Глава 1

Лежа на кровати, Фенелла Кардинглей неторопливо, словно веером, обмахивала себя только что полученным письмом от своего старого друга Чарльза Тревеннинга, На губах ее играла улыбка.

В спальню вошла Полли Кендрик, личная горничная и преданная обожательница Фенеллы, и, присев на край кровати, устремила на хозяйку полный ожидания взгляд, как спаниель, который надеется, что его выведут на прогулку или наградят подачкой. Такие подачки Полли получала в виде сплетен, которые время от времени подбрасывала ей Фенелла. Полли была существом добродушным и благодарным, но Фенелла знала, что даже ее личные дела не кажутся горничной святая святых. Полли должна была знать все, за доверие госпожи она платила верной службой.

Озорной по натуре Фенелле нравилось томить Полли в ожидании, поэтому, продолжая улыбаться и помахивать письмом, она неторопливо обводила взглядом претенциозно роскошную спальню.

Фенелла, женщина дородная, предпочитала окружать себя предметами соответствующей величины. Кровать, громадная, под стать хозяйке, выглядела очень современно. На спинке красовались перламутровые инкрустации: нимфы с такими же пышными, как у Фенеллы, формами, и языческие боги, поразительно схожие с некоторыми тогдашними знаменитостями; то были не какие-нибудь пастушки, а полные достоинства благообразные мужи. Шелковые простыни переливались оттенками бледно-голубого и бледно-лилового, одеяло тех же тонов было простегано золотой нитью. Кровать стояла на возвышении, куда вели покрытые голубым ковром ступеньки; и лесенку эту, и помост можно было отгородить от остальной комнаты, задернув тяжелую голубую занавеску. Стены вокруг алькова, где помещалась кровать, завешивала шпалера, на которой были изображены нимфы и боги, подобные тем, что фигурировали на перламутровой инкрустации. Прежде на месте шпалеры висели зеркала, но несколько лет назад Фенелла приказала их снять, объяснив при этом Полли, которой поверяла почти все, что, когда в это святилище наведывались джентльмены, им можно было внушить мысль о сходстве с фигурами на спинке кровати. Это, как утверждала Фенелла, придавало им уверенности в себе и вдохновляло на подвиги, но зеркала в последнее время превратились в помеху, и шпалеры оказались куда предпочтительнее. «Вы потому, милая мадам, их убрали, – заметила Пол ли, чье малопочтительное отношение к хозяйке с лихвой возмещала нежная привязанность, – что не хотели, чтоб и вас в них было видно». Фенелла рассмеялась в ответ и не стала этого отрицать. Она и в самом деле с годами не становилась моложе, но от многого еще способна была получать удовольствие; жизнь ее была столь же богата и насыщена красками, как и ее заведение.

В спальне стояло множество ваз и статуй, причем все весьма ценные, – подарки ее поклонников. Роспись на потолке изображала нимф и богов, подобных тем, что уже были упомянуты.

Полли – дитя ист-эндских трущоб – ощущала себя в доме Фенеллы Кардинглей как в экзотическом дворце, где, подобно калифу, безраздельно властвовала мадам, однако сама Полли была верховным визирем, наделенным особыми полномочиями; на ее долю перепадало не меньше радостей и удовольствий, чем на долю хозяйки.

Роста Полли была невысокого – всего четыре фута одиннадцать дюймов, и такая тоненькая, что, если бы не морщины, могла легко быть принята за ребенка; на ее лице с мелкими чертами выделялись глубоко посаженные подвижные глазки. Яркие, горящие сжигающим ее вездесущим любопытством, они придавали лицу Полли смышленое выражение. Рядом с высокой – пяти футов девяти дюймов ростом, – большегрудой и пышнотелой Фенеллой, темные волосы которой, как утверждала Полли, с каждым годом становились все темнее, одетой в яркий наряд причудливого покроя и увешанной драгоценностями, Полли выглядела невзрачной серой мышкой. Однако такие внешне разные, Полли Кендрик и Фенелла Кардинглей счастливо жили в своем восхитительном мире, и ни одна из них не представляла себе жизни без другой.

Их знакомство состоялось при необычных обстоятельствах: Полли попала под колеса экипажа Фенеллы, которая в то время была супругой Ральфа Кардинглея и ни о чем ином не помышляла, и только после его смерти нашла себя, вложив душу в создание того захватывающего, экстравагантного и бесстыдного царства, в котором теперь восседала на троне.

Бедной побирушке, ежедневно терпящей голод и унижения, Фенелла показалась богиней, сошедшей с небес; Фенелле же преданность этого маленького забитого существа пришлась как нельзя кстати. Так Полли была спасена от нищеты, Фенелла получила стимул к великим свершениям, дабы еще ослепительнее сверкать в глазах своей рабыни.

С каким восторгом следила Полли за любовными историями их юных дам! Она считала, что они принадлежат ей в такой же степени, как и Фенелле. Все они вели в храме Фенеллы умопомрачительную жизнь, ибо Фенелла, не без помощи Полли, выстроила вокруг них умопомрачительный мир.

Фенелла быстро разбогатела. Она продавала средства, с помощью которых возрастало женское очарование, и снадобья, которые придавали силы мужчинам. Фенелле мог доверять всякий, независимо от положения в обществе, возраста и пола. Мужчины и женщины могли, не привлекая внимания, приходить в ее святилище и уходить из него, как она говорила, совершенно другими людьми. Все прекрасно знали, что в комнатах на верхнем этаже ее большого дома находится портновский салон. Когда ее юные дамы – шесть граций, как она их называла, – выходили к гостям, на них были платья, сшитые в мастерских Фенеллы. Девушки постоянно менялись, ибо ни одна из ее граций надолго не задерживалась в этом храме, быстро покидая его. Фенелла частенько говаривала, что это всего лишь место для отдыха.

Теперь Фенелла редко выходила из дому, но, когда-то случалось и ей при этом где-нибудь в магазине или просто на улице попадалась хорошенька девушка, она непременно предлагала ей пойти к ней в обучение. Для девушек встретить Фенеллу означало встретить свою судьбу, ибо, не случись этого, их ничто, кроме нищеты, не ожидало, а будучи в руках Фенеллы, они непременно обзаводились покровителем и, если проявляли мудрость, – а Фенелла учила своих воспитанниц мудрости, – находили возможность позаботиться о себе в том случае, когда лишались заботы этого покровителя. Некоторых юных дам присылали сюда и отцы, платившие Фенелле солидные суммы за то, чтобы она обучила их чад изящным манерам и умению очаровывать; и, пройдя школу Фенеллы, они непременно заполучали таких мужей, каких желали им родители.

Фенелла умела ловко переплетать достойное с предосудительным. Она могла быть дуэньей для состоятельных девушек, чьи родители не имели доступа в высшее общество, и сводней для своих менее обеспеченных красавиц. Открыв модный салон, она потихоньку приторговывала теми услугами, которые люди предпочитали покупать тайком. В одной из комнат ее заведения находилась так называемая кровать плодородия. Провести ночь на этой кровати стоило огромных денег. Комната, где стояла кровать, очень напоминала ту, где Фенелла сейчас читала письмо. Такой же помост и такие же за навески, но висевшая на стене шпалера живописала разные стадии любовной игры. Прекрасные статуи и картины тоже изображали утехи любовников. Ходили слухи, будто имелись желающие оплатить стоимость проведенной в комнате ночи лишь ради того, чтобы на все это полюбоваться. Однако, по замыслу Фенеллы, кровать эта предназначалась для супружеских пар, которые желали иметь детей, и которых в этом постигло разочарование. Проведенная в спальне ночь почти гарантировала зачатие ребенка. Фенелла сдавала комнату внаем из благих побуждений.

Вот такие порядки были заведены в ее царстве. Одна лишь благопристойность вышла бы скучной, а чувственность – натуралистичной. Но Фенелла предлагала их в причудливом сочетании. Чувственность шествовала рука об руку с добропорядочностью.

Наблюдая за Фенеллой, Полли по ее улыбке поняла: что-то должно произойти. Она терпеливо ждала.

– Ну, – сказала Фенелла, – что ты здесь сидишь?

– У милой мадам есть новости?

– Скоро узнаешь.

– А… значит, новенькая.

– Кто сказал?

– Милая мадам, уж Полли вы не проведете.

– Ах ты, старая букашка!

– Я вас на два года моложе, милая мадам. Так что говорить насчет старой я бы на вашем месте поостереглась.

– Вот тут ты ошибаешься. Ты родилась старухой, а я вечно останусь молодой.

– Не верьте этому, милая мадам. Вы на все свои сорок пять и выглядите.

– Пошла вон, мерзавка!

– Ну, скажите мне сначала, что же там в письме, – заскулила Полли.

– Только чтобы от тебя отделаться. Налей мне кофе.

– Сливки добавлять, милая мадам? А то у вас в последнее время жирку прибавилось.

– Он меня вполне устраивает. И кофе со сливками тоже. В общем, Полли, ты все равно узнаешь. У нас будет новая воспитанница.

– Ах, милая мадам! Когда?

– Кажется, скоро.

– А кто такая?

– Очаровательный ублюдочек.

– Ага, одна из этих.

– Помнишь того корнуолльца?

– Да, конечно же, помню.

– Так это ему мы обязаны, Полли. Как-то раз он заглянул к нам, чтобы провести ночь. Я тогда была влюблена – не помню уж в кого, но не в этом дело… дело в том, что потом он – я имею в виду корнуолльца – закрутил с одной маленькой белошвейкой. И появился ребенок… вот этот самый ребенок.

Полли восхищенно прищелкнула языком:

– Значит, мы за нее в ответе, так?

– Вот он ее к нам и посылает, эту Мелисанду Сент-Мартин. И напоминает, что когда-то я помогла ее окрестить.

– Милое имечко.

– Не вмешайся я, ее назвали бы Милли. Бог знает, что бы из нее вышло, если б не я.

– О да! Если бы не вы, она вообще бы на свет не по явилась… судя по вашим словам.

– Я позаботилась о том, чтобы ее послали в один французский монастырь. Теперь она образованная девушка.

– И вы собираетесь… найти ей подходящего мужа?

– Сделаем все, что от нас зависит, Полли. Для этого он ее сюда и направляет. Девушка будет изучать у нас портновское искусство. Если она хорошенькая, то выдадим ее замуж. Если нет… что ж, будет работать в салоне.

– Но тогда девушек станет семь… Такого никогда раньше не было. Не люблю семерок. Мы когда-то жили в доме номер семь… если это можно назвать домом. Там в трех квартирах ютилось семнадцать человек, и семеро из них умерли от лихорадки. Матушка моя скончалась, когда седьмого ребенка рожала…

– Не будь такой суеверной, Полли.

– Можно подумать, что вы сами в приметы не верите!

– Никогда. Всему должно быть объяснение. Помни об этом!

Полли, оттопырив большой палец, указала им наверх:

– Как же тогда наша кровать, а? Что там за объяснение под простынями лежит?

– Люди ложатся на кровать плодородия, уверенные в своем успехе. А это уже половина победы, Полли. Стоит поверить, что ты заполучишь какую-нибудь вещь, и, считай, она у тебя в кармане. Вот на чем все основано. Иди скажи девочкам, что скоро у них появится новая подружка. Но сперва принеси мне перо и бумагу, я прямо сейчас напишу моему любезному другу, что мы ждем его малышку Мелисанду.

Поезд вез Мелисанду через всю страну на восток, прочь от Корнуолла. Она сидела в вагоне первого класса в растерянности и замешательстве, чувствуя, как в душе поднимается волна возмущения против тех, кто, по-видимому, взял ее жизнь в свои руки и распоряжается ею по собственному усмотрению. Неужели она не имеет права голоса в решении своей судьбы?

Поезд подходил к Лондону, и ей пришла в голову мысль убежать, скрыться от тех, кто придет ее встретить; разорвать на клочки лежавшую у нее в кармане бумажку с адресом, чтобы никто больше в ее жизнь не вмешивался.

Будь Мелисанда человеком другого склада, она вернулась бы в монастырь. Девушка догадывалась, что именно на это и надеется сэр Чарльз. Как бы он был доволен! Замечательно бы все получилось – сбыл бы ее с рук раз и навсегда. Нет, такого удовольствия она ему не доставит. Да и потом, разве может она жить так, как живут сестры и мать настоятельница? Бросив беглый взгляд на жизнь, они, как и сама Мелисанда, нашли ее полной невзгод и разочарований и решили посвятить себя служению Господу. Но Мелисанда была натурой совершенно иного склада. Заточение в монастыре привлекало ее куда меньше – и она вполне отдавала себе в этом отчет, – чем постоянное преодоление нападок порочных мужчин.

«Однако можно научиться, – сказала она себе, – разбираться в том, что же этим порочным мужчинам нужно. И научиться им противостоять. Будь у меня побольше опыта, я не позволила бы ни Фермору, ни Леону себя дурачить. Будь у меня побольше опыта, я поняла бы, почему сэр Чарльз забрал меня из монастыря. Мне следовало еще тогда сообразить, что он отказался признать меня своей дочерью, что репутация и положение в обществе ему дороже собственного ребенка. Знай я все это раньше, меня бы не постигло такое горькое и внезапное разочарование».

Из своего печального опыта она сделала неожиданный вывод: самодовольный негодяй Фермор заслуживает не большего презрения, чем прочие представители его пола. Таковы все мужчины, решила она, из-за них стало необходимым существование монастырей, ибо хоть в малой степени напоминай мужчины святых, порядочным женщинам не пришлось бы прятаться от них за высокими стенами и крепкими замками.

Фермор был порочен, ему, наверное, еще не раз предстояло выступить в роли соблазнителя; но Мелисанда помнила, как он однажды сказал, что предпочитает быть не совсем законченным негодяем, нежели не вполне безупречным джентльменом. Возможно, она испытывала к мужчинам подобного типа большее влечение, чем к лицемерам, поэтому до сих пор вспоминала о Ферморе с некоторым сожалением. Теперь Мелисанда отдавала себе отчет в том, что самое счастливое время в доме Тревеннинга провела, когда была с ним. И если он подвержен пороку, то и она не столь уж безгрешна, ведь она наслаждалась его обществом, зная, что он помолвлен с Каролиной.

Как он был прав, когда сказал ей, что ее время прошло, как проходит время прекрасной розы. Ее час минул. Ей никогда больше не суждено с ним увидеться; и теперь, находясь на значительном расстоянии от соблазна, она вынуждена признаться себе, что, в отличие от благонравных монашек, хочет жить в расцвеченном яркими красками мире, дверь в который он ей приоткрыл, делить с ним заманчивые восторги и радости.

Даже теперь еще она с трудом могла ясно мыслить, припоминая дни между своим открытием и отъездом.

Тогда Мелисанда была в замешательстве, а находясь в замешательстве, обычно проявляла излишнюю поспешность. И ни за что не поверила бы в виновность Леона, если бы к тому времени благодаря Фермору и сэру Чарльзу не приобрела уже некоторые познания о мужчинах. Фермор всегда посмеивался над ее просто той. А сэр Чарльз?.. Разве она не была свидетельницей того, как, представ перед неоспоримыми фактами, он принимался лгать и изворачиваться, теряя весь лоск в этой недостойной борьбе за свою репутацию?

Возможно, она и сама, совершив неблаговидный поступок, не захотела бы этого признать; и, уж, безусловно, попыталась бы оправдать себя. Но отказаться от собственного ребенка! До этого она никогда бы не опустилась.

А Леон? Ей никак не удавалось забыть, с какой страстью он рассказывал ей о своей мечте. А на пути к вожделенному благополучию стоял этот мальчик. Мелисанда не могла поверить, что он заранее спланировал убийство Рауля. Нет, просто поддался соблазну под действием минутной слабости. Она была убеждена в этом и с предельной ясностью представляла себе картину происшедшего: бушующий ветер, сильный шторм и бегущий по пирсу ребенок – избалованный мальчишка, который привык идти туда, куда ему взбредет в голову, – которого волной смыло в море. Кинуться в бушующее море и попытаться спасти его означало бы для Леона подвергнуть риску свою собственную жизнь; оставить же тонуть – значило осуществить свои мечты. Так много денег было поставлено на карту. Она не могла изгладить из памяти его исказившееся от муки лицо, его готовность поверить в то, что о нем ходят разные слухи… когда он наверняка еще не знал, что люди и в самом деле начали перешептываться. «Qui s'excuse s'accuse», – как говорили сестры в монастыре. Кто оправдывается, тот себя обвиняет.

Через неделю после того несчастного случая несколько человек неоднократно видели, как он плавал в укромном месте.

Мелисанда была рада, что он уехал и ей не придется с ним снова видеться. Записку она ему написала краткую и по существу.

«Любезный Леон. Теперь я знаю, что вы умеете плавать. Вас видели за этим занятием. Какой же я была дурочкой! Слава Богу, я в вас разобралась. Соблазн оказался для вас слишком велик. Полагаю, вы поймете, почему нам не следует больше встречаться.

Мелисанда».

Она все объяснила Каролине и попросила их обоих – и ее, и сэра Чарльза – ни при каких обстоятельствах не сообщать Леону, где она находится.

Мелисанда отдавала себе отчет, что боится увидеть Леона, боится, что он попытается воззвать к ее жалости и, как многие другие, взяться устроить ее будущее. Нужно убежать от Леона, спастись любой ценой.

Теперь ей предстояло окончательно порвать с прошлым. Как причудлива жизнь. Совсем недавно она жила бок о бок с сестрами в монастыре, где день ото дня повторялось одно и то же. А теперь вдруг чья-то неведомая рука переносит ее в новое, непривычное ей существование. Совершенно новая жизнь, новые люди со своими заботами и радостями.

Только вчера она простилась с миссис Соади, мистером Микером и другими слугами, с Каролиной, Фермором и сэром Чарльзом. Все они вышли ее проводить, и у нее возникло ощущение, что эти люди, так же как и она сама, были уверены, что никогда больше с ней не встретятся.

Вскоре после того печального происшествия, когда она поведала сэру Чарльзу, о чем сплетничает прислуга, он вызвал ее к себе в кабинет. Держался он сурово, сдержанно, почти неприязненно. Рассказал, какие сделал по поводу нее распоряжения; ей предстояло отправиться в салон модистки и научиться портновскому ремеслу. Мелисанде это будет очень полезно, а миссис Кардинглей – весьма достойная дама – присмотрит за ней и обучит многим полезным вещам.

Вопросов Мелисанда задавать не стала, интереса не выказала. Девушка не могла дождаться, когда же сэр Чарльз закончит, и она сможет уйти.

Перед отъездом сэр Чарльз предложил ей деньги, которые она сначала высокомерно отвергла, но мгновенно поняла, что сглупила. Надо их взять – уж помочь деньгами-то он наверняка ей обязан! – и бежать, куда глаза глядят.

– Но они ведь, знаешь ли, могут тебе в дороге понадобиться, – настаивал сэр Чарльз.

– У меня есть деньги, я кое-что успела скопить.

Он заискивающе улыбнулся:

– Возьми, пожалуйста. Я очень огорчусь, если ты откажешься.

Тогда она смягчилась и приняла деньги.

Поезд, замедлив ход, остановился. Встрепенувшись, Мелисанда огляделась по сторонам. Вот она и в Лондоне. Девушка вышла на перрон из вагона первого класса, и ей предложил свои услуги носильщик. Она заметила табличку: «Обслуживать пассажиров третьего класса носильщикам запрещается». Ее пробрала дрожь. Вот очередное напоминание, что у нее гроша нет за душой.

– Меня встречают, – сказала она носильщику.

Дотронувшись до фуражки, он отсалютовал Мелисанде, и не успела она двинуться с места, как к ней поспешно подошла какая-то женщина. Совсем маленькая и, как показалось Мелисанде, своим скукоженным лицом и юркими горящими глазками похожая на ведьму.

– Могу поспорить, вы мисс Сент-Мартин, – приветствовала ее ведьма, изображая на сморщенной физиономии дружелюбную улыбку.

– Да.

– Значит, вы наша пташка. Я Полли Кендрик. Пришла вас встречать.

– Полли Кендрик? Но я вас не знаю.

– Нет, конечно, вы ждете мадам Кардинглей. Но ма дам редко выходит из дому и послала меня вас встретить.

– А, понимаю…

– Так, значит, вы иностранка. Мадам мне рассказывала. Образованная барышня из Франции. И какая хорошенькая! Держу пари, вы у наших девушек всех поклонников отобьете!

– У ваших девушек?

– Да, у нас большая компания. Ну что же мы здесь стоим? Мадам прислала за вами экипаж. Эй, ты, – обратилась она к носильщику, – возьми у дамы багаж. Ну, пошли. Вы ведь из самого Корнуолла ехали, да? И со всем одна? Надеюсь, вас никто не пытался похитить. Вот забавно бы получилось… не успей вы добраться до ма дам… правда?

Мелисанда улыбнулась; чем-то эта женщина сумела вызвать ее расположение. Наверное, оживленным интересом, показывающим, что Мелисанду здесь ждут.

Они сели в экипаж, и кучер взмахнул кнутом.

Полли Кендрик болтала без умолку:

– Вот теперь я вас хорошенько разглядела. Бог мой, какая вы красавица! Мадам вы понравитесь. Она питает слабость к хорошеньким девушкам. – Полли слегка толкнула Мелисанду локтем. – Да и я тоже. Мадам говорит, что видит в них отражение собственной юности; она сама когда-то была красавицей. А мне, по ее мнению, они нравятся потому, что я такой никогда не была. Такая уж наша мадам – рассудительная и большая умница. В жизни никого умнее не встречала. Да уж верно, и не встречу. Мадам о вас позаботится. Всему научит. Она будет от вас в восторге… а остальным придется поостеречься. Вот потеха-то будет. Наша мисс Женевра, голубоглазая, как невинное дитя, и мисс Люси, фигуристая такая… У них теперь будет соперница. Но такова жизнь. Не может же всегда быть по-твоему. Так как же вас по имени величают?

– Мелисанда.

– Чудесное имя… Мадам сама вас крестила. Уж она выберет подходящее имя, можете на нее положиться.

– Мадам меня крестила?

– О, да, так оно и было. – Полли снова легонько подтолкнула Мелисанду и наклонилась поближе. – Это тайна. Ваш отец однажды заехал навестить мадам, но у нее был другой обожатель, поэтому ему пришлось обратиться к вашей матушке, к маленькой белошвейке из Воксхолла. Ваш папочка в нее влюбился и свил с ней любовное гнездышко. И вот результат.

– А… понятно.

– Как, неужели вы не знали? Ну, кто бы мог подумать! А я-то язык распустила. Ну ладно. Не говорите никому, что я вам рассказала. Но, по-моему, моя милочка, лучше, чтоб вы знали. Если мне в жизни и повезло, то лишь потому, что я ухо держала востро и глядела в оба. Мадам, правда, говорит, что у меня еще язык работает так, что дай Боже, и он-то меня до добра не доведет. Вот она какая, наша мадам.

– И мадам меня крестила?

– Ну да, потому что, когда вы родились, ваша бедная матушка скончалась, и бедный папочка не знал, к кому обратиться. Вот мадам и нарекла вас Мелисандой и устроила так, чтоб вас отправили на воспитание в монастырь. Вот она какая, наша мадам.

– Так, значит, мадам мне вроде крестной матери…

– Мадам всему миру вроде крестной матери. Дай ей Бог здоровья. Но как мне вас называть, моя птичка? А, знаю, Мелли. Прелестно, правда? Малышка Мелли из Франции. Ах, ты Господи, у вас же глаза зеленые… и впрямь зеленые. У нас еще не было зеленоглазых девушек. Вы будете первой.

– Прошу вас, расскажите мне про них. Я понятия не имею, куда еду, и пребываю в полном замешательстве. Знаю только, что меня послали к мадам Кардинглей учиться шить, хотя сомневаюсь, что из меня выйдет толк.

– Шить?.. С такими-то глазами!

– Я думала, что шьют не глазами, а пальцами.

– Ого! Я ей передам. Мадам это понравится. Она любит острых на язычок. Да и джентльмены таких любят… пока об этот язычок не порежутся. На язычки мужчины тоже падки, как и на разное другое… другие прелести… – Полли снова расхохоталась. – Нет, мадам наверняка захочет, чтобы вы показывали наряды. Этим все наши грации занимаются. Она, понятно, не знала, какая вы из себя. Если бы вы оказались такой, как я… – При этой мысли Полли опять разразилась смехом. – Что ж, тогда б вам и впрямь пришлось работать пальцами. Но раз вы такая хорошенькая… вам, кроме вашего личика, ничего и не потребуется.

– Я что-то не понимаю…

– Ой, да ведь мы уже почти приехали, так что нет времени объяснять. Мадам не терпится вас увидеть. Так что, если я вас задержу, меня за это не похвалят. Она приказала, когда мы приедем, вести вас прямиком к ней. Вы вместе будете чай пить. У мадам все по последней моде. Она не только после ужина чай пьет, но и днем.

Экипаж остановился на тихой площади с домами в георгианском стиле. Сойдя на тротуар, Мелисанда подняла глаза и увидела перед собой высокий дом с лестницей в шесть ступеней, ведущей к широкому портику, украшенному с обеих сторон затейливыми резными колоннами. Второй и третий этажи венчали балконы с вечнозелеными растениями в цветочных горшках.

Дверь им открыл лакей в ливрее.

– К нам новая барышня, Бонсон, – подмигнув, сообщила ему Полли.

Бонсон поклонился и тепло улыбнулся Мелисанде.

– Пойдемте, моя милочка, – поторопила Полли. – Мадам ждать не любит.

Пол в холле был покрыт красным ковром, убегавшим вверх по широкой лестнице. На площадке, где лестница расходилась в стороны, располагалось высокое, во весь следующий пролет, окно. А рядом с ним стояла статуя, изображавшая античную красавицу с длинными волоса ми, которые волной покрывали ее плечи.

– Один джентльмен сказал, что скульптура напоминает ему мадам, – прокомментировала Полли. – Поэтому она ее сюда и поставила. Это, разумеется, подарок.

– Прекрасная статуя. И мадам такая же красавица?

– В молодости, моя милочка, равных ей не было. Но время никого не щадит. Вас, красоток, это, конечно, должно печалить. Я вот когда думаю о том, что время идет, мне даже весело. У меня много не отнимешь. Как говорится, чего нет, о том и не жалеешь. А вам очень, должно быть, обидно красоту свою терять.

Пройдя под свисавшей с потолка роскошной люстрой, мимо изысканной мебели и многочисленных зеркал, они поднялись по лестнице.

– У мадам слабость к зеркалам, – прошептала Полли, – Хотя сейчас уже не такая, как раньше. Вот мы и пришли. – Она распахнула дверь и провозгласила: – Мадам, вот она, наша седьмая, и самая прехорошенькая.

Взору Мелисанды предстали толстые ковры, массивная мебель, изящные статуи и тяжелые бархатные шторы. Благодаря зеркалу во всю стену комната казалась просторнее, чем была на самом деле. В просвет бархатных штор виднелся уставленный зеленью балкон. В воздухе витал аромат дорогих духов.

Фенелла Кардинглей сидела откинувшись в шезлонге; ее пышные телеса обтягивал голубой шелковый халат с глубоким вырезом, открывавшим великолепный бюст. Ткань скрепляли фигурные застежки, усыпанные алмазами и сапфирами. В причудливом сооружении из черных волос тоже блестели драгоценности. Протянув унизанную бриллиантами белую руку, она произнесла:

– Добро пожаловать, дитя мое! Добро пожаловать, малышка Мелисанда!

Полли подтолкнула Мелисанду вперед, словно та была обнаруженным ею сокровищем, которое ей не терпелось продемонстрировать.

– Ну как, – горделиво спросила Полли, – нравится она вам?

– Очаровательна, – ответила Фенелла. – Опустись-ка на колени, дорогая, чтобы мне лучше тебя разглядеть.

Мелисанда почувствовала себя так, словно стоит на коленях перед королевой. Фенелла взяла ее лицо в ладони и поцеловала в лоб:

– Надеюсь, ты будешь счастлива, моя дорогая.

– Вы очень добры, – ответила Мелисанда.

– Мы стараемся окружить наших девушек добротой. И с радостью примем тебя к себе. Полли, пойди, прикажи принести нам чаю. Я хочу немного побеседовать с Мелисандой.

Полли поморщилась и не двинулась с места.

– Пошевеливайся, букашка! – прикрикнула на нее Фенелла.

Полли неохотно удалилась.

– Она, наверное, уже надоела тебе своей болтовней по пути с вокзала. Что ж, дорогая, бери стул и садись ближе, чтобы мы могли поболтать.

Мелисанда повиновалась.

– Ты, наверное, не ожидала такое увидеть?

– Никак не ожидала. Я думала, что приеду в портновскую мастерскую.

– Так вот, значит, что он тебе сказал? – рассмеялась Фенелла. – Портновская мастерская…

– Нет, сэр Чарльз мне этого не говорил. Сказал только, что у вас шьют платья, вот я и представила себе мастерскую.

– Платья шьют не в мастерских, моя девочка. Наше заведение называется салоном. Ах, до чего же ты хорошенькая! А если тебя еще нарядить! Тебя здесь ждет большой успех.

– Благодарю вас, миссис Кардинглей.

– Меня зовут мадам Фенелла, дорогая. Звучит лучше, чем миссис Кардинглей. Или просто мадам. Какой у тебя грустный вид! Ты и вправду несчастна? Чарльз написал мне, что у тебя была в Корнуолле неудачная любовь.

Фенелла, замолчав, ждала рассказа. Тогда Мелисанда произнесла:

– Я бы предпочла об этом не говорить… если вы не против.

– Разумеется, тебе сейчас не хочется об этом вспоминать. Позже поведаешь обо всем. Не сердись на меня. Что тебе отец про нас рассказывал?

– Мой отец? Вы хотите сказать, сэр Чарльз? Ведь он не желает признавать меня дочерью.

– Это на него похоже, – рассмеялась Фенелла. – Он всегда боялся общественного порицания. Но это можно объяснить. Только те, у кого, как у меня, хватает смелости, позволяют себе не обращать внимания на мнение других. Остальным приходится с ним считаться.

– Значит, вам известно, что он мой отец?

– Именно поэтому он тебя ко мне и прислал. Хочет, чтобы я о тебе позаботилась.

– И вы?..

– Дорогая моя, я пообещала Чарльзу для него сделать все, что в моих силах, но теперь, увидев тебя, могу добавить: и для тебя тоже. Ты меня очень заинтересовала.

– Мне кажется, я знаю почему.

– Полли?

– Она успела мне кое-что рассказать.

– Ей только дай волю! Я часто грожу, что в один прекрасный день велю затащить ее в темный угол и отрезать ей язык. Да не пугайся так, дорогая. Это всего лишь шутка. Но с ее язычком и вправду иногда беды не оберешься. Мы здесь живем одной семьей в маленьком мирке, счастливом и уютном. Ты скоро познакомишься с остальными девушками. У меня здесь есть белошвейки и грации. Ты будешь одной из граций. Тебе не придется утруждать чудесные глаза и колоть иголкой изящные пальчики. Мужчинам не нравятся исколотые пальчики, моя дорогая, хотя это и свидетельствует о трудолюбии. Бывает, конечно, что мужчина в женщине ищет именно трудолюбие, но такие к нам редко заглядывают.

– Но если мне предстоит показывать платья, то на них ведь и дамы будут смотреть?

– К нам приходят и дамы, и господа, моя дорогая. Дамы всегда выбирают те платья, на которые мужчины смотрят дольше всего, – хотя смотрят они, честно говоря, вовсе не на платья. А их дамы, по-видимому, никак не могут об этом догадаться. Я знаю, что ты будешь пользоваться успехом.

– Скажите, а в чем будут заключаться мои обязанности?

– В основном станешь демонстрировать одежду. Будешь и в мастерских кое в чем помогать… но только если у тебя самой возникнет такое желание.

– Не знаю, будет ли от меня прок… я ведь не очень ловко с иголкой управляюсь.

– Шитье – ремесло не слишком прибыльное, дорогая моя. Для того чтобы показывать одежду, требуется гораздо большее умение.

– Боюсь, что я этим умением не обладаю.

– Встань-ка, моя милочка. А теперь пройдись по комнате. Вот так. Голову держи прямо. Женевра научит тебя ходить. В тебе есть врожденная грация, а это уже немало. Нужно будет усвоить всего несколько маленьких хитростей.

– Вы хотите сказать, мадам, что я смогу зарабатывать на жизнь, просто прохаживаясь туда-сюда?

Фенелла кивнула.

– Но мне это кажется очень легким заработком.

– Дитя мое, зачастую то, что кажется самым легким заработком, приносит наибольшую прибыль. Взгляни на меня. Я немало времени провела на этом диване, но сама себя обеспечиваю, и вполне прилично. Лучший способ заработать на жизнь в этом мире – возложить эту обязанность на других. Именно так умные люди и поступают. Возможно, и ты этому научишься. Кто знает! – рассмеялась Фенелла.

Бонсон вкатил в комнату столик с подносом. Фенелла, подавив смех, объявила:

– А вот и чай. Разольешь, моя милая? Чтобы мы остались совсем наедине. Мне, пожалуй, со сливками.

Мелисанда дрожащей рукой наполнила чашку и передала ей Фенелле.

Та пристально наблюдала за ней. «Какое изящество! Какая красавица! – подумала она. – И платье на ней сидит великолепно».

Фенелла любила возиться с юными девушками. Устраивать их будущее было все равно, что строить планы на свою собственную жизнь. Обретать новую молодость. А тут еще редкая красавица – очаровательнее всех ее граций, – и такая интересная история! Дочь добропорядочного корнуолльского джентльмена, результат кратковременного безумства, которому он когда-то поддался. И романтично и интересно – и то и другое вполне во вкусе Фенеллы.

– Ты немного растеряна, – сказала она. – Для тебя все так странно и так не похоже на то, чего ты ожидала. Ну, так тут, наоборот, есть чему порадоваться. Ты, наверное, думала, что я окажусь отвратительной старой каргой, которая заставит тебя делать тысячу стежков в день, а если у тебя не получится, то даст отведать палки?

– Я очень боялась. Понимаете, я не такая уж рукодельница. Хотя цветы мастерить умею неплохо. Взгляни те, вот этот я сама сделала.

– Он идет к этому платью. Подчеркивает его достоинства. Да ты, я думаю, и в мастерской нам пригодишься. Уверена, что ты здесь будешь очень счастлива. Я поняла это, как только тебя увидела. Ты мне напомнила меня саму в твоем возрасте. Я, конечно, была крупнее, и мы с тобой разного типа, но в тебе есть нечто такое… Я хочу, чтобы ты себя у нас чувствовала… уютно. Какая-нибудь из наших девушек все тебе здесь покажет. Мы часто развлекаемся, и теперь ты украсишь наши вечеринки. Заглянешь в примерочную и подберешь себе платье, чтобы общаться с гостями. После этого многие дамы захотят купить тот наряд, что ты носила. Он на тебе будет так чудесно выглядеть, что они решат, будто красота исходит не от тебя, а является достоинством одежды.

– Судя по вашим словам, это и не работа вовсе.

– Ты, без сомнения, найдешь, что у нас все устроено иначе, чем у Тревеннинга. Если тебе что-то будет неясно, обязательно обращайся ко мне. Жить будешь в комнате еще с тремя девушками. К сожалению, отдельную комнату я тебе выделить не могу. Дом у нас большой, но и семья большая. Пока что твоими соседками будут Женевра, Люси и Клотильда. Но Люси скоро уедет – она выходит замуж. Все мои девушки рано или поздно выходят замуж. Мне их не удержать. Ты разбираешься в политике?

– Нет… совсем немного.

– Тогда тебе нужно подучиться. И, кроме того, побольше узнать об искусстве, поэзии и музыке. В моем салоне ведутся разные беседы, и девушке в дополнение к красоте требуется еще и образование. Тогда ее выше ценят. Женевра – удивительная красавица, однако знает очень мало, а учиться тому, что я ей пытаюсь втолковать, не хочет или не может; но зато у нее есть врожденная хитрость, которой она умело пользуется. Такая, как она, не пропадет.

– Им известно, что я… непризнанная дочь сэра Чарльза Тревеннинга?

– Имени его они не слышали, дорогая. И лучше им этого не говорить. Никогда не знаешь, до чьих ушей могут дойти такие сведения. Они знают, что ты незаконно рожденная. Клотильда – тоже внебрачная дочь одной высокопоставленной дамы. Ее мать попросила меня взять ее к себе… как и твой отец. А Люси – дочь простой крестьянки и дворянина, хоть и не столь знатного. Она вы ходит замуж с согласия отца. Мы все очень радуемся за Люси. Мои девушки находят в этом заведении все, что им нужно, а это удача для меня.

– Я вижу, вы очень добры.

– Ах, мне просто повезло и нравится делиться везением с другими. Я учу моих девочек полагаться только на самих себя. Когда я вышла замуж, мне было столько же лет, сколько тебе. У меня было состояние и, казалось, блестящее будущее. Однако муж изменял мне и, что еще хуже, растратил все мои деньги.

– Не могу понять, почему женщины так стремятся выйти замуж.

– Большинство женщин к этому стремится, моя дорогая; одни – по глупости, другие – потому что умны. Дурочки ищут, к кому бы юркнуть под крылышко, а умные сами прибирают мужчин к рукам. Держать их у себя под каблуком – вот чему, дорогая, я учу своих девушек, править мужским миром. Но править исподволь – в этом секрет нашей власти. Единственный способ обуз дать мужской эгоизм – ни в коем случае не оскорбить самолюбие мужчины, не дать ему понять, что все держишь в своих руках. Очень примитивный подход к этим примитивным существам. Половина мира состоит из тех, кто правит, другая половина – из тех, кем правят. Решай сама, к какой половине ты хочешь принадлежать.

– Ваши речи кажутся мне такими странными… Со мной никто так раньше не разговаривал.

– Ты жила с монашками.

– Они ненавидят мужчин и прячутся от них в монастыре.

– А я к мужчинам ненависти не питаю. Они мне нравятся. Я понимаю их. Я их, собственно, очень люблю, но никогда не даю чувствам заслонять от меня их слабости. Посмотри: взять их и взять нас. Мы позволяем им считать нас тщеславными: будто мы не в силах оторваться от зеркала и печемся только о нарядах да драгоценностях. Бедняги! Они называют это тщеславием, а сами считают себя столь совершенными, что даже в украшениях не нуждаются. Но скоро ты все поймешь. Когда мы допьем чай, я позвоню и попрошу одну из девушек показать тебе твое новое жилище. Тебе помогут одеться, и ты – если, конечно, к тому расположена и не слишком устала – можешь уже сегодня вечером выйти в салон. Какую ты с собой взяла одежду? Найдется подходящий вечерний туалет?

– У меня есть одно платье для особых случаев. Мне его купил мой… сэр Чарльз, когда мы были в Париже.

– Оно на тебе так же хорошо сидит?

– Платье очень милое, но у меня почти не было поводов его надевать.

– Покажешь его Женевре, и она решит, подходит ли оно для салона. Если подходит и ты пожелаешь спуститься вниз, то милости прошу. Но если предпочитаешь остаться у себя в комнате и отдохнуть с дороги, то оставайся. Мы скажем, что ты воспитывалась в монастыре, а сейчас приехала из деревни, поскольку твой отец считает нужным дать тебе возможность пообщаться с разными людьми. Какие у тебя познания в литературе?

– Когда я жила в монастыре, то читала «Путешествие пилигрима» и кое-какие романы Джейн Остин. В Корнуолле прочла «Sartor Resartus» и «Последние дни Помпеи».

Фенелла поморщилась:

– А Байрона?

– Нет… Байрона не читала.

– Тогда тебе лучше помалкивать… если ты к нам сегодня спустишься. Ты же, в конце концов, из Франции. Если поддерживать разговор тебе станет не по силам, можешь притвориться, будто не понимаешь. Женевра, например, прикрывает свое невежество дерзостью. А ты можешь для начала сделать вид, что плохо знаешь язык. Завтра я составлю для тебя список книг. Ты, вижу, смышленая и быстро выучишься. Сможешь беседовать о произведениях Теннисона, Пикока, Макколея и этого, нового, – Диккенса. А что касается политики, то у нас здесь в основном симпатизируют вигам. Тебе, по-видимому, такие понятия, как освобождение негров, подоходный налог и чартисты, мало о чем говорят?

– Боюсь, что так.

– Ну что ж, на первых порах, если разговор зайдет о политике, ты будешь превращаться в очаровательную француженку. Сомневаюсь, чтобы кому-нибудь оказалось по силам вести подобную беседу на французском языке. Меня же, признаться, трогают условия работы детей и женщин на шахтах и фабриках. Мы тут с некоторыми тори ведем ожесточенные споры. Ты спрашивала, в чем будут заключаться твои обязанности. Ты должна быть в курсе текущих событий. От моих юных дам требуется не только быть красавицами, но и интересными собеседницами. Ну, моя дорогая, я вижу, что совсем тебя смутила. Позвоню одной из девушек, что бы она проводила тебя в комнату. Она покажет тебе все, что может понадобиться. Будь так любезна, дерни за шнурок.

Мелисанда повиновалась, и на вызов явилась горничная, которую Фенелла попросила разыскать либо мисс Клотильду, либо мисс Люси, либо мисс Женевру и отослала.

Вскоре раздался стук в дверь, и на пороге появилась такая красавица, каких Мелисанде еще видеть не доводилось.

Блондинка с маленьким заостренным личиком, слегка вздернутым носом и поразительными голубыми глазами; в ее стройной фигуре ощущалась чувственность, а в манере держать себя – затаенная живость.

– А! – воскликнула Фенелла. – Женевра!

– Да, мадам? – В ее речи слышался выговор, характерный для лондонских улиц.

– Женевра, это Мелисанда Сент-Мартин, ваша новая подруга. Я хочу, чтобы ты о ней позаботилась… все ей показала… Надо, чтобы она ни в чем не нуждалась.

– Ну, разумеется, мадам. – И она улыбнулась Мелисанде.

– Проводи ее, Женевра.

Мелисанда отправилась вслед за девушкой.

Не успела Мелисанда выйти за дверь, как в комнате появилась Полли.

Фенелла встретила ее ироничной улыбкой:

– Ну что?

– Расскажите об этой малышке! – попросила Полли. – Готова поспорить, что она напомнила вам собственную молодость… как и все красавицы.

– Попридержи-ка язык!

– Какие у вас относительно нее планы?

– Сэр Чарльз хочет, чтобы я подыскала ей подходящего мужа – он бы предпочел адвоката.

– Не очень-то высоко метит, верно? – фыркнула Полли.

– Не забывай, что он из деревни и всему знает свою цену. Она девушка с сомнительной родословной, поэтому годится в жены лишь человеку, который зарабатывает себе на жизнь собственным трудом, – скажем, в адвокатской конторе. И приданое за ней дадут неплохое – это, безусловно, увеличивает ее привлекательность.

– И нам тоже кое-что перепадет, милая мадам?

– Нам заплатят за ее пребывание у нас в пансионе, когда появится муж, сверх того получим порядочную сумму.

– Как вы все умеете обделывать! – восхищенно произнесла Полли. – Никто, кроме вас, с этим бы не справился. Подумать только: уж блюстительницей нравов вас никак не назовешь, милая мадам, а все же благовоспитанный деревенский джентльмен строгих взглядов не погнушался отдать дочь на ваше попечение. Юные девушки из монастырей под одной крышей с потаскухами… потому что Кейт и Мэри Джейн иначе как…

– Ах, Полли, ты обнаруживаешь свою посредственность. Во всем нужно знать меру. Помести всех девушек в монастырь, так некоторые из них, пожалуй, и умом тронутся. Конечно, тебе-то откуда об этом знать? Но поверь мне на слово: в монастырях полным-полно женщин, которые мечтают о любовниках, а в былые времена они оргии устраивали, настоящие оргии – и все по тому, что им ничего не позволялось. А шлюхи в борделях тоскуют по пению псалмов, молитвам и исповедям. Нет, нет, Полли, в жизни много разных ингредиентов, и не так-то просто состряпать из них достойное блюдо. Что бы по-настоящему вкусить жизнь, нужно добавить в нее все возможные приправы. Возьмем, к примеру, меня. Я в жизни немало мужчин повидала…

– Да уж это точно! – восхищенно воскликнула Полли.

– Так вот, изучив мужчин всех сортов и мастей, я больше подхожу на роль попечительницы дочек добропорядочных господ, чем мать настоятельница, которая ничего в светской жизни не смыслит. Достоинство не обходимо приправлять чувственностью, а добродетель – либеральностью взглядов.

– Ну, милая мадам, у меня ведь не такие современные взгляды на жизнь, как у тех, кто к вам обращается. Я же не джентльмен, который покупает пудру, чтобы понравиться дамам, и не дама, которая стремится разными притираниями сбавить себе несколько лет. И не бездетная пара, что жаждет провести ночь на вашей волшебной постели.

– Замолчи, уродка. Что ты можешь об этом знать? Как ты можешь быть джентльменом, ищущим способ понравиться дамам? И позволь мне сказать, что никакие притирания тебе не помогут, да и какой толк сбавлять тебе годы! Ты и в четырнадцать лет была так же отвратительна, как теперь в сорок. А что до ночи на моей волшебной постели – кто же, будучи в здравом уме, захочет продлить твой род?

Полли откинулась на спинку шезлонга; глаза ее лучились преданностью и обожанием.

Фенелла наградила ее улыбкой.

Они обе испытывали величайшее наслаждение, существуя в своем обворожительном мире. И были вполне довольны друг другом.

Мелисанда пребывала в доме на площади уже целую неделю. Это была самая необычная неделя в ее жизни – именно то, что требовалось, чтобы освободиться от корнуолльских переживаний. Ничего более непохожего на Тревеннинг, чем салон Фенеллы Кардинглей, нельзя было и придумать. Казалось, будто Фенелла провозгласила: «То-то и то-то считается нормальным, поэтому у меня все будет наоборот». Это смущало Мелисанду и одновременно будоражило воображение.

Мелисанда разделяла с тремя другими девушками просторную комнату с окнами на площадь, расположенную на четвертом этаже высокого дома; над ней было еще два этажа и мансарды под крышей, где жила прислуга. В комнате стояли четыре узкие кровати с деревянными спинками и покрывалами в зеленых и бледно-лиловых тонах. На туалетных столиках красовались зеркала, а на стене висело еще одно – во весь рост. Пол покрывал зеленовато-лиловый ковер, а элегантная мебель датировалась XVIII веком. В комнате всегда витал смешанный аромат духов, которыми пользовались ее юные обитательницы.

Девушки сразу же приняли Мелисанду в свое общество. Они рассказали, что компания их постоянно меняется, то уменьшаясь, то пополняясь вновь. Мало кто задерживался у мадам надолго. Ее воспитанницы либо выходили замуж, либо уезжали по другим причинам. Слова «по другим причинам» вызывали у них смех. Девушки часто посмеивались над тем, о чем говорили.

С этими девушками происходили удивительные и восхитительные события; собственно, все, что их касалось, представлялось Мелисанде удивительным и восхитительным. Она и не знала раньше, что бывают такие люди. Казалось, они совершенно лишены скромности. Могли расхаживать по комнате полностью обнаженными, за исключением цепочки на шее да пары туфель, любуясь на свое отражение или обсуждая друг друга.

Мелисанда помнила, что в монастыре, когда они принимали ванну, девочкам запрещалось оглядывать себя. Им давали понять, что за ними неустанно наблюдает Бог и святые, и любой взгляд, брошенный украдкой, был бы расценен как грех. А эти девушки не стеснялись своего откровенного любопытства в отношении себя и других. А когда Мелисанда поведала им, как относились к наготе монахини, они от души посмеялись.

– Что ж, – заметила Женевра, которая привыкла говорить без обиняков, – уж если сэр Франциск не захочет на меня поглядеть, то он будет первым.

– Святой Франциск, – поправила Люси, дочь благородного человека и крестьянки, предпочитавшая помнить свое происхождение по отцовской линии, а про материнскую забыть.

– Святой или сэр, какая разница, – парировала Женевра, – все равно никому из них нельзя доверять. Правда, держу пари, что у монахинь и посмотреть было не на что.

После приводивших ее в некоторое смущение вечеров, когда Мелисанда, надев подобранное ей платье, развлекала гостей, девушки лежали в кроватях, обсуждая, как прошел прием. Разговаривали они с откровенностью, поначалу поразившей Мелисанду. О себе рассказывали все, не таясь. Мелисанда узнала, что Женевра раньше жила в ужасающей бедности. Девушка не делала секрета из своего прошлого. Ее мать с детства работала на фабрике с раннего утра до позднего вечера; каждый день ее, невыспавшуюся, вытряхивали из постели и отправляли на работу, подгоняя пинками, потому что она с ног валилась от усталости. В течение долгих часов стоя на рабочем месте, несчастная терпела побои и издевательства надзирателя, наградившего ее двумя детьми – Женеврой и ее младшим братом.

Однажды утром, проснувшись в служившей им жильем каморке под крышей, Женевра обнаружила, что мать ее все еще лежит в постели; она потрясла ее за плечо, а когда попытки разбудить мать не увенчались успехом, с холодным удивлением осознала, что та мертва. Сожаления Женевра не почувствовала. Мать к ней особой любви не питала. Надзиратель, который иногда заглядывал в их каморку, начал замечать, в какую необыкновенную красавицу превращается Женевра. Страха перед кровосмешением девушка не испытывала, ибо не знала, что это такое, но надзиратель вселял в нее леденящий ужас. Она заметила внезапную перемену в мужчине, от которого раньше не получала ничего, кроме побоев.

Девушка знала, что ее братишку, когда тому было три года, продали в услужение трубочисту. Женевра говорила, что до конца своих дней не забудет, как жалобно плакал ребенок, когда его забирали из дому. Она встретила его годом позже – искалеченного, с обожженными руками и ногами и въевшейся в кожу сажей. И это ее братишка, ее маленький братишка, который раньше был таким прелестным ребенком.

– Во мне что-то переменилось, – сказала Женевра. – Я поняла, что никогда в жизни не пойду на фабрику.

Женевра с легкостью относилась к своему горю. Жизнь ее проходила весело. Да, другие страдали в этом жестоком мире, но не она; и если Женевре повезло больше, чем остальным, то это нельзя было объяснить простой удачей. Женевра существовала за счет своей неиссякаемой энергии и огромного запаса жизненных сил.

Поговорить она любила больше остальных.

– Когда мы жили в той каморке, к нам иногда заглядывала женщина – приносила хлеб и похлебку и заставляла нас повторять за ней:

Никогда этого не забуду. Я решила тогда, что обязательно вызову у богатых любовь к себе. Я, конечно, не много другое имела в виду, но так всегда бывает: то, что тебе говорят, нужно приспосабливать к себе.

– Да, тебе удалось вызвать любовь богатого! – подтвердила Клотильда, и они снова засмеялись.

– Я чиста, – сказала Женевра. – А опрятной меня можно назвать?

– Нет, – ответила Люси. – Скорее расфуфыренной.

– А скромной?

– Тому, кого мы имеем в виду, скромность не нужна его упреки смиренно принимаешь?

– Упрекает он меня как раз за то, что я не смиряюсь. Тот богатый, о котором они говорили, был знатный лорд, владелец обширного поместья. Однажды взглянув на Женевру, он нашел ее обворожительной и с тех пор неотступно добивался. Женевра держала маленькую компанию в курсе развития их романа.

До встречи с Фенеллой ее звали Дженни, но Фенелла сказала, что девушек по имени Дженни пруд пруди, перекрестила ее в Женевру. А попала она к Фенелле. Как-то раз та отправилась в лавку к торговцу шелком и бархатом. Дженни – очень голодная Дженни – остановилась у входа в лавку, заглядевшись на выходившую из экипажа шикарную даму и прикидывая, удастся ли быстренько стащить у нее носовой платок и отнести его владельцу притона, скупавшему краденые вещи. Девчонка залезла к ней в карман и была поймана за руку. Однако Фенелла, войдя в лавку, присела, поставив Дженни перед собой. Бойкая на язык Дженни быстро сообразила, что перед ней – способная к состраданию слушательница, и поведала свою историю. Фенелла узнала про грязные домогательства надзирателя, про искалеченного хозяевами брата и про то, что Дженни сей час ужасно хочется есть.

Фенелла приказала девочку отпустить и предложила ей заглянуть в дом на площади. Дженни пришла. Ее выкупали в теплой ванне и красиво нарядили. Затем Фенелла нарекла ее Женеврой, а Женевра отплатила ей любовью и преданностью. Фенелле она была обязана всем, включая дружбу со знатным лордом. Она пробудила в богатых, в лице лорда и Фенеллы, любовь к себе, причем не скромностью, не опрятностью и чистотой, и даже не смирением, поскольку, стоя перед Фенеллой в лавке, она злобно сверкала на нее исподлобья глазами, пока не поняла, что у той самые добрые намерения.

У Люси была другая история. Она выросла в деревенской тиши, с гувернанткой. Девушка жила у Фенеллы два месяца и собиралась выйти замуж за порядочного и серьезного молодого человека, с которым здесь и познакомилась.

История Клотильды отличалась от двух предыдущих. Дочь высокопоставленной дамы и ее дворецкого, Клотильда в детстве воспитывалась в доме у матери. Характер у девушки был легкий. В отличие от Люси, она не стремилась всячески показывать, что в ее жилах присутствует примесь голубой крови. Не преследовала ее, как это было с Женеврой, и жестокая необходимость навсегда расстаться с нуждой. Клотильда меняла сердечные привязанности со скоростью метеора, не признавая ограничений. Не будь она отчасти благородного происхождения и не посылай ее мать регулярно Фенелле приличные суммы, она бы оказалась в одной комнате с Дейзи, Кейт и Мэри Джейн. Женевру же от такой участи спасали лишь ее исключительная привлекательность и сила характера.

Девушки проводили время вместе, но прекрасно при этом понимали, что попали к Фенелле разными путями. Дейзи, Кейт и Мэри Джейн в Фенелле души не чаяли. Она спасла их, по словам Женевры, от участи, близкой, судя по описанию, к тому, что было хуже смерти – от изнурительной работы и голода, от унизительной нищеты, которая постигла многих в голодные 1840-е годы. Одну из них она нашла в лавке, другую – в швейной мастерской, третью – на улице; и все же в этих жалких отбросах женского пола Фенелла сумела разглядеть столь милую ее сердцу красоту. Поэтому она и привела их к себе в дом, накормила, дала образование, и они стали демонстрировать ее наряды. Удачного замужества Фенелла им гарантировать не могла – разве что за редким исключением. Иногда, к взаимному удовольствию, эти девушки развлекали джентльменов, а джентльмены – девушек. Фенелле, равно как и обеим сторонам, подобное общество шло на пользу. Такое приятное времяпрепровождение девушки, конечно же, предпочитали тяжелому труду и полуголодному существованию, которые им могли бы предложить фабрики и мастерские. Они расцвели и поправились. Как говорила Фенелла: «Пускай лучше торгуют добродетелью, чем здоровьем. Уж лучше продавать то, что имеешь, любовнику, чем фабриканту. В моем доме они получают еду, отдых и комфорт, а это больше, чем они получили бы, работая на фабрике».

Женевра тоже принадлежала к этой категории, сумела доказать, что обладает особым талантом. Женевра завладела вниманием знатного лорда, а Фенеллу чрезвычайно развлекало и забавляло, как простая девчонка с улицы, получившая в салоне весьма поверхностное образование, одну за другой одерживает победы в войне с противоположным полом.

Мелисанде дни, проведенные в доме Фенеллы, доставляли удовольствие, вечера же немного ее настораживали.

По утрам девушки просыпались поздно, после того как служанка приносила им в комнату чашки с шоколадом. Некоторое время они лежали в постелях, с обычной откровенностью обсуждая подробности минувшего вечера. Потом читали книги, выбранные для них Фенеллой. Иногда Фенелла присоединялась к ним за обедом, чтобы поговорить о политике и литературе. После обеда девушки отправлялись в парк подышать воздухом – либо катались в экипаже Фенеллы, либо гуляли по усыпанным гравием дорожкам в сопровождении Полли. В парке они часто встречали джентльменов, которые бывали у Фенеллы. По возвращении все четыре грации направлялись в салон, где им подбирали платья для предстоящего вечера. Затем они удалялись в свои комнаты и облачались в вечерние туалеты с помощью двух горничных-француженок, которые сразу же привязались к Мелисанде и с удовольствием болтали с ней по-французски.

Мелисанда потихоньку оправлялась от потрясений, пережитых в Корнуолле. К ней вернулась свойственная ей жизнерадостность, она легко приспособилась к окружающим и теперь превращалась в ту очаровательную, живую и остроумную юную даму, которую намеревалась сделать из нее Фенелла.

Монахини в ужасе воздели бы руки к небесам. Мелисанда и сама удивлялась: неужели она, будто хамелеон, меняет цвет в зависимости от окружающей обстановки? Вот она, одетая в изящные наряды, смеется вместе с девушками и, как и они, ведет счет своим победам.

Умалчивать об этом подруги по пансиону ей, разумеется, не позволили. Им удалось кое-что выведать у Мелисанды, хотя она и намеревалась держать свои сердечные дела в секрете. Скрытной ее назвать было нельзя, и все-таки о том, что сэр Чарльз приходится ей отцом, она девушкам не сообщила, чувствуя себя обязанной считаться с его желанием сохранить тайну. Но она рассказала им про Леона и Фермора в надежде, что эти девушки, прекрасно, как ей казалось, разбиравшиеся в жизни, помогут ей понять этих двух мужчин.

– У тебя, вероятно, был возлюбленный, – стали допытываться они однажды утром, прихлебывая шоколад.

– Еще совсем недавно, – призналась Мелисанда, – я думала, что вскоре выйду замуж.

Женевра отставила свою чашку:

– И ты молчала! Что же случилось? Он был каким-нибудь герцогом?

– Завистники помешали? – предположила Люси.

Клотильда терпеливо ждала продолжения.

Мелисанда поведала им историю о том, как познакомилась с Леоном, о его стремлении к свободе, о внезапной смерти маленького Рауля, в результате которой Леон унаследовал состояние.

– Состояние?! – вскричала Люси. – И ты от него отказалась? Ну и дурочка же ты, Мелисанда.

– Тебе следовало подождать, Мелли, – рассудительно произнесла Женевра. – Нужно было выслушать его объяснения.

Клотильда же, глядя, как это часто бывало, куда-то внутрь себя, словно созерцая минуты близости с одним из своих возлюбленных, сказала:

– Если бы ты его по-настоящему любила, не уехала бы, не повидавшись с ним. Признайся, ведь был еще кто-то?

Мелисанда молчала, но девушки хором принялись допытываться:

– Был кто-нибудь? Был?

– Я не знаю.

– Нет, должна знать, – настаивала Клотильда. – Хотя, – добавила она, – может, только сейчас об этом догадалась.

И тогда Мелисанда рассказала им о Ферморе, о его коварстве и обаянии, о том предложении, которое он сделал, будучи помолвленным с Каролиной, о рождественской розе, которую он вместе с запиской подсунул ей под дверь в свою брачную ночь.

– Он негодяй, – объявила Люси. – Ты правильно сделала, что не связалась с ним.

– Они в самом деле такой красавчик, как ты рассказываешь? – спросила Женевра.

За Мелисанду ответила Клотильда:

– Навряд ли. Мелисанда была влюблена и смотрела него сквозь розовые очки.

– Скажите, – спросила Мелисанда, – как же я должна была поступить?

– Разумеется, подождать и объясниться с Леоном, – ответила Люси.

– Выйти за него замуж и уехать в его поместье… в общем, не важно, куда, – добавила Женевра.

– Ты не должна была уезжать от того, кого любила, – прощебетала Клотильда.

И они стали обсуждать Леона и Фермора так же, как обсуждали собственных возлюбленных.

– Но тебе долго тосковать не придется, – пообещала Женевра, – скоро появится из кого выбирать.

В тот вечер в салоне Фенеллы собралось блистательное общество. Девушкам, как было заведено, предстояло присоединиться к гостям после ужина. Одетые в самые изящные платья, придуманные модистками Фенеллы, они должны были общаться с посетителями. Красотки Фенеллы, наряду с едой и напитками, считались украшением ее приемов.

Ничто не предвещало Мелисанде, что этот вечер будет чем-то отличаться от всех остальных. На ней было чудесное платье – такого красивого и смелого наряда ей еще не приходилось надевать, лиф из шелкового фая с заостренным корсажем был так узок, что пришлось даже ее тонкую талию зашнуровать потуже, чем обычно, дабы он налез. Юбка представляла собой пышно насборенное тончайшее черное кружевное полотно, прошитое золотистой нитью, прикрытое изумрудно-зеленой тканью. Декольте было очень глубоко, а спину до самой талии прикрывала лишь черно-золотистая ажурная сетка. Платье было скроено так, чтобы подчеркивать каждый изгиб женского тела.

На Женевре было похожее платье, только голубое, под цвет ее глаз. Люси, одетая в серое, производила впечатление скромницы, а Клотильда в красном – соблазнительницы. Дейзи, Кейт и Мэри Джейн должны были, если понадобится, спуститься позже.

Девушки вошли в салон, и почти все головы повернулись в их сторону. Фенелла разглядывала своих подопечных, восседая, как на троне, на стуле с высокой спинкой. Она никак не могла решить, какое платье ей больше нравится – зеленое или голубое. Зеленое, как ни странно, казалось проще голубого; не потому ли, что ему передался характер той, на ком оно было надето? Таких, как Женевра, одна на тысячу, размышляла Фенелла. Вполне возможно, что ей удастся заполучить своего лорда. Но хватит ли у нее на это ума? Жаль, что Мелисанде предначертано выйти замуж за адвоката или кого-нибудь из этого круга. Надо поскорее подобрать человека, и пусть начнет ухаживать. Мелисанда не должна знать, что все устроено заранее. Что-то в упрямом повороте ее головы говорило о том, что она может отказаться вступить в подобные отношения. Нет, эта девушка обладает очаровательной простотой; сейчас она пребывает в некотором смятении чувств и требует осторожного подхода. Женевра-то прекрасно сама о себе позаботится. В лондонских трущобах произрастают более выносливые растения, чем во французских монастырях.

К Фенелле направлялся какой-то молодой человек. Она его не узнала и помнила, что приглашения от нее на этот вечер он не получал. Подобные незваные гости у нее обычно раздражения не вызывали (иногда она изображала недовольство, но в душе искренне восхищалась их смелостью), особенно если к ней в салон заглядывал столь привлекательный молодой человек.

Ростом он был далеко за шесть футов. А какое высокомерие! Какая наглость! Но все же она заметила в его голубых глазах веселую искорку. Лицо наглеца, но наглеца не без чувства юмора. Фенелла сразу прониклась к нему симпатией.

Он взял протянутую ему руку и прикоснулся к ней губами.

– Ваш покорный слуга, – произнес он.

Фенелла вскинула резко очерченные брови:

– Боюсь, что не имею удовольствия вас знать, сэр.

– Вы не знаете меня? Но я вас знаю. Как можно быть в Лондоне и не услышать о верховной жрице моды и красоты.

– Льстить вы умеете, – улыбнулась Фенелла. – А кто, скажите мне, вас сюда приглашал?

Он изобразил шутливое раскаяние:

– Неужели меня так быстро разоблачили?

– Вы можете сказать что-либо в свое оправдание?

– Незваному гостю нечего сказать, кроме того, что, стремясь попасть в рай, он приготовился прорваться сквозь любые заслоны и преграды, которые ему попытаются поставить.

– Я вижу, – одобрительно кивнула Фенелла, – что вы, молодой человек, себя подать умеете. Как вас зовут?

– Холланд, – ответил он. – По-вашему, человек, навещая друзей своего отца, проявляет слишком большую дерзость? Мой батюшка был частым гостем в вашем замечательном доме.

– Брюс Холланд, – улыбнулась она.

Молодой человек поклонился:

– Я его сын… его единственный оставшийся в живых сын. Фермор Холланд, к вашим услугам.

Фенеллу это начинало развлекать. Ничто ей не было так по душе, как смелость. Похоже, ей была известна причина его посещения, и все же не терпелось проверить, верно ли ее предположение. Взгляд Фенеллы обратился к стройной фигуре в изумрудно-зеленом платье.

– Фермор Холланд… – медленно повторила она. – Мне кажется, вы недавно стали счастливым мужем.

Он поклонился в знак согласия.

– Вы пришли сюда с супругой?

– К сожалению, она не смогла меня сопровождать.

– Воспитание, несомненно, не позволило ей явиться без приглашения.

– Несомненно, – согласился он.

– Погодите-ка… она ведь дочь Чарльза Тревеннинга… другого моего знакомого, добрейшего корнуолльского эсквайра.

– Мы польщены тем, что вы проявляете к нам интерес, мэм.

– Мэм! – воскликнула она. – Так-то вы величаете королеву.

– О да, вы – королева, – согласился Фермор. – Все могущая, наипрекраснейшая королева Фенелла.

– Ах, какой вы льстец! Только не говорите, что явились сюда повидаться со мной.

– Но так оно и есть.

– А еще с кем?

– Кого же еще могут заметить глаза, ослепленные вашей непревзойденной красотой?

– Вы хотите возобновить знакомство с мисс Сент-Мартин?

Он широко раскрыл глаза и молчал, словно лишившись дара речи.

– Я вас не виню, – продолжила Фенелла. – Она очаровательна, но не для вас, друг мой. Сегодня можете у нас остаться, однако больше сюда не являйтесь, пока я не посоветуюсь с вашим тестем. Ну, теперь идите и помните: я вас не приглашала. Вы совершили непростительный поступок, явившись сюда без моего ведома. Вы для меня не существуете, и долго здесь оставаться не можете. Сдается, мне следовало бы запретить вам разговаривать с мадемуазель Сент-Мартин, но я знаю, что это бесполезно.

– Значит, я получаю ваше разрешение увидеться с ней?

Фенелла отвернулась:

– Я не желаю участвовать в этом. Вы пришли сюда без моего приглашения. Вы, молодой человек, как я вижу, ни перед чем не остановитесь. Отец ваш был таким же. И только в память о нем я вас отсюда еще не выставила. Но предупреждаю: не задерживайтесь здесь!

Он склонился над ее рукой.

Фенелла проводила его пристальным взглядом блестящих глаз. Какой привлекательный молодой человек! Решительный… находчивый… обаятельный. Теперь таких мало осталось… теперь мужчины уже не те.

Увидев Фермора, Мелисанда возблагодарила Бога, что не одна. Рядом с ней находился молодой человек, развлекавший ее в тот вечер, а кроме того, Женевра со своим лордом и Люси с адвокатом.

– Похоже, вы привидение увидели, мадемуазель Сент-Мартин, – приветствовал ее Фермор.

– Я… я не ожидала вас здесь увидеть, – запинаясь, проговорила Мелисанда. – Представить себе не могла, что вы знакомы с мадам Кардинглей.

– Мой отец – ее старинный друг.

– Нас нужно представить, – громко, так, чтобы все слышали, прошептала Женевра.

Мелисанда сделала усилие, пытаясь совладать со своими эмоциями. Она испытывала одновременно радость, возбуждение и страх. В эту минуту она поняла, почему не стала встречаться с Леоном и требовать объяснений. Она была влюблена в Фермора.

Представляя подруг Фермору, Мелисанда заметила, что глаза Женевры блестят, Люси же, опустив веки, смотрела вниз.

– У меня такое впечатление, будто я давно вас знаю, – сказала Женевра. – Мелли про вас рассказы вала.

– Вдвойне польщен, – ответил он. – Приятно услышать, что о тебе помнят.

– Да, но вы не знаете, что именно нам сообщили о вас, – улыбнулась Женевра.

– Наверное, что-то хорошее, раз вы так рады меня видеть.

– А может, мне просто любопытно поглядеть, такой ли вы страшный, каким вас нарисовали. Тедди, – обратилась она к своему лорду, – готовьтесь: вы будете меня ревновать. Мистер Холланд мне нравится.

Люси и адвокат, Фрэнсис Грей, в свою очередь приветствовали его, и он ответил им так же вежливо и дружелюбно, как Женевре и Тедди, но по отношению к спутнику Мелисанды проявил видимую холодность.

– А Каролина… она здесь? – спросила Мелисанда.

– Она не смогла прийти.

– Как жаль! Может, в следующий раз?

– Как знать…

Он не мог оторвать от нее глаз. Ему казалось, что перед ним совсем другая Мелисанда, не та, которую он знал в Корнуолле. Она выглядела старше своих семнадцати лет, тогда как в Корнуолле, наоборот, казалась моложе. В атмосфере чувственной роскоши она представлялась ему более уязвимой.

Они являли собой великолепное зрелище – три юные девушки в нарядных платьях и четыре молодых человека в сшитых по последней моде фраках. Наблюдавшая за ними Фенелла, заметив напряжение, которое возникло между Мелисандой и Фермором, пожала плечами, думая: «Ах, ладно, скоро подыщу ей подходящего мужа».

Сопровождавший Мелисанду в тот вечер молодой человек производил довольно приятное впечатление, но его положение в обществе вряд ли можно было назвать надежным. Он принадлежал к сторонникам сэра Роберта Пила, а Пилу из-за хлебных законов грозила отставка.

Фенелле следовало поторопиться, ибо в Эдем вполз змей-искуситель – очаровательный красавец змей.

Спутник Мелисанды принялся рассуждать о политике:

– Конечно же, сэр Роберт прав. Разумеется, он вернется. Я знаю, что его действия раскололи партию, но…

– Вы обворожительны, – прошептал Фермор на ушко Мелисанде. – Как мне повезло… что я вас здесь нашел.

– Вас мадам Кардинглей пригласила? Она должна была знать, что…

– Нет, она меня не приглашала. Я обнаружил, что вы здесь, и, сделав это открытие, немедленно поспешил сюда. Приглашения я дожидаться не стал. Пришел, обратился к мадам Фенелле и, по-моему, покорил ее своим обаянием. Или может быть, своей искренней преданностью… Кто это сказал: «Кто любит сам, любим всем светом»? Кажется, Шекспир. Он, как правило, знал, что говорил.

Пропустив его слова мимо ушей, Мелисанда ответила тому, в чьем обществе находилась до того, как появился Фермор:

– Вряд ли он теперь сможет вернуться. Тори ему ни когда этого не позволят.

– Такой человек, как сэр Роберт, способен сделать то, что на первый взгляд кажется невозможным.

– Пожелай самозабвенно и получишь непременно, – продекламировала Женевра.

– В вас очарование соседствует с мудростью, – галантно заметил Фермор, окидывая Женевру взглядом, перехватив который Тедди напрягся.

– Может быть, – сказала в ответ Женевра, – лучше родиться мудрой, чем красивой. Для того чтобы красота по-настоящему расцвела, необходимо столько мудрости…

– Красота, как и цветы, – подтвердил Тедди, – лучше всего цветет на благодатной почве.

– Вот видите, Тедди – воплощенная мудрость! – воскликнула Женевра.

Юный политик начинал проявлять признаки раздражения. Мелисанда обратилась к нему:

– А если верх возьмет лорд Рассел, как это скажется на вас?

– Я уверен, что сэр Роберт скоро обретет свое прежнее положение, – настаивал молодой человек.

– Мадемуазель Сент-Мартин, – вмешался Фермор, – разрешите проводить вас к столу?

– Еще не время ужинать.

– Тогда разрешите переговорить с вами наедине? У меня для вас важные новости. Я только по этой причине здесь и оказался.

Она подняла на него глаза и бесстрашно улыбнулась. Женевра пришла ей на помощь:

– Пойдемте, господа. Важные новости ждать не мо гут. Вернемся позже, позволим им поговорить. Надеюсь, новости хорошие?

– Думаю, что да, – ответил Фермор. – И позвольте поблагодарить вас за тактичность – преклоняюсь перед ней почти так же, как перед вашей мудростью и красотой.

Женевра в шутку присела в реверансе и взяла под руку Тедди, который явно был рад отойти подальше от этого наглеца с пристальным взглядом голубых глаз. Люси и Фрэнсис последовали за ними; и серьезному политику не оставалось ничего иного, как присоединиться к ним.

– Неплохо придумано, правда? – спросил Фермор, когда молодые люди удалились.

– Мне следовало от вас этого ожидать.

– Я польщен, что вы столь высокого мнения о моей изобретательности.

– Никаких новостей, как я полагаю, у вас нет?

– Почему вы так полагаете?

– Потому что уже научилась разгадывать вашу двуличность.

– Вы уже и по-английски неплохо научились разговаривать.

– Я много чему научилась.

– Вижу. Скоро вы сравняетесь в мудрости с великолепной Женеврой. А красотой же и очарованием вы ее уже превосходите.

– Прошу вас… Я уже не девочка.

– Вы так быстро повзрослели?

– Взрослеют не с годами… а с опытом.

– Вы посуровели.

– Вот и хорошо, если вы так считаете. Я, как моллюск, спряталась в раковину; как еж, свернулась в клубок и выставила иголки.

– Вот уж на кого вы не похожи, так это на ежа или моллюска.

– Это просто метафора… или это сравнение?

– Вас можно было бы сравнить и с чем-нибудь более подходящим.

– Ну, так и что же вы собирались мне сообщить?

– Что я вас люблю.

– Вы сказали, что у вас для меня важные новости.

– Что же может быть важнее?

– Для вас? Наверное, ваша женитьба.

Он нетерпеливо щелкнул пальцами:

– Нам здесь где-нибудь можно поговорить наедине?

– Нет, нельзя.

– А в оранжерее?

– Нам туда нельзя.

– Почему?

– Поймите, что я здесь работаю – показываю платье. То платье, что сейчас на мне надето, не мое. Я ношу его, чтобы богатые леди взглянули на него со стороны и захотели купить такое же. А развлекать своих друзей в оранжерее мне не положено.

– Даже если ваши друзья – гости хозяйки салона?

– Я относительно вас указаний не получала.

– Зачем вы сюда приехали? – спросил он.

– Чтобы работать… зарабатывать на жизнь.

– Работать? Вы это называете работой? А остальные девушки? Вы что, не знаете, кто они такие? Или думаете, будто я не знаю?

– Мы показываем платья. А некоторые работают в мастерской.

Фермор рассмеялся:

– А я-то думал, что вы и в самом деле повзрослели.

– Меня сюда послал сэр Чарльз, – сказала она.

– Неужели?! Чтобы вы направились по стопам своей матери?

Мелисанда вспыхнула и отвернулась. Фермор схватил ее за локоть.

– Вы должны простить меня, – сказал он. – Вспомните, ведь именно за откровенность вы меня и любите… помимо всего прочего.

– Я вас люблю?!

– Разумеется. Я не святой, и не раз это вам объяснял. Женитьбу я вам предложить не могу, но и маленьких мальчиков из-за наследства убивать не собираюсь.

– Замолчите! – возмущенно прошептала Мелисанда. – Замолчите и уходите. И больше никогда не являйтесь сюда, чтобы меня мучить.

– Я не мучить вас пришел, а помочь… осчастливить вас. Вы и в самом деле не знаете, что это за заведение?

Мелисанда молча воззрилась на него.

– Какая невинность! – воскликнул он. – Вы и в самом деле ничего не знаете или притворяетесь?

– Я не понимаю, о чем вы… Что вы хотите сказать… про это заведение?

– Оно ведь не похоже на монастырь, верно? А как эти девицы проводят время? Явно не в благочестивых молитвах. И от монахинь они сильно отличаются. А я, может, груб и резок… Но я знаю, что вы меня простите.

– Вечно вы все портите. Я здесь была счастлива. Думаю, и в Тревеннинге могла бы быть счастлива… если бы не вы.

– Возможно, вы вышли бы замуж за этого убийцу. И как по-вашему, были бы счастливы? Как овца в загоне… Не зная другого мира, кроме четырех стен. А потом ему вздумалось бы и вас укокошить… если бы он пристрастился убивать людей. Но вы его не любили. Иначе, почему не дождались? Почему не дали ему шанс оправдаться? Сказать вам? Потому что не любили. Потому, что для вас существует один-единственный мужчина на свете. И этот мужчина – я.

– Какая жалость, что для вас существует только одна-единственная женщина на свете. И эта женщина – ваша жена!

– Как просто все у вас получается! Но мы-то ведь с вами знаем, что жизнь гораздо сложнее.

– По-моему, Каролина думает иначе.

– Да, вы и впрямь повзрослели. Научились показывать коготки. Мелисанда, любовь моя, в вас есть характер. Учитесь управлять им. Характер – вещь опасная. Помните, как вы соскочили с лошади и бросились отбирать палку у мальчишки, который издевался над сумасшедшей? Вы показали характер… Это был праведный гнев. Толпа могла бы вас тогда растерзать. Но вы не стали об этом раздумывать. А может, знали, что я готов за вас вступиться? Что бы случилось, если бы меня не оказалось поблизости? Но я всегда буду поблизости, Мелисанда, когда вам понадоблюсь. С таким бешеным характером, как у вас, с таким огненным темпераментом вам понадобится защитник. Я вновь предлагаю себя на эту роль.

– Я отклоняю ваше предложение. Пора ужинать. До свидания.

– Я провожу вас к столу.

– Вы же знаете, что я на работе.

– Вам вообще не следует здесь находиться. Вы должны позволить мне избавить вас от этого недостойного положения.

– Поставив в положение еще более недостойное? Так вот, в своем нынешнем положении я ничего недостойного не вижу!

– Это потому, что вы столь невинны.

– Я полагаю, Мадам Кардинглей вряд ли известно, что вы за человек, иначе бы она вас сюда не пустила.

– Она принимает меня именно потому, что ей пре красно известно, какой я человек. Ну, пойдемте ужинать.

За ужином к ним присоединились остальные, чему Мелисанда очень обрадовалась. Разговор шел на общие темы: от политики – излюбленной проблемы для обсуждения на вечеринках в салоне Фенеллы – до литературы. Мелисанда быстро научилась вести себя благоразумно, и если в процессе обсуждения не могла добавить ничего существенного, то просто молчала. Фенелла часто повторяла, что девушке лучше казаться тихоней, чем дурочкой.

Одна из присутствующих на вечеринке дам заинтересовалась платьем Мелисанды и стала прикидывать, как оно будет выглядеть в цвете бордо. В обязанности Мелисанды входило обсудить с дамой бордовое платье, которое та, возможно, пожелает заказать, предложить не большие изменения, чтобы сделать его приемлемым для более зрелой, чем у нее самой, фигуры. Задачу свою Мелисанда успешно выполнила, а ничто не могло доставить ей большего удовольствия, чем когда после данного ею совета платье удавалось продать. Она чувствовала, что таким образом оправдывает свое уютное существование в этом странном мирке.

Разговор перешел на бедняков. В последнее время все любили поговорить о бедняках, как будто только недавно обнаружили их существование. Фенелле уже давно было известно об их проблемах, однако она только сей час смогла пробудить к ним всеобщий интерес. На любом приеме находился вспоминавший Библию: «Но ведь Христос сказал: „Блаженны нищие духом“, а это значит, что всегда будут существовать бедные и богатые. Так зачем же поднимать такой шум вокруг того, что естественно и неизбежно?» Другие же в ответ цитировали «Песнь рубахи» или «Оливера Твиста». В их группке завязалось обсуждение «Плача детей» и нового романа «Конингсби», написанного тем самым евреем, который, по слухам, собирался возглавить движение протекционистов среди тори.

Самые смелые собеседники затронули последнее представление Фанки Кемби; но Мелисанда хранила молчание – не потому, что не могла принять участие в обсуждении, а из-за присутствия Фермора.

Он поднял свой бокал с шампанским и выпил за их будущее.

– Не представляю, какое у нас с вами может быть совместное будущее, если только… – начала она.

– Если только вы не одумаетесь? – закончил он за нее. – Обязательно одумаетесь, дорогая. Обещаю вам.

– … если только, – продолжала сна, – вы не измените своего поведения. Тогда, возможно, я захочу встретиться с вами и с Каролиной.

– Изменить… Изменить! – пропел он. – Как сейчас любят все менять. Одни сплошные реформы. Неужели мало им этих хлебных законов? Неужели обязательно нужно переходить на людей?

– Какое вам дело до других людей? – спокойно произнесла Мелисанда. – Ведь вы же эгоист, вас интересует только ваш маленький мирок, в центре которого – Фермор Холланд.

– Не обманывайтесь. Все мы находимся в центре своих маленьких мирков – даже все эти ваши ученые друзья, которые болтают о литературе, политике и реформах. «Послушайте меня! – говорят они. – Послушайте, что я вам хочу сказать». И я говорю то же самое, и если касаюсь других тем, то это ни в коей мере не значит, что я – больший себялюбец, чем все остальные.

– Зачем вы только сюда явились!

– Признайтесь честно: вы ведь этому рады.

Она немного помолчала и, заметив его улыбку, произнесла:

– Как странно видеть кого-то из той жизни, с которой, как мне казалось, я уже распрощалась.

– Вы ведь знали, что я появлюсь, правда? И всегда так будет, Мелисанда. Я всегда буду с вами.

Шампанское вскружило ей голову. Она выпила больше, чем обычно. Неужели она немного навеселе? В глазах Фенеллы это был непростительный грех. «Пить вино – благое занятие, – гласил один из ее постулатов. – Пьют ради общения. Надо учиться искусству пить, что значит – точно соблюдать меру. Выпить слишком мало – невежливо, слишком много – отвратительно».

Восприятие Мелисанды обострилось, и все представлялось ей с небывалой отчетливостью. Что она здесь делает? Зачем отец ее сюда прислал? Как он говорил, чтобы она обучилась шитью? Наверняка не за этим. А затем, чтобы научиться носить красивые платья и вызывать восхищение. Для чего? Краешком глаза она заметила Дейзи. На той было надето розовое платье с очень глубоким де кольте, в котором она выглядела как распустившаяся роза. Дейзи о чем-то договаривалась с одним толстяком. Через некоторое время они исчезнут, и до завтрашнего дня Дейзи не появится. «Вы и в самом деле не знаете, что это за заведение?»

Для чего Фенелла держит у себя девушек? Что здесь происходит? То ли это место, куда заботливые отцы присылают своих дочерей? В самом ли деле Фенелла – добрая покровительница, какой представлялась Мелисанде? Как называются подобные заведения, где живут и работают девушки вроде Дейзи, Кейт и Мэри Джейн? А женщины, которые содержат подобные заведения и организуют подобные приемы? Неужели это – бордель для высшего общества? А мадам – его хозяйка? С какой целью направляют сюда девушек?

Нет, это он, этот человек, вложил в ее голову дурные мысли. Фенелла к ней так добра. Мелисанда здесь счастлива. Не потому ли она верит в это, что хочет верить, ведь иначе она не знала бы, как ей поступить?

Ничто не может поколебать ее мнения о доброте Фенеллы. Она приехала сюда, растерянная и измученная, а под крышей этого необычного дома получила такое утешение, о каком и не мечтала.

Фермор взял у нее бокал и поставил на стол. Мелисанда поднялась с места.

– Вернемся в салон, – предложил он, взял ее за локоть и крепко сжал.

Мелисанда порадовалась этой поддержке. В коридоре больше никого не было.

– В столовой столько народу, там невозможно говорить, – сказал Фермор. – Мы можем где-нибудь уединиться… на пять минут?

– Вы знаете, – смутно донесся до нее голос, непохожий на ее собственный, – почему меня сюда прислали?

Фермор кивнул:

– И я хочу, чтобы вы отсюда уехали. Подобное заведение – не для вас, вам здесь нечего делать.

– Я вас не понимаю.

– Разве такое возможно?

Открыв какую-то дверь, Фермор заглянул внутрь. Обнаружив, что в маленькой гостиной никого нет, втащил туда Мелисанду и заключил ее в объятия.

– Я не позволю вам здесь оставаться, – страстно произнес он.

– Если здесь существует какое-то зло, то это вы его с собой принесли. До сих пор…

– Это я привел сюда проституток и поставил кровать плодородия? Что сейчас творится в этом здании… в эту минуту? Интересно, какие тайны можно обнаружить, если как следует поискать?

– Но вы сказали, что мадам Кардинглей – друг вашему отцу… и сэру Чарльзу тоже.

– Мой отец – человек своего поколения. Я его люблю и уважаю. Сам во многом на него похож. Он сюда иногда заглядывал, но никогда не привел бы в это заведение мою мать или сестер. Готов поклясться, сэр Чарльз прислал вас сюда, чтобы вам подыскали муженька. Фенелла же держит под этой крышей ярмарку ублюдков.

Мелисанда вырвалась из его рук.

– Всего хорошего! – бросила она.

Рассмеявшись, Фермор снова ее обнял:

– Неужели вы думаете, что, когда мы наконец-то остались с вами наедине, я вас отпущу? То, что я имею вам предложить, по сравнению с этим местом – сама благопристойность.

– Я вам не верю.

– Давайте не будем ссориться и насладимся несколькими минутами уединения. Ах, Мелисанда, знай я, как сильна моя страсть к вам, ни за что не женился бы на Каролине.

– Это вы сейчас говорите, когда ваша свадьба уже состоялась, – возмущенно произнесла Мелисанда. – Теперь можно говорить все, что угодно.

– Я не кривлю душой. Вы не идете у меня из головы. И вам тоже не удастся скрыть от меня своих чувств. Мы созданы друг для друга. И не возражайте.

– Но я буду возражать… Буду! – Голос ее дрожал. К своему ужасу, она обнаружила, что перешла на крик.

Фермор поднял ее и отнес на диван. Присел рядом, не размыкая рук. Теперь он был мягок и нежен, так не отразим, что она ничего не могла с собой поделать.

Некоторое время они молчали. Мелисанда знала, что все ее возражения бесполезны. Она выдала себя и чувствовала, что он торжествует. Ей не оставалось ничего другого, как, оставаясь в его объятиях, позволить ему вытирать своим носовым платком ее слезы.

– Все могло бы сложиться совсем по-другому, – сказала она, – если бы вы вправду любили меня и взяли замуж.

– Я вас не обманываю, – ответил он. – Но что сделано, то сделано. Давайте воспользуемся тем, что нам остается.

– А Каролина?

– Каролине вовсе не обязательно ничего знать.

Мелисанда резко поднялась с дивана.

– Мне нужно идти, – сказала она. – Меня могут хватиться.

– Какое вам до того дело?

– Меня взяли сюда на работу, чтобы я показывала платья.

– С этой минуты вы больше ни на кого не работаете. Вы свободны, любовь моя.

– У меня такое чувство, будто мне никогда не стать свободной.

– Я все устрою. Завтра же найду подходящий дом. Там мы сможем быть вместе… и ничто нас не разлучит.

– Вы не поняли. Я с вами прощаюсь. В его глазах вспыхнул огонек.

– Быстро вы меняетесь. Минуту назад вы вселили в меня надежду…

– Вы сами вселили в себя надежду.

Мелисанда выбежала из комнаты. Пробраться в салон незамеченной было сложно. От глаз Люси и Женевры не ускользнуло ее возвращение. Женевра приблизилась к ней и не отходила до конца вечера. Женевра, дитя лондонских трущоб, взяла под защиту девушку из монастыря.

Фенелле захотелось выпить перед сном чашечку шоколада. Полли, принеся ей это лакомство, села на кровать и вгляделась в лицо хозяйки.

– Вас что-то беспокоит, милая мадам, – заключила она.

– Чепуха! – фыркнула Фенелла.

– Это вы из-за тех, кто на кровати? Никогда им детей не видать. Им и сотня таких кроватей, как наша, не поможет. – Полли хихикнула. – Пятьдесят гиней за ночь! В один прекрасный день кто-нибудь явится и потребует вернуть деньги.

– Кровать редко подводит, Полли, ты это прекрасно знаешь.

– А сегодня может и подвести. Что, если после этого за вас возьмется какой-нибудь из этих реформаторов? Что, если вас обвинят в мошенничестве?

– Замолчи, дурочка. Можно подумать, что я на этого реформатора управы не найду.

– Но бывали же у нас неприятности…

– С которыми мы успешно справлялись. Послушай: трое самых известных законодателей страны – мои близкие друзья. Политики тоже мои друзья. Я поддерживаю дружбу со всеми, кто обладает властью. Не захотят же они, чтобы какой-нибудь скандал опрокинул наш мир наслаждений? Если разразится скандал из-за кровати, то они больше не смогут сюда приходить. Значит, скандала не будет. Нет, не это меня волнует.

– А, так, значит, вас что-то волнует?

– Сказала бы тебе, если б не знала, что ты не способна держать рот на замке.

– Не волнуйтесь, я сама все выясню. Ведь дело в нашей малышке француженке? Мне показалось, что после ужина с ней стало твориться что-то неладное. Глаза у нее на мокром месте, и Женевра от нее ни на шаг не отходит, как овечка от Мэри из детской песенки.

– Сегодня сюда заглянул один человек. Он-то ее и расстроил. Больше он к нам являться не должен. От него добра не жди.

– А что, если поручить его чьим-нибудь заботам? Последний поклонник Кейт что-то к ней охладел. С каждым днем проявляет к нашей девочке все меньше интереса. Бедняжка Китти заслужила утешительный приз.

– Если бы это было возможно. Он большой чаровник, но вряд ли его устроит кто-нибудь, кроме девушки, к которой у него лежит душа.

Полли нахмурилась:

– А у Мелли к нему душа лежит?

– Наша Мелли – послушная девушка, Полли Кендрик, и она знакома с его женой. Иначе… я не уверена. А я должна быть уверена. Полли, нам с тобой поручили работу. Отец прислал ее сюда, чтобы выдать замуж, а я никогда не подвожу людей, которые вверяют своих дочерей моим заботам. Мы и так уже слишком промедлили с этой девушкой. Она мне приглянулась. Хотелось, чтобы она задержалась у нас чуть дольше, но ее надо выдать замуж… и поскорее. Тогда этот голубоглазый кавалер меня больше беспокоить не будет. Я его боюсь – он так обаятелен, Полли, и так настойчив!

Они еще поговорили о Мелисанде и незваном госте; посмеялись над парой на кровати плодородия; обсудили, какие у Женевры шансы выйти за своего лорда; и закончили перечислением нескольких молодых людей, которые были бы рады заполучить Мелисанду в жены, ибо ее неоспоримые прелести в сочетании с обещанным ее отцом приданым делали девушку завидной для них невестой.

С того вечера Мелисанда часто видела Фермора. Он заглядывал в салон три или четыре раза в неделю, а Фенелла, хотя всякий раз после его посещений и говорила Полли о своем намерении положить конец этим визитам, так на это и не решилась. Красивых молодых мужчин она находила очаровательными, а красивых молодых мужчин, которые добиваются молодых женщин, просто неотразимыми.

– Выдадим замуж Люси, – сказала она Полли, – и следующей будет свадьба Мелисанды.

– При том, конечно, условии, – вставила Полли, – что наша маленькая француженка до тех пор не улизнет со своим обожателем. Тогда, милая мадам, даже вам нелегко будет ее пристроить.

– Чушь! – фыркнула Фенелла, но ей сделалось не по себе. – Однако надо немедленно что-то решить с этой девушкой.

Она утешила себя мыслью, что бесполезно пытаться отлучить Фермора от дома, поскольку он все равно найдет способ видеться с Мелисандой.

Она послала за Люси, девушкой послушной, никогда не доставлявшей хлопот. Почему же Фенелла симпатизировала ей меньше, чем всем остальным? На Люси она могла положиться; если бы все девушки были такими, то не о чем было бы беспокоиться. Она благополучно готовилась вступить в брак по расчету, сознавая, что после свадьбы обретет доселе недоступное ей положение. Слишком высоко она не метила, в отличие от сумасбродки Женевры, а шла верной дорожкой к спокойному и надежному существованию.

– Люси, дорогуша, – обратилась Фенелла к девушке, – я хочу с тобой поговорить насчет Мелисанды.

– Да, мадам?

– Я часто думаю, как вы с ней похожи. Она находится в том же положении, что и ты, и мне доставит огромное удовольствие, если ты возьмешь ее под свое крылышко. Я буду рада, если она так же счастливо устроит свою жизнь, как это предстоит сделать тебе. Выдели ее из числа остальных подруг и почаще говори с ней о своей будущей свадьбе. Полли отвезет вас обеих посмотреть твой новый дом. Люси, дорогуша, понимаешь ли, девушки вроде Женевры и Клотильды могут дурно повлиять на такую впечатлительную натуру.

– Я сделаю все, как вы говорите, мадам.

– Насколько нам известно, Эндрю Беддоуз дружит с твоим будущим мужем.

– Они знакомы по службе.

– Чудесно было бы укрепить их отношения. Можно дружить всей компанией: ты со своим милым Фрэнсисом, Мелисанда и Эндрю.

– Что ж, разумеется.

– Я бы хотела, чтоб все развивалось естественно-романтично.

Люси улыбнулась. Она была благодарна Фенелле. Может, кто-то и придирался к неблаговидным сторонам того, что происходило в этом доме, но другого такого заведения не существовало, и другой такой женщины, как Фенелла, тоже не существовало. Она помогала девушкам, которым в жизни не слишком повезло, к каждой из них находя подход. Люси собиралась, благополучно выйдя замуж, порвать все связи с заведением Фенеллы Кардинглей, но, пока этот счастливый день не настал, она с готовностью повиновалась мадам Фенелле.

– Я постараюсь, – пообещала Люси. – Мелисанда так не похожа на других. Она воспитывалась в монастыре и так невинна. Мистер Беддоуз для нее – подходящая пара.

Девушка удалилась, а Фенелла ядовито произнесла:

– Дорогуша Люси!

Ее совесть успокоилась. Больше не было оснований волноваться из-за этого дерзкого красавца. Пусть посещает ее заведение, как это делал его отец. Будущее Мелисанды не замедлит благополучно устроиться.

Полли, игравшая роль дуэньи, сопровождала обеих девушек на прогулку. Она знала, что он их уже поджидает. Предупреждала мадам, что этот человек все время появляется на их пути неизвестно откуда. Та только смеялась в ответ: он такой чаровник!

Люси, обращаясь к Мелисанде, говорила:

– Я очень рада, что ты согласилась поехать со мной. Все остальные… слишком легкомысленные. А в такую минуту хочется иметь надежного друга.

– Я рада, что ты взяла меня с собой, – ответила Мелисанда. – Надеюсь, ты будешь счастлива, Люси.

– А что же может этому помешать? Я получу все, чего хочу. Мистер Грей продвинется по службе. Уж я об этом позабочусь.

Ее лицо, наполовину прикрытое широкими полями шляпы, выглядело серьезным и безмятежным. Такое выражение Женевра называла чопорным. Нет, оно не чопорное, подумала Мелисанда, скорее просто удовлетворенное. Мелисанда вздохнула. Люси так благоразумна, она никогда не навлечет на свою голову неприятностей.

– Поторапливайтесь, мои птички, – вмешалась Полли. – До вашего нового дома, мисс Люси, путь неблизкий, а мадам будет ждать вас к чаю. Боже правый, а это кто?

Фермор Холланд с поклоном приблизился к ним:

– Три дамы… одни на улице! Вы обязательно должны позволить мне вас сопровождать.

Люси, отпрянув от неожиданности, смерила его холодным взглядом:

– Благодарю вас, мистер Холланд, мы не нуждаемся в сопровождающем.

– За юными дамами приглядываю я, – сказала Полли. – И делаю это не хуже любого мужчины.

– Лучше! – воскликнул он, награждая ее обезоруживающей улыбкой. – Я знаю это, вы знаете, юные леди знают. Но знают ли об этом все остальные? Дорогая моя Полли, ваша миниатюрная фигура вводит в заблуждение относительно вашего бесстрашия, так что я все-таки возьму на себя обязанность быть вашим спутником.

Полли поцокала языком и покачала головой. Фермор поцеловал Люси руку, и девушка смягчилась. «В конце концов, – подумала она, – мы же на улице, что же тут дурного?»

Затем он взял руку Мелисанды, поцеловал и, задержав в своей, проговорил:

– У вас будет личная охрана. Можно ли желать большего?

Люси пришлось пойти рядом с Полли.

Когда эта парочка двинулась вперед, Мелисанда обратилась к Фермору:

– Вас же не желают видеть. Вам это известно. Где ваша гордость?

– Гордость моя раздувается до небывалых размеров, когда я думаю о том, сколь желанно мое присутствие. Полли во мне души не чает, вы тоже. А что до чопорной малышки Люси, то я уверен, что мои чары способны растопить даже ее ледяное сердце.

– Я не хочу, чтобы вы так часто появлялись у нас в доме.

– Вас огорчит, если я буду появляться реже.

– Меня это обрадует.

– Но признайтесь, что вы обо мне часто вспоминаете.

– Я часто вспоминаю о Каролине. Она очень несчастна?

– Благодарю вас, она в добром здравии и расположении духа.

– И не догадывается о вашем поведении?

– Ей пока не на что жаловаться. Мелисанда, давайте кончим пререкания. Давайте будем самими собой и вы скажем все, что у нас на душе. Я люблю вас… а вы меня.

– Нет!

– Я предложил вам говорить правду. Обещайте мне, что честно ответите на один мой вопрос. Обещаете или вы боитесь?

– Я не боюсь говорить правду.

– Будь я свободен и предложи вам руку и сердце, вы бы согласились?

Мелисанда помедлила с ответом, он напомнил ей:

– Вы обещали сказать правду.

– Я и пытаюсь сказать правду, но мне неловко…

Он удовлетворенно рассмеялся:

– Это все, что я хотел узнать. А ваша неловкость меня не смущает. Ведь неловкость означает неравнодушие, верно? Вы ведь, как и я, очень дорожите… дорожите тем чувством, которое мы оба испытываем. Мелисанда, давайте раз и навсегда покончим с ссорами. Давайте вообразим, что мы идем смотреть наш собственный дом… что это нашу свадьбу скоро должны сыграть. Вы можете себе это представить?

– Могу, – призналась она.

Здесь, на улице, она могла позабыть об осторожности. Ее удивило, какое наслаждение доставляют ей подобные мечты. Когда она шла с ним рука об руку, так легко было в них поверить.

Фермор держал ее руку в своей, но ее это не беспокоило. Полли шла впереди с Люси. К тому же Полли только воскликнула бы: «Каков смельчак!» – причем воскликнула бы с одобрением. Она, как и ее хозяйка, питала слабость к юным смельчакам.

Подняв глаза, Мелисанда смотрела на Фермора, и он смотрел на нее сверху вниз; их взгляды светились любовью и желанием. Они ничего не говорили. Как чудесно, что в жизни бывают такие мгновения, подумала Мелисанда, когда можно выйти из реального мира и вступить в мир воображаемый. Никакой Каролины не существовало; Фермор был самим собой и в то же время таким, как ей хотелось. Двое влюбленных на пути в свой собственный дом.

Фермор тихо запел, так, что было слышно только его спутнице, задумчивую и нежную, простую и трогательную песенку:

Если злые ветра подуют и беду тебе наколдуют, ты позови, и я приду, руками беду разведу.

Если тучи тебе пригрозят и дорогу судьбе затмят, ты не бойся, я рядом встану, с неба солнце достану!

Вот бы вечно бродить так по улицам Лондона, как бы она была счастлива!

Они свернули в переулок, где стоял симпатичный маленький домик, в котором предстояло поселиться Люси, и тут чары внезапно рассеялись.

Мелисанду охватил леденящий ужас. Почувствовав чей-то взгляд, она резко обернулась и увидела идущую позади старуху, которая, возможно, следовала за ними от самого дома на площади. На мгновение Мелисанда встретилась взглядом с блестящими злобными глазками. Уэнна приехала с Каролиной в Лондон и теперь шпионит за ними.

Содрогнувшись, она поспешно отвела глаза.

– Что такое? – поинтересовался Фермор. Мелисанда снова взглянула через плечо, но Уэнна уже исчезла.

– Там… там Уэнна, – пролепетала девушка. – Она, наверное, вас выследила.

– Ах, старая ведьма!

– Она расскажет Каролине, что видела нас вдвоем.

– Ну и что из того? Неужели я мог отказаться сопровождать вас и вашу подругу?

– Мне не по себе. Я знаю, что она меня ненавидит.

– Она и меня ненавидит. И не делает из этого тайны. Она присосалась к Каролине, будто пиявка, а на меня рычит, как бульдог.

– Я боюсь ее.

– Боитесь? Боитесь этой старухи… прислуги!

– Вы не должны больше к нам приходить.

– Давайте доживем до завтрашнего дня, а там поглядим.

Они переступили порог маленького домика. Его еще не отделали до конца, работа была в самом разгаре, и Люси, переходя из комнаты в комнату, с гордостью демонстрировала им предметы изысканной обстановки, толстый ковер в гостиной, обивку на стенах. Особого ее восхищения удостоилось зеркало в оправе из золоченой бронзы – заранее сделанный Фенеллой свадебный подарок.

Глядя в зеркало, Мелисанда видела там хмурое лицо Уэнны, угрожающе сверкавшей глазами. Она чувствовала, что Уэнна выследила ее и сумела подглядеть ее любовь к мужу Каролины, заметила, что Мелисанда уже совсем готова сдаться. И девушка решила, что это будет ее последняя встреча с Фермором.

 

Глава 2

Итак, Люси выдали замуж.

Фенелла была довольна. Богатый родитель Люси тоже был доволен. Девушку пристроили, обеспечили ей будущее, и это еще больше укрепило репутацию Фенеллы. По-прежнему леди и джентльмены будут отдавать на ее попечение своих незаконнорожденных детей, которым лежащее на них темное пятно не позволяет устроиться в жизни традиционными способами. Фенелла же оказывала им такую полезную услугу.

Фенелла, роскошная, сказочная и непостижимая, возможно, принадлежала к былой эпохе, когда жизнь проживали более ярко и красочно; однако новая эпоха еще только начиналась, так что Фенелле предстояло процветать еще долгие годы.

Шафером жениха на свадьбе был Эндрю Беддоуз – серьезный, сдержанный молодой человек, избравший Мелисанду предметом своего внимания, и не отходивший отнес в течение всего вечера.

Вежливый и предупредительный, он столь разительно отличался от Фермора, что Мелисанда даже обрадовалась его обществу.

Он поведал ей о своей дружбе с женихом, об их службе, о том, как повезло Фрэнсису Грею – больше го счастья мужчине нельзя и пожелать. Горячее одобрение, с которым он говорил о женихе, Мелисанде понравилось.

Потом он завел разговор о планах на будущее. Фрэнсиса ждет блестящая карьера. С помощью Люси он, несомненно, быстро продвинется по службе. При их профессии супруга просто необходима, именно такая супруга, как Люси. Нужно общаться с клиентами, развлекать их и успокаивать. А Люси – такая уравновешенная, скромная и элегантная и держится так уверенно.

– Вы говорите так, словно сами в нее влюблены, – заметила Мелисанда.

– Нет, – с серьезным видом покачал головой молодой человек. – Я влюблен не в Люси. – Улыбнувшись, он поблагодарил Мелисанду за то, что она его так внимательно слушает.

– О, вы очень интересно рассказываете. Надеюсь, вам повезет так же, как и Фрэнсису Грею.

– Я тоже на это надеюсь, – ответил он.

После свадьбы Люси Мелисанда стала все чаще видеться с Эндрю Беддоузом. Он часто заходил в салон, и Фенелла принимала его с особой теплотой. Разрешала ему водить Мелисанду на прогулки в парк в сопровождении новобрачных.

Иногда они наносили визиты Люси и ее супругу. Мужчины говорили о политике, а Люси расписывала прелести ведения домашнего хозяйства. В доме у них и вправду было очень уютно, и Мелисанде казалось, что после за мужества Люси еще больше похорошела.

Фермора все происходящее приводило в ярость.

Фенелла не отлучала его от дома. Она решила, что соперничество Эндрю не повредит. Они с Полли от души забавлялись, наблюдая за сдержанными ухаживаниями одного и пылкими домогательствами другого.

– Мы играем с огнем, – заметила Полли. – От таких молодых людей можно ожидать чего угодно. Я не удивлюсь, если мистер Холланд похитит Мелисанду. Он на это способен.

– Знаю, знаю, – отмахнулась от нее Фенелла. – Но ему придется заручиться согласием Мелисанды.

– Может, ему это и удастся.

– Но разве ты не заметила, как она изменилась? Еще недавно я боялась, что она может попасться в его сети. Но теперь – нет. Что-то произошло. Она настороже. Возможно, ей стала известна какая-нибудь из его грязных тайн. Поверь мне, их у него достаточно.

– Как по-вашему, она согласится на брак с Эндрю?

– По натуре Мелисанда девушка порядочная, Полли. Уж мне ли этого не знать? Я ведь в девушках разбираюсь. Она жаждет того наглеца, и он, возможно, заполучил бы ее, но она знакома с его женой. Я уверена, что он допустил ошибку. Он, должно быть, начал совращать Мелисанду до женитьбы. Порочность, конечно, тоже может быть привлекательной, но ее нельзя так откровенно выставлять напоказ. Слишком уж он дерзок. Думаю, что это по молодости. Он идет напролом, не сомневаясь, что все у него получится. Ему следовало подождать и начать действовать после свадьбы. Тогда бы он мог явиться к Мелисанде печальный и подавленный и поведать ей, что жена его не понимает.

– Завести эту старую песенку?

– Все песенки кажутся новыми для тех, кто слышит их в первый раз. Ему следовало ее разжалобить. Мелисанда – добрая душа и действует под влиянием душевных порывов. Сначала действует, потом думает. Но теперь он своим поведением заставил ее задуматься. И крепко задуматься. А Люси льет воду на мельницу Эндрю Беддоуза. Наша бедняжка Люси начисто лишена воображения и поэтому, как и все ей подобные, считает других людей бледной тенью себя самой. Она счастлива. Заполучила свой дом и своего адвоката. У нее есть все, о чем мечтала. Поэтому она полагает, что и Мелисанде нужно то же самое.

– Но с нашей Мелли что-то произошло, причем в тот день, о котором я вам рассказывала. Они шли вслед за нами с Люси… словно пара голубков. А когда мы потом зашли в дом, я заметила, что Мелисанда бела как полот но. С тех пор она изменилась.

– Может, их видела вместе его жена?

– Как? Следила за ними? Нет, благородные леди на го не способны, милая мадам.

– Ревнивицы еще как способны, Полли; а благородья леди могла превратиться в ревнивицу. Наверное, что-то в этом роде и произошло. Что ж, мистеру Фермору это послужит уроком. Пусть знает, что не все будет получаться так, как он того хочет. Он похож на своего отца. Вот такими и были мужчины во времена моей молодости. Охочие до жизни, до вина и до любви. Времена меняются, букашка моя. Мы черствеем. Сейчас я уже не смогла бы открыть свой салон. Этот юный Глэдстон – не наш человек, он один из тех, за кем будущее. Не люблю я этих порядочных, Полли. Суют свой нос куда не надо. Дурное видят лучше, чем хорошее. Нет! Мужчины теперь уже не те. Но Фермор – обломок былых времен. Он мужчина на шей эпохи, а не той, что идет ей на смену. Мы тоже к ней не принадлежим, Полли. Мы застряли на переправе от одной эпохи к другой.

Все гуляке нипочем: где захочет, там и спит, а женатого и днем дома женка сторожит.

Вспомни, совсем недавно подобные стихи свободно печатались в газетах, и это никого не приводило в ужас. Так мы тогда рассуждали. Большинство людей и теперь так рассуждает – люди всегда рассуждают одинаково, но на нас надвигается новая эпоха, Полли. Мы превращаемся в людей, которые накладывают на себя толстый слой грима и считают, что истинное лицо при этом исчезает. Но оно остается. Оно продолжает существовать!

– Так, значит, он человек старой закалки? – откликнулась Полли. – Свою жену он считает тесным сапогом, а Мелли хочет превратить в просторный башмак. Не сомневаюсь в этом, нисколько не сомневаюсь. Но нашу малышку он спугнул, и будем надеяться, что она станет искать утешения в объятиях мистера Беддоуза. Будем надеяться.

– Он, я вижу, не только Мелисанду околдовал, но и тебя. Вот такими и были мужчины в старые времена.

– Что ж, поживем – увидим. Но мне так бы хотелось, чтобы наша маленькая француженка была счастлива, так бы хотелось.

– Она будет счастлива. Вот выйдет за Беддоуза и заживет с ним в любви и согласии. А мы исполним свой долг.

– И получим денежки.

– Не будь вульгарной, Полли. Со временем Мелисанда поймет, что с надежным замужеством и солидным счетом в банке не сравнятся никакие голубоглазые воздыхатели… если, разумеется, загадывать на будущее.

Но Полли в ответ на это вздохнула. Вздохнула и Фенелла. В душе они обе были мечтательницами.

Общение Мелисанды и молодого адвоката всячески поощрялось, и месяц спустя после свадьбы Люси Эндрю Беддоуз предложил Мелисанде руку и сердце.

– Я знаю, что вам это, возможно, кажется неожиданным, мисс Сент-Мартин, – сказал он, – но дело отчасти в том, что я вижу, как счастлив мой друг, Фрэнсис Грей. Не буду отрицать, что я давно подумывал о женитьбе. И даже с Греем разговаривал на эту тему. Вы ему нравитесь, и жена его к вам привязана. Мы могли бы дружить семьями, а с Фрэнсисом даже вступить в деловые отношения.

– А… понятно, – выдавила из себя Мелисанда.

Мелисанда поглядела в ясные, честные, серьезные глаза Беддоуза. Фермор приучил ее к мысли, что объяснение должно быть гораздо более страстным; но это предложение, разумеется, отличалось от того, что сделал ей Фермор. Ей вспомнился Леон, который тоже предлагал ей руку и сердце на свой, иной манер. Чувствует ли она к этому адвокату то же, что когда-то испытывала к Леону? Трудно сказать. Тогда она была неопытна и невинна. Теперь знает, что Леон пробудил в ней жалость, и она кинулась к нему, чтобы спастись от Фермора. И снова она ищет способ спастись от этого человека. Этот уверенный в себе молодой адвокат не пробуждал в ней жалости, зато вызывал восхищение. Он всегда был вежлив, держался ровно и страстно желал преуспеть в своем деле. Сколько раз она сравнивала его с Фермором – и всегда не в пользу последнего! Она была уверена, что Эндрю станет верным мужем, а Фермор – никогда. Эндрю намеревается пробить себе дорогу в жизни. А есть ли честолюбивые планы Фермора? Может быть, один-единственный – соблазнить ее. Поговаривали о том, что его собираются избрать парламент. Но не слишком ли Фермор для этого ленив? Он и так имеет приличный доход, а в один прекрасный день унаследует еще большее состояние. Фермору и стараться особо не нужно – стоит лишь руку протянуть, и он получит все, что захочет.

Эндрю во всех отношениях был достоин восхищения так же как Фермор – всяческого порицания. Любая девушка, будь у нее хоть капелька мудрости, не стала бы колебаться. К сожалению, Мелисанда мудростью не обладала.

Но она все больше узнавала о том заведении, в котором оказалась. Присматривалась к девушкам. Прислушивалась к Люси, которая намекнула ей, что у Фенеллы слишком долго задерживаться не стоит, а то рано или поздно станешь такой же, как Дейзи, Кейт и Мэри Джейн. Они, конечно, девушки очень милые – болтушки и хохотушки, – но какое их ждет будущее?

Джейн и Хильда, две белошвейки, тоже когда-то были желанны; и, разговаривая с тремя грациями, с грустью вспоминали, что сами когда-то были такими же. Теперь же они с утра до вечера сидят, склонившись над шитьем, но и этой возможностью заработать на жизнь целиком и полностью обязаны Фенелле Кардинглей.

Мелисанда должна выбраться из этого заведения Сэр Чарльз, как она догадывалась, послал ее сюда по своему невежеству. Иначе бы никогда этого не сделал. Люси права. У Фенеллы слишком долго задерживаться не стоит. Как раз вчера Мелисанда случайно забрела в комнату, находившуюся в стороне от всех остальных, где стояла кровать плодородия. Вдыхая тяжелый от аромата благовоний воздух, она с отвращением оглядела картины и статуи. После этого ее еще долго не покидало чувство неловкости.

А теперь этот молодой человек предлагал ей спасение – спасение не только от Фермора и от той трагедии, которую любая проявленная ею слабость, несомненно, принесет Каролине, но и от Фенеллы и ее таинственного заведения.

– Итак, – произнес Эндрю, – каков же будет ваш ответ, мадемуазель Сент-Мартин?

– Я… я не знаю. Мне нужно время, чтобы подумать.

– Конечно, конечно. Я слишком поторопился. Совсем потерял голову.

Мелисанда улыбнулась ему. Разве может такой человек, как он, потерять голову, разве может он слишком поторопиться? Хотя сам он в этом не сомневается.

– Сколько вам нужно времени, чтобы все обдумать? – нетерпеливо спросил он.

– О… несколько дней… может быть, неделя.

– Значит, вы дадите мне ответ не позже чем через неделю?

– Да, но вам следует кое-что про меня узнать.

– Ничто не изменит моих к вам чувств.

– Вы очень добры, мистер Беддоуз, – сказала она. – Я этого никогда не забуду.

Эндрю Беддоуз поцеловал Мелисанде руку и удалился, и девушка решила, что с ее стороны будет величайшей глупостью не принять его предложения.

Поделиться новостью Мелисанда отправилась к Фенелле. Фенелла была вполне довольна. Развалившись в шезлонге, она протянула девушке руку и, взяв ее ладонь в свою, нежно потрепала.

– Дитя мое, мистер Беддоуз говорил со мной. Я все знаю.

– Я догадалась.

– Он хороший человек, моя дорогая.

– Да, знаю.

– И ты согласна выйти за него замуж?

– Я еще не решила. Он дал мне неделю на размышление.

– Надеюсь, – произнесла Фенелла, потянувшись за веером из слоновой кости, – что ты примешь мудрое решение.

– Иногда то, что кажется мудрым, на деле оказывается неразумным.

– Но только не с таким человеком, как Эндрю Беддоуз, дорогая. Он знает, чего хочет от жизни. Через несколько лет он станет преуспевающим адвокатом. Составит себе известное имя. Может, ему даже рыцарство пожалуют. Меня бы это ничуть не удивило.

– А что, легче жить с теми, кто имеет титул, чем с теми, у кого его нет?

– Ха! С преуспевающим человеком жить легче, чем с неудачником. Насчет рая в шалаше не обманывайся. Очарование исчезает после первого месяца, а мы хотим устроить тебя на всю жизнь. Не отрицаю, я втайне полагала, что ты достойна стать женой и пэра Англии. Лет двадцать назад девушке с твоей внешностью это удалось бы. Но теперь, дитя мое, общество изменилось. Мужчина, который мог бы сделать тебе более выгодное предложение, его вообще не сделает.

– Разве личная привязанность роли не играет?

– Разумеется. Но разве мистер Беддоуз тебе не нравится?

– Я им восхищаюсь.

– Восхищение – не худший фундамент, чем любовь тех, кого любим, мы пытаемся превратить в совершенное существо в соответствии со своим идеалом. Тому, кем восхищаемся, стараемся подражать. Да, взаимное восхищение – превосходный фундамент для супружества.

– Мадам, я в замешательстве. Почему мой отец меня к вам послал? Почему сказал, что мне предстоит научиться шить, когда…

– Он не мог объяснить тебе, что из себя представляю я или мое заведение. Это вообще трудно объяснить. Надеюсь, что ты здесь была счастлива. Может, ты видела кое-что, не предназначенное для твоих глаз, – каждая из вас живет собственной жизнью, и то, что хорошо для одной, другой не подходит. Главное наше достоинство – терпимость. В терпимости нельзя зайти слишком далеко, дорогая. Ты никого не осуждаешь и не обвиняешь. Ты просто говоришь: «Этот путь не для меня». Вот и все, Здесь нет несчастных. Это моя мера добра и зла. Счастье – добро, печаль – зло. Если я дарю счастье, значит, творю добро.

– Понятно. А вы обрадуетесь, если я приму предложение мистера Беддоуза?

– Лучшего для тебя и пожелать нельзя. Я очень за тебя порадуюсь, и твой отец тоже.

– Мой отец?

– Ну, конечно же, он тоже хочет, чтобы ты была счастлива.

– Так, значит… его это беспокоит?

– Беспокоит? Разумеется, беспокоит. Он регулярно посылает мне письма и спрашивает, как продвигаются твои дела.

– Я не знала.

– Тебе самой он написать не может. Ему этого не позволяют сделать условности. Он совершил предосудительный поступок, за который, стань об этом известно, ему грозит общественное порицание. Ты, конечно, можешь назвать его трусом. Но будь терпима, Мелисанда. Всегда пытайся взглянуть на мир глазами других, это поможет тебе взрастить в себе лучшее, на чем держится этот мир: доброту, терпимость, сострадание и любовь.

Мелисанда наклонилась и поцеловала Фенелле руку.

– Полагаю, – сказала она, – я приму предложение мистера Беддоуза.

В ту ночь и на протяжении всего следующего дня Мелисанде не раз приходила в голову мысль о том, скольких трагедий можно было бы избежать, если готовиться к потрясениям заблаговременно.

Горничная-француженка одевала ее, Клотильду и Женевру.

Женевра болтала без умолку, поскольку горничная, не знавшая английского, все равно не могла поддержать беседу.

Женевра, затянутая в корсет, ждала, когда на нее наденут шелковое платье. Клотильда расслабленно лежала в кресле. Мелисанда стояла перед зеркалом и смеялась, держась за спинку стула, пока Элиза туго затягивала на ней корсет.

– Хватит, – сказала Женевра. – Assez, assez! А то бедняжка упадет в обморок прямо в объятиях мистера Беддоуза. Но я готова поспорить, что его сегодня опередит тот, другой джентльмен.

– Это правда, – спросила Клотильда, – что ты вы ходишь замуж за мистера Беддоуза?

– Я еще не решила.

– Ты делаешь ошибку, – покачала головой Клотильда. – Я по твоим глазам вижу. Величайшую ошибку…

– Как ты можешь быть в этом уверена? – возразила Женевра. – Что для одного лекарство, для другого – яд.

Что для одной девушки приятно, для другой – болезненно.

– Мадемуазель готова? – спросила Элиза. Мелисанда кивнула, и поверх многочисленных нижних юбок легли мягкие бархатные складки.

– Ах, – воскликнула Элиза, – c'est charmante. Мадемуазель будет первой красавицей на soiree.

– Предательница! – вскричала Женевра. – А я как же?

– Женевра тоже красавица, – ответила Элиза. – Но мадемуазель Мелли… ах, parfaite!

– Просто на мне сегодня платье красивее, – сказала Мелисанда.

– Ну, разве это справедливо? – гневно нахмурилась Женевра. – Ты свою добычу поймала. А мне еще нужно охотиться. Ты знаешь, что родственники моего Тедди пытаются принудить его жениться на девушке из благородной семьи?

– Никто его не принудит, – успокоила ее Мелисанда. – Ты этого не допустишь.

– Бедняжка Тедди, – вздохнула Женевра.

Клотильда же сказала:

– Ты влюблена, Мелисанда, но не в этого своего адвоката.

– Я считаю, – ответила Мелисанда, – да и все считают, что это был бы очень удачный брак.

– Но удачный брак не обязательно бывает счастливым.

– Любовь! – вмешалась Элиза. – L'amour, ma cherie… это самое прекрасное на свете.

– Любовь, любовь, любовь! – воскликнула Женевра. – Разве на любовь проживешь? Разве любовью можно питаться? Разве из нее построишь крышу над головой?

– Все остальное не имеет значения, – возразила Клотильда.

– Согласна, если у тебя уже есть еда и кров. А если нет? – парировала Женевра.

– За любовь можно отдать все, что угодно.

– Все, что угодно, можно отдать за корку хлеба, если ты умираешь от голода. Ты, дорогая моя Кло, никогда не голодала, мне это совершенно ясно. И на фабрику ни когда не заглядывала, правда? А я там была. И вот что скажу. Дайте мне пищу, дайте крышу над головой, освободите от необходимости зарабатывать на жизнь, и тогда… если я чего-нибудь еще могу просить… дайте мне любви. А ты, Мелли, выходи замуж за своего адвоката. Играй в ту же игру, что и я. Конечно, у меня ставка выше – я в один прекрасный день стану миледи. Я начала ниже, но нацелилась выше, но мы карабкаемся по одной и той же лестнице. Фермор Холланд – мужчина привлекательный. И соблазнительный, не буду отрицать. Но не будь дурочкой, моя милая. Все это долго не продлится, а что будет потом? В лучшем случае ты пойдешь по рукам, как старое платье. Сначала его надевает леди, потом ее горничная, потом экономка… потом им моют пол на кухне… а потом его выбрасывают в помойное ведро. Нет, мои дорогие, я в жизни многое повидала. Нельзя допускать, чтобы тебя передавали из рук в руки. Любовь проходит, супружество продолжается. Не обольщайся сладкой карамелькой. Адвокат – человек рассудительный. Стал бы он вступать в этот брак, если бы твой отец не придал тебе должной привлекательности?

– Мой отец?! – вскричала Мелисанда.

– Конечно, девочка моя. Тебе повезло. Ты из тех же, что наша Люси. Ее отец купил для нее молодого многообещающего адвоката, и твой делает то же самое. А таким нищенкам, как я, приходится самим о себе заботиться. Поэтому я так и вцепилась в Тедди. Тедди не нужно приданое, ему нужна одна лишь Женевра. Мне нелегко, но такое и раньше случалось, а если смогли другие, смогу и я.

– Приданое… – растерянно повторила Мелисанда.

– Да, я все знаю – и держу ухо востро.

– У тебя ужасные манеры, – сказала Клотильда. – Боюсь, что их уже ничем не исправить. Даже если станешь миледи, все равно будешь подслушивать у замочных скважин.

– Говорят, что тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит, – скривилась Женевра. – Ну и что из того? Все равно полезно знать, что о тебе говорят – хорошее или плохое. Кто же скажет что хорошее у тебя за спиной? Мои дурные манеры не раз меня в жизни выручали. Поэтому мне и известно, какой у нашей Мелисанды добрый папочка. Тебе повезло, милочка. Мадам говорила Полли, что он подробно изучил всю подноготную твоего мистера Беддоуза и заключил, что этот молодой человек будет подходящим мужем для его паршивой овечки. В тот день, когда ты сделаешься миссис Беддоуз, твой адвокат получит кругленькую сумму и приличную практику. Он, доложу я вам, заключает двойную сделку. Получает и нашу милашку Мелли, и состояние. Ему даже чуть больше повезло, чем Фрэнсису с Люси. Эй, в чем дело, милая?

– Я этого не знала, – прошептала Мелисанда. Клотильда, Женевра и Элиза не отрывали от нее глаз.

На ее побелевшем лице как два зеленых огня горели глаза. Она молчала.

– Женевра… дурочка! – проговорила Клотильда.

Тогда Мелисанда подала голос:

– Нет, нет! Спасибо тебе, Женевра. Ты правильно делаешь, что подслушиваешь. Спасибо тебе. Дурочка-то я, Клотильда, потому что я поверила, будто он хочет жениться на мне. Я ничего не знала о приданом. Говоришь, у меня добрый папочка? Наверное, так оно и есть. Ты говоришь, кругленькая сумма? Значит, сама по себе я не так уж дорого стою, если жениху дают такие большие деньги.

Она захохотала. Женевра начала волноваться – не слишком ли много она наболтала? Первой пришла в себя Клотильда.

– Мелисанда, – сказала она, обняв подругу за талию, – ты понимаешь, так принято. За всеми благородными девушками дают приданое. Просто так принято.

– Не надо мне этого объяснять, – сверкая глазами, возразила Мелисанда. – Теперь все ясно. Я как будто повязку на глазах носила. Спасибо, Женевра, что ты ее сняла. Ах, как бы мне хотелось быть такой же умницей. Поживи я с твое в трущобах, с самого начала познала бы людей. Мы с тобой такие разные, Женевра. Ты все видишь в истинном свете, а я была такой глупой… такой дурочкой. Теперь я все поняла. Эти порядочные мужчины больше других достойны презрения. Этот адвокат, которому не терпится на мне жениться… из-за приданого. Он еще хуже тех двоих. Спасибо, Женевра. Спасибо, что раскрыла глаза на те вещи, которые мне самой следовало знать.

– Ладно тебе, – сказала Женевра. – Успокойся, дорогая.

– Понимаешь, милая, они тебе только добра желают, – объяснила Клотильда. – Они же не виноваты… И он не виноват…

– Мне надо было сразу сказать. Разве ты не понимаешь, я не могу выносить лицемерия, притворства. Они меня все обманули, кроме…

– Ну и дура же я, – сокрушенно произнесла Женевра. – Я думала, что ты все знаешь. И про Люси тоже…

– Это я – дура. Я ни в чем не разбираюсь. Живу как слепая… и не способна разглядеть правду, пока добрые люди вроде тебя не подсунут ее мне под самый нос. – Она положила девушкам руки на плечи. – Ах, Женевра, Клотильда, вы настоящие подруги. Вы не притворяетесь, что лучше, чем есть на самом деле. А те, кто строит из себя порядочных, – дурные люди, я их ненавижу. И мужчину этого теперь ненавижу. Никогда его не любила, но восхищалась им. Уважала его. Какая идиотка!

– Не надо, мадемуазель, – подала голос Элиза. – Прошу вас… успокойтесь. Нехорошо так смеяться. Это не к добру.

Женевра заключила Мелисанду в объятия и прижала к себе:

– Не волнуйся, Мелли. Мы тебя не бросим. Прости, что я тебе об этом рассказала. Я думала, что ты все знаешь… честно.

– Может, оно и к лучшему, – добавила Клотильда. – Этот брак с самого начала ничего хорошего не сулил, я уверена.

– Мелли, – обратилась к ней Женевра, – что ты собираешься делать?

Мелисанда переводила взгляд с одной на другую. Кло тильда поняла. В битве между риском и надежностью победил риск.

Мелисанда внезапно вскинула руки.

– Я свободна! – вскричала она. – Теперь я буду только самой собой. Никто не сможет продать меня вместе с приданым для большего веса. У меня такое чувство, будто я носила тугой корсет, а теперь его сняла. Теперь я буду делать только то, что сама пожелаю… а не то, что желают другие.

– Вид у тебя совершенно дикий, – с сомнением проговорила Женевра. – Может, тебе сегодня лучше не появляться на людях?

– Мне сегодня нужно кое-чем заняться, Женевра. Я влюблена… влюблена в свою новую жизнь.

Бархат цвета слоновой кости, мягко облегавший стройную фигуру, произвел, по мнению Фенеллы, на стоящий фурор, никогда еще Мелисанда не была так хороша. Что с ней сегодня? Глаза ее сверкают как два изумруда.

Она казалась на редкость самоуверенной. Отбросив скромность, которая делала ее столь привлекательной, она без нее стала еще краше.

Бедный мистер Беддоуз выглядел таким смущенным, словно с трудом мог признать в ней свою будущую невесту.

– Мне нужно с вами переговорить, мистер Беддоуз, – обратилась к нему Мелисанда. – Я хочу вам кое-что сообщить.

– У вас готов для меня ответ?

– Да, – дерзко улыбнулась ему Мелисанда.

Жалость улетучилась. Теперь она испытывала к мистеру Беддоузу не просто неприязнь. Для нее он был само лицемерие, которому она с сегодняшнего дня объявила войну. Довольно бояться риска и авантюр! Она прониклась отвращением к притворству. Прониклась отвращением к человеку, который говорил ей: «Я люблю вас», в то время как на уме у него было: «Я люблю ваше приданое и приличную практику, которую получу, если женюсь на вас». А уважение она испытывала к смелому авантюристу, который без уловок и хитростей предлагал ей любовь и страсть.

– Ах, я догадываюсь, – сказал Беддоуз. – Мелисанда, дорогая, мы будем счастливы.

– Если нас сделают счастливыми кругленькая сумма и влиятельные клиенты, то мы и в самом деле будем счастливы, верно? – бросила она ему в лицо.

– Мелисанда?..

– Вы, как я вижу, удивлены. Отчего же? Я знаю, что для вас прелесть нашего брака именно в этом. А какое я… я сама имею к нему отношение? Мадам Кардинглей могла бы предложить вам кого угодно… Женевру, Клотильду, Дейзи, Кейт. Но вы пожелали взять в жены Мелисанду Сент-Мартин, поскольку отец потрудился ее обеспечить.

– Я не понимаю, – запинаясь, проговорил молодой человек. – Я вас очень люблю, Мелисанда!

– Знаю, что любите… Наверное, очень приятно влюбиться в кругленькую сумму!

– Вы меня ставите в тупик.

– Я рада, что кто-то еще оказался в тупике. Сама я в нем очень долго находилась. Если бы вы сказали мне: «Давайте поженимся. Отец желает сбыть вас с рук и освободить от вас свою совесть и предлагает мне за это приличные деньги», я бы уважала вас больше, чем теперь. Но вы явились и заговорили со мной про любовь.

– Но я и в самом деле люблю вас, Мелисанда.

Она рассмеялась:

– А что было бы с вашей любовью, окажись отец не в состоянии заплатить за мое замужество?

– Вы уверены, что необходимо продолжать этот разговор?

– Для меня – необходимо. Мне он доставляет удовольствие. Говоря с вами подобным образом, я даю выход гневу и утешаю свое оскорбленное самолюбие. Вы питали надежды на выгодный брак. Позвольте и мне получить небольшое удовлетворение. Дайте мне возможность сказать, как я вас презираю… не за то, что вы польстились на деньги, которые обещает мой отец, а за то, что притворялись, будто польстились на меня.

– Так, значит, вы мне отказываете?

– Неужели вы этого не поняли? Имейте в виду: вам следует быть сообразительней, если вы намерены преуспеть в своем деле без моего приданого. Но возможно, вы найдете другое выгодное предложение. Разумеется, я вам отказываю.

Фермор, некоторое время наблюдавший за ними, подошел к Мелисанде и взял ее за локоть:

– Добрый вечер, мадемуазель Сент-Мартин. Добрый вечер, мистер Беддоуз. Я правильно понял, мадемуазель, что вы хотите со мной побеседовать?

Мелисанда обратила к нему пылающий взор:

– Правильно.

– Я польщен. Не сомневаюсь, что мистер Беддоуз меня извинит.

Они отошли, предоставив мистеру Беддоузу ошарашено глядеть им вслед.

– Нельзя любовные ссоры выносить на люди, – укоризненно произнес он.

– Это не любовная ссора.

– Мелисанда, что с вами сегодня произошло?

– Я повзрослела. И начинаю набираться мудрости… такой, как у Женевры и Клотильды. Я была так глупа. Удивляюсь, как вы еще со мной не потеряли терпения.

– Я давно уже потерял терпение. Я ведь безумно влюбился в вас с первого взгляда, а вы кого угодно можете вывести из себя своей застенчивостью.

– Я теперь стала… самой собой. Я полюбила правду.

– И меня тоже?

– Любить правду – значит признать, что я люблю вас. Раньше моим кумиром была праведность и то, что считается порядочным. Но теперь мой кумир – правда, и я люблю вас за то, что вы не притворяетесь порядочным.

– Надеюсь, моя дорогая, вы не испытаете потрясения, обнаружив, что у меня золотое сердце.

– Рискну испытать потрясение, поскольку шансов у меня на это немного. Я тоже порочна. Да, порочна. Я всегда хотела быть с вами. Теперь я говорю себе: Каролина? Какое мне дело до Каролины? Она не должна была выходить замуж, зная, что вы ее не любите. Что мне до Каролины? Я желаю немедленно покинуть это заведение.

– Мы сегодня же уедем.

– Сейчас?

– Сию минуту. Теперь, когда вы признали правду, я не намерен ждать ни часа.

– Куда мы отправимся?

– Найдем куда. Завтра снимем дом и будем там жить.

– Вы хотите сказать – я там буду жить. А вы появляться время от времени. У вас ведь есть свой дом.

– Вы поверите мне, если я скажу, что хочу, чтобы было иначе? Если бы я мог все время жить рядом с вами!

– Да, – кивнула Мелисанда. – Да, я вам верю. Вы расскажете Каролине?

– Каролине? Конечно, нет.

– Почему же? Это было бы правдиво.

– Правдиво, но в высшей степени неразумно.

– А что, если она обнаружит?

– Тогда попытаемся ее урезонить.

– И все же мысль о Каролине меня тревожит. Мы будем обманывать бедняжку так же, как столько раз обманывали меня… Леон, мистер Беддоуз… и, возможно, вы!

– В глазах света я, безусловно, буду обманщиком. Но в свете иногда господствуют искаженные представления о некоторых вещах. Я никогда сознательно не обману вас в том смысле, который мы придаем этому слову. Но какой смысл говорить Каролине? Зачем без нужды ранить ее чувства? Пойдемте?

– Фермор, я вдруг испугалась. Из-за Каролины. Она обо всем узнает.

– Она ни о чем не узнает.

– Уэнна тогда нас выследила. Она сообщит Каролине.

– Никакой Уэнны там не было. Вы ее просто себе вообразили.

– Уэнна приехала с Каролиной в Лондон, вы это знаете. И вполне естественно, что она стала за нами следить. Сегодня я с вами пойти не могу.

– Пойдемте. Вы обещали.

– Не пойду. Сегодня не могу. Я должна подумать о Каролине.

– Вы сказали, что решили покончить с притворством.

– Это не притворство. Я сегодня пьяна.

– Вы ничего не пили.

– Я пьяна свободой, – возразила она. – А в таком состоянии не могу пойти с вами.

– Значит, вы говорили неправду?

– Нет, правду. Я. не останусь в этом доме. Я буду свободна и начну свое освобождение с того, что уйду с вами. Завтра, обещаю вам, но не сегодня!

– Почему же? Почему?

– Я чувствую, что сегодня нельзя. На нас смотрят люди. Мадам Кардинглей и девушки… из мужчин кое-кто за нами наблюдает. Давайте будем вести себя как ни в чем не бывало. Я хочу, чтобы никто не догадался, что завтра я сбегу.

– Как я люблю вас! – воскликнул он. – Теперь я смогу доказать вам, как сильно вас люблю.

– Ничего лучше любви на свете нет, я это знаю.

– Завтра вы можете передумать. Вы должны сегодня же отсюда уйти…

– Нет. Но завтра я приду. Клянусь вам.

– Тогда встретимся с вами в половине третьего. Вы в это время ходите на прогулку. Выскользните из дома чуть раньше остальных. Я буду ждать на площади. Приготовлю для вас какое-нибудь жилье на первое время. А потом вы сами сможете выбрать. Ах, Мелисанда… на конец-то!

– Наконец-то! – повторила она.

– Поклянитесь, что вы не передумаете.

– Встретимся завтра на площади. Непременно. Клянусь вам!

– Как долго ждать! Еще и десяти нет. До того как осуществятся мои мечты, еще пятнадцать часов! Какая мука – быть рядом с вами и не быть с вами наедине.

– Вы меня иногда тревожите, – сказала Мелисанда. – Я чувствую себя ребенком, который смотрит на огонь… хочет его потрогать… знает, что обожжется, потому что слышал об этом от взрослых, но не представляет себе, что при этом испытает.

– Вам не будет больно, – возразил Фермор. – Не которым выпадает счастье встретить единственную женщину… единственного мужчину в жизни… ту самую… того самого. Вы для меня – эта единственная женщина. Знай я это, когда мы впервые встретились, все сложилось бы по-другому.

– Но ведь Каролина всегда существовала, правда? Она появилась до того, как мы встретились. Мы бы все равно сделали ее несчастной.

– Она вышла бы замуж за другого мужчину.

– Никак не могу не думать о ней. О Каролине…

– Вы должны забыть о ней. И я тоже. Думайте лучше о нас и предстоящем счастье. Неужели стоит упускать его из-за человека, которому такого счастья никогда не познать?

– Она могла бы его познать, если бы вы ее любили.

– Как же я могу любить кого-то, кроме вас?

– Вдруг любовью пресыщаются, откуда мне знать? Я еще так неопытна. Только начинаю кое-что понимать. Возможно, я ошибаюсь. Возможно, меня ждут страдания. Когда-то давно, в монастыре, я слышала предание о монахине, которая любила. Я часто ее вспоминаю. В детстве часто думала о ней. Она постриглась в монахини, но у нее был любовник. Она ужасно страдала. Вероятно, я тоже буду страдать… Как и она. Ее оставили умирать в гранитном склепе.

– Чудовищно! Вместо нее следовало оставить умирать ее судей.

– Иногда нужно смотреть на вещи глазами других людей. Они считали себя правыми. А монахиня знала, что ее ждет наказание. Быть может, приняла его с радостью. Я бы испытывала то же самое, если бы совершила что-нибудь, заслуживающее наказания. Я готова смириться со своей участью, как та монахиня. Поэтому сегодня и должна подумать о Каролине.

– Если вы завтра отступитесь, – пригрозил он, – я приду и возьму вас силой.

– Это было бы для меня легче всего, не правда ли? Никто не стал бы меня упрекать, все бремя греха легло бы на вас.

– Греха? Что такое грех? Грех в глазах большинства людей – это то, чего не одобряют они сами. Дорогая, покончим с разговорами. Вы обещали… завтра.

– Завтра я буду на месте.

– И вы не отступитесь?

– А какой в этом смысл? Вы же пообещали взять меня силой – так что все равно будет по-вашему.

Он лишь слегка коснулся ее руки, потому, что к ним уже направлялись посланные Фенеллой гости.

Завязалась беседа. Мелисанда была так оживлена, что казалась пьяной. Многим она в тот вечер вскружила голову, а шесть дам решили, что должны приобрести бархатное платье цвета слоновой кости, – оно великолепно оттеняло кожу, придавало глазам дивный блеск!

На следующий день Мелисанда была тиха, скромна и задумчива. Женевра и Клотильда пристально наблюдали за ней, но она ничем себя не выдала.

Фенелла передала через горничную, что хотела бы побеседовать с Мелисандой, когда девушки возвратятся с послеобеденной прогулки. Фенелле не суждено было иметь этого удовольствия, поскольку Мелисанда к ней больше возвращаться не собиралась.

Они пили свой утренний шоколад, когда она демонстративно зевнула.

– Бедняжка! – пожалела ее Женевра. – Ты так устала после вчерашнего. Что же делать? Приходится смиряться с тем, как устроена жизнь.

– Да, – согласилась Мелисанда, – приходится смиряться.

– Так ты дала Беддоузу отставку и решила принять то, что тебе предлагают?

– Я никогда не стану женой Беддоуза.

Клотильда сокрушенно улыбнулась:

– Желаю тебе всего хорошего, моя дорогая.

После этого девушки ей больше разговорами не докучали. Утром они читали книги, а когда стали собираться на прогулку в парк, она, потихоньку спустившись вниз, выбралась из дома.

Однако от глаз Клотильды ей укрыться не удалось. Стоя в дверях, она наблюдала, как Мелисанда встретилась с Фермором, а потом, довольно улыбнувшись, вернулась в холл и стала ждать Женевру и Полли.

Во время краткого пути в меблированный дом, который Фермор нашел для Мелисанды, ни он, ни она почти ничего не говорили.

Для Мелисанды начиналась новая жизнь. Она к этому долго стремилась – быть с Фермором и не ссориться, не пререкаться, как это случалось раньше, а слиться воедино. Правда, рядом с ними присутствовала третья неясная тень. Каролина не шла у Мелисанды из головы. Каролина в черном траурном платье, с рассыпанными по плечам кудряшками. В Каролине чувствовалась глубина, говорившая о способности к истинному чувству – к любви, к страданию, к горю.

Фермор взял ее руку и крепко сжал, словно боялся, что Мелисанда может убежать.

– Даже теперь, – сказал он, – не могу поверить, что это наяву. – Повернув к ней лицо, он тихо, но восторженно запел: – Жаворонок в небесах поет…

– Перестаньте! – оборвала его Мелисанда, – Прошу вас. Я так счастлива.

А про себя добавила: «Была бы, если б не Каролина».

– Вот мы и пришли, – объявил он.

Они стояли перед маленьким домиком. Мелисанда оглядела решетчатые окна, белоснежные кружевные за навески, крошечный садик, железные ворота и ведущую к двери дорожку.

– Вам нравится? – спросил Фермор.

Она молча кивнула.

– Вот ключ. – Он протянул его ей, чтобы показать. – Наш ключ, моя дорогая. – И, обняв девушку одной рукой, громко рассмеялся и стал открывать дверь.

Войдя в прихожую, Мелисанда заметила, что все блестит чистотой, и удивилась, как он так быстро сумел найти жилье. На столе стояли свежие цветы.

– Все готово, – сказал он. – Все готово к вашему приходу. – Не тратя времени даже на то, чтобы закрыть дверь, он оторвал ее от пола и поднял на руки.

– Фермор… – запротестовала она.

– Обними меня за шею и скажи, что никуда от меня не уйдешь.

Она исполнила его просьбу.

– Это же бесполезно, правда? Ты ведь меня все равно не отпустишь?

Он попытался захлопнуть дверь ногой, но она почему-то не закрывалась. Наоборот, распахивалась еще шире, и они вдруг оказались в доме не одни.

В дом вошли двое и закрыли за собой дверь. Фермор поставил Мелисанду на ноги, и она в отчаянии застыла на месте.

Первой заговорила Уэнна. Каролина хранила молчание.

– Так! Так! Что я вам говорила? Вот они, как говорится, тепленькие.

– Что ты здесь делаешь? – огрызнулся Фермор, обращаясь к Каролине.

Уэнна сделала шаг вперед. В городской одежде она показалась Мелисанде настоящей ведьмой. Ее слипшиеся волосы выбивались из-под черной шляпы, а кожа из-за темной одежды приобрела еще более нездоровый оттенок. На носу и на верхней губе выступили капельки пота, щеки горели, а карие глаза сузились от ненависти.

– Мы застали вас на месте преступления, – продолжила Уэнна. – Я знала, что происходит. Я знала, почему вы так редко бываете дома.

– Наглая дрянь! – вскричал Фермор. – Я прогоню тебя со службы.

– Вы прогоните?! Да я никогда и не была у вас на службе. Я служу миссис Каролине, и буду ей верна. Ну, моя королевна, ты узнала, что он за фрукт, а теперь прошу тебя, пойдем домой, прочь от этого гнезда греха и разврата.

– Я только обрадуюсь этому, – холодно произнес Фермор.

– Фермор… – прошептала Каролина. – Как ты мог?

– Каролина, ты должна образумиться.

Уэнна разразилась громким хохотом. Фермор подошел к ней и схватил за плечи:

– Замолчи или я всю душу из тебя вытрясу!

– Попробуйте! – с вызовом воскликнула Уэнна. – Убейте меня! Тогда вас повесят за убийство. Стоит отправиться на тот свет, чтобы и вы попали туда же.

Он оттолкнул женщину от себя.

– Убери ее отсюда, Каролина, – приказал он. – Не представляю, как ты могла вести себя подобным образом… выслеживать меня… шпионить за мной. Я этого не потерплю.

– Как это на тебя похоже! – печально проговорила Каролина. – Тебя застали врасплох, ты виноват, но пытаешься все поставить с ног на голову и свалить вину на других.

– А ты считаешь правильным выслеживать собственного мужа, а потом натравливать на меня эту мерзавку?

– Ах, Фермор, причем тут это! Ты отправился за ней в Лондон. Выяснил, где она находится. Ты… ты в нее влюблен?

– Да.

– И этот дом предназначается для вас?

– Да.

– А как же наш дом? Как же наша с тобой жизнь?

– Дорогая моя Каролина, тебе, кроме себя самой, винить некого. В обязанности жены входит закрывать глаза на то, чего ей не следует замечать.

Тут Мелисанда не выдержала. Исказившееся страданием лицо Каролины навсегда врезалось ей в память.

– Нет, нет. Это не так, Каролина. Это не так! – воскликнула она. – Мы собирались… но я уйду. Вы вышли за него замуж, так что уйти должна я. Я не хотела причинять вам страдания. Я думала, что вы ни о чем не узнаете.

– Ах, поглядите, какая паинька! – насмешливо фыркнула Уэнна.

– Я никогда вам не доверяла, – сказала Каролина. – Всегда знала, что от вас надо ждать недоброго. Когда отец привел вас в дом, все переменилось. До этого я была счастлива.

– Я уйду, – повторила Мелисанда. – Каролина, я уйду прямо сейчас. Он вернется к вам.

– Когда вы закончите устраивать мое будущее, – с холодным бешенством проговорил Фермор, – я хотел бы кое-что сказать.

– Что ты можешь сказать в свое оправдание? – спросила Каролина.

– Я не собираюсь оправдываться. Мои отношения с Мелисандой ничего в нашем браке не меняют. Что еще тебе нужно знать?

Каролина с горечью рассмеялась.

– Ты слишком долго прожила в деревне, – сказал он. – Тебя приучили узко мыслить. Попытайся принять более либеральные взгляды. Тогда ты увидишь, что все можно вполне благополучно устроить.

Взглянув на него, Мелисанда увидела, что нежный любовник исчез. Фермор предстал в наихудшем свете. Он причинял Каролине боль, и, казалось, не понимал этого или вел себя так намеренно? Он был груб и жесток. Возможно, ситуация виделась ему очень простой. Он вступил в брак по расчету – его семья была довольна, ее семья довольна. Чего же еще от него требовать? Мистер Беддоуз, пожелавший заключить подобный брак, вызвал у Мелисанды презрение. А как же Фермор?

Теперь она видела в нем только эгоиста, способного на страстное желание, но не на малейшую жертву. Неужели она с презрением отвернулась от мистера Беддоуза, человека осторожного и практичного, чтобы променять его на откровенного негодяя!

Значит, пробуждение все еще не наступило? Она со всем уже было приготовилась сдаться, но вновь отступала.

Каролина слегка покачнулась и оперлась рукой о стену.

– Моя малышка… моя королевна! – вскричала Уэнна.

– Ничего, – успокоила ее Каролина. – Я не собираюсь падать в обморок. Но так жить не буду. Лучше уж умереть.

– Не надо так говорить, моя крошка, – принялась утешать ее Уэнна. – Не буди лихо.

– Большего лиха и представить нельзя, – устало произнесла Каролина. – Уж лучше лежать мертвой в гробу, чем стоять сейчас здесь, в этом доме, в этом прибежище греха.

– Сейчас это просто дом… такой же безгрешный, как и любой другой, – возразил Фермор.

– Я этого больше не выдержу, – сказала Каролина. – Ты так жесток… так груб… так беспощаден.

Повернувшись, она выбежала прочь из дома.

– Будьте вы прокляты! – гневно бросила им Уэнна. – Будьте вы оба прокляты, злодеи! Пусть Бог заставит вас так же страдать, как и мою девочку… и даже больше! – И она последовала за Каролиной, крича ей вслед: – Подожди меня! Подожди Уэнну!

Мелисанда отпрянула к стене. Фермор, красный и разгоряченный, гневно произнес:

– Хорошенькое начало!

– Я не могу здесь находиться, – сказала Мелисанда. – Не могу! Они обе стоят у меня перед глазами.

Он подошел к ней и положил руки на плечи:

– Вы никуда не уйдете.

– Нет, Фермор, я должна уйти.

– Из-за этой дешевой мелодрамы?

– Дешевой мелодрамы? Разве вы не поняли, что сердце ее разбито? Разве вы не поняли, что она вас любит, что вы должны вернуться к ней и нам никогда больше не следует видеться?

– Это значит – играть по их правилам, глупышка. Этого они и дожидаются. Их нужно послать ко всем чертям.

– Вы, может, на это способны, а я нет.

– Вы пришли сюда и останетесь здесь. Вы оставили Фенелле записку, и она ее, возможно, уже прочла. Вернуться вы уже не можете, вы отрезали себе дорогу. Теперь вы здесь, со мной, и я не намерен вас отпускать.

Он притянул ее к себе, но она воскликнула:

– Нет, Фермор! Нет!

– Да, – сказал он. – Вы хотели сказать – да. Хватит с меня выдумок.

– Как вы смеете удерживать меня силой?

– Вы говорили, что хотите, чтобы вас взяли силой.

– Но все изменилось.

– Ничего не изменилось. Вы пришли сюда и останетесь здесь.

– Не останусь я. Я вас ненавижу. И, наверное, всегда ненавидела. Вы бессердечны. Вы разбили Каролине сердце, и вам нет до этого никакого дела. Вы над ней посмеялись!

– Какие глупости, Мелисанда. Так, значит, им уда лось вас надуть?

– Я ухожу, – ответила она. – Не знаю куда… все равно куда… но без вас.

Раздался громкий стук в дверь. Она открыла, помешав ему остановить ее. Перед ней стояла Уэнна – но не та злобная Уэнна, что была здесь несколько минут назад, а потрясенная, растерянная, с искаженным от страха лицом старая женщина.

– Несчастный случай, – хриплым голосом произнесла она.

Ничего больше не услышав, они вслед за ней выскочили на улицу.

Там уже собралась толпа. Мелисанда почувствовала, как к горлу подступает тошнота, увидев распластавшееся на мостовой тело. Каролина! Взглянув на остановившийся у тротуара экипаж и людей рядом с ним, Мелисанда поняла, что произошло.

– Уэнна… Уэнна!.. – закричала она. – Она… сильно пострадала?

Уэнна обернулась к ней.

– Она нарочно это сделала, – гневно ответила служанка. – Я видела. Она бросилась прямо под лошадь. Это ты виновата… Убийца!

Мелисанда молчала. Она почувствовала, что у нее подкашиваются колени. Они приблизились к толпе, и Мелисанда услышала слова Уэнны:

– Это ее муж. Кто-то сказал:

– Я доктор. Пострадавшую нужно доставить в ближайшую больницу.

Теперь даже Фермор был потрясен.

– Насколько… насколько сильно она пострадала? – спросил он.

– Пока сказать не могу. У меня здесь экипаж. Пойдемте немедленно. Возьмите с собой ее горничную.

Фермор обернулся к Мелисанде.

– Возвращайтесь в дом, – приказал он, – и ждите.

Он последовал за доктором.

Мелисанда отошла в сторону. Ей казалось, что бешено бьющаяся в висках кровь выстукивает: «Убийца! Убийца!»

Какая-то женщина в платке спросила:

– Вам дурно, мисс? Неприятное зрелище, верно? Столько кровищи. Я и сама вида крови не выношу.

Мелисанде захотелось с кем-нибудь поговорить. Она почувствовала себя такой одинокой, отрезанной от всех друзей. Фермора, на волю которого отдалась, для нее больше не существовало.

– Эта женщина сильно пострадала? – спросила она.

– Да говорят, что померла. Ясное дело – прямо по ней проехались. Шею-то точно сломали.

– Нет… Нет!

– Да не берите вы в голову. Вон, поглядите! Ее несут к доктору в экипаж. И муженек помогает. Это ж надо, как она прочь из дому кинулась. Поссорились, наверное. Ах, бедняга. Он весь белый как простыня. А какой красавчик, верно? Что ж, о ней позаботятся. Такой, как она, бояться нечего. Это нам о себе приходится думать. А если она помрет, так ей шикарные похороны справят.

– Не говорите так. Она не умрет. Не может умереть.

– Еще как может! Да что с вами, мисс? Можно подумать, будто это вас лошадь переехала. Ну вот, они и поехали. Служанка тоже с ними. Много чего в жизни бывает, верно?

Рядом с ними стояла невысокого роста женщина, очень опрятно одетая.

– Ужасное происшествие, – сказала она. – Я видела, как все случилось. Бедняжка выскочила на мостовую прямо перед экипажем. Не могу понять, как она его не заметила.

– Муженек ее тоже тут оказался, – объяснила ей женщина в платке. – У них, верно, ссора вышла… и она, разозлившись…

– Как жаль, – сказала другая, – что некоторые просто не знают чем заняться.

– С жиру бесятся, – подтвердила первая.

– Я сама прислуживаю знатной даме, и таких, как она, повидала. Среди них порядочные дряни встречаются…

Женщины продолжали обсуждать «таких, как она», Мелисанда, почувствовав, что еще немного – и силы ее оставят, отошла в сторону. Она видела, как женщины, еще немного поболтав, пошли каждая своей дорогой. Толпа стала потихоньку рассасываться, поскольку глазеть было уже не на что, и Мелисанда осталась одна. За спиной у нее был их маленький домик. Она в жизни не чувствовала себя такой подавленной, такой одинокой.

Что же теперь?

В тот момент она испытывала одно лишь желание, одну лишь потребность: поскорее убраться подальше от этого дома, от своей прошлой жизни. Уйдя раз и навсегда от Фенеллы, она больше не собиралась к ней возвращаться. Теперь, узнав, что девушки у Фенеллы на самом деле не работали, а выставлялись напоказ, как кобылы на ярмарке, украшенные, словно богатой упряжью, хорошим приданым, она там оставаться не могла. С Фермором ей тоже нельзя было больше видеться. Если Каролина погибла, значит, права была Уэнна, объявив ее убийцей. А если осталась в живых, то вечно будет стоять между Мелисандой и Фермором.

Мелисанда бесцельно побрела прочь от дома, которому так и не суждено было стать их с Фермором гнездышком.

Захватив с собой ту небольшую сумму, что у нее была, она какое-то время продержится. Найдет работу… на этот раз настоящую, честную работу.

Мелисанда вспомнила о прислуге, которая говорила с женщиной в платке. Может, она тоже устроится в какой-нибудь богатый дом?

Девушка шла и шла, не представляя куда, пока не набрела на стоявшие, тесно прижавшись друг к другу, маленькие домишки. Выглядели они очень опрятно и уютно, а в окне одного из них висело объявление: «Сдается внаем комната».

Она заметила, какой чистотой сверкают занавески, как блестит медный дверной молоток… и подняла его.

Дверь открыла женщина в накрахмаленном переднике.

– У вас сдается комната, – сказала Мелисанда.

– Входите, мисс, – пригласила ее женщина.

И Мелисанда вступила в новую пору своей жизни.