В замке Гейяр, где король и королева Шотландии пребывали в гостях у французского короля, а на самом деле — в изгнании, в этом замке почувствовалось вдруг дуновение свежего ветра, что говорило о грядущих переменах.

Самой несчастной среди обитателей этого нормандского замка была, пожалуй, шотландская королева Джоанна, сестра Эдуарда Английского. По-прежнему ее угнетала роль, которую сыграл брат, оказав помощь их противникам и лишив законного престола ее мужа, Давида Брюса. А теперь еще война с Францией, затеянная Эдуардом, из-за чего Давид и она, пользующиеся сейчас гостеприимством французского короля, делаются еще большими врагами Англии, и может кончиться тем, что Давид встанет под знамена французского короля и будет сражаться с ее братом.

До нее доходили слухи о несчастной судьбе Джоанны, ее племянницы и тезки, в Австрии. Бедняжка! Кто, как не она, может понять, как это бывает, когда тебя в раннем возрасте увозят в чужую страну! Разве не то же было и с ней самой? Неужели всем девушкам с именем Джоанна уготована злая судьба? Она готова поверить в это.

Пускай хотя бы Элинор, ее сестра, будет счастлива с графом Гельдресом! Джоанна молится за нее…

Ей уже девятнадцать… Да, быстро бежит время. Ее когда-то малолетнему супругу Давиду теперь семнадцать. Далеко не мальчик, и, если верить слухам, у него были уже любовные интрижки здесь, в замке Гейяр. Они с Давидом так и не смогли полюбить друг друга. Что там полюбить! Даже просто почувствовать взаимную симпатию хотя бы оттого, что связаны одной судьбой. Впрочем, она пытается… пытается временами изображать любовь. Однако ей плохо удается. Он был раздражительным и заносчивым мальчишкой и в юности остался таким же.

Отчасти она может понять его и то, что он постоянно старается всем и каждому напомнить, что он единственный законный король Шотландии, вынужденный жить в изгнании, в гостях у французского короля. Разве можно такое забыть, с таким примириться?

Быть сыном великого шотландца Роберта Брюса непросто — это налагает особую ответственность. Ведь люди наверняка сравнивают обоих, и что же они говорят о нем, о Давиде? В лучшем случае жалеют.

Давид частенько вымещал свое раздражение на Джоанне, намекая ей на различные слабости ее отца Эдуарда II, вспоминая битву при Баннокберне, где тот потерпел унизительное поражение от шотландцев во главе с Робертом Брюсом, а окончил жизнь при неизвестных до сих пор подозрительных обстоятельствах, свергнутым с престола…

Но особую злобу вызывало у Давида поведение родного брата Джоанны, английского короля. Чего только он не говорил о нем! Как его ненавидел! Порой ей казалось, что супружеские измены, которые он не считал нужным скрывать от нее, он совершал в пику ее брату. Как бы напоминая: да, я ненавижу его и презираю его сестру, а потому веду себя, как хочу, мне все равно, что вы обо мне думаете.

А вообще-то ему нравилась жизнь в замке Гейяр с ее бесконечными развлечениями — танцами, играми, шутками, сплошным весельем. Он гордился тем, что сам король Филипп продолжал везде и всюду говорить о нем как о друге и желанном госте. Франция — ваш дом, не уставал повторять Филипп.

И так оно и было — для Давида, не для Джоанны. Она никогда не забывала, что французский король — враг ее брата, и ощущала неловкость от того, что вынуждена пользоваться его гостеприимством.

У них в замке часто бывали посетители. В том числе из дальних мест. И новости, которые они привозили с собой, были нередко весьма волнующими. О том, например, что шотландцы, воспользовавшись тем, что король Эдуард находится во Фландрии, начали все чаще и настойчивей выступать против навязанного им короля Бейлиола и ничто уже не может их остановить. Они изгнали Бейлиола, и тот удрал, как заяц, и нашел приют в Англии.

После этого в замок Гейяр прибыло шотландское посольство во главе с бывшим наставником Давида Саймоном Фрейзером, одним из немногих, кого тот уважал с детства.

То был незабываемый день, потому что Саймон изложил молодому королю-изгнаннику подробный план его возвращения на родину. Рассказал, что за последний год с лишним шотландцы одерживали одну победу за другой над английскими войсками и что немалую роль сыграла в этом помощь короля Франции, которому выгодно, что отдельные схватки с англичанами у границ с Шотландией отвлекают короля Эдуарда от военных действий на французской земле. Теперь же, когда ставленник английского короля Бейлиол вообще покинул пределы их страны, настала пора Давиду Брюсу вернуться и занять место, принадлежащее ему по праву.

Давид был взволнован, возбужден, в восторге от открывающихся возможностей. Стать настоящим королем! Конечно, ему неплохо жилось и в замке Гейяр, но ведь он монарх, а значит, должен править. И хотя здесь с ним обращались, как с королем, он прекрасно понимал, что во всем зависит от милостей и щедрости Филиппа.

— Когда я смогу отбыть в Шотландию? — по-мальчишески нетерпеливо спросил Давид.

Саймон Фрейзер ответил, что разумнее всего вначале нанести визит королю Франции, уведомить о том, что подданные призывают короля вернуться в Шотландию, и попросить помощи и поддержки в этом предприятии.

— Без сомнения, — добавил Саймон, — просьба будет уважена.

Так оно и получилось. Немалую роль сыграло тут недавнее поражение французов на море возле берегов Фландрии: дружба с Шотландией нужна была сейчас королю Филиппу, как никогда.

— Я безмерно рад, — сказал французский король юному Давиду, — что предатель Бейлиол изгнан из вашей страны и Шотландия перестала быть английским вассалом. Ее король снова Давид Брюс, а не Эдуард Плантагенет!

— Поэтому я хочу вернуться туда как можно скорее, — заявил Давид. — Чтобы навеки оградить мою страну от англичан.

— Как вы знаете, — ответил ему Филипп, — Франция потеряла немало кораблей в морском бою при Хельветслейсе. А король Эдуард, прослышав о вашем возвращении, вознамерится воспрепятствовать этому и приложит немало сил, чтобы взять вас в плен до того, как вы причалите к родным берегам. Я не хочу, чтобы вы из желанного гостя короля Франции превратились в несчастного пленника короля Англии. Не хочу и сделаю все, чтобы не допустить этого!.. Так что не торопитесь, милорд, возвращайтесь в замок Гейяр.

Давид вернулся туда, а король Франции распорядился срочно начать постройку больших и мощных кораблей для сопровождения короля Давида на родину. Чуть ли не во всех портах Франции корабельные плотники строили и спускали на воду новые суда, и Давиду было лестно, что ради него затеяли огромную работу и несут денежные расходы. Однако король Филипп хитрил, когда представлял дело именно так: просто к этому времени он решил восполнить потери, понесенные в морском бою, а заодно уж сопроводить предполагаемого союзника и вассала на родину.

Спустя какое-то время Филипп направил в замок Гейяр секретное послание Давиду, в котором излагал план его отъезда в Шотландию. Король предложил, чтобы Давид и Джоанна с небольшой свитой направились в несколько французских портов — как бы для того, чтобы посмотреть, как идет строительство флота. На самом же деле им надлежит тайно прибыть потом в маленький незначительный городок на морском берегу, откуда они отплывут к себе в Эдинбург без излишнего шума, всего на двух скромных кораблях.

Англичане, считал Филипп, обязательно попадутся на эту уловку — им даже в голову не придет, что шотландский король возвращается домой таким образом.

Давид был несколько раздосадован, когда понял, что вся эта великая постройка кораблей затеяна, оказывается, вовсе не в его честь. Это был укол его тщеславию. Он бы предпочел плыть по морю в окружении бесчисленного количества французских судов, и пускай англичане видят и знают это и попробуют атаковать его. Тогда он принял бы командование на себя и показал им, как нужно воевать!.. Он был честолюбив и вспыльчив, не слишком умен, может быть, но трусом его никак нельзя было назвать.

Джоанна, однако, сразу оценила надежность и хитроумие плана, предложенного королем Филиппом, о чем и сказала Давиду.

Спорить не приходилось, и они сделали так, как предложил французский король, и теплым днем первого июля отправились в плавание, которое прошло на удивление спокойно и удачно, и вскоре их корабли бросили якорь в бухте Инверберви, в графстве Кинкардиншир.

Хотя прибытие старались сохранить в тайне, некоторые шотландцы как-то узнали о возвращении короля, сына великого Роберта Брюса, и пришли приветствовать его.

Потом уже эта весть стала распространяться с быстротой лесного пожара, и чуть не вся Шотландия возликовала. Их законный монарх с ними! Теперь они быстро выгонят из своей страны англичан! Всех до единого!

* * *

Триумфальным выглядел въезд короля Давида и королевы Джоанны в Эдинбург. Было совершенно очевидно, что слабость Бейлиола и его заискивание перед Англией пробудили в народе тягу к временам великого Брюса, к полной самостоятельности.

Появились и те — в этом Давид очень скоро убедился, — кто мог и был готов взять на себя руководство армией и военными действиями, они сами предлагали молодому королю свои услуги. Среди них такие почитаемые всеми люди, как сэр Уильям Дуглас из Лиддесдейла, Роберт Стюарт, Мюррет из Бетвелла и, конечно, Томас Рандольф, граф Мори. Все они мечтали об одном — раз и навсегда покончить с английским владычеством. И то, что король Эдуард по-прежнему не оставляет мысли о борьбе за французский престол, наполняло их сердца еще большей надеждой на успех. А помощь, обещанная Францией, только укрепляла эту надежду, хотя все они были умудренные опытом люди и понимали подоплеку столь доброжелательного к ним отношения короля Филиппа.

Некоторым разочарованием для многих и даже поводом для беспокойства было видеть, что сын Брюса стал почти французом по манерам и поведению, носил такие туалеты, каких сроду не видывали в Шотландии, любил во всем роскошь, а также не чурался любовных приключений, которые даже не пытался скрывать. Люди жалели королеву, не забывая при этом, что она — англичанка да еще родная сестра их врага Эдуарда, из-за чего у нее должно хватать и других забот, поважнее, чем неверность ее муженька.

Шотландцам в это время сопутствовал военный успех: крепость за крепостью сдавались на милость победителя. Сам король Давид по молодости лет не участвовал в серьезных битвах, вследствие чего у него не было возможности ни прославить, ни запятнать себя, а значит, и судить о нем как о воине народ пока еще не мог — что было, возможно, ему на пользу. Зато его окружали сильные опытные люди, не сомневающиеся в окончательной победе, а пока они одерживали одну за другой незначительные, но важные для них победы.

Нетрудно было предположить, что король Англии не станет мириться с этим.

* * *

Филиппа и Эдуард решили отпраздновать приближающееся Рождество так, чтобы оно запомнилось надолго.

— Проведем его вместе со всеми детьми. Изабелла ждет не дождется, — говорил король.

— И бедняжка Джоанна тоже, — добавляла Филиппа. — Ведь прошлое Рождество она промучилась в Австрии…

Обе принцессы оживленно готовились к празднику. В их покоях суета не прекращалась ни днем, ни вечером. Джоанна трудилась над вышивками, чтобы преподнести родителям плоды собственного труда — кошельки из шелка с птицами и драконами. Изабелла предпочитала за подарками посылать к торговцам.

Конечно, у девочек будут к Рождеству новые платья — пурпурные, фиолетовые, украшенные жемчугом. Волосы они распустят по плечам — так, как любит их отец. И верхняя одежда из тонкой материи тоже будет очень-очень красивая, расшитая фигурами разных птиц и животных.

Изабелла, наверное, сто раз примеряла наряды, не уставая восхищаться собой. Джоанна была безмерно счастлива просто от того, что снова дома, среди любимых родных, и целые дни веселилась, смеялась и пела. Ее даже не очень задевало неумеренное тщеславие и самолюбование сестры… Пускай она будет такая, если ей нравится, Джоанна не станет из-за этого меньше ее любить и меньше радоваться сочельнику.

У Филиппы были свои заботы: она опять ожидала ребенка, срок подходил в июне. Пока же она купалась в волнах блаженства, видя всю семью в полном здравии рядом с собой, чувствуя, что все ее любят, получая радость от того, что может дарить любимому мужу еще и еще детей, в которых они оба души не чаят. Некоторые женщины испытывают нечто вроде ревности, думала она, если их мужья относятся к детям так, как ее супруг, а она — нет, ей нравилась его преданность им.

Дни Рождества прошли превосходно. Веселье удалось на славу. Эдуард призвал самых лучших менестрелей королевства и среди них лучшего из лучших — по имени Годенал, он умел не только сочинять музыку, стихи и петь, но и забавлять шутками и даром подражания.

Дети были в восторге от праздника, даже одиннадцатилетний Эдуард, который считал себя почти взрослым, веселился, как маленький.

Глядя на него, король временами думал с радостью, но и с долей грусти, что, если вдруг завтра умрет, у него будет достойный наследник. Вот он — перед ним…

Но умирать он не собирался. Еще так много нужно сделать. Родить еще детей: чем их больше, тем сильнее он любит всех — и старших, и вновь родившихся. Хорошо бы, если б тот ребенок, которого они ожидают, оказался девочкой. У них уже три мальчика — Эдуард, Лайонел и Джон, — теперь очередь за девочкой. Они такие чудесные!..

Он обнимал сейчас Джоанну, чтобы она не подумала, будто он отдает предпочтение ее сестре, а на самом-то деле так и было, Изабелла прильнула к нему сама — и все они с наслаждением внимали песням менестреля и смеялись его шуткам.

Король шепнул дочерям, что неплохо бы наградить певца за его искусство, и предложил: пусть каждая даст ему по шесть шиллингов и восемь пенсов, что будет вполне достойно и щедро.

Девочки выполнили наказ отца, и все, начиная с менестреля, остались довольны и шумно выражали одобрение.

Да, это Рождество было веселым, мирным, спокойным…

Однако сообщения из Шотландии не могли радовать короля.

После праздников он решил, что необходимо самому отправиться туда и навести порядок.

С болью в душе вспоминал он, что, когда был там в последний раз, его сопровождал один из лучших и преданнейших друзей Уильям Монтекут, граф Солсбери. Бедный Уильям! До сих пор томится во французском плену.

Эдуард предпринимал уже несколько попыток его освободить, но коварный король Франции, зная расположение Эдуарда к этому человеку, не спешил пойти навстречу, рассчитывая запросить как можно большую цену. Король Англии и так уже готов был на многое, но Филипп тянул с ответом: почему я должен оказывать любезность тому, кто вообразил, будто у него есть права на мой престол?

Итак, Эдуарду необходимо отправиться в Шотландию, а значит, расстаться с Филиппой. Она и дети будут по дворце Тауэр до тех пор, пока не приспеет время произвести на свет седьмого ребенка, что она хочет сделать в Лангли, милях в тридцати от Лондона.

Король собрал войско и выступил во главе его на север, где задержался намного дольше, чем рассчитывал.

А в его отсутствие Филиппа благополучно родила — опять мальчика, здорового, с превосходной глоткой, что сразу же было услышано всеми, кто присутствовал при родах. Его назвали Эдмунд.

* * *

Прибыв в Шотландию, король Эдуард расположился в Бервике. Шли дни, недели, месяцы, но ни одна из сторон не могла назвать себя победительницей.

Наступило еще одно Рождество. Оно было совсем не похоже на предыдущее, которое Эдуард праздновал в Лондоне вместе со всей семьей. Здесь, в Бервике, все было по-другому — уныло и тускло. Но он дал себе слово сразу после Рождества одержать наконец решительную победу в Шотландии и снова переключить внимание на Францию. Довольно прохлаждаться! Так ведь и жизнь пройдет…

Филиппа, конечно, предпочитает, чтобы он все время находился в Англии и вовсе забыл и о Шотландии, и о Франции. Бог с ними! Но Филиппа на то и женщина, чтобы быть привязанной к дому, к детям…

Он часто думал о ней. Вспоминал с удовольствием, как они впервые увидели друг друга в замке ее отца графа Эно. Думая об этом, Эдуард вспоминал и ее родителей, они были лишены честолюбия и тщеславия, в семье царили любовь и согласие. Благодарение Богу, где бы еще я нашел такую преданную, верную, спокойную жену? О лучшей и мечтать нельзя!..

Нередко думал он сейчас и о своей матери, она по-прежнему живет в довольстве и роскоши в замке Райзинг, но он редко ее навещает. Ему все еще тяжело видеть ее, вспоминать то, что связано с ней, с его отцом, с ее любовником… Но, бывая там, он видел сам и узнавал от других, что припадки у нее стали редкими, что она спокойна и получает удовольствие от того, что ей предоставлена возможность вести жизнь, напоминающую истинно королевскую, — приемы, охота, празднества, великолепная пища… Он был даже удивлен обилием и изысканностью блюд на столе: угри, лебеди, белокорый палтус — каких только деликатесов там не было! Королева говорила, что живущие по соседству бароны находят удовольствие в том, чтобы преподносить ей различные подарки и считать себя вхожими в ее общество.

Как коротка людская память, как скоро развеиваются подозрения и забываются самые темные дела! Интересно, часто ли вспоминает его мать Мортимера, которому была так страстно и беззаветно преданна, или убиенного мужа, и продолжает ли он посещать ее в сновидениях?

Но все же она не перестает быть моей матерью, думал Эдуард, и он обязательно посетит ее снова, когда вернется из Шотландии.

Мысли его были прерваны стражем, который сообщил, что какой-то юноша прискакал в их лагерь и умоляет о свидании с королем.

— Кто он такой? — спросил Эдуард.

— Совсем еще мальчик, милорд. Говорит, что вырвался из замка Уорк, который подвергся осаде шотландцев. Он просит вашей помощи.

— Уорк? Это ведь один из замков графа Солсбери. Немедленно приведи юношу!.. И вот он стоит перед королем. Конечно, это сын его дорогого друга Уильяма Монтекута. Как похож на отца, одно лицо!

— Говори скорей, что случилось!

— Милорд, — возбужденно заговорил тот, — нам необходима помощь. В замке моя мать. Мы делали все, что могли… Но они вот-вот захватят замок… И моя мать тогда тоже станет пленницей.

— Этому не бывать! — вскричал король. — Я прогоню шотландцев и спасу обитателей замка! Мы выступаем без промедлений…

* * *

Кэтрин Монтекут, графиня Солсбери, была безутешна, получив известие, что ее муж оказался во французском плену. Их брак длился уже немало лет и оказался на редкость удачным, хотя ее супруг, поступив на службу к королю Эдуарду, стал редко бывать дома. Кэтрин много слышала о короле от мужа, радовалась их дружбе, но никогда еще не видела Эдуарда.

Оба мужчины были счастливы в браке, порою даже пытались шутливо спорить, кому из них повезло больше. И на самом деле это была редкостная удача в их среде, где часто невесту и жениха сочетают узами Гименея еще в детстве и супружество оборачивается потом взаимным безразличием, если не презрением и ненавистью.

Кэтрин Грендисон, дочь первого лорда Грендисона, была с самого раннего возраста предназначена старшему сыну второго лорда Монтекута, Уильяму. Как и Эдуард с Филиппой, молодые люди сразу прониклись любовью друг к другу, и это чувство им не изменяло. Уильям был привлекателен, Кэтрин — прелестна. Это признавали все — и друзья, и недоброжелатели. Впрочем, последних почти не было.

Кэтрин была не только красивой, но и умной, довольно смелой в суждениях, держалась с достоинством, заносчивости и тщеславия не было и в помине, что при таких совершенствах являлось почти чудом.

У них было несколько детей, двое из них — сыновья, Уильям и Джон. Старшему, Уильяму, только что исполнилось четырнадцать.

Их отец стал особенно близок королю с тех пор, как помог ему избавить страну от Роджера Мортимера, который чуть было не узурпировал тогда власть. Эдуард, в то время юный, получил от Уильяма, который был значительно старше, не один ценный совет, как расправиться с Мортимером и взять власть в свои руки. Это Уильям проник через потайной ход в замок, где укрылся Мортимер, и арестовал его.

За заслуги Уильям Монтекут по воле короля прибавил к своему имени титул графа Солсбери, а вскоре был послан во Францию, чтобы предъявить французскому королю притязания Эдуарда на престол. Там он принимал иногда участие в стычках с французскими солдатами. Во время одной из таких стычек он и был захвачен в плен.

С той поры Кэтрин пребывала в унынии, ей не давали покоя мысли о любимом супруге, беспокоили ночные кошмары: она видела Уильяма то обезглавленным, то томящимся в темном сыром каземате, где кишели крысы, то… Она гнала от себя страшные видения и горькие мысли, но они приходили снова и снова. Единственным утешением было воспитывать детей и вести дела мужа — следить за порядком в принадлежавших ему замках и угодьях.

Замок Уорк, в котором она обитала сейчас со старшим сыном Уильямом, стоял на южном берегу реки Твид, почти на границе с Шотландией, и положение его было достаточно уязвимым, хотя сам замок считался почти неприступным.

Вероятней всего, шотландцы и не стали бы предпринимать против него военных действий, если бы брат ее мужа, Эдвард Монтекут, не нанес им недавно весьма ощутимое поражение, когда они в очередной раз совершали набег на английские земли. Осада замка Уорк стала отместкой за разгром.

Кэтрин Монтекут была полна решимости удержать замок, но будучи женщиной умной и рассудительной, она не могла не понимать, что долго сопротивляться не сумеет, ибо воинов у нее раз-два и обчелся и, что главное, запасы продовольствия на исходе. На соседей же, которые жили неподалеку от замка, надежды было мало: они уже устали от беспрерывных налетов шотландцев, боялись их и потому придерживались позиции невмешательства.

Зная, что в Бервике расположился лагерем король Эдуард с войском, Кэтрин решила просить его о помощи, но нужно было как-то передать ему эту просьбу.

Уильям вызвался сделать это, однако мать не разрешила, опасаясь за его жизнь. Впрочем, зная характер мальчика — решительный и смелый, весь в отца, — она понимала, что запрет не помешает ее сыну поступить по-своему.

Не знала она другого: до юного Уильяма дошли слухи, распространяемые в шотландском войске, окружавшем Уорк, что самой драгоценной добычей для них будет не замок, а его хозяйка, славившаяся красотой и добродетелями, среди которых одна из главных — верность мужу. Мальчик догадался, что могло грозить его матери, и это придало ему еще большую решимость.

Ночью под покровом темноты, зная секретные входы и выходы в замке, он сумел благополучно выйти из него и, минуя заслоны противника, добраться до смелых и отзывчивых людей. Они хорошо относились к его матери, которая делала им немало доброго, как, впрочем, и многим другим в округе. Они дали ему коня, и он поскакал в Бервик к королю.

* * *

Во главе войска Эдуард приближался к замку Уорк, вот уже стали видны его мрачные башни. На протяжении почти всего пути король думал об Уильяме, графе Солсбери, жалея его и вновь и вновь давая себе клятву вызволить друга из французского плена. В том, что сейчас он спасет его жену Кэтрин, которую никогда еще не видел, сомнений у него не было.

И действительно, бой был недолгим, англичане превосходили шотландцев в числе и в оружии, и вскоре те бежали, смешав свои ряды.

Видя из окна замка, что происходит, заметив развевающийся английский штандарт и сына в рядах наступавших, Кэтрин возблагодарила Бога, а затем и короля за спасение и за то, что сын ее остался в живых. Она тоже была наслышана — о чем мальчик и не догадывался, — какую судьбу предрекали ей в шотландском войске. Ей и раньше рассказывали об их сластолюбивом короле Давиде, который, невзирая на юный возраст и на то, что у него была супруга, не пропускал ни одной юбки и успел прославиться любовными похождениями.

Обрадованная Кэтрин поспешила на кухню и велела из оставшихся припасов приготовить такое, чтобы не было стыдно угостить самого короля, который спас их от шотландского плена. И пускай все наденут праздничные наряды и будут радостны и веселы, потому что для этого есть все причины.

Сама она проследовала к себе в покои и тоже занялась собой: велела расчесать золотистые волосы, достать украшения и одно из самых любимых платьев, оттеняющее изящество и стройность фигуры. Одевшись и причесавшись, она снова подошла к окну в башне и продолжала смотреть на происходящее.

Остатки шотландского войска уже скрывались вдали, а король Эдуард подъезжал ко входу в замок, когда хозяйка отдала приказание опустить подъемный мост, на который и ступили копыта его коня.

Кэтрин заторопилась вниз, чтобы встретить короля и приветствовать его.

Завидев ее, он тотчас спешился и сам пошел ей навстречу. Она поклонилась, сделав глубокий реверанс, потом подняла на него радостный благодарный взгляд.

— Милорд, мы приветствуем ваше появление. Мое сердце переполнено признательностью, — сказала она.

Король ничего не ответил. Он продолжал молча смотреть на нее. Она заметила, что у него пронзительно-голубые глаза и что он намного красивее, чем о нем говорили.

Она выпрямилась, их взгляды встретились. По-прежнему он не произнес ни слова.

Казалось, он глубоко погружен в какие-то мысли. Она повторила слова благодарности… Может быть, он ранен? Или смертельно устал?…

— Миледи, я в вашем распоряжении… Сейчас… и всегда. Никогда раньше не видел я женщину столь прекрасную.

— Милорд слишком великодушен, — ответила она. — Позвольте мне проводить вас в замок моего мужа, который вы, в знак вашего расположения к нему, спасли от разорения.

Он не сводил с нее глаз, почти не слышал ее слов. Идя за ней в замок, он был все так же погружен в себя, и единственной ясной мыслью было, что никогда еще не встречал он такое совершенство, что эта встреча перевернула ему душу и теперь уже ничто не сможет для него быть таким, каким было раньше…

* * *

Замок Уорк не назовешь красивым. По сравнению с теми, где привык жить или останавливаться Эдуард, этот был совсем неказист — даже не замок, а просто небольшая крепость, не заслуживающая названия замка. Построенная почти триста лет назад норманнами, она с тех пор ни разу не перестраивалась. В ней был всего один зал с высоким сводчатым потолком и множество небольших комнатушек, напоминающих монастырские кельи, вдоль внешних стен.

Однако Эдуард ничего этого не видел. Он думал только о ней — о Кэтрин, графине Солсбери. Перед его глазами все время было ее прекрасное лицо, золотистые волосы, тонкая талия. Ее движения, походка… Он видел ее одну.

Ей было не по себе, и это чувство не проходило. Раньше она боялась, что шотландцы ворвутся в замок и она попадет в руки к грубым варварам. Тот страх пропал, на смену ему пришли новые опасения: она поняла, что именно произошло, ибо не однажды замечала, какое впечатление производит на мужчин. Но тогда с нею был ее Уильям, он служил щитом, мог оградить, а теперь он далеко, в плену, рядом с ней нет защитника. Рядом с ней — король Англии.

— …Милорд, — сказала она, — боюсь, мы не сможем здесь, в Уорке, предоставить вам то, к чему вы привыкли.

— Ни одно место на свете, — отвечал он, — не подходит мне сейчас так, как ваш скромный замок.

Она благодарно склонила голову.

— Позвольте, милорд, — продолжала она, — проводить вас в комнату, которую я в спешке приготовила. Она мала, но это лучшее, что у нас есть. Надеюсь, вам не покажется, что там чересчур холодно и…

Он не дал ей договорить:

— Уверен, что мне все понравится.

— Мой супруг, — произнесла она, не глядя на короля, — несомненно возрадуется, узнав о том, что вы сделали для нас сегодня, рискуя собственной жизнью.

На это король тоже ничего не ответил. Она увидела, что он слегка нахмурился, и это усилило ее чувство неловкости.

— Милорд, — вновь заговорила она, — если позволите оставить вас, я пойду на кухню и посмотрю, чтобы там приготовили вам лучшее, что есть в доме.

И снова никакого ответа. Его глаза не отрывались от ее лица.

Она решила: надо уходить… я должна уйти. Она снова низко поклонилась и хотела повернуться, но он взял ее руку и поцеловал.

Губы у него были горячие. Они жгли кожу.

«Господи, помоги мне!» — мысленно взмолилась она.

К ее изумлению, он сразу же отпустил руку. Не говоря больше ни слова, она выбежала за дверь.

* * *

Она остановилась лишь в дальней комнате замка, перевела дыхание и некоторое время стояла, прислонившись к стене.

«Я выдумываю невесть что… Уильям всегда рассказывал, как король предан Филиппе, как обожает ее… О, если бы Уильям был сейчас здесь!..»

Близился вечер. Но день далеко не кончился, его еще надо прожить, и только потом король отправится к себе — в комнату, которую она для него приготовила. В ее комнату. Единственную, пригодную для короля.

Она же будет спать как можно дальше от своей комнаты… Нет, не в этой! Здесь даже нельзя запереть дверь.

Какие глупые предосторожности! К чему они? Неужели он решится? Пожелает?.. Посмеет?!.

Она снова уцепилась за единственную спасительную мысль: ведь Уильям не один раз говорил ей об отношении Эдуарда к жене, словно ставил самому себе в пример.

— Так уж никогда и не смотрит на женщин? — спрашивала она шутливо.

— Смотрит, — отвечал муж серьезно. — Как-то сказал, что даже любит смотреть на них, потому что ценит прекрасное. А еще говорил, что, за исключением дней войны или когда приходится заниматься делами королевства, предпочитает женское общество мужскому, поскольку считает женщин во многом мудрее, тоньше, уже не говоря о том, что лицезреть их намного приятнее, нежели мужчин… Он, наверное, самый преданный супруг в стране, — говорил Уильям. — Полюбил Филиппу с первого взгляда, как я тебя, и с тех пор они не расстаются. Она сопровождает его даже на войну. Почти всегда…

Ах, Филиппа, подумала Кэтрин, отчего, ну отчего она сейчас не здесь?!

И снова попрекнула себя: что я вообразила? Как могла такое подумать? Просто он возбужден после недавней битвы, рад, что прогнал противника, доволен, что сумел совершить такое ради супруги верного друга и помощника.

Конечно… Вот оно, объяснение его поведения — слов, взглядов… И нечего ей беспокоиться… понапрасну…

* * *

Оставшись один в отведенной ему комнате, Эдуард опустился на постель. На ЕЕ постель. Она уступила ему свою комнату, свое ложе. Еще только прошлой ночью она возлежала здесь сама… Ее тело…

Нет, никогда прежде не видел он женщины, подобной ей! Никогда! Другой такой быть не может!

Какое совершенство!.. Он знал немало женщин красивых, изящных, наверняка страстных, с которыми был бы совсем не прочь заняться любовью, но, как ни странно, каждый раз удерживал себя. Хотя не всегда это давалось легко… Причина, кроме всего прочего, крылась и в том, что он сознавал — это было, правда, не слишком приятно, — что ему в его положении нетрудно одержать победу, которой он будет обязан не своим достоинствам, а тому, что он король.

Но и мысли о Филиппе, о верной любимой жене, не оставляли его в те минуты. Лучшая жена на земле! Естественная и безыскусная, умная и добрая, любящая и благородная… Смертный грех предать такую, изменить ей!..

Однако сейчас все эти мысли были далеки от него. Он встретил сейчас не женщину… Он встретил богиню!..

Именно такой предстала перед его глазами Кэтрин Монтекут, графиня Солсбери. Ее красота ослепляла!.. Почему Уильям никогда не говорил ему, как она красива? Почему не представил ко двору? Хотел только сам любоваться совершенством, хранить лишь для себя?.. Да, очевидно, так. На месте Уильяма он, наверное, повел бы себя так же.

На мгновение он обрадовался, что Монтекут далеко отсюда, что он в плену. И тут же неприятно удивился этой мысли и постарался отбросить ее.

Увы, это ему не удалось — в нем возникло желание. Непреодолимая страсть заполнила все его существо. Она была такой силы, что он не мог ей противиться.

Никогда еще он не нарушал супружеского обета. Но ведь никогда раньше он не встречал и женщины по имени Кэтрин Монтекут… Никогда в жизни…

Она изменила решительно все в один миг! Куда подевались сдерживающие мысли о добропорядочности, о супружеской клятве, о лучшей на свете жене?

Желание обладать этой женщиной утопило в себе все остальное: совесть, чувство долга, сознание вины…

Кто-то появился возле дверей. Он не обратил внимания, не видел их.

Они пришли помочь ему переодеться к ужину в большом зале, где все уже было готово к приему короля и почти все были в сборе.

* * *

Стол накрыт. Рыцари входят в зал. Среди них нет короля. Оруженосец говорит, что оставил его погруженным в глубокую думу, тот даже не слышал или не пожелал услышать приглашения к трапезе.

— Мне показалось, миледи… — добавил оруженосец. — Впрочем, возможно, я ошибаюсь… Король, как и положено по старому обычаю, ожидает, чтобы сама хозяйка сопроводила его к столу.

Кэтрин не могла не знать об этой традиции, и что ей оставалось, как не согласиться с оруженосцем и не отправиться к королю в комнату, которая была ее спальней?

Она постучала в дверь, и король самолично отворил. Увидев, кто это, он не мог скрыть улыбки радости и удовлетворения. Он взял Кэтрин за руку, ввел в комнату и закрыл за собой дверь.

Она увидела, что он не переоделся и был все еще в доспехах.

— Милорд, — сказала она в смущении, — я пришла сопроводить вас к столу, но вы, я вижу… Я оставлю вас, чтобы вы сняли доспехи перед тем, как принять нашу скромную пищу.

— Я все время думал… — медленно проговорил Эдуард, — после того, как вы ушли отсюда, все время думал… Только о вас… И о себе… О том, что значит для меня эта встреча.

— Милорд, — ответила она, — для меня она означает спасение от шотландского плена, и я знаю, что мой супруг, граф Солсбери, благословляет вас за это из своей дали, где он находится не по собственной воле.

— Сейчас я не могу думать о нем, — не таясь, сказал король. — Он был вашим супругом, и это достаточная награда для любого мужчины… Сейчас я хочу думать только о вас… И о себе. И об этом дне, в который произошло то, чего не было никогда раньше… Я увидел вас… Увидел самую прекрасную, самую великолепную из всех женщин. И мгновенно понял, что люблю ее… Да, люблю всем сердцем!

Она улыбнулась в попытке сделать вид, что относится к его словам как к проявлению королевской любезности и снисходительности.

— Милорду угодно значительно преувеличивать мои достоинства, — сказала она. — Но чтобы король не успел разочароваться во мне и пожалеть о своих словах, я прошу его как можно быстрее проследовать в зал, ибо уверена, он изнемогает от голода и жажды.

— Если я и жажду, миледи, то лишь вас! — воскликнул король.

— Люди внизу умирают от желания начать пиршество, милорд, — продолжала Кэтрин, по-прежнему стараясь превратить его слова в шутку. — И не могут без вас.

— Пускай подождут! Но я не в состоянии ждать и хочу сказать вам, что ваше прекрасное лицо, ваши движения, ваш голос — все, что вы делаете и говорите, — поразили меня до глубины души, и я не буду знать ни одного мгновения покоя, если не услышу от вас доброго слова, не увижу ласкового взгляда!

— Как может ваша верная подданная смотреть недобрым взглядом на короля?

— О, я хочу, чтобы на него смотрела не его подданная, но его возлюбленная!

— Милорд, вам угодно все время шутить, но, прошу вас, подумайте о том, что скажут, если мы еще задержимся здесь, в этой комнате. Какие слухи могут появиться и достичь ушей вашей доброй королевы и жены и огорчить ее.

Упоминание о Филиппе немного охладило пыл короля, это Кэтрин ясно увидела. Однако только на мгновение, после чего он возобновил пылкие речи.

— Умоляю, милорд, — осмелилась она прервать его, — пойдемте к столу.

— Мы поговорим позднее, Кэтрин. О многом…

— Да, да, милорд, хорошо, — ответила она, торопясь уйти из этой комнаты, которая казалась ей тесной для двоих, скрыться от этих пылающих глаз, жаждущих рук. — Милорд, — повторила она, отходя к двери, — я возвращаюсь к гостям и говорю им, что король не заставит себя долго ждать.

С этими словами она удалилась.

* * *

За столом король был молчалив, и все могли заметить, что он не сводил глаз с владелицы замка.

Согласно все тем же обычаям, в застолье полагалось развлекать монарха, и на долю Кэтрин выпала обязанность играть на лютне и петь, что она и сделала, несмотря на растущую в душе тревогу, даже страх.

Король совершенно не мог или не хотел скрывать свои чувства, только слепец не видел этого.

Стряхнув некоторую мрачность, он даже выразил желание танцевать, и Кэтрин была вынуждена возглавить вместе с ним танцующие пары. Ее руку он держал очень твердо и в то же время нежно, она чувствовала жар его пальцев.

— В эту ночь мы должны быть вместе, — прошептал он ей во время танца. — Я не в силах прожить ее без вас…

— О, милорд, — отвечала она тоже шепотом, — умоляю вас, подумайте о своих словах.

— Они только для нас, Кэтрин. Для нас двоих.

— Но мы не одни. Мой муж, честно служивший вам, сейчас в плену… Ваша жена… королева… А еще — моя честь, мой долг по отношению к супругу и ваше доброе имя… Ваше лицо перед всей страной… Умоляю, милорд, уезжайте отсюда! Забудьте меня!

— Вы требуете невозможного. Неужели вы думаете, что я смогу забыть вас? О, нет… Не будьте так жестоки, миледи. Я ничего и никогда в жизни еще не желал так, как вас! Корону Англии, корону Франции — я все готов отдать за одну ночь с вами!

Она нашла в себе силы рассмеяться.

— О, конечно. А на следующий день начнете войну, чтобы отвоевать их обратно… Милорд, я хорошо знаю вас. Мой муж мне много рассказывал, какой вы. Он вас очень любит. Неужели вы сможете предать его — теперь, когда он находится в заточении?

— Я не стану думать о нем. И запрещу вам делать это.

— Даже король не волен распоряжаться мыслями подданных, милорд. Я буду думать о муже столько, сколько живу.

Казалось, он не слышит ее. Жарким шепотом он твердил свое:

— Я не буду знать покоя, пока не услышу, что вы меня любите так же, как я вас… Когда мужчина ощущает в себе то, что я сейчас, будь он благороднейшим из благородных, он не успокоится до тех пор, пока не осуществит своего желания!

— А когда женщина решает сохранить честь, милорд, она предпочтет смерть ее потере.

— Вы наполняете отчаянием мое сердце.

— Увы, милорд, ничего другого я не могу вам сказать…

После танцев король выразил желание отдохнуть, и взгляд его, нашедший хозяйку, настойчиво говорил о том, что ей надлежит его сопроводить. Взгляд его говорил не только об этом — в нем было твердое намерение. Кэтрин знала — какое, и это страшило ее. Но и в ее ответном взгляде было намерение — не позволить ему этого.

Многие из присутствующих увидели и поняли борьбу их взглядов.

Король не дал ей остановиться возле дверей, ввел в комнату и сразу же заключил в объятия.

— Иди ко мне, моя любовь, — сказал он. — Не отстраняйся от меня.

Тело Кэтрин было сковано и неподатливо в его руках, и он отпустил ее.

— Вы продолжаете противиться?

— Милорд, я вынуждена так поступать ради своей и вашей чести.

— Честь должна уступить…

— Похоти, — подсказала она.

— Я хотел сказать — любви.

— Это не любовь — то, что приходит на несколько мгновений и потом бесследно исчезает, — возразила она. — Во всяком случае, не та истинная любовь, которую я испытываю к мужу, а вы — к своей жене.

— Я уже говорил вам! — воскликнул он. — Никто еще не пронзил мою душу так глубоко, как вы!

— Ах, милорд, я такая же, как многие другие женщины. Вам понравились мое лицо, моя фигура. Вот и все. А обо мне самой вы знаете совсем мало.

— Почему же? — Он выдавил улыбку. — Я знаю уже, что вы смелы, как львица, и упрямы, как мул.

— Тогда, милорд, прошу еще и еще раз — забудьте обо мне…

— Я бы мог взять вас, если бы захотел, — произнес он после долгого молчания. — Никто бы не помешал мне и никто бы не осудил вас, ибо таково желание короля.

— Да, — спокойно сказала она, — могли бы… Но вовеки бы этого не сделали, я знаю.

— Вы так же мало знаете обо мне, как я о вас, Кэтрин.

— Я читаю в ваших глазах, милорд, что, хотя вы и нарушили, пускай на словах, супружескую клятву и предлагали мне сделать то же, но никогда не оскорбили бы женщину насилием. Вы уважаете ее волю и понимаете, что оно не может принести удовлетворение, но лишь позор и стыд.

— Вы очень отважны, графиня.

— Вы тоже, милорд.

Он взял ее руку и прижал к горячим губам.

— Мне кажется, — сказал он, — что с каждым мгновением моя любовь к вам становится все сильнее и сильнее… И все безнадежней.

— Милорд, — ответила она, — я желаю вам доброй ночи… Так будет лучше. Вы потом согласитесь со мной. Я буду молить Бога, чтобы Он сохранил вас и изгнал из вашей благородной души те низменные мысли, что посетили вас. Я всегда готова служить вам как ваша верная подданная, но только в том, что не задевает мою и вашу честь, милорд.

Она высвободила руку, открыла дверь и вышла.

У себя в комнате она заперлась и сразу легла. Страха в ней больше не было, но она чувствовала себя опустошенной.

* * *

На следующее утро король выехал обратно в Бервик.

Он был по-прежнему молчалив, и судя по всему, мысли его были далеки от войны с Шотландией.

Нет, говорил он себе, больше никогда на свете не будет в его сердце спокойствия. Да и откуда ему взяться, если Кэтрин — жена другого?.. Он хотел бы не думать сейчас о Филиппе, но не мог. Возможно, не меньше, чем от нахлынувшей так внезапно любви, страдал он от своей неверности — пускай лишь в мыслях, да, но это все-таки измена.

Филиппа давно уже стала частью его жизни, его самого. Жена, мать его детей… Любимых детей… А он был почти готов… нет, совершенно готов расстаться с ними, с ней, со всей прошлой жизнью!.. Безумие…

Впрочем, могло быть и не так… Не совсем так… Они с Кэтрин могли оставаться любовниками, тайными любовниками, и Филиппе совсем не обязательно знать об этом.

Он усмехнулся. Многие в замке Уорк заметили, наверное, вчера вечером его состояние и обсуждают сейчас во всех углах и закоулках то, что представилось их взорам, покачивают головами, охают и ахают, еще не будучи ни в чем уверенными… А если бы их подозрения подтвердились? Разве можно надеть узду на людскую молву?..

Но какое благородное существо Кэтрин Монтекут! Из тех, кто готов умереть за то, во что верит, а верит она, что нет большего греха, чем нарушение супружеской клятвы.

Она не только прекрасна, ей вообще нет равных в этом мире! О, как он полюбил ее черты, ее походку, ее ум! Всегда ее облик будет перед его глазами. Вечно!..

Если бы она была его королевой, более счастливого человека на земле никто бы не знал!..

И снова он увидел перед собой лицо Филиппы, спокойные печальные глаза, глаза, которые все понимают… Бедняжка, никогда она не была по-настоящему красива. Он знал это и раньше, но теперь… когда невольно сравнивает с Кэтрин… Бедная добрая Филиппа… Толстушка с румяными щеками, чье лицо светится добротой и умом, но… Самая лучшая жена на свете, но… Но он предпочел бы Кэтрин. Несравненную Кэтрин…

Это продолжалось довольно долго. Он пребывал в подавленном состоянии, у него исчезло желание продолжать войну. Он устал. Устал от всего и от всех.

Вернулся в Лондон, но пробыл там недолго и снова уехал в Бервик, где пришел к мысли, что шотландцев покорить нельзя: они опять уйдут в горы, а потом вновь вернутся — и так до бесконечности, и он начал подумывать об отплытии во Францию, чтобы довести до конца борьбу за корону. И подальше от Англии, от Кэтрин, от соблазна…

Как раз в это время он получил сообщение от Филиппы, что она опять беременна. Как ни любил он детей, как ни радовался их появлению на свет, он не мог почувствовать себя счастливым по-настоящему, как бывало раньше. Что-то мешало ему.

Филиппа сообщала также, что давно не получает никаких известий от их дорогой сестры Элинор, супруги графа Гельдреса, которая всегда писала с завидной аккуратностью. Уж не случилось ли там что-нибудь плохое?

Как ни странно, письмо Филиппы принесло ему некоторое облегчение, как бы напомнив, что существуют другие дела и заботы, помимо его собственных.

Почти десять лет прошло с того времени, как его сестра стала женой Рейнольда Гельдреса, у них росли два сына, похоже, это была счастливая семья. Он надеялся, что у них ничего плохого не произошло, а известий нет по какой-нибудь незначительной причине. Мало ли что бывает?

Все-таки, слава Богу, эти новости вывели его из уныния, напомнив, что у него есть семья, большая, хорошая, и что счастье семьи, ее незыблемость — главное в жизни. Несравненная Кэтрин права, что свято хранит честь и неприкосновенность семьи. Правда, ему известно: многие его царственные предки заводили любовниц и это считалось вполне обыденным делом. Но великий дед был верным супругом, а также прадед. Его отец нарушил обычай, но и он, как говорят, хранил верность любовникам-мужчинам, пока их не предавали казни…

Шли дни, и Эдуард все больше убеждался, что Кэтрин рассуждала правильно. Ни она, ни он не созданы для тайных любовных связей. Такая любовь не по ним.

А как страдала бы милая несчастная Филиппа!..

О, как мудро поступила Кэтрин, что вовремя остановила его, не позволила разрастись безумию!

Почему он до сих пор сделал так мало для освобождения Уильяма? Нужно возобновить попытки и добиться успеха… Это будет его подарком ей! Как она расцветет! Станет еще прекрасней!..

Эдуард вновь отправил посланцев во Францию к королю Филиппу, спрашивая, кого из пленников желал бы тот получить в обмен на графа Солсбери. Филипп предложил Эдуарду освободить шотландского военачальника графа Мори. Это была большая цена, но Эдуард сразу согласился.

Теперь он уже не мог без стыда вспоминать, как пытался соблазнить жену друга. Однако страсть к Кэтрин не угасла. Она, как и прежде, сжигала душу короля Англии…

Уильям Монтекут, граф Солсбери, вернулся наконец в Англию.

А король Эдуард заключил очередное перемирие с Шотландией и собирался отправиться в Лондон.