Глава 1

Итак, Мелисанда попала в поместье Тревеннингов.

Сэр Чарльз задернул на окнах шторы и лег в постель. У него было желание уехать из этого дома и никогда не появляться в этой комнате, где все напоминало ему о Мод.

«Правильно ли я поступил?» – спрашивал он себя вновь и вновь. А мог ли он направить Мелисанду в чужой дом, где она жила бы на положении не то прислуги, не то члена семьи?

Да, взяв девушку к себе, он поступил неосмотрительно. Теперь он должен следить за собой и не проявлять к ней излишнего внимания. Во время поездки он уже поступил опрометчиво – дал понять Мелисанде, что она ему симпатична. Тогда ее обаяние обезоружило его. Ему было приятно, что все принимали их за отца и дочь. Нельзя было допустить, чтобы в родовом поместье Тревеннингов разразился скандал. Он должен попросить Каролину по-доброму отнестись к бедной сироте. Может быть, даже сочинить какую-нибудь душещипательную историю из жизни Мелисанды.

Сэр Чарльз уже начал обдумывать подробности такой истории, но потом решил, что этого делать не стоит, – нельзя добавлять к и без того таинственной биографии девушки всякие небылицы.

Он закрыл глаза и попытался заснуть, но не смог. Долгая дорога слишком утомила его. Даже находясь в постели, он не мог избавиться от ощущения, что все еще трясется в карете и видит проплывающий мимо сельский пейзаж. Чарльз Тревеннинг думал о Мелисанде, вспоминал, как заразительно она смеялась, как радовалась всему, что было ей в новинку, как искренне жалела всех, кого считала несчастными. Несомненно, Мелисанда была чудесной девушкой, и, будь это возможно, он с огромной радостью публично признал бы ее своей дочерью. Но сейчас сэр Чарльз больше всего на свете боялся, что станет известно, кто такая Мелисанда, и разразится громкий скандал, его доброе имя будет запятнано. Подобное уже не раз случалось с представителями рода Тревеннингов.

Пожалуй, нужно было отвезти Мелисанду к Фенелле. Ничто не должно связывать дом Тревеннингов с монастырем Пресвятой Девы Марии. Ему не следовало знакомить своих дочерей.

Жалея о совершенной ошибке, сэр Чарльз, однако, нисколько не сомневался в том, что, имей он возможность повернуть время вспять, сделал бы то же самое.

«Но больше рисковать я ни за что не стану», – твердо решил он.

Лежа в постели, Каролина тоже думала о Мелисанде. Шторы на окнах задергивать она не стала – ей было не до этого. Неприятные мысли одна за другой лезли девушке в голову. Она не могла не заметить, какие взгляды бросал Фермор на ее компаньонку.

Мелисанда, помимо того, что была красива, излучала обаяние, которого так не хватало Каролине. Все это дочь сэра Чарльза прекрасно понимала. Девушка знала, что недурна собой, богата и многие молодые люди почли бы за честь предложить ей руку и сердце. Однако и это не удержало ее жениха от того, чтобы открыто восхищаться появившейся в доме девушкой.

Прочитав письмо отца, в котором он сообщал ей о Мелисанде Сент-Мартин, Каролина решила, что ее будущая компаньонка – женщина лет сорока, сурового вида, которая ничего, кроме жалости к себе, не вызывает. Как же теперь она, Каролина, могла испытывать жалость к такой молодой и красивой девушке, какой оказалась мадемуазель Сент-Мартин?

В словах и поведении Мелисанды Каролина усмотрела женское кокетство. «Еще бы ей не кокетничать, когда Фермор бросал на нее такие восторженные взгляды!

Как хорошо, что он вскоре уедет из Корнуолла», – подумала она.

Фермор со своей теткой мисс Табитой Холланд приехал в поместье Тревеннингов, чтобы побыть с Каролиной до возращения сэра Чарльза. Девушка тяжело переживала смерть матери и нуждалась в поддержке. Жених как мог утешал невесту, пылких чувств, правда, не про являл, но был с ней нежен, хотя и предпочитал появляться в компании с теткой. Каролина замечала, какими маслеными глазами он поглядывал на Пег и Бет, молодых служанок, но не думала, что в ней проснется ревность.

Все это время Фермор говорил ей, что не видит смысла в том, чтобы на целый год откладывать свадьбу, и обещал поговорить на эту тему с ее отцом и своими родными. «Нас не осудят, если устроим тихую свадьбу, скромную, без особых торжеств», – предложил он. Фермор Холланд не любил соблюдать условности. Он был человеком упрямым и решительным, что и привлекало в нем Каролину. Девушка не видела повода усомниться в своем женихе до тех пор, пока не заметила, какие взгляды он бросал на ее компаньонку.

«Ничего, он скоро уедет, – постаралась успокоить себя Каролина. – Кто знает, может быть, к его возвращению Мелисанду удастся куда-нибудь отослать».

В комнате для прислуги во главе стола восседал Микер. Вечернее время, когда челядь собиралась за ужином и принималась делиться последними новостями, было всем в радость. Кухарка миссис Соади готовила на всех обитателей дома, в том числе и на обслугу. Стол всегда ломился от пирогов, кулебяк и прочей выпечки. Миссис Соади являла чудеса кулинарии, и никто не мог догадаться, какая начинка скрывается под хрустящей корочкой ее огромного пирога. Иногда под ней оказывалось нежнейшее мясо молочного поросенка, в другой раз – прослойка из яблок, бекона, лука и баранины. Бывала также начинка из гусиных или куриных потрохов, баранины или пряных трав. Но самым популярным произведением кулинарного искусства миссис Соади был пирог с сардинами, и каждый, садясь за стол, впивался глазами в румяную корочку в надежде увидеть выпирающие из нее рыбьи головки. Ни один стол, накрытый миссис Соади, не обходился без взбитых сливок. Кухарке доставляло огромное удовольствие наблюдать, как сидевшие за столом брали сладкую слоеную булочку, обмакивали ее в сливки и отправляли в рот. Все это запивалось легким напитком, приготовленным из меда, или сидром. Напитков, как и пирогов, на столе у миссис Соади всегда было великое разнообразие. Вся прислуга, собираясь за одним столом, на одном конце которого восседал мистер Микер, а на другом – кухарка, чувствовала себя одной счастливой семьей.

В тот вечер Уэнны за столом не было. Но это ни кого не удивило – она редко ужинала вместе с остальными слугами. Когда леди Тревеннинг еще была жива, Уэнна обслуживала только ее и всегда находилась неподалеку от ее комнаты. В любой момент хозяйка могла позвать служанку и обратиться к ней с самой неожиданной просьбой. Теперь Уэнна была приставлена к мисс Каролине, а потому оставалась в доме Тревеннингов на привилегированном положении.

В тот день события, произошедшие вне дома, за ужином не обсуждались. Миссис Соади, обычно рассказывавшая о своей мудрой сестре и других членах ее большого семейства, молчала. В семье кухарки с незапамятных времен царил матриархат, установившийся еще при ее прародителях. Главенствовала в их семействе та самая сестра, о которой так любила рассказывать миссис Соади. Эта женщина была седьмым ребенком. Из утробы матери она появилась на свет вперед ногами, и все знали, что это верный признак того, что с годами она будет пользоваться в семье неограниченной властью. Так что обсуждение событий, происходивших в доме кухарки, было для остальных одной из любимых тем.

Мистер Микер старался не отстать от миссис Соади и при каждом удобном случае заводил разговоры о своих родственниках. Правда, матриархата в доме мистера Микера не установилось, но зато все без исключения члены его семьи были немощными и мучились от всех возможных и невозможных болезней. Он не так долго прослужил в доме Тревеннингов, как некоторые другие слуги, и до сэра Чарльза успел сменить нескольких хозяев. Судя по его рассказам, дома, в которых он служил, были куда больше, чем дом сэра Чарльза, а все их обитатели дружно страдали самыми тяжелыми не дугами. Так что обычно, заслушав под очередную кулебяку и бокал сидра его и миссис Соади сообщения, слуги расходились.

Но сегодня за ужином предметом обсуждения, конечно же, была компаньонка мисс Каролины.

Источником новостей на сей раз стала Пег, горничная, помогавшая новенькой распаковывать багаж. Основным недостатком Пег было то, что она, глуповатая от природы, едва открыв рот, начинала давиться от смеха, а потом – беспрестанно икать. Дабы с горничной не случилась истерика, приходилось стучать ее по спине или давать ей стакан с водой или сидром. Мистер Микер неоднократно предупреждал Пег, что для нее это может плохо кончиться, – один из его родственников зашелся в таком же, как у нее, приступе икоты, не прерываясь, икал шесть недель, а потом скончался.

– Ну, Пег! – не выдержав, с раздражением в голосе произнесла миссис Соади. – Неужели так трудно говорить спокойно, без смеха? И что же было у нее в багаже?

– О, совсем немного, миссис Соади… Но и то, что я там увидела, показалось мне жутко смешным. У нее в сумке лежала черная ряса и зеленая шелковая шляпка… Не вру, зе-ле-на-я!

– Ну, это еще ни о чем не говорит, – ответила кухарка. – Мистеру Микеру доводилось видеть и более странные вещи.

Микер обрадовался возможности вставить свое слово.

– Новенькая производит впечатление симпатичной деревенской девочки, миссис Соади. Крепенькая и со здоровым цветом лица, – сказал он и, улыбаясь, нарисовал в воздухе контуры фигуры компаньонки мисс Каролины.

– Перестаньте, мистер Микер! – осадила его кухарка. – Мне кажется, что мистер Фермор обратил на нее внимание.

– Так оно и есть, миссис Соади, – не преминула вмешаться Бет и хитровато посмотрела на Пег.

У Бет не было таких пышных форм, какими обладала глупая Пег, и девушка втайне надеялась, что теперь мистер Фермор не будет волочиться за второй служанкой и та останется с носом. Бет знала о ней то, чего не знали остальные. Пег была родом из Вест-Лу, а Бет – из Ист-Лу, и, естественно, девушки всегда и во всем соперничали между собой. Пег по утрам приносила в комнату мистера Фермора горячую воду. Иногда она там задерживалась, а когда выскакивала за дверь с порозовевшими щеками, загадочно хихикала. Бет видела все это, но рассказывать о проказах жениха своей молодой хозяйке не стала, потому что ее побаивалась.

– Ну, Пег, расскажи нам еще что-нибудь интересное! – попросила ее Бет.

– Не думаю, что мисс Каролине понравилась ее новая компаньонка, – смеясь, ответила горничная.

– А вот мистер Фермор настоящий джентльмен, – неожиданно заметил мистер Микер. – Таких господ, как он, еще поискать. Взять для сравнения хотя бы моего бывшего хозяина, мистера Ли. Но не того, который сейчас во главе дома, а его покойного батюшку. Уж слишком был охоч до служанок. Говорят, непомерная страсть к ним его и сгубила…

Все сидящие за столом с уважением посмотрели на мистера Микера. У дворецкого были манеры и речь джентльмена. Кроме того, он любил употреблять слова, которых остальная обслуга даже не слышала.

Мистер Микер обвел взглядом присутствовавших за ужином слуг и рассмеялся:

– Помнится, горничная Лил Треморни с первого дня большую часть рабочего времени проводила в кровати хозяина. Слышали бы вы, какие стоны доносились из его спальни!

– Мистер Микер, не забывайте, что вас слушает молодежь, – укоризненно произнесла миссис Соади. – А ответственность за нее в этом доме несу я.

– Нижайше прошу прощения, миссис Соади… Нижайше прошу… Но жизнь есть жизнь, и молодые должны о ней знать.

Кухарке не терпелось вернуться к теме разговора, которая интересовала ее много больше.

– Компаньонка как будто приехала из-за границы, – заметила она.

– А говорит так, что можно сдохнуть со смеху, – вставила Пег, и те, кто слышал, как произносит слова прибывшая с материка девушка, это подтвердили.

– Я слышала, что она француженка, – сказала миссис Соади. – Мистер Микер наверняка знает, как во Франции называют молодых девушек. К ним обращаются не «мисс», а как-то по-другому.

Мистер Микер, гордый от того, что настал момент еще раз показать свою эрудицию, объяснил окружающим, что там девушек или незамужних дам называют «мамзель».

– Да, да! Именно так! – воскликнула кухарка, с восхищением поглядывая на мистера Микера, который, как ей казалось, знал все на свете. – Какое забавное слово.

– Когда я подавала чай… – вступила в разговор Энни, горничная, прислуживавшая за господским столом. – А чай я принесла после обеда… в гостиную…

– Энни, – оборвала ее миссис Соади, – нам всем и без того известно, что чай господам подаешь ты.

– Вот тогда я услышала, как мистер Фермор сказал француженке, что она очаровательная. Он что-то еще ей сказал, но что именно, я уже забыла.

– И дырявая же память! – укоризненно произнесла кухарка.

– А как отреагировала на это мисс Каролина?

– О! Вы бы видели ее лицо!

– Не понимаю, что это вдруг нашло на нашего хозяина, – сказал мистер Микер. – Будь он таким, как старик Ли, тогда все бы было понятно. Но сэр Чарльз-то, мы знаем, приличный человек и вдруг привозит в дом совсем молоденькую девушку. Ну, зачем мисс Каролине молодая компаньонка?

– И к тому же очень хорошенькая! – воскликнул ливрейный лакей.

– Тогда я хотела бы, – отрезая себе кусок пирога и пододвигая блюдо мистеру Микеру, произнесла миссис Соади, – чтобы наша молодая хозяйка как можно скорее вышла замуж.

– А как же траур по матушке, миссис Соади? – спросил мистер Микер.

– Не знаю, но, по-моему, со свадьбой мисс Каролины и мистера Фермора тянуть не следует. Никто не знает, что может произойти… а тут еще в доме появилась эта молодая и симпатичная особа.

Откусив большой кусок пирога, кухарка умолкла. Все словно по команде принялись за еду. Жуя аппетитный пирог с начинкой, каждый из присутствующих за столом думал о мистере Ферморе, на схожесть которого со старым бабником мистером Ли так прозрачно намекнул Микер. Все присутствовавшие за столом жалели мисс Каролину, поскольку сравнение с модно одетой француженкой, которая, по словам лакея, была самой красивой девушкой от Торпоинта до Ленд-Энда, было явно не в пользу их молодой хозяйки.

Мелисанда лежала в большой кровати с четырьмя массивными ножками. Служанка Пег распаковала багаж девушки, и теперь все ее платья висели в гардеробе. Перед тем как лечь в постель, Мелисанда приняла горячую ванну, которую приготовила для нее все та же Пег. «Боже, в какой роскоши я начинаю жить!» – думала девушка, оглядывая красиво обставленную комнату, в которой, не смотря на летнее время, горел камин. Свет от него падал на тяжелые бархатные шторы и большой ковер цвета спелой сливы. Прежде чем забраться под одеяло, Мелисанда задула свечи – ей вполне хватало того света, который давал камин. Раздвинув шторы, она попыталась рассмотреть, куда выходит ее окно, но так ничего и не увидела – ночная тьма уже окутала поместье Тревеннингов.

Как мало напоминает ее новое ложе то, на котором она спала в монастыре! Теперь девушка лежала на кровати под большим балдахином, с которого свисали тон кие шелковые занавески. Мебель в ее комнате, как и многие вещи в этом доме-замке, была старинной, и Мелисанда затруднялась определить, к какому веку она относится.

Стоило Мелисанде сладко потянуться в постели, как она тут же напомнила себе, что поселилась она здесь всего лишь на правах прислуги. Ей надлежало расположить к себе Каролину, а сделать это, как она уже успела понять, будет нелегко. Вот симпатии мистера Фермора завоевать было бы гораздо легче. Если бы она приехала, чтобы стать компаньонкой его, а не этой молодой мисс, новая жизнь оказалась бы куда проще!

Подумав так, Мелисанда рассмеялась.

Фермор сидел рядом с ней, когда в гостиной все пили тот странный чай, и она без умолку болтала. «Да, говорила я чересчур много», – упрекнула себя Мелисанда.

– В монастыре мы никогда не пили чай, – сказала она тогда Фермору. – У этого чая странный привкус. Но он мне нравится… даже очень. В Англии мне нравится все. Здесь так интересно…

Молодой человек рассмеялся и, наклонившись к ней, стал расспрашивать о монастыре. Девушка, не в силах сдержать себя, – впрочем, она и не подумала, что это следует сделать, – затараторила в ответ, изредка сбиваясь на французский.

– Да, я учила английский. Но писать на чужом языке… гораздо легче, чем говорить. Мысли приходят гораздо раньше, чем я успеваю подобрать нужное слово, – извининяющимся тоном произнесла Мелисанда.

Боже, каким восторгом засияли его голубые глаза! Да, Фермор понравился ей. И даже очень. Никто еще так не радовал ее, как этот молодой человек. Даже сэр Чарльз, когда купил ей в Париже красивую одежду. Но почему в присутствии Фермора она чувствовала себя такой счастливой, Мелисанда не понимала. Может быть, потому, что каждым своим словом и взглядом он показывал ей, что хочет стать для нее другом?

– У вас необычное имя, – сказал он ей. – Мелисанда… Очень милое имя. Кстати, а почему вас так назвали?

– Откуда же мне знать, если я никогда не видела своих родителей! – ответила девушка.

Ответ Мелисанды несколько шокировал сидящих в гостиной. Только на Фермора ее слова не произвели никакого впечатления.

– У меня имя, которое в моей семье передается из поколения в поколение, – спокойно произнес он. – Фермор – имя такое же редкое, как и ваше.

Последние слова молодого человека были приятны Мелисанде. У них оказалось что-то общее. Пусть этой тонкой нитью, связывающей обоих, были всего лишь их редкие имена.

Девушка чувствовала, с каким вниманием и дружелюбием относится к ней Фермор, и была счастлива.

Фермор высказал предположение, почему ей дали такое очаровательное имя – Мелисанда:

– Родители, увидев, какая необыкновенная родилась у них дочь, по-другому назвать ее просто не могли.

– Ну что вы! Это вы необыкновенный, – возразила Мелисанда. – Наговорили мне столько приятных вещей, что я буквально на седьмом небе.

Такого говорить жениху мисс Каролины ей не следовало, и девушка, увидев застывшие лица сэра Чарльза и его дочери, сразу это поняла. Опекун и его дочь держались настороженно, не то, что она или Фермор, которые болтали все, что приходило им в голову.

«Наверное, я веду себя очень глупо. Слишком много болтаю. Совсем забыла, что я здесь всего лишь прислуга», – подумала Мелисанда и вспомнила слова сестры Евгении: «Только кроткому и смиренному воздается».

Каролина все это время внимательно наблюдала за своим женихом и новой компаньонкой. Наконец она не выдержала и сказала:

– Уверена, что мадемуазель в дороге очень утомилась.

Слово «мадемуазель» было произнесено ею так, что Мелисанда сразу же поняла: в доме Тревеннингов она не больше чем служанка.

– Не могу допустить, чтобы от вашей болтовни, Фермор, девушка потеряла последние силы.

И тут Мелисанда вновь допустила ошибку.

– Ну что вы! Я совсем не устала, и разговор наш доставляет мне огромное удовольствие, – легкомысленно произнесла она.

Мисс Каролина нервно дернула шнурок колокольчика, и вскоре в гостиную вошла коротышка Пег.

– Возьми свечи и проводи мадемуазель Сент-Мартин в ее комнату. Она очень устала с дороги.

Мелисанда пожелала сэру Чарльзу и Фермору спокойной ночи и направилась вслед за Пег, которая успела взять подсвечник и зажечь свечи. Мисс Каролина пошла рядом со своей компаньонкой.

– Какой огромный дом! – восхищенно воскликнула Мелисанда, когда они стали подниматься по лестнице. – Даже не могла себе представить, что он будет таким громадным.

– Род Тревеннингов живет в нем уже несколько столетий, – с гордостью произнесла Каролина.

Мелисанда почувствовала, что с того момента, как они оставили Фермора в гостиной, отношение к ней мисс Тревеннинг стало более дружелюбным.

– Как это прекрасно, когда можешь сказать, что твои дедушка, прадедушка и прапрадедушка жили здесь… А я даже своих родителей никогда не видела.

Мисс Каролина умела уклоняться от разговоров на неприятные темы. Указав на портреты в массивных рамах орехового дерева, которые висели на стенах, девушка пояснила:

– Это все представители нашего рода. Сейчас здесь темно, но при дневном свете их хорошо видно.

– С нетерпением буду ждать завтрашнего утра, – ответила Мелисанда. – Жаль, что приехала так поздно. Спать в незнакомом доме всегда очень страшно.

На этот раз мисс Каролина промолчала – впереди с подсвечником в руке шла Пег, и молодая хозяйка не хотела, чтобы эта глупая служанка слышала, о чем говорят они с Мелисандой. Каролина знала, что их с компаньонкой разговор Пег в подробностях перескажет остальным слугам, и с облегчением вздохнула, когда они наконец-то оказались в комнате Мелисанды.

Как только Пег зажгла все находившиеся в комнате свечи, Каролина приказала служанке:

– Иди принеси горячей воды. Или вы, мадемуазель, хотели бы, чтобы она сначала помогла вам разобрать вещи?

– О, вещей не так уж и много, – ответила Мелисанда.

– Пег, – начальственным тоном произнесла Каролина, – пожалуйста, займись сумкой мисс Сент-Мартин.

– Да, мисс Каролина.

Служанка склонилась над дорожной сумкой прибыв шей компаньонки, а Каролина отошла к окну. Мелисанда последовала за ней.

– Какая за окном тьма. Ничего не видно. Как говорят шахтеры, темно точно в шахте, – заметила Каролина и задернула шторы. – Вот так лучше. Надеюсь, вам здесь понравится. Сейчас в нашем доме не до веселья. Моя мать…

– Да, я слышала… Ваш отец говорил мне. Очень сожалею… Вас постигло огромное горе. Я никогда не видела матери, но, поверьте, не лишена чувства сострадания. Когда ваш отец сказал мне, что…

– Все случилось так неожиданно, – прервала ее Каролина. – Хоть мама и была слаба, но никто не ожидал, что ее смерть наступит так скоро.

У Мелисанды на глаза навернулись слезы. Девушка, которая не знала, что такое родительская ласка, всегда считала матерей святыми, наделенными чертами Богоматери и мадам Лефевр, и потерю самого близкого человека воспринимала как страшную трагедию.

– Если бы она не умерла… вы никогда бы здесь не оказались, – почти со злобой вдруг заявила мисс Каролина.

После ее резких слов возникла пауза.

«Она на меня злится, – подумала Мелисанда. – Почему она так меня невзлюбила?»

Пег, разобрав вещи прибывшей компаньонки, ушла за водой.

– Свадьбу мою пришлось отложить, – повернувшись к Мелисанде, отрывисто произнесла Каролина.

– Жаль. Вы, должно быть, очень огорчены.

– Мы расстроились… Оба – я и мой жених.

– Понимаю.

– Мистер Холланд пытался убедить моего отца и родных, что свадьбу откладывать не стоит. Но вы понимаете… из-за этих условностей… Мы очень расстроены.

– Условностей? – удивленно переспросила Мелисанда.

– Да. Мы должны вести себя соответственно занимаемому нами положению. Обязаны соблюдать приличия.

Мелисанда хотела ей что-то сказать, но Каролина ее опередила:

– Прочитав письмо, в котором отец сообщал, что приедет с вами, я представила вас совсем другой.

– Какой же?

– Отец писал, что нашел бедняжку, которой нужен дом, а поскольку мама совсем недавно умерла, а свадьба моя отложена и мне одиноко, надумал привезти компаньонку. Так что я представила вас сорокалетней женщиной, очень бедной, с седыми волосами, серьезной и… отзывчивой на доброту.

– А я действительно очень бедна! – улыбаясь, воскликнула девушка. – Правда, мне нет сорока, но это с годами придет. Серьезной я быть могу, а на доброту очень отзывчива. Надеюсь, что не разочарую вас.

– О нет… нет. Уверена, вы быстро поймете, что к чему… и мы останемся довольны друг другом. Ваш английский немного своеобразен… но, думаю, вскоре вы заговорите как настоящая англичанка.

Пришла Пег с большим кувшином горячей воды. Перед тем как попрощаться, она сказала Мелисанде, что, если ей еще что-нибудь понадобится, пусть дернет за шнурок колокольчика, и к ней придут.

Каролина пожелала девушке спокойной ночи и тоже ушла.

Мелисанда разделась, приняла ванну, надела ночную рубашку из хлопка, которую надевала в монастыре, и забралась в постель. Из-за сильного перевозбуждения она никак не могла заснуть. Девушка лежала с открытыми глаза и думала о тех, кого встретила в доме Тревеннингов. Но мысли ее были сосредоточены на двух новых знакомых: на Ферморе, который явно желал с ней дружбы, и на Каролине, которая отнеслась к своей компаньонке более чем настороженно.

«Как все-таки прекрасна жизнь!» – подумала в конце концов Мелисанда. Завтра ей предстояло осмотреть дом, замок и познакомиться с остальными его обитателями.

Глядя на весело полыхающие поленья, она вспомнила, какой холодной была ее постель в монастыре, помещения в котором не отапливались даже зимой.

Девушка уже начала засыпать, когда в дверь ее комнаты кто-то постучал. Мелисанда от неожиданности вздрогнула и насторожилась. Стук повторился.

– Входите, пожалуйста, – отозвалась Мелисанда. Дверь отворилась, и в комнату вошла женщина. Это была кареглазая горничная по имени Уэнна, которая ненадолго заходила в библиотеку, чтобы поздороваться с сэром Чарльзом.

Войдя в комнату, прислуга остановилась. Увидев ее, девушка замерла. Чувство тревоги овладело ей – у горничной Уэнны было сердитое, недовольное лицо. «За что она может на меня сердиться, если я только что приехала?» – подумала Мелисанда и приподнялась на кровати.

– Я всего лишь хотела узнать, не нужно ли вам чего-нибудь, – сказала Уэнна.

– Нет, мне ничего не нужно. Большое спасибо… Вы так добры.

Горничная медленно подошла к кровати и в упор посмотрела на девушку:

– Раз вы уже в постели, я не имела права вас беспокоить. Но я думала, что вы еще не легли.

– Я рада, что вы зашли. Спасибо за заботу.

– Постель удобная, верно? Наверняка все здесь для вас непривычно… особенно после того места, откуда вы приехали. Не так ли?

– Да, здесь все другое.

– Пег сделала все, что от нее требовалось? А то она все время какая-то сонная и постоянно обо всем забывает.

Мелисанда добродушно рассмеялась. Почему она вдруг решила, что Уэнна сердитая? Она же пришла проверить, все ли сделала для нее Пег.

– Пег была очень добра. Здесь все такие добрые.

– Тогда я зря вас побеспокоила.

– Ну что вы! Никакого беспокойства. Вы очень добры ко мне.

– А вы приехали к нам из-за Пролива?.. Из другой страны?

– Да.

– И все время там жили?

– Да. В монастыре.

– Боже! Какое жуткое место.

– Что вы! Никогда так не думала. Просто жила и считала его своим домом.

– Наверное, вас туда поместил отец… или мать.

– Думаю… так оно и было.

– Странный способ воспитывать детей. Или за границей так принято?

– Нет, что вы. Просто родители умерли, а мой опекун решил, что монастырь для меня самое подходящее место. Так я в нем и оказалась.

– Бог ты мой! Как интересно! И вы что, никогда не видели своего отца?

– Нет.

– А матери?

– Нет.

– А этого… вашего опекуна видели? Он-то хоть человек приличный?

– О да. Даже очень приличный.

– Бедная крошка! И часто этот опекун вас навещал?

– Нет, только организовал мой отъезд.

– Наверное, ваш опекун – хороший знакомый нашего хозяина?

– Я… не знаю. Вообще-то мне мало что известно.

– Совсем интересно. Почему же такая секретность?

Мелисанде от этого разговора стало не по себе. Ей захотелось, чтобы эта любопытная женщина как можно скорее ушла и оставила ее в покое. Ее не оставляло предчувствие, что своими назойливыми вопросами Уэнна пытается заманить ее в ловушку, а Мелисанда вовсе не хотела выдавать своего благодетеля, который так много для нее сделал. Нет, сэра Чарльза она ни за что не выдаст, и на всю жизнь останется ему благодарна.

– В монастыре обо мне заботились, кормили… дали образование. Теперь я выросла и могу себя обеспечить.

– Но вам, должно быть, интересно узнать, кем были ваши родители, да и что это за опекун, наконец. На вашем месте я навела бы о них справки.

– Понимаете, в монастыре я воспитывалась с детьми, большинство из которых ничего о своих родственниках не знали. Спасибо вам за совет. Все так добры ко мне. Вы, Пег. Мне здесь очень хорошо.

Но избавиться от Уэнны оказалось не просто.

– Жаль, что вы появились у нас так поздно. Наш дом до смерти миссис Тревеннинг был таким радостным, – сказала назойливая горничная.

– Да, ее кончина – настоящая трагедия.

– О, эта женщина была просто ангел. Почти всю жизнь я служила у нее.

– Искренне вам соболезную. Для вас смерть хозяйки – огромное горе.

– И надо же, такая женщина умерла! Всегда добрая, деликатная. А умерла она, простудившись на холоде. Никто не позаботился принести ей шаль. Когда я подошла, миссис Тревеннинг уже была холодна как лед. Никогда этого не забуду. Такого не должно было случиться.

Мелисанда смотрела на женщину и видела, как в ней постепенно закипает злоба.

– Если бы этого не произошло, – медленно произнесла Уэнна, – вы бы здесь не оказались. Ведь так? Остались бы в своем монастыре, а не лежали бы в теплой уютной постели перед горящим камином. Вот что было бы, если бы наша хозяйка не умерла.

Девушка растерялась и не знала, как ей ответить. Слова горничной прозвучали так зло, словно Мелисанда была виновна в смерти супруги сэра Чарльза.

– Будь миссис Тревеннинг жива, не думаю, что ее дочери потребовалась бы компаньонка.

– Скоро, очень скоро мисс Каролина выйдет замуж… – робко начала Мелисанда, но горничная прервала ее:

– Да, молодая леди выйдет замуж и уедет отсюда. А я поеду вместе с ней.

– Вы, должно быть, очень любите мисс Каролину, – заметила девушка, на что горничная ничего не ответила.

– Значит, вам ничего не нужно, – выдержав паузу, сказала Уэнна.

– Нет, большое спасибо.

Уэнна ушла, а Мелисанда легла на спину, продолжая смотреть на дверь, за которой исчезла служанка.

«Какая странная женщина!» – подумала девушка. Она никак не могла избавиться от неприятного ощущения, вызванного появлением горничной. «Почему эта злая женщина так дотошно меня расспрашивала? Зачем она вообще приходила?»

Мелисанда еще долго не могла заснуть, тщетно пытаясь понять истинную цель прихода этой неприятной особы. Затем она все-таки заснула, но несколько раз просыпалась среди ночи и с опаской поглядывала на дверь, боясь, что она вот-вот откроется, и в комнату снова войдет Уэнна.

Недели сменяли друг друга, и каждый день пребывания Мелисанды на новом месте был наполнен волнующими впечатлениями. Девушке столько еще хотелось узнать и увидеть. Она любила смотреть из окон своей комнаты на виднеющееся вдали море. Оно находилось всего в какой-то миле от дома Тревеннингов. В первое же утро Мелисанда, подбежав к окну, сверкавшими от восторга глазами завороженно уставилась на большой пологий холм, лежавший по другую сторону синего залива. Очертаниями он напоминал ей громадного торчавшего из воды барана. Она наблюдала за плывущими по небу облаками, которые позолотили лучи восходящего солнца, любовалась необыкновенным цветом моря – в это раннее утро оно приобрело коралловый оттенок.

Отныне ей предстояло жить в огромном замке, расположенном в изумительном по красоте месте, познакомиться с окрестными обитателями. А многочисленная прислуга дома Тревеннингов? В первую очередь она, соблюдая те самые английские условности, о которых упомянула мисс Каролина, должна будет сделать все, чтобы расположить к себе всех домочадцев. Слуги, конечно же, отнесутся к ней настороженно, поскольку стоит она пусть и не на той ступеньке социальной лестницы, что их хозяева, но все же и не прислуга. Для самой Мелисанды социальные различия не имели никакого значения. Слуг она считала людьми, живущими с ней под одной крышей, и горела желанием с ними познакомиться.

Сначала Мелисанда очаровала мистера Микера и ливрейного лакея, а затем восторг, выраженный по поводу изумительных пирогов и другой выпечки миссис Соади, снискал ей уважение и чудо-кухархи. Горничные были смущены и одновременно рады, что компаньонка совсем не кичилась своим положением и даже предложила им в случае необходимости обращаться к ней за помощью. Слуги-мужчины наперебой говорили о ее красоте и не обыкновенном обаянии. Успех Мелисанды у обслуги дома Тревеннингов был несомненен.

Особый восторг у слуг вызывало ее французское происхождение. Порой Мелисанда неправильно произносила английские слова, забавно коверкала фразы, а это давало тем, кто ее слушал, ощущение некоторого превосходства. Вместе со всеми девушка смеялась над своими ошибками и при этом говорила: «Ой, опять я смешно выразилась. Скажите, как это следовало произнести».

Мелисанда с серьезным видом слушала того, кто ее поправлял, а потом искренне благодарила. Она хотела знать буквально все, тем не менее, вела себя сдержанно, не обращала внимания на мелочи. Вся прислуга заметила ее хорошие манеры.

«Вот если бы Тревеннинги так относились ко мне, как их слуги!» – думала Мелисанда.

Сэр Чарльз все это время был занят делами, и девушка почти его не видела. Мисс Каролина в присутствии Мелисанды сразу же становилась чопорной и немного раздраженной. Всем своим видом она давала компаньонке понять, кто в доме хозяйка. Мелисанда чувствовала, что та одержима одним-единственным желанием – попросить ее уехать из дома. Но для этого мисс Каролине надо было прежде получить согласие отца.

На следующий день после приезда Мелисанды мисс Каролина сказала ей:

– У меня никогда не было компаньонки. Только гувернантки. Думаю, что положение компаньонки такое же, как и у них. Обедали они в маленькой комнате, соседней с классной. Полагаю, что будет лучше, если и вы будете там обедать. Вы же не хотите обедать с нашей семьей, правда? Конечно, в особых случаях вы будете садиться за наш стол. Помнится, мои гувернантки обеда ли с нами раз в неделю. Их приглашали, чтобы мои папа и мама могли справиться у них о моих успехах. Иногда на торжественном ужине требовалось присутствие еще одной дамы. В таких случаях тоже приглашали одну из моих воспитательниц. Но в остальные дни гувернанткам подавали еду в той маленькой комнате. Видите, какие сложности? Нельзя же, чтобы вы сидели за одним сто лом со слугами.

Мелисанда громко рассмеялась.

– Нельзя? – переспросила она. – А я бы не возражала. Они такие чудесные. Миссис Соади и мистер Микер…

Мисс Каролина недовольно поджала губы. Она поняла, что самое время осадить компаньонку:

– Мои гувернантки за оскорбление бы почли, если бы им предложили обедать внизу со слугами. Так что и вам лучше всего обедать в той же комнате, где ели гувернантки.

Отныне Мелисанда должна была принимать пищу в одиночестве. Она не находила в этом ничего трагического, но предпочла бы сидеть за одним столом с сэром Чарльзом и мистером Холландом или с обслугой. Девушка обожала компанию. А что одной? Ни поболтать, ни пошутить и ни посмеяться.

– Не знаю, чем вы будете заниматься в нашем доме. О чем только думал папа, когда брал вас с собой? У леди Говер есть компаньонка. Так каждый день после полу дня она читает ей книги. Но леди Говер почти слепая. А потом, я вовсе не хочу, чтобы мне читали. Кроме того, компаньонка шьет леди Говер платья, но для меня такую работу выполняет Пеннифилд… да и Уэнна отличная портниха.

– Это меня очень радует. Я не люблю шить. Каролина недовольно скривила губы.

– Шитьем заниматься вам придется каждый день, – строго сказала она. – Когда мама была жива, она брала книгу и читала вслух, а я шила одежду для бедняков. Скорее всего, в ваши обязанности будет входить и то и другое.

Таким образом, дочь сэра Чарльза дала своей компаньонке понять, что та будет делать не то, что ей нравится, а то, что прикажут.

Мелисанда, обиженно поджав губы, умоляюще посмотрела на Каролину, но промолчала. А ей так хотелось сказать молодой хозяйке: «Пожалуйста, любите меня, потому что мне невыносимо, когда меня кто-то не любит. Скажите же, за что вы меня так невзлюбили, и я сделаю все, чтобы исправиться».

В эту минуту, с глазами полными мольбы и отчаяния, Мелисанда выглядела еще более очаровательной, и этим еще больше разозлила Каролину. Будь на месте ее компаньонки некрасивая сорокалетняя женщина, тогда Каролина отнеслась бы к ней совсем иначе. Мегерой она никогда не была, но терпеть не могла тех, кого боялась. А в молодой компаньонке ее пугало все, даже ее нищета и беззащитность.

Еще до разговора с Мелисандой Каролина, отлично знавшая, что отец очень не любит, когда его беспокоят, направилась в его кабинет.

– Папа, – войдя к сэру Чарльзу, произнесла она, – не понимаю, зачем ты привез с собой эту девушку. Я не хочу никакой компаньонки. У меня перед свадьбой столько дел…

– Компаньонка пробудет в нашем доме до твоего за мужества. Это не больше года. Я хотел, чтобы ты в совершенстве выучила французский. Кроме того, тебе не обходима молодая компаньонка, с которой бы ты ходила в гости.

– Но наши знакомые ее не примут.

– Они примут ее как твою компаньонку. Девушка она интеллигентная, хорошо образованна. Боюсь, даже лучше, чем ты. Тихая, скромная. Такую с удовольствием примут везде.

– Тихая?! Скромная?! Вот уж чего бы я не сказала! – воскликнула Каролина.

– Ты ужасная эгоистка, Каролина. Эта девушка нуждается в месте. Это тебе о чем-нибудь говорит?

– Я готова пожалеть любого, кому нужна работа, но это вовсе не значит, что мне требуется компаньонка. Почему бы не подыскать ей место у какой-нибудь старушки… Например, у леди Говер?

– Леди Говер довольна компаньонкой, которая у нее есть. Когда потребность в услугах мисс Сент-Мартин отпадет, я непременно подыщу ей другое место. А пока был бы очень рад, если бы ты восприняла Мелисанду как свою компаньонку и вела себя так, как этого требует твое положение. Думай хотя бы немного о тех, кто счастлив менее, чем ты.

Из кабинета сэра Чарльза Каролина вышла ни с чем – родной отец оказался на стороне компаньонки. Не нашла она поддержи и у Фермора. Тот вообще ее осудил.

– Тебе должно быть стыдно за то, что бедная девушка вынуждена есть одна, – сказал он.

– А ты, как я вижу, проявляешь к ней повышенный интерес, – резко парировала Каролина.

– Повышенный интерес?! – воскликнул жених. – Да, она человек очень интересный, мужественный, с большой силой воли. А как умна! Просто удивительно.

– Мисс Сент-Мартин за нашим столом чувствовала бы себя неловко, а обедать со слугами сочла ниже своего достоинства. С такими, как она, всегда сложности. Помню, одной из моих гувернанток постоянно казалось, будто ее унижают. Не думаю, что компаньонки другие. В особенности бедные.

– А почему бы у нее самой не спросить? – предложил Фермор. – Уверен, что она нашла бы мудрое решение.

– Не забывай, что Мелисанда всего лишь одна из слуг, хотя и ставит себя гораздо выше.

Фермор молча пожал плечами. Он не решился продолжить разговор о компаньонке, поскольку знал, что дальнейшее упоминание ее имени ничего, кроме раздражения, у его невесты не вызовет. Ведь Каролина прекрасно знала, как он относится к Мелисанде.

Перед тем как расстаться, Каролина предупредила жениха, что в течение часа будет заниматься французским.

Занятия языком были в полном разгаре, когда в библиотеку вошел Фермор.

– Хочешь мне что-то сообщить? – спросила его Каролина.

– Нет. Хотел бы тоже заняться французским, если мадемуазель не возражает.

– Ну что вы! Никаких возражений! – просияв, воскликнула Мелисанда. – Тягу к языкам можно только приветствовать.

Каролина, заметив на лице компаньонки счастливую улыбку, стиснула от злости зубы.

– Тогда садись, – глядя на жениха, строго произнесла она. – Но учти, до окончания занятий все говорят только по-французски.

– Mon Dieu! – вскинув руки, воскликнул молодой человек.

Мелисанда звонко рассмеялась, а затем, перейдя на французский, стала быстро задавать Фермору вопросы: бывал ли он во Франции, если да, то в какой ее части, и были ли у него проблемы с языком.

– Помилуйте! – воскликнул молодой человек. – Да пожалейте же бедного англичанина.

– Фермор, такие занятия мой папа не одобрит, – строго заметила Каролина.

– Тысяча извинений, – сказал Фермор и стал отвечать на вопросы Мелисанды.

Говорил по-французски он медленно и размеренно, как в школе, и с сильным акцентом. «Он специально коверкает слова, чтобы Мелисанда указала на его ошибки», – подумала Каролина. Она уже представила себе, как ее жених вслед за француженкой произносит слова, как они вместе весело хохочут над каждым не правильно произнесенным им словом.

Каролина с ревностью наблюдала за Фермором. «Его уже ничто не изменит. Раз он так ведет себя в моем присутствии, то оставлять его наедине с красивой женщиной нельзя ни в коем случае. Мне всю жизнь придется ревновать его. Если бы не наши родители, то Фермор никогда бы не сделал мне предложения», – думала она, поглядывая на жениха и компаньонку.

– Мсье очень плохо говорит по-французски, – наигранно сурово констатировала Мелисанда.

– Самое время мне помочь, – сказал по-английски Фермор. – Мадемуазель, мне надо больше времени заниматься языком. Часа в день для меня явно недостаточно. Чаще обращайтесь ко мне по-французски, а то я ни когда не выеду за пределы Англии.

«Да как он осмелился такое сказать! – с возмущением подумала Каролина. – Он же видит, что я рядом. Ему, похоже, на меня наплевать!»

– Пожалуйста, мсье, на французском! – воскликнула Мелисанда. – Не забывайте.

– Мсье – ощень плох школьник. Да? – коверкая английские слова, произнес Фермор. – И заслуживает сурового наказания?

– Фермор, – резко прервала его невеста. – Папа сказал бы, что ты только напрасно теряешь время. Он очень серьезно относится к моим занятиям французским. Поэтому мадемуазель и получила место в нашем доме.

– Хорошо, впредь я паинька. Буду сидеть тихо и отвечать, только когда меня спросят. И только по-французски. Если, конечно же, смогу, – улыбаясь то невесте, то Мелисанде, заверил мистер Холланд.

– Вам нужна разговорная практика. Только тогда вы добьетесь успеха, – сделала вывод Мелисанда. – Ваш французский никуда не годится. Но, как мне показалось, желание учиться у вас есть. А это уже половина успеха.

– Я очень хочу выучить французский, – приложив к сердцу ладонь, поклялся Фермор. – И очень хочу, что бы вы остались мною довольны.

До конца занятий Каролина просидела как на иголках. Когда урок закончился, она с облегчением перевела дух.

– Покатаемся на лошадях? – предложила она жениху.

– Отличная мысль! После такой напряженной работы мозга мне просто необходимо развеяться.

– Тогда пошли.

– А мадемуазель Сент-Мартин?

Каролина была потрясена. «Как же он решился предложить такое? Да Фермор ведет себя так, будто эта француженка не прислуга, а почетная гостья!»

– А я не умею ездить верхом, – сказала Мелисанда. – Нас в монастыре этому не обучали.

– Но я на это и не рассчитывал. – Фермор добродушно рассмеялся. – Извините. Не смог удержаться от смеха, когда представил монашку, скачущую на коне… галопом… в черной сутане, развевающейся на ветру. Не правда ли, удивительное зрелище? Но, мадемуазель Мелисанда, мы не можем допустить, чтобы вы так и не вы учились верховой езде. Это не охота на зверей – научитесь быстро. Вы станете учить меня французскому, а я вас – управлять лошадью.

– Это было бы великолепно. Мне уже хочется стать наездницей. Какой вы добрый. Я так рада.

– Тогда по рукам. Все, сделка состоялась. Когда приступим?

– Не забывай, Фермор, что на следующей неделе ты уезжаешь в Лондон, – поспешила напомнить жениху Каролина.

– Я немного задержусь. Срочных дел в Лондоне у меня все равно нет. А уеду, когда увижу мадемуазель Мелисанду, скачущую в легком галопе.

– Поскольку мадемуазель Сент-Мартин нанял мой отец, то думаю, что прежде, чем учить ее ездить на лошади, следовало бы спросить у него разрешения, – заметила Каролина.

– Да, ты совершенно права, – ответил Фермор.

На лице его невесты заиграла торжествующая улыбка.

– Я с ним поговорю, – пообещала Каролина.

– Не надо. Я сам спрошу разрешения у сэра Чарльза, – сказал Фермор. – Возможно, завтра, мадемуазель Мелисанда, у вас будет первый урок верховой езды.

– Спасибо, но если сэр Чарльз или мисс Каролина не захотят, чтобы я…

– Положитесь на меня, – прервал ее молодой человек. – Я все устрою.

Фермор, продолжая улыбаться, поднялся с кресла и вместе с Каролиной вышел из библиотеки. Оставшись одна, Мелисанда задумалась. «Насколько все-таки жизнь в монастыре проще, чем за его пределами», – было первое, что пришло ей в голову.

– Какое у тебя сегодня плохое настроение! – заметил Фермор невесте, когда они, сидя на лошадях, выезжали из конюшни.

– У меня?

– А у кого же? Наговорила бедняжке столько неприятных слов.

– Я сказала ей только то, что обязана была сказать.

– Ты считала себя обязанной ее обидеть?

– Интересно, а заботился бы ты о чувствах моей компаньонки, будь она косая и с заячьей губой?

– А ты бы ее тогда так же стремилась обидеть?

– Не в этом дело.

– Нет, моя дорогая Каролина, именно в этом.

– Ты не можешь учить ее ездить на лошади.

– А собственно говоря, почему не могу? Из нее получится отличная наездница.

– Ты забываешь, что она всего лишь прислуга.

– Может быть, я и забываю, но ты об этом постоянно напоминаешь. И стараешься это делать в ее присутствии.

У Каролины от обиды на глаза навернулись слезы.

– А как я должна поступать? Терпеть, когда меня унижают перед слугами?

Фермор мог быть жестким с людьми, что сейчас же продемонстрировал невесте.

– Это ты своим поведением унижаешь себя, – холодно произнес он и пришпорил лошадь.

Каролина поскакала за ним. Она мчалась на лошади, смотрела сквозь слезы на его прямую спину и думала: «Какая я несчастная. Фермор меня не любит и никогда не любил. И женится на мне только по настоянию его родственников. Но что бы ни случилось, я от него ни за что не откажусь».

Они достигли скалистого участка дороги. Дальше пускать лошадей быстрым шагом было опасно. Медленная езда устраивала Каролину.

– Давай спустимся к пляжу, – предложил Фермор, – и галопом поскачем по песку.

– Хорошо, – согласилась Каролина.

«А вдруг Мелисанда не удержится на лошади, упадет… изуродует себе лицо или сломает шею», – с надеждой подумала она и тут же ужаснулась: какая страшная мысль пришла ей в голову! Нет, она никому не хотела зла. Если бы отец привез с собой средних лет женщину, бедную и некрасивую, с каким бы сочувствием отнеслась она к ней!

На песчаной косе Каролина поравнялась с Фермором, и лицо ее было уже спокойным.

– Ну что, поскакали? – предложил молодой человек. Они пришпорили лошадей и понеслись по пляжу мимо серых скал, поблескивавших вкраплениями бело го кварца и сиреневого аметиста. Попадавшиеся на их пути чайки взлетали с песка и с криком взмывали в небо.

– На Ричмонд-Хилл девчонка живет… – в восторге от быстрой езды запел Фермор.

Даже топот копыт не мог заглушить его радостного голоса.

После шести недель пребывания у Тревеннингов Мелисанда пришла к выводу, что здесь ей оставаться больше нельзя. Однако при мысли о том, что надо покинуть этот дом, девушку охватила паника. Куда же она поедет? Где еще она будет чувствовать себя такой счастливой, как здесь? Если бы Каролина по-другому относилась к ней, она никогда не задумалась бы об отъезде. Но дочь опекуна постоянно давала ей понять, что делать компаньонке в доме Тревеннингов абсолютно нечего. Правда, уроки французского продолжались, но в основном благодаря настояниям сэра Чарльза. Иногда они с Каролиной в четыре руки упражнялись на рояле. Но молодая хозяйка дома была не менее виртуозной исполнительницей, чем ее компаньонка. Так что научить ее чему-либо Мелисанда не могла. А в искусстве вышивания Каролина и вовсе значительно ее превосходила. Вечерами, если мисс Холланд чувствовала себя уставшей или мучилась очередной головной болью, Мелисанда вместо нее садилась играть в вист, но девушке требовалась подсказка, поскольку в карты она никогда прежде не играла. Ее партнером по висту всегда был сэр Чарльз, но она предпочла бы играть на пару с Фермором. «О мадемуазель, вы слишком торопитесь. Чуть подождали бы, и я сам взял бы эту взятку…» – мягко укорял Мелисанду сэр Чарльз, когда она поспешно выкладывала карту. Девушка видела, что он, проявляя к ней снисходительность, боялся показать свое доброе отношение. Она нисколько не сомневалась, что, будь ее партнером Фермор, он никогда бы не упрекнул ее за не правильно сделанный ход. Так что за карточной игрой Мелисанда не столько отдыхала, сколько мучилась. Девушка постоянно думала, чем же ей отплатить за питание и проживание в этом уютном доме.

Дом Тревеннингов, с огромным холлом, где когда-то стоял большой бильярдный стол, а потом обеденный, за которым собиралась вся семья, включая слуг, казался ей необычайно красивым. Мелисанда могла часами бродить по его галереям и, задрав голову, всматриваться в потемневшие портреты давно умерших предков опекуна. В этом доме были помещения, в которых ничего не изменилось со времен Генриха VIII. Широкая, с изумительными резными перилами лестница, большие, с высокими потолками комнаты, зарешеченные окна с ромбовидными стеклами и широкие подоконники поражали воображение девушки. В самой старой части здания размещалась обслуга. Мелисанде было достаточно спуститься в кухню с полом, выложенным большими каменными плитами, с огромным камином и глиняной печью, взглянуть на старинную кухонную утварь, поднять голову и посмотреть на массивные деревянные балки, заглянуть в многочисленные подсобные помещения и кладовые, чтобы ощутить дух далекого прошлого.

Она уже успела полюбить этот дом. Ранним утром ей нравилось, замерев у окна, наблюдать за восходом солнца и любоваться морем, которое каждый день выглядело по-иному: то начинало сверкать, словно какое-то божество высыпало на его поверхность алмазы, то лежало, укутанное густым тягучим туманом. Еще Мелисанде нравилось следить за бежавшими к берегу белыми барашками волн. Но в особый восторг девушку приводил шторм, когда разбушевавшееся море выбрасывало на сушу обломки мачт и охапки темно-зеленых водорослей. В ясную погоду из ее окна просматривался похожий на тонкий карандаш Эддистонский маяк, к востоку от него виднелись очертания Плимута, а к западу – Лу-Айленда. Ей доставляло огромное наслаждение, взобравшись на высокую скалу, наблюдать за парящими над морем чайками, бродить по зеленым лугам, по узким змеящимся тропинкам. Добравшись пешком до города, она спускалась на пристань, радостным криком приветствовала рыбаков, сидевших у дверей своих домов и чинивших порванные сети. Выйдя на самый край пирса, девушка, закрыв глаза и затаив дыхание, подставляла соленому ветру лицо. Она любила, блуждая по городским улочкам, разглядывать большие серые дома и уютные маленькие домики, стоявшие по берегам реки. Все жилые строения в городе были по крыты черепицей необычной формы – у каждой керамической плитки имелся продольный бугорок. Горожане верили, что благодаря этим бугоркам танцующие по ночам на домах привидения с их крыш никогда не упадут. А по местному поверью, танцующие на крыше дома привидения приносили его жильцам удачу.

Как много еще в этом мире для Мелисанды оставалось загадок, как много ей хотелось узнать! Жители округи тепло относились к девушке, наперебой угощали ее медовым напитком, приправленным пряностями, ежевичной наливкой или вином, настоянным на лепестках левкоев, предлагали ей кекс с изюмом, который выпекался по особо торжественным случаям. У них для молодой иностранной леди всегда находился кусочек пирога с начинкой или шафранового бисквита.

У нее было много друзей как в Вест-Лу, так и в Ист-Лу. Жители поселков, стоявших на противоположных берегах реки, которые издавна недолюбливали друг друга, с радостью встречали Мелисанду и обращались к ней не иначе как «наша маленькая мамзель». Многим из них не нравилось, что девушка дружит и с теми, кто живет на другом берегу, но очаровательной француженке они могли простить все.

Мелисанда слышала об их непростых отношениях, но вела себя так, будто ничего не знает. Дружила она и с изумительной бабушкой Треморни из Вест-Лу, и с добрым стариком Кнакером Полдауном, жившим в Ист-Лу. Старый Кнакер, маленький и тщедушный, много повидал на своем веку. Он рассказывал Мелисанде о том, как много лет работал на шахтах, а, в конце концов, приехал в это графство и поселился в Ист-Лу в большом доме под черепичной крышей. Его истории девушка слушала раскрыв рот. Не менее интересной рассказчицей была и бабушка Лил Треморни, которая, усевшись у порога дома, попыхивала трубкой и делилась воспоминаниями о своей бурно проведенной молодости.

У Мелисанды появилось столько друзей, чутких и доброжелательных, что потерять их теперь было бы для нее невыносимо больно. Вот только вчера ее приглашали к миссис Пенгелли взглянуть на новорожденную малютку и отведать кимбли, которым здесь угощают только самых дорогих гостей. Так что чести съесть кусочек кимбли, этого изумительно вкусного торта, который выпекается специально к крещению ребенка, удостоилась и Мелисанда.

Но, помимо таких милых, очаровательных друзей, было еще и нечто такое, чего больше всего не хотела лишаться девушка.

Уже несколько недель Фермор обучал ее ездить на лошади. Сэр Чарльз не возражал против таких занятий. Он даже был этому рад и сказал, что это отличный способ заставить Фермора расплачиваться за уроки французского. При этом жених мисс Каролины объявил во всеуслышание, что занятия верховой езды будут проводиться ежедневно, и в Лондон он не поедет до тех пор, пока Мелисанда не станет держаться в седле как профессиональный наездник.

Доброта и внимание молодого человека стали пугать Мелисанду.

Однажды во время очередного урока верховой езды девушка окончательно осознала сложность своего положения. В тот день лошадь, на которой она сидела, неожиданно сорвалась с места и понеслась к крутому обрыву. Фермор, увидев это, поскакал ей наперерез и на самом краю обрыва остановил обезумевшее животное. Замерев, молодой человек и девушка несколько секунд молча смотрели друг на друга. В глазах их застыл ужас. И в этот момент Мелисанда поняла, как дорог ей Фермор и что их чувства взаимны.

– Прошу, чтобы такого больше не было, – неожиданно резко сказал ей Фермор. – Эта лошадь стоит больших денег.

– А моя жизнь не в счет? – трясущимися от страха губами спросила Мелисанда.

Он подъехал к ней ближе и коснулся руки.

– Вы – самое ценное из того, что есть в этом мире, – глядя Мелисанде в глаза, ответил Фермор.

После пережитого страха желание продолжить занятие у Мелисанды пропало.

– Возвращаемся, – сказал ей Фермор. – Вы жутко перепуганы.

Весь путь до дому они ехали тихим шагом. В конюшне Фермор протянул девушке руку, а когда та спрыгнула с лошади, заглянул ей в глаза, нагнулся и поцеловал в щеку.

– Завтра поедем опять. – Это был не вопрос, а утверждение. – Вы испугались, Мелисанда. И очень сильно. Но учтите: когда чего-либо боитесь, то не отворачивайтесь от опасности – смотрите ей прямо в глаза, и страх исчезнет. Если же этого не сделать, то страх останется с вами на всю жизнь.

Мелисанда поняла, что Фермор имел в виду не только верховую езду. Ей захотелось как можно скорее покинуть конюшню.

– Я должна идти, – сказала она. – У меня еще столько дел.

Фермор не стал ее удерживать, и Мелисанда, выйдя из конюшни, сразу же поспешила в дом.

В коридоре она встретила мисс Пеннифилд, которая направлялась в комнату, где занималась шитьем. На щеках портнихи полыхали красные пятна, губы дрожали. В руках она держала платье.

– Что-то случилось, мисс Пеннифилд? – участливо спросила ее Мелисанда.

Портниха была готова разрыдаться. Не в силах ответить, она вытянула перед собой руки с платьем и горестно покачала головой. Мелисанда проводила расстроенную женщину в ее комнату. Она не могла оставить человека наедине с его неприятностями, к тому же на деялась, что чужие проблемы помогут ей отвлечься от своих собственных.

– Мне уже дважды приходилось его распарывать, – чуть не плача, пожаловалась мисс Пеннифилд. – Никак ей не угодишь.

– Может быть, я вам помогу? – предложила девушка.

– Вы так добры, мамзель. Уж не знаю, что с ним и делать, – сказала портниха и указала на разложенное на столе платье. – Беда мне с этими рукавами. Мисс Каролина говорит, что такой рукав ее не устраивает. Я уже дважды переделывала, а она все недовольна. Она сего дня с самого утра не в духе и с каждым часом становится все злее. Ладно бы еще просто злилась, а то набрасывается на меня как тигрица.

– Бедняжка мисс Пеннифилд! А что ей не нравится в рукавах?

– Сначала они были слишком широкими… вот здесь. Потом слишком широкими вот тут. Нет, ей сейчас ни чем не угодить. Не знаю теперь, когда я его закончу.

– Я могла бы подшить подол, а вы бы тем временем занялись рукавами, – предложила Мелисанда.

– Правда? Вот спасибо. Иногда так расстроишься, что жизнь не мила, а услышишь доброе слово – и сразу легче становится. Честно говоря, я даже рада, что мисс Каролина выйдет замуж и уедет в Лондон. И работы у меня поубавится, и в доме станет спокойнее. Не знаю, что с ней случилось. Ведь никогда такой не была. Может, нервничает перед свадьбой? Судить не берусь – я замужем не была, и даже не собиралась.

– Стежки делаю правильно? – спросила ее Мелисанда. – А то портниха-то я не очень умелая.

– Делайте их короче, моя дорогая, и чаще. А то она еще и к ним придерется. Миссис Соади говорит, что мисс Каролине необходимо как можно скорее выйти замуж. Но я думаю, что, когда она станет замужней женщиной, к лучшему характер ее не изменится. Кстати, кухарка считает, что жених молодой хозяйки не из тех, кто может долго любить. Не знаю… с мужчинами дел не имела.

– Вы, мисс Пеннифилд, всегда зарабатывали на жизнь шитьем?

– Да, моя дорогая. Всю жизнь я только и делала, что шила… Еще плела кружева. Вместе с моей сестрой Джейн.

– Вам это занятие нравится?

– Дело нелегкое, но здесь, в провинции, работать лучше, чем в городе. В свое время мы с сестрой плели кружева в Плимуте. Помню, ехали туда на экипаже через Кратхоул, Миллбрук и Кремилл. Потом плыли на пароме через Тамар. Боже мой, какое это было увлекательное путешествие! Нас у хозяйки было восемь или девять кружевниц, и все – маленькие девочки. Некоторым не больше пяти. Работали в тесной как шкаф комнате. Да, да. Ну, может быть, чуть побольше. Сидишь сгорбленная, перед глазами коклюшки мелькают. Головы не поднять – хозяйка следит. Сколько раз я оставалась без ужина! Но из-за этих рукавов я уже подумываю, не заняться ли мне снова кружевами. Отвозила бы их в Плимут на продажу.

– Бедная мисс Пеннифилд! – посочувствовала ей Мелисанда.

Девушка вспомнила, как ей приходилось шить сорочки, как ненавидела она эту работу, но зато какой счастливой для нее была жизнь в монастыре.

– Какая же у вас добрая душа! – увидев полные со страдания глаза девушки, воскликнула портниха.

– Как бы мне хотелось хорошо шить. Так, как вы, – быстро и красиво.

– Со временем научитесь.

– Думаете, у меня получится? Из меня выйдет хорошая портниха? Знаете, мисс Пеннифилд, хоть я и не умею шить, но знаю, как правильно пришить к платью бант, искусственный цветок… или подшить юбку. Может быть, из меня действительно получилась бы портниха.

– Дорогая, кто же это знает? Но вам, молодой и образованной леди, владеющей двумя языками, не стоит зарабатывать шитьем. Лучше оставаться компаньонкой. Это все равно, что гувернантка. Так что забудьте о шитье.

– Мисс Пеннифилд, расскажите мне о себе, о своей сестре… – попросила Мелисанда и замолчала.

После приезда к Тревеннингам девушка постоянно сдерживалась, чтобы не показаться болтушкой. Она часто замечала за собой безудержное желание говорить самой, вместо того чтобы слушать других, рассказывать собеседнику о своих мечтах и желаниях.

– Только не вспоминайте о своей хозяйке в Плимуте, – попросила она мисс Пеннифилд. – Меня это печалит, а я хочу радоваться. Расскажите лучше о счастливых днях. Они же у вас наверняка были.

– О да, знавала и я веселые времена, – улыбнулась мисс Пеннифилд. – И самые радостные – это Рождество, когда украшали костел. Мистер Данесборо, возглавлявший наш приход, был чудесным человеком. Но когда я была совсем маленькой, наша семья переехала в другое место. Поселились мы неподалеку от Сент-Мартина. Нашим викарием стал мистер Форорд Мичелл… Каждое Рождество мы украшали костел венками из лавра и остролиста, а потом обходили дома, и жители давали нам по шесть пенсов на праздничный ужин. Впрочем, вы не из наших мест и о такой традиции не знаете. Мы заходили во все большие дома, расположенные по обоим берегам реки… Приходили сюда, к Ли, к Кевералам, Морвалам и Бреям. Затем шли в Тренант-парк, Треворджи и Вест-Норт. Один мастер подарил нам резной кубок. Мы украсили кубок цветами утесника и стали ходить с ним за подношением. Пили из него пиво, пели здравицу хозяевам, а те давали нам шестипенсовики.

На лице мисс Пеннифилд заиграла улыбка, и она тонким, пронзительным голосом пропела:

Хозяин с хозяйкой, двери отворяйте, в день Христова Рождества золотые короба счастья принимайте!

Как мы тогда шутили, смеялись, шалили! Как мы радовались! Мазали сажей лица, наряжались Бог знает во что, танцевали в поле и звали привидения. И веселыми были не от вина или сидра. Какие это были счастливые времена! А великая страстная пятница? В тот день каждый брал по ножу и шел на берег. Там взрослые забивали бычков или баранов, мы резали туши на куски, клали в сумки и несли домой. После этого начинался пир. Нет, все-таки самое безудержное веселье приходилось на первый день мая. Или нет, на День святого Иоанна – двадцать четвертое июня. Мы шли в лес и разводили там костры. Нет, нет, в мае все-таки было лучше. В тот день все веселились до полуночи, потом отправлялись на ближайшие фермы, где нас угощали молоком, сладким творогом со сливками или сытным пирогом. Иногда подносили шафрановый бисквит и даже легкую выпивку. Ферморы никогда нам не отказывали, чтя старый обычай – угощать в эту ночь всех, зашедших на огонек. Да и привидения могли бы рассердиться, если бы кто-то нарушил эту вековую традицию. Потом мы всю ночь танцевали на открытом воздухе. Танцы исполнялись только старинные. Ой, это надо было видеть! В ту ночь молодые не только ели, пили, танцевали, играли в увлекательные игры, но и занимались любовью. Нет, нет, я от парней бежала как черт от ладана. Еще мистер Данесборо, а он был мудрейшим человеком, перед нашим отъездом предупреждал моих родителей о тех жутких нравах, которые царят в той округе, куда мы направлялись. Так что девушки, идя на гулянье, брали с собой свистки и, если парни к ним приставали, начинали громко свистеть. Знаете, многие ребята пытались воспользоваться темнотой и затащить меня в укромное местечко, но я, несмотря ни на что, так и осталась девственницей.

Сказав это, мисс Пеннифилд снова громко расхохоталась. Настроение ее не испортилось и после того, как мисс Каролина, принимая от нее готовое платье, недовольно скривила рот.

После того как повеселевшая мисс Пеннифилд ушла, Мелисанда загрустила. «Как все плохо! – подумала она. – Теперь придется стать портнихой!» Тут же девушка представила себя старой, как мисс Пеннифилд, женщиной с усталыми от постоянного шитья глазами. «Но если я покину этот дом, куда же мне ехать?»

Но долго предаваться унынию Мелисанда не умела. Она прошла на кухню и спросила, нельзя ли ей поужинать сегодня со всеми вместе. Мистер Микер выразил по этому поводу сомнения – в домах, в которых он служил до Тревеннингов, ни компаньонки, ни гувернантки со слугами за одним столом не сидели. Однако миссис Соади, услышав просьбу мамзель, расплылась в улыбке.

– А никто из господ об этом не узнает. А потом, разве не мамзель решать, где ей питаться? – сказала кухарка, помня, что сегодня на ужин она испекла свой самый вкусный пирог.

Миссис Соади кое-что слышала об изысканной французской кухне и решила доказать маленькой мамзель, что в Корнуолле еда ничуть не хуже. В этом ей должен был помочь ее фирменный пирог и свиной пудинг. «Не забыть поставить на стол цветы», – подумала кухарка.

За ужином миссис Соади усадила Мелисанду справа от себя.

– У нас сегодня за ужином гостья, – радостно объявила она, когда все собрались за столом. – Так что ведите себя прилично.

– Нет, нет! – воскликнула Мелисанда. – Я не хочу причинять вам никаких неудобств. Ведите себя так, будто меня здесь нет. Говорите о чем угодно. Я попросилась за общий стол не для того, чтобы подслушивать ваши разговоры. Я буду только есть, есть и есть.

Раздался громкий смех, и все разом повеселели. Восторженными возгласами присутствующие встретили миссис Соади, которая, заглянув ненадолго в кладовку, принесла бутылку своего лучшего вина, настоянного на пастернаке.

– Я слышала, что французы обожают вино, – сказала кухарка, – и нам не следует забывать, что сегодня за нашим столом французская мамзель. Теперь, дорогая, для начала отведай этого вина. А в пироге я запекла маленькие сардинки, обжаренные в масле и приправленные лимонным соком. Такое кушанье, как у нас говорят, не стыдно подать даже родственникам испанского короля. Мистер Микер, пододвиньте-ка нам блюдо с пирогом… Ага, спасибо. У нас, мамзель, каждый накладывает себе в тарелку и наливает в стакан столько, сколько хочет. Полная демократия!

– Это замечательно! – радостно воскликнула Мелисанда.

Поначалу в присутствии компаньонки слуги вели себя скованно, но потом их смущение прошло и они оживленно заговорили. На этот раз предметом их об суждения стала молоденькая служанка Пег, которая влюбилась в рыбака с западного причала, но никак не могла привлечь его внимание. Бедная девушка готова была обратиться за помощью к белой колдунье и хотела узнать у миссис Соади, как ей поступить. В таких делах лучшей советчицы, чем миссис Соади, в округе не было.

– Белая колдунья? – удивленно переспросила Мелисанда. – А кто это такая?

Все молчали, так как по праву старшей юной француженке должна была ответить миссис Соади. И кухарка не заставила себя долго ждать:

– Дорогая, это такая ведьма, но, в то же время, ведьмой ее назвать никак нельзя. Белая колдунья не летает на метле и с чертом никаких общих дел не имеет. Белые колдуньи – это добрые ведьмы, умеющие заговаривать бородавки. При встрече с ними не надо хвататься за пожарный багор и гнать их прочь. Ничего плохого людям они не делают. Наоборот, если к ним обратиться за помощью, то они обязательно посодействуют. Белые колдуньи снимают сглаз, отводят злых духов, лечат коклюш. Умеют даже готовить приворотное зелье, за которым так гоняются молодые девушки.

– Приворотное зелье?! – с горящим взором воскликнула Мелисанда. – С его помощью можно добиться взаимной любви! Это же замечательно! И белая колдунья способна такое зелье приготовить? Странно, почему тогда мисс Каролина…

Девушка запнулась. В кухне воцарилась гробовая тишина. Обычно слуги не стесняясь обсуждали дела своих господ, но сейчас оробели. Они не знали, можно ли делать это в присутствии компаньонки, ведь они ей не ровня.

Пег, Бет и все остальные слуги ждали, как в этой ситуации поведет себя миссис Соади или, по крайней мере, мистер Микер.

Мистер Микер решил проявить осмотрительность и промолчать, но миссис Соади, видимо разогретая настойкой на пастернаке, не упустила возможности раз вить свою любимую тему.

– Да, дорогая, ей бы не помешало обратиться к колдунье, – сказала кухарка.

Кровь прилила к щекам Мелисанды – если Каролина таким образом сможет влюбить в себя Фермора, то ей не придется покидать дом своего опекуна. Тогда она сможет и дальше сидеть за одним столом с этими милыми ее сердцу людьми.

– А я считаю, что никакой любовный напиток на этих господ не подействует, – заметил мистер Микер. – Магия перед ними бессильна.

– Легко понять почему, – резко произнесла миссис Соади. – Они ни во что не верят. Даже в привидения.

– Миссис Соади, а вы верите, что привидения существуют? – спросила Мелисанда.

– Конечно, моя дорогая. И они прекрасно ко мне относятся. Знают, из какой я благопристойной семьи. Однажды мы с сестрой отправились на болота. День был ясный, а потом вдруг все вокруг заволокло густым туманом. Я заблудилась там, где до меня еще никто не терялся. Можете себе представить мое состояние. Меня сна чала охватил ужас, но потом я вспомнила о привидениях и запела:

О, Джек Фонарик! О Джоан Мгла!

Или вы не видите, что я чуть жива?

Укажите дорогу, отведите домой.

Так смилуйтесь, смилуйтесь вы надо мной!

И вы знаете, – продолжила кухарка, – туман мгновенно рассеялся, и я сразу же нашла дорогу.

– О миссис Соади, спойте еще раз, – попросила Мелисанда. – О, Джек… О Джоан… Как там в этой песенке?

Кухарка вновь спела тот же куплет, а в третий раз детскую песенку затянули уже хором. Мелисанда пела со всеми вместе. Она старалась подражать их произношению, но у нее это так смешно получалось, что, закончив петь, все дружно засмеялись. Бедняжка Пег хохотала, пока не подавилась, Бет сделалась такой пунцовой, что лакею пришлось постучать ей по спине, а мистер Микер, когда, наконец, успокоился, пропустил еще стаканчик вина.

После того как Мелисанда всех так рассмешила, не которое напряжение, которое до этого испытывали сидевшие за столом слуги, разом исчезло.

Пег тотчас заявила, что непременно пойдет к колдунье, иначе Джим Подер, молодой рыбак, в которого она влюбилась, на нее никогда не взглянет. Миссис Соади посоветовала ей обратиться к Тэмсон Трекуинт, живущей в избушке, в глухом уголке леса, принадлежавшего Тревеннингам. По мнению кухарки, эта белая колдунья самая искусная из тех, к которым она обращалась.

– Помните, какие у меня были бородавки? А где они теперь? Можете меня внимательно осмотреть – ни одной не найдете. Так эта Тэмсон Трекуинт сказала мне: «Найди, моя милая, стручок с девятью горошинами. Выбрасывай из него по одной горошине и приговаривай: „Бородавка, бородавка, отсохни!“ И как только горошины сгниют, твои бородавки исчезнут».

– И они действительно исчезли? – удивленно спросила Мелисанда.

– Следа не осталось. Так теперь скажите мне – если это не белая магия, то что такое?

– Да, это магия, – подтвердила Пег. – А как насчет приворотного зелья, миссис Соади?

– Дорогая моя, пойдешь к Тэмсон, когда стемнеет. Колдуньи в дневное время бессильны.

– Удивительно, – прошептала потрясенная Мелисанда. – Это так… необычно. А Тэмсон никому не отказывает? А она захочет помочь… мне?

– К Тэмсон могут обращаться все, даже наша королева. Могу замолвить за тебя словечко. Я уже однажды просила ее помочь моей сестре.

– А кого бы вы хотели приворожить, мамзель? – поинтересовалась Пег.

Все вопросительно посмотрели на Мелисанду.

– Таким красивым личиком, как у вас, мамзель, можно приворожить любого мужчину, – заметил лакей.

– Что правда, то правда, – подтвердила миссис Соади.

– Вы так добры ко мне… И вы, и те, кто живет в го роде. Все такие добрые, – счастливо улыбаясь, сказала Мелисанда и развела руки, словно хотела обнять всех сидящих за столом. – Вы пригласили меня на ужин, угостили чудесным пирогом и напоили изумительным вином с пастернаком. А теперь с вашей помощью могу и любовный напиток попробовать.

Миссис Соади подождала, пока Пег, которая каждый раз заливалась смехом, едва только Мелисанда открывала рот, успокоится, и, посмотрев на мистера Микера, произнесла:

– Ну, мистер Микер, я думаю, что самое время открыть еще одну бутылочку. Сегодня особый день. Выпьем за здоровье нашей мамзель и будем надеяться, что любовный напиток, который Тэмсон Трекуинт даст ей, поможет обрести того, к кому у нее лежит сердце. А Пег тоже заполучит своего рыбака. Вот за это и давайте вы пьем.

Вдруг за столом воцарилась тишина. За разговорами они не заметили, как открылась дверь и в комнату вошла Уэнна. Она, должно быть, уже несколько минут стояла, прислонившись к ярко-зеленой двери, а никто и не подозревал о ее присутствии.

Мелисанда почувствовала на себе пристальный взгляд карих глаз. Они неистовым огнем прожигали ее мозг, словно Уэнна старалась извлечь оттуда то, что хотела знать.

– Вы так расшумелись… – сказала она. – Мне стало интересно, что тут происходит.

В присутствии Уэнны все слуги чувствовали себя скованно – даже миссис Соади и мистер Микер. Миссис Соади первой обрела дар речи:

– Не желаете ли присесть и отведать свиного пудинга? Корочка так и тает во рту. Пег, поставь, дочка, чистую тарелку, да стакан не забудь!

– Вино из пастернака?! – сказала Уэнна осуждающе.

– Это, можно сказать, первая проба, – пояснила миссис Соади. – Я отлила немножко, когда ставила бродить последнюю порцию. А сегодня вспомнила об этом и подумала, что вино уже как следует настоялось. Вот мы и решили попробовать.

Она знала: Уэнна – человек продажный и непременно перескажет мисс Каролине все, что не понравилось ей из услышанного. Да, челядь теперь ведет себя совсем не так, как при жизни прежней хозяйки. Впрочем, миссис Соади чувствовала себя уверенно. «Пусть мисс Каролина и злопамятна, – подумала кухарка, – мне уже сорок пять, да и фигурой напоминаю деревенский каравай, а господин Фермор не прижимает таких в темных уголках, чтобы потискать. Куда лучше для этого подходят Пег или Бет. Они обе бойкие девушки. И мне совершенно безразлично, насколько далеко они зашли – в доме или на лоне природы. Какой смысл их судить? Все одним миром мазаны. Вот насчет маленькой мамзели – не уверена. Но ясно как белый день, в ней есть что-то такое, что провоцирует мужчин. Уэнна подслушала о любовном зелье, а она никому спуску не дает, это всем известно. Может, маленькую мамзель предупредить?» Уэнна села за стол и спросила:

– Значит, мамзель не отнесли еду в ее комнату?

– Я сама попросилась сюда, – поспешила объяснить Мелисанда. – Мы прекрасно провели время. Гораздо приятнее делить трапезу с другими, чем есть в одиночестве. Я не из тех, кто довольствуется собственным обществом. Мне нравится слушать разговоры, смеяться… знать все, что происходит в доме. Я так много сегодня узнала!

– Никто из хозяев никогда не сидел за одним столом со слугами, – отрезала Уэнна. – Миссис Соади не даст соврать.

– Да, так и есть, – согласилась миссис Соади. – Но мы пригласили мамзель из чувства расположения, она здесь совсем чужая, не поймите нас превратно…

Мелисанда посмотрела на Уэнну и почувствовала, как ее окатило волной страха. Уэнна была похожа на смерть с косой, пришедшую на дружескую пирушку. Невзлюбив Мелисанду, она наверняка расскажет мисс Каролине, что видела ее здесь, а для хозяйкиной компаньонки сидеть за одним столом со слугами непростительно. А Каролина ухватится за этот повод, чтобы избавиться от Мелисанды. Компаньонка должна вести себя как леди. Это непререкаемое условие.

Осчастливить Каролину может только одно – уверенность, что Фермор любит ее, она будет довольна и перестанет придираться к Мелисанде. Ей просто необходимо приворотное зелье, но, судя по тому, что говорят об этом слуги, дворяне отвергают подобные возможности, потому, что в них не верят.

Итак, для Каролины приворотное зелье. А как быть с Уэнной? Ей-то чего не хватает?

Мелисанда не могла догадаться, но одно знала наверняка: Уэнна не оставит ее в покое.

Уэнна постучала в дверь кабинета. Ей было известно, что сэр Чарльз терпеть не может, когда его отвлекают, и меньше всего хочет видеть ее. Она и сама не питала к нему особого расположения. Но ей наплевать.

– Войдите! – отозвался сэр Чарльз.

Он сидел на своем неизменном месте – в кресле за столом у окна, откуда мог любоваться садом и видеть, как Мелисанда гарцует на лошади. На той самой лошади, на которой, по мнению Уэнны, она не имела права сидеть. Разве слуг обучают верховой езде? Почему же для нее делают такое исключение? Уэнна знала ответ на этот вопрос. Она давно подметила симпатию и снисходительность, которые появлялись в его взгляде, когда он смотрел на Мелисанду, – некое тайное удовольствие от того, что девушка живет в его доме. Считалось, что она служанка, но почему-то пользовалась такими привилегиями, какие служанкам и не снились. И скоро, совсем скоро не только Уэнна, но и другие заметят это.

– Мне нужно поговорить с вами, хозяин, – сказала служанка. – Это переходит всякие рамки. Барышня, что вы привезли сюда в качестве компаньонки мисс Каролины…

Взгляд сэра Чарльза неожиданно стал холодным и полным едва сдерживаемого гнева, но Уэнна стояла на своем, мысленно подбадривая себя: «Господи, мисс Каролина скоро выйдет замуж, и я уеду с ней. Я сумею защитить ее от греховных помыслов человека, женой которого она собирается стать. Появятся детишки, как две капли воды похожие на мисс Каролину…»

– Вы говорите о мисс Сент-Мартин? – переспросил он.

– Именно о ней, сэр Чарльз. Думаю, вам следовало бы знать, что она совершенно не подходит на роль компаньонки вашей дочери, мисс Каролины.

– Ничего подобного. Мисс Сент-Мартин наилучшим образом подходит… наилучшим.

– Она опускается до общения с челядью, сидит с ними за одним столом и выпивает. Вчера я спустилась в помещение для слуг и обнаружила всех под хмельком… И это ее рук дело, потому что ничего подобного раньше не случалось. Она их к этому склонила, ведь они пили за здоровье мамзели!

Казалось, губ сэра Чарльза коснулась легкая улыбка, словно он одобрял подобное поведение Мелисанды, сочтя ее умницей. «Стыд какой! – подумала Уэнна. – Сам притащил в дом такое позорище, да еще считает, что прав!»

– У нее очень общительный характер. Девушка воспитана не на английский манер. Нет ничего плохого в том, что она обедала со слугами. Ведь ей приходится есть в одиночестве, и, вероятно, время от времени она скучает по обществу. Похоже, ее все любят… и не только слуги… Полагаю, вам следует учесть, что она не англичанка…

– Утром она катается верхом с мистером Фермором и мисс Каролиной, а вечером пьет со слугами вино из пастернака! Так нельзя, хозяин!

– Вы должны понять: девушка воспитывалась в монастыре. А там слуг не было. Монахини были для нее и слугами и друзьями одновременно. Поэтому-то она и не понимает сословных различий так, как мы с вами.

– Я в этом ничего не смыслю, но одно знаю: мисс Каролине не следует относиться к ней как… как к своей сестре.

Удар попал точно в цель – сэр Чарльз смутился. Теперь у Уэнны не осталось никаких сомнений. Она ощутила себя ангелом отмщения. Он заплатит за те несчастья, которые принес ее дорогой мисс Мод. Заплатит за убийство мисс Мод – да, это было убийство! Если бы он, вместо того чтобы размышлять о написанном на непонятном языке письме, подумал бы о мисс Мод, которая может схватить простуду, она была бы жива до сих пор!

И Уэнна снова почувствовала горе утраты.

Как она ненавидит этого старого греховодника! И не успокоится до тех пор, пока эту девчонку не выбросят вон из дому. То, что она находится здесь, – пренебрежение к памяти мисс Мод. Возможно, сэр Чарльз специально подстроил все так, чтобы госпожа простудилась, а он смог привезти эту вертихвостку в дом, не отвечая на вопросы той, которая имела полное право задать их ему.

Как только эта мысль пришла Уэнне в голову, она обрела уверенность, зная, что попала в точку.

– Я полагаю, – сказал сэр Чарльз, помедлив всего какое-то мгновение, – мне лучше знать, что хорошо для моей дочери, а что – нет.

«Хочешь сказать, для твоих дочерей! – мысленно упрекнула его Уэнна. – Ну да, они обе его дочери. Только одна – ребенок моей милой мисс Мод, а другая – плод греха блудницы вавилонской. О мисс Мод, пусть у меня руки отсохнут, если я не отомщу ему за все то зло, что он вам причинил!» – поклялась она.

– Думаю, эта барышня принесет в наш дом одни неприятности, – сказала она. – У меня такое предчувствие. Точно такое же, какое было перед тем, как мисс Мод навсегда нас покинула. Я уверена. Всегда чувствую такие вещи.

Сэр Чарльз немного смягчился, вспомнив, как Уэнна была преданна Мод. Воспоминания о Мод всегда смягчали его сердце. Он чувствовал вину за то, что забыл взять ее шаль, хотя убеждал себя, что к ее смерти это не имело никакого отношения. Она всегда прихварывала, а доктора пророчили ей скорую смерть.

– Отправьте ее отсюда, хозяин, – не унималась Уэнна. – Отошлите, пока ничего не случилось… ни чего ужасного.

Сэр Чарльз был изумлен такой настойчивостью служанки. «Она просто суеверная старуха, – подумал он. – Разве в этой стране не все старухи суеверны? Они воображают, что их сглазили, все время поджидают неприятности».

– Вы вздор несете, Уэнна! – резко возразил он. – Конечно же, я никуда не отошлю девушку. И будьте же милосердны! Мелисанда так молода и резва. Я рад, что она учится ездить верхом. Она давала мистеру Холланду уроки французского, поэтому нет ничего предосудительного в том, что он в свою очередь обучает ее верховой езде. Вы пристрастны к Мелисанде, потому что Каролина проводит с ней слишком много времени.

Уэнна отвернулась, бормоча что-то себе под нос.

– Уэнна! – сказал сэр Чарльз почти просительно. – Будьте добрее к этой девушке. Не противьтесь ее присутствию в доме только из-за того, что она нравится Каролине все больше и больше. Помните: ей несладко придется, если я отошлю ее отсюда.

– Я свое слово уже сказала, хозяин, – продолжала упорствовать Уэнна. – У меня предчувствие.

Выходя из хозяйского кабинета, она подумала с издевкой: «Нравится Каролине! Как бы не так! За то, что пытается увести у нее Фермора, отнять, как отняли у меня мою милую мисс Мод, ее мать! И если я не вмешаюсь, свершится еще одно преступление. Я все, сделаю, чтобы этого не произошло. Я еще увижу Мелисанду мертвой, пусть она и твоя дочь – вопиющее доказательство твоего греха и позора!»

Они ехали в Лискеард. Их было четверо: Джон Коллинз, сын главы местного охотничьего общества, который подружился с Фермором, Фермор собственной персоной, Каролина и Мелисанда.

Каролина сердилась. «Что за абсурд! – думала она. – Зачем нам нужна Мелисанда? Это Фермор все устроил. Кажется, только двое людей намерены обращаться с Мелисандой как с дочерью хозяина дома – мой отец и Фермор».

Мелисанда сидела верхом на лошади – маленькая и соблазнительная. Сэр Чарльз подарил ей наряд для верховой езды, в котором она сейчас красовалась. «Если Мелисанде придется сопровождать Каролину, она должна быть прилично одета», – настаивал он. Джон Коллинз, как и многие соседи, считал Мелисанду бедной приживалкой, дальней родственницей по линии сэра Чарльза. А что еще он мог думать, если к барышне относятся соответствующим образом? Никакая обычная компаньонка не имела подобных привилегий. Пусть люди думают так, вряд ли благоразумно их переубеждать. «К счастью, – размышляла Каролина, – поскольку я все еще в трауре по матери, мне не часто приходится появляться на людях». Каролина чувствовала, что в противном случае Мелисанде присылали бы приглашения, и ей пришлось бы от них отказываться под вымышленными предлогами.

Наступил сентябрь, и висевший в воздухе туман, который сгущался по мере подъема в гору, бриллиантовыми каплями оседал на кустах, придавая свежесть кистям дикой калины, бархатистость ягодам терновника. С соцветий диких фуксий у дороги фестонами свисала паутина.

Тишину нарушало только цоканье копыт и крики чаек, скорбные, как всегда, в это время года.

Каролина бросила через плечо взгляд на Мелисанду, которая, казалось, всегда была безудержно жизнерадостна. Вот и сейчас она радовалась туману, который у окружающих вызывал одно лишь уныние.

Они ехали по двое: Фермор рядом с Мелисандой, Джон Коллинз – с Каролиной. Каролина слышала, как Фермор подшучивал над Мелисандой, а та радостно хохотала.

Джон Коллинз пространно рассуждал о том, что надеется в скором времени снова увидеть Каролину на приемах, и выражал надежду встретиться с ней на псовой охоте. Им всем ее так не хватает, уверял он.

Каролина с раздражением почувствовала, что Джон жалеет ее, видя, как неприятно ей удовольствие, которое двое едущих впереди находят в обществе друг друга. Она совсем не слушала Джона Коллинза – ее внимание было приковано к Мелисанде и Фермору.

– Туман сгущается, – заметила Мелисанда.

– На вересковых болотах он будет еще плотнее, – сказал ей Фермор.

– А что, если мы заблудимся в тумане?

– Вас унесут пикси. Их появятся сотни. Они окружат вас кольцом и – крибле-крабле-бумс! Чую английскую кровь… Нет, нет, эту маленькую мамзель, как называют ее в этих краях…

Каролина не удержалась и вставила:

– Мадемуазель Сент-Мартин, мистер Фермор ничего не смыслит в подобных вещах. Он ведь не корнуоллец, поэтому потешается над нашими легендами. А его попытка сымитировать местный диалект крайне неудачна.

– Это не совсем верно, Каролина. Я вовсе не потешаюсь. Я боюсь эльфов, пикси и прочих представителей племени духов. Я склоняю голову, когда прохожу мимо лачуги старой Тэмми Трекуинт из страха, что он меня сглазит.

– Тэмсон Трекуинт не делает таких вещей! – воскликнула Мелисанда. – Она добрая ведьма, занимается так называемой белой магией и не причиняет людям зла. Она может заговорить бородавки, вылечить лающий кашель… или дать приворотное зелье.

– Интересно… – оживился Фермор. – Но у меня нет ни бородавок, ни кашля, значит…

– Мне о ней рассказывала миссис Соади, – поспешно перебила его Мелисанда. – Ой, знаете, миссис Соади из приличной семьи, хоть у нее и слабоумная сестра.

– Какую ерунду болтают слуги! – прервала ее Каролина. – Им не следовало бы говорить вам подобные вещи.

– Но мне нравится их слушать. Это так здорово! Одно удовольствие! Подумать только – добрая ведьма живет совсем рядом! В мире столько всего интересного, не правда ли?

Фермор слегка наклонился к ней:

– Юной леди всегда есть чему поучиться, но Каролина имела в виду – и я с ней совершенно согласен, – что миссис Соади не из тех, у кого вам следует учиться, и не важно, из какой она семьи и насколько необычная у нее сестрица.

– Но я учусь при каждом удобном случае. У разных людей можно научиться разным вещам.

– Видишь, Каро, – сказал Фермор, – Мелисанда мудрее нас с тобой. В своей жажде знаний она ни одной чаши не оставляет неиспитой.

– В этих краях бытует множество преданий, мадемуазель Сент-Мартин, – вступил в разговор Джон Коллинз. – И особенно суеверны слуги, так что вы не должны судить по ним обо всех нас.

– Если уж на то пошло, – возразил Фермор, – корнуолльцы все как один суеверны… все как один! Мы с вами, мадемуазель, родом не из здешних мест, причем я еще больше чужестранец, чем вы. И все равно скрестим пальцы, тогда пикси не осмелятся к нам прикоснуться. – И он запел громким мелодичным тенором:

Уже берега Алан-Уотер снегом заметены.

У дочки мельника с жизнью счеты уже на нет сведены.

Пока он пел, его веселый взгляд искал глаза Мелисанды. Каролина, поджав губы, подумала: «С чего это он? Да еще при мне! Неужели ему все равно? Или он хочет дать мне понять, что, когда мы поженимся, не ста нет и пытаться сохранять мне верность?»

Она начала беседовать с Джоном Коллинзом. Насколько счастливее сложилась бы ее жизнь, будь она обручена с молодым человеком вроде Джона! Он вырос в сельской местности, у него нет этих городских замашек, пусть он и не столь привлекателен, сколь Фермор, однако с ним Каролина была бы гораздо счастливее.

А Фермор все пел и добрался до конца песни, только когда они подъехали к окраине Лискеарда.

Она лежит и чиста, и прелестна у реки, как с милым вчера…

Но уже вьюгой в белое платье одета, на челе – зимы покрова…

Последние слова он пропел с притворным пафосом, и Мелисанда не сумела сдержать смех.

– Но это же так печально! – как бы себе в укор сказала она.

– Никогда не прощу себе, что так вас опечалил! – провозгласил Фермор. – Но это же просто песня. На самом деле никакой дочки мельника не было.

– Но дочек мельников много, – возразила Мелисанда. – Та, что в песне… она существовала только в воображении автора. А сколько девушек в реальности любили и умерли из-за любви? И эта песня о них.

– В любом случае девушка была глупой, – подвела итог Каролина. – Ей бы следовало знать, что солдат обманывает ее, и не верить его сладким речам.

– Но откуда она могла знать об этом? – изумилась Мелисанда.

– Да любой бы понял!

– А она вот не поняла.

– Так я и говорю – она глупа.

– Лично я считаю, – вставил Джон Коллинз, – она могла бы дождаться более подходящего времени года. Топиться, когда падает снег?.. Почему она не подождала до весны?

– Она же была так несчастна! Подождать до весны… Да она не могла больше жить! – горячо возразила Мелисанда. – До весны же было так далеко! А бедняжка так горевала… Какая ей разница, идет снег или нет!

– И жаркие же дебаты вызвала моя песенка! – усмехнулся Фермор.

– Неудивительно, если она предназначалась исключительно для того, чтобы предупредить глупеньких молоденьких барышень, которые слушают сладкие речи предателей! – заметила Каролина.

– Все, кто любит, говорят сладкие речи, – сказала Мелисанда.

– Удивительная предусмотрительность со стороны матушки-природы! – поддержал ее Фермор. – Как песенка дрозда или павлиний хвост.

– Но как молодой девушке отличить правду от лжи?

– Девушка, не способная этого сделать, должна отвечать за последствия, – отрезала Каролина.

– Я спою вам другую песенку, – объявил Фермор, – дабы показать, что опасаться следует не только молоденьким женщинам. – И без промедления он запел:

Семь старых цыганок на графском дворе, волосы распустив, пели:

«Оставь чертог на заре, чудесной воли вкуси!»

И зачарованно леди взяла имбирь горьковатый у них.

Вспыхнули грецким орехом глаза, подхватил ее табора вихрь!

Фермор продолжал петь о том, как граф приехал домой и обнаружил, что его жена ушла с цыганами, и едко пародировал графа, который просил графиню вернуться, а та отказалась.

Когда вернулся в поместье граф, его встретила тишина.

Грозил: «Нищета тебя ждет и грязь!» Молил: «Ты вернись, жена!»

Но что ей злато, что жемчуг его, угрозы, посулы счастья!

Ей стала воля дороже всего, ветров поцелуи, объятья…

Въезжая в город, все они смеялись – даже Каролина.

– Да здравствует покинутый граф! Спасибо ему за то, что развеял печаль по поводу безвременной кончины надоевшей всем дочки мельника! – воскликнул Фермор.

Молодые люди направились к постоялому двору, где накормили лошадей, пока сами отдыхали, прежде чем отправиться на конную ярмарку. Фермор хотел взглянуть на лошадей, а Джон Коллинз намеревался купить коня.

Они расположились в отдельной комнате, с посыпанным опилками полом. Девушка в милом чепце принесла им высокие кружки с крышками, наполненные корнуолльским элем. К элю были поданы горячие – только что из печки – пирожки, благоухающие луком.

– Похоже, сегодня в городе будет веселье, – сказал Фермор девушке в чепце. Она была премилой, а у Фермора для хорошенькой девушки всегда имелось наготове ласковое словечко или улыбка, не важно, сколь сильно он был увлечен в это время другой.

– Вы приехали в самое время, сэр, – ответила она, потупившись. – Сегодня будут пороть старика Тома Мэттьюса. Его поймали, когда он воровал кур у фермера Трегерта. Весь город выйдет на улицу, чтобы посмотреть.

– Значит, повеселимся! – обрадовался Фермор. – Принеси нам, пожалуйста, еще пирожков, они очень неплохи.

Девушка почтительно присела и удалилась.

– Я не совсем поняла, что она сказала, – попросила объяснения Мелисанда.

– О, эти люди радуются пустякам. Будет наказан еще один преступник, только и всего, – пришел ей на помощь Джон Коллинз.

– И его станут пороть прямо на улице? – спросила Мелисанда.

– Он воровал кур, и его поймали с поличным, – ответила ей Каролина.

– Но пороть его прилюдно!.. Это такое бесчестье! Да и больно к тому же!

– Ну, будем надеяться, что это послужит ему хорошим уроком и отучит красть, – сказал Фермор.

– Но на улице… на виду у других… – содрогнулась Мелисанда. – Когда человека подвергают физическому наказанию – это само по себе плохо. Но прилюдно…

– Зато другим неповадно будет, мадемуазель, – резко произнесла Каролина. – Некоторым стоит показать, какие последствия их ожидают, если они возьмут то, что им не принадлежит.

Мелисанда умолкла, и, когда служанка принесла новую порцию пирожков, оказалось, что у нее совсем пропал аппетит.

Выйдя на улицу, они столкнулись со зловещей процессией. Преступник, обнаженный по пояс, был привязан к задку повозки, которая медленно тащилась по улицам города. Позади шли двое мужчин с хлыстами и по очереди опускали хлысты на кровоточащую спину жертвы.

Каролина, Фермор и Джон взирали на эту картину безразлично, только Мелисанда с содроганием отвернулась. «А что, если он был голоден? – думала она. – А может, ему нечем было кормить семью? Откуда нам знать, заслуживает ли он подобного наказания?»

Мелисанда погрустнела, и следа не осталось от того веселья, которое она излучала на подернутой туманом дороге.

Фермор оказался рядом с ней.

– В чем дело? – осведомился он.

Мелисанда покачала головой, но он подъехал ближе, требуя ответа на свой вопрос. Она попыталась объяснить, хотя сомневалась, что он ее поймет.

– Кусты, цветы и туман… все было так красиво. А это… это безобразно!

– Воры должны нести наказание. В противном случае они без колебаний разденут и разуют нас на ходу.

Они подъехали к конюшням, и, пока Фермор с Джо ном выбирали лошадь, Каролина сказала Мелисанде:

– Вас так легко ввести в заблуждение, мадемуазель Сент-Мартин. Вы слишком жалостливы к преступникам… и к дочкам мельников тоже. Глупые люди и преступники должны отвечать за свои поступки.

– Я понимаю, – ответила Мелисанда. – И все-таки не могу их не пожалеть.

– Брать чужое – непозволительно… не важно, что именно, – со значением произнесла Каролина. – И людям необходимо время от времени об этом напоминать.

К несчастью, на обратном пути через город им пришлось увидеть безумную Анну Квелле. И Мелисанде показалось, что порка Тома Мэттьюса по сравнению с горькой участью Анны Квелле не такая уж большая трагедия.

В тот день на Анну пришли поглазеть многие. Одни приехали на конную ярмарку, а другие – поприсутствовать на порке Тома Мэттьюса. Не взглянуть на Анну было бы уж совсем непростительно.

У крошечного домика, в котором жила Анна Квелле, собралась толпа. Молва об Анне разнеслась по округе, и все спешили воспользоваться возможностью ее увидеть. Эта женщина была городской сумасшедшей, и ее безумие привлекало невежественную толпу. В отличие от спокойных, погруженных в себя тихопомешанных, она была буйной. И в приступах ярости, словно дикий зверь, шипела и плевалась, царапала любого, кто осмеливался подойти к ней, кидалась на стены, пыталась сорвать с себя одежду, выкрикивая непристойности. В последнее время приступы сумасшествия случались с ней все чаще и чаще, и увидеть их своими глазами считалось замечательным развлечением. Анна бросалась на землю, колотила руками и ногами, прикусывала язык. Ее лицо багровело, когда она изрыгала пронзительные и странные нечленораздельные звуки. Говорили, что в нее вселились демоны, однако демоны не всегда обнаруживают свое присутствие. Каждый из зевак надеялся, что демоны проявят себя, когда он придет посмотреть на Анну, и изо всех сил старался спровоцировать их показаться во всей красе. Вскоре Анну должны были увезти в Бодмин, где ее посадят в клетку и станут показывать прохожим.

«Какой позор! – возмущались жители Лискеарда. – Теперь у бодминцев будет такое замечательное развлечение! В Бодмине и так полно ненормальных. Их можно увидеть в клетках в любой день, когда только заблагорассудится. Нечестно отбирать у нас последнее развлечение и отдавать его жителям Бодмина!»

Так что лискеардцы и гости города были намерены воспользоваться последней возможностью и получить наибольшее удовольствие от лицезрения Анны.

Она была прикована цепью в домике, где еще недавно проживали ее родители и все их многочисленное семейство.

Взрывы хохота и выкрики были слышны за несколько улиц.

– Чем вызвано такое веселье? – поинтересовался – Фермор у человека в рабочей блузе и кожаных гетрах.

– Так вы не знаете, сэр?! – громко воскликнул муж чина.

– Конечно, нет, поэтому-то и спрашиваю.

– Это все наша старушка Анна Квелле. Ох, и чудная она. А люди собрались в городе по случаю публичной порки, сэр. Вы ведь видели порку?

– Да, видели. Так что ты хотел сказать насчет Анны Квелле?

– Ее скоро увезут в Бодмин. Какая несправедливость! Подошли еще двое мужчин – оба в летах, с лицами, выражающими нетерпение. Разговоры с незнакомыми людьми они считали самым лучшим развлечением. Делиться тем, что им было известно, но о чем незнакомые люди не имеют ни малейшего представления, – неплохой стимул к самоуважению. Они узнали Джона Кол линза и мисс Каролину Тревеннинг, хотя другая леди и джентльмен были им незнакомы.

– Ну, сэр, значит, так… – начал было один.

– Нет, Гарри, дай мне сказать. Ты слишком долго…

– Эй, слушай, Том Тревинг, заткнись!

– А что, если вы будете говорить по очереди? – предложил Фермор. – По одному предложению. Согласны?

Собеседники смотрели на него с недоумением. Наверняка дворянин. Однако иностранец – говорит не как все. А туда же: хочет показать, какой он умный. Иностранцев они не любили.

Тогда Джон Коллинз взял инициативу на себя:

– Что тут происходит, дружище? Мы торопимся.

– Ну, сэр, это все Анна Квелле. Она вон там, в доме. Скоро ее увезут в Бодмин, а мы всегда считали Анну своей. Она всегда была городской дурочкой, и каждый мог видеть, как она валяется на базарной площади, брыкается и колотит руками и ногами. Она так орала, будто… одержимая демонами. А потом совершенно неожиданно успокаивалась, словно демоны покидали ее тело. Да, так оно и было, сэр, через рот. Некоторые горожане даже видели их. И тогда Анна успокаивалась и уходила прочь.

– Так, значит, ее от вас увозят, а людям это не нравится?

– Точно так, сэр. Вот и пришли посмотреть на нее в последний раз, можно сказать. Видите ли, сэр, она сейчас прикована цепью, поскольку остальных членов семейства Квелле уже увезли из города. Ох, и странные они, эти Квелле. Две девушки ненормальные, да и мать с отцом не лучше… Прошу прощения у дам. Мы здорово повеселились… свистели, улюлюкали и все такое…

Короче, заставили их убраться из города. Осталась одна Анна, сэр. А теперь ее заковали и отправляют в Бодмин.

Зеваки, собравшиеся у домика, повернулись, чтобы посмотреть на четырех всадников, и, поскольку толпа отхлынула от двери, Мелисанда мельком увидела самое жуткое зрелище, подобного которому ей еще не доводи лось наблюдать.

В комнате, куда можно было попасть, шагнув прямо с улицы, стояло создание, больше похожее на дикого зверя, чем на человеческое существо.

Мелисанда видела голые плечи, испещренные кровоподтеками; руки, бессильно висящие по бокам; грязную кожу, просвечивающуюся сквозь еще более грязные лохмотья; сосульки волос, обрамляющих лицо; слюнявый рот, изрыгающий отвратительные нечленораздельные звуки. Однако сильнее всего потрясло Мелисанду выражение глаз сумасшедшей, ее взгляд, страдальческий, дикий, дерзкий и, казалось, взывающий о помощи.

И именно в этот момент какой-то мальчишка из толпы, стоящий близко к двери домика, подался вперед и пихнул сумасшедшую длинной веткой, которую держал в руке. Та попыталась схватить за ветку, и ей почти это удалось, но мальчишка быстро отдернул руку. Анна метнулась вперед, насколько ей позволила цепь – железное кольцо вокруг талии причиняло ей сильную боль. Мальчишка опять ткнул в нее веткой, и безумная снова попыталась схватить ее, издав сдавленный яростный рык. Было ясно, что мальчишка развлекается таким образом уже некоторое время.

Из толпы слышались восторженные вопли, а дворяне безразлично взирали на забавы черни. Только один человек среди собравшихся испытывал ту же боль, что и сумасшедшая, над которой издевались. Мелисанда, ни секунды не колеблясь, не дав себе труда подумать о последствиях своего поступка, – все ее мысли занимала та боль, которую испытывала безумная Анна, – соскользнула с лошади, сунула подводья Джону Коллинзу, который оказался к ней ближе остальных и был слишком удивлен, чтобы что-нибудь предпринять, и машинально взял их, бросилась вперед и выхватила ветку из руки мальчишки.

– Не смей! – закричала она. – Это мерзко! И жестоко!

В порыве праведного гнева Мелисанда заговорила по-французски.

Мальчишка испугался и выпустил из руки ветку, но после минутного колебания вознамерился вернуть свою собственность назад. Он брыкнул Мелисанду, пытаясь дотянуться до ветки, которую девушка держала над головой. И тогда она стегнула веткой ему по лицу.

Мелисанда почувствовала, как чьи-то руки схвати ли ее… потом еще чьи-то. Она видела перекошенные злобой лица вокруг, яростный вопль пронесся по толпе. Девушка разобрала лишь одно слово: «Иностранка!» Руки тянули ее к земле.

Однако Фермор уже соскочил с лошади, бросил поводья Джону Коллинзу и врезался в толпу.

– Она француженка! – кричал кто-то.

– Говорят, у французов есть хвосты…

– А не проверить ли это самим?

– Назад, свиньи, мерзавцы, деревенщина неотесанная… Назад! – воскликнул Фермор с горящими глазами, изо всей мочи размахивая кулаками.

Кто-то споткнулся и упал, и Фермору удалось отбить Мелисанду.

– Садитесь на коня… быстро! – приказал он.

Мелисанда повиновалась. Никто не попытался остановить ее. Фермор стоял лицом к толпе с тем пренебрежительным высокомерием, которое эти люди так хорошо знали, уважали и которому повиновались всю жизнь.

– Как вы посмели?! – выкрикнул он. – Как посмели поднять руку на леди?!

Он отступил через толпу и несколько секунд спустя уже сидел в седле.

Толпа последовала за ним, народ негодовал. Фермор был дворянином, но иностранцем. Эти люди только что наслаждались видом крови преступника, которая пролилась в тот день на улице, а сейчас им не дали получить удовольствие от мучений Анны Квелле. Они протестовали против подобного вмешательства в их дела. Это слишком! Не хватало еще, чтобы какие-то иностранцы мешали им как следует поразвлечься… пусть даже эти иностранцы и знатного происхождения! И только присутствие известных им дворян – Джона Коллинза и Каролины Тревеннинг – помешало им немедленно наброситься на этих высокомерных иностранцев.

Один из мужчин схватил Фермора за ногу, но был отброшен пинком и шмякнулся на землю.

– Прекратите! – попытался образумить чернь Джон Коллинз. – Какого дьявола!..

– Вымажем иностранцев дегтем и обваляем в перьях! – раздался голос из толпы. – Посадим на цепь вместе с сумасшедшей… ведь они – родственные души!

Тем временем Фермор схватил уздечку коня Мелисанды и проталкивался сквозь толпу. Вскоре, почуяв свободу и вырвавшись из толпы, лошади поскакали рысью, а потом, галопом промчавшись по базарной площади, вы ехали из города.

Некоторое время спустя Мелисанда закричала:

– Стойте! Остановитесь! Другие отстали!

Фермор рассмеялся, но не стал натягивать повод.

– Я говорю, наши отстали, – повторила она. Несколько минут он продолжал гнать лошадь, потом остановился.

– Разве они не едут за нами? – спросил он и громко рассмеялся. – Нет худа без добра.

– Что… что вы имеете в виду?

Фермор обернулся и бросил взгляд на оставшийся далеко позади город.

– Проклятая безобразная толпа! – сказал он. – У наглецов кровь взыграла. Ни я, ни вы им не понравились. У этих олухов совсем нет вкуса… Вы так не считаете?

– Это я в ответе за все случившееся!

– Ах, Мелисанда, вам за многое придется ответить.

– И что мы будем делать теперь?

– Нам есть чем заняться. Сначала поищем таверну и утолим жажду. После подобных упражнений страшно пить хочется. А потом разыщем остальных… Или поздравим себя со счастливым избавлением от них.

– Поздравим?..

– Потому что мы наконец-то остались наедине.

– И с этим нам стоит себя поздравить?

– Думаю, да. Надеюсь, что и вы такого же мнения. По крайней мере, я отчасти благодарен этой толпе. Поехали дальше. Мне бы не хотелось, чтобы нас догнали и схватили.

– Но… Джон Коллинз с Каролиной… они станут нас искать.

– Не беспокойтесь. С ними все будет в порядке. Джон позаботится о Каролине.

– Но ведь мы бросили их на растерзание этим… людям.

– Мы им только докучали, вы и сами знаете.

– Но вы ведь беспокоитесь… о Каролине.

– С ней ничего не случится. Эти люди и пальцем ее не тронут. Они ненавидят только тех, кого считают иностранцами, а значит, не такими, как они. Мы с вами не такие. Мы – чужие в чужой стране, и нам следует утешать и поддерживать друг друга. – Фермор взял и поцеловал ее руку. – Умоляю, улыбнитесь. Мне так нравится, когда вы радуетесь жизни. Ну же! Мы спасены! Так будем радоваться!

– Простите. Я боюсь, что эти люди плохо обойдутся с Каролиной.

– Почему же? Каролина в полной безопасности и только рада, что мы оттуда уехали. Останься мы там… дело приняло бы очень неприятный оборот. А Каролина не любит попадать в трудное положение. Давайте лучше поищем таверну. Поехали?

– Нет. Мы должны вернуться.

– Что?! Вернуться к этим вопящим хулиганам?! Между прочим, вы меня даже не поблагодарили. А это, как вы знаете, полагается по обычаю. Особенно когда вам спасают жизнь.

– Я вам так благодарна!

– Вы действительно мне благодарны?

– Боюсь, я навлекла на вас большие неприятности.

– Неприятности и вы неразделимы, Мелисанда. Придя в этот мир, вы тем самым уже дали повод для неприятностей. Поэтому одной меньше, одной больше – разницы нет.

– Полагаю, вы шутите? Нам нужно попробовать найти остальных, я уверена.

– Вам этого не хватает для полного счастья?

– Да, конечно.

– Я, как всегда, к вашим услугам. Поехали.

– Это та дорога, что нам нужна?

– Та самая.

Они поехали дальше, но через некоторое время Мелисанда переспросила:

– Вы уверены, что мы не сбились с пути?

– Уверен, – снова успокоил ее Фермор.

Туман, наконец, рассеялся, и Мелисанда увидела, что вокруг расстилаются болота – на вереске блестели капельки влаги, мелкие ручейки обегали камни. Серые пики холмов напомнили ей о бедняжке Анне Квелле, поскольку походили на измученных существ.

– Я так давно хотел поговорить с вами наедине, – сказал Фермор.

– И о чем вы хотели поговорить?

– Я думал, вы догадываетесь. Должны были догадаться. С тех пор как встретил вас, я все время хотел стать вашим… другом.

– Вы очень добры. Спасибо за дружеское отношение ко мне.

– Я буду еще добрее. Стану вам самым лучшим другом. Не подъехать ли нам вон туда, чтобы дать лошадям отдых?

– А что, они действительно нуждаются в отдыхе? Их напоили и накормили на постоялом дворе, где нас угощали пирожками. Нет, нам нужно поскорее вернуться в Тревеннинг. Каролина будет тревожиться, не застав нас там, когда вернется.

– Но я хочу поговорить с вами, а на ходу говорить не слишком удобно.

– Тогда, может быть, мы поговорим в другой раз?

– Да, но, видите ли, слишком трудно улучить момент, чтобы поговорить наедине. А здесь как раз нет никого. Посмотрите. Вы и я… мы здесь одни. Может, такого случая нам больше не представится.

Фермор подъехал к Мелисанде и, неожиданно схватив ее, притянул к себе и страстно поцеловал. Конь Мелисанды испугался, шарахнулся в сторону, и она высвободилась из объятий Фермора.

– Пожалуйста, не надо! Я хочу немедленно вернуться домой! Такое не должно повториться! По-моему, мы сбились с пути.

– Мы-то с вами идем по нужной дорожке, Мелисанда. Какое нам дело до других… путей?

– Я вас не понимаю.

– Все вы прекрасно понимаете! Я-то считал вас правдивой молодой леди!

– Я не верю своим ушам… Вы хотите сказать, что я…

– А как вы думаете? Почему бы нет? Вы, должно быть, знаете, что чертовски привлекательны?

Мелисанду охватила нервная дрожь. Она хотела ненавидеть Фермора, ведь он причиняет боль Каролине. И все-таки возненавидеть его была не в силах. Она не думала о том, как жестоко он поступает с Каролиной, о его безразличии к страданиям других людей. Но его грустная баллада о дочке мельника, которую он пел по дороге, и веселая песенка о цыганах и посрамленном графе никак не шли у нее из головы. Мелисанда думала только о том, как сверкали его голубые глаза, когда он схватил ее лошадь под уздцы и стал прокладывать путь через толпу.

– Милая малышка Мелисанда, – произнес тем временем Фермор, снова пытаясь обнять ее за плечи.

Девушка попыталась отстраниться от него, Фермор рассмеялся, и этот неожиданный смех обезоружил ее.

– Что за нелепое положение! – воскликнул он. – Чтоб мне провалиться! Никогда прежде не попадал в столь нелепую ситуацию… и никогда так долго не оставался в вертикальном положении. Что, если я спешусь? Наверняка вы умчитесь от меня галопом, оставив меня стоять тут в полном недоумении. А может, стоит попробовать? Не помочь ли и вам спешиться? Не отнести ли вас на травку, вон там, в зарослях папоротника, будет подходящее для нас ложе.

– Вы говорите слишком быстро. Я вас не понимаю.

– Не притворяйтесь, что плохо знаете английский. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Вы любите меня, а я люблю вас. Так зачем противиться? Жизнь слишком сложна, чтобы оспаривать очевидное.

– Очевидное?

– Милая моя Мелисанда, разве вы сможете скрывать свои чувства дольше, чем я?

– А как же Каролина?

– Я позабочусь о Каролине.

– Как? Причинив ей боль, как дочке мельника? А что, если она?..

– Это не песня, это жизнь. И Каролина – не дочка мельника. В противном случае я бы не был с ней обручен. Если Каролине станет известно, что я вас люблю… Да, впрочем, откуда? Мы с вами не настолько глупы, чтобы попасть в нелепое положение. Можете быть спокойны – труп Каролины не найдут в холодных водах реки. Каролина понимает, что мы с ней должны пожениться исключительно ради наших семей, ради нашего будущего. А что касается нашей с вами любви… это совсем другое дело.

Мелисанда отъехала от него подальше, ее зеленые глаза негодующе блеснули..!

– Думаю, вы безнравственный человек.

– Еще чего! Вряд ли вы полюбили бы меня, будь я ангелом.

«Я должна бежать от него как можно быстрее, – подумала Мелисанда. – Он – мерзавец. Он – именно такой мужчина, о котором думали сестры Тереза, Эмилия и Евгения, никогда не поднимая глаза на мужчин. Лучше бы и мне не смотреть ему в лицо…»

Вдруг ей пришла в голову мысль о девушке, которую когда-то давно замуровали в монастырской стене. «Неужели тот человек, которого любила монахиня, был таким же, как Фермор? – спросила себя Мелисанда. – Да, вероятно, именно таким».

Мелисанда поспешно развернула коня и поскакала по дороге, которой они приехали сюда.

Она слышала, что Фермор скачет следом за ней, и пустила лошадь в галоп.

– Мелисанда! Дуреха! Сумасшедшая! Остановитесь! Вы что, хотите свернуть себе шею?

– Надеюсь, вы сломаете свою! – бросила она через плечо. – Это будет благо… для Каролины… и для меня тоже.

– Я-то себе шею не сверну! Я хорошо умею ездить верхом.

Вскоре он догнал Мелисанду, схватил ее коня за уздечку и заставил скакать медленнее.

– Ну вот, видите, вам от меня не сбежать. Никогда, Мелисанда. О, сначала вы станете строить из себя недотрогу. Будете говорить: «Изыди, Сатана! Я добродетельная молодая женщина с высокими идеалами. Я воспитывалась в монастыре и мыслю готовыми категориями». Но вы уверены, что эти категории неизменны, Мелисанда? Вы уверены в собственной добродетели?

– Уверена в одном: я вас презираю. Вы знали, что мы едем не по той дороге, и намеренно завезли меня сюда. А Каролину мне жаль.

– Ложь! Вы ей завидуете.

– Завидую?! Уж не из-за того ли, что она выйдет за вас замуж?

– Конечно же, завидуете, моя дорогая. Минуту назад, пока вы все еще мыслили монастырскими категориями и считали, что я намерен разорвать помолвку с Каролиной и жениться на вас, вы не сумели скрыть своего удовольствия. Но подождем… подождем, пока вы научитесь мыслить свободно, пока научитесь быть честной с самой собой.

– И это вы… говорите о чести! Вы… кто подстроил все это! Кто привез меня в уединенное место?

– А кто все начал? За кем гналась разъяренная толпа? Неужели вы не понимаете, что, не будь меня, вас бы уже давно приковали цепью к той сумасшедшей?

– Неправда!

– Вы ведь никогда прежде не видели разъяренной толпы, не так ли? Вам еще многому предстоит научиться, моя милая Мелисанда. Не окажись меня там, все могло бы обернуться для вас не столь благополучно.

– Меня бы спас Джон Коллинз.

– И все-таки я предотвратил катастрофу, вы согласны?

– Согласна. Я же вас уже благодарила за это.

– Так, значит, вы мне все-таки благодарны? Говорят, жалеет – значит любит. А если благодарит?

– Я благодарю вас за то, что вы спасли меня от толпы. А теперь давайте поедем домой.

– Образумьтесь, Мелисанда! Подумайте хорошенько. Что вы станете делать, когда Каролине больше не потребуются ваши услуги? Вы думали о такой возможности?

– Вы хотите сказать, когда вы поженитесь?

– Она может решить, что не нуждается в ваших услугах, гораздо раньше.

– Да, верно.

– Вам следует подумать о будущем.

– Подумать о будущем? Да если я приму ваше предложение, то мое будущее превратится в один сплошной грех.

– Грех – некрасивое слово. А я люблю все красивое.

– Но красивыми словами не говорят о некрасивых вещах, правда?

– Вы слишком серьезны. От любви люди получают удовольствие. Люди созданы для счастья, даже компаньонки. И я сделаю вас счастливой. Горе никогда не коснется вас. Я подарю вам дом в Лондоне, там мы будем жить вместе. Разве вы можете оставаться здесь… в глуши… в положении, мягко скажем, неопределенном? – И он запел:

Весь день тебя буду с ума сводить, забавлять, целовать ночью долгой, но сможешь ли ты дом родной забыть и меня без оглядки любить там, в стороне далекой?

– Давайте возвращаться, – перебила его Мелисанда, – и, пожалуйста, самой короткой дорогой.

– Вам не нравится мое пение? Нравится, я уверен. Оно вас завораживает. Думаете, я не знаю?

– Лучше бы подумали, какое впечатление производит ваше пение на Каролину.

– Не стоит. На Каролине я женюсь – и хватит с нее.

– А вы циничны.

– Хотите сказать – честен. Цинизмом сентиментальные люди называют правду. Я бы мог наобещать вам золотые горы… как солдат дочери мельника. Но не стану. Только подумайте, как красиво я мог бы обставить свое предложение. Сказать: «Мелисанда, давайте тайно сбежим в Лондон. Я поеду туда первым, а несколько дней спустя вы последуете за мной». Видите, это отвело бы от меня всякие подозрения. Потом я встретил бы вас, мы сыграли бы свадьбу, конечно же, не по-настоящему. Бывает и такое – фальшивые свадебные церемонии существуют вот уже несколько лет. А потом все шло бы хорошо, пока меня бы не разоблачили. И тогда вы узнали бы, что я подлец. Конечно, я мерзавец, но, по крайней мере, честный мерзавец. Поэтому вам и признаюсь: я люблю вас. Люблю в вас все, даже притворное благочестие, потому что мне есть что преодолевать, и, клянусь Богом, я его преодолею! Я выложил вам правду, ибо никогда не был негодяем под личиной святоши. И вот что еще вам скажу, Мелисанда: присмотритесь к тем святошам, что вам встречаются в жизни. Ручаюсь, у каждого из них есть и отрицательные черты. Но я, видите ли, предпочитаю быть честным грешником, нежели нечестным праведником.

– Пожалуйста, замолчите, – сказала Мелисанда. – Я достаточно вас наслушалась… даже чересчур.

К ее удивлению, Фермор послушался, и вскоре они увидели вдали очертания города.

– Нам лучше объехать Лискеард стороной, – решил Фермор. – Нас могут узнать, а лишние неприятности ни к чему, верно? На этот раз нам не удастся с такой же легкостью избежать их. Ради своей дамы я готов любому свернуть шею голыми руками, однако я не горю желанием оказаться в многочисленной толпе мерзавцев.

Мелисанда поняла, что теперь они едут верной дорогой. Жизнь больше не казалась такой простой и безоблачной. Ей многого стоит опасаться: Каролины, Уэнны, жестокой и разъяренной толпы… и Фермора.

Девушка бросила на него быстрый взгляд. Не замет но, что он обеспокоен. Она чувствовала себя неопытной и перепуганной. К кому обратиться за советом? К Каролине? Невозможно. К сэру Чарльзу? Он такой добрый, хорошо к ней относится, но кажется таким отстраненным. Оставаясь с ним с глазу на глаз, Мелисанда чувствовала его неловкость, чувствовала, что он хочет как можно скорее избавиться от ее присутствия. Нет, она не может просить у него совета. А как насчет ее друзей из числа слуг? Они слишком словоохотливы, слишком любят посплетничать. А эти неприятности касаются не только ее, но и Каролины.

Мысли ее снова вернулись к монахине, которая не шла у нее из головы. Мелисанда ставила себя на ее место, а любовником видела Фермора. Она боялась, что окажется такой же слабой духом, как и монахиня.

Ей нужно бежать – не только ради себя самой, а ради Каролины. Но куда?

Мелисанда чувствовала на себе взгляд Фермора, чувствовала, что, наблюдая за ней, он насмехается про себя. Она считала его столь проницательным, что верила: он может прочесть ее мысли, греховные мысли, стоящие того, чтобы над ними посмеяться. Фермор – плохой человек. Именно из-за таких, как он, мужчин монахини порывали связь с внешним миром.

Они съехали с горной дороги и были на расстоянии мили от Тревеннинга. Фермор затянул еще одну из своих песенок:

Мелисанда попыталась обогнать его, но он не позволил – держался рядом, напевая:

Так они въехали в Тревеннинг.

Уэнна сидела у постели Каролины и гладила лоб девушки холодными пальцами:

– В чем дело, моя королевна? Расскажи Уэнне.

Каролина совсем не такая, как мисс Мод. Она пугала Уэнну. Мисс Мод лила слезы по любому случаю. Каролина плакала редко. Уэнна же считала, что в некоторых случаях слезы помогают.

Уэнна могла только догадываться о том, что произошло. Молодые люди выехали вчетвером. Каролина с Джоном Коллинзом вернулись домой первыми, Фермор с Мелисандой приехали после.

Казалось, Каролина носит маску, чтобы скрывать свои страдания, но Уэнну никакая маска не обманет. «Да покарает Господь всех мужчин! – думала Уэнна. – О, если бы моя маленькая королевна могла обойтись без них! Если бы она бросила кольцо в лицо жениху и сказала отцу, что скорее умрет, чем выйдет за него! Тогда ему здесь делать было бы нечего. Давным-давно пришлось бы уехать в Лондон. Ясно, что он тут задержался».

Мысли путались в голове Уэнны. Как бы ей хотелось, чтобы Фермор и Мелисанда оба уехали отсюда! Уэнна играла бы на дудке и плясала в честь их отъезда. Она громче всех выкрикивала бы непристойности им вслед. По возвращении эти бесстыдники вели себя по-разному: Фермор был весел и беспечен, а Мелисанда казалась испуганной. Девчонка не из тех, кто умеет прятать чувства. Ее щеки алели, глаза отливали зеленью ярче, чем прежде. Что-то между ними произошло. Уэнна догадывалась, что именно. Какой стыд! Средь бела дня! Осквернили покрытую зеленой травой и цветами землю. Несомненно, они согрешили.

В тот вечер Каролина надела самое красивое свое платье. Она смеялась и шутила с отцом – этим старым греховодником – и с молодым повесой, за которого собиралась замуж. О, мужественная мисс Каролина, она смеялась, когда ее сердце было разбито!

Однако это сатанинское отродье не присутствовало за общим столом. Ей послали поднос с едой в комнату, и Уэнна видела, как выходила оттуда Пег, чтобы отнести поднос на кухню. Губы служанки лоснились от жира, и она что-то дожевывала. Похоже, Пег ела вместо Мелисанды. Все пляшут под ее дудку! Миссис Соади, мистер Микер, Пег и все остальные… все эти глупцы!

«Как бы мне хотелось наслать на нее проклятие! Как бы мне хотелось, чтобы она умерла! Я даже пошла бы к какой-нибудь ведьме, найдись такая, что занимается подобными вещами. Взяла бы у нее восковую фигурку и каждую ночь втыкала в нее иголки – вот что я сделала бы! Пусть Мелисанда попадет в беду. Пусть она умрет…»

– Скажи, моя красавица. Скажи Уэнне. Каролина, милая моя, скажи Уэнне.

– Ты и сама все знаешь, Уэнна, разве нет? – ответила Каролина.

– Да, знаю все, что касается моей овечки.

– Уэнна, мне больше не с кем поговорить об этом.

– Конечно. Уэнна всегда будет с тобой. Расскажи – и тебе полегчает. Что случилось, милая моя? Что случилось, моя королевна?

– Знаешь, Уэнна, она делает все, чтобы заполучить его, а он…

– Ну, моя королевна, я много чего могу порассказать о нем, но, между нами говоря, он такой же, как все мужчины… не лучше и не хуже.

– А она, Уэнна, она очень хорошенькая. Даже больше, чем просто хорошенькая.

– Дьявол во плоти!

– Ты судишь о ней превратно. Не думаю, что она намерена…

– Не только намерена! Она прилагает к этому все усилия. Уставится на любого простака своими огромными честными глазищами… Лично мне никогда не нравились зеленые глаза – в них есть что-то дьявольское. Я не знаю ни одного зеленоглазого человека, который был бы непорочен…

– Нет, Уэнна, ты не права.

– Ты слишком добра, моя драгоценная. Слишком мягкосердечна, и очень хорошо относишься к людям. Ты похожа на свою мать.

– Не знаю, что она замышляет, но он… С того самого момента, как увидел возможность скрыться от нас…

– Так что же произошло? Расскажи Уэнне.

– В Лискеарде у нас возникли неприятности. Это произошло у домика Анны Квелле. Там собралась толпа, а Мелисанда осмелилась вмешаться.

– С нее станется!

– Можешь себе представить, Уэнна, как все разозлились, – она же иностранка!

– Какое бесстыдство! Странно, почему ее не разорвали на кусочки?

– Это могло бы произойти. Но Фермор… О, я наблюдала за ним! Он спешился прежде, чем кто-либо из нас успел что-нибудь предпринять… и вид у него был такой, словно он готов убить любого, осмелившегося поднять на нее руку. Он усадил ее на лошадь, и они ускакали. И все произошло так быстро, что мы с Джоном не успели сообразить, в чем дело. Тогда Джон сказал: «Нам лучше отсюда уехать…» Толпа расступилась и дала нам дорогу, будто устыдившись содеянного. И все потому, я полагаю, что они знали, кто мы такие. Никто и не собирался причинять нам зла. Мы никак не могли найти этих двоих, Уэнна. Мы не знали, куда они уехали.

– Значит, они сбежали от вас. И сбежали намеренно.

– Это все он!

– Без нее тоже не обошлось.

– Мы отправились домой, а потом приехали и они. Отстали от нас не больше чем на полчаса.

– Полчаса – вполне достаточно, чтобы осуществить самые дурные намерения, и притом не привлечь к себе внимания.

– О Уэнна, я так несчастна!

– Ну-ну, моя дорогая. Почему бы тебе не сказать ему, что ты хочешь разорвать помолвку?

– Я не могу, Уэнна. Никогда не смогу порвать с ним.

– Почему? Останешься здесь. Уэнна всегда будет рядом, присмотрит за тобой и утешит.

– Куда бы я ни поехала, ты всегда будешь со мной.

– Я знаю. Да благословит тебя за это Господь! Мы никогда не расстанемся, моя малышка. Но он не для тебя.

– Для меня, Уэнна, для меня! Но меня вот что пугает: а вдруг он так сильно в нее влюбился, что решит на ней жениться?

– Только не он! Ведь кто такая Мелисанда? Чья-то незаконнорожденная дочь! Возможно, это тебя шокирует моя лапочка, но так оно и есть. Уж я-то знаю. Какая-то вертихвостка заимела младенца, который ей был совершенно не нужен. Мистер Фермор – человек гордый. И его семейство тоже. Такие, как он, не женятся на безродных девицах – пусть у них будут какие угодно зеленые глаза.

– Но такие браки случаются.

– Ей потребуется помощь самого дьявола и все колдовские чары, чтобы такое случилось. Разве он намекнул, что подумывает о том, чтобы взять свое обещание назад?

– Нет, Уэнна.

– Ну и не беспокойся об этом. Ты выйдешь за него замуж, любовь моя. Только, боюсь, у тебя еще будут с ним неприятности… и похлеще, чем сегодняшние. Но мы дадим надлежащий отпор, если потребуется. Будем сражаться вместе. Уэнна умрет ради тебя, моя драгоценная. Уэнна сможет даже убить ради тебя. Пусть только она мне попадется! Схвачу ее за горло и буду сжимать руки до тех пор, пока не сверну ей шею, как сворачивают ее цыпленку, прежде чем бросить его в кипящий котел.

– О Уэнна, ты меня так утешила! – Не беспокойся, моя дорогая. Уэнна всегда рядом.

Каролина успокоилась. Она лежала тихо, закрыв глаза, а Уэнна тем временем думала о тонкой шее в своих руках и о зеленых глазах, округлившихся от ужаса, молящих о пощаде, которой не будет.

В доме стояла полная тишина. Оставалось полчаса до полуночи.

Мелисанда, завернувшись в плащ и держа башмаки в руках, поджидала в своей комнате.

В коридоре скрипнула доска. Мелисанда замерла, прислушиваясь, осторожно приоткрыла дверь, и в комнату скользнула низенькая плотная фигура.

– Вы готовы, мамзель? – спросила Пег.

– Да, Пег.

– Дверь не заперта, – зашептала Пег. – Миссис Соади велела не забыть опустить засов, когда вернемся. Еду захватим по пути. Все приготовлено. Пошли.

Они на цыпочках спустились по лестнице, время от времени останавливаясь, чтобы удостовериться, что не перебудили домочадцев. Потом сошли по черной лестнице, миновали комнату слуг и вздохнули свободнее: если проснется кто-нибудь из челяди – не важно, ведь они уходят с благословения миссис Соади.

Девушки вошли в просторную кухню, выложенную большими камнями, где на столе лежало два аккуратных свертка.

– Это жареная индюшка, – прошептала Пег. – Тэмсон Трекуинт обожает жареную индюшку. Миссис Соади сказала, что за крылышко или за кусочек грудки она даст нам такой заговор! Ну а теперь… вы готовы?

– Да, – сказала Мелисанда.

– Тогда пошли.

Они вышли через черный ход.

– Держитесь ближе к дому, – прошептала Пег, – на случай, если кто-то проснулся и подсматривает в окно.

Им предстояло пройти через парк.

– Быстрее, – сказала Пег. – Мы должны прийти до полуночи. Это очень важно. Заговоры в полночь самые лучшие, так сказала миссис Соади, а уж она-то знает.

Добравшись до горной дороги, Мелисанда огляделись. Лупа заливала волшебным светом окрестности, яркой дорожкой искрилась на морской глади. Скалы походили на скорчившихся гигантов, на воде время от времени вспыхивали флюоресцирующие огоньки, призрачные и завораживающие.

– Что вы там разглядываете? – подозрительно спросила Пег. – Чего там такого необычного на море?

– Это так красиво!

– Но это же всего лишь море, старое как мир.

– Но посмотри на тени вон там.

– Подумаешь, просто скалы.

– А огоньки! Смотри! Они то появляются, то пропадают.

– Это всего лишь макрель… и ничего больше. А огоньки означают, что завтра у нас на обед будет рыба… Пойдемте. Вы ведь хотите получить полуночный заговор, мамзель, или мы пришли любоваться макрелью?

В лесу было жутко. Одни деревья отливали серебром, как выходцы из других миров, другие были черны и напоминали гротескные человеческие фигуры. Время от времени в подлеске слышались какие-то шорохи.

– Что это? – испуганно спросила Пег.

– Крыса. Или кролик.

– Я слыхала, будто людей, которые в одиночку вы ходят ночью, уносят пикси.

– Но мы же вдвоем!

– Да я никогда и не вышла бы одна. Ни за что на свете, даже если потом у меня каждый день на обед будет жареная индюшка. Говорят, что маленький народец н станет похищать сразу двоих. Но все равно мне страшно. Лучше прочитать оберег. – И Пег начала дрожащим голосом:

О Джек Фонарик! О Джоан Мгла!

Или вы не видите, что я чуть жива?

Укажите дорогу, отведите домой.

Так смилуйтесь, смилуйтесь вы надо мной.

– Но нам не нужно указывать дорогу домой – погода не такая уж плохая, – заметила Мелисанда.

– Ну, слова «укажите дорогу» можно опустить, – со гласилась Пег. – Но точно помню, что пикси могут сбить с пути так, что заблудишься, если пойдешь куда-нибудь ночью одна. Я так рада, что нас двое!

Девушки стали пробираться по лесу. Пег вскрикнула, когда зацепилась волосами за низкую ветку и не смогла сразу освободиться. Они обе боялись, что вот-вот увидят сотни маленьких фигурок, которые обступят их, защекочут до смерти и уведут в другой мир – подземный. В конце концов, Мелисанда отцепила волосы Пег. Девушки припустили бегом и мчались без остановки до хижины Тэмсон.

Уэнна услыхала скрип ступенек – спала она чутко.

«Кто-то крадется по дому», – решила горничная. Кто бы это мог быть, она не задумывалась, считая, что ей все известно. Конечно же, мамзель, дочь вавилонской блудницы, крадется в комнату жениха ее хозяйки. И Уэнна представляла, чем они там будут заниматься.

А что, если застать их на месте преступления? Нет, так не пойдет. Мисс Каролина огорчится. Нет! Лучше пойти и выложить все, как есть, хозяину.

Она подошла к двери своей комнаты, соседней со спальней Каролины.

«Слава Богу, мисс Каролина не проснулась! Бедная овечка!» – подумала Уэнна.

Она ждала. Больше никаких звуков слышно не было. Неужели она ошиблась? Неужели ей все приснилось? Ну, ничего, она всегда настороже! Она им спуску не даст! Стоит наглецам оступиться, она сразу же побежит жаловаться хозяину. А он не потерпит в своем доме гулящую девку… уж во всяком случае, не ту, которая собирается отбить у его родной дочери будущего мужа. Возможно, ему станет стыдно! Разве не он поселил дочь шлюхи в одном доме с мисс Каролиной?

Уэнна отошла от двери и уже собралась было лечь в постель, когда услышала под окном какой-то шорох. Так, значит, они встречаются не в доме! Как она сразу не догадалась!

Через мгновение она уже стояла у окна. Лужайку ярко освещала луна. Уэнна прислушалась. Да, определенно, это шаги. Как жаль, что она не внизу! Пробираются рядом с домом. Куда это они направляются грешить? На мягкую сочную травку? Пусть их там застигнет смерть!

Тут она их увидела – две фигуры. Одна – мамзель, другая – невысокая и приземистая. Пег!

Что же они там делают? Куда держат путь? Идут к лесу. Внезапно Уэнну осенило, и эта мысль наполнила ее дурными предчувствиями.

Она знала, куда ходят девушки парами в полночь. Знала, зачем они направляются к лесной хижине.

Уэнна уселась у окна и принялась ждать.

Мелисанду стала бить дрожь когда они с Пег ступили в хижину. Помещение скудно освещала свисавшая с потолка лампа, которая распространяла сильный запах рыбьего жира. В углу в углублении земляного пола горел костер. Два черных кота развалились на полу. Увидев гостей, один поднялся и выгнул дугой спину, другой остался лежать, не спуская с них настороженных зеленых глаз.

– Спокойно, Сэмюель, – раздался тихий голос. – Эти две юные леди пришли нас навестить.

Черный кот уселся на полу и стал наблюдать за девушками.

На столе в беспорядке валялись самые разнообразные предметы – кусочки воска, деревянные сердца и бутылки с красной жидкостью, по виду напоминающей кровь. Были там и талисманы из дерева с металлом, карта звездного неба и огромный хрустальный шар.

По обмазанным глиной стенам были развешаны пучки сушеных трав. Через весь потолок хижины проходила балка, с которой свисали какие-то черные звериные тушки в различных стадиях разложения. У огня грелись две живые жабы. Там же висел котел, в котором что-то кипело. От него поднимался пар с запахом земли и гнилых овощей.

Тэмсон Трекуинт встала. Это была очень старая женщина. Ее нечесаные седые волосы спадали до плеч. Кожа задубела от ветра и солнца и стала совсем коричневой. Колдунья была очень худа. А тяжелые веки над черными и блестящими глазами придавали ей сходство с орлом.

– Проходите, проходите. Не бойтесь, – сказала она. – Сэмюель не причинит вам зла. И Джошуа тоже. Что вы мне принесли?

Пег была так напугана, что не могла произнести ни слова. Мелисанда, запинаясь, еле выговорила:

– Мы… принесли вам… индюшку.

– А ты не из наших мест. Подойди сюда, милочка, дай-ка я тебя получше рассмотрю. Ты ведь не боишься меня, верно? С этими служанками всегда одно и то же. Им нужны мои талисманы. Хотят приворожить своих деревенских парней да рыбаков, но пойти и попросить у меня помощи боятся. А чего ты хочешь, милочка? Говори. Ты ведь не веришь мне, верно? Но все равно пришла.

– Говорят, вы можете дать талисманы или приворотное зелье, чтобы заставить человека полюбить, – сказала Мелисанда. – А сумеете сделать так, чтобы человек полюбил того, кого нужно, даже помимо своей воли?

– Я могу дать талисман, могу сделать девушку привлекательной, милочка. Могу натереть ее такой мазью… что ни одна оса или пчела не укусит. А там, откуда ты, есть ведьмы? Злые колдуньи, как некоторые… или добрые, как Тэмми Трекуинт?

– Я ничего о них не знаю. Я жила в монастыре… вдали от подобных вещей.

– Понимаю, милочка. Ты теперь чувствуешь себя птичкой, которую выпустили из клетки на свободу. Только берегись, птичку может кто-нибудь поймать и подрезать ей крылышки. Зачем ты сюда пришла?

– Мне нужен талисман… заговор… Если вы будете так добры…

– Ты хочешь приворожить мужчину? Зачем тебе талисман, у тебя и так получится.

Мелисанда заглянула в глаза с нависшими веками и увидела, что, несмотря на всю странность, в них светилась доброта. Она торопливо произнесла:

– Я опасаюсь… одного человека. Хочу, чтобы он больше не уделял мне внимания, а чувства обратил на ту, которой они нужны. Вы можете это сделать?

– Значит, нужен отворотный талисман.

– Вы можете мне дать такой?

– Это не так просто. Некоторые приходят и просят меня об этом, но я-то знаю, что им это понадобилось только для того, чтобы разлучить парочку влюбленных. Но ты – совсем другое дело, милочка. Ладно, посмотрим. А чего хочет другая девушка?

Пег выступила вперед. Ее желание просто. Ей нужен любовный талисман, чтобы завлечь молодого рыбака, которого она, как ни старалась, не могла поймать в свои сети.

– Посмотрим, что вы тут принесли.

Колдунья развернула сверток с припасами и понюхала.

– Неплохо, – сказала она. – Вас послала миссис Соади, а она мне друг.

Старуха положила еду на стол и, выбрав ловкими пальцами кусочек воска, вдавила в металлическую форму для отливки, которую положила в костер.

– Представляй его лицо, милочка, – сказала она, обращаясь к Пег. – Думай о нем. Вызови его в своем воображении. Вот он здесь, стоит позади тебя… худой парень. Закрой глаза и скажи его имя. Ты его видишь?

Пег кивнула. Тут форма была вытащена из огня, и колдунья поставила ее остывать.

– Сядь на эту табуретку, милочка. Не открывай глаза и не переставай думать о нем ни на минуту. Когда остынет, получишь свой талисман. А сейчас сиди тихонько.

Пег сделала, как велела колдунья.

– А теперь с тобой, милочка. Тебе нужен двойной заговор. Сперва мы должны его отвадить от тебя. Тут у меня имеется луковица. Проткни ее иголками. В старые времена мы использовали не что иное, как овечье или воловье сердце. Но и луковица подойдет, с ней даже легче обращаться. А теперь, милочка, возьми эти иголки и, втыкая их в луковицу, представляй его образ. Ты должна представить, что он стоит рядом с тобой.

– А это ему не повредит? – обеспокоенно спросила Мелисанда. – Я не причиню ему этим вреда?

Тэмсон неожиданно рассмеялась:

– Что такое вред? То, что вредно одному, полезно другому. Если он и в самом деле тебя любит, он может найти с тобой свое счастье. Если же ему придется полю бить другую, возможно, его ждет горе. Поэтому сказать, что из этого всего получится – зло или благо, – я не могу. Я – ведьма, но ведьма добрая. Ты мне понравилась, поэтому я и говорю тебе: игры с судьбой не доводят до добра. То, что написано в книге судеб, все равно сбудется. Судьба есть судьба, ее не изменишь. А люди, приходя ко мне за зальем, стремятся ее изменить. Изменить судьбу могут только бесы, их нужно вызывать. С помощью магии. Но от этого больше вреда, чем добра.

– Но я знаю: нужно отвратить его мысли от меня. Для него это будет благо.

– Тогда втыкай иголки.

Слезы выступили у Мелисанды на глазах.

– Это все от лука. Слезы – это хорошо. Слезы лить никому не вредно. Ну как, готово? Воткнула иголки? Теперь он здесь. Стоит позади тебя. Он – высокий, красивый и веселый. Многих он любил, но никого не любит так сильно, как самого себя. Теперь мы зажарим это «сердце», и, пока оно будет жариться, повторяй за мной: «Не это сердце хочу я сжечь, а отвернуть от себя сердце мужчины…» А потом, милочка, скажи про себя имя той, которую он должен полюбить, и представь их вместе. Когда будешь повторять эти слова, вообрази, как они берутся за руки. Повторяй их имена… представляй, как они сольются в любовном порыве.

Мелисанда закрыла глаза и стала повторять про себя заклинание. Она попыталась представить Каролину и Фермора, заключающих друг друга в объятия. Но вместо этого ей почему-то ужасно захотелось оказаться на месте дочери сэра Чарльза, оказаться избранницей Фермора. И Каролины уже не было в ее воображаемой картине. А Фермор был: он сидел верхом на коне и распевал свои песенки, потом наклонился, чтобы поцеловать Мелисанду. Он подшучивал над ней и заразительно хохотал. И Мелисанда уезжала от него, но знала, что он ее нагонит. Тут ей в голову пришла мысль о монахине, нарушившей свои клятвы много лет назад и умершей в своей гранитной могиле.

– Ну, вот и все! – сказала Тэмсон Трекуинт. – Готово. А теперь ты, милочка, – продолжила она, обращаясь к Пег. – Вот тебе восковая куколка. Втыкай иголки каждую ночь туда, где должно быть сердце, и если ты будешь беспрекословно выполнять мои указания, то, когда увидишь этого парня, станешь его милой еще до восхода новой луны. Вот, бери.

Пег, еле переводя дыхание, затараторила:

– Миссис Соади сказала, что у нее вот-вот вскочит ячмень. Как ей быть?

– Пусть потрет его кошачьим хвостом.

– А мистер Микер опасается, что его астматические приступы возобновятся.

– Пусть соберет паутины, скатает ее в ладонях в шарик и проглотит.

– Большое вам спасибо, госпожа Трекуинт. Миссис Соади сказала, что оставит вам что-нибудь.

– Передай миссис Соади – я всегда к ее услугам.

Девушки вышли в лес. Обратное путешествие было не столь устрашающим, как поход к хижине колдуньи. Они были слишком поглощены тем, что с ними произошло, чтобы думать о сверхъестественных лесных обитателях. Пег сжимала восковую куколку и мечтала о своем рыбаке. Мелисанда не была столь счастлива.

Они пересекли лужайку и направились к дому.

– Теперь как можно тише, – предупредила Пег.

Но Уэнна, которая поджидала у окна, уже заметила их.

Довольно оставаться пассивной наблюдательницей, решила Уэнна, настало время действовать.

Эта мерзкая девчонка не бегала на свидание, она слишком хитра. Тем не менее, Фермора не отталкивает. Она более чем распутна – она коварна!

Уэнна представила, как Мелисанда говорит Фермору, что она не из тех, кто готов стать одной из его любовниц. А сама отправляется к колдунье и просит заклятье, что бы заставить его плясать под свою дудку… исполнять любые ее прихоти. А главной ее прихотью будет свадьба.

Значит, медлить больше нельзя.

Уэнна спустилась в кухню…

Миссис Соади сидела за столом и лечила ячмень кошачьим хвостом. Большой откормленный кот расхаживал по столу, а миссис Соади пыталась заставить его стоять смирно, – чтобы она смогла потереть веко его хвостом.

– Что тут происходит? – спросила Уэнна.

– Опять этот проклятый ячмень! Мой братец страдал от ячменей, а теперь они и меня допекают. Вот пытаюсь вылечить глаз, пока веко не разнесло и оно не закрыло мне глаз.

– И кто тебе посоветовал такой способ?

– Старуха Тэмми Трекуинт. Она добрая. Помню, когда трое детишек Джейн Пенгелли болели корью, она велела ей надрезать левое ухо кота, взять три капельки крови, вылить в стакан с чистой ключевой водой и выпить. И на следующий день детишки все как один были здоровы! Вот что такое Тэмми Трекуинт!

«Значит, тебе известно, что девчонки ходили к ведьме, – подумала Уэнна. – Это ты их туда отправила, тайно покровительствуя колдовству… Так ты заодно с этой мамзелью?»

Уэнна посмотрела на миссис Соади. Та была настолько толста, что казалось, стекала с табуретки, словно тесто с краев квашни. Крошечные глазки миссис Соади улыбались миру из-за пухлых щек. Она стала такой толстой, потому что битый день поглощала лакомые кусочки, что не мешало ей с удовольствием вкушать и завтрак, и обед, и ужин. Миссис Соади была любительницей поесть. Почти так же страстно она любила и посплетничать – чем пикантнее сплетня, тем лучше. Что ей нравилось больше – мясной пудинг или слухи о том, кто кого соблазнил, рыба в сметанном соусе или сплетни о том, что Анни Полгард встречается с Сэмом? Трудно сказать, но только она не могла устоять ни перед едой, ни перед возможностью посплетничать.

У миссис Соади была еще одна отличительная черта. Щедрая по натуре, она не могла насладиться пищей, вкушая ее в полном одиночестве, не могла получить удовольствия от чужого секрета, если не поделится им с кем-то еще. И не важно, раздавала ли она пищу своего хозяина, не важно, поклялась ли она хранить чужую тайну. Щедрость ее не имела границ.

– Так, значит, ты была у Тэмсон? – спросила Уэнна.

– Нет, туда добираться слишком далеко, да и дорога идет через лес. Рецепт принесла мне одна из служанок.

– Так, значит, она туда ходила сегодня, верно?

– Нет, но не так давно.

– И зачем же на этот раз?

– Малышка Пег без ума от одного рыбака.

– Гадкая девчонка!

– Ну, я бы так не сказала. Просто она влюбчивая. Такие люди встречаются время от времени, Уэнна, дорогуша.

– А Пег ходила туда одна или кто-то еще воспылал к кому-нибудь чувствами?

Миссис Соади понимала, что ей не следует говорить, но удержаться и не рассказать было очень трудно. А Уэнна слишком торопилась выведать у нее секрет, словно извлечь моллюска из раковины, и поэтому безразлично сказала:

– Я видела, как они пришли. После полуночи. Миссис Соади, вы же знаете, молоденьким девушкам не следует выходить из дому среди ночи.

– Дорогуша, но заговоры обладают магической силой только в полночь. И нет ничего плохого в том, что они пошли к колдунье, – ведь они были вдвоем.

– Так, значит, мамзель тоже ходила за талисманом?

– А почему бы и нет? Хоть какое-то развлечение. Правда, как сказал мистер Микер, такой хорошенькой девушке, как она, не нужен никакой талисман.

– Легко ловить только мух, моя дорогая, а для того, чтобы поймать редкую бабочку, нужен сачок.

– Господи Боже мой! – Миссис Соади была сражена такой мудростью. – Так, значит, вы думаете, что… О, я не знаю. По-моему, это просто развлечение. Я ведь и сама была молодой. – И миссис Соади тихонько рассмеялась своим воспоминаниям.

Уэнна, стиснув кулаки, подумала: «Мелисанда должна уехать. Ей нельзя тут оставаться».

Любыми средствами Уэнна должна выжить Мелисанду из этого дома.

Пойти к хозяину и выложить все, что ей известно? Нет, он только от нее отмахнется. Ему нет дела до того, что Мелисанда отбирает мистера Фермора у его собственной законной дочери, разбивая бедняжке сердце. Разве он любил миссис Мод? Нарочно довел ее до могилы, потому что был занят только этой вертихвосткой.

Ну ладно! Уэнна знает его больное место. Знает, куда его укусить. Он человек гордый. Гордится своим положением в графстве. Возможно, он и развлекался где-то за границей или в Лондоне, но здесь, в Корнуолле, его репутация должна оставаться незапятнанной.

– Миссис Соади, – сказала Уэнна. – Мне кое-что известно об этой мамзели.

– Что известно? – Глаза миссис Соади заблестели, как блестели они, когда она нарезала яблоки, бекон и лук и выкладывала их с бараниной поверх нежного молодого голубя для начинки в пирог. Ее глаза блестели так, словно она добавляла свиной крови в кровяной пудинг.

– Не знаю, стоит ли говорить об этом…

– О Уэнна, моя дорогая, можете мне довериться.

– Ну, тогда никому ни слова… ни единой душе. Клянетесь?

– Клянусь, милочка, клянусь!

Уэнна придвинула свой стул поближе к миссис Соади:

– Мне случайно удалось узнать, чья она дочь.

– Неужели?

– Хозяина.

– Не может быть!

– Точно. У него была женщина в Лондоне.

– Что вы говорите!

– Да, точно. Он все время бывал в разъездах. Говорил, что отправляется по делам. Что еще за дела такие? – спрашивала я себя. А потом появилась эта девчонка, и ее отправили в монастырь во Францию. Когда она выросла, хозяин пожелал привезти ее сюда. Но пока была жива хозяйка, он не мог этого сделать. Он крепко держался приличий… не хотел, чтобы все открылось.

– А откуда, Уэнна, вам стало известно? Дочка хозяина тоже знает?

– Нет, она ничего не знает. Я не собираюсь посвящать ее в это дело. Миссис Соади, как раз перед смертью мисс Мод пришло письмо… письмо из другой страны. Сэр Чарльз был очень им обеспокоен. Я видела, как он его читал. Размышлял, как ему быть. Мисс Мод была жива. Мисс Мод попросила его принести ей шаль… Это было в ночь, когда праздновали помолвку. Он вместо того, чтобы принести ей шаль, ушел и снова принялся читать это злополучное письмо. А мисс Мод простудилась и умерла.

– Вы хотите сказать, что он нарочно… чтобы мамзель смогла сюда приехать?

– Я этого не говорила. Вы сами сделали такой вывод, миссис Соади.

– Господи спаси мою душу! Я ничего плохого не имела в виду. Знаю, хозяин – хороший человек, лучше и не надо. Но неужели все это правда?

– Нет причин сомневаться, миссис Соади. Мелисанда – его дочь, его незаконнорожденный ребенок.

– Проще сказать, ублюдок, – произнесла миссис Соади приглушенным голосом. – Никогда бы не подумала!

– Ну вот, миссис Соади, я вам доверилась. Вы не должны говорить об этом ни одной живой душе. Это наш секрет.

– Ну что бы, Уэнна, милочка. Можете мне верить. Ни словом ни обмолвлюсь. Клянусь жизнью! В какие времена мы живем!

– Не забудьте о своей клятве, миссис Соади. Если правда выплывет наружу, я и представить не могу, что сделает хозяин!

– Бог ты мой! Чтоб мне провалиться! Ой, я совсем забыла про обед.

Миссис Соади встала из-за стола. Ее маленькие глазки блестели, но думала она вовсе не о молочном поросенке, которого собиралась готовить, а о странных делах, что творились в хозяйском доме.

Некоторое время миссис Соади будет рассеянной, и Микер поймет: у нее что-то на уме. А старик Микер в том, что касается сплетен, ничем ей не уступает. Он не даст ей смаковать эту тайну в одиночестве, заставит ею поделиться.

«И это будет очень скоро, – размышляла Уэнна. – А потом это станет известно и остальным слугам. Они станут перешептываться и сплетничать насчет необычных отношений между хозяином и мамзелью. Вскорости эти сплетни достигнут ушей хозяина. И тогда, милашка мамзель, насколько я знаю сэра Чарльза, тебя здесь держать больше не станут и ушлют подальше, чтобы о тебе не было ни слуху ни духу! Как умно я придумала избавиться от тебя!»

 

Глава 2

Октябрь принес с собой штормовые ветры. Дождь, налетавший с моря, клонил к земле пихты, обрушивался на дома, затекая в оконные щели и под двери. Море, свинцово-серое и злобное, оставило рыбаков без улова. Безутешные, они собирались в «Веселом морячке», толкуя, как и в любой другой год, о штормах, от которых рыбаку нет житья. Туман опустился на землю, словно мокрый занавес.

– Повсюду сырость! – сетовала миссис Соади. – В моих туфлях за одну ночь заводится плесень.

Мистер Микер жаловался на свой ревматизм. Только Пег была благодарна погоде. Уж теперь-то ее возлюбленному волей-неволей приходилось сидеть дома, а всем известно: если рыбак не выходит в море, его нужно как следует утешить, – заговор Тэмсон, похоже, подействовал!

Мелисанда не находила места, снова и снова спрашивая себя, окажется ли ее утыканная булавками луковица столь же действенной, как восковая куколка Пег. От природы Мелисанда обладала веселым нравом, и первое потрясение от неприятной ситуации, в которой она оказалась, уступило место привычному оптимизму. Нужно жить сегодняшним днем. Ей всего шестнадцать лет, и каждая неделя, казалось, заключала в себе целую вечность. Так стоит ли слишком серьезно размышлять о будущем? А что касается Фермора, то его чувства к ней объясняются просто: она склонна к дурным поступкам, разве монахини не говорили, что ни один дурной поступок не обходится без участия Мелисанды? Фермор порочен, подобно Сатане, он склоняет ее в грех, и это вполне естественно. Фермор искушал ее, считая способной легко поддаться искушению. Людям, как известно, следует любить святых и ненавидеть грешников, но человек помимо воли своей тянется к грешникам, и она, бедная маленькая сиротка, испытывала волнение, потому что с ней в первый раз завели речь о любви.

С кем она могла говорить о любви в монастыре? Пекарь угощал ее пирожными, к ней тепло относился Лефевр, но это была дружба. Сэр Чарльз привез ее сюда, но сделал это, побуждаемый добротой. А любовь, словно вино с пастернаком, ударяла в голову. Значит, решила Мелисанда, ей простительны мысли о Ферморе. Он всего лишь искушает ее, точно так же, как один из дьяволов с вилами, изображенных на алтарной завесе, искушал святого Антония и святого Франциска.

Пег частенько прокрадывалась к ней в комнату по болтать, считая, что они стали родственными душами после того, как вместе ходили к Тэмсон. Пег ставила поднос и принималась болтать о своем рыбаке. Девушка при этом раскачивалась на каблуках, теребила волосы, и взгляд ее теплел.

Пег вдруг пришло в голову, что в рыбака она влюбилась из-за мамзель. До появления в доме Мелисанды ее мыслями владел господин Фермор. Пег просто не могла в кого-нибудь не влюбиться, но она отнюдь не была мечтательницей, считая любовь чувством, требующим взаимности. А господин Фермор перестал обращать на нее внимание и пребывал в рассеянности, когда она приносила ему горячую воду, и все потому, что мысли его были заняты мамзель. Тогда Пег, хорошенько оглядевшись, отыскала своего рыбака.

– Кажется, мой заговор подействовал, – сообщила Мелисанда. – Тэмсон Трекуинт – просто замечательная.

– Да, замечательная, – поддержала Пег. – Правда, ячмень у миссис Соади так и не прошел. А все этот старый кот. Ужасная тварь. Ничего волшебного в нем нет. А знаете, мамзель, я никогда прежде не слышала, чтобы кто-то хотел отвратить от себя любовь…

Пег силилась выразить свою мысль, но никак не могла подобрать нужных слов. Ее занимало, что же становится с такими людьми, как мамзель. Да, Пег знала, гувернантки есть и у Данесборо и у Ли. Но они не из тех, в кого влюбляются. Существуют также компаньонки вроде той, что живет у леди Говер. Все это были женщины средних лет, и Пег испытывала к ним смутное презрение.

Как быть этим гувернанткам и компаньонкам? Как сыскать подходящую пару? Им никогда не выйти замуж за господ вроде мистера Фермора и Фрита Данесборо, а стать женой шахтера или рыбка они сами не захотят. Да, невеселая это судьба – быть гувернанткой или компаньонкой. Но молодая компаньонка – это уж совсем странное положение.

Пег спрашивала себя: что станет с Мелисандой, когда мисс Каролина выйдет замуж? Возьмет ли она ее с собой? Если да, то это будет просто поразительно. Ну а если не возьмет – сможет ли мамзель остаться в доме? И при ком тогда она будет состоять компаньонкой?

Это было слишком сложно для Пег, потому она снова вернулась к мыслям о своем рыбаке. Если все сладится, то они поженятся, и Пег переедет в его домик у моря. Она шла по проторенной дороге. А вот мамзель ступила на извилистую тропинку, которая неизвестно куда ее выведет.

– Мамзель, – решилась она наконец задать не дающий ей покоя вопрос, – что вы станете делать, когда мисс Каролина выйдет замуж?

Мелисанда, помолчав немного, ответила:

– Я не знаю.

Но Пег смотрела на нее с сочувствием, а Мелисанда в нем не нуждалась, а потому почти с вызовом сказала:

– Это секрет – ведь так? Откуда нам знать, что с нами станет? Эта тайна как раз и делает жизнь… волнующей. Живя в монастыре, я понятия не имела, что произойдет дальше. Но однажды я покинула… я ушла от монахинь и всего того, к чему привыкала столько лет. Я видела сестер каждый день, а потом распрощалась с ними. Все изменилось. Новая страна… новый дом… новый люди. Все новое. Это все равно, что шагнуть из одной жизни в другую. Немного грустно, но и волнующе – спрашивать себя, что произойдет дальше.

Пег перестала крутить свой локон и теперь не сводила глаз с Мелисанды.

А Мелисанда все с тем же вызовом продолжала:

– Может статься, я уеду их этих краев. Отправлюсь в другую страну, в новый дом, к новым людям. Увлекательно гадать о том, что тебя ждет, но о чем ты пока пребываешь в неведении.

Наступило молчание. Мелисанда забыла про Пег. Она перенеслась в свои детские годы. Богатая дама пришла тогда в монастырь забрать Анн-Мари, и с это го дня Мелисанда мечтала, как и за ней придет богатая дама, заберет ее, и она проведет всю свою жизнь лакомясь засахаренными фруктами и щеголяя в шелковых платьях. Наивная мечта, но приятная, она скрашивала однообразные дни Мелисанды. Теперь на смену ей пришли другие мечты. А что, если Каролина полюбит Джона Коллинза и захочет выйти за него замуж? А вдруг Фермор чуточку изменится? Останется самим собой, но станет добрее, ласковее. В мире иллюзий случается все, что угодно, и сейчас грезы Мелисанды были столь же яркими, как в те дни, когда она мечтала о засахаренных фруктах и шелковых платьях. Неужели эти мечты несбыточны?

Казалось, все в доме предчувствовали – что-то должно произойти.

Сэр Чарльз часто запирался в своем кабинете, садился у окна, так чтобы видеть всех, оставаясь при этом не замеченным, и наблюдал за девушкой, которую привез в дом. Он знал о ссоре между Фермором и Каролиной, знал, что совершил самый глупый поступок за всю свою поистине безупречную жизнь, став любовником Милли, не меньшей глупостью было решение поселить в своем доме ее дочь.

Сэру Чарльзу казалось, что Мелисанда – это ее мать, рожденная заново. Приведя ее сюда, он согрешил против своей дочери Каролины, так же как, полюбив Милли, согрешил против жены Мод. Он видел, какую страсть Мелисанда разожгла в Ферморе, и с пониманием относился к этой страсти. Но что он мог поделать? Прогнать Мелисанду? Он не сомневался: куда бы девушка ни отправилась, Фермор последует за ней. Похоже, сэру Чарльзу оставалось только одно – смотреть и выжидать.

Уэнна с нетерпением ждала, когда поползут слухи. Но слухов все не было. Вот уже и октябрь миновал, наступил ноябрь. Не одна неделя прошла с тех пор, как она поделилась секретом с миссис Соади. Кухарка проявила необычную для нее скрытность. Быть может, она шепнула о секрете мистеру Микеру, а тот посоветовал ей держать язык за зубами?

Каролина боязливо выжидала. Фермор относился к ней с нежностью, часто говорил о женитьбе. Если бы только она не знала так много…

Мелисанда с надеждой смотрела в будущее. Ей не верилось, что жизнь не хороша. Мечты, настолько яркие, как у нее, непременно должны исполниться. Пусть не в таком виде, в каком являются ей, – она ведь не прорицательница, не ведьма, – и все-таки они сбудутся.

Мелисанда уже жалела, что пошла к той ведьме в лесу, как обычно, поддавшись минутному порыву. Ей нужно было узнать заговор, который помог бы приворожить Каролину к Джону Коллинзу, а Фермора сделать любящим мужем самой Мелисанды.

Конечно же, это свершится. Жизнь – благо, а Мелисанда – любимица фортуны.

Умудренный опытом, Фермор, зная, что творится сейчас в душе Мелисанды, как орел, следил за своей добычей. Он разрывался между страстью, почти всегда жестокой, и столь непривычной для него нежностью. Строил коварные планы, как заманить Мелисанду в ловушку, но всякий раз необъяснимая нежность приходила к нему, словно строгий родитель, присматривающий за непослушным ребенком. Тогда, на вересковых лугах, Мелисанда не смогла разобраться в своих чувствах. Она была молода и наивна, потому что жила в монастыре, ограждавшем ее от реальности, но быстро все постигала. Фермор порой хвалил ее с той же холодностью, с какой выбирал бы лошадь. В ней соседство вали породистость и простота. Он интуитивно чувство вал, что Мелисанда – плод любви какой-то знатной особы и человека низкородного – возможно, госпожи и ее лакея. Подобные вещи порой случались. И образование ей дала та самая знатная особа, имеющая отношение к ее зачатию и рождению.

Фермор не сомневался – сэр Чарльз посвящен в тайну ее появления на свет. Он пытался выведать у будущего тестя этот секрет, но сэр Чарльз упорно хранил молчание, давая понять, что считает столь вульгарное любопытство непростительным отступлением от хороших манер.

Но Фермор ненавидел бездействие и привык удовлетворять свои желания, пока они еще горячи и животрепещущи. Он страшился собственных чувств, хотя едва ли сознался бы в этом. Время от времени он подумывал о браке с Мелисандой. Конечно, это стало бы катастрофой. Катастрофой даже здесь, в Корнуолле. Вправе ли он так безответственно распорядиться судьбой? Парламент – вот куда прочил его отец. Его ждет жизнь захватывающая, насыщенная событиями. Приложить руку к государственным делам, творить историю – это казалось Фермору весьма заманчивым. Отец его имел приятелей в высших сферах, водил дружбу с Пилом, Мелборном и Расселом и обеспечил бы сыну продвижение. Множество молодых людей стремились наверх, а при его возможностях было бы смехотворным жениться на девушке не своего круга лишь для того, чтобы удовлетворить мимолетную страсть. Мелборн в свое время фигурировал в неприглядном бракоразводном процессе. Мелборн, человек могущественный, уже побывавший премьер-министром, добился своего, но не избежал урона для репутации – такое никому еще не удавалось, – хотя и пережил скандал. Теперь уже не стоило сомневаться: в Англии, где молодая королева все больше попадает под влияние своего педантичного мужа-немца, сословные разграничения постепенно ужесточатся и мезальянс станет губителен для мужской карьеры.

К тому же Фермор не раз испытал страсть и успел убедиться, что она скоротечна. Многие женщины любили его, и сам он любил многих женщин. Так неужели сваляет дурака с одной из них? Подобные глупости – для неоперившихся юнцов, для неопытных мальчиков.

Нужно внушить Мелисанде: то, на что она уповает, невозможно.

Отец торопил Фермора с возвращением в Лондон, считая, что время от времени появляться в свете необходимо. Предаваться затворничеству в сельской глуши – значит, лишить себя возможности заводить полезные знакомства.

И Фермор решил положить конец ожиданию. Он отправился в кабинет сэра Чарльза.

Чарльз Тревеннинг нервничал. Он ожидал визита молодого человека и спрашивал себя: как он сам поступил бы на его месте. Конечно же, он никогда не женился бы на Милли, но Мелисанда – образованная молодая леди. Он понимал, какое это искушение для Фермора. Да, в годы его молодости все было проще. В георгианскую эпоху порядки в монастырях были менее строгими, чем в викторианскую.

– Я пришел сообщить вам, сэр, – сказал Фермор, – что отец настоятельно требует моего возвращения в Лондон, и я считаю, что до моего отъезда нам следует назначить дату бракосочетания. Мать Каролины скончалась совсем недавно, и мы сейчас соблюдаем траур, но, учитывая огромное расстояние отсюда до Лондона и особые обстоятельства – ведь мы условились о свадьбе еще до этой трагедии, – хотел бы просить вашего согласия на то, чтобы ускорить дело. Возможно, нас не упрекнут в недостаточной почтительности, если празднества пройдут несколько скромнее, чем это предполагалось вначале.

Сэр Чарльз посмотрел на молодого человека. «Крепкий орешек, – подумал он, – крепче, чем был я в свое время. Такой не влюбится сгоряча в маленькую портниху, шьющую манто». Его вдруг охватила усталость. Пусть молодые живут собственной жизнью. Пусть Мелисанда сама за себя постоит. Глупо взваливать всю ответственность на свои плечи. Так можно дойти до того, что придется винить или чествовать каждого отца за все то, что происходит с его сыновьями и дочерьми.

– Поступайте так, как считаете нужным, – сказал он. – Вы правы, мы имеем дело с особыми обстоятельствами.

– Тогда, – сказал Фермор, – позвольте нам сочетаться браком здесь, на Рождество. На следующей неделе я уеду в Лондон и вернусь в декабре.

Сэр Чарльз дал согласие, и, когда Фермор вышел, он улыбался – вот и конец ожиданию.

Мелисанде хотелось побыть одной.

Ее заговор все-таки подействовал. Наконец-то Каролина будет счастлива.

Они шили одежду для бедняков, когда Каролина сказала:

– Давайте не будем читать этим утром. Я так взволнована. День моей свадьбы уже назначен.

Мелисанда еще ниже склонилась над фланелевой юбкой, кладя стежок за стежком.

– Это случится на Рождество, – продолжала Каролина, – времени осталось не так много. О да, меньше двух месяцев… шесть недель. Совсем скоро. Я хочу, чтобы вы сегодня отправились к Пеннифилд. Передайте ей – пусть все отложит и немедленно идет сюда. В эти несколько недель ей придется как следует поработать. Дел очень много.

– Да, дел действительно много.

– Фермор сказал, нелепо ждать дольше. Я боюсь, что пойдут разговоры. Не успели похоронить, как уже играют свадьбу! Но Фермор настаивает, что у нас особые обстоятельства. Честно говоря, мне кажется, Фермора не особенно волнует, что скажут люди. Но мы условились о свадьбе до того, как умерла мама.

– Да, – откликнулась Мелисанда, – обстоятельства и в самом деле особые.

Каролина с нежностью посмотрела на Мелисанду. «Через шесть недель мы расстанемся, – подумала она. – Бедняжка! Что она станет делать? Наверное, найдет место в другом доме. Впрочем, она такая хорошенькая, что у нее непременно все наладится. Может быть, она даже подыщет себе жениха с положением».

Этим утром Каролина любила весь мир.

Мелисанда продолжала молча шить.

«Завидует мне, – решила Каролина. – Бедняжка не сомневалась, что Фермор ее любит. Она его совсем не знает. Фермор всегда приударял за девушками, и Мелисанда значит для него не больше, чем горничная, с которой он целовался в пятнадцать лет. Когда я стану его женой, придется обуздать ревность, напоминая себе, что подобные интрижки ничего для него не значат. Некоторые мужчины пьют больше, чем следует, и, вероятно, Фермор не исключение. Другие питают пристрастие к азартным играм, и он, без всякого сомнения, игрок. И к женщинам неравнодушен. Нужно смотреть сквозь пальцы на его пороки, ведь они придают столько обаяния».

Мелисанда была рада возможности уйти из комнаты для шитья, от веселой болтовни Каролины. Она укрылась в своей комнате. Пег принесла ей поднос с едой.

– Да что же это такое! – воскликнула служанка. – У вас совсем нет аппетита.

– Я сегодня не голодна – вот и все, – пояснила Мелисанда.

Вскоре она отправилась к маленькому домику, в котором жили мисс Пеннифилд с сестрой. Это была прилепившаяся к скалам хибарка, с глинобитными стенами и крохотными оконцами. Энергичная мисс Пеннифилд разбила на склоне живописный сад с желтофиолями, махровыми розами и лавандой. В окрестностях было много таких домиков. Единственный этаж разделяли перегородки, немного не достающие до потолка, чтобы дом лучше проветривался. На окнах висели изысканные канифасовые занавески, пол покрывали циновки из кокосового волокна, очень чистые и местами заштопанные. От бабушек и дедушек им осталась кое-какая изящная мебель. Посудная полка, прикрепленная высоко на стене, сквозь стеклянные дверцы которой виднелся дорогой фарфор. Два стула и стол, за которым они работа ли. Возле крохотного очага, на каминной полке, стояли бронзовые подсвечники – остатки былой семейной роскоши, две фарфоровые собачки и кое-какие бронзовые безделушки. Дом был для его обитательниц отрадой и источником волнений; они все время боялись, что нужда заставит расстаться с пожитками. В трудные времена они уже продали пару своих сокровищ. Сестер мучил один и тот же кошмар: когда-нибудь они совсем состарятся, не смогут больше работать и постепенно потеря ют этот дом, которым так дорожат. Но сегодня речи об этом не шло. Мадемуазель пришла, чтобы предложить им работу.

Мелисанда села за стол, прислушиваясь к их ожив ленной трескотне.

– Да, да, нужны платья, и, конечно же, юбки, и все, что положено к свадьбе. А времени осталось всего ничего. Каких-то шесть недель! Шесть недель!

Мисс Джанет Пеннифилд, не такая искусная швея, как ее сестрица, лишь помогала ей от случая к случаю, а также брала на дом стирку, чтобы пополнить семейный бюджет. Позади дома, на камнях и ветвях кустарника, почти всегда сушилась одежда.

Сейчас Джанет размахивала парой итальянских утюгов, которые называла Быстрые Джинни, – ими Джанет разглаживала оборки на дамских чепцах и тому подобных вещах.

– Ну, конечно же, я справлюсь с этой работой, – сказала мисс Пеннифилд, – а ты мне поможешь, Джанет. Да, ну и дела, свадьба сразу после похорон! Но если сэр Чарльз разрешил, значит, все в порядке.

Мелисанда понимала, что за их веселой болтовней стоит чувство облегчения. Впереди у них шесть недель тяжелой работы, но зато и шесть недель, обеспеченных заказами.

– Мне так страшно браться за подвенечное платье, – призналась вдруг мисс Пеннифилд.

– У тебя получится, – успокоила ее Джанет. – Ты ведь лучшая швея по эту сторону Теймара. Мисс Пеннифилд повернулась к Мелисанде:

– Выпейте с нами стаканчик настойки из самбука, Джанет отлично ее делает.

– Вы очень любезны, но у меня много дел по дому.

– Да, но самбуковая настойка Джанет… самая лучшая.

Мелисанда знала, что обидит хозяек дома своим отказом, она знала, что нужно похвалить Джанет, сказать, что ничего вкуснее не пробовала, и попросить, чтобы они не рассказывали об этом Джейн Пенгелли, потому что у Джейн ей тоже не раз подносили стаканчик самбуковой, и столько же раз она уверяла Джейн, что ее на стойка – лучшая в мире.

– Вот! – сказала мисс Пеннифилд. – Попробуйте-ка. И мне тоже, сестрица, налей один наперсточек, за компанию.

Тут мисс Пеннифилд вдруг пристально посмотрела на Мелисанду, стакан в ее руке задрожал, и немного драгоценной жидкости расплескалось.

– Ох, милая, я ведь понимаю, почему вы сегодня такая тихонькая!

Мелисанда чуть заметно покраснела. Неужели она чем-то выдала свою жалость к этим женщинам, с их скудной обстановкой и отчаянным стремлением обеспечить завтрашний день?

– Я… я… – начала она, но мисс Пеннифилд перебила:

– Что вы станете делать… когда мисс Каролина выйдет замуж? Я хочу сказать – есть ли у вас на примете новое место? О Господи, до чего же я легкомысленная! Мне даже в голову не пришло… Сидим тут, посмеиваемся, пьем самбуковую, а ведь вы…

– У меня все будет хорошо, благодарю вас – сказала Мелисанда. – Я очень тронута вашей заботой.

– Я думаю, вы подыщете себе прекрасное место, – не унималась мисс Пеннифилд. – Многие с удовольствием вас пригласят – ни минуты в этом не сомневаюсь. А мисс Каролина тоже ведь… не мед с сахаром, верно?

– Да, – признала Мелисанда, улыбаясь, – совсем не мед.

– Но благодаря вам она стала лучше. Сэр Чарльз – хороший, добрый джентльмен. Он не выставит вас за дверь, пока вы не будете готовы уйти. Жаль, что у леди Говер все места заняты. А может быть, мисс Данесборо нужна компаньонка? В доме Ли сейчас служит мисс Робинсон. А ведь вы, наверное, с удовольствием учили бы мисс Аманду… если бы мисс Робинсон ушла от них.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы подыскиваете мне место. Давайте выпьем. Очень вкусная настойка.

Мисс Пеннифилд настояла на том, чтобы еще раз наполнить ее рюмку. Джанет сочувственно кивала. Обеим женщинам было неловко – удача, которую они праздновали, вполне могла обернуться несчастьем для маленькой мамзель.

Наконец Мелисанда сказала, что ей пора, и сестры не стали ее останавливать. Она радостно поспешила наружу, в сырость ноябрьского дня.

Какое-то время она в нерешительности постояла на вершине скалы, глядя вниз, на песчаную бухту, ограниченную с одной стороны нагромождением валунов, а с другой – коротким каменным молом.

Море, безмолвное в туманном свете, походило на унылое серое покрывало из шелка. Не задумываясь, куда она направляется, Мелисанда стала спускаться по склону скалы.

Тропинка была узкая, очень крутая и каменистая. Мелисанда то и дело останавливалась, хватаясь за куст, спрашивая себя – зачем отправилась вниз таким трудным путем. И вдруг тропинка оборвалась, затерявшись в густых зарослях. Девушка поскользнулась и, вцепившись в колючий кустарник, негромко вскрикнула от боли. Осмотрев пораненную руку, она оглянулась – узкая тропка, убегающаяся кверху, теперь казалась на много круче. И Мелисанда решила продолжить спуск. Настало время отлива, она пройдет вдоль побережья, мимо Плейди-Бич к Милендрифу. Правда, придется сделать большой крюк, но это к лучшему – ей сейчас хотелось побыть одной.

Мелисанда окинула взглядом море. Чайки то камнем падали вниз, то парили в воздухе, заунывно крича, и девушке казалось, что они прощаются с ней.

Визит к Пеннифилдам поверг ее в уныние. У нее не будет никакого предлога остаться. Ей придется переехать в другой дом – в качестве гувернантки или компаньонки. Там все пойдет по-другому. Она с грустью вспомнила появление сэра Чарльза в монастыре, счастливые дни в Париже. Но сэр Чарльз в Тревеннинге отличался от того человека, каким она знала его в первую неделю их знакомства. По мере того как они приближались к Тревеннингу, он казался все более отчужденным.

Наверное, она могла бы спросить у мисс Каролины или у сэра Чарльза, что станет с ней, когда Каролина выйдет замуж. Стоя здесь, на скалах, она чувствовала, как гнев закипает в ней. Почему кто-то всегда решает за нее? Почему она не может быть сама себе хозяйкой? Мелисанда мало что знала о людях, одиноких в этом мире. Она помнила бедняков, виденных в Париже и Лондоне, помнила человека, которого пороли, ведя по улицам Лискеарда, и сколько будет жива, не забудет умалишенную женщину, прикованную цепями в доме.

«Что станет с тобой?» – настойчиво вопрошал Фермор и предлагал ей один выход.

В ушах Мелисанды зазвучал его голос:

Весь день тебя буду с ума сводить, забавлять, целовать ночью долгой, но сможешь ли ты дом родной забыть и меня без оглядки любить там, в стороне далекой?

«Там, в стороне далекой». Ну и где же это? Куда он поведет ее, если она вложит свою руку в его ладонь и отправится вслед за ним?

Она боялась… боялась собственной гордыни, желания самой распоряжаться своей судьбой. Обе мисс Пеннифилд, удрученно покачивая головой, уже рисовали себе картину, как она изо всех сил старается угодить новым хозяевам, и, без всякого сомнения, жалели ее. Сестры Пеннифилд знали, что к чему, а она еще была несмышленышем. Мелисанда находилась на жизненном этапе, для них уже пройденном, но она получила образование, и, возможно, поэтому ей было труднее смириться со своей участью. Ей приходилось видеть компаньонку леди Говер – печальную старушку с безжизненным, равнодушным к мирским радостям лицом. Такой же тусклый, недовольный взгляд Мелисанда замечала и у гувернантки в доме Ли.

Такова добродетельная жизнь. Фермор предлагал ей нечто другое – жизнь греховную. И сейчас, оставшись наедине с собой, она понимала, что монахини не напрасно за нее опасались.

А пока она стояла так, размышляя, в какую сторону ей отправиться, чей-то тоненький голосок произнес на безукоризненном французском:

– Мадемуазель, здесь вы не спуститесь.

– Кто это? – воскликнула она по-французски, озираясь по сторонам.

– Ага, значит, вы меня не видите? Я – разбойник. Вам, наверное, очень страшно, мадемуазель? Вот возьму сейчас и убью вас, а потом выпью вашу кровь на ужин.

Голос этот принадлежал ребенку, и Мелисанда, засмеявшись, сказала:

– А ну-ка, выходи!

– Вы отлично говорите по-французски, мадемуазель. Больше здесь никто так не говорит… кроме меня и Леона.

– Еще бы. Я ведь выросла во Франции. Ну, где же ты? Леон с тобой?

– Леона здесь нет. Если найдете меня, выведу вас в безопасное место.

– Но я тебя не вижу.

– Оглянитесь. Как же вы увидите, если не смотрите?

– Так ты в этих зарослях?

– Сходите и посмотрите.

– Слишком высоко.

Справа от Мелисанды зашевелились кусты, и перед ней возник мальчик. Совсем маленький – с виду лет шести. Выразительные черные глаза сияли на загорелом лице, на голове красовался венок из водорослей. Выглядел маленький незнакомец исключительно самонадеянным.

– А ты, случайно, не пикси? – полюбопытствовала Мелисанда.

– Нет, – ответил мальчуган, преисполненный достоинства. – Меня зовут Рауль де ла Роше. Ваш покорный слуга, мадемуазель.

– Замечательно. Я как раз нуждаюсь в помощи. Не покажешь ли мне, как проще сойти вниз.

– Я знаю очень удобный путь. Сам его отыскал. Если хотите, я вас провожу.

– Очень любезно с твоей стороны.

– Идемте.

Ей с трудом верилось, что он настолько мал, – уж очень серьезный имел вид. Заметив, что Мелисанда поглядывает на его водоросли, мальчик снял венок.

– Это маскировка, – пояснил он. – Я прятался в пещере и нацепил эту штуку, чтобы отпугивать людей… на тот случай, если кто-нибудь заявится. Не хочу, чтобы кто-то сюда приходил. Только я могу сюда забраться. Я наблюдал за вами. Вид у вас был испуганный.

Мелисанду забавляло, как он налегает на личное местоимение. В этом угадывалось некоторое пренебрежение ко всему остальному миру и величайшее уважение к мсье Раулю де ла Роше.

– Ты здесь живешь? – спросила она.

– Мы остановились здесь с Леоном, чтобы поправить мое здоровье, – на ходу ответил мальчик. – Говорят, оно у меня неважное. А вы здесь тоже лечитесь?

– Нет, я здесь живу как компаньонка, то есть…

– А, знаю, – быстро сказал Рауль. – Леон тоже состоит при мне компаньоном.

– Да, но, понимаешь, я – платная компаньонка.

– И Леон тоже, правда, он ко всему прочему мой дядя. Говорят, я взрослый не по годам. Люди смотрят на меня с улыбкой. А все потому, что привык общаться со старшими, и мне больше нравится чтение, чем игры.

– Да, ты необычный, это верно, – признала Мелисанда с улыбкой – ее позабавила самонадеянность мальчика.

– Я знаю, – сказал он. – А они пытаются сделать меня более обычным… Не совсем, конечно, но более обычным. Поэтому-то я здесь с Леоном.

– А где сейчас Леон?

– Внизу.

– А он не запрещает тебе так высоко забираться?

– Нет, мне это только на пользу. Я делаю это, чтобы порадовать Леона, – играю в разбойника и навешиваю на себя водоросли. Доктора говорят, что мне полезно.

– Но тебе эта игра нравится, верно? Я поняла это по твоему голосу – когда ты кричал, что выпьешь мою кровь.

– Ну, может быть, немножко и нравится, иначе я бы этого не делал. А вы тоже француженка?

– Пожалуй, что так. Я выросла во Франции… в монастыре. Однако не знаю точно, были мои родители французами или нет.

– Вы – сирота. Я тоже сирота.

– Значит, мы с тобой одного поля ягода.

– Здесь очень крутой спуск. Смотрите не поскользнитесь.

– Я иду за тобой – след в след.

– Окрепну немного и начну плавать. Это полезно для моего здоровья. Скажите, а как вас зовут? Я ведь должен как-то представить вас Леону.

– Сент-Мартин. Мелисанда Сент-Мартин. Мальчик кивнул и двинулся дальше.

– А вот и Леон. Он нас уже разглядел.

Высокий тощий человек с книгой в руке шагал им на встречу; между ним и мальчиком было заметно отдаленное сходство.

– Леон! – воскликнул мальчик. – Это Мелисанда Сент-Мартин. Возможно, француженка. Она сама тол ком не знает. Она сирота, так же как и я. Заблудилась, но я провел ее вниз.

– Добрый день, – сказала Мелисанда.

– Добрый день, – улыбнулся мужчина в ответ и стал очень симпатичным. – Так, значит, мой племянник с вами познакомился.

– Он оказал мне любезность – проводил вниз.

– Я рад, что он был вам полезен.

– Для меня это пара пустяков, – хвастливо заявил мальчик.

– Ах, Рауль, Рауль… – слегка пожурил его мужчина, правда, со снисходительной улыбкой, и повернулся к Мелисанде: – Вы уж простите, что он так разошелся. Племянник и в самом деле очень рад, что помог вам.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Рауль сказал, что вы останетесь здесь на зиму.

– Да, мы сняли домик. До чего же приятно встретиться с человеком, с которым можно так свободно разговаривать.

– Мне тоже очень понравилось, – вставил мальчик. – Я рассказал мадемуазель Сент-Мартин, что здесь люди или очень плохо говорят по-французски, или не говорят совсем.

– Ну, тебе это только на пользу, – сказала Мелисанда. – Так ты быстрее выучишься английскому.

– Мы здесь вообще никого не понимаем, – посетовал мужчина. – Я считал, что прилично владею английским, но того диалекта, на котором говорят здесь, не понимаю.

– Это смесь корнуолльского и английского, – пояснила Мелисанда.

– Я найму мадемуазель переводчицей! – заявил мальчик.

– Сомневаюсь, что она захочет оказать тебе эту услугу, – поспешно заметил мужчина. – Вы уж простите Рауля, мадемуазель Сент-Мартин. Ему десять лет, мы привезли его сюда, чтобы он окреп на сливках и пирогах. Искали климат потеплее, чем на востоке Англии. Прошлую зиму жили в Кенте, так там было очень холод но. Впрочем, что это я так разговорился! Простите меня. Это все потому, что мне слишком долго приходилось подбирать каждое слово и запинаться.

– Вы тут вдвоем живете?

– Мы взяли с собой слуг, но они не французы.

– Большинство из Кента, а некоторые – из Лондона, – уточнил Рауль, явно не желая оставаться в стороне от беседы. – Я считал их речь невнятной, пока мы не приехали сюда. А уж как говорят местные жители…

– Ну что же, спасибо, что проводил меня вниз, – сказала Мелисанда, повернувшись к Раулю.

– Только не вздумайте уходить! – Эта фраза прозвучала у мальчика как приказание.

– Да, но мне нужно возвращаться. Я ведь на работе. Меня отправили с поручением, а теперь по берегу я буду добираться домой дольше, чем предполагала. Так что пора нам прощаться.

– Давай пройдемся с мадемуазель, – предложил Рауль.

– Но вначале спросим, позволит ли она пройтись с ней.

– С удовольствием, – улыбнулась Мелисанда.

– Я не устану, – заверил мальчик. – Я ведь поспал днем.

Они пошли по камням к песчаной полосе.

– Надеюсь, мы еще встретимся, – произнес мужчина. – Вы могли бы нас навестить?

В это время вниманием мальчика завладела какая-то живность, обитающая в заводи среди камней, и он остановился, приглядываясь.

– Я ведь всего-навсего компаньонка – вы это понимаете?

– Я тоже в некотором роде компаньон.

– Мальчик уже объяснил мне.

– Рауль очень болезненный, – негромко сказал мужчина. – Он смышленый, с богатым воображением, резвый, но слабый физически. Боюсь, это его слегка испортило… как, впрочем, и кое-что другое. Моя обязанность – присматривать за ним. Насколько я понимаю, вы бедная молодая леди и состоите компаньонкой при богатой даме. Я же – бедный мужчина, компаньон богатого мальчика.

– Но Рауль сказал, что вы его дядя.

– Родство наше не настолько близкое. Он считает меня своим дядей, а на самом деле я всего лишь его троюродный брат. Как видите, у нас с вами сходное положение. Я присматриваю за ним, учу, оберегаю его здоровье. Такова моя обязанность.

– Должно быть, приятная обязанность?

– Я очень к нему привязан, хотя порой возникают сложности. Как вы наверняка заметили, он слегка испорчен, но в душе самый лучший паренек на свете. Скажите, мадемуазель, вы еще долго собираетесь здесь пробыть?

– Не знаю. Я приехала сюда не так давно, в качестве компаньонки мисс Тревеннинг. Тревеннинг – название имения. Возможно, вам оно знакомо. Хозяйка скоро выйдет замуж, а после этого… я не знаю.

– И как скоро она выйдет замуж?

– На Рождество.

– То есть впереди еще несколько недель?

– Ну да.

– Я рад. За это время мы обязательно встретимся. Соотечественникам за границей нужно держаться друг за друга.

Мальчик подошел к ним и стал оживленно рассказывать о тварях, которых рассматривал в заводи. Лицо его слегка порозовело, он запыхался; бриджи на коленях пропитались влагой.

– Но ты ведь промок, – сказал мужчина. – Нам нужно сейчас же идти домой.

– Нет, я хочу остаться здесь и разговаривать с мадемуазель.

– Ты должен немедленно пойти домой и переодеться. Миссис Кларк рассердится, если ты станешь разгуливать в мокрой одежде.

Лицо мальчика сделалось упрямым.

– Миссис Кларк должна подчиняться моим желаниям.

Мужчина обернулся к Мелисанде, словно не расслышал замечания Рауля.

– Миссис Кларк – наша экономка, – пояснил он. – Чудесная женщина. Мы ее обожаем.

– Все равно, – стоял на своем мальчик, – ее не касается, когда мне приходить и уходить.

– Пойдем, – твердо сказал мужчина, – я уверен, мадемуазель Сент-Мартин простит нас, если мы поспешим.

– Конечно-конечно, мне и самой нужно поторопиться, – поддержала его Мелисанда. – Я должна попрощаться с вами… не мешкая. До свидания.

– Аu revoir! Мы будем на пляже завтра.

– Я приду, если смогу.

Мелисанда старалась не смотреть в насупленное лицо мальчика. Ей вдруг стало жаль мужчину, бедняка, взявшего на свое попечение избалованного богатого мальчишку. Она почувствовала жалость ко всем бедным людям, вынужденным угождать богачам.

– Спасибо тебе, – обратилась она к Раулю, – за то, что проводил меня вниз.

Лицо мальчика просияло, хмурость как рукой сняло.

– Аu revoir, мадемуазель. Завтра я буду вас искать.

– Всего доброго. Аu revoir.

Мелисанда торопливо зашагала к Плейди-Бич, а добравшись туда, покинула берег, вскарабкалась по крутой тропке, уводящей от моря. И услышала, как кто-то засмеялся и окликнул ее по имени.

Она узнала голос Фермора.

– Что это за друг у вас, мадемуазель? – спросил он, неторопливо шагая ей навстречу.

– Друг?

– Я оказался невольным свидетелем вашей встречи. Узнал, что вы пошли к мисс Пеннифилд и отправился навстречу. Я стоял на вершине скалы и видел вас с вашими друзьями.

Ее охватило приятное чувство, к которому примешивалась тревога. Мелисанда испытывала его всякий раз, оставаясь наедине с Фермором.

Он подошел совсем близко.

– У вас такой вид, словно я горгона и собираюсь обратить вас в камень.

Она отступила назад и быстро проговорила:

– Как странно, что они оказались французами, и что я наткнулась на них вот так, случайно.

– А как это произошло?

– Я спускалась со скалы, сбилась с дороги. И тут мальчик выбрался из пещеры, где играл в разбойников, и помог мне сойти вниз.

– Затем отвел вас к папаше?

– Он ему не отец – троюродный брат.

– Быстро вы ознакомились с их генеалогическим древом. И я вижу, совсем не скучали в обществе троюродного брата.

– А вы, оказывается, очень зоркий.

– Я зорок как ястреб… когда дело касается вас.

– А я чувствую себя с вами как полевая мышка, на которую вот-вот налетит хищная птица. Выбросьте это из головы. Я не из тех, кого хватает и уносит ястреб. А сейчас я спешу домой. И так уже припозднилась.

– Вы провели чересчур много времени со своими новыми друзьями, мышка-норушка. Я бы даже сказал – мышка-ворчушка, вы становитесь сварливой.

– Очень хорошо, что вы так считаете. Мышки-норушки – милые создания, а сварливые мышки не настолько милы. Возможно, ястребы не слишком на них падки.

– На них спрос еще больше. А знаете ли вы, что лучшие из ястребов славятся терпеливостью?

– Вы все еще думаете о том предложении, которое мне сделали?

– Я постоянно о нем думаю.

– Как… даже сейчас… когда назначен день вашей свадьбы?

– Свадьба – это совсем другое дело.

– Да, вы мне все очень ясно объяснили. А интерес но, Каролине вы тоже объяснили?

– Не будьте глупенькой сварливой мышкой, пора повзрослеть. Конечно, Каролина ничего об этом не знает.

– А что, если я ей расскажу? Запомните: еще раз попытаетесь подкараулить меня наедине, я так и сделаю.

– Что?! – воскликнул он беспечно. – Это шантаж?

– Вы – самый дурной человек из всех, кого я встречала в своей жизни. Даже предположить не могла, что бывают настолько дурные люди.

– Значит, настало время вам об этом узнать. Но в ваших силах меня исправить. Вы просто обязаны это сделать. Если вы полюбите меня, вернее, если признаетесь, что меня любите, – ведь вы, конечно же, меня любите, – то увидите, какой я замечательный… какой хороший, нежный, преданный.

– Мне нужно поторопиться домой.

– Думаете, я за вами не поспею?

– Я предпочла бы идти в одиночестве.

– А я предпочитаю пойти вместе с вами.

– Вы когда-нибудь считаетесь с желаниями других людей? Или всегда делаете только то, что вам заблагорассудится?

– Ну а вы сами? Поступаете ли вы так, как хотят другие? Будь в вас то самое бескорыстие, которого вы ждете от меня, вы бы сказали: «Да, я знаю, что мне не следует так поступать, но раз я ему нужна, то обязана сделать приятное. Это и есть бескорыстие, а я ведь такая хорошая, такая добрая – к тому же, не такая это большая жертва с моей стороны, ведь мои собственные желания ничего не значат».

– Вы все передергиваете. До чего же вы ветреный. Знай Каролина, каков вы на самом деле, ни за что бы вас не полюбила.

– Но вы ведь меня любите, несмотря на все, что вам обо мне известно.

Мелисанда пошла быстрее, но Фермор тоже прибавил шагу, тогда она бросилась бежать.

– Так вы долго не выдержите… слишком уж тут крутые тропки. – И он схватил девушку за руку.

– Пожалуйста, не прикасайтесь ко мне!

– Довольно командовать, – засмеялся Фермор, наблюдая, как Мелисанда дергает руку, стараясь освободиться. – Вот видите, это бесполезно. Если начнете сопротивляться, то выбьетесь из сил, и только, а ведь мы здесь совсем одни. Можете сколько угодно звать на помощь – кто прибежит сюда? Ваш храбрый маленький разбойник и этот красавец, троюродный брат, далеко отсюда. А если они и услышат, то решат, что вызволять вас из моих рук – совсем другое дело, чем провести по горной тропке. Так что вы в моей власти.

– Вы все время говорите неправду.

– Нет. Это вы притворяетесь. Не делаете различия между тем, чего хотите, и тем, чего, как вам кажется, следует хотеть. Когда я сказал: «Вы в моей власти», глаза ваши засверкали от этой мысли. Думаете, я не понимаю! Потом вы ведь сможете сказать: «Я ни в чем не виновата!» Ну, разве это не наслаждение! Когда тебя принуждают к тому, что ты так долго не решалась сделать! Что может быть лучше? Доставить вам это удовольствие? Я так сильно вас люблю, что испытываю сильнейшее искушение ублажить подобным образом.

– Вы говорите самые жестокие и циничные слова, которые я когда-либо слышала. Я даже не знала, что бывают такие люди, как вы.

– А откуда вам было знать? Как долго вы пребываете в миру? А мы ведь не бродим по монастырским угодьям и не соблазняем благочестивых монашек.

Фермор отпустил руку Мелисанды, и она снова пошла быстрым шагом.

– Давайте, наконец, поговорим серьезно, – сказал он, нагоняя девушку и вновь беря ее за руку, – нам так редко удавалось встретиться наедине. В конце недели я уезжаю в Лондон. О, да вы огорчены…

– Нет, я очень рада. Это самая хорошая новость для меня за последнее время.

– Да, та трусиха, которая сидит в вас, ликует, но разве это настоящая Мелисанда? Нет, не верю. На самом деле вы огорчены. Но горевать не стоит – нужно только проявить здравый смысл. Скажите, что собираетесь делать, когда уедете отсюда?

– Это мое дело.

– О, да будьте же разумны – пусть это станет моим делом!

– Я не представляю, как оно может стать вашим.

– Вам нужно покровительство.

– Я сама способна за себя постоять.

– Говоря, что вы нуждаетесь в покровительстве, я употребляю данное слово в его светском значении. Вы можете постоять за себя, прибегая к своему уму, но ум подскажет вам, что без посторонней помощи невозможно обеспечить себя всем, что необходимо в жизни. Поэтому вам нужен покровитель.

– Пожалуйста, поймите – я сама хочу себя защищать.

– Где? В доме какой-нибудь привередливой дамы?

– Разве все дамы, нанимающие гувернанток, привередливы?

– По отношению к гувернанткам и компаньонкам – большинство из них.

– Ну что ж, значит, таков мой жребий на этом свете, и я должна с ним смириться.

– И вы удовлетворитесь той жизнью, что уготована вам Господом?

– Я должна прожить ее хорошо.

– Она не будет хорошей. Это отвратительно для девушки с вашим характером. Мне очень жаль, что я не могу на вас жениться. И почему только вы не Каролина, а Каролина – не вы. О, каким бы я тогда был добродетельным, образцовым женихом! Добродетель – следствие неких обстоятельств, вам это не приходило в голову? Я убежден – заключи мы с вами брак, я стал бы верным мужем.

– Люди становятся добродетельны, приспосабливаясь к обстоятельствам, а не подстраивая обстоятельства под себя. Уверена – разница между добром и злом как раз в этом и заключается.

– Послушайте, мадемуазель, – вы ведь не мать настоятельница монастыря, читающая проповедь. Если мир не устраивает меня, я перекрою его на своей лад. Поймите, дорогая, вы молоды и неопытны, у вас слишком догматические представления о жизни. Я сейчас предельно серьезен. Позвольте, я подыщу для вас укромный домик. Это так же надежно, как брак. Все на свете станет вашим, чего ни пожелаете.

– Вы все равно, что Сатана с его искушениями – собираетесь показать мне царства мира.

– Царства мира стоят того, чтобы ими завладеть.

– Любой ценой?

– Когда вы вдоволь натерпитесь унижений, которым беспечные хозяева, не колеблясь, вас подвергнут, когда вы настрадаетесь, пребывая в их власти, не имея возможности даже подыскать себе другое место, тогда, возможно, вы не станете столь пренебрежительно отзываться об этих царствах покоя. И не только покоя… царствах нежной привязанности и дружбы, страсти и любви, которые я подарю вам.

– Вы говорите очень убедительно, но не можете скрыть своей порочности. Говори вы это будучи несчастливы в браке – тогда другое дело. Но строить подобные планы, когда только собираешься жениться… с таким хладнокровием… накануне свадьбы…

– Я вовсе не хладнокровен. И – я предрекаю! – вы в этом убедитесь.

Мелисанда молчала, и Фермор мягко спросил:

– О чем вы думаете?

– О вас.

– Я так и знал. Ну а теперь, когда вы настроены на откровенность, сознайтесь, что постоянно обо мне думаете.

– Я очень много думаю о вас… и Каролине. Жалею, что так мало прожила в миру, иначе, быть может, лучше вас понимала.

– Так дайте себе время, чтобы меня понять. Постарайтесь отбросить большинство представлений об этом мире, которые вам внушили монахини, – сказал Фермор, обнимая Мелисанду. – Им нравится жить в затворничестве, влачить существование покойников. Вы не знаете, сколько всего можно обрести на этом свете – какую радость, какое наслаждение. Я открою их вам. Да, я предлагаю вам царства мира. Но, видите ли, дорогая моя Мелисанда, жизнь – не черно-белая, какой вам ее рисовали монахи ни, считая, что учат вас истине. Они не знают ничего другого. Бедные маленькие трусихи… они боятся мира! А такие люди, как вы и я, не должны ничего бояться.

– Но мы оба боимся. Я боюсь согрешить. Вы сокрушаетесь о том, что не меня избрали в невесты. Но если вы так смелы, почему бы вам не сделать свой собственный выбор? Нет, вы боитесь точно так же, как и я. Боитесь чужих мнений… условностей. Боитесь жениться на женщине не своего круга. И это, как мне кажется, большая трусость, чем боязнь греха.

Некоторое время Фермор пребывал в замешательстве и, наконец, произнес:

– Это не страх. Это понимание того, что брак между нами невозможен.

– Называйте это как вам нравится, я же называю это страхом, а вас – трусом. Вы не боитесь сойтись в поединке с любым мужчиной, не боитесь разъяренной толпы. Это потому, что вы большой и сильный… физически. Но духовной силы у вас нет; в душе вы трус. Трепещете перед мнением тех, кто способен помочь вам достичь того положения, к которому вы стремитесь. И этот страх куда худший, чем тот, который испытываешь перед дракой, не обладая достаточной физической силой.

– Вы путаете мудрость и страх.

– Вот как? Тогда, пожалуйста, продолжайте быть мудрым, но не требуйте от меня другого.

– Я обидел вас, – выдохнул Фермор, – был слишком откровенен. Другими словами, вел себя как последний дурак. Я раскрылся перед вами. Сам не знаю, почему это сделал. Мне нужно было ждать, чтобы застать вас врасплох…

– Вы слишком заняты собой, мсье. Считаете себя не отразимым. Но на меня ваше обаяние не действует.

Рассердившись, Фермор заключил ее в объятия и поцеловал. Мелисанда не могла сдержать его и чувствовала, что не хочет этого делать. Потрясенная, она созналась себе, что, предложи он ей то же самое в другое время, не накануне женитьбы на Каролине, она, возможно, не устояла бы перед соблазном.

Она должна бороться с ним, никогда не дать ему понять, как близка была к тому, чтобы сдаться. Должна видеть его таким, каков он есть на самом деле, а не таким, каким он представляется ей в мечтах.

– Вы думаете, я вас не понимаю? – спросил Фермор, словно прочитав ее мысли.

– Вы, вне всякого сомнения, очень искусно занимаетесь самообманом.

– Вы жалите меня своим язычком и все-таки себя выдаете.

– Вы, мсье, очень высокого мнения о себе. Оставайтесь при нем, если вам так нравится.

– Не называйте меня «мсье», будто я один из этих расфуфыренных французишек.

– Имей я глупость сделать так, как вы хотите мы бы всю жизнь провели в ссорах.

– Наши ссоры – полезнее иного согласия.

– Не нахожу в них ничего полезного… Они только раздражают.

– Вот почему ваши щечки раскраснелись, глаза блестят, вот почему со мной вы в сто крат привлекательнее, чем с кем-либо еще.

– Мне нужно возвращаться. Каролина вот-вот меня хватится. Не могла же я потратить целый день на то, что бы сходить к мисс Пеннифилд и заказать ей платья для вашей свадьбы. – И она торопливо зашагала прочь.

– Мелисанда, – окликнул Фермор, – постойте!

– Лучше не ходите за мной дальше, – бросила она через плечо. – Ведь вы, храбрец, не хотите, чтобы Каролина увидела нас вместе.

Мелисанда засмеялась, но смех получился неприятно визгливый. Она надеялась, что Фермор не уловил в нем истерических ноток.

– Мелисанда, – повторил он, – Мелисанда!

Однако теперь он не стал ее преследовать. «Мы слишком близко от дома, – подумала девушка, – а в нем столько мудрости. Бедная Каролина! И бедная Мелисанда!»

Фермор уехал в Лондон, и без него Тревеннинг переменился. Из него словно выветрился сатанинский дух, подумала Мелисанда, но до чего же скучным стало это место!

Жизнь, казалось бы, сделалась проще. Все выглядели счастливыми. Каролина почти все время проводила с мисс Пеннифилд, примеряя наряды из своего приданого. Они обнаружили, что Мелисанда, хотя и была неважной швеей, давала дельные советы относительно отделки платьев – где прибавить украшение, где, наоборот, убрать. И туалеты на глазах преображались, приобретали совершенно иной вид.

– Это все твоя французская кровь, – говорила Каролина, ставшая теперь милой и приветливой. – Француженки лучше кого бы то ни было разбираются в таких вещах.

– У мадемуазель определенно есть способности! – воскликнула мисс Пеннифилд. – А что, мисс Каролина, когда выйдете замуж, возьмите ее с собой – пусть помогает вам одеваться.

«Бедная, наивная мисс Пеннифилд! – подумала Мелисанда. – Она, сама того не ведая, нарушила установившийся мир».

Но вскоре мисс Пеннифилд ушла в комнату для шитья, и Каролина, забыв о своих страхах и предложив Мелисанде почитать что-нибудь вместе из французской книги, сказала:

– Между прочим, я слышала, что где-то по соседству с нами живут французы. Все только об этом и толкуют. Говорят, они очень занятные.

– Я знаю, – сказала Мелисанда. – Однажды повстречалась с ними.

– Неужели?

– Да. Это случилось на прошлой неделе, когда я ходила к мисс Пеннифилд. Я пыталась спуститься со скалы, но склон оказался очень крутым; маленький мальчик играл там – он и проводил меня вниз. На пляже его ждал опекун, который к тому же доводится ему троюродным братом. Мальчик представил нас друг другу.

– Наверное, это было весело.

– Да, весело. Они обрадовались случаю поговорить по-французски. Сказали, что не понимают выговор местных жителей, и я объяснила, что это корнуолльцы… а не англичане.

– Приятно, должно быть, встретить людей со своей родины.

– Это было… чудесно.

– Наверное, вы говорили без умолку.

– Так оно и было. С тех пор я встречала их еще несколько раз. Им здесь действительно одиноко, к тому же приятно поговорить по-французски.

– Вы, наверное, знаете о них больше, чем кто-либо еще, – улыбнулась Каролина. – Я слышала, что мальчик – богатый и своенравный, он командует экономкой миссис Кларк. А она большая сплетница. Говорят, частенько наведывается в Шерборн.

– В Шерборн? Я этого не знала.

– Ну, это такая старая поговорка – она родилась в те дни, когда у нас была только одна газета, доставляемая из Шерборна. «Шерборн Меркьюри», если не ошибаюсь. И вот про человека, любящего посплетничать, стали говорить, что он частенько наведывается в Шерборн.

Мелисанда рассмеялась. Никогда еще она не была в столь чудесных отношениях с Каролиной.

– Так вот, – продолжила Каролина, – миссис Кларк утверждает, что они принадлежат к старинному французскому аристократическому роду. Представители одной его ветви лишились владений во время революции и бежали из страны, а представители другой – выжили. Мальчик принадлежит к богатым де ла Роше, а мужчина – к обедневшей ветви того же семейства; но если мальчик умрет, то состояние перейдет к его троюродному брату. Миссис Кларк очень сочувствует мужчине; она говорит, что мальчик – сущее наказание.

– Я бы сказала, что любительница наведаться в Шерборн совершенно права. Мальчик – забавный, но в его возрасте не пристало сознавать свою власть. А мужчина – добрый и терпеливый.

– Вы часто с ними виделись?

– Пару раз.

Каролина улыбнулась своим мыслям. Ее очень заинтересовали иностранцы, и в особенности мужчина. Ей было приятно, что он подружился с Мелисандой. Она надеялась, что этот мужчина поможет разрешить их с Фермором проблему к всеобщему удовлетворению заинтересованных сторон.

В Тревеннинге все только о том и говорили, что сэра Чарльза, мисс Каролину и мамзель пригласили отобедать в доме приходского священника Данесборо.

– Я в первый раз слышу, – сказал мистер Микер, – чтобы компаньонка отправлялась на званый обед вместе с семьей… Конечно, бедные родственницы не в счет.

Миссис Соади восседала во главе стола, разрезая пироги так, что от лукового запаха у всех текли слюнки. Она хранила молчание, но, глядя на ее поджатые губы, все понимали – если она заговорит, то остальные попадают со стульев.

Мистер Микер испытывал легкое раздражение. Если она что-то знала, то, по действующему в лакейской этикету, сведениями следовало поделиться со слугами.

– Ну а вам, миссис Соади, – вкрадчиво произнес он, – это разве не кажется странным?

Миссис Соади застыла в величественной позе, с ножом и вилкой, занесенными над пирогом.

– Право, не знаю, мистер Микер. Я удивлена не меньше вашего – вот и все, что могу сказать.

– Я служил в нескольких солидных домах, – заявил мистер Микер, – и повторяю: никогда еще с таким не сталкивался, если не брать в расчет бедных родственниц.

– Вообще-то вы правы, мистер Микер.

– Конечно, – сказала Пег, – она очень хорошенькая.

– И образованна лучше, чем иная леди, – вставила Бет, – хотя это может обратиться против нее, – некоторые считают, что образование женщине ни к чему.

– Мистер Данесборо, – заметил лакей, – никогда не придавал особого значения условностям… хоть он и приходской священник.

– И родственник лорда, – добавил мистер Микер. Все смотрели на миссис Соади, которая, передавая куски пирога, многозначительно улыбалась своей тайне.

– Значит, вы считаете, – высказала догадку Пег, – что эта мамзель… кем-то хозяевам приходится?..

При этих словах на лице миссис Соади появились ямочки.

«Она определенно что-то знает! – подумал мистер Микер. – Что-то о мамзель».

С этого момента мистер Микер задался целью вытянуть секрет из миссис Соади.

Для Мелисанды приглашение на обед стало великим событием. Ей предстояло в первый раз надеть платье, купленное в Париже специально для торжественных случаев, с пышной юбкой, на кринолине. Она ловко смастерила розу из шелка и бархата, которые дала ей мисс Пеннифилд, и прикрепила ее к корсажу, тем самым освежив парижское платье, – ко всему прочему зеленый стебелек и листочки розы очень шли к ее глазам.

В комнату вошла Каролина. На ней было очаровательное платье из синего шелка, которое, как она прежде считала, ей очень к лицу, но, едва взглянув на Мелисанду, она нашла его безвкусным. Как Мелисанда могла позволить себе такое платье? И почему простенькая одежда выглядит лучше, чем все ее оборки и складки из синего шелка, на создание которых у мисс Пеннифилд ушли долгие часы?

Каролина почувствовала, что, будь сейчас в доме Фермор, она бы возненавидела Мелисанду.

– Какое милое платье! – сказала она. – Совсем простенькое… если не считать цветка. Да, цветок просто прелесть.

– Он ваш, – предложила Мелисанда.

– Нет, нет. Он для вашего платья, я вижу. – Каролина заставила себя улыбнуться. – Мистер Данесборо пригласил вас не случайно.

– Не случайно?

– Погодите немного – вы все узнаете. Это сюрприз. И, по-моему, очень приятный.

Мелисанда выглядела очень взволнованной, и Каролина подумала: «Она такая молодая, свежая, очаровательная. Неудивительно, что Фермора влечет к ней. Ради него я с удовольствием оставила бы ее при себе в качестве компаньонки».

А Мелисанда сказала себе: «Какая досада! Все беды – от Фермора. Она радуется, что меня ожидает приятный сюрприз. Но что это? Что бы это могло быть? Как тихо и счастливо мы живем без него!»

Некоторое время спустя, сидя в карете вместе с сэром Чарльзом и Каролиной, она ощутила свою принадлежность к ним, и это чрезвычайно ей польстило.

Сэр Чарльз поддерживал беседу с ними обеими. Живо интересовался успехами Каролины во французском.

– Она прекрасно занимается, – сказала Мелисанда.

– А тебе приятно с нами ехать?

– Для меня это огромное удовольствие, – заверила она его.

Мелисанда ждала, охваченная тягостным предчувствием. Возможно, сейчас он скажет, что ей придется уйти. В любом случае, ей должны очень скоро сообщить об этом, и вот теперь, во время столь доверительной беседы, разве не настал подходящий момент?

Но ни он, ни Каролина ничего не сказали о ее уходе.

– Наверное, Каролина завалила вас с мисс Пеннифилд свадебным шитьем?

– Да, папа. У мадемуазель Сент-Мартин прекрасный вкус.

– Я в этом не сомневаюсь.

Он закрыл глаза, давая понять, что не расположен продолжать разговор. Поехав вот так, с ними обеими, он раз бередил себе душу. Дочери вызывали в нем воспоминания о Мод и Милли, поскольку каждая из них в достаточной степени походила на свою мать. Молоденькая красавица Мелисанда очень его беспокоила. Он спрашивал себя – как поступить с ней после отъезда Каролины? У него был смелый план на этот счет – сделать ее экономкой. Но что на это скажут слуги? Да, они хорошо к ней относятся, но вознести молоденькую девушку на такую высоту, уравнять ее с миссис Соади и мистером Микером! Это чревато неприятностями. Хуже того, может вызвать догадки. Вот что его пугало.

Больше всего он уповал на то, что Каролина возьмет Мелисанду с собой, когда выйдет замуж. Это стало бы наилучшим решением. Впоследствии он, возможно, подыщет ей подходящего мужа. Но конечно, она не уедет с Каролиной. Нельзя не принимать в расчет Фермора.

Да, это смелое намерение – оставить ее в доме, назначив ее на какую-нибудь должность. Ему придется действовать с величайшей осторожностью, потому что он не перенесет скандала, который разразится в случае огласки.

Его радовало, что Уэнна уедет вместе с Каролиной. Да, он будет счастлив распрощаться с этой женщиной.

Каролина рассказала ему про встречу Мелисанды с французом. Данесборо, верный себе, быстро завел знакомство с молодым человеком и его дражайшим подопечным. Сэр Чарльз сам предложил, чтобы компаньонку Каролины пригласили в расчете на молодого француза; и Данесборо, который пригласил де ла Роше на обед, без всякого колебания включил в число гостей и Мелисанду.

Данесборо – человек широких взглядов; а сэр Чарльз к тому же подчеркивал, что Мелисанда девушка хотя и бедная, но образованная.

В гостиной Данесборо их тепло приветствовал хозяин дома и его сестра, которая после смерти миссис Данесборо приняла на себя все хлопоты по хозяйству.

Были и другие гости, и среди них Мелисанда с удивлением и радостью увидела Леона де ла Роше.

– А, мадемуазель Сент-Мартин! – весело воскликнул Данесборо. – Я так рад, что вы пришли. Мсье де ла Роше рассказывал, как маленький Рауль представил вас друг другу.

– Да, действительно, – сказала Мелисанда. – Но мальчик оказал двойную любезность – не только представил меня мсье де ла Роше, но и помог спуститься со скалы.

Мистер Данесборо явно был очарован ею. Он отметил, что сэр Чарльз рассказывал об учености девушке, но умалчивал о ее красоте. Мистер Данесборо пообещал мсье де ла Роше, что пригласит Мелисанду к обеду и дал понять, что завидует ему. Леон де ла Роше в новой обстановке показался Мелисанде совсем другим – замкнутым, не слишком дружелюбным, невыразительным иностранцем; но то, что он рад ее видеть, не вызывало сомнений.

– Я счастлив, – произнес он в своей обычной манере.

– Я понятия не имела, что повстречаю вас здесь, – по-французски заговорила Мелисанда. – Должно быть, вы и есть тот самый сюрприз, который обещала мне Каролина. Весьма приятный, по ее словам, сюрприз.

Девушка рассмеялась. Она чувствовала себя легко и беззаботно. В этом доме ничто не напоминало о Ферморе и, болтая с Леоном, она могла начисто забыть о нем. Она завела разговор о том, как это волнующе для нее – отправиться на званый обед.

– Я прежде никогда не ездила ни к кому обедать. Это мой первый званый обед. Конечно, мне приходи лось ужинать вместе со слугами в лакейской. Там такие вкусные блюда подавали! Было очень весело. Но здесь просто великолепно… А вы так не похожи на себя! И я, наверное, тоже.

– Вы очаровательны. Вы всегда выглядите великолепно, но сегодня особенно красивы.

– Меня красит платье. Я мечтала его надеть, но лишь сейчас появился подходящий повод. Надеюсь, что будут и другие поводы… и не раз.

– Я тоже надеюсь. Платье просто восхитительное.

– Платье – французское, поэтому оно вам и нравится. Хотя цветок – английский. И изготовлен вот этими самыми руками из обрезков, которые дала мне мисс Пеннифилд. Так что, наверное, французское оно лишь наполовину. Я уже подумываю – не зарабатывать ли мне на жизнь изготовлением цветов?

– Это уж слишком. Зачем вам зарабатывать изготовлением цветов?

– Ну, в случае необходимости, – объяснила Мелисанда. – Кто знает – вдруг это станет небольшим, но достоинством?

– Достоинств у вас хоть отбавляй.

– Я их не знаю. Мистер Данесборо сказал, что вы поведете меня к столу.

– И очень этому рад.

– Ну, разве это не занятно… встретиться вот так, по всем правилам… а не просто столкнуться друг с другом на берегу, после моего обещания прийти, если смогу выкроить время и если не пойдет дождь!

– Да, действительно. Но на берегу было весело… очень весело.

– А какое это удовольствие – разговаривать по-французски в полный голос. Никто, или почти никто, из них не поймет, о чем мы ведем речь.

– Это придает некоторую обособленность нашей беседе. Вы не представляете, как я обрадовался, встретив вас здесь. Мистер Данесборо – интересный человек. Он навестил нас и много интересного поведал о местной жизни… нынешней и минувшей. Рауль привязался к его сыну Фриту, который приходил вместе с ним.

– К его сыну?

– Его сегодня здесь нет. Думаю, он приехал домой на каникулы, но еще слишком молод для званых обедов, хотя вряд ли намного моложе вас.

– Вот преимущества светской жизни. Ты приходишь на званый обед и возобновляешь знакомство с интересными людьми, которых повстречала на пляже.

Они вошли в обеденный зал вместе. Как это замечательно, подумала Мелисанда, идти вот так, в числе прочих пар, легко опираясь на руку джентльмена. Эти шествующие друг за другом пары напомнили ей о другой процессии – и как ни странно, именно своим не сходством.

Стол, с цветочной вазой посредине и столовыми приборами, поразил Мелисанду своим великолепием. «Сегодня вечером все прекрасно», – подумала девушка. Она старалась не вспоминать о Ферморе, гнала мысли о том, что произойдет после этого вечера. Оказавшись за сто лом, между Леоном и сэром Чарльзом, она почувствовала себя как дома.

Сэр Чарльз поддерживал разговор с дамой, сидевшей справа от него, но Мелисанда понимала – он прислушивается к ее беседе с Леоном, хотя и сомневалась, что он поспевает за их беглой французской речью.

– А как поживает Рауль? – поинтересовалась она.

– Прекрасно. Это место ему подходит. Ему здесь нравится, так что мы остаемся.

– Довольно странно… что все решает маленький мальчик, – улыбнулась Мелисанда.

– Да, ситуация необычная. Порой мне кажется, что ему полезнее было бы находиться в кругу своих сверстников.

– Которые, возможно, укротили бы его своевольный нрав. И давно он находится на вашем попечении?

– С пяти лет. В ту пору умерла его мать. Бедный Рауль! Его семейство преследуют трагедии. Его бабушка была еще молодой, когда случилась революция. Она состояла при дворе, была близкой подругой Марии Антуанетты. Несчастная женщина попала в тюрьму и перенесла немало страданий. Но по какому-то исключительно удачному стечению обстоятельств ее освободили. Она попала в число тех, кто избежал гильотины. Впрочем, было много таких, кто жил и страдал на протяжении всей революции.

Леон опечалился, и Мелисанда подумала: «До чего же у него грустное лицо! Как хочется заставить его улыбнуться. Улыбка грустного человека особо замечательна тем, что очень редка». Она вспомнила о Ферморе с его бесшабашной веселостью. До чего же Леон не похож на него! Его тихая печаль импонировала ей, поскольку она знала Фермора.

– Рауль – еще одна жертва.

– Рауль? Через столько лет?

– Его бабушка спаслась, но месяцы, проведенные в Консьержери, подорвали ее здоровье. Ей было всего семнадцать, когда ее освободили, а вскоре она вышла замуж, но умерла сразу после того, как родила дочь. Ее дочь, мать Рауля, тоже была слабого здоровья. Пони маете – та же самая болезнь, болезнь Консьержери, передалась ей. И все повторилось: она вышла замуж, родился Рауль, а его мать умерла. Признаки болезни стали проявляться и у Рауля.

– Какой ужас! – воскликнула Мелисанда. – Недуг передается из поколения в поколение; неужели, точно злой рок, он будет преследовать эту семью вечно?

– У Рауля есть надежда. Теперь об этих вещах знают больше. После смерти его отца – моего кузена – Рауль остался на моем попечении. Я пообещал присматривать за ним, дать ему образование, следить за его здоровьем. Вот уже четыре года, как я этим занимаюсь.

– Очень благородно с вашей стороны.

– Не хочется рисоваться перед вами. Я был беден… очень беден. Видите ли, моя семья лишилась всего во время якобинского террора. Поместье… состояние… все пропало. У меня не было ничего. Богатый кузен, оставив мне на попечение сына, не забыл и про меня.

– Ну, вам, пожалуй, повезло. У вас есть маленький мальчик и ваше собственное здоровье.

– Вы – хорошая утешительница, – заметил Леон с мягкой, меланхолической улыбкой.

– А вы мечтаете об иной жизни?

– Мы многого лишились, но, как вы верно заметили, у меня хорошее здоровье, а это – самое ценное из всех достояний. Моей семье чернь оставила больше, чем семье несчастного Рауля. А вы совсем не едите. Наверное, я отвлекаю вас своими разговорами.

– Стол просто роскошный! – с улыбкой сказала Мелисанда. – Какая вкусная рыба! А это игристое вино! До чего оно мне нравится! Но ваша история куда более захватывающая, чем рыба или вино. Пройдет день-два – еда с вином будут забыты. Но ваш рассказ я запомню на всю жизнь.

– А рассказы других людей вы помните так же отчетливо?

– Да.

– Интересно почему?

– Может быть, потому, что со мной мало что происходило? Да, пожалуй. Я до сих пор помню старую Терезу из монастыря, которая вглядывалась в каждого человека, – в городе поговаривали, будто она ищет своего Жан-Пьера, которого любила когда-то, очень давно… Я помню Анн-Мари, которая уехала в карете с богатой дамой. Да, я и в самом деле помню любую, самую мельчайшую подробность из происходившего с другими людьми. Знаете ли, слушая эти истории, я представляю, что все случилось со мной. Я была старой Терезой, озирающейся по сторонам в поисках Жан-Пьера; я была Анн-Мари, уезжавшей в карете; я была бабушкой бедного Рауля, заболевшей в Консьержери. А подобные происшествия невозможно забыть… даже если они случаются лишь в вашем сознании.

– Вас интересует жизнь других людей, потому что у вас отзывчивое сердце.

– По-моему, вы мне льстите. Сестра Тереза утверждала, что я любопытна… самый любопытный ребенок из всех, которых она знала, а любопытство – грех, или почти грех.

– По-моему, в вашем случае это прелестный грех.

– Разве грехи бывают прелестными?

– Большинство грехов прелестны – ведь так? Не поэтому ли людям так трудно противостоять искушению?

Мелисанда внезапно вспомнила о том обольститель ном грешнике, которого тщетно пыталась выкинуть из головы. Но, как выяснилось, он тут как тут – нескольких слов оказалось достаточно, чтобы воскресить его в памяти.

– По-моему, разговор наш приобретает атеистическую направленность, – сказала она и засмеялась.

От вина глаза Мелисанды блестели, сэр Чарльз обернулся и, заглянув в ее оживленное лицо, спросил:

– Нельзя ли и меня посвятить в вашу шутку?

– Я сказала мсье де ла Роше, что очень любопытна и что это грех, или почти грех, а он утверждает, будто грехи, как правило, прелестны, поэтому так трудно им противостоять.

– А вы и в самом деле так любопытны?

– Боюсь, что да.

В разговоре наступило затишье, и стало слышно, что мистер Данесборо упомянул о Джозефе Смите, основа теле странной секты мормонов, убитом в этом году.

Все сидящие за столом нашли тему мормонов увлекательной и принялись оживленно ее обсуждать.

– О чем они говорят? – спросил де ла Роше.

– О мормонах – религиозной секте в Америке. Я мало о них знаю – только то, что эта религия разрешает многоженство.

– Не сомневаюсь, – говорил мистер Данесборо, что мистер Бригхам Янг последует по стопам Смита.

– Говорят, у него уже десять жен, – сказала леди, сидевшая по правую руку от Данесборо.

– Отвратительно! – воскликнула мисс Данесборо.

Мистер Данесборо заметил, что сомневается – можно ли осуждать это явление, пока не станут известны все факты, после чего все присутствующие воззрились на священника с мягким укором и озабоченностью. Он был самым необычным из священников и вряд ли избежал бы неприятностей, если бы не его богатство и семейные связи.

– Но я точно помню, – возразила одна дама, – где-то в Библии сказано: мужчине полагается иметь только одну жену.

– У Соломона их было довольно много, – неожиданно вставил сэр Чарльз, – а у Давида – разве нет?

Молодой человек, сидевший рядом с Каролиной, сказал:

– Мужчины убивали своих жен, потому что хотели обзавестись другими. Теперь же, если они, подобно по следователям Бригхама Янга, будут иметь столько жен, сколько смогут себе позволить, подобных убийств удастся избежать.

Тут Мелисанда поймала на себе взгляд Каролины и поняла, что этот разговор заставил их обеих подумать о Ферморе. Неужели они подумали о том, что если бы принадлежали к мормонам, то сейчас, возможно, обе готовились бы к свадьбе?

Мелисанда высказала свою мысль вслух:

– Но я полагаю, даже мормоны могут жениться одновременно только на одной женщине.

Она произнесла это по-английски, и ошеломленные взгляды устремились на нее. За столом священника разговор этот был совершенно неуместен, и на мистере Данесборо лежала такая же вина, как и на всех остальных, но даже если мужчины и позволили себе смелые замечания, никто не ожидал того же самого от дам.

Мисс Данесборо поспешно сменила тему разговора, а Леон де ла Роше наклонился к Мелисанде и проговорил:

– Теперь, после того как мы встретились с соблюдением всех формальностей, вы должны нас навестить. Миссис Кларк с удовольствием накормит вас ленчем или обедом. Если вы пожалуете на ленч, Рауль, без всякого сомнения, обрадуется.

– Благодарю вас. Я спрошу у Каролины. Если она сможет без меня обойтись, я с удовольствием приду.

– Мисс Тревеннинг мы тоже пригласим. Возможно, в этом случае у нас появится больше шансов увидеть вас.

– Я буду ждать этого визита с нетерпением.

Дамы расположились в гостиной, а мужчины все еще оставались за столом, и Мелисанда воспользовалась случаем рассказать Каролине, что Леон намерен пригласить их на ленч.

– Вы бы хотели пойти?

– Да, конечно, – сказала Каролина.

– Я очень рада.

– Я пойду в качестве компаньонки? – поинтересовалась Каролина, дружески улыбаясь.

– Ничего подобного он не сказал.

– Ну что же, я не против. Вы ведь знаете, что вам не пристало одной ходить к джентльменам в гости.

«До чего же она очаровательна! – подумала Мелисанда. – До чего приветлива! А все потому, что здесь нет Фермора».

Чуть позднее приглашение прозвучало и было принято. Двумя днями спустя Каролине и Мелисанде предстояло разделить ленч с де ла Роше.

Обратно они ехали молча, а когда вернулись, Каролина сказала Мелисанде:

– Пойдемте, вы мне поможете. Я не хочу будить Уэнну в этот поздний час.

И вот Мелисанда прошла в спальню Каролины, помогла ей расстегнуть крючки на платье и распустить волосы.

– Вечер удался на славу. – Каролина взглянула на отражение Мелисанды в зеркале. – Все вами восторгались. Вы это чувствовали… Мелисанда?

Мелисанда зарделась. Ей польстило не замечание Каролины, а то, что та впервые обратилась к ней по имени.

– Нет, – произнесла она.

– Пожалуйста, называйте меня сейчас Каролиной. К чему нам все эти церемонии, правда? Вами восторгались, Мелисанда. По-моему, все считают, что вы как-то связаны с нашей семьей.

– Вы так думаете… Каролина?

– Я в этом уверена. Интересно, а мсье де ла Роше тоже так считает?

– Нет. Я рассказала ему, что приехала из монастыря.

– Ну, ему-то все равно. А он довольно интересный – вам не кажется?

– Очень интересный.

– И явно к вам неравнодушен!

Каролина негромко рассмеялась, и Мелисанда поняла: сейчас она думает о Ферморе. Ей хотелось, чтобы Леон заинтересовался Мелисандой, а Мелисанда – Леоном… И все это из-за Фермора.

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Уэнна.

– Ну что же ты меня не позвала? – начала она и умолкла, заметив Мелисанду.

– Ах, Уэнна, я не хотела тебя тревожить. Мадемуазель помогает мне.

– Напрасно ты меня не позвала, – сказала Уэнна. – Хочешь я…

– Нет-нет, – нетерпеливо произнесла Каролина. – Отправляйся спать, Уэнна.

– Хорошо, хорошо. В таком случае спокойной вам ночи.

Обе девушки пожелали ей спокойной ночи, наступило молчание, и дверь закрылась.

– Она не любит меня, – вздохнула Мелисанда. – А жаль. Иногда она смотрит на меня… с ненавистью.

– Такой уж Уэнна имеет нрав, и, конечно, никакая это не ненависть.

– И все-таки она меня ненавидит.

– Мелисанда… не беспокойтесь насчет Уэнны. Все образуется.

Каролине, улыбающейся перед зеркалом, представлялись две свадьбы – ее собственная с Фермором, и Мелисанды с Леоном де ла Роше. После бракосочетания она и Фермор никогда больше не увидятся с Мелисандой.

– Да, – повторила она, – все образуется.

За ужином в комнате для прислуги сидевшие за столом горячо обсуждали отношения между французской мамзель и французским мсье. Миссис Соади сидела поджав губы, как и всякий раз при обсуждении данной темы, и улыбалась чему-то своему, прислушиваясь к болтовне окружающих.

Мистер Микер то и дело поглядывал на кухарку.

Это совершенно на нее не похоже – хранить секрет так долго; должно быть, ее предостерегли, самым настоятельным образом призывая хранить молчание.

– Дело ясное – у них роман, – сказал лакей.

– Красивая история, – поддержала его Пег. – А мамзель такая хорошенькая, что вполне сошла бы за переодетую принцессу.

При этом замечании у миссис Соади задергались губы. Ее секрет, догадался мистер Микер, касался мамзель.

– Хотя, – сказала Бет, – этого мсье едва ли можно назвать принцем, верно?

– Ну, – согласилась Пег, с нежностью подумав о своем рыбаке, – может быть, в нем и нет ничего особенного, но все говорят, что он – замечательный джентльмен.

Бет сказала, что, думая о переодетом принце, она представляет его в образе мистера Фермора.

– Понимаете, – пояснила она, – он всегда поет, смеется, он большой, сильный и очень красивый.

– Красота, – важно заявил лакей, сам ни на что не претендующий, – это понятие относительное… Для улитки другая улитка – красавица. О вкусах не спорят.

– Но они – не улитки! – заметила Пег. – А мистер Фермор такой красавец! Рядом с ним почти все выглядят невзрачными… совсем невзрачными.

– И все-таки, – заявила горничная, – если две улитки находят друг друга привлекательными, возможно, с двумя французами происходит то же самое. Наверное, они так нравятся друг другу, потому что она – мамзель, а он – мсье.

– Я слышал, что мальчик не слишком рад дружбе между нашей мамзель и своим дядей, – сказал мистер Микер, передавая тарелку, чтобы ему положили кусок пирога.

Он набил себе рот и принялся неторопливо жевать.

– Эти нарумяненные леди, – произнес он, изучая картофель в своей тарелке, – ничуть не лучше нарумяненных лордов.

– О да, – резко сказала миссис Соади, – нарумяненные леди – те еще штучки. А откуда вам стало известно про маленького барина и нашу мамзель, мистер Микер?

– Ну, я как-то поехал в город по делу и зашел в «Веселого морячка» промочить горло, а туда заявился не кто иной, как мистер Фитт, тот самый, что служит кучером у мсье… или мне следует сказать – у барчука? Это странная семья. Хозяин – мальчик, и все деньги принадлежат ему, а мсье – не более чем домашний воспитатель, хоть он ему и родственник. А барчук этот – не то герцог, не то граф. В общем, что-то в этом роде… хотя во Франции все это, наверное, несколько по-иному. Мсье – его опекун, но он мало что решает, как я понял.

– А что мистер Фитт рассказал про мальчика и мамзель? – настаивала миссис Соади.

– Ну… – Мистер Микер поднял свой бокал и от пил меда, прежде чем продолжить, – по-моему, мальчик этот испорченный, очень испорченный. Хотя он первый встретил нашу мамзель и поначалу привязался к ней, ему совсем не нравится, когда кто-то, помимо него, оказывается, так сказать, на первом плане.

– До чего противный мальчишка! – возмутилась миссис Соади. – Да кем он себя возомнил? А ведь это такой прелестный роман, и, клянусь, мамзель вполне его заслуживает.

– Да, конечно, миссис Соади, вы совершенно правы, но, видите ли, мальчик – хозяин… Так, во всяком случае, мне сказал мистер Фитт. Если он доживет до двадцати одного года, ему достанется громадное состояние, а мсье получит совсем немного денег. Но если барчук умрет, то состояние отойдет мсье.

– Странно, что он так печется о барчуке! – удивилась Бет.

– Перестань, Бет! – резко оборвала миссис Соади.

– Ох уж эти иностранцы! – вздохнул лакей.

– Ну, надо же такое придумать! – продолжала кипятиться миссис Соади. – Оставить наследство маленькому мальчику!

– Да, странное положение, – признал мистер Микер. – У нас с мистером Фиттом состоялся очень интересный разговор.

Миссис Соади наблюдала за Микером. А тот сидел, наслаждаясь обращенным на него всеобщим вниманием, ощущая себя чрезвычайно умным и осведомленным.

«Знал бы он то, что знаю я! – подумала миссис Соади. – Он и этот его Фитт!»

– Подумаешь, мистер Фитт! – сказала она, когда они остались наедине, потом села на стул и расхохоталась.

– А что такого смешного в мистере Фитте?

– Да я могу рассказать вам такое, мистер Микер, от чего у вас глаза на лоб полезут.

– Наверняка можете, миссис Соади.

– Вы ошалеете больше, чем от любого рассказа мистера Фитта.

– Конечно же, ошалею, миссис Соади.

Миссис Соади, охваченная искушением, уже готова была все ему выложить. Мистер Микер наклонился к ней, и глаза его лучились, льстили, умоляли посвятить его в тайну.

– Ну, хорошо, – сдалась миссис Соади, – пожалуй, вам следует это знать. Вы – старший над мужской при слугой, и негоже держать вас в неведении. Но учтите, мистер Микер, только между нами!

– Да, конечно, миссис Соади. Дальше меня не пойдет.

– Вы удивлялись, почему с мамзель так обращаются. Спрашивали, почему к ней относятся как к члену семьи. Ну, так вот, я вам скажу – она и есть член семьи.

– Член семьи, миссис Соади?

Миссис Соади хмыкнула:

– Да, вот именно – член семьи. Она дочь самого хозяина.

Глаза мистера Микера округлились от удивления и восхищения.

– Хотя и, что называется, незаконнорожденная, – добавила миссис Соади. – Другими словами…

– Внебрачный ребенок! – прошептал мистер Микер.

Теплая погода продержалась весь ноябрь, вплоть до начала декабря. В доме кипела работа. Приготовления к бракосочетанию, назначенному на рождественские праздники, шли полным ходом, и, хотя решено было сыграть тихую свадьбу, первоначальные планы приобретали все больший размах, и гостей пригласили столько, что, в конечном счете, событие обещало стать грандиозным.

Фермор слал письма Каролине. Мелисанда не раз наблюдала, как та получает эти письма, уносит в свою комнату и затем появляется с сияющими глазами. Однажды Каролина прочла ей выдержку из такого письма: «Передай наилучшие пожелания твоему отцу, старенькой Уэнне, всем лакеям и служанкам, населяющим Тревеннинг, и не забудь маленькую мамзель». Вот и все.

Мелисанда стремилась вырваться из дому, убежать от суматохи, вызванной приготовлениями к свадьбе. Иногда это было не больше чем удовольствием, иногда становилось настоятельной потребностью. «Каково же мне будет, когда он вернется? – спрашивала она себя. – Каково мне будет в день его женитьбы на Каролине?»

Утешением для нее становился Леон, поджидавший на берегу, в том самом месте, где они впервые встретились, и которое теперь стало постоянным для их встреч. Она часто приходила туда, если ничто не удерживало ее в доме. Если мальчик был расположен к прогулке, то они приходили туда вдвоем, если нет – приходил один Леон. Мелисанда чувствовала облегчение, когда Рауль отсутствовал; он был веселый, смышленый, зачастую забавный, но время от времени в его поведении проскальзывало недовольство. Ему нравилась Мелисанда, но то, что Леон уделяет ей столько внимания, вызывало возражение, в его манере держаться появлялась властность. Леон же, по ее убеждению, был самым терпеливым человеком на свете. Рауль жаждал знаний, и ей порой удавалось обратить его негодование в интерес к маленьким обитателям горных водоемов. Уделяя мальчику внимание, Мелисанда умеряла его тщеславие и заносчивость, она часами просиживала в библиотеке в Тревеннинге, стараясь почерпнуть интересные факты, с тем, чтобы поделиться ими с Раулем. Он мог бы быть чудесным ребенком, часто думала она, но огромное состояние, предназначенное ему, и та власть, которую оно давало над окружающими, совершенно его испортили.

Потому однажды – шла уже вторая неделя декабря – Мелисанда, придя на берег, обрадовалась, застав там одного Леона. Он растянулся на песке, прислонившись спиной к камню, но, увидев ее, вскочил на ноги. На лице его безошибочно читалась радость.

– Я так надеялся, что вы придете, – сказал он.

– Вырвалась всего на полчаса. Дольше остаться не смогу. Сейчас совсем рано темнеет.

– Я провожу вас обратно, так что не бойтесь тем ноты.

– Благодарю вас, но меня скоро хватятся. В доме столько дел… До Рождества осталось всего две недели!

– И до свадьбы тоже. Полагаю, скоро приедет жених?

– Мы ждем его не раньше, чем за день до Рождества.

– Мелисанда… Могу я вас так называть? Так я называю вас в своих мыслях.

– Пожалуйста, называйте.

– Тогда можно я стану для вас Леоном?

– Да, когда мы с вами вдвоем – как сейчас. Но в присутствии других людей, мне думается, нам следует оставаться друг для друга мсье де ла Роше и мадемуазель Сент-Мартин.

– Хорошо. Давайте возьмем это за правило. А что вы станете делать после свадьбы, Мелисанда?

– Сэр Чарльз уже говорил об этом со мной и предложил остаться.

– После отъезда мисс Тревеннинг?

– Да. Возможно, я еще пригожусь в этом доме. Я много умею делать – так он говорит. Его дочь уедет и возьмет с собой Уэнну – одну из служанок. Сэр Чарльз говорит, что дом тогда опустеет, ведь и у Каролины, и у ее горничной были определенные обязанности. Он предлагает мне взять эти обязанности на себя. Так что все складывается весьма удачно.

– Похоже, сэр Чарльз очень добрый человек.

– Мало кто знает, насколько он добр. Но я знаю. Он говорит, что для меня найдется дело, и к тому же я прижилась в доме, нравлюсь Данесборо… и другим тоже. Он упомянул и о вас. Сказал, что теперь, когда у меня здесь появились друзья, я не захочу уезжать.

– Для меня это самая радостная новость за долгое время.

– Для вас?

– Для меня. Мне не давала покоя мысль: каково ста нет здесь после вашего отъезда?

– Вам не нравится это место?

– С тех пор как мы встретились, оно мне очень нравится. Наша дружба многое изменила в моей жизни. – Леон подобрал камешек и бросил его в море. Они смотрели, как он прыгает по воде, то подскакивая кверху, то падая. – Значит, наша дружба продолжится.

– Надеюсь, что она продлится долго. Но вы ведь не останетесь здесь на лето? – спросила Мелисанда.

– На лето, вероятно, нам придется перебраться в местность с другим климатом. Поедем в Швейцарию… в высокогорные районы.

– Звучит очень заманчиво.

Леон грустно улыбнулся:

– Вы считаете меня неблагодарным. Да, я недоволен. Иногда я ропщу на судьбу. И спрашиваю себя: почему одни рождаются в богатстве, а другие – в бедности?

– Меня удивляет, что вам в голову приходят такие мысли.

– Все бедняки думают об этом. Только бедных волнует неравенство и несправедливость.

– Вы хотите быть богатым?

– Я хочу быть свободным.

– Свободным? Свободным от Рауля?

– Я нахожусь в сложном положении. Часто спрашиваю себя: достаточно ли я хорош для мальчика? И в то же время думаю: разве это жизнь? Кто я – нянька? Наставник? Любая женщина лучше справилась бы с первой ролью. Найдется немало учителей, которые стали бы для него лучшими наставниками, чем я.

– Но такова была воля родителей Рауля, чтобы именно вы стали нянькой и наставником. Вы с ним родственники, и никто не сможет любить мальчика так, как любите его вы.

– Вы правы, Мелисанда, я просто неблагодарный. Но вы относитесь ко мне с сочувствием, поэтому я и изливаю вам свои печали.

– А что бы вы сделали, став богатым и свободным? Расскажите, Леон, мне интересно послушать. Вы вернулись бы во Францию?

– Во Францию? Нет. В моем доме теперь разместилось правительственное учреждение. Это в Орлеане Я был там… недавно, ходил по улицам мимо старых деревянных домиков, стоял на берегах Луары и думал: «Если бы я стал богатым, вернулся бы в Орлеан, построил дом, женился, завел детей и жил бы, как люди жили раньше, до террора». Но теперь я знаю, что никогда не вернусь в Орлеан. Хочу уехать далеко-далеко… в другой мир. Может быть, в Новый Орлеан. Из своего окна я буду смотреть не на Луару, а на Миссисипи. Я не намерен выстроить особняк и жить в нем как аристократ. Куда лучше обзавестись плантацией, на которой можно выращивать хлопок, сахарный тростник или табак…

– Да, это гораздо интереснее, чем особняк. Что бы вы делали в особняке?

– Грустил о прошлом, постепенно превращаясь в одного из тех зануд, которые всегда смотрят назад.

– А в Новом Свете нужно смотреть вперед… в ожидании следующего урожая сахарного тростника, табака или хлопка. Интересно, как они выглядят в пору цветения? Мне больше всего нравится сахарный тростник. Наверное, потому что его едят. Леон рассмеялся.

– А что бы вы стали выращивать, будь у вас выбор? – спросила она.

– Теперь, после разговора с вами, я бы, пожалуй, остановил свой выбор на сахарном тростнике, – улыбнулся он. – Мелисанда, вы так отличаетесь от меня. Вы искритесь радостью и весельем. А я меланхолик.

– Но что заставляет вас быть меланхоликом?

– Дурацкая привычка оглядываться на прошлое. Мои родители все время повторяли, что старые добрые времена остались позади и что нам никогда не вернуть былого величия. По их словам, прошлое было замечательным, великолепным. Думаю, то же говорили им их родители.

– Значит, ваша меланхолия передается по наследству?

Леон взял ее за руки и произнес:

– Я хочу избавиться от нее. Мечтаю покончить с ней навсегда.

– Вы можете это сделать прямо сейчас. Мы живем в прекрасное время. В прошлом не было ничего хорошего, зато в будущем вас ждут чудесные времена.

– Правда?

– Я в этом уверена. А Раулю понравилось бы выращивать тростник?

– Его убьет этот климат.

– Понятно. Значит, вам придется подождать до тех пор, пока он не сможет обходиться без вас.

– Когда ему исполнится двадцать один год, я получу немного денег. И, наконец, стану свободным.

– Долго придется ждать. Но пока вы должны заботиться о Рауле. Конечно, временами с ним приходится трудно, он сирота, и вы… единственный… кто может любить его, помогать ему, ухаживать за ним так, как этого хотели его родители.

Немного погодя Леон вновь заговорил о Новом Свете. Его переполнял энтузиазм, и это удивило Мелисанду – она никогда прежде не видела Леона таким взволнованным. Он объяснил ей, что хочет поехать туда, так как понял, что Франция никогда не вернется к прежним временам, о которых рассказывали ему родители.

– Старой Франции больше нет, – сказал он. – Правда, на троне сидит король – но какой король! Сторонник равноправия, человек, который отказался от своих титулов, чтобы вступить в Национальную гвардию. Что можно ожидать от такого короля? Нет! Для меня Франция больше не существует.

– Расскажите мне о своей плантации. Давайте представим, что Раулю будет хорошо в том климате, и сейчас вы строите планы относительно отъезда.

– Раулю никогда не подойдет тот климат.

– Но мы же только мечтаем. Вы говорите, что, в отличие от вас, меланхолика, я веселая. Так вот знайте: когда мне грустно, я притворяюсь. Я всегда притворялась. Это лучшее, что можно сделать. Представить себе что-нибудь хорошее, а не переживать из-за плохого, с которым к тому же ничего нельзя поделать. Ну… как мы поедем?

– Сначала пересечем Атлантический океан. Вы хорошо переносите качку?

– Я отличная мореплавательница.

– Так я и думал. В Новом Орлеане у меня есть друзья. Мы отправимся к ним. Вам придется присматривать за Раулем, пока я буду работать и учиться управлять плантацией.

– Это будет несложно. Мы увидим много нового, а Раулю все интересно.

– Наймем негров, которые будут работать на нас; как только я стану специалистом и налажу работу на плантации, мы построим дом.

Мелисанда мечтательно улыбалась и видела перед собой не скалы и море, а огромную плантацию сахарного тростника. Она не знала, как выглядит такая плантация, но представляла себе бесконечные ряды тростника и смеющихся людей в цветастых одеждах, с темными сияющими лицами. Она видела, как они танцуют в Марди-Грас.

Леон прервал ее мечты:

– Если я когда-нибудь соберусь, вы поедете со мной? Вы выйдете за меня замуж, Мелисанда?

– Но…

– Забудьте об этом. Я поторопился. Теперь я понимаю, это была ошибка. Меня сбил с толку ваш энтузиазм. – После короткого молчания он спросил: – Я прав? Я действительно поторопился?

– Да, – ответила девушка. – Думаю, поторопились.

– Что вы имеете в виду, Мелисанда?

– До сих пор мы были друзьями, и я была счастлива… Мне было хорошо с вами. Время для серьезных решений еще не пришло. Мы слишком мало знаем друг друга.

– Я знаю достаточно.

– Вы даже не знаете, кто были мои родители.

– Мне совсем не обязательно знать ваших родителей. Главное – я знаю вас.

– Вы – моя опора, и мне это очень помогает.

– Я готов поддерживать вас всю жизнь.

– Я верю вам, Леон, вы добрый и печалитесь, только когда оглядываетесь на прошлое.

– Если бы вы согласились стать моей женой, я смотрел бы только вперед.

– Новая жизнь… – мечтательно проговорила Мелисанда. – В новом мире…

– Нам придется ждать долгие годы. Вы забыли… о Рауле.

– А как бы Рауль отнесся к вашей женитьбе на мне?

– Поначалу, наверное, чувствовал бы себя немного обиженным. Но он привязан к вам, а тогда привязался бы еще сильнее. Вы очаровали его, как и всех остальных. Пока он слишком сосредоточен на самом себе и не видит дальше собственного носа; но мы бы быстро преодолели его сопротивление.

– Рауль неплохой мальчик. Просто ему дана слишком большая власть… и он пока не в силах справиться с ней. Думаю, он изменится.

– Как было бы хорошо, если бы мы вдвоем за ним ухаживали. Более… естественно, что ли. Мы могли бы заменить ему родителей. Одинокому мужчине слишком тяжело с этим справляться.

– Да, я понимаю. Но сейчас мы говорим не о Рауле, Леон. Мы говорим о нас.

– И я слишком тороплюсь…

– Да, верно. Мы можем… отложить этот разговор? Давайте вернемся к нему через несколько недель. Ответ придет сам собой, и придет скоро. Я чувствую это. Вы меня понимаете, Леон?

– Да, Мелисанда, понимаю.

Она вскочила:

– Скоро стемнеет… Мне нужно идти.

Они вернулись в Тревеннинг и по дороге больше о браке не говорили. Но, расставаясь, Леон предложил:

– Давайте встречаться чаше… каждый день. Нам нужно как можно лучше узнать друг друга. Вы очень красивы, а я слишком нетерпелив.

– Спокойной ночи, – произнесла в ответ Мелисанда. Леон взял ее руки и поцеловал их.

– Я очень привязана к вам, – произнесла она, – и немного к Раулю. Думаю, мы были бы счастливы все вместе.

Девушка отстранилась, когда он попытался ее обнять.

– Прошу вас… мы должны подождать. Все слишком серьезно, а мы пока ни в чем не уверены.

Мелисанда шла к дому, и ей казалось, будто она слышит насмешливый хохот Фермора. Два предложения – и какие разные!

– Жизнь – странная штука, – пробормотала она по-английски.

Перед ней лежали три пути. Какой же выбрать?

«Выбери тот, о котором мечтаешь! – кричал ей внутренний голос. – Будь смелой. Распрощайся со скучной, унылой жизнью. Живи весело и безрассудно». Она явственно слышала мелодичный тенор:

Весь день тебя буду с ума сводить, забавлять, целовать ночью долгой, но сможешь ли ты, дом родной забыть и меня без оглядки любить, там, в стороне далекой?

В далекую сторону навстречу грешной жизни… и приключениям. «Будь я немного поумней, – подумала Мелисанда, – вышла бы замуж за Леона».

Наконец настало Рождество.

Мелисанда лежала с открытыми глазами, хотя было еще очень рано, и весь дом спал.

Наступил день свадьбы Каролины.

Фермор вернулся только вчера, объяснив, что пришлось задержаться в Лондоне. Едва заслышав его голос, Мелисанда почувствовала, как в ней поднялась волна возбуждения. Она выглянула в окно и увидела, как он, смеясь, здоровается со слугами и конюхами. В душу закралось беспокойство.

А сейчас, в это раннее утро, она взглянет в лицо фактам и больше не будет бежать от реальности. Все время она жила мечтой, что прежде, чем наступит этот день, что-нибудь обязательно произойдет. В ее грезах все заканчивалось хорошо: Каролина выходила замуж за Джона Коллинза, Леон влюблялся в очаровательную девушку, а Мелисанда оставалась с Фермором, который, словно по мановению волшебной палочки, становился совсем другим человеком – серьезным, сохранив при этом веселость, нежным и по-прежнему страстным. Вместо похоти в нем просыпалась любовь.

В мечтах Мелисанда жила в идеальном мире.

Но довольно мечтать! Сегодня, в день свадьбы Каролины, реальность возобладала над фантазиями и готовилась безжалостно их растоптать.

В шкафу висело зеленое шелковое платье, сшитое по ее собственной модели с помощью мисс Пеннифилд; по вырезу шли маленькие бантики из черного бархата, а на поясе красовалась большая черная роза из шелка и бархата.

– Черная! – возмущалась мисс Пеннифилд. – Как будто вы в трауре. Черный цвет подходит для похорон, но никак не для свадьбы. Почему вы не хотите сделать симпатичный розовый цветок? Розы бывают алые, желтые, белые, но никак не черные, моя дорогая. Я подберу вам хорошие лоскутки.

– Только черный, – упорствовала она. – Он больше подходит… к зеленому платью.

А мысленно закончила: «И к моему настроению».

Мелисанде еще не исполнилось семнадцати, и она была слишком молода для отчаяния. «Интересно, сколько лет было той монахине, когда ее замуровали в стене?» – подумала девушка. Сегодня она, Мелисанда, обнесет себя глухой стеной из умерших надежд.

После возвращения Фермора они ни разу не были наедине. Он не искал с ней встреч – если бы хотел, нашел бы способ с ней встретиться. Он приехал со свадебными подарками… для Каролины. Он разговаривал с Каролиной, он ездил верхом с Каролиной. Так и должно быть.

Следовательно, Мелисанда ничего для него не значила – была всего лишь возможным партнером в необременительном приключении, в которое он намеревался ее вовлечь. Мелисанда отвернулась от него, и он, пожав плечами, отправился к другой.

Послышались первые звуки просыпающегося дома. Слугам сегодня придется встать очень рано. Миссис Соади, жрица кастрюль и сковородок, уже несколько дней ничего и никого вокруг не замечала, колдуя над своими пирогами, пирожными и пудингами. В канун свадьбы ей некогда даже посплетничать.

Мелисанда встала с постели. Нужно спуститься вниз и помочь прислуге. Это лучше, чем лежать в кровати и горевать над несбывшимися мечтами.

Каролина не спала. Всю ночь она не смыкала глаз.

Вот этот день и настал, а она боялась, что он ни когда не придет. Она оставила дверцу шкафа открытой, чтобы видеть белое платье, над которым они столько мучились с мисс Пеннифилд. На туалетном столике лежала белая кружевная фата, которую надевали ее мать и бабушка.

Каролина старалась думать о будущем, но мысли ее постоянно возвращались к прошлому. Она вспоминала о том, с каким насмешливым презрением Фермор относился к ней в Лондоне, когда они еще были детьми, о тихом шепоте горничной на лестнице, о Мелисанде. Нет, напрасно она переживает из-за этого. Вчера он едва взглянул на Мелисанду.

Во время прогулки верхом она хотела рассказать ему о дружбе, которая возникла между Мелисандой и Леоном де ла Роше и которая, похоже, движется к неизбежному завершению, но побоялась, как бы это известие не испортило вечер перед ее свадьбой.

Каролина больше не могла лежать в постели и ждать. Она хотела, чтобы этот день скорее наступил, чтобы церемония уже была позади. Еще две недели они проживут в этом доме, так как решили обойтись без медового месяца, заключив по этому поводу своего рода договор. Сэр Чарльз дал согласие на бракосочетание, хотя еще не прошел год со дня смерти матери Каролины, но весело укатить сразу после свадьбы, чтобы предаться развлечениям, было бы с их стороны дерзким и непочтительным поступком. Этот вопрос обсудили с несколькими уважаемыми людьми, и все решили, что молодоженам следует несколько недель пожить в Тревеннинге, а потом тихо уехать в Лондон.

Медовый месяц не имел значения для Каролины – главное, что они с Фермором поженятся, но теперь поняла, что чувствовала бы себя увереннее, если бы они уехали сегодня же… сразу после венчания и приема.

Однако, сблизившись в последнее время с Мелисандой, она знала, что эта девушка не из тех, кто строит козни. Она – импульсивная, милая и дружелюбная, всегда готова угодить. Но Каролина предпочла бы распрощаться с ней навсегда. С возвращением Фермора вернулась старая ревность.

«Не нужно выдумывать себе несчастья», – решила Каролина. Она встала с кровати, подошла к столику и примерила фату. В зеркале отразилось бледное лицо со следами бессонной ночи под глазами. Да, она мало походит на счастливую невесту, однако сегодня получит все, о чем мечтала.

Открылась дверь, и в комнату заглянула Уэнна:

– Господь милосердный! Уже встала! Что случилось? О, моя королевна, ты выглядишь такой усталой. Совсем не спала? Да еще фату надела. Разве ты не знаешь, что это плохая примета?

– Уэнна…

Горничная подбежала к Каролине и обняла ее.

– Я боюсь, Уэнна.

– Чего, моя крошка? Расскажи Уэнне, чего ты боишься. Это все он, я точно знаю.

– Нет. Я боюсь будущего, Уэнна. Это нервы, Уэнна… предсвадебное волнение. Говорят, все обычно нервничают перед свадьбой.

– Знаешь, еще не поздно, моя жемчужина. Скажи только одно слово…

– Нет, Уэнна, нет! Никогда! Уэнна смирилась:

– Я буду с тобой, моя жемчужина. До конца моих дней буду рядом.

Церемония закончилась, и в доме царило веселье. Разве могло быть по-другому? Правда, еще не прошел год после смерти хозяйки, – а все знали, что между похоронами и свадьбой в одном и том же доме должно пройти не менее года, – но гости были рады об этом забыть.

Заразительное веселье жениха не оставляло места для печали. Красивый, элегантный, он казался самим воплощением счастья.

А Каролина выглядела подавленной, бледной и явно нервничала, что, по мнению гостей, было естественно для невесты.

Несмотря на серьезный вид, сэр Чарльз не скрывал своей радости по поводу брака дочери; родители жениха, богатые и одетые по последней лондонской моде, были не менее довольны выбором сына. В Тревеннинге собралась вся местная знать; а поскольку присутствовали также и гости со стороны жениха, в доме было полно народу. Никогда еще этот большой зал не видел столь великолепной церемонии. К Рождеству его украсили остролистом, плющом, лавровыми и самшитовыми листьями. Рождество и свадьба хозяйской дочери в один день! Что может быть лучше? Прочь печаль! Нужно просто сказать: «Я знаю, ее мать умерла совсем недавно, но она бы этого хотела». Они могут радоваться, смеяться, танцевать, петь, изредка напоминая себе, что тем самым выполняют волю дорогого человека, ушедшего в иной мир.

На огромном столе стояли чаши с пуншем; там был мед со всевозможными специями, а также напиток, сваренный из пива, ямайского рома, лимона, коричневого сахара и мускатного ореха, без которого не обходится ни одно корнуолльское Рождество.

Стол был уставлен кулинарными шедеврами миссис Соади. Кабаньи головы соседствовали с пирогами на любой вкус; помимо обычных мясных пудингов, миссис Соади приготовила рыбные пироги с лещом, скумбрией и сардинами. Настоящие знатоки корнуолльской кухни могли оценить всевозможные блюда из сардин. Кроме того, гостям предлагались молочные поросята; и, конечно же, свиной пудинг – корнуолльский деликатес, который лондонцы никогда не пробовали.

По дому метались измученные слуги и служанки; из кухни подносили пироги и пирожные, приготовленные на случай, если еды окажется недостаточно.

После банкета слуги толпой спустились в зал и быстро все убрали, чтобы гости могли потанцевать и порезвиться, как и подобает на свадьбе, которую справляют на Рождество.

Гости танцевали старинные танцы, и вся компания с женихом и невестой во главе сплясала кадриль и старинный английский танец «Роджер де Каверли». А когда гости попросили настоящих корнуолльских танцев, корнуолльцы выстроились в ряд и показали приезжим народный ферри-данс, который исполнили под аккомпанемент специально приглашенных музыкантов.

Все веселились.

Леон был в числе приглашенных; он стоял рядом с Мелисандой и явно получал удовольствие от корнуолльского Рождества и свадьбы.

– Соберись мы пожениться, – вздохнул он, – наша свадьба не стала бы таким грандиозным событием, а жаль.

– Внешние атрибуты не имеют значения, – возразила Мелисанда.

– Вы сегодня немного печальны.

– Печальна? В такой день! С чего бы мне быть печальной?

– Может быть, оттого, что Каролина скоро уедет отсюда. Вы беспокоитесь… за нее?

– Беспокоюсь? Она же влюблена, это очевидно. Вы согласны?

– Да, согласен.

– И Фермор тоже. Это сразу заметно, правда?

– Он? О, этот человек влюблен в самого себя.

– Мелисанда пристально посмотрела на Леона.

– Возможно, я завидую, – признался он. – Не тому, что у него есть… о нет! Я не завидую его богатству или тому, что у него такая невеста. Но мне бы хотелось иметь ту уверенность, которую дает богатство. Я бы хотел, что бы у меня была невеста, любящая меня так же, как Каролина любит его.

– Будьте осторожны! – предупредила она. – Это Корнуолл, и здесь иногда происходят странные вещи. Повсюду скрываются пикси и феи. Ваши желания могут исполниться. Может случиться так, что вы получите его богатство и – как вы сами о нем говорите – влюбитесь в самого себя.

– Ему, несомненно, с этим легче справиться, чем мне. Во-первых, он красив, а во-вторых, весьма доволен собой.

– Надеюсь, Каролина будет счастлива.

– Вы говорите так, словно думаете по-другому.

– Значит, я веду себя глупо.

Фермор словно почувствовал, что они говорят о нем. Он улыбнулся молодым людям, а вскоре и подошел к ним.

– Вам нравится свадебный пир, мадемуазель Сент-Мартин? – поинтересовался он.

– Очень. По-моему, вы незнакомы с мсье де ла Poшe?

– Я его видел.

– Не помню, чтобы мы с вами встречались, – возразил Леон.

– Я стоял на скале, а вы были внизу. Но я узнал вас. Говорят, я зорок как ястреб. Мои глаза многое замечают.

– Это мистер Холланд, как вам известно, – сказала Мелисанда Леону.

– Конечно, известно. Мы все знаем жениха.

– Я слышал, – заметил Фермор, – вы с мадемуазель Сент-Мартин с удовольствием разговариваете между собой по-французски. Как приятно встретить соотечественника в чужой стране!

– Да, это очень приятно.

– Вообще-то я подошел, чтобы предложить мадемуазель принять участие в танцах. Молодые дамы не должны стоять в сторонке, когда все кругом веселятся. Мы даже и словом не перебросились с тех пор, как я приехал вчера. Должен извиниться за свое невнимание и попросить прощения.

– Я не только прощаю, – ответила Мелисанда, – но и восхищаюсь вами. Разве не естественно, мсье де ла Роше, что жених забывает обо всех на свете, кроме своей невесты?

– Думаю, обычно женихи именно так себя и ведут, – согласился Леон.

– Вы когда-нибудь были помолвлены? – поинтересовался Фермор, по мнению Мелисанды, его вопрос прозвучал довольно неучтиво.

– Нет, но я прекрасно вас понимаю.

– Как говорится, доверьтесь французу! Но я не должен быть прощен так просто. Любой мужчина – будь он женат или холост – имеет обязательства по отношению к обществу. Toujours la politesse, как говорят у вас дома.

– Во Франции, – парировала Мелисанда, – никто не смешивает понятия la politesse и l'amour. Спасибо за предложение. Спасибо за извинения. Пожалуйста, возвращайтесь к своей жене с чистой совестью. Это единственное, что вы обязаны сделать.

– О, но я должен заботиться о наших гостях.

– Обо мне заботится мсье де ла Роше, а я забочусь о нем.

Фермор с насмешкой взглянул на нее:

– Я так и думал, но не позволю ему одному наслаждать вашим обществом. Пойдемте… потанцуйте со мной.

Еще секунда – и он вытянул бы ее в центр зала, где гости разобрались по парам, чтобы танцевать польку. Но в этот момент раздался стук в дверь, какие-то крики на улице, и в зал вошли ряженые.

– Еще один древний обычай! – воскликнул Фермор. – Кто эти люди?

Его вопрос услышала Джейн Коллинз и объяснила, что это ряженые, которые в Рождество всегда ходят по богатым домам.

– Значит, это действительно еще один древний обычай!

– Очень древний. Он появился раньше христианства! – ответила Джейн.

Большинство ряженых были в масках, а те, кто пришел без них, разукрасили свои лица черной краской так, что их невозможно было узнать. Некоторые надели костюмы любимых корнуолльских персонажей. Двое пришли в костюме сэра Джонатана Трелоуни, а также в костюмах Карла I и Монмаута. Они сыграли небольшой спектакль для гостей, а потом станцевали старинные танцы, которые разучивали в течение нескольких недель перед Рождеством.

Перед окончанием спектакля появились святочные певцы. Теперь в зале яблоку было негде упасть; все пели, танцевали и пили за здоровье жениха и невесты:

Во время последней церемонии Фермор должен был стоять рядом с Каролиной. Встав рядом с невестой, он посмотрел на Мелисанду, и по его лицу трудно было понять, о чем он думает. Мелисанда поежилась. Зрелище казалось ей нереальным. Черные лица танцоров придавали им причудливый вид, некоторые маски были уродливыми, почти угрожающими. Однако девушка знала, что под ними скрываются лица добрых, простых людей. Жених в элегантном свадебном костюме, сшитом в Лондоне, был самым красивым мужчиной в зале, – она слышала, как его называли идеальной партией для мисс Тревеннинг, – но его красивое лицо тоже являло собой маску, и гораздо более обманчивую, чем маски пирующих. Внезапно она повернулась к Леону.

– Что с вами? – спросил он.

– Я выйду за вас замуж. Думаю… мы будем счастливы вместе.

– Мелисанда…

– Да, если вы все еще этого хотите, я согласна.

Он сжал ее руку:

– Не знаю, что сказать. Я потерял дар речи от счастья.

– Думаю, это правильное решение, – проговорила Мелисанда. – Если мне захочется кому-нибудь рассказать, что мы собираемся пожениться, я могу это сделать?

– Я хочу, чтобы все знали. Может, объявим об этом сейчас?

– Нет, только не здесь. Никто не обратит внимания. Кто мы такие? Подумайте – объявить о нашей помолвке на этой грандиозной свадьбе!

– Когда же?

– Через некоторое время. Нам нужно будет подготовиться.

– Я сообщу эту новость Раулю. Вы не будете против того, чтобы он жил с нами?

– Я – нет, а он? Как он отнесется к этой идее?

– Мальчик привыкнет. Может быть, мы поженимся здесь… Тогда сможем уехать все вместе. Моя милая Мелисанда, мы больше никогда не расстанемся… никогда.

Глаза Фермора были прикованы к ним.

– Я счастлива, что вы рядом, – призналась она.

– Как бы я хотел оказаться сейчас где-нибудь с вами наедине.

– Мы, может быть, встретимся завтра.

– Там же, где всегда. На нашем месте. И будем час то приходить туда. Я никогда не забуду, как вы спускались по скале с Раулем, а я стоял внизу на песке и смотрел на вас.

– Я словно нашла убежище.

Им пришлось прервать разговор – по обычаю Каролина должна была спеть для гостей.

Она раскраснелась и светилась от счастья.

«Сегодня она счастлива, – думала Уэнна. – Но стоит ли один день счастья целой жизни, наполненной страданиями?»

– Как вы знаете, у меня не очень хороший голос, – сказала Каролина, – но я постараюсь для вас. Я хочу спеть песню, которую все вы знаете и, надеюсь, мне подпоете.

У Каролины был красивый, но слабый голос, поэтому во время ее пения наступила полная тишина. Она пела:

Есть на западе родник, из которого напиться жаждет втайне от жены непутевый муж водицы!

Несколько гостей подхватили песню. Вместе с Каролиной они пели о страннике, который пришел к роднику и напился из него. А потом старик, увидевший, как он пьет, рассказал ему о магической силе родниковых вод.

Чары, о любви мечты в той воде Сент-Кейн хранила, перед тем, как в рай уйти, так родник заговорила:

«Первым кто к воде придет, поклонясь, напьется вдоволь, тот и в жизни верх возьмет, тот и станет главным в доме!»

Мелисанда внимательно слушала слова песни.

«Незнакомец, в брачный день повезло тебе сполна, ты пришел к воде Сент-Кейн прежде, чем твоя жена!»

Фермор незаметно подошел к Мелисанде и Леону и прошептал:

– Мы с вами тут чужие. Эти корнуолльцы просто подавляют.

– Как жаль, – посетовал Леон, – что я не понимаю слов. Я еще слабоват в английском, поэтому не улавливаю смысла.

– Мадемуазель обязательно все вам объяснит. Уж она-то понимает, нисколько не сомневаюсь. Она настолько преуспела в английском, что понимает почти все.

– Послушайте последние куплеты, – прервала его Мелисанда, и все они повернулись к Каролине.

«Обхитрить свою небось, смог ты, корнуоллец, тоже?» – вопрошал с улыбкой гость… И в ответ услышал что же?

«Был у родника я первым, обвенчавшись, но – увы! – принесла плутовка в церковь загодя с водой бутыль!»

Раздался гром аплодисментов. Многие корнуолльцы снова и снова повторяли последние слова песни, лукаво поглядывая то на Каролину, то на Фермора, словно пытались угадать, кто из них первым напьется из волшебного источника.

– Эта песня… вы считаете ее подходящей случаю? – поинтересовалась Мелисанда.

– Пожалуй, да, – ответил Фермор.

– И вы напились этой воды? Или собираетесь?

– Милая мадемуазель, неужели вы думаете, что мне требуется помощь этой Сент-Кейн, или как там ее зовут? Нет. Я рассчитываю только на собственные силы. Мо жете не беспокоиться, я сам о себе позабочусь.

Он похож на сатира, подумала Мелисанда, насмехающегося над ней, уверенного, что когда-нибудь она сдастся. Такое поведение в день свадьбы казалось ей низким и подлым.

Внезапно наступила тишина. Гости закончили пес ню о Сент-Кейн. Объявили, что настала очередь жениха петь.

– Сначала невеста… потом жених. Таков древний корнуолльский обычай.

Фермор медленно подошел к музыкантам.

– Дамы и господа, – обратился он к гостям, – как я могу петь свои песенки после такого вдохновенного исполнения? Прошу меня извинить…

– Нет, нет! – закричали все. – Вы должны петь. Невеста спела. Теперь должен спеть жених.

Мелисанда понимала – он только притворяется, что не хочет петь. Все в нем фальшиво, думала она. Он хочет петь. Хочет, чтобы все восхищались его голосом. Высоко мерный себялюбец! Теперь, лучше узнав его, она поняла, что он и есть дьявол, о котором рассказывали ей Тереза и сестры из монастыря.

Фермор запел сильным мелодичным голосом, и в зале сразу стало тихо. И только Мелисанда знала, что эта песня звучит для нее.

Прелестная роза, прильни к устам любимой моей.

Жар поцелуев твоим лепесткам я подарил, не ей!

Напрасно она, гордясь красотой, от меня ускользает.

В пустыне росток без воды живой чахнет и умирает.

Под сенью стыдливости от любви прятаться вечно нельзя.

Скажи, что пленяют цветы твои, когда их видят глаза.

В дивной судьбе твоей пусть она узнает свою:

Тогда восхищает мир красота, когда отдает себя всю.

Несмотря на все, что она знала о Ферморе, Мелисанда чувствовала, что его пение завораживает ее и влечет навстречу опасностям. Он искушал ее, и она боялась поддаться соблазну.

И Мелисанда повернулась к Леону в надежде, что он поможет ей выбраться из зыбучих песков, по направлению к которым она уже сделала шаг.

В комнате для прислуги с потолка свисал рождественский венок – все слуги собирали для него листья вечно зеленых растений. Стены были украшены остролистом и омелой, по красоте ничуть не уступая большому залу.

Миссис Соади, довольная собой, сидела во главе стола. Близилась полночь; гости удалились отдыхать, и теперь слуги могли посидеть за столом. Время от времени кого-нибудь вызывали, но уже не так часто.

Миссис Соади, которая отведала не только свои любимые кушанья, но и любимые вина, говорила, что все они до конца дней не забудут это Рождество. В этот момент вошла Пег и объявила, что мамзель все еще вместе с французом, и они держатся за руки.

Миссис Соади кивнула – в таком состоянии она любила весь мир и хотела разделить свою радость с друзьями.

– Не удивлюсь, – сказала Бет, – если скоро здесь сыграют еще одну свадьбу.

– Ну, не знаю, – возразил лакей. – Этот француз ухаживает за маленьким мальчиком, а мальчик будет герцогом или кем-то еще – правда, французским. И этот мсье… если он его родственник, пусть и бедный, все же ближе к герцогам… ну, вы понимаете.

– И что с того? – немного резко спросила миссис Соади.

Лакей испортил ей настроение. Миссис Соади любила маленькую мамзель, как собственную дочь, которой у нее никогда не было, и хотела, чтобы мсье женился на Мелисанде. Ей нравились свадьбы. Вы только посмотрите, как они встретили Рождество – и все благодаря свадьбе!

– Ну, миссис Соади, – убеждал ее лакей, – вы же знаете, что эти семьи ужасно разборчивы.

– Могу вам сказать, – заявила миссис Соади, – что мамзель происходит из хорошей семьи – не хуже, чем у всяких французских мсье, – и может выйти замуж за любого герцога… по крайней мере, за французского уж точно.

Мистер Микер насторожился. Он бросил на миссис Соади предостерегающий взгляд. Одно дело – поделиться важной тайной с ним, возглавляющим мужскую прислугу, но разве можно доверить ее болтливым служанкам и горничным? Нет, миссис Соади на такое не способна, разве что под воздействием праздничного угощения и хорошего вина.

Миссис Соади заметила взгляды мистера Микера, но не обратила на них никакого внимания, так как была возбуждена.

– Ты даже не знаешь, кто такая мамзель, – заявила она, повернувшись к лакею.

– Кто же, миссис Соади?

На нее уставились несколько пар внимательных глаз.

Мистер Микер мысленно застонал. Он понял, что миссис Соади не в силах совладать с искушением. Она с улыбкой откинулась на спинку стула:

– Только между нами. Тайна не должна выйти за эти стены. А теперь я расскажу вам…

И она рассказала.

Гости разошлись только под утро.

Мелисанда поднялась в свою комнату. Она очень устала. Перед ее мысленным взором мелькали картинки праздничного вечера. Она видела себя стоящей рядом с Леоном, слышала его шепот и свое обещание выйти за него замуж; она видела себя машущей на холодном ветру вслед его карете. Но самыми яркими были видения жениха и невесты, стоящих рука об руку; Фермора, направляющегося к ней; Фермора, с улыбкой поющего для нее.

У нее болела голова, и в тот момент, когда она собиралась задуть свечи, ее вдруг охватил ужас. Она подбежала к двери и повернула ключ в замке. Оставив свечи зажженными, легла в постель, не в силах оторвать взгляда от двери.

Внезапно ей показалось, что она слышит какие-то звуки за дверью – тихие крадущиеся шаги.

Это не может быть Фермор. Он бы не оставил Каролину в их первую брачную ночь. Просто кто-то спускается вниз. Не стоит забывать, что в доме полно гостей.

Но шаги замерли около ее двери. Она задрожала от страха и почувствовала огромное облегчение, вспомнив, что заперла дверь.

Вдруг она увидела на ковре что-то белое и по скрипу полов за дверью поняла: тот, кто шел по коридору, подсунул записку ей под дверь.

Мелисанда встала с кровати и подняла свернутый листок бумаги. Из него выпал цветок.

В записке четким почерком, который она сразу узнала, было написано:

«Говорят, эти цветы лечат безумие. Они успокаивают и возвращают рассудок. Это всего лишь рождественская роза, но в одном все цветы одинаковы – у них та же судьба, что и у прочих красивых вещей».

Мелисанда завернула цветок в бумагу и сожгла.

Бесчувственный грубиян! Она возблагодарила судьбу за то, что может опереться на руку Леона и больше никогда не думать об этом человеке.

На следующий день с раннего утра начался шторм. Дождь стучал в окна, и вокруг дома завывал ветер.

Мелисанда проснулась затемно; все утро она забывалась беспокойным сном, но тут же просыпалась от сильных порывов ветра, которые сотрясали Тревеннинг до самого основания. И каждый раз, когда она просыпалась, ее охватывал ужас. Позже она решила, что шторм был предвестником трагедии.

Девушка встала с постели и подошла к окну. Бушующее море вздымалось огромными пенистыми волнами; она видела, как оно билось о скалы, которые, точно грозные черные сторожа, защищали землю от взбесившегося чудовища.

В доме все спали после вчерашней пирушки. Сэр Чарльз предупредил гостей, чтобы они и близко не подходили к скалам в такую погоду. Случалось, во время шторма людей смывало с берега и уносило в море.

Все утро дождь лил как из ведра, и никто не рискнул выйти на улицу; днем дождь прекратился, но ветерке утихал.

Мелисанда собиралась на встречу с Леоном, но ее остановил сэр Чарльз:

– Неужели ты собираешься выйти из дому в такую погоду?

– Я только немного пройдусь.

– На твоем месте я бы не стал этого делать… если нет ничего срочного.

– Думаю, ничего срочного нет. Можно подождать до завтра.

Он улыбнулся ей той печальной улыбкой, которая всегда появлялась на его лице, когда они оставались наедине.

– Значит, подожди до завтра. На море страшный шторм. К завтрашнему дню он может успокоиться. Наши шторма быстро выбиваются из сил.

Поблагодарив его, Мелисанда вернулась в свою комнату. Некоторое время она стояла у окна, глядя на свирепые волны. Шторм не кончался, и теперь уже было поздно идти куда бы то ни было. Скорей бы наступило завтра, и тогда она увидит Леона. Мелисанда не могла избавиться от тягостного предчувствия, что ее решение не пойти на свидание обернется несчастьем.

В господском зале и на половине слуг продолжали праздновать, но Мелисанда, сославшись на головную боль, осталась у себя в комнате. Сегодня она бы не вы несла беседы с Фермором.

Девушка совершенно вымоталась накануне и ночью крепко спала, а когда проснулась утром, за окном светило солнце, и зеленые сосны сверкали радужными каплями. На море стоял полный штиль – светлая голубовато-зеленая гладь не шевелилась.

Когда Пег принесла ей завтрак в небольшую комнатку, в которой она обычно ела, она сразу поняла: что-то случилось. Пег дрожала от возбуждения, которое охватывает людей, когда они собираются сообщить какое-то необычное известие – плохое или хорошее. Но когда Пег встретилась глазами с Мелисандой, ее лицо приняло трагическое выражение, и Мелисанда поняла, что новости плохие.

– Ой, мамзель, произошло ужасное несчастье, – вы палила Пег. – Нам только что рассказал один из слуг. Миссис Соади сказала, чтобы я вас подготовила.

– В чем дело, Пег?

Ну что же она тянет и почему Мелисанда сразу поду мала о Ферморе и Каролине? Но после первых же слов Пег эти мысли улетучились.

– Это мальчик… маленький герцог… французский герцог.

– Что такое, Пег?

– Несчастный случай. Вчера днем во время шторма они с мсье вышли погулять. Они были на молу. Ничего глупее придумать не могли – все знают, как там опасно. Его унесло в море.

– Их обоих?

– Нет, только мальчика. Он затерялся в море.

– А мсье де ла Роше?

– Ну, он ничего не мог сделать, понимаете? Похоже, из него никудышный пловец. Не думаю, что все обернулось бы по-другому, даже плавай он так же хорошо, как Джек Пенгелли.

– Но… расскажи мне, Пег. Расскажи все подробно.

– Ночью мальчика вынесло на берег.

– Мертвого?!

– По-другому и быть не могло… он пробыл в воде около десяти часов.

– и?..

– Мсье… говорят, убит горем. Знаете, когда малыша смыло волной, ему пришлось бежать за помощью. Он нашел Джека Пенгелли, и тот нырял аж два раза. Говорят, море было как кипящий котел. Марк Биддл тоже нырял. Но все напрасно.

– Я должна пойти к нему.

– Миссис Соади сказала, что вы именно так и захотите поступить.

Мелисанда взяла плащ и сбежала вниз. Подойдя к комнате для прислуги она услышала слова миссис Соади:

– Говорят, и, похоже, так оно и есть. Выйти на мол в такую погоду! А когда малыш упал, он просто побежал за помощью. Конечно, тут замешано целое состояние. Так что, может быть…

«Нет! – подумала Мелисанда. – Нет! Это неправда». Миссис Соади замолчала на полуслове, увидев ее.

– Милочка моя, вы уже слышали новость?

– Да, мне сказала Пег. Вы не должны думать… он бы никогда…

– Ой, это страшная трагедия. Говорят, мсье обезумел от горя. Куда вы собрались, мамзель?

– Я иду к нему. Я должна его увидеть.

– Уильям отвезет вас в экипаже. Я уверена, сэр Чарльз не будет против. Бет, сбегай к Уильяму и скажи ему.

– Спасибо, миссис Соади.

– Ну же, деточка, не принимайте близко к сердцу. Во время этих ужасных штормов сплошь и рядом случаются трагедии. На этом молу погибло много людей. Гиблое место – и по правилам в такие дни должно быть огорожено.

– А что вы имели в виду, когда сказали, что здесь за мешано состояние?

– Боже правый? Разве я говорила такое? Вы, наверное, не расслышали. Я сказала, что мсье в плохом состоянии, просто с ума сходит от горя.

Мелисанда уставилась перед собой невидящим взглядом. «Они будут говорить о нем ужасные вещи, – подумала она. – Даже такие добрые люди, как миссис Соади, в это верят».

Миссис Соади посмотрела на мистера Микера и покачала головой. Иногда немота – достоинство, думала миссис Соади. Вся эта история ей не нравилась; она взяла маленькую мамзель под свое крыло и должна защитить ее от суровой действительности.

Вошла Бет и сказала, что экипаж уже ждет. Мелисанда быстро выбежала на улицу.

Казалось, дорога никогда не кончится. Она представляла себе, как они оба идут против яростно задувающего ветра. Интересно, это мальчик попросился погулять на мол? Или идея принадлежала Леону? Нет, Леон ни за что не предложил бы такую прогулку. Мальчик, наверное, уговорил его. «Если бы я пошла… если бы только я была там, – думала она, – ничего бы не произошло».

Сквозь окна кареты она видела самодовольную улыбку моря. Словно чудовище, которое нанесло удар и поглотило свою добычу, теперь, довольное собой, решило на время стать добрым и спокойным. В утреннем свете дома выглядели посвежевшими. Омытые дождем черепичные крыши переливались голубым и зеленым в бледных лучах солнца.

Мелисанда подъехала к дому, миссис Кларк отвела ее в комнату Леона и оставила молодых людей одних.

– Утешьте его, – прошептала она перед уходом. – Он страшно переживает.

Поэтому Мелисанда, увидев его изможденный вид, без всяких церемоний подошла и протянула к нему руки. Леон встал, и они обнялись. Потом он отстранил ее от себя.

– Значит, вы уже знаете…

– О Леон… прошу вас… пожалуйста, не смотрите так. Это ужасно, но мы с этим справимся… вместе.

Он покачал головой:

– Мне никогда с этим не справиться.

– Вы справитесь. Конечно, справитесь. Прошло еще слишком мало времени, поэтому горе заслонило собой все вокруг.

– Я был там, Мелисанда. Я был там.

– Я знаю. Мне сказали.

Его лицо потемнело, ожесточилось.

– Что еще вам сказали?

У нее перехватило дыхание.

– Что еще? Да ничего. Только то, что случилось.

– Вы не можете этого скрыть, Мелисанда, хоть и пытаетесь. Вы знаете, о чем они будут говорить, уже говорят. Вы все слышали, по глазам вижу.

– Я ничего не слышала, – солгала она.

– Смелая ложь. Но вы – смелая девушка. Сейчас вам жаль меня. Вас переполняет жалость. Но смельчаки презирают трусов, а вы сейчас видите перед собой одного из них.

Мелисанда взяла его за руку и заглянула в глаза:

– Это ужасно… вдвойне ужасно, потому, что вы были там. Но вы ничего не могли сделать, Леон.

– Я мог броситься за ним, – в отчаянии возразил он.

– Но вы не умеете плавать.

– Я мог попытаться. Кто знает? В такие минуты человек обладает сверхъестественными способностями. А вдруг мне удалось бы его спасти?

– Нет, не удалось бы. Вы поступили единственно возможным образом. Вы привели Джека Пенгелли. Джек знает побережье… знает море. Он отличный пловец. Он и раньше спасал людей. Вы поступили разумно – хотя, может быть, и не столь эффектно.

– Вы просто пытаетесь меня успокоить.

– Конечно, я пытаюсь вас успокоить. Что еще я могу сделать? Вам нужна поддержка. Вы потеряли горячо любимого ребенка.

– И приобрел состояние, – горько усмехнулся он.

– Не говорите так.

– Это правда. Вам известны условия завещания моего двоюродного брата. Похоже, их знают все. Думаете, мне не понятны их взгляды? Я прекрасно знаю, о чем они думают. Рауль мертв… и все считают, что я его убил.

– Ерунда. Никто так не думает. Это просто глупо. Все знают, как вы любили и баловали мальчика.

– И разрешил ему пойти на мол… и погибнуть.

– Он был очень упрям. Он всегда делал, что хотел. Могу представить, как все произошло. Вы запретили ему идти на мол, а он сказал, что все равно пойдет. Я словно наяву вижу эту сцену. Я знала его и знаю вас, Леон. Леон, если мы хотим быть счастливы, мы должны справиться с горечью потери.

– Значит, мы будем счастливы?

– Вы сделали мне предложение, помните? А я его приняла. Вы хотите разорвать помолвку?

– Значит, теперь вы готовы выйти за меня, – тихо произнес он. – Но вы говорили, что мы должны получше узнать друг друга до свадьбы, а я вас торопил. Все произошло как нельзя быстро. Теперь вы знаете, что я – трус. Я же не открыл для себя ничего нового. Всегда знал, что вы не оттолкнете от себя неудачника, поддерите слабого в трудную минуту.

– Нет, Леон, нет! Вы так несчастны. Конечно, несчастны. Так давайте не будем примешивать к этому несчастью еще и наши отношения.

– Меня никогда не оставят в покое, Мелисанда. Те люди, которые знают меня и мою ситуацию, всегда будут сомневаться во мне.

– Пусть так, но мы не должны из-за этого ломать свои жизни.

– Мелисанда, я смогу жениться на вас только при условии, что вы мне верите.

– Разумеется, я вам верю. Любой, кто знает вас и видел с мальчиком, ни на секунду не поверит в то, что вы могли причинить ему зло. Так может думать только злой человек…

Мелисанда вспомнила о миссис Соади. Она знала, что миссис Соади – добрейшая женщина. Выходит, и добрые люди любят посплетничать.

Но девушка прогнала от себя эти мысли. Она ни за что не поверит в эту нелепую выдумку. Увидев, как Леон нуждается в ней, она решила поскорее выйти за него замуж.

– Это вы сейчас так говорите, – возразил он. – Но если другие станут все время повторять эти сплетни, вы, в конце концов, в них поверите. Я этого не вынесу.

Мелисанду захлестнула волна нежности. Она поняла, в чем его слабость. Леон всегда будет видеть плохие стороны жизни и всегда ожидать худшего. Даже в такую минуту она сравнивала его с Фермором. Как бы поступил Фермор на его месте? Ну, конечно же, он умеет плавать. Он нырнул бы и спас ребенка. А потом собрал бы вокруг себя толпу восхищенных зрителей. А если бы Фермор не умел плавать и оказался в таком отчаянном положении, как Леон? Он бы все равно представил себя в выигрышном свете. В этом-то и заключалась разница между ними, из-за которой она отдала предпочтение Леону.

Она любит Леона, убеждала себя Мелисанда, она обнаружила в себе неведомую доселе нежность. С Леоном произошла ужасная трагедия, и она разделит ее с ним.

И Мелисанда нежно заговорила с ним, составляя планы на будущее. Она позаботится о нем. Скоро они уедут отсюда – но не сразу, иначе все подумают, будто он сбежал. Если люди и вправду станут злословить, он должен стойко выдержать это испытание; они вместе пройдут через этот ад.

В Тревеннинг Мелисанда вернулась со спокойной душой, зная, что принесла Леону успокоение.

Прошло десять тревожных дней. Все знали, что Мелисанда собирается замуж за Леона де ла Роше, и в ее присутствии никто не говорил нем плохо, но она знала: все только о нем и судачат.

Миссис Соади покачала головой. Теперь она была не довольна помолвкой Мелисанды.

– Убийство, – втолковывала она мистеру Микеру, – как хорошее вино: чем больше пьешь, тем больше хочется.

Мистер Микер тоже пребывал в мрачном настроении. Он считал, что среди богачей деньги часто служат мотивом для убийства. Мсье теперь богат, а когда человек так быстро становится богатым из-за чьей-нибудь смерти, это наводит на размышления; а когда начинаешь размышлять, появляются вопросы.

Нет, им совсем не нравилась помолвка мамзель. Помолвка стала главной темой разговора. Им нравилось говорить об этом, но, в то же время, не нравилась сама идея замужества Мелисанды.

Вся округа бурлила. Смерть. Богатство. Человек, который не умеет плавать. Они вдвоем на молу… В самом опасном месте, которое только можно найти.

Мелисанда читала их мысли по кивкам, ужимкам, взглядам украдкой.

Однажды в комнату для прислуги вошел лакей в крайне возбужденном состоянии. Он что-то прошептал на ухо мистеру Микеру, а мистер Микер передал это миссис Соади. Весь день они шептались о том, что видел лакей. Атмосфера еще больше накалилась, когда на следующий день мистер Микер увидел то же, что и лакей; а потом это увидели и все остальные.

За столом собрали совет. Что делать?

– Нужно немного подождать, – осторожничал мистер Микер.

– Но я, – заявила миссис Соади, – не собираюсь ждать слишком долго.

Мелисанда даже не догадывалась об этих тайных переговорах, потому что все посвященные пришли к единому решению: мамзель пока не должна ничего знать… Такую новость ей нужно преподнести как можно мягче.

Каролина жалела Мелисанду, потому что слышала кое-какие разговоры. Леона де ла Роше обвиняли в ужасном злодеянии. Каролина была счастлива и хотела, чтобы Мелисанда тоже устроила свою жизнь. Она вздохнула с облегчением, когда узнала о помолвке Мелисанды и Леона. Все сложилось очень удачно; а ведь одно время ситуация грозила обернуться катастрофой.

Приготовления к отъезду в Лондон шли полным хо дом. Каролина радовалась, что они уезжают. А пока старалась как можно дружелюбнее держаться с Мелисандой.

– Надеюсь, вы будете так же счастливы, – говорила она ей, – как и я.

Мелисанда не могла смотреть ей в глаза. Она постоянно думала о Ферморе и Каролине, о записке, которую нашла под дверью в их первую брачную ночь, и о вложенной в нее рождественской розе.

– Мы так рады за вас… Фермор и я. У вас изможденный вид, Мелисанда. Это ведь не из-за сплетен? Дорогая, люди всегда сплетничают. Они просто завидуют. Мсье де ла Роше теперь станет очень состоятельным человеком. Я этому рада. Так приятно не беспокоиться о деньгах.

– Он предпочел бы остаться бедным, – ответила Мелисанда. – Нам бы хотелось, чтобы все было… как раньше.

– Я вас понимаю. Он был очень привязан к мальчику… и вы тоже. Но, Мелисанда, не стоит беспокоиться о всяких глупостях, которые болтают люди.

– Вы очень добры. – Мелисанда почувствовала, что ей необходимо выговориться, и торопливо продолжила: – Рауль… он был таким упрямым. Понимаете, если он хотел что-то сделать, то добивался своего. Леон был слишком снисходителен к нему. Вот и тогда он не хо тел идти с мальчиком на мол. Но Рауль привык поступать по-своему.

– Я слышала, что он был своенравным. Но, Мелисанда, забудьте о дурацких сплетнях. Будь я на вашем месте, я бы даже думать о них не стала. Предположим, кто-нибудь выдумал бы какую-нибудь глупость про Фермора… я бы ни за что не поверила.

Бедная Каролина, подумала Мелисанда. Бедная Каролина и бедный Леон! Какой же несправедливой бывает жизнь.

Мелисанда надеялась, что Каролина никогда не пой мет, за какого человека вышла замуж.

– Мы не будем думать о сплетнях, – сказала Мелисанда. – Вы правильно говорите – все это выдумки.

А к концу этих десяти дней Леон сообщил, что уезжает по делу в Лондон. И пробудет там неделю или чуть больше.

Это известие обрадовало Мелисанду. Поездка пойдет ему на пользу. Он немного отдохнет от пересудов, ведь в Лондоне никто не знает о том, что произошло.

После его отъезда она почувствовала облегчение, как будто избавилась от тяжкого бремени.

Похоже, она была рада не только за Леона, но и за себя.

После свадьбы Каролины прошло три недели. Стояли ясные деньки – предвестники весны; у изгороди расцвели примулы; пели птицы, решившие, что весна уже наступила.

Молодые все еще не уехали в Лондон. Их отъезд уже не один раз откладывался. Похоже, Фермор не торопился, а Каролина с готовностью исполняла все его прихоти.

Мелисанда собирала ранние примулы на тропинке у изгороди. Погруженная в свои мысли, она не сразу заметила, что за ней наблюдают. Внезапно подняв глаза, она увидела, что у калитки, ведущей в поле, стоит Фермор.

– Доброе утро! – поздоровался он.

– Давно вы здесь? – спросила она.

– Вот это приветствие! – насмешливо произнес Фермор. – Какое это имеет значение?

– Мне не нравится, когда за мной подглядывают.

– Я стою здесь не больше двух минут. Я прощен? Просто увидел, что вы идете сюда. Вы все время меня избегаете, поэтому мне пришлось незаметно подкрасться к вам… словно к дикой кобылице.

– Мне нужно идти, – заторопилась Мелисанда.

– Так скоро?

– У меня много дел.

– Неужели? Мсье уехал, и вам не нужно теперь его навещать, ведь так?

Мелисанда промолчала.

– Вы действительно собираетесь за него замуж?

Она повернулась и поспешила прочь, но он перепрыгнул через забор и схватил ее за руку.

– Не делайте этого, Мелисанда, – сказал он. – Не делайте.

– Не делать чего?

– Не выходите замуж за убийцу.

Вспыхнув, она вырвала руку.

– Можете ударить меня, если хотите, – заявил он. – Вы ведь считаете, что я этого заслуживаю, не так ли?

– Думаю, вам доставило бы огромное удовольствие, если бы я вышла из себя, а я не хочу доставлять вам какого-либо удовольствия.

– Жаль, а я готов сделать что угодно, лишь бы порадовать вас. Постоянно думаю о вас. Вот почему я рискнул вызвать ваше недовольство и умолять вас не иметь с ним ничего общего.

– Что вы можете знать о нем?

– Что он – убийца.

– А я знаю, что вы – лжец. Неужели вы думаете, что я поверю хотя бы одному вашему слову?

– Вы должны забыть свою обиду. Я не мог жениться на вас, Мелисанда. Не стоит сердиться на неизбежное. Но я обязан помешать вам выйти за него. Вы не сможете чувствовать себя в безопасности рядом с таким человеком. Говорю вам, он умышленно убил мальчика.

– Я больше не хочу этого слышать.

– Я знал, что вы упрямы. Я знал, что вы глупы. Но я не подозревал, что вы еще и трусливы, – боитесь посмотреть правде в лицо.

– Вы, наверное, забыли. Я доказала вам, что трус – это вы.

– Я не принял такой оценки моего характера.

– Я тоже не принимаю вашей. Не верю ни одному вашему слову. Вы циничны, грубы, и я вас презираю.

– Предпочитаю вашу горячую ненависть, чем ту безразличную жалость, которую вы испытываете к нему. По крайней мере, ваше чувство ко мне гораздо сильнее. Это моя единственная надежда.

– Значит, вы не только грубы, но еще и глупы, если питаете какие-либо надежды в отношении меня.

– Сначала послушайте, что я знаю, Мелисанда. Этот человек был беден, а теперь он богат. Так? Вы согласны?

– У меня нет ни малейшего желания обсуждать это с вами.

– Вы всегда бежите, когда вам страшно.

– Мне не страшно.

– Тогда выслушайте меня, и я докажу вам правоту своих слов. Я точно знаю, что произошло на молу. Завывал ветер, но дождь уже прекратился. Обстановка благоприятствовала его плану. Он предложил мальчику: «Пойдем погуляем», и тот согласился. Они вышли на улицу. «По шли на мол, – сказал он, – оттуда хорошо видны волны». Мальчик согласился. Откуда ему было знать, что он идет навстречу своей гибели? А дальше – все просто… Легкий толчок… заламывание рук… и бегом за Джеком Пенгелли. У ребенка не было ни единого шанса уцелеть в такой шторм!

– Полагаю, вы там были и видели все своими глазами.

– Меня там не было, но, тем не менее, я знаю, что произошло. Если ребенок упал в воду, какой должна быть естественная реакция? По крайней мере, попытаться его спасти.

– Если бы не умеющий плавать человек прыгнул в штормовое море, он поступил бы крайне глупо. Самым разумным в такой ситуации было позвать на помощь, что он и сделал.

– Вот именно! Если человек не умеет плавать… Но, моя дорогая Мелисанда, мсье Леон умеет плавать. Он очень хорошо плавает.

– Это неправда.

– Правда. Я сам видел, как он плавает.

– Где?

– Примерно в миле отсюда… в очень тихой бухте.

– Я вам не верю.

– Я и не думал, что вы поверите.

– Значит, больше вам нечего сказать.

– Нет, есть. На следующий день я снова отправился к бухте. Около полудня. Он снова был там… и плавал. На т раз я взял с собой одного из конюхов. Джима Стэнда. Я попросил его пока никому ничего не говорить. Вы можете пойти сейчас к нему и спросить. Он вам все расскажет.

Мелисанда недоверчиво посмотрела на него, но ее сердце сжалось от страха.

– Я все равно вам не верю, – упрямо заявила она.

– А Джиму Стэннарду?

– Не сомневаюсь, что вы хорошо ему заплатили за то, чтобы он подтвердил вашу ложь.

С этими словами она отвернулась и пошла к дому.

Вернувшись в дом, она направилась прямиком в свою комнату. Пег принесла ей поднос с завтраком. Казалось, Мелисанда ее даже не видит, и любопытная Пег решила немного задержаться.

– Что-нибудь случилось, мамзель?

Мелисанда недоуменно взглянула на нее. Она ее не слышала. «Неужели это правда? – думала она. – Но разве я могу верить ему?»

Могло ли быть преступление заранее спланировано? Когда замешаны большие деньги… Она подумала о Леоне и его мечтах о новой жизни. Он умеет плавать – так сказал Фермор. Значит, он либо трус, который побоялся нырнуть в море, чтобы спасти Рауля… либо хладнокровный убийца.

Пег внимательно наблюдала за ней.

– Мамзель, у вас шок. Вы чего-то боитесь?

– Все в порядке, Пег.

Служанка уставилась себе под ноги. Ей нравилась мамзель. Пег со страхом думала о слухах, которые ходили среди слуг. Увидев Мелисанду в таком состоянии, она больше не могла молчать.

– Мамзель, – выпалила она, – не выходите за него! Пожалуйста, мамзель, это будет неправильно.

Мелисанда встала и подошла к Пег:

– Пег, что тебе известно? Если ты что-нибудь знаешь, скажи мне. Ты мой друг, Пег, и не должна ничего от меня скрывать.

– Миссис Соади говорит, что вы не должны ничего знать. А мистер Микер так не думает. Он говорит, что пойдет к сэру Чарльзу и попросит…

– Пег, я имею право знать. Это касается…

– Это касается французского господина. Ох, мамзель, вы не должны выходить за него. Все так говорят… потому что… понимаете, мамзель… мы его видели. Я видела его своими собственными глазами. Как-то утром мы ходили туда вместе с Бет. Мистер Микер его видел, и лакей тоже. Он плавал в море в тихой бухте… Мистер Микер говорит, у него был шанс спасти мальчика… а он притворился, будто не умеет плавать. Нам это не нравится, мамзель. Совсем не нравится.

– Значит… многие видели. А почему я не видела?

– Ну, они вам не говорили, мамзель. Просто не могли. Но теперь вам все расскажут. Он плавал в море. Всего лишь через неделю после того, как уверял, что не умеет плавать. Это странно, мамзель. И страшно. Миссис Соади просто вне себя от возмущения. Она говорит, что иностранцы не такие, как мы. Они совершают ужасные вещи.

– Пег, я знаю, что ты мой друг.

– Мы все – ваши друзья, мамзель. Уже решено, что вы остаетесь здесь… и мы все надеемся, что вы разорвете помолвку. Мистер Микер говорит – ничего нельзя доказать… но он надеется, что мсье уедет отсюда и мы никогда его больше не увидим. А вы еще встретите хорошего человека и выйдете за него. В море достаточно рыбы, как говорит миссис Соади. А хозяин устроит вам свадьбу не хуже, чем у мисс Каролины. Так и должно быть… ведь вы… его дочь… так же как и мисс Каролина, правда, и с небольшим отличием. Мистер Микер уверяет, будто в приличных семьях не очень-то обращают внимание на такие отличия. Я уверена, сэр Чарльз все для вас сделает. Только не выходите за этого чужеземца… после всего, что случилось.

– Пег! Пег, о чем ты говоришь? Я… я – дочь сэра Чарльза?

– Ой, это секрет, я знаю, но хозяин любит вас, поэтому привез сюда и относится к вам как к знатной особе. Ни с кем из слуг так не обращаются. И теперь, когда мы все знаем, мы ничего не имеем против… ведь мы все вас так любим.

Сколько всего произошло за короткий период! Она узнала, что Леон умеет плавать и, следовательно, мог спасти Рауля, хотя убеждал всех в обратном; да еще сэр Чарльз оказался ее отцом.

Мелисанда старалась скрыть от Пег свое волнение. Она поблагодарила девушку за ее доброту и слова утешения и повернулась к своему подносу. Пег вышла.

Мелисанда даже не притронулась к еде. Она направилась прямиком в кабинет сэра Чарльза. Постучала в дверь и с облегчением обнаружила, что он еще не ушел в столовую.

Его напугал взгляд, которым она смотрела на него.

Мелисанда выпалила прямо с порога:

– Я только что услышала невероятную новость. Это правда, что я ваша дочь?

Она увидела, как кровь отлила от его лица.

– Кто тебе сказал?

– Одна из служанок.

– Одна из служанок, – рассеянно повторил он. – Которая?

– Судя по всему, об этом знают все. Все… кроме меня.

– Какая нелепость.

– Значит, это неправда?

Мелисанда заметила его колебание, и ей стало невыносимо горько. Она действительно его дочь, но он стыдится признать ее. И встревожен оттого, что его тайна раскрыта.

Она знала, что Фермор – плохой человек; Леон, к которому она была так привязана, оказался трусом, если не хуже; а сэр Чарльз, на которого он взирала с восхищением, и вовсе слабый человек, не способный признать дочь из страха повредить своей репутации.

Монахини были правы. Мужской мир – жестокий мир. Неудивительно, что они удалились из этого мира, неудивительно, что они старались не смотреть на мужчин.

Теперь она тоже испытывала желание убежать от всех мужчин, спрятаться, пересмотреть свои взгляды на жизнь. Все они слеплены из одного теста, все до одного, и вряд ли Фермор – столь откровенно порочный – намного хуже других.

Сэр Чарльз постепенно оправился от потрясения. Она видела, что ее кумир, свергнутый с пьедестала, думает только об одном – как защитить свою репутацию.

– Это смешно и нелепо, – заявил он. – Подобная глупость не должна пойти дальше.

– Вам придется все отрицать. – На губах Мелисанды блуждала едва заметная улыбка. – Может разгореться настоящий скандал, – гневно продолжала она. – Вы приехали в монастырь и забрали меня сюда. Вы не обращались со мной как со служанкой, но и не относились ко мне как к члену вашей семьи. Как глупо, необдуманно вы поступили, и вот вам пожалуйста – скандал.

Сэр Чарльз не заметил насмешки в ее глазах. Он был слишком озабочен затруднительным положением, в которое попал.

– Отрицать, – размышлял он вслух, – значит признать, что такое могло произойти. Нет. Есть только один выход. Ты должна немедленно уехать отсюда.

– Да, – согласилась Мелисанда. – Я и сама об этом думала.

Сэр Чарльз приблизился к ней. Его лицо озарила прежняя доброта. Он не замечал разочарования Мелисанды, граничащего с презрением.

– Не беспокойся. Я все устрою. У меня есть друзья. Я прослежу, чтобы все было сделано… как должно. О тебе позаботятся. – Он улыбнулся, и его улыбка показалась ей хитрой и коварной. – Эта твоя помолвка… – нерешительно продолжил он, – и гибель ребенка… Боюсь, все обернулось несколько неудачно.

– Значит, вы слышали…

– Мне рассказал мистер Холланд, а слуги подтверди ли, что видели, как мсье де ла Роше плавал вскоре после трагедии, поэтому…

– Мне уже сказали, – перебила его Мелисанда.

– Какой скандал. Столько разговоров… – посетовал он. – Так неприятно. А что думаешь ты?

– Я хочу уехать! – выкрикнула девушка. – Хочу уехать от всего этого… и от всех. Хочу спрятаться там, где меня никто не найдет.

Он положил руку ей на плечо:

– Понимаю. Ты уедешь отсюда. Я не скажу ему, где ты… если такова твоя воля. Тебе это пойдет на пользу. Когда уезжаешь подальше от проблем, они предстают в более ясном свете.

– Как все удобно складывается, – усмехнулась Мелисанда.

– Я все устрою, – успокаивал ее сэр Чарльз. – Можешь не беспокоиться о будущем. Предоставь это мне.

– Вы очень добры, – сказала она, – к девушке, которая… не является вашей дочерью.

Не в силах продолжать этот разговор, Мелисанда повернулась и выбежала из комнаты.

Она была готова полюбить весь мир, а в нем оказалось так много ничтожных людей. В этом мире было три человека, которых она хотела любить. Сэр Чарльз – спаситель, человек долга и чести, который трясся над своей репутацией. Леон, который играл разные роли: то был мягким и нежным пессимистом – полная противоположность Фермору, то зловещим убийцей, который, умея плавать, позволил погибнуть маленькому мальчику, чья смерть принесла ему богатство – достоинство, о котором он говорил с такой страстью, – уверенность, плантацию в Новом Орлеане. И Фермор, лишенный даже капли порядочности, не признающий ничего, кроме своих низменных инстинктов, и готовый на все ради удовлетворения плотских желаний.

Да, она хотела уехать, остаться наедине с собой, оставить этот мир, в котором мужчины выглядят героями, но под их сверкающими доспехами скрываются ничтожные трусы или чудовища.

Мелисанда долго лежала в постели. Приходила Каролина, пыталась утешить. Каролина, ее сестра. Бедная Каролина! Она так же, как и Мелисанда, беззащитна в этом жестоком, порочном мире мужчин.