1. БОЛЬШЕ НЕ КОРОЛЬ

Эдуард почти оцепенел от горя. Почему, о почему жизнь так жестока к нему? За что? Сначала отняла Гавестона, теперь – Хью. Отчего любовь, его искренняя, подлинная любовь приносит одни несчастья?

А что будет с ним самим дальше? Ему не хотелось об этом думать.

Его отвезли в замок Кенилворт. Кузен Генри Ланкастер посетил его и сказал, что рад приветствовать короля в качестве своего гостя.

Генри смотрел на него с нескрываемым участием. Странно, но казалось, что тот вполне понимает и разделяет чувства короля.

– Не бойтесь, милорд, – сказал он, – я не причиню вам никакого вреда.

Не удивительно ли слышать подобные слова от своего подданного? Эдуарду полагалось бы испытывать гнев, страх, удивление, но ничего этого не было. Только одна мысль: Хью мертв. Они его убили… Больше никогда я не увижу его… Нигде и никогда…

Он лежал на роскошной постели в комнате, специально приготовленной для него. Знал, что возле дверей стоит стража. Значит, он пленник. Он, король, – пленник! И чей? Собственной жены! Не забавно ли?.. Нет, чудовищно!

«О, Изабелла, Изабелла, – думал он. – Никогда я не понимал тебя достаточно хорошо. Все эти долгие годы ты была такой мягкой, такой податливой. Ты родила мне детей. Ты терпеливо ожидала, когда я сочту возможным обратить на тебя внимание, разделить с тобой ложе… Красавец и умница Гавестон так и не разгадал твоих подлинных мыслей. Мой дорогой Хью обнаружил их слишком поздно. И я долго не хотел ему верить… Теперь у тебя любовник – Мортимер, мой заклятый враг… О Изабелла, Изабелла…»

Она оказалась точь-в-точь такой, как ее отец, Филипп Красивый, кто был безжалостен, неумолим, мстителен, кого все вокруг боялись, пока он не очутился на смертном ложе, куда привело его раньше времени проклятие тамплиеров и где он был беспомощен, жалок и несчастен. Его наследники тоже получили свое – расплачивались за грехи отца.

Изабелла так же безжалостна, неумолима, мстительна. И она меня ненавидит. Что же они с Мортимером придумали для меня?.. Увидим, остается только ждать…»

Шли дни. Генри Ланкастер часто заходил к нему – неизменно любезный, со смущенным видом, словно все время хотел сказать: «Не моя вина, милорд, что вы находитесь здесь, под охраной, я всего лишь выполняю приказание…» Но он не произносил этого.

Ланкастер, да и не он один, понимал, что оскорблять короля неумно и небезопасно; как бы низко тот ни пал, кто поручится, что в один прекрасный день все не возвратится на круги своя и король не обретет снова власть?

Эта мысль зачастую приходила в голову Эдуарду. Она согревала его… Возможно, именно поэтому, а вовсе не из-за родственных чувств Генри так почтителен, не позволяет себе ничего лишнего. Быть может, он знает то, чего не знает сам король, – что положение Изабеллы и ее любовника не так уж прочно, и все может вскоре перемениться?..

Они с Ланкастером много часов проводили за шахматами – в игре время летело почти незаметно.

– Генри, – спрашивал иногда король, – сколько вы еще намерены держать меня здесь?

Тот пожимал плечами. Ему, Ланкастеру, сие неизвестно.

Разумеется, об этом лучше знает Мортимер… Мортимер, этот выскочка из приграничных земель! Кто был узником короля и сумел с помощью своих дружков, таких же предателей, убежать из тюремного замка. О, как же он, король, промахнулся тогда! Нужно было сразу лишить головы этого негодяя! Обезглавленный Мортимер никогда не очутился бы на свободе, не стал бы любовником Изабеллы, не собрал бы войско против короля, не захватил бы его в плен…

Но скорее всего Мортимер всего-навсего орудие в умелых руках, И, если не он, Изабелла нашла бы другого любовника, другого человека, кто возглавил бы ее армию. Она – вот кто его истинный враг! Французская волчица!..

Король попытался сосредоточиться на игре. Даже в шахматы он почти всегда проигрывал: не мог выработать нужной стратегии, вовремя отразить удары. Генри Ланкастер побивал его на шахматном поле точно так, как его родной брат Томас делал это в жизни. Хотя и закончил ее трагически. Последний удар оказался за ним, за Эдуардом…

– Шах и мат, – сказал Генри торжествующе.

Король дернул плечом. Он произнес:

– Вы самый добросердечный тюремщик из всех, кого я мог ожидать, Генри.

Ланкастер снова расставил фигуры на доске.

– Я не забываю о вашем королевском происхождении, милорд, – ответил он.

– Но вы не забываете и о судьбе вашего родного брата, – сказал король, – и вряд ли можете простить мне его казнь… Не надо меня осуждать за это. То было веление времени. Если бы он вовремя переметнулся на сторону шотландцев, то остался бы жив.

– Он все же был незаурядным человеком, милорд. Суд над ним оказался слишком скорым, ему не дали возможности защищаться.

– Не будем ворошить прошлое, Генри, – сказал король. – Оно было, и с ним покончено. Совершено много ошибок, но сделанного не вернешь. Вы стали, к сожалению, моим врагом, и именно потому королева и ее любовник отдали меня в ваше распоряжение. Но вы делаете все, чтобы не уронить чести вашего брата и своей собственной. Я понимаю это и глубоко ценю. Вы водрузили крест в память о его душе. Вы рассказываете о чудесах, происходящих возле его гробницы, и пытаетесь сделать из него святого, понимая, что, чем больше людей поверят в это, тем громче будут поносить короля.

– Люди поносят вас из-за ваших друзей, милорд, – спокойно сказал Генри Ланкастер. – Вы это сами хорошо знаете.

– Меня оклеветали и очернили! – воскликнул король. – А в результате я потерял тех, кого любил больше всего на свете… Но оставим этот разговор. Я хотел сказать, что вижу от вас только доброе отношение, которого не ожидал и не заслужил. Это глубоко трогает меня, Генри, кузен мой!

Ланкастер опустил взгляд на шахматную доску.

– Еще одну партию, милорд? Хотите отыграться?

Король едва не рассмеялся. «Отыграться»! О да, он хотел бы отыграться, хотел бы взять реванш над теми, кто убил Хью и его старого отца. Кто терзал и мучил красивое молодое тело любимого друга… Хотел бы взять реванш над Изабеллой, изменницей и прелюбодейкой.

Ах, если бы он мог так же легко двигать людьми в своей стране, как шахматными фигурами на этой доске! Но, увы…

* * *

Изабелла ехала верхом; она была в шелковом платье, украшенном сверкающими золотыми пуговицами, которое ниспадало волнами на круп коня. На плечах у нее белела накидка из меха горностая. Как всегда, выглядела она изумительно – истинная королева! Как всегда, ее горячо приветствовали жители Лондона. Теперь она была их полным властелином, для короля же наступила пора окончательно отойти на задний план. С самого первого дня, как на голове у него оказалась корона, он вел себя недостойно – и вот теперь расплачивается… Не зря обожали они всегда королеву, и она отвечала им любовью на любовь, неизменно подчеркивая, что изо всех своих подданных предпочитает именно лондонцев, что они занимают главное место в ее сердце…

Так рассуждали, так чувствовали сейчас эти люди, эта толпа.

Рядом с королевой ехал на коне ее старший сын Эдуард. Его юное лицо было суровым. Мальчик быстро взрослел, особенно это было заметно в последние месяцы, – он уже хорошо понимал, что требовалось от него в данной ситуации.

Королева направлялась в свою резиденцию в Тауэре, где намеревалась принять членов Парламента, чтобы выслушать, к какому решению те пришли.

Впрочем, она догадывалась об их решении, была почти уверена в нем. Они лишат короля престола и провозгласят новым королем ее сына, который станет Эдуардом III! Свершится то, что она так долго лелеяла в своем сердце, за что билась столько лет! Ее сын сделается королем, а она и Мортимер – регентами при нем. Они будут руководить юным монархом и править всей страной.

Было похоже на то, что сбывается чудесный сон.

Предыдущей ночью на ложе любви они толковали об этом с Мортимером. В который уже раз. Толковали о власти, что идет к ним в руки. О том, что юный Эдуард вынужден будет постоянно обращаться за советом, и от его имени они будут управлять королевством. Как верно она действовала, не уставала повторять Изабелла, когда искала и находила в себе силы сносить все унижения своего женского и королевского достоинства и раньше времени не проявлять истинный нрав, свою суть. И как правильно она поступила, что захотела и сумела родить детей от человека, который только назывался ее мужем.

Она выпростала руку из-под головы Мортимера и сказала:

– Знаешь, любимый, мой сын Эдуард ведет себя немного странно. Так по крайней мере мне кажется. Чрезмерно задумчив, молчалив. Ты не находишь, что у мальчика может быть что-то на уме?

– Перестань, любовь моя, – ответил Мортимер. – Он еще совсем ребенок и обожает тебя. Какие у него могут быть задние мысли? Он станет во всем повиноваться тебе.

Она сделала вид, будто соглашается с Мортимером, но в душе, вопреки ее желанию, поселилась тревога.

Однако на следующий день, как только Изабелла выехала на улицы Лондона, где не было конца и края проявлениям восторга толпы, беспокойные мысли быстро улетучились у нее из головы.

Глупо с ее стороны предаваться подобным сомнениям и выдумывать поводы для лишнего беспокойства. Ведь кто, как не она, привел к трону этого мальчугана? А кто собрал с таким трудом целую армию? Кто унижался перед мужем, перед своим братом, королем Франции? Кто рисковал, наконец, чуть ли не жизнью ради того, чтобы пришел час победы? Ее победы… Она сильна, как никто…

Изабелла въехала в ворота Тауэра. В королевских покоях она со смутным беспокойством ожидала прибытия лордов.

Они явились. Она милостиво приветствовала их, и первые же слова вошедших развеяли все ее тревоги.

Парламент принял решение, было сказано ей, лишить Эдуарда II английской короны и возложить ее на его старшего сына, который становится королем Эдуардом III. Решение было единогласным, к нему пришли все бароны, а также высшее духовенство.

Сцепив руки, Изабелла старалась не выказать чувства торжества, которое ее обуревало.

– Мой сын еще так молод, – тихо произнесла она.

– Значит, следует установить регентство, миледи, – сказали ей.

О, регентство! Конечно! Кто будет регентом? Разумеется, она, королева! Кто же еще? А уж она предложит своему верному и любимому Мортимеру быть рядом с ней… Но они, кажется, что-то еще говорят, эти бароны?.. Она прислушалась.

– …было рассмотрено во всех подробностях, миледи, и вот что решил Парламент… Он назначит четырех епископов, четырех графов и шесть баронов, которые образуют регентский совет. Из его состава один епископ, один граф и два барона будут постоянно связаны с юным королем…

Она не поверила своим ушам! Регентство без нее! Как они смеют?! О чем думают? Забыли, кому обязаны сменой королевской власти?.. Кто, как не Изабелла, избавил их от недостойного и приевшегося всем Эдуарда II?

Огромным усилием воли она скрыла охватившую ее безрассудную ярость.

Сказав, что сообщит об их решении новому королю, она отпустила всех членов парламента и тут же бросилась к Мортимеру, перед которым излила весь свой гнев, все возмущение.

– Да как они посмели?! Я повешу их всех! После всего, что я предприняла!.. Даже не упомянуть мое имя! Но почему? Из-за того, что я женщина? Ну и что?.. А кто собрал целую армию? Кто двинул ее сюда? Кто годами готовил все это?.. Есть только один человек… – Она осеклась, посмотрела на Мортимера. – Нет, только два человека, которые заслуживают называться регентами. Разве не так?

– Моя любовь, – сказал Мортимер, стараясь говорить спокойно, – конечно, они нанесли коварный удар, но постараемся быть рассудительными. Ведь только твоему сыну, и никому больше, предстоит решать, кого он будет слушать, чьим советам следовать. Пускай возле него пасутся бароны и епископы. Ты была и остаешься его матерью, кого он видит чаще и чье влияние на него не ослабнет. Вот что главное.

Она протянула ему руку, он поцеловал ее.

– Как ты умеешь утешить меня, Роджер, – произнесла она.

– Это цель моей жизни, дорогая.

– Да, теперь я уверена, мы одержим победу и над ними тоже. Ты и я… сумеем одолеть этих вероломных людишек. Они не отодвинут нас на задворки.

– Конечно, нет, моя любовь. В этом не может быть сомнения.

Они сели возле окна, он обнял ее, прижал к себе.

– Как ты великолепна в своем наряде! Истинная королева!

– Но не достойная того, чтобы исполнять обязанности регента, – сказала она с горечью.

– Изабелла, откинь горькие мысли! Мы так или иначе перехитрим их! Юный Эдуард всегда будет на нашей стороне.

Она кивнула, но не слишком уверенно.

У нее появились сомнения в отношении сына, которыми она не хотела пока делиться даже с Мортимером.

* * *

Изабелла была совсем недалека от истины, почувствовав, что сын начал задумываться над многим, многое понимать и соответственно оценивать. Он уже знал, что не может особенно гордиться своими родителями, что не зря люди вокруг так часто вспоминают годы царствования его деда, Эдуарда I.

А его отец оказался слабым и нерешительным; кроме того, оказывал подозрительное покровительство красивым молодым мужчинам и разбазаривал на щедрые подарки для них государственное добро. Его мать находится в незаконной связи с Роджером Мортимером и даже не считает нужным скрывать это.

Юный Эдуард все чаще вспоминал сейчас недолгое свое пребывание в провинции Эно, знакомство и частые беседы с Филиппой, одной из четырех дочерей графа Эно. Он многим делился с ней из того, что его беспокоило, и хотя далеко не все, о чем говорил, она могла понять, поскольку жила там, где была удалена от тревог большого мира, но выказывала искреннее сочувствие, иногда почти граничащее с экстазом, что не могло не льстить ему.

Он прямо сказал ей как-то, что хотел бы жениться на ней и что, насколько знает, его мать уже говорила об этом с ее родителями.

– У меня есть старшая сестра, – ответила тогда Филиппа, но он заверил, что выбор его падет только на нее, и она чувствовала, что он говорит правду.

Им обоим было по пятнадцать лет, он всего на несколько месяцев старше ее, но она боготворила его, как старшего, верила в его разум и решимость, в то, что как он сказал, так и будет. Она признавалась, что никогда раньше не встречала такого, как он, на что Эдуард отвечал: «Ты говоришь так, потому что сама судьба предназначила нас друг для друга задолго до нашей встречи…»

Вокруг него продолжали происходить странные тревожные события. Его отец сделался пленником. Такого не может и не должно быть – чтобы король становился пленником своих подданных. Это неправильно. Впрочем, его держат в плену не подданные, а собственная жена, королева. Это юный Эдуард хорошо понимал.

Он любил отца почти так же, как мать, потому что тот всегда бывал добр и ласков с ним и на людях, и когда они оставались одни. Мальчик чувствовал, что нравится отцу, что король гордится им.

Мать, помимо всего, вызывала у него постоянное восхищение своей красотой; порою он жалел ее, поскольку догадывался, что она не вполне счастлива; лишь во Франции начал отчетливо понимать враждебность матери по отношению к отцу, и это беспокоило его все больше и больше.

И вот теперь, после возвращения в Англию, отец превратился почти что в узника, его самых верных советников предали мучительной смерти. Что же ждет отца?

Мальчик испытывал временами леденящий душу страх.

«Я не хочу этого, – твердил он самому себе. – Не хочу, чтобы из-за меня или от моего имени происходило что-то плохое, что-то несправедливое в отношении отца».

Он пытался говорить откровенно с матерью, но она всегда отвечала уклончиво, уходила от чистосердечного разговора, зато часто напоминала сыну о всем плохом, что сделал его отец и ей, и стране, которой ему надлежало править…

Наступил день, когда в покои к юному Эдуарду пожаловала мать и с нею два его дяди, графы Кент и Норфолк, а также Уолтер Рейнолдс, архиепископ Кентерберийский, тот самый Рейнолдс, кто был когда-то близким другом принца, а потом и короля Эдуарда II, свидетелем и участником его забав, поверенным тайных дел и мыслей, кого этот король сделал в свое время архиепископом, преодолевая сильное сопротивление недоброжелателей. Теперь Рейнолдс был целиком на стороне тех, кто оказался сильнее. Впрочем, возможно, причиной его перехода в противоположный лагерь было полное разочарование в способности короля хоть как-то улучшить положение в стране и вывести Англию из того состояния, в котором она пребывала.

Вошедшие преклонили перед мальчиком колени. Это было ново и необычно для него, он сразу забеспокоился, не случилось ли еще что-то с отцом.

Первым заговорил архиепископ.

– Милорд, – сказал он, – король, ваш отец, показал себя полностью неспособным носить корону… Недостойным ее…

У Эдуарда перехватило дыхание.

– Он умер? – воскликнул мальчик.

– Нет, милорд. Он жив и по-прежнему содержится в замке Кенилворт, где его тщательно опекает граф Генри Ланкастер. Но поскольку, как я уже сказал, король оказался недостойным своего венца, решено лишить его престола. Он не может больше править страной. Вы, милорд, новый король Англии.

– Но как это возможно, если отец жив? Он ведь коронован!

– Корона стала слишком тяжела для его слабой головы, – продолжал архиепископ. – Теперь вы – король. И не бойтесь: пока вы молоды, с вами будут добрые советчики, которые научат вас управлять королевством.

– Я не боюсь за себя, – надменно произнес юный Эдуард. – Я боюсь за отца и хочу увидеть его.

В разговор вмешалась королева.

– Это лишь расстроит его еще больше, мой мальчик, – сказала она. – Разумней и добрее по отношению к нему оставить его в покое там, где он находится. Я располагаю сведениями, что он вполне здоров и бестревожен. Более того, испытывает радость и облегчение от того, что бремя, которое было слишком тяжким, свалилось с него.

– Однако он правил страной столько лет, – возразил сын.

– Да, и довел ее до того состояния, в коем она сейчас пребывает!.. Эдуард, прошу тебя об одном: помни, ты еще очень молод и некоторое время тебе следует прислушиваться к советам других. Более старших и умудренных.

– Что касается коронации, – добавил архиепископ, как бы говоря об уже решенном деле, – ее необходимо провести как можно скорее.

Эдуард взглянул в лица стоявших перед ним людей. Он почувствовал внезапный прилив гнева.

– Я соглашусь при одном условии! – резко произнес он.

– При условии, Эдуард! – вскричала мать. – Разве ты не понимаешь, какую тебе оказывают честь?

– Прекрасно понимаю, миледи. – Голос его был не по-мальчишески твердым. – Но я не хочу принимать корону до тех пор, пока не услышу от отца, что эту корону он мне передает.

Присутствующие замерли. Мальчик уже проявляет завидную стойкость характера. Возможно, это и хорошо для будущего короля: быть может, в нем просыпаются достоинства великого деда? Как он напоминает его сейчас – выпрямившийся во весь свой уже немалый рост – холодным блеском голубых глаз, соломенным отливом волос. Как будто на мгновение ожил покойник!

Все сразу поняли, что уговаривать его изменить решение бесполезно. Он не откажется от того, что считает честным и справедливым.

Значит, им придется получить согласие прежнего короля на передачу короны сыну. Только делать это нужно немедленно, пока мальчик не придумал еще чего-нибудь…

* * *

Январские ветры колотились в стены замка Кенилворт. Оголенные ветви деревьев сверкали ледяным блеском. В воздухе царило предвестье снежной бури, а в душе короля Эдуарда – предвестье еще больших бед, чем уже свалились на него за последнее время. Он сидел, скорчившись, в холодной башне, носившей название Башня Цезаря, напрасно пытаясь согреться.

Снизу послышался какой-то шум, голоса. Похоже, во двор замка кто-то прибыл. Каждый раз, когда в замок приезжали, король пугался: не за ним ли, чтобы ввергнуть его в еще худшее состояние, чем то, в котором он находится.

Щелкнул замок двери. Вошел Генри Ланкастер.

– Вас требуют вниз, милорд.

– Кто там, кузен?

– Целая депутация. Возглавляет ее Адам Орлтон, епископ Гирфордский. Судя по всму, они настроены весьма серьезно.

– Адам Орлтон! – воскликнул король. – Это не сулит ничего хорошего. Он всегда был моим врагом. Кто с ним еще?

– Среди прочих сэр Уильям Трассел.

– Еще хуже! А самых главных моих недругов ты не заметил там, часом, кузен?

Ланкастер промолчал, и король пояснил:

– Я говорю о моей жене и о ее дружочке Мортимере.

– Их нет среди прибывших, милорд, – ответил Ланкастер.

– Они не сказали, что им нужно от меня?

– Нет, милорд. Одевайтесь и пойдемте вниз, потому что они ждут вас.

– О, конечно, – с горечью произнес Эдуард, – разве может король заставлять своих заядлых врагов ждать его? У него нет такого права… Подай мне мою одежду, кузен.

Эдуард сбросил меховую шкуру, под которой спасался от пронизывающего холода, надел простое дешевое одеяние из темной саржи, какое носят бедные люди, когда скорбят об умерших. Король тоже скорбел – об утерянной короне.

И вот он предстал перед прибывшими – предателями, как он их про себя окрестил, – которые не оказали ему ни малейшего почета, на какое имел право рассчитывать король. Во главе этого сброда были Орлтон и Трассел. Последнего Эдуард особенно ненавидел: ведь это он приговорил несчастного Хью Диспенсера к ужасной, мучительной казни.

Лица обоих врагов сияли злорадным торжеством, которое они не считали нужным скрывать.

Никто ему даже не поклонился. Словно перед ними находится какой-нибудь низкородный преступник.

Затем Адам Орлтон заговорил.

Он перечислил все преступления – так они это называли, – совершенные королем. Их набралась целая куча, где было все перемешано: денежные траты, любовные удовольствия, поражение под Баннокберном… Разве он один виновен в этом поражении?..

Он опустил глаза: ему было невмоготу смотреть в их лица. Что они еще придумали? Что хотят сделать с ним? Не то же ли самое, что с беднягой Хью?.. Его дорогим, любимым Хью… О нет! Нет! Они не посмеют! Он ведь был их королем. Он и сейчас их король…

Перед глазами у него поплыл туман. Ему показалось, что рядом с ним Гавестон… Его любимый Перро!.. Самый любимый из них из всех… Перро!..

Ланкастер подхватил его, когда Эдуард начал падать. Откуда-то издалека он услышал голоса:

– Он потерял сознание…

– От страха, наверное…

– Душа ушла в пятки…

Медленно он приходил в себя. Огляделся кругом: та же комната… те же враждебные омерзительные лица…

Его усадали в кресло. Он чувствовал неимоверную усталость. Зачем они пришли? Он не хочет… не в состоянии их слушать.

Но они что-то говорили… продолжали говорить.

С трудом он начал понимать, что отстранен от власти, что корона у него отобрана, и теперь они хотят только, чтобы он выразил свое согласие с этим.

«Ну, как же они любезны! – подумал он ехидно. – Согласие… У меня… Да разве не могут они без всякого моего согласия сделать со мной все, что захотят?.. Выволочь отсюда и расправиться точно так, как с несчастным Хью?.. Кто им помешает?.. Хью…» Он видел его каждую ночь во сне… Красивый нежный Хью… Любимый…

Он встряхнул головой и снова услышал монотонный голос Адама Орлтона:

– Для вас же лучше дать согласие. Если не дадите, то может случиться, что престол вообще не достанется никому из членов вашей семьи… Никому из Плантагенетов… А так ваш сын…

– Мой сын, – прошептал он. – Мой сын Эдуард… тоже Эдуард…

– Да, он сразу же будет коронован. Если вы согласитесь на отречение.

– Но он совсем еще мальчик…

– Он будет королем.

– Мой сын… Он должен быть королем.

– Мы думаем так же, – нетерпеливо произнес Орлтон. – Дайте добровольное согласие на отказ от короны, и она тут же перейдет к вашему сыну. Иначе трудно предсказать последствия.

Он впился в ручки кресла так, что костяшки пальцев побелели. Его сын… который так похож на него… которым он гордится… Да, пусть будет так!.. Это лучше, чем…

– Я у вас в руках, – сказал он. – Вы можете делать все, что считаете нужным. Я согласен.

Напряжение в комнате несколько спало. Сэр Уильям Трассел не стал терять времени. Он встал прямо перед ним и объявил, что с этой минуты король Эдуард II лишается всех своих королевских привилегий, чинов и прерогатив и является в королевстве обыкновенным частным лицом. В подтверждение этих слов Трассел разорвал надвое кусок материи с королевским гербом, изображенным на ней.

Он, Эдуард Плантагенет, превратился теперь в простого подданного, с которым можно поступать и обращаться как с таковым. Он испытывал щемящее унижение и в то же время не мог не признать в каком-то уголке своей души, что сам, своими руками, довел себя до всего этого… О, как хорошо, что отец не узнает, не увидит того, что произошло!..

Голос у него дрожал от сдерживаемых чувств, когда он нашел в себе силы произнести:

– Я знаю, что заслужил такой конец своими прегрешениями, и я испытываю глубокую скорбь от того, что причинил своему народу множество неприятностей и потерял любовь и уважение в его глазах. Но я рад… – Взор его странно засверкал на пепельно-сером лице… – Я счастлив, что мой сын Эдуард станет королем Англии…

Никто не поклонился ему в ответ на его слова. Словно не слышали их. Зачем? Ведь он же теперь никто.

Они ушли. Он остался сидеть, неподвижен, как изваяние, закрыв лицо руками.

Вернувшись, Ланкастер застал его в том же положении и был глубоко тронут отчаянием двоюродного брата.

– Разреши мне помочь, кузен, – ласково сказал он. – Я провожу тебя в твою комнату… Да, это было страшное испытание для тебя, – добавил он.

– Генри, – простонал Эдуард, – я не король больше.

– Я знаю.

– Они получили огромное наслаждение, унижая меня. Генри, почему так быстро меняются люди? Уолтер Рейнолдс… мой старый друг… И другие…

– Тебе надо отдохнуть, – сказал Ланкастер. – Я пришлю еду и вино.

– Мой сын… Он тоже был рад сдернуть корону у меня с головы…

– Нет, Эдуард. Мальчик не хотел становиться королем без твоего согласия. Мне известно это. Потому они пожаловали к тебе.

Легкая улыбка тронула изможденное лицо бывшего короля.

– Это правда?

– Да. Твой сын твердо заявил им всем об этом.

– Значит, хоть кто-то еще считается со мной. Может быть, даже любит меня.

Эдуард снова закрыл лицо руками – на этот раз чтобы скрыть обильные слезы.

«Мальчик… мой мальчик… Тебе следовало бы видеть, как они унижали твоего отца… который заслужил эти унижения… Каким злорадством горели их взоры… Что тоже можно понять… О, как страшна, как тяжела жизнь!.. Мой мальчик, пускай тебе будет в ней легче и лучше, чем твоему жалкому отцу!..»

Ладони у него были мокрыми от слез.

– Благословляю тебя, мой мальчик – пробормотал он вслух.

Ланкастер заботливо отвел его в комнату в Башне Цезаря, где Эдуард сразу лег, накрывшись с головой мехом, и предался все тем же горьким безрадостным мыслям.

Однако в их гуще нет-нет да и мелькала одна светлая и приятная: «Мой сын… Он все-таки, пусть немного, но любит меня…»

 

2. ПОБЕГ

Зима шла к концу. Юного Эдуарда короновали еще в последних числах января; совершил этот акт архиепископ Кентерберийский, тот самый Уолтер Рейнолдс, за утверждение которого в должности так ратовал в свое время свергнутый ныне король.

Изабелла пребывала в хорошем настроении. Она не стала регентом, но тем не менее ясно видела, что они с Мортимером обладают немалым влиянием на сына, молодого короля. А что еще нужно?..

Сэр Джон Эно вернулся со своим войском к себе на родину – его пребывание в Англии и так уж слишком затянулось. Перед этим он получил от королевы право на ежегодное вознаграждение в размере четырехсот марок, которое ни за что не хотел принять, говоря, что помогал ей не ради денег, а во имя любви к ней. Деньги он все ж таки принял и благополучно отбыл восвояси.

Изабелла ощущала себя на вершине славы, могущества и красоты, которая не только не померкла с годами, но расцвела еще более ярким цветом теперь, когда королева окончательно скинула с себя маску покорности и безответности и смогла обрести сообразные ее положению вид и манеры. Она перестала утруждать себя малейшими усилиями, чтобы скрывать свои отношения с Мортимером и часто посмеивалась в душе над тем, как все окружающие молча и безропотно мирятся с создавшимся положением вещей.

Тем не менее ее волновала эта ситуация, и она часто говорила о ней с Мортимером, который всякий раз пытался ее успокоить словами о том, что любовь к ней народа сильнее любых слухов, какие могут распространяться врагами. Коих у нее, впрочем, раз, два – и обчелся… Кроме того, не зря ведь существует поговорка «не пойман – не вор»…

Сам же он спешил извлечь для себя все выгоды, какие только были возможны. О таком жизненном успехе он не мог и мечтать: все владения были возвращены ему, к ним добавились и те, что принадлежали его умершему в Тауэре дяде. Его семья была удостоена всевозможных почестей, а сам он получил титул графа Марча. Фактически он являлся королем страны, а все, что должен был делать, – удовлетворять желания своей любовницы, что было отнюдь не в тягость: такой страстной и желанной женщины он еще не видывал, и оба они не знали усталости в любви.

Некоторое беспокойство Изабеллы продолжало вызывать поведение юного Эдуарда, который, по ее мнению, начинал тяготиться своей упряжью и все чаще пытался освободиться из нее. Но Мортимер и тут не совсем соглашался с нею и утешал, говоря, что сын еще настолько молод, что не может сознательно желать выйти из-под ее влияния.

– Но он задает столько вопросов! – говорила королева.

– Конечно. Ему интересно чувствовать себя королем. Однако он мало что знает об окружающем мире, о делах и интригах, творящихся вокруг, а потому его вопросы и суждения не могут быть опасны ни в какой степени.

– Дорогой, он очень умен. Не похож в этом на своего отца. Он быстро овладеет ситуацией и составит свое мнение. Я серьезно опасаюсь этого.

Но Мортимера больше занимало устройство собственных дел. Он был как в лихорадке от свалившейся на него удачи.

– Любовь моя, – говорил он, – ты еще долго сможешь руководить юным королем, уверен в этом.

– Ну а его отец? Он тоже тебя не беспокоит?

– Пленник Кенилворта? Ему никогда уже не вернуться к власти. Никогда!

– Но ведь он жив!

Мортимер внимательно взглянул на Изабеллу. Та продолжала:

– Что, если он соберет значительное число приверженцев?

– Кто? Эдуард?.. Милая, ты просто шутишь! Его все презирают, от мала до велика. Людям нравятся их новый король и те, кто правит от его имени. Разве я ошибаюсь? Народ по-прежнему предан тебе. Ты забыла уже, как встречают тебя повсюду, где бы ты ни появилась?

– В Лондоне это действительно так. Но народ переменчив. Сегодня он за тебя, а завтра против. Мы сами наблюдали это.

– За тебя они и сегодня, и завтра, и послезавтра, моя любовь! Оставим это и подумаем совсем о другом…

Он обнял ее, и она замерла в его объятиях. Он хорошо знал, что нужно делать, чтобы изменить строй ее мыслей. Знал, что сила ее женского желания равна, если не больше, силе ее честолюбия и жажде власти. И частенько, чтобы остановить возникающие споры и разногласия, могущие перерасти в ссору, он прибегал к этому прекрасно известному ему способу.

Однако способ этот мог лишь на время увести, но не насовсем отвлечь Изабеллу от беспокойных размышлений. Она продолжала часто думать о поведении сына и об угрозе, которую мог представлять пленный супруг.

Вскоре ей начало казаться – возможно, не без оснований, – что, когда она теперь появляется на улицах столицы, приветственные клики звучат уже не так громко и согласованно, как прежде. Ей даже слышались порой отдельные возгласы неодобрения по поводу новоиспеченного графа Марча, коим стал Мортимер…

Он и в самом деле ненасытен, думала она. И не только в любви, к сожалению… До нее уже доходили слухи, что Мортимера сравнивают с Гавестоном и с Диспенсерами. Те были у короля, говорили люди, этот – у королевы, а по сути-то все одно… Любовник он и есть любовник… Грех он и есть грех…

Так рассуждали в народе.

Казалось ей также – и с каждым днем все больше, – что юный Эдуард тоже начал относиться к ней по-другому: не во всем верит на слово, не все принимает как должное. Вопросы его делаются все серьезней, даже резче.

Она чувствовала, ощущала в воздухе зреющую опасность. И решила поговорить об этом с Мортимером обстоятельно и серьезно, подавив, если нужно, свои женские желания.

– Послушай меня, мой любимый Роджер, – сказала она ему. – До меня дошли сведения, что Генри Ланкастер весьма сблизился с Эдуардом и отношения у них совсем не такие, как у тюремщика с узником.

– Ты хочешь сказать, – улыбнулся Мортимер, – они больше напоминают былые отношения Эдуарда с Гавестоном и Диспенсером?

– Перестань, дело совсем не в этом. Ланкастера нельзя сравнивать с теми. Во-первых, он брат Эдуарда. Во-вторых, у него сила: деньги и войско. Ты не боишься, что в один прекрасный день он пойдет по стопам своего старшего брата Томаса, кто в свое время правил этой страной?.. Роджер, нужно без промедления убрать оттуда Эдуарда!

Мортимер задумался.

– Это совершенно необходимо! – настаивала королева. – С ним обращаются там совсем не как с пленником. Такого нельзя допустить. Мало ли что могут они вместе замыслить!

Мортимер обнял ее и поцеловал. Но в этот раз он и не думал отвлечь ее этим от решения вопроса.

– Как всегда, ты совершенно права, любовь моя, – сказал он. – Да, надо быть настороже. И вот что я предлагаю… Сейчас вновь собирают армию, чтобы воевать с шотландцами. Пускай юный король займется этим и призовет под свои знамена Генри Ланкастера. Эдуарда же мы отдадим под охрану моего зятя Томаса Беркли. Он будет более надежным тюремщиком и заберет его в свой замок. Ручаюсь, там с Эдуардом не станут обращаться, как с почетным гостем. Муж моей дочери сделает все, как я скажу ему. Замок Беркли будет надежной тюрьмой.

– Как мало тебе нужно усилий, чтобы успокоить меня, дорогой Роджер, – улыбнулась королева. – Я не устаю восхищаться тобой.

– Если ты согласна, любовь моя, то завтра же я направлю людей для выполнения твоей воли. Только, боюсь, Эдуарду не слишком понравится новое прибежище.

– Он не заслуживает жалости, – сказала королева. – Меня здесь унижали долгие годы. Если тебе все рассказать…

– О любовь моя, я все знаю, а то, чего не знаю, могу представить… Не будем больше вспоминать о тяжком прошлом. Та пора окончилась и останется только в воспоминаниях… Иногда я думаю, наше счастье не было бы таким полным, если мы оба не знали бы горечи унижений, обид и страхов за собственную жизнь… А теперь…

Она уже понимала, что теперь, и была полностью готова к этому.

Она отдалась ему с торжествующим криком.

* * *

Эдуарда радовало, что зима подошла к концу, хотя Ланкастер делал все, чтобы кузен не слишком мерз в своей продуваемой всеми ветрами башне. Хозяин все больше привыкал к узнику, все больше симпатизировал ему и все чаще задавался вопросом: что, собственно, изменилось к лучшему в стране с тех пор, как скинули прежнего короля? Даже сюда, в Кенилворт, доходили слухи о заносчивом и самонадеянном поведении Мортимера; о том, что королева и он не считают нужным скрывать свои греховные отношения; что люди все чаще говорят про то, что сменились лишь дворцовые фавориты, остальное же осталось прежним; Мортимер стал не только самым могущественным во всей стране, но чуть не с каждым днем делается все богаче. Алчность, погубившая в конце концов фаворитов короля, расцветает еще более ярким цветом в душе фаворита королевы.

Чем больше Генри Ланкастер разочаровывался в Изабелле и ее любовнике, тем большим сочувствием проникался он к своему злополучному пленнику и был готов помочь ему в несчастье – если бы знать, как…

Майским днем, едва хозяин замка встал ото сна, его уведомили, что к нему прибыли посланцы из королевского дворца. Они сообщили, что король хочет, чтобы Ланкастер покинул свои владения и незамедлительно проследовал в Лондон, где требуются его присутствие и советы по поводу намечающихся военных действий против шотландцев.

На вопрос Ланкастера, как должен он поступить со своим узником, ему ответили, что такового надлежит оставить в замке, куда на днях прибудут сэр Томас Беркли и сэр Джон Малтреверс, которые увезут его отсюда и продолжат осуществлять надзор за бывшим королем.

Ланкастер предчувствовал, что наступит время, и Эдуарда изымут из-под его опеки, и не слишком удивился полученным распоряжениям. Что его угнетало – необходимость сообщить пленнику об изменениях, которые вот-вот произойдут в его судьбе. Он не мог без жалости смотреть на худую долговязую фигуру Эдуарда, на его изможденное, почти прозрачное лицо, на темные тени под потерявшими блеск голубыми глазами.

– Кузен Генри, – промолвил еле слышно Эдуард, – они тебя отнимают у меня?

– Этого следовало ожидать, – сказал Ланкастер. – У меня есть обязанности. Я должен присоединиться к королю.

Эдуард прикрыл глаза. Линия его губ выражала безмерное отчаяние. Когда он снова посмотрел на собеседника, того поразил открытый страх в его взоре.

– Они поступают так оттого, что ты был добр ко мне, кузен.

– Мне сказали, король хочет моего участия в новой шотландской кампании.

– Известно, кто командует королем, – сказал Эдуард.

– Возможно, для тебя будет лучше сменить этот мрачный замок на другой, – сказал Ланкастер, не зная, чем успокоить или утешить Эдуарда.

– На какой? – спросил тот. – И кто будет вместо тебя?

– Томас Беркли. А еще…

– Кажется, он женат на дочери Мортимера?

– По-моему, да.

– Все понятно, кузен. Меня окружают самыми отъявленными врагами. Кто еще? Ты начал говорить…

– Джон Малтреверс.

– Еще один мой «дружок», женатый на сестре Томаса Беркли. Он удрал от меня во Францию и там присоединился к изменнице-королеве. Они знают, кого посылать. Если бы моему сыну стало известно… Генри, брат мой, умоляю тебя, останься со мной!

– Я должен выполнить приказ короля, Эдуард.

– Я – твой король, Генри.

Ланкастер печально покачал головой. В комнате наступило молчание. Эдуард заговорил первым:

– Завеса несчастья, повисшая надо мной, опускается все ниже. Здесь я уже смирился со своим положением, кузен, мне было хорошо с тобой… А теперь… Теперь меня ждут новые испытания, новые муки… Смерть…

– Милорд, – сказал Ланкастер, – вы слишком тяжело восприняли ожидаемые перемены. Все уладится со временем. Когда вы прибыли сюда, мы не сразу сдружились с вами. Увидите, что Беркли и Малтреверс…

– Не надо, Генри, – прервал его Эдуард. – Лучше помолись, чтобы Бог помог мне.

Ланкастер опустился на колено, взял его руку, поцеловал ее. Словно Эдуард снова был его королем.

– Я буду молиться за вас, милорд. А вы мужайтесь. Быть может, жизнь еще повернется к вам светлой стороной.

Эдуард закрыл лицо руками, чтобы приглушить рыдания.

* * *

Ланкастер уехал, а вскоре прибыли новые тюремщики.

Малтреверс был открыто неучтив и откровенно нагл. Беркли вел себя точно так же, но при этом испытывал некоторую неловкость, – словно никак не мог заставить себя позабыть, что этот изнуренный жалкий человек был когда-то его королем.

– Собирайтесь! – властно и небрежно бросил Эдуарду Малтреверс. – Мы уезжаем отсюда. Как думаешь, Томас, – обратился он к Беркли, – нужно его связать?

– Пожалуй, – ответил тот, – хотя вряд ли в таком состоянии он сможет удрать от нас.

Они говорили сейчас о нем – о человеке, перед кем еще недавно почтительно склоняли головы, так, будто он был всего-навсего частью мебели или багажом, который можно связать и бросить куда угодно.

Какое унижение! Но сильнее чувства униженности было другое – страх. Страх, охвативший его, когда он узнал, что Ланкастер уезжает, и с тех пор не отпускавший ни на минуту. Он смертельно боялся этих людей, особенно Малтреверса.

В замок Беркли они ехали верхом. Совершенно иначе выглядел сейчас этот замок, который Эдуард хорошо знал по прежним своим приездам сюда. Тогда он въезжал, окруженный стражей и свитой, и в честь его прибытия назначался праздник, было всеобщее торжество. Сейчас все вокруг выглядело мрачно и печально, все предвещало несчастье.

На какой-то миг его охватило желание остановиться и крикнуть, что он не въедет сюда. Пускай уж лучше его убьют прямо тут, перед воротами, не за безмолвными каменными стенами… Он не хочет… не может находиться здесь! Он умоляет отвезти его обратно в Кенилворт и вернуть кузена Ланкастера…

Ни о чем таком он не сказал, не выкрикнул, однако Малтреверс заметил его колебания и презрительно прикрикнул, словно на своего слугу:

– В чем еще дело, Эдуард Плантагенет? Не заставляйте нас задерживаться попусту!

Как было радостно для них выказывать свое полное пренебрежение тому, кого еще недавно считали своим повелителем!

Он въехал во внешний двор крепости. Здесь у него отобрали лошадь – жалкую, заморенную кобылу, выглядевшую как посмешище в сравнении с великолепными лоснящимися конями его тюремщиков, – и велели следовать дальше пешком.

– Сюда! – грубо прикрикнул Малтреверс и подтолкнул его.

Они вошли в главную залу замка, огромную и красивую, в конце которой была часовня.

– Я хотел бы помолиться, – сказал Эдуард. – Разрешите мне пройти в часовню и преклонить колени перед алтарем.

– Вы сможете это сделать у себя в комнате, – сказал Беркли, а Малтреверс пробурчал насмешливо:

– Надо было раньше побольше думать о молитвах. Могли бы чаще стоять на коленях перед алтарем, а не перед красавчиком Хью…

Эти тюремщики были не чета Ланкастеру – настоящие мучители.

Его повели наверх по огромной лестнице, затем галереями в центральную часть замка и к башням и наконец остановились перед дверью, огражденной решеткой и запертой на огромный замок.

– Ваш новый дворец, милорд, – сказал Малтреверс с насмешливым поклоном.

Беркли отомкнул замок и открыл дверь, которая издала скрип, свидетельствующий о том, что ее давным-давно не отворяли. За дверью была почти полная темень. Полоса света падала лишь из узкого отверстия, находящегося высоко в стене, сквозь которое можно было просунуть разве что руку. На полу лежал тюфяк, набитый соломой. Кроме него, в комнате были стул и небольшой деревянный сундук, могущий служить столом.

– Вы хотите поместить меня здесь? – в ужасе воскликнул Эдуард.

– Этот человек просто неблагодарен, – язвительно сказал Малтреверс, воздевая глаза к потолку.

Но Беркли почувствовал себя неловко.

– Милорд, – сказал он извиняющимся тоном, – эту комнату определили для вас, пока вы будете находиться здесь, в замке.

Эдуард вздрогнул. Больше он не произнес ни слова.

Они ушли, ключ со скрежетом повернулся в ржавом замке.

Он остался один во тьме. Это была последняя уже степень унижения.

Он встал на колени и начал молиться.

– О Боже, – говорил он, – дай мне умереть. Немедленно, сейчас… Прекрати эти страшные испытания… О Боже, помоги мне…

Помолившись, он поднялся с колен, лег на тощий соломенный матрас. Ему показалось, что Бог снизошел к его мольбам, потому что мысли его остановились на сыне. Милый мальчик, ведь он любит отца, несмотря ни на что… Конечно, он должен был уделять сыну больше времени и остальным детям тоже. Следить за их успехами в учении, беседовать, гулять с ними. А он почти все свои свободные часы отдавал Хью – что правда, то правда. Однако сын понимал, что отец его любит и гордится им… Конечно, он сейчас не знает, где его отец и как с ним обращаются! Если бы только ему было известно… Юный Эдуард никогда бы не позволил этого!.. Неужели Генри Ланкастер ничего не расскажет молодому королю о его отце?! Несчастном отце…

В темной комнате забрезжила надежда.

Эдуард, новый король Эдуард спасет его! Защитит изгнанного короля, своего отца!.. Надо только, чтобы мальчик скорее узнал обо всем, что происходит с ним, – и тогда сын немедленно явится сам и выручит его…

Но как сделать, чтобы сыну стало все известно? Как довести до его сведения?.. Отправить послание? Может быть, Генри Ланкастер все-таки сообщит о том, что он знает… Если не побоится… Если его слова не опровергнут… Если мальчика не окружат ложью…

Надежда начала гаснуть… Он снова явственно представил себе, где находится: в замке Беркли, в руках у страшных тюремщиков, которые беспредельно ненавидят его.

* * *

О, какой ненавистью к нему они переполнены! Какую радость испытывают, унижая его! Возможно, не только радость – оргазм!.. И Малтреверс – худший из них. В глазах у Беркли еще мелькает порой что-то похожее на сочувствие, особенно когда тот бывает один, без Малтреверса.

Комната – если ее можно назвать так, – куда его поместили, была ужасной: темной, пронизывающе холодной. Хорошо, что сейчас лето, зимой он не выдержал бы здесь и нескольких дней.

Пища, которую ему приносят, почти несъедобна: наверное, залежавшиеся объедки с тарелок обитателей замка. Вода холодная и мутная – видимо, из крепостного рва, что не годится даже для умывания. Одной из любимых забав Малтреверса было напяливать ему на голову сплетенные колючие ветки и провозглашать, что он вновь коронован…

Его уже не трогали издевательства: он притерпелся.

Целыми днями он лежал на тонком соломенном тюфяке, погрузившись в воспоминания о прошлой жизни. Он понимал, что окончательно проиграл, понимал, что заслужил, чтобы его лишили престола… Но такие унижения! Ни один человек на свете, как бы грешен ни был, не заслуживает подобного!

Тарелка с остатками пищи, стоявшая на сундуке, вызывала у него отвращение своим запахом. Он больше не может есть… не будет есть… И пускай случится то, что неминуемо должно случиться… Только скорее бы… скорее… Но сын… его сын… Неужели так и не придет на помощь? Не спасет отца?..

У него почти уже не оставалось сил. Трудно было даже открыть глаза…

* * *

Кажется, кто-то вошел?.. В комнате были слышны голоса.

– Наверное, нужно послать за священником?

Это был голос Беркли.

– Священник? Еще чего! Пускай отправляется в ад без отпущения грехов! Там ему и место!

Это, конечно, говорил Малтреверс.

И опять Беркли:

– Я все же пошлю к нему монаха. Никого нельзя лишать права исповедаться на смертном одре.

– Кто бы мог подумать, что он протянет так долго? Силен, как бык. Его отец тоже был…

– Да, эти Плантагенеты могучее племя.

– Если бы отец мог видеть сейчас своего сыночка…

– Быть может, он видит его оттуда. А, Малтреверс?

– У тебя что-то нервы пошаливают, Беркли. Не можешь до сих пор забыть, что этот полутруп был когда-то королем?

– Я пришлю к нему монаха.

– Как хочешь. Я бы этого не стал делать…

Снова наступила тишина.

Они ушли. Или здесь никого не было, и ему просто слышались голоса?.. Разговор о священнике… Значит, он умирает?.. Смерть?.. Пускай она скорее наступит. И если он попадет в ад, там ему будет наверняка не хуже, чем здесь… сейчас… Разве он не опустился уже на самое дно страданий и унижений? И разве Малтреверс не сам Сатана?..

Эдуард, сын мой, приди же, приди!.. Посмотри, что они делают с твоим отцом… Приди, пока не поздно…

* * *

Он почувствовал прохладную ладонь у себя на лбу. Кто-то стоял на коленях перед его ложем.

– У вас хватит сил, чтобы свершить молитву вместе со мной, милорд?

– Кто вы? – спросил Эдуард.

– Я Томас Данхед, монах-доминиканец.

– Вы пришли помолиться за меня?

– Помолиться вместе с вами.

– Благодарю. Мне так нужно это.

– Я тоже так думаю, милорд. Давайте молиться, чтобы силы вернулись к вам.

– Зачем они мне? – пробормотал Эдуард. – Для меня лучше умереть. Я уже на пути к смерти. Не вытаскивайте меня оттуда, отец.

– Жизнь дарована Богом, сын мой. И надлежит ждать, пока Он сам не призовет нас расстаться с ней. А до тех пор нужно цепляться за нее и стараться жить так, чтобы угодить Ему.

– О, конечно, отец… Но если ты свободный человек, а не жалкий растоптанный узник.

– Давайте помолимся вместе, – сказал монах.

– Вы придете ко мне снова, отец?

– Да, завтра.

– Если я еще буду здесь… на этой земле.

– Вы должны быть. У вас немало грехов, и нужно успеть получить прощение…

После ухода доминиканского монаха Эдуард почувствовал себя лучше. Для него явилось утешением поговорить с человеком, произносящим обычные, естественные слова.

На следующий день доминиканец пришел опять. Когда они остались одни, он вытащил из-под рясы кусок вареного мяса и хлеб.

– Я принес вам пищу и для плоти, и для души, – сказал он. – Вы не должны отказываться от нее, если хотите успеть раскаяться.

Эдуард неохотно принял предложенную еду, но съел ее с жадностью. Это доставило радость монаху.

– Я приду завтра, – сказал он, – и принесу еще. Будем вместе спасать вашу душу…

В следующий свой приход после долгой совместной молитвы доминиканец сказал:

– Я говорил о вашем положении с братом Стефаном. Он смел и молод, и у него много друзей. Когда они узнали, как с вами здесь обращаются, то пришли в ярость, потому что им хорошо известно о поведении королевы, живущей во грехе с Роджером Мортимером.

– Все это так далеко от меня сейчас, – отвечал Эдуард. – Я не вспоминаю о таких вещах.

– Однако людей они беспокоят, милорд. Брат Стефан говорит, что все, что делается, должно делаться чистыми руками… Милорд, когда вы немного наберетесь сил…

– Что тогда? – медленно спросил Эдуард, потому что собеседник замолчал.

– Мой брат Стефан думает о том, как спасти вас, милорд.

– Бог снизошел к моим мольбам, – тихо произнес Эдуард. – А мой сын… Могли бы вы поговорить с моим сыном?

– Добраться до короля непросто. Он окружен людьми, кого нельзя назвать вашими друзьями. Его мать и Мортимер никого не подпускают к нему. Брат Стефан понимает во многих мирских вещах, и он думает, что сначала вам надо выбраться из этого замка. Потом собрать сторонников и дать знать королю, где вы находитесь.

– Я не сплю сейчас? – спросил Эдуард. – У меня бывают в последнее время разные видения, когда непонятно, где я нахожусь – в настоящем или в прошлом.

– Это не видения, милорд. Я говорю с вами от имени ваших приверженцев – тех, кто хочет, чтобы все делалось по справедливости… Не нужно, чтобы кто-нибудь знал, что я приношу вам пищу. Вы должны быстрее окрепнуть. Когда это произойдет, я доставлю вам доминиканский плащ с капюшоном, и мы выйдем вместе. До этого я стану приходить не один, чтобы стража привыкла к двум монахам, входящим сюда и выходящим отсюда. Вы меня слушаете, милорд?

– Да, – сказал Эдуард. – Я слышу все, что вы говорите.

– Вам следует притворяться более больным и слабым, чем вы есть на самом деле. Не поднимайтесь со своей соломы, если вас могут увидеть. Пускай они поверят, что вы не можете встать, и начнут вести себя беспечней. Дверь они и так оставляют незапертой, пока я не ухожу от вас. Мы надеемся, что наш план побега вскоре осуществится.

– А если вас разоблачат, отец…

– Это будет стоить мне жизни, знаю. И умру я в страшных мучениях. Но тем скорее попаду на небеса. Возможно, Господь избрал меня для…

– Для чего, отец?

– Чтобы не дать управлять страной любовникам-прелюбодеям.

– Если мне удастся убежать отсюда, отец, я не забуду о вас никогда.

– Мои братья и я делаем это не ради выгоды, а во славу Господа и для обуздания зла. А вы готовы?

– Да, я совершу это! – возбужденно проговорил Эдуард. – Бог поможет мне. Он услышал мои молитвы. Я выйду отсюда и снова увижу сына. И посмотрю в его милое лицо, и прочту на нем любовь к отцу, ко мне… И это будет означать, что Бог простил мне мои прегрешения и вновь принял в свои объятия…

* * *

К нему возвращались силы благодаря пище, которую незаметно приносил монах. А еще благодаря тому, что он знал: о нем думают, он не брошен всеми, у него есть друзья на этой земле.

Подготовка к побегу, необходимость хранить тайну, обманывать тюремщиков – все это вдохнуло в него струю жизни. Он верил, что задуманное осуществится: они с Томасом Данхедом беспрепятственно выйдут из замка, он будет на воле. На свободе. А потом…

«О, Эдуард, мой сын! Ты придешь на помощь отцу… Не так ли?..»

И уж тогда… Тогда все, что ему будет нужно – доживать свои дни в мире и покое, с чувством собственного достоинства, понеся наказание за свои грехи и получив их отпущение и прощение…

Томас Данхед приходил теперь к Эдуарду не один, а с другим монахом-доминиканцем. Это был Стефан.

«Пускай мои тюремщики воображают, что их пленник уже близок к смерти», – так со слабой улыбкой твердил про себя Эдуард. На самом же деле он был сейчас полон сил и надежд.

И вот наступил день, назначенный для побега. Все прошло на удивление легко и просто: в очередной раз к Эдуарду пришли два монаха-доминиканца. Под рясой у одного из них, у Стефана, было поварское одеяние. Его собственную рясу надел Эдуард, и они с Томасом первыми вышли из замка. Вскоре за ними последовал Стефан в одежде повара. На соломенном тюфяке тряпье, заменявшее узнику покрывало, было положено так, чтобы казалось: под ним, скорчившись, лежит человек.

В миле от замка беглецов ждали лошади.

Свежий ночной воздух опьянял Эдуарда, он чувствовал себя молодым и отважным, в нем бурлили надежды.

– Я на свободе! – то и дело восклицал он. – Я вышел из преисподней! Бог на моей стороне…

* * *

Эдуард скакал на коне между Томасом и Стефаном.

– Наш путь лежит к замку Корф, – пояснил Стефан. – Там вас встретят друзья, милорд. А когда разнесется весть о вашем освобождении, многие соберутся под ваши знамена. Людям уже надоело быть под властью ненасытного Мортимера и развратной королевы.

– А король… – пробормотал Эдуард.

– Король еще мальчик, но, говорят, умен не по годам и не одобряет поведение матери. А также не любит Мортимера… Скоро все в этой стране будет по-другому, милорд. Мы хотим верить в это.

– Я не вернусь на престол, – сказал Эдуард. – Поскольку сознаю, что недостоин его. Но я хотел бы видеть на нем сына и выразить ему мою любовь и почтение. Больше мне ничего не надо в этой жизни…

Замок Корф был уже перед ними. Он выглядел мрачным и неприветливым.

– С этой минуты я стану всегда любить его, – сказал Эдуард.

Ворота были открыты. Всадники въехали в замок. Здесь Эдуарда приняли не как пленника, а как желанного и долгожданного гостя.

– Чем мне отблагодарить вас? – спросил он у Томаса.

– Это был наш долг, милорд, – отвечал монах.

– Я хочу немедленно отправить посланца к моему сыну, – сказал Эдуард.

– Отдохните немного сначала, – сказал Стефан. – На рассвете мы сделаем это, милорд.

Они поели, выпили вина, и Эдуард отправился в отведенную ему комнату.

Как она отличалась от его страшной камеры в замке Беркли! Впервые за долгие месяцы он спал безмятежно.

Его глубокий спокойный сон был резко нарушен. Острая боль пронзила спину. В чем дело?.. Он открыл глаза.

Было уже светло. Над ним стояли Беркли и Малтреверс.

Не может быть! Он еще спит и видит ночной кошмар…

– Все усилия милорда оказались напрасными, – презрительно сказал Малтреверс. – Ваши пособники убиты или бежали. Мы вовремя спохватились, и кое-кто помог выследить вас. Не такие уж мы глупцы, как вы думали. То, что вы сделали, боюсь, не улучшит ваше положение.

Беркли произнес почти извиняющимся тоном:

– Мы выполняем свои обязанности, милорд. Надеюсь, вы понимаете нас.

– Понимаю, – едва слышно сказал Эдуард. – Что с монахами?

– Один схвачен, – охотно ответил Малтреверс, – и будет поджарен на медленном огне.

– Другой скрылся, – добавил Беркли. – Мы останемся здесь, милорд, в ожидании распоряжений. Я велю принести вам пищу…

Эдуард неподвижно лежал на постели, уставившись в потолок. Безнадежное отчаяние охватило его.

Все кончено… Бог окончательно отвернулся от бывшего короля. Молитвы услышаны не были… Как это страшно и жестоко…

 

3. УБИЙСТВО В ЗАМКЕ БЕРКЛИ

Королева была в бешенстве.

– Подумай, что могло произойти! – восклицала она. – Он чуть было не собрал против нас войско!

– Никогда бы он не сумел, дорогая, – говорил Мортимер. – Ничего бы не вышло.

– Но он мог добраться до сына! Уведомить его обо всем!

– Он же не сделал этого, моя любовь. И в будущем, уверен, ни за что уже не сумеет.

Изабелла взглянула на Мортимера. Что-то в его тоне привлекло особое ее внимание. В прекрасных глазах промелькнуло удовлетворение чем-то, что не было высказано, но повисло в воздухе между ними. Значит, он думает точно так же…

Что ж, так тому и быть. Выход найден. Единственный, который возможен в данной ситуации.

Ведь пока Эдуард жив, опасность для них всегда будет существовать, и чем взрослее становится новый король, тем слабее их влияние на него и меньше ее популярность в народе, а значит, все явственней угроза для самой Изабеллы и для ее любовника.

Мортимер в это самое время не без внутреннего содрогания думал о том, какой была бы месть Эдуарда, окажись он снова у власти или возымей влияние на сына.

Нет, они с Изабеллой не должны быть ни жалостливы, ни щепетильны в выборе средств, если хотят выжить сами.

Бывший король должен умереть. Другого выхода нет. Только смерть.

Для них не было необходимости выражать свои мысли напрямую, в словах. Все было и так понятно.

– Твой зять слишком мягок, – сказала она.

– Ты права, – отвечал он.

– Следовательно, его нужно отозвать.

Мортимер согласно кивнул.

– Он никак не может забыть, что этот человек когда-то был королем. Я тоже хорошо помнил об этом, когда сидел в Тауэре… Они отвезут его опять в замок Беркли, а потом я найду предлог заменить своего зятя и послать кого-то другого в помощь Малтреверсу.

– Кого же?

– Думаю, таким человеком может быть Герни. Томас Герни. Он из тех, кто за деньги и возможность продвижения по жизненной лестнице готов на многое. Если не на все.

– Дорогой, – сказала королева, – это не должно быть убийством… Не должно выглядеть как убийство. Никаких следов. Никаких ран.

Мортимер наклонил голову.

– Ты опять права… Медленная смерть… От нежелания принимать пищу… от нехватки свежего воздуха… от отчаяния… Вот какое оружие следует выбрать, пожалуй.

– Но нельзя, чтобы это затягивалось. Как мы видим, Эдуард еще кое-что может. А мой сын все чаще говорит об отце и хочет его видеть. Милый Мортимер, думаю, все должно совершиться очень быстро.

– Так оно и будет. Обещаю тебе, это бремя вскоре свалится с наших плеч.

– Не забудь, все должно выглядеть, как если бы человеческие руки не участвовали в этом.

– Я так и сделаю, моя любовь…

* * *

Он опять был в замке Беркли, но уже не в той башне, что раньше. Его поместили в каморку над покойницкой, откуда несло нестерпимым холодом и запахом гниения, а пища, которую давали, была уже совершенно несъедобной.

К удивлению тюремщиков, хотя силы его ослабевали с каждым часом, он все еще упорно цеплялся за жизнь.

В один из дней к нему зашел Беркли. У него был еще более виноватый и смущенный вид, чем всегда.

– Я здесь, чтобы проститься с вами, милорд, – сказал он.

Эдуард схватил его за руку.

– О нет-нет! Не оставляйте меня! – воскликнул он.

– Я получил приказание из дворца, милорд. Другой человек прибудет сюда.

– Они хотят лишить меня всякого человеческого общения, – обреченно сказал Эдуард. – Им мало того, что уже сделали со мной.

– Милорд, – с волнением сказал Беркли, – я буду молиться за вас.

– Разве не странно, – проговорил узник, – что вы превратились чуть ли не в моего друга, только когда стали моим тюремщиком?

Беркли ничего не ответил. Смятение чувств мешало ему говорить.

Да, он был из тех, кто гневно осуждал в свое время поведение и образ жизни короля и, возможно, способствовал чем-то его свержению. Но сейчас он испытывал жалость не к свергнутому королю, а просто к человеку, кого нельзя подвергать таким мучениям, ставить в такие унизительные условия, какие бы поступки тот ни совершил. Все его существо противилось этому, и он понимал, что именно по этой причине его удаляют из замка. Королеве и ее любовнику не свойственна, видимо, обыкновенная жалость.

Он опустился на колено перед Эдуардом и поцеловал ему руку, словно тот продолжал быть истинным королем.

Слезы хлынули из глаз пленника; полнейшее отчаяние и предчувствие скорой смерти охватили его, когда за Томасом Беркли закрылась железная дверь.

* * *

Королева Изабелла послала за сэром Герни, и тот явился к ней во дворец. При их разговоре присутствовал только Мортимер.

– Вам следует отправиться в замок Беркли, – сказала Изабелла, – и находиться там при короле, лишенном престола.

Герни молча поклонился.

– Вы знаете, как обстоят дела, – вмешался Мортимер, – поэтому не будем ходить вокруг да около. Бывший король – помеха для всей страны, для ее благополучия. К тому же здоровье у него сильно пошатнулось, и нет сомнения, дни его сочтены. Вам приведется присутствовать при кончине Эдуарда Плантагенета, которая не за горами.

Герни снова поклонился. Он понимал, что его задача – ускорить эту кончину.

Понимала это и королева, когда сказала:

– Никаких следов насилия быть не должно… Внешних следов. Вы знаете, как люди у нас любят делать из кого угодно мучеников и превращать их в свое знамя.

– Да, миледи… Да, милорд. Я хорошо знаю это, – ответил Герни.

– Мы не забудем ваших услуг, оказанных нам и стране, – сказал Мортимер.

Поклонившись в третий раз, сэр Герни вышел из покоев королевы и со всей поспешностью отправился в замок Беркли выполнять не вполне ясный по манере изложения, но вполне ясный по сути приказ.

* * *

Эдуард ощутил леденящий страх перед этим человеком с того самого мига, как увидел его. Это был полное подобие Малтреверса – злобное, бездушное, жестокое существо.

Теперь, лежа на охапке грязной полусгнившей соломы, Эдуард каждую минуту ожидал, что эти двое войдут и убьют его.

Для того они здесь и находятся: ожидают его смерти, чтобы немедленно сообщить о ней королеве и ее любовнику. Но смерть никак не берет его, поэтому они становятся нетерпеливыми, что можно легко прочесть на их лицах. И, значит, должны поторопить ее… смерть.

Вот и сегодня, когда оба охранителя вошли к нему, а он притворился спящим, один из них достаточно громко сказал – они уже не почитали нужным считаться с ним, принимать за живого человека:

– Смотри, еще дышит. Наверное, заключил союз с дьяволом. Здоров как бык… Может быть, надо просто…

Малтреверс – это он произнес сейчас эти слова – схватил тяжелый стул и занес над узником.

– Эй, осторожней! – прикрикнул Герни. – Ты забыл приказание? Никаких следов. Хочешь лишиться головы?

– Ты прав, – проворчал Малтреверс и швырнул стул на пол. – Терпения уже не хватает.

– Что ж ты хочешь, – сказал Герни. – Плантагенеты – династия крепких людей. Этот жалкий пленник, непохожий на человека, еще не самый могучий из них…

Так они его оскорбляли, а потом ушли, приказав стражнику принести для него самой гнилой воды и самой тухлой пищи, которую не станет есть и скотина.

Он же, на удивление самому себе, продолжал жить. Будто назло своим тюремщикам.

Да, он сопротивлялся. Может быть, почти уже бессознательно, но все же не желая доставить им удовольствие своей смертью.

* * *

Гонец прибыл из приграничных земель, которые снова вернулись во владения Мортимера после возвращения того из Франции. Новости, которые гонец собирался сообщить, были не из приятных.

Упав на колени перед своим лордом, а теперь и подлинным правителем страны, посланный сказал:

– Милорд, я не терял времени на остановки, чтобы привезти вам эту весть, хотя она неприятна. Ваш давний враг из числа валлийцев, Рис Гриффит, собирает людей под свои стяги. Он хочет выступить на защиту истинного короля, так он говорит, который томится сейчас с темнице.

– Будь он проклят, этот Гриффит! – вскричал Мортимер. – Следовало не спускать с него глаз. Чего он уже достиг? Отвечай!

Испуганным голосом прибывший сообщил, что уже много жителей Уэльса присоединились к нему, и все хотят одного: освободить незаконно свергнутого, так они считают, короля и снова посадить его на престол.

– Ты хорошо сделал, что прискакал ко мне без промедления, – сказал Мортимер. – Гриффит будет очень жалеть, что затеял все это… Отправляйся обратно и следи за развитием событий. Обо всем, что узнаешь, немедленно сообщай…

После ухода гонца Мортимер задумался. Его не страшило войско Гриффита – сколько он там наберет этих жалких оборванцев? Разве могут они стать угрозой для армии, которую Мортимер создал вместе с Изабеллой?.. Дело в другом. В том, что знаменем этих бунтовщиков был свергнутый король, и выходит, его сторону начинает принимать все большее число людей по всей стране. Сначала эти монахи-доминиканцы со своими сторонниками, теперь – Рис Гриффит… Кто еще?..

Нельзя, чтобы движение распространялось. Но не следует и вводить армию в Уэльс и начинать настоящую войну. Это может только усилить сопротивление и увеличить количество сторонников бывшего короля.

Следовательно, необходимо сделать совсем другое. И сделать быстро, без лишних слов и размышлений. Тогда отпадет сам повод для восстаний… Если он будет уничтожен… Если исчезнет причина…

В самом деле, отчего он до сих пор жив? В таких условиях, при такой пище и таком обращении? В этом что-то неестественное, не свойственное обыкновенному человеку… Значит, надо ему помочь. Но не прямое, открытое убийство, нет… Этого не простят, если узнают… Но как же тогда?.. Как?.. Изабелла ведь сказала уже достаточно ясно, когда напутствовала сэра Герни. Получается, она решительней, чем он, Мортимер? Этого нельзя допустить, он обязан действовать… Только кому поручить? Тут нужен умелый человек… Опытный убийца, который сделает свое дело с присущей ему жестокостью и не оставит при этом нежелательных следов… Такого человека требуется найти, он сам найдет его, и сам даст необходимые распоряжения. С глазу на глаз…

* * *

День сменялся ночью, ночь превращалась в день. Он почти не замечал этих изменений: в каморке было все время темно.

Смерть не приходила. Как ни удивительно, у него появилось даже немного больше сил. Наверное, потому, что определилась цель, поддерживаемая его упрямством и строптивостью, которыми он не отличался при жизни, но которые выявились на пороге смерти: они хотят, чтобы я умер, но я еще поживу назло им!..

История… Народ… Как оба эти понятия, в сущности, непредсказуемы, капризны, непостоянны… Как зависят от случая…

Подобные мысли бродили в голове несчастного короля, и, как ни странно, он, кажется, находил в них утешение…

Да, человек устроен так, что ко многому привыкает. К самому позорному и страшному. К смраду и гнили, ко вшам и крысам, к холоду и голоду.

Возможно, оттого, что у него есть память о прошлом. Он может вспоминать и забываться, вспоминая.

Эдуард вспоминал. Балы и празднества, прогулки и забавы, охоту и ночные развлечения. Наряды, которые носил, яства, которыми ублажал себя и других… Гавестона и Хью… Хью и Гавестона… и других…

Нет, пока воспоминания с ним, он не умрет, не доставит им такого удовольствия! Пускай они тоже помучаются, позлятся… пускай торчат, как в ссылке, в этом мрачном логове…

Какая жалость, что забрали Беркли: они могли бы подружиться и тоже играли бы в шахматы, как с Генри Ланкастером, и пили бы вино, и ему бы дали меховую шкуру вместо этих жутких лохмотьев, чтобы спасаться от холода…

Но Ланкастера нет и Беркли нет, а недавно появился совсем новый человек, которого они называют Уильям Огл. Зачем он тут? Он ходит неслышной кошачьей походкой и часто смеется – громким безжалостным смехом, который отскакивает от сырых каменных стен и словно повисает в воздухе.

От этого смеха у Эдуарда появляется такое ощущение, будто по всему телу ползают муравьи, и, несмотря на постоянный холод, его окатывают жаркие волны.

Уильям Огл, в отличие от других тюремщиков, всегда почтителен с ним, называет «милорд» и то и дело кланяется.

От него веет чем-то таинственным и зловещим… Зачем он тут?..

* * *

Ночь. Шаги в коридоре. Эдуард их не слышит. Он лежит, уткнувшись лицом в солому, тяжело дыша.

Трое мужчин входят в каморку. В руках у одного зажженный фонарь. Некоторое время они молча стоят, глядя на спящего.

В коридоре за открытой дверью поставлена жаровня, угли на ней тлеют, чувствуется запах раскаленного металла.

– Все готово? – спрашивает один из троих вошедших. Это Малтреверс.

Уильям Огл кивает. Если приглядеться, можно не без удивления прийти к выводу, что сейчас он здесь как бы главный.

– Никаких следов насилия, – напоминает Герни, третий из вошедших в камеру. – Никаких ран, ссадин.

– Берите стол, – командует Огл. – Кладите на него и прижимайте крепче. Чтоб не перевернулся с живота на спину. Мне нужна его задница…

Молча двое остальных выполняют приказание. Эдуард пришпилен к полу.

Он просыпается. Он думает, что еще спит, что ему привиделся еще один ночной кошмар.

Но видит, что оголен, видит, как Уильям Огл приближается к нему с железным прутом в руках и что конец этого прута раскален докрасна.

Что означает этот сон?.. Или эта страшная явь?.. Что они хотят делать?..

Невыносимая, невозможная боль пронзает его тело. Раскаленный прут проникает в него сзади…

Он издает нечеловеческий вопль, но орудие пытки скользит все глубже, сжигая внутренности.

– Вспомни Гавестона! – истошно кричит Огл, с его губ брызжет пена. – Вспомни малышку Хью и других… Как ты с ними…

Его крики слышны, наверное, за толстыми стенами замка.

Но вот они затихают.

– Это не могло длиться долго, – говорит Огл уверенно.

Малтреверс и Герни потрясенно молчат.

– Внутри у него был пожар, – продолжает словоохотливый Огл, – зато снаружи ни одной царапины, ни одного ожога. Как было велено. Все кончено, милорды…

Стол снимают с жертвы и ставят на место.

– Перевернем короля, – говорит Огл.

Ни Малтреверс, ни Герни не решаются притронуться к телу. Это делает их сообщник, чье ремесло – убивать. Он переворачивает труп на спину, вглядывается и издает удивленный звук.

– Ну-ка, посветите получше, – говорит он.

При свете фонаря они с ужасом видят кошмарную гримасу боли, застывшую на лице жертвы. Никто из них никогда не видел подобной маски страха и невыносимой муки. Маски, которую не стереть с лица.

Более ясно ничто не могло бы свидетельствовать о том, что король Эдуард II умер страшной насильственной смертью, такой жестокой и мучительной, какую из всех созданий только человек и может придумать для себе подобных.

* * *

– …Он умер во сне, – рассказывали потом все трое. – Такая мирная кончина…

На теле действительно не было никаких следов насилия. Но его лицо – оно без всяких слов говорило о том, что произошло. Говорило, разумеется, тем, кто хотел видеть и знать.

Все же трое главных участников посчитали более безопасным для себя уехать потихоньку из страны и за ее пределами подождать, как будут развиваться события и чем все это для них может окончиться…

Ждать им пришлось долго…

Тело Эдуарда забрал приехавший в замок из Глостера настоятель монастыря. Оно должно было оставаться там до официального погребения.

А по всей Англии люди только и говорили об умершем короле. Что с ним произошло?.. Несомненно, какая-то тайна окутывает обстоятельства его смерти… Что-то тут не так… Да и чего ждать от королевы, которая уже давно живет в грехе с тщеславным и алчным Мортимером?.. А молодой король? Что он думает обо всем этом?..

Молодой король все больше обретал чувство уверенности и ответственности, все быстрее освобождался из-под опеки матери, ее любовника и всех других.

Он хотел многое знать и понять.

Как умер отец? Почему удрали те, кто держал его в темнице? Почему не утихают скандалы, связанные с именем королевы?..

Вопросов было без счета, и он твердо решил добиться со временем ответа на все из них. А пока… Что ж, пока надо учиться жить и править страной… И ждать… Ждать – тоже умение…

Ожидание может оказаться сродни зреющей буре. И тогда сама буря будет сокрушительной.