За четыре года королева смирилась со страстной любовью короля и мадам де Майи. Она понимала, что коль скоро у ее мужа есть любовница, то пусть лучше это будет мадам де Майи.

У Марии оставались ее дети. В 1734 году родилась София, в 1736-м – Тереза-Фелиция, и совсем недавно на свет появилась Луиза-Мария.

Десять детей за десять лет; никто бы и не осмелился требовать от королевы большего. Возможно, больше детей у нее не будет. Хотя Людовик и хотел еще одного наследника (из восьми выживших детей семь были девочками), он редко проводил с ней ночи. Многие обвиняли в этом Марию. Но она устала от бесконечных родов. Доктора предупреждали, что ей нужно передохнуть. Когда Людовик приходил к ней, она молилась возле ложа в надежде, что, пока закончит молитву, он уснет, что нередко и происходило. Помогало и воздержание в дни святых; кроме того, Людовик посещал Марию все реже и реже, так как мадам де Майи всегда ждала его с нетерпением.

Теперь королева вела свою собственную жизнь; у нее был свой маленький королевский двор. Дни там проходили спокойно и неторопливо. По утрам она ходила на молебен, читала богословские книги, после чего шла к королю с официальным визитом; затем она занималась рисованием и одаривала своими картинами друзей. После мессы она обедала, а послеобеденное время проводила со своими фрейлинами, чьи вкусы во многом совпадали со вкусами королевы. Затем сидела в своих покоях, где вышивала или играла на клавесине. Она читала, ожидая, пока придворные не соберутся для игры в карты. Иногда она навещала своих друзей, но всем скоро стало ясно, что в ее присутствии не стоит обсуждать скандальные новости. Марию воспитывали строго. Она стала религиозной и много времени тратила на благотворительность. Королева не интересовалась модой и очень любила поесть, из-за чего расплылась, но не старалась улучшить свою фигуру. Придворные пытались уклониться от ее приглашений. На этих приемах они опасались зевнуть или, чего доброго, заснуть.

Приемы у короля – это совсем другое дело! Быть приглашенным к королю считалось большой честью. Тем более, что Людовик всегда предпочитал жить уединенно и общался лишь с несколькими близкими друзьями. Он даже приказал построить под крышей дворца, вокруг внутреннего дворика, «маленькие кабинеты». Они представляли собой систему комнаток, соединенных между собой винтовыми лестницами и галереями.

Маленькие комнатки строились с большой любовью, так как Людовик обнаружил у себя страсть к архитектуре, унаследованную от своего прадеда.

Людовик получил большое удовольствие от планировки этих комнат, они вышли очень уютными, изящные резные панели делали стены похожими на фарфоровые, их украшал орнамент из цветочных гирлянд.

«Кабинеты» напоминали дворец во дворце. Здесь у Людовика была спальня, библиотеки и столовая – самая главная комната, где он и развлекал своих друзей. Короля так увлекли маленькие комнатки, что он добавил еще несколько. Теперь у него была мастерская, где он занимался резьбой по слоновой кости, и была пекарня – Людовик вновь заинтересовался кулинарией.

Часто во время ужина с близкими друзьями король готовил и даже сам подавал кофе. Именно во время таких неформальных приемов он был само очарование. Придворные церемонии, так радовавшие его прадедушку, утомляли Людовика. Поэтому верхом удовольствия он считал встречи с мадам де Майи. Во время таких вечеров не было ни церемонных поклонов, ни реверансов. Кто-то из гостей сидел на полу, вместе с королем. Царило всеобщее веселье, и всем было жаль, когда вечер заканчивался и король говорил обычное: «Время церемонии отхода ко сну».

Людовик с грустью покидал веселую компанию и шел в королевскую спальню, где проходила помпезная и утомительная церемония отхода ко сну. Ему никогда не нравилась огромная королевская спальня Людовика XIV, и он часто покидал ее, отправляясь вместе с мадам де Майи в более уютную комнатку.

Людовик задался вопросом: а почему у него нет собственной спальни? Вскоре она у него появилась. Комната располагалась на втором этаже северной части дворца. В спальню перенесли кровать с балдахином. Королевские покои вскоре стали центром светской жизни дворца.

Марию редко приглашали на эти собрания, куда стремились попасть самые видные придворные, и она хотела было заняться воспитанием собственных детей, но ей это было строго запрещено. У девочек появились гувернантки, назначенные королем. Они виделись со своей матерью всего раз в день, и то в присутствии посторонних. Девочки были просто очаровательны и на церемониях всегда стояли рядом со своей матерью. Дофина Мария видела чаще, так как его комнаты были на первом этаже дворца, прямо под покоями матери; но, как и в случае с дочерьми, матери не позволяли воспитывать его.

Людовик часто бывал в комнате мальчика, так как очень гордился своим девятилетним сыном и повторял его высказывания своим друзьям, которые принимали их с подобающим восторгом и восхищением. Однажды, когда, как обычно, девочек привели к королеве, она заметила, что их что-то беспокоит. Старших – близняшек, Луизы-Елизаветы и Анны-Генриетты – с ними не было, возглавляла группу шестилетняя Аделаида.

Все находили забавным, насколько высокомерно держится девочка и как она умеет приводить в трепет окружающих. Особенно это впечатляло Викторию и Софию. Двухлетняя Тереза-Фелиция и крошка Луиза-Мария были еще слишком маленькими, чтобы попасть под влияние Аделаиды.

Девочки подошли к маме и сделали глубокий реверанс. Мария заметила ярость в глазах Аделаиды.

– Все ли в порядке, дочь моя? – спросила королева.

– Нет, матушка.

Виктория затаила дыхание. Взгляд Софии метался с Виктории на Аделаиду, и она тоже на всякий случай перестала дышать.

– Расскажите мне, в чем дело, – потребовала королева.

– Матушка, мы слышали, нас хотят увезти, – выпалила Аделаида.

Виктория кивнула, глядя на сестру; София повторила ее движение.

– Мы не хотим никуда уезжать, матушка, – продолжала Аделаида. – Нас хотят отправить в монастырь. Мы не поедем туда.

– Послушай, дочь моя, – сказала королева, – в жизни каждого из нас наступает момент, когда нам приходится делать то, чего мы не хотим.

Аделаида умоляюще смотрела на мать:

– Матушка, разве вы не можете запретить им? Королева загрустила. Разве она что-нибудь могла решить в судьбах своих детей? Все было решено заранее и без ее ведома. Девочек отправят в аббатство Фонтевро, где их будут учить монахини. Бедненькие, им придется познать, насколько простая до аскетизма жизнь монастыря отличается от великолепия и пышности Версаля. Марии было жаль своих детей, но она ничего не могла для них сделать, не могла сказать детям, что с ней не советовались, если бы она и высказала свое мнение, к нему бы никто не прислушался. Сказать об этом было ниже ее королевского достоинства, и Мария старалась избегать взгляда пяти пар умоляющих глаз. Она попыталась придать своему лицу самое суровое и неумолимое выражение.

– Как успехи в вышивании? – спросила она у девочек.

Виктория, как обычно, надеялась, что Аделаида ответит на вопрос матери, но вместо этого та резко выпалила: «Матушка, не позволяйте им отсылать нас». Марии вдруг захотелось обнять их всех, сказать им, что она убьет всех, кто попытается отнять у нее ее маленьких девочек. Но делать этого нельзя. Вокруг слишком много посторонних, и нужно соблюдать этикет дворца, даже если девочки и посчитают ее суровой и жестокой. Было просто немыслимо обнимать их в этот утренний час. Это могло послужить для них дурным примером!

Мария с каменным лицом провозгласила: «Дети, первое, чему нужно научиться принцессе, – это послушание».

Старшая готова была вот-вот расплакаться. Мария искренне надеялась, что девочка сдержится, поскольку это послужит сигналом и разревутся все остальные. Аделаида вовремя вспомнила, где находится и все, чему ее учили все шесть лет, проглотила слезы и высоко подняла голову. Мать разрешила ей идти, и девочка сделала безупречный реверанс. Остальные последовали примеру Аделаиды и тоже повели себя согласно этикету.

Когда дети ушли, Мария спросила себя: почему она позволяет забирать у нее дочерей? Они пробудут в Фонтевро долгие годы. С какой стати ее разделяют с собственными детьми? Она была уверена: во всем виноват Флери. Хотя кардиналу уже за восемьдесят, он оставался все таким же энергичным и продолжал самостоятельно принимать все важнейшие решения.

Придется вызвать кардинала и посмотреть, что она сможет сделать для своих девочек, несмотря на то что Флери никогда не придавал значения мнению Марии.

Именно из-за него ее отец вновь потерял польский престол. Флери опасался, что из-за Станислава Франция окажется втянутой в войну. Но война все равно началась. Кардинал конечно же предпочел бы избежать ее, но во Франции существовала сильная группировка, старавшаяся любой ценой развязать войну с Австрийской империей. Представители этой группировки взяли вверх над Флери, и Франция, объединив войска с Испанией и Сардинией, пошла в атаку.

Но Станиславу, который после избрания Фредерика-Августа сбежал в Данциг, чтобы ждать там помощи, это мало помогло.

Некоторые во Франции поддерживали изгнанного короля, но, к сожалению, Флери к ним не относился. Но благородный человек – граф де Плейо, посол в Копенгагене, старался поддержать Станислава.

Когда командующий небольшой флотилией, посланной Флери, увидел, с каким количеством русских ему придется сражаться, то решил, не вступая в бой, повернуть прочь от Данцига. После чего посол, де Плейо, в одиночку повел против русских небольшой отряд. Это был доблестный поступок, но Плейо был убит, а Станиславу пришлось в облачении крестьянина покинуть Данциг.

Война продолжалась в Рейнланде и Италии, хотя целью Флери, чьей навязчивой идеей было не втягивать Францию в войну, стало перемирие любой ценой. В 1735 году начались переговоры. Фредерика-Августа признали королем Польши Августом III. Австрия оставила себе Парму и Пьяченцу, а Испания получила Неаполь и Сицилию. Что же получил Станислав? Было решено отдать ему Лотарингию, так как Франц, герцог Лотарингский, собирался жениться на Марии-Терезии, дочери Карла VI и его наследнице. Франция никогда не позволила бы, чтобы Лотарингия оказалась в руках Австрии, поэтому пришлось дать герцогу Францу Тосканию, а Лотарингию передали Станиславу. Однако после его смерти земля должна была принадлежать Франции.

Итак, вместо Польши Станислав получил Лотарингию. Слабое утешение для короля, горько подумала Мария. Она во всем винила Флери, который не оказал ее отцу помощи, когда тот в ней действительно нуждался.

Она была уверена, что он откажет в помощи и ее маленьким девочкам.

Когда Флери явился по ее приглашению, Мария, предложив ему сесть, строго произнесла:

– Ко мне приходили мои дочери, месье кардинал. Они очень опечалены.

Флери удивленно посмотрел на королеву. Почему он должен решать эти вопросы?

– Покидать дом всегда грустно, – продолжала Мария.

– Мадам, дети должны получить воспитание.

– Они могут получить гораздо лучшее образование здесь, во дворце.

– Мадам, вы хотя бы понимаете, во сколько это обойдется казне?

Мария раздраженно посмотрела на кардинала. Его беспокоит экономия! Не так давно он приказал разобрать прекрасный мраморный фонтан в Марли и сделать там лужайку. «Это, – сказал он тогда, – сэкономит казне тысячу крон».

Мария очень разозлилась, когда услышала об этом. Как раз тогда Станиславу даровали Лотарингию. Флери заявил Марии, что трон Лотарингии гораздо лучше для ее отца, чем трон Польши, и Мария ответила с горечью: «О да, месье кардинал, ровно настолько, насколько лужайка лучше великолепного фонтана!»

Умолять такого человека было бесполезно. Флери верил, что знает, как излечить недуги его страны, и его абсолютно не беспокоило то, что у него нет расположения королевы. Главное, что ему полностью доверял король.

– Это разобьет им сердце, – продолжала Мария. – Как вы не понимаете? Здесь, в Версале, они счастливы. Вы хотите отослать маленьких детей в мрачное аббатство!

– Мадам, воспитание принцесс дорого обходится казне. В аббатстве Фонтевро они не только получат образование, но и станут дисциплинированнее. Я уверен, что отослать их в аббатство разумно и правильно.

Он был непоколебим. Он не понимал, что детям очень тяжело покидать свой дом. Он знал, только как сэкономить казне средства.

Мария вздохнула. Она поступила глупо: не стоило приглашать его к себе.

Аделаида ускользнула от Виктории и Софии. Это было непросто, так как девочки всюду ходили за ней. Их привязанность к старшей сестре воспринималась ею как должное, но иногда создавала определенные трудности.

Девочка разгладила свое бархатное платье, оно было темно-голубое, и придворные называли этот цвет «королевским», потому что он совпадал с цветом глаз Людовика. Аделаида попросила разрешения надеть сегодня это платье, и ей не отказали. Няни переживали за ребенка, которому скоро суждено было покинуть дворец, и старались выполнить все ее малейшие желания.

– Аделаида, что ты собираешься делать? – спросила ее Виктория.

София молчала и, как обычно, переводила взгляд с одной сестры на вторую.

– Секрет, – ответила Аделаида. – Возможно, я расскажу вам позже.

Виктория и София переглянулись. Им пришлось удовольствоваться этим ответом.

Аделаида решительно покинула их и направилась на второй этаж к новым покоям короля. Она абсолютно не боялась своего отца, считала его самым добрым человеком в мире, потому что он всегда любил играть с ней. Девочка знала, что папе нравится, когда она говорит что-нибудь умное, а когда она плакала, отец был готов обещать все, что угодно. Не то чтобы он всегда выполнял свои обещания, но просто не выносил слез своей маленькой дочки. Кроме того, Аделаида слышала, как ее гувернантка, маркиза де Ла Ланде, часто повторяла другим нянькам: «Мадам Аделаида самая красивая из дочерей короля».

Если ты красивая, нужно быть смелой и попробовать использовать расположение к себе влиятельных особ. От безысходности Аделаида была готова рискнуть.

Ей встретился один из пажей. Когда они поравнялись, он поклонился ей, и девочка властно потребовала:

– Мне необходимо говорить с его величеством.

Паж, изо всех сил стараясь не рассмеяться от «взрослых» манер ребенка, почтительно ответил:

– Мадам, насколько мне известно, его величество сейчас на мессе.

Аделаида благосклонно кивнула и проследовала к покоям короля.

Возвращаясь с мессы, Людовик, как обычно, чувствовал себя неуютно, ему хотелось вести праведную жизнь, но очень нравилось общество мадам де Майи, хоть сознание того, что это грех, и отравляло его счастье.

Людовик не мог долго печалиться. Мысль о том, что вскоре он отправится в Куси, замечательный дворец среди лесов рядом с Сеной, подняла его настроение. Дворец был прибежищем для него и мадам де Майи. Сразу же после покупки не мог отказать себе в удовольствии перестроить и украсить его. Дворец перекрасили в голубой цвет, отделали золотом, а в комнатах сделали зеркальные стены. Теперь Куси стал по-настоящему прекрасен.

Людовик очень хотел погрузиться в умиротворяющую атмосферу Куси, куда он отправится вместе с любовницей и несколькими самыми преданными друзьями. Он очень надеялся, что там не будет чувствовать угрызений совести. Конечно же его можно понять и простить. Мария, его королева, не могла предложить ему физического удовлетворения, а ведь Людовик здоровый мужчина двадцати девяти лет.

– Лет через сорок будет достаточно времени для раскаяния, – говорил герцог де Ришелье.

Но совесть время от времени грызла Людовика, и он думал обо всем этом, пока шел в свою спальню. Войдя в переднюю, Людовик с удивлением заметил бегущую к нему маленькую фигурку.

Маленькие ручки обхватили его колени, и, прерываемый рыданиями, раздался голосок: «Папа! Папа! С тобой говорит твоя мадам Аделаида!»

Он поднял ребенка на руки. Щеки девочки были мокрыми. Как только ее лицо поравнялось с его, она обняла его за шею и прижалась к отцу.

– Что беспокоит тебя, моя радость? – нежным голосом спросил Людовик.

– Они хотят забрать Аделаиду у папы и отослать ее.

– И кто же собирается сделать эту ужасную вещь? – спросил он.

– Они говорят, что ты и собираешься.

– Я? Разве я могу отослать мою любимую мадам Аделаиду?

– Нет… нет… папа, не можешь. Поэтому ты и должен остановить их, они хотят отослать нас к монахиням… на годы… годы… годы.

– Это потому, что вам нужно учиться, моя дорогая.

– Здесь я выучусь… быстрее.

– Ну… Все уже хорошо обдумано, и было решено, что лучшими учителями для тебя и твоих сестер будут именно монахини. Очень скоро вы вновь окажетесь дома.

– Через годы и годы, – закричала она и заревела в голос.

– Тише, малышка, – успокаивал ее Людовик, тщетно ища кого-нибудь, чтобы передать ему плачущего ребенка. Но Аделаида не собиралась позволить ему так просто отделаться от нее. Еще крепче вцепившись в отца, она обрушила на него целый водопад слез. – Тише, тише, тише! – кричал Людовик.

– Но они заберут меня у моего папы… останови их, пожалуйста. Пожалуйста… пожалуйста… ну, пожалуйста!

– Но, моя дорогая…

– Ты король. Ты можешь!

– Аделаида…

Девочка начала неистово лупить его кулачками.

– Можешь? Можешь? – верещала она.

– Понимаешь, Аделаида…

– Если ты отправишь меня туда, я там умру, – выла она. – Обязательно умру, потому что не могу жить без моего папы…

Девочка не притворялась. Аделаида понимала, что если она уедет из Версаля в Фонтевро, то действительно пройдут долгие, долгие годы, пока она вернется сюда.

К ним подошел герцог де Ришелье и поинтересовался:

– Послать за гувернанткой мадам, ваше величество?

– Нет… не надо! – кричала Аделаида. – Я не позволю моему папе покинуть меня.

– Что я могу поделать? – беспомощно спросил король.

– Ваше величество, поскольку дама утверждает, что она вас не отпустит, вы можете либо отправиться вместе с ней в Фонтевро, или оставить ее вместе с собой в Версале.

– Или, – сказал король, – настоять, чтобы она поехала без меня.

– Не думаю, ваше величество, что в ваших правилах отказывать очаровательной молодой даме в ее просьбе.

Аделаида вся напряглась, но продолжала всхлипывать и прижиматься к отцу.

– Ну, – сказал король, – думаю, один лишний житель Версаля вряд ли так уж опустошит казну.

Людовик поцеловал дочь в горячую щечку.

– Ну, моя девочка, хватит плакать. Ты остаешься в Версале вместе с папой.

В ответ Аделаида так крепко обняла отца, что тот чуть не задохнулся.

– Мое новое платье такого же цвета, как глаза вашего величества, – сказала она. – Поэтому я так люблю его.

– Как очаровательно ведут себя дамы… когда выполняешь их просьбы, – тихо сказал Ришелье.

Король засмеялся. Он поднял Аделаиду так высоко над головой, что она чуть не задела резьбу на потолке.

– Мадам Аделаида, – закричал он, – я рад, что вы остаетесь с нами, не меньше, чем вы сами.

На следующий день Аделаида наблюдала, как четырех ее младших сестер увезли в Фонтевро. Вместе с ними поехала мадам де Ла Ланде. Аделаида немного поплакала из-за того, что их увозят, но все же она была довольна, поскольку оставалась в Версале. Девочка узнала, что если она захочет чего-то, то это можно получить, если просить определенным образом и в определенное время.

Прошел год, и Аделаида порой забывала о самом факте существования маленьких принцесс. Когда же она думала о них, то искренне сочувствовала им, отправившимся в мрачное старое аббатство. Гораздо веселее было жить в Версале, вместе с отцом. Иногда Людовик сам приходил в детскую проведать ее; иногда она вместе с ним ходила к дофину, хотя ей это и не очень нравилось: брат умел завоевать внимание отца и отвлечь его от Аделаиды.

Девочка всячески демонстрировала свою любовь к отцу. Ведь ее отец – самый важный человек при дворе, и, пока он любил ее, Аделаида тоже была важной. Она чувствовала разлад между королем и королевой и предпочитала красивого, очаровательного и всесильного отца, а не толстую и слишком уж набожную мать.

По мере того как дети взрослели, Людовик все больше и больше интересовался ими. И в Аделаиде, и в дофине чувствовался твердый моральный дух, и королю это очень нравилось.

Аделаида была милой маленькой забавной девочкой, но наследником трона являлся Людовик.

Королю сообщили, что дофин стал слишком упрямым и кто-то должен был воздействовать на мальчика. Авторитетом для дофина был только король, поэтому сделать это мог только он. Дофин заявил своим наставникам, что однажды он станет королем, и поэтому это он будет приказывать им, а не наоборот.

Когда Людовик пришел в покои дофина на первом этаже дворца, десятилетний мальчик, увидев отца, низко поклонился.

Король улыбнулся. Обычно дофин, приветствуя отца, прыгал к нему на руки и просил покатать на плечах. Очевидно, что у дофина начало вырабатываться чувство собственного достоинства, он взрослел.

Людовик попытался вспомнить себя десятилетним мальчиком. Как он себя вел? Был ли он таким же своевольным, как и дофин? Вряд ли, но даже если и был, у Людовика было оправдание, ведь в десять лет он уже был королем.

– Сын мой, – обратился Людовик, – мне доложили о вашем поведении.

Дофин повернулся к стоящему рядом наставнику и приказал: «Оставьте нас».

Наставник посмотрел на короля, и Людовик кивком подтвердил приказание мальчика. Дофин знал, что сейчас ему сделают выговор, и не хотел, чтобы это произошло на глазах у наставника. Когда тот ушел, король сел и, привлекая мальчика к себе, сказал:

– Это ты его ударил по щекам?

– Да, папа. Он заслужил это!

– Это ты так решил или он сам?

Мальчик выглядел удивленным.

– Этот человек не прислушивается к голосу разума, – высокомерно заявил он.

– Голосу твоего разума конечно же, – сказал король, скрывая улыбку.

– Именно разума, – твердо ответил дофин. Людовик засмеялся.

– Сын мой, – сказал он, – однажды этим королевством будешь править ты. Мудрый король всегда прислушивается к рекомендациям своих советников.

– Я готов слушать, папа.

– Важно не просто слушать, – сказал король. – Нужно еще обдумать совет и, пока ты еще слишком юн, стоит ему последовать. Когда я был в твоем возрасте…

Выражение лица мальчика изменилось. Он прижался ближе к своему отцу.

– Расскажи мне, папа, о своем детстве. Расскажи мне, как в парламенте ты потребовал митру архиепископа или как черный с белым котенок пришел на собрание совета.

Людовик рассказал о своем детстве. Он надеялся, что так мальчик, которому судьба уготовила роль короля Франции, получит представление об обязанностях короля.

Лицо мальчика просияло, взгляд смягчился.

Когда Людовик закончил, дофин сказал:

– Папа, если бы моим наставником был ты, а не аббат де Сен-Кюр…

– Знаю, мой мальчик, ты бы не ударил меня по лицу. Так?

– Конечно нет, – хмуро буркнул ребенок.

– Даже если бы я не прислушался к голосу твоего разума?

– Я бы так любил своего наставника, что разум не имел бы значения, – сказал мальчик.

Людовику льстила сообразительность сына. Он часто повторял его высказывания, и придворные улыбались, услышав их в очередной раз. Король был любящим отцом и очень гордился своим сыном. Некоторые коварные люди просили замолвить за них словечко перед отцом, и маленький дофин, наслаждаясь чувством собственной важности, изо всех сил старался выполнить их просьбы. Людовик хотел, чтобы двор знал, какое уважение он питает к сыну, и, если эти просьбы были приемлемы, соглашался с мальчиком и выполнял их.

Людовику очень нравилось, что при дворе у него есть семья, и часто жалел о том, что четырех его дочек увезли в Фонтевро. Он очень любил близняшек и с грустью думал о том, что скоро девочки достигнут того возраста, когда их нужно будет выдавать замуж.

Луизе-Елизавете и Анне-Генриетте было по двенадцати лет. Дон Филипп, сын короля Филиппа V и его второй жены Елизаветы, искал себе невесту.

Когда у тебя семь дочерей, к поискам мужей для них нужно приступать заранее. Одной из близняшек придется поехать в Испанию. Известие привело девочек в трепет.

Они любили гулять вместе в садах дворца, говорить о будущем, а теперь приходит время расставания…

В этот день 1739 года они по обыкновению прогуливались, когда Луиза-Елизавета сказала:

– В последние дни отец много времени проводит с послом Испании.

Анна-Генриетта кивнула. Она посмотрела на пруд, выложенный мраморными изразцами с нарисованными птицами. Птицы выглядели так естественно, что вполне могли сойти за настоящих. Она не стала говорить, что утром заходила к отцу и что тот с самого утра заперся с послом, кардиналом и другими важными людьми. Она боялась, что так как Луиза-Елизавета считалась старшей, то в невесты выберут сестру, а не ее.

– Интересно, а на что похожа Испания, – спросила Анна-Генриетта.

Когда Луиза-Елизавета ответила, в ее голосе прозвучали истерические нотки:

– Говорят, что там очень мрачно.

– Так было в прошлом. Король наш родственник. Я слышала, что испанский королевский двор стал больше походить на французский с тех самых пор, как на престоле Бурбоны.

– По-моему, это вполне естественно. – Луиза-Елизавета обернулась на дворец медового цвета, ее родной дом, в котором она так все любила.

– Возможно, – продолжала ее сестра, – испанский королевский двор не так уж сильно отличается от Версаля.

– Но там не будет тебя… не будет нашего брата и нашей мамы. И папы… Там будет другой король… не папа! Ты можешь себе это представить? Я вот не могу. Король, который не наш папа.

– Тем не менее, он может быть очень добрым.

– Он не может быть таким же, как наш отец. – В горле Луизы-Елизаветы застрял комок.

– Можно привыкнуть. И возможно, ты со временем станешь королевой Испании.

– Нет, – ответила Луиза-Елизавета, – у дона Филиппа слишком много старших братьев.

Но ее глаза заблестели. Сестра заметила, что она довольна. Нежная Анна-Генриетта будет страдать больше, если из дома увезут ее. У нее не было желания властвовать, а у Луизы-Елизаветы его было в избытке. Старшая всегда была лидером. Анна-Генриетта была вполне довольна тем, что ее ведут те, кого она любит.

Теперь Анна-Генриетта пришла к выводу, что если кому-то из них и придется уехать, то пусть это будет Луиза-Елизавета. Она конечно же какое-то время будет несчастна, но вскоре начнет привыкать к новой стране. А если же покинуть Версаль заставят ее, Анну-Генриетту, то у нее будет разбито сердце. Анне-Генриетте будет достаточно грустно расстаться с Луизой-Елизаветой, но, по крайней мере, остальные члены семьи остаются с ней. У нее остается ее великолепный и любимый дом, где она сможет постепенно позабыть свою печаль.

Она молилась, что если уж ей суждено выйти замуж, то пусть это будет кто-нибудь, кто жил здесь. Возможно, это не так уж и невероятно. Луиза-Елизавета продолжала говорить об Испании. Она много читала о стране и знала, что королева Елизавета строила большие планы для своих сыновей и управляла королем.

«Ну вот, она уже все распланировала», – подумала Анна-Генриетта.

Тут она улыбнулась, потому что к ним кто-то приближался, и, прежде чем она увидела кто, она уже знала, что это был герцог де Шатре, правнук покойного регента герцога Орлеанского.

Он был очень красив; более того, Анна-Генриетта считала его самым красивым среди всех придворных. Он мог посоревноваться в красоте даже с ее отцом. Герцог поклонился принцессам.

– Мадам Первая, мадам Вторая! – пробормотал он.

– Доброе утро.

Ему улыбнулись обе принцессы, но он смотрел на Анну-Генриетту.

– Надеюсь, я не помешал? – спросил герцог. – Могу я погулять с вами?

Анна-Генриетта посмотрела на сестру.

– Ну конечно же можно, – быстро ответила Луиза-Елизавета. Было ясно, что все ее мысли сейчас о собрании, что идет сейчас во дворце, а вовсе не о таких пустяках.

– Сегодня во дворце очень оживленно, месье де Шатре, – сказала Анна-Генриетта.

– Это так, мадам.

В его глазах появилась тревога. Герцог продолжал смотреть на Анну-Генриетту, будто совсем забыл о существовании мадам Луизы-Елизаветы.

Когда к девочкам присоединился герцог де Шатре, их гувернантки, наблюдавшие за своими подопечными с небольшого расстояния, пошли к девочкам. Но прежде чем они подошли, к сестрам подбежал запыхавшийся паж.

Принцессы и герцог де Шатре затаили дыхание. Они ждали, что скажет паж, и были уверены, что он многое им расскажет.

– Что вам угодно? – крикнула Луиза-Елизавета еще до того, как паж приблизился к ним.

– Мадам… – Он прервался, и троице казалось, что пауза длится вечно; но только казалось.

– Мадам Луиза-Елизавета, – продолжал паж. – Его величество хочет немедленно с вами поговорить.

Напряжение спало. Луиза-Елизавета кивнула. Она последовала за пажом по траве ко дворцу. Ее путь в Испанию начался, и кто знает, к какой чести и славе он приведет?

Анна-Генриетта смотрела ей вслед. Она не заметила, как к ним подошли гувернантки. Она видела только великолепную красоту Версаля и неподдельную радость в глазах молодого герцога де Шатре.

В аббатстве Порт-Рояль сидела молодая женщина и ожесточенно вышивала. Иголка прыгала в ее руках, и стежки выходили неровными.

Она приказала одной из молодых дам, которая также была в монастыре и находилась примерно в том же положении, что и она сама, прийти к ней и поговорить. Паулина Фелиция де Нель всегда командовала, и, как ни странно, ей подчинялись. Разговоры с избранными ею собеседниками обычно сводились к монологу Паулины Фелиции, прерываемому лишь восклицаниями восхищения, удивления или односложными ответами. Большего она не позволяла.

Вот сейчас она говорила:

– Ты понимаешь, что мне двадцать четыре? Двадцать четыре! А я сижу здесь взаперти. Я, Паулина Фелиция де Нель, должна провести всю оставшуюся жизнь здесь! Разве это не возмутительно?

Она сделала паузу, давая своей собеседнице возможность кивнуть, что та незамедлительно и сделала.

– Я здесь… а моя сестра – в королевском дворце! И она не просто скромная фрейлина. Она могла бы править Францией, если бы захотела. А не правит лишь потому, что моя сестра дура. Луиз-Жюли – любовница короля. Ты только представь! Сравни то, как она проводит время и как его провожу я. Смириться с таким может только дура. А я не дура. По-твоему, я дура?

– О нет, мадемуазель де Нель.

– Тогда должна ли я оставаться здесь, вышивать подобную вот дрянь? Молиться? Смотреть, как увядает моя молодость? Любовницы королей должны помогать своим семьям. Это их долг.

Если бы я была на месте Луиз-Жюли… но я не на ее месте. А знаешь почему? Из-за недостатка возможностей. Она вышла замуж за нашего кузена, графа де Майи, и он привел ее ко двору. Если бы я была старшей сестрой, то за графа де Майи вышла бы я, и это меня бы он взял ко двору. Уверяю, тогда самой важной придворной дамой была бы Паулина Фелиция, а не Луиз-Жюли, как сейчас. Ты согласна?

– О да, мадемуазель.

– И если бы я была любовницей короля, я бы не осталась в тени. Я бы правила Францией. Я бы заставила уйти этого старого дурака Флери, ведь это он управляет королем, а не моя сестра. А все должно быть по-другому. Все знают, что королем должна управлять его любовница, а не какой-то глупый старый министр, которому давно уже пора быть в могиле. О, если бы я была на месте своей сестры, все при дворе было бы по-другому. Веришь?

– О да, мадемуазель, – ответила собеседница и, взглянув на мадемуазель, про себя сказала: «О нет, мадемуазель». Паулина Фелиция не видела себя со стороны, а другие видели. Она вовсе не была красавицей. Она была слишком высокой и в принципе уродливой, хотя ее уродливость и привлекала внимание. Невозможно было находиться с Паулиной Фелицией в одной комнате и не заметить ее, независимо от того, сколько еще в комнате людей. Однако она была умна. Она много знала о государственных делах, гораздо больше, чем другие монахини. Мадемуазель де Нель подходила к изучению этих вопросов с какой-то упрямой методичностью, будто это было частью какого-то плана. Все, даже мать-настоятельница, боялись ее, потому что мадемуазель была остра на язык и очень хитра, никто не мог противостоять ей.

Именно поэтому нужно было продолжать говорить «о да», или «о нет, мадемуазель де Нель», в зависимости от того, какого ответа требовала вспыльчивая Паулина Фелиция.

– Я расскажу тебе, что я собираюсь сделать, – сказала мадемуазель де Нель. – Я собираюсь написать своей сестре письмо и напомнить ей о ее долге. Я хочу потребовать, чтобы она немедленно организовала мой приезд ко двору. Думаешь, ничего не получится?

– О нет, мадемуазель.

– Рада слышать, значит, ты не глупа. Если бы ты была глупой, то выглядела бы полной дурой, когда ко мне придет приглашение. Я решила не терять больше времени даром. Я сейчас же напишу своей сестре. На вот… закончи вышивку за меня.

Паулина Фелиция бросила свое вышивание на колени собеседницы и гордо вышла из комнаты.

Среди близких к королю придворных воцарилось беспокойство.

Людовик все еще время от времени навещал королеву по ночам, а она продолжала всячески избегать его. На ужинах в тесном кругу поверенных друзей Людовик часто перебирал, и тогда самообладание покидало его.

Мария еще раз забеременела, но из-за переутомленности у нее случился выкидыш. Доктора считали, что это из-за того, что она родила слишком много детей за слишком короткий срок. Мария разделяла это мнение и в конце концов устроила мужу скандал. Сцена произошла рано утром, и никто из придворных не стал ее свидетелем. Все, что увидели камердинеры короля, когда тот выходил из спальни королевы, так это выражение решительности на его лице.

Они оказались правы. Людовик принял решение, что отныне все супружеские отношения между ним и королевой должны прекратиться, и таким образом малышка Луиза-Мария станет мадам Последней.

С этих пор связь Людовика с мадам де Майи уже никак не пытались скрывать. Народ поймет, что, раз королева не может больше иметь детей, король имеет полное право завести любовницу. Народ Франции снисходительно относился к подобным вещам.

Однако, хотя Луиз-Жюли и признали любовницей короля, она все равно чувствовала себя неуютно. Король стал доверять ей меньше, чем прежде, и, поскольку он был не таким добрым по отношению к ней, как раньше, у него могла появиться еще одна любовница. Луиз-Жюли страстно любила Людовика и была бы рада жить с ним в относительной уединенности Куси, а не в центре внимания в Версале.

Она знала, что вокруг нее люди зорко выслеживают тот момент, когда чувства короля к любовнице начнут ослабевать. Мужчины с нетерпением ждали, когда они смогут выдвинуть нужную им женщину, а женщины ждали своего шанса занять место Луиз-Жюли.

Но Людовик оставался все таким же простодушным. Его страх перед неприятностями с годами не только не уменьшился, а даже увеличился. Другой женщине пришлось бы очень долго очаровывать его, прежде чем он расстался бы со своей прежней любовницей.

Как ни странно, Луиз-Жюли больше всего опасалась недавно овдовевшей графини Тулузской. Хотя та была полновата и немолода, она сохранила поразительную красоту. Графиня коварно подбиралась к Людовику: она вовсе не хотела стать его любовницей, она относилась к королю как к сыну. Людовик часто и подолгу бывал в Рамбуйе, поскольку после смерти мужа графиня упросила короля присмотреть за ней и ее сыном.

Графиня была хитрой женщиной и знала, что Конде собираются отнять у ее сына его нынешнее положение. Ее муж был незаконнорожденным сыном Людовика XIV, но отец признал его. Конде считали, что теперь, когда граф умер, нет причин его сыну считаться родственником короля. Графиня собиралась изо всех сил бороться за права сына, герцога де Пентьевра, и если материнская любовь, которую она собиралась дать Людовику, перерастет в нечто большее, то тем лучше для ее семьи.

Графине везло. Молодого графа назвали принцем крови. Графиня выделила в Рамбуйе специальные покои для короля. Она называла их убежищем, где король может отдохнуть, если он устал от государственных дел и нуждался в материнской ласке. Людовик очень грустил, поскольку его дочь Луиза-Елизавета как раз отправилась в Испанию, чтобы выйти замуж за дона Филиппа.

Он меньше переживал по поводу отъезда младших дочерей: они были еще слишком малы и не успели полностью завоевать его симпатии. Людовик переживал отъезд двенадцатилетней принцессы совсем по-другому, особенно потому, что видел горе Анны-Генриетты и маленькой Аделаиды, которых он начинал любить все сильнее и сильнее.

Людовик чувствовал себя разбитым и очень переживал. Им овладевала тоска. Жизнь казалось совершенно монотонной, и даже охота, игра в карты, материнская любовь графини Тулузской и страсть Луиз-Жюли не могли вывести его из этой апатии с примесью меланхолии.

Луиз-Жюли как-то сказала ему:

– Людовик, я получила много писем от моей младшей сестры. Она жаждет приехать в Версаль.

Людовик апатично кивнул.

– Она пишет очень забавно. Паулина Фелиция никогда не была застенчивой. Смотри, видишь ее жирный почерк. «Я… Я… Я…» И так по всей странице.

Людовик взял письмо и прочитал; его губ коснулась легкая улыбка.

– Она очень хочет, – сказал он.

– Могу я пригласить ее ко двору?

– Было бы невежливым отказать ей в том, чего так жаждет ее сердце и чего она так активно добивается.

– Я завтра же ей напишу, – сказала Луиз-Жюли. – Ты найдешь ее очень необычной… совсем не похожей на кого-либо еще.

Людовик зевнул.

– Хоть какая-то перемена, – пробормотал он.

Паулина Фелиция вихрем пронеслась по королевскому двору. Придворные говорили, что они еще не видели столь уродливой женщины со столь высоким самомнением. Но им приходилось соглашаться, что ее уродство нельзя было не заметить. Уродство Паулины Фелиции было неотразимым, и, где бы она ни появлялась, она тут же притягивала всеобщее внимание.

Несомненно, она была остроумна, и уже через неделю придворные начали цитировать ее высказывания. Паулина Фелиция не видела чинов и званий и иногда даже отпускала шуточки в адрес короля.

– Его величество всю свою жизнь прожил в узде, – заявляла она. – И не важно, кто держит узду. Им управляют пожилые, зрелые и молодежь. Его держат древние руки кардинала, материнские герцогини Тулузской и любящие моей сестры. Вот будет потеха, если его величество выпутается из-под их опеки и дрожащей походкой пойдет по жизни сам!

Эти замечания дошли до ушей короля, и в следующий раз, когда Паулина Фелиция была на званом ужине у короля, он приказал ей сесть рядом с ним.

– Вы откровенная молодая женщина, – сказал он ей.

– Я говорю правду, – ответила она. – Правда побуждает к действию сильнее, чем ложь, которая бывает однообразна и скучна. Должно быть, вашему величеству это хорошо известно, потому что вас постоянно потчуют именно ложью.

Людовик улыбнулся.

– Думаю, что иногда в моем рационе все же появлялась доля правды, – сказал он.

– Пикантная приправа, которой слишком часто не хватало блюду, – ответила она.

– Она делает блюдо более аппетитным, – пробормотал Людовик.

– Да… и едок, зная лишь вкус лести и лжи, пресытился.

– Откуда вы столько про меня знаете?

– Хотя у вас и есть корона, ваше величество, вы остаетесь человеком. Поэтому, когда я использую мое знание людей, я многое узнаю о вашем величестве.

– Многие здесь присутствующие считают вас дерзкой, мадемуазель де Нель.

– Но в то же время они считают меня интересной, ваше величество. Вы только посмотрите, как они изо всех сил стараются услышать, что я говорю.

– Может, они хотят услышать, что говорю я?

– Нет, ваше величество, им вполне достаточно видеть, что вы обращаетесь ко мне. Чтобы понять это, не нужно прилагать никаких усилий. Но вот что вам говорю я – вот что действительно интересно.

– Так вас научили говорить правду в монастыре?

– Не в монастыре! Они учили меня этикету, манерам и как вышивать цветы на канве. Все это невыносимо скучно.

– И вы захотели приехать ко двору?

Она посмотрела ему в глаза.

– Я хотела увидеть ваше величество, – без колебаний ответила она.

Король был взволнован. Паулина Фелиция достаточно похожа на свою сестру, чтобы привлечь его, и то, что она далеко не красавица, добавляло привлекательную пикантность. Среди придворных было так много красавиц, готовых в любой момент прыгнуть к нему на шею, что он снова начинал чувствовать себя маленьким мальчиком и хотел спрятаться от людей. Но вот прятаться от мадемуазель де Нель он не хотел. Она забавляла его, и Людовик с удивлением обнаружил, что, когда он был в ее компании, ему больше не бывало скучно.

Ему хотелось видеться с ней каждый день. Флери начал тревожиться, герцогиня Тулузская пришла в ярость, а у мадам де Майи разбилось сердце. Но неизбежное случилось. Король больше не любил свою любовницу; предметом его симпатий стала ее сестра.

Паулина Фелиция стала частым гостем в «маленьких комнатках», а на ужинах в кругу близких друзей сидела рядом с королем.

Ее власти над Людовиком поражались все. Казалось невероятным, что король, успевший за свою жизнь привыкнуть к лести, так увлечется женщиной, основными качествами которой были дерзость и остроумие.

Когда было заявлено, что Паулине Фелиции необходимо выйти замуж, все сразу поняли, что под этим подразумевается. Она станет любовницей короля, а любовницы короля всегда женщины замужние, и поэтому, если он влюбится в незамужнюю, нужно постараться как можно скорее выдать ее замуж.

Честь стать мужем фаворитки короля выпала Феликсу де Винтимилю, сыну графа де Люка. Церемонию вел архиепископ Парижа, приходящийся жениху дядей, все были очень довольны, поскольку семья явно ничего не потеряет, сделав королю такое одолжение.

Людовик присутствовал на венчании и принял активное участие в шумной церемонии укладывания новобрачных в постель. В церемонии было больше фарса, чем обычно, так как место жениха занял король, а граф де Винтимиль уехал в королевской карете.

Паулина Фелиция понимала, какие цели стоят перед ней. Первой она уже достигла, почти сразу после того, как появилась при дворе.

Но ее планы на этом не заканчивались. Теперь она была мадам де Винтимиль, причем муж существовал лишь номинально. Ее любил король, и она собиралась избавить его от влияния этого старика кардинала и заставить Людовика проявить интерес к государственным делам, в которых он конечно же будет следовать ее советам.

Мадам де Винтимиль с огромным интересом следила за международными делами.

Император Австрии Карл VI умер; он был последним наследником великого императора Карла V и не оставил сына, так что престол занять было некому. Однако у него была дочь, Мария-Терезия, которая недавно вышла замуж за герцога Лотарингского Франца.

Марии-Терезии исполнилось двадцать три года. Она знала, что когда-нибудь унаследует трон, и готовилась к этому, намереваясь сделать свою страну великой. Мария-Терезия полностью отдавала себе отчет в трудностях, которые ждали ее. Война за польский престол чрезвычайно ослабила ее страну: армия сократилась и казна опустела.

Огромная империя была разрозненной. Она состояла из Австрии, Венгрии и Богемии, земель в Италии и Нидерландах. Мария-Терезия понимала, что столь разрозненные владения создают большие трудности их владельцу.

Кроме того, многие хотели прибрать к рукам власть в Австрийской империи. Они заявляли, что власть нельзя отдавать в женские руки. Август III основывал свои претензии на империю на том, что его жена приходилась императору Карлу VI племянницей, Карл-Альберт также претендовал на трон.

Узнав об этих претендентах, появились и другие. Среди них были правитель Сардинии Карл-Эммануил, король Филипп V и король Пруссии Фридрих II.

Неудивительно, что Марии-Терезии казалось, что она никогда не справится с неприятностями. Умная девушка понимала, что самым страшным врагом был король Пруссии Фридрих II.

Фридрих начал действовать, предъявив претензии на Силезию, и предложил Марии-Терезии деньги и союз с ним в обмен на эти земли. Но молодая идеалистка ответила ему категорическим отказом, заявив, что ее долг защищать свои владения, а не продавать их.

Фридрих только этого и ждал. Он отдал приказ своим армиям вступить на территорию Силезии. Франция в конфликт не ввязывалась, и Флери, которому было уже под девяносто, надеялся, что все останется по-прежнему. Но во Франции были люди, кто думал по-другому, молодые люди, отчаянно желавшие восстановить славу своей страны. Они чувствовали, что могут добиться своего, и сильная группировка под руководством графа де Бель-Иля и Августа Фоке встала в оппозицию к кардиналу и решила сделать Карла-Альберта Баварского императором Австрии.

Под влиянием мадам де Винтимиль король встал на сторону молодых людей, желавших войны.

Флери кусал локти, но поделать ничего не мог. Многие французы готовы были выступить против ненавистных австрийцев, и народ приветствовал это решение.

В результате Пруссия, Бавария и Франция заключили соглашение, и французская армия вступила в войну с Австрией.

Король, заметно изменившийся под влиянием мадам де Винтимиль, с большим энтузиазмом следил за ходом войны. Подчинившись воле любовницы, король обнаружил, что военные действия чрезвычайно занимают его и скука совершенно проходит.

Мадам де Винтимиль пыталась выдворить Флери из Версаля, но, как она ни старалась, король был твердо намерен оставить старика на его должности.

– Нет, мадам, – говорил Людовик, – он пожилой человек, и, если его заставят уйти в отставку, это разобьет ему сердце.

– Франция должна страдать лишь для того, чтобы сердце старика не разбилось!

– У Флери нет старческого слабоумия.

– О нет, – усмехнулась она. – Он храбр и энергичен, каким только может быть человек в девяносто лет.

– Ему еще нет девяноста, – улыбнулся Людовик. – Хватит, давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Так что, Флери останется? – с вызовом спросила она.

– Останется, – с таким же вызовом ответил ей Людовик.

Мадам де Винтимиль пришла в ярость. Она не переносила, когда ей перечили. Кроме того, после смерти герцога де Бурбона, которого Флери когда-то изгнал, позиции старика лишь укрепились. Но он не мог чувствовать себя в полной безопасности.

Мадам де Винтимиль была уверена в одном: спустя несколько месяцев кардинал получит письмо с печатью.

А пока ее занимала беременность.

Она с радостью сообщила об этом королю.

– Наш ребенок, – сказала она, – будет мальчиком.

Людовик рассмеялся.

– Ты, должно быть, права, – сказал он. – Провидение не пойдет против твоей воли в таких делах.

В последующие месяцы мадам де Винтимиль была постоянно рядом с королем. Ее заносчивость и дерзость завоевали его. Он восхищался ее тонким умом и ценил прямоту.

Она, несомненно, была способна вершить государственные дела. Людовик обнаружил, что, когда мадам рядом, быть королем становилось гораздо интереснее, хотя и страшно по-прежнему.

Хотя они часто ссорились, мадам де Винтимиль значила для Людовика гораздо больше любой предшественницы. Король с нетерпением ждал рождения их ребенка.

– Вы угрюмая и злая, – как-то в пылу ссоры сказал ей Людовик. – Из вас нужно выпустить всю кровь и перелить вам кровь овцы.

– Что за чушь вы несете! – резко ответила ему мадам де Винтимиль. – Если вам нужна женщина во всем с вами соглашающаяся, только скажите, и я тут же вернусь в аббатство Порт-Рояль.

Людовик засмеялся:

– Вы скорее умрете. О, теперь я знаю, как вам можно отомстить: отправить обратно в монастырь.

– Очень хорошо, я вернусь в монастырь, а к вам вернется тоска.

Ответ был хорошим, и Людовику он понравился.

– Я никогда и никуда вас не отправлю, – сказал он. – Вы останетесь со мной навсегда.

Ребенок шевельнулся в чреве, и она улыбнулась, мечтая о почестях, которые получит их сын.

В августе 1741 года мадам де Винтимиль сделала все необходимые приготовления к родам. Она хотела, чтобы к рождению этого ребенка относились так же, как и к рождению дофина. Этому упрямому мальчишке в королевской детской было уже двенадцать. Он горделиво вышагивал по дворцу, исполненный величественного достоинства.

За несколько дней до планируемых родов, когда мадам де Винтимиль была в Куси, она вдруг почувствовала себя такой изможденной, что немедленно легла на кровать. Служанки обратили внимание на то, как плохо она выглядит, и встревожились не на шутку.

– Мадам, у вас начались схватки?

– Нет, не начались, – ответила мадам де Винтимиль. – Я просто утомилась, посплю, и утром со мной будет все в порядке.

Служанки вскоре заметили, что она вся горит.

– У мадам лихорадка, – сказала одна из них.

– Нет… не сейчас… будем надеяться.

– О, она выздоровеет, если эта женщина решила родить здорового ребенка – разве может быть иначе?

Но ночью слуги пришли в смятение; у мадам де Винтимиль начался бред. Пришедший к ней утром король ужаснулся. Она его не узнавала.

– Ей нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Нужно перевезти ее в Версаль. Там ей окажут надлежащую помощь.

На импровизированных носилках мадам де Винтимиль перенесли в карету, после чего повезли из Куси в Версаль. Когда они приехали во дворец, кардинал де Роган незамедлительно отдал свои покои в ее распоряжение. Были созваны лучшие доктора. Она провела в постели неделю в лихорадке и, не приходя в сознание, родила мальчика.

– Конечно же, – говорили придворные. – А разве могло быть иначе, раз мадам решила, что у нее будет сын? Теперь она поправится.

Но мадам оставалась в полузабытьи, и за ребенком, на которого она возлагала столько надежд, ухаживали другие. Если бы мать была в сознании, ей бы не понравилось такое отношение к мальчику. Граф де Винтимиль протестовал против того, чтобы ребенка крестили под его именем. Однако Людовик приказал, и месье де Винтимиль подчинился. На крещении присутствовали верные друзья короля, кардинал де Ноай и маркиз де Люк, но вид их был мрачен.

Мадам де Винтимиль так и не поправилась. Менее чем через неделю после рождения сына ее лихорадка усилилась и все было кончено.

Это потрясло Людовика. Он никого не хотел видеть. Король хотел быть наедине со своим горем. Он горько плакал, вспоминая сцены из их совместной жизни. Мессу отслужили в спальне короля. Несколько дней он не показывался никому на глаза.

В его покои пришла королева и осторожно выразила свое сочувствие.

– Я знаю, как ты относился к мадам де Винтимиль, – сказала она.

Король окинул ее свинцовым взглядом.

– Людовик, – продолжала королева, – ты не должен так переживать. У тебя есть обязанности.

Теперь в его взгляде мелькнула ярость.

– Она была молода… в ней было больше жизни, чем в любом из нас. Почему… почему?..

– Человек предполагает, Бог располагает… – важно сказала королева.

Людовик с ужасом посмотрел на нее.

– Благодарю, что пришла. Но одному мне было лучше.

Мария покинула его, но заставила задуматься. Это месть Господа, наказание за грех, который совершили они с мадам де Винтимиль? Ведь тогда под влиянием любовницы он позабыл о страхе Божьем, и у него не оставалось времени для покаяния. Теперь им невозможно покаяться. У него еще будет время, но у нее… что же будет с ней?

Людовик почувствовал угрызения совести. Не стоило делать ее своей любовницей, думал он, забывая о том, что инициатива исходила не от него.

«Если бы я этого не сделал, то она вернулась бы в свой монастырь невинной, какой и приехала оттуда». Эта мысль стала причиной его мучений.

К нему пришла еще одна посетительница, графиня Тулузская. Она обняла его с наполовину материнской, наполовину чувственной любовью, которую не забывала демонстрировать по каждому случаю.

– Мой возлюбленный король, – с придыханием шептала она, – что мне сказать вам? Как утешить?

Людовик нашел утешение, исходя слезами в материнских объятиях герцогини Тулузской.

К нему пришла и оставленная им мадам де Майи. Она наблюдала за Людовиком на некотором расстоянии, и он внезапно понял, что из всех сочувствовавших ему она не изображает чувства, а действительно разделяет их.

– Итак, – стыдливо сказал он, – ты вернулась.

– Да, Людовик, – ответила она. – Я всегда знала, что могу быть тебе полезной.

– Принимаю тебя, – сказал он.

Герцогине Тулузской не очень-то понравилось, что мадам де Майи вернулась, но она была достаточно мудра, чтобы этого не показывать.

– Мы обе будем стараться, чтобы вы вновь почувствовали себя счастливым, – сказала она.

– Я не могу больше находиться здесь… у ее смертного одра, – через силу сказал Людовик.

– Тогда мы уедем, немедленно, – поспешила герцогиня Тулузская и добавила: – Поедем в Сен-Леже, там ты сможешь успокоиться.

– Спасибо, – растроганно промолвил король.

В Сен-Леже Людовик продолжал печалиться.

Он часами раздумывал о своей короткой любви, об этой замечательной, яркой женщине. Он говорил себе, что с ней никто не сравнится. И хотя материнская забота герцогини Тулузской вместе с самоотверженной любовью мадам де Майи давали Людовику утешение, они не могли полностью избавить его от меланхолии.

Он с ужасом узнал, что, когда тело его возлюбленной вынесли из дворца, толпа людей на улице захватила и изуродовала его.

Народ не забыл о своих страданиях. Они не винили своего красивого короля, который в их глазах был святым и не мог сделать ничего плохого, в том, что им не хватало хлеба и нечем было кормить свои большие семьи. Народ верил в то, что сумасбродство любовниц – причина их страданий. Поэтому кто-то должен был ответить за это.

Горе Людовика перешло в спокойную меланхолию. Мадам де Майи могла бы его утешить, она хорошо знала как, но король отказывал себе в этом.

Он решил, что с этого дня будет вести праведную жизнь. Смерть мадам де Винтимиль открыла ему глаза. Она всегда влияла на его поступки при жизни. Это продолжалось и после ее смерти.

– Я рад, моя дорогая, – сказал он мадам де Майи, – дружбе с тобой, но наши отношения останутся дружескими. С сегодняшнего дня я откажусь от всех плотских удовольствий в надежде, что так смогу искупить ее грехи… да и свои.

Так прошло несколько недель в Сен-Леже.