Сэр Мэтью и тетя Сара искренне обрадовались моему приезду. Они обнимали меня с такой осторожностью, будто я была сделана из фарфора. Это было так забавно, что я улыбнулась.

– Не беспокойтесь, я не разобьюсь, – сказала я, решив сразу задать шутливый тон.

– Какая прекрасная новость. Мы так рады, – прошептала Сара, вытирая глаза, которые, как мне показалось, были совершенно сухи.

– Это так важно для всех нас, – подхватил сэр Мэтью. – Такое утешение.

– Мы всю дорогу говорили ей то же самое, – вставила Рут. – Правда, Люк?

Люк ухмыльнулся с прежним дружелюбием.

– Правда, Кэтрин? – спросил он. Вместо ответа я одарила его улыбкой.

– Кэтрин, должно быть, устала и хочет подняться к себе, – заметила Рут. – Прислать тебе чай наверх, Кэтрин?

– Это было бы чудесно.

– Люк, позвони горничной. Пойдем, Кэтрин. Твои вещи уже наверху.

Сэр Мэтью и Сара последовали за нами.

– Я отвела тебе спальню на втором этаже южного крыла, – сообщила Рут. – Это не слишком высоко, и комната очень уютная.

– Если она тебе не понравится, – торопливо добавил сэр Мэтью, – только скажи, дорогая.

– Как вы добры! – пробормотала я.

– Ты могла бы поселиться рядом со мной, – взволнованным голоском прощебетала тетя Сара. – Я была бы рада…

– Мне кажется, я выбрала для тебя самую удобную комнату, – сказала Рут.

Миновав галерею менестрелей, мы поднялись на второй этаж и оказались в коротком коридорчике, куда выходили две двери. Рут распахнула дальнюю.

Комната была почти точной копией той, в которой я жила с Габриелем, и, судя по виду из окон, выходивших на луга и аббатство, располагалась точно так же, но двумя этажами ниже.

– Очень милая комната, – сказала я и взглянула на украшенный лепниной потолок Херувимы, окружавшие люстру, молча посмотрели на меня. Кровать с четырьмя столбиками была задернута голубым шелковым пологом, в тон голубым камчатным шторам на окнах Ковер также был голубым. Огромный камин, платяной шкаф, несколько кресел, дубовый комод, над ним – медная грелка для постели. До блеска начищенная медь красновато поблескивала, отражая букет алых роз в вазе – как я поняла, знак внимания со стороны Рут.

Я улыбнулась ей и сказала:

– Спасибо.

В ответ Рут слегка наклонила голову, и я снова подумала, что она явно не в восторге от моего возвращения и предпочла бы никогда больше меня не видеть. Да и как можно было ожидать иного, если рождение моего ребенка грозит обездолить Люка, в котором она души не чает. Теперь, готовясь стать матерью, я поняла стремление родителей дать своим детям все мыслимые и немыслимые блага и не держала зла на Рут.

– Здесь тебе будет удобно, – быстро проговорила она.

– Ты очень внимательна, спасибо.

Сэр Мэтью одарил меня лучистой улыбкой.

– Это мы должны благодарить тебя, дорогая, – сказал он. – Ты так нас порадовала... так порадовала. Я уже предупредил Деверела Смита: пусть делает что хочет, лечит меня любыми зельями или заговорами, но я должен увидеть своего нового внука.

– Вижу, вы уже решили, что это будет мальчик.

– Конечно, дорогая. Я в этом не сомневаюсь.

– Мне бы хотелось показать тебе мои гобелены, Агарь, милочка, – пробормотала Сара. – Зайдешь ко мне? Заодно посмотришь кроватку, – в ней лежали все маленькие Роквеллы.

– Надо будет привести ее в порядок, – практично заметила Рут. – А это Кэтрин, тетя Сара.

– Разумеется, Кэтрин, – негодующе отозвалась старушка. – Мы с ней большие друзья. Ей понравились мои гобелены.

– Мне кажется, Кэтрин надо прилечь.

– Да, мы не должны ее утомлять, – согласился сэр Мэтью. Рут многозначительно кивнула в сторону тети Сары, и сэр Мэтью взял сестру под руку.

– Поговорим, когда Кэтрин отдохнет, – сказал он и, еще раз улыбнувшись мне, увлек тетю Сару к двери.

Когда дверь за ними закрылась, Рут глубоко вздохнула.

– Боюсь, она становится совсем плоха. Все путает. Удивительно – помнит все даты рождений, но не всегда понимает, с кем разговаривает.

– Наверное, в старости это естественно.

– Надеюсь, со мной подобного не произойдет. Знаешь поговорку: «Кого Господь любит, того он забирает к себе молодым». Иногда мне кажется, что это верно.

Я тут же подумала о Габриеле. Значит, его возлюбил Господь? Что-то не верится.

– Пожалуйста, не надо о смерти, – сказала я.

– Прости, я не подумала. Чай скоро принесут, – думаю, тебе сейчас неплохо выпить чашечку.

– О да, это меня освежит.

Она подошла к вазе и поправила розы.

– Они напоминают мне... – начала я и, поймав вопросительный взгляд Рут, продолжила: – ...те, что ты поставила в спальне в день нашего с Габриелем приезда.

– О... извини. Как я могла… – Вероятно, в эту минуту она подумала, что впредь надо быть осторожнее и тактично избегать напоминаний о недавней трагедии.

Горничная принесла чай.

– Здравствуй, Мэри-Джейн, – сказала я в ответ на ее почтительный реверанс.

Девушка поставила чайный поднос на столик у окна.

– Мэри-Джейн будет твоей личной горничной, – сообщила Рут.

Я обрадовалась. Мэри-Джейн, высокая румяная молодая женщина, казалась мне честной и старательной. Заметив мою радость, она не стала скрывать своей, и я почувствовала, что теперь у меня есть друг в этом доме.

Рут взглянула на поднос.

– Здесь две чашки, – заметила она, – можно, я составлю тебе компанию?

– Разумеется.

– Тогда сядь, а я налью тебе чай.

Я уселась в кресло у кровати, чтобы не смотреть в окно. Меня не оставляла мысль о том, что из этого окна в момент несчастья можно было увидеть падающего Габриеля.

Рут принесла мне чашку чаю, пододвинула скамеечку и заставила меня положить на нее ноги.

– Мы все будем за тобой присматривать, – сказала она. Но как холодны были ее глаза, как неестественна дружелюбная интонация!

Ну вот, подумала я. Стоит мне переступить порог этого дома, как моя фантазия разыгрывается. «Мы будем за тобой присматривать» – это и впрямь прозвучало двусмысленно.

Рут вернулась к столику у окна, села и принялась рассказывать, что произошло в доме за время моего отсутствия. Сэр Мэтью, хотя и оправился после приступа, однако был уже слишком стар и следующий приступ мог свести его в могилу, что сильно беспокоило Деверела Смита.

– На прошлой неделе он провел возле сэра Мэтью всю ночь. Добрая душа, он всего себя отдает пациентам. Мы уговаривали его поехать домой, обещали послать за ним в случае чего, но он настоял и остался.

– Некоторые врачи поистине благородные люди, – согласилась я.

– Бедный Деверел, боюсь, дома ему не слишком сладко.

– В самом деле? Я почти ничего не знаю о его семье.

– Дамарис – единственный ребенок. Что же до миссис Смит, то она – тяжелый крест, посланный ему судьбой. Считается, что она тяжело больна, но, по-моему, она просто невротичка. Использует болезнь как средство привлечь к себе внимание.

– Она никогда не выходит из дома?

– Очень редко. Мне кажется, из-за нее доктор сделал медицину делом своей жизни. Разумеется, он обожает Дамарис.

– Дамарис очень красива. Она похожа на мать?

– Сходство есть, но Мюриел никогда не была и вполовину так хороша, как ее дочь.

– Даже если так, она должна быть весьма привлекательна.

– О да. Мне жаль Дамарис. Я собиралась устроить бал для нее и Люка. Но теперь, когда мы в трауре, об этом не может быть и речи... во всяком случае, в этом году.

– Ей повезло, что у нее есть такой друг, как ты.

– Это нам повезло, что у нас такой прекрасный доктор. Еще чаю?

– Нет, благодарю, достаточно.

– Ты, наверное, хочешь разобрать вещи. Прислать Мэри-Джейн, чтобы она помогла?

Поколебавшись, я согласилась. Рут вышла, и вскоре появилась Мэри-Джейн, а с ней – еще одна горничная, которая забрала поднос с посудой.

Сидя в кресле, я смотрела, как Мэри-Джейн вынимает из чемодана мои вещи.

– Пожалуй, скоро придется заказать новые платья, – сказала я, – эти перестанут на мне сходиться.

– Да, мадам, – с улыбкой отозвалась Мэри-Джейн.

Она была примерно моего роста, и я подумала, что надо будет отдать ей кое-что из моих вещей, когда я совсем растолстею.

– У тебя довольный вид, Мэри-Джейн.

– От хороших новостей, мадам. Уж я так рада, что вы вернулись!

Радость ее была неподдельной, и мое настроение улучшилось.

И все-таки этот дом оказывал на меня странное действие: не успела я провести под его крышей и часа, как стала искать друзей... и врагов.

– Еще так долго ждать, – проговорила я.

– Да, мадам. Моя сестра тоже в положении. Родит через пять месяцев. Мы надеемся, что это будет мальчик, но если и девочка, не расстроимся.

– Твоя сестра, Мэри-Джейн? Так у тебя есть семья?

– Как же, мадам. Муж Этти работает в Келли Грейндж, там они и живут, в отдельном маленьком домике, и дрова им дают бесплатно. Это их первый ребенок... Я навещаю ее, когда могу.

– И правильно делаешь. Рассказывай мне, как она себя чувствует, ведь у нас с ней много общего.

Мэри-Джейн улыбнулась.

– Первое время наша Этти до смерти боялась – потому что в первый раз. Они оба боялись – и она, и Джим. Сперва она боялась, что умрет, потом – что ребенок родится калекой. Ей все представлялось, что он родится без ручки, или ножки, или еще чего-нибудь. Но потом Джим попросил доктора посмотреть ее, и тот мигом ее успокоил. Он замечательный, наш доктор.

– Доктор Смит?

– Ну да. Хороший человек. Душевный такой со всеми – что с благородными, что с простыми. Сказал: «Не беспокойтесь, миссис Хардкастл, ваш малыш будет в полном порядке. Как огурчик, уж поверьте мне». И Этти выбросила все глупости из головы.

– Удачно, что за нами с Этти присматривает такой отличный доктор.

Мэри-Джейн снова улыбнулась. Я с удовольствием наблюдала за тем, как она заботливо вытаскивает мои вещи из чемодана и развешивает в шкафу. Казалось, вслед за ней, с ее славным лицом и йоркширским выговором, в комнату вошел здравый смысл.

В тот вечер после обеда мы сидели в гостиной на втором этаже, недалеко от моей комнаты, когда объявили о приходе доктора Смита.

– Пригласите его сюда, – сказала Рут и, когда дверь за слугой закрылась, добавила, обращаясь ко мне: – Он так внимателен, заходит почти каждый день.

– И совершенно напрасно, – проворчал сэр Мэтью. – Я чувствую себя превосходно.

Войдя в комнату, доктор Смит первым делом нашел глазами меня.

– Рад вас видеть, миссис Роквелл, – произнес он.

– Вы ведь знаете, почему она вернулась, а? – спросил сэр Мэтью.

– Представьте, да, и предрекаю, что к концу недели об этом будет знать вся деревня. Должен сказать, что ваша новость меня очень обрадовала... очень.

– В этом вы не одиноки, – заметил сэр Мэтью.

– Мы собираемся вместе осмотреть детскую, – объявила тетя Сара с видом ребенка, предвкушающего праздник.

– Да, и все как один подхватим, когда Кэтрин вознесет благодарственную молитву, – встрял Люк, и голос его показался мне слегка ироничным.

Наступила неловкая тишина, которую прервал доктор Смит.

– Мы должны заботиться о миссис Роквелл, – сказал он.

– Непременно, – заверила его Рут.

Доктор подошел ко мне и взял меня за руку. В этом человеке, несомненно, чувствовался какой-то магнетизм, – я замечала это и раньше, но никогда так сильно. Он был весьма хорош собой и, как мне казалось, способен на глубокое чувство. Вероятно, потерпев неудачу в семейной жизни, он перенес душевное тепло, не потраченное на жену, на своих пациентов. Я заметила, что сэр Мэтью, несмотря на свои ворчливые протесты, был рад приходу доктора и чувствовал себя в его присутствии спокойнее и бодрее. На память мне пришел рассказ Мэри-Джейн о том, как добр он был к ее сестре. Пожалуй, местные жители должны быть благодарны его жене, ведь из-за ее недостатков он был так внимателен к ним.

– Мне известна ваша любовь к верховым прогулкам, – проговорил доктор, – однако на вашем месте я не стал бы увлекаться ими... а через месяц их лучше вообще прекратить.

– Хорошо, – пообещала я.

– Не сомневаюсь, вы будете послушны и благоразумны.

– Вы недавно ездили в Ворствистл? – спросила Рут. – Да.

– У вас подавленный вид, да и понятно – это невеселое место. – Рут повернулась ко мне. – Доктор Смит оказывает бесплатные услуги не только беднякам, но и этому, этой больнице.

– Прошу вас, – со смехом вскричал доктор Смит, – не изображайте меня святым! Должен же кто-то время от времени осматривать тамошних больных... И не забывайте, я лечу не только бедных, но и богатых. Обираю богачей, чтобы помогать беднякам.

– Настоящий Робин Гуд, – заметил Люк. Доктор Смит повернулся к сэру Мэтью.

– Ну, сэр, – сказал он, – сегодня я намерен вас осмотреть.

– Это так необходимо?

– Раз уж я здесь.

– Хорошо, – с неудовольствием согласился сэр Мэтью, – но сначала вы присоединитесь к нашему тосту. Я прикажу принести из подвала бутылочку моего лучшего шампанского. Люк, позвони.

Люк повиновался, и сэр Мэтью отдал распоряжение пришедшему на звонок лакею.

Шампанское откупорили и разлили по бокалам. Подняв свой бокал, сэр Мэтью провозгласил:

– За моего внука! – Он обнял меня за плечи, и все выпили. Вскоре после этого доктор отправился вслед за сэром Мэтью в его комнату, а я удалилась в свою. Мэри-Джейн, как и положено расторопной горничной, уже расстилала мою постель.

– Спасибо, Мэри-Джейн.

– Вам нужно еще что-нибудь, мадам?

Я ответила «нет» и пожелала ей спокойной ночи, но когда она уже стояла в дверях, окликнула ее:

– Мэри-Джейн, ты случайно не знаешь такое место, которое называется Ворствистл?

Она застыла как вкопанная и уставилась на меня.

– Конечно, знаю, мадам. Это в десяти милях отсюда, как ехать в Хэрроугейт.

– А что это такое, Мэри-Джейн?

– Там держат сумасшедших.

– А, понятно. Доброй ночи, Мэри-Джейн.

На следующее утро меня разбудила Мэри-Джейн – она пришла с горячей водой и намерением раздвинуть шторы. Мне было приятно, проснувшись, увидеть ее жизнерадостное лицо. Она удивилась, обнаружив, что шторы не нуждаются в ее внимании, – я сама раздвинула их вчера вечером, перед тем как лечь спать, а также открыла окно. Судя по всему, Мэри-Джейн разделяла убеждение, что ночной воздух вреден.

Я объяснила ей, что всегда сплю с открытым окном, за исключением самых морозных зимних дней, – в результате она решила, что за мной и в самом деле надо хорошенько присматривать.

Приняв ванну, я отправилась завтракать в столовую, чувствуя, что изрядно проголодалась. Неудивительно, ведь теперь я ем за двоих, подумала я, накладывая себе на тарелку яйца, бекон и тушеные почки. Согласно распорядку, завтрак подавался с восьми до девяти, блюда в посуде с подогревом ставились на специальный боковой столик, и каждый обслуживал себя сам.

Я позвонила, чтобы принесли горячий кофе. Вскоре ко мне присоединился Люк, а за ним Рут. Она заботливо осведомилась, хорошо ли я спала и нравится ли мне моя комната, потом поинтересовалась, каковы мои планы на сегодня. Люк объявил, что едет в Райпон и с радостью выполнит все мои заказы. Я поблагодарила его и сказала, что мне действительно надо будет кое-что купить, но я еще не решила, что именно.

– До счастливого события еще уйма времени, – заметил он, и его мать ласковым шепотом сделала ему замечание: подобные высказывания казались ей неделикатными. Я же ничего не имела против, наоборот, была готова обсуждать эту тему постоянно.

Я сказала, что после завтрака немного прогуляюсь, – мне не терпелось снова увидеть развалины аббатства.

– Кажется, ты неравнодушна к развалинам, – проговорил Люк – Должно быть, только из-за них и вернулась.

– Ничего удивительного, они очень живописны, – ответила я.

– Ты не должна утомляться, – предостерегла меня Рут.

– Я чувствую себя прекрасно и думаю, что от прогулки вреда не будет.

– И все-таки будь осторожна.

Разговор перешел на местные дела: усилия викария собрать деньги на содержание церкви; базары и распродажи, которые он устраивал с этой целью; бал в поместье одного из соседей, на который мы не могли пойти из-за траура.

Солнце яркими потоками врывалось в окна уютной столовой, и в это утро дом не выглядел зловещим. Даже аббатство, когда я подошла к нему несколько часов спустя, показалось мне всего лишь грудой древних камней.

Прогулка доставила мне большое удовольствие. Я была спокойна и готова примириться с версией, что Габриель покончил с собой из-за слабого здоровья. Не знаю, почему я вдруг решила удовлетвориться этим объяснением, – возможно, из-за боязни подумать о другом.

Домой я возвращалась через развалины. Сегодня здесь царили тишина и безмятежность; сияющее солнце, озаряя поросшие травой каменные плиты и разрушенные стены, прогнало мистические страхи. Вспомнив тот вечер, когда я бродила здесь, дрожа от ужаса, я посмеялась над своей глупостью.

За ленчем я увидела только Рут и Люка, сэр Мэтью и тетя Сара ели в своих комнатах.

Вернувшись к себе, я принялась составлять список необходимых покупок. Честно говоря, это было несколько преждевременно, однако я с таким нетерпением готовилась к появлению на свет своего ребенка, что не могла ждать. От этого занятия меня оторвал стук в дверь.

– Войдите, – пригласила я.

На пороге возникла тетя Сара с заговорщической улыбкой на устах.

– Я хочу показать тебе детскую, – заявила она. – Пойдем? Я охотно поднялась – мне было интересно побывать там.

– Это в моем крыле, – продолжала тетя Сара. – Я частенько туда захожу. – Она хихикнула. – Поэтому все говорят, что я впала в детство.

– Уверена, что никто не говорит ничего подобного, – возразила я, и ее личико сморщилось.

– Говорят, говорят, – настаивала она, – но мне это нравится. Раз уж первое детство не вернешь, остается только устроить себе второе – в старости.

– С удовольствием побываю в детской прямо сейчас, – сказала я.

Ее лицо разгладилось и прояснилось.

– Идем же.

Мы поднялись по лестнице на верхний этаж. Проходя мимо коридора, который вел в мою бывшую спальню, я ощутила невольную дрожь, ибо воспоминания о Габриеле и маленьком Пятнице, которые я тщетно пыталась подавить, ожили с новой силой. Однако тетя Сара не заметила моего волнения – ей не терпелось поскорее оказаться в детской.

Вскоре мы уже были в южной части дома, и меня снова поразила мгновенная перемена, произошедшая в старушке, – в ней появилась почти девичья живость.

– На самом верху, – пробормотала она, поднимаясь по незнакомой мне короткой лестнице. – Классная комната, детская и спальня, комнаты няни и ее помощниц. – Распахнув какую-то дверь, она приглушенно объявила: – Это классная комната.

Я увидела просторное помещение с тремя окнами; оконные ниши были оборудованы сиденьями; слегка покатый потолок говорил о том, что мы находимся под самой крышей. Я с удовлетворением осмотрела решетки, которыми по традиции были забраны окна. Значит, мой ребенок будет здесь в безопасности.

Возле одного из окон стоял большой стол, вдоль которого тянулась длинная скамья. Подойдя поближе, я разглядела на крышке стола царапины и зарубки, оставленные не одним поколением Роквеллов.

– Взгляни! – воскликнула Сара. – Прочти это.

Я нагнулась и обнаружила вырезанное перочинным ножиком имя: «Агарь Роквелл».

– Она любила ставить везде свое имя, – радостно сообщила Сара. – Загляни в любой шкаф или буфет в доме – и наверняка увидишь там ее инициалы. Наш отец говаривал, что мальчиком должна была родиться она, а не Мэтью. Агарь вечно нами командовала. Особенно доставалось Мэтью – ее злило, что он мальчишка. Конечно, будь она мальчиком, сейчас она жила бы здесь, не так ли? И Саймон тоже... Хотя, может, это и неправильно – ведь он Редверз. Но это слишком сложно, я совсем запуталась. Как бы то ни было, она родилась девочкой, поэтому дом достался Мэтью.

– Агарь – бабушка Саймона Редверза? – поинтересовалась я.

Старушка кивнула.

– Она его обожает. Мечтает увидеть хозяином этого дома... Но теперь у нее ничего не выйдет, ведь наследники – твой ребенок и Люк. Сперва ребенок... Мне понадобятся еще шелковые нитки.

– Вы собираетесь вышить моего ребенка на гобелене?

– Ты назовешь его Габриелем?

Я остолбенела. Как она догадалась? Старушка пристально глядела на меня, склонив голову набок. Как порой бывает у слабоумных, лицо ее выражало бесконечную мудрость.

– Но это может быть девочка, – сказала я.

Она покачала головой, отметая подобную возможность.

– Маленький Габриель займет место большого, – произнесла она. – Ему никто не сможет помешать, правда? – Ее лицо внезапно сморщилось. – Правда? – требовательно повторила она.

– Если родится мальчик, он, несомненно, займет место своего отца.

– Но его отец умер. Убил себя... так они говорят. Разве он убил себя? – Она схватила меня за руку и крепко сжала ее. – Ты же сказала, что это не так. Расскажи мне. Пожалуйста, расскажи мне все.

– Тетя Сара, – торопливо проговорила я, – после смерти Габриеля я была убита горем и, возможно, не понимала, что говорю. Наверное, он действительно покончил с собой.

Она выпустила мою руку и с упреком посмотрела на меня.

– Ты меня разочаровываешь, – заявила она, надувшись. Но в следующую секунду ее настроение изменилось. – Мы все сидели за этим столом. Агарь была самая умная из нас и самая старшая, так что и впрямь было бы лучше… Тогда Саймон мог бы... Но гувернантка ее не любила. Все в доме обожали Мэтью – он был любимчиком. И женщины тоже. А я была дурочка – мне было не под силу выучить урок.

– Ничего страшного, – успокоила я ее, – зато вы прекрасно рисуете, а ваши гобелены будут висеть в этом доме долгие годы, даже когда никого из нас уже не будет в живых.

Она повеселела и рассмеялась.

– Я обычно сидела здесь, Мэтью – там, Агарь – в конце стола, а гувернантка – напротив нее. Агарь говорила, что должна сидеть во главе стола, как самая старшая. У нее все получалось, кроме рисования и вышивки. У меня это выходило лучше. А она была сорванцом. Видела бы ты ее верхом на лошади! Она ездила с отцом на охоту. Он любил ее больше нас всех. А однажды она забралась чуть не на самый верх главной башни аббатства и не могла слезть, пришлось послать туда двух садовников с лестницами. После этого ей пришлось до вечера просидеть в своей комнате на хлебе и воде, но она не расстроилась. Сказала, что удовольствие того стоило. – Тетя Сара приблизилась ко мне и прошептала: – Она сказала: «Если хочешь что-то сделать – делай, не думай о последствиях, расплачиваться будешь потом. И никогда ни о чем не жалей».

– У вашей сестры был сильный характер.

– Отец всегда брал ее с собой осматривать поместье. Он был недоволен, когда она вышла за Джона Редверза. А потом начались неприятности с Мэтью: его выгнали из Оксфорда из-за какой-то женщины. Я помню тот день. Она приехала сюда поговорить с нашим отцом. Я подглядывала за ними и все слышала.

– С галереи менестрелей, – догадалась я. Тетя Сара хихикнула.

– Им не пришло в голову туда посмотреть.

Она села за стол, на то место, где в детстве зубрила уроки. Мне стало ясно, почему в этой части дома она становилась похожей на девочку: здесь она снова переживала свою юность. Должно быть, ее воспоминания о прошлом свежи и отчетливы, только в настоящем она путается и не знает, с кем говорит, – с Кэтрин или Клэр, с женой Габриеля или женой Мэтью.

– Неприятности... – задумчиво произнесла она. – У него вечно были неприятности с женщинами. Женился он, когда ему уже было далеко за тридцать, и больше десяти лет у них не было детей. Потом появилась Рут. Все это время Агарь надеялась, что хозяином Забав станет ее сын Питер. Но родились Марк и Габриель. Бедный маленький Марк! Но остался еще Габриель. А с рождением Люка надежды Агари и вовсе рухнули. Конечно, ей это было не по душе.

Старушка встала из-за стола, подвела меня к шкафу и показала зарубки на его стенке – три черточки, помеченные буквами А. М и С.

– Видишь? – серьезно сказала она. – Агарь, Мэтью и Сара. Здесь отмечали наш рост. Правда, потом Мэтью перерос Агарь и она больше не соглашалась меряться. А теперь я покажу тебе спальню и детскую.

Мы вышли из классной комнаты, и она провела меня по той части дома, которая веками была детским царством. Я с удовлетворением отметила, что все окна защищены решетками. В детской стоял большой дубовый комод, и тетя Сара открыла его. Здесь хранились крестильные рубашечки Роквеллов, которые она вынула и торжественно представила на мое обозрение. Белые шелковые рубашечки были отделаны старинным кружевом, которому, как я догадалась, не было цены.

– Надо их осмотреть, – заметила тетя Сара. – Наверное, придется кое-где починить кружево. Последний раз ими пользовались, когда крестили Люка, восемнадцать лет назад. Он не был хорошим ребенком. В нашей семье вообще не бывает хороших детей. Возьму их в свою комнату. Я никому не позволяю их трогать. Приведу в порядок к тому дню, когда они тебе понадобятся.

– Спасибо, тетя Сара.

Взглянув на часы, приколотые к платью, я обнаружила, что уже четыре.

– Пора пить чай, – заметила я. – Удивительно, как быстро бежит время, когда занимаешься чем-нибудь интересным.

Но старушка меня не слышала; она прижимала к груди крестильную рубашечку, словно качая будущего ребенка – а может, бывшего – Рут, Марка, Габриеля или Люка.

– Я иду вниз, – сказала я, но она ничего не ответила. Через несколько дней Рут вошла ко мне в комнату с письмом в руке.

– Это принес слуга из Келли Грейндж, – сказала она.

– Мне? – изумилась я.

– Несомненно. На конверте ясно написано: «Миссис Габриель Роквелл».

Рут с улыбкой протянула мне конверт, и, так как она явно не собиралась уходить, я пробормотала: «Извини», – и стала читать письмо.

Оно было сухим и формальным, как приказ.

«Если миссис Габриель Роквелл посетит Келли Грейндж в пятницу в 3.30 пополудни, миссис Агарь Роквелл-Редверз будет рада принять ее»

Мне уже не раз довелось скрестить оружие с внуком миссис Агари Редверз, и я была готова к схватке с ней самой. Мое лицо залила краска гнева.

– Королевский приказ? – насмешливо осведомилась Рут. Я протянула ей приглашение.

– Вполне в духе тети Агари, – заметила она. – По всей видимости, она всерьез считает себя главой семьи. Хочет изучить тебя поближе.

– У меня нет ни малейшего намерения подвергаться изучению, – резко отозвалась я. – К тому же мне кажется, что сейчас в этом уже нет большого смысла.

– Она очень стара, – извиняющимся тоном объяснила Рут, – старше моего отца. Ей, должно быть, под девяносто. Так что отнесись к ней снисходительно.

Я быстро проговорила:

– В пятницу я к ней не поеду. Рут пожала плечами.

– Слуга ждет, – напомнила она. – Тетя рассчитывает на твой ответ.

– Она его получит. Присев к столу, я написала:

«Миссис Габриель Роквелл сожалеет, что не сможет нанести визит миссис Агари Роквелл-Редверз в Келли Грейндж в пятницу в 3.30 пополудни».

Рут взяла у меня записку и усмехнулась – происходящее ее явно забавляло.

Стоя у окна и глядя на удаляющегося гонца из Келли Грейндж, я думала: так значит, свое высокомерие Саймон унаследовал от бабушки.

В начале следующей недели я прогуливалась на лужайке перед парадным входом, когда к дому подъехал Саймон Редверз. Спрыгнув в лошади, он приветственно приподнял шляпу, после чего подозвал одного из конюхов таким тоном, словно все здесь принадлежало ему.

– Миссис Кэтрин, – обратился он затем ко мне, – я рад, что застал вас дома, ибо приехал сюда из Келли Грейндж именно ради встречи с вами.

Я еще не видела его после возвращения, и он показался мне более энергичным и самоуверенным, чем когда-либо. Приняв высокомерный вид, я процедила:

– Какова же цель вашего визита?

Он передал конюху поводья и подошел ко мне, широко улыбаясь.

– Разрешено ли мне будет сказать, что видеть вас здесь опять – большое удовольствие?

– Вы можете говорить все, что считаете нужным.

– Все еще злитесь на меня?

– Я не забыла нашего последнего разговора.

– Значит, вы помните обиды?

– Да, если они незаслуженны.

– Я горько раскаиваюсь и приехал, чтобы принести вам свои извинения.

– В самом деле?

– Миссис Кэтрин, я прямой и бесхитростный йоркширец, вы тоже уроженка Йоркшира, а стало быть, тоже прямы и бесхитростны. Мы не какие-нибудь утонченные южане и не станем облекать свои мысли в красивые фразы. К чему мне изображать из себя светского лондонского джентльмена?

– Тем более что вам это не удалось бы. Он расхохотался.

– У вас острый язычок, миссис Кэтрин.

Я ничего не имела против такого обращения: «миссис Роквелл» звучало бы чересчур официально, а «Кэтрин» – фамильярно.

– Надеюсь, он не уступит вашему в тех редких случаях, когда нам придется встречаться.

– А я надеюсь, что таких случаев будет много и, оттачивая свои языки, мы будем иметь возможность отточить и мозги.

– Так что же вы хотели мне сказать?

– Я хотел попросить у вас прощения за те невежливые замечания, которые позволил себе во время нашего последнего свидания. А также поздравить вас и пожелать доброго здоровья и процветания.

– Вы что же, изменили свое мнение относительно меня?

– Ни в коем случае – ведь я всегда вами восхищался. Однако я искренне прошу вас меня извинить. Как мне объяснить свои чувства? Я был потрясен смертью человека, которого считал своим братом. Когда я расстроен или рассержен, я часто бываю несдержан на язык, миссис Кэтрин. Боюсь, это лишь один из моих многочисленных недостатков.

– Давайте не будем больше возвращаться к этому.

– Так вы согласны простить и забыть?

– Прощение дается легче, чем забвение. Обещаю вам первое. А что касается второго... возможно, со временем.

– Право же, миссис Кэтрин, я не заслуживаю такого милосердия. А теперь я хочу попросить вас кое о чем.

– Ах, вот оно что...

– Не для себя, – поспешно объяснил он, – а для моей бабушки. Она просила вас навестить ее.

– Едва ли это можно было назвать просьбой. Он усмехнулся.

– Не обращайте внимания – она привыкла повелевать. Она очень расстроена тем, что до сих пор с вами не познакомилась, и вы могли бы доставить ей большое удовольствие, если бы забыли о форме ее приглашения и помнили, что она очень старая леди, которой уже не под силу выходить из дома.

– Так она послала вас передать мне свой второй приказ?

– Она не знает о моем визите к вам. Ваш отказ огорчил ее. И я хочу попросить вас приехать завтра в Келли Грейндж. Я сам отвезу вас туда. Вы согласны?

Я колебалась, не зная, что сказать.

– Прошу вас, – настаивал он. – Ведь она стара, одинока, она принимает близко к сердцу все, что касается семьи, частью которой вы стали. Пожалуйста, миссис Кэтрин, скажите «да».

Саймон вдруг показался мне очень привлекательным: глаза, прищуренные от солнца, утратили дерзкое выражение; крепкие зубы сияли белизной на загорелом лице. Он был похож на Габриеля, но совершенно лишен хрупкости и нежности. Глядя на него, я почувствовала, что готова смягчиться.

Он тут же уловил перемену в моем настроении.

– О, благодарю вас! – воскликнул он, и лицо его осветилось улыбкой, какой прежде мне не приходилось на нем видеть. Похоже, он очень любит свою бабушку, подумала я и ощутила нечто вроде приязни к нему за то, что он способен любить кого-то кроме себя.

Саймон радостно продолжал:

– Она вам понравится, вот увидите, и вы ей тоже, хотя она вряд ли покажет это при первой встрече. У нее сильный характер, как и у вас.

Второй раз он говорил о силе моего характера, и я почему-то внезапно совершенно расклеилась, даже глаза защипало от подступающих слез. Не хватало еще расплакаться перед этим человеком!

Желая скрыть свое замешательство, я выпалила:

– Хорошо, я согласна.

– Вот и прекрасно. Я заеду за вами завтра в два часа, а сейчас вернусь домой и скажу бабушке, что вы приняли приглашение.

Не теряя времени, он кликнул конюха, по всей видимости, совершенно забыв обо мне. Однако я уже не испытывала к нему прежней враждебности и была готова без предубеждения отнестись к миссис Роквелл-Редверз.

Назавтра, ровно в два часа, Саймон Редверз приехал за мной в фаэтоне, запряженном двумя великолепными лошадьми. Всю дорогу, составлявшую около двух миль, я сидела рядом с ним.

– Я могла бы пройтись пешком, – сказала я.

– И лишить меня удовольствия отвезти вас? – Насмешливые нотки вернулись, однако враждебность между нами значительно ослабела. Он был благодарен мне за то, что я пошла навстречу желанию его бабушки, я сменила гнев на милость, видя его любовь к ней, – в общем, мы уже не могли ненавидеть друг друга с прежним самозабвением.

Келли Грейндж оказался просторным помещичьим домом, построенным едва ли более ста лет назад, то есть в сравнении с Забавами почти современным. Он был сложен из серого камня и окружен плодородными полями. Когда мы подъехали к кованым воротам, за которыми начиналась каштановая аллея, из домика привратника вышла женщина, чей выпирающий живот говорил о ее положении, и поспешила открыть нам.

Саймон Редверз приветствовал ее, дотронувшись хлыстом до шляпы, в ответ она вежливо присела. Я улыбнулась ей, и она с любопытством взглянула на меня.

– Уж не сестра ли это нашей Мэри-Джейн? – спросила я, когда мы въехали в аллею.

– Это Этти Хардкастл. Ее муж работает у нас.

– Значит, это она. Мэри-Джейн, моя горничная, рассказывала мне о своей сестре.

– В таких местах все приходятся друг другу родней. Взгляните! Как вам нравится Грейндж? Не сравнить с Забавами, не так ли?

– По-моему, дом очень красив.

– У него есть свои преимущества. Во всяком случае, он намного комфортабельнее Забав, можете мне поверить. Вот придет зима, и вы убедитесь. Наш дом превосходно отапливается, в то время как в Забавах повсюду гуляют сквозняки. Да и неудивительно: чтобы хорошенько натопить там зимой, пришлось бы сжечь весь уголь Ньюкасла.

– Да, в небольшом доме это легче.

– Но у нас не так уж и тесно, – впрочем, вы все сами увидите.

Фаэтон прошуршал по гравию подъездной аллеи и остановился возле парадного входа, обрамленного статуями женщин, пристойно задрапированных и держащих в руках корзины, в которых росли герань и лобелия. По обе стороны крыльца тянулись длинные мраморные скамьи.

Не успели мы подойти к двери, как она была распахнута горничной, видимо, услышавшей шум подъезжающего экипажа. Кучер, не дожидаясь приказаний отъехал от крыльца. Похоже, дом был полон слуг, предупреждавших каждое желание Саймона.

Мы вошли в холл с выложенным плитками полом и широкой лестницей. Холл находился в центре дома, и, взглянув вверх, можно было увидеть крышу. Дом в самом деле был достаточно просторным, но в сравнении с Забавами казался маленьким и уютным.

Саймон повернулся ко мне.

– Если вы подождете здесь минутку, я поднимусь и сообщу бабушке о вашем приезде.

Он взбежал по ступенькам на галерею второго этажа, постучал в одну из дверей и вошел. Через несколько минут он снова появился и сделал мне знак подняться.

Посторонившись, чтобы пропустить меня в дверь, Саймон объявил торжественным тоном, если и содержавшим насмешку, то хорошо замаскированную:

– Миссис Габриель Роквелл!

Я вошла. Комната была заставлена громоздкой мебелью, толстые плюшевые шторы и кружевные занавески были раздвинуты и удерживались затейливыми бронзовыми кольцами. Помимо стола в центре комнаты, там и сям стояли маленькие столики; набитый конским волосом диван, высокие напольные часы, множество стульев и кресел, шкафчики с фарфором, этажерка с безделушками, большая ваза с красными и белыми розами. Однако все это я окинула лишь беглым взглядом, ибо внимание мое сразу привлекла женщина, восседавшая в кресле с высокой спинкой.

Это была Агарь Редверз – или Роквелл-Редверз, как она предпочитала называть себя, – диктатор детской, сохранивший диктаторские замашки на всю жизнь.

Хотя она сидела, было видно, что она высока ростом; спина ее была совершенно прямой, кресло под ней – не мягким и удобным, а жестким, с резной деревянной спинкой; седые волосы, убранные в высокую прическу, увенчивал белый кружевной чепец. В ушах красовались гранатовые серьги, платье из бледно-лилового атласа заканчивалось высоким кружевным воротничком, заколотым гранатовой брошью в цвет серьгам. Палка черного дерева с золотым набалдашником была прислонена к креслу. Глаза Агари Редверз были ярко-синими и тоже походили на глаза Габриеля, и также были лишены его мягкости – в этой женщине вообще не было ничего мягкого. Ее руки, лежавшие на резных деревянных подлокотниках, должно быть, в молодости отличались красотой; они до сих пор сохранили изящество и были унизаны бриллиантовыми и гранатовыми кольцами.

Несколько мгновений мы оценивающе разглядывали друг друга. Ощутив исходившую от нее легкую враждебность, я подняла голову выше обычного и сказала с оттенком высокомерия:

– Добрый день, миссис Редверз.

Она протянула мне руку жестом королевы, приветствующей подданную. Вид у нее при этом был такой, словно она ожидала, что я опущусь перед ней на колени. Вместо этого я взяла ее за руку и вежливо наклонила голову.

– Я рада, что вы все-таки приехали, – промолвила она, – хотя ждала вас раньше.

– Это была идея вашего внука, – сообщила я.

– Ах, вот как! – Ее губы дрогнули, что меня немало позабавило. – Но что же вы стоите.

Саймон принес мне кресло и поставил его напротив кресла старой леди – так, что, усевшись, я оказалась лицом к свету, падавшему сквозь кружевные занавески; ее же лицо оставалось в тени, и у меня возникло чувство, что даже в такой мелочи они не хотят дать мне преимущества.

– Вас, вероятно, мучает жажда после утомительной дороги, – предположила миссис Редверз, пронизывая меня взглядом, будто хотела прочитать мои мысли.

– Дорога была довольно короткой.

– Для чая еще рано, но, я думаю, в данном случае мы можем нарушить распорядок.

– Я могла бы подождать.

Она улыбнулась мне, потом повернулась к Саймону.

– Позвони-ка прислуге, внучек Саймон немедленно повиновался.

– Нам есть что сказать друг другу, – заметила она, – а что может быть лучше, чем разговор за чашкой чая.

Появилась уже знакомая мне горничная, и старая леди распорядилась:

– Доусон, принесите нам чай... пожалуйста.

– Да, мадам.

Дверь за ней бесшумно закрылась.

– Думаю, ты не захочешь составить нам компанию, Саймон. Мы тебя охотно извиним.

Трудно сказать наверняка, было ли это просто царственное разрешение удалиться, или она давала Саймону понять, что он здесь лишний, но одно было очевидно: мне удалось выдержать первое испытание, и миссис Редверз теперь была настроена ко мне более благосклонно, чем в начале. Моя внешность и мои манеры, по-видимому, произвели на нее благоприятное впечатление.

– Отлично, – отозвался Саймон. – Я вас оставлю и дам возможность познакомиться поближе.

– Будь готов отвезти миссис Роквелл домой в пять часов. Саймон поразил меня своей покорностью. Он склонился над рукой старой леди, и хотя в его почтительности сквозила легкая шутливость, было очевидно, что ей приятен этот знак внимания и что она, как ни старается, не может сохранить в общении с внуком привычную властность.

Когда дверь за Саймоном затворилась, миссис Редверз сказала:

– Я надеялась увидеть вас еще в первый ваш приезд в Забавы. Сама я не смогла нанести вам визит, а сюда вас не приглашала, потому что не сомневалась – Габриель непременно познакомит меня со своей женой. Будь он жив, он бы так и сделал – у него было развито чувство долга перед семьей.

– Да, разумеется.

– Я рада, что вы не из этих современных девиц, которые падают в обморок при малейшей неприятности.

– Разве можно судить об этом на основании столь краткого знакомства? – осведомилась я, твердо решив не дать ей возможности обращаться со мной покровительственно.

– Мои глаза так же остры, как в двадцать лет, а опыта у меня намного больше, чем тогда. К тому же Саймон рассказывал мне о том, какую замечательную выдержку вы проявили в тяжелый момент. Уверена, вы не из тех дурочек, которые избегают неприятных тем и закрывают глаза на опасность. Реальность существует независимо от того, говорим мы о ней или нет, – так к чему прятать голову в песок? Делая секрет из очевидных вещей, мы только ухудшаем ситуацию. Вы согласны?

– Думаю, иногда это действительно так.

– Я обрадовалась, услышав о женитьбе Габриеля. Он всегда был немного неуравновешенным – впрочем, как многие в нашей семье. Не было в нем крепкого стержня, вот что.

Я окинула взглядом ее прямую фигуру и позволила себе маленькую шутку:

– Вы, по всей видимости, не страдаете этой болезнью. Она была явно польщена.

– Что вы думаете о Забавах? – спросила она.

– О, дом великолепный!

– Да, это чудесное место, в Англии таких осталось мало. Вот почему так важно, чтобы он остался в хороших руках Мой отец был прекрасным хозяином, но бывали Роквеллы, при которых поместье приходило в полное запустение. Требуется много труда и заботы, чтобы поддерживать его в приличном состоянии. Мэтью это не удалось. Помещик, занимающий такое положение, должен вести себя с большим достоинством, а он вечно попадал в истории с какими-то женщинами. Это плохо. Что же до Габриеля... Он был славный мальчик, но слабохарактерный. Вот почему я обрадовалась, услышав, что он женился на решительной молодой женщине.

Появилась горничная с подносом.

– Прикажете налить чай, мадам? – спросила она, склонившись над столиком.

– Нет-нет, Доусон, оставьте нас.

Доусон вышла, и миссис Редверз обратилась ко мне.

– Могу ли я попросить вас заняться чаем? Я страдаю ревматизмом, и сегодня у меня разболелись суставы.

Я поднялась и подошла к столику, на котором стоял чайный поднос. Чайник с кипятком на спиртовке, заварной чайничек, сливочник и сахарница – все серебряное. На тарелках разложены сэндвичи с огурцом, тонкие ломтики хлеба с маслом, кекс с тмином и пирожные.

Я поняла, что передо мной новое испытание: я должна показать свое умение правильно выполнить важную светскую обязанность. Все-таки она невозможная старуха, подумала я, но, несмотря на это, она мне нравится.

Я чувствовала, что щеки у меня немного горят, но в остальном сохраняла полнейшее спокойствие. Осведомившись о вкусах хозяйки, я налила ей чаю, добавила в него сливки и сахар и поставила чашку на круглый мраморный с золотом столик возле ее кресла.

– Благодарю вас, – милостиво проронила она.

Я предложила ей сэндвичи и хлеб с маслом, а сама вернулась к чайному столику.

– Надеюсь, вы навестите меня еще раз в ближайшее время, – произнесла миссис Редверз, и мне стало ясно, что мы испытываем друг к другу схожие чувства. Она тоже готовилась встретить меня в штыки, но обнаружила, что между нами много общего.

Интересно, может через семьдесят лет я стану вот такой же самоуверенной старой леди?

С аппетитом поглощая сэндвичи, она не переставала говорить, словно ей нужно было многое мне сказать и она боялась, что не успеет. Она засылала меня вопросами, и я рассказала о том, как впервые встретила Габриеля и как мы с ним освободили Пятницу.

– А потом вы узнали, кто он такой, и это вас, конечно же, обрадовало?

– Узнала, кто он такой?

– Ну да, что он – юноша из хорошей семьи, наследник титула баронета, огромного поместья и состояния, иными словами – завидный жених.

Значит, она тоже полагает, что я вышла за Габриеля ради его денег! Я не смогла сдержать негодования.

– Ничего подобного! – отрезала я. – Мы с Габриелем решили пожениться, почти ничего не зная друг о друге.

– Вы меня удивляете. Я полагала, что вы разумная молодая женщина.

– Льщу себя надеждой, что это так, но я никогда не считала браки по расчету разумными. Жизнь с человеком, не подходящим тебе по характеру, может оказаться весьма неприятной... даже если он богат.

Она рассмеялась, наслаждаясь нашей словесной дуэлью. Мое общество явно доставляло ей удовольствие, – впрочем, я догадывалась, что это удовольствие не стало бы меньше, даже окажись я ловкой охотницей за богатыми женихами. Ей нравилось во мне то, что она называла «силой характера» или «крепким стержнем». Похоже, все Роквеллы ставят это качество превыше прочих. Габриель искал его и нашел во мне. Саймон не сомневается, что я женила на себе Габриеля, зная о его богатстве. Возможно, ему это тоже не мешает хорошо ко мне относиться. Они считают, что человек должен быть хитрым и ловким – «разумным», по их выражению. Они готовы восхищаться умом даже самого бесчувственного и расчетливого негодяя.

– Стало быть, ваш брак основывался на любви, – сказала миссис Редверз.

– Именно так, – с вызовом заверила я.

– Почему же тогда он покончил с собой?

– Это загадка, на которую еще не найден ответ.

– Может быть, вы его найдете?

– Надеюсь, что мне это удастся, – произнесла я неожиданно для самой себя.

– Непременно удастся, если вы проявите упорство.

– Вы так полагаете? Но ведь множество тайн так и остались тайнами, несмотря на все усилия добраться до истины.

– Значит, эти усилия были недостаточны. А теперь, когда вы носите под сердцем будущего наследника. Если у вас родится мальчик, Рут придется распроститься с надеждой увидеть Люка владельцем Забав. – В ее голосе слышалось торжество. – Люк станет вторым Мэтью. Он – копия своего деда.

После секундной паузы я стала рассказывать ей о своем посещении классной комнаты в Забавах, о том, что видела ее инициалы, вырезанные на столе и в шкафу. Она с готовностью подхватила эту тему.

– Я уже много лет не поднималась в детскую. Хотя каждый год на Рождество я бываю в Забавах, мне уже не под силу обойти весь дом. Я ведь самая старшая из нас троих, на два года старше Мэтью. В детстве я заставляла сестру и брата плясать под мою дудку.

– Тетя Сара намекала на это.

– Сара! Она всегда была немного не в себе. Бывало, сидит за столом, запустит руку в волосы и наматывает пряди на палец, пока не станет такой растрепанной, словно ее протащили головой вперед сквозь кусты. Вечно думала о чем-то своем, витала в облаках... Боюсь, сейчас она совсем плохо соображает.

– Кое в чем она соображает прекрасно.

– Знаю. Сара всегда этим отличалась. Первые годы своего замужества я бывала в Забавах каждый день. Муж плохо ладил с моими родственниками – думаю, он немного ревновал меня к ним.

Она задумчиво улыбнулась, видимо, мысленно возвратившись в прошлое и увидев себя упрямой, своенравной молодой женщиной, умевшей всегда настоять на своем.

– В те дни мы здесь жили очень уединенно, – продолжила она, – почти не видели чужих людей. Железных дорог тогда еще не было, общались только с соседями, и единственным семейством, с которым мы могли породниться, были Редверзы. Сара так и не вышла замуж... Впрочем, не исключено, что дело было не в ограниченных возможностях: просто ей на роду было написано провитать в мечтах всю свою жизнь.

– После замужества вы очень тосковали по дому? – спросила я, снова наполнив ее чашку и предложив ей блюдо с пирожными.

Она печально кивнула.

– Наверное, мне не стоило уезжать оттуда.

– Насколько я могла заметить, Забавы много значат для всех членов вашей семьи.

– Когда-нибудь вы это поймете. Если у вас будет сын, он вырастет в Забавах и привыкнет любить этот дом и дорожить им. Такова наша традиция.

– Понимаю.

– Я уверена, что это будет мальчик. Буду об этом молиться. – Она говорила так, словно даже Господь обязан подчиняться ее распоряжениям, и я улыбнулась. Заметив это, старая леди улыбнулась в ответ.

– Если бы у вас родилась девочка, а Люк вдруг умер...

– Почему он должен умереть? – изумленно перебила я.

– В нашей семье одни живут до глубокой старости, другие умирают молодыми. Сыновья моего брата оказались очень слабы здоровьем. Не случись с Габриелем этой трагедии, он все равно прожил бы недолго. Его брат умер совсем юным. Мне кажется, и в Люке я замечаю ту же хрупкость.

Ее слова поразили меня; бросив на нее пристальный взгляд, я заметила в ее глазах блеск надежды. Но нет, должно быть, у меня снова разыгралась фантазия. Она сидит спиной к свету, и мне не слишком хорошо видно ее лицо.

Однако смысл ее слов был совершенно очевиден: Люк и мой будущий ребенок стоят между Саймоном и Забавами, которые так много значат для миссис Редверз – возможно, больше, чем все остальное в ее жизни. Если Саймон завладеет Забавами, она сможет вернуться туда и провести там остаток своих дней.

Торопливо, словно боясь, как бы она не прочла мои мысли, я проговорила:

– А отец вашего внука – ваш сын, – он тоже был болезненным?

– О нет. Питер, отец Саймона, погиб в Крыму, сражаясь за свою королеву. Саймон никогда не видел отца. Горе убило его мать, еще не оправившуюся после родов. Вот она действительно была хрупким созданием. – В голосе миссис Редверз прозвучало презрение. – Я не одобряла этого брака, однако мой сын тоже был упрям. Но зато они оставили мне внука.

– Наверное, он был для вас большим утешением.

– Да... большим утешением, – проговорила она неожиданно мягко.

Я предложила миссис Редверз еще чаю, но она отказалась и, поскольку я тоже больше не хотела, попросила:

– Будьте добры, позвоните Доусон. Не люблю смотреть на грязную посуду.

Горничная унесла поднос, и старая леди вновь заговорила о Люке. Ее интересовало мое мнение о нем. Кажется ли он мне веселым, обаятельным? Ее вопрос поставил меня в тупик: я еще не разобралась в своем отношении к Люку.

– Он еще очень молод, – ответила я. – О молодых людях трудно судить – они так быстро меняются. Со мной он весьма мил.

– Насколько мне известно, хорошенькая дочка нашего доктора часто бывает в Забавах.

– После возвращения я ее еще не видела. Теперь, когда мы в трауре, мы почти не принимаем гостей.

– Разумеется. Вероятно, вам любопытно, почему я так хорошо осведомлена о жизни в Забавах? Все благодаря слугам – сестра жены моего привратника работает в вашем доме.

– Да, она моя горничная, очень славная девушка.

– Рада, что вы ею довольны. Этти тоже прекрасная служанка, я часто ее вижу. Сейчас она ждет своего первого ребенка, и я слежу, чтобы она ни в чем не нуждалась. Каждый младенец, родившийся в Келли Грейндж, получает в подарок серебряную ложку.

– Хороший обычай.

– Наши люди преданы нам, так как знают, что могут на нас положиться.

Обе мы были удивлены, когда Саймон явился, чтобы отвезти меня домой. Два часа, проведенные в обществе Агари Редверз, пролетели незаметно и доставили мне большое удовольствие. По-видимому, она тоже осталась довольна нашей встречей, ибо попрощалась со мной почти тепло.

– Вы приедете еще, – сказала она и добавила, блеснув глазами: – Я надеюсь. – Я поняла, что она признала во мне равную себе личность, которой не удастся помыкать, и это ей понравилось.

Я ответила, что с радостью воспользуюсь ее приглашением в ближайшее же время.

На обратном пути Саймон мало разговаривал, однако выглядел довольным.

Дни текли однообразно: я немного гуляла, много отдыхала, после обеда лежала в постели и читала романы Диккенса, Генри Вуда и сестер Бронте. Мысли о ребенке поглощали меня все больше, в них я находила утешение и забвение своих несчастий, но порой воспоминания о трагической гибели Габриеля терзали меня с новой силой, а сознание, что ему не суждено увидеть своего ребенка, удваивало мое горе. К тому же каждый день какая-нибудь мелочь напоминала мне о Пятнице. Когда-то мы с ним исходили все тропинки в округе, и теперь при звуке отдаленного лая мое сердце начинало биться сильнее. В один прекрасный день он вернется, говорила я себе, не желая верить, что никогда больше не увижу его.

Я старалась принимать участие в жизни местной общины: пила чай у викария, ходила в церковь и сидела на скамье Роквеллов рядом с Люком и Рут, Кажется, я перестала быть для всех такой чужой, как при жизни Габриеля.

Время от времени я поднималась в детскую вместе с тетей Сарой, которой это занятие никогда не надоедало. Она продемонстрировала мне фамильную колыбель – красивую деревянную кроватку на качалках, изготовленную искусным мастером двести лет назад. Тетя Сара шила для нее голубое стеганое покрывало.

Я снова нанесла визит Агари Редверз, и эта встреча сблизила нас еще больше. Мне было приятно думать, что в ней я нашла доброго друга.

Из-за траура мы не устраивали приемов, но близкие друзья семьи посещали нас. Несколько раз заезжала Дамарис, и я окончательно убедилась, что Люк влюблен в нее. Ее же чувства были не столь очевидны. Иногда я вообще сомневалась, что Дамарис способна испытывать какие-либо чувства. Даже с отцом она порой бывала холодна, хотя и достаточно послушна, – казалось, даже к нему она не питала привязанности.

Доктор приезжал очень часто. При этом он обычно говорил: «Хочу взглянуть на сэра Мэтью и мисс Сару», – и добавлял, с улыбкой глядя на меня: «Ну и на миссис Роквелл, конечно»

Согласно его предписаниям, я должна была отказаться от дальних прогулок и верховой езды, отдыхать при малейших признаках утомления и пить на ночь горячее молоко.

Однажды утром я прогуливалась примерно в миле от дома, когда услышала за спиной шум колес и, обернувшись, увидела одноколку доктора.

Мистер Смит приказал кучеру остановиться.

– Вы устали, – обвиняющим голосом заявил он.

– Вовсе нет. К тому же я уже почти дома.

– Будьте любезны, садитесь в коляску. Я отвезу вас.

Я повиновалась, не переставая протестовать и уверять, что совершенно не устала. Если кто из нас и выглядит неважно, то это он, заявила я со свойственной мне прямотой.

– Я ездил в Ворствистл, – объяснил он, – а это всегда меня выматывает.

Ворствистл… Я с состраданием подумала о несчастных помешанных, запертых в его стенах, отгороженных от мира. Как благородно со стороны доктора оказывать им помощь!

– У вас доброе сердце, – сказала я.

– В моих мотивах больше эгоизма, чем вы думаете. Эти люди интересуют меня с медицинской точки зрения, к тому же они нуждаются во мне, а это так приятно – знать, что ты нужен.

– Пусть так, это не умаляет ваших заслуг. Повсюду только и говорят о вашей доброте, о том, что для каждого больного вы находите не только время, но и ласковое слово.

– Ха! – Он неожиданно рассмеялся, белые зубы ослепительно сверкнули на смуглом лице. – Я сам многим обязан людской доброте. Доверю вам один секрет. Сорок лет назад я был сиротой без гроша в кармане. В этом мире сироте приходится несладко, миссис Роквелл. А неимущему сироте – вдвойне.

– Могу себе представить.

– Я мог бы стать нищим, просить подаяния, дрожа от холода и голода, но судьба уберегла меня от подобной участи. Я рос, мечтая выучиться на врача и лечить больных, но для этого у меня не было средств. К счастью, на моем пути встретился один богатый человек, ставший моим благодетелем. Он дал мне образование и помог осуществить мечту всей моей жизни. Если бы не он, кем бы я сейчас был? Каждый раз, когда я вижу нищего на обочине дороги или преступника за решеткой, я говорю себе: если бы не мой благодетель, я стал бы таким же. Вот почему я делаю для своих пациентов все, что в моих силах Вы меня понимаете?

– Я не знала...

– Теперь вы будете относиться ко мне хуже, потому что я не джентльмен, не так ли?

Я в негодовании повернулась к нему.

– По-моему, вы-то как раз настоящий джентльмен!

– В таком случае, – тихо сказал он, – могу я попросить вас об одолжении?

– Разумеется.

– Берегите себя. Будьте очень осторожны.

Я сидела за чашкой чая с Агарью Редверз, слушая ее рассказы о детстве в Забавах и о том, как она верховодила братом и сестрой, и вдруг ощутила, что стены комнаты надвигаются на меня и душат. В глазах потемнело.

Очнулась я на диване, кто-то подносил мне к носу флакон с нюхательными солями.

– Что… случилось? – спросила я.

– Все в порядке, дорогая, – раздался властный голос Агари, – ты упала в обморок.

– В обморок? Я... но...

– Не нервничай, это вполне нормально в твоем положении. Лежи спокойно. Я послала за Джесси Данквейт. Она очень опытна в этих делах.

Я попыталась приподняться, однако сильные морщинистые руки, сверкавшие бриллиантами и гранатами, удержали меня на месте.

– Мне кажется, дорогая, тебя утомила дальняя прогулка. Тебе уже нельзя так много ходить пешком. В следующий раз я пришлю за тобой коляску.

Миссис Редверз сидела в кресле возле дивана.

– Помню, я тоже падала в обморок, когда ожидала ребенка. Ужасное ощущение, правда? Но ко всем этим маленьким неудобствам постепенно привыкаешь. Хочешь чего-нибудь выпить, дорогая? На мой взгляд, глоточек бренди тебе не повредит. Но лучше подождем до прихода Джесси Данквейт.

Не прошло и четверти часа, как в комнату вошла Джесси Данквейт. На вид ей было лет сорок с небольшим; румяное лицо привлекало своим добродушным выражением; черная шляпка была отделана нитками черного янтаря, которые забавно покачивались при каждом движении, и завязана под подбородком черными лентами; габардиновая накидка также была украшена гагатом, под накидкой обнаружились черное платье и сверкающий белизной крахмальный фартук.

Джесси была акушеркой, жившей в поместье Келли Грейндж, и, поскольку Агарь правила своими землями, как королева, акушерка вела себя так, словно была ее подданной. Впоследствии я узнала, что, когда у роженицы не было денег заплатить акушерке, Агарь рассчитывалась с ней сама. Джесси также выполняла обязанности медсестры и сиделки, ибо получила разностороннюю медицинскую подготовку.

Она со знанием дела ощупала меня, задала несколько вопросов и пришла к заключению, что мое состояние не внушает опасений и что обморок – вещь вполне естественная на этом сроке беременности. Она посоветовала мне выпить чашку горячего сладкого чая и не волноваться.

После ухода акушерки Агарь немедленно распорядилась принести чай и, пока я пила его, сказала:

– Советую тебе пригласить Джесси, когда придет время рожать, – она лучшая акушерка в округе. Если бы она принимала Саймона, моя невестка была бы жива по сей день.

Я сказала, что последую ее совету, поскольку до сих пор не сделала никаких приготовлений.

– Значит, решено, – объявила Агарь, – скажу Джесси, чтобы она была наготове. Я могу прислать ее в Забавы за неделю до срока – пусть будет рядом с тобой на всякий случай.

Похоже, она взяла заботу обо мне в свои руки, но я не возражала. Перемены в моем теле повлекли за собой и перемены в характере: я лежала на диване и спокойно слушала, как Агарь строит планы на мое будущее.

Джесси еще была в доме, и Агарь снова призвала ее пред свои очи и сообщила, что я намерена воспользоваться ее услугами. Акушерка была заметно польщена.

– Джесси будет регулярно наведываться к тебе в Забавы, и ты должна ее слушаться. А теперь кто-нибудь отвезет тебя домой, ты ляжешь в постель и хорошенько отдохнешь.

Саймон куда-то отлучился, поэтому меня отправили в сопровождении одного из конюхов. Рут удивилась, увидев, что я вернулась в коляске, и я поторопилась объяснить ей, в чем дело.

– Поднимись к себе и приляг, – сказала она. – Обед тебе принесут в комнату.

Я так и поступила. Прибежавшая на звонок Мэри-Джейн принялась хлопотать, устраивая меня поудобнее; по ее словам, с Этти несколько месяцев назад случился точь-в-точь такой же обморок. Я лениво слушала ее болтовню, предвкушая тихий вечер в постели с книгой.

Мэри-Джейн принесла мне обед и, вернувшись за подносом, сообщила, что доктор Смит хочет зайти ко мне. Тщательно застегнув все пуговицы на моей ночной кофте и убедившись, что я выгляжу прилично, она удалилась сообщить доктору, что я готова его принять.

Доктор вошел в комнату в сопровождении Рут и, присев возле кровати, стал подробно расспрашивать меня о моем обмороке.

– Насколько я поняла, беспокоиться не о чем, – заметила я. – Это бывает со всеми. И акушерка так сказала.

– Какая акушерка?

– Джесси Данквейт. Миссис Редверз очень хорошо о ней отзывается, так что я ее наняла. Она будет заходить ко мне время от времени, а накануне великого события переедет сюда.

После непродолжительного молчания доктор произнес:

– У этой женщины прекрасная репутация среди местных жителей. – Он с улыбкой наклонился ко мне. – Но все-таки я выясню, достаточно ли она квалифицированна, чтобы доверить ей вас.

Доктор и Рут пробыли у меня недолго, и после их ухода я откинулась на подушки, с удовольствием ощущая себя предметом всеобщей заботы.

Однако не прошло и двух недель, как моя мирная жизнь была нарушена и в нее вошли страх и сомнение.

Погода в тот день стояла великолепная. Хотя была уже середина сентября, солнце грело по-летнему и только ранние сумерки напоминали о приходе осени. Мы с Люком, Рут и Дамарис отправились украшать цветами церковь к предстоящему празднику урожая; правда, принять участие в работе мне не позволили, а усадили на скамью и велели смотреть оттуда.

Откинувшись на спинку, я сидела в приятной полудреме, слушая голоса, эхом разносившиеся под сводами церкви. Дамарис, убиравшая алтарь золотистыми, красными и розовато-лиловыми хризантемами, казалось, сошла со страниц Ветхого Завета, столь поразительны были ее красота и фация. Ей помогал Люк, по обыкновению, не отходивший от нее ни на шаг, Рут возилась с виноградными гроздьями, кабачками и тыквами, раскладывая их на подоконниках витражных окон. Я наслаждалась атмосферой полного покоя, еще не зная, что мне суждено надолго его утратить.

Мы выпили чаю в доме викария и не торопясь отправились домой. Уже наступил вечер, но дурные предчувствия не нарушали моего умиротворения.

Как всегда в последние дни, я рано легла спать. Шторы были раздвинуты, луна наполняла комнату мягким светом, почти столь же ярким, как пламя свечей. Впоследствии я пыталась восстановить события той ночи в подробностях, но не знала, в какой именно момент все началось, и вечер казался мне точно таким же, как множество других. В одном я уверена: я не задернула полог вокруг кровати, что потом подтвердила и Мэри-Джейн.

Задув свечи, я забралась в постель. Некоторое время я лежала, глядя в окно; кривобокая луна поднималась все выше и скоро должна была заглянуть мне прямо в лицо, – прошлой ночью ее свет даже разбудил меня.

Наконец я погрузилась в сон, но вдруг проснулась, охваченная ужасом, хотя и не сразу поняла его причину. В комнате чувствовался сквозняк. Я лежала на спине, лунный свет заливал все вокруг. Но меня разбудила не луна – кто-то стоял в изножье кровати и смотрел на меня.

Кажется, я вскрикнула, потом попыталась приподняться, однако не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, скованная леденящим оцепенением. В тот момент я познала настоящий ужас.

Фигура, стоявшая в ногах кровати, казалась пришельцем из иного мира. Это был монах в черной рясе с капюшоном, лицо его прикрывала маска наподобие тех, что носили инквизиторы, мучившие жертвы в своих подвалах; в маске имелись прорези для глаз, но самих глаз я разглядеть не смогла, хотя и чувствовала на себе их пристальный взгляд.

Никогда прежде мне не приходилось иметь дело с привидениями. Я вообще скептически относилась к возможности их существования и часто говорила, что поверю в них только тогда, когда сама увижу. И вот я увидела.

Фигура сдвинулась с места и исчезла. Едва ли это был призрак – я не отношусь к числу впечатлительных особ, которым являются духи, призраки и прочие потусторонние создания. Значит, в моей комнате побывал человек. Я повернула голову, чтобы проследить, куда направится таинственный монах, но ничего не увидела, упершись взглядом в непроницаемую преграду. Потрясение мое было так велико, что я не сразу поняла: полог с одной стороны кровати задернут таким образом, чтобы закрыть от меня дверь и часть комнаты.

Все еще охваченная страхом и оцепенением, я была не в силах пошевелиться, пока не услышала звук тихо затворяющейся двери. Это вернуло меня к реальности. Итак, кто-то вошел в мою комнату и вышел вполне обычным способом; духи, как я слышала, не утруждают себя открыванием и закрыванием дверей.

Я спустила ноги с кровати, запуталась в складках полога и торопливо откинула его в сторону. Подбежав к двери, я распахнула ее и крикнула:

– Кто тут? Кто здесь ходит?

Коридор был пуст. Я метнулась к лестнице. Падавший сквозь окна лунный свет отбрасывал причудливые тени. Я вдруг ощутила себя беззащитной перед лицом неизвестного зла и испугалась еще больше.

– Скорее сюда! – закричала я. – Кто-то забрался в дом! Хлопнула дверь, затем послышался голос Рут:

– Кэтрин, это ты?

– Да, да... Беги сюда!

Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем на лестнице появилась Рут с лампой в руке, торопливо запахивая длинный халат.

– Что случилось? – спросила она.

– У меня в комнате кто-то был. Вошел и стоял в ногах кровати.

– Тебе приснился страшный сон.

– Я не спала, говорю тебе. Не спала! Проснулась и увидела... Наверное, он меня и разбудил.

– Кэтрин, милочка, ты вся дрожишь. Ложись скорей в кровать. В твоем положении...

– Он проник в мою комнату. Он может вернуться.

– Дорогая, это был всего лишь сон.

Я разозлилась на Рут. Что может быть хуже, чем невозможность убедить людей в реальности того, что ты видела собственными глазами?

– Нет, не сон, – сердито настаивала я. – Я уверена, что это был не сон. Кто-то входил в мою комнату, и я видела его наяву.

Где-то в доме пробило час, и почти сразу же на площадке верхнего этажа появился Люк.

– Что за шум? – поинтересовался он, зевая.

– Кэтрин что-то пригрезилось.

– В мою комнату входил какой-то человек.

– Грабитель?

– Не думаю. Он был одет монахом.

– Дорогая, – ласково проговорила Рут, – ты слишком часто гуляешь возле аббатства, вот твое воображение и разыгралось. Это зловещее место, не ходи туда больше, и все будет в порядке.

– Говорю же вам, это было не видение, а человек Он даже задернул полог моей кровати, чтобы я не видела, как он уйдет.

– Задернул полог? Должно быть, это сделала Мэри-Джейн.

– Нет, я велела ей оставлять полог открытым. Это сделал тот человек, который решил разыграть меня, – если, конечно, это был розыгрыш...

Я заметила, как Рут и Люк обменялись взглядами. Они не сомневались, что я просто одержима мыслями об аббатстве и стала жертвой одного из тех кошмаров, которые часто приходят на грани сна и яви и потому кажутся ужасающе реальными.

– Мне не пригрезилось, – исступленно повторяла я. – Кто-то и вправду вошел ко мне – может, хотел подшутить.

Я переводила взгляд с Люка на Рут. Мог ли кто-то из них сыграть со мной такую глупую шутку? Кому вообще это могло прийти в голову? Сэру Мэтью? Тете Саре? Нет, существо, которое я видела, двигалось весьма проворно.

– Возвращайся в постель, – сказала Рут, – не стоит придавать такое большое значение дурному сну.

Возвратиться в постель, попытаться уснуть и, может быть, снова проснуться и увидеть фигуру в изножье кровати! Первый раз она просто стояла и смотрела на меня. Что она сделает, придя снова? Разве мне удастся спокойно заснуть в этой комнате?

Люк снова зевнул. Он явно недоумевал, зачем мне понадобилось поднимать всех на ноги из-за какого-то дурацкого сна.

– Пойдем, – мягко сказала Рут и взяла меня за руку. Только тут я сообразила, что на мне нет ничего, кроме ночной рубашки, и это не совсем прилично.

– Спокойной ночи, – буркнул Люк и отправился к себе, оставив меня наедине с Рут.

– Милая Кэтрин, – проговорила она, ведя меня по коридору, – ты действительно сильно напугана.

– Это было ужасно... Представь, он смотрел на меня, пока я спала.

– Мне тоже раз или два снились чудовищные кошмары. Помню, я долго не могла прийти в себя.

– Но я-то не спала!

Она молча открыла дверь моей спальни. Поток воздуха колыхнул полог кровати, и я вспомнила о сквозняке, который почувствовала, проснувшись. Сомнений быть не может – кто-то неслышно вошел, задернул полог с одной стороны, а потом встал в изножье. Это было делом рук человека, и человек этот живет со мной в одном доме. Но зачем кому-то понадобилось пугать меня, зная о моем состоянии?

– Видишь, – показала я Рут, – полог задернут с одной стороны. Когда я засыпала, он был раздвинут.

– Это наверняка Мэри-Джейн.

– По-твоему, она вернулась после того, как я пожелала ей спокойной ночи, и задернула полог, хотя я специально попросила ее этого не делать?

Рут пожала плечами.

– Ложись, ты совсем закоченела. Тебе надо было накинуть что-нибудь теплое.

– У меня не было времени, да и в голову не пришло. Я хотела догнать, того человека. Или хотя бы заметить, в какую сторону он убежал. Но когда я выскочила в коридор, там никого не было. Я боюсь, а вдруг... он где-то здесь, поблизости... слушает... смотрит...

– Ну перестань и ложись. Никого здесь нет, потому что тебе все приснилось.

– Я способна отличить сон от яви.

– Сейчас я зажгу свечи, чтобы тебе не было страшно.

– Не надо, здесь и так светло от луны.

– Может, и вправду лучше не зажигать, а то как бы не было пожара.

Она отодвинула полог и села возле кровати.

– Тебе, наверное, холодно, – сказала я.

– Я не хочу оставлять тебя одну в таком состоянии.

Хотя страх еще не отпустил меня, мне было неудобно просить Рут остаться. К тому же я была совершенно уверена в том, что мой таинственный посетитель – человек из плоти и крови, а значит, достаточно запереться изнутри, чтобы он не смог снова проникнуть в комнату.

– Со мной все в порядке, – заверила я Рут, – меня вполне можно оставить одну.

Она встала, улыбаясь.

– Это так не похоже на тебя – пугаться снов.

– Ну вот ты опять! Почему ты не хочешь мне поверить? Я же точно знаю – это был не сон. Кто-то решил надо мной подшутить.

– Опасная шутка... над женщиной в твоем положении.

– Значит, шутника не слишком волнует мое здоровье. Она с сомнением пожала плечами.

– Прости, что я тебя разбудила, – проговорила я. – Пожалуйста, иди к себе.

– Ну, если ты уверена.

Я выбралась из постели и накинула халат.

– Ты куда? – спросила Рут.

– Когда ты уйдешь, я запру дверь в коридор. И дверь в туалетную комнату, и дверь из туалетной комнаты в коридор тоже. Тогда я буду спокойна.

– Если это нужно для твоего спокойствия, конечно, запрись, Кэтрин. Но подумай, кому в нашем доме могла прийти мысль устроить тебе такой розыгрыш? Тебе все это приснилось.

– Я могла бы в это поверить, если бы не сквозняк, не звук закрываемой двери и не предусмотрительность привидения, задернувшего полог с одной стороны кровати. Едва ли привидения так практичны.

Мой страх понемногу рассеивался. Удивительно, но человек казался мне менее опасным врагом, чем призрак. Тогда я еще не задала себе главный вопрос: зачем?

– Ну что же, спокойной ночи, – произнесла Рут. – Раз ты уверена...

– Да-да, я уже взяла себя в руки.

– Спи спокойно, Кэтрин. Если тебя снова что-нибудь испугает – помни, что я рядом, всего этажом выше. И Люк тоже поблизости.

– Спасибо.

Рут отправилась к себе, и я заперла за ней дверь, потом прошла в туалетную комнату и убедилась, что туда тоже нельзя войти из коридора.

Я снова улеглась в постель, но так и не смогла уснуть до самого рассвета. В голове вертелся один и тот же вопрос: кто это сделал и зачем? Едва ли это был невинный розыгрыш, меня явно хотели напугать. Я не принадлежу к тому типу женщин, которых приводит в ужас любой пустяк, однако призрак в ногах кровати способен лишить душевного спокойствия даже самого уравновешенного человека. К тому же всем известно, что я беременна.

Меня охватило недоброе предчувствие. Я ощутила себя косвенной жертвой злого умысла, направленного на драгоценный груз, который я носила под сердцем. Один претендент на владение Кирклендскими Забавами уже умер при загадочных обстоятельствах; возможно, другому тоже угрожает опасность?

Так начался для меня период страха и сомнений.