Глава 1

КОРОЛЕВА В СТРАХЕ

Королева Изабелла лежала рядом с любовником в старинном замке, не в силах сомкнуть глаз. Напрасно Мортимер убеждал ее, что бояться нечего, что замок Йорк уже более трех веков — неприступная крепость со всеми своими рвами, подъемными мостами и толстыми стенами, что с клиффордской башни стража вовремя заметит неприятеля и поднимет тревогу. Да никогда враги не смогут проникнуть сюда!

Но не вражеского войска боялась Изабелла: ее страшил призрак мужа. Страшил с той поры, как ей донесли о совершенном в замке Беркли по ее велению жестоком убийстве. Как утверждала молва, вопли несчастного были слышны даже в окрестных селениях.

Она часто просыпалась, вздрагивая, среди ночи — ей чудилось, что по комнате бродит его тень. Он был высокого роста, изящен и строен, ей казалось, она видит его красивое лицо, искаженное мукой, видит, как шевелятся его губы, проклиная тех, кто обрек его на мучительную смерть. В шуме ветра ей слышался его голос…

«Изабелла, ты во всем виновата… Ты и твой любовник Мортимер. Я давно знал о вашей греховной связи… Будь ты проклята… Когда же ты задумала убить меня, мерзкая французская волчица?..»

«Когда?.. — беззвучно отвечала она ему. — Когда это стало необходимым! Ты смеешь осуждать меня, проклинать… А ты забыл, как обращался со мной? Как унижал и отвергал, когда я была готова любить тебя? Как смеялся надо мной вместе со своими юными красавчиками?.. Ты заслужил то, что с тобой произошло…»

Нет, не то… Такой смерти не заслужил никто… Почему они так надругались над тобой?.. Я же этого не хотела…

Перед ее глазами вставала хитрая физиономия Огла.

«Но, миледи, — бормотал он, — ведь это по вашему приказанию… Вы и милорд Мортимер распорядились… Ни единой царапины на теле, чтобы все думали: умер собственной смертью. Разве не так?..»

Во тьме она различала лишь изножье кровати. И там она видела почти отчетливо… короля Эдуарда, своего супруга. Он вышел из могилы, чтобы обвинить ее… Пришел непрошеный, бестелесный, и она не в силах избавиться от него. Он живет в ее мыслях, в сновидениях, и от этого некуда деться.

— Мортимер, — прошептала она, — ты не спишь? О благородный Мортимер, проснись же!

Ее возлюбленный со вздохом тяжело повернулся к ней.

— Что с тобой, любовь моя? — пробормотал он сонным голосом. — Опять видения?

— Да, опять.

— Но это ведь только сны.

— Я не могу спать, — возразила королева. — Он перед моими глазами… там, на ложе смерти… О, я вижу, как они кладут на него тяжелый стол, чтобы он не мог двинуться… И подносят раскаленный железный прут… Боже!.. Чтобы снаружи не было никаких следов, они сожгли ему внутренности…

— Он умер сразу, — попытался успокоить ее Мортимер.

— Нет! Говорят, люди слышали его крики далеко за стенами замка Беркли.

— Чепуха! Вспомни, какие там стены! Не думай больше об этом.

— Я бы хотела!.. Но и здесь, в замке Йорк, о том же шепчутся… Я уверена.

— Когда человек умирает, о нем всегда болтают, особенно если он был королем. Пройдет время, и все забудется.

— А если слухи дойдут до короля?

— Твой сын никогда им не поверит. Главное, чтобы сейчас Эдуард от нас узнал, как это было.

— Посланцы уже отправлены к нему. Ему скажут, что отец мирно умер в замке Беркли, а до этого некоторое время был болен. Что он очень хотел жить, но…

— Да уж, жить он хотел… И не давал жизни нам.

— Потому и пришлось убрать его… Я это понимала и понимаю, Мортимер, но таким способом… Боже мой!

— Прошу тебя, Изабелла, моя королева, не думай об этом. Дело сделано, и сделано быстро, как и следовало… Уверен, Эдуард воспримет все так, как нам нужно. У него сейчас хватает забот, в том числе и государственных, например, замирение с Шотландией. Он почувствует, как все это тяжело, и поймет, что без нас и наших советов ему не обойтись. Он ведь воображает, что, выступая с войсками на север, движется навстречу победе и славе.

— Мортимер, в юном короле что-то есть, чего не было никогда в его отце.

— Возблагодарим за это Всевышнего!

— Многие считают, он похож на своего великого деда.

— Не думаю, что даже Эдуард Первый сумел бы управлять страной в четырнадцать лет.

— Но мой сын быстро взрослеет!

— Ему еще долго предстоит взрослеть… Изабелла, любовь моя, перестань наконец себя мучить. Все идет как надо. Думай о наших планах… наших будущих победах. Ведь мы сейчас правители страны, хотя нас и не назначили регентами. Но мы все равно перехитрим всех этих баронов и лордов, правда, моя любовь? Король в наших руках, под нашим влиянием, и мы не отдадим его им. Взбодрись! Воспрянь духом! Твой муж нам уже не страшен, его больше нет. Забудь о нем, остались только слухи, но что нам они? У нас достаточно сил, чтобы справиться с ними. Нас не запугать. В стране уже новый король — тот, кто ей нужен: Эдуард Третий, твой сын. Ему предстоит еще многому научиться, и, я уверен, он научится. Мы продолжим его обучение, когда он вернется из похода в Шотландию, обещаю тебе это, моя королева. Твой Мортимер не оставит тебя!

— О дорогой! Ты, как всегда, умеешь успокоить меня. Обними меня крепче, сделай так, чтобы я уснула, и тогда к утру все мои страхи исчезнут…

Но они не исчезли и после жарких объятий, дух убитого мужа вновь начал тревожить взор и сердце королевы.

 

Глава 2

ПОХОД В ШОТЛАНДИЮ

Не просто, даже тревожно ощутить себя королем в четырнадцатилетнем возрасте, но Эдуард готовился к этому и жаждал доказать себе и другим, что сумеет стать достойным великого деда. Он постоянно слышал, как его сравнивали с ним, говорили, что с каждым днем внук становится все больше похож на славного предка… Эти слова, произносимые шепотом, долетали до него часто. Однако почему-то никогда не слышал он, что похож на отца, и давно понял, что подобное сравнение было бы нелестным.

В присутствии отца Эдуарду всегда было не по себе. Высокий, светловолосый, красивый мужчина бывал добр к нему, но чаще рассеян и невнимателен, сын понимал, что отцу он неинтересен. Почти всегда рядом с королем был его любимец Хью Диспенсер, и при мальчике они обменивались нежными взглядами и грубыми шутками, вели себя так, словно они здесь одни и никто им больше не нужен.

Может быть, поэтому, когда юный Эдуард приехал наконец к матери во Францию, он был готов поверить ей: его отец не такой уж хороший человек, и ничего странного, что она его разлюбила. Все, происходившее вокруг мальчика, лишь способствовало таким выводам. Среди тех, чье влияние он ощущал, пожалуй, больше всего, главным был Роджер де Мортимер, граф Уигморский, недавно получивший титул графа Марча, красавец и богатырь. Изабелла говорила, что это самый преданный друг.

Настоящими друзьями королева называла славного рыцаря из Фландрии сэра Джона Эно, а также двух братьев своего мужа — герцогов Кентского и Норфолкского. Все они приехали тогда в Париж, чтобы оказать ей помощь, и мальчика не удивило, когда они решили двинуться вместе с ним и его матерью в Англию, чтобы силой заставить отца отказаться от власти и передать корону сыну.

Но вдруг подросток Эдуард почувствовал, что не станет отбирать у отца то, что принадлежало тому по праву, если не будет согласия с его стороны. Однако согласие последовало, отец собственноручно подписал его, и лишь тогда сын заявил, что готов взойти на престол. Мальчик впервые воспротивился давлению на него, и многих это удивило. Он и сам поразился своей смелости, но ведь он будущий король, а значит, должен вести себя подобающим образом, разве не так?..

Через несколько недель после коронации Эдуард решил отправиться на границу с Шотландией: король шотландцев Роберт Брюс выразил желание встретиться с ним и обсудить условия перемирия. О нем Эдуард немало слышал с детства, знал, что этот смелый и умный человек — достойный вождь своего народа. В последнее время ходили упорные слухи, что Брюс болен страшной болезнью — проказой и, возможно, именно потому стремится как можно скорее заключить мирное соглашение. Говорили, что если он пойдет на прекращение войны, то лишь на собственных условиях, а не добившись своего, будет готов даже на вторжение в Англию: для этого у него будто бы наготове большое войско…

Юный король возглавил немалое войско, чтобы тоже быть готовым к боевым действиям, если переговоры зайдут в тупик.

Вместе с ним отправились в путь Изабелла с Мортимером, а также одиннадцатилетний брат Джон и обе сестры — девятилетняя Элинор и шестилетняя Джоанна. Они остановятся в Йорке, а Эдуард во главе армии подойдет к границе и, возможно, даже вступит на землю Шотландии.

К Эдуарду присоединился еще один верный человек — восторженный рыцарь сэр Джон Эно, младший брат того самого графа Эно, который пожалел королеву Изабеллу, когда французский король выдворил ее, родную сестру, из своей страны. Граф Эно предоставил тогда ей и ее сыну убежище в замке Валенсьен и, снизойдя к просьбам своего брата Джона, даже дал денег, чтобы Мортимер мог собрать войско для вторжения в Англию.

Впрочем, главную роль в том, что он оказал денежную поддержку королеве Изабелле, вероятней всего, сыграла их договоренность о будущей женитьбе Эдуарда на одной из дочерей графа. Свое соглашение они держали в тайне, хотя если бы молодой наследник английского престола узнал тогда об этом, то ощутил бы удовлетворение и радость: лишь во владениях гостеприимного графа Эно смогли они почувствовать себя в безопасности, после того как были унижены при французском дворе и изгнаны как нежеланные гости.

Особенно хорошо было там Эдуарду: он подружился с дочерями графа. Одна из них, Филиппа, была ему милей всех. Высокая кареглазая девушка с каштановыми волосами, белокожая и румяная, держалась просто и естественно. Этого так недоставало тем юным созданиям, которых Эдуард видел при французском дворе! К тому же Филиппа была умна. Удовольствие, которое он испытывал от ее общества, возможно, усиливалось еще и тем, что девушка чуть ли не с первой минуты знакомства не скрывала восхищения им. А когда он уезжал от них, Филиппа удивила многих присутствующих, залившись слезами и с трудом выговорив необходимые слова прощания. Но он и сам не без усилия сдерживал слезы. Поэтому, когда Эдуард узнал, на каких условиях их ссудили деньгами, он поставил свое условие: если дело дойдет до выбора невесты, ею должна стать только Филиппа.

Его охватывало волнение, когда он начинал думать о Филиппе и о своей скорой женитьбе. Что с того, что ему четырнадцать, а ей и того меньше, — возраст для них не помеха. Он знал, что и она думает так же и готова к супружеской жизни… О, как славно будет предложить ей английскую корону, когда он с победой вернется из похода в Шотландию! Когда все признают его настоящим королем!

Но почти каждый раз, когда он думал об этом, мысли его возвращались к отцу: правда ли, что он подписал отречение добровольно? Действительно ли он предпочитает легкую, беззаботную жизнь в замке Кенилуорт у графа Ланкастера, кузена, тяжкой, но почетной доле правителя страны?

Хотя зачем сомневаться и терзать себя понапрасну? Ведь отец всегда был не таким, как другие, — слишком далеким от государственных дел, занятым собой и своими удовольствиями. Мать постоянно твердила сыну, что отец плохо правит страной, что его уход от дел будет благом для Англии и подданных. Нет никаких оснований не верить матери, а значит, все хорошо и будет еще лучше, когда к нему приедет Филиппа и займет место рядом с ним на троне.

Да, решено: как только закончатся дела с шотландцами, он сразу же будет настаивать на приезде Филиппы и безотлагательном бракосочетании.

Прибытие в Йорк сэра Джона Эно было по душе королю и его матери: он — дядя Филиппы и привел с собой много воинов для пополнения английской армии. А кроме того, Изабелла знала — безошибочно чувствовала, — что этот смелый рыцарь влюбился в нее с той самой минуты, когда впервые увидел ее в замке Валенсьен у своего брата.

Эдуард, зайдя в покои матери, опять застал там Роджера Мортимера. Неужели он теперь никогда не сможет поговорить с ней с глазу на глаз?

— Мой драгоценный сын! — Королева-мать обняла его. — Как хорошо, что сюда прибыли воины из Эно, не так ли?

— Я уже приветствовал их, матушка.

— Все они наши друзья, — вмешался Мортимер.

Эдуард внутренне поморщился, подумав, что этот человек — по сути слуга — начинает вести себя как член королевской семьи. Однако мать явно была иного мнения, и Эдуард не знал, нужно ли в таком случае подчеркивать неприязненное отношение к Мортимеру.

— Конечно, друзья, а кто же еще? — произнес он несколько надменно. — Граф Эно еще раньше подтвердил это своим гостеприимством.

— Именно тогда, когда оно было нам так необходимо, — заметила Изабелла. — И сейчас я намереваюсь ответить тем же сэру Джону, пригласив его к нам в замок на пиршество.

Юный Эдуард слегка наклонил голову, как бы выказывая одобрение. Конечно, мать не должна испрашивать у него позволения для таких вещей, но ведь он король, хотя во многом пока еще направляемый этими людьми. Но только пока!.. И если от матери это еще можно стерпеть, то, когда вмешивается Мортимер — а тот вмешивается все время, кивает головой, поддакивает, — тогда это уже невыносимо. Однако Эдуард чувствует, что не следует говорить на эту тему с матерью: время еще не наступило… У самой же матери, лишь только она упомянет имя этого человека, сразу меняется голос, в нем звучат восхищение, упоение, восторг… Но, с другой стороны, почему бы и нет? Ведь Мортимер был рядом с ней в самое тяжелое, даже опасное для нее время.

Опять заговорил Роджер де Мортимер:

— Сэр Джон расположится в аббатстве вместе со своими людьми. Это хорошо, что они не станут соприкасаться с английским войском.

Эдуард удивленно взглянул на него, и мать объяснила: — Уже бывали стычки англичан с фламандцами. Те не во всем похожи на наших воинов, и это вызывает насмешки, ссоры. Видно, уж так устроены люди, что не терпят никого, кто от них хоть чем-то отличается.

— Как глупо, — сказал Эдуард.

Мортимер позволил себе снисходительно улыбнуться.

— Вы правы, милорд, но глупостей, увы, не так уж мало на свете.

«Этим он как бы намекает, — подумал юный король, — что мне еще нужно многому учиться. Что ж, тут он, пожалуй, прав».

— Где будет пиршество? — обратился он к матери.

— В обители у монахов-францисканцев. Граф Марч и я сочли это место наилучшим.

Граф Марч! Да он всего-навсего обыкновенный барон из дальнего уголка страны, этот Роджер де Мортимер! А графом стал после того, как сумел сбежать из Тауэра, куда был заточен отцом Эдуарда. Мортимер уплыл во Францию, где к нему присоединилась королева Изабелла, ну а примерно через год они оказались во фламандском графстве Эно, откуда, получив помощь, вернулись с войском в Англию, пригрозили отцу Эдуарда, и вот теперь он, юноша, — король, а его отец — просто гость в замке Кенилуорт… Но что бы все это значило?.. К чему могло привести?.. Молодой король этого не знал и не мог не тревожиться.

— Значит, сэру Джону уже отправлено приглашение? — спросил он.

— Конечно, — ответила мать. — Он принял его с восторгом.

— А не было бы правильней, если бы приглашение исходило от меня? — медленно произнес Эдуард.

— Милорд! — вскричал Мортимер, изобразив чрезмерное негодование. — Но как вы могли усомниться? Конечно, оно было от вашего имени!

— Однако я почему-то ничего не знал о нем.

— Такой пустяк, милорд, не заслуживает внимания короля, — тем же негодующим тоном объяснил Мортимер.

И опять эта снисходительная улыбка.

— У тебя есть возражения, Эдуард? — Мать дотронулась до его рукава.

— О нет… я просто…

Он поочередно смерил взглядом обоих. На лицах у них была написана только забота. Только внимание. Впрочем, он не был уверен в этом. О, как ему хотелось поскорее стать взрослым!

Спокойно и тихо он сказал:

— Я буду рад приветствовать сэра Джона и его людей в обители францисканцев.

В пиршественном зале ощущалась какая-то напряженность, хотя никаких видимых причин для этого не было.

На возвышении под балдахином в центре стола сидел король, по обе стороны от него — мать и сэр Джон. Рядом с матерью, как обычно, Роджер де Мортимер, а дальше, согласно званиям и заслугам, остальные.

За другими столами в передней части зала располагались менее знатные гости. По тому, как те разместились, было очевидно, что существует строгое разделение между англичанами и фламандцами. Недружелюбные взгляды и оскорбительные выкрики, которыми они обменивались, создавали впечатление, что это не дружеское застолье соратников, а сборище двух враждующих сторон.

Король Эдуард с огорчением смотрел на это. От внимания сэра Джона тоже не ускользнули тревожные признаки, и он был настороже. Но королева, оживленно болтавшая с Мортимером, казалось, ничего не замечала.

Сэр Джон шепнул Эдуарду, что понимает: к сожалению, его люди ведут себя беспокойно, даже вызывающе. Он объяснил это тем, что фламандцы давно уже на военной службе, давно не были дома, в своих семьях.

— После шотландской кампании все будут немедленно отпущены и вернутся домой, — сообщил он.

— Надеюсь, наш поход не затянется надолго, — заметил Эдуард. — Я слышал, Роберт Брюс очень болен.

— Он болен, милорд, — согласился сэр Джон, — но по-прежнему умен и опасен. Если придется сражаться, победа не достанется нам легко.

— Я желаю только отобрать то, что было когда-то завоевано моим дедом, — сказал король.

— О да, милорд. Хочу думать, вы станете таким же, как он. Весьма прискорбно, что земли, которые он присоединил ценой огромных усилий и потерь, были так быстро утрачены.

В последних словах звучал упрек его отцу, Эдуард это сразу понял, но ощутил не обиду, а облегчение: намек сэра Джона лишний раз оправдывал те действия, в результате которых он, Эдуард, стал королем… И, значит, хорошо, если так случилось. Он теперь докажет всем, что может править не хуже своего деда, которого называют великим. Даже еще лучше… Вот о чем он мечтает — превзойти деда!..

Вдруг двое мужчин, игравших в кости за дальним столом, вскочили с мест. В воздухе пролетел тяжелый стул, он сразил одного из игроков наповал. Это послужило сигналом к началу всеобщего побоища.

Какое-то время Эдуард наблюдал за случившимся совершенно ошеломленный, не зная, что предпринять. Его мать с Мортимером и сэр Джон, казалось, не меньше его были обескуражены тем, что произошло у них на глазах.

Наконец Мортимер зычно крикнул:

— Прекратите! Клянусь, тот, кто продолжит потасовку в присутствии короля, будет сочтен предателем!

Такое обвинение было страшным: несчастного ждала позорная смерть на виселице, затем труп волочили по земле, после чего четвертовали. Но угроза никого не напугала и не утихомирила. Пиршественный зал превратился в поле битвы.

Эдуард поднялся и закричал:

— Остановитесь! Именем короля я…

Никто не услышал его голос — он потонул в шуме боя. Но Эдуард понимал: даже если бы и услышали его эти озверевшие люди, то все равно не обратили бы никакого внимания на вопли неизвестного юнца, будь он хоть трижды королем.

Это и огорчило, и обозлило его. Ведь только что в мечтах он видел себя таким могучим, таким непобедимым и всеми почитаемым, его слово было законом для каждого… А что же на самом деле? Он просто мальчишка, который не в силах остановить обыкновенную драку.

Мортимер и сэр Джон уже ринулись в гущу дерущихся. Эдуард хотел последовать за ними, но мать остановила его.

— Пустите меня, миледи! — сказал он властным тоном, но она держала его.

— Сын мой, они совсем взбесились. Я боюсь за вас.

Он вырвался из ее рук и побежал туда, где продолжалось побоище, крича изо всех сил:

— Прекратите!.. Говорю вам, прекратите!.. Это король приказывает вам!..

Наконец порядок был наведен, но сделали это Мортимер и сэр Джон.

Это была недолгая, но настоящая битва, потому что в ход было пущено оружие, несколько человек остались на полу, а многие были ранены.

Наступила тишина. В ней прозвучал голос сэра Джона Эно:

— Позор! Для чего мы сюда прибыли — воевать с шотландцами или между собой?

Никто не ответил ему, но по взглядам, которыми обменивались недавние участники схватки, было ясно, что они готовы в любую минуту снова ринуться друг на друга.

Король, стоявший возле них, остро ощущал свою слабость и беспомощность. Разве посмели бы они так вести себя перед его дедом? Да никогда в жизни!

«И передо мной тоже не посмеют! — сказал он себе. — Это было в первый и последний раз! Клянусь!..»

Как все-таки трудно быть королем, когда тебе всего четырнадцать!..

* * *

Напряжение между союзниками не спадало.

Эдуард видел это и был рад, что сэр Джон все время рядом и часто беседует с ним. Короткая, но жестокая схватка, произошедшая на его глазах, напомнила ему, что он еще ничего не знает об отношениях между людьми, особенно когда эти люди идут воевать и умирать за его королевство. Он не уставал твердить себе, что должен стать великим воином, должен научиться им быть. А для этого нужно на какое-то время выбросить из головы, что ты король, и превратиться в ученика тех, кто в состоянии тебя научить искусству войны, искусству общения с разными людьми — словом, жизни. Необходимо терпеливо, без гордыни выслушивать своих учителей, таких, как сэр Джон, да и многих других — даже Мортимера, который так неприятен ему.

Больше всего Эдуард любил беседовать с сэром Джоном, опытным и прославленным воином.

— Беда с этими людьми, — сетовал тот. — Я имею в виду моих фламандцев. У них душа не лежит к войне, а все оттого, что они не у себя дома. За свою землю бились бы, как львы. Но предстоящая битва для них чужая.

— Однако они уже сражались здесь, в Англии, когда помогали моей матери, — напомнил Эдуард.

— О, это другое дело, милорд, — возразил сэр Джон. — Тогда была благородная цель — помочь прекрасной даме, с которой несправедливо обращается супруг.

— А разве грабеж и насилие не цель для многих? — спросил король.

«Ого, — подумал сэр Джон, — у этого мальчика неплохая голова».

— Это верно, милорд, — согласился он. — Но при таких намерениях их деяния никогда не назовут ни доблестными, ни героическими. Если людьми движет корысть, а не желание защитить себя или тех, кого обидели, они не стоят того, чтобы говорить о них. Что касается моих воинов, я пообещал им, что сразу же после окончания похода они вернутся домой. Это должно их немного подбодрить.

— Значит, на них я могу рассчитывать? — совсем по-взрослому спросил Эдуард.

— В этом я уверен, милорд. Мы поможем вам. Не пройдет и нескольких недель, как противник запросит пощады. И тогда уже можно будет говорить о мире, выгодном для вашей стороны. А потом преданный вам сэр Джон Эно отправится домой со своими воинами, испытывая грусть от расставания…

Да, говорить с этим человеком куда приятнее, чем с Роджером. Даже если он поучал Эдуарда, то делал это самым почтительным тоном, а в манерах Мортимера постоянно чувствовалось превосходство. И это не нравилось юному королю, настораживало его и вызывало внутренний протест и недоверие.

Через несколько дней после потасовки в зале монастыря к королю Эдуарду прибыли лазутчики с севера. Они сообщили, что шотландцы переправились через реку Тайн и продолжают продвигаться к югу, разоряя по пути все города и селения.

— Что ж, пришло время встретиться с Робертом Брюсом, не так ли? — воскликнул Эдуард.

— Вы правы, милорд, — с поклоном согласился сэр Джон.

— Вы со мной? — полувопросительно произнес король, и тот снова наклонил голову.

Эдуард заметил, что на губах Мортимера, находившегося тут же, появилась легкая улыбка, которую можно было вполне принять за насмешливую.

Оставив в Йорке королеву-мать с младшими детьми и с Мортимером, Эдуард выступил в поход с английским войском и с фламандцами под командованием сэра Джона.

Ехидная улыбка Мортимера еще долго стояла перед глазами Эдуарда, и когда он впоследствии вспоминал о ней, то не мог отделаться от ощущения, что тот предчувствовал или даже знал почти наверняка, чем окончится эта шотландская кампания.

* * *

Роберт Брюс был очень болен: безжалостная проказа быстро съедала его тело. Он знал, что смерть не за горами, поэтому желал скорого и, по возможности, продолжительного мира с Англией — ведь его сын Давид был еще совсем ребенком, и король боялся за наследника, когда тот останется один, без отца.

Болезнь его была, пожалуй, следствием небрежения к самому себе, к условиям жизни, большую часть которой он провел в походах, на биваках, в гнилых болотах, под дождем и ветром вместе со своими воинами.

Подданные любили и почитали короля и беспрекословно подчинялись ему во всем. Так же, как он, они желали сейчас одного — изгнать англичан из Шотландии и завоевать независимость.

Роберт Брюс тяжело переживал, что уже не в состоянии присоединиться к армии из-за болезни. Он страстно хотел находиться в военном лагере и руководить всем, но опасался, что его изуродованная проказой внешность может подорвать боевой дух солдат, которые, не дай Бог, увидят в этом какие-нибудь недобрые предзнаменования. Тогда уж его не спасет слава победителя при Баннокберне. Впрочем, он не обманывал себя и знал, что блистательной победой обязан во многом тому, что великого английского воина Эдуарда уже сменил его немощный сын.

Больше всего король доверял Томасу Рандольфу и Джеймсу Дугласу. Рандольф, граф Мори, был сыном его сестры Изабель. Он великолепно проявил себя в битве при Баннокберне четырнадцать лет назад, где английская армия была разбита наголову, и с тех пор сопутствовал своему дяде во всех делах и походах. Джеймс Дуглас отличился в той же битве и был удостоен рыцарского звания. Он славился безудержной смелостью и свирепостью, и английские матери пугали им непослушных детей, говоря, что придет Черный Дуглас и заберет их. Черным прозвали его за смуглую кожу, а может, и за жестокость.

Получив известие от разведчиков о том, что англичане приближаются к границам Шотландии, Роберт Брюс вызвал к себе своих надежных советников и сразу же заявил им:

— Друзья, чего я хочу избежать, если только будет возможно, так это прямого столкновения.

— Но мы разобьем их так же, как при Баннокберне! — горячо заверил его Черный Дуглас.

— Может, ты прав, Джеймс, — сказал король, — а может, и нет. В любом случае прольется много крови шотландских воинов, а я бы желал этого избежать. У нас есть одно немаловажное преимущество, которым не мешало бы воспользоваться.

— Вы говорите о любви к отчизне, милорд?

— Нет, я говорю сейчас о том, что англичане обременены тяжелым оружием и разными припасами. Мы же научились выступать в походы налегке.

— О да, — вмешался граф Мори. — Мешочек овсянки и котелок, в котором ее сварить. Но что бы мы делали без скота, который приходится уводить у несчастных людей?

— Это так, — согласился Брюс, — и мой план действий вот каков: мы не должны встречаться лицом к лицу с англичанами. Хотя бы до тех пор, пока не приведем их на то место, которое выберем сами и где сразимся с ними, если этого не удастся избежать.

— Значит, будем отступать? — вскричал Дуглас.

— Мне не нравится это слово, — ответил король. — Не отступать, а завлекать, затягивать армию противника все дальше и дальше, опустошая по пути английские города и селения, чтобы вражеские воины не могли пополнять припасы. Отягощенные тяжелым оружием, полуголодные, они будут все больше слабеть и станут думать не столько о боях, сколько о перемирии, а уж наше дело поставить им такие условия, по которым Шотландия будет навсегда освобождена от английского господства. Вот первая часть моего плана, лорды.

Мори кивнул, соглашаясь, однако Дуглас был разочарован. Ему не терпелось преподнести англичанам еще один Баннокберн. Видя его настроение, Мори сказал:

— План кажется мне мудрым, милорд. Для процветания Шотландии нам нужен мир, а не война. Страна его заслужила, он ей необходим, как воздух. Мы воюем уже многие годы.

— Еще одна часть моего плана, — продолжил Роберт Брюс, — включает совсем другое. У молодого короля Англии две сестры. Примерно в том возрасте, что и мой Давид… Понимаете, о чем я толкую? Брак с одной из сестер может сделать перемирие как никогда прочным.

С этим оба советника согласились без оговорок; весь план был принят, и военачальники приступили к его исполнению.

Тем временем армии короля Эдуарда и сэра Джона продвигались все дальше на север, но так и не могли войти в соприкосновение с шотландцами, хотя повсюду видели следы их недавнего пребывания.

Наконец они переправились через реку Тайн. Здесь тоже на их пути были лишь разграбленные селения — и ни одного шотландского воина.

— Это говорит о том, что они страшатся нашей силы, — твердил король Эдуард.

Однако сэр Джон придерживался совсем иного мнения:

— Я уже говорил вам, милорд, и могу только повторить, что Роберт Брюс ведет хитрую игру.

— Но его же нет с войском, — возражал Эдуард. — Это значит, он совсем болен.

— Уверен, он все равно руководит шотландским войском, милорд. Брюс не из тех, кто упустит бразды правления, — сидит ли он на коне или лежит в постели…

Эдуард все больше и больше убеждался, что война вовсе не рыцарский турнир, на котором ослепительно блестят доспехи и звенит оружие, но тяжкий, горький труд, лишения, болезни, смерть! Холодные дожди, болотные топи, жалящие насекомые… И неуловимые шотландцы, с которыми невозможно сразиться в открытом бою и доказать превосходство английского оружия.

Однажды в лагерь к англичанам забрел оборванец, который хотел видеть короля. Бродяга рассказал, что имя его Рокби, он бежал из шотландского плена, где пробыл довольно долго.

— Как только мне удалось вырваться, — повествовал он, — я сразу решил найти ваш лагерь, милорд, потому как знаю, где главные силы шотландцев, где их армия, которую вы непременно разобьете.

— Да! — вскричал Эдуард. — Мы нагоним их и вызовем на бой! И одержим победу! А тебя я награжу. Немедленно!

И тут же король велел перебежчику встать на колени и совершил над ним обряд посвящения в рыцари, а тот в душе потешался над доверчивым юнцом и предвкушал, как они вволю похохочут уже вместе с Черным Дугласом. Эту шутку придумал Черный Дуглас, чтобы заманить англичан в графство Дарем на берег реки Вер, где с ними сыграют еще одну шутку.

Все прошло так гладко, что у человека по имени Рокби даже шевельнулась в душе жалость к молодому и доверчивому королю и он подумал, что поступает нечестно, однако сразу подавил в себе эти мысли: на войне — как на войне.

Вскоре армия англичан подошла к реке Вер в Дареме, и действительно, на другом ее берегу был военный лагерь шотландцев.

— Ну вот, все, как и сообщил нам Рокби, — заметил с удовлетворением Эдуард. — Где он, кстати?

Этого никто не знал.

— Ладно, — проговорил король, — он свое дело сделал. Мы обнаружили шотландскую армию. Теперь — в бой, и победа будет у нас в руках!

— Они хитрят с нами, милорд, — заметил сэр Джон. — Не мешает и нам подумать о каких-нибудь уловках.

— Никаких уловок! — воскликнул Эдуард. — Я хочу сражаться честно, с открытым забралом. Они сейчас по одну сторону реки, мы — по другую. Я предложу им переправиться на наш берег и дам слово не атаковать во время переправы.

— Милорд, — возразил сэр Джон, не скрывая раздраженного удивления, — вы, кажется, забываете, что мы на войне, а не на турнире.

— Войны тоже можно вести, помня о чести и благородстве, — не согласился с ним Эдуард. — Нужно сказать им: если они желают, чтобы мы переправились на их берег, то мы сделаем это на тех же условиях, которые я предлагаю им.

Сэр Джон только пожал плечами. Бывалый воин, он уже понял, что шотландцы не горят желанием вступать в схватку, и это его сейчас вполне устраивало: его фламандцы тоже были не слишком расположены воевать, да и сам он не очень-то хотел этого.

Эдуард все же отправил посланца на противоположный берег и теперь с нетерпением ждал ответа.

«Мы находимся на вашей земле, — гласил ответ, — и мы предаем ее разорению. Если вам это не по душе, приходите и атакуйте нас. Мы же будем там, где стоим, столько, сколько пожелаем».

— Что делать? — задал вопрос Эдуард и сам ответил на него: — Не остается ничего другого, как переправиться на тот берег и вступить в бой.

Сэр Джон решительно покачал головой.

— Люди измотаны, милорд, — сказал он. — Провиант кончается. Наши воины не привыкли обходиться овсянкой, как эти шотландцы.

— Значит, следует поторопиться с атакой! — возразил Эдуард и велел готовиться к переправе через реку на следующее утро.

Ночью он почти не спал, выходил из шатра и глядел на противоположный берег, где сквозь туманную мглу мерцали огни шотландского лагеря.

«Утром мы ударим по ним, — мечтал юный король, — разобьем в пух и прах, я вернусь победителем, и никто уже не посмеет ухмыляться по поводу моей молодости и неопытности. Всем придется признать, что я настоящий король и могу править самостоятельно…»

На рассвете его разбудил ворвавшийся в шатер взволнованный сэр Джон.

— Что случилось? — удивился Эдуард.

— Выходите и посмотрите сами! — вскричал тот.

Эдуард вышел. На другом берегу реки еще мигали зажженные факелы, но людей не было и в помине — армия шотландцев снялась с места и ушла.

* * *

Снова были посланы разведчики, и они обнаружили, что шотландцы остановились на том же берегу, но теперь в более удобном для них месте, в лесу.

— Тут легче переправиться через реку, — заметил сэр Джон.

— Конечно, потому они и передвинулись сюда, — согласился Эдуард. — Теперь уж мы должны опередить их и дать бой!

Весь день шли приготовления, и к ночи Эдуард устал. Он по-прежнему верил в победу и думал, что она уже в его руках. Засыпая, он вновь представлял себе, как вернется победителем в Лондон… Первым делом призовет к себе советников и скажет, что не намерен больше откладывать женитьбу. Конечно, советники и весь народ будут в восторге — ведь все хотят, чтобы у короля как можно раньше появился наследник, и он непременно появится.

Эта мысль особенно его взволновала, он стал думать о Филиппе: какая она милая, простая, добрая и как восхищалась им, когда он был у них в замке Валенсьен. Вот такая жена и нужна ему…

Он уснул, мечтая о Филиппе и будущем первенце…

Его разбудил шум — нет, не шум, а рев, поднявшийся в лагере: кричали люди, ржали лошади, слышался топот множества ног.

— Дуглас! Дуглас! — раздавались вопли. — Черный Дуглас!..

Эдуард спрыгнул с походной койки, и в это время полотнище палатки начало опадать — кто-то подрезал натягивающие его веревки. Он выскочил наружу и в рассветной мгле увидел высокого смуглолицего мужчину, который смеялся ему в лицо…

К Эдуарду бросился один из его стражей.

— Бегите, милорд! — прокричал он. — Спасайтесь!..

Больше он ничего не успел сказать — его поразил меч.

Пришлось удирать! Какое бесчестье! Это не подобает королю! Но что поделаешь — ведь он даже не вооружен, а Черный Дуглас во всеоружии… И он смеется… Этот негодяй смеется!..

Эдуард понял, что произошло. Шотландцы смогли внезапно напасть на них, потому что переправились ночью через реку. Черный Дуглас с отрядом осмелился даже прорваться к палатке короля, чтобы убить его. Или взять в плен. Самого короля Англии!

Сэр Джон уже отдавал приказы. Воины пришли в себя после внезапной атаки небольшого отряда и начали оказывать сопротивление; враг поспешил ретироваться.

Англичане остались в унизительной растерянности, в полном недоумении: шотландцы снова обвели их вокруг пальца…

— Это в последний раз! Клянусь! — чуть не плача, вскричал Эдуард. — Утром мы атакуем их!

Сэр Джон не возражал, но заметил, что потребуется некоторое время для подготовки — нужна решительная победа после всего, что произошло, только победа! Однако Эдуард, дрожа от негодования и перенесенного унижения, настаивал на немедленной атаке.

Когда окончательно рассвело, стало ясно, что их снова обманули, — шотландцев и след простыл. Нужно было снова пускаться в изнурительную погоню; кони противника, хоть и не такие крупные и ладные, как у англичан, были более быстрыми, потому что их всадники легче вооружены, а все войско меньше обременено различным снаряжением.

Лазутчики донесли, что шотландцы вернулись на свою территорию. Было очевидно, что они намерены продолжать ту же игру и окончательно вымотать английское войско.

И тут пришло сообщение от Роберта Брюса. По словам его посланца, король Шотландии изъявлял готовность вести переговоры о мире, а также о том, чтобы скрепить союз между двумя странами при помощи брака: у Эдуарда есть сестры, у него — сын, и разве брачные узы не лучше и не выгоднее, нежели постоянные сражения?

Эдуард не мог не согласиться с шотландским королем.

И еще один посланец прибыл в это же время — от матери Эдуарда, из Йорка: его отец мирно скончался в замке Беркли…

Что ж, такова, видно, воля Божия. Бедный отрекшийся король! Какая неудачная жизнь! Пусть покоится наконец в мире. Жаль, что ему, сыну этого неудачника, не удалось быть рядом с отцом в час его смерти. Хотелось бы услышать от самого отца, что он сознательно и добровольно передал сыну корону.

То, что отец спокойно отошел в мир иной, избавило молодого Эдуарда от последних слабых укоров совести. Теперь он воистину король!

Наверное, следует немедленно вернуться в Йорк? Быть вместе с матерью?

О, как бы он хотел отомстить за унизительное поражение отца под Баннокберном! Чтобы его возвращение было триумфальным! Чтобы о нем говорили: «Этот Эдуард достоин своего деда!»

Да, придет время, он докажет всем!.. И не нужно будет даже сравнивать его с дедом. О нем начнут говорить как об Эдуарде III!..

А пока следует признать, что шотландцы оставили его с носом и он возвращается, отрезвленный и умудренный полученным уроком, поняв, что война не рыцарский турнир, где так легко проявить себя и добиться почестей. Война — это не просто вооруженная борьба, это изнурительное испытание сил, воли, ума, в ней необходима не только смелость, но и холодный расчет, хитрость, умение делать верные ходы.

Он запомнит этот урок и постарается извлечь из него пользу.

* * *

Эдуард ехал на юг, в сторону Йорка, и постепенно на душе у него становилось легче: он не потерпел поражения в битве, как его отец. И не его вина, что битва не состоялась, — это ведь сами шотландцы отказывались принять бой. А что он мог сделать? Только то, что делал, — пытаться отыскать врага, который все время увиливал от столкновений.

Лишь одно воспоминание вызывало краску стыда на лице Эдуарда — Черный Дуглас чуть не захватил его в плен…

Но сейчас он возвращается в Йорк, условившись с шотландцами, что обе стороны вскоре займутся переговорами о перемирии. Возвращается с армией, которая, правда, не победила, но и не потерпела поражения, хотя была уже не в том состоянии, в каком выступила в поход. Внутренние распри и волнения среди фламандцев значительно ослабили ее, и хорошо, что все так окончилось, — теперь он это понимал.

Перед ним стояли две задачи на ближайшее время: заключить выгодный для Англии мир с шотландцами и жениться на Филиппе. Как можно скорее! Его душа все сильнее жаждала этого. И тело тоже…

Все члены королевской семьи по-прежнему пребывали в Йорке. И с ними, конечно, непременный Роджер де Мортимер.

Эдуард нахмурился, вспомнив об этом человеке. Он не мог не думать о нем… и о своей матери, рядом с которой тот постоянно находился. Он понимал уже, что она не может обойтись без Мортимера, и старался закрывать уши от случайно доносившихся до него слухов — случайно, потому что никто не решался говорить что-либо непристойное о королеве в его присутствии.

И вот он в Йорке.

Мать порывисто обняла сына и сказала, что рада видеть его невредимым.

Мортимер поклонился, и Эдуард заметил — или ему показалось? — что в глазах у него было чуть презрительное удовлетворение.

Слова, последовавшие за поклоном, утвердили его в этом наблюдении.

— Как славно вы выглядите, милорд, — сказал Мортимер. — На лице ни одного боевого шрама, слава Богу.

— Проклятые шотландцы! — поспешила вставить королева. — Кто мог подумать, что они откажутся сражаться?

— Известие о смерти отца, — проговорил Эдуард, освобождаясь от объятий матери, — очень меня опечалило.

— Как и всех нас, — заметила она.

— Он мирно ушел от нас, — вмешался Мортимер, — и, как говорят те, кто был рядом, покойный король мечтал о смерти как об избавлении.

Эдуард нахмурился.

— Как жаль, что меня не было с ним в эти минуты.

Мать подняла голову, положила руку на плечо сына.

— Мой дорогой, — сказала она, — мы все хотели бы находиться возле него. Но остается утешаться мыслью, что сейчас он обрел покой, которого так жаждал.

Эдуард повернулся к брату и сестрам, которые взирали на него с неприкрытым страхом: он был теперь не братом, он был их властелином.

— Ну, братец Джон, — спросил Эдуард, — как поживаешь?

Братец Джон через силу улыбнулся и сказал, что поживает хорошо и надеется, что Его Величество поживает так же.

— Для тебя я по-прежнему твой брат Эдуард, — поправил тот и, опустившись на колени, обнял обеих сестер.

Как они прелестны — какие у них прекрасные сверкающие глаза, какая нежная кожа, напоминающая ему о Филиппе.

Элинор сказала застенчиво:

— А у нас будет пиршество. По случаю твоего возвращения.

— Ты уверена? — спросил Эдуард. — Тогда я должен быть на нем. Верно?

Глаза Джоанны наполнились слезами.

— Наш отец умер, — сказала она. — Его больше нет.

Слезы покатились по ее щекам, Элинор и Джон с трудом сдерживались, чтобы тоже не заплакать, хотя все они едва помнили отца — высокого светловолосого мужчину, всегда спокойного и ласкового с ними. Он совсем не внушал им страха — не то, что мать. Вот и сейчас она резко сказала:

— Вы не в детской. Ведите себя прилично и помните: ваш брат — король Англии.

В ответ на эти слова Джоанна заплакала еще горестней, но ее сестра и брат сумели мужественно перебороть слезы.

— Забери сестру, Джон! — приказала королева. — Мне стыдно, что она так себя ведет в присутствии короля. Хорошим манерам следует учиться с детства.

Однако Эдуард не отпустил их.

— Они горюют, и это естественно, — сказал он. — Я горюю вместе с ними. Теперь я ваш защитник, мои маленькие сестрички. Ваш защитник и ваш король. И я не дам вас в обиду.

Джоанна обняла его за шею, когда он наклонился к ней, а он опять вспомнил о Филиппе.

— Бедные дети остались без отца, — пробормотал он, забыв, что и сам относится к этим осиротевшим детям.

— Дорогой Эдуард, — сказала мать, — ты же знаешь, что отец уделял им не слишком много внимания.

— Но все равно они чувствовали его доброту.

Он произнес почему-то «они», а хотел сказать «мы».

— Мы все знали недостатки твоего отца, — с раздражением проговорила мать. — Не будем делать из него святого только оттого, что его уже нет в живых.

Ее тон удивил Эдуарда, но, чуть подумав, он посчитал, что так она хочет скрыть свою скорбь от детей. Он пожалел ее и мысленно пожелал скорейшего успокоения.

После некоторого молчания королева сказала Эдуарду:

— Ты, верно, устал, дорогой, с дороги и хочешь поскорее оказаться в своих апартаментах. Я провожу тебя.

— Да, миледи, — наклонил он голову. — Именно вы…

Последнее было предназначено для Мортимера, который в ответ поклонился и отступил на несколько шагов.

Когда мать и сын остались одни, Эдуард сказал:

— Я хочу знать, как умер мой отец.

— Так, как я уже говорила… Ночью… Тихо и мирно… Лег в постель, как всегда… А утром его нашли мертвым.

— Бедный отец. У него была несчастливая жизнь.

— Он сам знал, что он неудачник. И нет смысла сейчас, когда его уже нет, говорить другое.

— Да, я слышал, он был мало похож на своего отца.

Королева коротко рассмеялась, в голосе у нее слышались неприятные нотки.

— Дорогой, нет нужды повторять это. Я понимаю твои чувства, твою жалость. Теперь… когда он мертв. Его трагедия в том, что он наследовал великому отцу. Взойди он на престол после… скажем, короля Джона , его недостатки не так бросались бы в глаза… Он умер, пускай покоится с миром.

Она посмотрела на сына умоляющим взглядом, положив руку ему на плечо.

— Дорогая леди, — сказал он, проглатывая комок в горле, — ваши слова справедливы.

— Мы все время были с тобой вместе, Эдуард, вспомни… Во Франции… И я привезла тебя из Франции сюда, сделала королем.

— Да, миледи. Но настоящим королем я стал только сейчас, когда отец умер.

— Ты был им и до этого. И не чувствуй неловкости, сын мой. Народ захотел тебя еще при жизни отца, который не был ему угоден. Так что не забывай о прошлом и уверенно смотри в будущее. Будем вместе смотреть в него.

— Да, миледи… И я хочу жениться.

Легкая улыбка скользнула по ее губам. Она облегченно вздохнула.

— Конечно, дорогой.

— У вас ведь договор с графом Эно, миледи?

— Я должна была его заключить. Без этого он не помог бы нам деньгами и войском, чтобы мы могли вернуться в Англию.

— Я рад, что вы сделали это. Мне по душе его дочь Филиппа.

На этот раз королева дала волю смеху.

— Ваши чувства, мой король, равно как и ее, ни для кого не были секретом. Как она плакала, бедняжка, когда вы уезжали.

— Она прелестна! — вскричал Эдуард. — Такая простая, такая свежая, такая…

— Тогда отчего бы не заключить брак как можно скорей?

— Этого я и хочу!

Королева снова рассмеялась, взяла сына за руку, подвела к окну.

— В условиях было сказано, — заговорила она, становясь серьезной, — что это касается одной из дочерей графа Эно.

— Я хочу, чтобы это была Филиппа, и никто больше!

— Понимаю, мой сын. Но по существующему обычаю принято выдавать дочерей замуж, начиная со старшей. Кажется, старшая там Маргарет.

— Говорю, что хочу жениться только на Филиппе!

— Пожалуйста, не злитесь, государь. Мы сделаем вот что… Отправим посольство в Эно с поручением выбрать для вас невесту. Одну из четырех сестер.

— Выбрать?! А если это будет не Филиппа?

— Это будет именно она. Наши посланцы получат на сей счет самое строгое распоряжение.

Эдуард облегченно вздохнул.

— Что ж, вы придумали неплохо, миледи.

— Вот видите. Тогда будем действовать. Я сейчас же пошлю за Адамом Орлтоном. Это надежный человек, вы слышали о нем, он хорошо служит нам. Он умен и сделает все, что приказано. Я велю ему явиться к вам немедленно.

— Прекрасно.

Король удалился в спальню, а Изабелла вернулась к Мортимеру.

— Наш повелитель король, — сказал тот в привычной своей слегка насмешливой манере, — наш благородный король после не слишком успешного похода на север стал чересчур раздражительным и надменным. Он часто дает мне понять, что не нуждается в моих услугах.

— Не принимай слова мальчика так близко к сердцу, моя любовь, — отвечала королева. — Дай ему пережить смерть отца. Она глубоко задела его, но я, кажется, нашла способ отвлечь сына.

— Полагаю, до него не дошли слухи?.. Он не узнал правды?

— Кто осмелится рассказать ему, хотела бы я видеть? Люди понимают, что их ждет за это. Я говорила сейчас с сыном об отце и буду говорить еще о том, что тот покоится с миром… Ведь это так, в конце концов?.. У Эдуарда не может быть никаких подозрений. Кроме того, он занят совсем другими мыслями… Филиппа… Ему не терпится жениться на ней. В ребенке взыграла мужская сила.

Мортимер рассмеялся.

— Что ж, в его возрасте я был уже, помнится…

— Ты и сейчас, моя любовь…

— Значит, будем способствовать его браку, моя королева. Пускай он думает о супружеском ложе, а не о смертном. И о плотских радостях, которые его ожидают. Маленькая Филиппа — лакомый кусочек.

— По-твоему, она привлекательна?

— Я плохо разглядел ее, моя королева, ибо смотрел только на вас! Если не ошибаюсь, типичная фламандка — румяная, полная. И вскоре станет еще полнее, вот увидите. Но, в общем, миленькая и вполне подходит для мальчика. Создана, чтобы рожать и рожать… Чем они тотчас же и займутся.

— Надеюсь, он тогда перестанет думать и говорить об отце, — негромко сказала Изабелла и содрогнулась.

Мортимер привлек ее к себе и заключил в объятия.

— Перестаньте и вы, моя любовь. Думайте о ближайшем будущем. Скоро приедет Филиппа. Мы устроим королевскую свадьбу, а там… пойдут дети… вы станете прелестной молодой бабушкой.

— Мне не очень нравится последнее слово, — заметила она.

— Прелестной и молодой… — повторил он в угоду Изабелле.

* * *

Адам Орлтон, епископ Гирфордский, стоял перед королем.

Этот человек всегда был врагом его отца и преданным слугой его матери. Проницательный, находчивый, умный, он в свое время быстро раскусил короля Эдуарда II, понял, что тот станет нестерпим как для знати, так и для простого люда, и переметнулся на сторону королевы.

Это благодаря ему Роджер де Мортимер сумел бежать из Тауэра, куда был заточен королем, это он нашел в Лондоне верных людей, которые не побоялись снабдить беглеца всем необходимым — лошадьми, лодкой, едой. Если бы королева Изабелла не доверилась тогда епископу, побег провалился бы и судьба страны, судьба сына и ее собственная были бы совершенно иными.

Когда королева вернулась из Франции во главе армии и с ней вместе ее сын и Роджер де Мортимер, епископ Гирфордский продолжил свое служение ей и ее любовнику.

Эдуард уже немало слышал хорошего об этом человеке, который сейчас отвесил ему почтительный поклон.

— Пожалуйста, садитесь, — вырвалось у Эдуарда.

Ему было неловко, что он сидит, а почтенный муж стоит перед ним, склонив голову. Но он понимал, что следует переступать через подобные ощущения, ибо он король. И мысленно дал себе слово исправиться как можно скорее.

— Милорд епископ, — продолжил он, — я желаю, чтобы вы немедленно отправились ко двору графа Эно. У него четыре дочери, и одну из них я избрал себе в жены.

Как непривычно звучит для него это слово, но и оно вскоре станет таким же привычным, как и то, что он имеет право сидеть, когда все стоят перед ним.

— Я без промедления выполню ваше приказание, милорд, — невозмутимо ответил епископ.

— Представьтесь графу, передайте наши благие пожелания… — Кажется, он правильно говорит? Королю так и нужно выражать свои мысли?.. — Передайте наше благорасположение и скажите, с каким поручением прибыли. Он примет вас с почетом. Он сам желает этого брака.

— Иначе и быть не может, — заметил епископ. — У него, я слышал, четыре дочери. Вы, разумеется, берете старшую…

— О нет! Нет, милорд! Я уже выбрал будущую королеву Англии, и это не Маргарет, а вторая дочь. Ее имя Филиппа. Запомните это!

Епископ позволил себе слегка улыбнуться.

— Понимаю, милорд.

— И когда вам будет предложен выбор, он должен пасть на… Вы понимаете?

— Вполне. Он падет на ту, которую зовут Филиппа, мой король.

— Надеюсь, я могу на вас положиться, Адам?

Епископ опять улыбнулся.

— Представляю, какие кары могут обрушиться на меня, милорд, если я вернусь с известием, что выбрал не ту невесту.

— Да, это может стоить вам головы.

Король произнес это как бы шутя, но епископ почувствовал легкую дрожь и по его спине пробежали мурашки… Кто их знает, этих Плантагенетов? Предки юноши, начиная с короля Генриха II, не отличались особой добротой и терпимостью. Что, если он весь в них?

— Буду помнить, милорд, о ваших словах, — сказал епископ с поклоном. — Такое не забывается. Разумеется, леди Филиппа должна стать вашей супругой. Вы не только избрали ее из остальных достойных, вы состоите с ней в родстве.

Эдуард нетерпеливо передернул плечами.

— У королей всегда есть родственники в знатных семействах.

— Конечно, милорд. Вот и у вас с леди Филиппой есть общий предок — Филипп Третий, король Франции. Ваш прадед. И, я боюсь, это может…

— Что может?! Говорите!

— Думаю, будет разумно после того, как закончу дело в Эно, отправиться в Авиньон к папе римскому, чтобы уладить с ним… На всякий случай, если у него возникнут какие-либо возражения…

Лицо Эдуарда вытянулось.

— Я не обращу на них никакого внимания, — произнес он надменно.

Епископ снова наклонил голову.

— Такого, уверен, не произойдет, если по завершении моей миссии в Эно я побываю у папы римского, — повторил он.

Эдуард коротко кивнул.

— Хорошо. Поезжайте в Авиньон.

Ему сейчас было все равно, как станет действовать епископ, лишь бы Филиппа поскорее приехала в Англию. В Лондон. В его дворец… В его спальню.

 

Глава 3

НЕВЕСТА КОРОЛЯ

С той поры, как юный Эдуард посетил графство Эно и провел недолгое время в замке ее отца, Филиппа не переставала думать о юноше. До встречи с ним жизнь ее текла беззаботно и счастливо в дружной семье.

Графиня Эно не уставала говорить о том, что происходила из французской королевской семьи Валуа. Ее брат Филипп Валуа имел все права на французскую корону, если король Карл умрет, не оставив наследника.

Графиня Жанна любила вспоминать, какая звучала музыка, какие стихи возглашались при королевском дворе, и становилось ясно, что светская жизнь во Франции была куда ярче и интересней, чем в Эно.

— Впрочем, — обычно добавляла графиня, — настоящее счастье я обрела только здесь, в замке Валенсьен…

Филиппа принимала мать да и всех остальных людей такими, какие они есть, но была убеждена, что нет на свете юноши прекрасней и умней, чем Эдуард Английский, и что вся красота и изящество французского двора, где она, правда, никогда не бывала, меркнут перед избранником ее души и сердца. Увы, он мелькнул, как солнце из-за туч в ненастный день, и вновь исчез, оставив ее в смятении и унынии.

Шли дни, они были похожи один на другой — все сплошь тоскливы. Уроки, домашние игры, рукоделие, даже частые конные прогулки не могли развеять ее грусть.

Жизнь в скромной резиденции ее отца текла, как мирные воды равнинной реки, и ничто не предвещало волнения на ее поверхности. По-своему эта жизнь была счастливой, хотя и чрезвычайно простой. Впрочем, разве простота — это плохо? Прямодушие, честность, доброта — вот что скрывалось за простотой в образе жизни обитателей замка Эно. И разве это не лучше, чем распущенная изощренность, изворотливость и ложь, которые пронизывали все существование при французском дворе, где имела честь воспитываться графиня?.. Так считала она сама, и была далеко не одинока в своем мнении.

Все сестры — Маргарет, Жанна, Изабелла, не говоря уж о Филиппе, — часто вспоминали недолгое пребывание у них в замке королевы Изабеллы и ее сына, которому суждено было стать королем Англии. Разговоры возникали обычно во время вечерних занятий рукоделием, когда все они шили или переделывали одежду для бедных. Наверное, им было бы куда интереснее и приятнее заниматься более тонкой работой — вышивать по тюлю или ткать гобелены, но мать настаивала, чтобы они своей работой помогали тем, кто нуждается, кто менее счастлив и удачлив в жизни, чем они.

Думы об Эдуарде ускоряли для Филиппы медленно текущее время. Она с улыбкой вспоминала их пешие и конные прогулки — как изящно вскакивал Эдуард на коня, как далеко умел пустить стрелу из лука, как ловко удавалось им обманывать сопровождающих, чтобы хоть ненадолго остаться наедине.

Ее сестры были согласны с ней: этот юноша хорош собой, приятен в обращении и вообще… таким должен быть истинный король.

Однажды, когда они сидели за рукоделием, шум и голоса возле замка возвестили о чьем-то прибытии.

Изабелла бросилась к окну и застыла там.

— Кто приехал? — нетерпеливо спросила Маргарет.

Маленькая Изабелла повернулась к сестрам, щеки у нее ярко рдели.

— По-моему, кто-то очень важный, — предположила она.

Все бросились к окну.

— Поглядите на знамя! — вскричала Маргарет. — Они приехали из Англии!

Сердце у Филиппы бешено заколотилось. Она не могла произнести ни слова.

— Зачем они прибыли к нам? — удивилась Жанна.

— Это мы вскоре узнаем, — рассудительно сказала Маргарет.

Они продолжали смотреть в окно.

— А Эдуарда с ними нет, — определила Изабелла.

К Филиппе вернулся голос.

— Он и не должен быть, — произнесла она. — Ведь он теперь король. Ему нужно править страной.

— Король тоже приезжает в гости, — возразила Жанна. — Разве они не люди? Скажи, Маргарет.

— Конечно, приезжает. Но Эдуард еще так молод. Возможно, мать не отпустила его.

— Даже совсем дети бывают королями, да? — спросила Изабелла. — Прямо в колыбели?..

Филиппа не слушала болтовню сестер. Зачем, зачем прибыли посланцы из Англии? Что это может значить?

Она опять взялась за рукоделие, но мысли были в смятении, а руки плохо слушались.

Позднее в этот день сестер призвали в покои родителей. Граф и графиня выглядели серьезными и торжественными.

— Подойдите ближе, дети, — сказала мать.

Они подошли и встали, как положено, по старшинству: сначала Маргарет, затем Филиппа, Жанна и Изабелла.

— Вы, конечно, слышали уже, кто к нам пожаловал? — спросила графиня.

— Да, миледи, — ответила за всех Маргарет.

— Они прибыли от английского короля. Вы помните Эдуарда, который был нашим гостем вместе с матерью и кого ваш дядя Джон сопроводил потом к ним на родину?

— Да, миледи, — откликнулся негромкий хор.

— Думаю, всем вам пришелся тогда по душе этот юноша? — снова спросила мать.

— О да, матушка!

Голос Филиппы на этот раз прозвучал немного раньше и громче остальных.

— Что ж, это меня радует, — сказала графиня.

— Меня тоже, — сказал граф. — И вот что, девочки. Наступает пора, когда вам предстоит прощаться с родным домом, выходить замуж, разлетаться по свету. Это нелегко, но, увы, такова судьба всех женщин. Сейчас наступил такой момент для одной из вас. Король Англии просит руки нашей дочери.

— Он хочет жениться! — воскликнула Маргарет. — На ком?

— На ком? — эхом отозвалась Филиппа.

— Это как раз и предстоит сейчас решить. Для этого к нам прибыло посольство во главе с епископом Гирфордским. Завтра мы представим вас, и он сделает выбор, который ему доверил король. Изберет будущую королеву Англии.

Филиппа похолодела от страха. «Ох, — подумала она, — ведь ясно, как Божий день, что Маргарет куда красивее меня, Изабелла более грациозна, а у Жанны такие прекрасные глаза!.. И все они гораздо умнее… Но я умру, если выбор не падет на меня! Умру — и все…»

Граф тем временем не переставал говорить:

— Мы не были удивлены, когда прибыло посольство из Англии, ибо ваша мать и я уже ранее заключили соглашение, по которому принц Эдуард — он тогда был еще принцем — изберет себе в жены одну из наших дочерей. Мы рады, что, став королем, Эдуард не забыл о соглашении.

Потом заговорила графиня:

— Я уверена, что, кого бы ни избрал посланник короля, эта избранница будет счастлива. Эдуард умен, красив и молод… всего на несколько месяцев старше тебя, Филиппа… Будущей жене не трудно будет изучить его привычки и приноровиться к ним.

— А когда… — чуть слышно пробормотала Филиппа, — когда наступит время выбора?

— Это зависит от епископа. Он станет наблюдать за вами, беседовать и потом скажет нам с отцом, на кого пал выбор. Думаю, откладывать не станет и все решится в течение ближайших дней. Так что потерпите, мои милые…

Наверное, впервые в жизни Филиппа почувствовала, что не может и не хочет делиться с родными своими чувствами, а, напротив, склонна скрывать их.

От родных, но не от Бога. Ему она истово молилась в ту ночь, прося, чтобы выбор епископа пал на нее. О, пожалуйста! Ведь она так любит Эдуарда!..

Но после этой мольбы ей стало стыдно за себялюбие, за то, что не подумала о других, для кого стать женой короля, возможно, мечта всей жизни. Почему именно ей должно достаться счастье в ущерб всем остальным?!

Потому что я безумно люблю его, отвечала она себе. Полюбила, лишь только увидев. Потому что со мной он уединялся во время прогулок, со мной беседовал больше и чаще, чем с другими. МНЕ обещал, что непременно вернется сюда… Но отчего, отчего он послал этого противного епископа, а не приехал сам?! Как мог доверить кому-то выбор супруги, спутницы на всю жизнь?..

Ответ один — он забыл ее, забыл свои обещания! Она значит для него не больше, чем ее сестры!

Что ж, он поступает так, как было условлено в соглашении. Одна из дочерей графа Эно должна стать его супругой. Одна из… Ему безразлично кто…

* * *

Для Филиппы наступили тяжкие дни. Из-за постоянного беспокойства она стала выглядеть хуже, чем обычно. Хуже остальных сестер. Чувствовала, что ее манеры за столом оставляют желать лучшего. Замечала, что епископ как-то чересчур придирчиво всматривается в нее, и ей казалось, он старается чаще обращаться к другим, нежели к ней.

Да, она была почти уверена: он ни за что не выберет ее, и, значит, всю жизнь ей суждено провести в печали и тоске. Значит, остается одно — просить родителей, чтобы ее отправили в монастырь, где и окончатся ее годы, потому что ни за кого больше она никогда, никогда не выйдет замуж…

И снова сестер призвали в покои родителей. На этот раз там был и епископ Гирфордский.

Филиппа все время беззвучно молилась. О Боже, укрой, укрой меня от посторонних глаз! Не позволяй, чтобы остальные видели, как я страдаю. Сделай так, чтобы я не разрыдалась при всех. Чтобы у меня хватило сил и доброты поцеловать и поздравить… кто бы это ни был… Маргарет, Жанна, Изабелла… Конечно, это будет Маргарет. Она старшая, ей полагается первой выйти замуж… А он… Эдуард… Ему безразлично, кто это будет. Просто одна из дочерей графа Эно… В любом случае он выполнит свое обещание… О, зачем я так полюбила его?! Зачем?!

Граф заговорил тихим взволнованным голосом. Момент для него самого был весьма значительным — его дочь становилась королевой Англии. Но, кроме удовлетворения, этот добрый, честный человек испытывал чувство печали — ему не хотелось расставаться ни с одной из горячо любимых дочерей.

Они все стояли сейчас перед ним, как и положено — по возрасту, две, кто постарше, взволнованные до предела, а младшие — тоже возбужденные, но готовые в любую минуту захихикать.

У Маргарет замирало сердце не меньше, чем у Филиппы: она была старшей и полагала, что выбор падет на нее. Филиппа могла лишь молиться… Молить о своем счастье, о прощении за то, что оно, это счастье, если придет, то лишь в ущерб одной из сестер, которых она любила, любит и будет всегда любить…

— Милорд епископ, — негромко начал граф Эно, — пришел сюда сказать нам, что он сделал выбор. Выбор той, кто станет вскоре королевой Англии. Прошу вас, милорд, — граф повернулся к епископу, — назовите ту из моих дочерей, которая удостоилась этой великой чести.

Епископ Адам откашлялся, слегка нахмурился и произнес:

— Милорд! Миледи! Все ваши дочери очаровательны. Это сделало мою задачу не только трудной, но почти невыполнимой… Леди Маргарет…

Он выдержал небольшую паузу, которая Филиппе показалась вечностью. «Я не вынесу этого», — подумала она. И тут же новая мысль: «О, какая я гадкая! Отчего не радуюсь за мою дорогую сестру?..»

— …Леди Маргарет, — продолжал епископ, — обаятельна, любезна, грациозна. Такой же, несомненно, является леди Жанна, а также самая младшая — Изабелла. Я и мои советники долго судили и обсуждали, пока не пришли к заключению, что из всех ваших дочерей… Милорд, миледи… — Поклон в сторону графа и графини. — …Из всех ваших дочерей леди Филиппа наиболее подходит нашему королю по возрасту, не говоря уж о красоте и прочих достоинствах, а потому прошу у вас от имени и по поручению моего короля ее руки.

У Филиппы закружилась голова. «Я сплю, — подумала она. — Это всего лишь сон. Сейчас открою глаза, и все окажется совсем иным. Ведь такого не может быть!..»

Она открыла глаза. Все взоры были устремлены на нее. Она побледнела, потом залилась краской. Ее била дрожь. Слава Богу, она смогла удержаться от слез, слез радости… Выбор пал на нее! Это не сон, а явь. Она увидит Эдуарда. Будет с ним…

Отец вложил ее руку в руку епископа.

— Она еще так молода, милорд, — сказал он. — Совсем девочка.

— Она будет прекрасной и достойной королевой Англии, — сказал Адам Орлтон, епископ Гирфордский.

* * *

Филиппа сразу возвысилась в собственных глазах — ведь теперь она уже нареченная короля, его невеста.

Ее сестры тотчас затараторили о предстоящем замужестве, и она с облегчением почувствовала, что в их речах нет и тени обиды или зависти. Пожалуй, только на личике Изабеллы было написано некоторое разочарование, что это произошло не с ней, но она ведь еще совсем ребенок, ей кажется, что стать королевой это так забавно и интересно.

— Я была уверена, что выберут тебя, — сказала Маргарет. — Ведь вы одного возраста.

— Да… — откликнулась Филиппа, продолжая испытывать неловкость. — Я тоже не сомневалась, что это будешь ты, — сказала Жанна. — Когда он был здесь, то больше всего говорил с тобой. Разве ты забыла?

О нет, она не забыла! Но и не делилась ни с кем своими воспоминаниями и надеждами.

— А я думаю, он забыл обо всех нас, как только очутился у себя в Англии, — сказала Маргарет. — Там такое тогда творилось! А потом что-то случилось, и он стал королем. Так что ему было вовсе не до нас… Очень странно правда, враждовать с отцом?

Филиппа почувствовала, что должна заступиться за жениха.

— У него были причины, — сказала она.

— Может быть, но все равно он должен был сам просить тебя стать его женой, а не поручать какому-то епископу.

С этими словами, которые Маргарет произнесла с искренним возмущением, Филиппа была согласна: ей было нелегко выдержать то, что недавно произошло. Не надо бередить душу недоумением и обидой. Ни к чему хорошему это не приведет. Нужно восстановить былую дружбу… былые чувства и постараться держать себя так, словно ничего неприятного не случилось, словно они с Эдуардом вообще не расставались.

Она должна, обязана быть счастливой, позабыть о роли, какую сыграл епископ, и о том, что лишь случайно, благодаря совпадению в возрасте, стала невестой короля Англии.

Опасность затаенной обиды она, кажется, сумела отогнать от себя, но опасность, о которой ее предупредили родители, еще не была убрана с ее пути к счастью.

— Ты уже знаешь, — поведал ей отец, — что твоя мать и мать короля Эдуарда — двоюродные сестры. Их отцы были сыновьями французского короля Филиппа Третьего. Это означает, что между тобой и Эдуардом существует достаточно тесное родство и папа римский в таких случаях должен давать особое разрешение.

— Боже, а если он не разрешит? — воскликнула Филиппа в отчаянии.

Мать попыталась утешить ее.

— Такое вряд ли случится, — сказала она. — Мы сегодня же посылаем гонцов в Авиньон и надеемся на благополучный исход.

Она не знала, что с этой же миссией туда должен отправиться и епископ Гирфордский по поручению короля Эдуарда.

Снова бедная Филиппа проводила дни и ночи в непрерывном волнении. Как хотелось ей, чтобы Эдуард в это время был с ней, разделил ее беспокойство! Как мечтала она увидеть его, услышать слова утешения!..

Все окончилось благополучно. Папа римский не отказал королю Англии, разрешение было получено, и теперь король желал, чтобы бракосочетание состоялось как можно скорее: оно должно быть заключено заочно, по доверенности, для чего в замок графа Эно он пошлет своего представителя. А после брачной церемонии супруге короля надлежит сразу же прибыть в Англию. Такова воля Эдуарда III.

* * *

В замке графа начались спешные приготовления. Вот-вот должен был прибыть епископ Личфилд, доверенное лицо короля.

Каждое утро, просыпаясь, Филиппа прежде всего начинала убеждать себя, что все, случившееся с ней, истинная правда. Она считала дни до того момента, когда увидит наконец Эдуарда, и радость будущей встречи омрачалась лишь легкой тенью воспоминания о том, КАК ее будущий супруг обставил предложение о браке.

У графини были другие заботы.

— Твой отец, — говорила она дочери, — намерен богато экипировать тебя для поездки в Англию. Твой будущий супруг, хотя и король, не слишком богат, насколько мы знаем. Много денег они потратили на военные походы, и, кроме того, отец нынешнего короля предавался излишествам и был чрезмерно расточителен…

— Мне не нужно богатства, матушка.

— Дорогое дитя, так говорят все, кто любит.

Молитвенно сложив руки, Филиппа призналась:

— Я бы, наверное, умерла, если бы выбор пал не на меня.

— Милая дочь, не нужно так говорить, но я рада, что твои чувства к супругу столь сильны. Это дает уверенность в том, что, какие бы случайности ни ожидали тебя, любовь останется в сохранности и обогатит ваше существование.

Графине хотелось добавить еще несколько слов, хотелось предупредить дочь, что, наверное, не следует все же любить слепо и сразу открывать всю глубину своих чувств. Ведь Эдуарда она почти не знает — так же, как и он ее, оба они так молоды, так неопытны. Им всего по пятнадцать лет…

Но графиня не сказала этого.

— Дорогое дитя, — произнесла она, — я счастлива, что ты отправляешься к человеку, с которым уже знакома и кого любишь.

И она подумала при этом, что юный король не сможет устоять перед такой искренней, бескорыстной любовью и воздаст ей должное. Во всяком случае, она молит Бога, чтобы так произошло.

На этом мать и дочь разошлись по своим делам, которых было немало в эти суматошные дни.

Сестры Филиппы принимали посильное участие во всех приготовлениях — чаще всего оно выражалось в громких возгласах восхищения ее нарядами и украшениями.

— О! Настоящая королева!

— А что ты чувствуешь, сделавшись королевой?..

— Неужели ты вскоре покинешь нас? — с грустью спрашивала Маргарет, и Филиппа отвечала, что да, это так, и это единственное, что огорчает ее, потому что в остальном она счастлива. Хотя счастье свалилось на нее случайно, добавляла она, ибо избранницей короля — а вернее, епископа, — могла стать любая из них.

Шли дни, и грусть от скорого расставания с родным домом, с семьей все сильнее охватывала Филиппу. Неужели она не будет уже каждый день видеть отца и мать, милых сестер? Ей казалось невероятным, что такое может случиться.

— Вы должны приезжать ко мне в Англию, — говорила она им. — Как можно чаще.

Она забывала в эти минуты, что сестер ждет та же судьба — все они разъедутся из милого их сердцам замка Валенсьен, где были так счастливы под крылом у родителей. Но мать и отец, в чьих глазах тоже проглядывала печаль, понимали, что сестры, может быть, расстаются с Филиппой навсегда, но не говорили об этом, чтобы не огорчать дочерей.

И вот ее жизнь в Эно — позади. Впереди — новое и неизвестное. Пришел день сказать «прощай» родному дому, родным людям.

— На английском берегу, в Дувре, — сказала мать, — тебя будет встречать дядя Джон, и, значит, первые шаги по чужой земле ты совершишь в сопровождении родного человека.

Филиппа отвечала, что будет рада снова увидеть дядю Джона.

— Он полюбил Англию и ее людей, — продолжала мать. — Стал другом королевы, матери Эдуарда.

Легкое чувство беспокойства овладело Филиппой при упоминании об этой женщине. Она припомнила ее — удивительно красивую какой-то странной красотой. Подобных ей она, пожалуй, раньше не видела. Сестра Маргарет даже сказала про нее, что она ведьма. Прекрасная ведьма. Таких, наверное, сам дьявол наделяет особой красотой, чтобы они могли использовать ее против других людей.

Вспомнила Филиппа и могучего мужчину с горящими темными глазами, который все время был рядом с королевой и тоже вызывал беспокойное ощущение, когда она сталкивалась с ним взглядом.

Но воспоминания эти нахлынули и тотчас исчезли, уступив место мыслям об Эдуарде — только о нем, о встрече с ним, которая все приближалась.

Отец сказал, что будет лучше и легче для всех, если они попрощаются здесь, в замке, и никто не поедет провожать ее к берегу моря.

Так они и сделали. Со слезами на глазах горячо обнялись у ворот, после чего родители и сестры, поднявшись на одну из передних башен замка, долго смотрели вслед удаляющемуся кортежу.

— Как странно, — сказала Изабелла. — Нас теперь только трое.

«Скоро станет еще меньше», — с грустью подумала мать и взглянула на мужа в поисках утешения.

А Филиппа уже скакала во главе кавалькады к неизвестному будущему.

* * *

Плавание было сравнительно спокойным, и через несколько дней Филиппа, стоя на палубе корабля, увидела скалы английского берега, поразившие ее белизной. Над морем высилась огромная мрачная крепость более четырехсот футов в высоту, построенная для устрашения тех, кто осмелился бы вторгнуться на остров, но сейчас как бы приветствующая ту, что ступает на английскую землю в звании супруги короля.

На берегу ее встретил сэр Джон Эно. Он горячо приветствовал племянницу, заверив, что сегодня счастливейший день в его жизни — ведь он всегда мечтал о более тесной связи между Англией и его милой родиной, графством Эно, и вот теперь дорогая Филиппа будет способствовать этому сближению.

Сэр Джон сказал, что они останутся на ночь в Дуврском замке, а наутро двинутся в Лондон через Кентербери, где сделают остановку, чтобы посетить собор, принести дары к гробнице святого Томаса Бекета , поблагодарить его за счастливое окончание морского путешествия и попросить благословения союзу людей и стран.

Впервые в жизни Филиппа провела ночь в новой для нее стране, однако спала хорошо и на рассвете была уже готова отправиться в путь.

Она ехала верхом рядом с дядей, закутанная в меха от зимнего холода, и во всех селениях, через которые они проезжали, жители выходили из домов, чтобы посмотреть на нее.

Людям нравилось ее юное свежее лицо и открытая улыбка, Филиппа чувствовала их расположение и принимала его с искренней радостью.

Наверное, англичанам уже надоели слухи и разговоры о покойном короле и таинственных обстоятельствах его смерти, а также о королеве и ее любовнике Мортимере — всем хотелось чего-то нового, и этим обещало быть бракосочетание двух невинных юных существ — короля и этой милой девушки.

В предместьях Лондона Филиппу встречало множество людей, среди которых больше всего было священников различного ранга, — они составили почетный эскорт при ее въезде в город.

Взор Филиппы настойчиво искал среди встречавших Эдуарда, но, увы, напрасно — его не было.

«Наверное, они проводят меня к нему», — утешила она себя.

Утешал ее, как мог, и дядя Джон. Он говорил, что очень гордится ею, потому что теперь ему совершенно ясно: на всем пути следования она производила на жителей страны самое благоприятное впечатление. Она отвечала, что не старалась ничего делать нарочно, на что сэр Джон, улыбнувшись, заметил, что именно естественность и непринужденность большей частью вызывают у людей доверие и симпатию.

Ему было приятно рассказывать ей о местах, мимо которых они проезжали. Знаменитый лондонский Тауэр… Он показался ей довольно мрачным, и она понадеялась, что если и придется ей жить в этом дворце, то совсем недолго. Зато очень красивой была река, воды которой искрились в морозном воздухе, а также большие дома, окруженные садами, спускавшимися к этой реке. Здесь было много кустов и деревьев, декоративных и фруктовых, чьи ветви, лишенные листьев, отчетливо вырисовывались на светлом фоне неба.

Дядя рассказывал и о зеленых во всякое время года лугах вокруг Лондона и в нем самом, о знаменитых источниках, вода которых полезна для здоровья, — Святой источник, Клеркен, Святого Клемента. Было тут и огромное поле Смитфилд, где каждую пятницу — если она не выпадала на какой-нибудь большой праздник — продавали и покупали породистых лошадей. А в северной части города на огромном болоте, которое замерзало лишь в середине зимы, молодые люди устраивали катание на коньках.

В общем, Филиппа заметила, что дяде Джону решительно все нравилось в этой стране, и любовь к ней он искренне хотел внушить племяннице, убедить ее в том, как счастливо сложилась судьба, определившая ей жить в Англии.

В самом центре города Филиппу приветствовал лорд-мэр с советниками.

Здесь состоялась торжественная церемония, во время которой Филиппе вручили золотое блюдо в знак уважения и признательности за ее приезд в страну. Как сказал ей позднее дядя Джон, стоимость этого предмета не менее трехсот марок, но ценнее всего, разумеется, любовь народа, которую этот подарок символизирует.

На следующий день было Рождество. Она встретила его в Лондоне, в Вестминстерском дворце, куда ее с почетом препроводили и где ей предстояло провести три дня.

«Но отчего, — спрашивала она себя все время, — отчего Эдуард не появился, чтобы встретить меня? Приветствовать как свою супругу и королеву?»

Не утешило и то, что во дворце ее поместили в лучших покоях, отделанных с большим искусством и тщанием еще во времена Генриха III, прадеда Эдуарда. А король нынешний, сказали ей, распорядился поселить ее именно в этой части дворца.

Ох, если бы он сам появился здесь!..

Наконец-то у нее полегчало на душе, когда дядя Джон сообщил ей, что, оказывается, король Эдуард сейчас в Йорке с матерью и что им с Филиппой надлежит вскоре отправиться туда.

— Но я все время надеялась, что он встретит меня! — воскликнула Филиппа с чувством, похожим на отчаяние. — Почему он не сделал этого?

Сэр Джон ответил спокойно и рассудительно:

— Дорогая племянница, тебе следует помнить, что ты вышла замуж за короля. И, как бы он ни мечтал о встрече с тобой, у него всегда могут быть дела и обязанности, которыми нельзя пренебречь. Например, сейчас, насколько мне известно, король с головой погружен в создание мирного договора с Шотландией — мир очень важен для страны, и упустить его нельзя. Но король все время думает о своей новобрачной. Ты видела, какой прием тебе повсюду оказывают? Это делается, несомненно, по его распоряжению.

— Значит, приветствия и радость, которую люди проявляют, исходят не от души, а потому, что им было велено? Но вы же сами говорили мне, дядя…

Сэр Джон снисходительно улыбнулся.

— И сейчас говорю: уверен, что народу ты уже понравилась. Теплоту чувств, ту, что льется из глаз и сердец, сразу отличишь от той, что проявляется по велению свыше. Прошу тебя, племянница, развей обиду и будь готова встретить короля с доброй благодарной улыбкой и такими же поцелуями. Ты ведь самая счастливая из всех, моя дорогая. Помни об этом, девочка.

— Я последую вашему совету, дядя, — покорно отвечала Филиппа. — Вы объяснили мне, и я поняла, что была не права и едва не стала несправедливой.

Было еще столько торжеств, столько разных встреч с людьми, которые стремились увидеть ее, поздравить, выразить свои симпатии!..

Промелькнули три рождественских дня, и, оставив жителей Лондона продолжать без нее праздновать бракосочетание их короля с пришедшейся им по душе девушкой из графства Эно, Филиппа с почетным эскортом отправилась на север, в Йорк.

На этот раз возглавил процессию двоюродный брат короля Джон де Боун, граф Гирфордский и Эссекский. И в первый же день нового года они прибыли в Питерборо, где остановились в аббатстве на отдых.

Погода начала портиться, дороги обледенели, дули дикие ветры — и все это, вкупе с количеством багажа, который они везли с собою, делало путешествие настолько медленным, что бедной Филиппе начало казаться, оно никогда уже не кончится. Поэтому она не поверила своим глазам и ушам, когда увидела невдалеке башни огромного собора и ей сказали, что они почти прибыли.

Вскоре дорогу им преградил отряд всадников в латах, сверкающих под бледным зимним солнцем. На сильном ветру развевались знамена, принадлежащие представителям самых благородных родов страны. Эти люди с рыцарями и оруженосцами выехали из Йорка навстречу Филиппе. А впереди всех восседал на прекрасном белом коне юный король — ее Эдуард!

Сердце девушки затрепетало, когда она увидела этого всадника. Он показался ей еще красивее, чем раньше, еще мужественнее, стройнее, выше ростом. Светлые густые волосы, корона на голове — он выглядел не как человек, а как Бог! Восторг и любовь переполняли ее.

Он вырвался вперед, чтобы первым приветствовать ее. Его голубые глаза смотрели ей в лицо, когда он взял ее руку и поднес к губам.

— Филиппа, — проговорил он, — моя маленькая Филиппа, наконец вы приехали ко мне. Как томительно тянулось время!

— Для меня тоже, — отвечала она. — Я надеялась увидеть вас намного раньше.

— Вы такая же, как и тогда, Филиппа. Я немного боялся, что вы переменитесь. Ведь, кажется, целая вечность прошла с тех пор, как мы встречались в лесу и на лужайках Эно. Ожидание истомило меня! Но теперь мы вместе. Обряд венчания состоится немедленно. Больше не станем откладывать. Ни на минуту!

Радость, которую она испытала от этих слов, сделала ее лицо еще более привлекательным, но даже в тот момент она не могла окончательно забыть дни мучительных волнений, когда всем ее существом владел леденящий страх, что не она станет избранницей этого красивого юноши.

— Я очень боялась… — пробормотала она.

— Боялись? — вскричал он. — Меня?

— Боялась, что выбор падет на кого-либо из моих сестер… Что ваш епископ…

Эдуард улыбнулся.

— Этого не могло случиться, — сказал он.

— Очень могло. Ведь Маргарет старшая. И она куда лучше, чем я.

— Епископ не посмел бы так сделать.

— Но почему? Он взирал на всех нас с одобрением, а я… я просто умирала от страха. Ведь ему было поручено выбрать.

Эдуард не мог сдержать смеха.

— О да. Таков обычай, моя Филиппа. Он должен был избрать самую лучшую. Королям тоже приходится подчиняться принятым обычаям. Но если бы вы знали, что я сказал ему перед отъездом! «Епископ, — сказал я, — если хотите, чтобы ваша голова оставалась у вас на плечах, то избранницей должна стать Филиппа. Только она!» Вот как я напутствовал его, и, конечно, он не посмел бы ослушаться.

— О Эдуард! Это действительно так?

— Клянусь, моя любимая! Клянусь всеми нашими свадебными клятвами, гробницей святого Томаса и костями моего покойного отца! Потому что именно девушку по имени Филиппа я полюбил в замке Валенсьен и поклялся тогда и клянусь сейчас, что она, и только она, станет моей королевой!

Некоторое время она молчала. Потом тихо повторила:

— Я чуть не умерла от страха. От ожидания. Теперь я чувствую, что могу умереть от счастья.

— Не нужно слов о смерти, дорогая! Вы должны жить, жить для меня, а я стану жить для вас. И пускай так будет до скончания дней…

Ей казалось, что она никогда не видела ничего лучше Йорка, который предстал сейчас перед ее глазами, никогда не испытывала и не испытает более глубокого счастья…

Люди вокруг приветствовали их неумолкающими восторженными криками. Они были так молоды — король и королева, — так красивы, так полны любви друг к другу.

* * *

Ровно через месяц после приезда Филиппы в Англию состоялось ее бракосочетание с королем Эдуардом в главном соборе Йорка. Это было впечатляющее торжество, и почтили его присутствием не только представители благороднейших семейств Англии, но и некоторые члены знатных шотландских кланов — те, что уже прибыли ранее для заключения мира между обеими странами.

А юные влюбленные были всецело поглощены друг другом. Эдуарду в ноябре исполнилось пятнадцать, Филиппа была еще моложе, однако они жили во времена, когда дети рано взрослели, а потому никому и в голову не приходило, что им еще не время стать мужем и женой.

Несмотря на то что Эдуарду приходилось участвовать в переговорах с шотландцами, встречаться с членами парламента и королевского совета, собиравшимися здесь, в Йорке, большую часть времени он уделял новобрачной.

Они много ездили верхом, и, где бы ни появлялись, их радостно приветствовали толпы людей. Молодая королевская чета излучала взаимную любовь, а люди любили их и сходились во мнении, что они созданы друг для друга.

Восхищение Филиппой усилилось, когда стало известно, что эта юная леди привезла с собой значительные ценности, которые передала в королевскую казну, сильно оскудевшую от затрат Изабеллы и Мортимера на армию и самих себя, а также от расходов на недавний поход в Шотландию. Как же было не оценить тот вклад, что внесла в финансы страны эта дочь обыкновенного графа из мало кому известной провинции на континенте! Как же было не приветствовать ее, не проявлять самых горячих чувств!

Полюбили ее, но отнюдь не за щедрость, и ее новообретенные родственники — брат Эдуарда Джон Элтем и две его сестры — Элинор и Джоанна. Их любовь можно было назвать обожанием, причина его, наверное, крылась в том, что бедным детям так не хватало любви родительской.

— Я люблю тебя, — признавалась Филиппе Элинор, — потому что ты так часто улыбаешься мне.

— Я очень люблю тебя, — вторила ей Джоанна, — потому что у тебя такие румяные щеки.

Отношение к ней этих девчушек было приятно Филиппе — оно хотя бы частично восполняло отсутствие сестер, с которыми она рассталась впервые в жизни.

— Как мне их не хватает, — часто говорила она. — Всех троих.

— Нас у тебя тоже трое, — объясняла ей Джоанна. — Ведь и братец Джон тоже считается? Верно?

Филиппа отвечала, что да. Конечно, да…

Довольно скоро она почувствовала, что в королевской семье царит какая-то напряженность в отношениях, ничего определенного заметить еще не могла, но что-то витало в воздухе. Впрочем, полагала Филиппа, у нее чересчур обостренное восприятие, ведь она приехала сюда из своего счастливого мирного дома и так близко не сталкивалась раньше ни с одной семьей. Но, как бы то ни было, что-то вызывало у нее неприятные ощущения и заставляло быть настороже.

Впоследствии она поняла, что волны напряженности исходят от двух человек — от ее свекрови и от Мортимера, графа Марча. Она сама старалась видеть их обоих как можно реже, потому что они немного пугали ее. Королева-мать держалась с ней несколько отчужденно, было видно, она изучает ее, приглядывается к ней. Так же вел себя и граф Марч. Оба словно искали в ней постоянно и упорно скрытые недостатки, что-то, в чем можно было бы ее затем обвинить. Внешне, однако, все выглядело благопристойно, даже слишком дружелюбно порой, и это «слишком» вызывало у Филиппы легкую дрожь страха, укрепляло недоверие к их искренности.

Нельзя так поддаваться ощущениям, которые легко могут обмануть, уговаривала она себя и вновь вглядывалась в королеву Изабеллу. Даже в ее красоте Филиппа находила нечто странное и опасное — в том, как бесшумно и грациозно та движется, с какой внезапностью возникает в комнате, где, Филиппе казалось, она пребывает в полном одиночестве. Даже речь у юной королевы в ее присутствии становилась менее гладкой и связной, и с этим она ничего не могла поделать. Как ни гнала от себя беспокойные мысли и ощущения, они не покидали ее. Что-то нездоровое, недоброе прозревала она в королеве-матери и в ее ближайшем друге и сподвижнике.

В холодных красивых чертах Роджера Мортимера Филиппа видела жестокость и грубость и не понимала, почему этого человека все до такой степени почитают, а больше всех — сама Изабелла. Нет, пожалуй, не почитают — так ей казалось лишь вначале, — а попросту боятся. И сама она тоже.

Эти новые для нее чувства ей трудно было носить в себе, и она собиралась поделиться ими с Эдуардом, но в последний момент обычно не решалась, опасаясь, что слова прозвучат как осуждение его матери.

С Эдуардом они чаще всего говорили о самих себе, о том, как любят друг друга, как прекрасно началась их совместная жизнь. Говорили о детях, которые у них непременно появятся, и очень скоро.

— Это будет мальчик, — уверенно заявлял Эдуард.

— Мы назовем его Эдуардом, — вторила она.

Они могли часами обсуждать, каким он станет, этот мальчик, и Филиппа уверяла, что ее очень разочарует, если тот не повторит все черты отца.

Затем они обрывали бесконечные разговоры о еще не родившемся сыне, начинали смеяться и шутливо возмущаться, что ни о чем больше не могут говорить, затем совсем замолкали, целовались, снова любили друг друга, и жизнь представлялась им еще лучше, еще прекрасней… Филиппа забывала о страхах, и ей казалось странным, что она когда-то могла их испытывать…

Нередко, когда Эдуард был занят с советниками, Филиппа заходила в учебную комнату принцесс. Напряженность ощущалась даже здесь… напряженность, связанная с недавним прошлым королевской семьи. Подтверждение этому Филиппа услышала как-то из детских уст сестер Эдуарда.

Девочки хорошо помнили, что происходило вокруг них, охотно рассказывали о том времени, когда жили с матерью во дворце Тауэр и к ним была приставлена по распоряжению отца леди Диспенсер, жена отцовского любимца Хью Диспенсера. А их мать была очень этим недовольна.

Филиппа, к этому времени уже достаточно знавшая о том, что происходило не так давно при дворе английского короля, понимала, что король таким образом пожелал избавиться от двух женщин, мешавших его счастью с фаворитом, молодым красавцем Хью. Народ тоже знал об увлечении своего владыки и яростно ненавидел нового королевского любовника. Кончилось тем, что красавца казнили, а короля заставили передать корону сыну.

Однако Филиппа не осмеливалась говорить об этом с Эдуардом, понимая, как будет неприятен ему подобный разговор, — он мрачнел при любом упоминании об отце.

— …Ух, как много людей было тогда на улицах! — продолжали рассказывать девочки о дне казни.

— Так страшно!

— А потом нас повели к нашей матери…

— И нам все равно было страшно, — повторила Джоанна.

Даже сейчас она выглядела испуганной. Филиппа поняла, что страх глубоко проник в эти юные души — страх перед матерью.

Дети продолжали обрывочно передавать впечатления, накопившиеся за их недолгую жизнь.

— …Один раз, — говорила Джоанна, — мы видели человека, который висел на веревке. Он был мертвый.

— Это был Хью Диспенсер, — пояснила Элинор. — С ним сначала такое сделали! Просто ужас!.. А потом повесили на веревке, и он качался… качался…

— Этого больше не будет, — сказала Филиппа, внутренне содрогаясь. — Забудьте обо всем.

— Но я не могу, — сказала Элинор. — Иногда, когда лежу в кровати ночью, начинаю его видеть. Хотя совсем темно.

— Я тоже, — добавила Джоанна.

— Не бойтесь, с этим навсегда покончено! — воскликнула Филиппа.

О, как она была наивна!

— А ты, дорогая сестра, видела, как человек раскачивается на веревке? — спросила ее Элинор.

— Нет, — твердо ответила Филиппа. — И вы тоже не видели. Это был, наверное, просто плохой сон.

Две пары детских глаз вопросительно уставились на нее.

— Просто дурной сон, — повторила она. — И не надо беспокоиться, потому что все сны исчезают, когда просыпаешься и видишь, что вокруг уже светлый день.

Кажется, девочкам пришлось по душе такое объяснение. Они несколько раз воскликнули: «Это был сон!» — и заметно успокоились.

Им хотелось побольше узнать о замужестве.

— На что оно похоже? — спросила как-то Джоанна.

Филиппа искренне ответила, что это самое-самое чудесное, что только может произойти между двумя людьми.

— Между всеми? — поинтересовалась Элинор.

— Конечно!

— Но ты вышла замуж за Эдуарда, а не за кого-то другого, — сказала Джоанна. — Я тоже хочу выйти за него!

— Нельзя выходить замуж за родного брата, — объяснила Филиппа. — Кроме того, он уже женат. На мне.

— Когда я была совсем маленькой, — вспомнила вдруг Элинор, — меня уже выдали за Альфонсо, короля Кастилии. С тех пор я ничего о нем не знаю. Может, он меня совсем не любит?

— Он не может любить или не любить, — сказала Филиппа. — Ведь он никогда не видел тебя, верно?

— И я его тоже.

— А Эдуарда ты видела раньше? — спросила Джоанна.

— Конечно…

И Филиппа рассказала им про замок Валенсьен, как она там встретила Эдуарда, как они вместе гуляли по лесам и полям и она полюбила его, а он ее, а потом сделал предложение стать его женой.

Девочки внимали ей с полуоткрытыми ртами — никогда раньше не доводилось им слушать такие искренние и взволнованные слова о чувствах, о любви.

Вдруг лицо Джоанны вспыхнуло, и, уткнувшись в колени Филиппы, она пробормотала:

— А меня хотят выдать за сына короля Шотландии и увезти туда… Не позволяй им этого, дорогая сестра! Я не хочу в Шотландию!

Филиппа нежно погладила ее светлые волосы.

— Не волнуйся, милая. Ты еще совсем маленькая. До той поры пройдут годы и годы. А там будет видно.

Это немного успокоило девочку, но она все же повторила:

— Не хочу к шотландцам, даже когда буду совсем старая. Там очень холодно, и они наши враги.

— Оттого тебя и хотят сделать женой сына Роберта Брюса, — попыталась объяснить ей Филиппа. — Королевские браки иногда помогают делать из врагов друзей и останавливают войны.

— Он такой еще маленький, — с презрением сказала Джоанна. — Даже меньше меня. И очень уродливый. Прямо тьфу!

Лицо у нее сморщилось, она опять была готова заплакать.

— Ты же никогда не видела его, — возразила Филиппа. — Зачем так говорить?

— Мы слышали от людей, — сказала Элинор. — А отец у него больной и страшный, как дьявол.

Филиппа вновь повторила, что Джоанна еще слишком мала и не стоит пока думать обо всем этом, и перевела разговор на другое, но видела, что обеих девочек беспокоит будущее, и ей было их жаль — она не понимала, зачем детей раньше времени посвящают в дела о заключении браков и вообще ведут при них такие разговоры.

* * *

Оставшись наедине с Эдуардом, она вспомнила о страхах Джоанны и рассказала о разговоре с ней.

— Бедные девочки. Живут в постоянном страхе, в постоянном ожидании чего-то неприятного, что может… должно случиться с ними.

Эдуард слегка нахмурился.

— Насколько мне известно, — сказал он, — за ними хорошо смотрят. У них хорошие наставницы, и девочки имеют все, что им нужно.

— Нисколько не сомневаюсь в этом, — заверила его Филиппа, — но, по-моему… возможно, я ошибаюсь… им не хватает главного — любви. В нашей семье родители были постоянно рядом с нами и все мы чувствовали себя счастливыми.

— Твоя семья не совсем обычная, моя любовь, — сказал Эдуард, усмехнувшись. — Поэтому в ней появляются такие, как ты.

Она не могла не ответить ему радостной улыбкой, но продолжила разговор о том же:

— Джоанне обязательно предстоит стать женой сына Роберта Брюса?

— Да, так гласит один из пунктов договора о мире, и я не вижу в этом ничего плохого. Нам необходим мир. Постоянные войны с Шотландией стоят огромных денег и немалых потерь. Эта страна слишком дикая и гористая, и над ней невозможно одержать полную победу. Даже моему деду это не удалось. И я целиком за мирное решение наших споров, чему и должен служить этот договор.

Филиппа с восхищением слушала умные речи молодого супруга.

— А шотландцы думают так же? — поинтересовалась она.

Он кивнул.

— Роберт Брюс просто мечтает о мире. Он очень болен. Уже много лет медленно умирает от проказы, и теперь конец его близок. Единственный его наследник — сын Давид, которому сейчас всего пять лет. Ему и предстоит стать королем Шотландии.

— А Джоанне — его женой?

— Совершенно верно, дорогая.

— Но они так малы, что брак может состояться не раньше чем через десять лет, не так ли?

— Совсем наоборот. Все должно свершиться в самое ближайшее время. Союз с Шотландией должен быть скреплен брачной церемонией. Только в этом случае можно рассчитывать, что он будет прочным.

— Но Джоанна, разумеется, останется здесь, пока не вырастет?

Снова на юном лице Эдуарда появилось хмурое выражение, делавшее его гораздо старше.

— К сожалению, дорогая, ей придется отправиться в Шотландию. Это входит в условия союза.

— Бедный ребенок! Значит, не напрасны ее страхи?!

— Перестань сокрушаться, Филиппа. Такова судьба многих принцесс. Им следует примириться с мыслью о том, что они участницы и даже заложницы политики. Так повелось издавна.

Филиппа снова не могла не подивиться тому, как решительно и совсем по-взрослому излагает мысли ее Эдуард.

— Джоанна еще так мала! — не сумела она тем не менее воздержаться от сочувственного восклицания.

— Принцессы быстро взрослеют, — с улыбкой сказал Эдуард.

«И бывшие принцы тоже», — мысленно добавила Филиппа.

Он поцеловал ее в губы.

— Не хочу, чтобы тебя беспокоили подобные вещи. Иди ко мне, моя любовь. Нам всегда не хватает времени, когда мы бываем наконец вдвоем… Забудем об этих надоевших шотландцах и обо всем, что с ними связано. Они всегда были занозами в нашем теле. Даст Бог, будущий союз избавит нас от этой заботы на многие годы, если не на века. Иди же ко мне…

Она утонула в его объятиях и забыла обо всем, в том числе и о Джоанне. Но только на время. Позднее к ней вернулось чувство сострадания к несчастному ребенку, а также почти не оставлявшее ее беспокойство, которое вселяли в нее королева-мать и Роджер Мортимер, граф Марч.

* * *

Договор с Шотландией был подписан. Эдуард по просьбе Филиппы рассказал ей об его условиях.

Он как король отказывается от претензий на феодальное владение этой страной, возвращает ей Скунский камень и еще некоторые из отобранных его дедом сокровищ. Шотландцы обязуются выплатить королю Англии в течение последующих трех лет двадцать тысяч фунтов. Одним из главных пунктов мирного соглашения обе стороны считают заключение брака между Давидом, сыном Роберта Брюса, и Джоанной, дочерью покойного короля Англии Эдуарда II, причем бракосочетание должно состояться ровно через четыре месяца после подписания соглашения.

Филиппа была в ужасе — несчастная малышка принесена в жертву! Но она понимала, что ничего не поделаешь: за такое решение ратовала и сама королева-мать вместе с графом Марчем. Так ей сказал Эдуард. Все они хотели насладиться миром, миром прочным и вечным.

Слушая юного супруга, Филиппа думала о том, что он все еще под огромным влиянием матери. И это ее не удивляло, она видела силу обаяния Изабеллы, ее умение вести себя с сыном — постоянно выказывая ему преувеличенное восхищение, почтение, любовь… Любовь, которой она так обделяла остальных детей.

Да, Филиппа сознавала, что ничем не может помочь бедной Джоанне — она была еще слишком молодой и неопытной. Эдуард тоже от всей души жалел сестру, но и он твердил, что так должно быть: Джоанна вскоре покинет родной дом и уедет в холодную, чужую, враждебную страну.

Наступила Пасха. Прошли богослужения, застольные торжества, королевский двор стал готовиться к отъезду на юг страны.

В первый день путешествия в селении неподалеку от Йорка произошло событие, которое дало возможность многим его свидетелям открыть доселе неизвестные им стороны характера их молодой королевы и полюбить ее еще больше.

Филиппа ехала на коне рядом с Эдуардом во главе блестящей кавалькады, когда на дороге появилась женщина и, упав на колени, протянула к ним руки.

Движение остановилось. Женщина, оборванная и грязная, поднялась и кинулась к Филиппе. Снова опустившись на колени, она что-то начала быстро говорить.

Филиппа наклонилась к ней и ласково спросила, чего та хочет.

— Я наслышалась о вашей доброте, миледи, — ответила она. — Ее видать и по вашему лицу. Моя дочь… Я прошу за дочь…

— Что с ней, добрая женщина?

— Ее хотят повесить, вот что! Ей всего-навсего десять лет, и она голодная. Умоляю, миледи, спасите ее! У меня больше никого нет…

— Чем она провинилась? — спросила Филиппа.

— Она своровала украшение… Но она ведь ребенок. Клянусь, миледи, она хорошая девочка.

— Боюсь, моя любовь, — сказал Эдуард, — это будет не последняя к тебе просьба в таком духе.

— Но я должна все узнать и помочь ей, — твердо ответила Филиппа.

— Уберите женщину с дороги! — властно крикнула королева-мать. — Она мешает нам проехать!

Две королевы какое-то мгновение внимательно смотрели друг на друга. Взгляд Изабеллы был нетерпеливым и несколько удивленным. Удивление было вызвано твердостью в глазах юной невестки.

Филиппа повернулась к Эдуарду:

— Вы хотите доставить мне удовольствие, милорд?

Тон был скорее утвердительным, нежели вопросительным.

— Больше всего на свете, — ответил тот.

— Тогда, — сказала она, — задержимся здесь ненадолго, и я разберусь в том, что случилось. Не хочется, чтобы наши подданные думали, будто я не желаю даже выслушать мольбы матери, чью дочь собираются казнить.

— Поступайте, как хотите, дорогая.

— Как вы добры ко мне! — воскликнула она.

Итак, они задержались в этом селении. Филиппа повидала девочку, укравшую какую-то безделицу, и поговорила со слугами и дворецким в поместье, где была совершена кража, а также с сельским судьей, вынесшим малолетней воровке столь суровый приговор. И девочка была спасена от веревки палача.

Ее мать вновь упала на колени перед Филиппой и поцеловала край ее платья. Эдуард, довольный происшедшим, снисходительно улыбался, а люди, которые видели и слышали все, что сейчас произошло, растроганно восклицали:

— Да будет благословен день, когда наш король привез добрую королеву Филиппу к нам на остров!

Пышный кортеж продолжил свой путь и благополучно прибыл в замок Вудсток в Оксфордшире, где было решено остановиться на отдых. Этот роскошный дворец был когда-то любимым пристанищем Генриха II, основателя королевской династии Плантагенетов.

— Здесь мы пробудем некоторое время и хорошенько отдохнем, ибо со дня нашей свадьбы у нас было великое множество дел, а также утомительные переезды. С нами останется небольшое число придворных и слуг, остальные могут вернуться к своим делам и семьям, — решил молодой король.

Филиппа простилась здесь с друзьями из Эно, которые сопровождали ее все эти дни. Остался при ней только Уолтер де Манни, достойнейший рыцарь, принесший присягу на верность английскому королю.

— Теперь, когда почти все твои связи с Эно порвались, — сказал Эдуард Филиппе, — когда ты осталась со мною на острове под названием Англия, скажи мне, дорогая, не грустно ли тебе, не одиноко?

— Они по-прежнему мои друзья, — отвечала она, — те люди, что сопровождали меня в Англию. И я щедро их наградила и отпустила с благодарностью в сердце. Что же до грусти и печали, им нет места в моей душе, пока я с тобой, пока ты меня любишь…

Их недолгую жизнь во дворце Вудсток вполне можно было назвать идиллической.

 

Глава 4

ЗЛОВЕЩИЕ ИГРЫ В ЗАМКЕ КОРФ

Изабелле некуда было скрыться от жутких теней, преследующих ее. Иногда ей казалось, что она сходит с ума. По-прежнему к ней во сне являлся убитый муж, он заверял, что остался в живых и не покинет ее больше никогда.

Видение приходило не только по ночам, когда она лежала на постели рядом с любовником, но и днем. Временами ей мерещилось его лицо в толпе на улице или за столом королевского совета.

Мортимер посмеивался над ее страхами. Он обладал сильным, решительным характером, ему было несвойственно богатое воображение и чужды угрызения совести — тем более в отношении человека, который чуть не сгноил его в тюрьме. Мортимер жил сегодняшним днем и не желал думать ни о прошлом, ни о том, что может с ним случиться в будущем.

Изабелла же думала и о том, и о другом. Она вспоминала любимцев мужа, Пирса Гавестона и Хью Диспенсера, принявших страшную, мучительную смерть, хотя и не идущую ни в какое сравнение с тем, что пришлось на долю их покровителя — короля. Она вспоминала, как упорно они не хотели видеть угрозу и, словно мотыльки на огонь, сами стремились к ужасному концу. Всем вокруг было ясно, чем может окончиться для них сомнительное положение любовников короля… Всем, кроме них самих… Никакого внимания не обращали они на всеобщую ненависть, которая кольцом стягивалась все туже и туже вокруг их гибких красивых тел.

Если она так охвачена страстью к Мортимеру, к его большому сильному телу, не следует ли и ей задуматься над его судьбой? И над своей тоже…

Он отметал все разговоры о возможных несчастьях и слышать не хотел о каких-то тучах, которые могли сгущаться над его головой. Зачем беспокоить себя мыслями о плохом? Особенно сейчас, когда согласно одному из условий перемирия с Шотландией Роберт Брюс должен уплатить Эдуарду двадцать тысяч фунтов. Эдуарду — значит, короне, а короне — значит, им с Изабеллой.

Первый взнос уже поступил, и Мортимер тут же наложил на него руку, а это означало, что деньги будут довольно быстро истрачены — Мортимер умел это делать. Он любил жить широко, ни в чем себе не отказывая. Да разве не заслужили они — Изабелла и он — права на такую жизнь после всего, что перенесли за последние годы? Он был узником Тауэра вместе с дядей, который умер там, в темнице, от голода… Его ожидала та же участь, если бы не молодость, богатырское здоровье и Изабелла… А она — разве не унижал ее муж, отвергавший ее как супругу и отдававший предпочтение любовникам? Разве не оскорбительно было для нее, что он приходил к ней в спальню лишь потому, что обязан был заботиться о наследнике трона, о продолжении королевского рода? И она покорялась, возненавидев его…

Теперь они вправе взять свое, получить то, чего были лишены. И они уже получили: он стал едва ли не самым богатым и могущественным человеком в Англии, а вместе они, по существу, правят страной. Эдуард по молодости лет воображает, что это делает он, — и пускай тешит себя подобными мыслями как можно дольше…

Изабелла не могла быть такой безмятежной, как Мортимер. Многое мешало этому — и не только страшные видения, часто посещавшие ее, но и то явное, что происходило вокруг: юная Филиппа начала вызывать у нее тревогу, чем она не замедлила поделиться с Мортимером.

— Что ты думаешь о ней? — начала она как-то разговор.

— Ничего не думаю, — отвечал он. — Кто она такая? Простая полудеревенская девчонка. Подружка нашего мальчика в его постельных играх, и больше никто. Он пожелал побаловаться семейной жизнью — что ж, пускай наслаждается ею, у него теперь есть хоть какое-то занятие.

Изабелле не понравился его легкомысленный тон.

— Тот случай на дороге, — сказала она, нахмурясь, — он говорит о многом. Она проявила настойчивость, и Эдуард поддержал ее.

— Да, девочка пожалела бедную женщину. Выказала милосердие. Ну и что?

— Только то, что мой сын дал понять: он не собирается ей ни в чем отказывать. Это может иметь серьезные последствия.

— Такое не будет продолжаться долго. Сейчас он охвачен первым чувством, незнакомым ему раньше. Оно быстро улетучится, и он увидит свою возлюбленную другими глазами. Поймет, что она всего лишь пухлая простушка из какого-то затерянного графства, а вокруг — множество куда более привлекательных женщин.

— Однако сейчас она в силах верховодить им, — настаивала королева.

— Как такое недалекое существо может верховодить Эдуардом? — возражал Мортимер.

— Он взрослеет, меняется. И нам все труднее будет удерживать власть над ним, — говорила она.

— Не надо беспокоиться, дорогая, когда еще и в помине нет причин для этого.

— Этот мир с Шотландией… — начала она.

— Я целиком его поддерживаю, — перебил он. Больше всего ему нравился пункт о выплате двадцати тысяч фунтов.

— Но многие в Лондоне недовольны, — закончила она свою мысль.

— Чума на их головы!

— Не говори так. Это может возмутить всю страну.

— Я не боюсь их возмущения!

— Ты прекрасно знаешь, народ может быть очень опасен. Многие считают, что нельзя отдавать Скунский камень, а также отправлять в эту варварскую Шотландию маленькую девочку, чтобы выдать там замуж за сына прокаженного.

— Эта девочка станет королевой.

— Народу не нравится… Мортимер, ты помнишь, как эти люди, на которых ты готов наслать чуму, поддерживали меня недавно? Как встречали на улицах?

— Они любили и любят свою королеву. Стоит тебе сейчас появиться перед ними, они снова завопят о преданности.

— Этого больше нет, Мортимер.

— Если и нет, то лишь временно, дорогая. Им не понравилось одно, не понравилось другое… Они слишком много возомнили о себе, эти лондонцы. Всюду суют свой нос!

— Вчера, когда я появилась на улице, кто-то крикнул мне: «Шлюха!»

— Ты видела того, кто посмел это сделать? Его следует повесить! Четвертовать!

— Он смотрел прямо на меня, а потом медленно пошел и скрылся в толпе. Ему помогли скрыться… Они отвернулись от меня, Мортимер… Отвернулись от нас!

— Наплевать на этот сброд!

— Иногда я думаю, Мортимер…

Он успокоил ее тем единственным безошибочным способом, каким действовал всегда, — и словами тоже: когда было необходимо, он находил нужные слова.

О, этот милый, прекрасный Мортимер! Могучий в любви, преданный ей до последнего вздоха!.. Ты, только ты истинная королева Англии, говорил он ей. Ослепительно красивая, умная, любвеобильная… Забудь, что здесь другая королева. Она значит не больше, чем ее мальчишка-супруг. Оба они — марионетки в наших руках, дорогая. А мы, Изабелла и Мортимер, были, есть и будем настоящими правителями страны. Были и будем…

* * *

Каждую ночь Джоанна засыпала в слезах. Напрасно ее уверяли, что она станет счастливой в Шотландии. Она знала, этого не будет. Никогда! Знала, что у нее есть там жених по имени Давид Брюс, пяти лет от роду, который ей уже заранее был противен… Ну его совсем!.. Она с ним не будет играть!

Она слышала, что королевских невест часто с самых ранних лет отправляют из родного дома к женихам, чтобы они привыкали в новой стране к новой жизни, но от этого ей не становилось легче. Да и не всех отправляли. Вот Элинор, ее родная сестра, намного старше, чем она, однако остается дома, с братьями, с их новой сестрицей Филиппой, такой простой и славной, которую она полюбила. Но что толку любить кого-то, если ее, Джоанну, отрывают от всех? Разве можно любить на таком расстоянии?..

Она слыхала от слуг историю о том, как Филиппа спасла какую-то девочку от виселицы и как доволен был король, а его мать и этот гадкий Мортимер не хотели помочь девочке и торопились продолжить путешествие.

Что, если она тоже попросит Филиппу заступиться за нее, поговорить с Эдуардом, чтобы ее не отправляли невесть куда совсем одну? Она ведь еще маленькая, ей страшно… и очень грустно. Говорят, что Эдуард ни в чем не отказывает Филиппе, — может, он и в этом послушает ее и тогда Джоанна останется с родными и будет спасена?..

О, в этом единственная ее надежда! Надо обязательно поговорить с Филиппой. Во что бы то ни стало!

Филиппа выслушала ее серьезно и внимательно. Такое бедное маленькое существо, хотя и настоящая принцесса!..

Да, ответила ей Филиппа, выслушав почти бессвязную просьбу. Не просьбу, а мольбу… Да, ответила она, люди говорят правду: Эдуард позволил ей спасти ту девочку от казни и был рад, что так получилось. Но ведь то было просто воровство, а не дело государственной важности. А будущий брак Джоанны с шотландским принцем, а может, и королем к тому времени, — это политика… Однако Филиппа не отказывается, она непременно поговорит с Эдуардом.

Она выполнила обещание. Ответ был таким, какого она и ожидала, — он очень сожалеет, но сделать ничего не может. Брак Джоанны — один из пунктов мирного договора и очень важен для обеих стран.

— Но Джоанна совсем ребенок, — попыталась в который уже раз возразить Филиппа. — Разве нельзя заключить сейчас брак по доверенности, чтобы закрепить его, а девочку оставить дома хотя бы еще на несколько лет?

Эдуард отвечал на все ее возражения одно: таково условие договора с Шотландией, и оно не может быть нарушено — шотландцы хотят воспитать будущую королеву в своих традициях.

Сам же он, Филиппа это видела, страдал от предстоящего расставания с Джоанной, потому что был привязан и к сестрам, и к брату.

Возможно, будь Эдуард постарше, он и решился бы на какой-нибудь шаг, чтобы помочь Джоанне, но, молодой и неопытный, да еще после бесславного похода в Шотландию, он не мог поступать по-своему и менять что-либо в столь важном договоре, заключение которого потребовало немалых усилий обеих сторон.

До сих пор не мог он без стыда вспоминать, как по-мальчишески безрассудно вел себя, когда преследовал ускользающих от него шотландцев, и как чуть не стал, к позору для себя и страны, их пленником.

Что ж, теперь следует получше обдумывать все и больше обращать внимания на советы опытных людей, не гнушаясь принимать от них даже слова осуждения.

Все же, не желая разочаровывать Филиппу, он обещал ей еще раз подумать над ее просьбой и попытаться сделать что-нибудь.

Это «что-нибудь» означало разговор с матерью.

Королеве Изабелле было приятно, что сын обратился к ней с просьбой о совете и помощи. Она сделала вид, что задумалась над тем, о чем он сказал ей, хотя ни минуты не сомневалась в верности принятого решения и в том, что Джоанне надлежит уехать немедленно туда, где ее ждет будущий король и его умирающий отец. Ведь нарушение этого условия договора могло привести к тому, что шотландцы потребуют обратно деньги, которые уже передали в английскую казну и которые осели в руках Мортимера.

Но с сыном она начала говорить о другом.

— Мы имеем дело с племенем варваров, мой дорогой, — сказала она. — Ты сам убедился в этом, когда гонялся за ними по лесам и болотам, а они вели с тобой нечестную игру — и выиграли.

Невольная краска выступила на лице Эдуарда. Однако он не мог не отметить, как мягко, с каким тактом мать напомнила ему о его военной неудаче.

Она продолжала:

— Трудно предположить, что может случиться, если мы нарушим условия договора. Вероятно, опять начнется война.

— Миледи, — сказал он, — мне известно, что жители Лондона против этого брака.

— Жители — это толпа, мой сын. А толпа всегда зависит от того, в какую сторону дует ветер.

— Королеву очень беспокоит судьба Джоанны, — пробормотал Эдуард. — Моя сестра совсем ребенок… и отрывать ее от дома… от родных…

Изабелла внутренне напряглась. «Королева»?! Так ее сын сказал не о ней, а об этой девчонке из Эно!.. Ничего, миледи Филиппа вскоре поймет, что приехала сюда не для того, чтобы управлять страной, у которой уже есть хозяйка…

— Наша милая Филиппа… — произнесла королева Изабелла. — Ах, у нее такое мягкое сердце. Я видела, как изумились люди, когда она позволила той грязной женщине взять над собой верх.

— Вы говорите о матери девочки, которую Филиппа спасла от веревки? Насколько мне известно, народ одобрил ее заступничество.

— Не весь народ, мой дорогой сын, а только преступники. Они смеялись и говорили между собой, что теперь будет не страшно и попасться на воровстве: их выручит добрая миледи Филиппа, стоит только ее хорошенько попросить…

— Но ведь то была маленькая девочка…

— Конечно. И наша дорогая Филиппа тоже еще очень молода. Но она повзрослеет. И многому научится, надеюсь. Ведь она такая прелестная. Я так рада за тебя, Эдуард…

Он расплылся в улыбке. Ему всегда было приятно слышать о восхищении Филиппой.

— Дорогой Эдуард, — продолжала мать, — ты знаешь, что все мои мысли только о тебе. Все, что я делаю, — лишь для твоей пользы. Впрочем, зачем я говорю? Ты и так это прекрасно чувствуешь… Твоя мать не ошибается, скажи?

Ее красивые глаза наполнились слезами. Она прильнула к нему. Он поцеловал ее в щеку.

Королева-мать продолжала чуть дрожащим голосом:

— У меня была нелегкая жизнь, сын мой. Порой, оглядываясь назад, я удивляюсь, как смогла все это вытерпеть. Меня так баловали и нежили в детстве при дворе французского короля, моего отца… Но когда я приехала в Англию… — Она содрогнулась. — Когда вспоминаю все, через что пришлось пройти… — Голос ее окреп. — Однако это стоило того, потому что теперь у меня есть ты. И если я увижу тебя твердо сидящим на троне… если ты станешь, я уверена в этом, великим королем… Тогда я уйду из этого мира счастливой.

— Дорогая миледи! — воскликнул он. — К чему говорить о смерти? Вы еще будете жить долго… очень долго.

— Я стану молиться об этом, сын мой, и, знай, я откажусь умереть, пока о тебе не скажут, что ты стал таким же великим, как твой дед. До тех пор я буду все время с тобой…

Кажется, она в достаточной степени сумела дать ему понять, что он еще очень молод и долгое время должен будет чувствовать зависимость от нее и необходимость в ее опеке…

Трудно сказать, думал ли он то же самое, но он понял, что в договоре с Шотландией нельзя менять ни одного пункта, иначе война, к которой они еще не готовы, придет в их дом.

Филиппе он сказал, что, к сожалению, в судьбе Джоанны изменить ничего нельзя, девочке придется вскоре отправиться ко двору шотландского короля. Филиппа поняла его и больше не заговаривала на эту тему.

* * *

В теплые июльские дни отряд из богато разодетых всадников и всадниц неспешно продвигался на север к Бервику. Во главе отряда ехала королева Изабелла, а рядом с ней — одна из самых несчастных маленьких девочек во всем королевстве, принцесса Джоанна.

Много раз приходила ей в голову полубезумная мысль — удрать от всех, скрыться где-нибудь в лесу и чтобы ее никогда-никогда не нашли. И, возможно, она бы осмелилась на этот отчаянный поступок, если бы рядом с ней не находился огромный мужчина с суровым лицом, которого она страшно боялась, даже больше, чем матери. Мужчину звали Мортимер, граф Марч.

В дороге королева Изабелла резким, непримиримым тоном внушала дочери, что та не смеет вести себя, как капризный ребенок, а должна понять и принять судьбу так, как и следует принцессе. Не она первая, не она последняя вынуждена покидать родной дом так рано. Зато в Шотландии ее примут со всеми почестями, какие положены, и пусть она не забывает ни на минуту, что, оставляя Англию принцессой, в Шотландии станет королевой. Разве она не хочет быть королевой?..

Однако Джоанну совсем не утешали слова матери.

Во время остановок в огромных спальнях различных дворцов и замков, лежа на кровати рядом с Элинор, Джоанна искала утешения в бесконечных разговорах с ней. Искала, но не находила — и все равно была рада, что та поехала ее проводить.

Элинор очень хотела успокоить сестру, но не знала, как это сделать, какие убедительные слова найти, тем более что к ней самой все чаще приходила мысль, что и ее рано или поздно ожидает та же печальная участь.

Впрочем, порой пример брата Эдуарда и их обретенной сестры Филиппы скрашивал грустные размышления, и она пыталась внушить Джоанне, что все не так безнадежно — ведь только погляди, как эти двое любят друг друга, как им хорошо! А Филиппу тоже ведь оторвали от дома, от семьи…

Говорили сестры и о том, что им обеим было бы не так страшно и тоскливо, если бы Филиппа и Эдуард поехали с ними. Но он ведь король, и на его плечах заботы обо всем королевстве.

У себя во дворце Эдуард не оставлял мысли о младшей сестре, так рано вырванной из семьи, и нередко испытывал угрызения совести оттого, что ничем не помог ей. Он злился, что еще молод и неопытен, что провалил шотландскую кампанию и приходится расплачиваться за это счастьем сестры. И в то же время понимал — или уверял самого себя, — что нельзя поступить иначе, а если бы можно было, он не посчитался бы ни с кем и сделал по-своему. Уж можете поверить!..

Королева Изабелла осталась недовольна отказом Эдуарда сопровождать ее к месту обручения дочери. Она всячески пыталась уговорить его, улучшить настроение сына. Велела устроить потешный турнир, в котором было много состязающихся, много шума и блеска. Обычно Эдуард любил такие представления и с удовольствием принимал в них участие, но в этот раз недолго побыл на нем и удалился. Он уже не мальчик, сказал он себе, чтобы его можно было отвлечь подобным зрелищем и заставить таким образом изменить свое решение. А он решил остаться в Лондоне в обществе любимой Филиппы, лишь она умела его по-настоящему успокоить.

Отряд королевы-матери достиг Бервика, где и состоялась церемония помолвки, на которой взору всех присутствующих предстала печальная маленькая невеста, сгибающаяся под тяжестью драгоценностей, украшающих ее наряд, и малолетний жених, который, казалось, — да так оно и было на самом деле, — не понимал, по какому случаю затеяли этот праздник.

Обряд обручения был необычайно пышным, и больше всех выделялся на нем великолепный Роджер де Мортимер, граф Марч, который привел с собой сто восемьдесят рыцарей и столько же оруженосцев, — все они блистали нарядами и доспехами.

За обручением последовали дни торжеств. Были турниры и всякие другие состязания, на которые маленькая невеста взирала с неослабевающим интересом. Ее страх немного улегся, когда она увидела, что жених и будущий супруг всего-навсего тщедушный маленький мальчик, да еще младше ее на целых огромных два года.

Подошло время расставания с матерью и соотечественниками. На прощание королева Изабелла обняла ее и преподнесла красивые драгоценные украшения, которые не вызвали у девочки никакой радости. Прощание с матерью не оказалось для нее грустным — слишком велик был всегдашний страх перед этой женщиной.

Изабелла и Мортимер ехали во главе великолепного отряда на юг Англии, а Джоанна, переданная под наблюдение и опеку самых благородных дворян Шотландии и их жен, совершала путешествие в столицу этой страны, Эдинбург. Там она предстала пред шотландским королем, старым-престарым мужчиной — таким он ей показался, — который был настолько слаб, что еле двигался. Однако глаза у него были на редкость живые и добрые, и в них таилась улыбка.

Это был сам Роберт Брюс, ее свекор. Он повелел, она сама слышала, чтобы с ней обращались с особым вниманием и заботой, не забывая, что она очень мала и находится на чужбине.

Она слышала, что он умирает от какой-то страшной болезни, вид у него и вправду был устрашающий, но, как ни странно, он не вселил в нее страха, какой она всегда испытывала перед матерью и Мортимером.

Однако по дому она тосковала. Как хотелось ей оказаться в детской в Виндзоре! Вновь увидеть рядом с собой милых наставниц, а также сестричку Элинор и братика Джона. Но больше всего хотелось увидеть Эдуарда и Филиппу.

Ребенок, она уже начинала понимать, что следует быть выдержанной и терпеливой. Ведь рано или поздно с ней все равно случилось бы то, что случилось. От этого никуда не уйти: все принцессы рождаются для этого — для того, чтобы останавливать войны и приносить согласие. Недаром, как она уже знала, ее стали называть здесь Джоанной, Дарительницей Мира.

* * *

События, происходящие тем временем во Франции, начали вызывать новые заботы у английской короны.

В жизни этой страны за последние несколько лет стали сбываться угрозы и проклятия, с которыми обрушились на нее тамплиеры . Французский король Филипп IV Красивый, отец английской королевы Изабеллы, совершил, как считали многие, роковую ошибку — он подверг рыцарей этого ордена безжалостным преследованиям, чтобы воспользоваться принадлежавшими им богатствами. Завершающим актом этой трагедии явилось сожжение гроссмейстера ордена, великого магистра Жака де Молле, на парижской площади. Когда языки пламени уже лизали его обнаженное тело, несчастный воззвал к Богу с последней мольбой — не прощать содеянного королю и его наследникам и отомстить за мучения — свои и своих сподвижников. Эти слова были услышаны тысячами людей, пришедших поглазеть на казнь. И когда в течение года после этого умерли один за другим папа римский, приложивший руку к преследованию тамплиеров, и король Франции, многие поддались страху, ибо убедились, что проклятие де Молле оказалось действенным.

И в самом деле: у короля Филиппа IV было трое сыновей. Все они ненадолго становились французскими королями — Людовик X Сварливый, Филипп V, известный под прозвищем Длинный из-за несоразмерного роста, и Карл IV Красивый, — но никто из них не произвел наследника. Разве после этого могли у кого-либо остаться сомнения в том, что проклятия великого магистра достигли неба?

После смерти Карла Красивого взоры французов обратились от королевской династии Капетингов к представителю другого знатного рода — Валуа, к Филиппу, сыну младшего брата короля Филиппа IV.

Среди английских толкователей законов существовало другое мнение по поводу наследования французского престола. У покойного короля Филиппа IV помимо сыновей была дочь Изабелла, мать юного Эдуарда, ставшего недавно королем Англии. Да, во Франции действует Салический закон, согласно которому наследование не может происходить по женской линии, а если у этой женщины есть сын? Разве внук короля не является законным наследником престола?

Это стало рьяно обсуждаться в английском парламенте, и всех его членов воодушевила возможность расширить территорию страны, а также получить в казну — и в собственные карманы — новые богатства. Увлекся этими перспективами и молодой Эдуард. Он не сумел пока что покорить Шотландию, так почему не получить подарок в виде целой Франции?! Ведь он действительно имеет законное право на этот трон как внук французского короля!

Французы избрали королем Филиппа Валуа, который стал Филиппом VI.

В Англии горячие головы призывали немедленно двинуть армию на континент. Эдуарду также хотелось этого, он жаждал военной славы: если бы удалось завоевать французскую корону, он совершил бы то, чего не смог сделать даже его великий дед.

Но Мортимер и королева Изабелла были против такого похода.

— Не надо думать, — говорил Мортимер, — что победы можно добиться за несколько недель. Даже если она будет, начнется большая война: французы ни за что не согласятся, чтобы англичанин завладел их троном. Они станут яростно сопротивляться, и недели войны превратятся в месяцы, месяцы — в годы. Страна обнищает, и МЫ вместе с ней.

Изабелла соглашалась с этими словами и мягко внушала сыну:

— Время для этого еще не наступило, мой дорогой. Ты должен повзрослеть. У тебя мало военного опыта.

Эдуард залился краской и резко возразил:

— Если бы шотландцы приняли открытый бой…

Мать умиротворенно улыбнулась.

— Такова их военная тактика, сын мой. Каждый, кто вступает в бой, должен быть готов к различным ходам противника.

Наполовину искренне, наполовину нарочито — чтобы подольше поддерживать в сыне ощущение зависимости от нее и от Мортимера — она постоянно напоминала ему о молодости и неопытности.

Постепенно те, что торопились вступить на землю Франции, поостыли, и разговоры об этом почти прекратились.

Эдуард не оставил мечту о французской короне. Она должна стать моей, дал он себе клятву.

* * *

Вскоре после коронации Филипп VI призвал к себе вассалов, чтобы принять их присягу на верность. Среди них должен был находиться и английский король Эдуард III, имевший владения во Франции, а вернее — их остатки.

Когда до него дошел призыв французского короля, Эдуард созвал парламент, которому надлежало решить, пристойно ли для него откликаться на подобное приглашение, тем более что он был намерен вскоре предъявить претензии на французский трон.

Обсуждение было долгим и бурным, и в конце концов решили, что ехать во Францию надо, но ни в коем случае не следует оглашать там намерений в отношении французской короны. Визит должен быть обставлен как можно пышнее, чтобы у французов не было никаких сомнений в том, что английский король богат и могуч. И еще советники Эдуарда придумали один хитрый ход, который тот сделает уже во дворце, когда встретится лицом к лицу с французским королем.

Прощание с Филиппой было долгим и бурным. Впервые со дня их венчания они расставались, и Эдуард обещал вернуться как можно скорее.

Жарким днем Эдуард прибыл во дворец короля Франции, одетый богато и совсем не по-летнему. На нем была пурпурная бархатная мантия, вышитая золотом и отороченная мехом леопарда, сбоку повязан меч. На голове красовалась золотая корона, золотыми были и шпоры на королевских сапогах.

Король Франции тоже не ударил лицом в грязь: он восседал на троне в голубой бархатной мантии с золотыми лилиями и выглядел ничуть не хуже английского гостя.

Французского короля поразил не роскошный наряд Эдуарда, а та его часть, которую ему посоветовали надеть его придворные: это была корона.

Увидев ее на голове Эдуарда, король Филипп пробормотал оруженосцу, стоявшему возле трона, но так, чтобы слышали почти все, что, насколько он понимает, присяга в вассальной верности и корона не очень совместимы. Конечно, Эдуард тоже король, и все присутствующие здесь об этом знают, но ведь сейчас происходит не встреча двух королей, а нечто другое… Не так ли?.. И, значит, тот, кому позволили иметь владения во Франции и кто приносит присягу на верность королю, должен стоять при этом с непокрытой головой, а также без меча на поясе.

Эдуард услыхал эти слова — именно с такой целью они и были произнесены и ответил:

— Сир, я приношу присягу только из уважения к вам и в самых общих словах. Но при этом остаюсь королем Англии, в знак чего и ношу на голове эту корону.

В огромном зале послышался ропот. Король Филипп внимательно посмотрел на стоящего перед ним юношу, почти мальчика, и внезапно у него мелькнула уколовшая его мысль, что тот еще доставит ему немало неприятностей и что вести себя с ним следует со всей осторожностью.

— Я принимаю ваши слова, милорд, — произнес он, — при условии, что по возвращении в Англию вы поищете и найдете соответствующие бумаги, которыми закреплены наши отношения по части земель во Франции и где сказано, какие слова подтверждения требуются от вас. Найдете и в письменном виде выразите то, что не смогли сейчас облечь в приемлемые слова.

Король Филипп остался доволен своей витиеватой речью, с помощью которой, как он считал, поставил на место заносчивого мальчишку, не нарушив при этом ни правил вежливости, ни этикета.

Еще лучше он почувствовал себя, когда Эдуард ответил:

— Я согласен, сир.

— Принимаю ваше согласие как слово чести, — сказал Филипп.

Однако его хорошее настроение улетучилось и сменилось крайним негодованием, когда Эдуард вдруг заявил, что вообще-то пора уже все земли во Франции, принадлежавшие раньше Англии, вернуть в полное ее владение.

— С чего бы это?! — вскричал Филипп. — Они были завоеваны у вашего отца в честной борьбе.

Все, находившиеся в зале, притихли: они уже начали понимать, что имел в виду молодой английский король, так и не снявший короны. Уж не хочет ли он сказать, что имеет право на все французские земли?.. Нет, это чересчур безрассудно и попросту глупо! Но каков юнец! Впрочем, только в незрелую голову могут прийти подобные мысли!..

Возможно, именно тогда, стоя перед троном французского короля в окружении шушукающихся придворных, Эдуард твердо решил, что ему просто надо стать взрослее и опытнее, чтобы получить свое, потому что сомнений в своем праве на Францию у него не было, нет и никогда не будет…

А пока… что ж, пока он все-таки произнесет необходимые слова о вассальной верности французскому королю, имея в виду те немногие земли, что остались в его владении во Франции.

Так он и сделал, положив при этом руки, согласно обычаю, между ладонями короля Филиппа, а тот в ответ поцеловал его в губы.

Эдуард не стал задерживаться во Франции и почти сразу же после церемонии отправился в Англию, куда и прибыл благополучно, к огромной радости юной супруги, которая призналась, что не находила себе покоя в его отсутствие, рисуя самые мрачные картины шторма и прочих несчастий.

Он смеялся над ее страхами и рассказывал много и подробно о путешествии по Франции.

— Это изумительная страна, Филиппа. Когда я проезжал по ней, то все время твердил себе: «Она должна быть моей… Она будет моей…»

— Они никогда не согласятся на это, — отвечала она.

— Конечно, нет. Мне придется воевать за нее.

Лицо Филиппы вытянулось от огорчения, но Эдуард не понял ее чувств и с обидой спросил:

— Ты не веришь, что я смогу сделать так, как говорю?

— О нет. Ты сумеешь все! Но я не люблю сражения. Война заберет тебя от меня. Нам придется расстаться.

Он пообещал, что подарит Францию ей, но это не обрадовало Филиппу.

Через три дня пришло известие из небольшого замка Кардросс на реке Клайд, что там скончался шотландский король Роберт Брюс. Окончилась жизнь человека, проведшего большую ее часть на полях сражений, а последние годы — в неравной битве с проказой.

Филиппа была рядом с Эдуардом, когда он узнал об этом.

— Брюс умер, — проговорил он задумчиво. — Наша маленькая Джоанна будет теперь королевой Шотландии.

* * *

Изабелла становилась все беспокойнее: друзья покидали ее. Сэр Джон — верный друг, столько сделавший для ее благополучного возвращения в Англию и спокойного существования здесь в течение какого-то времени, беззаветно и безнадежно влюбленный в нее, — сэр Джон вернулся к себе на родину, в графство Эно. Большинство ее союзников отвернулись от нее.

Она поражалась, как много людей осудило ее за то, что она выдала Джоанну за наследника шотландского престола: они считали, что это жестоко с ее стороны — отправлять маленькую девочку в чужую страну, где такой варварский народ и такие суровые зимы. Подумать только, отдать семилетнюю крошку за пятилетнего несмышленыша, чей отец умирает от проказы!.. А если и она заразится этой ужасной болезнью?!

Но с такими взглядами можно было поспорить: обручение Джоанны — это политика, в которой далеко не все разбираются, хотя осмеливаются судить и рядить. Куда труднее было бы возразить тем, кто осуждал ее за связь с этим прохвостом, с этим проходимцем. Она хорошо знала, что именно такими словами недоброжелатели честили ее любовника.

Мортимер, этот сильный, великолепный мужчина, никого и ничего не боялся, но изощренным умом не блистал. Заглядывать вперед не хотел, да и не умел. Однако извлечь личную пользу, быстро обогатиться и столь же быстро возвыситься умел не хуже, если не лучше, чем фавориты покойного короля. Новые угодья, деньги, драгоценности, казалось, сами текли ему в руки.

Из-за всего этого среди знати и простого люда зрело недовольство его высокородной покровительницей. Ее жалели, осуждали, удивлялись и гадали, как этот проходимец мог околдовать ее. Иначе чем объяснить, что она совершенно не замечала его бесчисленных проступков?

Ответ был прост — страсть Изабеллы к нему, молодому и неутомимому в любви красавцу, затмевала все, она была столь же сильной и непреодолимой, как в первые дни знакомства.

Возможно, если бы они действовали менее открыто, их связь была бы принята обществом: многие в стране еще хорошо помнили, что претерпела королева из-за любовных прихотей супруга. Но такая открытая связь с Мортимером становилась все больше похожа на прямой вызов: они появлялись на людях только вместе; все их поведение свидетельствовало, что им совершенно безразлично, как на них посмотрят окружающие. Разве такое можно простить?..

Изабелла часто с удивлением вспоминала свои недавние действия, приведшие к успеху. Неужели это была она? Как ловко ей удалось тогда убедить своего супруга и его всемогущего советника и любовника Хью Диспенсера отпустить ее во Францию и отправить затем к ней их сына… Как быстро и без ненужной крови сумела она, вернувшись в Англию, заставить мужа отказаться от трона… С тех пор они с Мортимером правят всей страной… В общем, сбылось все, о чем они мечтали, будучи во Франции, а потом в графстве Эно… А возможно, еще и до этого — когда только познакомились и полюбили друг друга в замке Тауэр…

Так почему она не испытывает сейчас никакой радости, никакого удовлетворения от того, что сбылись их надежды? Счастливец Мортимер не перестает наслаждаться этим. Наверное, он все-таки мудрее, чем она. Во всяком случае, крепче стоит на ногах. Почему же, почему она не может быть такой, как он?!

Мортимер действительно был мудрым, если за мудрость принять его девиз: ни о чем и ни о ком не жалеть — что сделано, то сделано. Увы, она не могла всегда следовать этому девизу. Ее по-прежнему мучили видения: она слышала порой его дикие, нечеловеческие вопли, когда раскаленный железный прут входил в тело мужа, причиняя немыслимые страдания… в тело, незадолго до этого содрогавшееся от наслаждения, доставляемого молодыми фаворитами…

Но что с ней? — часто вопрошала она себя. С ней — с дочерью одного из самых жестоких королей ее времени, человека, который беспощадно разорял и казнил тысячи людей — в том числе рыцарей ордена тамплиеров?.. Ведь она — его дочь, почему же она страдает из-за убийства мужа? Может, проклятие лежит и на ней?..

Изабелла все чаще стала замечать, что даже близкие охладевают к ней. Вот хотя бы герцог Эдмунд Кент, сводный брат ее мужа, его мать была тоже француженкой, и он привязался к Изабелле со дня ее прибытия в Англию. Покоренный, как и многие, ее красотой, он остался верен ей, и когда она вернулась на остров во главе армии, чтобы свергнуть с трона мужа и возвести на него сына. Эдмунд Кент охотно поддерживал ее тогда…

Но вчера на конной прогулке, когда они ехали рядом, он проявил необыкновенную холодность, чтобы не сказать — суровость. И главное, подозрительность.

Внезапно он заговорил о сводном брате. Она запомнила их разговор почти слово в слово.

— Мне кажется, — вдруг изрек он, — в замке Беркли с ним обращались не лучшим образом.

От этих слов ее обуял страх, она почувствовала, что бледнеет, и не была уверена, что собеседник не заметил этого. Однако, быстро овладев собой, она ответила, как ей думалось, вполне спокойным тоном, хотя внутри у нее все дрожало:

— О, насколько мне известно, Томас Беркли вполне дружественно относился к нему.

— По-моему, он из людей Мортимера? — спросил Кент.

— Да… кажется… Родственник по жене. Той, что осталась в Уэльсе.

Наступило молчание. Эдмунд ехал, хмурясь и глубоко задумавшись. Она и Мортимер всегда считали его недалеким, простодушным человеком, не умевшим скрывать свои чувства. Он и сейчас их не скрывал — видно было, он не верит ей.

Изабелла попыталась заговорить о другом, но Эдмунд снова вернулся к тому же:

— В замке Кенилуорт у нашего кузена Ланкастера королю было хорошо. Это я твердо знаю. Но вот в Беркли…

«О Господи! — хотелось ей закричать. — Довольно! Остановись!.. И без того страшные видения не дают мне покоя…»

В отчаянном усилии заговорить о другом она произнесла с вымученной улыбкой:

— Скажу вам по секрету, у меня есть основания полагать, что наша юная королева беременна.

Эдмунд не удержался от вежливой ухмылки: ему были симпатичны племянник Эдуард и его жена.

Изабелла продолжала, не давая ему возможности вернуться к опасной теме:

— Да благословит их небо! Как будет доволен наш народ! Особенно если родится мальчик.

Эдмунд согласился с этим, и, к радостному облегчению Изабеллы, они какое-то время беседовали о родительском счастье и о детях. У Эдмунда было четверо детей, и он мог говорить о них бесконечно.

Изабелла успокоилась и поздравила себя с маленькой победой, но тут им повстречалась небольшая группа людей, которые вынуждены были посторониться, чтобы дать проехать всадникам. Никаких приветственных возгласов в свой адрес, как бывало прежде, королева не услыхала. Их не было. Правда, один возглас достиг ее слуха, и был он достаточно отчетлив:

— Шлюха!

Она сделала вид, что ничего не произошло, но, бросив искоса взгляд на Эдмунда, увидела, как лицо его залилось краской, губы крепко сжались, а в глазах появился недобрый блеск.

* * *

Возвратившись во дворец, она сразу же отыскала Мортимера. На него — и только на него! — уповала она, когда было тяжело. Он, и только он, мог всегда найти и находил слова утешения.

— Ну вот… — сказала она. — Я своими ушами услышала… и окончательно убедилась, что народ отвернулся от нас.

— К чему переживать из-за каких-то слов? — отвечал он.

— Дорогой Мортимер, дело не в словах… Как ты не понимаешь? Они поднимут против нас бунт.

— Хотел бы я это видеть! Пусть только посмеют!

Рядом с ним она не могла не верить его словам — он выглядел таким сильным, спокойным и уверенным в себе. Где бы ни появлялся он в последнее время — великолепно одетый, всегда в сопровождении немалого отряда вооруженных до зубов рыцарей, — весь его вид говорил о силе, богатстве и величии.

Изабелла поведала ему о кратком, но полном скрытого значения разговоре с графом Кентом.

— Я увидела в его глазах сомнения, недоверие… Если народ выступит против нас, они могут сделать его вождем. Его королевское происхождение…

— Кент! — фыркнул Мортимер, прервав ее. — Он никогда ничего не возглавит!

— Он может, — настойчиво повторила королева.

— Отъявленный глупец! Вот он кто…

— Но он сводный брат короля.

— Его никогда не любили.

— Но он ни у кого не вызывал и ненависти…

— Ни любви, ни ненависти, — подтвердил Мортимер, не принимая намека. — Он никто.

Изабелла не успокаивалась:

— Его вполне могут использовать желающие начать свою игру против нас… Мортимер, я очень боюсь… Его слова о короле, о том, что с ним плохо обращались… Он начнет разнюхивать, выяснять подробности…

Глаза Мортимера сузились. Он размышлял.

— Все, кто был там… — заговорил он, — кто действовал… Молтреверс, Герни, Огл… они сейчас не у нас в стране.

— Знаю. Но что, если их найдут и заставят говорить?

Снова Мортимер молчал некоторое время.

— Нужно преподать урок тем, — заговорил он медленно, — кто хочет заняться выяснением того, чего выяснять не следует.

— Урок? Кому? — недоуменно спросила она.

— Я бы начал с Кента, — сказал Мортимер. — Мой выбор падает на него.

— На Кента?! Он же брат короля! Дядя моего сына…

— Любовь моя, всегда лучше начинать с головы…

* * *

Эдмунду, герцогу Кентскому, было двадцать девять лет. Ему исполнилось шесть, когда его отец Эдуард I отошел в мир иной. Мальчик почти не знал отца — великого воина, большую часть жизни проводившего в походах и сражениях. Эдмунда и его брата Томаса, герцога Норфолкского, который был всего на год старше, воспитывала их нежная мать — француженка Маргерит. Когда Эдуард II женился на Изабелле, он представил жену мачехе, и Маргерит одобрила выбор пасынка.

Очень скоро многим стало ясно, какой плохой правитель их король, к тому же отдававший предпочтение в любви мужчинам. Когда Эдмунд повзрослел, он стал, как и другие, противником монарха. Позднее он присоединился к тем, кто поддерживал королеву Изабеллу, и лишь недавно засомневался в ней, что и заставило Мортимера вынести ему приговор.

Сам же Мортимер, хотел он это видеть или нет, становился все более невыносим, шепот и даже громкие разговоры о нем начали звучать повсюду. Его роль во дворце сравнивали с ролью Диспенсера и Гавестона при прежнем короле: так же, как они, он мнил себя чуть ли не правителем Англии, так же награждал себя титулами, поместьями, так же считал государственную казну своей. Но, кроме всего прочего, он уже был недалек от того — так думали очень многие, — чтобы в ближайшее время перелезть из постели Изабеллы на королевский трон…

Это необходимо было предотвратить.

Эдмунд Кент уже совещался по этому поводу со своим родным братом Томасом, а также с кузеном Ланкастером, и они пришли к единодушному мнению — дольше терпеть нельзя. Беспокоило их и то, что юный король пребывает под сильным влиянием матери, а это означало — под влиянием все того же Мортимера. Таким образом, положение становилось все более угрожающим — для страны и для них самих. Необходимо было действовать, не откладывая в долгий ящик.

Какой-то бродячий монах из нищенствующего ордена пришел в дом герцога Кента и попросил, чтобы сам хозяин принял его по очень важному делу.

Когда они остались вдвоем, монах заговорил:

— Милорд, то, что я скажу, может показаться невероятным, но я ручаюсь за достоверность. Король Эдуард Второй не умер, он до сих пор в этом мире.

Эдмунд Кент молчал, не зная, что ответить, и монах продолжил:

— Могу открыть вам, где он находится, милорд, — в замке Корф. Управитель замка хорошо мне знаком, и именно от него я узнал эту тайну. Он клянется, что это чистая правда, что короля держат там взаперти, дурно обращаются с ним, и он живет только одной надеждой — увидеть кого-то из тех, кого любит и кому может доверять. Управитель сказал, что король упоминал ваше имя.

— Я… я не могу в это поверить, святой отец, — с трудом выговорил наконец Кент. — Однако, если то, что вы говорите, правда, я должен немедленно увидеть короля.

— Простите, милорд, — отвечал монах, — но вам надлежит действовать с чрезвычайной оглядчивостью. Человек, сообщивший мне этот великий секрет, тут же пожалел о сказанном, ведь под угрозу поставлена и его жизнь, и жизнь пленника. Если вы отправитесь в замок Корф, необходимо принять все меры предосторожности.

— Разумеется! — вскричал Кент. — Я прекрасно понимаю… Но зачем они все это делают? — продолжал он. — Чего они хотят?

Монах подсказал ответ:

— Хотят, чтобы все думали, что король мертв, а они могли бы править через его сына.

Кент не стал уточнять, кто такие эти «они», — он понимал, о ком говорит монах и что он, как многие в стране, его единомышленник, — и все же счел нужным заметить:

— Но ведь король Эдуард добровольно передал трон сыну.

Монах усмехнулся.

— Видимо, так. Однако наследник не слишком-то хотел садиться на него, пока отец жив. Его заставили это сделать. И вы, милорд, знаете кто.

— Изабелла… и Мортимер.

Монах мрачно кивнул.

— Я отправлюсь в замок Корф как можно скорее! — сказал Кент.

— Я поеду с вами, милорд, если позволите. Без меня, боюсь, вы ничего там не добьетесь. Только, умоляю вас, пускай все будет сохранено в тайне.

Кент согласился с этим и никому, даже жене, не сказал, куда собирается ехать.

Он был действительно недалеким человеком, Эдмунд герцог Кентский, сын Эдуарда I и дядя Эдуарда III, — бесхитростным, легковерным и беспрерывно колебавшимся в своих воззрениях и симпатиях во время правления сводного брата, вернее, его фаворитов. Потому и решил Мортимер сделать именно Эдмунда, а не его старшего брата Томаса герцога Норфолкского козлом отпущения и жертвой в своей хитрой и жестокой игре, желая показать вероятным противникам его и королевы, что их ждет, если они осмелятся перейти от слов к враждебным действиям.

Итак, доверчивый Эдмунд Кент отправился в сопровождении бродячего монаха в тайную поездку, и ничто не вызвало подозрений в его честной и простоватой душе.

Управитель замка наотрез отказался впустить их, и Кент уже начал упрекать монаха за напрасную трату времени. Но затем им все же разрешили войти внутрь.

— Правда ли, что у вас находится мой брат? — напрямик спросил Кент.

Вместо ответа управитель принялся вертеть головой, глядя то в пол, то на балки потолка, то по сторонам и бормоча что-то бессвязное.

— Да, это так, милорд, — говорил за управителя монах. — Ответьте же милорду.

— Тогда проведите меня к королю! — требовал Кент. — Я не поверю, пока не увижу его сам.

— Милорд! — вскричал наконец управитель. — Я не смею… не могу… Мне приказано… Я не знаю, как…

— Говорите правду!

— Да, только правду, — поддакивал монах, который, как ни странно, чувствовал себя, казалось, вправе командовать управителем.

После долгих препирательств тот с трудом выговорил чуть ли не шепотом:

— Если хотите связаться с королем, напишите ему об этом в записке.

— Выходит, вы подтверждаете, что он здесь?

— Я только сказал, милорд, что, если вы напишете записку, она будет вручена тому, кому предназначена, и вам уже судить, кем является здешний пленник.

— Значит, вы признаете, что тут содержится пленник?

Управитель промолчал.

На какое-то мгновение Эдмунд засомневался: не слишком ли подозрительна вся эта таинственность? И кто эти люди? Если сторонники короля, то отчего не пускают к нему его брата? Если же противники — то с какой целью затеяли все то, что сейчас происходит?

Но подозрение мелькнуло и исчезло. Ему на смену вновь пришло желание скорее разгадать тайну, однако он отказался писать что-либо и вновь потребовал свидания с узником.

Управитель смиренно возразил:

— Милорд, я не смею выполнить ваше желание… Он… король… отказывается от встреч с кем-либо… боится, что все подосланы графом Марчем… его врагами…

Снова вмешался монах:

— Все так. Но разве это значит, что милорду не удастся хотя бы посмотреть на короля? Издали или из какого-нибудь укрытия?

Управитель задумался.

— Сделаю все, что будет возможно, — сказал он потом. — А пока отдыхайте, милорд…

Кенту было не до отдыха, его не оставляло беспокойство. Только когда наступили сумерки, к нему явился монах и сказал, что все подготовлено и милорд может посмотреть на короля в комнате, где тот находится.

— Но почему не встретиться с ним? — опять возмутился Кент.

— Милорд, — ответил монах, отводя глаза, — у короля, который давно находится в полном одиночестве, все чаще наступают моменты, когда он… когда в его разуме нет полной ясности. К встрече с вами и тем более к разговору о спасении его нужно готовить постепенно, очень осторожно… чтобы ненароком не навредить еще больше. Лучше всего сделать это с помощью письменного послания. Но сначала, конечно, вам надлежит самому убедиться, милорд, что в замке находится именно ваш брат.

Герцог Кентский не мог не согласиться с разумностью слов монаха и решил, что прежде всего он должен увидеть короля, а там уж можно будет размышлять, как действовать дальше.

— Ведите меня!

Монах повел его по крутым лестницам и извилистым коридорам и, отворив дверь, пригласил войти. В небольшой комнате в стене было просверлено крохотное отверстие. Кент смог увидеть простую кровать, такой же стол с единственным стулом, на котором сидел человек. В сумеречном свете можно было распознать, что у него довольно светлые волосы, тронутые сединой, и он высокого роста. Хотя сходство с королем все-таки было, Кент допускал, что его обманывают. С чувством сомнения он покинул на следующее утро замок Корф и вернулся в Лондон, чтобы поразмышлять обо всем, что слышал и видел.

Был ли королем тот человек, который сидел за столом в убогой комнате? Если нет, то кто он и зачем кому-то понадобилось обманывать его, Эдмунда Кента? С какой целью и для чьей выгоды?.. Этого он понять не мог, а потому решил, что ему сказали правду, а если так, то следует что-то предпринять.

Пока он размышлял о будущих действиях и о том, следует ли поведать то, о чем он узнал, Томасу, к нему вновь явился монах.

— Милорд, мне стало известно, что папа римский выразил желание, чтобы король был освобожден из заточения в замке Корф.

— Вы хотите сказать, его святейшество поверил этой истории?

— Насколько я знаю, милорд, не только поверил, но и назвал ваше имя как человека, способного вызволить короля из плена, в котором тот находится по велению Мортимера, графа Марча. И есть все основания полагать, что, если этого не сделать, жизни короля угрожает опасность. Мортимер давно намеревается покончить с ним. Папа римский опасается подобного исхода и потому просит не откладывать освобождение пленника.

Кент задумался.

— Хорошо, — согласился он наконец, — я напишу брату и буду ожидать ответа.

— Это разумно, — одобрил монах. — Поведайте ему, что вы его друг, а не только брат, и что готовы прийти на помощь, причем поднимете всех, кого можно, для его спасения, чтобы уничтожить врагов, кто бы они ни были, и восстановить его на троне. Ваше послание должно вдохнуть надежду в измученную душу короля, милорд. И тогда, как сказал папа римский, небеса возблагодарят вас. Аминь!..

Слова монаха и папы римского воодушевили Эдмунда Кента.

Да, решил он, я немедленно отправлю послание в замок Корф. Монах наверняка передаст его по назначению, иначе для чего он затеял все это, какая ему корысть?.. И управитель замка тоже, по всей видимости, не станет чинить препятствий… Когда же получу ответ, можно будет думать, что делать дальше.

Письмо Кента было написано откровенно, без хитростей и намеков. Он заверял, что предан брату и готов собрать армию и вступить в бой за него со всеми его врагами. А коли тот пожелает, то может снова занять трон, который скорее всего был вынужден оставить не по доброй воле.

Монах забрал послание, но отправился с ним не в замок Корф, а к себе домой, где скинул монашеское одеяние и превратился в того, кем был, — в верного мирского слугу Роджера де Мортимера, ловкого исполнителя злодейских планов хозяина, от которого надеялся получить немалое вознаграждение за службу.

У себя он задержался ненадолго и поспешил к Мортимеру, который был на заседании парламента, чтобы вручить ему письмо Эдмунда Кента.

Ох и посмеялись они над незадачливым герцогом! Кто мог предположить, что он с такой легкостью проглотит наживку: примет на веру, что седоватый высокий человек не кто иной, как сам король, и уж совсем на слово поверит в обращение к нему папы римского?..

Задуманный план сработал безотказно. Теперь у них в руках документ, свидетельствующий, что написавший его — изменник, враг государства и царствующего монарха.

Они хохотали, радуясь столь скорой победе.

— Славно сработано, «святой отец», — сказал Мортимер. — Глупец Кент написал такое, чего с лихвой хватит, чтобы веревка покрепче затянулась у него на шее.

— Он шагал в ловушку, милорд, словно это было единственным его желанием.

— Надеюсь, оно у него станет последним! — с яростью произнес Мортимер. — Я помогу ему в этом. А твое усердие будет вознаграждено, не сомневайся…

Когда исполнитель его плана ушел, Мортимер подумал, что лучше всего побеседовать с Кентом здесь, в Винчестере.

* * *

Молодые король и королева пребывали в эти дни во дворце Вудсток. Небо над ними безоблачно. Любовь друг к другу все так же крепка и сильна. Радости и счастья добавляло и то, что Филиппа была беременна.

Эдуард полагал, что в такое время жена должна ощущать особую его заботу, и, не доверяя никому столь драгоценное бремя, решил отойти от забот государственных, тем более что ими по-прежнему занимались мать и Роджер де Мортимер и окончательное решение было за ними.

Незадолго до того, как Эдуард и Филиппа уединились в Вудстоке, его супруга была коронована. Он не ожидал, что это вызовет у него такую гордость за нее. Как ему повезло в жизни! Много ли королей женятся на тех девушках, кого по-настоящему любят?.. Да разве можно не любить такую, как Филиппа? Нет, невозможно! Любящая, добрая, умная, понимающая его с полуслова… Ее достоинства оценил не только он, но и весь народ Англии! Ну, если не весь, то лишь потому, что не каждый подданный смог увидеть ее… А уж когда она подарит ему сына…

Правда, порой она огорчает его немного, говоря, что вполне может родиться и дочь, но разве он не примирится с этим? Он же так ее любит! Ладно, пускай сначала появится дочь, что тут поделаешь — все от Бога, зато потом уж непременно будет сын… Они еще так молоды, у них родится много детей и среди них — немало мальчиков… Он не сомневался в этом…

Коронация его любимой Филиппы прошла хорошо, но все же не с таким великолепием, как ему бы хотелось. Все упиралось в деньги, которых в казне становилось день ото дня меньше, — настолько, что даже он, король, начинал ощущать это почти на каждом шагу. Как он понял из осторожных объяснений тех, кто отвечал за доходы и расходы, причина нехватки денег и сокровищ была в том, что его мать и Мортимер слишком свободно пользовались и тем, и другим для целей, известных только им одним.

Необходимо было как следует разобраться в этом, и единственное, что его останавливало, — нежелание лишний раз ввергнуть мать в состояние беспокойства и тревоги. Последнее время он стал замечать, что она легко приходит в возбуждение и расстройство от малейших его попыток выразить хотя бы недоумение, не то что недовольство какими-либо ее действиями, а тем более действиями Мортимера. Она сразу начинала многословно и не всегда связно и последовательно защищать себя и фаворита, ссылаясь на юность и неопытность сына. А он чувствовал, что он уже не мальчик, что повзрослел в шотландском походе и многому научился от умных людей. Но возражать ей так и не решался.

Однако здесь, в Вудстоке, нужно на время забыть о делах и посвятить себя Филиппе, только ей: не волновать понапрасну, больше гулять с ней и с уверенностью и радостью говорить о том дне в июне, когда наконец появится на свет их долгожданное дитя.

Мирное существование короля было внезапно нарушено посланием из Винчестера. В нем сообщалось о раскрытии преступного заговора, во главе которого стоял его дядя, герцог Эдмунд Кент.

О, наверное, все не так страшно, как здесь написано. Не мог же дядя Эдмунд всерьез задумать предательство. На него совсем не похоже! Он ведь как большой ребенок — увлечется чем-нибудь и ничего не видит вокруг… Но плохого он совершить не может. Дурацкое дело с обвинением легкомысленного дяди вскоре наверняка закончится ничем.

Король решил не ехать в Винчестер, не оставлять Филиппу в одиночестве. Это первая ее беременность, и необходимо быть рядом с ней. Это — главная его обязанность.

Дни становились все теплее. Филиппа — все грузнее. Они с ней начали считать, сколько остается до родов, и казалось, что время, как нарочно, остановилось.

О послании из Винчестера Эдуард не вспоминал.

* * *

Герцогу Эдмунду Кенту предъявили письмо, написанное им к его брату, королю Эдуарду II.

— Ваша ли рука писала это?

Он ответил утвердительно. Он поверил, что Эдуард II жив: ему показали его в замке Корф. Разве это был не он?

Ему не ответили, не полюбопытствовали, как и почему он попал в замок Корф. Вместо этого спросили:

— Он сам говорил вам, что он и есть король?

— У меня не было с ним беседы, — отвечал герцог. — Я видел его через отверстие в стене.

— И этого оказалось достаточно, чтобы вы написали письмо, которое свидетельствует о вашей готовности воевать с нынешним королем и означает, что вы всегда были его противником и только ждали случая взяться за оружие? Разве это не предательство?.. Какой-то самозванец, а возможно, просто безумец, позвал вас, и вы уже предаете законного короля и предлагаете свои услуги преступнику!

Выходит, его обманули? Зачем?..

Он понимал, что все складывается не в его пользу. Что иначе как предательством это и в самом деле не назовешь.

Он также знал, какая кара ждет его…

Об этом же говорили Изабелла и Роджер де Мортимер, когда остались одни.

— Ты не можешь приговорить его к смерти, Мортимер, — сказала она. — Это безумие. Он — дядя короля.

— Могу и сделаю это! — вскричал Мортимер. — Он сам написал письмо и приговорил себя. Он не сможет оспорить приговор.

— Ты забываешь, что он королевского рода.

— Королевского или не королевского, но он взойдет на эшафот и будет обезглавлен! Никто не может вознестись так высоко, чтобы не быть повергнутым!

— Нужно уведомить короля о готовящейся казни!

— Любовь моя, ты хочешь разрушить наш собственный план? Хочешь, чтобы змея заговора против нас с тобой согревалась на нашей груди и выводила потомство? Ты ведь знаешь, как поступит твой Эдуард. Он простит дорогого дядюшку и, возможно, погубит этим не только нас, но и самого себя.

— Так что же делать, Мортимер? Неужели…

— Да. Смертная казнь. И как можно скорее.

* * *

Герцог Кент был приговорен к казни через отсечение головы, и исполнить приговор предписывалось немедленно. В зале суда приговор огласил королевский судья Роберт Хауэл. Герцог стоял перед ним, одетый лишь в рубаху, вокруг шеи у него была повязана веревка.

Он сказал, что просит пощады. Сказал, что хочет увидеть короля.

Те, кто его обвинял, холодно ответили ему, что теперь поздно говорить об этом — он предал своего владыку и должен понести наказание, хотя он и ближайший родственник короля. Ведь он намеревался собрать армию и выступить против этого самого короля, своего племянника, так или нет?.. Сомнений быть не может, он — изменник и заслуживает смерти. Его королевское происхождение только усиливает вину…

По распоряжению Мортимера на рассвете, пока не проснулись жители, его вывели в укромное место за стенами города, где должен был ожидать палач.

Но шло время, а заплечных дел мастер не появлялся. Вместо него пришел посланный от него человек и сказал, что тот отказывается обезглавить члена королевской семьи, ибо страшится последствий и не хочет, чтобы за ним числилось такое злодейство.

Мортимер, посчитавший необходимым для себя присутствовать при казни, пришел в бешенство.

— Трусливый негодяй! — завопил он. — Черт с ним! Пошлите за кем-нибудь еще! За кем угодно!.. У палача есть помощник, не так ли?

— Да, — ответили ему, — у него есть помощник. Но, услыхав, что хозяин отказывается, он сразу сказал, что тоже не желает брать на себя такое дело. Голова, а вернее, шея человека из королевского рода, — это не по нему.

Мортимер был вне себя от ярости. Что они, сговорились?! Получили чей-то приказ или почуяли, что эта казнь неугодна мальчишке-королю? Конечно, неугодна. Только кто будет его спрашивать? Во всяком случае, не он, Мортимер! Этого никто не дождется!

— Немедленно найти палача! — повелел он.

Его искали, но найти не смогли.

А время шло. Рыцари и оруженосцы, пришедшие вместе с Мортимером, стояли, опустив глаза: каждый боялся, что ему будет поручено взмахнуть топором. Но Мортимер понимал, что так поступать не следует, чтобы не сказали потом, будто герцог Кент был попросту убит приверженцем Мортимера.

Приближался полдень, а Кент был все еще жив. Он истово молился Богу, благодарил за чудесное вмешательство и просил, чтобы Тот не оставлял его и даровал ему жизнь.

Середина дня была уже позади, а человека на роль палача так и не нашли. И тут Мортимера осенило:

— Отправляйтесь в городскую тюрьму и разыщите там приговоренного к смертной казни. Обещайте ему свободу, если он выполнит дело палача.

Обещание жизни оказалось слишком большой наградой, чтобы от нее можно было отказаться.

В пять часов вечера этого мартовского дня Эдмунд герцог Кентский положил голову на деревянную колоду, и ударом топора преступника она была отделена от тела.

* * *

Король Эдуард все еще пребывал в замке Вудсток, когда до него дошло известие о казни дяди.

Он с трудом мог поверить в это. Его ближайшему родственнику отрубили голову! И это совершили, не сказав ни слова королю! Неслыханно!..

Впрочем, ему еще раньше, кажется, сообщали, что герцог оказался предателем, собирался поднять восстание против короля… И кто знает, чем все это могло окончиться?.. Надо разобраться…

Да, но казнь!.. Казнить сына его великого деда!..

* * *

Стоял конец марта, а Филиппа должна была разрешиться от бремени в июне. Пожалуй, он может оставить ее ненадолго и отправиться в Винчестер и на месте выяснить, что же все-таки произошло. Как они посмели?!

Филиппе не хотелось, чтобы он покидал ее, не хотел этого и он сам, однако решил немедленно ехать.

Зима была уже далеко позади, но дороги еще не просохли, что затрудняло передвижение. Филиппа готова была сопровождать его любым способом — верхом, в паланкине, — но Эдуард не позволил этого. Будет опасно для будущего ребенка, сказал он, и скрепя сердце любящая супруга признала, что он, как всегда, прав.

— Я очень обеспокоен, — повторял Эдуард, объясняя внезапный отъезд.

— Конечно, — соглашалась она. — Обнаружить предателя в собственной семье… Ужасно!

— Не хочу верить в это, — продолжал он. — Тут что-то кроется. Что-то, чего я не знаю… Не понимаю… Да, Кент был не очень умен, запальчив, но он не мог предать меня!..

В смятенных чувствах Эдуард уехал в Винчестер и по прибытии туда сразу же встретился с матерью и Мортимером.

— Мой дорогой сын! — вскричала королева, протягивая к нему руки. — Как я рада видеть тебя здесь!

— Не слишком радостное событие заставило меня предпринять эту поездку, — ответил он угрюмо. — Я прибыл, чтобы услышать побольше о моем дяде, герцоге Кенте.

Роджер де Мортимер снисходительно улыбнулся. Глядя на эту сцену, непосвященный вполне мог бы подумать, что король здесь Мортимер, такой спокойный и уверенный, а не этот взволнованный юноша.

— Милорд, — с достоинством произнес Мортимер, — те, кто всегда стояли и стоят на страже ваших интересов, не могли позволить никому поднять против вас вооруженный бунт.

— Я не верю, что мой дядя мог задумать такое!

— Тому есть неоспоримое доказательство — его собственноручное письмо. Кроме того, он признался во всем. — В чем?

С той же улыбкой, как бы снисходя до ответа неразумному ребенку, Мортимер разъяснил:

— Он придумал какую-то невероятную историю о том, что будто бы в замке Корф содержится ваш отец, который жив и которого нужно вернуть на трон. Под этим предлогом он и намеревался собрать армию и свергнуть вас, милорд.

Эдуард молча смотрел на говорившего и думал: отчего же кто-то мог поверить, что мой отец остался в живых, если он скончался, как меня уверяли, от обычной болезни? Что заставило дядю посчитать, что его брат не умер?.. Что-то здесь не так… Что же случилось с отцом на самом деле? Как он умер?..

Мать пристально вглядывалась все это время в лицо сына и затем нервно произнесла:

— Эдуард, ты не должен забывать, что Роджер де Мортимер твой верный слуга. Вспомни, что он сделал для тебя, для Англии.

— И для самого себя, миледи, — услыхала она ответ сына, заставивший ее вздрогнуть.

«Да, — подумала она со смешанным чувством тревоги и гордости, — он уже почти взрослый… Как стремительно летит время!»

— Дорогой сын, — снова заговорила она, — я слышала, что твой дед всегда был скор на расправу с изменниками, и это придавало ему силу. Нет ничего хорошего в том, чтобы оставлять преступников в живых, кто бы они ни были, — щадить их и тем самым ослаблять свою собственную власть…

— Мой дядя, может, не слишком умен, но он не был преступником! — возразил Эдуард.

— Действия глупцов и преступников зачастую бывают весьма схожи, — сказала королева. — О Эдуард, я знаю, какой это удар для тебя — то, что произошло! Но, поверь мне, это было необходимо. Поверь, прошу тебя.

У нее был такой расстроенный вид, такой молящий голос, что он не мог не пожалеть ее, не попытаться успокоить.

— Я знаю, вы желаете мне добра, миледи, — сказал он, стараясь, чтобы его слова звучали убедительно.

— Разве я не любила тебя всегда? — продолжала она. — Разве ты не был для меня самым дорогим в жизни? Когда я так страдала в прежние годы, меня согревали и придавали силу лишь мысли о тебе!

— Знаю… знаю. — Он был явно растроган тем, что услышал. — Я ни в чем не обвиняю, миледи, ВАС…

Он так явно подчеркнул последнее слово, что Мортимер не мог этого не заметить, но лишь пожал плечами.

— Какой все-таки еще юнец, — сказал он Изабелле, когда они остались одни. — Однако шотландский поход, который он возглавил, как ты помнишь, не без нашего содействия, научил его кое-чему, надеюсь. Еще долго он будет помнить, что может случиться, когда он пытается действовать самостоятельно.

— А если он узнает о ловушке, которую ты расставил для Кента? Что тогда?

— Как это ему удастся? Разве он узнал правду о смерти отца?

— Пока еще нет.

— О моя любовь, зачем эти трагические нотки? Отчего ты так напугана все последние дни? Ведь ничего не изменилось.

— У меня плохие предчувствия, Мортимер… О Боже, не следовало убивать Эдмунда Кента… Это было слишком!

— Это было необходимо для нашего блага, дорогая. Пускай все поймут, что со мной шутки плохи. А что касается твоих предчувствий, забудь о них, пока я с тобой…

Он поднялся с кресла и встал перед ней во весь рост — могучий, красивый, уверенный в себе… Чересчур уверенный и даже страшный этой уверенностью, этой убежденностью в своей силе и неодолимости.

В самом деле, какой опасностью может грозить казнь Кента? Наоборот, она лишь усилит его, Мортимера, влияние на все, что происходит в Англии. И то, что он успел уже наложить руку на большую часть принадлежавших Кенту владений и имущества, тоже лишь увеличит его силу. Люди поймут, с кем имеют дело, и поостерегутся предпринимать что-либо ему наперекор.

 

Глава 5

КОНЕЦ МОРТИМЕРА

Было десять часов утра пятнадцатого июня, и в воздухе над замком Вудсток повисло ожидание.

Все были в волнении, одна Филиппа спокойна. Женщины, окружавшие ее, говорили, как это поразительно для такой юной роженицы, тем более что ребенок у нее первый. А было ей тогда семнадцать лет.

— Я буду совсем счастлива, — говорила она придворной даме леди Кэтрин Харингтон, — если родится мальчик.

— Не полагается много думать о том, какого пола родится ребенок, миледи, — отвечала ей многоопытная матрона, которую Филиппа сразу полюбила и приблизила к себе, как только они познакомились.

— О, не думайте, что я не стану любить девочку! Мальчика я хочу не ради себя, но ради Эдуарда. Он так будет рад, если родится сын. Представляете, Кэтрин? Мальчик, похожий на отца. Такой же красивый, высокий, светловолосый!

— Будем молиться об этом, миледи.

— Милый Эдуард… Он так желал находиться рядом со мной в эти дни. И вскоре он будет здесь. Но зачем ему видеть, как я страдаю, ведь правда? И страдать самому… Пускай уж приедет, когда все окончится, когда мальчик будет у меня на руках.

— Не стоит искушать судьбу, миледи, — осторожно заметила леди Харингтон. — Скоро увидим, кто будет у вас на руках…

Филиппе и Кэтрин было приятно и легко друг с другом, несмотря на разницу в возрасте. Они много беседовали о детях, о том, как их лучше воспитывать, и незаметно наступило пятнадцатое июня, о котором и в поздние годы Филиппа будет вспоминать как об одном из самых счастливых дней в жизни, потому что утром этого дня у нее родился ребенок — сын! — с таким осмысленным и любознательным личиком, что Кэтрин Харингтон просто диву давалась.

Измученная, но торжествующая Филиппа попросила, чтобы ей дали ребенка, этот плод их полнокровной любви с Эдуардом.

— Господь проявил ко мне милость, — сказала она, держа его на руках. — Ничего лучшего Он не мог бы для меня сделать! Нужно непременно сообщить Эдуарду.

— Я отправлю вашего пажа Томаса Приора с радостным известием, — ответила Кэтрин.

— Да, пусть король явится поскорее! Я хочу увидеть его лицо.

— Оно расцветет от счастья, когда вы покажете ему малютку!..

Эдуард не заставил себя ждать. Он примчался так быстро, как только мог; он был в восторге от первенца и наградил гонца, сообщившего ему радостную весть, ежегодным содержанием в сорок фунтов.

Слезы увидела Филиппа на щеках своего супруга, когда тот опустился на колени возле постели и поцеловал ей руку.

— Я никогда не знала, что в жизни может быть такое счастье, — прошептала она.

— Я тоже, — ответил Эдуард, — и его принесла мне ты!

Они не могли отвести глаз от ребенка. Эдуарду не верилось, что все это произошло наяву, и он снова и снова устремлял взгляд на колыбель, украшенную портретами четырех евангелистов — Иоанна, Луки, Марка и Матфея, — где возлежал их сын, длинноногий, с волосами цвета льна, истинный Плантагенет.

— Он настоящий Эдуард, — сказала Филиппа.

Так было дано имя младенцу.

* * *

Королю Эдуарду, отцу ребенка, не было еще восемнадцати лет. Рождение сына и казнь дяди — эти такие разные события потрясли его душу и превратили его в мужчину.

Он понял вдруг со всей отчетливостью, что не научился еще смотреть на то, что происходит вокруг, собственными глазами, думать своей головой, за него это делала мать, а значит, Мортимер. Он был лишь более или менее послушным исполнителем их воли, не умевшим или еще не смевшим вникнуть во все, что творилось от его имени и что могло бы ужаснуть его, пожелай он разобраться в этом.

Он почувствовал, что должен выяснить, что же произошло с дядей Эдмундом, и как можно скорее окунуться во все дела государства, если хочет БЫТЬ королем, должен, как это ни трудно, выбраться из-под материнского покровительства, избавиться от чар ее обаяния, которому подвластны были все. Он помнил свой восторг, когда мальчиком проезжал с ней по улицам городов и селений и видел, с каким обожанием смотрели все на прекрасную всадницу. Помнил, какой гордостью наполнялось тогда его мальчишеское сердце — она казалась ему неземным существом, богиней! Теперь же он обязан увидеть ее такой, какая она есть. Грядущие отношения с матерью вызывали у Эдуарда тревогу: он не представлял, как себя вести с ней.

Если к матери Эдуард питал сложные чувства, то к Мортимеру испытывал лишь одно — ненависть. Она зрела постепенно и увеличивалась по мере того, как тот превращался — вернее, делал все для того, чтобы превратиться, — в главное лицо королевства. Например, он сразу же забрал деньги, которые Шотландия заплатила в государственную казну, словно был королем. «Только король никогда не позволил бы себе использовать их на собственные нужды», — думал с возмущением Эдуард.

Молодой король уже знал подробности казни герцога Кента и понял, что Мортимер попросту хотел избавиться от возможного претендента на трон, который к тому же мог влиять на племянника. Дошли до него слухи и о коварном спектакле с якобы оставшимся в живых королем Эдуардом II, и о ложном послании папы римского… Смерть отца вызывала теперь у него множество вопросов и ужасных подозрений. Зато стало совершенно ясно, что Мортимер — негодяй и в Англии не будет мира и покоя, пока он ходит по земле.

Радость и успокоение ему приносили только Филиппа и родившееся дитя. Правда, Филиппа не была спокойной матерью. Она настояла, что будет кормить сына сама, и отказалась от услуг кормилицы, беспрерывно подходила к его колыбели, чтобы лишний раз убедиться — все в порядке. К счастью, маленький принц родился здоровым и оснований для беспокойства не было.

Эдуард все больше испытывал потребность поделиться с кем-то из близких подозрениями и планами. Таким человеком была Филиппа, но он не хотел этого делать сейчас, когда все ее помыслы и заботы сосредоточились на ребенке.

Среди приближенных к нему людей был Уильям де Монтекут, он был приятнее многих других, и с ним король сдружился. Монтекуту было около тридцати, он был зрелым мужчиной с немалым жизненным опытом и в то же время не так уж далеко ушел от поколения таких, как Эдуард. Ему и решил король поверить свои мысли, от него надеялся получить одобрение собственных намерений и дельные советы.

Монтекут не стал ходить вокруг да около. Он сразу согласился с тем, что Эдуарду не быть подлинным королем, пока рядом с ним Роджер де Мортимер. Наверное, королю не известно, сказал Монтекут, но в народе уже давно поговаривают, что он, наверное, потихоньку передал корону Мортимеру и тот вскоре начнет ее открыто носить на голове.

— Искренне тебе признаюсь, Уильям, — произнес Эдуард, — все дело в моей матери.

Тот кивнул головой и спросил:

— Могу я откровенно говорить с вами, милорд?

— Полагаю, мы вряд ли сдвинемся с места, Уильям, если не будем откровенны друг с другом.

— Тогда, милорд, я скажу вам так. Все знают, что ваша мать любовница Мортимера. Она просто околдована им, и потому у него сейчас столько силы и власти. Она не может ему ни в чем противоречить и, когда он решил убить вашего дядю, не сумела противостоять и согласилась с его решением.

— Я уже знаю об этом, — хмуро сказал Эдуард. — Но что и как делать?

Опять Монтекут ответил без задержки, словно давно уже продумал все ответы на подобные вопросы.

— Попробуйте прибегнуть к его собственной тактике, милорд. Почему бы не взять его под стражу? Только нужно это сделать внезапно, так, как он поступил с Кентом. И почему не подвергнуть его скорому суду и такой же скорой смерти по приговору этого суда?

— Но я не хочу ввергнуть королевство в гражданскую войну! — воскликнул Эдуард.

— Неужели вы полагаете, что кто-нибудь в Англии захочет вступиться за Мортимера и рисковать ради него жизнью? Его ненавидят! Вспомните недавнее наше прошлое, милорд. Разве Пирс Гавестон нашел себе заступников? А Хью Диспенсер? Во все времена, милорд, фаворитов королей и королев люди боялись и радовались их падению… Думаю, с Мортимером справиться будет не так трудно. Еще легче — найти причину для ареста. За ним столько черных дел! Только не нужно терять время. Действовать следует быстро — при первой же возможности. А там — скорый суд и казнь.

— Но моя мать…

Впервые с начала их разговора Монтекут задумался. После непродолжительного молчания он произнес:

— Когда с Мортимером будет покончено, вы сами увидите, как поступить с вашей матерью. Сердце и совесть подскажут вам.

Эдуард тоже помолчал.

— Хорошо, — сказал он потом, — в конце этого месяца я созову парламент. Он будет заседать в Ноттингеме. Мортимер должен на нем присутствовать. Тем временем мы соберем как можно больше сведений об уличающих его преступных деяниях.

— Но действовать следует весьма осторожно, — предупредил Монтекут.

* * *

Изабелла чувствовала, что-то не так — сын явно стал избегать ее. Но не только предчувствия томили королеву. О том, что ее сын что-то задумал, она знала от соглядатаев. Знала и предупреждала Мортимера, однако тот отнесся к этим слухам и предположениям спокойно и с присущим ему в последнее время высокомерием заявил:

— Неужели ты сомневаешься в моих способностях утихомирить нашего мальчика?

— Дорогой Мортимер, — отвечала она, — наш мальчик, как ты его называешь, за последние недели стал совсем взрослым.

— Любовь моя! Конечно, он уже отец, а значит, как я понимаю, не такой уж ребенок. Но, уверен, пройдет еще немало времени, прежде чем он почувствует себя настоящим правителем. Пока же ему нравится играть в семью, и это будет забирать у него время и силы.

— Он уже мужчина, Мортимер. Мужчина из королевского рода Плантагенетов… — тихо повторила Изабелла.

По-прежнему она, когда бывала чем-то взволнована, слышала в ночи голоса. Порой просыпалась от них и шептала: «Ты опять здесь, Эдуард, мой супруг, признайся?! Зачем ты дразнишь меня этой игрой теней? Мучаешь почти каждую ночь? Зачем вселяешь злые мысли в голову нашего сына?.. Не смей причинять вред Мортимеру, Эдуард! Слышишь меня? Он единственная моя любовь, моя жизнь! Я связана с ним, как ни с одним человеком на свете… Не делай ему ничего плохого, Эдуард!.. Прошу тебя…»

Она боялась разбудить Мортимера, который непременно разразится ироническим хохотом и станет уверять ее, что это глупости — все эти сны и голоса, пора уже забыть прошлое и думать только о настоящем. Конечно, он успокоит ее словами, любовью, но вскоре все начнется для нее снова, а потому пусть он не просыпается, не прерывает ее общения с призраком…

А теперь еще парламент в Ноттингеме! Что-то тревожное было в этом внезапном решении короля. И опасения ее вскоре подтвердились: слугам Мортимера удалось узнать, что король часто видится с Уильямом Монтекутом и они собираются разделаться с ним в Ноттингеме.

Изабелла была в ужасе, но Мортимер только посмеивался.

— Пусть попробуют, пусть тешат себя этой мыслью. Они не знают, с кем имеют дело.

— Откажись туда ехать, — молила Изабелла. — Скажи, что ты болен.

— Нет, моя любовь. Я не терял присутствия духа даже в тюрьме Тауэр, как ты помнишь. Мы поедем туда. Поедем и остановимся в одном из самых укрепленных замков. И посмотрим, что они сумеют… От мальчишеских мечтаний до настоящего дела — ох как далеко!..

Все ее уговоры были напрасны. Иногда она даже думала, что этот сильный человек, которого она так обожает, на самом деле не столь уж силен духом и в глубине души понимает, что бороться бесполезно, он подошел к краю, а потому — чем быстрее все окончится, тем лучше. Оттого и летит навстречу опасности, как мотылек на огонь. Но потом она отбрасывала эту мысль и вновь верила, что он могуч и может противостоять любому врагу, кем бы тот ни был.

Они отправились в Ноттингем в сопровождении большого отряда рыцарей, вооруженных до зубов.

Изабелла не ошибалась: душа Мортимера была неспокойна. Он не мог не видеть, что многие его сторонники отошли от него, а те, что остались, тоже не прочь в подходящий момент предать, да вот только их собственные деяния не дадут им права на защиту и тем более пощаду… В общем, для них поздно… Какое страшное слово — поздно… Неужели и для него тоже?!

Мортимер постарался прибыть в Ноттингем раньше короля с его свитой: это дало ему возможность занять от имени королевы-матери самый укрепленный замок, даже не замок, а совершенно неприступную крепость, окруженную глубокими рвами. Взять ее можно было только угрозой голода, а запасов провизии в ней хватит надолго. Крепость была сооружена, а вернее, достроена, на вершине скалы высотой в сто тридцать три фута по велению короля Вильгельма I Завоевателя, высадившегося в 1066 году в Англии.

Вскоре в Ноттингем прибыл и Уильям Монтекут. Он намеревался схватить Мортимера прямо на заседании парламента и предать суду. Но тот уже понял, какую ему готовят судьбу, и решил заставить противника признать его силу и пойти на переговоры.

Как хорошо, что он никуда не выезжает без охраны! А охрана эта состояла сейчас из ста восьмидесяти отборных воинов, которые знали, что король не пощадит их, и потому готовы были защищать хозяина до последней капли крови.

Что ж, он сразится со сторонниками этого мальчишки и покажет им, что такое настоящий мужчина!.. Впрочем, пока в замке королева-мать — а она будет тут столько, сколько и он сам, — их противники не решатся на серьезные действия. Так что дела не так уж плохи…

Но Изабелла была в отчаянии.

— Кто бы мог подумать, — рыдая, твердила она, — что дойдет до такого? О, почему ты не послушал меня и мы приехали сюда?.. Что теперь делать? Я должна непременно увидеться с сыном и поговорить с ним…

— Дорогая, говорить с ним поздно. Он больше никогда не станет нас слушать. Он уже не с нами. Он вообразил себя мужчиной и королем.

— Значит, для нас все кончено! Вскоре он докопается до причины смерти отца, и тогда…

— Я найду выход! Верь мне, любовь моя… У меня есть владения на границе с Уэльсом, у тебя — твоя родина Франция. Мы придумаем что-нибудь… Мы еще повоюем… С Мортимером не так легко покончить! Не для того я родился, чтобы завершить жизнь, как жалкий Эдмунд Кент!

— О Мортимер, — стонала королева, — не произноси таких слов!.. О, я не выдержу больше…

— Изабелла, я не узнаю свою храбрую королеву. Что с тобой случилось? Разве не ты готова была сражаться с целым миром за наше счастье, за нашу любовь?..

— Я уже забыла те времена, — отвечала она со слезами. — Я так измучилась… Ночные кошмары…

Он не стал продолжать этот разговор, он знал, какие сны и видения мучили ее.

Решительным голосом он произнес:

— Сейчас нам нужно действовать очень осмотрительно, не допускать никаких ошибок… Успокойся, дорогая, я обо всем позабочусь.

Он послал за управителем замка, сэром Уильямом Иландом.

— Вы должны понять, — сказал ему Мортимер, когда тот явился, — что крепость — в осаде. А наши враги сейчас в городе… Какие враги? Неужели вы полагаете, что у такого человека, как я, не может оказаться врагов? Одного из них, как мне стало известно, зовут сэр Уильям Монтекут. У меня есть все основания предполагать, что он попытается ворваться сюда. Этого допустить нельзя. Вы понимаете меня?

— Да, милорд, вполне.

— Полагаю, не надо напоминать вам, — продолжал Мортимер, — что для вас будет опасно не подчиниться моим распоряжениям.

— Понимаю, милорд.

— Вот и хорошо. Королева и я останемся в замке. Пускай наши враги приходят. Им не проникнуть сюда!.. Ключи от всех ворот передайте на хранение самой королеве! Вам все ясно?

— Можете быть уверены, милорд.

Мортимер отпустил управителя, отдал еще кое-какие распоряжения и пришел в покои Изабеллы.

— Любовь моя, — сказал он, — мы здесь в полной безопасности. Все входы и выходы охраняются нашими друзьями, которые никогда не предадут меня, ибо для них это невыгодно: им нет места на другой стороне. Мы покажем, что умеем держать оборону и не собираемся сдаваться, а уж тогда ты поговоришь с сыном и, как всегда, сумеешь убедить его, чтобы он послушался тебя. Разве не так было всегда?

Изабелла не могла не согласиться со словами Мортимера, она уже почувствовала себя спокойней и уверенней. С ним она не потерпит поражения никогда!.. Пока они вместе…

— Пока мы вместе, — произнес Мортимер, словно угадав ее мысли, — мы в безопасности…

Как ни странно, но, когда ее слова эхом вернулись к ней, в душе проснулась прежняя тревога. Нет, она вовсе не была в этом уверена: ее мальчик, король… он внезапно стал совсем другим. Кому, как не матери, чувствовать это?..

* * *

Король тоже прибыл в Ноттингем, и Уильям Монтекут сообщил ему, что Мортимер опередил их и, распознав опасность, засел в крепости на скале с преданными ему воинами.

— А что представляет собой управитель замка? — спросил Эдуард.

— Он во всем подчиняется Мортимеру и ведет себя как его лучший друг, однако думаю, мы можем рассчитывать на него, если будет необходимо.

— Кто он?

— Сэр Уильям Иланд.

— Я слышал о нем как о честном и преданном человеке.

— Такой он и есть. Но Мортимер сильнее, чем он, и все наслышаны о его жестокости. Иланд уступил ему оттого, что не видел другого выхода. Но, повторяю, он с нами.

— Попробуй связаться с ним, Монтекут.

— Я постараюсь, милорд… Только как это сделать?..

К счастью, долго раздумывать не пришлось — сэр Уильям Иланд явился к ним собственной персоной.

Он сказал, что служил и будет служить королю, и только ему. Однако положение сейчас очень сложное, добавил этот пожилой достойный человек. Король и его мать находятся, увы, по разные стороны крепостных стен. Он ненавидит, как и многие другие, этого выскочку Мортимера, который возымел такое сильное влияние на королеву-мать… Теперь, когда так резко обозначилось противостояние, он уверяет короля, что не нарушит присягу в верности.

— Как вы сумели выйти? — поинтересовался Эдуард.

— Это главное, о чем я хотел сказать вам, милорд. В замке есть тайный ход, о котором наслышаны лишь очень немногие. Он начинается прямо во рву и ведет в башню, где сейчас размещена стража. Его прорыли еще двести лет назад, но он в полном порядке, я только что прошел через него, и вы можете сделать то же самое, господа.

Монтекут подскочил от волнения.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Это облегчает нашу задачу. Нужно немедленно составить план действий. Предлагаю сегодня же ночью проникнуть в замок… Внезапность — залог успеха…

* * *

У себя в спальне Изабелла и Мортимер готовились ко сну. По требованию Мортимера королеве были вручены ключи от внешних ворот замка, и она укладывала их под подушку.

Еще одна ночь пройдет спокойно, надеялись они, а там их противники, возможно, поймут всю безнадежность своих действий и пойдут на переговоры, а король наконец соизволит повидаться с матерью.

«Даст Бог, — думала измученная Изабелла, — мои дурные предчувствия не сбудутся и нас минует безжалостная злая судьба». Нет, не за себя молила она Всевышнего — она верила, что сын не позволит нанести ей даже малую обиду, — она опасалась за возлюбленного, без которого не мыслила жизни.

— Любовь моя, — сказал ей Мортимер, — я не расположен пока еще ко сну и пойду поговорю с самыми верными мне людьми. Может быть, вместе мы придумаем какой-нибудь новый ход в этой затянувшейся игре… Я не задержусь, дорогая, и вскоре вернусь к тебе.

Он никогда больше к ней не вернулся…

Он беседовал с епископом Линкольном, сэром Оливером Ингемом и сэром Саймоном Бирфордом, а по тайному ходу, ведущему из оборонительного рва прямо в башню замка, шли уже люди короля во главе с Уильямом Монтекутом.

Услыхав возню возле дверей, крики и стоны, Мортимер выскочил из комнаты и увидел в мерцающем пламени настенных факелов стражей, лежащих в крови, и каких-то вооруженных людей.

— Что это значит? — закричал он, и был тут же схвачен.

— Это значит, милорд, — спокойно ответил Монтекут, — что с этой минуты вы узник короля.

Изабелла услышала шум и крики и выбежала из своих покоев в ночном одеянии.

Увидев, что Мортимер стоит в окружении королевской стражи, она в отчаянии закричала:

— Что вы делаете? Остановитесь! Где король?.. Он должен быть здесь. Я знаю, мой сын должен быть сейчас здесь!..

Никто ей не ответил. Она ринулась вперед и упала бы к ногам Мортимера, если бы кто-то из окружавших не отстранил ее, постаравшись сделать это как можно осторожней и почтительней.

— Куда вы его уводите?! — продолжала она кричать. — Что намерены делать?.. Отпустите его немедленно!

— Миледи, — сказал Уильям Монтекут, — граф Марч теперь узник короля.

— О нет!.. Нет!.. — рыдала она. — Отведите меня к королю! Где он? Я должна его увидеть!.. О мой дорогой сын, неужели ты не пожалеешь благородного Мортимера?..

Мортимера быстро уводили прочь, а она упала на пол и была не в силах прекратить горестный плач.

* * *

Король издал указ — отныне он берет всю власть в стране в свои руки. Заседание парламента переносится на следующий месяц и состоится в Вестминстере в день двадцать шестого ноября одна тысяча триста тридцатого года от Рождества Христова, и первым делом ему надлежит заняться допросом королевского узника Роджера Мортимера, графа Марча.

Во всем королевстве только и разговоров было, что об аресте Мортимера, и вряд ли мог найтись хотя бы один человек, кто не радовался бы, что пришел конец его правлению, постыдной связи с королевой и безудержной страсти к обогащению… Да, народ его ненавидел и возносил хвалу королю, который наконец-то стал мужчиной и, несомненно, будет продолжателем дел великого деда. Благодарение Господу, говорили все, что в Англии появился настоящий король.

Из уст в уста передавалось, как был схвачен Мортимер, а тайный подземный ход в Ноттингемский замок получил на вечные времена название Лаз Мортимера.

Итак, еще с одним королевским фаворитом покончено. Теперь уж король наведет порядок в стране, восстановит закон, мы заживем спокойнее и станем богаче. Многие надеялись, что впредь будет так.

И вот наступил день, когда Мортимер предстал пред лицом короля и его лордов, чтобы выслушать обвинение.

Ему вменялось в вину, что он незаконно присвоил себе королевскую власть, что он осуществил убийство короля Эдуарда II и его брата Эдмунда, герцога Кентского, что он присваивал доходы государства, в том числе деньги, полученные по мирному соглашению с Шотландией. За все эти преступления он был сочтен изменником, врагом короля и отечества и приговорен к позорной казни, которой подвергаются все изменники, — повешению и последующему четвертованию.

Судьи согласились, что приговор должен быть приведен в исполнение немедленно.

Все это время Изабелла посылала к сыну просьбы увидеться с ней, но они были напрасны, он не отвечал ей.

Он решил, что Мортимер должен умереть. Весь народ требует этого. И так оно и будет.

Через три дня после вынесения приговора Роджер де Мортимер, граф Марч, был казнен на площади Тайберн в Лондоне в присутствии тысяч людей, собравшихся поглазеть на мучения столь ненавидимого ими человека.

Эпоха Мортимера в истории Англии окончилась.

* * *

Король Эдуард пребывал в унынии: он не знал, как поступить с матерью. Ее былая власть над ним, былое обаяние еще не совсем утратили силу. И в то же время он уже понимал, даже был совершенно уверен, что она тоже виновна в смерти его отца, — хотя бы потому, что позволила Мортимеру совершить убийство. До него доходили страшные слухи о способе, которым оно было осуществлено, и те, кто посмел поднять руку на его отца, заслуживают самого тяжкого наказания.

Но… но среди них и его мать.

Что же ему делать? Разве можно допустить, чтобы такая женщина оставалась у всех на виду, находилась рядом с Филиппой и его сыном и могла думать, будто ей дозволено совершать богомерзкие поступки и оставаться безнаказанной? Нет, это было бы несправедливо по отношению к покойному отцу!

О нем он думал теперь очень часто, упрекая себя за то, что слепо доверял матери и Мортимеру и не предотвратил того, что они задумали и свершили. Он сурово судил себя, отбрасывая даже мысль, что возраст мог служить ему оправданием.

Так как же быть? Как поступить с преступной матерью?

Он не может предать ее смерти, как Мортимера. Но и не может разрешить находиться при его дворе. Всякий раз, глядя на нее, он невольно вспоминал бы, какой смертью умер его отец с ее согласия…

Нет, он не в состоянии отправиться к ней сейчас, он не хочет ее видеть… Быть может, потом… спустя какое-то время…

Он много говорил об этом с Уильямом Монтекутом.

— Моя мать!.. — беспомощно восклицал он. — Она ведь МОЯ МАТЬ!..

— Да, положение весьма нелегкое, — соглашался его друг. — Тут нужно действовать решительно и в то же время мудро.

— Ох, я понимаю это, — отвечал король. — Я уже решил отобрать у нее все богатства, нажитые вместе с Мортимером, и вернуть законным владельцам. Но что еще? Как поступить? Она не перестает быть моей матерью!.. Можно ли это забыть?

— И не нужно забывать. Определите ей содержание, соответствующее ее званию, — скажем, три тысячи фунтов в год, что позволит ей жить вполне достойно, однако без излишеств. — Монтекут помолчал, затем продолжил: — И отправьте ее в какой-нибудь замок, где она будет пребывать, пока вы не придете к решению, как вам действовать в дальнейшем во всеобщих интересах.

— Это разрешает мои сомнения, дорогой Уильям! — воскликнул король. — Я так и поступлю… Думаю, замок Райзинг как нельзя лучше подойдет для этой цели. Как ты считаешь?

— Вы говорите о том, что в графстве Норфолк, недалеко от Линна?

— Да, мой друг. Он не далеко, но и не близко от Лондона и Виндзора и, по-моему, вполне подойдет для королевы.

— Я тоже так думаю, милорд.

Участь королевы была на какое-то время решена.

* * *

Изабелла бродила по мрачным комнатам замка Райзинг, словно в поисках кого-то… Она искала возлюбленного Мортимера, порой даже громко звала его.

— Он не умер, — говорила она тем, кто был у нее в услужении. — Не мог умереть… Его нельзя убить! — И добавляла уже тише, словно по секрету: — Он непобедим.

Ее пытались успокоить, помочь ей. Убеждали, что не надо обращать внимания на сны, на кошмары, приходящие по ночам. Женщины оставались у нее в спальне, чтобы вовремя разбудить, не дать выбежать за дверь и отправиться бродить по замку.

Однажды ей привиделось, что Мортимер висит в петле над изножьем кровати. Когда-то она слышала, что король Иоанн Безземельный велел убить любовника королевы и повесить над ее кроватью, чтобы, пробудившись утром, она увидела его изуродованное тело.

В другой раз ей приснилось, что с Мортимером поступают так же, как поступили с ее супругом, — всовывают раскаленный железный прут в задний проход. Она пробудилась с диким воплем, а все вокруг качали головами и говорили, что воистину бедная женщина сошла с ума.

Но безумие отступало, Изабелла понимала тогда, где она и почему, и вспоминала, что это ее любимый сын, король Эдуард, заточил сюда и сделал пленницей.

— Он хочет избавиться от меня, — жаловалась она. — Я стала для него помехой…

Она впадала в мрачную тоску и бормотала, что жить без Мортимера не может и хочет умереть. Сейчас же… Немедленно… Пусть ей дадут яду… Затем разражалась безудержными рыданиями, среди которых можно было разобрать слова о том, что если бы она увиделась с сыном, то все было бы иначе…

Но сын не навещал ее. Он был занят другим — как ей стало известно, он пытался найти убийц отца, исполнителей злой воли. Все они сбежали из Англии, но это ведь не значило, что их нельзя поймать и заставить ответить за совершенное злодейство.

А если их ищут, то, несомненно, постепенно узнают все больше и больше о разных людях и об их деяниях, в том числе и о ней…

Но зачем, зачем?! — думала она. Все это было и уже минуло. К чему ворошить прошлое? С ним ведь покончено… Так считал ее дорогой Мортимер и был совершенно прав.

А теперь он — такой мужественный, сильный, любвеобильный — сам стал прошлым. С ним самим покончили…

Прошло больше месяца. Она не видела сына. Не видела его жены-королевы. Не видела своего первого внука.

— Этого не может быть, — часто повторяла она в отчаянии. — Он явится ко мне. Он не оставит мать в полном одиночестве…

Бывали дни, когда она вела себя как здоровый человек, но прислуживавшие ей знали, что в любую минуту на нее может обрушиться новый приступ безумия. И, если по ночам в замке хлопали двери и слышались чьи-то стенания, люди говорили:

— Опять королева Изабелла бродит… Опять на нее нашло…

 

Глава 6

ЗАМУЖЕСТВО ЭЛИНОР

Король Эдуард все ж таки узнал имена людей, которые убили его отца. Главным был некто Уильям Огл. От одного звучания этого имени душа Эдуарда наполнялась ужасом и жаждой мести, необузданная ярость Плантагенетов готова была обрушиться на убийцу, — но того и след простыл, и найти его не удавалось. Нет на земле такой кары, какой бы не заслужил этот негодяй, говорил король и клялся, что тот не уйдет от возмездия.

Сэр Джон Молтреверс и сэр Томас Герни удрали на континент на следующий день после преступления, что, без сомнения, свидетельствовало об их вине. Они тоже будут найдены, пообещал себе Эдуард, и, когда он расправится с убийцами, отец будет наконец отомщен…

Итак, те, кто совершил злодеяние, исчезли и их ищут, а те, кто замыслил убийство… Мортимер уже заплатил своей жизнью за жизнь отца, а мать до сих пор в замке Райзинг и без разрешения короля не смеет покинуть его. Эдуарду сообщали, что уныние и тоска ее так велики, что зачастую переходят в приступы сумасшествия.

«Что ж, — думал он, — это расплата за злодейский умысел». Она — его мать, и он не стал добавлять ей новых горестей и мучений: свершенные ею грехи уже превратили ее земную жизнь в ад…

Жена и ребенок — вот кто приносил утешение королю, вот к кому стремился он, когда становилось невмоготу от тяжкого бремени государственных дел, от горьких мыслей о замученном отце, о казненном дяде, о преступной матери…

«О Филиппа! — часто восклицал он мысленно. — Ты как светлый луч среди мрака! Ты и наше дитя…»

Зайдя как-то в покои Филиппы, он застал ее с письмом в руках — это было очередное послание из Эно от ее матери. Взаимная привязанность в семье Филиппы не угасла с ее отъездом из родного дома — мать постоянно посылала ей подробные сообщения о здоровье, времяпрепровождении и настроении всех членов семьи и получала не менее подробные ответы.

— Как прекрасно, как живо и образно она пишет! — воскликнула Филиппа. — Будто побывала дома. И знаешь, что еще?..

Он видел, что Филиппа радостно возбуждена.

— Хорошая новость, Эдуард! — продолжала она. — Моя мать хочет нанести нам визит.

— Тебе это будет особенно приятно, — любезно заметил он.

— Да, разумеется, я так и напишу ей. И про тебя тоже — какой ты изумительный и как мне хорошо с тобой. Я каждый день пишу про это.

— Не забудь в числе изумительных упомянуть и нашего сына, — с улыбкой сказал Эдуард.

— О, конечно! Разве я могу забыть?

— Кстати, что он поделывает, этот маленький разбойник?

— Как всегда, кричит, чтобы привлечь мое внимание. Жить не может без меня!

— Я не стану осуждать его за это. — Эдуард снова улыбнулся, с любовью глядя на супругу.

— И он уже все понимает, что происходит вокруг, такой умница, клянусь тебе!

— Не сомневаюсь, — согласился король. — Он разделяет с нами заботы, связанные с нашими отношениями с Шотландией, Францией, и все остальные. Особенно внутренние.

Она уловила, что в последних его словах прозвучала горечь, и быстро добавила:

— Все глаз не могут отвести от крошки Эдуарда! Говорят, с каждым днем он становится все больше похож на тебя.

— Тогда, пожалуй, он уже на пути к тому, чтобы стать вместилищем всех на свете достоинств… в глазах его матери. Верно?.. А теперь расскажи подробней о предполагаемом визите. — Король сменил шутливый тон на серьезный.

— Мать пишет, что хочет все увидеть своими глазами.

— Значит, мы должны как следует подготовиться, чтобы не ударить лицом в грязь.

— О Эдуард! Как ты добр ко мне!

Он мрачно усмехнулся про себя, потому что хорошо знал: все торжества будут оплачены из тех денег, которые Филиппа привезла с собой как свадебный подарок. А собственных денег в казне — кот наплакал. Да и когда бывало по-другому? Плантагенеты всегда славились расточительностью. Одни короли тратили больше на себя — как, например, Генрих III, другие — на фаворитов, как мой несчастный отец или моя мать… Некоторые — на постоянные войны, таким был мой дед… Ну а я? Я, кстати, не прочь покрасивей одеться. Люблю, чего греха таить! Но разве король не должен появляться в пышном одеянии, чтобы поразить своим видом и друзей, и врагов? Не в рубище же ему ходить, в самом деле! Иначе как отличить его от простого смертного?..

Он встряхнул головой, чтобы отогнать эти мысли, и продолжил разговор:

— Да, нам следует порадовать гостью отменным приемом! А твой отец приедет с ней?

— Он не может уехать из Эно, у него какие-то дела. И с ним там сейчас Изабелла, единственная из моих сестер, кто еще не замужем.

— Полагаю, и она долго не задержится в девичестве.

— Не смейся. Ей так грустно без нас — все разъехались. Я — здесь, Маргарет — замужем за императором Людовиком Баварским, Жанна — за графом Жюльерсом. Все стало по-другому в нашем доме — семья распалась.

— К разговору о семье, дорогая, — сказал Эдуард. — Я хочу, чтобы моя сестра Элинор приехала к тебе.

— Приехала? Ты имеешь в виду, она останется со мной?

— Да, при твоем дворе. То, что случилось с матерью… После этого мы все так много пережили, думаю, Элинор тоже. Я, правда, не разговаривал с ней об этом, но тебе, полагаю, будет легче поговорить и утешить, если потребуется. Возьми ее под свое покровительство.

Филиппа смотрела на него участливым взглядом.

— Дорогой Эдуард, я сделаю все, что смогу. Давно ждала подобного разговора.

Он тоже посмотрел ей в глаза и подумал, есть ли еще у кого-либо такая жена?

И решил: нет и быть не может!..

* * *

Для Элинор было счастьем приехать ко двору Филиппы и остаться там. Молодая королева тепло приняла девочку, и та отогрелась душой в ее обществе.

Юная Элинор претерпела уже немало душевных потрясений. Она рано поняла, что ее родители враждуют друг с другом. До ее ушей доходили слухи о каких-то странных отношениях отца с другом и советчиком Хью Диспенсером, его тело они с Джоанной увидели позднее из окон замка болтающимся на веревке, и долго после этого им снилась эта жуткая картина. Потом отец куда-то исчез, а мать вернулась из Франции с темноволосым неприятным мужчиной по имени Роджер де Мортимер. Вскоре отец умер, а мать еще больше отдалилась от них, и сестры стали еще больше бояться ее.

Чуть ли не единственным утешением Элинор в эти годы была ее нежная дружба с Джоанной, и новым ударом судьбы стал для нее отъезд младшей сестры в Шотландию. О, как они обе плакали, прижимаясь друг к другу в ночь перед расставанием, расставанием, они это чувствовали, — навсегда.

После отъезда сестры Элинор жила в страхе, что и с ней в любой момент может произойти то же самое — она будет навсегда оторвана от родного дома, от Эдуарда, Филиппы, от милой наставницы леди де Валенс.

Элинор так обрадовалась, когда ее привезли ко двору Филиппы! Она могла каждый день видеть приветливое лицо недавно обретенной родственницы, проводить с ней время и вместе восхищаться маленьким Эдуардом. Она вела задушевные беседы с молодой королевой, и обе они не были отягощены дворцовым этикетом, от которого Элинор так страдала раньше в резиденции матери.

Филиппа вселяла в нее радужные надежды на будущее, говоря, что уверена: Элинор выйдет замуж только так, как выходила она сама за Эдуарда, — по любви. Она не уставала рассказывать о том, как познакомилась с Эдуардом, как полюбила его с первого взгляда, когда тот появился в их замке, и как боялась, при всей привязанности к сестрам, что выбор королевского посланца падет не на нее, а на кого-то из них.

Элинор здоровела душой. Мрачные предчувствия вовсе оставили ее. Она часто теперь виделась с братом-королем, и жизнь начала приносить ей все больше радости.

С прибытием графини Эно дни сделались еще приятней, еще веселей. Счастье, лучившееся из глаз Филиппы, озаряло и Элинор.

Король Эдуард повелел устроить торжественный прием, достойный матери королевы, и решил принять участие в различных играх и турнирах, где бы мог показать всем силу и ловкость, а также роскошные наряды, к которым, в отличие от деда, питал немалую склонность. Он знал, что у него привлекательное лицо и красивая фигура, и стремился подчеркнуть прекрасными одеяниями эти достоинства, чем доставлял удовольствие не только самому себе, но и простым людям, когда они видели короля на улицах или ристалищах.

— …Пусть турниры состоятся в разных местах, — говорил он. — В Лондоне и вблизи него. Сначала устроим их в Дартмуте, потом в Степни, а затем, самый грандиозный, — в Чипсайде. Я проеду по лондонским улицам со свитой из пятнадцати рыцарей, и мы станем вызывать на состязание всех, кто решит сразиться с нами.

— О, представляю, какое это будет зрелище! — вскричала Филиппа. — Только, умоляю, будь осторожен!

— Я прикажу соорудить на улицах галереи для зрителей, — говорил Эдуард, — и все смогут наблюдать за поединками.

— Моя мать будет безгранично благодарна тебе за торжественность, с которой ты намерен ее встретить, — произнесла Филиппа, думая в это время о денежных расходах, которые понесет казна от всех этих зрелищ.

Ее не переставала поражать бедность Англии. Она знала о расточительности таких нехороших людей, как Гавестон, Диспенсер, Мортимер. Но почему маленькое графство Эно кажется таким богатым и процветающим по сравнению с огромным английским королевством? Что-то здесь не так и нуждается в переменах… Может быть, она и заговорила бы об этом с королем, но тот был так воодушевлен предстоящими празднествами, так горел от возбуждения, что она ни о чем таком не стала говорить, тем более что мать наверняка прибудет не с пустыми руками.

И вот графиня Эно в Лондоне. Торжественная встреча, слезы радости, долгие объятия. Но им не терпится остаться вдвоем. И, как только это произошло, графиня сказала дочери:

— Дай взглянуть на тебя как следует, дорогое дитя… Твое лицо излучает радость. Похоже, ты и в самом деле так счастлива, как пишешь мне об этом.

— Да, матушка, — заверила ее Филиппа. — Я не выдумала ни одного слова.

— Так я и думала, ты всегда была честна и правдива. Как обрадуется твой отец, когда я расскажу ему об этом. Значит, Эдуард хороший супруг?

— Мне кажется, лучше быть не может! — воскликнула дочь. — Я это поняла в то мгновение, когда впервые увидела его.

— Такое счастье выпадает далеко не всякому, дитя мое…

Они еще долго говорили о благоприятной судьбе Филиппы, а потом мать сказала:

— На континенте идут упорные разговоры о том, что Эдуард претендует на корону Франции. Неужели это так?

— Но он ведь имеет на нее право по линии матери, — ответила Филиппа.

Графиня покачала головой. В глазах у нее была тревога.

— Король Филипп никогда не согласится с этим, — сказала она. — И тогда начнется долгая, изнурительная война.

— Думаю, Эдуард понимает это, — сказала Филиппа и повторила: — Но у него есть все права. Его мать — дочь покойного французского монарха, а он — его внук.

Графиня кивнула.

— Твой отец поддержит вас, если дело дойдет до войны. Но, Боже, как я хочу, чтобы этого не было! То, что можно выиграть, никогда не сравнится с тем, что потеряют обе страны. А разлука? Ты будешь находиться в постоянной разлуке с мужем и с нами… Хотя такова судьба многих королей и королев, — добавила она с грустью.

Филиппе грустить не хотелось.

— Не бойтесь, матушка, — уверенно сказала она. — Эдуард достаточно умен. И он уже вышел из-под влияния матери. Вы не представляете, как он изменился, хотя еще так молод.

— Как его, наверное, тяготит бремя власти! — воскликнула графиня.

— Однако он способен нести его и делает это с честью, — ответила дочь. — Можете не сомневаться.

Мать расцеловала ее раскрасневшиеся щеки.

— Оставим эти разговоры, дитя мое. А где же наш чудо-ребенок? Скорее покажи мне его!

Крошку Эдуарда немедленно принесли, и графиня была безмерно обрадована его видом и тем, какой неподдельный интерес он проявил к бабушке. Говорили они и о делах в Эно, о своей семье. Графиня посетовала, что приходится расставаться с дочерьми:

— Мы остались с Изабеллой, но придет и ее очередь. С отъездом каждой дочери мы с отцом отрываем от сердца его частицу. Однако ничего не поделаешь — это жизненная неизбежность. Мои рассказы отцу о том, что ты нашла истинное счастье, послужат ему огромным утешением…

Вскоре началась череда торжеств, которые должен был венчать турнир в Чипсайде. Там приготовили арену и удобные деревянные крытые галереи с местами для наиболее почетных зрителей.

Филиппа брала с собой Элинор на все празднества, на них присутствовала графиня Эно со свитой, в которой был не слишком молодой, но весьма привлекательный мужчина — граф Рейнольд из Гельдреса во Фландрии. Он был очарован юной невинной девушкой и старался чаще находиться рядом с ней и занимать разговорами. Элинор хотя и стеснялась его внимания, но отнюдь не сторонилась и позволяла развлекать себя.

Филиппа радовалась за нее — никогда раньше не слышала она, чтобы Элинор смеялась так заразительно и беззаботно.

— Бедняжка, — говорила она матери, — у нее такое безрадостное детство. Я иногда чувствую себя виноватой перед ней за то, что была счастлива у себя дома и сейчас здесь, и готова сделать все, что смогу, для ее благополучия.

— Ты всегда была доброй душой, — ласково отвечала мать.

Но Филиппа не случайно затеяла этот разговор.

— По-моему, ей нравится общество Рейнольда, а он восхищен ею. Думаю, Элинор будет с ним спокойно: ведь он настолько старше, что ни о какой любви или замужестве не может быть и речи. Зато она многому может научиться у него. Правда, матушка?

— Конечно, он давно уже не мальчик, — согласилась графиня. — У него, как и у нас с твоим отцом, четыре дочери. Однако он недавно потерял супругу, и не удивлюсь, коли он подумывает о браке.

— Если бы он был моложе, а Элинор старше, они вполне могли бы влюбиться друг в друга.

Мать улыбнулась.

— Ты полагаешь, дитя мое, что влюбляются только одногодки? Судишь по себе? Молюсь, чтобы ваша счастливая любовь длилась вечно и была всегда столь же сильной, как вначале, но, поверь мне, любовь вспыхивает не только между ровесниками. Судьба создает подчас такие любовные пары, что со стороны иному подобное сочетание может показаться невероятным.

В течение трех дней король в сопровождении пятнадцати избранных им рыцарей разъезжал верхом по улицам Лондона, призывая всех желающих выйти на арену и помериться с ними силами, а остальных — быть просто зрителями. Он выглядел великолепно. Ему исполнилось девятнадцать, и он все больше становился похож на деда: очень высокий, стройный, волосы цвета спелой ржи, пронзительно-голубые глаза, правильные черты лица… Так и должен выглядеть истинный король, говорили о нем подданные и гордились им. Он проезжал по улицам в развевающемся зеленом плаще с вышитыми золотыми стрелами и алой шелковой подкладкой. Рыцари, следовавшие за ним, были в ослепительно белых куртках с зелеными рукавами… О, это было зрелище!

Яркое солнце сентября милостиво посылало на них теплые лучи, а из окон всех домов их провожали любопытные и восторженные взгляды, и приветственные крики раздавались отовсюду. Наконец-то ИХ король проезжает по ИХ улицам, и можно открыто приветствовать его, единственного владыку, возмужавшего и сильного!

Он уничтожил ненавистного Мортимера, которого все они так презирали, он лишил власти недостойную мать, но сделал это, не прибегая к леденящему душу насилию. Он запрещает поносить ее и говорить о ней злые слова, что доказывает его сыновнюю преданность. Правда, он не желает навещать ее, не желает ее видеть и иметь с ней дело — и это можно понять после всего, что она натворила вместе с любовником.

Так рассуждали подданные, а еще говорили, что, милостью Божьей, у них есть другая королева — румяная, полногрудая, пышущая здоровьем, добрая и так красиво одетая: шелковое платье, расшитое золотом и жемчугом, плащ из парчи с горностаевой отделкой, а на голове — корона… Быть может, ей недостает красоты королевы-матери, но о той и вспоминать не хочется после всего, что про нее стало известно. И пускай у Филиппы наружность попроще, зато сколько в ней мягкости, доброты, чистосердечности!.. Она осчастливила их короля, родив наследного принца. А разве можно забыть многочисленные свидетельства ее доброты — как она спасла от казни несчастную маленькую девочку, как помогает бедным?..

Да, жители Лондона довольны королем, королевой и маленьким принцем. Поэтому с радостью стекаются к месту торжеств и с восхищением взирают на королевскую семью.

Многие считают при этом, что в Англию снова приходят великие дни великого Эдуарда I…

И вот Филиппа с матерью, принцессой Элинор и небольшой свитой из дам самого благородного происхождения поднимаются на галерею.

Звучат трубы. Зрители разражаются приветственными возгласами. Начинается торжественное праздничное шествие.

Впереди идут музыканты, за ними — всадники: это оруженосцы из окружения короля. За ними — сам король, чья страсть к дорогим нарядам вскоре станет очевидной для всех, ибо каждый день турнира будет знаменоваться новым, еще более пышным облачением. А в первый день празднества и король, и сопровождающие его рыцари, и оруженосцы были одеты, как дикие степные татары — в длинных меховых плащах и высоких шапках, тоже из меха, и выглядели они устрашающе.

Выехав на арену, король остановился перед тем местом, где сидела королева с графиней Эно, Элинор и небольшой свитой, и отвесил низкий поклон, а Филиппа, поднявшись, ответила ему на приветствие, и одновременно с ней встали все, кто был на галерее.

Когда они усаживались на свои места, раздался вдруг какой-то скрежещущий звук, затем женские крики: галерея покосилась и начала валиться, поднимая клубы пыли.

На мгновение воцарилась тишина, взорвавшаяся затем невообразимым шумом. Король бросился к упавшей постройке и подбежал туда, когда Филиппа поднималась с земли целая и невредимая, отряхивая испачкавшееся платье. К счастью, она совсем не пострадала, как и остальные, но некоторые все-таки обрели легкие ссадины.

Эдуард был вне себя от волнения и гнева.

— Как это могло случиться? — грозно вопрошал он.

Филиппа постаралась успокоить его:

— Ничего страшного, мы только немного запылили наши наряды… О Эдуард, надеюсь, этот случай не омрачит твоего настроения. Оно было таким праздничным, пусть таким и останется.

Но он не слушал ее. Она видела, как свирепая гримаса исказила его лицо, и ей стало не по себе: она знала, в роду Плантагенетов бывали весьма невоздержанные, страшные в ярости правители. Ей рассказывали, что предки ее супруга, короли Генрих III и Иоанн Безземельный, в приступах злого бешенства могли кататься по полу и рвать зубами тростниковые циновки. Правда, за дедом и отцом такого не замечалось, и она надеялась, что Эдуард тоже сумеет держать себя в руках. Однако он весь трясся от злости.

— Найти тех, кто строил галерею, и немедленно привести ко мне! — приказал он. И снова повторил, уже во весь голос, потому что все замерли и, казалось, не спешили исполнить приказание: — Тотчас же отыскать и доставить сюда!

Филиппа сочла возможным осторожно вмешаться:

— Все окончилось благополучно, никто, слава Богу, не пострадал… Мало ли что может случиться с постройками, милорд…

— Такого не должно случаться в моем королевстве! — отрезал он, глядя на милое лицо со следами пыли и грязи.

Его жена, его Филиппа, мать его ребенка, могла сейчас лежать среди разбросанных досок и бревен… мертвая… Мысль об этом усилила ярость.

— В чем дело?! — закричал он. — Где эти люди? Клянусь Богом, они пожалеют, что родились на свет!

Филиппа положила руку на его рукав, но он стряхнул ее пальцы. Ему хотелось дать волю гневу, который он считал справедливым.

Незадачливых плотников наконец нашли. Они приблизились к королю, дрожащие и испуганные. Молодой король, выглядевший в татарском наряде гораздо старше, пугал их. А еще больше страшил вид рухнувшей галереи и женщин с расцарапанными лицами, растрепанными прическами, запачканными и даже порванными платьями.

Бедняги не могли выговорить ни слова.

— Почему не проверили, выдержит ли ваша постройка, если на нее взойдут люди? — спросил король.

— Милорд, — произнес наконец один, — у нас не было времени. Мы закончили только перед самым… самым…

— Глупцы и негодяи! — вскричал король. — Вы понимаете, что это могло стоить жизни королеве?

Филиппа быстро вмешалась:

— Милорд, галерея была легкая и невысокая. Вы же видите, никто даже не ранен.

Но Эдуард не хотел ничего видеть и слышать. Он уже закусил удила и продолжал разжигать свое возмущение, доводя себя до неистовства, нарочито преувеличивая опасность происходящего. Он был полон желания обрушить самое жестокое наказание на беспечных работников, чья нерадивость испортила праздник и чуть не погубила королеву.

— Заберите этих людей отсюда! — крикнул он. — Накиньте им веревку на шею и повесьте на любой перекладине!

Наступила тишина. Один плотник, совсем еще мальчик — видимо, подмастерье, — рухнул на колени и начал вслух молиться.

Эдуард отвернулся от несчастных и повторил:

— Уведите их! Пусть свершится то, что должно свершиться.

Филиппа взирала на происходящее с ужасом. Она думала о семьях этих несчастных, которые останутся без кормильцев, думала о любящих женах, о матерях, оплакивающих сыновей, и понимала, что не может… не должна допустить казни.

Внезапно она опустилась на колени перед королем, схватила его за руку и произнесла:

— Милорд, вы всегда говорили, что любите и почитаете меня. И не один раз подтверждали ваши слова, выполняя мои просьбы и желания. Сейчас я больше всего на свете хочу, чтобы вы подарили жизнь этим людям… Если они будут повешены и умрут, я никогда не смогу забыть о них… Посмотрите на меня! Посмотрите на этих женщин! Мы живы и здоровы… Галерею строили в спешке. Наверное, эти люди сделали бы лучше, будь у них больше времени… Пожалуйста, милорд, прошу вас… Во имя вашей любви ко мне пощадите этих людей!..

Король молча смотрел на нее — на дорогое ему лицо с добрыми заплаканными глазами, на растрепавшиеся волосы, разметанные по плечам… Лицо, которое он привык видеть веселым, радостным, спокойным…

Он колебался. Она, не поднимаясь с колен, умоляюще взирала на него. Царило молчание.

Она заговорила вновь:

— Милорд, если вы не соблаговолите исполнить мою просьбу, я никогда уже не смогу быть полностью счастливой, потому что буду считать себя виновной в смерти людей, не желавших мне зла и всегда бывших верными вашими подданными.

Снова молчание. Наконец все услышали негромкие слова короля:

— Отпустите этих людей. Моя королева просит за них с таким рвением, что я не в силах отказать ей.

Филиппа закрыла руками лицо, по которому струились теперь слезы радости. Одобрительные крики толпы были оглушительными. Людей становилось все больше — видимо, слухи о происшедшем растеклись по ближайшим улицам.

— Боже, благослови королеву!

— Боже, благослови добрую королеву Филиппу!..

* * *

Графиня Эно возвратилась домой, довольная поездкой и убежденная, что ее дочь счастлива в замужестве и за нее можно не волноваться… Пока что…

Филиппа тоже была в восторге от свидания с матерью, от приема, оказанного ей королем, но одно обстоятельство омрачало удовольствие от прошедших торжеств. Не будучи искушенной в делах государства, она все же понимала, каких больших денег стоили все эти праздники, турниры и пиршества, — даже если вспомнить, что часть расходов окупилась с помощью даров ее матери. Не понимала она другого: почему ее родная крошечная страна так богата по сравнению с Англией? Неужели жители графства Эно хотят и умеют работать лучше, чем англичане?

Она заговорила об этом с Эдуардом, и он, вначале удивленный ходом ее мыслей, не мог затем не признать основательности и глубокого смысла ее вопросов. Действительно, хозяйство королевства отнюдь не процветает, во многих его графствах царит нищета. Возможности, которые существуют в любой стране, не используются, а потому нет притока денег и других богатств, торговля хиреет. В царствование его отца и потом при Мортимере никто не задумывался над тем, что запасы в казне не вечны, что их необходимо пополнять, а не только расходовать для собственного удовольствия, как это делали фавориты отца и матери.

Еще больше был удивлен Эдуард, когда услышал от Филиппы вполне зрелые суждения — правоту их он не мог ни признать — о производстве шерсти в Англии, шерсти, которая считается лучшей в мире. Филиппа сказала, что, как ей кажется, куда выгоднее было бы здесь же, в Англии, выделывать сукно из шерсти, вместо того чтобы отправлять ее в Низинные страны — Нидерланды и Фландрию, — откуда потом за бешеные деньги доставлять обратно готовую материю.

— Ты говоришь очень разумно, — похвалил он, — но, увы, наши люди никогда не отдавали должное ткацкому ремеслу. Они не привыкли работать так тяжело и усердно, как у вас во Фландрии. Им нравится держать овец, выгонять их на пастбище и ждать, когда наступит время стрижки.

— Но разве они не понимают, что станут гораздо богаче, если начнут как следует работать? — искренне удивилась Филиппа. — Стране необходимо процветание, Эдуард, тогда люди будут счастливее и спокойнее.

Он задумался над ее серьезными и справедливыми словами.

— Ты можешь сказать мне яснее, что у тебя на уме? — спросил он.

Ответ не заставил себя долго ждать:

— Я бы сделала вот что… Привезла бы в Англию лучших ткачей из Фландрии. Создала бы здесь целое поселение. Они начнут выделывать сукно… сначала немного, потом все больше… И у нас будут свои ткани, самые лучшие в мире.

— Моя мудрая королева! Но с чего же начать?

— Ты разрешишь мне написать одному человеку, самому искушенному в ткацком деле из всех, кого я знаю?

— Дорогая жена! Сделай это немедленно!..

Она так и поступила, и вскоре во Фландрию было отправлено ее послание к некоему Джону Кемпу. Если он согласится приехать в Англию с мастерами и подмастерьями, писала ему Филиппа, а также с необходимым имуществом, то будет находиться здесь под особым покровительством короля, ибо он, король, полон желания создать у себя в стране процветающее ткацкое производство и возлагает на означенного Джона Кемпа большие надежды…

Переписка затянулась — Джон Кемп пожелал многое прояснить и уточнить, прежде чем дать согласие, — но дело все же сдвинулось с места, и по прошествии года в графстве Норфолк зародилось производство шерстяных тканей, которому суждено было принести в будущем процветание не только этому графству, но и всей Англии на долгие-долгие годы.

* * *

А принцесса Элинор собиралась замуж. В избраннике — а им стал не кто иной, как Рейнольд, граф Гельдрес, — она видела нечто невообразимо привлекательное, даже возвышенное. Наверное, тут не обошлось без влияния рассказов Филиппы, но Элинор легко убедила себя, что у нее тоже любовь с первого взгляда. А может, так оно и было?

Ей исполнилось тринадцать, но многие девушки в этом возрасте уже выходили замуж, да и Филиппа была не намного старше, когда обручилась с Эдуардом.

Насколько Элинор могла видеть, ее возлюбленный пришелся по вкусу Эдуарду, и он одобрял предстоящий брак сестры.

Филиппа подозревала в этом одобрении причины политические и вновь стала задумываться, продолжает ли ее супруг помышлять о французской короне, потому что ему тогда необходимо заполучить как можно больше друзей и сторонников на континенте. Так поступили в свое время его мать и Мортимер, когда обратились к ее отцу, графу Эно, за помощью. «Если бы не политическая необходимость, — подумала она с содроганием, — они с Эдуардом никогда бы не встретились, не полюбили друг друга… Как много зависит от случая…»

Случаем было и знакомство Элинор с Рейнольдом. Счастливым ли — станет ясно только в будущем, но Филиппа надеялась на лучшее и искренне поддерживала в юной девушке родившееся первое чувство, тем более что знала: Эдуард хочет этого брака.

— …Ой, в нем столько, что так волнует… — сбивчиво говорила Элинор Филиппе об избраннике, и в самом деле очень волнуясь.

Филиппа соглашалась с ней.

— Правда, он такой старый, этот Рейнольд… — протянула Элинор и умолкла, ожидая, что собеседница станет яростно разубеждать ее, и так оно, к ее удовольствию, и произошло.

— Совсем не старый, — возразила Филиппа, — а, как говорится в таких случаях, искушенный и умудренный жизнью.

— А ты могла бы полюбить Эдуарда, если бы он до тебя был уже женат?

— Я полюбила бы его, что бы с ним ни случилось! — страстно воскликнула Филиппа.

— Даже если у него было бы четыре дочери?

— Хоть сто! Я любила бы их всех, как сестер!

— Ну, дочери или сестры — это все-таки разница.

— Если любишь, то никакой разницы нет.

Элинор решила спросить о более определенном:

— А как, по-твоему, он красивый? Я говорю о Рейнольде.

— Очень! — уверенно сказала Филиппа.

— У него в стране его называют Рейнольд Смуглый. По-твоему, у него темный цвет лица? Скажи!

— Да, но это ему очень идет. Он выглядит таким сильным и… немножко свирепым. Как настоящий мужчина.

— А мне больше нравятся светлые. Такие, как наш Эдуард.

— Я полюбила его не за цвет кожи, не думай, — решительно заявила Филиппа.

— Я и не думаю… Но смуглое лицо это и правда очень красиво. Верно?

— Конечно. Только не говори этого Эдуарду.

И они обе рассмеялись. Им было очень хорошо и легко вдвоем.

Филиппа всячески содействовала скорому замужеству Элинор, но все же она нет-нет, да и спрашивала у Эдуарда, что он думает об этом союзе и будущем зяте.

— Ты ведь знаешь, — говорил он, — я перебрал уже несколько возможностей в поисках супруга для Элинор. Был Альфонсо Кастильский, а также сын и наследник короля Франции. Вел переговоры и с королем Арагонским насчет его сына… Но все кончалось ничем. Сестру трижды отвергали, и я уже начал бояться, как бы это не сказалось на ее дальнейшей судьбе. Не заклятие ли какое тяготеет над ней?

— О нет! — воскликнула Филиппа. — Не говори так! Она такая милая, умная и добрая…

— Темные силы выбирают не только плохих, моя дорогая… Но пока люди вокруг не стали так думать и говорить про нее, — а это может привести к тому, что она вообще останется незамужней, — я хочу, чтобы она сочеталась браком с неплохим человеком.

— Значит, ей суждено выйти за него лишь потому, что до этого ты получил три отказа? Разве это хорошо? Разве так следует поступать в королевских семьях?

— Ты права, моя милая, это не совсем хорошо. Но, как я уже говорил, я хочу, чтобы моя сестра как можно скорее вышла замуж, а Рейнольд для нее неплохая партия. И нравится ей, ты сама знаешь… — Эдуард помолчал и заговорил уже о другом: — Просто диву даюсь, почему в этих маленьких провинциях на севере от Франции так много всего, чего нет у нас — денег, оружия, товаров… Всего, что так необходимо для жизни, для победы в сражениях. — Он опять замолчал на какое-то время и затем продолжил: — А ведь вполне может быть, если я не стану сражаться за французскую корону, то в один прекрасный день отправлюсь на войну с Шотландией… В любом случае, Филиппа, мне потребуется помощь, и гораздо лучше и надежней получить ее внутри собственной семьи. Или от тех, кто стал ее членом. Ты меня понимаешь, дорогая?

— Вполне. — Голос у нее был грустным. — В этом, я думаю, на Рейнольда можно будет положиться. Он, несомненно, человек честолюбивый.

— Любой правитель, если он в здравом уме, должен быть честолюбивым.

— Мне кажется, Эдуард, он неблагородно поступил с отцом.

— Моя дорогая добрая Филиппа! Ты чересчур хороша для этого мира… Я уже говорил тебе, что отец Рейнольда был слабым человеком. Продолжай он править страной, его сыну нечего было бы унаследовать, поэтому Рейнольд был вынужден опередить события и устраивать свою судьбу собственными руками.

— И заключить в тюрьму отца! Говорят, он держал его там целых шесть лет, а ведь тот был уже стариком.

— И все же нам должно восхищаться Рейнольдом! — воскликнул король. — Он получил в наследство расшатанную страну и сумел быстро поставить ее на ноги! Этим он преподнес урок многим. Не сделай он этого, его небольшая провинция погрязла бы в междуусобицах и нищете. Что едва не случилось с нашей страной, дорогая!

— Но его отец умер в тюрьме!

— Да-да… Кажется, так оно и было. Однако сам он правит превосходно — с ловкостью и умом. И сейчас его страна стала одной из самых значительных среди малых стран в Европе. Разве это не чудо, Филиппа? Даже если он принес в жертву отца… — Эдуард внезапно замолчал и отвернулся от жены — наверное, вспомнил о другой жертве, о своем отце. Когда он заговорил, голос у него не был уже твердым и уверенным, как раньше. — Рейнольд всего-навсего отстранил отца от управления страной. Да, он держал его при этом взаперти, но не в таких уж, надеюсь, плохих условиях… — Как и я свою мать, хотел добавить король, но не сделал этого. — Зато эти годы сын использовал как нельзя лучше, — продолжал Эдуард. — Показал себя превосходным солдатом и таким же правителем. Его стали уважать на континенте. Даже король Франции трижды подумает, прежде чем задеть его или затеять с ним ссору… В общем, я хочу иметь такого человека своим зятем, — заключил он.

— Элинор сейчас выглядит очень счастливой, — примирительно сказала Филиппа.

— Уверен, ты поможешь ей понять, что ей желают только хорошего.

— Я так и поступаю, дорогой. Надеюсь, он будет с нею добрым.

— Конечно, он не посмеет быть иным с моей сестрой!

— Он суров и честолюбив, и он взрослый мужчина, а ей лишь тринадцать, — продолжала Филиппа. — Я слышала, его первая жена была невысокого происхождения, но зато очень богата, и ее родители согласились тогда оплатить все его долги. Но, упаси Боже, больше ничего худого я не слышала!

— Что ж… — Эдуард слегка улыбнулся. — В одном мы можем быть вполне уверены: на сей раз брат его жены и не подумает оплачивать его долги.

— Но зато он получает в жены английскую принцессу!

Эдуард недоверчиво взглянул на жену — не насмешка ли прозвучала в ее голосе? Но лицо Филиппы было совершенно серьезно.

— Ах, дорогая, — произнес он растроганно, — ты слишком наивна и добра. Я уже говорил это тебе и не устану повторять вновь и вновь. Но не думай, что я хотел бы видеть тебя иной… Что же касается Элинор, то опять не могу не повторить: она должна своим браком послужить благу родной страны, как и ее сестра Джоанна. В этом судьба и роль каждого члена королевской семьи. Я рад, что нашей Элинор нравится при этом ее смуглый герой… Да, ей придется вскоре отправиться в этот Гельдрес, как отправилась в Шотландию бедняжка Джоанна. Тут уж ничего не поделаешь, моя дорогая, ведь то же самое произошло и с тобой.

— И я не устаю благодарить Бога за то, что мой долг и моя любовь сошлись на одной дороге! Что судьба привела вас в леса нашего Эно и мне было достаточно одного взгляда на тебя, чтобы полюбить навеки!

— А я, увидев тебя, воскликнул в душе: «Вот она, моя королева!»

— Будем же молиться, чтобы Элинор досталось не меньше счастья, чем нам! — великодушно решила Филиппа, на что Эдуард ответил:

— Да будет так, но ты ведь знаешь, никто не может быть так счастлив, как мы…

* * *

Эдуард пожелал, чтобы его сестра уехала в новую для нее страну с богатым приданым, взяв с собой не только одежду и драгоценности, но и кое-какую мебель и многие другие необходимые вещи. Поэтому в замке, и особенно в покоях самой Элинор, кипела работа. Шили и примеряли наряды, и первым советчиком невесты была, конечно, Филиппа.

Ах, как прекрасно смотрелись на тонкой и гибкой, как тростинка, девушке ее новые одежды! Изумительный плащ из голубого брюссельского сукна, отороченный собольим мехом; подвенечное платье из золотистого испанского шелка; прошитые золотыми нитками и украшенные жемчужинами мантильи; туники из бархата и отливающей серебром парчи…

Король преподнес сестре дорогие украшения — диадемы из жемчуга и бриллиантов и несколько поясов с рубинами и изумрудами.

Невеста увозила с собой мебель, и в первую очередь огромную супружескую кровать с занавесями из арабского шелка, расшитыми узором из искусно переплетенных гербов Англии и Гельдреса. А еще были стулья, столы, ковры, гардины. Даже карета, тоже подарок брата, с гербами на дверцах, обитая внутри лиловым бархатом, по которому разбросаны вышитые золотые звезды. Ну и, разумеется, целые горы ножей, ложек, тарелок, кружек и другой утвари.

Багаж принцессы этим не ограничивался. Она брала с собой множество всевозможных съестных припасов, среди которых были корица, имбирь, шафран, рис, финики, а также — она обожала сладкое! — сто двадцать голов белого сахара и еще больше темного сахарного песка.

Сама Элинор позаботилась, чтобы у нее было побольше брусков сандалового дерева, ведь если его как следует размельчить и попудрить щеки, то они покроются красивым здоровым румянцем, которого так не хватало ее бледному лицу и какой она не без зависти видела на пухлых щечках Филиппы.

Понадобилось несколько кораблей, чтобы увезти все это, и их уже начали загружать в порту Сэнвидж…

Пришел черед и для Элинор покинуть родной дом, родную страну. Со слезами на глазах прощалась она с братьями, с Филиппой. В последнюю минуту та преподнесла ей меховую накидку, а Эдуард подарил шесть покрывал для алтаря, которые попросил оставлять в церквах, что встретятся ей на пути в новую страну.

К морю она ехала верхом во главе великолепной кавалькады из ста тридцати шести придворных, рыцарей, оруженосцев, мажордомов, пажей, камеристок, прачек, птичников и солеваров…

На всем пути толпы людей встречали и приветствовали всадников. И отношение к ним было куда более благосклонным, чем к тем, кто сопровождал ее сестру Джоанну в Шотландию несколько лет назад: тот брак в народе не одобряли. Элинор же, судя по всему, отнюдь не чувствовала себя несчастной.

Люди сейчас были довольны королем, а потому провожали его сестру к мужу в Гельдрес одобрительными возгласами.

* * *

Филиппа скучала по уехавшей подруге и родственнице. Ее переживания были бы сильнее и глубже, если бы не новое радостное событие, которое целиком поглотило ее, — она вновь была беременна.

И снова собралась в Вудсток, где родился ее дорогой первенец.

— У меня такое чувство, — говорила она, — что этот замок приносит мне удачу.

Эдуард охотно поддержал ее, и начались приготовления к переезду в Вудсток и предстоящему появлению на свет нового малыша.

Было изготовлено две колыбели, одна — обычная, вторая — парадная, для королевских приемов, если, например, представители знатных родов пожелают поглядеть на ребенка. Она была огромная, с гербами Англии и графства Эно, обшита золотистой тафтой и меховым покрывалом из шести сотен шкурок мелких пушных зверьков.

В шестнадцатый день июня в год 1332-й от Рождества Христова у Филиппы, королевы Англии, родился второй ребенок. Это была девочка — такая же, говорили окружающие, красивая и совершенная во всем, каким был при рождении маленький Эдуард.

Король выказал огромную радость, и, если даже в душе предпочитал, чтобы новорожденное дитя снова оказалось мальчиком, об этом никто не мог знать: слов любви и восторга на долю девочки досталось ничуть не меньше, чем ее брату…

Эдуард не переставал думать о матери. Однажды он посетил наконец замок Райзинг и узнал от приближенных об ее состоянии во всех подробностях: она по-прежнему страдает приступами безумия, и ее угнетенность может привести к тому, что она причинит себе какой-нибудь вред.

Эдуард повидался и с ней, он был мягок и почтителен, — она его мать и всегда много значила для него. Он предупредил всех в замке, чтобы никто не смел относиться к ней менее уважительно, чем того требует ее сан, и не забывал, что она мать короля.

Однако он не счел возможным освободить ее из замка и приблизить ко двору, а также не пожелал часто видеться с ней, потому что не мог забыть об убитом отце, и страшные картины его смерти не однажды вставали у него перед глазами.

По его распоряжению продолжались поиски убийц, но пока еще разыскать их не смогли, и надежд на это оставалось все меньше. Он же чувствовал, что только местью сумеет облегчить душу, хотя сознавал, что на свободе остались лишь исполнители, а из зачинщиков один уже гниет в земле, а второй — вернее, вторая — является почетной узницей короля.

Любовь, ненависть и угрызения совести, смешавшись в его душе, заставили Эдуарда дать родившейся девочке имя королевы-матери — Изабелла. Он сообщил об этом Филиппе, и та сразу поняла и разделила его чувства.

— Прекрасное имя, — сказал она. — Я и сама с удовольствием выбрала бы именно его для нашей первой дочери…

А дочь росла и расцветала, окруженная заботами матери и специально назначенных персон, среди которых были благородные сэр Уильям и леди Омер, а также юная Джоанна Гонбен, чья роль заключалась в том, чтобы качать колыбель в любое время ночи, когда необходимо, и чей соломенный тюфяк всегда находился рядом с нею. И сама Филиппа, в отличие от многих предшественниц на королевском троне, уделяла дочери достаточно внимания и проводила в детской много радостных часов.

 

Глава 7

ИЗГНАННИКИ В ЗАМКЕ ГЕЙЯР

Прошло уже почти четыре года, как принцесса Джоанна прибыла в Шотландию. И нельзя сказать, чтобы они были легкими для девочки. Она чувствовала себя одинокой, брошенной всеми, ей не нравился ее жених — противный мальчишка, которого она считала младенцем, ведь он был еще младше нее.

Страна, куда она попала, казалась ей унылой и холодной, ветры — слишком сильными, люди — угрюмыми; она очень тосковала по старшему брату, по сестре Элинор, по Филиппе.

Король Брюс был очень добрым к ней, но страшная болезнь изуродовала его так ужасно, что она боялась его. Она постоянно думала о родном доме и все время рассказывала о нем и о том, как мечтает туда вернуться, всем, кто затевал с ней разговор, в том числе и малолетнему супругу, это было ему неинтересно и стало надоедать.

Но вот несчастный, больной Роберт Брюс умер, и его сын Давид стал настоящим королем, а она — настоящей королевой, и им начали оказывать соответствующие почести. Это было интересно и увлекательно.

Прежде всего их торжественно возвели в сан помазанников Божиих, после чего короновали, и они стали называться королем и королевой. Давид беспокоился по этому поводу и все время спрашивал, что он должен делать, став королем. Его успокаивали, объясняли, что делать ничего не нужно, кроме того, о чем ему будут специально говорить. Впрочем, говорили ему про его обязанности не так уж мало.

Главными людьми, внушали этим детям, кого они должны во всем слушаться, были двое регентов — лорд Джеймс Дуглас, Черный Дуглас, и граф Мори, сподвижники покойного короля Роберта Брюса, кому он больше других доверял при жизни, им же он поручил, чтобы после кончины они доставили его сердце в Святую Землю Палестины, где он мечтал воевать с неверными за гроб Господень, но куда так и не попал.

Лорд Дуглас произвел большое впечатление на Джоанну, как только она его увидела. Он был очень крупный, высокий, широкоплечий, со смуглым лицом и густой гривой темных волос. Внешне грубый и неотесанный, он, как ни странно, едва начинал говорить — немного шепелявя, что тоже казалось странным, — выказывал немало учтивости, любезности, даже мягкости, хотя в многочисленных битвах, о чем знали все, бывал жесток и страшен для врага.

К Джоанне он проявлял постоянное внимание, и вскоре она полюбила его и совсем перестала бояться. Она чувствовала — Дуглас и сам старался показать это, — что он понимает, как ей здесь одиноко, и что в нем она нашла настоящего защитника от всех возможных бед.

К ее глубокому сожалению, вскоре ему пришлось отправиться в Палестину, чтобы выполнить клятву, данную у смертного одра королю Роберту Брюсу, и захоронить там его сердце. Перед отбытием туда он показал обоим детям и дал подержать золотой ларец, в котором находилось, как он сказал им, отважное сердце отважного человека.

— Шотландцы, — добавил он, — никогда не забудут, чем они обязаны Роберту Брюсу…

После его отъезда тоска и страхи вернулись к одиннадцатилетней Джоанне. Предчувствие скорой беды охватило ее детскую душу.

Теперь главным ее наставником был Томас Рандольф, граф Мори, ему умерший король безгранично доверял, не потому что он был его племянник, — это был действительно благородный человек. Джоанна вскоре почувствовала себя с ним почти такой же защищенной, как и с Джеймсом Дугласом, о котором продолжала вспоминать с любовью и благодарностью.

К несчастью, до них дошли печальные вести о нем.

Сам граф Мори пришел к детям, чтобы поведать о случившемся. Он опустился в кресло, привлек к себе обоих и тихо произнес:

— Черный Дуглас к нам больше не вернется. — Он ощутил, как вздрогнула Джоанна, и сразу же добавил: — Знаю, вы любили его, несмотря на то что, как говорят, выглядел он устрашающе. Ведь так?

Джоанна молча кивнула, у нее перехватило в горле. Да, она тоже считала так… когда-то… Ей, конечно, была известна история о том, как Дуглас чуть было не захватил в плен ее брата-короля. Дуглас сам рассказал об этом. То была война, говорил он. А война — страшная штука, моя милая маленькая королева. Ее надо избегать, если только возможно…

— Он на самом деле совсем никакой не свирепый, — сказала она графу Мори, когда почувствовала, что уже может говорить. — А почему он не вернется?

Тот ответил не сразу.

— Вы уже не такие маленькие, — сказал он потом, — и вы настоящие король и королева. А потому с вами следует говорить прямо о том, что происходит. Дуглас не вернется потому, что он мертв.

— Мертв! — вскричал Давид пронзительным голосом. — Черный Дуглас не может умереть!

— Увы, мой маленький король… Как ты знаешь, он повез для захоронения сердце твоего славного отца. И он явился к Альфонсо, королю Кастилии и Леона, потому что знал, тот ведет войну против короля мавров в Гранаде .

— Я думала, он отправился в Святую Землю, — сказала Джоанна.

— Это одно и то же, — объяснил Мори. — Едет ли рыцарь в Иерусалим или в Испанию, он все равно воюет во имя Иисуса Христа против неверных. В глазах Господа Бога он в любом случае защитник Святого Креста… Черный Дуглас отправился в Испанию и храбро сражался там на равнинах Андалусии. Но когда он выиграл очередную битву с маврами и стал их преследовать, то слишком увлекся погоней и оказался один в гуще врагов. Поняв, что окружен, и не желая попасть в плен, он решил последовать за королем и другом Робертом Брюсом, как следовал за ним в течение всей жизни, и потому продолжал сражаться… Один против всех…

— Они… они убили его, — прошептала Джоанна.

Мори наклонил голову.

— Мавры, как всякие истинные воины, — сказал он, — проявили уважение к храбрецу. Они решили передать его останки в Шотландию, чтобы мы смогли захоронить их здесь.

Дети плакали: значит, они уже никогда не увидят Черного Дугласа… «Никогда больше он не придет нам на помощь», — думала старшая Джоанна.

Правда, с ними остается граф Мори… добрый Мори… Пока он с ними, им ничто не угрожает…

* * *

И все же Джоанну не покидало предчувствие — неприятности еще впереди. Какие и почему, она не знала — никто ей ничего не говорил, — но ясно ощущала, что какая-то тревога витает в замке.

Девочка стала больше прислушиваться к разговорам слуг и придворных, и в ее сознание вошло имя, которое все чаще повторяли люди: Бейлиол…

— Кто этот Бейлиол? — спросила она служанку.

— Бейлиол? — повторила та. — Миледи имеет в виду сэра Эдварда? Он сын Джона Бейлиола, который был раньше королем Шотландии. Сэр Эдвард думает, что имеет права на шотландскую корону. Даже часто говорит об этом.

— Но ведь король сейчас Давид? Его короновали, и меня тоже.

— Это так, миледи, но, если кто считает, что ему чего-то полагается, разве его остановишь?

— Значит, он попытается отнять корону у Давида? Как ты думаешь?

— Что вы! Ему никто не даст, миледи!

— Я тоже так считаю, — сказала Джоанна. — Граф Мори не допустит. И Черный Дуглас… если бы был жив… никогда бы не позволил… Расскажи мне побольше об этом Бейлиоле.

Но разговорчивая женщина уже начала понимать, что и так сказала, быть может, слишком много и будет лучше, если она вовремя остановится, а то ведь недалеко и до беды. Кто знает, как все обернется в ближайшее время?

— Я больше ничего не знаю, миледи, — заверила она, поджимая губы. — Откуда мне чего знать?..

Джоанна была разочарована, но не оставляла попыток узнать об этом человеке побольше и вскоре была вознаграждена, обретя новые источники интересующих ее сведений — других служанок, а затем и придворных.

Ей удалось узнать, что Бейлиол обратился недавно к английскому королю и тот не был к нему неблагосклонен, — это удивило и даже разочаровало Джоанну. Ведь это значило, что Эдуард забыл или уже не хочет знать, что его родная сестра — королева Шотландии. Также ей стало известно, что некоторые шотландские бароны, недовольные их бывшим королем, присоединились теперь к Бейлиолу.

Все это казалось тревожным, и Джоанна заговорила об этом с юным супругом, который выслушал ее внимательно, однако сказал, что нисколько не боится, что кто-то хочет у него отнять корону: они не посмеют идти против завещания самого Роберта Брюса, его отца.

— Но он ведь умер, — возразила Джоанна. — И Черный Дуглас тоже мертв.

Ей захотелось плакать, когда она представила его грозное, но доброе лицо, однако мысль о том, что с ними остался граф Мори, который не даст их в обиду, улучшила настроение.

— Как хорошо, что у нас есть наш Мори, — произнесла она вслух и тем постаралась убедить себя, что, возможно, мальчик-король прав и им ничто плохое не грозит.

Но, когда Мори нанес очередной визит юной королевской чете, Джоанна все же заговорила с ним о том, что больше всего тревожило ее в последнее время.

— Что ж, — отвечал он ей, — во всех странах свои беды и неприятности. И нередко одни люди хотят отобрать корону или имущество, или и то и другое у других людей. Так уж устроен этот мир.

— Но корона ведь моя, — заявил девятилетний Давид. — Разве не так?

— Да, мой король, она ваша, у вас на голове, и останется там до тех пор, пока у меня есть руки и силы, чтобы защитить вас.

— Значит, навсегда! — уверенно сказала Джоанна.

— Благодарю за доверие, миледи, — улыбнулся он ей.

— От нас ушел Черный Дуглас, — продолжала она, — но, хвала Богу, остались вы, граф. Я ничего не боюсь, когда вы рядом!

Он поцеловал ей руку и сказал, что готов положить жизнь ради маленькой королевы.

— А может так быть, что Эдвард Бейлиол нападет на нас? — вдруг спросила она.

— Ожидать можно всего, — сумрачно произнес граф.

— Ему ни за что нас не победить! — воскликнул Давид.

— Мы не позволим ему этого, — заверил Мори.

— Мой брат тоже не позволит, — вставила Джоанна, и снова граф серьезно и внимательно поглядел на нее, а затем погрузился в молчание.

Перед тем, как уйти, он сказал им:

— Дела призывают меня, но вскоре я вновь буду с вами. Что бы вы ни услышали, не бойтесь. Поступайте только так, как я скажу вам или как будет вам сказано от моего имени. Если появится необходимость отправиться в другое место, где вы будете в большей безопасности, чем здесь, сделайте это немедленно. Обещаете?

— Да, милорд.

Джоанна произнесла это за себя и за Давида, что делала нередко.

— И знайте, — повторил граф, — все будет хорошо.

— Да, — вновь откликнулась Джоанна, — пока вы с нами, все будет хорошо…

Граф Мори ускакал в Масселборо, а через несколько недель в королевский замок в Эдинбурге явился посланец, сказавший, что должен немедленно повидать короля и королеву.

Как только Джоанна и Давид увидели мрачное лицо этого человека, в котором узнали оруженосца графа Мори, они сразу поняли, что тот прибыл с плохой вестью.

— Вы от милорда графа? — спросил его Давид, а Джоанна молчала, объятая страхом.

— Да, мой король, — отвечал тот. — И с очень печальным известием. Только мы приехали из Масселборо в Уэмис, как в тот же вечер после ужина мой господин почувствовал себя плохо и вскоре умер.

Дети были охвачены горем и ужасом. Что за напасть? Сперва Черный Дуглас, затем граф Мори. Два главных друга, главных защитника… Один за другим…

Их отчаяние и печаль были так велики, что ни Джоанна, ни Давид даже не могли плакать. Слезы пришли позже.

Все теперь изменилось вокруг них. Шепот, обрывки слов, слухи… В любую минуту Джоанна ждала чего-то непредвиденного — плохого, страшного… Особенно тревожно было ей по ночам. Она понимала, как они малы — она и Давид, — как беспомощны и неумелы.

Ее не слишком удивило, когда в разговорах о смерти графа Мори все чаще и явственней стало звучать слово «яд», уверенней заговорили о том, что он был отравлен. И наверняка это сделали приспешники Эдварда Бейлиола, которые рассеяны всюду. И здесь, в замке, тоже… Ведь это так легко — немного подмешать в пищу или в питье…

Да, все стало по-другому после смерти Мори.

* * *

Королю Эдуарду было известно о потрясениях, грозивших Шотландии. Больше того, он желал их, так как до сих пор сгорал от стыда, вспоминая неудачный поход в эту страну. Но тогда он был мальчишкой, желторотым птенцом. Теперь подобное уже не повторится, если появится новая возможность совершить поход… Если появится…

Он все больше верил в то, что судьба определила ему продолжить дело великого деда. И начать надо с покорения Шотландии, которую совсем выпустил из рук его немощный отец Эдуард II, а Роберт Брюс воспользовался этим и сумел добиться значительных успехов. Но Роберт Брюс теперь мертв, а на троне — маленький ребенок. Правда, за ним стояли две могучие фигуры: Черный Дуглас — ох, стыдно вспоминать, как чуть было не оказался у него в плену! — и граф Мори. Однако их обоих тоже нет в живых и, значит…

Его мысли на этот раз были прерваны прибытием во дворец шотландского барона Генри де Бьюмона, который просил, чтобы король его тотчас же принял. Бьюмон был из тех, кто ранее перешел на сторону англичан, за что в Шотландии его лишили всех земель и имущества. На этот раз явился он не один.

— Милорд, — сказал он королю, — здесь находится Эдвард Бейлиол. Он желает вас видеть во что бы то ни стало.

— Бейлиол? — переспросил Эдуард. — С какой целью?

— Он хочет говорить об этом сам, и немедленно.

— Хорошо, я, пожалуй, приму его…

Бейлиол… Бессильный сын бессильного отца… Эдуард уже был наслышан о них обоих. Чего он может хотеть? Ответ только один — чтобы Англия помогла ему надеть корону шотландского короля…

Эдуард решил подождать, пока тот сам сообщит о цели визита.

— Милорд, — начал Бейлиол, — оба шотландских регента скончались недавно один за другим.

— Знаю, — ответил Эдуард. — Говорят, Мори был отравлен. Так ли это?

— Откуда мне знать, милорд?

«Однако ты скорее всего прекрасно знаешь, — подумал король. — Уверен, это дело рук твоих сообщников».

— А Дуглас? — продолжал Эдуард. — Зачем полез в эту дурацкую драку? Разве у него не было важных дел в Шотландии?

— Милорд, он поступил так, как считал нужным… Я пришел к вам сказать, что моя страна сейчас в смятении. Она потеряла двух людей, которые могли ею управлять и делали это, как считают многие, вполне достойно… Но сейчас… Вам ведь известно, что король и королева у нас совсем еще дети.

— Да, и это знаю, — сказал Эдуард, — поскольку королева — моя сестра.

— Они избрали взамен умерших регентов графа Мара! Но он слаб и ничтожен! — воскликнул Бейлиол. — Ему не потянуть государственные дела на своих немощных плечах.

— И чего вы хотите от меня? — надменно спросил Эдуард.

— Помощи, милорд! Вашей помощи… Мой отец, как вам известно, был королем Шотландии. Я — его законный наследник. Если вы поможете мне восстановить справедливость, я обязуюсь признать вас сюзереном и выполнять все, что положено мне как преданному вассалу.

Эдуард молчал… Вот оно! Вот начало того, о чем он мечтал, чего добился его дед с помощью оружия и что утратил отец… Теперь надо действовать… Но ведь это означает низложение родной сестры, а также нарушение заключенного договора и более того — выплату за этот грех двадцати тысяч фунтов папе римскому.

— …Милорд, — продолжал Бейлиол, — в браке между вашей сестрой и мальчиком Давидом, разумеется, не было того, что называют исполнением супружеских обязанностей. Поэтому он легко может быть расторгнут. Если я стану королем Шотландии, то обещаю жениться на вашей сестре… А также вернуть вам Бервик…

— Довольно, — прервал его Эдуард. Ему была неприятна эта торговля. — Я не смогу помочь вам. И не позволю вашему войску проходить через Англию или действовать на ее территории.

— Это ваше последнее слово? — спросил Бейлиол.

Эдуард ответил не сразу, он заметно колебался, и в его собеседнике возродилась надежда.

— Это решит парламент, — произнес наконец король.

* * *

Эдуард выжидал. Но Бейлиол, к его удивлению, не терял времени даром и собирал флот у берегов Англии, чему Эдуард не препятствовал. Затем претендент на шотландский престол отправился морем на север, к мысу Файф, где и высадился со своей армией. Вскоре произошла битва с войском, верным королю Давиду, во главе которого стоял новый регент, граф Мар. В сражении тот был убит, после чего армия победителя беспрепятственно дошла до Скуна, где Бейлиол был коронован на шотландский престол.

Джоанна и Давид узнали обо всем, что произошло, и были полны страха — что с ними теперь будет? Правда, Джоанна вела себя намного спокойнее, чем ее малолетний супруг, продолжая уверять всех вокруг, что брат спасет их.

— Вот увидите, — говорила она, — он пройдет через всю Шотландию, и тогда этот противный Бейлиол побежит, как заяц…

«Противный» Бейлиол прислал к ним гонца.

— Милорд, — сказал тот, обращаясь к мальчику, — король Шотландии поручил мне передать вам его предложение.

— Не знаю никакого другого короля, — высокомерно ответил Давид. — Король здесь я.

— Видимо, уже нет, милорд, — последовал ответ. — Король Эдвард де Бейлиол шлет вам свои приветствия и объявляет, что, если вы публично откажетесь от права на корону, он обязуется обеспечить вам свободный и безопасный выезд из Шотландии или разрешит, если пожелаете, остаться в любой части страны.

— Как великодушно с его стороны, — насмешливо сказал мальчик, и Джоанна, присутствовавшая при разговоре, укрепилась в уважении к этому «малышу», как она его про себя называла, — в уважении, которое почувствовала еще ранее. — Передайте Эдварду де Бейлиолу, — продолжал Давид, — что мы чрезвычайно сожалеем о его наглости, а также что королева и король Шотландии будут пребывать в своей стране там, где пожелают, и ни в чьих разрешениях не нуждаются.

Гонец ушел, а Джоанна упросила Давида немедленно отправить послание ее брату-королю, в помощи которого по-прежнему была совершенно уверена.

Но сначала он получил письмо от Бейлиола. Захватчик трона уведомлял Эдуарда, что готов, как и прежде, жениться на Джоанне, и увеличивал сумму выкупа за ее развод с прежним супругом, а в случае отказа выйти замуж именно за него обязывался уплатить ей десять тысяч фунтов в счет нового брака. Он же просит от нее только одного — отказа от права на шотландский престол, которое она приобрела через брак с Давидом Брюсом.

Эдуард продолжал колебаться. А в это время ему уже доставили послание юного зятя, над которым он долго размышлял.

Нет, решил он в конце концов, он не станет помогать и ему тоже. А предлог?.. Предлог любой. Ну, скажем, такой: многие шотландские короли лишали благородных английских подданных принадлежащих им в Шотландии земель и собственности. Как же может он вставать на защиту этих самых королей или их наследников?..

Триумф Бейлиола был недолгим. Множество шотландцев, верных роду Брюсов, поднялись против него с таким воодушевлением и яростью, что новоявленный правитель должен был поспешно бежать в Англию, забыв о недавней победе. Там он рассчитывал снова собрать сторонников.

Эдуард позволил ему появиться на своей земле и даже оказал дружеский прием при дворе. Когда это стало известно шотландцам, то озлобило их до крайности, и, чтобы показать возмущение, они прибегнули к прежней тактике — начали переходить границу и совершать опустошительные набеги на близлежащие селения, сжигая дома жителей и уводя скот.

Королю Эдуарду это было даже на руку, теперь у него появился повод, и в отместку за подобные действия сторонников Давида Брюса он посадит им на трон Эдварда Бейлиола, который будет его послушным орудием… И никакого нового Баннокберна, никакого поражения у англичан больше не будет! Никогда! Он, Эдуард, исправит тот урон, который нанес королевству его несчастный отец…

Однако все было не так просто, к сожалению. Оставался договор, подписанный не так давно и скрепленный благословением папы римского. И оставался тот печальный факт, что его родная сестра состоит в браке с Давидом Брюсом.

Все это так, размышлял Эдуард, действовать следует с осторожностью, ибо положение у него достаточно уязвимое. Первым требованием должно стать возвращение Бервика, а уж затем — чтобы Шотландия признала его сюзереном и принесла присягу в верности…

Юная королевская чета была в полном смятении. Что делать? В стране вспыхнула междуусобица, а тут еще непонятно, как себя поведет король Англии. Джоанну не оставляла надежда, что дорогой брат, узнав, как ей трудно, немедленно бросит все дела и примчится к ней для совета и помощи. Ведь он так любил ее, так нежно целовал при прощании и просил помнить, что они родные и друзья друг для друга навеки! Почему же он не выполняет обещаний, не является на помощь сейчас, когда она в ней так нуждается?!

Советники короля Давида написали и дали ему выучить наизусть речь, которую следовало произнести при большом стечении народа и которая могла бы также послужить посланием, которое будет потом отправлено королю Англии. Мальчик учил ее в присутствии Джоанны, и той больно было слышать и понимать, что ее брат Эдуард рассматривается в этой речи как враг.

— Ни отец мой, ни кто-либо другой из предков, — читал Давид, — не признавал подчинения Англии. Не соглашусь с этим и я. — Голос мальчика монотонно гудел. — А если какой-либо правитель задумает поступить с нами плохо и не по совести, то именно вам следует защитить нас, исходя из любви к справедливости и к сестре вашей, а нашей королеве Божией милостью…

Джоанне хотелось заткнуть уши. Эдуард! О, как ты можешь так поступать с нами?.. Она порывалась немедленно бежать, скакать к нему, чтобы увидеть его, объяснить… Если бы она могла поговорить с Филиппой! Вот кто наверняка понял бы ее, утешил, помог…

Эдуард объявил во всеуслышание: шотландцы нарушили перемирие! Они вторгаются в приграничные английские города и селения и разоряют их, а также отказываются вернуть Бервик, что обещал их король Эдвард Бейлиол. Если он, Эдуард III, не примет ответных мер, они, чего доброго, двинутся дальше на юг, в глубь Англии. А потому он считает законным для себя принять ответные меры.

Нет, он не хотел настоящей войны. Главное, чего он хотел, — оправдать себя в собственных глазах. Смыть позорное пятно безуспешного похода в Шотландию, забыть навсегда о постигшей его неудаче.

Он приказал готовить войско. К его удивлению и радости, Филиппа объявила, что не отпустит его одного и отправится в поход вместе с ним. Это напомнило ему, что, судя по рассказам, деда тоже сопровождала его супруга на все войны, какие тот вел.

— Я счастлив, что ты будешь рядом, — сказал он Филиппе.

— Но вот только дети… — уже с сомнением в голосе произнесла она.

— В таком случае ты сама должна сделать выбор между нами, — предложил он.

Это был нелегкий выбор. Но Филиппа сделала его, в чем ей немало помог сам Эдуард. А точнее, его внешность, привлекающая к нему внимание многих женщин, чего Филиппа не могла не замечать. Не то чтобы она ревновала — у нее не было причин для этого, — но ей было ясно, что при его страстной натуре и вдали от жены он не сумеет удержаться от искушения, даже при всей любви к ней. Нужно быть совсем безмозглой, чтобы не понимать этого.

И она пришла к единственному решению — ехать вслед за Эдуардом, а детей оставить с надежными наставниками и нянями, которых она сама выберет.

Так она и поступила. Дети были помещены во дворец Кларендж, а Филиппа выехала вместе с королем в сторону Шотландии.

* * *

Когда они прибыли в Нарсборо, там произошло событие, похожее на то, с чем уже однажды столкнулась Филиппа в самом начале пребывания в Англии, — она тогда сумела спасти девочку, укравшую какую-то безделушку, от смертной казни.

На сей раз речь шла о женщине, которая украла старый плащ и три шиллинга. Ее как раз вели на виселицу по дороге, где ехала королевская чета. Юная дочь этой женщины бросилась прямо под ноги коню, на котором сидела Филиппа, и была бы сбита на землю, если бы та резко не осадила коня, чуть не упав.

Вид испуганного, заплаканного ребенка до глубины души тронул Филиппу, и она пожелала узнать, чего хочет девочка. Когда ей стало известно, что женщина, совершившая кражу, мать этой малышки и к тому же беременна, а отца у девочки нет, она стала умолять короля пощадить воровку или хотя бы отсрочить казнь до того дня, когда та разрешится от бремени.

Король дал согласие, и толпа, окружавшая их, разразилась криками в честь Филиппы.

Королевская чета осталась в Нарсборо на ночь, но Филиппе плохо спалось, она думала о судьбе будущего новорожденного, которого сразу же отнимут от матери, когда ее поведут на казнь.

— Ей нужно подарить жизнь, Эдуард, — убеждала она короля, лежавшего рядом. — Подарить для того, чтобы она смогла кормить и нянчить родное дитя. Разве не страшно, что старый плащ и три шиллинга становятся ценой человеческой жизни?

— Конечно, ты по-своему права, — задумчиво отвечал король, — но, посуди сама, мы не можем потворствовать ворам и грабителям. В дни моего великого предка Вильгельма Завоевателя ни один путник не страшился ходить по дорогам страны, потому что любой вид грабежа, любая кража подлежали наказанию. Не обязательно смерти, нет, — преступникам по решению судьи отрезали уши, отрубали руки, выкалывали глаза… Зато в годы правления слабого короля Стефана, когда эти наказания были отменены, дороги кишели ворами, грабителями и насильниками. Путешественников убивали, могли похитить и увезти в замок разбойничьих баронов, где обирали до нитки или зверски мучили, отдавая на забаву жестоким, кровожадным гостям и челяди… Так что, дорогая, хотя ты и права, когда говоришь, что человеческая жизнь не должна стоить трех шиллингов или старого плаща, но ведь дело не только в них… Ты понимаешь меня?

Филиппа хранила молчание. Потом она сказала:

— Да, понимаю. Но все равно мне жаль дитя, которое должно родиться. И я уверена, что женщина украла, чтобы накормить уже родившегося ребенка… Эдуард, ты даришь мне драгоценные камни, дабы доказать свою любовь. Я предпочитаю, чтобы ты подарил мне жизнь этой женщины взамен любой драгоценности.

В ответ на вырвавшиеся из глубины ее отзывчивой души слова растроганный Эдуард сказал, что отдаст повеление помиловать женщину. Утром это было сделано, и, когда король и королева покидали Нарсборо, толпы людей со слезами на глазах благословляли их и называли Филиппу доброй королевой.

* * *

Итак, король Англии снова выступил в поход. Но сейчас было иное время, и он сам был иным. Роберта Брюса больше нет на свете, а Эдуард — далеко не мальчик, он все больше становится похож на деда — и обличьем, и делами. Прежде чем решиться на выступление, он повелел все узнать о состоянии шотландской армии, и то, что ему доложили, способствовало его решению: там царил разброд. Шотландцы и раньше не отличались завидной дисциплиной, но такие военачальники, как Уильям Уоллес, сумевший когда-то в одном бою даже взять верх над войском его деда и стать ненадолго правителем Шотландии, или известный Эдуарду Роберт Брюс могли держать воинов в повиновении. Однако сейчас с ними не было Черного Дугласа или графа Мори, и некому вести их к победе, считал Эдуард и был очень близок к истине.

В Шотландии не были в неведении относительно замыслов английского короля посадить на трон Бейлиола, а короля Давида и королеву Джоанну увезти в Англию, где те будут жить в довольстве и безопасности, но как пленники.

Шотландцы не хотели такого допустить. Давид должен остаться королем; если же он попадет в руки англичан, то кто может сказать, чего они там сумеют добиться от мальчика, — полного отречения, согласия подчинить страну английскому королю и Бог ведает чего еще?

Так рассуждал и шотландский барон сэр Малколм Флеминг и потому срочно прибыл в Эдинбург из Дамбертона, что на западе страны, где он был управителем замка. Он хотел немедленно увезти юную королевскую чету к себе в замок, который считался самым укрепленным в Шотландии. Там дети пробудут некоторое время в безопасности, а затем, если надвинется угроза, их можно отправить и вовсе за пределы страны на корабле, что будет стоять наготове в порту. Ведь крепость Дамбертон построена как раз между устьями Клайда и Ливена и оттуда можно вполне отправиться во Францию. Правда, плавание будет довольно долгим.

Глубокой ночью в сопровождении сэра Малколма дети тронулись в путь.

Путешествие было интересным, особенно для Давида — он мало ездил до этого. Но мальчик был все время в дурном настроении, потому что не хотел уезжать из столицы, из своего дворца, — он король или нет?! В том, что сейчас с ним происходило, он винил больше всего — и не без оснований — брата Джоанны. Зачем только он женился на этой девчонке? Все бы могло быть по-другому… Поэтому Давид не желал ни смотреть на нее, ни разговаривать с ней. Это ее обижало, и она все время твердила, словно назло, что верит брату и тот ничего плохого им не сделает, пока она здесь королева.

Но, когда они добрались наконец до Дамбертона и обосновались в замке, Давид сменил гнев на милость и позабыл о неприязни к Джоанне, ведь то, что происходило вокруг, было так волнующе! Беспрерывно прибывали гонцы, в замке царило оживление, а из окон были видны корабли, танцующие на морских волнах, и люди загружали эти суда и суетились там, словно готовясь к дальнему плаванию.

— Можем взойти на них в любой момент и отправиться в открытое море, — говорил Давид.

— Ничего подобного, — возражала Джоанна. — Нужно дождаться отлива.

— Конечно, нужно. А я разве говорю другое?

— Значит, не в любой момент.

— Не придирайся! Когда захочу, тогда и уплыву. Я люблю корабли.

Джоанна подумала и решила, что тоже любит их. Они такие красивые! Она бы тоже уплыла куда-нибудь…

И потом наступил день, когда так оно и случилось. К ним пришел сэр Малколм и сказал:

— Готовьтесь. Мы выходим в море, как только начнется отлив.

— А куда поплывем? — вскричал Давид.

— Во Францию, мой маленький король.

Приготовления были скорыми, но взрослые готовились к этому заранее, поэтому ничего не было забыто и все обошлось без лишней суеты.

Вскоре они уже стояли на борту. А там и в путь… Во Францию.

* * *

Плавание было трудным и опасным, но дети этого почти не замечали, увлеченные новыми впечатлениями.

Однако вскоре на Давида вновь нахлынули горькие мысли. Он, король, покидает свою страну! Бежит из нее. Значит, теперь он будет королем в изгнании — о таком он слышал, когда его учили истории, и знал, это не самое лучшее положение для короля. Джоанна тоже часто пребывала в унынии, когда вспоминала, что они вынуждены бежать не просто так, а от наступающего войска ее любимого брата…

Одно было хорошо — теперь в их жизни не такая скучища, как в Эдинбурге. Теперь их ожидают разные приключения… Наверняка интересные…

Из Булони на французском берегу, куда они наконец благополучно приплыли, был немедленно отправлен гонец к королю Франции с уведомлением о прибытии, и вскоре уже от имени короля к ним явился отряд рыцарей, чтобы приветствовать их и сопровождать к французскому королевскому двору.

Все шотландцы, приехавшие с королем, испытали большое облегчение, не говоря уже о радости, когда увидели и ощутили дружескую теплоту, с которой их здесь приняли.

К этому времени Филипп VI уже начал доказывать силу и умение править государством, в отличие от трех предшественников, сыновей Филиппа IV Красивого. У его подданных появились надежды на улучшение дел в стране, на то, что с нее будет снято наконец проклятие рыцарей-тамплиеров, — оно ведь относилось к королевской династии Капетингов, а теперь на престоле король из рода Валуа.

С самого начала его правления всем стало ясно, что новый король человек сильный. Он сразу принялся вытаскивать страну из болота, приструнил поднявших голову фламандцев, а также велел молодому Эдуарду Английскому прибыть к нему как к сюзерену и присягнуть в верности. Этот акт прошел, впрочем, не слишком гладко — мальчишка Эдуард не выполнил все условия присяги и, кроме того, не скрывал притязаний на французский престол. К тому же Эдуард был женат на Филиппе из графства Эно, что, несомненно, сблизило Англию с Низинными странами. А совсем недавно королю Филиппу стало известно, что молодая английская королева, та самая Филиппа, пытается наладить с этими странами серьезные торговые отношения. Что тоже вряд ли может пойти на пользу Франции…

— Она дочь торговца? — вопрошал король.

— В этих провинциях все пробавляются торговлей, — отвечали ему с презрительной ухмылкой.

За юным английским королем нужен глаз да глаз, думал король Филипп: он кое-чего достиг, после того как избавился от Мортимера и начал править сам, и становится влиятельным у себя на острове.

Совсем не плохо, что он снова занялся борьбой с шотландцами. Она отвлечет его внимание и силы, этот юнец, вне всякого сомнения, увязнет там, и ему будет уже не до безрассудных мыслей о французском престоле… Но каков! Прыткий мальчик…

Филиппу сейчас не нужны военные действия — даже во имя того, чтобы доказать, кто имеет больше прав на французский трон, — но и спокойно смотреть, как этот наглец делается все сильнее и настойчивей, он тоже не будет: из таких вот и вырастают опасные противники, каким был, к примеру, Эдуард I — воинственный дед воинственного англичанина. Поэтому нужно с вниманием отнестись к мальчонке-королю из Шотландии. Пока еще тот всего лишь игрушка в чьих-то руках, но его следует многому обучить, и тогда — кто знает? — польза от него может быть довольно велика…

Король Филипп выехал на коне из дворца навстречу отряду рыцарей, сопровождавшему добровольных изгнанников-шотландцев в Париж. Он по-отечески обнял Джоанну и выразил восхищение ее красотой. С Давидом обошелся, как с настоящим королем. Могущественным королем. Конечно, дети были в восхищении и сразу же возлюбили короля Франции.

Он сказал, что на торжественном приеме, который вскоре последует, они окажут ему большую честь, если сядут по обе стороны от него.

Торжество было великолепным. Таких блюд, которые там подавали, шотландцы вовек не едали. А музыка! А грациозные танцы!.. Джоанне и Давиду французский королевский двор казался под стать седьмому небу. Ну разве могли они не полюбить такого короля?!

Им отвели роскошные покои, не похожие на скудно обставленные комнаты в Шотландии и даже, пожалуй, более величественные, чем многие из тех, какие Джоанна видела в Англии.

Казалось, не было ничего, чего не сделал бы король Филипп для того, чтобы они чувствовали себя покойно и удобно.

— Бедные дети, — говорил он, нежно обнимая их, — как я рад, что могу предоставить вам достойное убежище.

— А вы поможете мне остаться королем? — спрашивал Давид, ни на мгновение не забывавший, кем он был недавно.

— От всего сердца, милорд, — отвечал Филипп. — Я наслышан, каким гордым государем вы были. Конечно, я предложу вам помощь, но не захотите же вы, гордые люди, брать ее безвозмездно, не так ли? Следовательно, и вы в ответ будете должны чем-то помочь мне. Верно ведь?

— Конечно, — охотно соглашался Давид.

— Тогда обещайте мне только одно, — говорил ему король Франции, — и мы запишем это в нашем соглашении… Обещайте никогда не заключать мир с Англией, не уведомив меня и не получив моего согласия. Только это. Больше ничего… Ведь я прошу не столь уж много, не так ли? Если бы вы не были таким гордым, полным собственного достоинства молодым королем, я бы ни за что не попросил вам об этом.

— Охотно обещаю, сир, выполнить вашу просьбу, — отвечал Давид.

— А теперь, мой дружок, я с удовольствием преподношу вам деньги и собственность, чтобы вы, находясь в моем королевстве, могли жить так, как того требует ваше звание.

— Сир, ваша доброта не знает пределов!

— О, не говорите так. Вы очень молоды, и я не хочу, чтобы первые шаги в чужой стране принесли вам разочарование, а также чтобы вы попали под чье-то вредное влияние. А эта прелестная леди, — король Филипп повернулся к Джоанне, — должна сохранить красоту и веселость, свойственную ее возрасту, во все дни пребывания на земле Франции…

Ну где еще можно было найти такого великодушного, такого доброго и благожелательного человека?..

Король сказал, что отводит им замок Гейяр, выстроенный на высокой скале еще королем Ричардом Львиное Сердце. Тот им очень гордился. При короле Иоанне Безземельном замок перешел к французам и с тех пор находится у них в руках. Иногда его использовали для содержания узников, но он, Филипп, надеется, что с водворением туда юной королевской пары там будут царить только радость и веселье.

Про себя он подумал, как забавно, что шотландские изгнанники станут жить во Франции в замке, построенном английским королем.

Филипп оказал честь, лично сопроводив их к новому месту пребывания, и сказал, что не будет возражать, если они устроят торжество по случаю приезда туда и пригласят его и сопровождающих рыцарей принять в нем участие.

Давид был в восторге от этого предложения. Джоанна тоже отдала должное любезности короля, и единственное, что мешало ей открыть ему всю душу, — это мысль о том, что Филипп как король Франции не может не быть врагом брата, которого она продолжала любить, хотя понимала, что тот бросил ее в беде, мало того — пошел войной на ее страну… Все-таки прав, наверное, Давид, который постоянно твердит, что такого человека, будь он хоть сто раз братом, любить невозможно…

Зато как добр, как благожелателен к ним король Франции!.. Они с удовольствием устроили пиршество в его честь, обильные яства для которого готовили французские повара из французских припасов, но все равно Филипп благодарил Давида и Джоанну за истинно шотландское гостеприимство, достойное королевской семьи, и часто поднимал бокал в их честь.

— Кто знает, — говорил он, — возможно, в один прекрасный день мы соберем здесь войско и отвоюем вашу Шотландию… И что тогда вы сделаете, мои молодые друзья? О, я знаю, что… Вы отблагодарите меня и Францию и принесете присягу в верности французскому королю. Ведь так?

— Конечно! — простодушно подтвердил Давид.

— Это обещание, мой друг?

— Разумеется, сир.

— И тогда ваша Шотландия станет леном Франции и будет под моим покровительством. Что может быть лучше для судьбы обоих королевств? Вы думаете так же?

Давид, который больше всего хотел сейчас лишь спать, согласно кивнул.

Король поднял бокал.

— Друзья! — возгласил он, обращаясь ко всем гостям. — Сегодня мой добрый друг, шотландский король, сделал меня счастливым. Только что в вашем присутствии он торжественно заявил, что Шотландия является леном Франции. Выпьем за это, друзья!

Гости много пили и много говорили.

На прощание король Филипп снова расцеловал Давида и Джоанну.

— Ну вот, — сказал он, — можно считать, мы прилюдно скрепили наш договор печатями.

* * *

Филиппа неохотно согласилась остаться в замке Бамборо, когда Эдуарду настала пора отправиться к Бервику. Необходимо было начать осаду замка, предстояла тяжелая битва, и пребывание вблизи от Бервика могло оказаться для королевы опасным. Однако она заявила Эдуарду, что хочет быть там, где он.

— Знаю, моя любовь, — отвечал король. — Но тогда я буду больше думать о твоей безопасности, чем о сражении.

На это ей возразить было нечего, и она осталась в Бамборо, в старинной крепости, построенной еще до нормандского нашествия на почти отвесной скале над морем. Здесь Филиппа будет ожидать благополучного возвращения мужа с поля битвы.

Он был недалеко от нее, милях в двадцати, и часто посылал к ней гонцов с известиями о военных действиях. В последнем сообщении говорилось: король не думает, что осада будет длительной, судьба благоволит к нему, — английские воины встретили в лесу и задержали двоих мальчиков, которые оказались сыновьями управителя замка Бервик.

«Таким образом, дорогая, — читала она дальше в послании, — само Провидение послало мне заложников, я полагаю, отец захочет немедленно получить их обратно, а мы одержим бескровную победу…»

Испытывая радость по случаю такого везения, Филиппа не могла не подумать о несчастных родителях тех мальчиков, что были взяты в плен. Каково им понимать, что их сыновья стали разменной монетой? Но, с другой стороны, разве так уж плохо, если не придется осаждать замок и сыновья вернутся к отцу и матери, а Эдуард к ней?

Вскоре, глядя из окна башни, она увидела конный отряд, приближающийся к ее крепости. Всадников становилось все больше и больше, она различила шотландские вымпелы и поняла, что противник решил ответить осадой на осаду.

Немедленно она позвала стражу, приказала проверить все замки и запоры и приготовиться к обороне. Впрочем, воины и сами знали, что делать.

— Нужно, чтобы король как можно быстрее узнал о том, что случилось, — сказала она. — Кто доставит ему сообщение?

Нашлось несколько волонтеров, и Филиппа решила для большей надежности послать их всех.

Когда Эдуард получил сообщение от Филиппы, первым его порывом было бросить все и поспешить на помощь. Однако, поразмыслив, он понял, что шотландцам только того и надо — отвлечь его от осады Бервика. А поскольку главной целью его первого похода было взятие Бервика, это означало бы очередной провал в военных планах короля Англии.

Он снова был в затруднении: его снедало беспокойство за судьбу Филиппы, но он понимал, как безрассудно было бы отойти от Бервика. Он знал, Филиппа хорошо защищена в замке Бамборо, кроме того, она умна и не сделает ничего неразумного, а он тем временем сможет захватить Бервик. Чертовы шотландцы, как они умеют пускаться на всякие хитрости и уловки, когда видят, что сила не за ними!

Его охватила бешеная ярость. Проклятие на этих хитрецов! Филиппа в опасности, а он не может ей помочь! Должен выбирать, когда выбора нет… Как он их ненавидит!..

О, он знает, что делать! Видит Бог, он не желал этого, но его вынудили… Он вспомнил о двух юных сыновьях управителя замка Бервик и вызвал стражу.

— Казнить заложников! — приказал он. — Отрубить им головы!

Стражники смотрели на него с ужасом. Они не могли поверить, что речь идет о мальчиках, которые уже успели стать любимцами английских воинов. С ними играли в разные игры, их развлекали. Господи, они же ни в чем не виноваты!

— Милорд, — сказал, запинаясь, один стражник. — Так ли я вас понял?

— Глупцы! — закричал король. — Вы что, не слышите меня? У вас заложило уши? Я сказал: казнить и принести мне их головы!.. Проклятые шотландцы решили сыграть со мной шутку, но я сам пошучу с ними… Что вы стоите? Хотите, чтоб и ваши головы слетели с плеч?! Отправляйтесь!

Стражники ушли.

Вскоре они вернулись с окровавленными головами казненных, и, когда Эдуард увидел, что сделано по его приказу, ярость исчезла, а пришло сожаление. Он не знал, забудет ли когда-нибудь эти жуткую картину — две светловолосые мальчишечьи головы…

Так нужно было сделать, старался он унять угрызения совести. Другого пути не было. Я не мог проявить мягкотелость. Порою необходимо быть жестоким… А теперь на Бервик! Мы возьмем его штурмом! Кровь кипит!..

Он почувствовал себя солдатом, воином, — он стал им! О, он еще поспорит с дедом и, возможно, превзойдет его!.. С этой поры он должен побеждать. Только побеждать!..

Англичане сумели овладеть Бервиком с удивительной быстротой и легкостью. И, оставив там гарнизон, король поспешил к замку Бамборо, — в нем не остывал воинственный дух. Жестокий дух войны.

Его войско отогнало шотландцев от замка, он убил их предводителя и поспешил в покои Филиппы, которая невозмутимо, как она и говорила ему, ждала его, уверенная, что он придет на помощь и победит.

Они страстно обняли друг друга.

— Бервик у нас в руках, — сказал он. — Я выполнил то, за чем привел сюда войско. Завтра я возьму тебя в Бервик, и ты проедешь с триумфом по его улицам.

— О Эдуард, я горжусь тобой!

Он решил рассказать ей о казни двух мальчиков, потому что не хотел, чтобы она услышала об этом от кого-то другого. Попытался объяснить и оправдать себя.

— Они хотели хитростью заставить меня уйти от Бервика, — говорил он, — и я чуть было не поддался им, чуть не выполнил то, чего они от меня ожидали. Но потом понял, что не должен делать этого.

— Конечно, не должен. Ты поступил правильно.

— Меня охватило безумие. Я был вне себя от мысли, что остаюсь там в то время, как ты в опасности… здесь.

— Но этот замок хорошо укреплен. Мне ничто не грозило.

— Все равно я боялся за тебя и в бешеной злобе приказал казнить заложников.

— Заложников?.. Ты хочешь сказать, этих мальчиков?

Он видел, как она содрогнулась.

— Да. Я ни о чем не мог думать, кроме как об опасности, которой ты подвергалась. И еще об обмане… Это было какое-то умопомрачение… На меня словно что-то нашло…

Она тщетно пыталась скрыть ужас, заполонивший ее душу. Каково матери этих мальчиков, потерявшей сразу двоих сыновей?

— Филиппа, — повторил он, — все произошло потому, что тебе грозила опасность. Ты… моя любимая…

Она почувствовала, что понимает его состояние, и ей стало немного легче. Совсем немного.

— Да, — поспешно сказала она, — это война. Все зло исходит от войны.

— Ты права, — согласился он. — Наверное, так.

Он хочет забыть… он забудет… Заставит себя… Ведь так было нужно… Зато больше никто не посмеет его обманывать. Ни теперь, ни впредь… Жестокость помогла ему победить сомнения… и противника…

Да, он одержал верх — взял Бервик. Ступил на дорогу побед, по которой пойдет и дальше. Он продолжает мужать, и последние дни очень помогли ему в этом.

Люди станут дрожать при упоминании его имени. Он должен вызывать у них те же чувства, что и его дед. В Англии будет два Великих Эдуарда.

* * *

А Бервик останется английским навсегда — так они условились с Эдвардом Бейлиолом… На мгновение Эдуарда кольнула мысль, что он совершенно не думает о Джоанне. Как она? Где? Что с ней будет, после того как он, ее брат, принял сторону врага?.. Он мотнул головой, отгоняя неприятные мысли и досадные вопросы.

Как бы то ни было, он отплатил за позорный шотландский поход. Ох, как давно это было! Появился другой — новый Эдуард, кто будет их держать в страхе и повиновении, он вдолбит это в их упрямые головы… Сейчас он выполнил то, что наметил, и шотландцы будут знать: английский король слов на ветер не бросает.

Теперь, когда цель достигнута, скорее к детям. Как они там?

Филиппа была счастлива, что вернулась к детям. О казненных по приказанию мужа она больше не упоминала, и тот был рад этому и убеждал себя, что солдат должен быть готов к жестокости и нечего говорить о смерти двоих, если в сражениях гибнут сотни и тысячи…

Когда они прибыли в замок Кларендж, их поразило отсутствие людей и тишина — ощущение заброшенности, запустения. Филиппу охватил страх: где дети? Что с ними?

Эдуард гневно закричал:

— Стража! Где она?.. Где слуги?! Свита!

Филиппа бросилась в детскую.

Трехлетний сын сидел на полу и играл с оловянными тарелками: подбрасывал их вверх и разражался радостными воплями, если удавалось поймать. Изабелла, которой едва исполнился год, ползала возле брата, рискуя попасть под летящую тарелку. Дети были неумыты, в грязной, покрытой пятнами одежде, местами порванной, — но веселились от души.

Королева бросилась к дочери, схватила на руки, та закричала от негодования, Эдуард, узнав мать, радостно подбежал и прижался к ней.

Филиппа обнимала детей, разглядывала их, ощупывала, с облегчением узнавая, что они, благодарение Господу, здоровы и невредимы. И, по-видимому, сыты, судя по личикам и испачканной едой одежде.

Король немедленно созвал в зал всех, кто был в замке, и потребовал объяснить, что тут происходит. Ответом было молчание. Эдуард пригрозил, что, если не получит ответа, это может стоить многим головы, ибо они заслужили самое суровое наказание за то, что бросили королевских детей на произвол судьбы.

Наконец один слуга осмелился заговорить:

— Милорд, нам всем стало известно, что никто не получит за службу никакого вознаграждения, потому что денег в казне нет и не будет.

— Это чистая правда, нам ничего не давали, даже чтобы купить пищу для тех, кто живет в замке, — поспешил добавить другой слуга. — Мы должны были одалживать у жителей по соседству, и если те не соглашались, то отбирали, и они были недовольны.

— Как? — вскричал король. — Ты хочешь сказать, вы грабили сельских жителей здесь, в округе, чтобы прокормить себя и… моих детей?!

— Это так, милорд. У нас ведь не было денег, чтобы покупать.

— Какое унижение! Клянусь, виновные поплатятся головой! Те, кто посмел с пренебрежением отнестись к своим обязанностям.

Снова наступило молчание.

Филиппа посчитала своевременным вмешаться. Она сказала:

— Дети, слава Богу, здоровы и, мне кажется, сыты. Только их следует хорошенько вымыть и переодеть. Я сама займусь этим… Что касается виноватых, милорд, то, думаю, достаточно будет для них, если вы откажете им от службы и они больше нигде не найдут достойной работы. Мы же призовем других на их место, и немедленно.

Гнев еще бушевал в душе Эдуарда, но он вспомнил о двух обезглавленных по его велению мальчиках — невинных жертвах приступа безудержной ярости — и сказал себе, что должен научиться обуздывать чувства, иначе вся последующая жизнь будет состоять из угрызений совести.

Он повернулся к Филиппе.

— Оставляю на твое усмотрение придворных и слуг, — сказал он. — А я позову окрестных жителей и послушаю, что они расскажут о том, как с ними поступили. И возмещу им убытки… Эй, вы слышите меня? — обратился он к присутствующим. — Если я еще узнаю о вашем недостойном поведении по отношению к местным жителям, пеняйте на себя. Пощады во второй раз вам не будет!..

При опросе пострадавших выяснилось, что общий урон, который они потерпели, равен примерно пяти фунтам, и Эдуард распорядился выплатить их тотчас же из королевских денег.

Филиппа поклялась никогда больше не оставлять детей без своего присмотра. Но и с мужем она не хотела, да и не могла разлучаться надолго, а потому ей надо молиться и молиться, чтобы царил мир и Эдуарду не приходилось бы отправляться ни в какие военные походы.

Однако она понимала, что наступит час — и он не так уж далек, — когда снова ей придется встать перед трудным выбором, и что она тогда решит, одному Богу известно.

* * *

Вскоре, к своей великой радости, она поняла, что забеременела в третий раз. Эдуард тоже был вне себя от счастья, ему было мало двоих детей, он хотел, чтобы их народилось как можно больше, и чувствовал, у него хватит любви на всех. Пока же не переставал гордиться маленьким Эдуардом и души не чаял в крошке Изабелле.

Филиппа любила смотреть, как он играет с детьми, когда у него появляется свободное время. Она видела, общение с ними его не тяготит, и ей тоже хотелось, чтобы их стало больше.

После захвата англичанами Бервика в войне с Шотландией наступила передышка, во время которой они весело отпраздновали Рождество в замке Уоллингфорд. Филиппа к этому времени была уже на сносях.

Ко времени рождения ребенка королевский двор переехал в Лондон, и младенец появился на свет во дворце Тауэр. Возможно, поэтому Филиппа захотела назвать его, а вернее ее, потому что снова родилась девочка, по имени ее маленькой тетки Джоанной, родившейся тоже здесь, но живущей сейчас с мужем Давидом в изгнании во Франции в замке Гейяр под покровительством короля Филиппа VI.

Джоанна была желанным пополнением семейства, и счастливый отец не мог нарадоваться на новорожденную и на супругу, оказавшуюся такой здоровой и плодовитой.

Многое в Англии по-прежнему беспокоило и угнетало Эдуарда. От войны с шотландцами, пусть недолгой, но кровопролитной и разорительной, сильно пострадала торговля. Иноземные суда боялись заходить в английские порты из-за разгула воровства и разбоя. Эдуард понимал: чтобы стать процветающей, страна должна находиться в мире с соседями и с самою собой. Он приказал жестоко расправляться с ворами и грабителями в городах, селениях, на дорогах и в портах и велел распространить письменные обращения ко всем торговцам и судовладельцам, в которых обязывался обеспечивать их безопасность.

Это обязательство относилось и к фламандским ткачам, прибывшим к тому времени в Англию по приглашению Филиппы. Поначалу они столкнулись с недоброжелательностью, даже ненавистью населения Норфолка, потому что тамошним жителям было не по душе, что эти пришлые так много и упорно работают, словно им в упрек.

Фламандцы оказались не только работящими, но и разумными и спокойными и вскоре начали процветать, несмотря на окружавшую их неприязнь, которая, впрочем, со временем поутихла и не проявлялась так открыто, как раньше.

На шотландский престол при поддержке короля Англии вновь взошел Эдвард Бейлиол, он соглашался отдать англичанам весь юг Шотландии от реки Форт, но Эдуард оставил ему эту часть при условии, что тот признает его сюзереном, — что и было беспрекословно выполнено.

Не все шотландцы согласились с такими условиями и восставали против них. Бейлиол был слабым правителем и нуждался в постоянной поддержке, и Эдуарду приходилось часто отправляться в Шотландию самому, чтобы наводить порядок.

После огорчительных событий в Кларендже Филиппа уже не решалась поручать детей чужим заботам, и поэтому она… нет, не оставалась с ними, а наоборот, брала с собой — даже крохотную Джоанну — и устремлялась вместе с мужем в дальние и не слишком спокойные походы. Впрочем, однажды она решила после долгих мучительных раздумий все же отправиться без детей, их же оставить в аббатстве Питерборо, что привело в смятение достойного аббата Адама де Боутби.

Он выразил сомнение, что монастырь подходящее место для таких крошек, но королева рассказала ему, что произошло во время ее отсутствия в Кларендже, добавила, что король весьма нуждается в ней во время походов, и кончилось тем, что аббат, поговорив с монахами, без особой охоты согласился принять детей с их нянями и другой прислугой. «Мы не обещаем отменных удобств, — сухо сказал он на прощание, — но от голода и холода дети страдать не будут…»

Каково же было изумление Филиппы, когда по возвращении из путешествия она увидела, что дети сильно изменили жизнь аббатства. Глазам ее представилась удивительная картина: маленький Эдуард сидит на плечах у его преподобия аббата, а Изабелла скачет, как на лошади, на спине монаха, опустившегося на четвереньки. Что касается Джоанны, то ее колыбель качает один из четырех келарей аббатства, и, как поведали Филиппе, когда эту ответственную работу пытается делать кто-то другой, девочка громким криком выражает протест.

Дети и не хотели уезжать оттуда, и Филиппа пришла к выводу, что, если в замке Кларендж на них почти не обращали внимания, то здесь оно было чрезмерным и детей успели избаловать.

— Все говорит о том, — сказала она Эдуарду, — что они должны находиться только со мной… Только с нами…

Прошло время, и Филиппа родила еще одного — четвертого ребенка, на этот раз мальчика. Она решила назвать его Уильямом, на что король согласился без всяких споров. Однако у бедного младенца не оказалось в достатке тех жизненных сил, что были у его брата и сестер, и через несколько месяцев он умер.

Печаль королевы не знала границ, и еще долго после того, как его захоронили в кафедральном соборе Йорка, она продолжала скорбеть о нем. Эдуард не уставал утешать ее, говоря, что у них осталось трое здоровых, полных жизни детей, за которых они должны благодарить Бога, и вскоре родятся еще.

Горькое известие пришло также из Шотландии, куда недавно отправился младший брат короля Эдуарда, Джон Элтем, названный так по месту, где родился. Как раз в это время неисправимые шотландцы подняли очередной бунт против Бейлиола, и Джону предстояло утихомирить их. Такое случалось уже не впервые в самых разных местах, и на этот раз Джон возглавил войско, двигавшееся в сторону Перта. Вскоре дело дошло до сражения, в котором он и был убит.

Эдуард очень любил брата и тяжело перенес потерю. Джону только что исполнилось двадцать, он не был женат, хотя в брачных предложениях недостатка не было. Он был в расцвете сил, полон смелых устремлений и светлых надежд. И вот теперь его нет… Куда легче для крошки Уильяма: он ушел из жизни, вообще не зная ее. Но Джон… Дорогой Джон… В двадцать лет…

Не мог Эдуард не припомнить их совместные детские годы. Они тогда редко видели родителей, и, если приходила мать, казалось, что к ним явилось неземное создание. Никогда не знавали они никого прекраснее. Она, правда, одаривала вниманием его, Эдуарда, Джон интересовал ее куда меньше, однако младший брат не обижался. Во всяком случае, Эдуард этого не помнил, зато хорошо помнил, что принимал повышенное внимание матери к себе как должное.

Его сестры тоже не пользовались особой благосклонностью королевы Изабеллы, она почти не замечала их. Бедная Элинор и еще более несчастная Джоанна!.. Как они сейчас? Сумела ли Элинор привыкнуть к супругу, который старше ее почти в три раза? Уезжала она такая счастливая, с несметным количеством подарков и всяческого добра, но разве в этом счастье?.. У нее только что родился сын, тоже Рейнольд, как и его отец. Наверняка она будет хорошей матерью… Но Джоанна! Маленькая Джоанна… Уже несколько лет прозябает во Франции в замке Гейяр с подростком-мужем, которого никогда не любила и, наверное, так и не сможет полюбить…

Как же ему повезло, что у него есть Филиппа! Как счастлив он с ней!..

Чем больше он думал о семье, тем чаще вспоминал о матери и решил, что откладывать уже нельзя, надо как можно скорее повидать ее.

Он отправился в замок Райзинг.

Мать не скрывала огромной радости от свидания с сыном. Она порывисто обняла его и заплакала, но вскоре успокоилась, и он с облегчением увидел — или ему так показалось? — что она вообще стала спокойней и уравновешенней.

— Да, — сказала она, слегка отстранив его от себя и улыбаясь. — Теперь я вижу, ты самый настоящий король.

— Я стал взрослым мужчиной, — ответил он.

— Это хорошо, сын мой. Ты был таким ребенком, когда на твоей голове оказалась корона.

Он вспомнил обстоятельства, при которых это произошло, и внутренне содрогнулся. Не желая продолжать этот разговор, он спросил:

— Вы удовлетворены пребыванием в этом замке, миледи? Вас ничто не беспокоит?

Она молчала некоторое время, и он уже пожалел о своем вопросе. Потом она ответила:

— Здесь спокойно. Ты прав.

— Спокойно… — повторил он. — Это ведь то, о чем многие мечтают. Разве не так?

— В молодости я не думала о покое. Только с возрастом, когда становишься мудрее, начинаешь понимать его преимущества. — Она снова слегка улыбнулась. — Тебе, мой сын, было бы нелегко проводить здесь месяцы и годы… Взаперти… Почти не видя людей. Правда, у меня хорошие, преданные слуги. Я немного езжу верхом. С моим соколом на руке. Много читаю, молюсь. Молюсь о прощении грехов.

— Вы… вам лучше стало теперь? Как ваше здоровье?

— Ты спрашиваешь, не оставили ли меня припадки безумия? Они случаются, Эдуард, время от времени… Но реже, чем раньше, и они уже не так продолжительны. И меньше сновидений… кошмарных снов… Теперь я наяву вспоминаю о своих злых деяниях.

— Думаю, миледи, это занятие не прибавляет вам здоровья. Вы уже достаточно намучились.

— Нет, мой дорогой! Большая часть моей души еще требует молитв и покаяния… И прощения… — Она погрузилась в молчание. Он тоже ничего не говорил. — Да, прощения, — повторила она и добавила: — Мне сообщили, твой брат Джон убит. Бедный мальчик. Я была ему плохой матерью.

— В детстве он называл вас богиней. Еще недавно говорил мне, что никогда не видел женщины красивей, чем вы.

Она, словно не слыша, покачала головой.

— Я почти не смотрела в его сторону, — тихо произнесла она. — Меня интересовала в детях только та власть, какую я могу получить благодаря им… Я была очень дурной матерью, мой мальчик… Смерть Джона лишний раз напомнила мне об этом.

— Не нужно все время думать только об одном, миледи.

— Во всяком случае, его гибель ускорила твой приезд ко мне, ведь так, Эдуард?

— Я знаю, мне следовало приехать раньше.

Снова, не отвечая ему, она продолжала говорить о своем:

— Ты был снисходительным судьей, Эдуард… Но все-таки убил Мортимера… — Ее голос дрогнул, когда она произнесла это имя. — Мне не следует думать о нем, иначе опять меня одолеют кошмары… Эдуард, я бы хотела как-нибудь навестить тебя. Повидать Филиппу, детей… Они ведь мои внуки…

Он подошел к ней, поцеловал в лоб.

— Вы обязательно приедете, матушка. Филиппа очень хочет этого. И увидите еще одного Эдуарда.

— Уверена, он похож на тебя… Каким ты был в его годы. Рада, что ты назвал его тоже Эдуардом…

Ей хотелось о многом расспросить сына. Например, о том, найдены ли убийцы его отца… Исполнители… Но она не решалась. Не смела напоминать лишний раз ему и себе самой о том… о тех, кто все это замыслил и дал приказ претворить в жизнь… В смерть…

Они говорили о разном, и она уже поняла, что ее заточение может быть окончено в любое время, если она того захочет. Она снова сможет находиться при королевском дворе. Люди забудут ее грехи. Возможно, уже забыли… Человеческая память коротка…

Прощаясь с ней, Эдуард был нежен, внимателен.

Да, несомненно, ее жизнь могла бы сейчас измениться, если бы она того захотела. Но она еще не знала, хочет ли этого… Сын приехал к ней, он пробыл долго, они о многом поговорили, а многое невысказанное было и так понятно обоим. И на прощание он сказал ей… Как же он сказал?.. Сказал, что она была и остается его матерью и, что бы она ни совершила, это дело рук его матери, которую он с детства любил, даже боготворил… Кажется, он говорил именно так. Впрочем, возможно, она не все точно запомнила, у нее голова шла кругом от этого свидания.

Но она поняла главное: он готов простить ее. Уже простил.

Она воспряла духом. Однако все равно сегодня нужно будет позвать придворную даму, чтобы та ночевала у нее в спальне: она боится, как бы кошмарные видения не посетили ее вновь, — встреча с сыном всколыхнула слишком много воспоминаний.

 

Глава 8

КОРОЛЬ И ЦАПЛЯ

Граф Робер д'Артуа, кузен королевы Изабеллы, прибыл в Англию. Почему? Да просто смертельно рассорился с королем Филиппом VI и тайно покинул Францию, переодевшись обыкновенным торговцем.

Робер д'Артуа был рожден, чтобы причинять беспокойство и неприятности всем вокруг. Его уделом в жизни, как ему казалось, было никогда не получать того, что полагалось ему по праву. Поэтому он всегда питал зависть к людям и был полон желания навредить тем, кто имел то, что, по его разумению, должен был иметь он сам.

Главным же предметом его зависти, даже ненависти, был король Франции.

Сам Робер был правнуком другого Робера, первого графа д'Артуа, кто, в свою очередь, являлся младшим братом французского короля Людовика IX Святого, правившего Францией сто лет назад и возглавившего два крестовых похода в Святую Землю. Поэтому можно понять, каким ударом для человека с таким характером, как у молодого Робера, было то, что, будучи королевского рода, он оказался сейчас на задворках, а вперед вылезли какие-то Валуа, один из которых и стал королем. Мало того — Роберу даже пришлось несколько лет биться за права на графский титул и земли, принадлежавшие его прадеду.

Король Филипп IV, отец Изабеллы Английской, изволил отказать ему в законных правах, и то же самое делали три его бездарных сына, сменявшие друг друга на престоле. Не помогло даже то, что Робер женился на сестре одного из них, — все было напрасно.

Когда королева Изабелла приехала из Англии во Францию, он, пораженный красотой этой женщины, стал одним из ее поклонников, а также союзников в борьбе за английский престол. А после того, как ее родной брат, став королем Франции, дал понять, что не желает больше присутствия сестры в своей стране, именно Робер д'Артуа заранее предупредил ее и помог уехать вместе с сыном и Роджером де Мортимером в графство Эно, где она собрала армию, и, высадившись затем на берега Англии, заставила мужа передать корону сыну Эдуарду, а на самом деле ей и ее любовнику Мортимеру…

Роберу д'Артуа было безразлично, кто займет английский престол, просто натура у него такая, что не может без интриг. И уж если не удается заполучить обратно свои земли, то он утешится, хотя бы отчасти, тем, что причинит беспокойство и вред кому-нибудь, и отведет душу, видя, что и у других людей забот полон рот и бед тоже хватает.

При Филиппе VI граф Артуа не изменил привычек и продолжал строить всевозможные козни и встревать чуть ли не во все происки, направленные против короля, которому завидовал, так же как и всем предыдущим, чьи права на трон не желал признавать.

И пришла пора, когда терпение Филиппа лопнуло и он решил, что, пока Робер д'Артуа в стране, спокойствию в ней не бывать.

Король собрал совет, на котором было постановлено предъявить графу ряд обвинений, и в результате появился вердикт об изгнании его из Франции и лишении всего, что ему принадлежит, — а этого оставалось еще не так уж мало.

Однако Робер был не из трусливых. Он не подчинился и тянул с отъездом, не оставляя в то же время попыток так или иначе насолить королю, и тогда был издан указ об его аресте, о чем он, к счастью для себя, узнал загодя.

Это и заставило его, переодевшись торговцем, спешно бежать. Куда? Разумеется, в Англию. Ведь если бы не он, припомнил вовремя Робер, сыну Изабеллы никогда бы не стать королем. Это он сопроводил их в Эно, представил графу и таким образом положил начало триумфальному походу в Англию.

Появление графа Робера д'Артуа на берегах Темзы выглядело весьма впечатляюще.

Он вошел в огромный зал Вестминстерского дворца вместе с другим людом: в зале в это время проходил королевский обед, и по давней традиции всем разрешалось беспрепятственно входить туда и наблюдать короля и королеву за трапезой.

В толпе произошло движение, когда сквозь нее протиснулся и подошел почти вплотную к королевскому столу какой-то торговец, если судить по одежде. К нему бросилась стража.

Король Эдуард как раз подносил ко рту сочный кусок миноги.

— В чем дело? — спросил он.

Торговец шагнул вперед.

— Дайте мне поговорить с королем! — повелительно сказал он.

Стражники не знали, как поступить, они выжидательно смотрели на Эдуарда. Все прочие не сводили глаз со странного торговца.

— Мой дорогой, любезный брат, — заговорил он, обращаясь к Эдуарду, — я прибыл издалека и рассчитываю на ваше гостеприимство. Знаю, вы не откажете в нем.

Эдуард не верил глазам.

— Это… это вы? — вопросил он. — Не может быть… Нет, конечно, это вы… Робер д'Артуа!

— Да, ваш преданный друг и даже родственник. Как приятно видеть вас среди ваших верных подданных.

Король поднялся, обнял Робера и усадил рядом с собой, предложив разделить с ним трапезу, что тот исполнил с великой готовностью, не забывая при этом подробно рассказывать о французском короле и его гнусных деяниях.

О, этот мерзкий человек совсем не похож на короля Англии! Никакого сходства! Подумайте только, брат мой Эдуард, а вернее, племянник, он отказал мне в моих законных притязаниях и даже угрожал арестом… Нет, будь я проклят, если вернусь во Францию, пока на троне бесчестный Филипп Валуа! Только когда мы его свергнем, моя нога ступит на родную землю!..

Так заявлять во всеуслышание перед толпой придворных и простого люда было по меньшей мере безрассудно, но ведь Робер д'Артуа отличался всегда именно этим.

— Найденыш! — продолжал он. — Именно так называют его во Франции. Он и думать не смел, что окажется на троне… Да и не был бы там, если б не целая цепь различных несчастий и дурацких совпадений, точнее, множество смертей, порою довольно странных… Вначале король-отец, затем три его сына, один за другим. Разве не странно?.. И вообще, кто такие Валуа? Откуда он взялся, наш дорогой Филипп? Всего-навсего племянник короля… Полагаю, имелись и имеются куда более достойные претенденты на престол. За ними не нужно далеко ходить…

При этих словах он бросил лукавый взгляд на Эдуарда, чьи щеки слегка покраснели — то ли от намека, который он уловил в словах Робера, то ли от возбуждения, вызванного радостью неожиданной встречи.

Филиппа внимательно вглядывалась в этого решительного человека, прошедшего, как видно, огонь, воду и медные трубы, слушала его многословные развязные речи, и он все меньше нравился ей.

Что-то ей подсказывало — уж чего-чего, а беспокойства и неприятностей он принесет немало.

* * *

И, увы, она как в воду смотрела. Но все это было еще впереди…

А пока Робер быстро вошел в ближайшее окружение короля, стал появляться с ним повсюду — он ведь тоже королевских кровей.

Он неизменно принимал участие в королевской охоте, предлагал советы и услуги в войне с Шотландией, сыпал рассказами и анекдотами из своей жизни, изобилующей всевозможными приключениями. И не прошло много времени, как он сделался если и не всеобщим любимцем, то уж наверняка кумиром женской части избранного общества. Ему нельзя было отказать в обаянии — еще достаточно хорош собой, несмотря на то что далеко не молод, блестящий рассказчик, острый на язык, умеющий веселиться и веселить других, он быстро завоевал симпатии многих.

Побыв вместе с королем и его свитой в Шотландии, он стал много говорить и об этой стране, о которой у него было свое суждение.

— Зачем уделять так много внимания, — вопрошал он, — бедному маленькому королевству? К чему поддерживать какого-то Бейлиола? Он неудачник, и другого ему не суждено. Никогда он не сумеет воссоединить свою страну. Он ничтожен и как друг, и как враг. Зато король Филипп в связи с делами в Шотландии выказал себя вашим истинным недругом, милорд. Разве не так? Явно встал на сторону ваших противников. Одно то, что он предоставил убежище юному королю Давиду, говорит о многом.

— Конечно, — соглашался Эдуард, — он не проявляет ко мне дружеских чувств, я это хорошо знаю.

— Мой дорогой друг и хозяин, позвольте вам откровенно сказать: весьма печально и вызывает удивление у многих то, что родная сестра пребывает в изгнании в чужой стране, а не у брата.

— Я предлагал им жить в Англии и обещал, что после смерти Бейлиола их права на трон будут восстановлены.

— О, конечно, однако они не воспользовались вашим любезным приглашением. А почему? Потому что король Филипп посоветовал не делать этого. Попросту запретил. Разве не очевидно, что этот коварный враг решил взять под свое крылышко двух невинных детей с единственной целью — затруднить ваши отношения с Шотландией?

— Я понимаю это, Робер, — отвечал король.

— Шотландия! — воскликнул тот, щелкнув пальцами. — Что она такое? Несчастная маленькая страна… Но сколько крови пролито за то, чтобы овладеть ею! А теперь кто-то хочет выдернуть ее из ваших рук, из-под самого носа!.. — Он помолчал, прежде чем продолжить. — А вообще-то я восхищаюсь вами, Эдуард. Но и удивляюсь немного. Вы тратите столько сил и политического мастерства на Шотландию, в то время как вас ожидает корона совсем в другом месте. Корона, на которую вы имеете полное право!

— Вы говорите о короне Франции? Но многие считают иначе.

— Кто? Филипп Валуа? Еще бы! Он хочет ее только для себя. Король-найденыш! Появившийся невесть откуда…

— Он получил одобрение народа, Робер. И я слышал, что он достойный король.

Робер презрительно рассмеялся.

— Любого, кто взойдет на престол после тех трех недоумков, назовут достойным. Хвала Господу, их правление было недолгим!.. Кстати, ваша прекрасная мать, как вам известно, была и остается их сестрой, а потому после их царствования — если это можно назвать таким словом — все права на престол принадлежат только ей, и никому другому!

— Но вы хорошо знаете, Робер, что во Франции действует Салический закон, согласно которому наследование по женской линии запрещено.

Робер снова щелкнул пальцами.

— Я не говорю о том, что должна править Изабелла. У нее, к счастью, имеется сын, милорд, которого вы не можете не знать… — Он ухмыльнулся. — Сын, уже носящий на голове корону. Корону Англии. Почему бы ему, этому молодому, полному сил мужчине, вместо того чтобы играть в военные игры с ничтожной Шотландией, которая и так сама падет к его ногам, почему ему не вступить в борьбу за другую корону, более достойную его ума и усилий?

— Ах, Робер, вы почти убедили меня. Но подумайте, сколько крови должно пролиться при осуществлении подобных планов. Их ведь не решить за месяц и даже за год. Предвижу, борьба будет очень долгой…

— Ничто великое не дается легко!

— И опять вы правы. Благодарю за то, что печетесь о величии Англии. Хотя…

— Это будет только справедливо, — поспешил сказать Робер.

Разговор происходил в лесу во время конной прогулки, и, когда к ним подъехал кто-то из королевской свиты, Робер предпочел ретироваться. Он и так уже сказал достаточно. На какое-то время. Впечатление от его слов будет более глубоким, а результат более плодотворным, если вливать яд постепенно. Небольшими дозами.

Забавно будет, продолжал размышлять Робер, если и вправду начнется настоящая война. Король Филипп перепугается до смерти… Ведь он не хочет ее. Ему выгоднее, чтобы страна при нем жила спокойно, без лишних потрясений, — их и так было достаточно в прошлые годы… Интересно, что он почувствует, если все-таки вынужден будет вступить в войну, дабы отстоять свой трон?..

Робер испытал прилив сил. Он чувствовал себя прекрасно — как рыба в воде, — что бывало всякий раз, когда начинал плести очередную интригу.

Война! — мысленно воскликнул он и прищелкнул пальцами. Война между Англией и Францией. Это звучит серьезно. Филипп коварен и неглуп. Эдуард молод, но уже достаточно искушен. Спор между ними может воспоследовать длительный и обещает быть интересным…

Он был доволен собой. Никогда раньше его козни не оплачивались такой высокой ценой.

Что ж, посмотрим…

* * *

Эдуард понимал, что его шансы сбросить с трона короля Филиппа не слишком велики. Военные действия на чужой и довольно далекой земле всегда считались делом нелегким; даже простая защита собственных владений во Франции требовала немалых усилий от всех английских королей, начиная с Вильгельма Завоевателя. Война с близкой Шотландией истощила казну его великого деда и, как считают многие, привела того к преждевременной смерти. И сейчас в этой стране бессмысленно ожидать скорого замирения… Нет слов, чертовски приятна мысль о правах на французский престол, но следует ли от мыслей о правах переходить к делу и пытаться отвоевать корону силой оружия — это требует самых серьезных раздумий. Правда, Робер д'Артуа непрерывно подстегивает его разговорами, не перестает убеждать, что дело это вовсе не трудное, если взяться с умом. Но Эдуард уже знает, что такое война и насколько легче рассуждать о ней, чем сражаться на поле брани. Помимо всего прочего, хватает дел самой Англии, которые требуют постоянного внимания.

Его не оставляло стремление найти и покарать убийц отца. И наконец их поиски завершились.

Зять Мортимера Томас Беркли, в чьем замке произошло убийство, был уже арестован, но сумел доказать, что находился далеко от замка в тот роковой день и потому никакого отношения к смерти короля Эдуарда II не имеет. Он был, правда, опозорен и впал в немилость, но наказания не последовало.

Другой человек, замешанный в аресте короля и содержании его под стражей, Джон Молтреверс, продолжает скрываться во Фландрии и, по слухам, немало способствует сейчас оживленной торговле этих провинций с Англией, так что пускай этим и занимается.

Уильяма Огла, главного исполнителя мерзкого убийства, удалось схватить в Неаполе. Но Эдуард опасался, что, если этого человека доставят в Англию и тот заговорит, то порасскажет такое — и про королеву Изабеллу тоже, — о чем лучше молчать. Поэтому Уильям Огл не должен достичь берегов королевства, он должен умереть раньше, и он погиб на пути из Неаполя в Лондон — конечно, по нелепой случайности…

Королева продолжала спокойно жить в замке Райзинг и, казалось, похоронила там всю гордость и былые амбиции. Оно и к лучшему, считал ее сын, это полезней для мира в стране.

Робер д'Артуа — отнюдь не источник спокойствия — постоянно пребывал рядом с Эдуардом. Он был неизменно весел, любезен и знал, чем и как угодить королю Англии. Прижившись во дворце, он уверял его, что вернется во Францию только вместе с ним.

— У нас похожие судьбы, Эдуард, — часто говаривал Робер. — Нам обоим предстоит добиться того, что положено по праву. Вам — трон, мне — мои владения. Я знаю, только с вашим восхождением на французский престол я смогу вернуть все то, что принадлежит благородному роду д'Артуа. Все, включая и ночной горшок.

— Да уж, — благодушно отвечал Эдуард, — в этом вы можете быть вполне уверены.

Робер не переставал говорить о своих потерях и притязаниях, но умел делать это не назойливо, а весело, с немалым чувством юмора.

— Было бы неплохо, — говаривал он, — если б Господь Бог не допустил битвы при Куртре , где погиб мой дед от руки этих безумных, но храбрых фламандцев. А еще раньше умер от болезни мой отец, и я остался сиротой. С сиротой же, как известно, можно делать все, что вздумается бессовестным людям. И легче всего лишить его наследства. Что они и постарались сделать… Кто именно? Один из королей Франции, кто правил в то время и кто женился на дочери моей тетушки Мао и забрал себе, — а вернее, как бы передал милой тетушке, — все земли, принадлежавшие мне как законному наследнику деда и отца.

— Как бесчестно он поступил! — возмутился Эдуард.

— Они утверждали, что моя тетка совершенно случайно показала документы, по которым мой дед якобы объявлял ее наследницей. Каково, а?

— Это был подлог?

— Конечно! Ну а потом достойная дама скончалась, и все состояние перешло к ее нежной дочке, супруге короля. Вот такой простенький замысел для ограбления всего нашего рода. Тоже королевского!.. А как они со мной обращались при этом, милорд! Словно я был не прямой наследник, а какой-то найденыш, вроде нынешнего короля. О, такого я не забуду и не прощу!

— Разумеется, трудно забыть, если все так и было.

— Клянусь, что не солгал ни в одном слове!.. Надеюсь, и вы, мой храбрый король, не любите, когда вас лишают законного наследства. Или хотя бы его части. Потому что одну половину — Англию — вы получили и достойно правите в ней, а что касается второй половины… За нее вам так же, как и мне, предстоит бороться. И если решитесь на борьбу, то, без сомнения, победите. Убежден в этом. Вам осталось убедить самого себя!

Эдуарду уже приелась эта тема, и он пожелал узнать, кто же подделал завещание и как все это происходило. Тот охотно откликнулся на просьбу короля:

— Документы, по которым меня лишили наследства, были поддельными. Я удостоверился в этом, и вот каким образом… В замке, принадлежавшем деду, была одна женщина… — Он загадочно улыбнулся, видимо, припомнив нечто приятное, связанное с ней. — Одна весьма милая и преданная мне женщина, ее звали Ла Дивьон. Когда на меня обрушилось это несчастье, она шепнула мне по секрету, что у нее сохранилось подлинное завещание, где проставлено мое имя. Мое, а не моей тетки. И показала мне его.

— И как вы тогда поступили, Робер?

— Можете поверить, не пропустил ни слова мимо ушей и тотчас начал действовать с еще большим упорством. Но… но тут троном овладел нынешний король, отличающийся от предшественников решительностью и жестокостью. До него мое дело о наследстве тянулось ни шатко ни валко, а этот Валуа решил все закончить быстро, одним махом. После того, как я ему сообщил о подлинном завещании, которое у Ла Дивьон, он сразу показал себя…

Д'Артуа многозначительно замолчал.

— Что же он сделал, Робер? — снова спросил король. — Не томите!

Граф д'Артуа еще не успел поведать ему все подробности о злоключениях во Франции, и Эдуарда они продолжали интересовать.

— Что сделал? Велел арестовать бедную женщину и подвергнуть пытке. Она вначале говорила только правду и стояла на своем, но не выдержала мучений и сделала признание, что солгала в мою пользу, когда намекала о каком-то другом завещании. Но, и вырвав признание, они не успокоились. Несчастную женщину — а какая она была красивая! — сожгли на костре как лжесвидетельницу. Однако и этого Филиппу показалось мало! Ведь оставался еще я сам, кто знал всю правду, и нужно было избавиться и от меня… Был распространен слух, будто бы во время допроса Ла Дивьон призналась еще в одном преступлении — будто по моему приказанию отравила мадам Мао, мою тетку… Услыхав об этом, я понял, чего теперь ждать, и, не теряя времени, переоделся в простую одежду и бежал из Франции к доброму другу, единственному другу — к вам… Думаете, Филипп успокоился? Ничуть. Объявил во всеуслышание — до вас, наверное, тоже дошли эти слухи, милорд? — что у меня в замке найдена восковая кукла, изображавшая французского короля, и в нее воткнуты иглы. Таким образом, обобрав до нитки, он еще обвинил меня в колдовстве, в черной магии… — Он перевел дух, улыбнулся Эдуарду, щелкнув по привычке пальцами. — Не слишком ли много свалилось на одного человека? А, милорд?

— Пожалуй, если все это так.

Робер с укором взглянул на короля.

— Можете не верить, но возвращение во Францию мне теперь заказано. Разве вам не известно, милорд, некоторые люди устроены так, что ненавидят тех, кому причинили зло? Филипп Валуа именно из таких… Но все равно, его дни сочтены, и возмездие не за горами. Он дождется того часа, когда армия короля Эдуарда Английского вторгнется во Францию. О, как я мечтаю об этом дне!

— Ах, мой друг, — сказал Эдуард, взволнованный его горячностью, — все это не делается так быстро.

— Ну, месяц, два…

— Мой дед, кого до сих пор считают великим воином, — произнес задумчиво Эдуард, — так и не смог покорить Шотландию. Мой предок Ричард Львиное Сердце ни разу не дошел до Иерусалима во время крестовых походов. Вильгельм Завоеватель отступился от Уэльса… Говоря о победах, мы зачастую забываем обо всем, что им сопутствует, — о долгих маршах под дождем и снегом, о топких дорогах, о гнилых болотах, об удушающей жаре… Забываем о тяготах бивачной жизни… Перед тем, как выступить в очередной военный поход, необходимо уяснить, что ты обретешь в случае победы и чего лишишься в случае поражения.

— Разве так должен рассуждать великий полководец? — вскричал Робер. — Что я слышу? Мысль о поражении не смеет приходить вам в голову, Эдуард!

— Если полководец хочет стать великим, он должен рассуждать именно так, — отвечал король. — Он обязан предусмотреть все, что может произойти с ним и с его воинами. Быть готовым ко всему. Но это до битвы. А в сражение должен идти только с мыслью о победе, с уверенностью, что обретет ее. Бояться надо лишь одного — самонадеянности.

— Я не перестаю удивляться вашим словам, Эдуард. И это говорите вы, в котором столько смелости, столько решительности, вокруг кого сам воздух накаливается от напряжения…

— Перестаньте, Робер, прошу вас. Я уже не так юн, чтобы выслушать подобную лесть и верить ей. Мне еще предстоит доказать себе и всем вокруг, на что я способен.

Оба замолчали.

— Хотите, я скажу вам кое-что? — начал Робер. — Король Неаполитанский не так давно сказал мне, что советовался, по обыкновению, со звездами, и те предсказали ему: король Франции будет вскоре побежден. Он потерпит сокрушительное поражение в битве, и его победителем будет… один человек.

— Кто? — спросил Эдуард.

— Английский король.

— Это правда?

— Дорогой брат! Клянусь, это его подлинные слова. Звезды предрекли ему, что если вы… именно вы… поведете войско против короля Франции, то вас ожидает победа. Грандиозная победа… Я сделал так, что король Филипп узнал об этом предсказании, и, могу вас уверить, это бросило его в дрожь. Да, Эдуард, он боится. Боится, что вы выступите против него, ибо знает, чем это кончится: корона Франции окажется на вашей голове!

На этот раз Эдуард слушал слова Робера с большим вниманием, чем обычно. Вполне возможно, Робер прав и небесные силы действительно влекут его к противостоянию с Францией и победе над ней. А разве сам он не чувствует в себе это стремление? Разве не верит, что должен и может стать великим воином?!

Он заговорил об этом с Филиппой. Она была в смятении: только-только дела в стране стали налаживаться, улучшилась торговля, фламандские мастера крепко осели в Норфолке и развивают ткацкое дело — а тут опять думать о войне, которая снова опустошит страну, ввергнет ее жителей в нищету… Кроме того, она хотела быть с детьми и чтобы супруг тоже был с ними и с нею, а не разрываться между ними, как уже бывало прежде.

Она лихорадочно думала, что сказать Эдуарду, и произнесла:

— Король Филипп не похож на прежних. Судя по всему, это человек хитрый, твердый и безжалостный. А это значит…

— Значит, что будет большая война, — договорил за нее Эдуард.

— Их было уже так много между Англией и Францией!

— Это говорит лишь о том, — сказал Эдуард, — что пришел черед последней войне, которая все решит. И если я завоюю французскую корону, Англия и Франция станут одной страной и не будут воевать друг с другом.

— Но сколько лет и жертв потребует такая война, Эдуард!

— Робер считает, что победа возможна через несколько месяцев.

— Робер! Он ослеплен ненавистью к королю Франции.

— Согласен. И знаю, что Филипп опасный противник. Победа будет трудной. Но было предсказание. Робер говорил мне. Король Неаполитанский беседовал со звездами, и они указали на меня как на человека, которому суждено получить корону Франции. Однако за нее нужно сражаться.

— Победы и поражения, Эдуард, приходят и без предсказаний. Умоляю тебя как следует подумать, прежде чем решиться на подобный шаг!

— Дорогая Филиппа! Можешь быть уверена, я именно так и поступлю.

Это несколько успокоило ее, а Эдуард чем больше размышлял, тем больше приходил к выводу, что пора еще не наступила, да и неизвестно, наступит ли вообще. Во всяком случае, нужно основательно разобраться, на кого опереться, — кто сможет и захочет стать союзником. Пока что он, пожалуй, может рассчитывать только на помощь тестя, графа Эно, и его брата Джона. Ну и, наверное, на графа Рейнольда из Гельдреса, своего нового зятя. Кроме того, недавно родившаяся дочь Джоанна уже обещана в жены сыну австрийского герцога, так что возможна поддержка Австрии. Однако это не так много, а главное, не так уж определенно…

Эдуард продолжал раздумывать об этом, но дольше раздумий дело так и не шло.

* * *

Неужели ему суждено остаток жизни провести в изгнании? Неужели этот Эдуард, дьявол его побери, так никогда и не решится вступить в схватку за французскую корону? О, как мечтал Робер унизить выскочку Филиппа! Как он его ненавидел! Ничтожество, волею случая попавший на королевский трон! Скинуть его оттуда — дело чести каждого настоящего мужчины! А себя Робер д'Артуа считал и считает именно таким… И он вернет украденные у него владения и расправится с виновными!

Всю жизнь он с присущей его характеру напористостью преследовал какую-либо цель, стараясь сделать все для ее осуществления, не давая отдыха беспокойной душе. Он не умел жить в безмятежном равновесии — либо страстно любил, либо так же ненавидел. Ни минуты покоя — и любые способы и средства для исполнения намерений.

Из ненависти к королю Филиппу выросла у него идея о его свержении с престола. Идея, которую он теперь с маниакальной настойчивостью пытается воплотить в жизнь, подкрепляя ее соображениями, какие еще некоторое время назад и не пришли бы ему в голову, а если б и пришли, он отмахнулся бы от них как от нелепых и несообразных. Робер д'Артуа убедил себя в справедливости притязаний Эдуарда на французскую корону и теперь делал все, чтобы заставить как можно больше людей поверить в них и довести дело до победного конца.

Эдуард продолжал держать себя осторожно, не допуская резких заявлений или поступков. Возможно, он не был уверен в своих правах или — что куда больше грело душу Робера — медлил оттого, что всесторонне обдумывал план действий и не хотел до поры до времени делать его всеобщим достоянием.

Верным было и то, и другое. Эдуард не был твердо убежден в обоснованности своих притязаний, но и не отказывался от них и при случае совершенно искренне мог уверять себя и других в законности прав на французскую корону.

От окончательного решения его удерживала и память о первой военной неудаче. Забыть об этом он был не в состоянии и пуще всего страшился неудачи повторной. Она поставила бы на нем крест как на воине и полководце. Конечно, он помнил последние успехи в Шотландии, но ему было понятно, что ничего выдающегося он там не совершил, просто сумел довольно удачно воспользоваться разбродом в стане противника.

Робер догадывался об этих сомнениях Эдуарда и вновь и вновь рассказывал ему о различиях между Шотландией и Францией, о которых нужно знать, если думаешь о военных действиях в этих странах.

— Шотландцы, — говорил он, — дикий народ, и природа в их краях тоже дикая. Она помогает им защищаться и нападать. Границы с такой страной трудно охранять. Одни горы чего стоят! С Францией же совсем другое дело. Там нет таких гор, и люди тоже другие… Они недовольны нынешним правителем и ждут не дождутся прихода короля Англии.

— Почему? — спрашивал Эдуард. — Зачем им нужен другой король?

— Потому что все они ненавидят Филиппа, — убеждал Робер его и себя. — Потому что он захватчик трона, притеснитель тех, кто слабее.

— Но они же сами посадили его на трон, разве нет? И все утверждают, что страна сейчас гораздо устойчивей, богаче и спокойней…

Ох, как он выводил из себя Робера вопросами и сомнениями! А когда тот раздражался, то становился даже дерзок.

Однажды, пребывая в состоянии лихорадочного ожидания, Робер ехал на коне по лесу и внезапно очутился на поляне, по которой протекал ручей. В нем стояла на одной высокой ноге большая птица с синевато-серым оперением, черным хохолком и длинной шеей. У нее был острый желтый клюв, который она, как кинжал, втыкала в воду, вылавливая там рыбешек и другую живность. Это была цапля.

Некоторое время он тихо наблюдал за ней, боясь спугнуть — ведь цапля осторожная, осмотрительная птица. Ее даже называют трусливой. Осторожная… трусливая… малодушная… Дерзкая и забавная мысль пришла Роберу в голову.

Он высвободил сокола, сидевшего у него на плече, и вскоре цапля была у него в руках.

Посмеиваясь, он повернул коня и поехал обратно.

* * *

Король и королева сидели за столом в обеденном зале. Робер запаздывал. Эдуард уже собирался спросить о причине его отсутствия, когда тот появился. За ним две служанки несли огромное блюдо. На блюде лежала цапля, которую он велел зажарить.

— Что это значит? — спросил Эдуард, заранее готовый к какой-нибудь новой веселой выходке, потому что Робер был горазд на них.

Тот подошел поближе к королю и отвесил глубокий поклон.

— Милорд, — сказал он, — охотясь у вас в лесу, я наткнулся на эту птицу. Мне показалось, она подходит вам и вы будете довольны. Возможно, это даже ваша любимая птица.

— Цапля? Но почему? — спросил Эдуард, предвкушая шутку.

— Милорд, всем известно, что цапля одна из самых робких птиц, не умеющая бороться за себя, — отвечал Робер д'Артуа, стараясь говорить как можно громче, чтобы его слышали во всех уголках зала. — Вы, милорд, тот король, который не готов воевать даже за то, что принадлежит ему по праву. Робкая птица… Робкий король… У вас много общего. Вот я и преподношу эту цаплю, чтобы она напомнила вам о сходстве, хотя она всего лишь птица, а вы король.

Наступила напряженная тишина. Эдуард поднялся с места, лицо у него побагровело. Филиппа задрожала от страха, уверенная, что необузданный нрав Плантагенетов сейчас покажет себя и тогда последствия могут быть самыми плачевными.

Робер стоял с невозмутимым лицом, сложив руки на груди и насмешливо взирая на молодого короля. Воистину граф д'Артуа был не робкого десятка.

К всеобщему удивлению, Эдуард внезапно разразился смехом.

— Ну, ты и наглец, Артуа, — сказал он.

— Да, милорд, — ответил тот смиренно.

— Сравнил меня с цаплей! Иначе говоря, назвал трусом.

Робер молчал, и все удивлялись его безрассудству и отдавали должное отваге.

— Что ж! — вскричал Эдуард. — Ладно… Это правда, что у меня притязания на французскую корону, и я клянусь над этой цаплей, что приду с армией на землю Франции и вызову на битву ее короля, даже если его войско будет вдвое превышать наши силы. Вызову и добьюсь победы!.. Подходите сюда, друзья мои, и присоединяйтесь к данной мною клятве! Мы отправимся во Францию. Мы сорвем корону с головы самозваного короля Филиппа и не успокоимся, пока она не найдет законного владельца!.. Никогда больше не посмеет граф д'Артуа сравнивать меня с цаплей!.. Подходите, кто меня любит, кто готов служить мне, и клянитесь над цаплей!

Один за другим подходили благородные рыцари к столу и давали клятву сопровождать короля в походе во Францию.

Граф Робер д'Артуа стоял тут же и удовлетворенно улыбался. Наконец-то его усилия были не напрасны и увенчались успехом!

 

Глава 9

ПОМОЛВКА ПРИНЦЕССЫ

Теперь, когда король Эдуард принял окончательное решение начать войну с Францией, необходимо было серьезно подумать о союзниках. Самым надежным был отец Филиппы граф Эно, на него Эдуард мог вполне положиться.

К несчастью, здоровье графа сильно пошатнулось, и это беспокоило Филиппу: она знала из писем матери, что отец очень страдает от подагры и почти не встает с постели. Тем не менее он заверил Эдуарда в своей поддержке, что могло бы кое-кого и удивить, потому что его жена, мать Филиппы, была родственницей французских королей.

Графство Эно считалось выгодным союзником, так как было одним из самых процветающих в Европе и его помощь могла быть весьма действенной.

Другим возможным союзником на континенте Эдуард считал Австрию и, чтобы этот союз закрепить, счел необходимым не откладывать далее обручение малолетней дочери Джоанны с сыном герцога Австрийского и отправить ее к жениху.

Когда наставница пятилетней принцессы добрая леди Пемброк сказала девочке, что вскоре та уедет из Англии с родителями, Джоанна была в восторге: ей так хотелось увидеть новые места, новых людей. Бедняжка понятия не имела о цели путешествия.

Глаза ей раскрыла сестрица Изабелла, очень красивая и избалованная повышенным вниманием отца. Она была не намного старше Джоанны, но наблюдательней и понятливей. И ей стало ужасно обидно, что Джоанну куда-то везут, а она должна сидеть в надоевшем Тауэре, — ведь она старше на целый год!..

— Тебя увозят к твоему мужу, вот куда! — выпалила она, глядя в упор на сестру.

— Ты выдумываешь! — не поверила Джоанна. — Я еще совсем маленькая, мне рано выходить замуж.

— Вот и нет! Девочек отправляют к их мужьям, и они растут вместе с ними и делаются потом взрослые. Я верно говорю, Эдуард? — обратилась она за поддержкой к брату, который был взрослее на два года, и тот важно подтвердил ее правоту.

Это расстроило Джоанну, но потом в ней затеплилась надежда на благополучный исход — ведь она знала, как не любит их мать расставаться с ними. Но если так, отчего же родители не берут в путешествие ни Эдуарда, ни Изабеллу? И снова тревога легла на ее маленькое сердце.

Как только Филиппа увидела Джоанну, сразу поняла по тому, как она приникла к ее руке, — с дочерью что-то неладно. Видимо, до девочки дошли слухи, куда и зачем ее везут. Филиппа долго не могла решиться рассказать ей правду, наконец предпочла открыться.

— Дорогое дитя, — сказала она, обнимая Джоанну, — как ты знаешь, мы едем в Австрию. Тебе предстоит выйти замуж, и твоим супругом будет сын герцога Австрийского. Поэтому гораздо разумнее, если ты получишь воспитание при австрийском дворе, моя милая. Вместе с этим мальчиком. Понимаешь? А когда вырастешь, он не будет для тебя чужим… Ты слушаешь меня?.. Я росла в графстве Эно, ты знаешь, и, когда приехала сюда, в Англию, должна была многому учиться… Учиться быть англичанкой. Ты же с самого детства станешь австрийкой, и тебе легче будет там жить.

— Я тоже хочу быть англичанкой, — со слезами вымолвила Джоанна.

— Моя любовь, когда вырастешь, тебе самой покажутся нелепыми твои слова. Женщина должна быть тем, кто ее муж. После приезда в Англию я захотела стать англичанкой и стала ею.

Девочка смотрела на мать с испугом.

— Твоя новая семья, — продолжала Филиппа, — уже давно просит, чтобы мы привезли тебя, но твой отец не хотел этого. Она еще слишком мала, говорил он, пускай побудет с нами.

— Может, он и сейчас так говорит? — с надеждой спросила Джоанна.

— Он сам повезет тебя в Европу, и я поеду вместе с ним, — ответила мать, и робкая надежда дочери развеялась, как дым. — Отец не хочет отпускать тебя одну, он так любит свою девочку!

— Тогда зачем он отсылает меня куда-то?..

Бедняжка! Филиппа сама с трудом сдерживала слезы. Невозможно было видеть лицо этой крошки, в глазах которой временами вспыхивали искорки надежды и тут же гасли. Почему, ну почему политика вторгается в судьбы малых детей? Как объяснить Джоанне, что ее отцу именно сейчас нужна помощь герцога Австрийского и потому он не может долее держать ее у себя в стране, дабы не обидеть владетельного и богатого герцога? О, как ей хотелось, чтобы ее муж отказался от притязаний на французский престол! Чтобы этот честолюбец Робер д'Артуа никогда не высаживался на английском берегу! Никогда не убивал бедную цаплю!..

Но все уже произошло, и она, снова беременная, вынуждена оставить старших детей в Лондоне и отправиться с младшей дочерью на континент, чтобы оставить ее у чужих людей, такую маленькую, трогательную, грустную…

Филиппа пыталась заинтересовать дочь нарядами, которые та возьмет с собой, показывала огромный тюфяк, на котором девочка будет спать во время плавания на корабле, еще какие-то вещи. Джоанна была безучастна. Она все время думала, каким окажется мальчик, которого называют ее мужем, какие у него родители, и больше всего — как она будет там жить без Изабеллы и Эдуарда, без родителей. Ее увозят навсегда… Она плохо понимала это слово…

Немного утешало, что сначала они поедут, потом поплывут, потом опять поедут и отец и мать будут рядом с ней; она увидит леса и реки, море и горы, а это очень интересно…

Изабелла надула губы при расставании с родителями и заплакала. Почему они так поступают с ней? Бросают одну, а сами уезжают. Она, может быть, тоже любит путешествовать, не меньше, чем Джоанна… Отец поцеловал ее и обещал, что в следующий раз поедет с ней. Обязательно…

Когда корабль отплыл от берега и вокруг оказалось море, только море и больше ничего, Джоанна быстро забыла, куда и зачем они едут. Ей нравились волны, их цвет, их плеск, нравился огромный мягкий тюфяк, на котором она проводила немало времени, и хотелось, чтобы плавание продолжалось вечно.

Жарким июльским днем их корабль бросил якорь в устье Шельды. В Антверпене не было дворца, где могли бы останавливаться такие знатные персоны, и горожанин Сиркен Фордел, фламандский торговец, предложил свое жилище королевской семье. Он сказал, что будет гордиться их пребыванием в его скромном доме и сделает все, чтобы они были довольны.

Джоанна впервые увидела, как живут обыкновенные люди, и ей было очень любопытно.

Глубокой ночью мать разбудила ее, схватила в охапку и выбежала вместе с ней из горящего дома. Вокруг все было в огне и дыму, Джоанна задыхалась и кашляла. Отец, к счастью, был рядом с ними. А дом, любезно отданный в их распоряжение, вскоре превратился в груду дымящихся развалин.

Из темноты вышли несколько человек в надвинутых на лицо капюшонах и приблизились к королевскому семейству. Это были монахи и аббат из местного монастыря. Они пригласили короля и его свиту провести остаток ночи, а если потребуется, то и несколько дней в монастыре святого Михаила, куда те с благодарностью отправились.

Для Джоанны эта ночь была как продолжительный сон, временами страшный, временами увлекательный. Филиппе было до глубины души жаль гостеприимного хозяина и его жену, которые лишились жилища по вине гостей, чьи слуги неумеренно и небрежно пользовались огнем. Король Эдуард успокоил ее, сказав, что возместит погорельцам убытки с лихвой, чтобы эти достойные люди построили себе новый дом, еще лучше, чем прежний. Он не хотел, чтобы беременная Филиппа ехала с ними, но не смог устоять против ее желания во что бы то ни стало проводить Джоанну, а теперь был удручен тем, что ей пришлось перенести такое потрясение.

Несколько дней они отдыхали в Антверпене — осматривали город, многочисленные церкви, совершили плавание по реке Шельде, — и страшная ночь постепенно уходила в прошлое.

Эдуард ни на минуту не забывал о главной цели — найти побольше надежных союзников — и потому был огорчен, прослышав, что Людовик Баварский колеблется и склоняется к тому, чтобы поддержать короля Филиппа, а не его.

— Мне нужно обязательно увидеть Людовика и поговорить с глазу на глаз, — сказал он Филиппе. — А потом я отвезу Джоанну в Австрию. Ты же оставайся здесь, дорогая, и ожидай меня. В твоем положении лишние поездки ни к чему.

— Я поеду с вами, — упрямо возразила Филиппа.

— Но для тебя опасны все эти переезды! И мало ли что может случиться. Я так боялся во время пожара потерять вас обеих… К тому же ты должна прежде всего помышлять о будущем ребенке. Только о нем.

С этим Филиппа не могла не согласиться. Она подумала и сказала, что, возможно, для Джоанны будет даже немного легче, если она простится сначала с одним из родителей, а через какое-то время с другим, но не с обоими сразу. И еще одно пришло ей в голову:

— Я напишу сестре Маргарет, попрошу ее присматривать за Джоанной.

Эдуард одобрил это: ведь Маргарет, став женой Людовика Баварского, находилась на той же земле, где суждено теперь быть его младшей дочери, — Австрия была составной частью империи Людовика.

Материнское сердце Филиппы немного успокоилось. Они с Эдуардом решили, что доедут вместе до городка Херентале, где проведут ночь, после чего Эдуард с дочерью продолжат путь, а королева вернется в Антверпен и будет ждать там возвращения Эдуарда и появления на свет младенца, ибо сроки уже подходили.

В Херентале состоялось прощание Филиппы с дочерью. Джоанна приникла к ней, обняла и никак не хотела отпускать, а та с трудом сдерживала слезы.

— Любовь моя, — говорила она дрожащим голосом, — с тобой остается твой отец. Вы еще долго будете вместе. А потом… потом… Будь умницей и мужественной девочкой. Ты привыкнешь… Все привыкают… Я буду о тебе думать каждый день, каждый час и молиться о твоем благополучии. Верю, ты обретешь счастье в новой стране. Там с тобой будет… недалеко от тебя… твоя тетя Маргарет. Она присмотрит за тобой, поможет… Помнишь, я рассказывала тебе о ней?

Джоанна молча кивала, Эдуард поднял ее на руки и поцеловал.

— Мы никогда не забудем тебя, — сказал он, — и не дадим в обиду… Идем!

Филиппа долго смотрела вслед удаляющейся кавалькаде во главе с королем, навсегда увозившей от нее дочь.

Полная печали, она вернулась в Антверпен с отрядом рыцарей и придворными.

* * *

По малости лет Джоанна опять забыла, куда они держат путь и зачем, и наслаждалась путешествием, временами даже чувствуя себя счастливой. Разве не счастье скакать рядом с отцом, таким красивым, величественным, скакать на маленькой лошади и глядеть на прекрасные цветы, кусты и деревья, на поля и рощи? И разве не приятно видеть, с каким вниманием и почтением все относятся к ней только оттого, что она дочь этого человека? А как великолепно выглядят все шестьдесят шесть лучников, которые сопровождают их, не считая придворных и слуг!

Потом они поплыли по Рейну; на берегах стояло множество замков, и отец показал ей скалу, с которой, как рассказывают моряки, златоволосая девушка по имени Лорелея зазывает плывущих, и они перестают грести, теряют весла и тонут в волнах Рейна. Но Джоанну не пугала эта скала, повинная в гибели стольких людей, — ведь с ней рядом отец, он обещал, что никогда не даст ее в обиду, и она верила ему.

В Бонне они пристали к берегу и были гостями архиепископа Кельнского в его резиденции. Здесь их приветствовали и чествовали, и потом они по суше отправились дальше, пока не прибыли в город Кобленц, тоже на Рейне, где их ожидал сам глава Священной Римской империи, Людовик Баварский. Вместе с ним были многочисленные герцоги империи, среди них герцог Отто Австрийский, чей сын должен был стать супругом Джоанны.

Сразу же к девочке подошла женщина, чем-то похожая на ее мать, и сказала, что она тетя Маргарет и готова присмотреть за ней и сделать все, чтобы племяннице было хорошо.

Эти слова улучшили настроение бедняжки, которая последние дни находилась в угнетенном состоянии, так как уже поняла — час расставания с отцом неотвратимо приближается.

Да, тетя Маргарет напоминала ей мать, но ведь она не была ее матерью! Мать совсем-совсем другая! И все же хорошо, что эта женщина рядом, держит ее за руку, обнимает, целует, говорит ласковые слова.

Император Людовик велел соорудить два трона на базарной площади города, и там они восседали, он и Эдуард, во время долгих праздничных церемоний.

Все эти дни Эдуард почти не видел дочь, принимая участие в торжествах в свою честь, ведя беседы с императором и с герцогом Отто, которых пытался убедить принять участие в его борьбе за французскую корону.

И тот, и другой были предельно любезны, однако отвечали уклончиво. Но Эдуард не переставал надеяться, что помолвка дочери укрепит их дружбу и приведет к военному союзу.

Вскоре стало ясно, что, сколько бы он ни был при дворе императора, ничего больше не добьется, и решил готовиться к отъезду. Но перед этим сделал дорогие подарки Людовику, его супруге Маргарет и герцогу Отто. Скорее не подарки это были, а почти открытая попытка подкупа в надежде на главное — доброе отношение к его маленькой дочери и поддержку в войне с Францией.

Дары были с благодарностью приняты, уверения в дружбе рассыпались в немалом количестве, и у Эдуарда приподнялось настроение.

Герцог Отто Австрийский собрался отбыть к себе в Вену и забрать с собой Джоанну, но Маргарет воспротивилась:

— Девочка еще так мала, и моя сестра просила меня некоторое время подержать ее при себе, в чем я не могу ей отказать.

Герцог хотел было возразить, но быстро раздумал: ведь Маргарет супруга императора, а тот, судя по всему, находится под сильным ее влиянием. Эдуард был в восторге от такого поворота событий и предвкушал, как обрадуется Филиппа, когда узнает об этом.

Итак, Джоанна отправлялась с тетей Маргарет в Баварию, Эдуард — в Антверпен, где его ждала супруга, а герцог Австрийский — в Вену.

Расставание с дочерью было бурным — Джоанна не могла унять рыданий, отец тщетно пытался ее успокоить.

— Все будет хорошо, дитя мое, — говорил он. — Мы с матерью не забудем о тебе. Никто не причинит вреда нашей дорогой дочери. Твоя тетка, а также лорд Монтгомери будут смотреть за тобой… Успокойся, милая, я не хочу, чтобы твоя мать узнала про эти слезы и опечалилась. Ты ведь тоже не хочешь этого, верно?..

Джоанна цеплялась за него, и ему было трудно оторвать умоляющие детские руки. Он был почти готов увезти ее обратно, но ведь это означало бы полный разрыв намечающихся дружеских отношений с Людовиком Баварским и герцогом Австрийским. А оба эти человека необходимы ему!

На какое-то мгновение он пожалел, что принял в друзья Робера д'Артуа, который позволил себе слишком много вольностей и вынудил его дать нелепую клятву над блюдом с цаплей… Но он тут же оборвал эти мысли как недостойные. Жизнь короля не может и не должна быть подчинена интересам семьи, как бы он ни любил ее. Его цель — добиться, чтобы новая корона засверкала у него на голове, и он сделает все, что в его силах, для осуществления этого.

Он оторвал от себя Джоанну, поцеловал ее и тронулся в путь — в Антверпен, к Филиппе.

* * *

Король Эдуард благополучно добрался до Антверпена, где встретился с супругой и рассказал обо всем, что происходило во время его пребывания в германских землях. Филиппу обрадовало, что ее сестра сразу же взяла на себя заботы о племяннице.

Когда Эдуард сумел по зрелом размышлении взвесить и оценить успехи на политическом поприще, он не испытал особой радости. Никакой уверенности в том, что император Людовик поддержит его, не было. А значит, нельзя ожидать помощи германских герцогов, которые вряд ли осмелятся не последовать за императором. Герцог Австрийский тоже со дня на день может пересмотреть свою позицию.

Так кто же с ним? Гельдрес, муж его сестры Элинор. А кто еще?..

Зато у короля Франции полно союзников: Наварра, Сицилия, Люксембург… И наконец папа римский. Он уже писал Эдуарду, осуждал его за попытки сблизиться с императором Людовиком, который был не так давно отлучен от церкви за неповиновение святому престолу. А сам папа, вынужденный находиться теперь, после ссоры с Людовиком, не в Риме, а в Авиньоне, на земле Франции, никогда не поддержит Эдуарда.

О многом, и об этом тоже, беседовал Эдуард с Филиппой.

— Что мне нужно сейчас больше всего, — говорил он ей, — так это деньги. Союз с двумя такими людьми, как твой отец и Рейнольд из Гельдреса, может оказаться достаточным для военной победы, я убежден в этом. Мне не хватает денег. Я уже и так потратил немало из тех драгоценностей, что ты привезла с собой из дома, дорогая.

Филиппа пожала плечами. Это ее нисколько не беспокоит, сказала она. Все, что нужно для пользы Англии и королевской семьи, она готова сделать или отдать, если у нее что-то есть. Больше всего на свете ее страшит война — тогда и она, и дети будут оторваны от отца и супруга… Помедлив немного, Филиппа добавила, что, не будь у короля намерения вступить в войну, маленькой Джоанне не пришлось бы так рано покинуть родной дом…

Наступил ноябрь, он ознаменовался рождением у Филиппы нового ребенка. Это был мальчик, и она решила дать ему имя Лайонел в честь изображения льва на гербе провинции Брабант, где она разрешилась от бремени и где люди были так добры и внимательны к королевской чете. Новорожденный был хорош собой, настоящий Плантагенет, но, к сожалению, слаб здоровьем, и Филиппа поторопилась послать за врачом, который пользовал их семью в Эно и чьи заслуги в лекарском деле были общеизвестны.

Врач из Эно прибыл на удивление быстро, и благодаря его умению болезненный малыш вскоре превратился в пышущего здоровьем ребенка, который был даже крупнее, чем его брат Эдуард в том же возрасте.

Но, как говорится, счастье и несчастье ходят в паре. В эти же дни она получила сообщение о кончине отца и о том, что ее мать, оставшись одна, решила уйти в монастырь.

Король не терял времени даром. Он познакомился с фламандцем Якобом ван Артевельдом, незаурядным человеком простого происхождения, чьи выдающиеся способности сделали его фактическим правителем Фландрии. Ему было около пятидесяти лет, в молодости его можно было бы назвать невежественным мужланом. Однако с годами он многому научился, многое понял, и сейчас его слушали, ему верили жители Фландрии. Отец был потомственным ткачом, одним из самых уважаемых граждан города Гента.

Якобу, в отличие от отца, довелось много поездить по белу свету: он был в услужении у Карла Валуа, брата нынешнего французского короля, и побывал с ним в Италии, на Сицилии. Вернувшись в Гент, занялся семейным ремеслом — ткачеством, а позже — и пивоварением: пивоварня была дана его жене в приданое. В семье у него все оказались трудолюбивыми, и не прошло много времени, как они стали довольно зажиточными и поселились в хорошем доме с собственным гербом на дверях.

Якоб — преобразователь по натуре, радеющий за любимую отчизну, — видел, сколько скверны у него в стране, и считал виной тому — плохое правление. Властитель Фландрии граф Луи во всем подчинялся французскому королю, даже если это было невыгодно его стране. Французам, например, было на руку, чтобы фламандские ткачи целиком зависели от французской шерсти, Якоб же полагал, что это сильно мешает развитию ткачества во Фландрии.

Когда по почину Филиппы установилась более тесная связь фламандских ткачей с Англией и некоторые из них уехали туда насовсем и открыли там собственное производство, Якоб решил, что именно таким путем можно скинуть с шеи ярмо, которое на них навесил граф Луи по указке Франции.

Многие разорились или остались без работы. Их семьи голодали, жилища приходили в негодность. И все они были не бездельники, не лоботрясы, но хорошие работники, лишенные заработка, потому что так было выгодно французским друзьям их правителя.

На улицах Гента собирались тогда эти бедняги и вели бесконечные разговоры. Все чаще звучало там имя Якоба ван Артевельда. Говорили, он хорошо знает, как избавить ткачей от напасти, и хочет это сделать. Вскоре во всех концах Гента из уст в уста передавали его имя. Этот человек становился известным — он умеет работать, он хорошо обращается со своими работниками, он любит Фландрию и знает, как помочь ей в беде.

Люди кричали:

— Где он?

— Пускай придет к нам и сам скажет, что делать!

— Куда нужно пойти, чтобы услышать его?!

Кончилось тем, что Якоб согласился выступить перед народом и просил собраться возле монастыря Билоки, где он и поговорит со всеми.

Тысячи граждан Гента пришли в назначенное место, и Якоб обратился к ним с простыми, но волнующими всех словами, которые были выслушаны с огромным вниманием и сочтены понятными, умными и своевременными.

Он заклинал сограждан не забывать о славе и могуществе Фландрии, растолковывал, отчего их жизнь переменилась к худшему, призывал не бояться Франции и действовать смело, защищая свое право брать шерсть там, где для них выгодней, — сейчас таким местом является Англия.

Он говорил:

— …Не малодушничайте! Не дрожите как осиновый лист! Не давайте себя запугать! За нами многие и многие… Общины Брабанта и Эно, Голландии и Зеландии… Глупо бояться французов, когда мы все вместе!..

И еще он говорил:

— Что хотел бы я видеть и что принесет нам расцвет торговли — так это свободное и честное содружество между Фландрией и Англией. Но при этом мир со всеми. В надвигающейся войне между французами и англичанами нам не следует принимать ни чью сторону…

Люди отвечали ему одобрительными возгласами. Нельзя было не уважать этого внушительного мужчину, который так доходчиво излагает разумные мысли. Кроме того, он был уже давно известен как честный торговец и справедливый, добропорядочный гражданин. Такому можно, даже нужно довериться.

Вскоре после начала его выступлений перед народом к нему пожаловали представители многих общин, и все вместе они решили пойти к графу Луи Фламандскому, чтобы рассказать о своих нуждах и требованиях. Видя, сколько их собралось, и понимая решимость этих людей добиться своего, тот немедленно согласился на все условия и подписал соглашение. При этом присутствовали приглашенные Якобом Артевельдом доверенные лица королевы Англии. Соглашение содержало три главных пункта. Первый давал фламандским мастерам право закупать шерсть и другие товары в Англии. Пункт второй обеспечивал им свободу передвижения и торговли в этой стране, а третий подтверждал, что Фландрия никоим образом не станет вмешиваться в войну между Францией и Англией, если она разразится, и не станет помогать воюющим сторонам ни людьми, ни оружием.

Французский король, прослышав об этом, не мог не забеспокоиться. Он отправил графу Луи резкое послание, в котором требовал «удалить со сцены опасного человека, именующегося Якобом ван Артевельдом». В противном случае, пригрозил Филипп Валуа, несдобровать самому графу Фламандскому.

Все попытки графа Луи расправиться с Якобом, а попросту говоря, лишить жизни, оканчивались неудачей: у того было много защитников, которые постоянно находились рядом с ним, и в таких условиях ни арестовать, ни совершить убийство не представлялось возможным. Не получалось и подкупить его.

Якоб понимал, что граф и его люди, побуждаемые королем Франции, не оставят попыток расправиться с ним и со всеми во Фландрии, кто стоит за свободу торговли и независимость от французского короля. И он говорил своим сторонникам, чтобы те были готовы к сопротивлению, а если нужно, то и к войне, но не за чужие земли или чужое добро, а за собственные права. Для этого необходимо создавать вооруженные отряды и обучать их, однако первыми никаких действий не начинать.

Вражда между Фландрией и Францией, проявляющая себя все сильнее, была выгодна королю Эдуарду. Он понимал, что развитие торговли и ткацкого дела в союзе с Фландрией может сейчас принести двойную пользу: сделать еще шире разрыв между странами графа Луи и короля Филиппа и укрепить внутреннее положение Англии.

Филиппа поняла это раньше, чем он. Во всяком случае, первая протянула руку фламандским ткачам, пригласила в Англию и помогла утвердиться на английской земле.

Филиппа не понимала и не хотела понять, зачем нужны войны. О нет, она не смела отговаривать его от борьбы за французскую корону — просто отвергала войну как способ решения споров между странами.

Ее печалило, что Эдуард все больше погружался в подготовку войны, твердо решив — после того злополучного обеда, когда внесли блюдо с жареной цаплей, — что войне быть.

Даже если она окончится победой и французская корона увенчает его чело, что достанется ему вместе с этой короной? Разоренная дотла страна, обнищавший народ?

Но что может сделать в этом случае женщина? Кто к ней прислушается?..

Ах, если бы случилось чудо — и прислушались, то, возможно, сказали бы потом, что и женщина может быть мудрой…

* * *

Эдуард, принц Уэльский — как летит время, уже десять лет! — и его сестра Изабелла, оставшись одни после отъезда родителей к германскому императору, чувствовали себя обойденными и обиженными, особенно Изабелла.

— Как несправедливо! — жаловалась она. — Взять с собой Джоанну! Ведь я на целый год старше! Почему же ее берут в путешествие, а меня оставляют в этом скучном надоевшем дворце?

Эдуард пытался растолковать ей, что Джоанну стоит пожалеть, а не завидовать: ведь она уехала навсегда от родителей и от них и ее никогда не привезут обратно.

О нет, Изабелла вовсе не желала оставаться где-то с чужими людьми — просто ей хотелось вместе с родителями поглядеть на разные города и страны, на море и реки.

Брат относился к ней терпеливо, но снисходительно — малолетка… Зато он почти уже взрослый — высокого роста и, все говорят, красивый. Ему можно дать не меньше шестнадцати, на него уже как-то по-особенному поглядывают женщины.

Но они его совсем не интересуют. Что в них такого особенного? Вот лошади — другое дело. Или поединки на мечах. Учителя в один голос утверждают, что он просто рожден быть воином, как его отец и прадед, и все в стране рады до смерти и гордятся, что у их короля такой прекрасный наследник престола.

Наследник — это, конечно, в будущем, но и сейчас он уже граф Честер и герцог Корнуэльский, и, что самое главное, отец назначил его на время своего отсутствия блюстителем королевства. Жаль, он еще не совсем взрослый и не может принимать самостоятельных решений, но зато ему следует бывать на различных советах и заседаниях и слушать, о чем там толкуют, а когда к нему почтительно обращаются за согласием, давать это согласие — получается, что решение принято благодаря ему. Разве не так?

Для него все это интересно и полезно, такой опыт, несомненно, пригодится в будущем.

В учебной комнате с ним занимался требовательный учитель и наставник, сам доктор Уолтер Берли из Мертон-колледжа в Оксфорде, не дававший послабления ученикам. Впрочем, принц Эдуард был превосходным учеником. Его не надо было понуждать, он всегда стремился не только научиться чему-либо, но и отличиться в этом. Не хотел быть недоучкой, не хотел оказаться впоследствии немощным правителем, каким показал себя его дед Эдуард II, о слабостях, прегрешениях и печальном конце которого он уже кое-что слышал…

Однажды доктор Берли пригласил Эдуарда к себе в неурочное время и сказал:

— Милорд, я получил указание от короля, касающееся вас. Вам предстоит готовиться к отъезду.

— Чтобы присоединиться к отцу? — с воодушевлением спросил принц.

Доктор кивнул.

— Когда же?

— Как можно скорее.

— Значит, прямо сейчас! — воскликнул принц. — Уверяю вас, я не стану откладывать отъезд.

— Вам следует также знать, что король торопится отпраздновать вашу помолвку, — продолжал доктор Берли.

— У меня есть невеста? Кто она?

— Ваша женитьба, — рассудительно заговорил Берли, — отвечает планам короля. Как я вам объяснял, он занят сейчас собиранием союзников на континенте. Поэтому вам предстоит взять в жены дочь герцога Брабантского Маргарет.

Юный Эдуард не мог скрыть разочарования. Он-то вообразил, что отец зовет его, чтобы вместе ринуться в битву, а тут, оказывается, какая-то женитьба. Совсем неинтересно.

— Я сразу стану супругом? — спросил он нерешительно.

Доктор успокоил его с легкой улыбкой.

— О нет. До этого еще пройдет какое-то время. Но ваш отец сейчас остро нуждается в союзниках.

Принц задумался. Что ж, такова доля всех членов королевских семей. Это он уже знал. Женихов и невест для них всегда выбирают, а их дело — только соглашаться. Интересно, какая она, эта Маргарет? Не уродина, нужно надеяться. Хорошо уже то, что ему не придется насовсем уезжать из дома, как бедняжке Джоанне.

— Это лишь помолвка, — повторил доктор, видя, как задумался его ученик.

Теперь Эдуард окончательно понял и испытал облегчение. Значит, состоится только торжественная церемония, а потом все пойдет, как обычно. Он отправится домой или, что было бы куда лучше, с отцом на войну, а его невеста, слава Богу, останется у себя в Брабанте. Принц передернул плечами и отбросил мысли о браке.

— Надеюсь, — сказал он, — отец уже начнет настоящую войну к тому времени, когда я приеду.

— Не думаю, что он разрешит вам принять участие в сражениях, — заметил доктор Берли.

— Но война ведь так скоро не кончится? — с надеждой спросил Эдуард.

Берли не ответил. Он считал, что она уже началась и может длиться много лет. Обе стороны знают, как она будет трудна, но отступать не собираются. Французы и не могут сделать этого — ведь им воевать на своей земле. У англичан тоже есть владения во Франции — хотя бы Аквитания.

Доктор Берли представлял, какие сложности и беды принесет это противостояние прежде всего его собственной стране, у которой всегдашняя нехватка денег и постоянная угроза, исходящая от неспокойных границ с Шотландией. Будучи прозорливым человеком, он не одобрял эту войну, не одобрял короля Эдуарда, но помалкивал. Его ум подсказывал ему держать язык за зубами и удовлетворяться своим завидным нынешним положением — наставник наследного принца, мальчика чрезвычайно одаренного, рвущегося к знаниям. Что может быть приятней для учительского сердца?..

Расставшись с доктором Берли, Эдуард немедленно стал готовиться к отъезду.

Его сестра, имевшая обыкновение являться без предупреждения, ворвалась к нему в покои раскрасневшаяся и сердитая.

— Я слышала, ты едешь во Францию! — закричала она.

— В Брабант, — уточнил брат. — Хочу отплыть уже завтра. — А я должна торчать здесь? Совсем одна?

— Наверное, так, сестрица.

Она топнула ногой.

— Не хочу! Почему со мной так поступают? — Глаза ее наполнились слезами. — Эдуард, возьми меня с собой! Ну пожалуйста.

Она подбежала и обхватила его руками, но он спокойно отстранил ее, проговорив:

— Как же я могу? Подумай сама. Отец ничего не приказывал в отношении тебя.

— Но ведь он обещал!.. Обещал, когда уезжал отсюда. Говорил, придет день, и он меня возьмет с собой.

— Выходит, день еще не наступил.

Она заплакала в голос.

— Как жестоко с вашей стороны! Вы меня совсем не любите.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, Изабелла.

— Ненавижу этот дворец и все, что здесь!

— И снова говоришь неправду, — сказал Эдуард терпеливо. — Леди Омер любит тебя, и ты любишь ее. Тебе хорошо с ней. Сама говорила.

— Хочу во Францию… — продолжала всхлипывать Изабелла.

Эдуарду надоело уговаривать ее, и он молча ушел: станет он тратить драгоценное время на избалованную сестрицу…

Назавтра он уже отправился в путь. Провожая его, Изабелла снова рыдала, но ему было не до нее — он был устремлен в тот день, когда встретится с отцом, с матерью, увидит, что делает отец, готовясь к победным сражениям, услышит его слова про битвы, которые впереди. О девчонках — таких, как сестра Изабелла или невеста Маргарет, — он и не вспоминал.

Плавание по морю прошло благополучно, и вот он впервые ступил на континент. Все было ново и интересно, но он горевал, что ему еще так мало лет! Он хотел быть старше, чтобы сразу встать под знамена отцовской армии хотя бы простым солдатом!..

Обычно сдержанная Филиппа горячо обняла сына, когда они встретились, и от волнения долго не могла говорить. Как он вырос! Совсем мужчина! И как похож на отца: те же светлые густые волосы, высокие скулы, тот же орлиный нос с горбинкой и пронзительно-голубые глаза. Таким сыном может гордиться любая мать! В нем все от короля, и сам он как настоящий король! Хорошо, что она дала ему имя Эдуард.

Отец тоже был в восхищении от него. Но и о сыне, родившемся недавно, он также не забывал. Лайонел рос не по дням, а по часам и был здоров и весел. Воистину с сыновьями ему повезло, радовался король. Если бы и в войне, которая близится, он был так же удачлив! Дай-то Бог…

Принц Эдуард подробно отвечал на вопросы родителей, рассказывал о своем учении, о сестре Изабелле, о Лондоне, но ему хотелось услышать от отца о делах военных, о том, отчего до сих пор тот не победил короля Филиппа и не стал властителем Англии и Франции.

— …Дорогой сын, — говорил ему отец, — тебе еще нужно многому научиться. Когда я был в твоем возрасте, я думал и рассуждал так же, как и ты. Слишком рано став королем, я решил ринуться в поход на Шотландию. Там я получил первый горький урок и узнал, что война проглатывает деньги, очень много денег. Нужно платить солдатам, платить за оружие и снаряжение, платить за дружбу.

— За дружбу?! — удивился принц. — Никогда не думал, что ее можно крепить деньгами или подарками.

— Вижу, добрый доктор Берли из Оксфорда не напрасно занимается твоим образованием, — с улыбкой сказал король и серьезно добавил: — Покупать приходится не друзей, а союзников. Я назвал их друзьями, но они с таким же успехом могут превратиться во врагов, если кто-то им предложит лучшие условия. На тебя, мой сын, я тоже вынужден возлагать надежды, и вскоре мы вместе встретимся с герцогом Брабантским.

— Он один из друзей-врагов, кого нужно купить?

— Его помощь мне необходима, — уклонился король от прямого ответа.

— Отец, тебе очень нужна корона Франции? — вдруг спросил принц.

Подавив охвативший его гнев, король коротко ответил:

— Она моя по праву.

— Значит, мы отвоюем ее! — воскликнул принц. — Я мечтаю встать рядом с тобой в битве!

— Такой день наступит, мой сын. Надеюсь, он наступит…

Принц Эдуард был не в восторге от перспективы предстать перед герцогом, который будет рассматривать его, будущего мужа дочери. И не горел желанием увидеть нареченную. Это может подождать. Главное сейчас — начать войну и одержать первые победы, а уж тогда все эти герцоги и графы сами станут напрашиваться в друзья… Но самое, самое первое — деньги. Так говорил отец.

Деньги, звонкая монета, казна!.. Как ни назови, они решают все: еда, одежда, оружие, подкуп, развлечения — все зависит от них. Принц начинал понимать, что деньги не падают с неба, а достаются с трудом и от их нехватки страдают не только бедняки. Выходит, от них зависит и победа в войне? Но где же их брать? Ответа он не знал.

В эти дни ожидания и раздумий принц Эдуард познакомился с молодым человеком из окружения отца. Его звали Джон Чандос, он был красив, лет на десять старше принца. В его облике было нечто, говорящее о чести и благородстве, и принца, много размышлявшего в то время об этих свойствах, потянуло к нему.

Эдуарду захотелось узнать, что он думает о том, почему король никак не начинает настоящую войну. Может ли это означать, что ни одна из сторон не хочет этого и предпочитает такое неопределенное состояние?

Молодой человек ответил не сразу. Потом неуверенно произнес, что можно подумать и так, но, пожалуй, все упирается в нехватку денег. Джон Чандос сказал, что сам слышал слова Робера д'Артуа и ответную клятву короля. Видимо, добавил он, когда король произносил ее, то еще не думал о том, готова ли армия к такой войне.

Принцу понравилась откровенность Джона. Он сказал, что хотел бы встречаться с ним почаще, на что тот с радостью согласился.

Джон был не только приятным прямодушным собеседником, но и неплохим утешителем. Когда принц вновь выразил сожаление, граничащее с отчаянием, что его годы не дают возможности принять участие в сражениях наравне с отцом, Джон Чандос с улыбкой сказал:

— А представьте, что вы были бы лет на пять старше и вас женили бы уже по-настоящему на Маргарет Брабантской.

— Но я не хочу!

— Вот видите. Так что благодарите небо за свои юные годы.

Принц не мог не рассмеяться. Дружба их крепла с каждым днем.

Королева Филиппа была рада, что у сына появляются достойные друзья. Джон Чандос был не слишком знатного происхождения, но его семья вполне могла считаться благородной. Филиппа хорошо знала его сестру, которая была у нее фрейлиной и проявила себя с самой лучшей стороны, как теперь и ее брат на службе у короля. Конечно, этот молодой человек благотворно повлияет на мальчика.

Филиппу беспокоило, что король собирается вернуться в Англию, чтобы попытаться пополнить пустеющую казну… Ох уж эта война! Неужели нельзя на что-нибудь истратить деньги более приятно? Как печально, что ее супруг не в силах оставить мысль о завоевании французского престола! Если бы все было по-другому, они могли бы сейчас все вместе жить дома, в Англии… Там, где Изабелла. И Джоанна тоже не покинула бы их так рано. Хорошо еще, за ней там приглядывает сестрица Маргарет. Боже, все в разных местах, в разных странах! Разве это хорошо?.. Почему не могут они жить одной семьей в мире и покое у себя дома?..

И еще одна забота появилась у Филиппы — кажется, она снова беременна.

* * *

Маленькая Джоанна чувствовала себя невыносимо несчастной. Она-то сначала обрадовалась, думала, тетя Маргарет будет относиться к ней, как мать. Однако все оказалось совсем не так.

Началось это сразу после отъезда отца. Девочка горько рыдала, никак не могла успокоиться, и тетя Маргарет сказала ей резко, даже с каким-то отвращением:

— Перестань, пожалуйста, ты не такой уж ребенок! Что ты себе позволяешь?

Джоанна испуганно смолкла и с удивлением воззрилась на нее. Неужели эти слова произнесла ее любящая тетя?

— Я хочу быть с отцом, — сказала девочка. — И с мамой.

Жена Людовика Баварского, императора Священной Римской империи, нетерпеливо передернула плечами и приказала служанкам:

— Заберите этого ребенка и умойте ему лицо! Смотреть противно!

У Джоанны высохли слезы — так ее поразила мгновенная перемена в тете Маргарет. Какая ласковая она была в присутствии отца, как благодарила за бриллианты, которые тот ей преподнес! И разве не она сказала ему, когда он уезжал: «Можете вполне довериться мне, вашей дочери будет хорошо с любящей тетей»?

Отчего же эта тетя сейчас так зло на нее смотрит и бросает такие недобрые слова? Неужели не понимает, как ей тяжело, как тоскливо без любимых матери и отца? Ведь тетя Маргарет давно уже взрослая и должна сама понимать, как детям плохо без родителей.

Джоанне было грустно, что не все понимают такие простые вещи…

Когда она увидела тетю в следующий раз, та сияла улыбкой и говорила приветливым голосом. Это происходило во время торжественного приема, на котором присутствовал сам император и было много гостей.

— Милое дитя, — говорила ей Маргарет, и голос ее звучал ласково, как ручеек, — ты выглядишь такой хорошенькой и веселой… — Она обратилась к кому-то возле нее: — Эта прелестная девочка — дочь моей родной сестры, английской королевы. Она немножко погрустила, потому что рассталась с отцом и матерью, но здесь со мной ей будет хорошо и печаль окончательно пройдет. Ведь верно, Джоанна?

Неужели это она говорила ей недавно злые слова, а теперь лучится добротой? Неужели так может быть? Джоанна еще не встречалась с двуличием и была в растерянности.

Жизнь тем не менее продолжалась. И было в ней немало приятного для девочки ее возраста, например, конные прогулки, когда она рядом с тетей Маргарет ехала на низкой лошадке и люди на улицах улыбались ей и кивали головами.

Герцог Отто Австрийский был всегда добрым с ней, но виделись они редко. Он познакомил Джоанну с Фредериком, ее будущим супругом, от которого она в восторг не пришла — обыкновенный мальчишка, довольно противный.

Императрица Маргарет, находясь как-то в хорошем расположении духа, сказала ей, желая утешить:

— Ты еще не скоро подрастешь настолько, чтобы стать его женой.

— Надеюсь, этого никогда не случится! — воскликнула девочка.

— Очень глупо с твоей стороны так говорить, — холодно заметила Маргарет.

А Джоанна тщетно пыталась понять, почему же, если ей рано выходить замуж, она должна жить здесь, а не со своими родителями. Почему?!

Чувство уверенности ей придавал лорд Монтгомери, которого отец оставил в Австрии вместе с другими приближенными. Она как бы ощущала присутствие отца и что не брошена на произвол судьбы, когда он был рядом. Но с ним она не могла быть вполне откровенной, с дамами из свиты ей было проще, они были добры и внимательны.

Но по прошествии какого-то времени она стала замечать, что ее приближенные все больше и больше мрачнеют. Оказалось, что на их содержание отпускались такие скудные средства, что зачастую даже не хватало на еду. Если бы королева Филиппа знала, говорили они, как с ними обращается ее сестра, она бы не простила ей этого.

Маргарет почти перестала навещать племянницу или приглашать к себе, словно забывала о ее существовании. А девочка готова была терпеть резкость и раздражительность, лишь бы та не отринула ее окончательно.

Всегда сдержанный и уравновешенный лорд Джон Монтгомери сказал Джоанне, что не считает больше возможным делать вид, будто при императорском дворе с ними обращаются достойным образом, и предлагает сообщить королю, как обстоят дела на самом деле.

— Милая принцесса, — сказал он, — я бы хотел, чтобы вы собственноручно написали письмо вашей матери.

Джоанна расширенными от испуга глазами посмотрела на него.

— Ой, разве я смогу? — И, подумав, добавила: — А если оно попадет в руки тети Маргарет?

Она слышала о страшных наказаниях от разных людей, и ей представилось, как ее обвиняют в предательстве и коварстве и бросают в темницу, где полно крыс, которые съедают ее заживо… Ой!..

Лорд Монтгомери, видевший выражение ее лица, не мог не пожалеть испуганного исстрадавшегося ребенка, и он постарался успокоить Джоанну:

— Не бойтесь, принцесса, я сделаю так, что наши письма не попадут в руки к недоброжелателям. Но если и попадут, никто не посмеет причинить зло дочери короля Эдуарда.

С детской рассудительностью Джоанна возразила:

— Они могут давать еще меньше еды, а сердиться еще больше.

Это было чистой правдой, признал лорд Джон, но настоял, чтобы Джоанна взялась за письмо.

Какое удовольствие — писать послание, зная, что оно секретное! Это было похоже на занимательную игру. Ах, если бы мать могла предположить, в какие игры придется играть ее дочери, она бы, возможно, никогда не отправила ее сюда!..

Письмо благополучно, хотя и не очень скоро, дошло по назначению, и от английского короля был получен ответ на имя Людовика Баварского с просьбой передать его дочь Джоанну на попечение герцога Отто Австрийского.

Маргарет только пренебрежительно пожала плечами.

— Конечно, пускай уезжает к австрийскому двору, — сказала она. — Ее место там…

У будущих родственников Джоанне стало получше, но все равно мучила тоска по дому, почти каждую ночь снилась мать. Джоанна скучала по брату, а частые пререкания с сестрой казались ей сейчас райским наслаждением. Ей хотелось, чтобы отец, как он это делал раньше, брал ее на руки, слегка подбрасывал в воздух, и чтобы она потом, когда он снова ловил ее, обнимала его за шею и прижималась к его щеке.

Неужели она уже никогда больше не увидит никого из них? Какая счастливая Изабелла — осталась дома, хотя она и старше!..

Герцог Отто был, судя по всему, незлым человеком. Только каким-то очень-очень старым. Правда, говорили, что лет ему не так много, просто его съедает тяжелая болезнь.

Жениха Фредерика она видела теперь почти каждый день, и удовольствия ей это не доставляло. Во-первых, он был ужасно некрасивый, не сравнить с ее братом Эдуардом! А во-вторых, весьма заносчивый мальчишка, который сразу заявил ей, пускай она зарубит себе на носу — мужья всегда главные в семье, а жены должны им во всем подчиняться.

— Не таким малышам, как ты! — парировала Джоанна, чем очень разозлила его, и он сказал, что растет очень быстро — все говорят, и он покажет ей, кто тут главный, когда вырастет до семи футов .

Она-то видела к своему утешению и радости: он совсем не растет и, значит, еще очень не скоро станет ее мужем. Но зато ей приходилось подолгу находиться вместе с ним в учебной комнате да еще все время говорить на его противном языке.

При дворе она часто видела Альбрехта — брата герцога. Он сразу не понравился ей — был совсем не такой добрый, как отец Фредерика, и все время рассматривал ее с каким-то неприязненным удивлением: мол, откуда она такая и зачем здесь? А ведь герцог Отто говорил ей, что она очень красивая и милая девочка. Этого Альбрехта, как она заметила, все очень боялись, и она тоже, особенно когда он заходил в учебную комнату и сидел там с неприятной высокомерной улыбкой, которая делалась совсем уж мерзкой, если урок отвечала Джоанна.

Вначале она радовалась, что уехала от холодной, невнимательной тети Маргарет, но временами начинала думать, что лучше уж было оставаться у тети, которая иногда неуловимо напоминала ей любимую мать, чем находиться здесь с совсем чужими, да еще с такими, как Фредерик и его дядя Альбрехт.

И голос у него был ужасный — громкий и гулкий, как колокол, а его вид говорил, что он всегда и во всем прав. Однажды она услышала, как он сказал брату: «Это было ошибкой», и почему-то подумала, что речь шла о ней, о ее помолвке с Фредериком. И еще Альбрехт тогда добавил: «У англичан нет никаких шансов против французов…» Герцог Отто что-то пробормотал в ответ, и ей показалось, он защищает дружбу с ее отцом.

Через несколько дней после этого разговора герцог почувствовал себя плохо и слег. Все во дворце старались ходить на цыпочках и говорить шепотом.

Вскоре Джоанна стала невольной свидетельницей тихой беседы двух придворных.

— Герцог Отто умирает, — сказал один. — Говорят, ему осталось совсем недолго.

— Значит, герцогом станет Фредерик.

— Конечно, но мы-то знаем, кто будет править, — герцог Альбрехт, кто же еще?

— Я слышал, он заодно с королем Франции. Уж тогда жди перемен…

«Король Франции! — подумала Джоанна, которая к этому времени уже начала кое-что понимать. — Ведь он — враг ее отца, это из-за него отец начал дружить с Австрией, а ей пришлось приехать сюда и сидеть с гадким Фредериком за одним столом во время обеда и в учебной комнате!..»

И наступил печальный день, когда герцог Отто Австрийский скончался. Начался траур. Многие любили герцога и искренне сожалели о его смерти. Испытывала жалость и Джоанна. Жалость и страх за дальнейшую свою судьбу.

Шли дни, и она почувствовала, что-то вокруг нее меняется — и отношение к ней.

Фредерик как-то заявил ей в обычной заносчивой манере, что пусть не воображает: ее отец не имеет никаких прав на французский престол и никогда его не получит. Она поняла, что не сам он додумался до этого, а слышал от кого-то, скорее всего от своего дяди Альбрехта.

— Нет, получит! — крикнула она, не потому, что хорошо сознавала, о чем говорит, а чтобы поставить на место вредного мальчишку.

— Его выгонят из Франции! Твоего отца! — заорал Фредерик, чтобы не остаться в долгу.

— Кто тебе сказал?

— Мой дядя.

Значит, герцог Альбрехт, она теперь окончательно уверилась, не любит не только ее, но и отца. Но за что?.. Что тот ему сделал?..

Прошло несколько дней, и к ней явился лорд Монтгомери. По выражению его лица она сразу поняла, что тот хочет сообщить ей что-то очень важное, и сердце ее тревожно забилось.

— Я уведомил короля, вашего отца, о смерти герцога Отто и о взглядах и воззрениях нового правителя, а вернее, регента Альбрехта, он, как стало совершенно ясно, на стороне Франции и не скрывает этого. Только что я получил от моего короля распоряжение, что нам с вами следует немедленно покинуть Австрию и присоединиться ко двору королевы во Фландрии, в Генте, где она сейчас пребывает.

Джоанна онемела от счастья.

Наконец-то! Ура! Она едет к любимой матери и, значит, вскоре увидит всех остальных — отца, и брата, и сестру!.. Ей хотелось помчаться по всем залам и покоям дворца и каждому встречному сообщать о своей радости.

Она готова была сразу же отправиться в обратное путешествие, но лорд Джон охладил ее пыл, сказав, что нужно немного подождать, пока герцог Альбрехт сам не объявит об их отъезде.

В тот же день она увидела его и Фредерика.

— А, вот и наша маленькая невеста! — насмешливо воскликнул герцог. — Какой у вас счастливый вид! Ты не находишь, Фредерик? Интересно, с чего бы это?

Тот ничего не ответил и только хлопал глазами.

«Болван! — подумала Джоанна. — О, как же будет хорошо, когда передо мной больше не станет появляться эта дурацкая физиономия!»

— Так что все-таки заставило вас так рассияться, маленькая леди? — все в том же тоне спросил герцог.

— Мой отец зовет меня домой, вы же знаете, — ответила она.

— И потому вы так расцвели? Неужели вам не понравилось у нас?

Если он так спрашивает, нужно сказать ему правду, решила она. И ответила:

— Да, не понравилось.

— Вот как? А вы не думаете, что ваш ответ не очень вежлив?

— Но зато это правда, — сказала она.

— Что ж, тогда и я скажу вам правду, моя принцесса. — Голос герцога Альбрехта прозвучал угрожающе, и Джоанна замерла в ожидании, а он, как нарочно, замолчал. Потом произнес: — Вы останетесь здесь до тех пор, пока мы не посчитаем возможным разрешить вам уехать. Я верно говорю, Фредерик? — обратился он к племяннику.

Тот растерянно взглянул на него, но подтвердил:

— Конечно. Она никуда не уедет без нашего позволения.

Страх и отчаяние охватили Джоанну. Всю радость сразу смыло с ее лица. Она резко повернулась и выбежала из комнаты.

* * *

Придворные из свиты Джоанны утешали ее, говорили, что герцог Австрийский не посмеет бросить вызов королю Англии, но ей казалось, что лорд Монтгомери не разделял их уверенности.

При австрийском дворе уже не скрывали, что страна в предстоящей войне примет сторону Франции и что никакие дары, а также возможный брак наследника престола не изменят позиции Австрии.

Фредерик, находившийся под влиянием дяди, говорил его словами, когда охотно заявлял Джоанне, что французский король — самый могущественный монарх и король Англии скоро поймет это и пожалеет, что ему пришла в голову безумная мысль отнять то, на что он не имеет никакого права, то есть корону.

Джоанна не спорила с ним, ей было не до того: сердце у нее сжималось от страха и дурных предчувствий.

Видя ее несчастное лицо, лорд Монтгомери каждый раз старался успокоить девочку, говоря, что ее отец не из тех, кто позволяет перечить себе и не считаться с ним.

Это она тоже знала, но что с того? Ведь она по-прежнему взаперти в ненавистном дворце австрийского герцога.

— Неужели они все еще хотят выдать меня за Фредерика? — в отчаянии спрашивала она придворных.

А что они могли сказать?

— Но почему, если они здесь так меня не любят? — рыдала она.

Ребенок, она не могла знать, что из политических соображений принцы и принцессы вступают в брак и ненавидя друг друга.

А еще до нее дошло чье-то предположение, от которого бросило в дрожь, что она — заложница. Но это ведь совсем ужасно: она может умереть, не дождавшись освобождения!

Неделя шла за неделей, напряжение росло, но ничто не менялось. Каждый день приносил новые слухи о распрях между ее отцом и королем Франции, о раздорах, которые могут в любой момент вылиться в военные действия, и она чувствовала, что находится во вражеском стане.

И каждый день она без конца уверяла себя, что отец не оставит ее в беде, и, засыпая, молила Бога, чтобы проснуться и услышать: мы уезжаем!

Такой день наступил. Лорд Монтгомери вошел к ней взволнованный, с письмом в руках.

— Еще одно послание вашего отца герцогу Альбрехту, — сказал он. — В нем требование немедленно разрешить вам и всей вашей свите уехать отсюда. Так решительно король еще не писал.

— Но герцог не обращает внимания на слова отца, — печально сказала девочка. — Он думает, что французский король сильнее.

— Он не может не бояться короля Англии, — возразил лорд Джон. — После тех слов, что здесь написаны, нужно быть безумцем, чтобы продолжать упрямиться.

Лорд Монтгомери, на счастье, оказался прав.

Герцог Альбрехт даже не пожелал увидеть Джоанну, а передал через конюшего, чтобы та готовилась к отъезду, который должен произойти без всяких задержек.

Какие задержки?! О них никто и не думал в окружении Джоанны, и через три дня она со всей свитой отправилась в путь. Сначала вверх по Дунаю в сторону Мюнхена, потом на Кобленц и наконец в Гент, где ее ожидала встреча с матерью.

Стоял чудесный апрельский день — а может, он не был таким чудесным и даже шел дождь, но Джоанне казалось, что солнце светит ослепительно ярко, — в этот чудесный апрельский день Джоанна вырвалась из австрийского плена.

* * *

Для Филиппы это время было беспокойным, потому что ей уже недолго оставалось носить очередного ребенка. А тут еще вызывающие тревогу и недоумение сообщения от лорда Монтгомери — сначала о том, как безразлично отнеслась к племяннице Маргарет, от которой Филиппа никак не ожидала такого, а потом о пренебрежении к Джоанне нового герцога Австрийского, о его косвенных угрозах и попытке превратить ее в заложницу.

Филиппа много раз со слезами на глазах говорила мужу, какой это все-таки варварский обычай — вырывать из дома таких маленьких детей, и он не спорил с ней, а только повторял снова и снова: чтобы отвоевать французскую корону — а он твердо вознамерился это сделать, — ему необходимы надежные союзники…

И вот теперь — ни союзника, ни замужества, и Филиппа была втайне рада, хотя и жалела супруга, который уже, казалось, ни о чем больше не мог говорить и думать, как только о войне с Францией и обо всем, что с этим связано.

Французская корона! — с гримасой часто повторяла про себя Филиппа. Какая глупость! И какой ценой приходится ее добывать! Да разве стоит эта корона хотя бы одного тревожного удара сердца их дочери, одной ее слезы?! Или бессонных ночей матери?.. А уж о том, что принесет война обеим странам, и думать страшно…

О, как надоело ей пребывание в чужих краях, хотя когда-то они были для нее родными! Как тосковала она по замку в Виндзоре, по реке Темзе, по лесам на ее берегах!.. Вскоре у нее должны быть уже шестые роды, и второй младенец увидит свет не на родной земле.

Король Эдуард не находил места от беспокойства: подготовка военной кампании стоила так дорого, а почти ничего не сделано. Те, на кого он возлагал надежды и тратил уйму денег, или, как говорится, ни мычат, ни телятся, или переходят на сторону противника, как бы подчеркивая таким образом, кого считают вероятным победителем. Последнее его бесило и унижало больше всего.

Нет, больше незачем торчать во Фландрии: денег тут не раздобудешь, верных друзей тоже. Пришла пора возвращаться в Англию: необходимо нажать на парламент, убедить упрямых лордов, что они должны изыскать еще денег — не для него, но для армии. Хорошие солдаты и побольше оружия — вот что ему необходимо.

Не хотелось оставлять Филиппу в ее положении, но он надеялся, что их новые друзья в Генте смогут присмотреть за ней и помочь советом, если будет необходимо. Одним из главных среди этих друзей он считал Якоба ван Артевельда, к которому успел проникнуться уважением и симпатией.

Филиппу тревожил предстоящий отъезд мужа. Что будет здесь, в Генте, где она остается без него? А что ждет несчастную Джоанну, которая взывает о помощи? Опечаленной их расставанием Филиппе Эдуард сказал, что у каждого из них свои обязанности: ему — заботиться об интересах королевства и обо всем, что с этим связано, ей — рожать для этого королевства наследников, что тоже отвечает его интересам и что она делает с отменным искусством.

— Чтобы ты была в полной безопасности, — добавил он, — я решил отправить тебя в здешнее аббатство святого Бавона, где ты, даст Бог, и произведешь на свет ребенка как раз к моему возвращению…

Филиппа переехала в аббатство, а Эдуард отплыл в Англию.

За тот месяц, что он отсутствовал, она дала жизнь здоровому мальчику, которого нарекли Джоном. Он быстро набирал вес и силы и был хорош собой, как настоящий Плантагенет. В дальнейшем его стали называть Джон из Гента, что по-английски звучало, как Джон из Гонта. Или просто Джон Гонт.

* * *

С каждым днем маленькой Джоанне делалось все светлей и радостней на душе. Ушли в прошлое тревожные, страшные дни и ночи. Странным казалось совершать сейчас путешествие по тем же местам, но в обратном направлении и без отца. Но если раньше у нее было так тяжело на сердце, что трудно дышалось, то теперь с каждой милей, отдалявшей ее от владений герцога Австрийского, она чувствовала себя все лучше и легче — ей хотелось взлететь в небо.

Все вокруг представлялось гораздо красивей, чем прежде: как прекрасен серебристый Рейн, как величественны замки из серого камня, как приглядны города и селения, через которые они проезжали, где люди опять выскакивали на улицы поглазеть на них.

Она всем улыбалась, ей хотелось рассказать каждому, как она счастлива — ведь скоро, совсем скоро она увидит родителей.

Почти два года, прошедшие с того дня, когда она распрощалась с матерью, а вскоре после этого и с отцом, показались девочке невероятно долгими.

Наконец они в большом городе Генте, где узнали, что король отбыл в Англию, но королева здесь, в местном аббатстве.

Немедленно они направились туда и там, возле старого каменного здания Джоанна сразу увидела мать и, соскочив с лошади, стремглав бросилась к ней, не помня себя от счастья.

Филиппа не размыкала объятий и только повторяла:

— Девочка… милая девочка… я уже думала, мы никогда больше не увидимся.

— Я здесь… я здесь, мама… с тобой, — плача от счастья, отвечала Джоанна.

Филиппа продолжала гладить ее волосы, целовать заплаканное лицо. Да, девочка сильно изменилась. Еще бы! Как много пришлось пережить, перестрадать малышке! Прошло немало времени с тех пор, как они разлучились, — Филиппа успела дать жизнь еще двоим детям.

— У тебя два братика, которых ты скоро увидишь, дорогая, — сказала она. — Одного зовут Лайонел, другого Джон. Джон из Гонта.

Джоанна захлопала в ладоши.

— Целых два! Теперь Эдуарду будет веселее. А то у него одни сестры… А где отец?

— Увы, он должен был уехать в Англию.

— Но он скоро вернется?

— Мы надеемся. И тогда будем наконец все вместе.

— Кроме Изабеллы?

— Возможно, она приедет с отцом.

— Ой, как хорошо!..

Хорошо, что все плохое позади и о нем можно забыть. О том, что впереди, она тоже не думала. Сейчас она жила только настоящим.

 

Глава 10

ТРЕВОГИ В ЗАМКЕ ТАУЭР

Сразу по прибытии в Лондон король Эдуард собрал парламент, и ему удалось после долгих переговоров убедить его членов дать еще денег на подготовку к битве за овладение французской короной. В самом деле, какому английскому барону не хотелось прибавить к владениям на острове земли на континенте? Нужно быть безумцем, чтобы отказываться от них! Хотя, разумеется, не так просто заполучить эти земли, но видно было, их молодой король полон решимости, а то, что он и умеет кое-что, он уже успел доказать, расправившись с Мортимером и прибрав к рукам Шотландию. Так рассуждали бароны и потому, поспорив и поторговавшись для вида, уступили настоятельным требованиям Эдуарда.

После этого он отправился во дворец Тауэр, чтобы увидеть дочь, которая встретила его радостными слезами, чем тронула его до глубины души.

Король Эдуард был чадолюбив и души не чаял во всех своих детях, но к Изабелле у него было особое отношение: она почти сразу после рождения стала любимицей.

Он вообще был привержен к женскому обществу и, пожалуй, предпочитал его мужскому, хотя и хранил до сей поры верность жене, что отнюдь не значило, что он не обращал внимания на красивых женщин и в голове у него не возникали мысли, которые принято называть непристойными. Но все его желания понравиться прекрасному полу, обратить на себя внимание сводились к тому, чтобы лишний раз блеснуть перед дамами на рыцарском турнире, где он непременно выходил победителем, а также поразить их взоры новым нарядом, изящнее и великолепнее прежнего, подчеркивающим стройную фигуру и красивое лицо в обрамлении длинных светлых волос.

Кому-то, возможно, казались смешными и нелепыми эти маленькие слабости короля, от которого ожидали великих побед на полях сражений, но большинство принимало их с добродушной улыбкой, какую обычно адресуют любимому ребенку.

Изабелла чувствовала отцовское отношение к себе и по-детски пользовалась им. Вот и сейчас, после первых бурных минут встречи она в требовательном тоне пожелала узнать, почему ее столько времени держат тут взаперти и она не может даже увидеть дорогую мамочку.

— Милое дитя, ты ведь должна была слышать: мы готовимся к войне, и для тебя безопасней находиться в Лондоне, — ответил король.

— А для всех разве нет? — возразила Изабелла и позволила себе топнуть ногой. — Я не хочу быть в безопасности! Хочу к вам! Мне скучно тут! Все время уроки и рукоделие… Рукоделие и уроки!.. Я не как Джоанна. Это ей нравится вышивать!

— Бедная Джоанна! Сколько она перетерпела! — сказал отец.

— Зато ей не было скучно. Я умираю от тоски!.. Ведь ты обещал! Помнишь, ты обещал забрать меня отсюда?

— Когда война окончится, я сделаю это.

— Она никогда не окончится! Я знаю…

Девочка горько заплакала.

Печальное предчувствие охватило короля. Что, если устами ребенка глаголет истина и война будет длиться годы и годы?.. Он с самого начала понимал, что борьба за французскую корону не может быть скоротечной, а порой начинало казаться, что дело это вообще неосуществимо. Правда, он тут же отгонял подобные мысли.

— Ты ведь обещал… обещал, — продолжала твердить Изабелла. — Сам всегда говорил, что обещания надо выполнять. — Она увидела, что он заколебался, и утроила усилия: — Я не могу без вас… Не выдержу… Особенно без тебя…

Эдуард сдался.

— Хорошо, — сказал он. — Ты поедешь со мной.

О, как приятно было видеть ее мгновенно изменившееся лицо! Какая радость появилась на нем, какими красками заиграли щеки, глаза!

Он сжал ее в объятиях и признался:

— Я тоже не могу без тебя, мое дитя…

* * *

Филиппа в тревоге ожидала в Генте возвращения короля. Она знала, что с его приездом вероятность столкновения с Францией превратится в неизбежность. Все чаще вспоминала она о Робере д'Артуа и его дерзкой выходке с цаплей. Если бы не он, не его ненависть к королю Филиппу, все могло быть по-другому…

Эдуард не должен был поддаваться этому злобному искусителю, хотя тот и посмел назвать его трусом, — никто в Англии так не считает, наоборот, все знают, он смел до безрассудства и успел уже не раз доказать это в боях с шотландцами.

Филиппе было известно, что некоторым королева кажется чересчур мягкосердечной. Ну и пускай так думают. Эти люди не в состоянии понять, что мудрость жизни — в слаженности действий и чувств и что лад куда лучше разлада. Так же как мир лучше, чем война, а любовь гораздо благородней, чем ненависть, и приносит больше покоя и счастья.

Если бы Эдуард отбросил мысль о французской короне — о, как счастлива была бы она, Филиппа, и многие, многие другие!.. И в конечном счете он сам.

Иногда ей казалось, что Эдуард не муж, а один из ее детей. Она с улыбкой воспринимала его страсть к нарядам, почти мальчишеское тщеславие, с каким он стремился быть победителем в многочисленных турнирах и играх. Совсем как ребенок. Но это был истинный мужчина, сильный и умный, знающий, чего хочет, умелый военачальник, мудрый правитель — словом, великий король.

Она не могла сказать, за что любит его больше — за силу или за слабости.

Но знала, в чем ее роль в этой жизни: способствовать тому, чтобы его путь был прямее и легче, находиться рядом с ним всегда, когда он нуждается в ее поддержке, и стараться не показать ему, что в чем-то она бывает мудрее и осмотрительней, чем он.

Оставаясь в Генте с детьми, она подвергалась большой опасности, ибо французы, прослышав об отъезде короля Эдуарда в Англию, могли в любой момент решиться на то, чтобы захватить в плен его супругу с детьми.

Сама Филиппа не думала всерьез об этой угрозе, однако Якоб ван Артевельд беспокоился за королеву и предпринимал кое-какие меры предосторожности, привлекая своих сторонников на защиту королевской семьи и укрепляя оборону аббатства, где те находились.

Филиппа сдружилась с семьей Якоба, с его женой Кэтрин, которая стала крестной матерью ее сына Джона, и сама выступила в той же роли, когда Кэтрин разрешилась от бремени мальчиком, которому родители дали имя в честь английской королевы — Филипп.

В городе и поблизости от него все чаще стали происходить стычки между живущими там французами и англичанами, и Филиппа была очень встревожена, узнав, что один из ближайших друзей ее супруга Уильям де Монтекут, граф Солсбери, похищен и увезен в Париж.

Это известие ей сообщил Якоб ван Артевельд, чрезвычайно удрученный происшедшим.

— Я страшусь за судьбу графа, — сказал он. — Ведь они с королем Эдуардом очень близки. А французский король сейчас не в том расположении духа, чтобы по-доброму отнестись к англичанину.

— О, если бы Эдуард был здесь! Он что-нибудь немедленно сделал бы! — воскликнула Филиппа.

Якоб покачал головой.

— При нынешнем положении мало что можно сделать. Остается только надеяться на лучшее…

Еще большую тревогу вызвало сообщение о том, что корабли французского флота вышли в море, намереваясь перехватить короля Англии на его обратном пути в Гент, и этих кораблей было куда больше, чем у англичан.

* * *

Сведения о сосредоточении французского флота дошли и до короля Эдуарда, и он был всерьез обеспокоен: не за себя и свою судьбу, ибо решил вступить в сражение и прорваться на континент, сколько за Изабеллу, которой дал слово короля взять ее с собой в Гент.

Теперь он жалел, что поддался ей и, проявив отцовскую слабость, согласился, чтобы она ехала с ним. Он не мог не признаться самому себе, что избаловал дочь любовью и вниманием, тем, что вольно или невольно выделял ее среди других детей. Филиппа понимала это и старалась противостоять мужу, но мало что могла сделать. Эдуарду все нравилось в Изабелле — даже нередкие вспышки ярости, когда ее прекрасные ясные глаза заволакивались дымкой, а красивое лицо искажалось. Она была не слишком привлекательна в подобные минуты, но он любил ее и такой.

Нет, он не станет огорчать ее снова отказом взять с собой, после того как сам же дал обещание увезти к матери, сестре и братьям. Не нарушит ни своей главной клятвы — воевать за французскую корону, ни этой, малой, — увезти дочь из Лондона во Фландрию, чтобы та наконец соединилась со всей семьей.

Он отдал распоряжение, чтобы эскорт принцессы был усилен тремя сотнями воинов с мечами и копьями и пятью сотнями лучников, и предупредил, что они отвечают за нее своими жизнями.

Все погрузились на корабли и отплыли в сторону Фландрии.

Когда после недолгого, но не слишком спокойного плавания они приблизились к ее берегам, то увидели множество французских кораблей, растянувшихся грозным полукругом и готовых дать им бой и уничтожить.

Король Эдуард, стоявший на палубе и одним из первых заметивший противника, воскликнул:

— О, я долго ждал этого часа! Мы примем сражение и одержим победу! Да помогут нам Бог и святой Георгий!

Он видел, что у французов гораздо больше кораблей, но хотел вступить с ними в битву несмотря ни на что: слишком долго он ждал этого часа! Единственное, что его беспокоило, — то, что рядом дочь.

Вероятно, его поступок можно было назвать опрометчивым, не подобающим рассудительному военачальнику; возможно, в нем говорили сейчас чувства, а не трезвый расчет, но он принял решение и не собирался отступать от него.

Среди французов царило радостное возбуждение: их силы намного превосходили силы англичан, у которых всего-навсего две сотни жалких небольших суденышек с гребцами на веслах.

Однако король Эдуард был уже не тем самонадеянным мальчиком, который бездумно отправился когда-то покорять шотландцев и потерпел неудачу. С тех пор он многому научился: читал о сражениях великого деда, изучал его тактику, сам участвовал в немалом числе битв с шотландцами, где показал себя искусным полководцем. Правда, на море ему сражаться еще не приходилось, но он ощущал сейчас необыкновенную волю к победе, перед его глазами стоял образ воинственного непобедимого деда, которого он никогда не видел, но отчетливо себе представлял…

Битва началась. Битва при Хельветслейсе. Изабелла находилась в каюте среди придворных дам, которые с ужасом прислушивались к звукам боя и уже не надеялись остаться в живых. Девочке тоже было страшно, она молилась — пускай Господь даст ей возможность хотя бы увидеть семью. Принцесса уже сожалела, что так настаивала на поездке во Фландрию, но в то же время и думать не хотела, что ее отец может потерпеть поражение. Он не такой! Этого никогда не было, насколько она знает, и никогда не будет! Ей было приятно и радостно верить в него, это помогало переносить то, что происходило сейчас вокруг — на воде, на палубах кораблей.

В течение всего долгого жаркого дня продолжалось сражение. Звенели мечи и щиты, летали стрелы. Люди падали в море, корабли тонули…

Лишь к вечеру битва начала утихать. Изабелла и ее приближенные ничего не знали о ходе сражения и лишь с тревогой ожидали его окончания. Вдруг с огромной радостью и не меньшим изумлением они узнали — и убедились собственными глазами! — что англичане одержали победу: многие французские суда потоплены, остальные обратились в бегство. Это было какое-то чудо! Ведь, казалось, все преимущества на стороне противника. И все же они победили…

Король Эдуард велел отслужить благодарственную мессу на всех уцелевших кораблях и затем приказал осторожно двигаться вдоль берега, внимательно наблюдая, не собирает ли противник остатки флота, чтобы вновь попытаться нанести удар. Из правил военной науки, оставленных ему в наследство великим дедом, он знал, что победитель зачастую теряет плоды победы, если слишком рано покидает поле боя и не проявляет достаточной осмотрительности.

Когда он спросил потом у дочери, очень ли страшно ей было в этот день, та призналась, что да, временами охватывал ужас: корабль так раскачивался, что, казалось, вот-вот потонет, и тогда она не увидит больше никогда мать и никого, никого…

— Но, — добавила девочка, — я тут же вспоминала, что ты где-то рядом, и верила, что этого не допустишь…

Если бы эти слова услышала Филиппа, она тут же сказала бы дочери, что всемогущим является лишь Бог, только Он может распоряжаться человеческими судьбами. Однако Эдуард был иным, он не мог подавить в себе чувство гордости от услышанного и совсем не хотел делить с Богом свои заслуги…

— Но все-таки, — с улыбкой сказал он, — ты наверняка не один раз пожалела, что не осталась в Тауэре, где было так спокойно и тихо.

— Вовсе нет! — возмутилась дочь. — Я хочу всегда быть с тобой, где бы ты ни был!

— Ну, ну, я не могу подвергать риску жизнь такой прелестной дочери, — возразил он, очень довольный ее ответом.

Она тоже удовлетворенно улыбнулась, лишний раз услыхав подтверждение того, как он ее любит, и чувствуя уверенность, что может при желании добиться от него всего, чего захочет. Даже если он и откажет ей сначала.

* * *

Совершив паломничество в монастырь Арденберг, где он вознес благодарственную молитву Пресвятой Деве за победу, Эдуард и сопровождающие его направились в Гент.

Счастье Филиппы от встречи с мужем и старшей дочерью описать невозможно. Они живы, они с ней!

Изабелла без особого интереса познакомилась с братьями Лайонелом и Джоном, родившимися в ее отсутствие. Они были для нее совсем чужими. Брат Эдуард показался ей гораздо старше, чем она предполагала, и сестра Джоанна тоже сильно изменилась: повзрослела, и в глазах появилась печаль.

Когда супруги остались наедине, Филиппа прежде всего поведала Эдуарду о пленении Уильяма Монтекута.

— Он мой лучший друг и самый близкий человек, если не говорить о моей семье, — огорченно сказал Эдуард. — Надеюсь, с ним там будут хорошо обращаться. Я сделаю все, что смогу, для его освобождения.

— Это будет нелегко, — заметила Филиппа. — Французам известно, как ты ценишь этого человека.

Она рассказала ему, что Монтекут, граф Солсбери, был схвачен во время стычки его отряда с отрядом французов вблизи города Лилля.

— Я немедленно отправлю послание королю Филиппу, — заявил Эдуард.

— Вряд ли после позорного поражения на море, — предположила супруга, — французский король согласится освободить преданного друга короля Англии.

С этим Эдуард не мог не согласиться, но все же направил послание в Париж. Однако ответа не получил и на второе послание.

Филиппа вновь заговорила с мужем о возвращении в Англию:

— Разве разумно, что вся королевская семья находится в Генте? Не думаю, что народ Англии это одобряет. Безусловно, он пребывает в беспокойстве. А когда народ беспокоится, он может стать безрассудным.

Эдуард снова не мог не согласиться с супругой, хотя и считал, что, чем дольше находится в такой близости от Франции, тем больше ее жители привыкают к мысли, что он имеет все права быть их королем и будет им. Филиппа была права и насчет королевской семьи, он тоже начал думать, что совершенно напрасно пошел на поводу у Изабеллы и привез ее сюда. Нужно было поступить совсем по-другому: оставить ее в Лондоне, а к ней везти Джоанну, а затем и Филиппу с маленькими детьми. Но что теперь говорить — дело сделано.

— Изабелла так умоляла меня… — оправдывался он.

— О, я прекрасно знаю, ты не можешь ни в чем отказать ей. Думаю, настала пора возвращаться в Англию. Сначала пошлем туда девочек…

— Это их так огорчит…

— Наверное. Но это необходимо, Эдуард. Здесь все опаснее и опаснее, а если мы не вернемся в ближайшее время, опасность может возникнуть и там.

Она права не в первый уже раз, признался себе Эдуард и чуть ли не на следующий день отдал распоряжение снарядить корабль.

Чтобы подсластить пилюлю для Изабеллы, ей было сказано, что сестра поступает в ее полное распоряжение и она будет отвечать за ее благополучие и в пути, и по возвращении в Лондон. Кроме того, обеим принцессам преподнесли новые платья, сшитые по германской моде, и красивые плащи, отороченные мехом, что их утешило и примирило с судьбой.

* * *

Эдуард сумел нанести поражение французам на море и частично уничтожить их флот, но он тем не менее начинал понимать, что выиграть войну — дело невыполнимое: придется вести военные действия на чужой земле, где почти не удается снабжать войско оружием, провиантом и вообще всем необходимым. Если же иногда и удается, то требует так много времени и сил, что успех оборачивается чуть ли не поражением.

В этом ему пришлось уже несколько раз убедиться. Так случилось, к примеру, после осады замка в Турни, где он одержал победу, но вынужден был потом отступить, поскольку его войско осталось без припасов.

И тогда ему пришла в голову дерзновенная мысль, что спор с королем Франции можно разрешить совсем иным способом — вызвав короля Филиппа на поединок!

Эдуард был в восторге от такого решения — он давно уже считался умелым турнирным бойцом, не знавшим поражений. Разве не великолепно будет показать свое искусство перед высшим светом обеих стран, да и перед простым людом? О том, что он потерпит поражение, не могло быть и речи.

Однако король Филипп не имел склонности к турнирным забавам и решительно отказался от поединка, объяснив отказ тем, что Эдуард посмел назвать его в послании герцогом Валуа, а не королем Франции, каковым он был, есть и будет. Эдуард во всеуслышание заявил, что со стороны Филиппа это всего лишь повод, хитрый шаг, потому что все знают, какой непобедимый противник — английский король.

Впрочем, если бы Филипп даже принял вызов, еще неизвестно, как бы отнеслись к этому его друзья и советники: довольно неразумно, даже опасно решать в поединке судьбы короны и целого королевства. Но он и сам хорошо понимал это, поскольку не был таким горячим, как его царственный недруг, и не настолько поддавался случайным порывам, как тот.

Среди тех, кто отговаривал французского короля от безрассудного поединка, была и его сестра Жанна, графиня Эно, теща короля Эдуарда, которая видела подвиги зятя на турнирной арене. Она вообще была в ужасе от незаметно начавшейся войны, считая, что та принесет неисчислимые бедствия обеим странам, и ее суждение совпадало с тем, о чем давно уже говорила ее дочь Филиппа.

Графиня Эно, оставшаяся без мужа и дочерей, которые повыходили замуж и разъехались по разным странам, жила в это время в монастыре, но была полна решимости сделать все, что в ее силах, для прекращения распри между членами семьи: подумать только, ее родной брат и ее зять — смертельные враги! Нет, такого нельзя допустить! Она готова сама поговорить с обоими в любую минуту. Пока же она сообщила о намерении дочери и венценосному брату.

Когда Эдуард услышал от Филиппы о замысле ее матери, это привело его сперва в недоумение, а потом в ярость, но, как ни странно, заставило еще раз задуматься над всем происходящим. После внушительной победы на море самое время развивать успех и на суше, но он не мог возразить Филиппе, когда та говорила ему, что цена продолжения военных действий будет огромной и она сомневается, выдержит ли народ Англии дальнейшее увеличение налогов.

После долгих размышлений и колебаний Эдуард пошел навстречу мирным воззваниям графини Эно и супруги, и, к радости и облегчению многих и многих, перемирие с Францией было заключено. Перемирие, но не мир.

Оставив Робера д'Артуа во главе войска на континенте, король Эдуард начал готовиться к возвращению в Англию.

Филиппа надеялась, что эта временная передышка превратится в длительный, если не вечный, мир.

Увы, ее надеждам не суждено было сбыться в ближайшие сто с лишним лет.

* * *

Из Фландрии они отплыли только в ноябре. Это было не лучшее время для пересечения пролива, и как только берег исчез из глаз, на море разыгрался сильнейший шторм. Корабли трясло и кидало, как щепки, и все мореходы думали, что пришел их последний час.

Люди упали на колени и возносили молитвы к Богу. Многие были уверены, что эту беду наслали на них французские колдуньи, чтобы утопить всех англичан вместе с их королем, а остальным чтобы неповадно было больше никогда переплывать пролив и ступать на берег Франции.

Но даже в эти смертельно опасные часы король Эдуард не говорил ни себе, ни Небу, что готов отказаться от борьбы за корону. Ничего подобного. Если он и решился на перемирие, то исключительно ради передышки, а также для того, чтобы лучше, основательнее подготовиться к военным действиям. К тому же в последнее время Шотландия вновь начала причинять ему много неприятностей, пользуясь тем, что он пребывал далеко от нее…

Шторм прекратился, не нанеся английской армаде существенного урона, и дальнейшее плавание прошло благополучно. Однако король Эдуард приближался к берегам родины в подавленном настроении. Выводы, которые он сделал во время беспокойного плавания о последних годах проводимой им французской кампании, были малоутешительны. Он возвращался домой без ощутимых плодов победы. Да, на море он разбил французов, но они остались непобежденными на суше. А теперь еще нужно снова разбираться с шотландцами…

Филиппа заметила состояние короля — она всегда чувствовала любые перемены в настроении мужа и старалась успокоить его, как могла, лишь бы дело не дошло до опасных вспышек ярости, когда он бывал не в состоянии отвечать за свои поступки и решения, что могло плохо окончиться для любого, кто попадет под руку.

Уже на берегу ей удалось немного улучшить его расположение духа. Но оно опять резко ухудшилось, когда они, приблизившись к Тауэру, обнаружили, что дворец словно вымер. Такое уже случалось, она припомнила, несколько лет назад в другом замке, на севере, где они оставляли совсем маленьких тогда Эдуарда и Изабеллу.

Сейчас здесь тоже были их дети — подросшие уже, но все равно дети, — Изабелла и Джоанна. И, оставляя их тут, Эдуард отдал строгий приказ коменданту Тауэра Николасу де ла Бешу выставить возле дворца постоянную охрану. Где стража? Где комендант?

Король въехал в ворота. А если бы на его месте оказался посторонний, возможно, злодей, некому было бы остановить его.

— Где люди? — гремел голос короля. — Где мои дочери?

Тишина.

В гневе он соскочил с коня и, бросив поводья оруженосцу, зашагал во дворец, Филиппа — за ним.

По-прежнему никого вокруг. Крепость словно вымерла.

Но вот откуда-то появились две детские фигурки, это были Изабелла и Джоанна. Мгновение — и Джоанна оказалась в объятиях матери, а Изабелла — в крепких руках отца.

Ласковые руки дочери ненадолго смягчили его сердце, но при мысли об опасности, которой подвергались девочки, оставленные без присмотра, король разгневался с еще большей силой.

— Где стража? — вскричал он. — Где комендант?

— Нам здесь хорошо одним, — отвечала Изабелла.

— Что? Вы совсем одни?

Дочери объяснили, что не совсем, — с ними сейчас три придворные дамы и несколько служанок. А остальные ушли в город погулять и встретиться с друзьями.

— И стражники тоже? — возопил король. — Клянусь, они все ответят мне за это!..

Дворец сразу оживился и принял обитаемый вид, когда в него вошли все прибывшие с королем и королевой.

Эдуард ожидал возвращения коменданта. Наконец тот предстал перед ним, смертельно бледный от страха, догадываясь, что пришел его конец.

— Итак, — негромко произнес король, но несчастному коменданту голос его показался сильнее небесного грома, — итак, вы все-таки решили вернуться к своим обязанностям?

— Милорд, я был тут… все время… поблизости, — заплетающимся языком пробормотал комендант.

— Однако не увидели кортеж короля и королевы! Значит, если вы не слепец, то находились достаточно далеко. А ваши стражники? Где они? Торчат в кабаках? Не сомневаюсь, так оно и есть… О, никто из вас не забудет этот день, можете быть уверены!

Николас де ла Беш так дрожал, что не мог и слова вымолвить.

— Уведите его! — приказал Эдуард. — Я потом приму решение, что сделать с ним и со стражниками.

Провинившегося увели, король мерил шагами помещение, думая о наказании, которое могло бы достойно искупить совершенное преступление.

Филиппа, уже успевшая поговорить с разными людьми в замке, решила, что пришла пора вмешаться и попробовать если не смирить, то утишить бурю.

— Мой дорогой господин, — сказала она, — вы очень расстроены и гневны, а между тем сегодня торжественный день: мы снова все вместе, всей семьей, у себя дома! Как долго мы ждали этого часа!

— Тем более должны быть наказаны те, кто осмелился испортить этот торжественный день! — проворчал король.

— А знаете, — продолжила Филиппа, и в голосе зазвучало лукавство, — мне привелось узнать, где был несчастный комендант.

— Где же?

— У своей возлюбленной.

— Негодяй!

— Я так не думаю… Эдуард, дорогой, смени гнев на милость. Его попутала любовь. Разве мужчины не совершают во имя любви неразумные, а порою почти преступные поступки? Вспомните, милорд!

— Мне нечего вспоминать. Мои дочери были в опасности. Охрана отсутствовала.

— Эдуард, я скажу больше. Бедный комендант не совершил бы того, что совершил, если бы не потерял голову из-за любви. Он узнал, что возлюбленная хочет предпочесть другого, и бросился к ней. Ты бы на его месте…

— К счастью, я не на его месте, — сказал король, и Филиппа с радостью отметила, что тон его переменился, из глаз исчезла жестокость.

Она продолжала говорить, обращаясь к Эдуарду то с соблюдением всей формы, как к королю, то просто как к мужу и отцу своих детей.

— Я узнала еще, что стражники не ушли далеко, они отлучились совсем ненадолго и тоже, как их комендант, полны угрызений совести и чувства вины. По-моему, ради такого дня…

— Все они заслуживают самого тяжкого наказания, — перебил король, но голос его утратил прежнюю уверенность.

Однако Филиппа не успокоилась и на этом, она решила ковать железо, пока оно горячо.

— Милорд, нижайше прошу вас удовлетворить мою просьбу.

— Разве я не делаю этого время от времени?

— Да, милорд, потому осмеливаюсь просить снова.

— Почему-то, дорогая, вы всегда просите за воров или негодяев.

— За людей, милорд. Хочу, чтобы вас называли милосердным и справедливым королем. Ничто так не оттеняет могущество, как милосердие. Оно — знак величия.

Король ничего не ответил. И в это время открылась дверь и в комнату ворвалась Изабелла.

— Ой! — закричала она. — Как мне хорошо! Я только сейчас поняла, как прекрасно, когда дома все вместе!.. А ты еще злой? — Это она сказала отцу, взяв его за руку и глядя в сердитое лицо.

— Я не злой, — возразил он, — а возмущенный. Тем, что хотели испортить наш праздник…

— Никто и не хотел, — перебила его Изабелла. — Комендант, он такой славный, забавлял нас, пел песни, рассказывал разные истории.

— Меня он не слишком позабавил, — заметил отец с кривоватой усмешкой.

— Потому что не вышел встречать, да? Я забыла, это я устроила!

— Ты? — удивился Эдуард.

— Да. Он рассказал нам с Джоанной, что поссорился со своей возлюбленной… Он так горевал, а я ему тогда говорю… Разрешаю вам пойти к ней, сказала я, хоть на весь день и обязательно помиритесь. А до того не приходите…

— Ты разрешила?! — воскликнул король.

— Конечно. Я ведь была главной в Тауэре, разве нет? Пока вас не было. И я велела ему: Николас де ла Беш, отправляйтесь к ней! А когда он ушел, я отпустила стражников. Пускай и они погуляют. Что здесь плохого? Надо их всех простить и не сердиться…

— Ты глупышка, — сказал король, но лицо его смягчилось.

— Но ты все равно любишь меня, правда? — Она обвила руками шею отца. — Скажи, что любишь, потому что, если нет… тогда я просто умру.

Филиппа смеялась со слезами на глазах.

— Ну что нам с ними со всеми делать? — обратился король к супруге.

— Мне кажется, выполнить ее просьбу, — сказала она. — Ведь преступники ни в чем не виноваты.

— Пусть будет так, — согласился Эдуард и повернулся к Изабелле: — Отдай приказание как хозяйка Тауэра, чтобы коменданта немедленно выпустили на волю, а стражников вообще не наказывали. Пускай это будет для них подарком к приближающемуся Рождеству.

— О, какой ты хороший! — воскликнула Изабелла. — И как чудесно, что на Рождество мы будем наконец вместе! Я придумала такие игры!..

— Пойдемте к другим детям, — сказала Филиппа и облегченно вздохнула. — Все хорошо, что хорошо кончается… Не зря так говорят люди…

 

Глава 11

КОРОЛЬ ВЛЮБИЛСЯ

В замке Гейяр, где король и королева Шотландии пребывали в гостях у французского короля, а на самом деле — в изгнании, в этом замке почувствовалось вдруг дуновение свежего ветра, что говорило о грядущих переменах.

Самой несчастной среди обитателей этого нормандского замка была, пожалуй, шотландская королева Джоанна, сестра Эдуарда Английского. По-прежнему ее угнетала роль, которую сыграл брат, оказав помощь их противникам и лишив законного престола ее мужа, Давида Брюса. А теперь еще война с Францией, затеянная Эдуардом, из-за чего Давид и она, пользующиеся сейчас гостеприимством французского короля, делаются еще большими врагами Англии, и может кончиться тем, что Давид встанет под знамена французского короля и будет сражаться с ее братом.

До нее доходили слухи о несчастной судьбе Джоанны, ее племянницы и тезки, в Австрии. Бедняжка! Кто, как не она, может понять, как это бывает, когда тебя в раннем возрасте увозят в чужую страну! Разве не то же было и с ней самой? Неужели всем девушкам с именем Джоанна уготована злая судьба? Она готова поверить в это.

Пускай хотя бы Элинор, ее сестра, будет счастлива с графом Гельдресом! Джоанна молится за нее…

Ей уже девятнадцать… Да, быстро бежит время. Ее когда-то малолетнему супругу Давиду теперь семнадцать. Далеко не мальчик, и, если верить слухам, у него были уже любовные интрижки здесь, в замке Гейяр. Они с Давидом так и не смогли полюбить друг друга. Что там полюбить! Даже просто почувствовать взаимную симпатию хотя бы оттого, что связаны одной судьбой. Впрочем, она пытается… пытается временами изображать любовь. Однако ей плохо удается. Он был раздражительным и заносчивым мальчишкой и в юности остался таким же.

Отчасти она может понять его и то, что он постоянно старается всем и каждому напомнить, что он единственный законный король Шотландии, вынужденный жить в изгнании, в гостях у французского короля. Разве можно такое забыть, с таким примириться?

Быть сыном великого шотландца Роберта Брюса непросто — это налагает особую ответственность. Ведь люди наверняка сравнивают обоих, и что же они говорят о нем, о Давиде? В лучшем случае жалеют.

Давид частенько вымещал свое раздражение на Джоанне, намекая ей на различные слабости ее отца Эдуарда II, вспоминая битву при Баннокберне, где тот потерпел унизительное поражение от шотландцев во главе с Робертом Брюсом, а окончил жизнь при неизвестных до сих пор подозрительных обстоятельствах, свергнутым с престола…

Но особую злобу вызывало у Давида поведение родного брата Джоанны, английского короля. Чего только он не говорил о нем! Как его ненавидел! Порой ей казалось, что супружеские измены, которые он не считал нужным скрывать от нее, он совершал в пику ее брату. Как бы напоминая: да, я ненавижу его и презираю его сестру, а потому веду себя, как хочу, мне все равно, что вы обо мне думаете.

А вообще-то ему нравилась жизнь в замке Гейяр с ее бесконечными развлечениями — танцами, играми, шутками, сплошным весельем. Он гордился тем, что сам король Филипп продолжал везде и всюду говорить о нем как о друге и желанном госте. Франция — ваш дом, не уставал повторять Филипп.

И так оно и было — для Давида, не для Джоанны. Она никогда не забывала, что французский король — враг ее брата, и ощущала неловкость от того, что вынуждена пользоваться его гостеприимством.

У них в замке часто бывали посетители. В том числе из дальних мест. И новости, которые они привозили с собой, были нередко весьма волнующими. О том, например, что шотландцы, воспользовавшись тем, что король Эдуард находится во Фландрии, начали все чаще и настойчивей выступать против навязанного им короля Бейлиола и ничто уже не может их остановить. Они изгнали Бейлиола, и тот удрал, как заяц, и нашел приют в Англии.

После этого в замок Гейяр прибыло шотландское посольство во главе с бывшим наставником Давида Саймоном Фрейзером, одним из немногих, кого тот уважал с детства.

То был незабываемый день, потому что Саймон изложил молодому королю-изгнаннику подробный план его возвращения на родину. Рассказал, что за последний год с лишним шотландцы одерживали одну победу за другой над английскими войсками и что немалую роль сыграла в этом помощь короля Франции, которому выгодно, что отдельные схватки с англичанами у границ с Шотландией отвлекают короля Эдуарда от военных действий на французской земле. Теперь же, когда ставленник английского короля Бейлиол вообще покинул пределы их страны, настала пора Давиду Брюсу вернуться и занять место, принадлежащее ему по праву.

Давид был взволнован, возбужден, в восторге от открывающихся возможностей. Стать настоящим королем! Конечно, ему неплохо жилось и в замке Гейяр, но ведь он монарх, а значит, должен править. И хотя здесь с ним обращались, как с королем, он прекрасно понимал, что во всем зависит от милостей и щедрости Филиппа.

— Когда я смогу отбыть в Шотландию? — по-мальчишески нетерпеливо спросил Давид.

Саймон Фрейзер ответил, что разумнее всего вначале нанести визит королю Франции, уведомить о том, что подданные призывают короля вернуться в Шотландию, и попросить помощи и поддержки в этом предприятии.

— Без сомнения, — добавил Саймон, — просьба будет уважена.

Так оно и получилось. Немалую роль сыграло тут недавнее поражение французов на море возле берегов Фландрии: дружба с Шотландией нужна была сейчас королю Филиппу, как никогда.

— Я безмерно рад, — сказал французский король юному Давиду, — что предатель Бейлиол изгнан из вашей страны и Шотландия перестала быть английским вассалом. Ее король снова Давид Брюс, а не Эдуард Плантагенет!

— Поэтому я хочу вернуться туда как можно скорее, — заявил Давид. — Чтобы навеки оградить мою страну от англичан.

— Как вы знаете, — ответил ему Филипп, — Франция потеряла немало кораблей в морском бою при Хельветслейсе. А король Эдуард, прослышав о вашем возвращении, вознамерится воспрепятствовать этому и приложит немало сил, чтобы взять вас в плен до того, как вы причалите к родным берегам. Я не хочу, чтобы вы из желанного гостя короля Франции превратились в несчастного пленника короля Англии. Не хочу и сделаю все, чтобы не допустить этого!.. Так что не торопитесь, милорд, возвращайтесь в замок Гейяр.

Давид вернулся туда, а король Франции распорядился срочно начать постройку больших и мощных кораблей для сопровождения короля Давида на родину. Чуть ли не во всех портах Франции корабельные плотники строили и спускали на воду новые суда, и Давиду было лестно, что ради него затеяли огромную работу и несут денежные расходы. Однако король Филипп хитрил, когда представлял дело именно так: просто к этому времени он решил восполнить потери, понесенные в морском бою, а заодно уж сопроводить предполагаемого союзника и вассала на родину.

Спустя какое-то время Филипп направил в замок Гейяр секретное послание Давиду, в котором излагал план его отъезда в Шотландию. Король предложил, чтобы Давид и Джоанна с небольшой свитой направились в несколько французских портов — как бы для того, чтобы посмотреть, как идет строительство флота. На самом же деле им надлежит тайно прибыть потом в маленький незначительный городок на морском берегу, откуда они отплывут к себе в Эдинбург без излишнего шума, всего на двух скромных кораблях.

Англичане, считал Филипп, обязательно попадутся на эту уловку — им даже в голову не придет, что шотландский король возвращается домой таким образом.

Давид был несколько раздосадован, когда понял, что вся эта великая постройка кораблей затеяна, оказывается, вовсе не в его честь. Это был укол его тщеславию. Он бы предпочел плыть по морю в окружении бесчисленного количества французских судов, и пускай англичане видят и знают это и попробуют атаковать его. Тогда он принял бы командование на себя и показал им, как нужно воевать!.. Он был честолюбив и вспыльчив, не слишком умен, может быть, но трусом его никак нельзя было назвать.

Джоанна, однако, сразу оценила надежность и хитроумие плана, предложенного королем Филиппом, о чем и сказала Давиду.

Спорить не приходилось, и они сделали так, как предложил французский король, и теплым днем первого июля отправились в плавание, которое прошло на удивление спокойно и удачно, и вскоре их корабли бросили якорь в бухте Инверберви, в графстве Кинкардиншир.

Хотя прибытие старались сохранить в тайне, некоторые шотландцы как-то узнали о возвращении короля, сына великого Роберта Брюса, и пришли приветствовать его.

Потом уже эта весть стала распространяться с быстротой лесного пожара, и чуть не вся Шотландия возликовала. Их законный монарх с ними! Теперь они быстро выгонят из своей страны англичан! Всех до единого!

* * *

Триумфальным выглядел въезд короля Давида и королевы Джоанны в Эдинбург. Было совершенно очевидно, что слабость Бейлиола и его заискивание перед Англией пробудили в народе тягу к временам великого Брюса, к полной самостоятельности.

Появились и те — в этом Давид очень скоро убедился, — кто мог и был готов взять на себя руководство армией и военными действиями, они сами предлагали молодому королю свои услуги. Среди них такие почитаемые всеми люди, как сэр Уильям Дуглас из Лиддесдейла, Роберт Стюарт, Мюррет из Бетвелла и, конечно, Томас Рандольф, граф Мори. Все они мечтали об одном — раз и навсегда покончить с английским владычеством. И то, что король Эдуард по-прежнему не оставляет мысли о борьбе за французский престол, наполняло их сердца еще большей надеждой на успех. А помощь, обещанная Францией, только укрепляла эту надежду, хотя все они были умудренные опытом люди и понимали подоплеку столь доброжелательного к ним отношения короля Филиппа.

Некоторым разочарованием для многих и даже поводом для беспокойства было видеть, что сын Брюса стал почти французом по манерам и поведению, носил такие туалеты, каких сроду не видывали в Шотландии, любил во всем роскошь, а также не чурался любовных приключений, которые даже не пытался скрывать. Люди жалели королеву, не забывая при этом, что она — англичанка да еще родная сестра их врага Эдуарда, из-за чего у нее должно хватать и других забот, поважнее, чем неверность ее муженька.

Шотландцам в это время сопутствовал военный успех: крепость за крепостью сдавались на милость победителя. Сам король Давид по молодости лет не участвовал в серьезных битвах, вследствие чего у него не было возможности ни прославить, ни запятнать себя, а значит, и судить о нем как о воине народ пока еще не мог — что было, возможно, ему на пользу. Зато его окружали сильные опытные люди, не сомневающиеся в окончательной победе, а пока они одерживали одну за другой незначительные, но важные для них победы.

Нетрудно было предположить, что король Англии не станет мириться с этим.

* * *

Филиппа и Эдуард решили отпраздновать приближающееся Рождество так, чтобы оно запомнилось надолго.

— Проведем его вместе со всеми детьми. Изабелла ждет не дождется, — говорил король.

— И бедняжка Джоанна тоже, — добавляла Филиппа. — Ведь прошлое Рождество она промучилась в Австрии…

Обе принцессы оживленно готовились к празднику. В их покоях суета не прекращалась ни днем, ни вечером. Джоанна трудилась над вышивками, чтобы преподнести родителям плоды собственного труда — кошельки из шелка с птицами и драконами. Изабелла предпочитала за подарками посылать к торговцам.

Конечно, у девочек будут к Рождеству новые платья — пурпурные, фиолетовые, украшенные жемчугом. Волосы они распустят по плечам — так, как любит их отец. И верхняя одежда из тонкой материи тоже будет очень-очень красивая, расшитая фигурами разных птиц и животных.

Изабелла, наверное, сто раз примеряла наряды, не уставая восхищаться собой. Джоанна была безмерно счастлива просто от того, что снова дома, среди любимых родных, и целые дни веселилась, смеялась и пела. Ее даже не очень задевало неумеренное тщеславие и самолюбование сестры… Пускай она будет такая, если ей нравится, Джоанна не станет из-за этого меньше ее любить и меньше радоваться сочельнику.

У Филиппы были свои заботы: она опять ожидала ребенка, срок подходил в июне. Пока же она купалась в волнах блаженства, видя всю семью в полном здравии рядом с собой, чувствуя, что все ее любят, получая радость от того, что может дарить любимому мужу еще и еще детей, в которых они оба души не чаят. Некоторые женщины испытывают нечто вроде ревности, думала она, если их мужья относятся к детям так, как ее супруг, а она — нет, ей нравилась его преданность им.

Дни Рождества прошли превосходно. Веселье удалось на славу. Эдуард призвал самых лучших менестрелей королевства и среди них лучшего из лучших — по имени Годенал, он умел не только сочинять музыку, стихи и петь, но и забавлять шутками и даром подражания.

Дети были в восторге от праздника, даже одиннадцатилетний Эдуард, который считал себя почти взрослым, веселился, как маленький.

Глядя на него, король временами думал с радостью, но и с долей грусти, что, если вдруг завтра умрет, у него будет достойный наследник. Вот он — перед ним…

Но умирать он не собирался. Еще так много нужно сделать. Родить еще детей: чем их больше, тем сильнее он любит всех — и старших, и вновь родившихся. Хорошо бы, если б тот ребенок, которого они ожидают, оказался девочкой. У них уже три мальчика — Эдуард, Лайонел и Джон, — теперь очередь за девочкой. Они такие чудесные!..

Он обнимал сейчас Джоанну, чтобы она не подумала, будто он отдает предпочтение ее сестре, а на самом-то деле так и было, Изабелла прильнула к нему сама — и все они с наслаждением внимали песням менестреля и смеялись его шуткам.

Король шепнул дочерям, что неплохо бы наградить певца за его искусство, и предложил: пусть каждая даст ему по шесть шиллингов и восемь пенсов, что будет вполне достойно и щедро.

Девочки выполнили наказ отца, и все, начиная с менестреля, остались довольны и шумно выражали одобрение.

Да, это Рождество было веселым, мирным, спокойным…

Однако сообщения из Шотландии не могли радовать короля.

После праздников он решил, что необходимо самому отправиться туда и навести порядок.

С болью в душе вспоминал он, что, когда был там в последний раз, его сопровождал один из лучших и преданнейших друзей Уильям Монтекут, граф Солсбери. Бедный Уильям! До сих пор томится во французском плену.

Эдуард предпринимал уже несколько попыток его освободить, но коварный король Франции, зная расположение Эдуарда к этому человеку, не спешил пойти навстречу, рассчитывая запросить как можно большую цену. Король Англии и так уже готов был на многое, но Филипп тянул с ответом: почему я должен оказывать любезность тому, кто вообразил, будто у него есть права на мой престол?

Итак, Эдуарду необходимо отправиться в Шотландию, а значит, расстаться с Филиппой. Она и дети будут по дворце Тауэр до тех пор, пока не приспеет время произвести на свет седьмого ребенка, что она хочет сделать в Лангли, милях в тридцати от Лондона.

Король собрал войско и выступил во главе его на север, где задержался намного дольше, чем рассчитывал.

А в его отсутствие Филиппа благополучно родила — опять мальчика, здорового, с превосходной глоткой, что сразу же было услышано всеми, кто присутствовал при родах. Его назвали Эдмунд.

* * *

Прибыв в Шотландию, король Эдуард расположился в Бервике. Шли дни, недели, месяцы, но ни одна из сторон не могла назвать себя победительницей.

Наступило еще одно Рождество. Оно было совсем не похоже на предыдущее, которое Эдуард праздновал в Лондоне вместе со всей семьей. Здесь, в Бервике, все было по-другому — уныло и тускло. Но он дал себе слово сразу после Рождества одержать наконец решительную победу в Шотландии и снова переключить внимание на Францию. Довольно прохлаждаться! Так ведь и жизнь пройдет…

Филиппа, конечно, предпочитает, чтобы он все время находился в Англии и вовсе забыл и о Шотландии, и о Франции. Бог с ними! Но Филиппа на то и женщина, чтобы быть привязанной к дому, к детям…

Он часто думал о ней. Вспоминал с удовольствием, как они впервые увидели друг друга в замке ее отца графа Эно. Думая об этом, Эдуард вспоминал и ее родителей, они были лишены честолюбия и тщеславия, в семье царили любовь и согласие. Благодарение Богу, где бы еще я нашел такую преданную, верную, спокойную жену? О лучшей и мечтать нельзя!..

Нередко думал он сейчас и о своей матери, она по-прежнему живет в довольстве и роскоши в замке Райзинг, но он редко ее навещает. Ему все еще тяжело видеть ее, вспоминать то, что связано с ней, с его отцом, с ее любовником… Но, бывая там, он видел сам и узнавал от других, что припадки у нее стали редкими, что она спокойна и получает удовольствие от того, что ей предоставлена возможность вести жизнь, напоминающую истинно королевскую, — приемы, охота, празднества, великолепная пища… Он был даже удивлен обилием и изысканностью блюд на столе: угри, лебеди, белокорый палтус — каких только деликатесов там не было! Королева говорила, что живущие по соседству бароны находят удовольствие в том, чтобы преподносить ей различные подарки и считать себя вхожими в ее общество.

Как коротка людская память, как скоро развеиваются подозрения и забываются самые темные дела! Интересно, часто ли вспоминает его мать Мортимера, которому была так страстно и беззаветно преданна, или убиенного мужа, и продолжает ли он посещать ее в сновидениях?

Но все же она не перестает быть моей матерью, думал Эдуард, и он обязательно посетит ее снова, когда вернется из Шотландии.

Мысли его были прерваны стражем, который сообщил, что какой-то юноша прискакал в их лагерь и умоляет о свидании с королем.

— Кто он такой? — спросил Эдуард.

— Совсем еще мальчик, милорд. Говорит, что вырвался из замка Уорк, который подвергся осаде шотландцев. Он просит вашей помощи.

— Уорк? Это ведь один из замков графа Солсбери. Немедленно приведи юношу!.. И вот он стоит перед королем. Конечно, это сын его дорогого друга Уильяма Монтекута. Как похож на отца, одно лицо!

— Говори скорей, что случилось!

— Милорд, — возбужденно заговорил тот, — нам необходима помощь. В замке моя мать. Мы делали все, что могли… Но они вот-вот захватят замок… И моя мать тогда тоже станет пленницей.

— Этому не бывать! — вскричал король. — Я прогоню шотландцев и спасу обитателей замка! Мы выступаем без промедлений…

* * *

Кэтрин Монтекут, графиня Солсбери, была безутешна, получив известие, что ее муж оказался во французском плену. Их брак длился уже немало лет и оказался на редкость удачным, хотя ее супруг, поступив на службу к королю Эдуарду, стал редко бывать дома. Кэтрин много слышала о короле от мужа, радовалась их дружбе, но никогда еще не видела Эдуарда.

Оба мужчины были счастливы в браке, порою даже пытались шутливо спорить, кому из них повезло больше. И на самом деле это была редкостная удача в их среде, где часто невесту и жениха сочетают узами Гименея еще в детстве и супружество оборачивается потом взаимным безразличием, если не презрением и ненавистью.

Кэтрин Грендисон, дочь первого лорда Грендисона, была с самого раннего возраста предназначена старшему сыну второго лорда Монтекута, Уильяму. Как и Эдуард с Филиппой, молодые люди сразу прониклись любовью друг к другу, и это чувство им не изменяло. Уильям был привлекателен, Кэтрин — прелестна. Это признавали все — и друзья, и недоброжелатели. Впрочем, последних почти не было.

Кэтрин была не только красивой, но и умной, довольно смелой в суждениях, держалась с достоинством, заносчивости и тщеславия не было и в помине, что при таких совершенствах являлось почти чудом.

У них было несколько детей, двое из них — сыновья, Уильям и Джон. Старшему, Уильяму, только что исполнилось четырнадцать.

Их отец стал особенно близок королю с тех пор, как помог ему избавить страну от Роджера Мортимера, который чуть было не узурпировал тогда власть. Эдуард, в то время юный, получил от Уильяма, который был значительно старше, не один ценный совет, как расправиться с Мортимером и взять власть в свои руки. Это Уильям проник через потайной ход в замок, где укрылся Мортимер, и арестовал его.

За заслуги Уильям Монтекут по воле короля прибавил к своему имени титул графа Солсбери, а вскоре был послан во Францию, чтобы предъявить французскому королю притязания Эдуарда на престол. Там он принимал иногда участие в стычках с французскими солдатами. Во время одной из таких стычек он и был захвачен в плен.

С той поры Кэтрин пребывала в унынии, ей не давали покоя мысли о любимом супруге, беспокоили ночные кошмары: она видела Уильяма то обезглавленным, то томящимся в темном сыром каземате, где кишели крысы, то… Она гнала от себя страшные видения и горькие мысли, но они приходили снова и снова. Единственным утешением было воспитывать детей и вести дела мужа — следить за порядком в принадлежавших ему замках и угодьях.

Замок Уорк, в котором она обитала сейчас со старшим сыном Уильямом, стоял на южном берегу реки Твид, почти на границе с Шотландией, и положение его было достаточно уязвимым, хотя сам замок считался почти неприступным.

Вероятней всего, шотландцы и не стали бы предпринимать против него военных действий, если бы брат ее мужа, Эдвард Монтекут, не нанес им недавно весьма ощутимое поражение, когда они в очередной раз совершали набег на английские земли. Осада замка Уорк стала отместкой за разгром.

Кэтрин Монтекут была полна решимости удержать замок, но будучи женщиной умной и рассудительной, она не могла не понимать, что долго сопротивляться не сумеет, ибо воинов у нее раз-два и обчелся и, что главное, запасы продовольствия на исходе. На соседей же, которые жили неподалеку от замка, надежды было мало: они уже устали от беспрерывных налетов шотландцев, боялись их и потому придерживались позиции невмешательства.

Зная, что в Бервике расположился лагерем король Эдуард с войском, Кэтрин решила просить его о помощи, но нужно было как-то передать ему эту просьбу.

Уильям вызвался сделать это, однако мать не разрешила, опасаясь за его жизнь. Впрочем, зная характер мальчика — решительный и смелый, весь в отца, — она понимала, что запрет не помешает ее сыну поступить по-своему.

Не знала она другого: до юного Уильяма дошли слухи, распространяемые в шотландском войске, окружавшем Уорк, что самой драгоценной добычей для них будет не замок, а его хозяйка, славившаяся красотой и добродетелями, среди которых одна из главных — верность мужу. Мальчик догадался, что могло грозить его матери, и это придало ему еще большую решимость.

Ночью под покровом темноты, зная секретные входы и выходы в замке, он сумел благополучно выйти из него и, минуя заслоны противника, добраться до смелых и отзывчивых людей. Они хорошо относились к его матери, которая делала им немало доброго, как, впрочем, и многим другим в округе. Они дали ему коня, и он поскакал в Бервик к королю.

* * *

Во главе войска Эдуард приближался к замку Уорк, вот уже стали видны его мрачные башни. На протяжении почти всего пути король думал об Уильяме, графе Солсбери, жалея его и вновь и вновь давая себе клятву вызволить друга из французского плена. В том, что сейчас он спасет его жену Кэтрин, которую никогда еще не видел, сомнений у него не было.

И действительно, бой был недолгим, англичане превосходили шотландцев в числе и в оружии, и вскоре те бежали, смешав свои ряды.

Видя из окна замка, что происходит, заметив развевающийся английский штандарт и сына в рядах наступавших, Кэтрин возблагодарила Бога, а затем и короля за спасение и за то, что сын ее остался в живых. Она тоже была наслышана — о чем мальчик и не догадывался, — какую судьбу предрекали ей в шотландском войске. Ей и раньше рассказывали об их сластолюбивом короле Давиде, который, невзирая на юный возраст и на то, что у него была супруга, не пропускал ни одной юбки и успел прославиться любовными похождениями.

Обрадованная Кэтрин поспешила на кухню и велела из оставшихся припасов приготовить такое, чтобы не было стыдно угостить самого короля, который спас их от шотландского плена. И пускай все наденут праздничные наряды и будут радостны и веселы, потому что для этого есть все причины.

Сама она проследовала к себе в покои и тоже занялась собой: велела расчесать золотистые волосы, достать украшения и одно из самых любимых платьев, оттеняющее изящество и стройность фигуры. Одевшись и причесавшись, она снова подошла к окну в башне и продолжала смотреть на происходящее.

Остатки шотландского войска уже скрывались вдали, а король Эдуард подъезжал ко входу в замок, когда хозяйка отдала приказание опустить подъемный мост, на который и ступили копыта его коня.

Кэтрин заторопилась вниз, чтобы встретить короля и приветствовать его.

Завидев ее, он тотчас спешился и сам пошел ей навстречу. Она поклонилась, сделав глубокий реверанс, потом подняла на него радостный благодарный взгляд.

— Милорд, мы приветствуем ваше появление. Мое сердце переполнено признательностью, — сказала она.

Король ничего не ответил. Он продолжал молча смотреть на нее. Она заметила, что у него пронзительно-голубые глаза и что он намного красивее, чем о нем говорили.

Она выпрямилась, их взгляды встретились. По-прежнему он не произнес ни слова.

Казалось, он глубоко погружен в какие-то мысли. Она повторила слова благодарности… Может быть, он ранен? Или смертельно устал?…

— Миледи, я в вашем распоряжении… Сейчас… и всегда. Никогда раньше не видел я женщину столь прекрасную.

— Милорд слишком великодушен, — ответила она. — Позвольте мне проводить вас в замок моего мужа, который вы, в знак вашего расположения к нему, спасли от разорения.

Он не сводил с нее глаз, почти не слышал ее слов. Идя за ней в замок, он был все так же погружен в себя, и единственной ясной мыслью было, что никогда еще не встречал он такое совершенство, что эта встреча перевернула ему душу и теперь уже ничто не сможет для него быть таким, каким было раньше…

* * *

Замок Уорк не назовешь красивым. По сравнению с теми, где привык жить или останавливаться Эдуард, этот был совсем неказист — даже не замок, а просто небольшая крепость, не заслуживающая названия замка. Построенная почти триста лет назад норманнами, она с тех пор ни разу не перестраивалась. В ней был всего один зал с высоким сводчатым потолком и множество небольших комнатушек, напоминающих монастырские кельи, вдоль внешних стен.

Однако Эдуард ничего этого не видел. Он думал только о ней — о Кэтрин, графине Солсбери. Перед его глазами все время было ее прекрасное лицо, золотистые волосы, тонкая талия. Ее движения, походка… Он видел ее одну.

Ей было не по себе, и это чувство не проходило. Раньше она боялась, что шотландцы ворвутся в замок и она попадет в руки к грубым варварам. Тот страх пропал, на смену ему пришли новые опасения: она поняла, что именно произошло, ибо не однажды замечала, какое впечатление производит на мужчин. Но тогда с нею был ее Уильям, он служил щитом, мог оградить, а теперь он далеко, в плену, рядом с ней нет защитника. Рядом с ней — король Англии.

— …Милорд, — сказала она, — боюсь, мы не сможем здесь, в Уорке, предоставить вам то, к чему вы привыкли.

— Ни одно место на свете, — отвечал он, — не подходит мне сейчас так, как ваш скромный замок.

Она благодарно склонила голову.

— Позвольте, милорд, — продолжала она, — проводить вас в комнату, которую я в спешке приготовила. Она мала, но это лучшее, что у нас есть. Надеюсь, вам не покажется, что там чересчур холодно и…

Он не дал ей договорить:

— Уверен, что мне все понравится.

— Мой супруг, — произнесла она, не глядя на короля, — несомненно возрадуется, узнав о том, что вы сделали для нас сегодня, рискуя собственной жизнью.

На это король тоже ничего не ответил. Она увидела, что он слегка нахмурился, и это усилило ее чувство неловкости.

— Милорд, — вновь заговорила она, — если позволите оставить вас, я пойду на кухню и посмотрю, чтобы там приготовили вам лучшее, что есть в доме.

И снова никакого ответа. Его глаза не отрывались от ее лица.

Она решила: надо уходить… я должна уйти. Она снова низко поклонилась и хотела повернуться, но он взял ее руку и поцеловал.

Губы у него были горячие. Они жгли кожу.

«Господи, помоги мне!» — мысленно взмолилась она.

К ее изумлению, он сразу же отпустил руку. Не говоря больше ни слова, она выбежала за дверь.

* * *

Она остановилась лишь в дальней комнате замка, перевела дыхание и некоторое время стояла, прислонившись к стене.

«Я выдумываю невесть что… Уильям всегда рассказывал, как король предан Филиппе, как обожает ее… О, если бы Уильям был сейчас здесь!..»

Близился вечер. Но день далеко не кончился, его еще надо прожить, и только потом король отправится к себе — в комнату, которую она для него приготовила. В ее комнату. Единственную, пригодную для короля.

Она же будет спать как можно дальше от своей комнаты… Нет, не в этой! Здесь даже нельзя запереть дверь.

Какие глупые предосторожности! К чему они? Неужели он решится? Пожелает?.. Посмеет?!.

Она снова уцепилась за единственную спасительную мысль: ведь Уильям не один раз говорил ей об отношении Эдуарда к жене, словно ставил самому себе в пример.

— Так уж никогда и не смотрит на женщин? — спрашивала она шутливо.

— Смотрит, — отвечал муж серьезно. — Как-то сказал, что даже любит смотреть на них, потому что ценит прекрасное. А еще говорил, что, за исключением дней войны или когда приходится заниматься делами королевства, предпочитает женское общество мужскому, поскольку считает женщин во многом мудрее, тоньше, уже не говоря о том, что лицезреть их намного приятнее, нежели мужчин… Он, наверное, самый преданный супруг в стране, — говорил Уильям. — Полюбил Филиппу с первого взгляда, как я тебя, и с тех пор они не расстаются. Она сопровождает его даже на войну. Почти всегда…

Ах, Филиппа, подумала Кэтрин, отчего, ну отчего она сейчас не здесь?!

И снова попрекнула себя: что я вообразила? Как могла такое подумать? Просто он возбужден после недавней битвы, рад, что прогнал противника, доволен, что сумел совершить такое ради супруги верного друга и помощника.

Конечно… Вот оно, объяснение его поведения — слов, взглядов… И нечего ей беспокоиться… понапрасну…

* * *

Оставшись один в отведенной ему комнате, Эдуард опустился на постель. На ЕЕ постель. Она уступила ему свою комнату, свое ложе. Еще только прошлой ночью она возлежала здесь сама… Ее тело…

Нет, никогда прежде не видел он женщины, подобной ей! Никогда! Другой такой быть не может!

Какое совершенство!.. Он знал немало женщин красивых, изящных, наверняка страстных, с которыми был бы совсем не прочь заняться любовью, но, как ни странно, каждый раз удерживал себя. Хотя не всегда это давалось легко… Причина, кроме всего прочего, крылась и в том, что он сознавал — это было, правда, не слишком приятно, — что ему в его положении нетрудно одержать победу, которой он будет обязан не своим достоинствам, а тому, что он король.

Но и мысли о Филиппе, о верной любимой жене, не оставляли его в те минуты. Лучшая жена на земле! Естественная и безыскусная, умная и добрая, любящая и благородная… Смертный грех предать такую, изменить ей!..

Однако сейчас все эти мысли были далеки от него. Он встретил сейчас не женщину… Он встретил богиню!..

Именно такой предстала перед его глазами Кэтрин Монтекут, графиня Солсбери. Ее красота ослепляла!.. Почему Уильям никогда не говорил ему, как она красива? Почему не представил ко двору? Хотел только сам любоваться совершенством, хранить лишь для себя?.. Да, очевидно, так. На месте Уильяма он, наверное, повел бы себя так же.

На мгновение он обрадовался, что Монтекут далеко отсюда, что он в плену. И тут же неприятно удивился этой мысли и постарался отбросить ее.

Увы, это ему не удалось — в нем возникло желание. Непреодолимая страсть заполнила все его существо. Она была такой силы, что он не мог ей противиться.

Никогда еще он не нарушал супружеского обета. Но ведь никогда раньше он не встречал и женщины по имени Кэтрин Монтекут… Никогда в жизни…

Она изменила решительно все в один миг! Куда подевались сдерживающие мысли о добропорядочности, о супружеской клятве, о лучшей на свете жене?

Желание обладать этой женщиной утопило в себе все остальное: совесть, чувство долга, сознание вины…

Кто-то появился возле дверей. Он не обратил внимания, не видел их.

Они пришли помочь ему переодеться к ужину в большом зале, где все уже было готово к приему короля и почти все были в сборе.

* * *

Стол накрыт. Рыцари входят в зал. Среди них нет короля. Оруженосец говорит, что оставил его погруженным в глубокую думу, тот даже не слышал или не пожелал услышать приглашения к трапезе.

— Мне показалось, миледи… — добавил оруженосец. — Впрочем, возможно, я ошибаюсь… Король, как и положено по старому обычаю, ожидает, чтобы сама хозяйка сопроводила его к столу.

Кэтрин не могла не знать об этой традиции, и что ей оставалось, как не согласиться с оруженосцем и не отправиться к королю в комнату, которая была ее спальней?

Она постучала в дверь, и король самолично отворил. Увидев, кто это, он не мог скрыть улыбки радости и удовлетворения. Он взял Кэтрин за руку, ввел в комнату и закрыл за собой дверь.

Она увидела, что он не переоделся и был все еще в доспехах.

— Милорд, — сказала она в смущении, — я пришла сопроводить вас к столу, но вы, я вижу… Я оставлю вас, чтобы вы сняли доспехи перед тем, как принять нашу скромную пищу.

— Я все время думал… — медленно проговорил Эдуард, — после того, как вы ушли отсюда, все время думал… Только о вас… И о себе… О том, что значит для меня эта встреча.

— Милорд, — ответила она, — для меня она означает спасение от шотландского плена, и я знаю, что мой супруг, граф Солсбери, благословляет вас за это из своей дали, где он находится не по собственной воле.

— Сейчас я не могу думать о нем, — не таясь, сказал король. — Он был вашим супругом, и это достаточная награда для любого мужчины… Сейчас я хочу думать только о вас… И о себе. И об этом дне, в который произошло то, чего не было никогда раньше… Я увидел вас… Увидел самую прекрасную, самую великолепную из всех женщин. И мгновенно понял, что люблю ее… Да, люблю всем сердцем!

Она улыбнулась в попытке сделать вид, что относится к его словам как к проявлению королевской любезности и снисходительности.

— Милорду угодно значительно преувеличивать мои достоинства, — сказала она. — Но чтобы король не успел разочароваться во мне и пожалеть о своих словах, я прошу его как можно быстрее проследовать в зал, ибо уверена, он изнемогает от голода и жажды.

— Если я и жажду, миледи, то лишь вас! — воскликнул король.

— Люди внизу умирают от желания начать пиршество, милорд, — продолжала Кэтрин, по-прежнему стараясь превратить его слова в шутку. — И не могут без вас.

— Пускай подождут! Но я не в состоянии ждать и хочу сказать вам, что ваше прекрасное лицо, ваши движения, ваш голос — все, что вы делаете и говорите, — поразили меня до глубины души, и я не буду знать ни одного мгновения покоя, если не услышу от вас доброго слова, не увижу ласкового взгляда!

— Как может ваша верная подданная смотреть недобрым взглядом на короля?

— О, я хочу, чтобы на него смотрела не его подданная, но его возлюбленная!

— Милорд, вам угодно все время шутить, но, прошу вас, подумайте о том, что скажут, если мы еще задержимся здесь, в этой комнате. Какие слухи могут появиться и достичь ушей вашей доброй королевы и жены и огорчить ее.

Упоминание о Филиппе немного охладило пыл короля, это Кэтрин ясно увидела. Однако только на мгновение, после чего он возобновил пылкие речи.

— Умоляю, милорд, — осмелилась она прервать его, — пойдемте к столу.

— Мы поговорим позднее, Кэтрин. О многом…

— Да, да, милорд, хорошо, — ответила она, торопясь уйти из этой комнаты, которая казалась ей тесной для двоих, скрыться от этих пылающих глаз, жаждущих рук. — Милорд, — повторила она, отходя к двери, — я возвращаюсь к гостям и говорю им, что король не заставит себя долго ждать.

С этими словами она удалилась.

* * *

За столом король был молчалив, и все могли заметить, что он не сводил глаз с владелицы замка.

Согласно все тем же обычаям, в застолье полагалось развлекать монарха, и на долю Кэтрин выпала обязанность играть на лютне и петь, что она и сделала, несмотря на растущую в душе тревогу, даже страх.

Король совершенно не мог или не хотел скрывать свои чувства, только слепец не видел этого.

Стряхнув некоторую мрачность, он даже выразил желание танцевать, и Кэтрин была вынуждена возглавить вместе с ним танцующие пары. Ее руку он держал очень твердо и в то же время нежно, она чувствовала жар его пальцев.

— В эту ночь мы должны быть вместе, — прошептал он ей во время танца. — Я не в силах прожить ее без вас…

— О, милорд, — отвечала она тоже шепотом, — умоляю вас, подумайте о своих словах.

— Они только для нас, Кэтрин. Для нас двоих.

— Но мы не одни. Мой муж, честно служивший вам, сейчас в плену… Ваша жена… королева… А еще — моя честь, мой долг по отношению к супругу и ваше доброе имя… Ваше лицо перед всей страной… Умоляю, милорд, уезжайте отсюда! Забудьте меня!

— Вы требуете невозможного. Неужели вы думаете, что я смогу забыть вас? О, нет… Не будьте так жестоки, миледи. Я ничего и никогда в жизни еще не желал так, как вас! Корону Англии, корону Франции — я все готов отдать за одну ночь с вами!

Она нашла в себе силы рассмеяться.

— О, конечно. А на следующий день начнете войну, чтобы отвоевать их обратно… Милорд, я хорошо знаю вас. Мой муж мне много рассказывал, какой вы. Он вас очень любит. Неужели вы сможете предать его — теперь, когда он находится в заточении?

— Я не стану думать о нем. И запрещу вам делать это.

— Даже король не волен распоряжаться мыслями подданных, милорд. Я буду думать о муже столько, сколько живу.

Казалось, он не слышит ее. Жарким шепотом он твердил свое:

— Я не буду знать покоя, пока не услышу, что вы меня любите так же, как я вас… Когда мужчина ощущает в себе то, что я сейчас, будь он благороднейшим из благородных, он не успокоится до тех пор, пока не осуществит своего желания!

— А когда женщина решает сохранить честь, милорд, она предпочтет смерть ее потере.

— Вы наполняете отчаянием мое сердце.

— Увы, милорд, ничего другого я не могу вам сказать…

После танцев король выразил желание отдохнуть, и взгляд его, нашедший хозяйку, настойчиво говорил о том, что ей надлежит его сопроводить. Взгляд его говорил не только об этом — в нем было твердое намерение. Кэтрин знала — какое, и это страшило ее. Но и в ее ответном взгляде было намерение — не позволить ему этого.

Многие из присутствующих увидели и поняли борьбу их взглядов.

Король не дал ей остановиться возле дверей, ввел в комнату и сразу же заключил в объятия.

— Иди ко мне, моя любовь, — сказал он. — Не отстраняйся от меня.

Тело Кэтрин было сковано и неподатливо в его руках, и он отпустил ее.

— Вы продолжаете противиться?

— Милорд, я вынуждена так поступать ради своей и вашей чести.

— Честь должна уступить…

— Похоти, — подсказала она.

— Я хотел сказать — любви.

— Это не любовь — то, что приходит на несколько мгновений и потом бесследно исчезает, — возразила она. — Во всяком случае, не та истинная любовь, которую я испытываю к мужу, а вы — к своей жене.

— Я уже говорил вам! — воскликнул он. — Никто еще не пронзил мою душу так глубоко, как вы!

— Ах, милорд, я такая же, как многие другие женщины. Вам понравились мое лицо, моя фигура. Вот и все. А обо мне самой вы знаете совсем мало.

— Почему же? — Он выдавил улыбку. — Я знаю уже, что вы смелы, как львица, и упрямы, как мул.

— Тогда, милорд, прошу еще и еще раз — забудьте обо мне…

— Я бы мог взять вас, если бы захотел, — произнес он после долгого молчания. — Никто бы не помешал мне и никто бы не осудил вас, ибо таково желание короля.

— Да, — спокойно сказала она, — могли бы… Но вовеки бы этого не сделали, я знаю.

— Вы так же мало знаете обо мне, как я о вас, Кэтрин.

— Я читаю в ваших глазах, милорд, что, хотя вы и нарушили, пускай на словах, супружескую клятву и предлагали мне сделать то же, но никогда не оскорбили бы женщину насилием. Вы уважаете ее волю и понимаете, что оно не может принести удовлетворение, но лишь позор и стыд.

— Вы очень отважны, графиня.

— Вы тоже, милорд.

Он взял ее руку и прижал к горячим губам.

— Мне кажется, — сказал он, — что с каждым мгновением моя любовь к вам становится все сильнее и сильнее… И все безнадежней.

— Милорд, — ответила она, — я желаю вам доброй ночи… Так будет лучше. Вы потом согласитесь со мной. Я буду молить Бога, чтобы Он сохранил вас и изгнал из вашей благородной души те низменные мысли, что посетили вас. Я всегда готова служить вам как ваша верная подданная, но только в том, что не задевает мою и вашу честь, милорд.

Она высвободила руку, открыла дверь и вышла.

У себя в комнате она заперлась и сразу легла. Страха в ней больше не было, но она чувствовала себя опустошенной.

* * *

На следующее утро король выехал обратно в Бервик.

Он был по-прежнему молчалив, и судя по всему, мысли его были далеки от войны с Шотландией.

Нет, говорил он себе, больше никогда на свете не будет в его сердце спокойствия. Да и откуда ему взяться, если Кэтрин — жена другого?.. Он хотел бы не думать сейчас о Филиппе, но не мог. Возможно, не меньше, чем от нахлынувшей так внезапно любви, страдал он от своей неверности — пускай лишь в мыслях, да, но это все-таки измена.

Филиппа давно уже стала частью его жизни, его самого. Жена, мать его детей… Любимых детей… А он был почти готов… нет, совершенно готов расстаться с ними, с ней, со всей прошлой жизнью!.. Безумие…

Впрочем, могло быть и не так… Не совсем так… Они с Кэтрин могли оставаться любовниками, тайными любовниками, и Филиппе совсем не обязательно знать об этом.

Он усмехнулся. Многие в замке Уорк заметили, наверное, вчера вечером его состояние и обсуждают сейчас во всех углах и закоулках то, что представилось их взорам, покачивают головами, охают и ахают, еще не будучи ни в чем уверенными… А если бы их подозрения подтвердились? Разве можно надеть узду на людскую молву?..

Но какое благородное существо Кэтрин Монтекут! Из тех, кто готов умереть за то, во что верит, а верит она, что нет большего греха, чем нарушение супружеской клятвы.

Она не только прекрасна, ей вообще нет равных в этом мире! О, как он полюбил ее черты, ее походку, ее ум! Всегда ее облик будет перед его глазами. Вечно!..

Если бы она была его королевой, более счастливого человека на земле никто бы не знал!..

И снова он увидел перед собой лицо Филиппы, спокойные печальные глаза, глаза, которые все понимают… Бедняжка, никогда она не была по-настоящему красива. Он знал это и раньше, но теперь… когда невольно сравнивает с Кэтрин… Бедная добрая Филиппа… Толстушка с румяными щеками, чье лицо светится добротой и умом, но… Самая лучшая жена на свете, но… Но он предпочел бы Кэтрин. Несравненную Кэтрин…

Это продолжалось довольно долго. Он пребывал в подавленном состоянии, у него исчезло желание продолжать войну. Он устал. Устал от всего и от всех.

Вернулся в Лондон, но пробыл там недолго и снова уехал в Бервик, где пришел к мысли, что шотландцев покорить нельзя: они опять уйдут в горы, а потом вновь вернутся — и так до бесконечности, и он начал подумывать об отплытии во Францию, чтобы довести до конца борьбу за корону. И подальше от Англии, от Кэтрин, от соблазна…

Как раз в это время он получил сообщение от Филиппы, что она опять беременна. Как ни любил он детей, как ни радовался их появлению на свет, он не мог почувствовать себя счастливым по-настоящему, как бывало раньше. Что-то мешало ему.

Филиппа сообщала также, что давно не получает никаких известий от их дорогой сестры Элинор, супруги графа Гельдреса, которая всегда писала с завидной аккуратностью. Уж не случилось ли там что-нибудь плохое?

Как ни странно, письмо Филиппы принесло ему некоторое облегчение, как бы напомнив, что существуют другие дела и заботы, помимо его собственных.

Почти десять лет прошло с того времени, как его сестра стала женой Рейнольда Гельдреса, у них росли два сына, похоже, это была счастливая семья. Он надеялся, что у них ничего плохого не произошло, а известий нет по какой-нибудь незначительной причине. Мало ли что бывает?

Все-таки, слава Богу, эти новости вывели его из уныния, напомнив, что у него есть семья, большая, хорошая, и что счастье семьи, ее незыблемость — главное в жизни. Несравненная Кэтрин права, что свято хранит честь и неприкосновенность семьи. Правда, ему известно: многие его царственные предки заводили любовниц и это считалось вполне обыденным делом. Но великий дед был верным супругом, а также прадед. Его отец нарушил обычай, но и он, как говорят, хранил верность любовникам-мужчинам, пока их не предавали казни…

Шли дни, и Эдуард все больше убеждался, что Кэтрин рассуждала правильно. Ни она, ни он не созданы для тайных любовных связей. Такая любовь не по ним.

А как страдала бы милая несчастная Филиппа!..

О, как мудро поступила Кэтрин, что вовремя остановила его, не позволила разрастись безумию!

Почему он до сих пор сделал так мало для освобождения Уильяма? Нужно возобновить попытки и добиться успеха… Это будет его подарком ей! Как она расцветет! Станет еще прекрасней!..

Эдуард вновь отправил посланцев во Францию к королю Филиппу, спрашивая, кого из пленников желал бы тот получить в обмен на графа Солсбери. Филипп предложил Эдуарду освободить шотландского военачальника графа Мори. Это была большая цена, но Эдуард сразу согласился.

Теперь он уже не мог без стыда вспоминать, как пытался соблазнить жену друга. Однако страсть к Кэтрин не угасла. Она, как и прежде, сжигала душу короля Англии…

Уильям Монтекут, граф Солсбери, вернулся наконец в Англию.

А король Эдуард заключил очередное перемирие с Шотландией и собирался отправиться в Лондон.

 

Глава 12

ПОЕДИНОК В ТАУЭРЕ С ПЕЧАЛЬНЫМ ИСХОДОМ. БЕДА В ГЕЛЬДРЕСЕ

Во дворце Тауэр царила скорбь.

Филиппа родила девочку, которую крестили и дали имя Бланш, но, едва открыв глаза, младенец снова закрыл их — на этот раз навеки.

Филиппа была убита горем. Ее не утешало, что у нее было шестеро здоровых детей, ведь это была девочка, о которой так мечтал Эдуард. Не улучшали состояние Филиппы и слухи, долетавшие до ее ушей — она слышала обрывки фраз, намеки, ловила сочувственные взгляды. В короле пробудилась неистовая страсть к графине Солсбери, и лишь благодаря тому, что графиня оказалась добродетельной женщиной, эта страсть не обрела воплощения. Хотя, сомневались некоторые, кто может знать, что было и чего не было…

Эти слухи и подозрения все перевернули в душе Филиппы. Она стала другой. Ей открылась вдруг — раньше это и в голову не приходило — неприглядная истина: она не слишком привлекательна, и частые роды отнюдь не улучшили ее фигуру. Да и вообще за последнее время она сильно располнела, что свойственно их семье.

Эдуард же, она видела, становился с каждым годом все красивее: яркие голубые глаза, светлые густые волосы, высокий, по-прежнему стройный. Его любовь к нарядам лишь способствовала тому, что он всегда был таким притягательным. Однако графиня Солсбери оказалась все же не из тех, кто легко поддается его чарам. Слава Богу, если так…

Он всегда казался Филиппе немного ребенком, несмотря на мужскую силу, властность, упорство, даже порою жестокость в достижении целей. Ребяческой выглядела его порывистость, восторженность — чему пример история с зажаренной цаплей, в результате чего Роберу д'Артуа, проходимцу и завистнику, удалось побудить короля начать затяжную войну с Францией. А пристрастие Эдуарда к пышным, блестящим зрелищам, всяческим турнирам и поединкам, на которых он больше всего жаждал отличиться сам, и чтобы все видели, какой он ловкий, смелый, сильный, и восхищались только им… Разве это не говорит о детской натуре?.. Его страсть к Кэтрин Монтекут наверняка того же происхождения — порыв, восторженность… Что ж, она, говорят, одна из красивейших женщин Англии. Королева себя таковой назвать не может.

Бедняга Эдуард!.. Филиппа находила в себе силы ласково, почти по-матерински, усмехаться. Каким разочарованием, можно себе представить, был отказ для этого большого ребенка!..

А теперь вот она его потеряла… потеряла это взрослое дитя… И ведь по своей вине, не так ли?

Она прощает его… Уже простила… Это впервые за все годы он попытался вырваться на свободу — так это называют мужчины — из брачных уз.

Однако в душе у нее произошел перелом. Тут уж ничего не поделаешь.

Король Эдуард прибыл в Тауэр.

Он сразу же направился в покои Филиппы, склонил колени перед постелью, где та лежала, осыпал поцелуями руки.

— Не печалься слишком сильно, дорогая… — услышала она его слова и подумала: о чем это он говорит? О смерти дочери или о внезапно нахлынувшей на него любви к графине Солсбери?

— Бедная крошка… — говорил король. — Она уже получила имя, и вот… Я так беспокоился о тебе…

В его глазах, в голосе были искреннее сочувствие, боль. Или всего лишь угрызения совести?.. Должна она сказать ему, чтобы он позабыл, если сможет, то, что с ним случилось? Ведь они столько лет вместе и счастливы, и ничто не должно нарушить это счастье. Ничто…

Он продолжал говорить о ребенке, которого они потеряли.

— У нас будут еще дети, дорогая Филиппа. Девочки… И Господь благословил нас теми, что уже есть…

Она заговорила о детях — о тех, которые сейчас с ними в Тауэре, — и чувствовала, что он их любит и немалая часть любви распространяется и на нее. Даже если он повстречал красивейшую женщину в королевстве, даже если будет помнить о ней… все равно он не сможет не любить детей и их мать… Филиппу…

Крошку Бланш похоронили в часовне святого Петра в Вестминстерском аббатстве. При погребении присутствовали все королевские дети. Гробница была накрыта золотой тканью, в молитвах усиленно просили принять на небесах невинную душу усопшей.

Эдуард решил еще какое-то время провести во дворце с семьей. Он хотел, чтобы у Филиппы не оставалось никаких сомнений в том, как много она значит для него.

* * *

Филиппа, увы, оказалась права, что беспокоилась из-за отсутствия вестей от Элинор и боялась, не случилась ли с ней беда… Так оно и было.

Элинор вышла замуж за Рейнольда, графа Гельдреса, и на следующий год у них родился сын Рейнольд, чему были рады не только его родители, но и все четыре дочери графа от первого брака. Потом появился на свет второй сын.

Все шло хорошо, Рейнольду исполнилось восемь, когда внезапно странная болезнь свалилась на бедную Элинор. Не болезнь даже, а красные пятна на лице, которые не проходили ни от каких снадобий.

Вскоре она заметила явное охлаждение к ней мужа. Он напрочь забыл о супружеских обязанностях, навещал ее редко и только днем.

Ей и в голову не приходило, что причиной тому могли быть эти пятна, тем более что улучшение, хотя и медленное, постепенно наступало.

Однажды во время прогулки верхом кто-то из свиты попросил ее обратить внимание на небольшой дом, стоявший в некотором отдалении от их дворца.

— А что в нем такое? — спросила она с недоумением и увидела на лицах сопровождавших смущение, даже сострадание, напугавшие ее.

Ехавший вместе с ними гофмейстер объяснил Элинор, что по распоряжению графа отныне она будет жить в этом доме.

— Но почему? Разве мое место не во дворце? — воскликнула она.

— Такова воля графа… Вернее, его приказ, миледи, — в замешательстве ответил гофмейстер.

Она была возмущена, но еще более напугана.

— А сыновья?

— Они будут с вами, миледи…

Элинор хотела узнать у мужа, что стало причиной его решения, но он отказывался от встречи с ней. Она была так растерянна и подавлена случившимся, что даже не могла себя заставить уведомить ближайших родственников — короля Эдуарда и Филиппу — о том, что произошло. Да и о чем писать, если сама не знала причин столь внезапного охлаждения к ней мужа и наказания, которое вслед за этим последовало? Наказания без вины.

Она была любящей, верной женой, не помышляющей об измене. Хорошей матерью… Что же случилось? Это было похоже на страшный сон.

А может быть, злосчастные пятна на лице всему виной? Но ведь они исчезли…

Она томилась, худела от неизвестности и тревоги, и единственной ее отрадой были дети.

Преданные служанки не могли осмелиться передать графине слухи о ее будущем, которыми полнился дворец графа.

Наконец одна решилась:

— Миледи, вы не должны этого допустить.

— Чего именно? — спросила Элинор.

— Говорят, ваш супруг намерен развестись с вами и лишить ваших сыновей прав наследства. Он хочет жениться на другой и чтобы она родила ему наследника.

— Боже, этого не может быть! Отчего он сам не скажет мне, что разлюбил, не объяснит, в чем мой грех перед ним?

— Мы слышали, он сам не хочет этого.

— Не хочет чего?! — Элинор чуть не плакала, что было сейчас обычным ее состоянием.

Служанка затруднялась в объяснении.

— Не хочет… Ну, не может не любить вас… И, говорят, ужасно страдает…

— Я ничего не понимаю!.. Что мне делать? — в отчаянии восклицала Элинор. — Наверное, я должна написать брату, королю Англии… Ведь мы с графом ни разу не ссорились. Он был доволен нашим браком, нашими детьми… Ты говоришь, он собирается их лишить наследства? Но за что?

На лице верной служанки тоже было отчаяние.

— Миледи… Я слышала… Он боится… Все боятся…

— Боятся? Чего?!

— Проказы! — выпалила женщина.

— Проказы? Я не ослышалась?

— Да, миледи. Многие думают… и граф тоже… что вы больны проказой. Это потому, что у вас были на лице… эти пятна… И тогда он велел вас отделить, пока… Пока опасность не увеличилась… — Женщина уже вовсю плакала. — Еще говорят, от матери это всегда передается детям, поэтому граф решил развестись с вами и отказаться от сыновей… Хотя сам страдает, оттого что любит вас… Вот все, что я могу сказать. Больше ничего…

Последние ее слова потонули в рыданиях.

Как ни странно, то, что она сейчас услышала, успокоило Элинор.

— Так вот в чем дело, — произнесла она. — Почему же никто ничего не говорил мне раньше? И мой супруг тоже… Проказа! Похожа я на прокаженную?.. Отвечай!

— Сейчас нет, миледи, — пробормотала служанка. — У вас вся кожа совсем чистая… Да я их и не видела… этих больных.

— То была какая-то временная хворь, и она прошла от мазей и трав, которые я применяла, я уже забыла про нее… Пускай сам граф, если не верит, придет и убедится! Я пошлю ему записку, а ты передашь…

Она так и сделала, но граф не принял ни служанку, ни записку: боялся заразы.

Отчаяние вновь охватило Элинор. Она не видела выхода.

— Со мной и детьми обошлись несправедливо, — твердила она. — А мой супруг так страшится болезни, что не хочет ничего ни видеть, ни слышать. Разум изменил ему… Что же мне делать?

И однажды смелая мысль пришла ей в голову. Если он не желает видеть и слышать, надо заставить его сделать это! Чтобы он и увидел и услышал! И те, что поддерживают его страхи и советуют, как поступать, пускай тоже сами убедятся. Но в этом никто не сумеет ей помочь, даже ее брат король! Только она сама!..

Ей стало известно, что во дворце должны в очередной раз собраться знатные люди графства, и она приурочила выполнение замысла к этому времени.

В день, когда собрался совет благородных, она надела на себя легкое платье, открывающее руки, плечи и грудь, завернулась в плащ и, взяв обоих сыновей, отправилась во дворец.

Никто не посмел остановить ее, хотя все были удивлены и напуганы ее внезапным появлением. Пройдя по коридорам и комнатам дворца, она вошла в зал собраний, где уже были все в сборе, а граф сидел во главе стола на стуле, похожем на трон.

Держа за руки мальчиков, Элинор направилась прямо к нему и, откинув плащ так, что стало видно ее полуобнаженное тело, воскликнула в наступившем гробовом молчании:

— Милорд, я осмелилась прийти, чтобы доказать вам при всех, что слухи о моей болезни совершенно ложны. Пусть все посмотрят на меня и убедятся в этом… Смотрите, смотрите, милорды, и вы, мой супруг… И те, кто, быть может, распространял клевету о том, что у меня проказа, или верил этому. Я абсолютно здорова, милорд, и настаиваю, чтобы врачи, призванные вами, подтвердили это.

Все молчали, и она заговорила вновь:

— Вот ваши сыновья, милорд. В том, что они ваши, сомнений быть не может, ибо они похожи на вас, как две капли воды… И еще скажу вам… Если вы допустите, чтобы и впредь клевета заслоняла истину, если будете настаивать на нашем разводе, то пожалеете об этом, а ваши планы лишить детей наследства рухнут, как карточный домик!

Все взоры были устремлены на Элинор, на ее ослепительно белую кожу, не имеющую никаких признаков болезни.

В полной тишине граф Гельдрес поднялся и, подойдя к супруге, положил ей руки на плечи.

— Миледи, — произнес он дрогнувшим голосом, — вы правы. Я слишком большое значение придал слухам, возможно, и злонамеренным. Но, видит Бог, я испугался. Да и кто не испугался бы проказы? Вы доказали всем, не только мне, что эти разговоры были гнусной клеветой. Я прилюдно прошу у вас прощения… И думать не хочу о разрыве нашего брака. Если подобные мысли и приходили мне в голову, то лишь оттого, что я считал своим долгом произвести на свет здоровых наследников.

— У вас есть здоровые наследники! — воскликнула она, подталкивая к нему сыновей. — Вот они!

— Вы правы, миледи… Собрание окончено, милорды, — добавил он, обращаясь к присутствующим. — Мы с женой удаляемся в наши покои…

Она о многом хотела спросить его, узнать, кто и зачем мог желать ее удаления из дворца под любым предлогом. Но одернула себя, решив, что для подобного разговора еще не наступило время. Слава Богу, она снова с мужем, у себя во дворце, и граф чувствует себя виноватым и старается повышенным вниманием загладить вину.

Теперь можно сесть за письмо к Филиппе — рассказать о том нелепом и страшном, что с ней произошло, и как все это, к счастью, закончилось…

Несчастная Элинор, подумала Филиппа, когда получила наконец письмо из Гельдреса, и упрекнула себя за то, что так глубоко и остро переживает собственную беду, заключающуюся лишь в том, что ее супругу приглянулась женщина, которую он и видел-то всего один день… Но, возможно, и ночь?..

* * *

Король Эдуард продолжал всячески показывать, что не помышляет ни об одной женщине, кроме Филиппы, и, чего греха таить, ей это доставляло огромное удовольствие. Ни она, ни он ни разу не обмолвились и словом о том, что было или могло быть связано с существованием женщины по имени Кэтрин Монтекут, словно ее и не было на свете. Куда бы король ни отправлялся, он просил, чтобы Филиппа непременно сопровождала его; будучи щеголем, он уделял ее нарядам внимание ничуть не меньшее, чем своим.

Для всеобщего увеселения и чтобы окончательно развеять мрачные мысли, задумал он устроить грандиозный турнир в Виндзоре и пригласить на него лучших бойцов из Англии, а также с континента, в том числе и французских. Его забавляло, как будет раздосадован король Филипп, если самые знаменитые мастера поединков приедут из Франции ко двору английского короля по его зову. А в том, что те ответят на его приглашение, Эдуард почти не сомневался, ибо был прославленным бойцом, с которым многие почитали за честь сразиться.

Испытывая, подобно деду, глубокий интерес к легендам о короле Артуре и его рыцарях Круглого стола, Эдуард решил, что и у него на турнире будет круглый стол, за который усядутся самые красивые дамы королевства во главе с королевой, а рядом с ними — их рыцари, которые станут состязаться не только в умении владеть мечом и копьем, но и в любезности и искусстве вести беседу. Было объявлено, что на турнире не будет ни врагов, ни друзей, — все равны, откуда бы ни пожаловали.

Вскоре отовсюду начали прибывать участники и гости на это многообещающее торжество.

Среди прекрасных дам, присутствующих на турнире, будут и дети, и в первую очередь принцессы Джоанна и Изабелла, чему те были безмерно рады: а вдруг какой-нибудь рыцарь, участник поединка, и одну из них назовет дамой сердца?

Будет с принцессами и Джоан — двоюродная сестра их отца, она немного старше, чем они. О ее красоте ходили легенды, и Джоан называли Прекрасной Девой Кента. Она так хороша, что даже Изабелла отрицать этого не могла, хотя ее это сильно раздражало: принцесса была вынуждена наблюдать, как все любуются Джоан, а уж потом смотрят на нее.

Отец прекрасной Джоан — тот самый несчастный герцог Кентский, который был казнен по приказу Мортимера и королевы Изабеллы. Джоан не помнит этого — она тогда была очень маленькой, но многим еще памятны те злополучные времена.

Джоан знает, что красива, так что рыцари сердца на предстоящем турнире ей обеспечены.

— Я, возможно, скоро возьму и выйду замуж, — заявляет она принцессам.

— За кого? — интересуются те в один голос.

— Не знаю еще, — небрежно бросает она. — Может, за Уильяма Монтекута, его отец был в плену во Франции, а мать — самая красивая женщина в Англии… Только она уже старая, — добавляет Джоан. — А может, я…

Но ее перебивает Изабелла, чтобы сказать, что Джоанна недавно выходила замуж и это так плохо, так скучно и противно. Бр-р-р…

Джоан снисходительно улыбается.

— Вы несчастные принцессы, — говорит она, — вас насильно заставляют выходить за разных там принцев или королей и уезжать из дома. А со мной никогда такого не будет. Я буду долго выбирать и выйду за самого-самого лучшего… И красивого, — добавила она решительно.

Еще она сообщила, что сейчас колеблется, кому отдать предпочтение — Уильяму Монтекуту или еще одному, его имя сэр Томас Холланд, он очень богат… Уильям — красивый юноша, но графом станет, только если умрет его отец. Он не такой богатый, как сэр Томас, который, правда, уже не молод… Но к чему ей титулы графини в будущем, если в ней и так королевская кровь? Правда? А деньги — это наряды, драгоценности… Верно?..

Принцессы видели, что ей очень тяжко, она вся в раздумьях и сомнениях и завидовать ей особенно не в чем…

Изабелла потом сказала Джоанне, что эта зазнайка все выдумывает. Нет у нее никаких женихов, да и никто не позволит ей выходить замуж за кого заблагорассудится. Еще чего!..

Ее чар не сумел избежать и их брат, принц Эдуард, — это сестры видели собственными глазами. Он все чаще и чаще вступал с ней в беседу, постоянно старался попадаться на пути, это льстило Джоан, и она давала ему понять, взглядом и тоном, как ценит его внимание.

— Воображает, будто настоящая дочь короля. А вот и нет!.. — съязвила Изабелла.

Так или иначе, но во время конных прогулок возле Джоан все время были трое: Уильям Монтекут, Томас Холланд и Эдуард, принц Уэльский. А их юная дама выглядела в седле еще привлекательней, чем на каменных плитах дворца или дорожках сада.

Среди множества гостей, прибывших на турнир, был Уильям Монтекут, граф Солсбери. Первым делом он нанес визит королю Эдуарду.

— Дорогой мой Уильям! — воскликнул тот, обнимая его.

— Я спешил увидеться с вами, милорд, — отвечал граф Солсбери. — Ненадолго задержался, чтобы повидать семью, узнал, что старший сын уже отправился в Виндзор, и вот я здесь.

— Добро пожаловать. Как хорошо, что мы снова вместе. — Король помолчал, прежде чем задать вопрос: — Скажи мне, а твоя супруга тоже прибыла сюда?

— Нет, милорд. Она просила передать вам извинения и надеется на снисхождение к тому, что не сможет присутствовать на торжестве.

— Ничего серьезного, полагаю?

— Просто недомогание, которое помешало отправиться в неблизкий путь.

Эдуард не мог определить, что почувствовал при этих словах — разочарование или облегчение, но понял: она снова поступила правильно.

— Пойдем к королеве, Уильям! — позвал он. — Она тоже тяжело переживала твое пленение. Ты, надеюсь, расскажешь нам обо всем. Тебя там содержали в достойных условиях? Ты выглядишь не так уж плохо.

— Я не могу пожаловаться. Король Филипп велел, чтобы со мной обращались хорошо. Но перед освобождением… я не могу не сказать вам об этом… мне пришлось поклясться, что я не возьму в руки оружия, направленного против Франции.

— Знаю, мой друг. Это входило в нашу договоренность с Филиппом… Так идем же к королеве. Мы обо всем поговорим там…

* * *

Многие уверяли, что на их памяти не случалось еще такого прекрасного турнира. Такого ошеломляющего зрелища.

Был январь, стояли сильные морозы, но это не помешало королю Эдуарду удивлять публику нарядами — красным бархатом и золотистым шелком, меховой оторочкой и драгоценностями. Позаботился он и о том, чтобы Филиппа с дочерьми были одеты со всей пышностью.

Но, конечно, самой яркой звездой должен был быть он сам. Никто пусть и не помышляет одолеть его ни в одной схватке турнира! Зная его искусство владеть копьем, его умение управлять лошадью, мало кто надеялся на благополучный для себя исход.

Девизом всего празднества были слова «рыцарский дух», «рыцарское достоинство». Эдуард хотел вернуться, как в свое время сделал его дед, к тем дням, когда эти понятия стояли во главе всего, были основой жизни. А когда еще они проявлялись так ярко — если судить по дошедшим легендам и рассказам — как не в век короля Артура и его рыцарей Круглого стола? Кто, как не он, возглашал, что лишь того можно назвать истинным рыцарем, кто умеет жалеть и славить слабых больше, чем самого себя, а также защищать их от всех напастей? А слабые — это женщины. Значит, их надо защищать и славить. А еще истинный рыцарь должен верить в Бога и служить щитом церкви, охранять ее, выказывать смирение и покорность Всевышнему и бороться с силами зла.

В одежде и украшениях короля Эдуарда присутствовали цвета королевы: он выбрал их преднамеренно — чтобы упредить всяческие толки и досужие вымыслы насчет его отношений с графиней Кэтрин Солсбери, а также дать понять, что ему известно о слухах и это его отнюдь не радует.

О, как зрители приветствовали каждую его победу! И с каким наслаждением он делал очередной круг почета по арене и отвешивал глубокий почтительный поклон возле того места, где восседала дама его сердца — королева, в честь кого он бился и побеждал! А она нежно ему улыбалась, понимая, что все это означало одно — искреннее раскаяние. Конечно, в мыслях он мог быть не совсем чист, но он не переставал говорить всем, в том числе и самому себе, что она, Филиппа, его женщина, его королева, мать его детей и он ценит и любит ее.

Рядом с королем, когда тот не находился на арене, всегда был Уильям Монтекут, граф Солсбери, и все видели — он продолжает оставаться ближайшим другом монарха. Кого-то из тех, кто наслушался всяческих сплетен, это, возможно, и удивляло, но только не самого Уильяма. Такое отношение казалось ему естественным: он немало сделал для короля и оказался в плену, находясь у него на службе. Так что же, кроме благодарности, мог он заслужить?

Уильям выразил желание принять участие в турнире и вышел на арену. Конечно, он ослаб в плену, утерял былую сноровку и не смог оказать должное сопротивление сопернику, который довольно быстро выбил его из седла и свалил на землю в первом же бою. Многие кинулись на помощь поверженному графу, а огорченный король приказал, чтобы раненого немедленно отнесли в Виндзорский замок, где его осмотрят королевские лекари.

В воздухе повисла напряженность, не потому, что такие случаи бывали редко во время турниров — вовсе нет. Подчас они оканчивались даже смертью. Но то, что на этот раз жертвой оказался граф Солсбери, было принято за перст судьбы.

Доктора обнаружили у графа множество переломов и сказали, что остается лишь молиться о благополучном исходе.

Король надеялся на лучшее и молил Бога о выздоровлении друга. Ему лишь сорок три года, говорил Эдуард, он, я уверен, справится с обрушившимся на него несчастьем.

Турнир продолжался. Он был самым великолепным из всех, которые когда-либо устраивал или в которых принимал участие король Эдуард, и он был очень доволен. Особую радость вызвало у него известие о том, что французский король основательно расстроился, когда узнал, что лучшие турнирные бойцы Франции приехали в Англию и тем выказали пренебрежение такому же состязанию, которое устроил их король примерно тогда же.

— Все было бы прекрасно, — сказал король Эдуард жене после окончания торжеств, — если бы не то, что случилось с Уильямом Монтекутом.

— Бедняга, — отозвалась Филиппа, — наверное, следовало бы послать за его женой?

— О, совсем не обязательно, — возразил король, пряча глаза. — Будем надеяться, наш друг встанет на ноги недели через две…

Он искренне раскаялся, мой Эдуард, мелькнуло в голове у Филиппы, и, возможно, столь же искренне не хочет уже видеть графиню Солсбери. Она подавила в себе желание обнять и приласкать его, как малого ребенка, сказать, что очень любит, что может понять его восхищение прекрасными женщинами, даже страсть к ним, ибо не считает себя таковой. И еще хотела бы сказать ему, что пускай он не опасается — она еще сильнее любит его после того, как поняла, что он сумел преодолеть вожделение, побороть искушение ради нее, Филиппы… А может, заслуга в этом вовсе не его, а графини? Может, это ее честь и верность долгу оказали столь благотворное воздействие?.. Ответ Филиппе неизвестен…

— Я хочу устраивать подобные турниры ежегодно, — продолжал говорить король. — И велю моим плотникам соорудить здесь, в Виндзоре, такой круглый стол, чтобы за него могло сесть сразу более двухсот человек.

Филиппа согласилась, что мысль превосходная. Рыцарство должно возобладать во всем. Рыцарей необходимо воодушевлять на благородные подвиги души и тела, а всем прочим пусть это лишний раз напомнит о славных днях короля Артура, когда девизом сильных мира сего была защита слабых.

— Ты задумал мудрое и доброе дело, — сказала она.

Чуть не на следующий день было начато в Виндзоре сооружение Круглой башни, за строительством которой неусыпно наблюдал сам король, и Филиппа могла лишь радоваться этому: куда лучше, чем вести постоянные войны вдали от дома. Перемирие с Францией, перемирие с Шотландией — что может быть отрадней для души, жаждущей покоя и процветания людей и всего королевства?

Королевский двор тоже был захвачен замыслом монарха. Самые разные люди следили за тем, как идет сооружение башни, давали советы, предлагали помощь, удивлялись, радовались, обсуждали… Король хочет, чтобы на турнир Круглого стола съезжались все рыцари, а потому решил запретить другие турниры в дни, когда будет происходить этот. Сколько же народа понаедет! А сколько зрителей!..

В самый разгар строительства башни умер Уильям Монтекут, граф Солсбери. Его ранения оказались куда тяжелей, чем хотелось думать многим.

* * *

Прекрасная Кэтрин стала вдовой. Король Эдуард часто размышлял о ней, о том, что теперь она свободна. Но в глубине души он знал, что и сейчас она не пойдет на связь с тем, кто несвободен, не станет участницей прелюбодеяния. Ни за что на свете!..

Филиппа снова была беременна, и Эдуард старался чаще бывать рядом с ней. Пожалуй, никогда раньше он не уделял так много внимания семье, испытывая потребность поступать так, чтобы у Филиппы не могло зародиться ни тени сомнения в его преданности ей и детям.

Бывало, что у него мелькала мысль — он старался тотчас же отогнать ее, — мысль о том, что, если бы она вдруг умерла, он бы мог взять в жены Кэтрин и как бы тогда на это посмотрели люди… Нет, даже думать о жизни без Филиппы было невыносимо! Сколь многим он ей обязан, если только припомнить. Кто-то может говорить о ее простоте… Но если так, то в ней простота мудрости — разве не свойство мудрого человека чувствовать себя счастливым и делать счастливыми других?.. А что такое счастье, как не залог успеха в жизни?..

И еще одна смерть близкого ему человека произошла примерно в то же время: Робер д'Артуа, оставленный им во Франции, был тяжело ранен там при невыясненных обстоятельствах, и его привезли умирать в Англию. Похороны состоялись в Лондоне после торжественного отпевания в соборе святого Павла.

Король скорбел о его кончине — ведь как-никак этот человек приходился ему родственником по линии матери.

Робер д'Артуа был всегда довольно независим, так считал он сам и везде и всем говорил об этом. Но что определенно можно было сказать о нем, так это то, что он, как никто, умел быть источником беспокойства и неприятностей для других людей и даже стран. При этом он был обаятелен, весел, остроумен, находчив, смел, и король Эдуард не без удовольствия проводил с ним время. И не только он.

Эдуард нередко думал, что, если бы не Робер, он вряд ли решился бы начать борьбу с королем Франции за его корону. И еще ему приходило в голову, что эта война между двумя примерно равными по мощи королевствами может длиться очень долго — если не вечно, — не приводя почти ни к каким результатам и унося тысячи и тысячи жизней…

Но дело начато — его надо продолжить и завершить.

Весь год он провел в Англии с семьей и, вспоминая потом об этом, думал, что этот год был счастливейшим в его жизни.

Наступил октябрь. Филиппа уехала в замок Уолтем близ Винчестера, чтобы там разрешиться от бремени.

Все с беспокойством ожидали родов после несчастья, случившегося год назад с малюткой Бланш. Роды прошли удачно, дитя появилось на свет здоровым, к тому же это была долгожданная девочка. Король был в восторге. При крещении малышку назвали Мария.

Как весело и радостно было всем, когда взглянуть на нее пришли королевские дети — Эдуард, Изабелла, Джоанна, Лайонелл, Джон, даже двухлетний Эдмунд. Семь здоровых красивых детей. И только двоих не было с ними — Уильяма и Бланш.

Семь — хорошее число, добрый знак, говорил король Эдуард.

Он был спокоен и доволен, ублаготворен семьей, и союз с графиней Солсбери казался туманной грезой.

 

Глава 13

БИТВА ПРИ КРЕСИ (26 АВГУСТА 1346 ГОДА). ЧЕРНЫЙ ПРИНЦ

Эдуарда, принца Уэльского уже можно было считать мужчиной. В пятнадцать лет он был довольно высоким, вполне зрелым и хотел, чтобы это признали окружающие, особенно отец.

Король восхищался сыном, но старался этого не показывать. Душа его больше лежала к дочерям, однако он не мог не видеть, как привлекал всеобщее внимание старший сын. Все сыновья удались на славу: Лайонел — тоже высокий, крепкий, красивый; и Джон, к которому приклеилась кличка Джон из Гонта, был мальчонка хоть куда и сам напоминал об этом, если ему казалось, что кто-то забыл; даже маленький Эдмунд — на редкость удачный ребенок, никто не посмеет отрицать. С сыновьями, надо прямо сказать, ему повезло. А о дочерях и говорить нечего!..

Шли дни и месяцы, складываясь в годы, и жизнь не стояла на месте. Снова король Эдуард думал о борьбе за французскую корону, и чтобы она, эта борьба, была не такой вялой и малодейственной, как раньше, а вылилась бы в одну или несколько значительных битв, победа в которых принесла бы ему и Англии желанный результат.

Он понимал уже, что начинать серьезные военные действия нужно только на севере Франции, ибо те места ближе всего к берегам Англии, что дает возможность обеспечивать войско всем необходимым. Он больше не хотел попадаться в ловушки, которые уготовили сами себе многие полководцы, когда победа была уже у них в руках, но потом быстро ускользнула, ибо они не могли ее удержать, оказавшись без продовольствия, достаточного количества оружия и лошадей. Нет, он не допустит повторения подобных промахов, сделает все, чтобы их не было.

Не следовало забывать и о роли Фландрии. Ведь не напрасно он в свое время так сдружился с выдающимся фламандцем Якобом ван Артевельдом. Однако в последние месяцы известия оттуда были малоутешительными: среди фламандцев начались волнения. Им становилось все труднее жить, они начали ссориться между собой и дружно обвинять в ухудшении положения Якоба, который, по их мнению, надавал множество обещаний, но почти ни одного не выполнил.

Эдуарду, когда он в очередной раз думал о Фландрии, пришла в голову мысль: объявить эту страну герцогством, а герцогом сделать старшего сына, принца Эдуарда. Чем больше он раздумывал над этим, тем больше ему нравился замысел. Ведь если это произойдет, то лучшей позиции, с которой атаковать Францию, и придумать нельзя! Можно представить ярость и досаду короля Филиппа, когда тот узнает о таком ходе Эдуарда.

Прежде всего необходимо было связаться с Якобом ван Артевельдом. Это было сделано, и тот заверил, что по-прежнему считает себя другом Англии и полагает, ему удастся снискать расположение и согласие главных городов Фландрии. Не так еще давно люди верили ему, и он постарается использовать их доверие или вновь завоевать его, так как искренне считает, что только в союзе с Англией его страна обретет лучшее будущее.

Король Эдуард, в восторге от такого ответа, призвал старшего сына и поведал о своем решении и надеждах. Юный Эдуард с неменьшим восторгом и воодушевлением откликнулся на слова отца и сказал, что готов сражаться вместе с ним и давно уже мечтает об этом часе, который почему-то никак не наступает.

— Итак, мы отправляемся во Фландрию, — заключил их недолгий разговор король. — И как можно скорее. Но без всякого шума. Я не хочу, чтобы враги узнали о наших планах. Мы едем в Сэнвидж и садимся там на корабль — на «Ласточку», которая будет уже готова к отплытию. И для начала возьмем с собой совсем немного людей. Но помни, мой сын, это нужно держать в строгом секрете. Я поставлю в известность лишь твою мать и еще нескольких самых преданных людей.

Филиппа выслушала сообщение супруга с печалью. Все это означает, что приходит конец мирным дням, а она-то надеялась, что они будут длиться до конца их жизни. Снова ею овладели мрачные предчувствия. Однако она ни слова не сказала о том, как страшит ее предстоящая война и что она не одобряет планов Эдуарда и продолжает считать, что цель, даже если будет достигнута, отнюдь не оправдает тех средств, что будут затрачены на ее осуществление.

В последний день июня она с грустью в сердце попрощалась с мужем и сыном, и оба Эдуарда отправились в порт Сэнвидж, где взошли на борт корабля.

Увы, дела у Артевельда шли вовсе не так хорошо, как ему хотелось бы и как казалось вначале. Прошла та пора, когда толпы жителей главных городов Фландрии — Брюгге, Гента, Ипра — встречали его как своего спасителя. Его искренние надежды и помыслы, которые он пытался внушить соотечественникам — и те верили ему, — не оправдались. Они если и не совсем отвернулись сейчас от него, то больше не принимали на веру его горячие призывы и, хотя не слишком любили графа Луи, который, как они считали, стыкнулся с королем Франции, все же не понимали, зачем нужно менять своего правителя на чужеземного мальчишку, английского принца, о ком они ровным счетом ничего не знали. Если выбирать из двух зол, уж лучше пусть остается все по-прежнему — оно хоть уже известно.

Тем временем король Эдуард с сыном оставались на «Ласточке», ожидая приглашения от ван Артевельда. Оно задерживалось… Оно и вовсе не придет. Его звезда закатилась. Многие фламандцы стали задаваться вопросом: зачем нам такой вождь? Что он для нас сделал? Нашпиговал свои речи пустыми обещаниями, сам процветает, а мы живем все хуже и хуже. Не пора ли от него избавиться, пока он не наделал еще больших бед?.. И для кого он старается? Для англичан? Хочет сменить нашего правителя на чужеземного? Уж не предатель ли он? Не продался ли английскому королю? А с предателями следует поступать только одним путем…

Когда Якоб ван Артевельд вернулся в Гент из поездки по другим городам, его уже поджидали те, кто окончательно отвратился от него, возненавидел и желал воплотить ненависть в действие. Их враждебность он сразу почувствовал, да они и не пытались ее скрывать. Он ловил ненавидящие взгляды, что бросали на него на улицах, и потому поторопился к дому, который велел по возможности укрепить, опасаясь нападения.

И вправду, ожесточенная толпа подступила вскоре к его окнам. Люди требовали, чтобы он вышел к ним, и было понятно по их настроению, что, если он этого не сделает, они взломают двери и ворвутся в дом.

Он помнил, что умение говорить с ними, дар убеждения приносили ему в былое время успех, заставляли слушать, верить и идти за ним. Подойдя к широкому окну, он растворил его, посмотрел на собравшуюся толпу и содрогнулся: лица, искаженные злобой, в руках у многих палки, железные прутья. Да, сейчас они ненавидели его с той же страстью, с какой еще совсем недавно любили. Что ж, таковы законы толпы, человеческого стада.

Он попытался заговорить:

— Друзья и соотечественники! Выслушайте меня! Я хочу…

Но они не хотели его слушать, и напрасно он старался их перекричать.

В ответ неслись яростные враждебные выкрики:

— Иди к нам, Якоб!

— Мы покажем, что намерены сделать с тобой!

— Паршивый предатель!

— Обманщик!

— Разве не стало многим из вас лучше? — пытался он докричаться до них. — Разве я не открыл дорогу вашим товарам в Англию? Разве ткачи не сумели…

Он понимал, что убеждать бесполезно. Они пришли сюда не для того, чтобы слушать, они пришли убивать. В эти минуты им не нужно было благоденствие, они хотели одного — мести. Разделаться с тем, кто был одним из них, а потом вознесся почему-то высоко, дружит с королями и осмеливается командовать ими, решать за них, как им жить. Некоторые уже пытались проникнуть в дом с разных сторон.

— Я обещаю!.. — беспомощно кричал он. — Обещаю принести вам больше процвета…

Чья-то сильная рука ухватила его за плечо. Другие руки вытащили его из окна, бросили на землю. Они топтали его, били палками и железными прутьями. Насмехались.

Все напрасно… Это была его последняя мысль.

С нею он умер.

* * *

На борту корабля король Эдуард с нетерпением ожидал вестей от Якоба ван Артевельда и пребывал в беспокойстве и гневе.

И вот он их получил, эти вести. Но не от него, а о нем.

Боже! Он не мог поверить тому, что услышал.

Якоб мертв! Убит! Растерзан в Генте озверевшей толпой. Но ведь этот человек столько сделал для Фландрии!.. Немыслимо! О, люди, как вы жестоки, как неблагодарны! Как не умеете отличать пользу от вреда!.. Просто не верится…

— Тем не менее это так, — отвечал посланец и снова в подробностях рассказал, что произошло в славном городе Генте и как его жители расправились с недавним любимцем, посчитав его не кем иным, как изменником, продавшимся англичанам и призывающим их принца править Фландрией.

Эдуард был совершенно уничтожен. Рухнули его новые планы, растаяла еще одна мечта.

— Он был славным человеком, — сказал король о Якобе. — Честным. Это так редко в наши дни. И он желал своей стране только добра.

Он щедро вознаградил посланца и, отпустив его, сразу же призвал к себе сына.

— Теперь ты видишь, Эдуард, — сказал он ему, после того, как поведал о случившемся, — что воистину человек предполагает, а Бог располагает. Порою кажется, ты вот-вот ухватил что-то, оно уже в руках — но нет!.. Это лишь мечты, видения.

— Отец, разве мы не пойдем туда и не отомстим за смерть друга? — спросил принц.

Король покачал головой.

— Якоб мертв. Ничто уже не вернет его на эту землю. У нас же одна главная цель — завоевать корону Франции. И мы не должны размениваться на малые войны, которые уведут нас в сторону. Я надеялся, фламандцы выступят на моей стороне как единая страна. Этого не получилось. Значит, забудем и начнем действовать с другого конца.

— Что же станем делать?

— Сын мой, мы возвращаемся в Англию. И оттуда будем готовить мощную атаку на Францию.

* * *

Теперь он станет опираться только на собственные силы. Напрасно он думал, что Францию можно завоевать чужими руками. Он серьезно подготовится и примерно в это же время будущего года вторгнется туда во главе обученной и сильной армии. И не нужно ему никаких союзников.

Слава Господу, сейчас еще действует перемирие. Его нужно использовать как можно лучше.

Филиппа была несказанно рада, что они так скоро вернулись. С самого начала она не одобряла эту затею. Она была огорчена смертью Якоба ван Артевельда, которого любила от чистого сердца и считала незаурядной личностью, и не могла без слез думать о его жене и детях, в том числе о своем крестнике Филиппе, оставшихся без кормильца.

— Почему? — вопрошала она, не рассчитывая на ответ. — Почему люди не могут отличить хорошее от плохого? Разве они не понимают, что такие, как Якоб, не ищут славы и наград, но думают лишь о благе людей и страны?..

Однако печаль о друге не мешала ей испытывать удовлетворение от того, что муж и сын снова с нею, хотя в бочку меда и примешивалась ложка дегтя, так как она хорошо понимала: они здесь не задержатся…

По всей Англии застучали молотки и топоры, загудели кузнечные горны. Мастера делали луки и стрелы, арбалеты, конскую сбрую, ковали мечи, копья, кинжалы, доспехи и другую амуницию. Кузнецы, плотники, шорники, те, кто шил шатры и палатки, не сидели без дела. А раз была работа, то жилось им и их семьям намного лучше, чем раньше.

Они знали, для чего понадобились, для какой цели работают с утра до ночи. Чтобы «прогуляться» по Франции и потом водрузить на красивую голову своего короля французскую корону. Разве он не имеет на нее все права? Ведь он из династии Плантагенетов, а еще ее родоначальник, король Генрих II, владел графством Анжу во Франции, отчего и назывался Анжуйским. К тому же мать Эдуарда разве не дочь французского короля? Французы твердят, что по их закону королевский престол не может перейти к женщине. Но ведь это ИХ закон, а не наш. И Эдуард-то это мужчина, да еще какой!

В общем, англичанам хотелось верить в справедливость притязаний их короля на французский трон — и они верили в это.

Повсюду в стране под стук топоров и молотков, под звон наковален звучали речи о том, что Филиппу Валуа не усидеть на троне, потому как все англичане готовы в любую минуту пойти и посадить на него своего любимого монарха.

К следующему лету наготове была армия из двадцати тысяч воинов, и они не прохлаждались без дела, а учились как следует владеть оружием — луком, копьем, мечом, боевым топором… Они обрушат все это на противника, когда придет срок.

* * *

Если бы Филиппа опять не ожидала ребенка, она бы непременно отправилась с мужем и его огромной армией на континент.

Но ей пришлось только с печальной улыбкой взирать на готовящегося к походу супруга, который часто напоминал ей малое дитя, получившее наконец долгожданную желанную игрушку.

Он был уверен в победе, что ее совсем не удивляло: это было ему свойственно — верить в успех. Тоже, в общем-то, детская черта, но она помогала справляться с трудностями или напрочь отметать их. Верой в удачу, в победу он умел заражать других, и они верили ему и в него. Если же очередная мечта не сбывалась, он не тратил время на то, чтобы сокрушаться, не рвал на себе волосы, но тут же придумывал что-либо новое — указ, поход — и хотя бы частично, но добивался успеха.

Так и теперь — потерпев неудачу в превращении Фландрии в свое герцогство, он немедленно переключил все помыслы на прямую атаку Франции, не представляя, быть может, до конца размеров этого предприятия и во что оно выльется.

Перед расставанием он был особенно нежен с Филиппой и детьми.

— Я вынужден вновь покинуть тебя, дорогая, — говорил он жене. — Но ты остаешься не только королевой и моей любимой супругой, ты будешь временным правителем при малолетнем нашем сыне Лайонеле, который станет попечителем королевства. И не страшись: рядом с вами всегда будет граф Кентский, он знает, что и как делать.

Восьмилетний Лайонел, когда его привели к отцу, серьезно выслушал слова о том, что с этих пор он будет называться попечителем королевства. Правда, что это такое, он знать не знал, но звучало весьма внушительно и можно было похвастаться перед младшими братьями, а также поставить на место старших сестер, чтобы не задавались. В основном это относилось к Изабелле, отцовской любимице.

Когда он спросил у матери, что надо делать, та объяснила ему, что необходимо лишь слушать и исполнять то, что она скажет. А что все-таки? — поинтересовался мальчик, и мать ответила, что, например, нужно присутствовать на заседаниях парламента и, когда он будет там, вести себя спокойно, не бегать, не шуметь, а слушать, о чем говорят, или хотя бы делать вид, что слушаешь…

Такое показалось не чересчур трудным, и он успокоился.

Король Эдуард и его старший сын отбыли, и период временного правления начался.

Но вскоре королева уехала из Лондона в Виндзор, где по прошествии некоторого времени родила еще одну девочку, крещенную под именем Маргарет. Это был ее десятый ребенок, восемь из которых жили и здравствовали.

* * *

«Ласточка» плыла по неспокойному морю. На палубе стояли Эдуард, принц Уэльский, его друг Уильям Монтекут, после смерти отца унаследовавший титул графа Солсбери, и с ними сэр Джон Чандос.

Эдуарду очень нравился этот человек, он преклонялся перед ним, гордился его дружбой. Джон был намного старше принца, он ненавязчиво учил его жизни и был в глазах юноши лучшим на свете рыцарем — смелым, сильным и благородным, он ненавидел выказывать превосходство над слабыми и преклоняться пред могущественными. Эдуарду никогда не бывало с ним скучно, хотелось видеть его как можно чаще. Уильям Монтекут был всего на каких-то два года старше Эдуарда, но не уставал подчеркивать старшинство и как следствие этого — мудрость и жизненный опыт. Но этого мало. Между юношами было соперничество — о чем принц не мог до сих пор забыть — за Круглым столом во время недавнего грандиозного турнира в Виндзоре, соперничество за внимание прелестной Джоан Кент. Правда, страдания юношей были напрасны: к их удивлению, даже негодованию, красавица явно отдавала предпочтение третьему — Томасу Холланду, хотя тот не такой знатный и намного старше. Что ж, женщины с их капризами непредсказуемы…

Оба молодых человека находились сейчас накануне значительного события в их жизни: удостоятся ли они чести называться рыцарями? К этому они стремились всей душой. И Эдуарду приходилось лишь завидовать другу — тому было поручено командовать группой воинов, которые первыми высадятся вскоре на французском берегу. А ведь и он мог бы прекрасно выполнить это задание. Однако отец почему-то предпочел Уильяма. Наверное, оттого, что тот старше. Подумаешь, всего на два года!

Уильям так и пыжился от гордости, но все же внимательно прислушивался к советам, которые ему давал Джон Чандос. Эдуард не пропускал ни слова из разговора и постепенно приходил к выводу, что зависть — недостойное чувство, и если он хочет быть таким благородным рыцарем, как Джон, то должен не завидовать, а, напротив, радоваться за друга и желать ему успехов, что он и выразил вслух под внимательным взглядом Чандоса. Пересилив себя, с трудом, но он все-таки сумел высказать пожелание, чтобы у Монтекута все получилось как надо.

И вот они у французского берега. Военная операция началась.

С легкостью преодолев сопротивление местных жителей, отряд под командованием Уильяма очистил место для высадки остальных воинов.

Принц Эдуард был рядом с отцом, когда тот спрыгнул с борта корабля на берег и… упал.

Все, кто видел это, замерли в ужасе. Мужчины, идущие в бой, бывают особенно суеверны, и падение короля, лишь только он ступил на землю противника, было воспринято как дурное предзнаменование.

Однако, поднявшись, король разразился громким смехом.

— Глядите, друзья! — провозгласил он, поднимая вверх измазанные грязью руки. — Сама земля Франции спешит оказаться в руках своего хозяина! — Он обвел глазами серьезные, мрачные лица и продолжил: — Когда мой великий предок прибыл на берега Англии из Нормандии, он так же споткнулся и упал на руки при высадке, как и я. И сказал своим воинам те самые слова, которые я сейчас повторил. И что получилось?! А получилось, что он стал победителем и королем! Я тоже стану здесь, на этой земле, и тем, и другим!

Да, многие вспомнили эту историю. Она передавалась из уст в уста не одну сотню лет.

Лица прояснились. Все заулыбались, заговорили… О, это и верно хороший знак. Их король станет завоевателем Франции!.. Слава королю!..

Эдуарду хотелось, чтобы его сын с самого начала приобщился к походной жизни, стал истинным воином, таким, как его отец, прадед, как многие испытанные ратники. Жаль, что ему только шестнадцать. Если бы он был хоть немного старше! Он даже еще не посвящен в рыцари… Впрочем, последнее легко исправить: будет хорошим началом, если прямо сейчас, здесь, в первые же минуты пребывания на земле Франции, совершить это действо на виду у всех. Тогда люди будут знать: если король сложит голову в битве, вот кто по праву займет его место, вот за кем они должны следовать, вот кому верить и подчиняться.

Эдуард подозвал сына и велел преклонить колено на прибрежном холме. Затем коснулся его плеча обнаженным мечом, опоясал ремнем и прикрепил золотые шпоры к его башмакам.

— Ваш принц больше уже не мальчик! Остальное он докажет делом! — крикнул он тем, кто был вокруг.

Еще нескольких человек удостоил король в тот раз рыцарского звания, и среди них Уильяма Монтекута, графа Солсбери. Касаясь мечом его плеча, Эдуард втайне желал, чтобы мать юноши видела сейчас то, что происходит, чтобы она знала: король не забывает ни о ней, ни о ее семье. И не забудет никогда, пока жив…

* * *

Поход по северу Франции начался, и первые недели сопротивление английскому войску было незначительным. Города Барфлер, Валонж, Карантен и Сен-Ло быстро сдались на милость победителей. В последнем городе в их руки попало около тысячи бочек с вином, которое так пришлось по вкусу разгоряченным воинам, что через некоторое время те и с места сдвинуться не могли.

— Необходимо понимать солдат, — внушал король сыну. — Пускай в эту ночь пьют без удержу и благодарят судьбу, которая привела их в благословенную страну. Пускай жалеют тех, кто не с ними. Пускай радуются веселому началу похода, в котором их поджидают и смерть, и ранения, и плен. В войне, сын мой, такое веселье выпадает нечасто, если вообще выпадает.

После Сен-Ло они с легкостью взяли Канн и оттуда двинулись на город Лизье.

К этому времени король Филипп уже оправился от растерянности, вызванной внезапным нападением противника, и начал собирать силы для ответного удара. Он намеревался выставить вдвое больше воинов, чем у англичан, разделаться с ними одним ударом, в одном сражении. Такое коварство заслуживает хорошего ответа, говорил он. Мы покажем этому зарвавшемуся претенденту на французский престол, этому обманщику, что одно дело — захватывать беспомощные города, а другое — сразиться с хорошо обученной французской армией. О, я ему хорошо отплачу за поражения первых дней!

Король Эдуард продолжал движение по стране, встречая то здесь, то там сопротивление, но без особого труда преодолевая его. Однако он знал, что его ждет впереди, и был готов к поединку с крупными силами французов.

Он тщательно выбрал место, где это должно произойти, так как знал, что армия короля Филиппа значительно превосходит англичан в числе. Он приказал расположиться на берегу реки Майенн. По правую руку от них было селение Креси. На левом фланге он велел нагромоздить как можно больше повозок для прикрытия; прямо же перед ними были еще два селения.

Таким образом он обеспечил себе выгодную позицию для защиты флангов и тыла.

У французов, судя по донесениям, численность армии доходила до пятидесяти тысяч, что на целых тридцать тысяч больше, чем у англичан. И немудрено: ведь Эдуарду необходимо было оставить в Англии немалое войско для ее защиты, французы же собрали, как видно, все силы, решив закончить войну одним ударом. Кроме того, среди англичан уже были потери, убитых хоронили в чужой земле, раненых и больных отправляли, по возможности, домой.

И все же, несмотря ни на что, король Эдуард был полон сил и уверенности в победе. Он говорил, что в его войске остались сейчас самые смелые и опытные, причем надо всегда помнить, что английский воин стоит трех французских и, значит, мы даже превосходим их в числе.

Принц Эдуард рвался в бой, с нетерпением ожидая начала сражения, чтобы доказать всем, и в первую очередь отцу, что в шестнадцать он умеет достойно биться. Никаких сомнений, никаких мыслей о смерти у него не было. Как и у его отца. Как и у большинства воинов.

Наступило раннее утро двадцать шестого августа, но по-прежнему французы не подходили ближе, хотя разведчики сообщали, что они уже совсем недалеко.

В английской армии была отслужена месса, после чего оставалось только одно — ждать.

Принц Эдуард не один раз примерял черные доспехи, которыми очень гордился, потому что ни у кого больше таких не было. Его отца, однако, беспокоило, что из-за них сын будет выделяться среди остальных рыцарей, и когда противник узнает, кто скрывается под ними, то, несомненно, устроит охоту на него.

— Но я хочу, чтобы меня узнали! — возражал принц Эдуард. — Я не страшусь врагов и сумею дать отпор. Я презирал бы себя, если бы пожелал быть неузнанным.

Что мог ответить король? Им владели два чувства — страх за сына и гордость за него. Но лучше сын мертвый, чем сын недостойный.

Шотландский король Роберт Брюс всегда шел в бой с золотым кольцом на шлеме, чтобы все знали, кто он такой. Дед короля Эдуарда тоже всячески подчеркивал свой огромный рост, не таясь от противника на поле битвы. Так что принц Эдуард лишь следует примеру великих воинов, и пусть будет так, он будет назван Черный Принц Уэльский и прославит это прозвище!..

Лишь к середине дня французская армия приблизилась к английскому лагерю. И вот противники стоят лицом к лицу.

Час битвы наступил.

Французские военачальники считали, что бой должен быть отложен до следующего дня, потому что солдаты еще не отдохнули после длительного перехода, но брат короля Филиппа отбросил все советы и велел начинать сражение, в исходе которого у него не было сомнений. Чем быстрее наступит час победы, тем лучше, говорил он…

Уже несколько часов не угасает битва, преимущество то на одной стороне, то на другой, но французы сильнее, и, если бы не искусство и упорство английских лучников, победа давно оказалась бы на стороне Франции.

Солнце палит вовсю, но внезапно над полем нависает огромная туча, и начинается гроза. Потемневшее небо прорезают острые молнии, гремит гром, дождь льет, как из ведра.

Место, выбранное королем Эдуардом для его армии, помогало сдерживать значительно превосходящие силы противника и вести, по сути, оборонительный бой, изматывая наступающих и нанося им значительный урон.

Внезапно, когда гроза была уже на исходе, откуда ни возьмись появилась огромная стая ворон и с оглушительным карканьем нависла над французским войском. Это было страшное зрелище. Французы были ошеломлены происходящим, оно внесло смятение в их ряды.

Король Эдуард зычно закричал:

— Воины! Вы видите пророческий знак! Он предсказывает поражение врагам! Само небо на нашей стороне, победа не за горами!

Гроза прекратилась так же неожиданно, как началась, и солнце засияло с еще большей силой. Сейчас оно светило французам в глаза, что давало дополнительное преимущество англичанам.

Принц Эдуард, выделявшийся среди всех черными доспехами, был постоянно в гуще схватки. То и дело его пытались окружить враги, чтобы взять в плен или даже убить, потому что знали, кто этот стройный черный рыцарь, который бьется с завидным юношеским пылом и немалым умением. Но каждый раз молодой принц ускользал от противников благодаря своей сноровке, а также помощи соратников, главным среди которых был Джон Чандос, не спускавший глаз с молодого друга, когда это ему удавалось.

Вечерело, но бой не стихал. Казалось, никто не чувствует ни малейшей усталости. И принц Эдуард тоже. Вдруг он оказался на земле: его коня ранили, и всадник очутился под упавшим животным.

— Это сын короля Эдуарда! — услышал он крики французов.

— Черный Принц!

— Хватайте принца!

Каждый из окруживших его французов хотел, чтобы именно ему досталась честь взять в плен наследника английского престола, и в начавшейся свалке принц выбрался из-под коня и сам атаковал противников, намереваясь сопротивляться до последнего.

К Эдуарду прибежал один из его приближенных:

— Милорд! Милорд! У принца дела плохи!

— Он мертв? — тихо спросил король.

— О нет, милорд. Но ему нужна помощь… Прямо сейчас… Его окружили!

— Сэр Томас, — ответил король придворному, — пока мой сын жив и у него есть силы, он будет сражаться. И станет достойным золотых шпор рыцаря, которые я надел на его башмаки. Пускай этот день станет днем его славы. Если же нет…

Король опустил голову, и придворный, поняв, что тот больше ничего не скажет, ринулся в бой.

«Что, если мальчика убьют или возьмут в плен? — бились мысли в голове короля. — Что я скажу его матери? Как посмотрю ей в глаза? А ведь она может спросить: отчего ты не спас сына, хотя имел возможность сделать это? И что я отвечу? Хотел, чтобы он стал настоящим воином, почувствовал себя мужчиной, которому будет стыдно перед самим собой, потому что он обошелся без помощи отца…. Но поймет ли Филиппа мои слова? Утешат ли они ее?.. А меня? Меня утешат?..»

— О Бог войны, — молил он, — сделай так, чтобы мальчик остался в живых и стал достоин золотых шпор!..

* * *

К счастью, Джон Чандос был настороже. Он вовремя подоспел с воинами и оттеснил французских солдат от принца, защищавшегося из последних сил. Француз, которому надоели попытки взять принца живым и он уже занес боевой топор, чтобы нанести решающий удар, был убит, остальные разбежались.

— О Джон!.. — воскликнул принц Эдуард, с трудом переводя дыхание. — Вы здесь? Вы…

— Скорей на коня, милорд, — сказал тот, не желая выслушивать слова благодарности. — Враг уже дрогнул. Мы должны преследовать его… Вперед!

Как хорошо снова ощутить под собой седло! Как хорошо видеть закатное солнце, чувствовать тепло его лучей, запах освеженной дождем травы!..

— Я никогда не забуду этот день, Джон, — проговорил Эдуард.

— Никто из нас никогда не забудет день битвы при Креси, милорд, — услышал он в ответ.

* * *

Французы, можно считать, уже потерпели поражение: они понесли огромные потери, но не сумели сдвинуть с места армию противника. Однако они никак не хотели примириться с произошедшим и вновь и вновь бросались в атаку. Их король был ранен, но не желал покидать поле боя и сделал это, только уступая настояниям и мольбам ближайших друзей. Да, говорили они ему, мы проиграли битву, сир, но одна битва еще не вся война, которая впереди… А ему следует выйти из боя, убеждали они, уступить победу англичанам, чтобы залечить раны и, собравшись с силами, победить их и окончательно изгнать из Франции.

Так говорили друзья и соратники, и король Филипп не мог не согласиться с ними. Он приказал отступить.

Победа, как это ни странно при таком соотношении сил, осталась за англичанами. Король Эдуард ликовал, понимая, что произошло чудо.

— Сколько будут жить люди, — говорил он, — им не забыть битву при Креси!

Повернувшись к сыну, стоявшему подле него в черных доспехах, он обнял его и произнес звонким голосом:

— Ты мой истинный сын! Сегодня ты родился заново, родился для того, чтобы стать королем, ибо достоин им быть!

Принц взволнованно отвечал, что обязан жизнью многим людям, которых благодарит, и что все они заслуживают самых высоких почестей и похвал.

Это вызвало одобрение присутствующих, они единодушно вознесли ему хвалу за храбрость, сочетающуюся со скромностью, и заверили, что отныне славная победа при Креси будет навсегда связана с именем Черного Принца.

 

Глава 14

БЛЕСТЯЩАЯ ПОБЕДА ПРИ НЕВИЛЛ-КРОССЕ

Филиппа узнала подробности о победе при Креси из сообщений самого Эдуарда, который с гордостью писал о выдающейся храбрости сына и что, невзирая на его молодость, многие воины готовы уже сейчас считать юношу военачальником. Не утаил король и самого страшного — поведал об опасности, которой тот подвергся в бою. Читая эти строки, Филиппа содрогнулась от ужаса.

— О Боже, — молила она, — сделай так, чтобы война окончилась на этом! Пусть все они вернутся домой!..

Но она чувствовала, понимала — это далеко не конец, а только лишь начало новой, большой и кровопролитной войны и что еще не один раз дорогие ей люди будут лицом к лицу встречаться со смертью, которой не страшатся, но которая тем не менее может настичь их в любой момент. Конечно, она станет молить Господа, чтобы сохранил им жизнь, но всегда ли Он ответит на ее молитвы? И как же ей, жене и матери, перенести все страхи и тяготы?.. И эту страшную неизвестность?..

Ей не слишком долго пришлось вволю отдаваться горьким мыслям о том, что произошло и происходит сейчас во Франции, потому что события, разворачивающиеся в Англии, потребовали к себе ее внимания.

Началось с того, что к ней во дворец прибыл молодой граф Кент, весьма взволнованный и возбужденный.

Новости, которые он сообщил, были в самом деле тревожными.

— Шотландцы во главе с королем Давидом, — сказал он, — перешли границу и повели наступление в глубь страны!

— Значит, еще одна война! — воскликнула Филиппа. — Что же нам делать?

Она была временным правителем королевства при малолетнем сыне Лайонеле, а граф Кент — ее соправителем, поэтому решение принимать им обоим.

— Что же делать? — повторила она.

— Во всяком случае, не терять времени, — отвечал Кент. — Французский король после поражения при Креси наверняка обратит внимание и надежды на Шотландию и попытается атаковать нас ее руками. Тем более что король Давид пляшет под его дудку… Думаю, необходимо немедленно отправить столько солдат, сколько наберем, на север. Я возглавлю войско и буду сообщать вам, как идут дела.

— Не нужно мне ничего сообщать, — сказала Филиппа. — Я поеду с вами.

Граф Кент воззрился на нее в удивлении, но она продолжила:

— Когда король отправлялся в Шотландию, я бывала рядом с ним. Я знаю, что такое война, и ненавижу ее всей душой, но не боюсь… Увы, короля сейчас нет с нами, и, значит, я должна занять его место. Хотя бы быть вместе с его солдатами, с моими солдатами. О нет, я не питаю надежд, что смогу так же вдохновлять людей на бой, как он, но хочу думать, им не будет неприятно видеть меня рядом…

Граф Кент не мог не согласиться.

Когда король Давид услышал, что родственница его жены, королева Филиппа, собралась на войну, веселью его не было предела.

— Ох и забавно будет! — во всеуслышание потешался он. — Вот повеселимся! Приятно встретить эту вечно беременную леди на поле боя. — Потом он сделался серьезным. — Победить армию, во главе которой женщина, не стоит труда, — говорил он. — Ничто меня не остановит на моем пути к югу, пока я не упрусь в ворота Вестминстера!

Он предвкушал скорую и легкую победу. Считал, что наступил час расплаты за все, что причинил ему брат жены, король Эдуард: за то, что поддержал его врага — Бейлиола, за вынужденное долгое изгнание, за все унижения… За нелюбимую жену, наконец…

Интересно, что скажет Эдуард, когда шотландские войска войдут в Лондон? Хорошенькую новость узнает он, воюя во Франции за королевский трон! Не только французскую корону не получит, но и английскую потеряет!..

Король Давид был полон самых радужных мстительных надежд и с еще большим рвением отдавался любовным утехам с наперсницами, которые сопровождали его в походе.

А жена Джоанна, как и все эти годы, жила в тисках страхов и колебаний. Противоречивость чувств угнетала ее. Она по-прежнему любила брата, короля Англии, но не могла не видеть, как много плохого сделал тот для ее новой страны, для народа, который она успела полюбить. Эта двойственность была болезненней всего. Куда меньше трогали взаимоотношения с мужем: она не полюбила его с самого начала, и любовь к нему так и не пришла. Ее мало волновали его измены, которые он не только не скрывал, но явно бравировал ими, полагая, что таким образом мстит ее брату Эдуарду. Куда больше беспокоила ее война с Англией и этот затеянный Давидом поход на Лондон.

— Может быть, — говорил он ей, посмеиваясь, — я возьму и тебя с собой в ваш Лондон. Ты ведь давно там не была, не так ли? Вспомнишь детство, дорогого братца и мать, убившую твоего отца.

— Сначала тебе придется выиграть не одну битву, — отвечала она, стараясь сохранять хладнокровие, что ей, к счастью, удавалось.

— О, конечно! Воображаешь, даже надеешься, что кто-то остановит меня. Так вот что я скажу тебе: твой благородный брат увяз по уши во Франции, чей король мой друг. Всегда был другом. Еще когда мы так прекрасно жили в его замке Гейяр. Помнишь?

Она молча отвернулась от него и направилась к выходу. Он заорал ей вслед:

— Это конец твоему Эдуарду! И окончательное поражение Англии! Навсегда! Даже мой отец не сумел сделать того, что вскоре сделаю я! Час пробил, слышишь?.. Час пробил!

— Не будь так самоуверен, Давид, — бросила она через плечо и вышла.

— Проклятая англичанка! — пробормотал он.

Король Давид собрал трехтысячный отряд кавалерии и около тридцати тысяч пеших воинов, большинство из которых никогда не воевали. В распоряжении пехоты было некоторое количество крепких низкорослых лошадок, но всадниками этих людей нельзя было назвать.

Уильям Дуглас, один из его военачальников, предупредил Давида, что откладывать поход нельзя, коли он вообще задуман: лето на исходе, и, если дело затянется и наступит зима, воевать будет трудней.

— Обещаю тебе, Дуглас, — отвечал король, — наш поход не будет долгим. Еще до зимы я окажусь в Лондоне.

Тот покачал головой.

— Вы не ожидаете никакого сопротивления, милорд? У англичан еще есть кому воевать.

— Чепуха! Все они вместе с королем ведут безнадежную войну во Франции.

— Но вы слышали о битве при Креси?

— Дорогой Дуглас, если кто-нибудь еще хоть раз вспомнит при мне о Креси, ей-Богу, я велю отрубить ему голову!

Тот молча поклонился и ушел. Ему было чем заняться перед походом, который он не одобрял, так как не считал шотландскую армию достаточно подготовленной, но изменить ничего не мог: король так решил, и король был уже давно не мальчик. Как все-таки отличается сын от отца, с горечью думал Уильям Дуглас. Кто мог предположить, что у великого Роберта Брюса вырастет такой ничтожный сын — хвастун и распутник? Но — король, которому должно повиноваться…

Через неделю шотландская армия перешла границу с Англией и двинулась на юг, разоряя, грабя и сжигая все на пути. Дикие горцы не чтили даже храмов и монастырей, изгоняя оттуда священников и монахов, превращая постройки в руины. Напутствуемые проклятиями страждущих и обездоленных, они продолжали поход по Англии.

Некоторых шотландских воинов это угнетало и даже пугало, но король Давид только посмеивался над сыпавшимися на его войско проклятиями и предсказаниями всевозможных бед и разрешал солдатам делать все, что им заблагорассудится.

Мы — люди войны, говорил он, а не святые. Исход битвы должен быть в руках решительных и жестоких людей.

Филиппа, посоветовавшись с графом Кентом, решила послать навстречу наступающим шотландцам войско, которое было недавно набрано по повелению короля Эдуарда для отправки к нему во Францию, где тот вознамерился начать осаду города Кале. Эдуарду придется подождать: он воюет на чужой земле, а здесь появилась угроза земле собственной.

Английская армия двинулась навстречу Давиду.

В тех местах, по которым продолжали продвигаться шотландцы, сопротивление англичан становилось ожесточеннее с каждым днем. Владельцы северных графств, Невилл и Перси, быстро собрали ополчение, а когда подошла армия во главе с Филиппой, влились в ее ряды. Вместе они уже составили значительную силу, достаточно обученную и послушную военачальникам.

Шотландские же воины, не уступая англичанам в мужестве и упорстве, были расхлябаны, не привыкли, а вернее, давно отвыкли слушать приказы и выполнять их. И были наскоро, плохо обучены.

Когда армия достигла Дарема, Филиппа обратилась к воинам. Она сказала, что король мог бы только гордиться теми, кто собрался сейчас под его знаменами.

— …Сегодня я здесь, с вами, — говорила она. — Обращайтесь ко мне со всеми нуждами. Вскоре, быть может, завтра, вы пойдете в бой — за нашу землю, за короля. Против тех, что сжигает дома, забирает девушек и женщин. Вы не позволите, чтобы такое продолжалось. Я женщина и не могу идти в бой, но я, ваша королева, все равно с вами. И верю, вы с честью выполните свой долг!

Гул приветствий был ей ответом. Люди, к которым она обращалась, любили и почитали ее. Ведь это благодаря ей многие в стране стали жить лучше. Ткачи Норфолка процветают. Торговля оживилась. А какая она верная и преданная жена! Каких прекрасных детей родила королю — Черного Принца и остальных…

Да здравствует королева! Как благородно с ее стороны, что она прибыла с ними сюда, на север. Конечно, ей нечего делать на поле битвы, они не позволят ей подвергать себя опасности… Слава королеве!..

Филиппа осталась в Дареме, а войско продвинулось к Невилл-Кроссу, где и остановилось в ожидании противника.

Уильям Дуглас, получив донесение о большом английском войске, что расположилось возле Невилл-Кросса, сам проверил сведения разведчиков, с вершины холма оглядев лагерь англичан, после чего, не теряя времени, сообщил королю Давиду, что он увидел.

— Их очень много, милорд, — говорил он. — Куда больше, чем можно было предположить.

Но король не оценил серьезности положения.

— Чепуха! — вскричал он. — Настоящие английские солдаты почти все во Франции. А этот сброд, который ты видел с холма, состоит в основном из монахов, пастухов, портных и дубильщиков. Неужели мои воины их не одолеют?

— Не думаю, что это так, милорд, — отвечал Дуглас. — То, что предстало моим глазам, было похоже на настоящую армию.

— А я говорю, не может быть! Уж не трусишь ли ты перед англичанами? Так и скажи!

Это граничило с оскорблением, и Дуглас не стал продолжать разговор, коротко поклонился и без разрешения покинул шатер короля.

— Я никогда не любил этого человека, — заметил тот после его ухода. — Он считает себя чуть ли не равным королю.

Однако другой военачальник пришел к Давиду с теми же известиями. Но и его король не стал слушать.

— Пастухи пригнали стадо свиней! — крикнул он. — Это значит, у нас завтра на обед будет много мяса!

— Милорд, они отнюдь не пастухи, а настоящие воины, готовые к сражению. И прекрасно вооружены, — осмелился возразить пришедший.

— Вот что я тебе скажу, человек, — со злостью произнес король, — вам обоим с Дугласом привиделось невесть что. Уходите и постарайтесь протереть глаза. Мне надоели ваши бредни! Если ты и Дуглас боитесь, можете отправляться обратно в Шотландию. Я разрешаю. Мне не нужны в армии заячьи души!

Командир ушел и сказал Дугласу, что король ничего не хочет слушать.

— Что будем делать, Уильям? — спросил он.

— Будем драться как честные шотландцы, — отвечал тот, — и, быть может, чудом одержим победу. Перед нами не лучшие бойцы, те во Франции. Но все равно, они знают, за кого идут в бой. А за кого будем сражаться мы? За Давида Брюса? Кто бы мог подумать, что у такого отца родится такой сын?..

Тщетно напоминали окружавшие Давида о высоком мастерстве английских лучников, благодаря которым была одержана победа при Креси. Все впустую. Он никого не слушал… Да и с какой стати? Ведь он — король. И он не хочет больше слышать даже упоминания о Роберте Брюсе. Люди должны заговорить о его сыне, только о нем.

На рассвете следующего дня англичане внезапно атаковали шотландцев, и, застигнутый врасплох, король Давид понял, что зря не обратил внимания на предостережения придворных и военачальников.

Он не думал о том, чтобы руководить сражением, о каком-то плане боя — куда там! Охваченный яростью и вознамерившись показать и англичанам, и шотландцам, на что он способен, Давид велел подать ему коня и доспехи и, выхватив меч, ринулся в гущу боя, увлекая за собой других.

Да, в смелости ему трудно было отказать, но, к несчастью, она сочеталась с безрассудством. Напрасно советники пытались удержать его. Единственное, что было у него в мыслях, — убить, убить как можно больше врагов и тем прославить себя!

Но этого, увы, не случилось. Шотландцы терпели поражение.

Англичане, повинуясь приказу, сосредоточили усилия на том, чтобы взять шотландского короля в плен.

Давид был дважды ранен английскими стрелами, но не обращал на это внимания и продолжал сражаться. Чем яснее становилось, что его ждет поражение, тем отчаянней он дрался. И многие понимали: он ищет гибели. Предпочитает смерть поражению.

И вот лошадь его пала, он повержен на землю и не в силах подняться.

Это конец. Позорный конец. Как будут радоваться его враги! Но и те, кто был только что с ним, начнут перешептываться, да что перешептываться — кричать во все горло: «Мы же говорили! Разве можно его сравнить с отцом?..»

Тягостные мысли бередили воспаленную голову, нестерпимо болели раны.

Какой-то англичанин нагнулся над ним с мерзкой презрительной ухмылкой. Почти беспомощный, он в припадке ярости выбросил руку в латной рукавице ему в лицо. Тот вскрикнул, на губах показалась кровь.

И в этот момент подоспел Уильям Дуглас. Он неистово пытался отбить короля, но безуспешно. Дуглас тоже стал пленником англичан.

Лучше умереть, подумал Давид. Я хочу этого! Пускай меня убьют или я сам убью себя!

Человек с окровавленным ртом поднял его меч.

— Вы мой пленник, — сказал он.

С этого момента для Давида, короля Шотландии, начались долгие годы плена.

* * *

Разгром был полным и унизительным. Давид был на грани безумия. Подумать только, в руках англичан оказались и Дуглас, и графы Файф и Монтейс, и сэр Флеминг. А солдаты разбежались кто куда…

Его взял в плен какой-то простой землевладелец в звании оруженосца по имени Копленд. Джон Копленд. Он просто светился от счастья, хотя лицо было в крови. И никого не подпускал к своей добыче, охранял ее, как голодный пес.

Итак, он пленник английского короля, которого даже нет сейчас в Англии. И все равно победитель — Эдуард, будь он проклят!

Но что же будет дальше с ним, с Давидом, с его страной? Неужели судьба так никогда и не улыбнется ему? Не один год он провел в изгнании во Франции. Потом наконец вернулся домой и через несколько лет — снова чужбина, плен.

Однако он твердо уверен: не так легко будет им всем от него избавиться! Он еще покажет себя…

Мысли его путались. Он потерял сознание.

* * *

Филиппа, находившаяся по-прежнему в Дареме, была вне себя от радости: какая блестящая победа при Невилл-Кроссе! А она-то волновалась, как покажет себя войско без короля…

Ей сообщили, что человека, захватившего в плен короля Давида, зовут Джон Копленд, он землевладелец из Нортумберленда. Филиппа послала за пленником и велела привести его прямо к ней.

С удивлением она узнала, что Копленд, оказывается, держит короля Шотландии у себя в доме под усиленной охраной и никого к нему не подпускает, кроме своих домашних.

— Какой образцовый тюремщик, — заметила королева с улыбкой.

Но когда ей объяснили, что Копленд отказался отдать пленника, улыбка исчезла с ее лица.

— Тогда приведите ко мне Копленда, — сказала она.

И вот он стоит перед ней, простой человек, не обученный светским манерам.

— Поздравляю с подвигом, который вы совершили, — сказала ему Филиппа. — Думаю, король не оставит вас без награды. А пленника я возьму с собой в Лондон. Где же он? Вы привезли его?

Копленд покачал головой.

— Нет, миледи.

— Что вы хотите сказать этим «нет»? — спросила королева.

— Я хочу сказать, миледи, что взял в плен короля Шотландии, чтобы передать его в руки моему господину — английскому королю.

— Конечно, я понимаю вас. Доставьте его сюда, а я сразу отправлю послание моему супругу — королю с уведомлением, что его пленник у меня.

— Нет, миледи. Когда я сказал, что готов передать из рук в руки, я имел в виду именно то, что говорил. Мой хозяин — король, я присягал ему в верности и никому другому — ни герцогу, ни графу, ни какой-либо женщине. Только ему я могу передать пленника.

Филиппа и тут не потеряла терпения, хотя мысленно обозвала этого человека упрямым ослом.

— Вы должны знать, — сказала она спокойно, — что как временный правитель страны я действую от имени короля.

— В этом я мало чего понимаю, миледи, — отвечал Копленд. — Но знаю, кто мой главный хозяин — король и никто больше, — и ему я доставлю пленника в любой момент, когда он только пожелает и прикажет.

— Король может быть недоволен, что вы не выполнили моего распоряжения, — предупредила его Филиппа, все еще сохраняя спокойствие.

— Это уж как будет, миледи. Но пленника я отдам ему, и только ему.

Филиппа его отпустила, видя, что говорить с ним бесполезно.

Однако граф Кент был чрезвычайно разгневан.

— Миледи! — вскричал он. — Этот человек нанес вам оскорбление. Почему вы не велели арестовать его? Он ведет себя как изменник! Отказывается подчиниться вашим приказаниям. Король бы его немедленно повесил за такое! Позвольте мне расправиться с ним!

Королева покачала головой.

— Нет, мой друг. В нем есть что-то привлекательное, как трогательна его верность королю. Пускай все остается так, как есть. Я напишу королю и посмотрим, что он скажет.

— О, насколько я знаю его натуру, — отвечал Кент, — этому упрямому человеку несдобровать. Король будет в бешенстве.

— Надеюсь, что нет, — сказала Филиппа. — Потому что я постараюсь объяснить королю, как этот Копленд ему предан. Думаю, Эдуард меня поймет.

Граф ушел, оставаясь в недоумении: кто еще, кроме Филиппы, мог бы так сдержанно и хладнокровно отнестись к подобному упрямцу?..

Ответ короля Эдуарда, когда был наконец получен, тоже немало удивил графа.

Пускай Давид остается пока в доме Копленда под надежной охраной, писал король, а сам Копленд немедленно прибудет на континент и предстанет перед своим монархом.

Жена Копленда пришла в смятение, узнав о повелении короля.

— О, какой же ты глупец, Джон! — причитала она. — Что ты наделал? Нужно было сразу отдать этого шотландского короля кому нужно… Его хотела получить королева? Вот и отправил бы к ней… О Боже, что теперь будет?.. Ведь ты оскорбил саму королеву!

Копленду тоже было не по себе: все знали о крутом нраве короля и о том, как тот предан супруге и как считается с ее мнением.

Король в это время находился вместе с войском вблизи города Кале. Он задумал захватить этот важный порт и, зная, что осада будет долгой, повелел возвести на месте военного лагеря настоящее жилье для себя и воинов.

Когда прибыл Джон Копленд, его без промедления представили пред лицом короля, который и здесь, в полевых условиях, не забывал заботиться о внешнем виде, а потому выглядел, как всегда, гордо и величественно, что вселило в бедного Джона еще больший страх.

— Ну, сквайр Копленд, — сказал ему король, — я уже наслышан о твоей доблести.

— Милорд, — отвечал тот, падая на колени и не зная еще, как понимать слова короля, — я служил и готов служить вам всегда и везде. Видно, Господь был милостив ко мне, простому землевладельцу, что позволил взять в плен короля шотландцев. И я так понимаю, что мой долг передать пленника прямо в ваши руки, милорд. В руки моего властелина. Клянусь всем святым, я и в мыслях не имел проявить неучтивость к королеве, сохрани ее Бог. Но королева ведь не король, верно, милорд? И клятву верности я давал не ей, а только королю.

Эдуард рассмеялся. Естественность собственной натуры позволяла ему легче понимать простых людей. Этот упрямец из тех его подданных, что преданы монарху безоглядно, до последней капли крови, — и это главное в их натуре. Такие ему и нужны. Бедная Филиппа была, конечно, немножко унижена, но, судя по ее посланию, поняла, с кем имеет дело, и простила бесхитростную душу. Ему остается сделать то же.

— Поднимись с колен, Джон Копленд, — сказал король. — С этой минуты мы станем называть тебя сэр Джон Копленд. И возвращайся в Англию, где отныне к твоим землям прибавятся новые, цена которых будет равна пятистам фунтам.

— Милорд… — пробормотал огорошенный Джон.

Король поднял руку, останавливая поток благодарностей.

— Но, — сказал он с улыбкой, — необходимо ведь задобрить королеву, не так ли? Наверное, она была немного удивлена, когда ты отказался отдать ей пленника. Удиви ее еще раз и привези к ней короля Шотландии. Под хорошей охраной, разумеется.

— О благородный господин мой, я сделаю все, что вы повелите, и, если нужно, умру за вас!

— Кто знает, — отвечал король, — возможно, придет день, когда я попрошу именно об этом… А теперь отправляйся обратно, сэр Джон Копленд. Я хотел поглядеть на одного из моих самых преданных слуг и увидел его. А он увидел своего короля. Прощай…

Сэр Джон Копленд, чувствуя себя счастливейшим человеком на свете, вернулся домой и тут же доставил короля Давида в распоряжение королевы, сопроводив действо многократными извинениями и заверениями в преданности, которые были милостиво приняты.

* * *

Изнывая от унижения и глубоких ран, король Давид пребывал в небольшой комнате у Копленда. Для него было даже лучше, что он серьезно ранен, — телесные страдания отвлекали от страданий душевных. Жена Копленда ухаживала за ним, делала перевязки, и он был слишком слаб, чтобы протестовать.

К тому времени, когда Джон Копленд вернулся из Франции, обретя новый титул и земельные угодья, раны короля Давида начали уже затягиваться, а потому было решено немедленно везти его в Лондон. Поскольку он достаточно окреп и неплохо стоял на ногах, были приняты все меры предосторожности, чтобы король не мог удрать. Этого новоявленный сэр Копленд не перенес бы.

Сразу после въезда в Лондон Давиду пришлось перенести невыносимое публичное унижение: его, сына Роберта Брюса, провезли на черном коне по улицам огромного города, и все жители показывали на него пальцами и выкрикивали оскорбления.

Слава Богу, говорили многие, теперь-то уж воцарится истинный мир на границе с Шотландией, и никто больше не станет разорять и грабить наши города и деревни. После такого поражения эти неуправляемые горцы должны наконец-то успокоиться. Что им еще надо?..

Жалко, этого торжества не видят наши король и королева: он воюет во Франции, а она отбыла к нему по его велению.

И еще одному публичному унижению подвергли несчастного Давида. Он предстал перед членами королевского совета, который собрался в тронном зале того дворца, где рассчитывал расположиться сам Давид, но на троне сидел не он, а малолетний сын английского короля Лайонел, герцог Кларенс, и он, этот ребенок, наученный взрослыми, изрек, что приговаривает Давида к заключению в замке Тауэр.

 

Глава 15

ОТВЕРГНУТАЯ

После блестящей победы в битве при Креси слава короля Эдуарда разнеслась далеко за пределы Франции, многие его враги почувствовали себя неспокойно, в том числе и те жители Фландрии, что так безжалостно расправились с Якобом ван Артевельдом. Еще больше испугались они, когда король прислал в город Гент доверенных лиц с приказанием выяснить, как все произошло и кого следует считать виновными. В ответ жители Гента обвинили убиенного в стремлении сместить графа, их законного правителя, и признались в совершении самосуда, но заявили, что так решил народ, а потому это можно считать законным.

Чтобы задобрить английского короля, они сделали предложение, которое не могло его не заинтересовать. Мы знаем, заявили они, что король Эдуард желает сделать сына герцогом Фландрии. Однако силой вряд ли можно добиться такого, и приведет это лишь к страшному кровопролитию. Но что, если все решить полюбовно — с помощью брака молодого фламандского графа Луи, только что занявшего место отца, убитого англичанами в битве при Креси? Что, если отдать ему в жены английскую принцессу, старшую дочь короля.

Эдуард ухватился за эту мысль, она показалась ему великолепной, и он перестал вдаваться в подробности убийства ван Артевельда и думать об отмщении за него. Хотя расставание с Изабеллой было для него горестным событием, он понимал важность и выгодность такого брака. Не говоря уже о том, что с дочерью он сможет видеться при теперешних обстоятельствах значительно чаще, чем если она будет по-прежнему пребывать в Англии, куда он в скором времени вряд ли вернется.

Кроме того, французский король почувствует еще один ощутимый укол — ведь он спит и видит, чтобы молодой граф Луи женился на принцессе Маргарет Брабантской, ибо подобный союз принесет Франции ощутимые выгоды.

Итак, Эдуард согласился на предложение фламандцев, а те заверили его, что сумеют уговорить графа, — ведь тот не может не понимать, насколько выгодна для Фландрии торговля с Англией, которая поставляет им превосходную шерсть, без нее же их страна сразу обеднеет.

Эдуард, не теряя времени, уведомил Филиппу об открывающихся возможностях и распорядился, чтобы она начала готовить дочь к этому браку и прибыла вместе с ней на континент. О себе он сообщал, что остается вблизи города Кале до тех пор, пока тот не падет к его ногам.

«Предлагаю вам, миледи, — писал он, — как можно скорее покинуть берега Англии, ибо время для того вполне пригодное. От шотландцев худа ожидать не приходится: их король благодаря вашей расторопности у нас в руках. Что касается брака нашей любимой дочери, его необходимо совершить немедля, пока королю Филиппу не удалось склонить графа Луи к женитьбе на Маргарет из Брабанта…»

Бедняжка Джоанна поначалу испугалась, что мать пришла за ней и ее снова ждет та же участь — помолвка с неизвестным и чуждым человеком. Она до сих пор не могла забыть страшных дней, проведенных в Германии и Австрии, и боялась повторения. Тем более что ей стало известно, что недавно начались переговоры с королем Кастилии о том, чтобы выдать ее замуж за его сына. Ох, неужели снова предстоит отъезд?.. Но, кажется, опасность миновала: мать обратилась к Изабелле и сообщила, что ей надо готовиться к путешествию.

Изабелла отнеслась к этому с присущим ее самоуверенной натуре спокойствием. Разве достойно для такого прелестного создания, как она, устраивать некрасивые сцены со слезами? Ведь куда бы она ни попала, все будут только восхищаться ею, и, значит, везде она сможет чувствовать себя на высоте положения. Да и отец, который так ее обожает, никогда не даст дочь в обиду, она свято верит в это.

— Отец хочет, чтобы мы немедленно приехали к нему, — сказала Филиппа. — Нет, тебя это не касается, милая Джоанна, ты останешься пока здесь, с остальными детьми. А вот Изабелле предстоит помолвка с графом Фламандским.

— Он всего-навсего граф! — с отвращением вскричала та.

— Дорогое дитя, этот брак очень важен для Англии. Твой отец возлагает на него большие надежды. Фландрия — весьма влиятельная страна на континенте. Кроме того, ты будешь совсем недалеко от отца, который намерен еще долго не уходить из Франции, и он сможет тебя часто видеть.

Последнее почти примирило Изабеллу с тем, что ее супругом будет всего лишь граф.

— Я знала, отец никогда не отпустит меня далеко от себя, — сказала она.

— А сейчас дело за портнихами, — заключила Филиппа, стараясь казаться веселой.

Изабелле к этому времени уже исполнилось четырнадцать, вполне подходящий возраст для замужества. Она была о себе высокого мнения и с наслаждением предвкушала встречу с будущим мужем, когда тот, увидев ее, онемеет от восторга. Эта мечта облегчала ей расставание с семьей и вступление в новую, непривычную жизнь.

Король Эдуард встретил супругу с дочерью на самом берегу, и они были с почетом препровождены в его военный лагерь, где уже стояли удобные жилища. Лагерь раскинулся под самыми стенами осажденного Кале, жители его давно голодали и думали лишь об одном — придет ли к ним помощь и когда? У англичан же шел пир горой в честь прибывших, все ели до отвала, вино текло рекой.

А Изабелла рисовала в воображении радужную картину — она одаряет ласковым снисходительным взглядом жениха, и он тает от счастья, от сознания, что связал судьбу с такой красавицей, к тому же дочерью английского короля.

* * *

Самоуверенности Изабеллы был бы, возможно, нанесен ощутимый удар, знай она обстоятельства, в которых находится граф Луи, и что он думает о предстоящем браке.

Юноша рос и воспитывался при французском дворе и по виду и манерам был настоящий француз. Король Филипп, понимая значения Фландрии в политической жизни Европы, всегда обращал внимание на Луи, одаряя его дружбой. Он и посоветовал ему взять в жены Маргарет Брабантскую, всячески нахваливая будущую супругу, и наконец тот дал согласие и уже свыкся с этой мыслью.

А вскоре произошла битва при Креси. Никогда не забудет Луи тот день — как он скакал на коне в рядах французской армии рядом с отцом. Был он возле его стремени и в тот момент, когда стрела английского лучника поразила графа в грудь и тот умер, успев издать лишь слабый стон. Разве может сын стереть из памяти искаженные предсмертной мукой гордые черты отцовского лица? Разве перестанет видеть кровь, струящуюся из раны?.. Кровь отца…

— О Боже! — воскликнул тогда сын. — Как я ненавижу англичан!..

И вот теперь, когда прошло не так много времени со дня роковой битвы, к юному графу явились представители главных городов его страны и изложили просьбу — вернее, не просьбу, а предложение — чтобы он женился на Изабелле, дочери короля Англии.

— Что я слышу? — прервал он их многословные речи, и лицо его выразило удивление, смешанное с отвращением. — Мне жениться на дочери убийцы моего отца?! Вы сошли с ума, предлагая такое! Я никогда не сделаю этого!

— Ваша светлость, — убеждали его пришедшие, — союз с Англией чрезвычайно важен для Фландрии. Нам необходима английская шерсть, она дает работу нашим ткачам. Ваш брак будет способствовать процветанию страны.

— Но я уже дал согласие жениться на Маргарет Брабантской.

— Этого желает Франция, но поймите, Англия для нас куда важнее. Мы уже имели честь объяснить вам… Кроме того… — говоривший позволил себе улыбнуться. — Кроме того, принцесса Изабелла очень хороша собой… писаная красавица… Вы не разочаруетесь.

Эти слова еще больше покоробили Луи.

— Вы не заставите меня вступить в брак, который мне ненавистен! — вскричал он.

— Как только вы взглянете на нее, сразу забудете, чья она дочь, так хороша эта девушка, — пытались утихомирить его сограждане. — И все говорят, что очень умна.

— Как и ее отец, этот проклятый убийца, вознамерившийся отобрать французскую корону у законного обладателя!

Горожане были потрясены его несдержанностью. С таким правителем не миновать хлопот, если не научить его смотреть на вещи открытыми глазами и действовать разумно, во благо страны.

— Ваша светлость, — жестко сказал тот, кто был главным среди представителей городов, — вы должны думать о том, что говорите. Если словами или, что еще хуже, действиями вы навлечете на нас гнев английского короля, то можете принести безмерные несчастья Фландрии. Вы превратились во француза, но забываете при этом, что Франция сейчас не та страна, от которой нам выгодно зависеть.

— Я не желаю больше слушать ваши бредни! — надменно заявил молодой граф.

Пришедшие обменялись между собой понимающими взглядами и несколькими словами, затем ближе подступили к графу, почти окружив его.

— Что это значит? — закричал он.

— Это значит, — отвечали ему, — что с этой минуты вам нельзя далеко отходить от вашего замка.

— Как?! Я стану вашим пленником?

— Не пленником, ваша светлость. Вы сможете даже охотиться с собаками или соколом. Но с вами все время будет стража, следящая, чтобы вы не умчались к королю Франции, своему другу, который вовсе не друг вашей страны. Мы, фламандцы, предпочитаем обратить взоры в сторону Англии, так решило большинство городов. И мы будем держать вас здесь, в этом прекрасном замке, до тех пор, пока вы не прислушаетесь к нашим советам и не дадите согласие на брак с дочерью английского короля.

Граф Луи был в ярости, но понимал, что находится в руках сограждан, и ему не остается ничего иного, как смириться и ждать своего часа. Если тот наступит. А пока что он может, слава Богу, предаваться любимому делу — охоте.

Но все равно этим безумным людям не заставить его жениться на дочери того, кто убил его отца! Никогда! Пусть всю жизнь придется заниматься только охотой, он не сдастся!

Он подчинился силе и начал жизнь в роскошном плену. Он мог не изменять привычкам ни в чем — все было, как и прежде, за исключением одного: за воротами замка его всюду сопровождала стража, назначенная представителями городов и состоящая из неподкупных людей, на содействие которых нечего было и рассчитывать…

Прошло несколько месяцев, и граф Луи капитулировал.

Он послал за главными членами городских общин и, когда те прибыли, заявил, что изменил решение и готов согласиться на брак с принцессой Изабеллой.

Его поздравили с тем, что в нем восторжествовал здравый смысл; он сам убедится, как хороша его будущая супруга — самая красивая изо всех принцесс! Он не пожалеет о СВОЕМ выборе.

К королю Эдуарду были направлены посланцы, после чего тот и сообщил Филиппе, чтобы она прибыла к нему во Францию вместе с дочерью.

Сумрачным мартовским утром нареченные впервые увидели друг друга. Это произошло в монастыре Брег, и все было обставлено чрезвычайно пышно и торжественно.

Граф Луи появился в сопровождении самых высокопоставленных персон Фландрии, все в роскошных нарядах, король Эдуард позаботился, чтобы представители английской стороны тоже не ударили лицом в грязь.

А до этого король пожелал встретиться с графом наедине и принял его в одной из комнат обители.

Эдуард оделся и обставил встречу так, чтобы выглядеть еще внушительнее, намереваясь нагнать страх на собеседника. Однако графа Луи оказалось не так просто запугать. Он был молод, упрям, обладал сильным характером и не мог забыть ни о гибели отца, ни о том, что его заставили силой согласиться на этот брак, что было унизительным.

Эдуард знал, как упрямился юноша, и в душе одобрял его неуступчивость, понимая ее причины.

Он сразу постарался взять быка за рога и заговорил о главном:

— Граф, я пожелал говорить с вами до начала церемонии, потому что хочу, чтобы вы услышали из моих уст слова о том, что я невиновен в смерти вашего отца.

— Это случилось при Креси, — пробормотал тот, глядя с вызовом на короля Англии.

— Да, где моя армия одержала блистательную победу. И там погиб ваш отец. Но я даже не знал, что он сражался на стороне французов. Только когда битва окончилась, мне сообщили о его смерти. Я понимаю ваши чувства. У меня есть дети, и, думаю, если бы я погиб на поле боя в Креси, они питали бы к королю Франции те же чувства, что вы ко мне… Но повторяю, я невиновен в смерти вашего отца. Клянусь, узнай я, что он принял участие в битве против англичан, но ему требуется помощь, я оказал бы ее немедленно. Верьте мне и не таите в душе зла.

Луи смотрел на этого величественного красивого человека, слушал его слова, но перед его глазами стояло лицо умирающего отца… И кровь… его кровь.

Эдуард положил руку ему на плечо, юноша вздрогнул.

— Забудем, дорогой граф, — сказал король, — что ваш отец и я были по разные стороны. Позвольте мне заменить вам отца, которого вы потеряли. Клянусь, вы не пожалеете, приняв мою помощь и сделавшись членом моей семьи.

Глаза Луи возбужденно блестели, когда король обнял его, и выражение их трудно было понять.

— Все будет хорошо, сын мой… — произнес король. — А теперь поговорим о свадебной церемонии.

Знатные фламандцы, сопровождавшие Луи, были в восторге от того, как сумел поладить король Эдуард с их строптивым графом. Они опасались, что хотя тот и пошел навстречу их настояниям, но в душе отнюдь не смирился. Однако король Эдуард сумел, видимо, обуздать неукротимого юношу.

* * *

Итак, сумрачным мартовским днем Изабелла и ее жених стояли лицом к лицу, внимательно глядя друг на друга.

Она была роскошно одета — истинная принцесса во всем блеске — и улыбалась ему, предвкушая ответное восхищение. Его лицо оставалось бесстрастным.

Вот она, дочь убийцы моего отца, думал он. Как она тщеславна, хотя еще так молода… Да, красива, ничего не скажешь. Но отчего я должен позволять кому-то выбирать для меня невесту?

Он довольно хорош собой, мне он, пожалуй, даже нравится, думала Изабелла. Но какой серьезный, сосредоточенный! Наверное, поражен моей красотой и не может еще поверить, что ему выпало такое счастье — красавица жена и союз с Англией…

Они немного поговорили друг с другом. Он рассказал ей кое-что о Фландрии. Она слушала не слишком внимательно. Ей не терпелось поведать о себе, о том, где успела побывать с сестрой, о том, что у нее целых три фрейлины, а у сестры только одна, что отец любит ее больше всех на свете и, некоторые говорят, даже немного испортил ее этим…

С последним Луи сразу же мысленно согласился.

Король Эдуард и прибывшие с графом Луи фламандцы благосклонно взирали на молодых.

— Кажется, эти двое вполне довольны друг другом, — заметил король.

Помолвка прошла в торжественной обстановке. Сама свадьба, предложил король, должна быть более пышной, потому необходимо не менее двух недель, чтобы к ней как следует приготовиться с обеих сторон. На том и порешили.

Изабелла и ее родители уехали из монастыря к себе в военный лагерь вблизи Кале, граф Луи вернулся в замок, опять под усиленную охрану, ибо фламандские старейшины, зная его характер, не хотели никаких непредвиденных происшествий накануне свадьбы. Вот состоится бракосочетание, а потом пускай делает, что хочет.

Торжественный день приближался, и Луи, отнюдь не примирившийся с насилием над собой, лихорадочно искал пути спасения: что делать?.. Как?.. К своему удивлению и радости ему удалось сдружиться с двумя стражниками, с которыми он вел долгие беседы о судьбах Фландрии. Он сумел убедить их, что союз с Англией гибелен для страны — ведь с ней рядом находится такое большое и мощное королевство — Франция. Англия же от них далеко, за морем. Здесь, на суше, у нее лишь небольшие владения, которые не так-то легко удержать, если что случится. Король Эдуард, говорил Луи прилежным слушателям, вознамерился надеть на себя французскую корону. Но разве это возможно? Он одержал победу при Креси. Ну и что? Намного он приблизился к желанной цели?.. Да ни на шаг!

Говорил Луи и о том, что французы вскоре вытеснят англичан с континента, иначе и быть не может. И что тогда? Как поступят они с теми, кто поддерживал короля Англии?.. Вот так-то, друзья…

Если его новые приятели вначале спорили с Луи, то в конце концов вынуждены были признать его правоту и выразили согласие пойти на риск, чтобы помочь ему избавиться от этого брака и тем самым от каких бы то ни было обязательств перед англичанами…

А день бракосочетания неуклонно близился, и нужно было действовать без промедления.

Их план был прост. Во время охоты, преследуя дичь, он оторвется от охраны, которая, надо сказать, после помолвки графа ослабила внимание, и выскочит на коне к условленному месту, где его будут ждать два новых друга со свежей быстроногой лошадью, на которую он пересядет, и все они тотчас поскачут в сторону границы.

Замысел удался легче, чем они предполагали. Луи добрался до провинции Артуа и оттуда направился прямиком в Париж.

Король Филипп был немало удивлен и обрадован появлением юноши. Он одобрил его поступок и сказал, что больше всего на свете хотел бы увидеть лицо короля Эдуарда, когда тому сообщат о бегстве столь желанного жениха.

* * *

Изабелла не поверила ушам, услыхав о случившемся.

Бросили! Отвергли! Отринули! Ее — самую вожделенную из всех возможных невест, прекрасную принцессу, любимицу могущественного короля!..

Прискорбную весть ей сообщила мать и коротко заключила:

— Свадьбы не будет.

Но Изабелла все еще до конца не поняла: что произошло.

— Он… значит, он удрал?! От меня?

— Не от тебя, дорогая, — сказала мать. — От брака с Англией.

— Предатель! — вскричала Изабелла. — Пусть… пусть он женится на Маргарет из Брабанта. На этой уродине! Пусть она принесет ему гибель!

— Надо радоваться, дочь моя, что свадьба не состоялась, что мы загодя узнали, каков он есть, — до бракосочетания!

Вошел король и принял плачущую дочь в объятия!

— Дорогое дитя… — он говорил с трудом, так велик был его гнев. — Дорогое дитя… Этот негодяй… клятвопреступник… Он поплатится…

Король, казалось, больше переживал оскорбление, нанесенное дочери, чем то, что лопнула надежда на союз с Фландрией, так необходимый сейчас его стране.

— Он убежал… от меня… — повторяла в слезах Изабелла.

— Нет, не от тебя, — утешал отец. — Не думай так. Это неверно.

Ему вторила Филиппа, повторяя, что граф сбежал не от невесты, а от военного союза с Англией.

— Дорогое дитя, — сказал король, — праздник все равно состоится. Здесь, возле города Кале. Пускай все увидят, что мы не придаем ровно никакого значения этому браку и презираем того, кто нас обманул… Мы будем веселиться! Верно, дочь моя?

— Да, отец, — согласилась Изабелла.

Она почти успокоилась. И в самом деле, если этот Луи удрал не от нее, то о чем горевать? Она станет весело отплясывать, петь, кружиться, чтобы никто не смел и подумать, будто кто-то мог ее расстроить, — ее, самую прекрасную принцессу на земле!..

 

Глава 16

ГРАЖДАНЕ КАЛЕ

Эта зима была, наверное, самой страшной для жителей французского города Кале. Не прекращались атаки окружившего город противника, стрелы сыпались смертоносным дождем, городские стены нуждались в постоянной починке, чтобы в образующиеся бреши не могли ворваться вражеские солдаты, и люди, работавшие там, становились жертвами английских лучников. Но самым тяжким испытанием были холод и голод. Уже многие умерли от истощения, однако оставшиеся в живых были полны решимости не сдаваться и стоять до конца. Помощь придет, уверенно твердили они. Наш король не забудет про нас.

Осада Кале была нелегким испытанием и для нападающих. Такого отпора англичане еще не получали. Город был хорошо укреплен и не желал открывать ворота. Может быть, и не стоит, думали некоторые, тратить столько времени и сил на то, чтобы его захватить? Но для короля Эдуарда он был очень важен, этот город. И как значительный порт на берегу пролива, и как знак военного превосходства над французами. Если он им овладеет, честолюбие его будет удовлетворено и половину войны можно считать завершенной. А для короля Филиппа эта потеря станет куда ощутимей поражений при Хельветслейсе и даже при Креси.

Он отправил в Лондон гонца, который должен был от его имени потребовать подкрепления. Ему нужно было еще больше кораблей для морской блокады, потому что королю Филиппу удалось все-таки наладить снабжение города продовольствием и оружием со стороны бухты.

Мы захлопнем ловушку, говорил Эдуард, ни одной щели им не останется.

Он назначил графа Уорвика командовать флотом и отдал в его распоряжение более восьмидесяти судов. Французы пытались оказывать помощь жителям Кале, но, понеся крупные потери, когда около сорока кораблей с продовольствием были пущены ко дну или захвачены, вынуждены были прекратить попытки. Зерно, мясо, вино — все исчезло в морских глубинах, а жители города дошли уже до того, что стали употреблять в пищу кошек и собак.

Король Филипп принял решение атаковать англичан. Он понимал, что теряет доверие народа, потому что проигрывает битвы, а война требует расходов, и он вынужден облагать подданных все более высокими налогами, которые те всеми правдами и неправдами стараются не платить. Не лучше обстояло дело и когда он объявил о новой вербовке солдат. Многие его дворяне с большой неохотой отдавали слуг и крестьян, сами же зачастую отлынивали от военной службы. Ослабляла страну в это время и постоянная вражда между различными знатными и влиятельными кланами.

А у короля Эдуарда дела обстояли иначе — население Англии начинало все больше любить его, гордиться им и с воодушевлением оказывало поддержку. Он был словно создан для того, чтобы вызывать благорасположение и восторг людей. Исполненная величия внешность, высокий рост, статность, какое-то особое, присущее Плантагенетам очарование, столь сильно проявившееся в его деде, личная смелость, а также смелость Черного Принца, героя битвы при Креси, — сам Эдуард многое сделал, чтобы прославить наследника, — все это способствовало тому, что в умах и душах англичан король стал символом величия страны. Эдуард III стал человеком, которым восхищались и гордились, которому нельзя отказать ни в чем, чего бы он ни потребовал, и за кого они готовы были отдать все, в том числе жизнь.

В Англии преобладало презрительное отношение к французам и ко всему французскому. Считалось, что все мужчины там женственны, большую часть времени занимаются тем, что расчесывают длинные волосы и умащивают кожу, поэтому она у них отвратительно бледная, а не такого здорового красноватого оттенка, как у англичан. Они ходят, не по-мужски семеня ногами, жеманно улыбаются, и речь их подходит более для дамских будуаров, нежели для поля битвы. Все они безнравственны, у каждого мужчины, даже самого скромного, не меньше дюжины любовниц… Так неужели такой народ сильные и мужественные англичане не сумеют победить в самое ближайшее время?

Французы отвечали англичанам тем же — презрением. Это же не люди, а отбросы! Укор всему человечеству. Настоящие варвары! Сколько они поглощают пищи! Им совершенно безразлично, как она приготовлена и как подается на стол. А вместо тонких вин хлещут пиво… Неужели просвещенный француз испугается этих дикарей? Да никогда в жизни!..

Напрасно несчастные жители Кале ожидали облегчения своей участи. Наступило лето, и жара для них оказалась еще хуже холодов.

Истощенные, больные люди уже понимали, что больше не выдержат, когда до них дошла радостная весть, что король Филипп с огромным войском движется им на помощь.

Король Эдуард тоже знал о приближении французов и размышлял, откуда они появятся. У них было три пути: со стороны песчаных дюн, с кладбища и со стороны Нейльского моста. Он решил по двум направлениям перекрыть все подходы и оставить только один — через узкий мост.

Французы подошли со стороны дюн и вынуждены были остановиться примерно в миле от лагеря англичан. Филипп понимал, насколько невыгодным будет его положение, если он решит форсировать мост — это означало бы, что узкая цепочка его солдат должна вести бой с куда большим количеством солдат противника. Французский король послал к Эдуарду гонцов с предложением вывести армии на поле и вступить в открытую схватку.

Но тот ответил презрительным смехом на слова гонца и сказал, чтобы тот передал своему господину Филиппу Валуа, незаконно занявшему трон, по наследству принадлежащий ему, Эдуарду, что он не согласен на подобные условия.

— Твой господин, — добавил он, — прекрасно знал еще год назад, что я под стенами Кале, но ждал, пока я вымотаюсь, истрачусь до последнего гроша и сам уйду отсюда. Однако такого не случилось. Мой народ поддержал меня. Если Филипп хочет сразиться, пускай идет сюда и попробует это сделать. А нет, так пусть убирается на все четыре стороны!

Посланцы вернулись ни с чем, и Филипп вскипел от ярости, ибо понимал, что не может атаковать англичан через узкий мост. Это равносильно самоубийству. Но иначе к противнику не подступишься — дороги надежно перекрыты.

Что же ему остается? Только повернуть назад. И он отдал приказ готовиться с рассветом в обратный путь, бросив город на милость англичан, но перед этим уничтожить все в оставленном лагере, чем могли бы воспользоваться солдаты противника.

Когда жители Кале через бойницы стен увидели, как французы сжигают остатки имущества, уходят, они поняли, что всем их надеждам пришел конец. Им не остается ничего другого, как сдаться англичанам.

* * *

Джон де Вьен, комендант крепости Кале, направил королю Эдуарду послание с предложением начать переговоры. Тот пришел в бешенство, прочитав его.

— Отправляйся назад и передай своему хозяину, что он не смеет ставить мне условия! Город — мой без каких бы то ни было оговорок! — крикнул он посланцу.

С уходом гонца ярость Эдуарда усилилась.

— Они осмеливаются предлагать мне торг! — продолжал он кричать. — Я столько времени и денег потратил на ожидание у этих стен! Они давно должны были сдаться! Видит Бог, я покажу им условия! Они получат сполна за все — и за свою наглость в том числе!

Филиппа, которая слышала эти крики, попыталась, как всегда, успокоить его, говоря, что жители Кале делали то, что должны были, вероятно, делать жители любого укрепленного города, и английского тоже, если бы, не дай Бог, до этого дошло.

— Милорд, — добавила она, — вы были бы невысокого мнения о согражданах, если бы те поспешили сдаться противнику.

— Все это так, — проворчал король, — но осмелиться ставить мне условия! Я им покажу!

Он послал за сэром Уолтером Манни, преданным соратником родом из Эно, приехавшим в Англию в числе приближенных Филиппы.

— Ну вот, Уолтер, можно считать, Кале у нас в руках, — сказал он. — Однако его комендант захотел предлагать мне условия, вести какие-то переговоры. Разве не смешно? Это я объявлю им условия — чтобы все они подставили свои головы под наши мечи! Я уничтожу всех жителей!

Сэр Манни молчал. Он видел состояние короля и понимал, что отвечать ему нужно с осторожностью. Нечасто бывало, чтобы гнев в Эдуарде одерживал победу над разумом. Сейчас был как раз тот редкий случай. И нужно думать о том, как оградить короля от поступка, о котором он будет потом горько сожалеть.

Город Кале был очень важным стратегическим пунктом, и теперь, когда он почти уже у них в руках, необходимо решить, как использовать его в дальнейшем ходе войны. Истребление жителей не принесет никакой пользы англичанам, но лишь пробудит к ним неутолимую ненависть во всех французах.

Король тем временем продолжал возбужденно говорить:

— …Если только подсчитать, во сколько этот город мне обошелся… Месяцы ожидания… Мы построили еще один город возле его стен… А пища?.. А вооружение?.. И они смеют заикаться насчет каких-то переговоров…

Сэр Манни спокойно сказал:

— Это последний жест со стороны защитников города, милорд. Жест отчаяния. Со стороны тех, кто храбро оборонялся и много претерпел.

— Уолтер, ты говоришь так, словно принял их сторону!

— Милорд знает, что это не так. Но я не могу, как и любой другой смертный, не отдавать дань их мужеству и не думать о муках, что они приняли. Многие бы на их месте давным-давно капитулировали. — Они бы сохранили мне немало денег, а себе — жизней, — сказал король.

— И заслужили бы ваше презрение, милорд.

Эдуард ничего не ответил. Да, Уолтер Манни неглупый человек, к его советам невредно прислушиваться.

— Итак… — начал король после недолгого молчания.

— Немного милосердия, милорд, никогда еще не мешало ни одному властителю, — сказал Манни. — Многие ставят сердобольность выше величия.

— Послушай, Уолтер, — раздраженно проговорил король, — долго ты будешь призывать к жалости в отношении тех, кто столько высосал из нашего королевства денег и всего прочего?

— Я буду призывать, — отвечал тот, — чтобы вы уняли вашу злость, милорд, и подумали о том, какое решение лучше и полезней для этого самого королевства.

Опять король замолчал.

— Хорошо, — сказал он потом. — Я не отдам приказа об уничтожении жителей.

На лице Манни отразилось удовлетворение.

— Но я велю другое, — снова заговорил король. — Ты, Уолтер, пойдешь на рыночную площадь города и узнаешь имена шестерых самых уважаемых граждан. Кто возглавлял все их сопротивление нам. И передашь мое повеление, чтобы немедленно явились ко мне с непокрытыми головами, босые, с веревками вокруг шеи. Они должны вручить мне ключи от города, и, когда это сделают, я велю их повесить на городской стене, чтобы все запомнили, как опасно и глупо сопротивляться мне. Иди, Уолтер!

Тот понял, что бесполезно продолжать разговор с королем на эту тему, и удалился. Хорошо и то, что Эдуард остановился всего на шести жертвах вместо всех жителей города. Сейчас он не может ни о чем думать, кроме как о тех потерях в деньгах, что понес, а потому дальнейший разговор ни к чему хорошему не приведет.

Сэр Манни в точности выполнил приказ короля и объявил во всеуслышание на рыночной площади об условиях сдачи города и наказании за строптивость. Упомянул и о том, какую кару король хотел назначить до этого.

Его слова вызвали в толпе волнение и ропот ужаса, но вскоре вперед вышел самый богатый торговец в городе Юстас де Сен-Пьер. К нему тотчас присоединился его сын.

— Отец, — сказал он, — если ты идешь, то и я с тобой!

Напрасно пытался тот отговорить юношу; пока он это делал, к ним подошли еще четверо жителей.

— Шесть человек, друзья, — сказал Юстас, — не такая большая цена, когда речь идет о целом городе. Если мы не принесем в жертву себя, английский король казнит всех без исключения. Я делаю это по доброй воле и умру с надеждой, что милосердный Господь простит мне мое самопожертвование ради блага ближних.

В толпе воцарилось молчание, и в этой скорбной тишине шестеро граждан, взяв ключи от города, направились к воротам в крепостной стене, возле которых их ожидал сэр Уолтер Манни.

Они уже выходили из города, когда раздались крики женщин, обращенные к Уолтеру:

— Господин, спасите наших мужей! Упросите короля проявить милосердие!..

— Именно это я и хочу сделать, добрые женщины, — отвечал им тот.

Король Эдуард велел собрать как можно больше людей, которые присутствовали бы при вручении ему ключей от города. Он пожелал сделать из этого впечатляющее зрелище, которое надолго запомнилось бы всем. Поэтому был наскоро сооружен и покрыт богатой золотой материей трон, и король восседал на нем в блестящем дорогом одеянии.

Рядом с ним были королева, Черный Принц, придворные дамы из окружения Филиппы и Изабеллы.

Шестеро изможденных горожан, изнуренных голодом, являли собой резкую противоположность королевской семье, придворным и сытым стражникам.

Вошедшие пали на колени перед королем и передали ему ключи от города.

От лица всех шестерых заговорил Юстас де Сен-Пьер:

— Благородный король, мы здесь в полном вашем распоряжении и зависим от вашей воли и желания. И мы добровольно пришли во имя спасения остальных граждан нашего многострадального города, которые долгие месяцы жили в муках и терзаниях. Я прошу лишь об одном — проявить в этот день высокое благородство вашей натуры.

Полная тишина царила вокруг. Все молчали, глубоко тронутые словами и видом несчастных, чьи страдания были написаны на их лицах и придавали им гордый и достойный вид, несмотря на жалкое положение, в котором они пребывали. В эти минуты они выглядели величественнее самого короля, хотя были босы, в жалких одеждах и в волосах у них не сверкала золотая корона.

Эдуард, нахмурившись, смотрел на них, в голове у него билась мысль, съедавшая его уже давным-давно, — мысль о том, какие огромные затраты и потери понесли его армия и Англия за время осады этого упрямого города. Не только в деньгах. Вторжение шотландцев — правда, закончившееся пленением их короля — тоже результат длительного пребывания Эдуарда с его войском под стенами Кале.

Нет, он не простит их, и эти шестеро заплатят жизнью за его, Эдуарда, тяжкие дни и бессонные ночи.

— Взять их и отрубить головы! — вскричал он.

Сэр Манни негромко проговорил:

— Милорд, проявите сострадание и милосердие к этим людям, и вам воздастся сторицей.

— Помолчите, Уолтер, — процедил сквозь зубы король. — Иначе я поступить не могу. Пошли за палачом, — добавил он громче. — Тотчас же!..

И тут Филиппа поднялась с места и, подойдя к королю, опустилась перед ним на колени.

— Милорд, — сказала она прерывающимся от волнения голосом, — я приехала сюда к вам по бурному морю, подвергая опасности и себя, и нашу драгоценную дочь, и я жила здесь, в военном лагере, ни словом не упоминая о каких бы то ни было неудобствах и ничего не прося у вас. Но теперь я прошу: ради любви к Сыну нашей Пресвятой Девы и в доказательство вашего расположения ко мне помилуйте этих людей!

Король пристально смотрел на нее и не произносил ни слова. Увидев, как слезы текут по ее лицу, он почувствовал, что внутри у него что-то дрогнуло. Он ласково произнес:

— Встаньте, Филиппа. Вам не следовало здесь находиться в эти дни… Но вы не знаете, — уже совсем другим тоном добавил он, — чего стоило нам всем упрямство жителей Кале. И поэтому у меня нет к ним снисхождения!

— Милорд, — повторила Филиппа, — я говорила о любви. Если вы еще питаете ее к супруге вашей, то выполните ее просьбу — отдайте ей этих горожан. Это будет знаком вашего расположения.

— Вам нужен от меня знак, миледи? Вы не уверены в моей любви?

Она подняла на него глаза и молча кивнула.

Губы у него дрожали, когда он сказал:

— Вы загнали меня в угол, миледи, и мне ничего не остается, как согласиться на вашу просьбу. Но, видит Бог, я делаю это против моего желания… Возьмите этих людей! Отдаю их вам.

Воцарившаяся тишина не нарушилась ни единым звуком. Филиппа поцеловала руку короля и только тогда поднялась с колен. Подойдя к шестерым мужчинам, она велела страже снять с них веревки и затем провести их в покои и там накормить и достойно одеть.

Также она пожелала наградить их чем-либо ценным за мужество, после чего отпустила в город, куда они вошли — чтобы продолжать жить — через те же ворота, откуда совсем недавно выходили на мучительную казнь.

Все, кто видел, что произошло в этот день, собственными глазами, слышал собственными ушами, а также те, кому привелось узнать об этом из рассказов других, будут долго, если не всю жизнь, вспоминать эти события и говорить, без конца говорить о них. О шести смелых, мужественных людях, ушедших из города с веревками на шеях навстречу верной смерти и вернувшихся потом живыми и невредимыми, обласканными доброй английской королевой, которая сумела спасти их только благодаря любви, которую к ней питал беспощадный король Англии.

Эдуард на самом-то деле был не так уж недоволен вмешательством Филиппы, даже испытал некоторое облегчение от того, что бесстрашные граждане Кале остались живы. И, лишь только миновал приступ жестокой злобы, он начал думать, как лучше использовать в своих целях создавшееся положение.

Самое главное — город останется у него в руках. И он рассчитывает найти общий язык с его гражданами, которые сейчас должны отвернуться от короля Филиппа: ведь тот бросил их на произвол судьбы, чего они наверняка не простят ему.

Первым делом Эдуард велел доставить в город продовольствие и накормить всех — некоторые, правда, так жадно набросились на пищу, что умерли. Щедрость английского короля помогла ему завоевать сердца многих изголодавшихся горожан.

Эдуард вместе с Филиппой торжественно, под звуки фанфар проехал по улицам города, чтобы все жители могли увидеть воочию победителя и ту, которая спасла шестерых из них от позорной казни, и излить ей свою благодарность.

Кроме того, Эдуард сразу же позаботился об укреплении города и о других мерах, необходимых на случай, если король Филипп осмелится сделать попытку вернуть себе утерянное и пойдет на штурм.

Однако короли согласились на девятимесячное перемирие, что вполне устраивало обе стороны.

Оставив в городе отряд солдат и уверенный в том, что его граждане предпочитают находиться под более надежной властью английского короля, Эдуард с женой и дочерью отплыл в Англию.

 

Глава 17

ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ: ОРДЕН ПОДВЯЗКИ

Вскоре после возвращения домой Филиппа родила одиннадцатого ребенка. Это был мальчик, которого снова назвали Уильямом. Но, увы, это имя было несчастливым в их семье, и младенец, как и его тезка почти за десять лет до него, умер вскоре после рождения.

Эдуард утешал Филиппу, умоляя обратить взор на восьмерых здоровых и сильных детей: сыновей — Эдуарда, Лайонела, Джона и Эдмунда и прелестных дочерей — Изабеллу, Джоанну, Марию и Маргарет. Разве они не чудо? Да, они потеряли двоих Уильямов и Бланш, но на все воля Бога. Зато Он благословил их остальными детьми, дал им здоровье и красоту.

Филиппа соглашалась с ним, радуясь живым, но не могла не сокрушаться о погибших плодах ее чрева.

Кроме того, приближалось печальное время постепенного прощания с дочерьми. Дважды это окончилось их возвращением в лоно семьи, но расставание было неизбежным. Если бы еще, как предполагалось с Изабеллой, не так далеко от дома… Но на это рассчитывать не приходилось. Вскоре Изабеллу выдадут замуж за кого-то другого, и она уедет в дальние края.

А пока опять наступает черед Джоанны. Бедная девочка! Если бы Филиппа была склонна заводить любимчиков среди детей, ее выбор несомненно пал бы на Джоанну. Сколько ей пришлось вытерпеть, несчастной, тогда в Австрии! Разве можно об этом забыть?

Недавно король сказал, что нужно уже думать об ее отъезде в Испанию. Он не хочет расставаться ни с одной из дочерей, но это необходимо. Правда, добавил он с раздражением, испанцы увиливают от окончательного решения, но все равно брак должен состояться: для Англии он полезен, да и для Испании тоже.

Что же касается постоянного перенесения сроков бракосочетания, то, подозревал Эдуард, дело в том, что за спиной испанского короля Альфонсо стоит его могущественная любовница Элеонора Гузман, успевшая родить ему троих детей. Она спит и видит, чтобы законный сын короля, Педро, которого прочат в мужья Джоанне, либо умер, либо не имел наследников, и тогда, надеется она, один из ее сыновей мог бы наследовать испанский престол. Из-за ее происков и происходят все эти отсрочки.

Но даже всесильная Элеонора не может воспрепятствовать браку, он состоится в ближайшее время, а потому Джоанне надо быть готовой.

Она уже не была той несмышленой маленькой девочкой, которая с ужасом ожидала отъезда из родного дома. Ей уже шел пятнадцатый год, и она хорошо знала, что раньше или позже это должно произойти. Знала также, что случается всякое — как, например, недавно у Изабеллы, от которой в последнюю минуту сбежал жених, правитель Фландрии, и втайне надеялась, что у нее тоже что-нибудь не заладится с Педро. Пускай хоть в самый последний момент! Ох, как было бы хорошо!..

Филиппу беспокоили интриги при дворе испанского короля. Ей вовсе не хотелось, чтобы на дочь обрушилась ненависть всесильной фаворитки. Дети Филиппы жили, слава Богу, в других условиях, редких в королевских семьях, окруженные искренней любовью и заботой, они не знали козней и подвохов и окажутся совершенно беззащитны перед ними… Да, выходит, счастливое, безмятежное детство только мешает, усложняя жизнь детей, отбывающих на чужбину и попадающих в мир придворных интриг. Джоанне предстоит отъезд, и Филиппа каждую ночь молилась о ее благополучии. До нее доходили тревожные слухи не только о коварстве Элеоноры Гузман, но и о том, что юный Педро, будущий супруг Джоанны, с малолетства отличается ужасной жестокостью. Говорили, он обожает мучить животных, а если выдается случай, то и людей. О Боже, неужели это правда? Люди ведь так много болтают всякого… И она еще усердней молилась за дочь.

Джоанна почти окончательно примирилась с мыслью, что вскоре уплывет на корабле из Англии в далекую Испанию. Наряды, которые ей шили, не слишком занимали ее, хотя нельзя сказать, что совсем были безразличны. Изабелла испытывала зависть, любуясь ее великолепными одеяниями.

— Как они тебе пойдут! — восклицала она, лаская пальцами платья из лилового и пурпурного бархата, накидки из горностая, отделанные драгоценными камнями. — А мне, — добавляла она, — все равно лучше дома. Даже рада, что не вышла замуж во Фландрии.

— Я бы тоже с удовольствием осталась дома, — с тоской призналась Джоанна.

— Но ты ведь будешь королевой. Королевой Кастилии и Леона! Подумай только!

Джоанна подумала, но радости это ей не принесло.

— Я никогда и не хотела выходить за какого-то графа, — продолжала Изабелла. — Уж если замуж, то за короля или за принца. Я дала себе слово, что обязательно выйду за короля!

Джоанна ничего не ответила, склонившись над вышиванием. Оно единственное успокаивало ее. Втыкая иголку в мягкий цветной шелк, она думала о счастливых днях, проведенных в семье, о том, что навсегда сохранит их в сердце, что бы с ней ни случилось.

В январе она отправилась в путь. Король с королевой и Изабелла провожали ее от Вестминстера до Мортлейка. Там они попрощались, и родители с тяжелым сердцем возвратились в Лондон. Филиппа думала о том, что, если уезжала бы сейчас не Джоанна, а Изабелла, им было бы спокойней на душе: старшая дочь как-никак больше приспособлена к светской жизни, менее уязвима. А эта… такая домашняя.

Джоанна продолжила поездку по суше до Плимута, откуда ей предстояло отплыть на корабле в Испанию.

Но она задержалась в этом городе на семь недель из-за непогоды на море и только в середине марта смогла возобновить путешествие. Какими тоскливыми были эти недели!..

А через восемь дней после отплытия из Плимута ее корабль бросил якорь в городе Бордо на французском берегу.

Здесь тоже пришлось провести немало времени, пока продолжались переговоры между королевскими дворами Англии и Испании. Король Эдуард по-прежнему с недоверием относился к королю Альфонсо и опасался, что в любую минуту тот может изменить свое решение. А повторения того, что произошло у Изабеллы с графом Луи, король не мог допустить. Он знал, и это его утешало, что супруга короля Альфонсо за этот брак — больше всего, конечно, из-за того, чтобы досадить фаворитке мужа.

Находящийся меж двух огней безвольный Альфонсо все время колебался, поэтому король Эдуард и не желал, чтобы дочь приехала в Испанию раньше, чем все соглашения будут подписаны и скреплены печатями: тогда у другой стороны не будет уже никаких поводов для отсрочек или отговорок.

Замок, в котором пребывала Джоанна, находился в красивом месте, из его окон открывался чудесный вид на покрытые лесами холмы, виноградники, и после хмурого холодного Плимута и тягостного морского путешествия ей было хорошо здесь, она мечтала, чтобы такая жизнь длилась как можно дольше. С ней приятные в общении придворные дамы, ее любимое вышивание, и, можно сказать, она чувствовала себя почти счастливой.

Если переговоры затянутся еще на год-два, она не огорчится. Она готова даже остаться здесь на всю жизнь, только бы не ехать в Испанию.

Однажды, когда она, как обычно, сидела с приближенными за вышиванием и они непринужденно и мило проводили время, одна дама сказала:

— Я слыхала вчера, что какая-то ужасная болезнь нахлынула на Европу. Началась как будто в Константинополе и теперь гуляет по морским портам.

— Людям нравится чем-нибудь пугать друг друга, — безмятежно заметила Джоанна, не отрываясь от рукоделия.

— Это верно, миледи, но про ту болезнь говорят, она самая страшная из всех, какие были когда-нибудь.

— Мне очень нравится этот голубой шелк, — сказала Джоанна. — Впрочем, возможно, он не очень подходит для рисунка. Как вы полагаете?

Женщины склонились над вышивкой и стали горячо обсуждать голубой шелк.

* * *

Все заговорили вдруг про нещадную болезнь — жуткую чуму, шагающую из Армении в Малую Азию, оттуда в Египет, из него в другие страны Северной Африки и оставляющую за собой ужас и смерть.

Рассказывали про это не в полный голос, а сдавленным шепотом, с безнадежными лицами. Сладу с ней не было — оставалось лишь молить Бога, чтобы миновала беда, но беда захватывала всех без разбора, никто не мог знать, что ждет завтра его и близких ему людей.

Чума докатилась уже до Греции, перескочила в Италию и продолжала шествовать дальше.

Как только мужчина или женщина обнаруживали первые признаки болезни — шарообразную бесцветную опухоль под мышками — он или она были обречены. Только чудо могло спасти их.

Пораженные болезнью не оставались долго в неведении: с каждым часом опухоль росла, больные начинали кашлять кровью, их мучила неутолимая жажда, и лишь потом наступало спасительное расстройство сознания, человек уже ни на что не откликался, не испытывал боли и в таком состоянии переходил в мир иной. Тело его покрывалось черными пятнами — и чуму назвали черной смертью, зловоние, исходящее от мертвеца, было ужасно, и от него шло заражение. А поскольку умерших было великое множество и быстро погребать их не удавалось, болезнь распространялась со страшной скоростью. Если уж она пришла в селение или город, их можно было считать обреченными.

О чуме говорила вся Европа.

Король Эдуард успокаивал Филиппу: к ним на остров болезнь не попадет — морские воды преградят путь. Он совсем не опасался какой-то чумы, его мысли были полны воспоминаниями о славных победах английского оружия — при Хельветслейсе и Креси, под городом Кале и в Шотландии. Он упивался военными успехами и считал, что может позволить себе не думать о грядущих бедах, а жить приятным настоящим. Чтобы оно стало еще приятнее, он решил снова провести турнир Круглого стола, где опять блеснет рыцарскими достоинствами и лишний раз утвердит себя в глазах подданных.

С возрастом в Эдуарде не угасла страсть к турнирам, главным участником которых непременно должен быть он сам. О, с каким наслаждением, сидя под королевским балдахином рядом с королевой и детьми, наблюдал он за поединками, предвкушая собственный выход на ристалище! И как приветствовали его появление все присутствующие! Как они его любили! Еще бы не любить: ведь многие помнили царствование его грешного слабого отца, когда Англия терпела поражение за поражением и большинство подданных ненавидели короля. А этот совсем иной! Даже о его деде начали уже забывать — внук затмил предка!

В эти дни Эдуард сказал Филиппе, что хотел бы учредить орден, которым будет награждать достойнейших из достойных, избранных рыцарей. Он начал думать об этом после битвы при Креси: ведь надо же как-то отличать тех, кто заслужил!

Турниры и празднества продолжались, дабы напомнить людям, что все идет хорошо в королевстве и король не забывает о подданных и радуется вместе с ними. Торжества проходили на улицах и площадях, не прекращались они и в королевском дворце, где присутствовали только благородные дамы и рыцари.

Одной из красивейших участниц дворцовых увеселений была Джоан, Прекрасная Дева Кента. Ей исполнилось девятнадцать, и она была в расцвете красоты. Ее женихом считался Уильям, граф Солсбери, но она пребывала также в весьма дружеских отношениях с Томасом Холландом и с Эдуардом, принцем Уэльским, и те были далеко не равнодушны к ней.

В ней текла королевская кровь — она была внучкой Эдуарда I, и Филиппа и ее супруг уже обсуждали возможный брак наследного принца с Джоан Кент; хотя невест обычно брали из других королевских домов, они решили, что не будут препятствовать желанию сына, если его выбор падет на Прекрасную Деву Кента. Однако сам он не заводил подобных разговоров, хотя был заметно увлечен девушкой и не называл ее иначе, как Крошка Джаннет. Ему было уже семнадцать, возраст вполне пригодный для женитьбы, и ходили упорные слухи, что он давно не девственник.

Джоан была не только хороша собой, но и умна. Пока что ей больше всех нравился Томас Холланд, но она понимала, что многого в жизни он ей дать не может. Уильям Солсбери устраивал еще меньше, принц Эдуард нравился, но не более того. Впрочем, если бы он предложил руку и сердце, она бы сразу отвергла других поклонников и дала согласие на брак, ибо кто же откажется от возможности стать королевой?

Почему-то многие считали, что она все-таки выйдет замуж за Уильяма, — с ним они чуть ли не вместе росли, их знакомство было самым долгим.

Однако, будучи натурой пылкой и страстной, да и в возрасте, который для невест в те времена считался поздним, она не могла и не хотела ждать у моря погоды. Она чувствовала неодолимую потребность стать женщиной, временами ее неотвратимо захлестывала волна вожделения.

Томас Холланд оказался возле нее в такую минуту. Он поклялся в вечной любви, позволил себе заключить ее в объятия, и она ему не препятствовала. Он был красив, умен и возбудил в ней острое желание, которому она, при всем своем тщеславии, не смогла, да и не захотела противиться.

Но было немыслимо для особы ее происхождения и положения пребывать в роли любовницы, и потому, обретя в нем мужчину, отвечающего ее чувствам, она согласилась на тайный брак, который был заключен перед началом турнирных торжеств.

По-прежнему к ней пылал любовью бедный Уильям и проявлял явное расположение принц Эдуард, но его внимание было неровным — то сосредоточенным, то каким-то обидно рассеянным.

Томасу предстояло после празднеств при дворе возвратиться в Кале, где он должен был продолжить службу королю. Поэтому Джоан начала постепенно все больше приближать к себе Уильяма, графа Солсбери, не забывая также и о принце Уэльском.

Во время торжеств король приглашал Джоан сесть рядом с ним, и все могли только догадываться, что означает это особое расположение. Она привыкла к восторженному вниманию, но внимание короля не могло оставить ее равнодушной.

Желание стать королевой не обходило ее стороной, но она и в мыслях не имела при этом короля Эдуарда. Быть его любовницей — нет уж, увольте! Да и он сам вряд ли способен на такое, хотя ходили слухи о его интрижке с графиней Солсбери, которую Джоан хорошо знала. Конечно, эта женщина очень красива, только уже довольно стара.

Королеву Прекрасная Дева Кента не относила к красивым женщинам. Свежая кожа, приятное выражение лица — вот, пожалуй, и все, что можно сказать о ее внешности. Но чересчур полная — постоянные роды совсем испортили ее фигуру.

Что ж, подумывала Джоан, пора, наверное, действовать более решительно и определенно. Может быть, все-таки Уильям? Он такой милый, так ей предан. Интересно, что он скажет, если узнает, что она живет с Томасом Холландом, как с мужем?

Нет, оставим Уильяма на крайний случай и переключим все силы на принца. Ведь только он принесет ей корону Англии… Но как же тогда быть с дорогим Томасом? А, там видно будет, будущее покажет… Почему все же принц так странно ведет себя? Как будто вовсе не думает о браке, о том, кто сменит его в свое время на троне. Такое легкомыслие недостойно наследника короля…

Иногда Джоан начинала яростно осуждать себя за связь с Томасом, за брак, который они заключили. Как она могла до такой степени поддаться страсти, к чему это может привести?.. Впрочем, разве она не умна? Разве не сумеет выкрутиться, если захочет? Существует развод с разрешения папы римского, и она уверена, что добьется разрешения. Препятствие не в этом. Препятствие — в бездействии и вялости принца…

Король Эдуард пребывал в своей стихии. В Виндзоре, где по его повелению соорудили Круглую башню для рыцарей Круглого стола, все шло как по маслу: турнир следовал за турниром, одно пиршество сменялось другим. Башня была возведена на высокой насыпи и окружена рвом. К входу вели сто ступеней и еще больше — к турнирной арене. Король гордился этой постройкой, она представляла внушительное зрелище.

Он позволил шотландскому королю Давиду принять участие в торжествах, хотя тот был его пленником и должен был оставаться им до тех пор, пока Шотландия не заплатит за него огромный выкуп. Эдуард намеренно назначил высокую цену, потому что знал, как трудно, если не совсем невозможно, ее уплатить и что, пока Давид в плену, шотландцы будут вести себя более-менее мирно.

Но все же Давид был королевского рода, к тому же родственник Эдуарда — хоть и не удачный, но муж сестры — и английский король желал создать ему благоприятные условия для жизни: все, кроме полной свободы. Давид мог охотиться в близлежащих лесах, выезжать на конные прогулки — но только в окружении стражи.

Сам пленник, пребывая в комфорте и довольстве, не слишком изнывал от своей доли. Кем, как не изгнанником, был он в течение семи беззаботных лет во Франции? А потом правил Шотландией лишь около пяти лет — и снова плен. Он длится уже два года, и конца ему не видно, потому что Давид знает: денег для его выкупа нет и не будет.

Но он не клянет судьбу, даже чувствует себя гостем английского короля. И на что может он особенно жаловаться, если его даже удостаивают чести быть званым на торжества в Круглой башне?

Он с удовольствием принял приглашение и теперь ест, пьет и веселится наравне со всеми.

Не отказывает себе и в любовных наслаждениях. Сейчас у него несколько наперсниц. Он обладает повышенной чувственностью, и его добродетельная жена Джоанна никогда не удовлетворяла его. Он предпочитает женщин из низов, они ему больше по вкусу.

Вот и здесь, на празднике, он встретил особу, которая его сразу же привлекла. Ее зовут Кэтрин, она красива, чувственна, опытна и очень испорчена. Они проводят вместе дни и ночи.

В один из праздничных дней король Эдуард был в особенно хорошем настроении. Он весь отдавался веселью и танцам, словно напрочь позабыл о том, что война за корону Франции отнюдь не окончена, что сейчас просто передышка, которая вот-вот кончится, и снова начнутся бои, будут смерти, кровь и непомерные расходы. Забыл он и о страшной болезни, охватившей Европу и с каждым часом, с каждым танцем подкрадывавшейся все ближе.

Если Филиппа и думала сейчас об этом, то не показывала виду, а была так же весела и беспечна, как ее супруг, как Изабелла, красивая, разнаряженная, уже забывшая, к радости родителей, о том, как была отвергнута графом Луи.

Филиппа знала, вокруг не утихают разговоры о том, что король продолжает заглядываться на красивых женщин… Ну и что в этом плохого? Красота на то и создана Господом, чтобы ею любоваться… И сами женщины все делают для того, чтобы стать привлекательнее. Правда, овдовевшая графиня Солсбери — говорят, она болеет и совсем никуда не выходит, — она не из таких. У нее хватило здравого смысла остановить короля в его притязаниях, вернуть на путь истинный.

Но сейчас — Филиппа хорошо видит это — король не на шутку увлечен этой гибкой, словно ива, девушкой, прелестной Джоан Кент. Как она хороша! Неудивительно, что Эдуард почти все время танцует с ней.

Но что это?.. В зале волнение и некоторое смущение: на полу возле танцующей с королем Джоан лежит подвязка, ее подвязка!

Джоан покраснела, после недолгого оцепенения вокруг раздалось хихиканье. Все знали, девушка эта не из чересчур стыдливых, и, вполне может быть, сама подстроила это. Уж не хотела ли она таким образом дать понять королю, что приглашает его к чему-то?..

У Филиппы тоже мелькнула подобная мысль, но она тут же ее отвергла: неужели, если бы Джоан задумала его соблазнить, то не нашла бы другого способа?

А что же король? Он перестал танцевать, нагнулся и поднял подвязку. Не выпуская ее из рук, он оглядел зал, увидел настороженно улыбающиеся лица, любопытные взгляды.

Несколько мгновений длилась тишина. Затем, к всеобщему удивлению, король прикрепил подвязку к собственному колену, выпрямился и громко звенящим голосом произнес:

— Позор тому, кто дурно об этом подумает!

Эдуард протянул руку Джоан и продолжил танец.

Когда же танцы окончились, он обратился ко всем присутствующим:

— Вы все видели эту подвязку, и я намерен оказать ей великий почет. Ведь она древний символ чести рыцарей нашей славной Англии. Мой великий предок, король Ричард Львиное Сердце, повелел носить ее самым смелым воинам во время штурма Акко в Палестине. Они прославились, и было им присвоено звание рыцарей Голубой перевязи. История эта подлинная и записана в летописях рыцарства. Теперь же я намерен учредить новую награду, орден Подвязки. Этот интимный предмет туалета вызвал на ваших лицах улыбки, мне они не понравились, поэтому на ордене будет начертан девиз: «Позор тому, кто дурно об этом подумает». Эта награда станет высшей в стране, число удостоенных не сможет быть более двадцати пяти, включая членов королевской фамилии и прославленных чужестранцев.

Слова короля были встречены бурным ликованием, и в последующие дни он много раздумывал над тем, как этот орден должен выглядеть и кто именно может быть удостоен его.

Было решено, что торжественное учреждение ордена Подвязки состоится в часовне Виндзора, а сам орден будет представлять собой золотой медальон с изображением святого Георгия, поражающего дракона, висящий через плечо на голубой ленте. На левой же ноге, под коленом, будет синяя бархатная подвязка.

Турнирные дни у Круглой башни стали знамениты с тех пор не только поединками и пиршествами, но и тем, что в один из них с ноги Прекрасной Девы Кента упала подвязка и это послужило учреждению почетного и благолепного королевского рыцарского ордена.

* * *

При дворе короля еще продолжались торжества, погружая всех в море удовольствий, а тем временем страшная беда уже подбиралась к его семье.

Принцесса Джоанна до сих пор пребывала в Бордо, ожидая отъезда в Кастилию. Это могло произойти каждый день, и все были в напряжении. Она истомилась от ожидания, от тоски по дому, от неопределенности. Окружающие Джоанну женщины перешептывались по поводу ее жениха, и из отрывков фраз и полунамеков она создавала себе его образ, который отвращал ее и пугал.

Еженощно она молила Бога, чтобы ей не пришлось ехать в Кастилию. Пускай там тоже что-нибудь произойдет, что-то изменится, как это было в Австрии, и ее замужество не состоится! Ведь при испанском дворе, она слышала, есть люди, которые вовсе не хотят этого. Вдруг они возьмут верх, мечтала она, и через несколько месяцев я снова буду дома, рядом с отцом и матерью…

Единственным ее утешением оставалось вышивание. Она погружалась в спокойствие, когда наблюдала, как из-под иглы появляются картинки на шелке! Джоанна предпочитала мягкие цвета и всегда тщательно подбирала шелк и нити.

И вокруг все было тоже красиво, лето в разгаре, деревья шелестят листвой, цветы благоухают и радуют глаз разноцветными лепестками.

— О, как покойно стало бы на душе, — говорила Джоанна, глядя в окно, — если бы вдруг прибыл сейчас гонец от моего отца и передал счастливую весть, что окончено тоскливое ожидание и я могу возвращаться в Англию.

— Не нужно так печалиться, миледи, — попыталась утешить ее придворная дама. — Вы станете королевой.

Она содрогнулась. Если бы не воспоминания о том, что произошло в Австрии, она, возможно, и поверила бы в слова утешения.

Посланец все же прибыл вскоре после их разговора. Джоанна догадалась об этом по оживлению внизу у входа. И почти тотчас же к ней вошла взволнованная женщина.

— Миледи! — вскричала она. — Мы должны немедленно уезжать отсюда. В Бордо пришла чума…

* * *

Джоанна переехала в небольшое селение, поскольку все посчитали, что вероятность заразы там гораздо меньше, чем в большом городе, который был, судя по всему, уже обречен.

В деревне жизнь Джоанны текла еще спокойней, чем в Бордо, она по-прежнему целые дни проводила за рукоделием и беседой, стараясь не думать о черной смерти. Но страшные слухи, ужасные подробности проникали в их тихое пристанище, и они знали, что жертв чумы становится все больше, что люди умирают так быстро и в таком множестве, что их не успевают хоронить и просто сбрасывают в ямы, что заболевают даже те, кто издали видит умерших.

Слава Богу, постоянно твердили приближенные Джоанны, что нас вовремя предупредили и мы уехали из Бордо.

Однажды, когда Джоанна, как обычно, сидела над вышиванием, она почувствовала вдруг неимоверную усталость. Кусок голубого шелка, на который она смотрела, внезапно сделался черным и потом оказался где-то далеко от нее, а на самом деле просто выпал из рук.

Испуганные женщины склонились над ней. Она слышала голоса, но все происходило как будто невероятно далеко.

— Наша леди нездорова…

И потом чей-то истошный вопль:

— О Боже! Нет… нет… Этого не может быть!

Ее отнесли в постель. Все смотрели на нее в ужасе: на губах Джоанны появилась кровь, а потом — прямо у них на глазах! — на ее теле стали выступать черные пятна.

Чума пришла и сюда, и первой ее жертвой стала принцесса Джоанна.

* * *

Известие о смерти дочери дошло до Филиппы, и ее охватила глубокая печаль. Она заперлась в комнате и не выходила оттуда, желая оставаться наедине с горем.

Ее дитя, ее дорогая Джоанна, такая всегда тихая, любящая, доброжелательная… Мертва… Как настрадалась она, бедняжка, за свою недолгую жизнь! Сначала полное унижений пребывание при австрийском дворе, которое могло окончиться для нее совсем плохо; потом долгое томительное ожидание отъезда в Испанию, ожидание не дома, где она осталась бы наверняка здоровой, а далеко на чужбине — без семьи, с пугающими мыслями о будущем супруге, о жестокости которого ходили такие страшные слухи…

Когда Филиппа и Эдуард вдвоем горевали о потере, он мог говорить лишь одно ей и себе в утешение:

— Помни, моя любовь, что у нас еще есть дети, что Господь наградил нас многими детьми.

Она молча наклоняла голову в знак согласия. Он прав — это действительно так. Она гордилась, что была плодовитой и сумела дать жизнь стольким детям. И Эдуард, ласково обнимая жену, испытывал то же чувство…

Тем не менее в последнее время он неоднократно признавался самому себе, что его все больше влечет к молодым женщинам, все чаще он заглядывается на них.

Милая Филиппа… Он продолжал любить ее, не мог не отдавать ей должного, но… ему стала чаще бросаться в глаза ее чрезмерная тучность и то, что ей изменила былая живость движений, — его уже не тянуло к ней так, как раньше.

Он был всегда человеком сильных желаний и страстей, и они не ослабли с возрастом, не угасли от того, что его добрая супруга уже не так молода. Он любил ее не меньше, чем прежде, но… Опять и опять это но…

Он чувствовал себя молодым. По-прежнему был необыкновенно хорош собой, еще красивей, чем в молодости, изящен, страстен. Наконец, он был королем, королем-победителем, и понимал, что может побеждать не только на полях сражений…

Он продолжал верить в святость брачных уз и желал оставаться верным супругом. Но… О, как трудно это было для него, и с каждым днем все труднее!..

Конечно, в эти дни скорби по Джоанне подобные мысли напрочь оставили его, и он думал только о юной дочери, которую они потеряли.

Черная смерть все-таки нашла в себе силы перепрыгнуть через пролив и оказалась в Англии. Сначала на юго-восточном берегу, в Дорсете, куда ее завез больной моряк с континента. Она летела на черных крыльях и за неделю добралась до Бристоля. Оттуда ей недалеко и до Лондона, где она сможет вовсю разгуляться на переполненных людьми улицах, в тесных домах, рядом со зловонными канавами, что кишат крысами. Лучшее поле для ее посева трудно отыскать!

И что всего хуже — почти некому было присмотреть за жертвами. Несчастных оставляли умирать там, где их поразила болезнь, и гниющие трупы издавали смертоносное зловоние.

Жители начали покидать города, дороги были забиты беженцами с детьми и скарбом на тележках, запряженных лошадьми или ослами. Некоторые все же оставались, чтобы похоронить усопших. Это были добрые, благочестивые люди, знающие, что скорее всего им не выжить, а кто-то потом зароет и их тела.

Сэр Уолтер Манни купил в эти дни немалый участок земли под названием Спитти Крофт, принадлежавший братству святого Варфоломея, — купил для того, чтобы превратить в кладбище. Там рыли глубокие могилы и тщательно закапывали пораженные заразой трупы. Молва сохранила их число — свыше пятидесяти тысяч. Кладбище обнесли высокой каменной стеной в надежде остановить болезнь.

Но она охватила уже весь остров. Умерших было столько, что оставшиеся в живых ожидали конца света. Это Божья кара всем нам, говорили со смирением наиболее богобоязненные.

Города обезлюдели. Корабли с мертвыми моряками носились по морю, пока волны не прибивали их к берегу. Озверевшие от ужаса люди искали козлов отпущения и, как обычно в таких случаях, нашли их в евреях. Утверждали, что те отравляют ручьи и колодцы ядом, составленным из пауков, сов и прочих ядовитых тварей, перемолотых и приготовленных особым, известным только евреям способом. Многих представителей этого племени хватали, мучили и, под пыткой добиваясь нужного признания, жестоко расправлялись с ними.

Вину также записывали на счет кораблей, разносящих заразу по разным портам. Но никому и в голову не приходило, что главными разносчиками были крысы.

Постепенно болезнь начала затихать, потому что людей стало так мало, что передвижение между странами, городами и селениями почти прекратилось.

Исчез и достаток: поля оставались невозделанными, цены на все, и на труд в том числе, неизмеримо выросли. Странам грозил голод — даже при том, что жителей теперь было в несколько раз меньше.

Вера в то, что им в лицо смотрит Страшный Суд, по-разному отразилась на людях. Одни потонули в буйном разгуле, жадно спаривались, убеждая себя и других, что вершат Божье дело, ибо жителей на земле осталось так мало, что нужно немедленно оплодотворить всех женщин, чтобы те рожали и рожали.

Другие, наоборот, обратились к Богу — в Германии и Венгрии, например, появились религиозные фанатики, называвшие себя братьями креста. Они добрались и до Англии, где их стали именовать флаггелянтами — бичующими себя. Они заявляли, что принимают на свою душу грехи всех остальных людей, — грехи, за которые Господь ниспослал на мир страшную кару в виде чумы. Они ходили в черных одеяниях, в черных шапках, с красного цвета крестами на груди, и в руках у них были бичи из завязанных узелками веревок с кусочками железа. Они громко молились, и люди толпами следовали за ними. Флаггелянты ограничивали себя во всем, им запрещалось общаться с женщинами, а тех из них, кто был замечен в этом, наказывали.

Ежедневно в объявленный во всеуслышание час проходили они по улицам, обнаженные до пояса, и нещадно хлестали друг друга бичами. Дойдя до определенного места, ложились один за другим на землю, а перед этим каждый награждал шедшего сзади самым сильным ударом.

Жители со страхом наблюдали за ними, но были и такие, кто присоединялся к флаггелянтам, потому что считали благородным поступком взять на себя грехи этого мира.

Многие верили, что чума уходит именно благодаря таким самоотверженным людям.

Король Эдуард, возблагодарив Всевышнего за то, что его семья избежала потерь — за исключением несчастной Джоанны, — начал заниматься восстановлением благополучия в королевстве.

Он понимал, что при нынешнем положении невозможно платить тем, кто должен работать или торговать, столько, сколько они требуют, и, значит, поля останутся необработанными, а торговля сойдет на нет. Но этого допустить нельзя, необходимо срочно принять меры.

Поэтому он издал статут о наемных работниках.

«Множество жителей, и особенно наемных работников и слуг, умерли во время чумы, а те из них, кто остался в живых, не хотят работать, пока не получат самую высокую плату, а иные даже предпочитают проводить дни в праздности, нежели трудом зарабатывать на жизнь. Мы, раздумывая о печальных последствиях, могущих произойти для королевства нашего от нехватки рабочих рук на полях и в прочих местах, повелеваем:

Чтобы каждый мужчина и каждая женщина, кем бы они ни были, если им лет не больше, чем шесть десятков, и нет у них особого умения и мастерства, были готовы работать там, где требуется, и запрашивали при том плату лишь такую, каковую им могут заплатить…

Чтобы шорники, скорняки, сапожники, портные, кузнецы, плотники, каменотесы, кровельщики, корабельщики и возницы, а также прочие работники не смели брать за работу больше, чем установлено. А буде захотят больше, то выйдет им тюрьма.

Чтобы мясники, торговцы рыбой, хозяева постоялых дворов, пивовары и другие продавцы и поставщики продавали свои товары и услуги за приемлемую плату, дабы иметь разумный доход, но не слишком…»

Постепенно страна возвращалась к обычной жизни. Возделанные поля стали давать урожаи, оживилась торговля, появилось в достатке продовольствие и другие товары. Восполнялись потери в населении, рождалось небывалое количество детей, и в этом люди видели добрый знак: Господь унял свой гнев.

Флаггелянты продолжали истязать себя на улицах городов, доходя до экстаза, но люди почти потеряли к ним интерес. Сейчас их больше всего занимало одно — вернуться к прежней жизни, к прежнему благосостоянию. И чтобы больше было детей. Никогда раньше так часто не рождались двойни, а то и тройни.

Люди поверили, что плохие времена окончились. Бог снова смотрит на них с улыбкой.

 

Глава 18

ВИЗИТ КОРОЛЕВЫ ШОТЛАНДИИ. МЕСТЬ ПРИНЦЕССЫ ИЗАБЕЛЛЫ

Король Эдуард был не на шутку взволнован, получив очередное письмо от сестры Джоанны, королевы Шотландии, — он не виделся с ней больше двадцати лет. Когда она уезжала из Англии, ей было всего семь, ему — шестнадцать. Он тогда очень сочувствовал ей и доныне сохранил братскую любовь, но ничем помочь не мог все эти годы.

С посланием в руках он пришел к Филиппе рассказать, о чем просит сестра.

— Она хочет прибыть в Англию, — сказал он. — Ты догадываешься, о чем Джоанна будет просить?

Филиппа кивнула.

— Простить ее мужа и выпустить его. Что ты ответишь?

— Ответом моим будет решительное «нет». Я вскоре должен отправиться во Францию. Глупо в такое время делать поблажку шотландцам.

— Но разве Давид представляет для тебя угрозу?

Эдуард презрительно рассмеялся.

— Давид! Кто мог думать, что у Роберта Брюса будет такой бездарный сынок?

Он внезапно спросил самого себя: а кто мог думать, что у его распутного и бессильного отца будет такой сын? Да, великим отцам подчас наследуют слабые дети, а у слабых отцов появляются великие сыновья. Но его сын, он уверен, прославит свое имя. Я могу умереть спокойно, подумал он, однако нужно, чтобы принц женился.

Филиппа прервала его мысли.

— Бедная Джоанна, — сказала она. — у нее не было ни одного мгновения счастья с ее мужем. Все говорят, он страшный распутник.

— Сейчас он забавляется с женщиной по имени Кэтрин, — заметил король. — Неплохо для пленника, а?

— Но зачем давать ему такую возможность? — воскликнула Филиппа и тут же устыдилась своей бессердечности по отношению к несчастному узнику.

— Он все-таки король, — сказал Эдуард, — и я не хочу отказывать ему в некоторых удовольствиях. Но, возвращаясь к письму Джоанны… Нет, я не пойду навстречу ее просьбам. Для нее же лучше, если муженек продолжит пребывание здесь в довольстве и покое, вместо того чтобы совершать всякие глупости у себя в Шотландии. Например, опять собирать против нас армию.

— Думаешь, он так поступит?

— Уверен, моя любовь. Однако Джоанне я разрешу приехать в Англию. Она же моя сестра.

— И тогда она обрушит на тебя свои просьбы.

— Буду тверд, как скала…

Филиппа знала, это будет именно так — ведь, если Эдуард решил, ничто не могло заставить его изменить решение. И, при всей доброте к людям, она не хотела, чтобы он его менял: как-никак к схватке с королем Давидом и к победе над ним под Невилл-Кроссом она имела прямое отношение. Кроме того, он ей просто не нравился.

Эдуард заговорил о другом — о том, что сейчас занимало его больше, нежели судьба незадачливого короля Шотландии.

— Ты не считаешь, что нашему сыну пора уже подумать о женитьбе? Отчего он тянет с ней?

Филиппа тоже хотела бы это знать. Она обожала сына, восхищалась его красотой, зрелостью мыслей, доблестью на поле боя, о которой говорила вся Англия. До сих пор она не может без дрожи вспомнить рассказ супруга о битве при Креси, когда их мальчику грозили там пленение или смерть, а отец не считал возможным прийти к нему на помощь, чтобы тем самым не оскорбить его юношескую гордость… О, его могли убить, но, благодарение Богу, этого не случилось.

В нем какая-то странная отчужденность, в их сыне, она ее чувствовала, но не понимала. И отчего, в самом деле, он не заговаривает о женитьбе? Ведь нельзя сказать, что у него отсутствует интерес к женщинам. Ходят слухи, от одной из них у него даже ребенок… Чего он ждет?

— Возможно, еще не почувствовал необходимости… — ответила она неуверенно.

— У него были женщины, — возразил король. — Так что он уже не мальчик. Я хочу увидеть внука, и как можно скорее.

— Мне кажется, он проявляет какой-то интерес к Джоан Кент, — задумчиво проговорила Филиппа. — Она очень красивая девушка, верно?

Стараясь не встречаться с супругой взглядом, Эдуард согласился с ней. Действительно, Джоан настоящая красавица, желанная для многих и многих… Он подумал, что, быть может, не стоило ему поступать так сурово с самим собой, налагать на себя строгие ограничения и подавлять страсть. Другие монархи, он знал это, ведут себя куда как вольготнее. Почему же он?.. И сразу ответил себе: потому что любил и любит Филиппу и не хочет ничем огорчать ее…

Но все же Джоан Кент… Как она хороша! Невольно он сравнил гибкую, тоненькую девушку, ее удивительно манящее тело, зовущие глаза, улыбку, в которой тоже чудилось приглашение, с женщиной, что была сейчас перед ним, с его Филиппой… Какой толстой она стала! И тяжело дышит, когда ходит, а ходит уже с трудом.

Он честно старается все время видеть в ней ту давнюю девушку со свежим лицом, что была его невестой, а потом стала молодой женой. Он был когда-то так увлечен ею. Она всегда такая домашняя, уютная… своя…

— Джоан Кент… — повторил он. — Мы не скажем «нет» этому союзу, не так ли, дорогая? Но надо спросить у нее. Это должен сделать он сам.

— Может быть, ты поговоришь с ним, Эдуард?

— А может, это сделаешь ты, Филиппа?

Она согласилась, хотя чувствовала, что разговор будет непростым. Принц скорее всего постарается избежать прямого ответа.

А Эдуард подумал, что ему будет очень непросто, если обольстительная Джоан станет его невесткой.

Это может по-настоящему нарушить душевный покой… * * *

Прибывшая вскоре в Англию шотландская королева Джоанна больше всего общалась с Филиппой, у нее она находила утешение и понимание. Король Эдуард, ее брат, был с ней ласков, но они оба испытывали неловкость в беседах друг с другом. Все очень сложно: его зять находится у него в плену, сестра же, принятая как почетная гостья, просит освободить мужа, но брат не хочет этого делать. Человеку, который всегда глубоко чтил семейные отношения — а именно таким был Эдуард, — подобные обстоятельства казались невыносимыми. Оттого он и старался как можно реже видеться с Джоанной и предпочел бы, чтобы она вообще не приезжала.

Но она приехала, он сам разрешил ей, и все настойчивей просила за мужа. Однако Эдуард был тверд. Он объяснил ей, что, если выполнит ее просьбу, это будет означать новую войну, новые набеги шотландцев на приграничные земли Англии. А этого он позволить не может. Его страна и так разорена черной смертью, как, впрочем, и Франция, как вся Европа, вся земля… В такое время особенно опасно давать волю безрассудным людям, подобным королю Давиду.

Джоанна с этим не могла не согласиться, но пыталась все же через Филиппу склонить брата к заключению мирного договора с Шотландией, одним из пунктов которого было бы освобождение Давида.

Филиппа отвечала, что Эдуард никогда не пойдет на такое, и бедная Джоанна говорила, что пускай тогда ее тоже объявят пленницей, как и ее мужа.

Что могла сказать ей на это Филиппа? Что у Давида уже есть подруга по заточению — красивая и бесстыдная Кэтрин Мортимер? И что сам Давид неоднократно заявлял во всеуслышание, что скорее предпочтет остаться пленником вместе с ней здесь, в Англии, чем вернуться к жене в Шотландию? А уж если все-таки вернется, то только в сопровождении драгоценной Кэтрин…

Пускай уж, думала Филиппа, бедняжка Джоанна уедет обратно, не ведая о желаниях беспутного мужа, полная жалости и сочувствия к нему. Так будет легче для нее какое-то время…

Ничего не добившись, Джоанна стала готовиться к отъезду.

Она посетила гробницу отца, Эдуарда VII, в Глостере. С печалью думала о его несчастливой, неудавшейся жизни, страшном конце и не могла не сравнивать с жизнью собственной, никчемной и полной страданий.

У нее было не так уж много драгоценностей, но некоторые из них она оставила в его усыпальнице в знак памяти о тех редких встречах с ним, красивым, веселым, благосклонным к детям.

Она истово помолилась о его душе, а затем отправилась из Глостера в замок Райзинг, чтобы повидаться с матерью.

Королева Изабелла вела сейчас спокойную полузатворническую жизнь. Несмотря на годы — ей было около пятидесяти, — она оставалась почти такой же красивой, как прежде, и окрестные жители обожали ее и называли не иначе, как леди Щедрость. Ничто, казалось, не нарушало сейчас ее душевного покоя, от угрызений совести, если они и мучили ее когда-то, не осталось и следа.

Трудно было поверить, что эта красивая безмятежная женщина была вдохновительницей страшного убийства мужа в замке Беркли.

Благосклонно, с королевской пышностью приняла она дочь у себя в покоях, с нескрываемой радостью благодарила за подарки — отборные вина и бочонки с осетриной, которая оказалась ее любимым блюдом.

Куда меньше интересовали ее, а вернее, почти совсем не интересовали обстоятельства жизни дочери, пленение ее мужа.

Равнодушие и отчужденность — вот что ощутила Джоанна в матери и, помня, какой та была в годы ее детства, не удивилась этому, но почувствовала себя неуютно. Захотелось поскорее уехать из замка, вообще из Англии.

Прошлое казалось ей дурным сном. Настоящее было безрадостным. В будущее заглядывать она боялась.

Исполненная глубокой печали, Джоанна вернулась к себе в Шотландию.

* * *

И все-таки принцесса Изабелла продолжала испытывать порой жгучее унижение, вспоминая, как была отвергнута женихом, как он тайно сбежал от нее, чтобы немедленно сочетаться браком с Маргарет Брабантской.

Она продолжала делать вид, что ее нисколько не задел поступок графа Луи, но в глубине души рана не заживала, бередя и уязвляя гордость.

Ее раздражало повышенное внимание, которое уделяли при дворе Джоан Кент. Подумать только, эту развязную особу считают самой красивой! Забывая, что тут же находится она, принцесса Изабелла, тоже не лишенная очарования. Еще можно поспорить, у кого из них его больше! Но что правда, то правда — у Джоан уйма обожателей, которые не спускают с нее глаз. Даже король довольно часто разглядывает ее чересчур пристально.

Только это совсем не обязательно из-за того, что она так уж неотразима, а потому, что недавно призналась в тайном браке с Томасом Холландом. Подумать только! Вроде бы уже решено было ее замужество с графом Солсбери, когда она сама взяла да и раскрыла свой секрет… Вот все и глазеют на нее, как на восьмое чудо света!

Интересно, а что думает об этом, спрашивала себя Изабелла, принц Эдуард? Она ведь наверняка и его обворожила. Это видно сразу. Неужели она решилась на скандальный брак с Томасом лишь затем, чтобы подтолкнуть Эдуарда к более решительным действиям? Тогда это смело, ничего не скажешь. Уж принцу Уэльскому она не откажет, как Уильяму Солсбери, — кому же не хочется стать в будущем королевой?..

Она умна и хитра, этого у нее не отнимешь. И сумеет найти способ, как разорвать узы брака с Холландом, если появится такая необходимость. Пускай она даже без ума от Томаса, но стоит принцу Уэльскому поманить пальцем, и она прискачет к нему галопом…

Некоторую резкость суждений Изабеллы можно было, пожалуй, объяснить, если не оправдать, ее ревнивым отношением к успехам Джоан при дворе, а также вновь пробудившимся чувством унижения от собственного несостоявшегося замужества.

Все обращали внимание на Джоан Кент, а принцессе Изабелле, прелестной любимой дочери короля, перепадали лишь жалкие крохи от всего этого.

Так продолжаться не может! Она должна придумать что-нибудь…

Не прошло и нескольких дней, как многие заметили, что принцесса Изабелла начала проявлять немалый интерес к молодому гасконскому дворянину Бернару Эзи, сыну человека с тем же именем. Оба они прибыли в Англию еще в то время, когда готовились к свадьбе ныне покойной принцессы Джоанны с принцем Педро Кастильским.

Молодой Бернар был высок ростом, красив, с приятными манерами. Они подружились с Изабеллой, и не прошло много времени, как он влюбился в нее.

Она с наслаждением купалась в лучах его любви, почти уже не вспоминая свой позор во Фландрии, где ее красота не была оценена по достоинству этим презренным графом Луи.

О, она прекрасно понимала, как безмерно рад и горд был бы ее кавалер, если бы она дала согласие на брак с ним. Просто не поверил бы своему счастью! Конечно, сам он не смел даже и заговаривать об этом, но, направляемый ее ловкой рукой, решил однажды признаться в любви и робко намекнуть о своих надеждах.

Изабелла сказала ему, что, прежде чем дать ответ, должна поговорить с отцом. Это было уже по меньшей мере необычное решение: при королевских дворах не принято обнадеживать бедных, не слишком знатных чужеземцев. Но Изабелла закусила удила. Она добьется от отца всего, чего захочет, — так похвалялась она перед влюбленным юношей, и тот восхищался смелостью и упорством девушки, относя это за счет ее любви к нему.

Она же, зная, что отец не мог ей ни в чем отказать, не сомневалась в успехе. Привязанность отца к старшей дочери крепла по мере того, как он, сам того не желая, невольно начинал все более критически взирать на жену. О нет, он по-прежнему любил ее, но взор его отдыхал, а душа испытывала наслаждение, когда он видел красивые и стройные женские фигуры, а не такую расплывшуюся, как у Филиппы.

Добившись свидания с отцом с глазу на глаз, чем уже доставила ему немалое удовольствие, Изабелла взяла его за руку и доверительным шепотом сказала:

— О дорогой отец, я хочу первая заговорить о том, о чем вы и сами начали бы вскоре разговор. Ведь вы считаете, что мне давно пора замуж, и если не говорите об этом, то, уверена, только оттого, что это означало бы разлуку со мной. Признайтесь, что я права.

— Признаюсь, — с улыбкой сказал король.

— Значит, вы были бы довольны, — продолжала она, — если бы я вышла замуж за человека, который не увезет меня в другую страну, и мы все вместе будем жить в нашей славной Англии, не так ли? Ответьте, дорогой отец.

— Разумеется, я очень желал бы этого, дочь моя. Но ведь такое невозможно.

— Напротив, милорд. Что касается меня, я мечтаю лишь о таком браке и ни о каком ином. Я не мыслю жизни вдали от вас.

— Для меня будет весьма печально, — сказал король, — когда наступит день нашей разлуки.

— Но он не наступит, милорд! Я решила, кем должен быть тот, кто станет моим мужем… О дорогой отец, кого я люблю больше всего в жизни и с кем никогда не расстанусь! Мне не нужен чужеземный принц, живущий вдалеке и владеющий несметными богатствами! Пусть моим спутником будет человек скромного достатка, чьи владения и обязанности не помешают ему жить в моей стране. Или даже пускай он живет у себя, но я все равно останусь рядом с вами!

— О дорогое дитя! Ты повзрослеешь и поймешь, что такому не бывать. Ты королевского рода и не можешь выйти замуж за обыкновенного человека. Да и он не осмелится просить тебя об этом.

— Это уже свершилось, милорд! Такой человек нашелся!

— Что? Кто же он?

— Бернар Эзи.

Король был так поражен ее словами, что некоторое время молчал, а дочь продолжала:

— Я хочу, чтобы он стал моим мужем. Другого мне не надо. Знаю, он беден и неродовит. Но ведь вы можете дать ему земли… где-нибудь возле Виндзора. И тогда я буду все время близко от вас. Больше ничего мне не нужно.

— Милая девочка, то, о чем ты говоришь, невозможно.

— Я уже сказала Бернару, что вы согласитесь на мою просьбу.

— Нет, этого не будет, дочь моя.

Изабелла упрямо поджала губы.

— Это будет, отец! Должно быть. Я очень хочу!

— Изабелла, ты еще так молода. Это увлечение у тебя пройдет, рассеется, как дым. Если хочешь замуж, я найду тебе достойного жениха.

— Ну да… — Она снова поджала губы. — И он увезет меня за тридевять земель! — Она поднялась и топнула ногой. — Я никуда не поеду! Лучше умру!.. Или выйду за Бернара.

— Но это невозможно!

— Почему? Почему? Если речь идет о моем счастье? О счастье дочери?.. Вы хотите этого?.. О дорогой отец, если любите меня по-настоящему, то не запретите мне…

Она видела, он уже колеблется… боится расстроить ее окончательно, довести до слез. Она знала, как он относится к ней, и всегда умела сыграть на его слабой струне — на чрезмерной любви к дочерям. Особенно к ней, к прекрасной, несравненной Изабелле…

Он задумался. Его дорогое дитя говорит сейчас серьезно, как никогда. С болью. С надрывом… А теперь рассудим: кто же такой этот Бернар Эзи? Что у него есть? Клочок земли в Гаскони? Это вздор, моя дочь не может выходить замуж за такого человека. Но я ведь могу сделать его богатым и знатным. Это в моей власти. Дать ему титул графа. И они будут жить здесь, в Англии. Я буду часто видеть ее. С нами будут их дети… мои внуки…

Он внимательно посмотрел на дочь. Она поняла уже его взгляд, бросилась ему на шею, почти задушила в объятиях.

— Вы самый лучший отец на свете! — воскликнула она.

Она знала, что одержит победу, и победила.

* * *

Королевский двор недоумевал: король дал согласие на брак дочери с сыном какого-то малозначительного дворянина. Правда, он был наследником. Ну и что? Что он унаследует? Кусок земли, который можно унести в котомке?

Филиппа понимала: ее своенравная избалованная дочь опять добилась от отца того, чего хотела. И на сей раз не по незначительному поводу, но в серьезном деле. Что ж, если оба они получили от этого удовлетворение, — пусть будет так.

Изабелла сияла от счастья, казалось многим. Она решила — свадьба должна быть грандиозной, какой при королевском дворе не видели с незапамятных времен. Было приглашено множество портних, вышивальщиц — она желала выглядеть как можно роскошней и чтобы все вокруг выглядело так же. Особое внимание она уделила шелковой мантии, отороченной горностаем, на которой велела вышить золотом и серебром деревья, птиц и различных животных. По многу раз она примеряла все наряды и красовалась в них перед матерью, младшими братьями и сестрами. Умоляла и отца взглянуть на ее обновы, и тот приходил и со снисходительной улыбкой взирал на любимицу.

Придворные продолжали удивляться, как поддался их сильный и решительный король влиянию дочери, а он уже окончательно примирился душой с ее выбором и говорил Филиппе, что даже видит в этом замужестве определенную выгоду: не будет необходимости давать за дочерью большое приданое, что неминуемо, выйди она за принца или короля.

А кроме всего прочего, разве не приятно, не радостно видеть дочь такой счастливой?..

Всего неделя оставалась до дня торжественного бракосочетания, когда Изабелла пришла к отцу и сказала, что решила вообще не выходить замуж. Никогда…

Король в изумлении воззрился на нее. Где она, счастливая невеста последних дней? Перед ним стояла девушка с несчастным хмурым лицом. Что произошло?

Она бросилась в его объятия и горько зарыдала.

— Дорогой отец! Я не знаю… Ничего не знаю… Но я не могу… не хочу замуж за Бернара! Вообще ни за кого!.. Единственное мое желание — быть с вами! Только с вами… Поймите и простите меня…

— Но, дорогое дитя, все уже готово для свадьбы. Платья… покои… Жених и остальные — все ждут.

— Знаю… знаю… Но я не могу!

Король был удивлен, рассержен, возмущен. Но ничего не мог поделать, Изабелла была непреклонна. Кроме того, она сама так явно страдала.

Долго еще при дворе толковали об этом событии. Бедняга Бернар пребывал в ужасном состоянии. Он искренне полюбил принцессу и был горд тем, что станет ближайшим родственником короля, членом его семьи. Все рухнуло в один миг — любовь, почет, надежды на славное будущее. Как тут не впасть в отчаяние?

У Изабеллы было приподнятое настроение — она отомстила. Отомстила мужчине. Сделала то, что не так давно сделали с ней. Неважно, что ее жертвой стал другой человек, — он тоже мужчина. Она отплатила за свою поруганную гордость и почувствовала удовлетворение. Единственное, чего она не могла в себе понять, — желала ли она действительно этого брака? Любила ли хоть немного Бернара или с самого начала задумала отмщение и шла к нему?

Теперь уже никто не посмеет жалеть ее: «Бедная принцесса, как она была обманута! Жених просто удрал от нее!..» Все увидели, она может быть среди тех, кого принято называть сильными…

А главное — она остается с отцом, и никакой муж не увезет ее от него даже ненадолго. Даже в какую-нибудь недалекую Гасконь…

Еще больше она почувствовала свою силу, когда стало известно, что несчастный жених решил уйти из этого суетного мира в монастырь и стать монахом-францисканцем, а право наследства передать младшему брату.

 

Глава 19

«ЗУБАСТЫЙ ТОМАС». БИТВА ПРИ ПУАТЬЕ (19 сентября 1356 года)

Продолжение военных действий между Англией и Францией из-за чумы стало невозможным, и мечта короля Эдуарда о французской короне повисла в воздухе. Но он не отказался от нее.

Филипп Валуа, король Франции, постаревший и овдовевший, решил снова жениться и выбрал в жены принцессу Бланш из королевства Наварра, девушку девятнадцати лет. Через несколько месяцев после свадьбы он отошел в мир иной, и королем Франции стал его сын Жан — Иоанн II.

Король Иоанн решил раз и навсегда покончить с притязаниями Эдуарда на французский трон и, когда появилась возможность приобрести союзника против Англии, ухватился за нее.

Он был убежден, что военным преимуществом Англия обязана морскому флоту, который значительно вырос и стал заметной силой после давней битвы при Хельветслейсе. А поэтому, считал он, если нанести по этому флоту ощутимый удар, окончательная победа над Англией станет близкой и явной. С этой целью его взоры обратились к Испании.

Король Альфонсо умер от чумы, и в Кастилии правил теперь его сын, Педро Жестокий, чьей женой чуть было не стала бедняжка Джоанна. У Педро был старший брат, который скончался, оставив взрослого сына, и этот сын, Карлос де ла Серда, стал претендовать на трон дяди и за поддержкой обратился к Франции. Король Иоанн обещал ему поддержку, но при условии, что тот поможет ему в морской битве с Англией. Карлос согласился и начал готовить корабли.

Король Эдуард был начеку, он понимал, что последствия чумы все еще сказываются на состоянии его армии и флота. Он надеялся, что у испанцев кораблей будет тоже не слишком много, хотя не забыл, как сумел разгромить французов при Хельветслейсе при значительном перевесе в количестве кораблей у врага. Однако удача переменчива, да и он не был еще готов к войне. Французы, по всей видимости, тоже. Как это похоже на них — загребать жар чужими руками, заставлять других воевать вместо себя!

Что ж, оставалось только отправиться на берег моря и постараться собрать как можно больше кораблей. Вместе с королевой и со всеми детьми он выехал в Кентербери.

Эдуард, Черный Принц, возбужденный перспективой начала новых сражений, скакал на коне рядом с Джоном Гонтом, которому недавно исполнилось десять лет. Младший брат давно молил старшего, чтобы тот взял его в первый же бой, и тот милостиво обещал.

Королева Филиппа, едущая за ними с придворными дамами и остальными детьми, не была настроена так воинственно. Она молилась о скорой победе и боялась за старшего сына, за его отца.

Она пришла в ужас, когда услышала от Джона, что тому обещано участие в битве.

— Он совсем ребенок! — вскричала она. — Эдуард, я не позволю ему! Он останется со мной в Кентербери.

Черный Принц рассмеялся над ее страхами.

— Миледи, — сказал он, — мальчику необходимо привыкать к звукам боя. Ему не миновать войны, когда подрастет.

— Когда подрастет, — печально согласилась Филиппа. — Но не сейчас.

Джон слышал этот разговор и, чуть не плача, обратился к брату:

— Ты ведь обещал! Эдуард, ты сам обещал.

Тот взъерошил светлые волосы мальчика.

— Вот что мы сделаем: спросим у отца, — сказал он серьезно.

— Ему всего десять, — беспомощно напомнила Филиппа.

Она знала, что скажет король, и не ошиблась. Мальчику было разрешено принять участие в будущем сражении, но велено держаться рядом со старшим братом и никуда не отлучаться от него. Ей оставалось то же, что и всегда, — молиться об их благополучии.

Когда флотилия была готова, король Эдуард не стал дожидаться появления испанских кораблей, а принял решение отправиться в плавание вдоль берегов Англии навстречу им. Король находился на своем любимом корабле «Зубастый Томас». Черный Принц с Джоном плыли на другом судне.

Был август, погода стояла теплая, над спокойным морем поднималась туманная дымка. Вражеских судов нигде не было видно, и король, сидя на палубе, слушал песни менестрелей. В накинутом на плечи черном плаще, в черной шапке из бобрового меха он выглядел как никогда красивым, намного моложе своих лет. Как обычно, вероятность вступить в схватку приятно возбуждала его.

На всех кораблях дозорные внимательно вглядывались вдаль, чтобы не быть застигнутыми врасплох.

Внезапно с мачты послышался крик:

— Вижу испанцев!

Король вскочил.

— Трубите тревогу! — закричал он. — Пусть все займут свои места! Час битвы наступил…

На всех судах воины начали облачаться в доспехи, готовить оружие. Тем временем испанцы уже подплыли совсем близко.

Король Эдуард сразу повел корабли в наступление. Он еще раньше определил поведение в бою и довел это до сведения всех корабельных команд: только атаковать! Атаковать и брать на абордаж. Мы прогоним испанцев с моря, говорил он воинам, и те верили ему. Верили его смелому сыну, герою битвы при Креси, Черному Принцу.

Испанцы обрушили на английские корабли множество тяжелых и острых кусков железа, стараясь сделать больше пробоин и потопить их. Это им зачастую удавалось.

Король Эдуард, стоя на носу «Зубастого Томаса», руководил боем, зычно выкрикивая приказы, подбадривая моряков, напоминая, что они непобедимы…

Любимое судно Эдуарда испанцам удалось пустить ко дну, но до этого его воины успели овладеть испанским кораблем, и король теперь командовал с его носовой части. То же произошло и у Черного Принца: он вел бой уже с корабля противника, не забывая при этом охранять младшего брата, который не отходил от него.

Это был великий день, великая битва. Король Эдуард торжествовал: они победили противника, который обладал численным преимуществом и в кораблях, и в людях!

Испанцы потеряли четырнадцать крупных судов, и остатки их флота направились к берегам Франции. С куда меньшими потерями король Эдуард вернулся в родной порт и поспешил с сыновьями в Кентербери к Филиппе, которая была вне себя от радости, увидев их всех вместе целыми и невредимыми и слушая подробные рассказы о морском бое и об одержанной победе.

Эдуард понимал: в этом сражении он одержал победу и над французами. И те тоже знали это.

Король Англии был назван королем морей.

* * *

И все же король Эдуард считал, что ему, как никогда, нужен мир. Ущерб, нанесенный стране чумой, так велик, что необходима передышка, чтобы накопить силы, передышки желал и народ — король знал об этом. С этим согласился парламент, и тогда во Францию для мирных переговоров было решено направить архиепископа Кентерберийского и герцога Ланкастера.

Иоанн II тоже хотел мира, но еще больше хотел воспользоваться слабостью, как ему казалось, короля Англии, чтобы окончательно пресечь его претензии на французский престол. Поэтому он не давал прямого ответа на предложение о переговорах, ссылаясь на то, что сначала намерен обсудить все с папой римским.

Тянулись недели и месяцы, Эдуард не распускал войска, которые содержал и в Англии и во Франции, а переговоры о мире все не начинались.

Филиппа тем временем разродилась двенадцатым ребенком. Это был сын, которого назвали Томасом. Событие было широко отпраздновано, это стоило английской казне немалых денег и не могло не нанести некоторого ущерба оснащению армии и прочим нуждам королевства. Но так было заведено, и кто же станет отступать от королевских обычаев?

Радость от торжеств была подпорчена, когда разведчики, прибывшие из Франции, доложили королю, что там объявлен набор в армию, — французский король намеревается нанести англичанам сокрушительный удар и навсегда изгнать их с континента.

Узнав об этом, Эдуард не стал терять времени и сразу же принялся разрабатывать план военной кампании: Черный Принц высаживается с войском в Бордо на юго-западе Франции и начинает наступление оттуда, а сам король с сыновьями Джоном и Лайонелом с той же целью прибывает в Кале.

Опять — в который раз! — провожает Филиппа тех, кого любит. Провожает туда, где их подстерегает опасность, а быть может, и смерть. Она всегда желала мира — в душе, в семье, в стране. Как часто она задумывалась, в какую сторону повернулась бы судьба ее супруга, а с ним и судьба королевства, если бы Робер д'Артуа не добрался до Англии, если бы не подстрелил на охоте цаплю и не вынудил Эдуарда произнести над ней клятву, что станет добиваться короны Франции…

Но не было бы и речи ни о каком д'Артуа, если бы намного раньше красавица Изабелла, дочь короля Франции Филиппа IV Красивого — которого следовало бы назвать, как и теперешнего короля Кастилии, Жестоким, — не вышла замуж за короля Эдуарда II, отца нынешнего супруга Филиппы. Это и дало толчок, изменивший историю страны, побудивший английского короля, сына французской принцессы и внука короля Франции, считать себя законным претендентом на французскую корону. Если бы для короля Эдуарда II выбрали другую невесту, все было бы сейчас в Европе по-другому. Во всяком случае, не тянулась бы эта вялая, но длительная и ужасная война. Однако разве можно говорить БЫ, когда речь идет о государствах и их истории? Впрочем, это относится и к жизни любого человека, даже если он король…

Так размышляла наедине с собой Филиппа и знала, что, какие бы блестящие победы ни одерживал ее супруг во Франции, они блекнут от страданий и лишений, которые приносятся в жертву славе победителя.

Король Эдуард только еще высадился с войском возле Кале, как шотландцы начали военные действия на границе с Англией, решив, что для этого сейчас самое подходящее время и они могут одержать победу.

Из Лондона срочно послали гонцов к королю с сообщением, что шотландцы осадили Бервик.

Это привело его в ярость.

— Клянусь Богом, — вскричал он, — я не буду спать ни в одном месте более часа, пока не доберусь до границы и вероломных шотландцев!

Он отправил послание сыну, находившемуся с войском в Бордо, что оставляет на него проведение военной кампании во Франции, ибо полностью доверяет ему, двадцатипятилетнему мужчине, бывалому воину, а сам отбывает на шотландскую границу.

Он сдержал клятву и, почти нигде не отдыхая, за самое короткое время прибыл к Бервику. Город был освобожден.

* * *

Король Франции причмокнул от удовлетворения, узнав, что английский король вынужден срочно возвратиться к себе на остров. Он хвалил шотландцев, добрых друзей и союзников, которые не в первый раз помогают Франции в борьбе с общим врагом.

— Ну, уж теперь, — сказал король Иоанн советникам, — мы должны разбить англичан окончательно! Навсегда, черт возьми!..

Король Эдуард вызывал у него и страх, и ненависть, и восхищение. Покойный отец Иоанна говорил сыну об этом враге, не скрывая уважения. Как-то он сказал, что, будь Эдуард похож на отца, ни о каких безумных притязаниях на французскую корону не было бы и речи — Англия давно стояла бы перед Францией на коленях и была ее провинцией.

Но судьба дала Англии Эдуарда III, не такого, как Эдуард II. В нем есть что-то загадочное: за ним идут с твердой верой в победу, с желанием служить ему еще лучше, не требуя взамен ничего и бесстрашно отдавая жизнь. Такие вожди непобедимы, пока не столкнутся с себе подобными.

Король Иоанн надеялся, что он именно такой, или станет таким, хотя в глубине души у него были сомнения, и довольно сильные.

Сейчас обстоятельства благоприятствовали ему: Эдуард завяз с шотландцами, здесь же всего-навсего его сын. Правда, слава у него под стать отцовской, но в битве при Креси этому юноше просто повезло: ведь его могли убить и чуть не взяли в плен. На сей раз нужно сделать все, чтобы везение изменило ему, а через него — и его удачливому отцу.

Сам того, возможно, не подозревая и тем более не желая, король Иоанн повторял некоторые действия Эдуарда. Так, прослышав о том, что тот учредил орден Подвязки, Иоанн повелел создать братство, которое назвал «Дама Благородной Звезды». В него могли войти пятьсот рыцарей, давших клятву никогда, даже временно, не отдавать врагу больше четырех акров своей земли и умереть, но не отступить. Для этих рыцарей, как и для всей армии и для него самого, объявил король, наступил сейчас решающий момент, появилась счастливая возможность освободить Францию от нависающей над ней уже долгие годы угрозы — и это необходимо сделать.

Армия Черного Принца уже начала марш из Бордо, разоряя все на пути и встречая лишь незначительное сопротивление. Ее нужно остановить и уничтожить!

Король Иоанн решил занять позицию вблизи города Пуатье на западе страны и там ожидать подхода англичан. Он был уверен в успехе, вернее, уверенность преобладала над сомнениями. У него насчитывалось сорок тысяч солдат — намного больше, чем могла выставить вражеская сторона. И почти весь цвет французского дворянства находился в его рядах, в том числе двадцать шесть герцогов и графов, а также четыре принца, младшему, любимцу Филиппу, было двенадцать лет.

В рядах англичан возникло замешательство, когда они увидели, с какими превосходящими силами противника придется иметь дело. Даже Черный Принц ощутил мгновенный приступ малодушия, с которым справился, сумев никому не показать его.

— Судьба сражения зачастую решается до его начала, — сказал он стоявшему рядом с ним Джону Чандосу. — Страх перед многочисленным врагом не должен коснуться наших рядов.

— А вас самого, милорд? — спросил тот.

— У того, кто отвечает за все, могут быть несколько иные чувства, — ответил принц. — Но в меня вселяет силы и бодрость духа мысль об отце, и я должен быть достоин его.

— Вы уже неоднократно доказывали это, милорд.

— И буду продолжать! Я хочу обратиться к воинам перед началом сражения, сказать им, что существует чисто английский способ побеждать превосходящего по численности врага, — не думать о его превосходстве! Забыть о нем!.. И вспомнить победы нашего оружия в битве при Креси, морские сражения при Хельветслейсе и с испанцами. Победы над более сильным стали нашим обычаем!

Чандос наклонил голову в знак согласия.

— Я тоже думаю, что надо напомнить об этом. — Он помолчал. — А если предложат перемирие? — спросил он.

— Если условия будут честными, — ответил принц, — я подумаю. Глупо ведь не рассматривать подобные предложения.

Сэр Джон понял, его собеседника смущала численность французской армии.

Примерно в то же время король Франции Иоанн беседовал возле шатра с любимым сыном.

— Что бы ты сказал мне, мой мальчик, если бы я спросил тебя: брать нам Черного Принца в плен или убить на поле боя? Как поступил бы ты?

Филипп ответил не задумываясь:

— Я бы взял его в плен. Это принесет больше выгоды.

— Ты рассуждаешь совсем как взрослый, — с улыбкой сказал отец, кладя руку ему на плечо. — Ох, какое это будет зрелище, когда мы проедем с ним по улицам Парижа!

— Вы мне позволите ехать рядом с вами, сир?

— Конечно, мой сын. Обещаю тебе.

Мальчик смотрел на отца влюбленными глазами. Он считал его самым великим человеком в мире и в мыслях уже гарцевал рядом с ним на коне неподалеку от их знатного пленника.

Они вошли в шатер из ярко-красной парчи, где был накрыт стол и над ним висел отличительный знак французского королевства — флаг с лилиями.

Во время пиршества, которое было обильным и длительным, среди прочего обсуждались и дела, связанные с военными действиями. В победе не сомневался никто.

Иным было настроение в лагере англичан. Они не устраивали пир, запасы у них подошли к концу, а раздобыть продовольствие было уже затруднительно, ибо сорокатысячное французское войско почти полностью окружало их армию из десяти тысяч человек.

— Когда выиграем битву, наедимся вдоволь, — говорил принц приближенным, пытаясь улыбаться и все яснее понимая, что, если победа свершится, то это будет чудо.

Тем временем в Пуатье, возле которого расположились обе армии, кардинал Талейран де Перигор собрал духовенство и объявил, что намерен сделать все, от него зависящее, чтобы не допустить сражения: если оно произойдет, и город, и близлежащие селения будут лежать в руинах. Хватит и того, что разгневанный Господь наслал на них не так давно страшную чуму. А теперь, когда Он начал им слегка улыбаться с небес, они не должны допустить, чтобы по Франции прошла новая чума — война.

Кардинала горячо поддержали другие служители Божьи, и он оседлал коня и поехал в лагерь французского короля. Тот выслушал его со смешанными чувствами. Он жаждал побить англичан, но, даже обладая огромным преимуществом в силе, был полон сомнений и страхов, вспоминая прошлые поражения французов. И, хотя вначале он с ходу отверг предложение кардинала, после длительной беседы согласился все же выслушать условия, на которых можно было бы заключить перемирие, не доводя дело до сражения.

После этого кардинал отправился в лагерь к англичанам.

Черный Принц молча выслушивал его доводы, думая, как ему поступить. Любой знакомый с военной наукой скажет, что при таком перевесе в силах победа французов неминуема. Он понимал, никто не осудит его, если он постарается избежать битвы на условиях, при которых не пострадает его честь. И наоборот, позора и стыда при поражении не избежать, даже если всем будет ясно, что выиграть битву при таком соотношении сил было невозможно.

— Милорд, — сказал в заключение кардинал де Перигор, — пожалейте, наконец, тех славных людей, кому суждено погибнуть на поле брани, если сражение произойдет. Не забывайте, какую огромную армию собрал король Франции.

— Я знаю это, добрый и благородный святой отец, — отвечал принц. — Но знайте и вы, что наша борьба справедлива: мой родитель, король Эдуард, законный наследник французского престола. Однако я не хочу казаться чересчур гордым и неумолимым, тем более что начал борьбу мой отец, я лишь его слуга. Я дам согласие не начинать битву, если моя честь и честь моей армии не пострадают при этом. А для этого хотел бы выслушать предложения.

— Вы хорошо сказали, сын мой, — промолвил кардинал. — Я постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы дело не дошло до побоища. И потому немедленно отправлюсь к королю Франции.

Он так и поступил, и противники согласились объявить перемирие на один день и посвятить его переговорам.

Делегация англичан, которую возглавил принц и куда вошли графы Уорвик и Суффолк, отправилась на следующий день в стан противника, где ее ввели в шатер короля Иоанна.

Оба полководца вперили друг в друга изучающие взоры. Решимость, которую король прочел в глазах принца, заставила его внутренне содрогнуться. Да, этот человек, пожалуй, именно из тех вождей, о которых он много думал. Ох, отчего Господь не послал ему кого-нибудь, похожего на деда этого принца, на Эдуарда II?! Тогда война сегодня окончилась бы!..

Кардинал Перигор спросил у принца, что бы он предложил как условие для перемирия?

Принц без промедления ответил, что готов отпустить без выкупа всех пленников, вернуть города и замки, завоеванные им во время этой кампании, и согласиться на перемирие сроком в семь лет.

Король задумался. Предложения, считал он, весьма здравые.

Он взглянул на приближенных и прочел на их лицах отвращение и неприятие. Вот мы наконец здесь, говорили их взгляды, нас в четыре раза больше, победа уже у нас в руках. Зачем нужны эти переговоры? Перемирие? От него выиграет только враг. Сейчас нужно идти вперед и уничтожить его!

Король принял решение.

— Я требую, — произнес он, — чтобы принц и сотня его достославных рыцарей сдались на милость победителя.

Тишину расколол громкий презрительный смех принца. Он так и предполагал: король не собирается заключать перемирие, несмотря на просьбы кардинала. Это и должно было произойти, принц посчитал бы его глупцом, согласись он на мир при таком военном превосходстве.

Смех принца был понят всеми как ответ королю, но тот счел нужным продолжить свои речи:

— Ваши соотечественники весьма чтут вас, милорд. Думаю, они очень скоро внесут за вас выкуп.

— За кого вы меня принимаете? — гневно вскричал принц. — Да я лучше умру с мечом в руке, чем унижу себя и Англию тем, что отдамся в руки противника. Моей стране и народу не придется ни краснеть, ни платить за меня!

Граф Уорвик, будучи не в силах сдержать возмущение, крикнул:

— Вы, французы, и не думаете о перемирии! Воображаете, если вас вчетверо больше, то победа у вас в руках? Нас не запугаете! Вот перед вами поле сражения, и пусть победит тот, кто сильнее, а Бог примет сторону тех, кто прав!

Принц кивнул с одобрением, услыхав его слова. На этом встреча, к глубокому огорчению кардинала де Перигора, закончилась, и стороны разошлись, чтобы готовиться к бою.

На рассвете девятнадцатого сентября 1356 года принц был уже на ногах и готов к первой атаке, план которой выработал еще с ночи. Он понимал, что только военное искусство, а также особое везение могут помочь ему выиграть сегодняшнее сражение, и, как ни странно, был в хорошем настроении и уверен в победе. Ночью он объехал весь лагерь и поговорил по душам с солдатами, напоминая о прошлых победных битвах, когда англичан тоже было значительно меньше числом. Нужно только одно, говорил он, — чтобы каждый из вас сделал все, что может, и слушал командиров…

Перед началом боя он сказал Чандосу:

— С Богом, Джон! Мы победим, чувствую это. И потому пускай будут наготове гонцы, которых я отправлю сообщить отцу о нашем торжестве. И путь этот день станет праздничным для всей Англии на долгие времена.

— С Богом, Эдуард! — отвечал ему преданный друг.

— Будь рядом со мною, Джон.

— До самой смерти!

— Не нужно говорить о смерти. Лучше скажи: всю жизнь! А когда у нас появятся седые бороды, мы будем с тобой вспоминать этот славный и великий день и посмеиваться над тем, как оба вначале испытали страх и постарались скрыть это друг от друга… Я верю, наши славные лучники выполнят задачу, которую я им поставил. Они уже заняли позиции за кустами, среди виноградников и во всех узких проходах… А теперь за дело, дорогой друг. Вперед!..

Сражение началось.

* * *

Каким ожесточенным оно было и как часто казалось, что те, кого больше числом, переломили ход сражения в свою пользу!

Но человек, ставший впоследствии легендой, — Черный Принц не сомневался в успехе.

Какая это чудодейственная сила — вера в победу! Она помогала ему не терять присутствия духа и воодушевлять других, делала неуязвимым на поле боя. Он успевал везде, и где был он, там были надежда и успех.

Лучники, как он и рассчитывал, сыграли главную роль — таких мастеров лука не видывал мир! Однако пришел час, когда у них в колчанах иссякли стрелы. Но и тогда они продолжали бой — топорами и мечами убитых соратников, камнями, поднятыми с земли.

Был момент сражения, когда английский рыцарь при виде новой колонны французов, облаченных в сверкающие под солнцем доспехи, воскликнул:

— О, мы несчастные! Нам пришел конец!

Услыхав эти слова, принц закричал еще громче:

— Ты лжешь, трусливый пес! Небеса на нашей стороне! Мы не можем сегодня потерпеть поражение!

И воины воспряли духом. Их вождь непобедим! Он ведь Черный Принц, и, где его черные латы, там победа!

Да, он неодолим, в это верили все и, не жалея жизни, шли в бой, готовые умереть, но не позволить никому сказать, что враг одержал над ними хотя бы маленькую победу.

Они устали, они выдохлись, они понесли огромные потери. Однако потери у французов были несравненно большими. Но и осталось их значительно больше, чем англичан. Долго ли еще, начали спрашивать себя воины Черного Принца, они сумеют продержаться?

* * *

Французский король был в недоумении: почему не наступает перелом в сражении? Он, как и Черный Принц, был настроен на победу, все время находился в гуще боя и не мог понять, что помогает англичанам выдерживать натиск превосходящих сил и не отступать с поля битвы.

Рядом с королем все время был его сын Филипп. Мальчик видел, как смело сражается отец, видел, как вокруг него падают и умирают люди, но ему не было страшно. Хотя он начинал понимать, что дела идут совсем не так, как предполагалось, и что если бы отец мог заранее знать, как все получится, то, возможно, не пожелал бы взять его с собой, а отправил в какое-нибудь безопасное место. Филипп же этого вовсе не желал. Он хотел быть с отцом, хотел получить боевое крещение и увидеть победу французского оружия собственными глазами…

Но что это?!. Король, его отец, вынужден спешиться. Вместе с рыцарями он ведет бой с окружившими их англичанами. Мальчик с ужасом увидел, как один рыцарь упал, обливаясь кровью. Другой тоже… О Господи! Враги подступают к его отцу! Тот сражается, как лев, — наступающие падают, но их много, очень много…

— Отец! — кричит мальчик. — Руби того, кто слева!.. Отец, теперь сзади!.. Справа!.. Отец!..

Короля Франции окружили тесным кольцом. Его сын услышал: «Сдавайтесь!» Сдаться? Его отцу? Это невозможно! Он раскрыл было рот, чтобы сказать им, что они обращаются к королю Франции, но заколебался: может, лучше не говорить врагам, с кем они имеют дело?

Филипп увидел упавшее знамя с золотыми лилиями, забрызганными кровью, и подумал: это не к добру. Он беспокоился от отце — великом человеке, в его глазах подобном Богу. До этих пор он видел его только во главе различных торжеств и церемоний, окруженного почетом и уважением. А сейчас?!

В круг англичан, обступивших отца, пробился какой-то рыцарь.

— Прекратить! — скомандовал он воинам, продолжавшим угрожать оружием королю, и, обратившись к нему, произнес: — Сир, сдавайтесь!

— Сдаться? — воскликнул тот. — Кому должен я сдаться? Где принц Уэльский? Я буду говорить только с ним.

— Сир, — продолжил рыцарь, — если вы сдадитесь мне, я доставлю вас к принцу.

— Но кто вы? Я слышу по вашей речи, что вы француз.

— Да, я Дени де Морбекю, рыцарь из рода д'Артуа. И я служу королю Англии, потому что во Франции меня лишили всех владений, как и моего родственника Робера.

Их разговор слышали те, кто стоял вокруг, каждый считал, что честь пленения короля Франции должна принадлежать только ему. Один солдат грубо схватил Филиппа, тот начал бешено вырываться и крикнул:

— Оставь меня, негодяй! Как ты смеешь касаться своими руками сына короля?!

— Не трогайте его, — сказал Дени де Морбекю. — Сир, — повторил он, обращаясь к королю, — пойдемте, я отведу вас к принцу Уэльскому.

Черный Принц, поглощенный боем, едва поверил, когда ему сказали, что король Иоанн взят в плен. О судьба, как ты благосклонна ко мне в этот день!.. — мысленно воскликнул он. Он чувствовал, что почти полюбил короля Франции за подарок, который тот ему преподнес.

Сняв с головы шлем, принц приблизился к королю и низко ему поклонился.

— Сир, — сказал он, — видно, так распорядился сам Бог. Моей заслуги или вины здесь нет. Нам остается только вознести к Нему наши благодарственные молитвы за то, что Он подарил нам эту победу.

Принц приказал подать вина, чтобы освежить силы почетного гостя, и сам помог королю освободиться от тяжелых лат.

— Великодушный брат мой, — тихо произнес король, — все свершилось. Надо смотреть правде в глаза. Этот день самый горький в моей жизни. Я — ваш пленник.

— Нет, брат, — в тон ему ответил принц, — вы не пленник, а, как я уже сказал, почетный гость…

* * *

Король Эдуард, усмирив в очередной раз шотландцев, вернулся в Вестминстер. Там он встретил запыхавшихся гонцов из Франции и не мог понять, почему они улыбаются.

Он ждал любых сообщений, в основном малоприятных, но только не того, что услышал.

— Милорд, — сказал посланец, с трудом переводя дыхание, — принц Уэльский посылает вам подарок. Он надеется, вы будете довольны.

— Подарок? О чем вы говорите? Мой сын здоров?

— Да, милорд, и в прекрасном расположении духа… Вот этот подарок.

С низким поклоном ему вручили некий предмет. Это был шлем. Шлем, увенчанный короной. Шлем короля Франции.

— О, милорд! — закричали прибывшие. — Ваш сын одержал победу! Король Иоанн у него в плену!.. Это так!

Эдуард не мог найти слов.

— О, сын мой… — повторял он. — О, мой сын… — Потом, взяв себя в руки, произнес: — Лучшей вести вы не могли мне принести. Я награжу вас за это. Какой день для Англии!

Он отправился к Филиппе и показал ей подарок сына.

— Значит, война окончена! — воскликнула королева. — Он жив!

— Да, он покрыл себя славой, наш сын!

— Наш сын вернется домой! — обрадовалась Филиппа.

Она видела, однако, глядя на счастливого супруга, что тот не считает войну оконченной: он будет продолжать биться за французскую корону — ту, которая изображена на этом шлеме.

— Вся страна пусть отпразднует победу! — воскликнул Эдуард. — Пускай везде будут костры и пиршества! А мы с тобой, дорогая моя королева, должны подготовиться к приему героя-победителя и его пленника-короля.

* * *

Черный Принц не торопился домой. Он хотел насладиться победой, хотел показать царственному пленнику, что англичане не менее обходительны и любезны, чем хваленые французы.

Он унаследовал от отца умение не только сражаться, но и устраивать роскошные торжества со всяческими излишествами. Ну и, конечно, его армия заслужила отдых — она славно воевала и может теперь пожинать плоды победы. Зиму принц провел в Бордо, куда вернулся после сражения при Пуатье, и только в апреле решил двинуться маршем по Франции, чтобы потом отплыть на родину.

Англия ждала победителей, и всюду их встречали ликующие толпы. Из Кентербери в Рочестер, оттуда в Дартфорд и потом в Лондон — вот триумфальный путь конного отряда во главе с принцем.

Король не мог ждать сына во дворце и, отправившись от нетерпения ему навстречу, устроил охоту в тех местах, по которым тот должен был следовать. Выехав из леса на поляну, король Эдуард однажды чуть не столкнулся с сыном, рядом с которым был король Иоанн.

— Добро пожаловать в Англию, король французов! — воскликнул Эдуард.

Короли церемонно раскланялись. Иоанн с молчаливым достоинством выслушал приветствие Эдуарда и слова о том, что его считают здесь не пленником, а почетным гостем, и вежливо отклонил предложение принять участие в охоте.

Для лондонцев появление французского монарха было грандиозным событием — не часто видели они на улицах плененных королей. И обращались с королем Франции не как с пленником, а как с гостем.

По такому случаю были вывешены флаги и нарядные гобелены, бочки с вином и пивом стояли прямо на улицах, и их содержимое могли отведать все, кто хотел, — и при этом ничего не платить.

Отовсюду слышались восторженные возгласы:

— Да здравствует Черный Принц!

— Слава победителю при Пуатье!

Король Эдуард искренне радовался за сына, гордился им и был даже доволен, что не участвовал сам в этой битве и вся слава досталась принцу Уэльскому.

Он станет прекрасным правителем, думал со счастливой улыбкой стареющий король. Благодарение Богу, что у меня такой сын.

Для проезда через Лондон принц Эдуард выбрал вороного коня и одежды черного цвета — ведь недаром его называют Черным Принцем. Его пленник восседал на белоснежном коне и был одет по-королевски. Но все сочли, что принц выглядит куда более величественно.

В Вестминстере, где был приготовлен пиршественный стол в честь короля Франции, их встретила Филиппа с детьми. После того, как она обняла старшего сына, а тот поцеловал ей руку, Филиппа обратилась с добрыми словами к королю Иоанну. Ей было жаль его, она понимала его чувства, его состояние — особенно после того, что тот испытал, проезжая по улицам Лондона. Но пускай их всех утешает, что это уже воистину конец бессмысленной войны, продолжающейся с перерывами около двадцати лет!

Король Эдуард настоял, чтобы за пиршественным столом король Иоанн и его сын Филипп сидели по правую сторону от него. У мальчика был не по годам подавленный и печальный вид, он не мог примириться с тем, что случилось с его отцом.

Казалось — или так было на самом деле? — что король Эдуард не хотел считаться с чувствами пленника, ибо все время старался вовлекать его в веселую застольную беседу и беспрерывно потчевал то одним, то другим.

Какие только блюда не подавались, чтобы доставить удовольствие французскому королю, однако тот почти ни к чему не притронулся, чем вызвал мягкий упрек хозяина:

— Полно, сир, оставьте вашу грусть. Вы наши дорогие гости. Веселитесь и пойте вместе с нами!

Король Иоанн сумрачным взором окинул лицо собеседника и медленно ответил:

— Посудите сами, как можем мы петь песни в чужой клетке?

Филиппа сочувственно улыбнулась ему и сказала:

— Сейчас трудное время для вас, сир. Но не сомневаюсь, оно вскоре окончится.

В это время подошел виночерпий и предложил чашу с вином королю Эдуарду. Тотчас же, к всеобщему удивлению, юный Филипп вскочил с места и нанес сильный удар по лицу виночерпия. В наступившем молчании мальчик прокричал:

— Как ты смеешь обслуживать кого-то раньше, чем короля Франции?!

Все взоры устремились на короля Эдуарда. Как ответит он на сей дерзкий поступок? Мальчик с раскрасневшимся лицом продолжал стоять, глядя прямо в глаза английскому королю. Многие из присутствующих ожидали, что такое оскорбление королевского виночерпия вызовет приступ страшного гнева, свойственного Плантагенетам, но этого не случилось.

Король Эдуард громко расхохотался и произнес:

— Да ты Филипп Смелый!

Филипп Смелый!.. С этого дня за мальчиком укрепилось это прозвище и сопровождало его всю жизнь.

Король Франции не мог и позднее пожаловаться, что его честь и достоинство в Англии были хоть чем-то ущемлены. Для проживания ему был отведен дворец Савой, он мог беспрепятственно выезжать на охоту и вести жизнь, полную роскоши и довольства.

Одно только портило его существование — он был при этом пленником короля Англии.

 

Глава 20

БЕГСТВО ШОТЛАНДСКОЙ КОРОЛЕВЫ. УБИЙСТВО В МЕЛРОУЗЕ. СМЕРТЬ КОРОЛЕВЫ ИЗАБЕЛЛЫ

Король Эдуард отпустил Давида Брюса, шотландского короля: он не опасался, что шотландцы осмелятся выступить против него, ведь главный противник, французский король, — его пленник.

Джоанна была очень рада, она надеялась, что долгая разлука с мужем укрепит их семью и они наконец-то смогут быть счастливы. С самого начала их совместная жизнь складывалась неудачно. Во дворце Гейяр, где они с Давидом повзрослели, их положение в течение всех семи лет было каким-то искусственным, зыбким. Давида, что бы тот ни говорил, это угнетало, и потому, когда они вернулись в Шотландию, где прожили вместе еще пять лет, он был сам не свой, никак не мог стать настоящим королем, настоящим семьянином. Она же всегда хотела этого и надеялась: вот-вот что-то изменится… Так думала она и сейчас.

Оглядываясь на прошедшую жизнь, она после долгих одиннадцати лет, что провел ее муж в плену английского короля, желала лишь мира с Англией, мира в Шотландии и прочного семейного союза двух немало испытавших на своем веку людей. Они оба уже не так молоды и должны стать мудрее, терпимей, мягче друг к другу…

Встреча с Давидом потрясла ее: она увидела еще красивого мужчину, и он проявил по отношению к ней всю полноту чувств, свойственных мужчине и супругу. Она была счастлива. Так длилось несколько недель, затем она стала видеть его все реже и реже, и отсутствие он объяснял одинаково — дела государства.

На самом деле она приелась ему. В ней он видел повторение Филиппы, которая раздражала его все годы, вынужденно проведенные в Англии, и он не переставал удивляться, как при такой жене, становящейся с каждым годом все толще и неприглядней, Эдуард — об этом Давид слышал от многих — совсем не отвлекался на других женщин. А их вокруг столько, да каких!..

Правда, Джоанна не растолстела и довольно привлекательна, но он никогда не испытывал тяги к благородным женщинам. Ему подавай что-нибудь попроще, погрубей, понепристойней, такую, как Кэтрин Мортимер.

Где-то она сейчас? Скучает ли по нему, как он по ней? Она обещала, что не забудет его и обязательно приедет в Шотландию. А как же тогда с леди Джоанной, его законным камнем на шее? Раньше он беззаботно и просто менял любовниц, но Кэтрин… тут он хотел, чтобы все было по-другому… крепко и основательно…

Он решил начать подготовительные действия.

— Меня продолжают беспокоить отношения с твоим братом, — сказал он однажды жене. — Я говорю о мирном договоре. Видит Бог, я хочу только мира, но, боюсь, условия, которые выдвинет Эдуард, окажутся невыполнимыми.

— Но почему же? Он тоже не хочет войны, — возразила Джоанна.

— Однако только на своих условиях, к которым наши землевладельцы отнесутся весьма неодобрительно. Вообще Эдуард всегда не любил меня, и с годами его чувство окрепло. Главная причина то, что я стал твоим супругом.

Джоанна промолчала, это было правдой. Но отчего Давид заговорил об этом сейчас?

Ее супруг продолжал:

— Он очень любит тебя с детства, что естественно. Он вообще привязан к женщинам из своей родни — к дочерям, жене, к тебе.

— Он всегда был добр и внимателен ко мне, — подтвердила она, не понимая, к чему клонит Давид. — Но в делах государственных он забывал о родстве.

— О, я это хорошо знаю. Но если все-таки ты поговоришь с ним вместо меня об этих самых делах государственных?..

— Ты прекрасно знаешь, Давид, я готова на все ради мира между нашими странами!

— Верю, что это так. Прошу от тебя, быть может, слишком многого, тем более что не хотел бы снова расставаться с тобой после нашей столь долгой разлуки.

— Ты хочешь сказать… хочешь, чтобы я отправилась в Англию на переговоры с братом? Я?..

— Я подумал, это могло бы многому помочь… Мы скорее заключили бы прочный и длительный мир. Он так нужен Шотландии.

Она задумалась.

— Я поеду в Англию, — согласилась она, — если ты этого так хочешь, Давид.

— Для Шотландии, не для себя.

— Да, мы должны думать о ней прежде всего.

— Вот и прекрасно. Ты, надеюсь, не задержишься там надолго, потому что я буду скучать.

— Я отправлюсь без задержки…

К концу недели Джоанна уехала.

Этого и добивался ее супруг: вскоре в его дворце появилась Кэтрин Мортимер. Как они были счастливы! Как смеялись над обманутой женой, уехавшей вершить государственные дела! Как старались восполнить — и небезуспешно — дни разлуки, показавшейся им вечностью!

Короля не беспокоили разговоры, звучавшие вокруг, — пусть говорят, им просто завидно. Воистину он не знал на свете женщины, которая была бы так ему по вкусу, как Кэтрин, а ему было с кем сравнить!

Вместе они проводили и ночи, и дни, и никто из приближенных не видел короля без нее, а ее без короля.

Порой любовники задумывались, что же будет, когда вернется королева Джоанна, но Давид отгонял от себя эти мысли. Король он или нет? Он провозгласит Кэтрин женщиной, которую обожает и которая нужна ему как друг, как советчица, как… как все на свете… А, будь что будет, он ничего не хотел загадывать наперед. Он был на седьмом небе от счастья.

* * *

Король Эдуард приветливо принял сестру и терпеливо выслушал просьбы не слишком отягощать Шотландию условиями предлагаемого мира.

Он и вправду не был снисходителен к зятю, потребовав от него значительный выкуп, а также вручив счет за одиннадцатилетнее пребывание в Англии, где были дотошно перечислены все расходы на его содержание.

Джоанна сказала брату, что Шотландия не сумеет собрать столько денег, и умоляла умерить требования.

Эдуард был тронут ее преданностью бесшабашному мужу и Шотландии и лишний раз убедился, что Давид не достоин такой верной и хорошей жены и королевы: он и Филиппа знали о проделках Давида в Англии, о его последнем увлечении и о том — доброхоты уже сообщили им, — что Кэтрин Мортимер недавно отправилась куда-то на север, вполне возможно, в Шотландию.

Любовь и жалость к сестре, подогретые настояниями Филиппы, способствовали тому, что он согласился смягчить требования. Джоанна была безмерно благодарна ему еще и оттого, что это означало: ее первая государственная миссия не прошла даром, а увенчалась успехом, и значительным.

— Ты могла бы еще немного побыть с нами. Путешествие в Шотландию довольно долгое и утомительное. Не уезжай так скоро, — уговаривала ее Филиппа.

— Я люблю вас обоих, — отвечала Джоанна. — Вы так добры ко мне. Но я тороплюсь рассказать Давиду, чего добилась, и порадоваться вместе ним.

Что можно было возразить против этого?..

— Бедная сестренка, — сказал Эдуард Филиппе после отъезда Джоанны. — Хочу надеяться, она по прибытии не увидит того, чего я не желаю ей увидеть…

* * *

Миновав границу, Джоанна ощутила прилив счастья. Она уже давно полюбила свою новую суровую родину. Ее восхищали горы, ей стали привычны колючие холода, которых не было там, где проходило ее детство. Она думала, что, если бы ее замужество не осложнилось столькими внешними бедствиями, их жизнь с Давидом могла бы стать счастливой.

У Давида не отнять его обаяния, он хорош собой, совсем не глуп и смел. Да, он привлекателен для женщин, и они привлекают его. У него были, она слышала об этом, любовницы еще во Франции, в замке Гейяр, потом в Шотландии и, уж конечно, в Англии. Но он мужчина, и очень страстный мужчина, она-то знает. А может, слухи о его неверности лживы или сильно преувеличены? Конечно, когда он жил одиннадцать лет в Англии без нее, то вполне могло быть… Он же не монах… Но об этом она не хотела сейчас думать.

Теперь все будет иначе, отныне у них начнется новая жизнь…

Вот и Эдинбург. Она сразу направилась в замок на горе. Давид сейчас там, он будет встречать ее.

Он ее не встретил. Она прошла в свои апартаменты, где уже горел огонь, чтобы она могла согреться после дороги. Служанки помогли ей переодеться.

Она не стала спрашивать, где король, отчего не вышел ей навстречу — ведь она привезла такие важные и хорошие вести! — хотя ей все время казалось, приближенные жаждут что-то сказать ей, но не решаются. Когда она все же задала какие-то невинные вопросы, они так смутились, что она предпочла оставить их в покое и сама отправилась к королю.

Подходя к его двери, она услышала из-за нее громкий смех — женский смех. Ему вторил голос Давида.

Один из стражников выступил вперед:

— Миледи…

Она с удивлением посмотрела на него. Удивление сменилось недобрым предчувствием, и Джоанна, обойдя стражника, толкнула дверь.

Муж сидел в кресле, а у его ног на невысокой скамейке — женщина. Ее темные волосы свободно падали на обнаженные плечи, платье было приспущено.

— Давид… — сдавленным голосом проговорила Джоанна.

Он не повернулся к ней, но она услышала его слова, обращенные к женщине.

— Это королева вернулась из Англии, — сказал он небрежно.

Полуобнаженная женщина тоже не обернулась, она просто рассмеялась.

— Что все это значит? — промолвила Джоанна с трудом.

Она чувствовала, сердце ее падает куда-то в бездну и она вместе с ним, но разум напоминал: ты ведь знала все это, знала давно, однако делала вид, что этого нет. Вот и сейчас, только что, ты поняла, что означает смущение придворных дам и их ускользающие взгляды, когда спросила о муже…

— Что вам угодно? — произнес Давид утомленным тоном, по-прежнему не глядя на нее.

Она подошла ближе, увидела на столике возле них вино и яства. Один бокал был опрокинут, вино капало на пол.

— Кто эта женщина? — спросила Джоанна, обретя голос.

Брюнетка поднялась со скамейки, она оказалась высокой и стройной, и отвесила насмешливый поклон.

— Я Кэтрин Мортимер, миледи, — сказала она. — К вашим услугам и услугам короля.

Джоанна растерялась, но все же задала еще один бесполезный вопрос…

— А кто вы… здесь?

— Можете считать меня другом короля, — последовал ответ, тоже насмешливый.

— Что ж… я поняла, — сказала Джоанна.

Она повернулась и пошла из комнаты. Никто не произнес больше ни слова. Закрывая дверь, она опять услышала их смех.

Вернувшись к себе, она отпустила всех прислуживавших ей женщин и без сил упала в кресло.

Этого не может быть, мне просто приснился страшный сон. Раньше, как, например, в замке Гейяр, были случайные тайные измены, игры молодого тела и духа, потребность в остроте ощущений. Сейчас совсем другое — нарочитое желание нанести оскорбление, и как можно больнее.

Напрасны были ее надежды, что он с возрастом и после перенесенных потрясений изменится. Ничего подобного. Он остался таким же распутным, безнравственным, слабым духом… Ничтожество… Что он принес и принесет несчастной Шотландии?..

Всю жизнь она делала вид, что все обстоит лучше, чем на самом деле. И над ней наверняка смеялись или жалели. Зачем ей это? К чему продолжать такую жизнь?..

Графиня Гаррик попросила разрешения войти. Она была из семьи Брюсов и всегда хорошо относилась к Джоанне, сочувствуя ей и жалея. Сейчас графиня знала, что Джоанне так плохо, как никогда.

— Вы видели их вместе, — прямо с порога сказала она. — О моя бедная Джоанна!

— Кто она, эта особа?

— Женщина из низших слоев. С ней он познакомился и проводил время в Англии. Она уже давно с ним.

— И ей он хранит верность, не так ли? — с горечью произнесла Джоанна.

— Она приехала сюда, как только вы отбыли по его поручению. Он вызвал ее.

— О, я этого не вынесу! — Джоанна закрыла лицо руками.

— Но что вы можете сделать? — рассудительно сказала графиня. — Он все еще король и может поступать как хочет.

— А что думают другие?

— Насколько я знаю, многим стыдно за него. Они уважают вас и осуждают Давида.

— Я не могу оставаться здесь и терпеть, чтобы меня унижали, — сказала Джоанна. — Теперь, когда это делается открыто. — Она сама удивилась и обрадовалась, как быстро пришло к ней решение. — Я немедленно отправлю послание брату с просьбой дать мне прибежище при английском дворе.

— Пожалуй, это лучшее из всего, что вы можете сделать, — одобрила графиня. — Я, с вашего позволения, присоединюсь к вам, чтобы не видеть, как ведет себя мой родственник, которому довелось стать королем. О, если бы только его отец знал и видел все это!

— Если бы отец был жив, Давид не был бы королем, — с вымученной улыбкой сказала Джоанна.

— И Шотландия, — подхватила графиня Гаррик, — не была бы такой несчастной и униженной страной.

— Я даже не стану ждать ответа от брата, — твердо заявила Джоанна, вдруг ощутив прилив сил. — Сейчас же начну собираться. Значит, вы со мной?

— Мы отправимся завтра же. Я не оставлю вас в беде, можете на меня рассчитывать.

— Спасибо, Аннабелла. Как хорошо, когда есть настоящие друзья. Уверена, мой брат не откажет нам.

— Итак, в путь, Джоанна.

* * *

Ее приняли в Лондоне тепло и радушно. Эдуард был взбешен, узнав, как поступили с его сестрой. Он сказал, что ей будет отведена соответствующая резиденция и определено денежное пособие, чтобы она ни в чем не зависела от недостойного мужа.

Тем временем Давид после бегства жены почувствовал себя несколько не в своей тарелке. Хотя не в его характере было обращать внимание на окружающих, он не мог не заметить их возмущения тем, что на месте королевы Джоанны появилась какая-то вульгарная подозрительная особа. Граф Мар и несколько лордов открыто заявили ему, что не одобряют его действий, последствием которых стал отъезд из страны законной супруги, и что это может привести к ухудшению отношений с Англией, к тому, что условия перемирия снова станут суровыми для них.

Когда он проезжал по улицам, люди взирали на него сумрачно, никаких приветственных возгласов, зато раздавались выкрики, выражающие недовольство.

Напуганный этим Давид готов был сделать что угодно, кроме одного — он не мог удалить от себя Кэтрин Мортимер. Эта женщина словно околдовала его. Когда граф Мар от имени многих потребовал отправить ее обратно в Англию, Давид заявил, что пойдет на все, но не позволит этого.

Видя его безумную решимость скорее потерять корону, чем женщину, его советники предложили ему самому отправиться в Лондон и уговорить жену вернуться.

— В Англию? Где я провел эти ужасные одиннадцать лет? — вскричал Давид. — Да еще упрашивать жену? Никогда!

Но граф Мар был настойчив:

— Вы обязаны сделать это, милорд. Ради мира и спокойствия Шотландии. И вам не трудно будет уговорить королеву. Стоит только рассказать ей, как все в стране озабочены ее отсутствием, этого будет достаточно. И никто ни здесь, ни в Лондоне не будет знать об истинной цели вашей поездки: все будут думать, что вы поехали, чтобы вести речи об уменьшении выкупа и о прочих вещах, связанных с договором о мире. Соглашайтесь, милорд, иначе стране и вам грозят серьезные беды…

Наконец Давид согласился, и в Англию отправилась кавалькада из восьмидесяти человек. Не рассчитывая, что он будет принят при дворе, Давид остановился в Холборне, откуда отправил Джоанне послание, в котором смиренно просил оказать ему честь и прибыть к нему с визитом.

Она не стала упрямиться и сразу приехала, найдя его совсем в ином состоянии и настроении, нежели тогда, когда они виделись в последний раз.

Он виновато посмотрел на нее и сказал просительным тоном:

— Моя дорогая Джоанна, выслушайте меня. Боюсь, что излишнее количество вина затмило мой разум, когда вы соблаговолили прийти ко мне, и я прошу у вас прощения.

Она молчала.

Он взял ее руку, которая оставалась безжизненной в его руке, и попытался воздействовать на жену, пуская в ход красноречие, всевозможные уловки и немалое мужское обаяние. Она была вежлива, но непреклонна.

Его взбесило ее самообладание. Он привык думать о ней как о слабой, безвольной женщине и ошибочно принимал за бесхарактерность всегдашнюю учтивость и отвращение к ссорам и препирательствам. Но сейчас он встретил совершенно другую женщину, непохожую на его жену, — Давид не узнавал Джоанну.

Дав ему высказаться, она спокойно произнесла:

— Вы могли бы не тратить столько красноречия. Я поняла, вы хотите, чтобы я вернулась в ту страну, где мой отъезд вызвал нежелательные последствия. Я не сделаю этого… Однако, пока вы здесь, пробуду с вами под одной крышей во избежание ненужных толков. Но не думайте, что между нами могут возобновиться супружеские отношения. Я стану бывать с вами на официальных церемониях, и это все. И я сделаю, что в моих силах, чтобы облегчить нашей стране… вашей стране… переговоры с моим братом. Но я больше не считаю себя вашей женой и никогда ею не буду.

Для Давида это была уже победа. О лучшем исходе он не мог и мечтать. Они поживут какое-то время в одних стенах, и он безусловно сумеет склонить ее к близости и уговорить вернуться с ним в Шотландию. А там будет видно. Не впервой королевским супругам примериться с любовницами мужей.

Джоанна выполнила данное ею слово. Она переехала туда, где остановился Давид, вместе с ним была принята Эдуардом, и тот обещал уменьшить сумму выкупа и расходов на содержание Давида в плену.

Филиппа понимала и горячо одобряла поведение Джоанны, восхищаясь ее умом, а та была благодарна ей за помощь.

— Я никогда не вернусь к Давиду, — говорила она. — Надеюсь, вы с Эдуардом поддержите меня в этом.

И Филиппа, ласково обнимая золовку, отвечала ей:

— Мы всегда рады видеть тебя с нами. Ни о чем не беспокойся. Ты и так достаточно настрадалась.

Филиппа, говоря это, даже ощущала какую-то вину за то, что счастливо жила с ее братом, а бедняжка Джоанна не знала, наверное, и дня, по-настоящему счастливого и спокойного.

Наконец король Эдуард дал окончательный ответ Давиду по поводу взаимоотношений их стран. Он согласился отсрочить уплату выкупа, особо отметив, что делает это, только уступая настояниям сестры. Кроме того, согласился, чтобы шотландские юноши учились в университетах Оксфорда и Кембриджа.

После всего этого Давиду незачем было оставаться в Англии, и ему вежливо предложили покинуть ее, что он и сделал с большим удовольствием. Единственное, что вызвало у него раздражение, — это то, что Джоанна так и не поддалась на уговоры и наотрез отказалась сопровождать его.

Во время последнего разговора она сказала, глядя ему в глаза:

— Можете быть уверены, что я никогда не вернусь в Шотландию. Я решила остаться здесь, в моей семье, где меня любят и уважают. Так что не тратьте попусту слов на бесполезные уговоры.

Свита, сопровождавшая его, была разочарована решением Джоанны и во всем винила короля. Придворные знали, что по возвращении домой их ждет серьезное недовольство народа. Однако Давид старался об этом не думать, он ждал встречи с Кэтрин Мортимер, в объятиях которой забудет обо всех неприятностях.

* * *

В замке Райзинг королева-мать уже не вставала с постели, она была очень больна. Ей недавно исполнилось шестьдесят четыре, и уже двадцать восемь лет она жила в этом замке одна, без своего возлюбленного, преданного позорной казни по приказу ее сына.

Припадки безумия с возрастом почти перестали мучить ее, а последние десять лет их вовсе не было. Не стало и угрызений совести.

Вторую половину жизни она прожила другим человеком, делая много добра жителям окрестных селений и городов. Лишь немногие старики, помнившие дни царствования ее мужа и то, как она расправилась с ним, бормотали порой, что никакие добрые дела не замолят ее грехов.

Она же стала умиротворенной, спокойной и уже не помнила о том, что было в прошлом и о чем не хотела помнить.

Лежа в постели, она большую часть времени находилась как бы в полусне, а когда ненадолго пробуждалась, мысли были радостными: как много хорошего она сделала за последние годы, живя здесь, в замке, и помогая бедным людям, как все ее любят, как все должны быть довольны и благодарить ее за то, что она избавила страну от недостойного короля и дала ей такого достойного.

Она гордилась сыном, с жадностью выслушивала все, что рассказывали о нем, о его толстушке жене, о детях. Особенно о старшем, по прозвищу Черный Принц, герое двух победоносных сражений, — о внуке!..

Разве ее жизнь можно назвать неудачной? Нет! Она сделала много, добилась немалого. У нее такой сын и такой внук… А то, что произошло когда-то в замке Беркли… давно уже забыто… И она может умереть спокойно…

Ее навестил сын. Какой он красивый! Как по-королевски выглядит!

Эдуард опустился на колени возле постели, взял ее руку в свою и крепко сжал.

— О дорогой сын, — произнесла она. Голос у нее был уже каким-то потусторонним. — О дорогой сын, ты воплотил в жизнь все мои мечты.

Он склонил голову. Ему было жаль ее, но он не мог притвориться даже перед самим собой, что чувствует к ней любовь. Любовь была в те далекие годы, когда они жили во Франции, а потом в графстве Эно, где он впервые встретил Филиппу. Тогда он любил мать, смотрел на нее снизу вверх и был послушным орудием в руках у нее и у ее любовника — он ведь был всего-навсего мальчиком, именем которого они правили и делали все, что хотели. А потом наступило прозрение, открылась неприглядная правда. Он узнал об их порочной связи, понял их намерения и, что страшнее всего, прослышал об ужасном преступлении, которое они совершили, — об убийстве его отца, тоже, впрочем, грешного и сделавшего немало плохого для королевства.

Эти воспоминания мелькнули, как молния, и мгновенно погасли. Ведь он сейчас у смертного ложа. Умирает его мать.

Понимает ли она сама это?

Она понимала.

— Эдуард, мне осталось жить недолго. Обещай похоронить меня в обители францисканцев в Ньюгейте.

— Я сделаю это, — отвечал он, потому что кто же посмеет оспорить предсмертное желание человека.

Но Эдуард помнил, что там погребено четвертованное тело Роджера Мортимера. Она не забыла о любовнике и на смертном одре и хочет лежать в могиле рядом с ним.

Она заговорила вновь:

— Еще я хочу, чтобы сердце твоего отца было со мной. Обещай, что его положат мне на грудь. Ты сделаешь это для меня, Эдуард?

Он поклялся, что сделает. Хотя… Где оно, это сердце?..

Это были все ее пожелания, о самих похоронах они говорили совсем мало.

Он уехал в печальном расположении духа.

* * *

Король Шотландии Давид решил, что не будет сокрушаться из-за того, что жена сбежала в Англию. Он никогда ее не любил, она всегда была ему в тягость, в ее присутствии он вечно ощущал неловкость — словно мальчишка, который постоянно ведет себя не так, как положено, и потому заслуживает осуждения. Если бы не настроения среди приближенных и в народе, он был бы вне себя от счастья.

Но полного счастья не получалось, обстановка была напряженной.

— Пусть… пусть остается у любимого братца! — кричал он. — Одним ртом меньше при моем дворе!..

Единственным утешением и утехой была Кэтрин, он привязывался к ней все больше. Напрасно доброжелатели умоляли его соблюдать хотя бы внешнюю благопристойность, он не внимал уговорам.

Кэтрин же вела себя еще более вызывающе: откровенно выказывала презрение к высокородным особам, не проявлявшим к ней симпатии, и требовала от короля, чтобы все деловые разговоры он вел только в ее присутствии. Она появлялась с ним везде, причем, не стесняясь, надевала фамильные королевские драгоценности.

Народ на улицах всячески поносил ее, обзывая бессовестной шлюхой, королевской подстилкой и словами еще похлеще, но они были привычны для ее слуха, она только смеялась и принуждала Давида тоже посмеиваться, уверяя его, что все эти люди просто завидуют ему.

Любой на его месте давно бы понял, что так продолжаться не может, но он был слеп, как новорожденный котенок, и ничего не хотел замечать. Единственное, о чем он мог думать, — о том, чтобы остаться с ней наедине и предаваться любимым забавам. С ней он был неутомим…

Однажды они, как обычно, выехали на верховую прогулку в обществе нескольких друзей. Когда проезжали возле Мелроуза, Давид услышал вдруг резкий женский вскрик и, обернувшись, увидел, что Кэтрин падает с коня, а какой-то мужчина бежит в лесную чащу. Все произошло так внезапно и все так растерялись, что никто не успел ничего сделать и преследование оказалось безуспешным.

Кэтрин лежала на земле с кинжалом в боку, истекая кровью. Давид опустился рядом с ней на колени, звал ее по имени, глаза у нее были открыты, но она уже никого не видела, ничего не слышала. Вскоре Кэтрин Мортимер, возлюбленная короля Давида, испустила последний вздох.

Он не находил себе места от горя и от жажды отомстить и велел во что бы то ни стало найти убийцу и доставить к нему. О, он казнит его мучительной смертью и будет наслаждаться его страданиями.

Вскоре стало известно имя убийцы — Ричард Халл, он крестьянин.

Король приказал привести его немедленно, он предвкушал, как станет упиваться муками негодяя, который будет долго-долго находиться между жизнью и смертью, моля о ней, но не обретая ее. Только это, полагал Давид, сможет хоть как-то утешить его в скорби.

Однако Ричард Халл не предстал ни перед королем, ни перед судьями: слишком много нашлось у него покровителей. Больше того, он и убийство-то совершил по их поручению, за что был щедро вознагражден, они обещали защиту и сдержали слово, полагая, что действуют на благо Шотландии и ее короля.

Давид остался без той, кого любил, и по настоянию советников возобновил просьбы к Джоанне вернуться, ибо женщина, временно разлучавшая их, мертва. Он обещал, что с этих пор станет достойным и преданным мужем.

Джоанна, слышавшая подобные уверения и раньше, оставалась непреклонной.

Я счастлива здесь, отвечала она на многочисленные послания мужа, счастлива в родной стране, где меня любят. Ноги моей не будет в Шотландии…

 

Глава 21

ЖЕНИТЬБА ЧЕРНОГО ПРИНЦА

Принцесса Изабелла считала, что достойно отплатила мужчинам за оскорбление, полученное от графа Луи, нанеся бедняге гасконцу глубокую сердечную рану. Ей было приятно, что Бернар Эзи обречен по ее милости коротать остаток жизни в монастыре, а рассказ об этом передается из уст в уста, — теперь она могла забыть о былом унижении во Фландрии.

Если она и вспоминала о графе Луи, то лишь для того, чтобы поздравить себя, что он не стал ее мужем, и позлорадствовать по поводу его несчастного брака с Маргарет Брабантской.

Люди рассказывали, что приключилась страшная история. Маргарет прослышала, что у Луи есть любовница — красивая девушка из местных крестьян и что та носит в чреве ребенка графа. Воспылавшая бешеной ревностью Маргарет велела схватить девушку, когда муж отлучился из замка, отрезать ей нос и губы и бросить в каземат, где та вскоре и скончалась. Когда же граф, вернувшись, узнал о случившемся, то потерял разум от гнева и посадил жену в такой же каменный мешок без окон, куда через отверстие в двери подавали только хлеб и воду. Если она еще не умерла, то и по сию минуту находится там.

— Конечно, он безумец, этот граф, — говорила Изабелла, а про себя добавляла, что именно потому он и сбежал от нее несколько лет назад.

Большинство мужчин таковы… Вот хотя бы Педро Кастильский, за которого чуть было не вышла замуж бедняжка Джоанна. Не зря многие считают, что смерть от чумы оказалась для нее лучше замужества: его недаром прозвали Жестоким, ходят слухи, он сам отравил и свою жену, и любовницу отца и избавился от большого числа людей, предав их мучительной смерти…

Когда слышишь такое, разве захочешь замуж? Да никогда! Ей хорошо и так, возле отца, который говорил и продолжает говорить, что не хочет с ней расставаться.

Однако ее сестры, принцессы Мария и Маргарет, не согласны с ней. Ну и пусть! Маргарет давно влюблена в Джона Гастингса, графа Пемброка, чей отец умер, когда тому был всего год, и ребенка взял под опеку сам король. Джон рос вместе с королевскими детьми, и они с Маргарет давно подружились, а потом и полюбили друг друга.

— Джон не годится в мужья принцессе, — говорила Изабелла, на что та отвечала ей, что Джон годится всем.

— Даже тебе, — ехидно добавляла она, намекая на неумеренное тщеславие Изабеллы.

Изабелла только презрительно пожимала плечами, она не любила встревать в споры с Маргарет, потому что та обычно выходила из них победительницей, — недаром она с Джоном проводила столько времени за книгами, что просто противно глядеть. В последнее время к этой парочке присоединился еще один любитель литературы, паж из окружения их брата Лайонела. Они не только читали книги, но и сами что-то писали — и Маргарет, и Джон, и их новый дружок по имени Джефри Чосер .

А принцесса Мария была уже обручена с другим Джоном, графом де Монфор, претендующим на владение провинцией Бретань, но его позиции не были крепкими, и это заставляло короля Эдуарда постоянно откладывать заключение брака.

Однако Маргарет ждать не хотелось. Она твердо решила — или Джон Гастингс, или никто. Беспокоило только отношение отца к этому браку, потому что Изабелла права: Джон был не слишком родовит.

Зная, что Изабелле отец ни в чем еще ни разу не отказал, Маргарет надеялась, что он ответит согласием и ей — на единственную просьбу.

К ее радости, так и произошло: после некоторого колебания он дал позволение. Филиппа же от всей души одобрила этот брак, она знала, как они любят друг друга, видела, что у них обоих незаурядный ум и общие интересы, и была довольна, что дочь будет с ней почти рядом.

— Хорошо, если бы все наши дочери выходили по любви, — говорила она мужу, и тот, улыбаясь, отвечал, что она очень хорошая и добрая женщина, но чересчур наивная, потому что в королевских семьях так почти не бывает.

* * *

Казалось, в этот год мечты о браке носились в воздухе, потому что несколькими месяцами позже принц Джон Гонт женился на Бланш Ланкастер.

Это событие дало новый повод для разговоров о том, что его старший брат, Черный Принц, стал заядлым холостяком и, наверное, так никогда и не женится. Некоторые при этом вспоминали Джоан Кент и скандал, связанный с ее тайным браком, и говорили, что, как видно, Черный Принц до сих пор сохнет по этой красавице, хотя она давно уже уехала вслед за мужем, Томасом Холландом, на континент.

Все соглашались, что принц Эдуард всю жизнь отдает войне и армии, наследуя в этом славу и умение отца и прадеда. При этом, отмечали люди с одобрением, он никогда не пытался ни словом, ни делом набросить тень на славу отца или тайком раньше времени пробираться к королевскому трону. Напротив, у отца с сыном было во всем полное согласие.

Да, приходили почти все к общему мнению, он прекрасный воин и достойный наследник престола, но вот ему бы еще поскорее жениться и тоже подарить стране наследника…

А тем временем… Тем временем король Эдуард вернулся к прежним планам.

Он решил, что наступило время для продолжения войны на континенте и завоевания окончательной победы и французской короны: Давид, король Шотландии, показал себя никудышным правителем, и Англии не приходилось в ближайшее время ожидать с этой стороны каких-либо осложнений, а заключенное с Францией перемирие подошло к концу.

Эдуард снова покинул остров во главе армии, оставив Филиппу в расстроенных чувствах. Однако ему не пришлось вступить в битву, потому что Карл, старший сын французского короля Иоанна, все еще находившегося в английском плену, не захотел выставить войска против англичан. И в это время произошло странное и страшное событие, показавшееся королю Эдуарду и его воинам пророческим вмешательством внешних сил.

В канун Пасхи погода внезапно переменилась и наступили такие холода, что многие английские солдаты умирали — у них останавливалось сердце, и они падали с лошадей на землю прямо во время марша. Такого никто еще не видывал.

А в понедельник, сразу после праздника Пасхи, разразилась буря. Тоже внезапно. В середине того дня стало темно, как ночью, ветер достиг неимоверной силы, небеса разверзлись и осыпали градом армию короля Эдуарда. Молнии сверкали тут и там, громыхал гром, и после ослепительных вспышек все вокруг казалось еще темнее.

Люди были уверены, что наступил конец света, много воинов и коней погибло тогда от ударов молний и градин, некоторые из них были с куриное яйцо.

Конец света все же не наступил, но в том, что все это явилось знаком свыше, означавшим Божий гнев, сомнений ни у кого не было. Только отчего Бог проявил такую немилость к войску короля Эдуарда? Ответ мог быть один: он не одобряет притязаний английского короля на корону Франции и не хочет позволить ему воплотить их в жизнь. Разве в силах даже самый великий воин и полководец сопротивляться воле Господа?

Эдуард пребывал в смятении. За несколько дней он лишился более тысячи воинов и около шести тысяч коней. Что делать?..

Король нашел решение. Буря была еще в разгаре, когда он спрыгнул с коня, снял шлем и, подставив непокрытую голову ударам града, освещенный частыми вспышками молний, вскричал во всю мощь своего голоса:

— О Всевышний! Уйми эту бурю, прошу Тебя! Если я заслужил Твой гнев, дай мне замолить грехи. Но не уничтожай мое войско, и я клянусь, что пойду на разумное соглашение с королем Франции и освобожу его из плена…

И вдруг наступила тишина. Исчезли молнии, раскаты грома звучали уже где-то совсем далеко. Буря утихла. Тучи рассеялись, стало опять светло.

Клятву, которую он дал — не человеку, а самому Богу, — нужно было держать, и скрепя сердце король Эдуард объявил о возвращении домой, что вызвало огромную радость среди уцелевших воинов.

А уж как была рада Филиппа!

В Англии король Эдуард сразу же оповестил французского короля, что тот будет освобожден из плена при условии уплаты сравнительно небольшого выкупа. Однако, прибавил Эдуард, до выполнения этого условия он приглашает сыновей Иоанна прибыть в Англию как заложников.

Король Франции согласился на это и вскоре отбыл во Францию в сопровождении Черного Принца и герцога Ланкастера.

* * *

Ко двору английского короля вернулась Джоан Кентская. Вернулась вдовой — ее супруг Томас Холланд скончался в Нормандии, где служил королю по его поручению. Джоан ничего не оставалось, как уехать с детьми в Англию.

В это же время возвратился из Франции и принц Эдуард. Джоан минуло уже тридцать три, и у нее было трое детей. Но это не помешало принцу тотчас же по прибытии послать ей серебряный кубок как напоминание о себе и об их давней дружбе, если так можно назвать те отношения, что у них сложились до замужества. Вместе с кубком он прислал записку, в которой выражал соболезнования по поводу кончины ее мужа и приветствовал Джоан на земле Англии, изъявляя желание и надежду увидеться с ней.

Джоан тоже хотела этого. Она в согласии прожила с Томасом больше десяти лет, тот вполне подходил ей как супруг и как возлюбленный, но старая привязанность к принцу нет-нет, а давала о себе знать. И не только привязанность, но и тщеславное желание стать принцессой Уэльской.

Ее удивляло, что он до сих пор не женат, потому что была хорошо осведомлена, как принято в королевских семьях торопить детей с браком, принуждать в подобных случаях.

Она не давала себе обета больше не выходить замуж — напротив, вступив в брак с человеком не слишком высокого по сравнению с ней происхождения, она подумывала теперь найти супруга из самых высших слоев общества. А это мог быть… Да, пожалуй, все сходилось на нем — на Эдуарде, принце Уэльском.

Она не избегала встреч с ним, он тоже вел себя не так, как раньше, даже проявлял недвусмысленную заинтересованность. К тому же выглядел довольно юным. Она знала, что и ей не дать ее лет и она сохранила былую красоту. И ее огорчало, даже злило и выводило из себя, что принц слишком часто уверял, что не имеет ни малейшего желания жениться.

— О, я тоже больше никогда не выйду замуж, — отвечала она ему всякий раз на это. — Зачем?

— Конечно, Холланд так недавно умер, — соглашался принц. — Но, уверен, дорогая Джаннет, ты через какое-то время изменишь свои намерения.

— Ты плохо знаешь меня, кузен.

— Милая кузина, мало кого я знаю так хорошо, как тебя. Ведь мы вместе росли, ты помнишь?

Она помнила, и сейчас это ее не радовало. Неужели он до сих пор видит в ней только кузину, подружку детских дней? Если так, то он странный человек. Но она все же попытается избавить его от странностей! Ведь она прекрасно знает, что он совсем не безразличен к женщинам, особенно к красивым. А разве напрасно ее назвали Прекрасной Девой Кента? Ну, пускай сейчас она Прекрасная ДАМА. Но по-прежнему прекрасная…

Дела пошли быстрее благодаря непредвиденной случайности. Некто Бернар де Брока, богатый и знатный рыцарь из Гаскони, попросил у короля Эдуарда позволения жениться на Джоан.

Король, зная о взаимном расположении между ней и принцем, решил предварительно поговорить с ним.

— Мне кажется, это хороший и нужный брак, — сказал он. — Сэр Бернар хорошо служил мне, и я хотел бы вознаградить его по заслугам. Ее обширные владения будут ему достойной наградой.

Принц кивнул.

— Что ж, — сказал он, — только, думаю, не мешает спросить у нее самой.

— Конечно, — согласился король. — И я прошу тебя, сын мой, сказать ей об этом и передать, что я одобряю выбор сэра Бернара и буду рад за них обоих.

Принц обещал отцу выполнить его просьбу при первой же возможности и не стал ее дожидаться, а уведомил Джоан, что хочет поговорить с ней о важном деле.

Когда ей передали просьбу принца, сердце ее учащенно забилось. Неужели решился? Неужели наступил тот самый момент, которого она ждала столько лет?..

— Ты сейчас вдова, Джаннет, — начал принц. — Богата, свободна, красива, еще не стара. Мой отец считает, тебе следует подумать о замужестве, хотя ты и говорила, что…

Она перебила его, чтобы спросить:

— А ты… что ты думаешь, кузен?

— Я согласен с отцом.

Вот… вот оно! Она прикрыла глаза. Мечты превращаются в явь. Она будет принцессой Уэльской! Ждать осталось недолго.

— Я пришел сказать тебе, — услышала она, — что появился претендент на твою руку.

Глаза ее широко раскрылись.

— Претендент?

— Да. Это сэр Бернар де Брока. Он любит тебя и уже говорил с королем.

Злость мелькнула в ее широко раскрытых глазах. Злость послышалась и в ее голосе, когда она спросила:

— Ну, и что же король?

— Он ответил, что желал бы наградить сэра Бернара за хорошую службу и этот брак был бы достойной наградой.

— А я… значит, просто награда? Не человек…

— Ты прекрасная пара для любого мужчины, кузина.

— Конечно… Мои семейные владения… вот что будет ему наградой.

— Ты и сама хороша.

— Неужели ты заметил, кузен? Впервые слышу это от тебя.

— Ты знаешь, как я всегда восхищался тобой.

— Но почему-то никогда не считал нужным уведомить меня об этом!

— Зачем говорить о том, что и так ясно?

— Затем, что я всегда хотела услышать это от тебя!

— Что ж, тогда повторю. Ты прекрасная женщина, кузина, и богатая наследница… Но я не считаю, если быть честным, что человек, о котором мы говорим, думает о твоем богатстве… Так каков твой ответ?

— А что бы ты посоветовал мне ответить?

— Я бы на твоем месте подумал.

— Так вот, я уже подумала и говорю: я больше не выйду замуж!

Он искренне удивился:

— Но, Джаннет… Ты слишком молода и красива, чтобы оставаться в одиночестве. У тебя наверняка немало поклонников. И, насколько могу судить, сэр Бернар не из худших.

— Мне никто из них не нужен! И твой Бернар тоже. Надеюсь, король не имеет намерения выдать меня замуж насильно?

— Конечно, нет. Он только советует через меня.

Она посмотрела ему прямо в лицо изумительными глазами и спросила:

— А ты? Ты тоже советуешь?

Он взял ее за руку и мягко произнес:

— Я уже говорил, что сэр Бернар достойный рыцарь. Он…

— Хватит! — вскричала она. — Я больше ничего не хочу слушать!

Она вырвала у него руку, опустилась в кресло и закрыла лицо ладонями.

Он отвел ее руки и, увидев, что глаза у нее полны слез, встал рядом с ней на колени и участливо спросил:

— Что с тобой, Джаннет? Уж не влюбилась ли ты?

Не глядя на него, она сказала:

— Да, кузен, в самого благородного рыцаря в мире. И потому не хочу и не могу слушать о других.

— Тогда почему…

— Не спрашивай… Но я не могу выйти за него замуж, а других мне не нужно.

— Он причинил тебе горе, твой избранник? — спросил принц. — Это неблагородно с его стороны.

Она слабо улыбнулась.

— О нет, он даже не знает о моей любви. Не знал никогда.

— Назови мне его имя!

— Ты с ним хорошо знаком.

Он поднялся с колен. Она тоже встала и стояла рядом с ним.

— Я не могу заставить себя назвать его, — тихо сказала она.

— Джаннет, но ты должна мне сказать! Я хочу знать его имя, чтобы сделать, что смогу, для твоего счастья.

Она рассмеялась.

— О Эдуард… Тебе нетрудно догадаться. Неужели ты еще не понял? Кого у нас считают самым благородным рыцарем? Кто был другом моего детства? Кого я никогда не переставала любить?.. Догадался теперь?

Он продолжал с недоумением смотреть на нее.

— Черный Принц… — сказала она с легкой улыбкой. — Я говорю о нем. О том, с кем никого не могу сравнить, и если выбрала лучшего из лучших, но недостижимого, то предпочту остаться вдовой.

Он не сводил с нее глаз, его лицо озарила несказанная радость. Она, Джаннет, только что произнесла эти слова… слова, которых он ждал, возможно, всю жизнь, ждал, но не смел надеяться. Не обманул ли его слух?

Он схватил ее руки и стал горячо целовать.

— Это правда?.. Все время?.. Но как же тогда…

— Да, все время, — подтвердила она. — С самого детства. И потом…

— Но почему же ты вышла за Холланда?

— Потому что была в отчаянии. Я ждала… постоянно ждала какого-то знака от тебя, но ты молчал. Это и толкнуло меня… Понимаю, ты теперь вправе меня презирать…

— Клянусь Богом, — перебил ее принц, — я никогда не думал ни об одной другой женщине как о супруге… Только лишь о тебе… О тебе, дорогая Джаннет.

Она ликовала. Вот оно, свершилось! Но была и печаль — отчего не могло все это случиться намного раньше? Ведь нужно было только открыться… только поговорить… Но прошли годы, прежде чем они признались друг другу.

К ликованию примешалась тревога: как отнесутся к предполагаемому браку король с королевой? Когда-то они одобряли его, но то было до ее замужества, которое, она хорошо помнит, сильно их расстроило. Кроме того, король в те годы заглядывался на нее, чего не могла не заметить Филиппа. И еще эта история с подвязкой… Филиппа наверняка считает ее ненадежной, даже коварной женщиной и не захочет, чтобы сын женился на такой. А король… Он тоже не пожелает, чтобы в этой роли была женщина, которой он жаждал обладать.

Да, королевская чета сочтет ее искательницей приключений, которая никак не должна стать в будущем королевой Англии. Это немыслимо, решат они… Им хочется, чтобы женой их сына и наследника стала особа, сотканная из одних достоинств, — как его мать Филиппа, например.

И, наконец, насколько решительно настроен сам принц? Еще пять минут назад он был готов отдать ее за этого Бернара, даже настойчиво уговаривал…

— Дорогой Эдуард, — сказала она, — я ошеломлена свалившимся на меня счастьем. Все эти годы я и подумать не могла, что мои сокровенные мечты когда-нибудь сбудутся. Но вот теперь я боюсь…

— Ты не должна ничего бояться, находясь рядом со мной!

— Боюсь, что будет много препятствий для нашего брака.

— Их не будет!

— Дай-то Бог. И, пожалуйста, Эдуард, обещай мне никому не говорить о том, что мы решили. До тех пор, пока не увидимся с королем, не расскажем ему и он не даст согласия.

— Обещаю только потому, что ты этого просишь. И еще раз говорю: ничего не страшись!.. — заверил ее принц.

* * *

Когда король и королева услышали, что их сын собирается жениться на Джоан, они обеспокоились.

— На вдове! — вскричал король. — На женщине, которая старше тебя!

— Всего на два года, — уточнил принц. — Ни я, ни она не так стары, чтобы у нас не могло быть детей.

— Она дочь твоего дяди, родство слишком близкое, — заметила Филиппа.

— Не слишком. У наших отцов разные матери. Они были всего-навсего сводными братьями. И я уже послал к папе римскому за разрешением. Думаю, он не посмеет отказать.

Филиппа думала о другом. Будет ли ее сын счастлив с этой женщиной? Да, она красива. Они с детства хорошо знают друг друга и всегда находили общий язык. Но ведь она безнравственна. Стоит лишь вспомнить, как скрывала от всех брак с Холландом, когда уже с ним жила, как жена. Разве не лучше для Эдуарда, если он возьмет в жены девственницу, для которой будет единственным, кого та станет обожать и почитать, не сравнивая ни с кем другим? А Джоан опытная женщина, старше, чем он, со многими недостатками, уже родившая троих детей…

Король тоже задумался. С такой невесткой не оберешься хлопот… И потом, она по-прежнему так влечет к себе, что может случиться всякое. Если, конечно, не найдется сил сдержать себя… А Филиппа… Увы, она так располнела и постарела, движется с трудом. Он же еще чувствует себя молодым, полным желаний. Желания стали все чаще обуревать его… О нет, он не хотел бы, чтобы в их семье появилась женщина, подобная Джоан! Не нужно этих постоянных искушений…

Однако оба они, и король, и королева, ясно видели, как загорелся принц мыслью о браке с Джоан и что для него это как бы еще одна кампания на манер военной: он действует сейчас быстро и решительно, и ничто не в силах остановить его. Он далеко не мальчик и, видимо, давно ждал этого момента, только почему раньше не действовал с подобной настойчивостью, родители понять не могли.

Они обсудили все, оставшись наедине, и пришли к выводу, что ничего другого не остается, как дать согласие, что и сделали.

От папы римского пришло вскоре сообщение, что благословение дано и будет выслано в Англию. Однако принц и Джоан решили больше не ждать — уж слишком долгим было их ожидание.

Они обвенчались в часовне замка Виндзор. Среди множества присутствующих не было короля. Он сказал себе… почувствовал, что не может находиться на торжестве и видеть, как сын сочетается узами брака с женщиной, которая по сию пору вызывает в отце такое непреодолимое желание. В этом было бы что-то не вполне пристойное.

Джоан догадывалась об истинной причине его отсутствия, однако надеялась, что, кроме нее и короля, никто не понимает этого и рассматривает случившееся как выражение королевского неодобрения. Ну и пусть, думала она. Мне это безразлично… Бедный старенький Эдуард! Он еще вполне привлекателен, даже величав, но в золотистых волосах много седины и вообще… годы есть годы… А благочестивая Филиппа тоже не слишком напоминает прекрасную сладкоголосую сирену… Впрочем, Бог им судья. Она добилась того, о чем мечтала…

Вскоре после бракосочетания они отправились в одну из ближних резиденций принца, в Беркхемстед, а затем и намного дальше — на континент, где король отдал во владение сына Аквитанию и Гасконь. Супружеская пара и их пышный двор часто пребывали в Аквитании, но еще чаще в Бордо, городе, который был связан в воспоминаниях принца с его блестящей победой при Пуатье.

Вся королевская семья возрадовалась, когда Джоан родила ребенка. Это был сын, и его нарекли Эдуардом, поскольку ему предстояло продолжить прямую линию престолонаследия.

Однако не зря говорят, что человек предполагает, а Бог располагает…

 

Глава 22

ДВЕ ВНЕЗАПНЫЕ СМЕРТИ И ЕЩЕ ОДИН БРАК

Еще до рождения внука и связанной с этим радостью на королевскую семью обрушилось два страшных несчастья, после которых Филиппа так и не смогла прийти в себя.

Она начала остро ощущать надвигающееся одиночество: сыновья оставили родной дом и зажили своей жизнью, Маргарет стала графиней Пемброк, Мария должна вот-вот выйти замуж за герцога Бретанского, с которым давно помолвлена; вне брака оставалась только Изабелла, но с ней Филиппа никогда не была особенно близка, однако она не сомневалась, что и старшая дочь нарушит вскоре непонятную клятву безбрачия и выйдет замуж. Значит, нужно приготовиться к разлуке с дочерьми.

Но она и предположить не могла, что это произойдет так скоро и так трагично.

Однажды утром, когда Маргарет, что бывало нередко, гостила у матери, к Филиппе прибежали взволнованные служанки и сообщили, что не могут разбудить графиню. Королева, которая уже несколько дней замечала у Маргарет какую-то странную вялость, но не придавала этому особого значения, теперь обеспокоенная, проследовала в спальню дочери. Та уже открыла глаза, но выглядела бесконечно утомленной.

— Что с тобой, дорогая? — спросила мать. — Ты заболела?

— Просто устала. Очень устала.

— Ну, давай оденемся, милая.

Филиппа попыталась приподнять дочь, однако та снова упала без сил на подушки.

— Прошу вас, дорогая матушка, — еле слышным голосом сказала она, — оставьте меня в постели. Я не в состоянии встать. Я так устала.

В смятении Филиппа послала за врачами. Они осмотрели Маргарет, но не нашли никаких причин для подобного упадка сил и не знали, как и чем ее лечить. Она же тем временем погрузилась в глубокий сон.

— Пускай отдохнет, — решили лекари. — Быть может, тогда скорее выздоровеет.

Однако Маргарет не выздоровела. Она тихо отошла в мир иной.

Филиппа не могла поверить в случившееся. Ведь ее дочь просто устала. Разве возможно, чтобы от этого умирали?! Это неправда!

Филиппа заперлась у себя в покоях и дала волю рыданиям. О, если бы ее дитя чем-то болело, тогда можно было бы лечить. Но ведь не было никаких признаков недуга… Ничего… И она была так счастлива с юным супругом, так его любила, и он ее любил… Бедный мальчик!.. Он приходил к Филиппе и безутешно рыдал у ее ног.

Увы, на этом гнев Божий — если это был он — не утих. Спустя несколько недель Марию поразила та же болезнь. На этот раз к ней были готовы и сразу к постели принцессы вызвали самых лучших врачей. Но они тоже оказались беспомощны перед таинственным и страшным недугом. Девушка на глазах у всех теряла силы — жизнь уходила из нее.

Через несколько дней Мария скончалась.

Филиппа уже не могла плакать. Слез не было. Она потеряла всякий интерес к жизни.

При дворе царил глубокий траур. Оба несчастных молодых человека — жених и супруг — поклялись никогда не сочетаться браком.

Филиппа пыталась умерить свою скорбь, приказав соорудить великолепную гробницу в Абингдонском монастыре. Там ее дочери упокоились рядом друг с другом.

* * *

Осталась одна-единственная дочь — Изабелла. Она старалась не думать о смерти, но невольный страх не покидал ее душу, напоминая, что она еще не жила настоящей жизнью, отдав годы сначала терзаниям из-за перенесенного унижения, а потом удовлетворенному злорадству — после своей изощренной мести.

Не пора ли, пока не поздно, обратить взоры и на ту естественную жизнь, что ведут почти все мужчины и женщины? Чем она, Изабелла, хуже других?..

Когда ее брат Эдуард отправился во Францию, чтобы возвратить туда плененного им короля Иоанна, Изабелла поехала с ним и сопровождавшими его придворными, в числе которых был человек, сразу привлекший ее внимание изысканной красотой, изяществом, а также смелостью и искусностью в поединках. Его звали Ингельрам де Куси, и, хотя она была старше его на семь лет, это не помешало возникшему у них обоих чувству.

Он стал избранником Изабеллы, она решила нарушить клятву безбрачия.

То, что он был простым французским дворянином, не останавливало ее. Понимая его сомнения по поводу возможности жениться на английской принцессе, она старалась развеять их, убеждая жениха, что отец ей ни в чем не откажет. Де Куси не очень верил в осуществление их обоюдного желания, что еще больше разжигало Изабеллу.

Повторилась та же сцена, что была разыграна ею с отцом, когда она делала вид, что собирается замуж за Бернара Эзи. Только теперь ее намерения были совершенно искренними.

— Дорогой отец, — говорила она, — я многое обдумала, многое пережила. Я поняла, что хочу иметь семью, хочу детей, как у других женщин. Но, клянусь, я не покину вас и все время буду рядом. Позвольте мне выйти замуж, пока не стало совсем поздно. У вас ведь теперь всего одна дочь…

Король сопротивлялся недолго.

— Хорошо, — сказал он. — Но чтобы на этот раз все было без отсрочек и непредвиденных случайностей. Женитесь немедленно!..

Свадьба состоялась, Изабелла стала женой Ингельрама де Куси, и молодые поселились в Гаскони. К ее немалому удивлению и к еще большей радости она вскоре поняла, что по-настоящему любит мужа. Когда у них родилась девочка, ее назвали Мария в память об умершей сестре Изабеллы.

Король Эдуард потребовал, чтобы дочь и внучка были поближе к нему, и супруги возвратились в Англию. Ингельрам де Куси получил титул графа Бедфорда и стал кавалером ордена Подвязки, а также владельцем обширных поместий. Но большую часть времени они проводили при королевском дворе, ибо король не чувствовал себя спокойно, если каждый день не видел внучку Марию.

Он заметно сдал после потери дочерей, но особенно это сказалось на Филиппе — та без посторонней помощи почти уже не передвигалась.

И все-таки мы счастливы, утешал ее король. У нас осталась дочь и появилась внучка… прелестный ребенок… А еще принц Эдуард, надеюсь, подарит нам…

 

Глава 23

УХОД ФИЛИППЫ

Филиппа страдала от мучительных болей. Не желая никого беспокоить, она тщетно пыталась скрыть это от посторонних глаз. Из-за водянки она была вынуждена все дни проводить в кресле или кровати.

Эдуард тоже постарел, но все еще был довольно деятелен. Она ощущала по-прежнему его любовь и заботу, однако время, когда она была для него желанной женщиной, безвозвратно ушло.

А вокруг… Вокруг были женщины, и среди них Элис Перерс, одна из камеристок, рядом с которой Филиппу охватывало чувство опасности.

Элис не была красива, и, вглядываясь в нее, Филиппа не могла понять, чем она привлекает короля, а что это так, у нее не было сомнений. Возможно, думала Филиппа, в этой особе мужчины ощущают порочность и летят на скрытый от женщин зов, как мухи на мед. Да, наверное, так… И еще она видела, что остальные женщины, прислуживающие ей, не жалуют Элис. Возле нее чувствовалось некое напряжение, словно она изготовилась к прыжку и ждет удобного момента… Впрочем, утешала себя Филиппа, это мне просто кажется…

Однако король ощущал токи соблазна, исходившие от Элис, и в конце концов поддался им. Она же, заметив внимание короля, осторожно делала все, чтобы произошло то, что все же произошло.

Элис Перерс была отнюдь не благородного происхождения. Каким образом она очутилась при дворе, Эдуард не знал, да и не интересовался этим.

Он замечал, что, поймав его взгляд, она отвечает легкой призывной улыбкой, но ведь не от нее одной он получал подобные призывы. Правда, раньше Филиппа не была такой больной и могла выполнять супружеские обязанности. А сейчас… Как ему поступить сейчас?..

Некоторое время он успешно боролся с искушением, после стольких лет супружеской верности это было не так уж трудно. Но Элис не отступала, она была настроена на победу. Однажды ночью она проникла к нему в спальню и без лишних слов легла в его постель. Что он мог поделать? Прогнать ее? Этого он хотел меньше всего.

Эта ночь оказалась первой в череде многих других. Элис стала любовницей короля — первой женщиной, не считая жены, за тридцать с лишним лет. Для него это явилось потрясением, он был захвачен и покорен. Околдован, считали некоторые придворные, потому что сохранить такую тайну во дворце было невозможно.

Итак, свершилось. У беспорочного короля появилась любовница, да еще низкого происхождения. Долго это не протянется, предсказывали многие. Но они плохо знали Элис.

Король тоже не думал об отступлении, он не любил отступать. Пойдя по этому пути, он вознамерился наверстать упущенное, воздать самому себе за все прошедшие годы. Порою его охватывали угрызения совести, но приходила Элис, и он забывал обо всем. Она часто, смеясь, повторяла, чувствуя его душевное состояние, что совесть вообще не самое необходимое свойство для человека, а уж король и вовсе может себе позволить обходиться без нее.

Он пытался объяснить ей, что многие годы его и Филиппу связывало глубокое чувство — настоящая любовь. Она с улыбкой отвечала, что все это прекрасно, но королева больна и слишком стара для него.

— Она моложе меня, — великодушно говорил он. — Я тоже стар.

— Вы бессмертны, мой король, — парировала эта шельма.

Он не мог понять, что его так притягивало к этой женщине. По красоте она намного уступала графине Солсбери или Джоан Кентской, женщинам, которые оставили заметный след в его сердце. Она не была умна, нельзя сказать, чтобы очень вульгарна, но в ней совершенно отсутствовала душевная утонченность. И все же… все же… Сколько страстности, сколько чувственности было в этом заурядном существе! Она разбудила в нем свойства, дремавшие в его душе и теле много лет, и они вырвались на свободу с буйной силой и неменьшей яростью.

К чувству вины у него прибавилось теперь ощущение одиночества. Дети были в самых разных местах — если и не очень далеко, то все же не с ним, а у них своя жизнь. Супруга, которая всегда была советницей и возлюбленной, поддержкой и опорой, сейчас сама нуждается в помощи. Он старался, хотя и осуждал себя за это, реже бывать у нее — чтобы лишний раз не видеть, как изменила болезнь ее облик, не будить в себе угрызений совести: от них так тяжко и так презираешь себя.

Изредка он вспоминал беспутного шотландского короля и околдовавшую его любовницу, убитую недалеко от Эдинбурга. Невольное сопоставление приходило ему в голову, и он старался поскорее его отбросить.

Успокоение от тяжких дум он находил только в близости с Элис.

Вела она себя прилично, не выставляя напоказ отношения с королем, не бахвалясь подарками, которые тот ей делал. Она побаивалась королеву, зная о ее влиянии на супруга и о его чувствах к ней, и порою ощущала ее незримое присутствие в спальне короля в самые неподходящие моменты, когда он внезапно сникал, уставившись полубезумными глазами в пространство. Она прекрасно понимала, что так будет до самой смерти Филиппы, и терпеливо ждала…

А что ждать недолго, было очевидно.

* * *

Знала об этом и сама Филиппа. Она уже не вставала с постели в своих покоях в замке Виндзор, водянка медленно душила ее.

Она лежала и вспоминала прожитую жизнь. Что ж, ей выпала, в общем, счастливая доля. И сейчас, как если бы это было вчера, помнит она первую встречу с Эдуардом в замке, где жила с родителями. Никто не посмеет оспорить, что их брак был одним из самых благодатных среди тех, что заключались в королевских семьях. И до сих пор он таков… Что бы ни думала об этом бесстыжая женщина, носящая в наглых глазах тайну, о которой, как она воображает, Филиппа не догадывается… Конечно, лучше бы ей не знать, но что поделаешь… Она не осуждает Эдуарда. В нем всегда бушевали страсти, его терзали соблазны. И это у него еще не прошло. Он настоящий мужчина, и ей ли, в ее нынешнем состоянии, судить его за это? Он принес ей достаточно счастья, и она гордится семьей, которую они вместе создали.

Их первенец Эдуард, так задержавшийся с женитьбой, сейчас уже отец двоих детей. Недавно Джоан родила ему второго сына, Ричарда. Они все благополучно живут в Бордо.

Она подумала и о других сыновьях — высоченный и добродушный Лайонел, смелый Джон Гонт, Эдмунд, Томас… В младенческом возрасте умерли еще двое сыновей, два Уильяма, и дочь Бланш… С дочерьми им повезло меньше. Бедняжка Джоанна погибла от чумы недалеко от того места, где сейчас так счастливо живет принц Эдуард с Джоан. О недавней смерти Марии и Маргарет она старалась не думать.

Ей не в чем себя упрекнуть — она была верной женой и преданной матерью, и если брала грехи на душу, то их было не так уж много, и не такие они, чтобы за них нести тяжкую кару. И все же она умирает. Наверное, рано — могла бы еще пожить… Но Бог сам решает…

Однажды утром она проснулась и поняла, что уже все… конец близок.

Она велела немедленно послать за королем, и тот сразу пришел к ней.

Он стоял возле ее ложа, терзаемый горем и совестью.

Она с любовью улыбнулась ему.

— Эдуард, — сказала она спокойно, — это конец.

Он опустился на колени, взял ее руку, прижался к ней губами. Голова его была опущена, он не смел смотреть Филиппе в глаза.

— Этого не может быть, — пробормотал он.

— Дорогой супруг, — произнесла она через силу, — дорогой господин мой и король, на все воля Божья. Он решил, что пришло мое время, и нам остается только смириться. Наш союз был долгим и принес мне много радости…

Эдуард почти не слышал ее. Он думал о другой женщине — об Элис, о том, почему он не подождал… Зачем нанес такой удар Филиппе? Последний удар… Ведь она знает… Все знают…

— Милорд, — продолжала королева, — я прошу вас исполнить мои скромные желания, выраженные в завещании. В нем я назвала женщин, которые прислуживали мне, и одарила их.

— Все ваши желания, моя дорогая королева, будут исполнены, — сказал он.

— Эдуард, — произнесла она совсем тихо, — когда наступит твой час, вели положить себя в гробницу рядом со мной, и пускай это будет в аббатстве Вестминстер.

— Так тому и быть, дорогая Филиппа. — В голосе его были сдерживаемые рыдания.

— И возблагодарим Господа, — снова заговорила она, — что он дал нам немало счастливых дней. И за наших детей…

— Я тоже благодарю Его и молю не забирать тебя от меня.

Он мысленно вознес молитву: о Всевышний, продли ее жизнь, и, клянусь Тебе, я никогда больше не взгляну на ту женщину!.. Но даже в эти мгновения он знал, что не сумеет выполнить клятву, ибо это не в его силах. Его жгло раскаяние, но и другой огонь не утихал в нем, и, какой из них был сильнее, он не знал.

О Господи, продолжал он твердить про себя, если бы я подождал!.. Она бы тогда ни о чем не знала!..

Глаза у нее закрылись.

Ее жизни пришел конец.

Эдуард не находил себе места. Он продолжал бороться с совестью и спустя некоторое время сумел убедить себя, что Филиппа умерла, не зная об его измене супружескому долгу, в уверенности, что была и остается единственной его женщиной.

Однако когда он удосужился прочитать ее завещание, то увидел, что среди женщин, которым Филиппа назначила подарки, не было Элис Перерс.

 

Глава 24

ЛЕДИ СОЛНЦЕ И ЖАЛКИЙ СТАРИК

После смерти Филиппы влияние Элис на короля становилось все сильнее. Совесть перестала мучить его. Неугасимая страсть делала его все менее разумным. Он не желал расставаться с этой женщиной ни на минуту и превратился в ее раба, готового выполнять любое повеление: он вожделел, а она умело поддерживала в нем этот огонь.

В ней тоже пылала страсть — к богатству. Она обожала драгоценные камни и ради них могла пойти на все. Король и так не обделял ее золотом и бриллиантами, но она спешила заполучить как можно больше, потому что прекрасно понимала: век короля недолог и нужно, пока не поздно, брать от него все, что только возможно. Ее интересы не ограничивались драгоценностями. Она не отказывалась от подарков в виде земельных наделов, а также от особого вида опеки для троих своих детей.

Было любопытно, но для многих горько наблюдать, как эта ничтожная женщина превращается чуть ли не в главное лицо в королевстве. Она становилась все смелее и увереннее в своих силах и уже без стеснения присутствовала на приемах у короля, а когда тот встречался с советниками, сидела рядом с ним и тоже время от времени давала советы, которые он выслушивал с каким-то испуганно-подобострастным видом. Она взяла себе за правило посещать Вестминстер-холл, когда там заседал суд, и вмешиваться в приговоры судей. Чаще всего ее решения зависели от того, что и сколько она получила от обвиняемого.

Она наряжалась роскошнее и богаче Филиппы и дошла до того, что стала надевать драгоценности покойной королевы, когда занимала место на различных торжествах возле короля. Ей дали прозвище Шлюха, и народ люто ненавидел ее еще и потому, что любил Филиппу и сохранил о ней благодарную память.

Имя Шлюха произносили с отвращением уже не только в Лондоне, но и по всей стране, где вскоре после кончины королевы стали заметны перемены к худшему. Филиппа и Эдуард были как два столпа могущества и достоинства, теперь эти опоры рухнули: Филиппы не стало, а Эдуарду самому требовалась поддержка. Великий воин, благородный рыцарь, каким он был многие годы, превратился в похотливого старика, не способного, даже на людях, удержаться и не ласкать дрожащими руками потерявшую стыд потаскуху. Глядя на это, окружающие с еще большим сожалением думали об ушедшей от них королеве.

Еще не так давно казалось, что война с Францией подходит к победному концу, когда ее король попал в плен и перемирие было заключено на выгодных для Англии условиях. Тогда кумир англичан, Черный Принц, пребывал победителем на французской земле, где у него родились два сына, Эдуард и Ричард, от красавицы Джоан.

Но и оттуда начали поступать тревожные вести. Черный Принц очень болен: у него перемежающаяся лихорадка, весьма коварная болезнь, при которой нужно подолгу находиться в постели.

Во Франции после смерти короля Иоанна воцарился его сын Карл. Он поставил себе цель и был полон решимости отвоевать у англичан все, что те захватили при его отце, и даже больше. Черный Принц был вынужден послать за подкреплением и сумел отразить атаки французов на Аквитанию, но наскоки противника начались уже повсюду.

Джоан могла бы считать себя счастливой в семейной жизни, если бы не постоянные отлучки мужа в войска, которыми тот командовал, и не беспокойство за его здоровье и здоровье старшего сына, Эдуарда, любимца отца. Она была женой наследника престола и через какое-то время станет королевой, а затем и матерью нового короля, если их сын взойдет на престол, дай ему Бог…

Беспокойство о здоровье принца не утихало в душе у Джоан: в любую минуту могла проявиться очередная вспышка его болезни. Когда Черный Принц узнал, что его лучший друг, Джон Чандос, погиб в бою, печаль, охватившая его, вылилась в сильнейший приступ, надолго приковавший его к постели. Джоан самоотверженно ухаживала за ним и, когда он немного окреп, решительно заговорила о возвращении в Англию.

— Приступы становятся все чаще, тебе нужен отдых, — убеждала она его. — Неужели некому заменить тебя здесь, во Франции?

— Назови мне того, кто может это сделать.

— Хотя бы твой брат Джон Гонт.

— А, мой тщеславный братец!

— Все мужчины тщеславны, — возразила Джоан. — Особенно младшие братья, — добавила она с улыбкой.

— Джон самый кичливый из них.

— Да уж, не сомневаюсь, что если он займет твое место, то все прошлые победы припишет себе, — ядовито заметила Джоан. — И все-таки для меня куда важнее твое здоровье, чем твоя слава.

Принц улыбнулся ее горячности.

— Из тебя получилась неплохая жена, Джоан.

Она поцеловала его.

— У меня было много времени, чтобы избавиться от недостатков и отшлифовать достоинства. Ты так долго тянул с предложением… И не сделал бы его до сих пор, если бы я не заставила тебя, — рассмеялась она.

Он согласился, что она права.

— Значит, ты видишь, что я лучше разбираюсь в жизни, чем ты. А потому слушайся меня и начинай готовиться к отъезду.

Ему трудно было спорить, он чувствовал, как немыслимый жар охватывает все тело, а силы покидают его.

Эти проклятые, проклятые войны, думала Джоан. Зачем они вообще существуют? Как права была Филиппа, что всю жизнь ненавидела их.

События в городе Лиможе, происшедшие вскоре после этого разговора, окончательно вывели принца из равновесия. Испанский король Педро попросил его помочь в схватке за власть со сводным братом, Генрихом Трастамарой, сыном любовницы его отца. Принц Эдуард допустил ошибку, откликнувшись на его просьбу. Французы воспользовались этим и подступили к Лиможу, а его епископ, Жан де Кро, которого принц считал другом, предательски распахнул городские ворота.

Англичане понесли большие потери. О, в какое бешенство пришел Черный Принц, прослышав об этом! Будучи не в силах усидеть на коне, он приказал подать носилки и отправился в Лимож во главе оставшегося войска, поклявшись расправиться с предателями и со всеми жителями города. Пощады не будет никому! — заявлял он. Гнев усиливала терзавшая его лихорадка.

Город был отбит у французов, и расправа победителей была страшной: принц приказал, чтобы там не осталось ни одного живого существа. Он сам проехал по улицам в тяжелом четырехколесном возке и увидел горы трупов.

К нему привели епископа де Кро.

— Отрубить голову! — вскричал принц.

Но его брат Джон Гонт попросил пощадить сына церкви, который, как тот утверждал, отдал город французам, осадившим его, только для того, чтобы избежать лишних жертв.

К этому времени ярость принца почти иссякла, жар тоже спал, сейчас его бил озноб, и он мечтал об одном — лечь в постель.

— Забирай своего епископа, — сказал он брату, — и делай с ним, что хочешь…

Сам же отправился обратно, под опеку Джоан и докторов, которые в один голос с ней твердили, что такая лихорадка имеет свойство усиливаться и ему необходимо как можно скорее возвращаться в Англию и переменить образ жизни: именно условия войны — длительные марши, ночевки в палатках, часто среди гибельных болот — довели его до такого состояния.

Вскоре он, ослабленный болезнью, скорбящий об утере Джона Чандоса, понимающий, что победа над Францией постепенно ускользает из рук, согласился вернуться в Лондон. Он немало совершил за свою жизнь, теперь у него любимая жена, двое сыновей, — он может, наверное, хотя бы немного отдохнуть и пожить спокойно. А Лимож? Позорная утрата города и не менее позорная расправа при повторном захвате — что ж, пусть это будет единственным пятном на его славе…

Он добивался побед в честном бою и никогда не мстил мирным жителям осажденных им городов. Что ж, те времена, увы, прошли. Истинного воина не несут на поле боя на носилках, и он не проезжает в повозке по улицам покоренного города…

* * *

Однажды, рано утром, когда подходила к концу загрузка кораблей для отплытия в Англию, в покои принца вошла взволнованная Джоан. Их сыну Эдуарду очень плохо, сказала она. Нужно что-то делать и немедленно.

Были срочно вызваны врачи, которые уже знали о слабом здоровье ребенка, но так и не могли определить причин заболевания.

Все их усилия оказались напрасны. Через несколько дней юный Эдуард умер.

Этот удар был самым сильным для его отца. Джоан тоже не находила места от горя. Она так гордилась мальчиком, такие надежды возлагала на него… Но с горем соседствовало тщеславие: она утешала себя тем, что у них есть другой сын, — теперь он станет преемником отца — этот красивый, светловолосый, высокий для своих трех с небольшим лет мальчуган, настоящий Плантагенет, которого называют Ричард из Бордо.

Они отплыли в назначенные сроки.

* * *

Как все изменилось при дворе короля Эдуарда! Как сожалеют кругом об ушедшей от них Филиппе, присутствие которой мало кто замечал, пока та была жива.

Ее место заняла теперь Шлюха, она нагло сидит в креслах королевы, носит ее украшения, ее мантию, отороченную мехом соболя. Все это ей разрешает король, который стал совсем другим. В нем уже нет и следа былой решительности — он вял, неуверен в себе, совершенно не занимается делами государства. Единственная его забота — чтобы этой темноволосой потаскухе жилось как можно лучше, причем ему безразлично, что это видят и знают все.

Принц Эдуард, только ступив на берег Англии, сразу заметил происшедшие здесь перемены, а после свидания с отцом понял, что случилось самое печальное: могучий властелин, правивший твердой рукой больше трех десятилетий, ослаб телом, духом и, что хуже всего, — рассудком.

Король тепло принял сына, выразил глубокие сожаления по поводу смерти Эдуарда и ласково обошелся с другим внуком, маленьким Ричардом. Он все время был рассеян, старый король, и часто озирался, словно ему кого-то не хватало. Принц понимал КОГО, но отказался встретиться с Элис Перерс.

Вскоре, однако, ему стало ясно, что при таком отношении к этой женщине его самого не будут принимать при дворе.

Он заговорил об этом с Изабеллой, она всегда была к отцу ближе всех остальных, и узнал, что та в ужасе от того, что происходит, но ничего не может поделать. Шлюха его околдовала! По ее навету даже Изабеллу могут не допустить к королю, так уже бывало.

— Но это должно когда-то кончиться, — попытался утешить сестру и себя огорченный принц.

— Не похоже, Эдуард. Проклятая девка становится все настойчивее, а отец слабеет умом.

— Увы, ты права. Но он король и наш отец. Что мы можем предпринять? Полагаю, не то, что когда-то совершила его собственная мать, наша бабка?

Изабелла пожала плечами, она была далека от дворцовых переворотов.

— Мы с Джоан не станем бывать при дворе, где правит эта особа, — заявил принц. — А ты, верно, собираешься вернуться во Францию к мужу?

Изабелла промолчала. Люди из ее окружения удивлялись, как она переменилась: своенравная, властная принцесса превратилась в тихую, покорную жену, страдающую от того, что молодой муж любит ее меньше, чем она его, и предпочитает, чтобы их разделял пролив. К счастью, у нее было уже двое детей — дочери, которым она отдавала много времени и любви.

— Для меня невыносимо, — наконец заговорила Изабелла, — видеть отца таким. Ему необходим кто-то близкий, а я сейчас его единственная дочь. Любимица, — добавила она с горечью. — Нет, Эдуард, я не уеду от него. Буду при нем и даже постараюсь поладить с его любовницей. Возможно, если он станет чаще видеться со мной, это поможет ему выйти из-под ее власти.

Теперь принц Эдуард погрузился в молчание — он был поражен этим добросердечным намерением сестры, всегда такой себялюбивой. Однако в себе он не находил ни сил, ни желания следовать ее примеру, да и проклятая болезнь не дала бы ему такой возможности. Напротив, он решил поторопить Джоан с отъездом в их дворец в Беркхемстеде, где он с удовольствием и надеждами на выздоровление отдаст себя ее заботам и где будет залечивать душевные раны.

* * *

Царствование Элис Перерс продолжалось. Всевластная фаворитка родила девочку, названную Джейн, и этого ребенка тоже возненавидели, как и его мать. Впрочем, ту по-прежнему все это ничуть не задевало. Более того, она потребовала оказать ей и дочери королевские почести.

Король, не смея ослушаться, устроил грандиозный турнир в их честь, и Элис сидела рядом с ним, одетая богато и пышно, как никогда не позволяла себе одеваться истинная королева — Филиппа.

Казалось, рассудок короля слабеет все больше и больше. Сейчас и речи быть не могло, чтобы король принял, как бывало, участие в поединке. Он выглядел ужасно, и многие жалели его и считали, что долго он не протянет.

Больше других раздумывала об этом Элис, понимая, что с его смертью ее звезда закатится, — и хорошо еще, если все обойдется спокойно. А потому необходимо поскорее подыскать себе укрытие, и не только кров, но и хозяина этого крова. Им вполне мог бы стать какой-нибудь обнищавший рыцарь — уж что-что, а деньги, которых ему не хватает, у нее найдутся.

Человек, на кого пал ее выбор, был незнатного происхождения, небогат. Но согласится ли он?..

Уильям Виндзор согласился. Если не теперь, то в будущем он видел для себя немалые выгоды, в основном денежные. Кроме того, познав ее близко, он восхитился ее умением в любовных утехах и вполне разделил чувства короля к ней.

Элис потребовала закрепления их отношений браком, который должен пока оставаться в тайне. Виндзор не отказал ей и в этом, хотя побаивался последствий. Все прошло благополучно. Элис была довольна двойной жизнью и даже осмелилась родить от Виндзора девочку Джоан, которую, конечно, выдала за дочь короля.

Старый Эдуард млел от восторга, богатство рекой текло к ней, король никак не умирал, и это было ей на руку: чем дольше он проживет, тем богаче она станет, тем больше свыкнутся и примирятся с ней ее недоброжелатели.

И снова в честь ее и новорожденной состоялось торжество на поле в Смитфилде. Король присвоил ей титул леди Солнце, она была как настоящая королева, и все должны были оказывать ей почести.

Это был незабываемый для нее день! Она ехала от замка Тауэр во главе всадников и всадниц, в красно-белом платье с горностаевой отделкой, в кожаной шапке, из-под которой струились роскошные черные волосы, и ее огромные темные глаза сверкали от возбуждения. А народ с изумлением и страхом молча взирал на нее, на эту женщину из низов, что сумела так подчинить себе великого короля.

* * *

Дела в английском государстве шли все хуже, чем не могла не воспользоваться Франция, и почти все, что было завоевано англичанами за последние годы, вернулось под власть французского короля.

Джон Гонт, второй сын в семье, возвратился из Франции и, проявляя показную приязнь к Элис, чтобы добиться расположения отца, постепенно становился необъявленным правителем страны.

Лайонел умер в Италии от болезни, а младшие сыновья короля, Эдмунд и Томас, не проявляли ни склонности, ни умения заниматься делами королевства.

За всем этим с болью в душе следил принц Эдуард, Черный Принц. Но что мог он сделать, страдающий от постоянных приступов зловещей лихорадки, которые становились чаще и беспощаднее? Он слабел с каждым днем. Быть может, даже быстрее, чем его отец. И в отличие от отца у принца уже не рождались дети, которых и он, и Джоан так желали. Он понимал, ему осталось недолго жить, и после смерти короля трон должен перейти к малолетнему Ричарду. Однако он видел, что лукавый Джон Гонт мечтает о королевской короне и открыто рвется к власти. Он умен и хитер. Как справится с ним малый ребенок? Кто ему поможет? У него останется только мать.

О Боже, молил он, дай сил дожить до того времени, когда мой сын сумеет взять в руки бразды правления! Отведи мне время, чтобы научить его тому, что он должен знать и делать…

Пока же в стране был беспомощный король. Англичане забеспокоились: как долго их Англия будет опускаться все ниже и ниже, теряя все, что было приобретено трудом и кровью, и становясь все беднее? Просто не верилось, что на страну могло обрушиться столько несчастий! Смерть королевы Филиппы, одряхление короля и власть над ним бесчестной Шлюхи, жестокая болезнь Черного Принца, неспособность его младших братьев поправить дела в королевстве… Ну а остальное — это уже последствия.

Проходили дни, месяцы…

Однажды к принцу Эдуарду, уже редко встававшему с постели, явился епископ Винчестерский Уильям Уайкем. Он был взволнован тем, что ему стало известно, и хотел поделиться новостью с принцем: любовница короля тайно обвенчана с другим.

— Это означает, милорд, что она и король нарушают брачный закон, совершают богопротивные действия, — заключил епископ.

Принц так был возбужден этой вестью, что нашел в себе силы подняться с постели.

— Если это можно доказать, — сказал он, — то нужно вынести дело на обсуждение в парламенте. У нас появится возможность изгнать эту женщину. Я сделаю все, чтобы парламент собрался.

* * *

Принц воспрял духом. Он снова будет здоров и проживет еще достаточно долго, чтобы сесть на престол самому и потом спокойно передать его подросшему сыну. Он поможет отцу выйти из-под власти Шлюхи, и Англия вновь займет достойное место в Европе.

Парламент собрался. Его члены проявили готовность идти против воли короля, а народ одобрил их и назвал этот парламент Добрым. Доволен был и принц Эдуард, но его брат Джон Гонт осторожничал и не оказывал поддержки парламенту.

Добрый парламент призвал Элис Перерс на заседание. Ее обвинили в том, что, находясь при дворе короля, она преследовала низкие цели, вмешивалась в решения суда и во многие другие государственные дела, что околдовала и соблазнила короля, пользуясь черной магией.

Она проявила незаурядную отвагу и такую же наглость, все начисто отрицая, и парламент постановил запретить ей появляться при дворе и пригрозил отлучением от церкви, если она посмеет нарушить решение.

К королю отрядили делегацию во главе с епископом Винчестерским, который сообщил ему, что Элис состоит в браке с неким Уильямом Виндзором, а потому их отношения с ней греховны.

Король был в отчаянии.

— Я отказываюсь верить, — вяло повторял он. — Она никогда не была замужем!

— Ее также уличили в подлогах и кражах, — сообщили ему.

— Она ничего не делала без моего согласия!

— Милорд, тем не менее она виновна…

Разве посмел бы кто-нибудь несколько лет назад спорить с королем или решать что-то вопреки его желанию?

Все, кто присутствовал при этом разговоре, были поражены состоянием, в каком он находился: отпуская членов парламента, он сказал просительным тоном:

— Только обращайтесь с ней по-хорошему, заклинаю вас.

Когда они ушли, он отправился к себе в спальню и там зарыдал.

* * *

Узнав, что Элис изгнана из дворца, Черный Принц был в восторге. Он знал, что англичане благодарят именно его за случившееся — ведь это по его воле собрался парламент, благодаря его поддержке осмелились принять именно такое решение. Но что удивительней всего — отец согласился! Да, от прежнего короля не осталось ничего, он действительно больной человек.

Однако и сам принц был очень болен. Снова наступило ухудшение. Несколько недель он не вставал с постели, а однажды попросил привести к нему сына.

Ричарду уже исполнилось девять лет, он был высок ростом, очень подвижен, красив. Сохрани его Бог! — молил принц, глядя на мальчика. О, если бы он был сейчас постарше! Если бы жив был его брат!..

Что он может сказать Ричарду? Как сделать, чтобы тот понял, чтобы уложилась в его детской голове мысль о том, что его судьба — это английский трон и благополучие королевства?..

Едва отпустив сына, принц попросил передать королю, чтобы тот нашел возможность посетить его как можно скорее, ибо сам он не в силах приехать во дворец.

Король не заставил себя долго ждать.

И вот он сидит у изголовья старшего сына и с печалью и недоумением вглядывается в его лицо. Боже, его мальчик, смелый и благородный рыцарь, герой стольких сражений — как он теперь слаб, болен, почти неподвижен! Почему Господь так жесток к нему, жесток ко всей его семье?

Он не сводит глаз с сына. Он вспоминает далекий день, когда тот родился, — какое это было счастье для Филиппы и для него! А когда принц превратился в юношу, казалось, все мечты родителей сбылись и впереди их всех ждет только счастье.

Он вспоминает Креси. Каким был там юный Эдуард! Пусть он заслужит золотые шпоры, сказал тогда король, зная, что рискует жизнью сына, но не его честью. И тот оправдал надежды отца! Люди боготворили Черного Принца, он стал для них символом побед английского оружия…

А теперь?.. Что с ним стало…

— О, сын мой… бедный мой сын… — рыдает король у его постели. — Неужели это конец? Нет, я не верю! Ты должен выздороветь. Ты будешь снова сильным и могучим, Эдуард. Страна нуждается в тебе.

Принц качает головой.

— Я умираю, отец. Мне это известно, как никому. С печалью оставляю вас… и Англию. Но у меня есть три желания, три просьбы к вам. Раздайте те дары, что я оставлю, заплатите те долги, что за мною числятся, и, главное, оградите моего сына от врагов… Ричард еще так мал. Я боюсь за него, отец.

— О нет, — отвечает король со слезами, — ты не умрешь. Ты станешь царствовать после меня, а я пока еще жив.

— Живите, отец. Вы должны жить! Не покидайте свой народ… свою Англию…

Пообещав выполнить все просьбы сына, отец в печали возвратился к себе во дворец.

Джоан знала, что кончина мужа близка и невозможно ее отдалить. Она почти не отходила от принца последние недели и видела, как он угасает.

Теперь у нее оставался маленький сын — и огромная ответственность за его судьбу как наследника престола. Всегда найдутся желающие отстранить ребенка, заменить кем-то… Если не хуже…

Она будет молиться, чтобы Господь дал ей силы защитить мальчика и отстоять его права, когда придет такое время! А пока станет делать все, чтобы продлить дни супруга.

Но вскоре пришел неминуемый час, и Черный Принц велел послать за епископом из Бангора, а семья собралась у смертного одра.

Принц попросил прощения у всех и чтобы Бог отпустил ему грехи… И, когда умирал, его глаза были устремлены на встревоженное лицо мальчика, чьей судьбы не мог знать никто.

Король тяжело перенес кончину принца. Он велел похоронить его с великими почестями в Кентерберийском соборе, а его черные латы, шлем, щит и латные рукавицы возложить на гробницу, чтобы все знали, какой великий воин лежит под этими камнями.

* * *

После смерти принца Эдуарда король распустил Добрый парламент. Принц Джон Гонт усилил свое влияние на дряхлого отца и стал единовластным правителем в стране. С его разрешения, ибо это было ему выгодно, Элис Перерс была возвращена ко двору, а значит, и в спальню короля, что вызвало всеобщее недовольство, которое, впрочем, довольно скоро утихло, потому что многие попросту сжалились над угасающим стариком. Пускай остаток жизни проведет с той, кого он так безумно полюбил, вернее, от чьих темных чар потерял самого себя.

Джон Гонт мог быть доволен: отец закрыл глаза на все дела королевства и жил только одной радостью — общением с Элис. Она и вправду поддерживала тлеющий дух в его теле, убеждая его, что он здоров и день ото дня становится крепче, что вскоре они вместе отправятся на конную прогулку, а потом на соколиную охоту. Слушая ее, он радовался, как ребенок.

— Элис, любовь моя, — говорил он, — мы будем ехать рядом, верно? Как всегда. А потом снова устроим великолепный турнир в Смитфилде, правда? Ты опять будешь моей леди Солнце днем и моей королевой ночью. Да? Так будет?

Все чаще он погружался в мысли о прошлом. И был уже так слаб, что не покидал постель. Возле него почти никого не было, да ему никто и не был нужен — только его Элис, его леди Солнце.

— Теперь уже совсем скоро мы устроим турнир, — говорила она.

— Правда? — спрашивал он. — Я смогу?

— Конечно, дорогой. Я буду на нем в платье, украшенном жемчугом, в том, красно-белом, помнишь? И я хочу к нему пояс с изумрудами и рубинами, он очень подойдет. Могу я заказать такой?

— Да, — соглашался он. — Закажи тотчас же.

Она касалась губами его бледной щеки и говорила:

— Ты самый лучший в мире король!

Она уже очень хорошо понимала, что и пояс, и многое другое нужно заказывать, получать и покупать, не откладывая, — времени остается очень мало. Знала она также, что уже никогда для него не будет ни турнира, ни конных прогулок, ни охоты с соколом.

И все, кто был при дворе, тоже знали это. И что незачем уже проявлять почтение или уважение к королю, а тем более бояться его. Да и те, кто сохранял к нему добрые чувства, не могли их проявить, потому что от него не отходила Шлюха — иначе ее здесь не называли, — а уж видеть ее или иметь с ней дело они никак не хотели.

Еду приносили ему в спальню, но он почти ни к чему не притрагивался. Элис зорко следила за каждым его движением и видела: теперь уже скоро… совсем скоро…

И наступило утро, когда он не смог разомкнуть губ и на лице его была печать смерти. Больше никогда и ничего он не скажет и не улыбнется.

Она чувствовала, мысли его сейчас далеко в прошлом…

Он был с Филиппой, в замке Эно, глядел на юную розовощекую девушку, стоящую в большом зале рядом с сестрами, и знал, что она — его избранница, и она тоже знала это. Он вспоминал, как прощался с ней… она не могла сдержаться и залилась слезами перед всеми, кто там был, — именно тогда он понял, что любит ее, и решил непременно жениться на ней.

Да, они были счастливы. Прекрасный брак, принесший хорошие плоды. А она… она лучшая женщина в мире.

Только один раз она предала его — когда умерла. И с той поры все пошло не так… не так…

Свет вокруг него угасал. Король погружался во тьму… Сейчас он уйдет к ней… к Филиппе…

Кто-то коснулся его руки, но он не был в этом уверен — он уже не мог открыть глаза, чтобы посмотреть. Это была Элис. Она торопливо снимала кольца с его пальцев: ей надо срочно уходить отсюда…

У его изголовья был только священник. Он держал перед ним крест.

Господи, помилуй, проговорил король, но не вслух — про себя.

Великого Эдуарда похоронили, как он завещал, рядом с Филиппой в Вестминстерском аббатстве.