освобождения человека, который оскорбил меня!
— Он получит возмездие!
В то же время Луи позволил кардиналу самому решать, кто его будет судить: король или парламент.
Кардинал быстро сделал выбор и написал королю. Меня поразило, что человек, написавший моему мужу это письмо, за такой короткий срок мог так сильно измениться. Он уже не был тем испуганным созданием, каким был тогда, когда его вызвали в королевский кабинет в день ареста.
Он писал:
«Сир, я надеялся с помощью очной ставки получить доказательства, которые, без всяких сомнений, убедили бы Ваше Величество в том, что я стал орудием мошенничества. Тогда я не пожелал бы других судей, кроме вашей справедливости и вашей доброты. Однако мне отказали в очной ставке, и, лишенный этой надежды, я принимаю с почтительнейшей благодарностью позволение, данное мне Вашим Величеством, доказать свою невиновность в суде. В связи с этим прошу Ваше Величество отдать необходимые распоряжения, чтобы мое дело было передано в парламент Парижа и назначено к рассмотрению на собрании палат.Кардинал де Роган,
Тем не менее если, как я хотел бы надеяться, проведенное расследование, результаты которого мне неизвестны, может привести Ваше Величество к решению, что я виновен только в том, что был обманут, тогда я буду умолять вас вынести решение в соответствии с вашим чувством справедливости и вашей добротой. Мои родственники, проникнутые теми же чувствами, что и я, также подписались под этим письмом.де Роган, принц Монтбазонский,
С глубочайшим уважением,Принц де Роган, архиепископ Камбре,
Прочитав это письмо, мой муж обеспокоился. Перемены, происшедшие в кардинале, потрясли и его тоже. Заключение в Бастилию превратило этого чрезвычайно напуганного человека в высокомерного гордеца.
Все эти размышления я могла прочесть в глазах мужа. Луи сказал мне:
— Если бы я признал, что кардинал — всего лишь человек, обманом втянутый в мошенничество, то он не захотел бы, чтобы его судил парламент.
Я громко рассмеялась:
— Осмелюсь возразить! Он скорее предпочтет твою снисходительность судебному приговору, который получит, когда будет признан виновным.
— А что, если его не признают виновным?
— Ты шутишь! Разумеется, он будет признан виновным! Ведь он на самом деле виновен.
Мой муж взглянул на письмо. Он пристально смотрел на все эти имена, стоящие в его нижней части, некоторые из которых были именами самых влиятельных людей в стране.
Я знала: он надеялся, что дело можно будет каким-нибудь образом замять. Но, поскольку именно этого желало все знатное семейство кардинала Рогана, я была полна решимости во что бы то ни стало довести дело до суда.
Даже сейчас моя глупость все еще заставляет меня содрогаться.
Это судебное разбирательство стало для Франции делом величайшей важности. Информация о нем просачивалась ежедневно. Была арестована графиня де ла Мотт-Валуа, а также Калиостро, этот пользующийся дурной славой колдун, и его жена. Кроме того, та же участь постигла еще одно создание — девицу легкого поведения, известную как баронесса д’Олива. Говорили, что она выступала в моей роли. С каждым днем эта история становилась все более фантастической. Ничто не могло бы сравниться с ней во времена полета воздушного шара, который изумил всех. Однако это событие было даже еще более волнующим. Это был суд над великим кардиналом. Это была история грандиозного мошенничества, история легендарного бриллиантового ожерелья, которое исчезло со сцены. Это была история скандалов и интриг, и в самом центре этой истории стояла королева Франции.
Тогда я еще не представляла себе всех зигзагов и поворотов этой невероятной истории. Но с тех пор мне пришлось услышать множество ее версий. И, уж если быть откровенной, я выслушивала их до конца своей жизни. В действительности не столько кардинал Роган, сколько сама королева Франции предстала тогда перед судом.
Могла ли я предотвратить все это? Да, но если бы была другой, если бы никогда не вела жизнь, полную эгоистических удовольствий. Я не была виновна в том, в чем меня обвиняли в этой кошмарной истории с бриллиантовым ожерельем. Но трагедия моя заключалась в том, что моя репутация была такова, что меня можно было во всем этом заподозрить.
Я должна письменно изложить здесь историю бриллиантового ожерелья, которая, по мере того как росло напряжение по поводу судебного разбирательства и во время самого этого разбирательства, постепенно становилась известной мне.
Когда я узнала об этом, моя беззаботность покинула меня. Думаю, именно тогда я впервые начала понимать, какое настроение господствовало во Франции, и впервые осознала, насколько некрепок пьедестал, поддерживающий монархию.
В самом центре этой драмы находился принц Роган. Казалось бы, он был обманут. Но очень трудно было понять, как человек с таким уровнем образования и культуры мог быть так легко обведен вокруг пальца. Возможно, дело было каким-то образом связано с этим таинственным Калиостро, которого арестовали вместе с Роганом и который все еще остается неопределенной и неясной фигурой, загадочной личностью. Колдун он или шарлатан? Этого я никогда не узнаю. Возможно, самой важной фигурой во всем этом отвратительном деле была графиня де ла Мотт-Валуа. Потом, после того как завершилось это несчастное судебное дело, эта женщина стала писать свои сенсационные, лживые и пошлые истории о моей жизни. Это был мой враг, с которым я никогда не встречалась и которому не причинила никакого вреда, если не считать того, что взошла на трон Франции. Ее история была необычной. Она заявила, что происходит из королевской династии Валуа, той ветви этого знатного французского семейства, которая управляла страной до Бурбонов. Она была дочерью некоего Жака Сен-Реми, который, как она заявляла, происходил от короля Генриха II. Оказалось, что это правда, поскольку Генрих II имел незаконного сына от некой Николь де Савиньи, которого в честь его отца окрестили Генрихом и который был им узаконен и получил титул барона де Луз и де Валуа.
В детстве Жанна испытывала ужасающую нужду. Она знала, что происходит из династии Валуа, и никогда не забывала об этом. В те дни, когда она жила на деньги, вырученные ею в результате такого грандиозного мошенничества, у нее повсюду красовался герб ее семейства. Он был на ее карете, на ее доме — словом, везде, где только можно было его поместить.
Ребенком Жанна росла в жалкой нищете, и эта нищета, усугублявшаяся сознанием того, что в ней течет королевская кровь, вполне могла стать причиной ее ненависти ко мне и ее желания любой ценой завоевать тот статус, который, как она считала, по праву принадлежал ей.
Несомненно, когда Генрих де Сен-Реми, сын Генриха II, жил в своем прекрасном замке, все было замечательно, но в течение последующих лет Сен-Реми оказались не в состоянии поддерживать прежний уровень жизни. Постепенно рвы вокруг замка заполнились застоявшейся водой, крыша провалилась, и верхняя часть замка уже не была защищена от непогоды. К тому времени, когда родился отец Жанны, замок превратился в развалины. Ее отец был человеком большой физической силы, но, к сожалению, у него отсутствовало желание возродить былое богатство своей семьи, поскольку это требовало больших усилий, его же интересовали только пьянство и разврат, поэтому он постепенно спустил все, что еще оставалось от былого благополучия.
Отец Жанны соблазнил одну деревенскую девушку по имени Жоссель, а когда у них родился ребенок, женился на ней. Она оказалась женщиной довольно распущенного нрава, а так как отец Жанны ничем, кроме выпивки, не интересовался, то жена вскоре начала главенствовать в семье.
Жанна была одной из троих детей. Родители не заботились о своих отпрысках, и они жили в жалкой лачуге, ходили раздетыми, потому что у них не было никакой одежды, и умерли бы от голода, если бы не усилия кюре и нескольких крестьян, которые жалели малышей.
Теперь, когда я думаю обо всем этом, я могу простить ее, потому что познала даже более ужасную нищету; чем та, которую она, должно быть, выносила, будучи, ребенком. Но в то время мне было трудно ее понять. Сейчас я понимаю, что она просто чувствовала необходимость отомстить обществу, и даже могу испытывать в своем сердце жалость к этой женщине.
Как несчастен, наверное, был этот ребенок! Но в то время как она, раздетая, дрожала от холода и голода, она все же никогда не забывала о том, что является потомком королевской династии Валуа.
В один прекрасный день ее семья решила отправиться в путь. У них к тому времени было четверо детей: Жак, Жанна, Маргерита-Анна и Мари-Анна. Бедной маленькой Мари-Анне было всего полтора года, и она даже ходила еще неуверенно. Поэтому родители решили, что не могут взять ее с собой. Они завернули ее в пеленки и подвесили к двери фермерского дома. Оставив малышку, они тронулись в путь, и тогда для детей начался настоящий кошмар. Их мать была сильной и красивой крестьянкой и решила извлечь выгоду из своей привлекательности. Отец захворал, тогда мать выгнала его и сошлась с солдатом, таким же развратным и жестоким, как она сама. Детей посылали просить милостыню, и, если они возвращались без денег, их жестоко избивали. Потом к Жанне пришла удача. Как-то раз она стояла у обочины дороги и просила милостыню, крича: «Подайте несчастной сироте, происходящей из рода Валуа!» Естественно, эти слова то и дело вызывали насмешки, но все же привлекали некоторое внимание, и однажды маркиза де Буленвийер, проезжая мимо в своей карете, услышала эти слова ребенка, и они вызвали у нее любопытство. Она остановилась, чтобы расспросить девочку. Ее сразу же поразила красота и горделивая осанка ребенка. Она поверила истории о ее королевском происхождении и решила помочь малышке. Она договорилась с ее матерью и отправила за свой счет Жанну и ее младшую сестру Маргериту-Анну учиться в школу, где, к сожалению, вскоре Маргерита-Анна заразилась оспой и умерла. Примерно в то же время отец Жанны в величайшей нищете умер в больнице в Париже. Любовник бросил мать, и она была вынуждена вместе с Жаком вернуться в свой родной городок Бар-сюр-Об, где занялась откровенной проституцией. Жак убежал из дому и в Тулоне устроился на корабль. С помощью мадам де Буленвийер он сделал на флоте неплохую карьеру, но, к несчастью, к тому времени, когда дело с ожерельем выплыло на свет, уже умер.
Кошмарное детство Жанны осталось позади, и не удивительно, что она дала себе слово, что никогда больше не впадет в такую ужасную нищету.
Мадам де Буленвийер была добра к ней и, когда Жанна стала достаточно взрослой, чтобы оставить школу, устроила ее к портнихе в Сен-Жерменское предместье. Но Жанна была слишком горда, чтобы удовольствоваться этим. В своей автобиографии, которую она написала после судебного разбирательства и которую, разумеется, все стремились прочитать, она вспоминала, что была прачкой, водоносом, кухаркой, гладильщицей, швеей — словом, кем угодно, только не счастливой и уважаемой девушкой. Но именно этого Жанна жаждала больше всего на свете — завоевать уважение, которое соответствовало бы ее положению.
Мадам де Буленвийер была доброй женщиной. Она понимала, что Жанна, вероятно, никогда не угомонится, и понимала причину этого. Поэтому взяла ее к себе домой, где Жанна некоторое время жила на правах члена семьи. Мадам де Буленвийер не забыла также и о маленькой Мари-Анне. Малышке повезло: ее взял к себе добросовестный фермер, обнаруживший девочку подвешенной к своей двери. Добрая мадам де Буленвийер послала за ней и, удостоверившись, что из малышки выросла благовоспитанная девочка, решила послать ее вместе с Жанной учиться в школу для благородных девиц. К тому времени Жанна представляла собой красивую и достаточно образованную молодую девушку двадцати одного года. Однако она по-прежнему, помнила о том, что происходит из рода Валуа, и желала, чтобы с ней обращались как с королевской особой.
Когда Жанне исполнилось двадцать четыре года, она все еще оставалась такой же неугомонной и неудовлетворенной жизнью. В то время она познакомилась с одним военным, который был примерно на два года старше ее. Молодого человека звали Марк-Антуан-Николя де ла Мотт, он был офицером gendarmerie. Они стали любовниками, но неожиданная беременность Жанны заставила их поспешить с женитьбой. Через месяц после свадьбы у молодых родились близнецы, однако оба младенца умерли, прожив всего несколько дней. В этом брачном союзе Жанна оказалась ведущей, и де ла Мотт вскоре вынужден был подчиниться более сильной в волевом отношении жене. Первое, что она заставила его сделать, — это принять титул графа. Он послушался жену, и вскоре ее надменные манеры и постоянная привычка напоминать всем, что она — потомок рода Валуа, заставили окружающих смотреть на ее титул как на нечто вполне естественное. Они стали известны как граф и графиня де ла Мотт-Валуа.
Жанна и ее муж нуждались в деньгах. Да и можно ли было ожидать, что прекрасная графиня — потомок королевской династии Валуа — сможет жить на жалованье офицера жандармерии? Поэтому они тут же принялись строить планы. Благоприятная возможность представилась, когда мадам де Буленвийер посетила Страсбург, приглашенная погостить в замке Саверн, великолепном доме кардинала Рогана. Жанна знала, что кардинал слыл большим любителем женщин. Сама графиня де ла Мотт-Валуа, вне всякого сомнения, была очень привлекательна: у нее был несколько надменный вид, аристократический овал лица, чудесные каштановые волосы, голубые глаза и черные брови, а также изумительный цвет кожи.
Она решила использовать кардинала в своих целях, хотя на том этапе еще не знала точно, как это сделает. Тот безумный план придет ей в голову позже, когда уже произойдет целый рад странных событий, которые подготовят почву и сделают возможным осуществление заговора, невозможного при других обстоятельствах.
Я уже много рассказывала о кардинале Рогане. Я никогда не смогу забыть этого человека, и даже теперь, когда уже смирилась со своей судьбой и стала лучше понимать других людей, я все еще испытываю сильнейшее отвращение всякий раз, когда слышу его имя или позволяю, чтобы его образ омрачал мои мысли.
Полагаю, он был по-своему красив. Его называли La Belle Eminence. Иногда я думаю, что он был чрезвычайно глуп. Должно быть, он и в самом деле был таким, потому что кто, как не последний простак, мог позволить, чтобы его использовали таким образом?
Сейчас я ясно припоминаю его лицо: в нем было что-то детское, оно было круглое, как у куклы, без морщин и очень румяное. Единственное, что выдавало его возраст, — это его седые волосы, которые начинали расти далеко позади лба, что лишний раз подчеркивало румяную округлость его лица. Роган был очень высокого роста и держался с грацией и величайшей горделивостью. В своем кардинальном облачении он представлял собой величественную фигуру. Его епархия находилась в Страсбурге и была самой богатой во всей Франции. Роган был принцем империи, ландграфом Эльзаса, аббатом Великого аббатства в Сен-Вааст и Шез-Дьё, казначеем Сорбонны, Главным раздающим милостыню Франции, главным настоятелем королевской больницы Кенз-Вен и командиром ордена Святого Духа. И такого человека арестовали в Версале, словно обычного уголовного преступника, как говорила его семья.
В то время когда кардинал познакомился с Жанной де ла Мотт-Валуа, он находился под влиянием чар Калиостро.
Я не знаю всей правды о Калиостро. Да и кто ее знает? Некоторые смеялись над ним. Другие говорили, что он владел величайшими тайнами Вселенной. Но факт остается фактом: когда Калиостро был близок к кардиналу, тот принимал нелепейшую ложь за правду.
Об этом колдуне ходило множество историй. От моих слуг, которые ждали его на улице, чтобы увидеть хотя бы мельком, я слышала его описание. Его костюм, как говорили, был сшит из синего шелка, а башмаки застегивались бриллиантовыми пряжками. Даже чулки его были усеяны золотом. Когда он шел, вся его фигура сверкала, потому что его руки были покрыты бриллиантами и рубинами, а жилет, украшенный узором из цветов, расшит драгоценными камнями, сверкавшими так ярко, что даже слепило глаза.
Когда вскоре после ареста кардинала его тоже арестовали, я услышала множество историй о его странностях. Вот одна из них, которая произвела на меня самое большое впечатление.
В Страсбурге граф Калиостро как-то раз остановился на площади перед распятием и громким голосом, который могли слышать все окружающие (а его всегда сопровождали целые толпы народа), произнес:
— Как мог художник, который никогда не видел его, добиться такого абсолютного сходства?
— А вы, ваша светлость, знали Христа? — спросил чей-то приглушенный голос.
— Мы с ним были в дружеских отношениях! — был ответ. — Сколько раз мы прогуливались с ним по тенистым берегам Тивериадского озера! У него был чрезвычайно приятный голос, правда, он не слушал меня и больше любил гулять по берегу, собирая вокруг себя рыбаков и обращаясь к ним с проповедями. Это и привело его к плохому концу.
Потом Калиостро прибавил, повернувшись к своему слуге:
— Помнишь ли ты тот день, когда Христа распяли в Иерусалиме?
Это был кульминационный момент всей истории.
— Нет, мой господин! — отвечал слуга негромким почтительным голосом, каким полагалось обращаться к этому великому человеку. — Ваша светлость забыли, что я служу вам всего лишь в течение последних полутора тысяч лет!
Калиостро был маленький толстый человечек лет сорока на вид, с большими блестящими живыми глазами и громким голосом. Вне всякого сомнения, он был очарователен, и часто те, кто приходил, чтобы посмеяться над ним и разоблачить его как мошенника, становились самыми искренними его поклонниками.
Конечно, были и такие, которые утверждали, что он говорит невообразимую чепуху, которую некоторые считали блестящим остроумием и мудростью только потому, что просто не могли понять ее. У него были готовые формулировки ответов на некоторые вопросы, и, когда его спрашивали, кто он, Калиостро обычно отвечал: «Я — тот, кто есть!», а потом прибавлял: «Я — тот, кого нет!» Все это настолько сбивало с толку, что большинство из тех, кто слышал эти слова, становились очень почтительными по отношению к нему и притворялись мудрыми людьми, способными понимать значение его образной речи.
О нем ходили бесчисленные дурные слухи. Он был масоном и хотел ввести египетское масонство во Франции. Он состоял на жалованье в тайных обществах, и его замыслы шли гораздо дальше простого обмана глупого кардинала. Он открыл философский камень и обладал способностью превращать неблагородные металлы в золото, а также изготавливать драгоценные камни. Повсюду рассказывали истории об исцелениях, которые он совершил во время своих путешествий. Стоило якобы ему только взглянуть на какого-нибудь хромого калеку, как тот начинал ходить. Однако он уделял внимание не всем страждущим, а оставлял за собой право лечить только тех, к кому относился благосклонно.
С ним была графиня Калиостро — молодая женщина, наделенная красотой и очарованием, о которой говорили, что она «не от мира сего». Никто не знал, откуда она взялась, сам же граф утверждал, что она является «ангелом в образе женщины, посланным ему для того, чтобы скрасить его дни». Калиостро был верным мужем. Он ни разу не бросил влюбленного взгляда ни на какую другую женщину. Единственное, что его интересовало, — это его собственное учение.
Несмотря на беспутную жизнь, которую вел кардинал, в нем все-таки ощущалась какая-то невинность. Он был распутником, но распутником романтичным. Роган отличался крайним суеверием, и его чрезвычайно привлекало все таинственное. Кроме того, он обожал роскошь, восхищался красивой одеждой, а более всего — великолепными драгоценностями. Калиостро же был колдуном, который благодаря своей великой мудрости обладал способностью изготавливать сверкающие драгоценные камни в своем волшебном тигле. Такое достижение не могло не произвести впечатление на кардинала, и очень скоро он пригласил Калиостро к себе в Саверн, где они сделались близкими друзьями.
Кардинал носил огромный драгоценный камень размером с яйцо. Он заявлял, что видел, как Калиостро вытащил этот камень из своего тигля. Как был обманут кардинал и был ли он обманут вообще — это так и осталось тайной. Однако то, что Калиостро вместе со своей графиней жил в большой роскоши во дворце в Саверне и что кардинал с трудом выносил его отсутствие, было неоспоримым фактом.
Потом случилось так, что в личных апартаментах кардинальского дворца эти двое мужчин начали говорить обо мне, и я стала для кардинала своего рода маниакальной идеей. Он непременно хотел сделаться моим любовником. Мысль об этом настолько завладела его рассудком, что он почти не мог думать ни о чем другом. Говорил ли он обо мне с Калиостро? Спрашивал ли его о своих шансах добиться успеха? Если бы он поговорил со мной, вместо того чтобы говорить с колдуном, я бы сказала ему, что никогда, никогда, никогда не посмотрела бы на него с благосклонностью, даже если бы относилась к тому сорту женщин, которые забывают об обещаниях, данных перед алтарем при вступлении в брак.
Почему Калиостро прибег к этому безумному плану? Знал ли он, к чему это приведет? Возможно ли, что он и в самом деле имел дар, подобный дару Месмера, и мог заставить людей в определенные моменты делать то, что он им внушал? Может быть, он хотел, чтобы я была вовлечена в этот грандиозный скандал потому, что его хозяева из некоторых самых тайных масонских лож мира желали видеть, как монархии во Франции придет конец?
В то время казалось, что это была всего-навсего история о легковерном мужчине, о женщине-интриганке и о таинственном человеке. И королева оказалась замешана в этой истории, она являлась центральной фигурой заговора, персонажем, который на протяжении всего спектакля ни разу не появляется на сцене, но без которого спектакль не мог бы состояться.
Жанна де ла Мотт-Валуа очень скоро сделалась любовницей кардинала. Это было неизбежным следствием. Кроме того, она подружилась с Калиостро. Подозревала ли она, что он шарлатан? Знал ли он, что она интриганка? Куда ни повернешь в этой невероятной истории, повсюду была тайна.
Жанна вскоре обнаружила, что моя персона стала для кардинала навязчивой идеей. В этом графиня увидела возможность улучшить с помощью кардинала свое материальное положение, и, по всей вероятности, именно тогда все и началось.
Она подружилась с товарищем своего мужа, Рето де Виллеттом. Это был красивый мужчина в возрасте около тридцати лет, с голубыми глазами и свежим цветом лица, хотя его волосы уже начали седеть. Он был мастер писать стихи, подражать хорошо известным актерам и актрисам, умел писать в разнообразной манере, даже изящно, словно женщина. Этот молодой человек стал любовником графини. Может быть, она была искренне влюблена в него, а может, в ее уме уже начал вырисовываться будущий заговор, и она просто желала привязать его к себе.
Жанна намекнула кардиналу, что я выказываю ей расположение. Это не казалось невозможным, ведь мои дружеские привязанности были источником множества сплетен, и все знали, что меня привлекали некоторые женщины с очаровательной внешностью, такие, как принцесса де Ламбаль и Габриелла де Полиньяк. Жанна же была исключительно привлекательна. Кроме того, она принадлежала к династии Валуа. Следовательно, отнюдь не казалось невероятным, что я заметила ее и отнеслась к ней с благосклонностью. Итак, эта история казалась вполне правдоподобной.
Жанна, должно быть, была вне себя от радости, когда почувствовала, что хитрость удалась и кардинал поверил ей, даже посвятил ее в свою тайну, рассказав о своем огромном желании быть принятым мной.
Она сказала ему, что ей, возможно, удастся замолвить за него словечко перед королевой. Понимая, однако, что одни только туманные обещания не удовлетворяют кардинала, она решила, что в этом деле ей мог бы быть полезен Рето де Виллетт. Он мог написать письмо, которое будет выглядеть так, словно написано легкой женской рукой. Если Рето де Виллетт поставит внизу подпись королевы, почему бы кардиналу не поверить, что они действительно написаны мной? Эти письма были адресованы моей дорогой подруге, графине де ла Мотт-Валуа, и в них содержалось множество выражений моих дружеских чувств к ней.
Как Роган поверил в то, что я могла написать такие письма этой женщине? Тем не менее, казалось, он поверил в это. Предполагалось, что Калиостро вступил в сговор с де ла Мотт, чтобы обмануть кардинала, и что этот колдун загипнотизировал его, благодаря чему тот поверил, что письма действительно написала королева. Я бы сказала, что это просто смешно, хотя бы потому, что под этими письмами была нелепая подпись: «Мария Антуанетта Французская». Несомненно, если бы кардинал был начеку, он уже по одному этому признаку должен был бы понять, что они фальшивые.
Я видела некоторые из этих якобы написанных мной писем. Даже теперь, хотя мне известна уже большая часть фактов, они все еще вызывают у меня мистический ужас.
Жанна привела кардинала к мысли о том, что, если он напишет мне письмо, в котором попросит прощения за все свои неблаговидные поступки, совершенные в прошлом, я, может быть, пожелаю принять его раскаяние во внимание и даже, возможно, прощу его.
Роган тут же с радостью принялся сочинять длинное извинительное письмо, над которым проводил целые дни, переписывая и исправляя его. Когда послание было закончено, графиня взяла его у кардинала, пообещав, что передаст его мне при первом удобном случае.
Через несколько дней Рето де Виллетт написал письмо на бумаге с золотой окантовкой по краям и с маленьким цветком лилии в углу.
«Я очень рада, что больше нет необходимости относиться к вам как к человеку, достойному порицания. Пока еще я не могу предоставить вам аудиенцию, о которой вы просите, но дам вам знать об этом, как только это будет возможно. А до тех пор, пожалуйста, будьте благоразумны!»
Это письмо, подписанное «Мария Антуанетта Французская», оказало на кардинала желаемое действие. Его переполняли чувства, и он готов был осыпать прекрасными подарками женщину, которая сумела помочь ему достичь такого успеха в своих отношениях с королевой. Тот факт, что кардинал не подверг сомнению подлинность полученного письма, говорит о том, что он был, по всей видимости, самым большим глупцом во Франции. Тем не менее на самом деле он вовсе не был таковым. Калиостро заглянул в его будущее и посоветовал ему довести до конца тот план, который был более всего ему по душе. Как часто спрашивала я себя, какова же в действительности была роль колдуна в этой таинственной истории?
Жанна знала, что может продолжать заставлять кардинала верить в то, что я действительно написала ему. Но на высоких собраниях, на которых он в силу своего положения присутствовал, я никогда не смотрела в его сторону. В течение некоторого времени такое положение вещей еще можно было как-то объяснить, но так не могло больше продолжаться.
Жанна никогда надолго не оставалась в затруднительном положении и вместе со своим мужем — мнимым графом де ла Мотт-Валуа — и со своим любовником Рето де Виллетт разработала грандиозный план. Все трое были ограничены в средствах.
Жанна же оказалась той, которая увидела способ быстро сделаться очень богатой. Кардинал являлся человеком, обладавшим огромными средствами. Возможно, он испытывал временные затруднения, но его доходы были достаточно велики, то есть он представлял собой великолепную дойную корову, которую следовало доить самыми мягкими и искусными руками. Нужно только спланировать все очень тщательно. Кардинала следовало столкнуть лицом к лицу с королевой, и при этом королева должна была выказать ему благосклонность. Могу себе представить, как эти двое мужчин, обладавших гораздо более медлительным умом, чем их компаньонка, спрашивали ее: «Но как это сделать?» А она холодно отвечала им: «Мы должны найти кого-нибудь, кто сыграет роль королевы».
С каким изумлением они, должно быть, уставились на нее! Но именно она была главным мозговым центром этого заговора. Разве дело уже не зашло достаточно далеко? Они должны положиться на нее. Единственное, что им было нужно теперь, — это молодая женщина, внешне достаточно похожая на меня, чтобы ее можно было выдать за меня. Каждый из них знал, как я выглядела. В галереях были мои портреты. Им нужно было найти какую-нибудь женщину с таким же цветом лица, как у меня, а всему остальному они ее научат.
Жанна была сильной женщиной, и оба мужчины были ее рабами. Именно так называемый граф де ла Мотт нашел Мари-Николь Лекай, которая позже стала известна как баронесса д’Олива. Девушка оказалась примерно на шесть лет моложе меня. Ее волосы по цвету напоминали мои. У нее были голубые глаза и большая грудь. Среди своих друзей она была известна как Маленькая Королева, так что ее сходство со мной часто замечали окружающие. Она работала модисткой, но, помимо изготовления шляп, занималась и другим ремеслом — правда, скорее как любитель, а не как профессионал. В то время у нее был покровитель — Жан-Батист Туссен. Сама Мари-Николь была нежным созданием. Она рано осталась сиротой и была отдана опекунше, которая этим зарабатывала себе на жизнь. Спустя какое-то время девочка сбежала от этой женщины, которая плохо с ней обращалась. У Мари было множество любовников — и не обязательно только таких, которые платили деньги. Она была беспечной и кроткой девушкой и щедро дарила свое расположение.
Граф де ла Мотт встретил ее в Пале-Рояле, где веселые молодые люди прогуливались, чтобы завязать знакомство друг с другом. Его сразу же поразило сходство девушки со мной, и он привел ее в дом на Рю-Нёв-Сен-Жиль, в котором жила чета де ла Мотт во время своих приездов в Париж.
Жанна сразу же увидела открывшиеся перед ними возможности. Именно она стала называть девушку баронессой д’Олива (почти анаграмма фамилии Валуа). Вскоре она уже уверяла Мари-Николь, что королева будет вечно благодарна ей, если та окажет ей одну небольшую услугу.
Бедную простушку нетрудно было убедить. Жанна пришла к выводу, что девушка слишком глупа и наивна, чтобы быть способной на большее, чем просто предстать в качестве королевы и, может быть, после тщательного предварительного инструктирования произнести какую-нибудь фразу. Впрочем, этого будет вполне достаточно, причем Жанна должна будет присутствовать при этом, чтобы руководить операцией и быстро вмешаться, если что-нибудь пойдет не так, как задумано.
Жанна де ла Мотт, должно быть, была самой дерзкой женщиной на свете. Кто еще был бы способен задумать такой план? Возможно, существовали другие, столь же подлые люди, но кто еще обладал такой безумной отвагой? Видимо, ей придавала силы уверенность в успехе, вера в свою звезду. Она все подготовила для Мари-Николь. Волосы девушки были тщательно напудрены и уложены в высокую прическу, хотя и не слишком искусно. Она сделала точную копию моего простого платья, в котором я была, когда Виже Лебрюн написала мой портрет, — речь идет о длинной белой блузе, которую называли сорочкой и которая стала причиной стольких сплетен, когда картина незадолго до того была выставлена в салоне. Она была сшита из муслина. Поверх платья у этой девушки была надета накидка из тонкой белой шерсти, а на голове — шляпа с очень широкими полями, чтобы затенять ее лицо. Учитывая, что она не просто слегка напоминала, а была действительно очень похожа на меня, в сумерках ее по ошибке можно было легко принять за меня.
Розали, горничная Жанны, девушка в возрасте примерно восемнадцати лет, черноглазая и дерзкая, воспринимавшая жизнь в доме графини де ла Мотт как захватывающее приключение, помогала ей одеваться, а в это время Жанна учила ее, какие слова та должна была произнести. Эти слова были такие: «Вы можете надеяться, что прошлое забыто». Бедная девушка понятия не имела, что это могло означать. Она должна была сосредоточить свое внимание на том, чтобы избавиться от выговора парижских улиц и приобрести слабый иностранный акцент, а также научиться изящно жестикулировать руками.
Могу себе представить, в каком возбуждении было это бедное дитя, попавшее под влияние столь порочных людей, в особенности Жанны, от того, что ей предстояло сыграть роль королевы, о сходстве с которой ей часто говорили. Кроме того, ей должны были еще и заплатить за это. Жанна намекнула ей, что ее вознаградят не только она сама и граф, но и королева, несомненно, также пожелает отблагодарить ее. К чему такой простушке, как она, было спрашивать, что все это значило? Ей все равно не стали бы ничего объяснять, а если бы и стали, она все равно вряд ли была бы в состоянии уловить суть этих объяснений. Нет! Ее роль заключалась в том, чтобы просто делать то, что ей говорили, и она, несомненно, надеялась только на то, что сможет удовлетворительно сыграть свою роль. В кармане ее муслинового платья лежало письмо, которое она должна вынуть и отдать мужчине, с которым ей предстояло встретиться. Кроме того, она должна была вручить ему розу и не забыть те слова, которые ей следовало произнести при встрече.
Была темная ночь без луны и без звезд — идеальная ночь для того, чтобы разыграть эту сцену. В парке стояла тишина, и единственный звук, который нарушал ее, был шум воды, игравшей в фонтанах. Графиня и ее муж провели молодую девушку в муслиновом платье через террасу, а потом между сосен, елей, вязов, ив и кедров в рощу Венеры.
Пришел мужчина, одетый в одежду, которую девушка с готовностью приняла за ливрею одного из моих слуг.
— Итак, вы пришли! — сказал граф де ла Мотт-Валуа.
Человек, роль которого исполнял Рето де Виллетт, низко поклонился.
Баронессе д’Олива показали, где она должна стоять, а тем временем граф, графиня и Рето исчезли среди деревьев. Бедная девушка! Ей, должно быть, было жутко стоять в роще одной среди ночи. Интересно, о чем она думала в те минуты?
Вдруг перед ней появился мужчина — высокий, стройный, в длинном плаще и широкополой шляпе, надвинутой на глаза, чтобы скрыть лицо. Это был кардинал Роган.
Олива протянула ему розу. Ее, должно быть, удивил тот пыл, с которым он принял ее. Я представляю себе, как он бросился перед ней на колени и стал целовать край ее муслинового платья.
Потом он поднял на нее взгляд, и она произнесла те слова, которые так долго учила: «Вы можете надеяться, что прошлое забыто».
Он поднялся, приблизился к ней и разразился целым потоком слов. Он был в экстазе. Кардинал сказал, что хочет доказать ей свою преданность, и тому подобное. Бедная маленькая Олива! Что она могла понять из всего этого? Она не привыкла к такой гладкой речи. Какое облегчение, должно быть, почувствовала девушка, когда увидела рядом с собой графиню, которая взяла ее за руку и потянула за собой в тень. «Идите скорее сюда, мадам! Сюда идут мадам и графиня д’Артуа!» — воскликнула она.
Кардинал низко поклонился и поспешил прочь. Графиня, все еще державшая самозваную баронессу, д’Олива за руку, торжествовала. Правда, та забыла отдать кардиналу письмо, но все же план сработал, причем настолько успешно, как она даже не ожидала.
Теперь глупый кардинал попался в их сети. Он поверил в то, что графиня действительно устроила ему встречу с королевой. Как он мог быть таким глупцом? Неужели Роган и в самом деле думал, что я способна выйти ночью в парк, чтобы встретиться с мужчиной? Правда, он был в курсе всех тех непристойных пасквилей, которые приписывали мне чуть ли не сотню любовников, и так же, как многие люди во Франции, верил этому. Возможно, именно поэтому у него и появилась эта бредовая мысль — стать одним из них.
Случилось так, что один молодой адвокат, друг Жанны, как раз в это время зашел в ее дом на улице Нёв-Сен-Жиль и находился там в тот момент, когда подъехала карета, которая привезла авантюристов обратно из рощи Венеры. Он написал отчет о том, что увидел. Этот отчет я читала.
«Между полуночью и часом утра мы услышали стук подъехавшей кареты, из которой вышли мсье и мадам де ла Мотт, Рето де Виллетт и молодая женщина в возрасте двадцати пяти — тридцати лет с замечательной фигурой. Обе женщины были одеты элегантно и просто… Они говорили о чепухе, смеялись, так что можно было подумать, что они были несколько не в себе. Та дама, которая была мне незнакома, разделяла общее веселье, но держалась робко и скованно. Лицо этой женщины сразу Же повергло меня в состояние, близкое к тому нетерпению, которое мы испытываем при виде чьего-нибудь лица и чувствуем уверенность, что где-то видели его раньше, но не можем сказать, где именно… То, что поставило меня в тупик, когда я ее увидел, было удивительное сходство ее лица с лицом королевы».
Мэтр Тарже из Французской Академии, который был одним из адвокатов, защищавших кардинала, писал:
«Меня не удивляет, что в темноте кардинал мог ошибочно принять девушку по имени д’Олива за королеву — такая же фигура, такой же цвет лица, такие же волосы и, что самое поразительное, — сходство физиономий».
Итак, первый этап грандиозного заговора завершился успешно, и пришло время начать осуществлять другой, более значительный.
Тарже прояснил это дело, когда в интересах своего подзащитного утверждал следующее:
«После этой роковой минуты (встречи в роще Венеры) кардинал был уже не просто доверчивым и легковерным человеком, он был просто слепым и возвел свою слепоту в абсолютный долг. Его подчинение приказам, полученным через мадам де ла Мотт, связано с чувством глубокого уважения и благодарности, которое оказало воздействие на всю его жизнь. Он будет смиренно ожидать той минуты, когда ее умиротворяющая доброта проявится полностью, а до тех пор останется абсолютно покорным. Таково состояние его души».
Мадам де ла Мотт поняла это. Она испытывала беспокойство и действовала с невероятной осторожностью, так как даже ее оптимистически настроенный ум, должно быть, понимал, что один неверный шаг мог привести к краху всего этого огромного здания, построенного на мошенничестве и обмане.
Очень скоро после встречи Рогана с д’Олива, которую тот принял за королеву, Жанна стала искать беседы с кардиналом. Случай подвернулся, и она, заверив его, что королева, совершенно очевидно, относится к нему благосклонно, сказала кардиналу, что я, будучи самой щедрой из всех женщин, желала бы пожертвовать пятьдесят тысяч ливров благородному, но доведенному до нищеты семейству. В настоящий момент, как выразилась Жанна, королева несколько стеснена в средствах, но если бы кардинал мог одолжить ей эту сумму и отдать ее мадам де ла Мотт с тем, чтобы та передала ее королеве… тогда она узнает, что кардинал ей настоящий друг.
Как мог этот человек быть таким глупцом? Все тот же вопрос, который я и бесчисленное множество других людей задавали себе с тех пор, как это скверное дело выплыло на свет.
Он верил тому, что ему говорили, потому что хотел верить. К тому же все это время Роган находился в тесном контакте с Калиостро, который уверял его, что способен заглядывать в будущее. В этом будущем он якобы видел, как кардинал пожинает плоды своей связи с неким лицом, занимающим очень высокое положение. Для суеверного и доверчивого кардинала этого было достаточно.
Поскольку кардинал испытывал денежные затруднения, он занял деньги у еврея-ростовщика, заверив его, что тот был бы польщен, если бы узнал, для какой цели послужат эти деньги.
Таким образом Жанна стала вытягивать из кардинала все больше и больше денег. Их даже оказалось достаточно, чтобы она смогла купить себе целый особняк в Бар-сюр-Об, где когда-то жила в такой бедности и где теперь могла распространять самые неверные небылицы о том, как ее с почестями принимают при дворе благодаря ее родству с королевским семейством.
Если бы она удовлетворилась тем, что ей уже удалось выжать из кардинала, то, возможно, прожила бы в комфорте всю оставшуюся жизнь. Но, будучи ненасытной и амбициозной женщиной, она задумала план с ожерельем.
На одной из своих вечеринок она узнала о неприятности, постигшей ювелиров. Бёмер и Бассенж не могли говорить ни о чем другом, кроме как о бриллиантовом ожерелье, которое им никак не удавалось продать. Они возлагали свои надежды на королеву, но та не пожелала его купить. Мадам де ла Мотт хвасталась тем, что имеет влияние на королеву. Она и ее муж уже сумели вытянуть немало денег у самых разных людей, которым обещали помочь получить посты при дворе. Так что было вполне естественно, что отчаявшиеся ювелиры заговорили с ней об ожерелье и спросили, не может ли она использовать свое влияние на меня, чтобы я заинтересовалась им.
Мадам де ла Мотт ответила, что это, возможно, удастся ей. И в этот момент у нее созрел план.
Она сказала, что сделает все, что в ее силах, чтобы убедить королеву пересмотреть вопрос о покупке ожерелья. Может ли она сама взглянуть на него? Нет ничего проще, сказали ювелиры. Они принесут его к ней на улицу Нёв-Сен-Жиль.
Как я могу себе ясно представить, де ла Мотты были ослеплены ожерельем. Помню, как сама была поражена, когда увидела его впервые. Оно и в самом деле было составлено из самых великолепных драгоценных камней Европы, хотя я никогда не пожелала бы надеть это украшение, втайне считая его вульгарным. Все же ожерелье, несомненно, было великолепным произведением искусства, действительно самым роскошным из всех, какие мне приходилось видеть.
Даже сейчас я прекрасно помню его, потому что уж очень часто видела его на изображавших меня рисунках, которые распространялись по всему Парижу! Было множество людей, готовых поверить в то, что на самом деле это я украла ожерелье. И когда меня желали особенно сильно уязвить, то изображали с ожерельем на шее.
В этом украшении, плотно прилегающем к шее, было семнадцать бриллиантов размером почти с лесной орех, и уже благодаря одному этому оно было бы ослепительно прекрасным. Но ювелиры добавили к этому еще петли с грушевидными подвесками, группы камней и вторую цепочку бриллиантов. Там был даже третий ряд камней, украшенный скоплениями и кистями из бриллиантов, и одна из этих четырех кистей уже сама по себе стоила бы целого состояния. В ожерелье было две тысячи восемьсот каратов, и подобного ему никогда не было и не будет на свете — столь ценного и столь рокового.
Однажды увидев его, мадам де ла Мотт уже не могла выбросить его из головы. Само по себе это ожерелье не было ей нужно, однако с помощью этих бриллиантовых петель и кистей она могла бы навсегда обеспечить себе поистине королевскую жизнь. Если бы ей удалось завладеть этим ожерельем, сломать его и продать камни, она была бы невероятно богатой женщиной до конца своих дней.
Ее энергичный ум работал быстро.
— Мы дали бы тысячу louis тому, кто найдет нам покупателя для этого ожерелья! — соблазняли ее Бёмер и Бассенж.
Как она, должно быть, смеялась над ними! Тысяча луидоров! Когда само ожерелье стоило миллион шестьсот тысяч ливров. Она надменно ответила, что поговорит с королевой, но не желает, чтобы ее друзья-ювелиры вознаграждали ее, если ей удастся заинтересовать ее величество.
Могу без труда представить себе их радость. А тем временем де ла Мотт задумала самый амбициозный из всех своих проектов. Естественно, покупателем должен был стать кардинал Роган. Несколько писем, якобы полученных от меня, — и этот глупец был пойман, как рыба на крючок. Разумеется, он вступит в переговоры по поводу этого ожерелья, раз таково было мое желание.
Мадам де ла Мотт сообщила ювелирам, что покупка ожерелья состоится. Ее совершит великий и знатный человек, представляющий интересы королевы. Она, мадам де ла Мотт, не желает, чтобы ее имя было упомянуто в связи с этим делом. Сделка должна состояться между кардиналом Роганом, королевой и ювелирами.
Охваченные радостью в предвкушении окончания всех пережитых в прошлом треволнений, ювелиры предложили мадам де ла Мотт драгоценный камень в качестве оплаты за ее услуги. Но она отказалась от него, заявив, что будет счастлива бескорыстно помочь им.
Кардиналу она представила дело так, будто я желала купить ожерелье, не ставя при этом в известность короля. Поскольку в то время я испытывала недостаток в деньгах, я должна была совершить покупку в кредит.
— Ее Величество будет платить в рассрочку с интервалом в три месяца. Разумеется, чтобы устроить все это, королева нуждается в посреднике. Она сразу же подумала о вас, — объяснила мадам де ла Мотт.
Во время судебного разбирательства кардинал так рассказывал о случившемся:
— Мадам де ла Мотт принесла мне предполагаемое письмо от королевы, в котором ее величество сообщила о своем желании купить ожерелье и отметила, что поскольку она не имеет в настоящий момент необходимых средств и не желает сама заниматься всеми необходимыми формальностями, то хотела бы, чтобы я занялся этим делом и предпринял все необходимые шаги, чтобы совершить покупку и установить подходящие сроки внесения платежей.
Получив это письмо, кардинал был в восторге. Он будет счастлив сделать для ее величества все, что угодно. Для него будет честью устроить все, что она пожелает. Была установлена цена в миллион шестьсот тысяч ливров. Эти деньги следовало, выплатить в течение двух лет за четыре взноса, следующих друг за другом с интервалом в шесть месяцев. Ожерелье должны были вручить кардиналу первого февраля, а первый взнос предстояло выплатить первого августа 1785 года. Он написал это соглашение своей собственной рукой и передал его мадам де ла Мотт, чтобы та показала его своей дорогой подруге, королеве. В ответ пришла записка, написанная на бумаге с позолоченной каймой и цветком лилии в углу и подписанная «Мария Антуанетта Французская». В ней говорилось, что королева довольна соглашением, которое заключил кардинал, и испытывает к нему чувство глубокой благодарности.
Как ни странно, когда кардинал увидел ожерелье, у него появились первые сомнения. Этот человек, поверивший в то, что я способна была встретиться с ним ночью в роще Венеры и что у него был шанс стать моим любовником, удивился тому, что я пожелала носить такое вульгарное украшение.
Он заколебался и сказал мадам де ла Мотт, что желал бы иметь документ, подписанный королевой и удостоверяющий, что она поручает ему купить для нее это ожерелье.
Мадам де ла Мотт это не смутило. Почему бы и нет? Ведь Рето де Виллетт изготовил все остальные документы. Почему бы ему не сделать еще один? Он и подготовил его в положенное время, подписав, как обычно, «Мария Антуанетта Французская», причем перед каждым пунктом якобы моим почерком было написано слово «утверждаю».
Как мог кардинал смотреть на эту подпись и не понимать, что она фальшивая? Как он мог подумать, что я могла подписаться таким образом?
Помню, эти вопросы постоянно задавались во время судебного разбирательства. Один памфлетист дал на них один из возможных ответов:
«Людей обычно очень легко убедить, что то, чего они желают, — правда… Это была ошибка, которую легко мог совершить мужчина с живым и легко возбудимым воображением, подобным воображению кардинала. Он испытывал удовольствие и даже восторг от этого договора, который давал пишу для новых чувств, для новых перспектив в бесконечном лабиринте его воображения».
Дело было сделано. Первого февраля Бёмер и Бассенж принесли ожерелье кардиналу. Он в тот же самый день отнес его на Рю-Нёв-Сен-Жиль, где его ждала мадам де ла Мотт, чтобы взять у него украшение. Его пригласили подождать в комнате со стеклянной дверью, через, которую ему было видно, кому передали ожерелье. Он увидел молодого человека, одетого в ливрею, подобную тем, что носили слуги королевы. Этот молодой человек представился графу и графине де ла Мотт со словами: «По приказу королевы!» Он взял шкатулку с ожерельем и исчез.
Кардинал попрощался. Как только он ушел, Рето де Виллетт, сыгравший роль посыльного королевы, вернулся обратно вместе со шкатулкой. Заговорщики сели за стол, чтобы насладиться видом самых прекрасных бриллиантов в Европе.
Но они задумали этот план вовсе не для того, чтобы просто полюбоваться камнями. Необходимо было вынуть бриллианты из ожерелья и продать их.
Они без задержки приступили к работе.
Вся эта история могла бы вскрыться гораздо раньше. Дело в том, что через несколько дней после того, как кардинал отдал ожерелье заговорщикам, один ювелир зашел в полицейское управление Парижа и сообщил, что какой-то человек принес ему необычайно красивые бриллианты. Было совершенно очевидно, что эти камни чьей-то неумелой рукой выломаны из своей оправы. В результате, когда Рето вернулся в ювелирный магазин, его арестовали.
Рето чрезвычайно правдоподобно объяснил, что бриллианты были отданы в его владение родственницей короля, графиней де ла Мотт-Валуа. Он заявил, что может доказать это. Услышав имя Валуа, полицейские отменили арест, и Рето был освобожден.
Все же это послужило для них предупреждением о том, что пытаться отделаться от этих великолепных бриллиантов в Париже было ошибкой. Тогда граф отправился в Лондон, чтобы продать камни там. Оттуда он вернулся богатым человеком, несмотря на то, что лондонские ювелиры извлекли большую выгоду из этой сделки с бриллиантами, так как, естественно, не заплатили графу их настоящую цену. Теперь мадам де ла Мотт была в своей стихии. Она относилась к числу тех женщин, которые живут настоящим, не слишком заботясь о будущем.
Она с королевской пышностью вместе со слугами, одетыми в роскошную униформу, выехала в Бар-сюр-Об. Ее карета была запряжена четверкой английских лошадей. Жанна везла с собой ковры, гобелены, мебель и наряды. Чтобы перевезти все имущество, которым она собиралась обставить свой особняк, ей потребовались двадцать четыре телеги. На ее дорожной карете утонченного жемчужно-серого цвета красовался герб династии Валуа с выгравированным девизом: «Rege ab avo sanguinem, nomen, et lilia», что означало: «От короля, моего предка, я унаследовала мою кровь, мое имя и цветы лилии».
Там она жила по-королевски, так, как она, должно быть, мечтала жить всегда, с тех пор как узнала, что в ее жилах течет кровь Валуа. Но она должна была знать, что это не могло продолжаться вечно. Неминуемо должен был наступить час расплаты.
Так же, как и мне, Жанне пришлось узнать, что за все свои деяния в жизни приходится расплачиваться. Кардинал был арестован и рассказал свою историю, в которой была замешана мадам де ла Мотт. Два дня спустя в Бар-сюр-Об прибыли гвардейцы. Жанна знала, что сопротивляться бесполезно. Ее арестовали и заключили в Бастилию.
