Ночью я спала плохо, а перед рассветом меня разбудила Мэри Джейн. Было еще совсем темно, и она держала в руке зажженную свечу.

— Мэрн Джейн! Который час? — удивилась я.

— Шесть утра, мадам.

— Так рано… Что случилось?

— Я еще вчера хотела вам рассказать, да со всеми этими приготовлениями к празднику не сумела. Кажется, я его нашла вчера, когда мы украшали холл.

Я села в постели:

— Мэри Джейн! Вы нашли потайной ход? Неужели?

— По-моему, да, мадам. В чулане… на галерее. Там в полу между двумя половицами такая щель — палец засунуть можно. Мне это сразу показалось подозрительно, вот я и попробовала подцепить одну половицу. И без труда ее подняла. А под ней оказалось темно и пусто, так что я принесла свечу и, когда заглянула вниз, увидела ступени. Они ведут вглубь. Вот и все, мадам. Тут меня кликнул Уильям, я доску опустила на место и никому ничего не сказала. Подумала, что пойду прямо к вам. Но меня позвали помогать на кухне, и больше уж мне никак было не отлучиться. Только я всю ночь об этом думала, не могла уснуть.

— Идемте туда сейчас же! — воскликнула я.

— Я так и знала, мадам, что вы сразу захотите сами все посмотреть.

— Все еще спят?

— Слуги встали, но они в другом крыле. Правда, через полчаса начнут убирать холл.

— Значит, надо торопиться, — заключила я. — Идем, покажете мне эту лестницу.

— А вы сперва не оденетесь, мадам?

— Нет, нельзя терять времени, наброшу на рубашку плащ.

И мы с Мэри Джейн, тихо выскользнув из моей спальни, бесшумными шагами поспешили в галерею менестрелей. Меня разбирал страх, что мы неожиданно повстречаем Люка. Но в присутствии Мэри Джейн он вряд ли мог причинить мне какой-нибудь вред.

Сердце мое учащенно билось — неужели найдено доказательство, в котором я так нуждалась? И Мэри Джейн — единственная в доме, кому я могла довериться, — со мной.

В «Усладах» царила тишина, и мне казалось, что, хотя я в домашних туфлях, каждый мой шаг гулко отдается в коридоре. Однако мы благополучно дошли до галереи, никого не встретив на пути. Мэри Джейн осторожно затворила за нами дверь галереи, а потом, пока я светила ей, открыла чулан и показала мне половицы. Она опустилась на колени и, как и говорила, без всяких усилий приподняла одну из них. Сомнений не было: половицы ловко маскировали потайной ход.

Держа над открывшимся отверстием свечу, я наклонилась и увидела ступени, о которых рассказывала Мэри Джейн. Мне не терпелось скорее спуститься по ним, но, чтобы встать на верхнюю ступеньку, пришлось бы спрыгнуть вниз, а я боялась рисковать.

Однако Мэри Джейн была ловкая и гибкая. Я повернулась к пей:

— Спускайтесь, Мэри Джейн, я подам вам свечу. Оглядитесь там хорошенько, потом расскажете мне, что увидели.

Мэри Джейн немного побледнела. Однако она презирала тех, кто склонен, как она выражалась, «труса праздновать», и, секунду поколебавшись, пролезла в отверстие, а когда встала на ступеньку, я подала ей свечу.

— Похоже на большую комнату, и очень холодно, — доложила она.

— Быстренько осмотрите все, — попросила я, — а потом пойдем искать лаз сюда со стороны аббатства.

Некоторое время Мэри Джейн не подавала голоса. Я вглядывалась вниз, в темноту, и, увидев, как она неуверенно спускается по лестнице, строго предупредила, чтобы она была поосторожней.

— Да-да, мадам, — откликнулась она. — Не беспокойтесь. Ступеньки прочные.

Когда она спустилась до самого низа, я снова услышала ее голос:

— Вижу какой-то свет. Наверное, выход. Сбегаю посмотрю.

Сердце у меня отчаянно колотилось. Как мне хотелось быть там, в подвале, вместе с ней! Но я боялась поскользнуться на этих каменных ступенях. Я не могла отделаться от мысли, что за нами кто-то наблюдает, но, взглянув через плечо, уверилась, что никого нет. В спящем доме не было слышно ни звука.

И вдруг Мэри Джейн крикнула:

— Я что-то нашла, мадам!

— Я вас не вижу! — крикнула я в ответ. — Где вы?

— Свечка почти догорела, — долетел до меня еле слышный голос.

— Возвращайтесь, Мэри Джейн. Возьмите то, что нашли, если не очень тяжело, и возвращайтесь.

— Но, мадам…

— Возвращайтесь сейчас же, — приказала я.

В темноте снова показался огонек свечи, и я вздохнула с облегчением.

На ступеньках появилась Мэри Джейн. В одной руке она держала свечу, в другой — какой-то сверток. Она передала его мне, и я сразу поняла, что в нем — монашеская ряса! Подав мне свечу, Мэри Джейн выбралась из лаза и, слава богу, снова очутилась рядом со мной.

— Я очень испугалась, когда вы исчезли из виду, — призналась я.

— Я и сама там струхнула, мадам. Даже дрожь пробрала.

— Да вы просто окоченели, Мэри Джейн.

— Там жуткий холод, мадам. Но рясу-то я нашла!

— Пойдемте скорей ко мне в спальню. Вдруг нас здесь кто-нибудь увидит.

Опустив половицу на место, мы удостоверились, что не оставили никаких следов, и, взяв рясу, вернулись ко мне в комнату.

Мэри Джейн немедленно нарядилась в рясу, и меня передернуло.

— Снимите! — попросила я. — Ее надо спрятать. Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что у меня расстроено воображение, что мне все только мерещится. У нас в руках доказательство, что я не бредила.

— А мы кому-нибудь расскажем об этом? Покажем рясу?

Будь это днем раньше, я, не задумываясь, сказала бы: «Конечно! Расскажем мистеру Редверзу». Но теперь я уже не могла так сказать. Не могла довериться Саймону, а значит, не могла доверять никому в этом доме.

— Пока никому ни о чем ни слова, Мэри Джейн. Это наше вещественное доказательство. Я запру сверток в свой шкаф, так что никто не сможет его похитить.

— А потом что, мадам?

Взглянув на стоящие на камине часы, я увидела, что уже семь.

— Вас хватятся, если вы задержитесь. Сейчас я снова лягу. А вы, как обычно, принесете мне завтрак. Совсем немного чего-нибудь, я не хочу есть. А сначала принесите горячую воду. Я пока полежу, подумаю, что делать дальше.

— Хорошо, мадам, — сказала Мэри Джейн и вышла.

Проведать меня зашла Руфь.

— У вас утомленный вид, — заключила она. — Вчерашний день был для вас чересчур насыщенным.

— Да, я и правда чувствую себя усталой, — согласилась я.

— Лучше бы вам полежать весь день. Я возьму гостей на себя. Тогда к вечеру вам, может быть, станет получше и вы к нам присоединитесь. Да у нас никого и не будет, только свои, а Саймон и Хейгар уедут завтра рано утром. Экипаж за ними всегда присылают на третий день Рождества, ровно в полдесятого.

— Хорошо, я побуду у себя, — согласилась я.

И пролежала до вечера в постели, перебирая в памяти все события, завершившиеся находкой тайника с рясой. А ведь началось все со встречи с Габриэлем и Пятницей. Габриэль явно понимал, что стена в руинах обвалилась не случайно, что покушались на его жизнь. Он боялся возвращаться в «Услады» и надеялся, что вместе со мной ему будет легче противостоять той неизвестной угрозе, которая нависла над ним. Потом я вспомнила все подробности вечера накануне его гибели — тогда Пятница почуял кого-то за дверью. Если бы не это, Габриэль погиб бы днем раньше. Безусловно, Пятницу потому и убили, что боялись, как бы он опять не предупредил нас об опасности. Сара это знает, иначе почему она изобразила мертвого Пятницу на своей последней вышивке? Интересно, что еще она знает? После смерти Габриэля я не представляла для злоумышленника никакого интереса, пока не стало известно, что я жду ребенка. И тут-то, когда доктор Смит счел своим долгом оповестить Рокуэллов, что в Уорстуистле содержится пациентка по имени Кэтрин Кордер, у моего врага родилась блестящая мысль представить меня душевнобольной.

Какой же дьявольской изобретательностью надо обладать, чтобы такое придумать! Вряд ли меня собирались упрятать в Уорстуистл. Проще было убедить всех в том, что я сумасшедшая, и, пока не родился ребенок, инсценировать мое самоубийство.

Только почему я все время думаю о замыслах моего врага в прошедшем времени? Он и сейчас не дремлет! А что будет, когда он обнаружит, что его ряса исчезла? На что решится? Может быть, сочтет, что со мной пора кончать?

Я не знала, что мне делать. Уехать в Глен-Хаус? Но втайне уехать не удастся. А если я объявлю о своем намерении вернуться домой, это может подтолкнуть убийцу. Я не сомневалась, что покинуть «Услады» мне не дадут.

Мои размышления неотступно возвращали меня к Люку и Саймону. Это Люк, твердила я себе, стараясь гнать подозрения насчет Саймона. Конечно, это Люк, иначе быть не может, а ему помогает Дамарис.

Дамарис! Но разве накануне вечером я не убедилась, что Дамарис связана с Саймоном?

Мои мысли метались, как мышь в клетке. А ведь я нашла рясу! Каким это было бы торжеством, если бы я могла рассказать о своей находке Саймону! Но нет, теперь уж мне не придется делиться с ним своими радостями и неудачами. И снова, как у источника в Нэсборо, когда ледяная вода капала мне на руку, я заклинала: «Только бы не Саймон! Пожалуйста, пусть это будет не Саймон!»

Вечером я спустилась к столу. Саймон был весь внимание и казался обеспокоенным моим самочувствием. А я, хоть и дала себе зарок не подавать виду, что в наших отношениях что-то изменилось, не могла держаться как прежде. За ужином, который, как и накануне, проходил в холле, Саймон сидел рядом со мной.

— Какая досада, — сказал он, — что не удалось провести день вместе. Я надеялся, мы съездим на прогулку — вы, я и бабушка.

— Ну, в такой холод ей вряд ли полезно гулять.

— Возможно, но она-то с этим никогда не согласится. Она тоже разочарована.

— Вы могли пригласить кого-нибудь другого.

— Но вы же понимаете, это совсем не то.

— С вами могла бы поехать Дамарис.

Саймой рассмеялся и сказал, понизив голос:

— Кстати, на этот счет мне нужно вам что-то сообщить.

Я вопросительно взглянула на него.

— Я вижу, вы кое-что заметили, — объяснил он. — Иногда для достижения цели приходится пользоваться обходными путями.

— Вы говорите загадками.

— Вполне естественно. Ведь одну из загадок мы и стараемся разгадать.

Я отвернулась. Мне показалось, что к нашему разговору прислушивается Люк. К счастью, тетя Сара громко расписывала прежние рождественские праздники, и, хотя все это она уже излагала вчера, ей явно хотелось, чтобы и сегодня никто не пропустил ни слова.

После ужина мы перешли в гостиную на втором этаже и провели вечер в семейном кругу. Я углубилась в беседу с сэром Мэтью и не отходила от него ни на секунду, хотя видела, что Саймон уже теряет терпение. Я опять рано поднялась к себе, но не прошло и пяти минут, как раздался стук в дверь.

— Войдите! — крикнула я и увидела тетушку Сару.

Она заговорщически улыбнулась и прошептала, как бы извиняясь за вторжение:

— Вам было интересно… вот я и…

— О чем вы? — не поняла я.

— Я начала вышивать вторую половину…

Тут я сразу вспомнила ее незаконченную вышивку, которую она мне показала, когда я была у нее в последний раз. Между тем тетушка Сара наблюдала за мной, и на ее лице было такое выражение, будто для нее не существует никаких тайн.

— Можно посмотреть?

— Конечно. Я за тем и пришла. Пойдемте.

Я быстро поднялась, но, когда мы вышли в коридор, тетушка Сара приложила палец к губам.

— Не хочу, чтобы нас кто-нибудь услышал, — прошептала она. — Все еще сидят в гостиной, сегодня день подарков, так что разойдутся попозже. Это вам пришлось уйти раньше. Попятно, вы в положении. А другие…

Мы поднялись по лестнице и пошли к восточному крылу, где были ее комнаты. В этой части дома царила мертвая тишина, и я поежилась то ли от холода, то ли от недобрых предчувствий. Сама не знаю.

Тетя Сара, возбужденная, как ребенок, которому не терпится показать новую игрушку, ввела меня в комнату, где она вышивала. Войдя, она быстро зажгла от свечи, которую несла, еще несколько свечек, потом поставила свою свечу на пол и торопливо просеменила к шкафу. Вынув вышивку, она, как и в прошлый раз, прижала ее к себе. Я заметила, что на второй половине что-то появилось, но разглядеть, что именно, не могла. Взяв свечу, я подошла поближе и увидела рисунок карандашом. Я вгляделась: на одной половине полотна были вышиты мертвые тела Габриэля и Пятницы, а на другой — нанесено карандашом зарешеченное окно и за ним нечто вроде тюремной камеры. В камере я различила силуэт женщины, что-то держащей на руках. Задохнувшись от ужаса, я поняла, что она держит ребенка.

Я пристально посмотрела на Сару. При свечах ее лицо, казалось, разгладилось, просветлело и выглядело не то что помолодевшим — она походила на существо из другого мира. До чего же мне хотелось узнать, какие мысли, какие тайны прячутся за ее невозмутимым взглядом!

— Я так понимаю, что эта женщина — я, — высказала я свое предположение. Сара кивнула:

— Видите младенца? Значит, ребенок все-таки родился.

— Но мы с ним вроде бы в тюрьме.

— Да, наверное, там все равно что в тюрьме.

— Тетя Сара! — воскликнула я. — Где это? Почему там все равно что в тюрьме?

— Уж такое это место, — ответила она.

И я поняла.

— Так ведь все выяснилось, тетя Сара! — воскликнула я. — Это было недоразумение. Доктор ошибся. Не надо больше ни о чем таком думать.

— Но ведь уже нарисовано, — возразила тетя Сара. — Осталось только вышить.

— Вы просто не все знаете.

Тетя Сара чуть ли не с обидой затрясла головой, а меня снова пронзило дурное предчувствие. Я знала, что она бесшумно бродит по дому и, прячась в укромных уголках, подслушивает разговоры. А потом, оставшись одна у себя в комнате, переносит на полотно историю рода Рокуэллов. Семейная история — дело всей ее жизни. Потому она и сидит часами над своей тончайшей работой. В этой комнате ей подвластны судьбы других людей. Словно богиня, взирает она отсюда на чудачества и глупости своих персонажей. А вне этих стен она никому не интересна, простодушная, даже простоватая бедняжка Сара. Зря я всерьез отношусь к бессвязным туманным выдумкам, рождающимся в ее бедной больной голове, и зря расстраиваюсь.

— В тюрьме, — бормотала она, — должен быть тюремщик. И я его вижу. Вот он — весь в черном, но стоит ко мне спиной, а на голове капюшон, так что мне никак…

— Да это монах! — беззаботно откликнулась я. Теперь мне эта фигура уже не внушала страха.

Сара подошла ко мне совсем близко и заглянула мне в глаза:

— Монах совсем рядом с вами, Кэтрин. Он ждет, он хочет поймать вас. Не думайте, что он отошел от вас. Он рядом и подходит все ближе и ближе.

— Вы знаете, кто это! — попыталась я уличить ее.

— А какая чудная ночь, — продолжала она. — Какие звезды! Воздух морозный и вид с балкона просто волшебный, правда, Кэтрин?

Я попятилась к дверям.

— Да, вы правы, — сказала я. — Здесь очень холодно. Лучше мне вернуться к себе.

— Подождите, Кэтрин!

— Нет-нет, мне пора!

Я была уже в дверях, но тетя Сара схватила меня за платье и не выпускала его из своих цепких пальцев. Меня снова пробрала дрожь, но уже не от холода.

— Вам нужно взять свечу, — проговорила тетя Сара. — Без свечи вам не дойти. Вот вам моя.

Не выпуская моего платья, она потянула меня назад, в комнату, схватила горящую свечу и сунула мне в руку. Взяв свечу, я высвободилась из крепко державших меня рук тетушки Сары и быстро пошла по коридору, опасаясь, что она побежит следом.

Когда я очутилась у себя, в полной безопасности, я едва дышала. Дурные предчувствия не оставляли меня. Я не могла отрешиться от бессвязных пророчеств тети Сары. Во мне крепла уверенность, что она болтает неспроста.

Какую беспокойную ночь я провела! Если бы я могла хоть с кем-нибудь посоветоваться! Когда я бывала с Саймоном, я, вопреки своей воле, полностью доверялась ему. Пожалуй, и сейчас не смогла бы противостоять его обаянию. А значит, если я сознаюсь, что слышала его разговор с Дамарис и он тотчас придумает какое-нибудь подходящее объяснение, я радостно ухвачусь за него. Да что там! Я с готовностью приму на веру любые его доводы, только бы увериться, что он не замешан в убийстве Габриэля и не покушается на меня и моего ребенка.

Той ночью я утвердилась во мнении, что мне нельзя встречаться с Саймоном. Я должна держаться в стороне и оставаться беспристрастной. Впервые я засомневалась в своей способности судить здраво. Я оказалась во власти чувств, которые питала к Саймону. С одной стороны, это было унизительно, но с другой — окрыляло. Это и есть настоящая любовь! Той ночью я окончательно поняла, что люблю Саймона. Хотя подозревала это и раньше.

На следующее утро Саймон и Хейгар отбыли из «Кирклендских услад». С Хейгар я распрощалась сердечно, с Саймоном — холодно. Он видел, что я переменилась к нему, и кажется, его это забавляло. Неужели он действительно так циничен? — сокрушалась я.

Когда они уехали, я поспешила к себе в комнату. Необходимо было спокойно выработать план, как себя вести. Я понимала, что медлить нельзя, ведь мой враг мог уже хватиться рясы.

Единственным человеком, кому я могла довериться, была Мэри Джейн. Однако чем она могла мне помочь? Правда, уже одно то, что я могла говорить с ней откровенно, было огромным облегчением. Я даже подумывала, не обратиться ли к сэру Мэтью, показать мою находку и попросить снарядить экспедицию для поисков тайного хода из аббатства в «Услады». Искать помощи у Руфи? Но можно ли доверять ей? На ее счет у меня были большие сомнения. Я бы не удивилась, если бы выяснилось, что она пусть и не играет первую скрипку в заговоре против меня, но прекрасно знает, что происходит. Поговорить с тетушкой Сарой? Но разве от нее добьешься толку? А что касается Люка, то я до сих пор считала, что он-то и есть мой главный враг. Словом, я не знала, что предпринять.

И пока я ломала себе голову, что же делать, вдруг заметила на полу у двери какой-то конверт. Подбежав, я подняла письмо. Конверт не был подписан. Я открыла дверь, надеясь увидеть удаляющуюся фигуру, однако коридор был пуст. Видимо, письмо тихонько подсунули мне под дверь за несколько минут до того, как я его заметила. Закрыв дверь, я вскрыла конверт. Внутри оказался всего один листок, а на нем дрожащим почерком было выведено:

«Немедленно уезжайте. Вам грозит опасность».

Я тупо смотрела на листок. Почерк был незнакомый, и мне подумалось, не специально ли он такой неровный, чтобы нельзя было догадаться, кто автор письма. Подписи не было и адреса отправителя тоже.

Кто подсунул мне под дверь этот конверт? Что означает письмо? Не очередной ли трюк? С другой стороны, этот листок в конверте — существенная улика. Уж про него-то никто не скажет, что письмо мне померещилось.

Я подошла к окну и выглянула наружу. Сердце мое бешено забилось — я увидела торопливо удаляющуюся женскую фигуру и сразу узнала ее. Это была Дамарис!

Сомневаться не приходилось, это она незаметно прошла в дом и подсунула под мою дверь записку. Но зачем? Я же считала, что Дамарис на стороне моих врагов! Да и могла ли я думать иначе после нашей встречи с монахом, когда она заявила, что никого не видела? Я снова посмотрела на письмо. Нет, даже мысли допускать не хочу, что Дамарис действует против меня в союзе с Саймоном. Но положение у меня было отчаянное. Приходилось смотреть фактам в глаза и признать правду: я видела Саймона с Дамарис в рождественский вечер и то, что я услышала из их уст, потрясло меня до глубины души. И все-таки я не могла поверить в двуличие Саймона. Здравый смысл нашептывал, что не верить нельзя, но сердце… сердце доверчивой женщины отказывалось с этим соглашаться.

Кто-то послал Дамарис ко мне с этим письмом. Но кто? Люк? Доктор Смит? Я снова вгляделась в написанное на листке. И, помня почерк доктора, вынуждена была признать, что ни при каких обстоятельствах он не смог бы его так изменить.

И вдруг я вспомнила тот случай, когда ходила к доктору домой. Вспомнила его больную жену, которая стала для него столь тяжким бременем, что ему приходится с головой уходить в работу. Дрожащий почерк вполне мог принадлежать этой больной женщине, тем паче если она была чем-то встревожена.

Засунув письмо в карман, я закуталась в свой теплый плащ и вышла из комнаты. Проходя по лестнице мимо галереи менестрелей, я поколебалась, потом, приоткрыв дверь, заглянула внутрь, не прячется ли там кто. Но в галерее было пусто.

Я прошла через холл и вышла из дома. Дул пронизывающий холодный ветер, но я не замечала его. Я быстро зашагала прочь от дома и только раз оглянулась, чтобы проверить, не преследуют ли меня. Никого видно не было, но казалось, что из всех окон за мной наблюдают чьи-то глаза. Ни разу не остановившись передохнуть, я вскоре оказалась у дома доктора. На этот раз он показался мне еще более мрачным, чем в мой первый визит. Жалюзи были спущены, высокие ели скрипели под ветром. Я позвонила, и ко мне вышла та же горничная.

— Доктора нет дома, миссис Рокуэлл, — сказала она.

— Я пришла к миссис Смит.

Горничная явно удивилась:

— Сейчас доложу, что вы пришли.

— И пожалуйста, передайте, что мне нужно поговорить с ней по очень важному делу.

Горничная довольно неохотно пошла выполнять поручение, а я задумалась, что буду делать, если жена доктора откажется меня принять. Попрошу, чтобы меня провели к Дамарис. Пусть признается, она ли принесла записку, и ответит, почему утверждала, будто не видела монаха. Пусть скажет, какова ее роль в заговоре против меня. Я должна немедленно узнать всю правду!

Через несколько минут горничная вернулась.

— Миссис Смит ждет вас, — сообщила она, и я поднялась вслед за ней в комнату, где уже побывала недавно.

К моему изумлению, миссис Смит была не одна, а с Дамарис. Девушка стояла рядом с креслом, в котором сидела мать, и словно искала у больной защиты. Миссис Смит казалась еще более изможденной, чем в прошлый раз, но в больших глазах горела отчаянная решимость.

— Доброе утро, миссис Рокуэлл. Спасибо, что заглянули к нам, — тихо произнесла она.

Подойдя к креслу, я пожала протянутую руку, горничная вышла, и мы остались втроем.

— Зачем вы пришли? — быстро спросила миссис Смит. — Вам ни в коем случае не следует приходить сюда.

Я вынула из кармана листок и подала ей.

— Вы уже показывали его кому-нибудь? — встревожилась она.

— Нет, никому.

— Зачем… зачем же вы пришли?

— Я решила, что эта записка от вас. Я заметила, как Дамарис уходила из «Услад».

Наступило молчание.

— Ведь это вы написали? — наконец не выдержала я.

Дамарис обняла мать.

— Не волнуйся, тебе это вредно! — воскликнула она и с вызовом посмотрела на меня: — Вы доведете маму до полного расстройства.

— Но мне так нужна ее помощь! Судя по всему, она знает, кто задумал довести до полного расстройства меня.

— Не тревожься, дорогая, — сказала миссис Смит дочери. — Придя сюда, миссис Рокуэлл поступила крайне неразумно. Но раз уж она здесь, я должна сделать все, что в моих силах.

— Ты уже сделала!

— Но она же меня не послушалась!

— В чем? — спросила я.

— Я ведь написала: уезжайте немедленно! Немедленно! Сегодня же возвращайтесь к отцу. Если вы этого не сделаете, будет поздно.

— Откуда вы знаете?

— О, я знаю много, слишком много, — слабым голосом проговорила миссис Смит.

— Ответьте мне, прошу вас! Эту записку написали вы?

Она кивнула:

— Да, я. Я знаю, вам необходимо уехать, если вы хотите, чтобы ваш ребенок родился живым.

— Почему я должна вам верить?

— А какая мне выгода предупреждать вас?

— Но вы же видите:я мучаюсь от неизвестности.

— Вижу. Вы упрямы. Вы не хотите послушаться моего совета и уехать. Вам хочется раскрыть самой тайну, которая вас окружает. Вы слишком храбры, миссис Рокуэлл!

— Расскажите, что вам известно. Я должна узнать правду.

— Мама! — ахнула Дамарис, маска сошла с ее прелестного лица, и я увидела, как она испугана.

— Вы должны сказать мне все, — настаивала я. — Вы сами понимаете, мне надо знать.

— Тогда придется повести рассказ с самого начала. Иначе вы мне не поверите. Не поймете.

— Ну, так рассказывайте!

— Это длинная история… Она тянется много лет.

— У меня есть время.

— Ошибаетесь. У вас нет ни минуты.

— Я не уйду, пока вы не скажете мне все.

— Но если мне удастся убедить вас, что вы в опасности — и вы, и ваше дитя, — даете слово, что сегодня же уедете к отцу?

— Если сочту необходимым, уеду.

— Мама! — взмолилась Дамарис. — Не надо! Не делай этого!

— Ты все еще боишься, Дамарис?

— Но ведь и ты боишься. Мы всю жизнь боимся.

— Да, — согласилась миссис Смит. — И я боюсь. Но еще больше меня страшит участь миссис Рокуэлл и… ребенка. Дамарис! Разве мы можем спокойно наблюдать все это? И не сделать попытки вмешаться? Нельзя думать только о себе. Сейчас мы должны думать о ней.

Я уже теряла всякое терпение.

— Ну, говорите же! — потребовала я. — Скорее!

И все-таки миссис Смит медлила. Наконец, взяв себя в руки, словно решившись на отчаянный шаг, начала:

— Я вышла замуж против воли своих родителей. Не думайте, что это не имеет отношения к вашей истории. Я пытаюсь объяснить вам все обстоятельства.

— Да-да, я слушаю! — воскликнула я. Миссис Смит теребила плед, лежавший у нее на коленях.

— У меня было небольшое состояние. Как вы знаете, когда женщина выходит замуж, ее деньги переходят к супругу. А моему жениху деньги были очень нужны, потому он на мне и женился. Я преклонялась перед ним. Он был предан своему делу, и мне хотелось стать его помощницей. Его пациенты молились на него, ради них он не щадил сил. Но понимаете ли, он был одним для своих друзей и больных — заботливым, самоотверженным, обаятельным — и совсем другим дома. Словно в нем уживались два разных человека. Ему нравилось играть роль. Но не мог же он играть всегда, да мы этого от него и не ждали, правда, Дамарис?

— Не надо, — пробормотала в ответ Дамарис, — не говори ничего. Если он узнает…

— Видите ли, — невзирая на уговоры дочери, продолжала миссис Смит, — он считает себя выше прочих простых смертных. Ведь ему было так трудно пробиться, а он на своем поприще достиг блестящих успехов. И я восхищалась им… поначалу. Но скоро ему надоело оставаться в маске и передо мной. Он устал играть роль еще до рождения Дамарис. А когда она родилась, он пришел в бешенство оттого, что у него дочь, а не сын. Он мечтал о сыне, который был бы в точности таким же, как он, то есть совершенством — с его точки зрения. Дамарис еще в раннем возрасте поняла, каков он. Помнишь, доченька: ты себе весело играешь, позабыв обо всем — дети же быстро забывают, и, если им в данную минуту хорошо, они воображают, что так будет всегда, — но вот в холле слышатся шаги отца, и ты, бросив все, бежишь ко мне и ищешь у меня защиты?

— Он плохо с вами обращался? — спросила я.

— Муж никогда нас пальцем не трогал, это не в его правилах. Но он стал мной тяготиться. Да оно и понятно. Ему нужды были только мои деньги. Он их получил, а сына я, сколько ни старалась, родить не могла. На что ему была такая жена? Страшно вспомнить все эти тяжкие годы — постоянный страх и гнет. Не знаю, как я выдержала…

— Значит, это доктор Смит пытается разделаться со мной? Но почему… почему?

— Сейчас объясню. Я познакомилась с его приемной матерью. Она живет недалеко отсюда, у нее маленький домик на пустоши. Деверела, еще ребенком, принесла к ней когда-то молодая цыганка. Она на время изменила обычаям своего племени и служила в «Усладах» на кухне. А замужем была за цыганом по фамилии Смит. Ребенка она не хотела, вот и отдала его. Пока она жила в «Усладах», сэр Мэтью проявлял к ней интерес. Не знаю, была ли она когда-нибудь его любовницей. Но Деверел, во всяком случае, убежден, что была и что сэр Мэтью — его отец. Теперь вы понимаете, в чем дело?

— Начинаю понимать, — ответила я.

— А после того, как сэр Мэтью принял в Девереле участие, помог ему получить образование и стать врачом, муж вовсе утвердился в своем предположении. Когда он женился на мне и у нас родилась дочь, мы назвали ее Дамарис, так как у Рокуэллов в семье принято давать детям библейские имена. Но муж страстно хотел сына, сына, который станет хозяином «Услад». И поэтому… — Она повернулась к Дамарис. Та тихо плакала. — Я должна рассказать миссис Рокуэлл все, — извиняющимся тоном проговорила миссис Смит. — Другого выхода нет. Надо было сделать это раньше. Но ты же знаешь, мы боялись.

— Пожалуйста, продолжайте! — взмолилась я.

— Несколько раз у меня случались выкидыши, и наконец меня предупредили, что я больше не могу иметь детей. Но мужу требовался сын! Я рискнула снова, ребенок родился мертвым, а я… я превратилась в инвалида. Представляете, как он меня возненавидел! Даже сына не сумела родить! Если бы не Дамарис, он, я думаю, постарался бы от меня избавиться. — Миссис Смит протянула руку и погладила дочь по голове. — Понимаете, он боится, что, если попытается прикончить меня, Дамарис выйдет из повиновения и выдаст его. — Она снова обернулась к Дамарис: — Видишь, доченька, он все-таки у нас в руках. — Несчастная женщина продолжила свой рассказ: — В последний раз я попыталась родить сына четыре года назад. Перед этим я тоже не отличалась крепким здоровьем, но принимала посильное участие в жизни общины. И когда ставили живые картины, я в них играла. Правда, совсем небольшую роль — всего лишь монаха. И ряса у меня осталась, я хранила ее до недавнего времени.

— Значит, это ваша ряса? — с трудом выдохнула я.

— Да, моя. Я ее берегла. Я немного сентиментальна и с некоторыми вещами расставаться не люблю. Ряса напоминала мне о времени, когда я еще не была прикована к постели.

— Но как же могла Дамарис помогать отцу? — негодующе спросила я. — Ведь она клялась, что не видит монаха, когда он появился в развалинах.

— У меня не было выхода, — давясь слезами, прошептала Дамарис. — Отец приказал мне. Мы подчиняемся ему, не смеем ослушаться. Он велел мне завести вас в руины и не слишком спешить. Ему надо было поспеть туда раньше нас. А потом, когда он предстал перед нами в костюме монаха, я должна была твердить, что никого не вижу. Из руин в «Услады» ведет потайной ход. Отец еще мальчиком нашел его. И, пользуясь им, проникал к вам в комнату.

Теперь все было ясно. Все встало на свои места. Мне ничего не оставалось, как отдать должное необыкновенной изобретательности доктора. Однако мою душу переполняла необузданная радость: какое счастье! Желание, задуманное мной у источника в Нэсборо, сбылось! Это не Саймон!

— Но зачем это ему? Зачем? — допытывалась я.

— Он возомнил, что когда-нибудь станет хозяином «Услад». Несчастным заброшенным мальчишкой он наблюдал, как туда съезжаются гости, как летом обитатели «Услад» устраивают пикники, а зимой катаются на коньках. Он подглядывал в окна, когда в доме бывали балы. Мысль об «Усладах» не давала ему покоя, он считал себя сыном сэра Мэтью и полагал, что его место там по праву. Он был исполнен решимости во что бы то ни стало занять это место и путь видел только один — через Дамарис. Она должна стать женой Люка.

— Но как может доктор надеяться, что это удастся?

— Дамарис — девушка редкостной красоты. И Люк, конечно, не мог остаться к ней равнодушным. Их постоянно сводили. И кто знает, может быть, у моего мужа есть возможность настоять на этом браке. Он выискивает всякие секреты в жизни людей и пользуется ими, когда это выгодно. Вероятно, он раскопал какие-то сведения, которые сэр Мэтью… или миссис Грэнтли не хотели бы предавать огласке. Так что им придется согласиться на свадьбу Люка и Дамарис. Габриэль не занимал внимания мужа, он был слабого здоровья. Деверел сам обнаружил, что у него больное сердце, так же как у его матери, скончавшейся во время родов. Впрочем, неизвестно, может быть, никакой болезни сердца у Габриэля и не было. Возможно, муж изобрел ее, чтобы объяснить его будущую внезапную смерть. Всех его замыслов я не знаю. Но, женившись на вас, Габриэль сразу превратился в серьезную угрозу. Деверел боялся именно того, что случилось: что у вас появится ребенок. Он решил погубить Габриэля, а вы в тот момент не доставляли ему беспокойства. И вот… Габриэль погиб.

— Нетрудно представить, каким образом, — мрачно сказала я, а сама подумала: «Но как же все-таки доктору удалось заманить Габриэля на балкон? Или он выждал, когда Габриэль, по своему обыкновению, выйдет туда сам? Габриэль, ничего не подозревая, мог спокойно отправиться на балкон, ведь Пятницу уже убрали, некому было предупредить его о затаившемся убийце. Ну а пока Габриэль стоял у перил, ничего не стоило одним быстрым движением подкрасться к нему сзади, закрыть ему рот рукой, приподнять и сбросить вниз. Самоубийство? Вполне правдоподобное объяснение».

— Мы теряем время, — проговорила миссис Смит. — Поверьте, больше я ничего не могу для вас сделать. Я стараюсь помочь вам, насколько это в моих силах. Немедленно уезжайте к себе домой. Там вы будете в безопасности.

— Он что-то замышляет? Вы об этом знаете?

— Мы знаем, что он страшно зол. В свои планы он нас не посвящает, но кое-что невольно бросается в глаза. Случилось что-то, от чего он пришел в ярость.

Я-то знала что. Он обнаружил исчезновение рясы. И теперь строит планы, как побыстрее меня обезвредить. Я вспомнила, как вечером в Рождество он проследовал за мной на галерею менестрелей, и содрогнулась — неизвестно, что бы со мной стало, не окажись в холле Саймон и Дамарис.

Волнение матери и дочери передалось мне. Я поняла: медлить нельзя. Правда, я не представляла, что доктор может сделать мне теперь, ведь у меня столько неопровержимых улик против него, но знала одно: он дьявольски изобретателен.

— Уходите скорей, — взмолилась жена доктора. — Не теряйте времени. Он вот-вот вернется. Если он увидит вас здесь… если поймет, что мы вам рассказали…

— Да, — согласилась я, — сейчас уйду. Как мне благодарить вас? Я понимаю, чего вам все это стоило.

— Не тратьте времени на благодарности. Идите, идите. Он не должен видеть, как вы выходите от нас.

И я ушла. Пробегая мимо елей к калитке, я пыталась сообразить, что же мне делать. В Глен-Хаус я не поеду. Попробую найти убежище в «Келли Грейндж». Но сначала вернусь в «Услады» и захвачу монашескую рясу. Надо иметь ее при себе, чтобы больше никто не посмел обвинить меня в склонности к галлюцинациям.

Пока я шла в «Услады», внутри у меня все кипело. Я не сомневалась, что история, рассказанная женой доктора, — чистая правда. Разве можно было не поверить этой несчастной женщине? Сразу чувствовалось, что она не кривит душой, ее мучает страх. Теперь, когда я знала, кто мой враг, нетрудно было представить с самого начала, каким образом ему удавалось все подстроить. Я вспомнила, как Пятница предупредил нас с Габриэлем об опасности и добился, чтобы его выпустили в коридор. Как на другой день он исчез, а я, проведя несколько часов в поисках, заблудилась и вернулась домой с Саймоном. Когда мы пришли, Деверел Смит был у нас в «Усладах». Скорее всего, он слышал, как Габриэль сказал, что идет распорядиться насчет молока, подстерег горничную, выполнявшую поручение, объяснил ей, что я расстроена пропажей Пятницы, мне надо скорее уснуть, и подсыпал в молоко снотворное. До сих пор такая возможность не приходила мне в голову. В то ужасное утро, когда выяснилось, что Габриэль погиб, никто из нас ни о чем другом думать не мог. Но скорее всего, так оно и было, потому-то я быстро и крепко заснула.

А уж проскользнуть в дом, чтобы закрыть занавески у моей кровати, спрятать грелку, вывесить на балконе мой плащ — это для доктора было проще простого.

Он мог проходить в дом потайным ходом, и, если бы кто-то встретил его на лестнице или в холле, у него был наготове правдоподобный ответ: мол, он пришел, так как беспокоится о состоянии сэра Мэтью или Сары, а в последнее время еще и обо мне, мол, забежал на минутку убедиться, все ли благополучно.

А Саймон? Никуда не денешься, надо смотреть правде в глаза. Видимо, Дамарис вопреки собственной воле повинуется отцу, решившему непременно выдать ее за Люка. Я всегда думала, что с Люком ее соединяют нежные чувства, а на самом деле она просто боится рассердить отца. Ну, Люк, конечно, не может устоять перед такой красавицей, тем более что он вообще неравнодушен к хорошеньким девушкам. Саймон — совсем другое дело. Уж если я, такая трезвомыслящая и разумная, не смогла устоять перед обаянием властного и мужественного Саймона Редверза, вряд ли кто-нибудь из женщин устоит.

Но нет, не буду думать о Саймоне. А вот Хейгар — мне друг. На нее можно положиться, так что я все же пойду к ним. Вернусь в «Услады», захвачу рясу, спрятанную в моем шкафу, и отправлюсь в «Келли Грейндж». Попрошу Мэри Джейн упаковать кое-что из вещей и переправить их Редверзам. Я-то сама пойду пешком, чтобы никто, кроме Мэри Джейн, не догадался, что я спасаюсь бегством. С такими намерениями я вернулась в «Услады».

На мой звонок поторопилась отозваться Мэри Джейн.

— Мэри Джейн, я переселяюсь в «Келли Грейндж», — объявила я. — Уложите все, что мне может понадобиться. Я пошлю за вами экипаж. А сама ухожу сейчас же, ждать не могу.

— Слушаюсь, мадам, — ответила Мэри Джейн. Глаза у нее округлились от удивления.

— Я кое-что узнала, — пояснила я. — Сейчас не могу вам рассказать. Мне нужно как можно скорее скрыться.

Тут раздался стук колес, и я поспешила к окну. Из экипажа вышел доктор Смит, совсем не тот добрый и пекущийся о моем благополучии доктор, каким я его до сих пор представляла, и меня охватила дрожь.

— Меня нет дома, — выговорила я. — Я исчезаю.

И, оставив ошарашенную Мэри Джейн в полном недоумении, бросилась прочь из своей комнаты, пробежала по коридору, спустилась с лестницы на один этаж и услышала, как доктор спрашивает у Руфи:

— Она дома?

— Да. Вернулась несколько минут назад.

— Очень удачно. Ну, я иду за ней.

— А что, если она…

— Она ни о чем не догадается, пока я не доставлю ее на место.

Мое сердце билось неровными толчками. Доктор уже пересек холл. Я быстро проскользнула в галерею менестрелей, надеясь укрыться там, пока он будет подниматься в мою комнату, а потом выйти из дому и бежать в «Келли Грейндж». Правда, в холле осталась Руфь, и непонятно, как мне удастся выйти из дому при ней. Наверное, она тут же доложит доктору, что я убежала. И тогда он через несколько минут меня настигнет.

Я тихонько закрыла за собой дверь галереи и тут вспомнила о чулане. Надо бежать через потайной ход. Тогда они меня не поймают. Но едва я, пригнувшись, чтобы не быть замеченной из холла, направилась к чулану, дверь открылась и на пороге вырос доктор.

— А, Кэтрин, здравствуйте! — Он улыбался своей отеческой благодушной улыбкой, которая так подкупала меня прежде.

Я молчала. У меня сдавило горло, и я не могла произнести ни звука.

— Я заехал проведать вас и, только стал подниматься, заметил, что вы зашли сюда.

— Добрый день, — произнесла я наконец с поразившим меня саму спокойствием.

Он закрыл за собой дверь, а я взглянула вниз и увидела, что Руфь все еще в холле.

— Прекрасная погода, — сказал доктор, — вот я и подумал: не прокатитесь ли вы со мной?

— Благодарю вас, но я как раз собралась пройтись пешком.

— Вы же только что вернулись!

— Тем не менее.

Доктор погрозил мне пальцем, и этот шутливый жест выглядел так зловеще, что у меня мурашки побежали по коже.

— Вы слишком много ходите, а ведь я вам этого не разрешал.

— Я вполне хорошо себя чувствую, — возразила я. — И Джесси Данкуэйт довольна моим состоянием.

— Да кто она такая, эта ваша Джесси Данкуэйт! Деревенская повивальная бабка! — фыркнул доктор. — Поедем, Кэтрин, вам полезно прогуляться.

— Спасибо, но мне не хочется.

Доктор подошел ко мне и ласково, но крепко взял за руку:

— Нет, сегодня я от вас не оступлюсь, вы слишком бледны.

— Нет, доктор Смит, — отпрянула я. — Я не преду!

— Кэтрин, дорогая моя. — Он приблизил ко мне свое лицо, и его ласковое, радушное выражение вселило в меня куда больший страх, чем если бы он действовал силой. — Вы поедете со мной.

Я попыталась прошмыгнуть мимо него, но он властно удержал меня и, выхватив из моих рук рясу, бросил ее на пол.

— Сейчас же отдайте рясу и отпустите меня! — выкрикнула я.

— Дорогая Катрин, позвольте мне поступать так, как я считаю нужным.

Ужас охватил меня, и я стала звать на помощь:

— Руфь! Руфь! Помогите мне!

Увидев, как она бросилась к лестнице, я возблагодарила Господа, что она оказалась рядом. Руфь открыла дверь. Доктор все еще крепко держал меня, так что я не могла вырваться.

— Боюсь, — обратился он к Руфи, — боюсь, что без хлопот нам не обойтись.

— Кэтрин, — начала уговаривать меня Руфь, — вы должны слушаться доктора. Ему лучше знать, что для вас полезней.

— Как бы не так! — воскликнула я. — Видите рясу? Это он наряжался в нее, пугал меня!

— Да, я вижу, дело обстоит хуже, чем я думал, — сказал доктор. — Нас и впрямь ждут неприятности. К сожалению, положение, судя по всему, серьезное. В таких случаях откладывать опасно. В моей практике мне приходилось сталкиваться с подобными состояниями.

— Какой дьявольский план у вас на уме теперь? — в отчаянии воскликнула я.

— Мания преследования, — шепотом объяснил доктор Руфи. — Воображает, будто весь мир против нее. — Он снова повернулся ко мне. — Милая моя Кэтрин, вы должны мне довериться. Разве я не друг вам?

Из моей груди вырвался смех, испугавший меня саму. Мною уже овладело отчаяние. Я начала понимать, что он задумал, и видела, что Руфь либо верит ему, либо только прикидывается, будто верит, а вокруг никого — я одна. Мне-то известно истинное положение вещей, но как я сглупила, никому ничего не сказав! Правда, еще не поздно… Но к кому обратиться… не к этим же двум, задумавшим меня погубить! Даже если Руфь не правая рука доктора, все равно она не встанет на мою защиту.

— Послушайте, доктор Смит, — попробовала я. — Я все знаю. Я знаю, что это вы стремитесь не дать родиться моему ребенку. Вы убили Габриэля! Вы убьете любого, кто может помешать Люку наследовать «Услады».

— Сами видите, — печально произнес доктор, обращаясь к Руфи, — сами видите, как далеко зашла болезнь.

— Я нашла рясу, — продолжала я. — Я знаю, вы считаете, что ваше место здесь, в «Усладах». Я все знаю. Не воображайте, будто сможете и дальше меня обманывать.

Доктор крепко схватил меня обеими руками. Я успела ощутить какой-то запах, похожий на запах хлороформа, и доктор что-то прижал к моим губам. Все начало куда-то ускользать, и я услышала голос доктора. Он звучал приглушенно, словно доносился издалека:

— Я надеялся, что можно будет обойтись без этого. Но с буйными только так и можно справиться.

Потом я куда-то провалилась… погрузилась в полную темноту.

Когда-то я слышала, что ум человека более вынослив, чем тело. Вероятно, так оно и есть. Мозг приказывал мне не поддаваться действию хлороформа, хотя к моему рту по-прежнему что-то прижимали. Конечно, сопротивляться я была не в силах. Однако, хотя мое тело начало подчиняться наркозу, сознание продолжало бороться. Я не должна лишиться чувств. Если это случится, я очнусь за решеткой, все собранные мной вещественные доказательства будут уничтожены, а мои доводы сочтут бредом умалишенной. Словом, силы покидали меня, но мозг продолжал лихорадочно работать.

И, сидя рядом с доктором-убийцей в подпрыгивающем на ухабах экипаже, я лишь смутно улавливала происходящее. Напрягая всю свою волю, я боролась с отвратительной сонливостью, убаюкивающей меня и увлекающей в полное забвение.

Я понимала, что доктор везет меня в Уорстуистл. В экипаже мы с ним были одни, кучер не мог нас слышать. Экипаж подбрасывало на неровной дороге, и это не давало мне окончательно погрузиться в сон. Цокот копыт, казалось, говорил: «Роковой миг надвигается! Борись! Борись изо всех сил! Время еще есть! Но когда вступишь в мрачную обитель скорби, будет поздно, оттуда не выйдешь!»

Нет, я не войду туда! Никто не сможет сказать моему ребенку, что его мать лечили в Уорстуистле!

— Кэтрин, перестаньте упрямиться, — мягко проговорил доктор.

Я сделала попытку ответить, но не могла побороть действие хлороформа.

— Закройте же глаза, — тихо уговаривал меня доктор. — Неужели вы думаете, что я не буду присматривать за вами? Бояться нечего. Я буду навещать вас каждый день. Я буду с вами, когда придет время родиться вашему ребенку.

Негодяй! — стучало у меня в мозгу, но вымолвить это я была не в силах. Беспощадная сонливость наваливалась на меня, я была не в состоянии отстаивать свое будущее и будущее моего ребенка. Меня сковывал ужас.

Подсознательно я понимала, что доктор давно задумал этот план — заключить меня в Уорстуистл, пока я не родила, следить там за мной и не дать моему ребенку, если это будет мальчик, остаться в живых. Если же у меня родится девочка или ребенок появится на свет мертвым, я перестану интересовать доктора Смита. Тогда я не смогу помешать Люку стать хозяином «Услад» и жениться на Дамарис.

Но как я ни противилась действию наркоза, я не могла побороть сонливость и только старалась сберечь силы до той минуты, когда экипаж остановится и доктор кликнет санитаров, чтобы они помогли ему доставить в мрачную тюрьму очередную отчаянно сопротивляющуюся жертву.

Цокот копыт смолк, тряска кончилась. Мы прибыли на место. Я с трудом, словно сквозь сон, воспринимала окружающее, меня мутило.

— Ну вот, Кэтрин, милая, — проговорил доктор и обнял меня. А мне опять почудилось, что этот ласковый жест страшнее побоев. — Приехали! Я вижу, вам нехорошо, но это уже не опасно. Здесь вы обретете покой. Ваши видения и кошмары больше не будут вас тревожить. За вами будут ухаживать.

— Послушайте! — с трудом выдавила я. — Я не пойду туда!

Доктор улыбнулся.

— А уж об этом, дорогая, позабочусь я, — шепнул он мне на ухо.

Послышались торопливые шаги, и рядом со мной вырос санитар, он схватил меня за руку. Я услышала голоса:

— Похоже, она понимает, куда ее привезли.

— Да, иногда у них бывают минуты просветления, — прозвучал в ответ голос доктора. — Им же хуже!

Я пыталась закричать, но голос меня не слушался, ноги подкашивались. Меня подхватили и потащили куда-то.

Я услышала, как распахнулись тяжелые железные ворота. Передо мной был вход в здание и дощечка с названием. Названием, вселявшим ужас в тысячи душ и умов.

— Нет! Нет! — рыдала я. Но я была так слаба, а их было так много! И вдруг я услышала стук копыт. Доктор резко крикнул:

— Скорее! Ведите пациентку внутрь!

В его голосе слышались испуганные ноты, куда девалась прежняя благодушная уверенность! А меня будто снова вернули к жизни, и я поняла, что поддерживало меня до сих пор, что заставляло кровь быстрее бежать в жилах — надежда! Хорошо знакомый, такой любимый голос прокричал:

— Черт побери! Да что тут происходит?

И он уже бежал ко мне. Он, кого я, сколько ни старалась, не могла изгнать из своих мыслей. Он явился, как благородный рыцарь в старых преданиях, явился спасти меня от врагов.

— Саймон! — пробормотала я сквозь рыдания и, падая, почувствовала, как меня подхватили его руки.

Больше не надо было бороться со сном, я смирилась с поглотившей меня темнотой. Я была не одна! Саймон подоспел мне на выручку, он сам завершит мою борьбу.