Я вышла замуж за Уолтера в 1561 году, когда мне шел двадцать первый год. Родители мои были согласны с моим выбором, и королева с готовностью благословила нас. Уолтер был виконтом Хиерфордским, одного со мною возраста, и семья его была известна. Ввиду всего этого брак посчитали весьма выгодным. Королева сказала, что самое время выдать меня замуж, что породило во мне некоторые сомнения и недоумение: замечала ли она, как часто мой взор был направлен в сторону Роберта Дадли.

Я пришла к заключению, что Роберт не женится ни на ком, кроме самой королевы.

Уолтер делал мне предложение несколько раз. Я была влюблена в него, и родители очень желали нашего брака. Он был молод и подавал надежды на блестящее будущее при дворе, поэтому среди соискателей моей руки я выбрала его и начала семейную жизнь.

Теперь нелегко припомнить, какие именно чувства я испытывала к Уолтеру. Королева как-то намекнула, что я была в той поре, когда необходимо выйти замуж, и она была права. Думаю, что тогда мне казалось, что я в самом деле люблю Уолтера – и бросила все мечты о Роберте Дадли.

После церемонии мы приехали в родовое поместье Уолтера – замок Чартли, очень впечатляющее сооружение, построенное на плодородных землях. С его высоких башен можно было любоваться прекрасными пейзажами Стэф-фордшира. Он расположен в шести милях на юге-востоке от Стэффорда и находится на полпути между Ригли и Стоуном.

Уолтер очень гордился замком, и я постаралась выразить свой интерес к нему, поскольку он должен был стать моим домом.

В нем были две круглые башни – совершенно древние, сооруженные где-то около 1220 года. Более трехсот лет эти стены противостояли ветрам и дождям и готовы были стоять дольше. Стены были почти четырехметровой толщины, а бойницы сделаны таким образом, чтобы стрелы летели во врага горизонтально: это делало крепость почти неуязвимой. Во времена Вильгельма Завоевателя на этом месте стояло оборонительное сооружение, которое и было затем перестроено в замок Чартли.

– Он принадлежал графам Дерби, – рассказал мне Уолтер, – во время правления Генри VI перешел во владение Деверо, когда одна из дочерей Дерби вышла замуж за Уолтера Деверо, Графа Эссекса. С тех пор наша семья владеет им.

Я вполне согласилась с тем, что это благородное и достойное владение.

Первый год моего замужества был очень счастливым. Уолтер был преданным мужем, очень любил меня, и меня устраивало все, что было в замужестве. Временами я бывала при дворе, и королева приветливо принимала меня. Я полагала, что она весьма удовлетворена тем, что я замужем, поскольку, вероятно, поняла мою слабость к мужскому обществу. Она терпеть не могла, когда при ней уделяли внимание кому-то из женщин, и, вероятно, заметила те взгляды, которые дарили мне ее фавориты.

Уолтер не входил в число фаворитов: ему не хватало дерзости и галантности, которыми так восхищалась в мужчинах королева. Полагаю, он был чересчур внутренне честен, чтобы сыпать комплиментами, принятыми среди фаворитов, которые, будучи трезво обдуманными, выглядели вполне абсурдно. Он любил отечество и королеву, он служил им и отдал бы за них жизнь, но быть угодником он был неспособен.

Это означало, что мы бывали при дворе нечасто, однако, когда это случалось, она не забывала радушно приветствовать свою «дорогую кузину» и неизменно интересовалась моей замужней жизнью.

Как ни странно, в те первые годы своего замужества я ничего не имела против того, чтобы месяцами жить в провинции. Я полюбила свой дом, свои ежедневные занятия. Я раздавала задания слугам; зимою замок был сырой и насквозь промерзший, поэтому я приказывала развести огонь в каждом камине. Прислуга, по сочиненным мною правилам, должна была подниматься в шесть утра летом и в семь – зимой; постели должны были быть убраны и камины прочищены к восьми; огонь разведен ко времени пробуждения хозяев. Я заинтересовалась травами и цветами. Один из слуг, особенно прилежный к этому занятию, учил меня, как узнавать растения и составлять букеты. Я украсила цветами каждое помещение в замке. Часто я сидела и вышивала церковный палантин вместе со служанками. Теперь мне представляется почти невероятным, что я так искренне посвящала себя этой размеренной провинциальной жизни. Когда навестить нас приезжала моя семья, либо кто-то из знакомых по королевскому двору заезжал погостить, я ощущала особую гордость в том, чтобы продемонстрировать, сколь хорошая я хозяйка. Я гордилась фамильным венецианским стеклом, которое, наполненное отличным вином, сверкало и переливалось всеми цветами при свете свечей, заставляла прислугу до блеска натирать серебряную и оловянную посуду. Я завела в доме традицию давать пиры для приезжающих гостей, и мне нравилось видеть, как столы ломятся от мяса, птицы и рыбы, от разнообразнейших пирогов – некоторые блюда специально изобретались к приезду того или иного гостя. Мне хотелось, чтобы наш дом славился гостеприимством. Люди, знавшие меня, удивлялись: – Леттис стала лучшей из хозяек, – говорили про меня. Это была черта моего характера: а всегда желала быть лучшей, и все это казалось мне какой-то игрой. Я была Довольна и домом, и мужем, и я всецело отдавалась этой новой игре.

Я частенько прогуливалась по замку, воображая себе его прошлое. Я приказала регулярно выметать мусор, чтобы избавиться от затхлого запаха.

Мы с Уолтером вместе часто объезжали окрестности, а иногда прогуливались пешком. Я хорошо запомнила день, когда он показал мне коров в парке Чартли. Они были непохожи на тех, что паслись повсюду.

– Они особой, нашей стэффордской породы, – сказал Уолтер.

Они были песочно-белой окраски, и лишь на морде, ушах и копытах проступали пятна черного цвета.

– Можно надеяться, что ни одна из них не произведет на свет черного теленка, – сказал Уолтер и, видя мое недоумение, пояснил: – У нас есть фамильная легенда: рождение черного теленка означает предвестие смерти кого-то из членов семьи.

– Какая чепуха! – воскликнула я. – Как может теленок повлиять на нас?

– Это одна из фамильных тайн, которые всегда живут в таких семьях, как наша. Началось все со времен битвы при Бертон Бридж, когда был убит хозяин замка и замок перешел временно в другие руки.

– Но ведь он вернулся в вашу собственность.

– Да, но для нашей семьи то было трагическое время. Тогда и возникло поверье, что рождение черного теленка приносит несчастье клану Деверо.

– Тогда нужно сделать так, чтобы вообще не рождались телята.

– Каким образом?

– Избавиться от коров.

Он нежно засмеялся над моей наивностью:

– Моя милая Леттис, да ты хочешь померяться силами с судьбой? Думаю, наказание за это будет большим, чем рождение черного теленка.

Я поглядела на эти кроткие, большеглазые жующие существа и сказала:

– Пожалуйста, не нужно больше черных телят. Уолтер посмотрел на меня, рассмеялся еще больше, поцеловал и сказал, что он счастлив, что я вышла замуж за него после нескольких предложений с его стороны.

Для моего спокойствия так же, как и для беспокойства насчет черного теленка, имелись причины: я была беременна.

Дочь Пенелопа родилась спустя год после моего замужества. Я познала радость материнства, и, конечно, дочь казалась мне более красивым, умным и во всех отношениях несравнимым ребенком, чем все дети на свете. Я была совершенно довольна своим пребыванием в Чартли, и не в силах была расстаться с ребенком надолго. В то время Уолтеру казалось, что лучшей жены было и не найти. Бедный Уолтер: он всегда был несколько ограничен.

В то время, пока я ворковала с умилением над дочкой, я забеременела вновь. Но не могу сказать, чтобы я опять испытала ту же радость и тот же экстаз. Месяцы беременности казались томительными и скучными, и к тому же я никогда не могла увлекаться чем-либо слишком долго.

Пенелопа росла и выказывала определенный характер и уже не была тем милым, «сладким» ребенком, как прежде. Я начинала с возрастающей тоской подумывать о дворе и светской жизни.

Время от времени до нас доносились слухи: большая часть их касалась королевы и Роберта Дадли. Представляю, насколько обескуражен и раздражен был Роберт стойкими отказами королевы выйти за него замуж теперь, когда он был свободен. Но она была мудра. Иначе бы ей не избежать скандала. Если бы не ее отказ от замужества, на нее навсегда бы легла тень подозрения в убийстве Эми Дадли. Люди все еще говорили об этом случае – даже в глухой провинции, вроде Чартли. Некоторые заходили так далеко в своих намеках, что один закон существовал для простых смертных, а другой – для королевских фаворитов. Очень немногие не верили в Англии в виновность Роберта в смерти жены.

Как ни удивительно, на меня это произвело странное впечатление: я даже, поверив в виновность Роберта, увлеклась им еще более. По моему мнению, он был настоящим сильным мужчиной – таким, который всегда добивается того, чего желает.

В своих фантазиях я извиняла Роберта и была в восторге от того, что он не достался королеве.

Уолтер оставался хорошим мужем, однако я ощущала отсутствие того восторга и того любования мною, что были в нем раньше. Я поняла, что мужчина не может продолжительное время восхищаться женой и ее сексуальными достоинствами; я же никогда не была в восторге от его способностей: они всегда были не выше средних. Когда-то я просто жаждала такого рода опыта, и поэтому была в восхищении от него. Теперь, когда у меня была годовалая дочь, и второй ребенок должен был родиться вскоре, я начала испытывать разочарование, и впервые решилась на неверность… но пока в мыслях.

В тогдашнем моем состоянии я не могла появиться при дворе, но мне было крайне интересно, что там происходит. Уолтер прибыл в Чартли с потрясающими новостями: королева больна оспой, и за ее жизнь опасаются.

Я ощутила страшную депрессию. Мрачные мысли посещали меня, и, как ни странно, я не видела без королевы будущего. Хорошо, что я не предвидела наших с ней будущих отношений, но даже если бы я и смогла их предвидеть, не думаю, что мои чувства отличались бы от тех, что я испытала.

Уолтер был мрачен. Я догадывалась о чувствах и настроениях моих родителей: что будет со страной, если королева умрет?

Была очевидная возможность того, что Мария Шотландская, которая была вынуждена покинуть Францию в связи с недавней кончиной своего молодого супруга Франсуа И, станет новой королевой.

Уолтер рассуждал:

– Двое братьев Поул уже прилагали всевозможные усилия, чтобы посадить Марию Стюарт на трон. Конечно, они утверждали, что не имели этого намерения, а просто желали, чтобы королева объявила Марию Шотландскую своей преемницей.

– И чтобы на землю Англии вернулся католицизм! – воскликнула я.

– Да, то была их цель.

– А что королева?

– При смерти. Послала за Дадли: хочет, чтобы он был рядом с ней на смертном одре.

– Но еще не конец! – выкрикнула я.

Я смотрела на Уолтера и отчаянно думала о том, что если она умрет, Роберт, вне сомнения, женится, а я – теперь я замужем за Уолтером Деверо!

И думаю, что именно в этот момент я начала ненавидеть мужа.

– Она послала за ним, – продолжал Уолтер, – и сказала, что если бы она не была королевой, она была бы его женой.

Я кивнула: я поняла, что из двух страстей победила страсть к власти и короне; она не желала делить ее ни с кем. Власть в государстве должна была принадлежать ей полностью, однако и это не разрешало всех моих сомнений.

– Затем она позвала к своему одру министров, – рассказывал Уолтер, – и повелела записать свою последнюю волю. Она назначает регентом Роберта Дадли. – Я затаила дыхание.

– Значит, она очень любит его, – сказала я.

– Ты сомневалась в этом?

– Но она не захотела выйти за него замуж.

– Потому, что на нем подозрение в убийстве жены.

– Удивляюсь… – начала было я, но смолкла, представляя себе, как ее хоронят, и ее недолгое правление закончено.

Что дальше? Что будет со страной и народом? Одни попытаются возвести на трон Марию Шотландскую, другие – леди Кэтрин Грей. Англия будет втянута в гражданскую войну.

Но главный вопрос, который мучил меня, состоял в том, как поступит Роберт, когда она умрет. И я страдала, спрашивая саму себя, не рано ли вышла я замуж, и не мудрее было бы подождать?

Затем родилась моя вторая дочь: я назвала ее Дороти. Королева выздоровела после болезни – не умерла, и этого от нее можно было ожидать. Более того, она вышла из смертельной болезни невредимой, что и вовсе было редкостью. Сестра Роберта, Мэри, жена Генри Сидни, находилась возле королевы день и ночь, ухаживая за больной, выполняя все ее просьбы и приказания. Она заразилась той же болезнью, и ее лицо было обезображено. Я слышала, что вскоре после этого Мэри попросила высочайшего разрешения покинуть двор и удалиться в свое фамильное поместье Пеншерст, откуда уже никогда не выезжала. Разрешение, конечно, было дано, но это была и вся награда от Елизаветы, которая, по правде говоря, никогда не забывала в своих благодеяниях тех, кто верно ей служил. Кроме того, Мэри Сидни была ее любимицей.

Уолтер сказал, что люди начинают вновь поговаривать о том, что королева выйдет замуж за Роберта.

– Но отчего это более вероятно теперь, если не случилось уже давно? – вопрошала я.

– Во-первых, не так уж давно, – отвечал Уолтер, – а во-вторых, люди теперь готовы принять все, потому что рады выздоровлению королевы. Народ хочет их свадьбы, потому что ему нужен законный престолонаследник. Ее болезнь как раз и показала, как опасно положение, когда у королевы нет детей.

– Она никогда не умрет, пока сама не пожелает, – угрюмо проговорила я.

– Все это, – сказал Уолтер, – в руках Господа. Вскоре жизнь при дворе пошла своим чередом. Роберт вновь был обласкан, и теперь уже не терял надежды. Я не сомневалась, что он надеялся более, чем когда-либо, теперь, когда народ успокоился в слухах и желал замужества королевы.

Королева пребывала в прекрасном расположении духа. Она даровала прощение братьям Поул: то был типичный для нее жест. Она любила показать народу, насколько великодушна она может быть и что она не таит зла и не строит козней против кого бы то ни было. Братья Поул были сосланы – и двор вновь расцвел.

Но оглашения помолвки не последовало.

Было досадно получать новости из уст Уолтера или тех, кто приезжал к нам с визитом, поскольку они никогда не рассказывали того, что я жаждала знать. Как только я оправилась от вторых родов, я поклялась себе, что вернусь ко двору. Королева всегда принимала меня благосклонно, и я была убеждена, что теперь я склонюсь перед ней со слезами радости оттого, что она жива и невредима. Если же слез не будет, то я прекрасно знала, как их вызвать искусственно при помощи сока некоторых растений. Тогда я спровоцирую ее на подробный и откровенный рассказ о том, что произошло при дворе за эти годы, и признаюсь ей, что тихая семейная жизнь не может для меня быть заменой пребыванию при королевских покоях. Она завидовала рождению детей, я знала это, но не девочек, а у меня были дочери.

Она приняла меня, изобразив привязанность и любовь, и я, в свою очередь, разыграла свою сцену: высказала невероятную радость по поводу ее выздоровления, что мне, очевидно, удалось, ибо она постоянно держала меня возле себя. Более того, она подарила мне отрез бархата сливового цвета, чтобы сшить из него платье, и шелковую тесьму. То были знаки ее благоволения.

Пока я была при дворе, пришли интересные новости, эрцгерцог Чарльз – соискатель руки королевы, которого она когда-то отвергла, – предложил руку Марии Шотландской.

Силу ее чувств и интереса к Марии нельзя было недооценить. Она была ее наиболее яркая соперница. Как только Елизавета получала малейшую информацию с Марии, она застывала от напряжения, она никогда не забывала ни малейшей детали из сказанного ей о Марии. Она ревновала Марию не к ее высочайшему титулу, в котором не было сомнений, не к ее притязаниям на трон, но исключительно к женской красоте, поскольку о той говорилось, что она – одна из красивейших женщин мира. А так как Мария Шотландская также была королевских кровей, сравнение с Елизаветой было более чем возможно.

К сожалению для Елизаветы, Мария была и красива, и наделена талантами, и в этом также не было сомнения. Однако, я уверена, что в ней не было и сотой части той хитрости и изощренности ума, которые были даны нашей леди Елизавете.

Я, бывало, думала о том, насколько разные у них двоих судьбы. Мария, любимое дитя французского двора, резвилась и ласкалась к своим сиятельным свекру и свекрови, а также к всевластной любовнице французского короля Диане де Пуатье, которая была много влиятельнее при дворе, чем королева Катерина Медичи.

Она была любима своим молодым мужем и воспеваема поэтами. А Елизавета прошла через нелегкое детство и мрачную юность и всегда была на волосок от смерти. Полагаю, именно это сделало ее такой, какая она была, но в таком случае оно того стоило.

Тем более странно, что такая мудрая женщина не смогла скрыть своей ярости и ревности при известии о сватовстве эрцгерцога.

Если бы она попросту пережила это наедине со своими эмоциями – это было бы одно, однако она послала за Уильямом Сесилом, чтобы публично оскорбить эрцгерцога, назвав его в присутствии посла «австрийским повесой» и прочими эпитетами, поручила Сесилу передать Марии, что она никогда не получит благословения Елизаветы на этот брак и что если та считает себя наследницей английского престола, то ей следовало бы прислушаться к мнению правящей королевы.

Сесил был напуган тем, что выпад королевы будет осмеян присутствующими иностранными поверенными; а когда император Австрии написал, что он возмущен оскорблениями в адрес своего сына и не желает более, чтобы тот подвергался недостойным нападкам, Елизавета самодовольно усмехнулась и кивнула в ответ.

Очевидно, Роберт в то время чувствовал себя на коне. Я видела его время от времени, и у меня не возникало сомнений, что он очень уверен в своих шансах. Он постоянно пребывал при королеве, часы проводил с нею наедине в ее апартаментах, поэтому неудивительно, что люди вроде миссис Доув верили слухам о королеве и ее фаворите. Но Елизавета не могла забыть случай с Эми Дадли и поэтому медлила.

Когда до нас донеслась весть о том, что другой соискатель ее руки, Эрик Шведский, влюбился самым романтическим образом, Елизавета без конца повторяла со всевозможными колкостями эту историю. Эрик однажды увидел в окрестностях дворца красивую торговку орехами по имени Кэйт и настолько был очарован ею, что женился на ней. Как мило, как трогательно. Похоже на рождественскую сказку. Однако какая удача для торговки Кэйт, что когда-то Елизавета отказала ее возлюбленному! Кэйт должна бы быть столь же благодарна ей, Елизавете, сколь и ему. Мораль же в том, что человек королевских кровей, способный жениться на торговке орехами, вне сомнения, не пара для королевы Англии.

Она любила обсуждать своих поклонников. Часто я сидела возле нее, в то время как она расписывала мне детали предложений, которые ей делались.

– А я все еще девственница, – вздыхала она.

– Я надеюсь, ненадолго, Ваше Величество, – говорила я ей.

– Отчего ты так думаешь?

– Слишком многие ищут этой чести, Мадам. И Вы соизволите, я не сомневаюсь, принять одно из предложений и тем самым сделаете этого мужчину счастливейшим человеком на Земле.

Ее золотистые глаза были полуприкрыты: наверное, она вспомнила «милого Роберта».

С тех пор, как она узнала, что эрцгерцог Чарльз сделал предложение Марии, королеве Шотландской, она постоянно уделяла внимание послу Шотландии сэру Джеймсу Мелвиллу. Она играла для него на музыкальных инструментах, а делала она это очень искусно; она пела в его присутствии и, что у нее получалось превосходнее всего, она танцевала. Она страстно любила танцы и была тонка, легка и несла такое неоспоримое достоинство во всей своей внешности, что в любой компании танцоров была истинной королевой.

Она всегда спрашивала у Мелвилла, как ему понравилось представление, а также не забывала спросить, так ли хороша в искусствах ее соперница, а его хозяйка – королева Мария.

И я, и другие фрейлины не могли удержаться от смеха, когда наблюдали, как бедный Мелвилл боролся между двумя искушениями, стараясь не обидеть свою королеву и вознести похвалу Елизавете. Елизавета заманивала его в ловушку, и часто раздражалась на него, поскольку не могла этого сделать настолько глубоко, чтобы он хоть раз признал ее превосходство.

Было удивительно, сколь велико ее тщеславие, но, без сомнения, она была очень тщеславна.

Они с Робертом в этом были крайне схожи. Они оба считали себя непререкаемо превосходящими других людей. Он – всегда уверенный в своем успехе и в том, что преодолеет любое сопротивление (когда он женился, я вспомнила о том, что он обещал сам себе всегда быть хозяином и повелителем), а она – уверенная в своем праве «заказывать музыку».

Между ними были и цель, и препятствие: корона. Она не потерпела бы того, чтобы делиться с кем-либо властью, а он был уверен и смел в своих исканиях – власти ли или этой женщины? Я полагала, что я знала ответ, но знала ли его Елизавета?

Однажды она была в прекрасном настроении. Она тихо улыбалась, пока мы одевали ее – когда я была при дворе, мне поручались кабинет и туалет королевы. Полагаю, ей даже нравилась порой моя дерзость, за которую я уже получила соответствующую репутацию. Когда я заходила слишком далеко, она всегда могла дать мне это понять или ледяным взглядом, или пощечиной, или одним своим очень болезненным щипком, которые она так любила «раздавать» тем, кого она сочла чрезмерно воспользовавшимися ее милостью.

Она улыбалась, тихонько кивала самой себе, и, когда я увидела ее с Робертом, я поняла, что думала она в тот день лишь о нем одном.

Когда секрет ее прекраснодушия стал ясен, никто не в силах был поверить этому.

Она дала всем знать, что настолько печется о благополучии своей шотландской кузины, что самолично выбрала для нее наилучшего жениха, которого можно было иметь. То был человек, кому она отдавала предпочтение, и, кроме того, он уже неоднократно доказывал ей свою преданность. Королева Шотландии будет иметь возможность оценить, насколько высоко ставит ее сама королева Англии: она предлагает ей красивейшего и преданнейшего мужчину во всем Королевстве, предлагает в мужья. Этим человеком был никто иной, как Роберт Дадли.

Впоследствии я слышала, что Роберт, узнав об этом, позволил своему гневу излиться в полной мере. Такой оборот означал полный крах всех его надежд. Ему было известно, что Мария не примет его руки, а то, что его предлагала своей сопернице в мужья сама Елизавета, означало, что королева не намерена выходить за него замуж.

В тот день в апартаментах королевы повисла глубокая тишина. Все затаились и боялись произнести слово. Прошло некоторое время, прежде чем появился стремительно шагавший Роберт. Он оттолкнул плечом нескольких придворных и прямо прошел в ее кабинет; в дальнейшем слышны были их раздраженные голоса, когда они кричали друг на друга.

Сомневаюсь, что когда-либо еще бывала такая сцена между королевой и ее подданным, однако Роберт был не простым подданным, и мы понимали причину его ярости.

Внезапно в кабинете воцарилась тишина, и мы все недоумевали, что именно она означает. Когда Роберт вышел, он не глядел ни на кого, однако вид у него был уверенный. Всем было любопытно, что же произошло между ними. Вскоре это открылось.

Дело было в следующем: недопустима была сама мысль, что королева Шотландии выйдет замуж за простого сына графа. Следовательно, лорду Роберту надо было повысить титул. Елизавета решила наградить его невероятными почестями и присвоить ему титул графа Лейстера и барона Денби – титул, который доныне принадлежал лишь людям королевской крови; графства Кенилворт и Эстел Гроув отныне принадлежали ему.

Все втайне усмехались, так как знали, что, конечно, королева не уступит никому своего «милого Робина». Она собиралась оказать ему почести, и ей показалось удачным сделать это через сватовство к Марии – одновременно она очень тонко и хитро унизила ее.

При дворе все поняли ее хитроумный маневр, однако люди, далекие от двора, могли воспринять его по-иному. Королева сама предложила в мужья королеве Шотландии Роберта Дадли, следовательно, все грязные слухи об ее участии в убийстве Эми Дадли были ложью! Вне сомнения, королева не имела интереса в смерти жены Дадли, поскольку не вышла замуж за него даже тогда, когда имела все возможности, более того, она предложила брак между ним и королевой Шотландии!

Умница королева достигла своей цели. Роберт без лишних сплетен получил почести и титулы, а народ навсегда оставил сплетни об участии королевы в убийстве жены Дадли.

Я присутствовала на церемонии посвящения Роберта. Это была крайне торжественная церемония, которая происходила в Вестминстерском дворце. Редко приходилось мне видеть королеву в столь счастливом настроении. Роберт, конечно же, выглядел великолепно в сверкающем камзоле, атласных панталонах и элегантном серебряном шелковом жабо. Он высоко держал голову: ведь он должен был выйти из этого зала более могущественным и богатым, чем входил в него. Всего несколько дней тому назад, услышав о намерении королевы отослать его в Шотландию, он полагал, что его надежды разрушены. Но теперь ему было известно, что в действительности такого намерения у нее не было и то была лишь уловка, чтобы без лишних осложнений вознаградить его, то было заверение в ее любви, а он боялся ее безразличия.

Елизавета вошла в зал с сияющим лицом: любовь к Роберту преобразила его и сделала почти прекрасным. Перед нею шествовал, неся Меч Королевства, очень высокий и очень юный мужчина, почти мальчик. Мне прошептали на ухо, что то был лорд Дарили. Я вскользь взглянула на него: мое внимание было всецело приковано к Роберту, хотя, если бы я знала, какую роль он сыграет в моей дальнейшей судьбе, я рассмотрела бы его повнимательнее.

Все взгляды, конечно, были сосредоточены на блистательной паре, на двух главных актерах на сцене. И я была изумлена – так же, как изумлялась этому часто и в прошлом, и в будущем – насколько явно королева выказывает свои чувства к Роберту.

Роберт стоял перед ней коленопреклоненный, и она, застегивая мантию, ко всеобщему изумлению, запустила свои длинные пальцы под ворот и пощекотала ему шею, как будто ее желание прикоснуться к нему было неодолимым.

Я была не единственной, кто заметил это. Я видела, как сэр Джеймс Мелвилл и французский посол обменялись взглядами, и подумала: это будет пересказано всей Европе и Шотландии. Королева Шотландии уже успела заявить о том, что она оскорблена тем, что в мужья ей предложен королевский стремянной, но Елизавета, по-видимому, не обратила на это заявление никакого внимания.

Елизавета, от которой ничто не могло укрыться, обратилась к Мелвиллу с вопросом:

– Послушайте, как вам нравится милорд Лейстер, а? Я чувствую, что вы предпочитаете вашего парня?! – И она кивнула в сторону лорда Дарнли.

Последняя фраза была сказана на шотландском наречии и так развязно, что Мелвилл вздрогнул. Я не поняла тогда смысла намека, но позже догадалась, что она пожелала дать понять Мелвиллу, что ей известно о секретных переговорах, которые велись в отношении брака между Марией Шотландской и лордом Дарнли. Это было вполне характерно для нее: пока она щекотала шею любимого Роберта, она уже обдумывала перспективы этого брака и его последствия.

Позже она показывала своим видом, что возражает против этого союза, одновременно, в действительности, делая все возможное, чтобы он состоялся. Она увидела Дарнли со всей своей беспощадной проницательностью: молодого человека, которому не было еще и двадцати, очень высокого и тонкого, в связи с чем он казался ростом еще выше, чем был, хорошенького юношу с круглыми голубыми глазами и нежной кожей цвета персика. Он был привлекательным для женщин, которые увлекались хорошенькими мальчиками. У него были приятные манеры, но вялые, слабые губы выдавали в нем существо капризное и даже жестокое. Он хорошо играл на лютне, прекрасно танцевал и, конечно, имел необоснованные надежды на успех и власть, поскольку был сыном дочери Маргариты Тюдор, сестры Генри VIII.

Сравнивать его с Робертом было равносильным тому, чтобы выявить нарочито его слабости. Я поняла, что королева хорошо обдумала все это и была настроена так же решительно, как и Мелвилл: устранить все препятствия на пути Дарнли к руке королевы Шотландской, хотя в показном порядке выступала против этого.

После церемонии, когда королева удалилась в свои покои, Роберт – теперь граф Лейстер и почти самый могущественный человек в королевстве после Ее Величества – посетил ее.

Я сидела в дамском кабинете и слушала, как все обсуждают, насколько величественно выглядел граф Лейстер и как горда им королева. Все ли заметили, как она пощекотала его шею? Она настолько была привязана к нему, что не смогла скрыть свою любовь даже при послах и официальных лицах на торжественной церемонии. Какие же чувства она проявляет к нему, оставаясь с ним наедине?

– Это долго не продлится теперь, – произнес кто-то. Многие полагали, что этот ход королевы лишь подготавливал дальнейшие события: более достойным будет выглядеть замужество за графом Лейстером, чем за лордом Робертом Дадли.

Когда Елизавета провозгласила, что Роберт Дадли – достойный жених для королевы, она имела в виду не королеву Марию Шотландскую, а королеву Елизавету Английскую.

Позже мы с нею сидели вдвоем. Она спросила, как мне понравилась церемония посвящения, и я ответила, что все выглядело очень торжественно.

– Граф Лейртер выглядел очень красиво, не правда ли?

– Более чем красиво, Мадам.

– Я не видела более красивого мужчину, а ты? Ах нет, Не поддакивай мне. Как добропорядочная жена, ты не должна даже сравнивать его со своим мужем, Уолтером Деверо.

Она так проницательно на меня смотрела, что я засомневалась, не выдала ли я своего интереса к Роберту.

– Они оба – великолепны, Ваше Величество. Она рассмеялась и больно ущипнула меня:

– Честно говоря, – сказала она, – при дворе нет мужчины, способного сравниться с графом Лейстером. Но ты считаешь, что Уолтер достоин такого сравнения, и это мне нравится. Я не люблю неверных жен.

Я почувствовала себя неловко: как она могла догадаться, что я чувствую к Роберту? Я старалась никогда не выдавать себя, да и он ни разу не взглянул в мою сторону. Вероятно, ей казалось, что все женщины должны желать Роберта.

Она продолжала:

– Я предложила его в мужья королеве Шотландии. Она решила, что Роберт недостоин ее. Она никогда его не видела, иначе изменила бы свое мнение. Я оказала ей величайшую честь, которую только в силах была оказать кому-либо. Я предложила ей графа Лейстера, а теперь я открою тебе секрет: если бы я не поклялась умереть девственницей, единственный человек, за которого я вышла бы замуж – это Роберт Дадли.

– Мне известно о привязанности Вашего Величества к нему, и его – к Вашему Величеству.

– Я сказала об этом шотландскому послу, и ты знаешь, что он мне ответил, Леттис?

Я с почтением ждала продолжения, и она продолжила.

– Он сказал: «Мадам, не трудитесь говорить мне это. Я знаю Вас: Вы думаете, что как только Вы выйдете замуж, Вы станете лишь королевой, а не правительницей Англии, но сейчас Вы – и королева, и король в одном лице… вы не потерпите, чтобы вами командовали».

– И Ваше Величество согласились с ним? Она легонько толкнула меня:

– Думаю, тебе известно.

– Мне известно, – отвечала я, – что я должна быть счастлива возможностью быть связанной с Вашим Величеством кровным родством и служить столь благородной леди.

Она кивнула:

– Есть обязанности, которые я должна исполнять. Но, когда я увидела его сегодня, стоящего передо мною, я была готова в своем сердце позабыть все свои решения.

Наши взгляды встретились. Ее огромные зрачки искали в моих глазах пути к моим мыслям и моему сердцу. Ее взгляд навел меня на мрачные предчувствия, как это часто случалось затем в будущем.

– Я всегда буду подчиняться моей судьбе, – продолжала она. – У нас есть долг, которому мы обязаны подчиниться… Роберт и я.

Я предчувствовала, что в ее словах сквозит скрытое предостережение мне, но не могла понять, в чем оно состоит. Несомненно, моя красота не поблекла после рождения детей, скорее всего, она расцвела еще более. Я по-прежнему ощущала, как взгляды мужчин следуют за мною, и нередко мне приходилось слышать, что я вызываю желания.

– Я покажу тебе кое-что, – проговорила королева и подошла к комоду. Она вынула из ящика нечто завернутое в бумагу, на которой было написано ее рукой: «Портрет Милорда».

Она развернула бумагу, и внутри оказался миниатюрный портрет: на меня глядело лицо Роберта.

– Сходство очень велико, – сказала она. – Тебе так не кажется?

– Каждый сказал бы, что это – никто иной, как милорд Лейстер.

– Я показывала его Мелвиллу, и он также полагает, что сходство поразительное. Он пожелал взять его с собой, чтобы показать своей повелительнице: он полагает, что как только она взглянет на портрет, она не сможет отказать ему. – Она застенчиво засмеялась. – Но я не отдала ему портрет. Я сказала Мелвиллу, что он единственный у меня, поэтому я не могу отдать его. Полагаю, он понял.

Она было дала мне его в руки и вдруг довольно резко выхватила. Затем осторожно опять завернула портрет и перевязала лентой. Это было символично: она никогда не отдаст Его.

Без сомнения, Роберт поверил тому, что после оказания почестей следующим шагом королевы будет замужество. Я полагала, что и действительно она намерена была выйти за него замуж, несмотря на ее заверения, что она желает остаться девственницей.

Он теперь был очень богат – он стал одним из богатейших людей в Англии, и немедленно приступил к реконструкции замка Кенилворт. Как и следовало ожидать, он гордился своим богатством и, конечно, был очень близок к королеве. Ее спальня стала, в некотором смысле, государственным кабинетом, и, по традиции веков, она принимала в ней министров. Однако один Роберт мог входить к ней в спальню без доклада – ему все позволялось. Однажды он выхватил ночную сорочку у леди, обязанность которой была подавать сорочку королеве, и подал ее сам. Не раз его видели целующим королеву на ночь.

Я вспомнила при этом, какие слухи распространялись о прошлом Елизаветы – о ее шашнях с Томасом Сеймуром, который свободно бывал у нее в спальне, но теперь я все более и более укреплялась в убеждении, что между ними не было физической любви. Елизавете нравилось разжигать чувство – свои собственные и своих поклонников – и именно на этом уровне, очевидно, она предпочитала оставлять отношения.

О ней всегда было много слухов, и, конечно, они были далеки от истины, но ее выходки стали предметом изумления всего мира. Не было королевы, за которой тянулась такая череда поклонников и ухажеров, и не было королевы, которую было бы так же трудно завоевать, как ее. Очевидно, для нее это было наивысшим и изысканным развлечением, в то время как для ее поклонников это стало весьма щекотливым и досадным моментом.

Роберта же, как первого из череды соискателей ее руки, существовавшее положение все более и более раздражало. Они оба были уже не в самом молодом возрасте, и, если королева надеялась принести Англии здорового наследника престола, самое время было выйти замуж. Как королеве, ей подобало знать об этом, но она все оттягивала.

Когда она отвергала заморских соискателей своей руки, все полагали, что она делает это оттого, что желает одного Роберта Дадли, но теперь время шло, а оно не выказывала желания выйти замуж. Все, кроме разве что заклятых врагов Роберта, желали их брака, тем более, что она ясно показывала свою любовь к нему.

Однако со временем люди начали предполагать, что существует какая-либо иная причина, по которой она отказывается от замужества. Шептались, что в ней есть нечто, отличающее ее от прочих женщин. Говорили между собой, что она бесплодна, а следовательно, нет смысла выходить замуж только для того, чтобы делить с кем-то власть. Ее прачки, якобы, разболтали о том, что у королевы редко бывают месячные, а это ясно указывало на то, что вряд ли она способна к деторождению. Я, однако, полагала, что едва ли какая-либо из королевских прачек осмелится болтать об этом. Все это было очень загадочно, тем более для женщины, которая была бы настолько влюблена, как была влюблена в Роберта Дадли Елизавета, и тем более было странно, что она даже не пыталась скрыть своих чувств к нему.

Я иногда думала, что ее воспитание имело на нее такое влияние. Ей было только три года, когда умерла ее мать, но она была уже в сознательном возрасте, в особенности, если принимать в расчет ее ранний ум, чтобы оплакивать потерю. Представлялось сомнительным, чтобы ее умная и веселая мать проводила с ребенком много времени, но ее посещения, безусловно, запомнились дочери. Анна Болейн славилась утонченным вкусом, и я слышала, что она любила одевать дочку в изысканные наряды. И вдруг веселая, изящная, нарядная мать исчезает. Я представляла себе трехлетнего ребенка, недоумевающего, задающего вопросы и не получающего на них удовлетворительных ответов. Красивые вещи исчезают вместе с матерью, а вместо этого гувернантка вынуждена посылать к королю с просьбой о самом необходимом, в чем нуждается его дочь. Отец, обезглавивший двух, должен был представляться ребенку ужасным. Одна мачеха Елизаветы умерла при родах, другая была разведена и забыта; последней мачехой была добрая и красивая Катарина Парр, с чьим мужем впоследствии она находилась в столь вольных отношениях, что была выслана из дома. Затем была жизнь, проведенная в казематах, с постоянно занесенным над головой топором палача. И в конце концов – власть и трон.

Не удивительно, что она была решительно настроена удерживаться на троне до последнего. Не удивительно, что с таким отцом она не верила в мужскую страсть. Может быть, в том и была причина, что она не желала расставаться даже с маленькой частью власти – и даже ради любимого Роберта.

Месяцы проходили, и Роберт становился все более беспокойным и раздражительным, и нам часто доводилось слышать между ними с королевой резкие слова. Однажды она напомнила ему, что она – королева, и ему следовало бы быть осторожнее. После этих ссор он обычно уходил обиженный, и она волновалась о нем и посылала за ним. Он возвращался, и они вновь становились друзьями.

Было много пересудов о том, что происходит в Шотландии. Мария вышла замуж за Дарнли – к тайному ликованию Елизаветы, хотя она и изображала негодование по этому поводу. Она часто после этого подшучивала вместе с Робертом над Марией:

– Она еще нахлебается печали большой ложкой, – говорила Елизавета, – но подумать только, что она могла бы иметь мужем тебя, Роберт.

Ей хотелось проучить Марию за то, что она отвергла Роберта, хотя она, Елизавета, очень рассчитывала на это.

Теперь Елизавета все более завоевывала уважение мудрых политиков. Такие мужчины, как Уильям Сесил, канцлер Николас Бэкон и герцог Саксонский считали ее проницательным политиком. В начале правления ее положение было нелегким и незавидным. И как могла она чувствовать себя уверенной и в безопасности, когда постоянно слухи о незаконности ее правления ползли по Европе? Никогда еще не бывало правителя в более шатком положении, чем Елизавета в то время. Теперь ей было тридцать три года, и она смогла найти место в сердцах людей, которое прежде принадлежало ее отцу: несмотря на все его злодеяния, ему всегда народ отдавал свою любовь. Он мог позволить себе рисковать состоянием всего королевства, участвуя в авантюрах, мог жениться на шестерых женах – и умертвить двоих, но для народа он всегда был героем и Королем, и не бывало попыток свергнуть его. Елизавета была истинной дочерью своего отца – и по внешности, и по манерам. Ее голос напоминал его голос, она ругалась, как, бывало, он, и везде, куда бы она ни направлялась, звучало: «Вот дочь великого Генриха», и она знала, что это – одно из ее неоспоримых преимуществ. Никто не мог отрицать, что она – его дочь, и что когда-то он принимал ее как свою законную дочь.

Однако ей приходилось быть осторожной. Мария, королева Шотландии, была претенденткой на трон. Поэтому что могло быть лучше для Елизаветы, чем замужество Марии за слабым, беспутным юношей, который мог привести Шотландию к потере могущества и разорению, и, тем самым, навлечь на Марию гнев ее возможных сторонников. Сестры леди Джейн Грей, Кэтрин и Мэри, обе были в Тауэре, наказанные заточением за то, что вышли замуж без высочайшего соизволения. Таким образом, Елизавета разделывалась с теми, кто мог иметь больше прав на трон, чем она: вскоре они все были под замком.

Пришла новость, что королева Шотландии беременная. Это было нежелательно для Елизаветы: если Мария родит наследника, то люди начнут сравнивать ее с Елизаветой в невыгодном свете для последней. Елизавета была подавлена До того самого момента, когда пришли новости о злосчастном ужине в Холируд Хаус, в Эдинбурге, во время которого секретарь-итальянец Марии, Риччио, был убит на глазах беременной королевы. Когда поползли слухи о том, что Риччио был любовником Марии, Елизавета сделала вид, что шокирована и негодует, однако новости ей доставили удовольствие. Но тоска королевы не прошла. О, она была сущей загадкой – наша Королева!

Как-то двор приехал в Гринвич – любимый дворец королевы, потому что она родилась там – с просторными залами, богато украшенными гобеленами, которые королева очень любила демонстрировать. В особенности любила она показывать новичкам при дворе зал, где она появилась на свет. Она стояла тогда посреди зала со странным взглядом, и я думала о том, представляет ли она себе свою мать, лежащую изможденной после родов, с разметавшимися по подушке прекрасными черными волосами. Думала ли она о том моменте, когда ее матери сказали, что родилась девочка, и это стало причиной агонии Анны Болейн, потому что рождение наследника, мальчика, изменило бы ее страшное будущее. Иногда в такие моменты на лице Елизаветы появлялось хищное, жесткое выражение, как будто она клялась самой себе доказать, что она станет лучшим правителем, чем стал бы любой мальчик.

Итак, мы были в Гринвиче. Она – в одном из своих великолепных нарядов, которыми был полон ее гардероб, платье из белого и пунцового атласа, расшитом жемчугами величиной с птичье яйцо, на оборках сверкали, как капли росы, крошечные бриллианты.

Она танцевала в тот день с Томасом Хинеджем, очень красивым мужчиной, которому в последнее время она оказывала большое внимание. В зал вошел Уильям Сесил. Было что-то в выражении его лица и глаз, показывающее, что у него есть важные новости, и королева сделала ему знак подойти. Он прошептал ей новости на ухо, и она побледнела Я была возле нее. я танцевала тогда с Кристофером Хэттоном, одним из лучших танцоров при дворе.

– Ваше Величество плохо себя чувствуют? – прошептала я ей.

Еще несколько фрейлин собралось вокруг нее, и она скорбно посмотрела на нас, проговорив:

– Королева Шотландии разрешилась прекрасным сыном, а я по-прежнему – бесплодное дерево.

Углы рта ее скорбно опустились, и она выглядела бледно и печально. Сесил что-то прошептал ей, и она кивнула.

– Пришлите ко мне Мелвилла, – сказала она, – я выражу ему мое высочайшее удовольствие по поводу события.

Когда пришел шотландский посол, вся печаль будто слетела с нее. Она весело сказала ему, что узнала новость и весьма ею обрадована.

– Моя сестра, королева Шотландии, любима Богом, – сказала она ему.

– Это милость Божья дала нам наследника и благополучное разрешение королевы от родов, – ответил Мелвилл.

– О, да. В Шотландии был большой раздор, однако этот ребенок принесет ей желанный мир.

Когда Мелвилл спросил, не соизволит ли она стать крестной матерью принцу, она ответила.

– Охотно.

Я увидела, как после этого разговора ее глаза следили за Робертом, и подумала.

– Она этого так не оставит. Рождение сына у королевы Шотландии привело ее к мысли о необходимости наследника для Англии. Теперь она выйдет за Роберта Дадли, потому что всегда желала иметь его.

В тот Новый год королева так благоволила ко мне, что подарила мне отрез черного бархата, и это было весьма дорогим подарком.

Мы со двором были в Гринвиче на праздновании Двенадцатой ночи. Я была в возбужденном, приподнятом настроении, отношение ко мне Роберта Дадли за последние несколько недель изменилось Я теперь часто замечала на себе его взгляд в полном зале, мы обменивались взглядами и улыбались друг другу.

Не было сомнения, что за последнее время Роберт стал не только самым красивым мужчиной при дворе, но и самым богатым и могущественным человеком. В нем была мужественность, что немедленно бросалась в глаза любому. Но я никогда не была уверена, привлек ли он меня своими чарами либо я соблазнилась возможностью потягаться силами с королевой, потому что даже заговорить с Робертом по-дружески значило неизбежно навлечь на себя ее гнев. Любая встреча между нами должна была состояться с максимальными предосторожностями и в строжайшей тайне, потому что если бы это когда-либо достигло ушей королевы, то был бы конец и его и моему процветанию при дворе. Это также воодушевляло и зажигало меня, я всегда любила риск.

Я не была столь глупа, чтобы думать, что ради меня Роберт пожертвует привязанностью королевы. Если бы она только поманила его, он немедленно оставил бы меня. Он был однолюб: его единственной большой любовью была корона. Если он когда-либо желал чего-то, то желал страстно, и делал все, что было в его силах, чтобы достичь цели. К несчастью для него, существовал лишь один способ достичь желаемого, так как только Елизавета могла дать ему власть и корону. Но проходили дни, и Елизавета выказывала все менее желания поделиться с ним властью.

И Роберт все более и более злился: перемена в нем была заметна всем. Сколько раз королева пробуждала в нем надежды, столько же раз все откладывалось. Теперь для него становилось ясным, что, возможно, она никогда не выйдет за него замуж. Он взял в привычку отлучаться на несколько дней, и это всегда приводило королеву в бешенство. В какую бы залу она ни входила, она всегда глазами искала Роберта, и, если его не бывало, она становилась все более и более раздраженной, призывала к себе фрейлин, и мы знали, что вскоре кому-то будет королевской ручкой нанесен удар «за неспособность» или «неловкость», чему мы на самом деле этим были обязаны Роберту.

Иногда она посылала за ним и вопрошала, как он осмелился отсутствовать. Обычно он отвечал, что ему кажется, будто его присутствие более не является для нее необходимым. Они ссорились; мы слушали, как они кричат из-за дверей друг на друга и поражались безрассудной смелости Роберта. Иногда он яростно выбегал из ее апартаментов, и она кричала ему вслед, что рада избавиться от его присутствия. Затем она вновь посылала за ним, и они примирялись, и он вновь становился ее «милым Робином». Но она никогда не желала разрешить самого главного вопроса.

Я полагала, что он, наконец, поймет, что она никогда не выйдет за него замуж, и оставит надежду. Я видела, бывало, как она ласкала его, гладила его волосы и даже целовала – и никогда не позволяла себе пойти дальше этого. Я начинала думать, что в ней было что-то ненормальное.

А затем случилось то, чего я, казалось мне, ждала всю жизнь. Не было сомнения, что Роберт начал ухаживать за мной. Может быть, именно то, что я раз за разом видела их вдвоем и полагала, что их манера играть в любовников глупа, я становилась все более и более нетерпимой к их отношениям. Возможно, я желала отомстить королеве за все ее щипки и пощечины. А может быть, я желала доказать ей, что в некоторых аспектах могу потягаться с ней и стать победительницей. Для натуры, подобной мне, величайшим несчастьем было всю жизнь выступать в роли униженной и благодарной подданной.

Тот случай ясно помнится мне и по сей день.

Я была с нею и с прислугой, которая готовила ее к вечеру. Она сидела перед зеркалом в блузе и льняной нижней юбке, разглядывая свое отражение. Она улыбалась и, вероятно, размышляла над чем-то приятным для нее. Думаю, она предполагала посвятить Роберта в «бобовые короли» по традиции Двенадцатой ночи. Человеку, получившему титул «бобового короля», дозволялось делать все, что ему пожелается в ту ночь. Он мог попросить кого угодно сделать то, что придумал, и все обязаны были повиноваться.

Я была в этом почти уверена, потому что так и случалось в прошлом, и я думаю, именно об этом она и размышляла, пока мы одевали ее. Она взглянула на яйцевидные нюрнбергские часы в хрустальной оправе и проговорила:

– Вы что-то копошитесь слишком медленно. Чего вы ждете?

Одна из женщин подошла к ней с подносом, на котором лежали шиньоны. Елизавета выбрала один из них, и ее волосы уложили в любимом ею стиле.

Следующим этапом предстояло одеть ей корсет. Никому не хотелось делать это, поскольку она любила утягиваться очень туго, и становилась чрезмерно раздраженной, если ее слишком уж туго стягивали, а также и тогда, когда ее талия казалась ей стянутой недостаточно туго, чтобы выглядеть тонкой, как она того желала. Но в тот вечер она была рассеянной, и мы благополучно прошли через эту процедуру. Я помогла завязать накладки из китового уса, и мы надели на нее множество нижних юбок. Затем она села, и ей принесли на выбор кружева. Она выбрала кружево в новом стиле «пикадилли», с тщательно вышитыми краями из изысканно вырезанного шелка. Она выглядела в ту ночь особенно изысканно и пышно: весь наряд ее переливался и сверкал в свете свечей и канделябров.

Я принесла пояс и застегнула его на ней, затем прикрепила к нему веер, футляр для ароматических веществ и зеркало.

Она внимательно наблюдала за мной, пока я проделывала все это, а я пыталась разгадать смысл ее проницательного взгляда. Я знала, что выгляжу в ту ночь особенно привлекательно, и мой наряд, блистательный в своей простоте, более идет мне, чем ее – ей, несмотря на всю его пышность.

Моя нижняя юбка, выглядывающая из разреза верхней, была глубокого синего цвета, и на швах замысловато украшена шитыми серебряной нитью звездами. Верхняя юбка была более светлого оттенка, а пышные собранные в складки рукава – того же цвета, что и нижняя юбка. Ворот был глубоко вырезан, отделан тончайшим кружевом, также вышитым серебряной нитью, и в виде шейного украшения я надела один-единственный бриллиант на золотой цепочке. Глаза королевы сузились от злости. Я была слишком хороша собой, чтобы это нравилось ей. Я внутренне торжествовала и смеялась над нею. И она не могла упрекнуть меня в излишней роскоши, как отчитывала она порою других фрейлин.

– Я вижу, ты носишь новый фасон рукавов, кузина. Я считаю, что от них платье не выигрывает, – сказала она мне.

Я опустила взгляд, чтобы она не смогла разглядеть в нем озорные огоньки.

– Да, Ваше Величество, – притворно-застенчиво проговорила я.

– Пойдем, уже пора.

Я вышла в зал с нею, отступя на несколько шагов. Я все еще не совсем привыкла ко двору, и такие пышные празднества сильно впечатляли меня. Когда королева появилась, наступила мгновенная тишина, и люди расступались перед нею, почтительно образуя коридор. Это, как я однажды сказала Уолтеру, напоминало мне Моисея, перед которым расступилось Красное море. Если королева направляла свой взгляд на кого-то, то мужчина преклонял перед нею колени, а женщина приседала в глубоком поклоне, с опущенными глазами, пока королева знаком не повелевала ей подняться, если желала заговорить с ней.

Я сразу увидела Роберта, и мы встретились взглядами. Я знала, что была в ту ночь очень красива. Мне было Двадцать четыре года, я была почти счастлива в браке, но неудовлетворенна, и эта неудовлетворенность роднила нас с графом Лейстером. Я жаждала любовного приключения, которое скрасило бы монотонность моих дней. Мне прискучила домашняя жизнь в провинции, я не была предназначена быть верной женой, и Роберт желал меня, я это знала.

Он был на десяток лет старше, и он был в расцвете. Но Роберт, казалось, был именно тем человеком, кому суждено быть в расцвете вечно, по крайней мере, всегда пользоваться успехом у женщин.

В то время королева начала расточать улыбки еще двум мужчинам в королевстве: Томасу Хинеджу и Кристоферу Хэттону. Оба были красавцами. Они всегда прекрасно выглядели и были особенно грациозны, фавориты королевы, и уж конечно, они должны были прекрасно танцевать. Все это могло навести на мысль, что королева – легкомысленная кокетка, потому что она флиртовала с красивыми мужчинами самым некоролевским образом, однако у нее были и другие фавориты, совсем из иной категории. Она во всем могла положиться на людей типа Сесила и Бэкона; она ценила их и была им преданным другом сама. Их позиции на самом деле были гораздо более прочны, чем позиция какого-нибудь красавца, который мог в любой момент утерять симпатии королевы в пользу другому. В этой когорте Роберт был лидером, и мне частенько представлялось, что она показывала симпатии к другим просто, чтобы раздосадовать Роберта.

В тот период ей показалось, что он слишком многое не ценит. Он стал несносен для нее с того момента, когда она воздала ему слишком большие почести, и ей захотелось еще раз показать ему, кто здесь «заказывает музыку».

Она уселась, улыбающаяся, в окружении трех самых блестящих мужчин двора: Роберта, Хинеджа и Хэттона.

Вошел паж с серебряным подносом, на котором лежал королевский боб, – он подал поднос королеве. Она взяла его и улыбнулась трем своим кавалерам. Роберт смотрел на нее и уже хотел было взять с подноса боб, когда она провозгласила:

– Я назначаю «бобовым королем» сэра Томаса Хинеджа.

Повисла напряженная тишина. Сэр Томас вспыхнул от удовольствия и преклонил перед королевой колено. Я взглянула на Роберта: лицо его побледнело, он сжал губы. Но затем он поднял голову и улыбнулся: он понял, что все пристально смотрят на него. Куда девалась ее любовь к Роберту, которого она каждую Двенадцатую ночь выбирала «бобовым королем» – каждый год с начала своего правления?

Теперь поползут слухи, люди будут говорить: «Лейстер попал в опалу; королева никогда не выйдет за него замуж».

Мне было жаль Роберта, но в то же время я чувствовала ликование, как и все в ту ночь, таинственную и возбуждающую.

В качестве первой привилегии сэр Томас пожелал поцеловать руку королевы. Она позволила, заметив, что должна повиноваться. Она ласково улыбалась ему, но я знала, что она делает это для того, чтобы позлить Роберта.

В ту ночь я танцевала с Робертом. Он сильно жал мне руку, и мы обменивались многозначительными взглядами.

– Я давно заметил вас при дворе, – сказал он.

– Неужели, милорд? – удивилась я в ответ. – Мне это было незаметно, я полагала, что все ваше внимание отдано королеве.

– Но не заметить самую красивую леди двора просто невозможно.

– Стоп! – шутливо-угрожающе закричала я. – Ваши слова звучат как измена.

Мы посмеялись, но к концу вечера он воспылал от любви. Его намерения стали столь прозрачны, что я напомнила ему о том, что я – замужняя дама, а он – почти женатый мужчина. Он ответил, что некоторые эмоции столь сильны, что их ничто не в силах сдержать.

Роберт не был быстр в ответах или остроумен, он не обладал даром цветисто расточать комплименты. Он был прям, решителен и полон силой желаний, он не скрывал причин своего ко мне внимания. Мне это нравилось: мой темперамент соответствовал такому мужчине, и инстинктивно я чувствовала, что с Робертом достигну того счастья и той полноты чувств, каких у меня до сих пор не было. Выходя замуж за Уолтера, я была девушкой, и с той поры тайные мысли о нарушении супружеской верности не покидали меня, хотя я никогда не изменяла мужу до сей поры. Я желала этого человека так же сильно и яростно, как и он меня. Я могла уверять себя, что он поможет мне избавиться от тоски, однако я была намерена доказать ему, что, завоевав меня, он уже не сможет без меня обойтись. Я представляла себе разочарование и досаду королевы, когда наступит ее размолвка с Робертом. Думаю, что, если она слышала бы наш разговор и видела бы наши лица тогда, она смогла бы убить меня. И это также была одна из причин, по которой я пошла на опасный шаг.

Он предложил мне встречаться тайно. Я знала, чем это грозит, но не испугалась. Я перестала думать об осторожности и вообще перестала думать. Я желала лишь одного: чтобы мы стали любовниками.

Королева в это время танцевала с Кристофером Хэттоном – наилучшим танцором из всех. Они были единственной танцующей парой в зале: все почтительно посторонились – я знала, что королева любит это. Когда танец окончился, все зааплодировали с большим жаром и начали уверять королеву, что она превзошла в ту ночь самою себя.

Томас Хинедж, «бобовый король», провозгласил, что, поскольку королева сегодня танцевала как никогда, он запрещает на некоторое время танцы, поскольку будет кощунством даже ступать на тот паркет, которого касалась нога волшебницы танца.

Я тихо фыркнула: столь неприкрытая лесть всегда изумляла меня. Я бы предположила, что такая проницательная женщина, как Елизавета, должна была бы или пресечь, или высмеять грубого льстеца, если бы не знала, что она всегда воспринимала это как должное, и даже как очевидный факт.

Вместо танцев, сказал наш «бобовый король», мы будем играть в игру под названием «Вопрос-Ответ», и он будет задавать вопросы, а также выбирать тех, кто должен на них отвечать. Когда могущественный дотоле человек поскальзывается, его враги немедленно и неминуемо начинают торжествовать свою победу. Они напомнили мне воронов, ожидающих смерти жертвы. Стоило Роберту попасть в опалу, так все, казалось, принялись травить и унижать его. Однако нужно признать, что редко кто имел столько ярых завистников, как Роберт, потому что редко кто из подданных пользовались такой любовью и вседозволенностью, как Роберт Дадли.

Неизбежным было поэтому, что первый вопрос Хинедж задаст Роберту, и все, затаив дыхание, ждали его.

– Милорд Лейстер, – заговорил Хинедж, – я задаю вам вопрос для Ее Величества.

Роберт склонил голову и ждал вопроса.

– Что легче стереть из памяти: неверное мнение, созданное клеветником, или же ревность?

Я наблюдала за выражением лица Роберта, поскольку близко стояла к нему. То, как он скрывал свою ярость и досаду, было поистине достойно похвалы.

Он повернулся к королеве: лицо и голос его были холодны.

– Ваше Величество слышало приказ «бобового короля», выбранного Вами для Двенадцатой ночи, и мне не остается ничего иного, как повиноваться. Поэтому я прошу Вас, Ваша Мудрость, дать нам ответ.

Когда он повторил вопрос, королева, с любовью ему улыбаясь, сказала:

– Милорд, я бы ответила, что сложно и то, и другое, однако ревность стирается из сердца с большим трудом.

Роберту были ненавистны насмешки в его адрес, а то, что королева объединилась в союз с Хинеджем, было больно вдвойне.

Он не подошел в тот вечер к королеве. Когда вновь начались танцы, он вытащил меня за руку из толпы танцующих и увел в маленькую комнатку, ему одному известную. Он втащил меня туда и закрыл дверь.

– Милорд, – сказала я ему, и голос мой дрожал от возбуждения, – нас могут увидеть.

Он страстно и жадно схватил меня и коснулся губами моего лица:

– А если бы даже и увидели, – прошептал он, – мне все равно. Мне все на свете все равно… кроме этого.

Он снял кружевное жабо с моей шеи и отшвырнул его. Затем положил мне руки на плечи и начал стягивать с меня платье.

– Милорд, – спросила я, – неужели вам хочется, чтобы я предстала перед вами голая?

– Да! – закричал он, – да, именно этого мне и хочется! Я видел тебя такой много раз в своих мечтах.

Я желала его так же страстно, как и он – меня, и мы не собирались этого скрывать.

– Ты прекрасна… прекрасна, как я тебя и представлял… – шептал он. – Ты – это все, чего я желаю, Леттис.

И он тоже был всем, о чем я мечтала. Я не испытывала такого прежде. Я сознавала, что его страсть ко мне подстегивается злобой и чувством мести королеве, и это вызывало бешенство во мне, однако нисколько не остудило моей страсти: я была настроена показать ему, что он никогда не знал и не узнает такой любовницы, какой могла быть я. Он будет со мной таким же смелым и безрассудным, какой была и я. И он осмелится потерять ради этой любви благосклонность королевы, как я готова была пожертвовать своими супружескими клятвами.

Думаю, что я одержала в ту ночь временную победу. Я чувствовала в нем и восторг, и изумление, и ощущение, которое было и у меня: мы созданы друг для друга.

Я знала, он будет привязан ко мне навеки, хотя никогда и не станет полностью моим. Это лишь придавало мне экзальтации: мне казалось, что природа наделила меня какими-то великими силами – силой притягивать мужчин и силой привязывать их к себе. И мы с ним были созданы для того, чтобы любить друг друга. Мы были очарованы друг другом, и, может быть, это стало ясно другим, потому что, когда мы с Робертом вернулись в бальный зал, мне вдруг стало не по себе.

Королева, наверняка, заметила отсутствие Роберта. Но заметила ли она и мое отсутствие? Вскоре это станет ясно, подумала я. Тут холодок прошелся у меня по спине: а что, если я буду отстранена от двора?

В течение последующих дней она не подавала виду. Роберт ко двору не являлся, и я знала, что она скучает. Она раздражалась и даже заметила как-то, что некоторые позволяют себе без разрешения королевы отсутствовать и их следует проучить.

Мы были с королевой вместе, когда пришла новость, что между графом Лейстером и сэром Томасом Хинеджем произошла стычка. Лейстер послал Хинеджу уведомление, что хотел бы нанести ему визит и как следует проучить его. Хинедж ответил, что будет рад встретить гостя мечом.

Елизавета была в ярости, но испугалась. Она боялась, что Роберт будет убит на дуэли; у нее не было намерения своей немилостью ввергать любимцев в смертельную опасность. Она послала за Хинеджем, и вскоре все слышали, как она кричала на него из-за закрытых дверей. Она сказала, что ее не обманешь, что игра с мечами опасна и если он станет вести себя так глупо, то вскоре вновь по всей стране возьмутся за топоры.

Думаю, она оттаскала его за уши, поскольку, когда он вышел, они горели как огонь, а сам он был уныл и подавлен.

Затем настала очередь Роберта. Я не смогла подавить искушения подслушать.

С ним она разговаривала еще более сурово, чем с Хинеджем.

– Черт побери, – кричала королева, – я сделала для вас многое, но милости короны не должны принадлежать одному в ущерб другим! У меня есть другие подданные. Помните: в государстве есть одна повелительница – и нет повелителя.

Тех, кого я подняла до неких высот, я могу также и спустить с них. И это произойдет неминуемо с теми, кто становится чересчур дерзок и злоупотребляет моими милостями. Я слышала, как он тихо сказал:

– Ваше Величество, я прошу Вас о своей отставке.

– Возьмите ее! – прокричала она ему.

Выйдя из кабинета, он увидел меня и пристально взглянул: то было приглашение следовать за ним. Как только я смогла выскользнуть из зала незамеченной, я нашла его в том кабинете, который недавно был приютом нашей страсти.

Он схватил меня и держал в объятиях, громко смеясь.

– Как видишь, – сказал он, – я попал в опалу и более не фаворит королевы.

– Зато ты мой фаворит, – отвечала я ему.

– Тогда я снова счастлив.

Он закрыл дверь, и будто бешенство напало на него: так он был охвачен желанием. Я тоже желала его страстно и, хотя я знала, что с его страстью ко мне смешан гнев на королеву, меня это не заботило. Я хотела его – и всего, полностью. Этот человек был в моих мечтах с самого первого момента, когда я увидела его едущим сбоку от королевы на ее коронации. И, даже если его любовь ко мне пришла благодаря ее обращению с ним, значит, она была просто частью моего чувства к нему. Но и в наивысшие моменты страсти тень королевы будто присутствовала рядом с нами.

Мы лежали с ним бок-о-бок, прекрасно осознавая опасность этого. Если бы нас обнаружили, мы оба – пропали, но мы не думали об этом, наше желание друг друга превосходило страх, и это еще более разжигало и возвышало страсть, делало более сильным чувство, которое, как полагала я, и надеюсь, так думал и он, не могло быть ни с кем иным.

Что это было за чувство? Сходство натур? Я знаю, что то были ошеломляющие по силе желание и высокая страсть, и мы оба, ни на миг не задумавшись, пренебрегли опасностью.

Тот факт, что каждый из нас ставил на карту свое будущее, только подзадоривал нас и возвышал наши ощущения.

Мы лежали рядом изможденные, но счастливые и торжествующие. Мы оба запомнили эти моменты и не забыли их никогда. У нас было ощущение, что мы связаны друг с другом на всю жизнь.

– Увидимся здесь же, – сказал он, отрезвев.

– Да, – только и отвечала я.

– Здесь уютное место для свиданий.

– Уютное, пока нас не обнаружили.

– Ты этого боишься?

– Даже если это и случится, то я не пожалею.

Да, я знала: он – мой мужчина, и узнала это сразу, как только его увидела.

– Ты что-то молчалива, Леттис, – заметила королева. – Что с тобой случилось?

– Я бы не сказала, что что-то случилось, Ваше Величество.

– Я предполагаю, что ты снова беременна.

– Упаси Бог! – вскричала я, и впрямь испуганная этим.

– Но послушай, у тебя же пока двое… и обе – девочки. Я знаю, Уолтер желает мальчика.

– Я желаю чуть отдохнуть от рождения детей, Мадам. Она легонько похлопала меня по руке:

– Да, я уверена: ты жена, которая все делает так, как ей того хочется.

Она пристально смотрела на меня. Подозревала ли она о чем-либо? Если да, то моему пребыванию при дворе пришел конец.

Роберт сторонился ее, и хотя это иногда и злило ее, она, по всей видимости, решила серьезно проучить его. Как она сказала ему, она решила не давать ему повод воспользоваться своим преимуществом над другими подданными. Иногда я предполагала, что она просто боялась его мужской привлекательности, о которой я имела теперь полное представление, и намеренно напускала на себя гнев против него, чтобы не пасть жертвой желаний.

И я не могла видеть его так часто, как мне того хотелось бы. Однажды или дважды он незаметно бывал при дворе, и мы встречались в нашем тайном кабинете, отдаваясь страсти по-прежнему безрассудно. Я ощущала, однако, в нем разочарование и отчаяние, и вполне отдавала себе отчет, что самое большое его желание – не женщина, а корона.

Он уехал в Кенилворт, который к тому времени превратил в пышный и прекрасный замок, один из красивейших в стране. На прощанье он сказал, что желал бы взять меня с собой и что, если бы я не была замужем, мы могли бы пожениться. Но я сразу заподозрила, что он не стал бы говорить о нашем браке, если бы я не была замужем, потому что знала о том, что он не оставил окончательно надежду на брак с королевой.

При дворе против него замышлялся заговор. Все ясно видели его закат. Герцог Норфолкский – скучный и тупой человек – был его первейшим противником. Норфолк не отличался ни способностями, ни силой, но у него были строгие принципы и древнее, благородное происхождение. Я полагаю, он был прав, считая что происхождение его более благородно, чем у самой королевы. В самом деле, Тюдоры прокрались к трону весьма незаконным способом. Несомненно, Тюдоры были сильными, яркими личностями, однако множество людей знало и могло противопоставить им свое более благородное происхождение, и ни у кого, близкого к трону, оно не было более древним, чем у Норфолка. Елизавета знала об этом и, как и ее отец, была готова подавить эти поползновения в самом зародыше. Но пресечь все слухи и раскрыть все заговоры она была не в силах. Бедный Норфолк! Он был человеком долга и считал честными свои намерения, он желал лучшего для страны… но получилось хуже для него.

Для такого человека, как Норфолк, было невыносимым возвышение и расцвет могущества Роберта. Норфолк чувствовал, что такое положение по праву должно было принадлежать ему. Незадолго до этого между Лейстером и Норфолком вспыхнула ссора.

Елизавета очень любила рыцарские турниры и игры между своими фаворитами: они демонстрировали не только их умение, но и физическое совершенство. Она часами могла восхищаться их красивыми телами, и более всего она любила в турнирах наблюдать за Робертом.

В том памятном случае был объявлен теннисный матч, и Роберт выбрал соперником Норфолка. Конечно, Роберт был прекрасным игроком и потому победил. Мы с королевой сидели в нижней галерее, построенной по приказу Генри VIII для спортивных зрелищ, поскольку и он также был заядлым болельщиком спортивных состязаний.

Королева в напряжении подалась вперед. Она пристально следила за Робертом, поощряя его криками «Браво», в то время как в случае успеха Норфолка она молчала, что, должно быть, очень обескураживало первого родовитого герцога Англии.

Игра была стремительной, игроки разгорячились. Королева настолько близко к сердцу принимала игру, что тоже время от времени вытирала лоб платком. Роберт вспотел и, воспользовавшись паузой в игре, схватил платок из рук королевы и вытер им себе лоб. Этот жест был естественным между очень близкими людьми. Именно такого рода эпизоды вновь и вновь вызывали слухи, что они – любовники.

Норфолк же был глубоко оскорблен этим жестом. Может быть, оттого, что он проигрывал и было ясно, что королева желает его проигрыша, он потерял самообладание и закричал:

– Наглый пес! Как смеешь ты оскорблять королеву! Норфолк внезапно поднял ракетку, будто желал ударить ею Роберта. Роберт выглядел удивленным. Затем он схватил Норфолка за руку и вывернул ее так, что Норфолк закричал от боли и выронил ракетку. Королева была в ярости.

– Как смеете вы устраивать скандал в моем присутствии? – спросила она. – Милорд Норфолк, вам следует быть более осторожным, иначе будет потеряно не только ваше самообладание. Как вы смеете, сэр Норфолк, вести себя таким образом?

Норфолк поклонился и попросил разрешения уйти.

– Уходите! – закричала в ответ королева. – Сделайте милость, и не возвращайтесь, пока я не пришлю за вами! Мне кажется, вы очень много о себе возомнили!

Это был намек на его родовую гордость, которая, по мнению Елизаветы, чернила фамилию Тюдоров.

– Подойдите и сядьте возле меня, Роб, – сказала она, – поскольку милорд Норфолк, проиграв игру, не в силах продолжать.

Роберт, все еще с платком в руке, сел возле нее, весьма польщенный и гордый своей победой над Норфолком, а королева, улыбаясь, взяла платок из его рук и прикрепила на поясе, показывая тем самым, что нисколько не оскорблена использованием своего платка.

Таким образом, было совершенно не удивительно, что теперь, когда Роберт все еще считался в опале, Норфолк возглавил длинный список его врагов, и враги эти были полны решимости довести свое дело до конца.

Первая атака пришла с неожиданной и весьма неприятной стороны.

При дворе была напряженная атмосфера. Королева была раздражена, когда с нею не было Роберта. Сомнений не было, что она любит его, и чувства ее были глубоки. Ссоры с ним показывали, сколь большое влияние на нее он имел. Ей хотелось призвать его к себе обратно, однако Роберт становился все более и более нетерпеливым в отношении женитьбы, а королева настолько опасалась этого вопроса, и что ей приходилось держать его на расстоянии. Если бы она послала за ним, то это означало бы его победу, а ей хотелось показать, кто хозяйка положения.

Я начинала думать всерьез, что она боится замужества, хотя, несомненно, правда была и в словах шотландского посла, когда он сказал, что она не потерпит дележа власти и желает быть полновластной правительницей.

Я чувствовала, что мы связаны с королевой прочной нитью, поскольку мои мысли были столь же полны Робертом, как и ее, и я ждала его возвращения ко двору так же страстно, как и она.

Иногда, в ночи, я лежала и думала: что было бы, если бы все раскрылось. Конечно. Уолтер был бы в ярости. Но к черту Уолтера! Я не желала думать о нем: пусть разводится со мной. Мои родители будут в шоке, в особенности отец. Моя репутация будет посрамлена. Родители восстанут против меня, может быть, даже отнимут детей. Я редко их видела, находясь при дворе, однако меня интересовал престиж семьи. Но главным образом, мне придется противостоять королеве. Я лежала в постели и дрожала, но не от страха, а от дерзновенного восторга. Я посмотрела бы в ее огромные чайного цвета глаза и прокричала бы ей в лицо: «Он был моим любовником – но не твоим! У тебя есть власть, и ты знаешь: он желает ее больше всего на свете. У меня нет ничего, кроме меня самой, но он желает меня! И то, что он стал моим любовником, доказывает его любовь ко мне – он пошел на слишком большой риск ради этого!»

Но, когда я бывала рядом с ней, я уже не была столь смела. В ней было нечто, от чего страх закрадывался в сердца отчаянных смельчаков. Когда я представляла себе меру ее ярости в случае, если все раскроется, я предполагала, каково же будет наказание.

Она, конечно, обвинит во всем только меня – обвинит как соблазнительницу, как Иезевель. Я заметила, что для Роберта она всегда находила оправдания.

В такой вот атмосфере и разразился скандал. Это было так, как будто открылась старая рана. Скандал затронул и королеву, и Роберта, и ясно показал, как мудра была Елизавета, что не вышла за него замуж, хотя, если бы это случилось, человек этот, о котором речь пойдет далее, Джон Эпплъярд, не осмелился бы поднять голос.

Дело было в следующем: сводный брат Эми Робсарт, Джон Эпплъярд, распространял сведения, что Роберт в свое время организовал убийство своей жены, а его подговорил держать свое преступление в тайне, но теперь его якобы замучила совесть, и он должен во всем сознаться.

Враги Роберта, в особенности граф Норфолк, поспешили раздуть скандал. Они потребовали, чтобы Джон Эпплъярд рассказал обо всем в суде. Все стали поговаривать, что краткое восхождение Роберта к славе и могуществу закончено.

Елизавета разговаривала со мной об этом. Когда упоминалось имя Роберта, она всегда очень пристально следила за моей реакцией, и я недоумевала, не выдала ли я себя чем-нибудь.

– Что ты думаешь, кузина Леттис, обо всем этом? – спросила она меня. – Норфолк и его друзья полагают, что Роберт должен предстать перед обвинением.

– Я думаю, они сущие стервятники, Мадам, – отвечала я.

– Конечно, стервятники! Но ты говоришь так, будто граф Лейстер – уже гниющий труп.

– Без вашей благосклонности, Мадам, дух его умирает, хотя тело и может быть по-прежнему цветущим.

– Но он не станет добычей этих стервятников, обещаю. Как ты думаешь: он виновен в том убийстве?

– Ваше Величество гораздо более осведомлены в этом вопросе, как и в прочих, чем я.

К счастью, она не расслышала за этой неосторожной фразой намека или предпочла не слышать. Но мой дерзкий язык довел-таки меня до беды.

– Мы должны быть бдительны в отношении своих врагов, Леттис, – сказала она, – а враги Роберта собрались вокруг него.

– Боюсь, что вы правы, Мадам, но он силен – и победит их, я не сомневаюсь.

– Двору не хватает Роберта Дадли, – задумчиво сказала она. – Как ты полагаешь, Леттис?

– Полагаю, что Ваше Величество и в самом деле скучает без него.

– И некоторые из моих фрейлин – тоже.

Что она знает? Что означает эта фраза? И такой пристальный взгляд. – Как она поступит, если узнает, что мы – любовники? Она не потерпит возле себя соперниц. А я лежала с ним бок о бок, я нарушила с ним свою супружескую клятву. Ярость королевы будет ужасна.

Она не вернулась к обсуждаемой теме, но я знала: в мыслях она была с Робертом.

Он был в опасности. Если Джон Эпплъярд поклянется под присягой в суде, что Роберт Дадли склонил его к укрывательству преступления, то Роберт погиб. Даже королева не смогла бы оправдать убийство.

И, как всегда, она поступила мудро, и поступила как раз вовремя.

Она сама послала за ним и велела ему явиться в Суд.

Он явился, бледный и совсем не такой уверенный в себе, как прежде. Я сидела с другими фрейлинами в дамской комнате, когда он явился к королеве и о его приходе доложили.

Перемена в королеве была волшебной. Сердце мое упало, когда по ее виду я поняла, что она любит его по-прежнему.

Некоторое время она сидела у себя в уборной, смотрясь в зеркало и размышляя, не переменить ли ей наряд. Но это было бы отсрочкой, к тому же, она и так была элегантно одета. Она слегка припудрила щеки и нарумянилась: цвет придал больше сияния ее глазам.

Затем она прошла в кабинет, где собиралась принять Роберта.

Я слышала, как она говорила ему:

– И все же ты явился ко мне, проказник. Наконец-то. Я желаю услышать твой отчет о том, чем занимался ты за время отсутствия. Не думай, что я так легко прощу тебе твои выходки.

Но голос ее дрожал от силы чувств и был ласков; и он подошел к ней, взял ее руки и начал страстно их целовать. Я расслышала, как она шептала:

– Глаза мои… мой милый Робин…

И тут она заметила мое присутствие в соседней комнате.

– Оставь нас! – крикнула она мне.

Мне пришлось удалиться. Я ощущала себя униженной, потерянной; злость и отчаяние душили меня.

Он даже не взглянул в мою сторону.

Итак, он вернулся, и стал большим фаворитом, чем прежде. Она потребовала отчета от «подлеца Эпплъярда». По всему было ясно, что он получил вознаграждение от графа Лейстера и успокоился. В конце концов он признался, что получил солидный куш за распространение историй о Роберте, и, по повелению королевы, должен был быть наказан за это.

Елизавета еще раз доказала свою мудрость. Джон Эпплъярд был обвинен во лжи и намерении оклеветать графа Лейстера, но королева не желала продолжать это дело. Джону вынесли предупреждение, что, если он еще раз попадется на таких делах, ему придется худо. Теперь он вынужден был благодарить королеву за милость и Бога – за спасение. Дело было замято, и никому более не дозволено было распространять слухи о смерти жены графа Лейстера.

Роберт был в чести, всегда возле королевы. На меня он временами бросал беспомощный взгляд, будто говоря: «Я не изменил своим чувствам к тебе, но что я могу поделать? Королева желает видеть меня при себе».

Сейчас ему пришлось бы потерять слишком многое, если бы наша связь раскрылась, а он не был готов к этому. И в этом проявилась разница наших натур: я была готова ко всему.

Я стала раздражительной, неудовлетворенной, капризной и получила от королевы множество пощечин, потому что, как она сказала, ей не нравились мрачные лица.

Но она была обеспокоена: это происшествие не прошло для Роберта даром, он простудился и слег.

Как мы с нею беспокоились за него! И в каком отчаянии была я, потому что она могла посещать его в болезни, а я – нет! Я постоянно думала о том, какую бы уловку изобрести, чтобы мне было позволительно прийти к нему – но все было напрасно.

Однажды она, посетив его, начала сетовать, что в его апартаментах сыро.

– Нам нужно позаботиться, чтобы его перевели в другие, – сказала она мне, и меня тогда поразило, что сказано это было с какой-то скрытой угрозой в мой адрес.

Новые апартаменты были избраны ею и оказались соседними с ее собственными. Стало очевидным, что ей что-то известно, поскольку, когда Роберт выздоровел, она сразу же послала за мной.

– Я собираюсь отослать тебя в Чартли, – объявила она. Наверное, я выглядела потрясенной и почти бесчувственной от отчаяния.

– Я слишком долго удерживала тебя вдали от мужа, – продолжила она.

– Но, Мадам, – попробовала протестовать я, – он также подолгу не бывает дома по Вашему повелению и своему долгу.

– Когда он вернется в Чартли, он найдет там ожидающую его теплую постель. Клянусь, он мечтает о сыне: и сейчас самое время.

Ее проницательный взгляд пристально изучал меня.

– Не годится супругам надолго разлучаться, – продолжала она. – Может случиться неприятность, которой я не потерплю у себя при дворе. Ну же, порадуйся: подумай о встрече с детьми, о доме.

– Мне будет не хватать Вашего общества, Ваше Величество.

– Семья поможет заменить общество любого.

Мать моя была в это время при дворе, и я пошла объявить ей, что уезжаю. Она кивнула:

– Да, королева говорила со мной об этом. Она считает, что тебе не стоит долго оставаться без мужа. Она сказала, что видела, какие взгляды бросают на тебя некоторые мужчины при дворе.

– Она не сказала, какие именно мужчины? Мать покачала головой:

– Она не называла имен.

Итак, королеве было что-то известно. Она заметила что-то и отправляла меня прочь, потому что не потерпела бы соперницу.

Злая и грустная, я покинула двор и направилась в Чартли. Роберт даже не пожелал попрощаться со мной. Он был настроен не рисковать своей вернувшейся славой и милостью королевы.

Я начинала подозревать, что он использовал меня, чтобы вызвать ревность королевы. Для такой натуры, как я, такое предположение было способно вызвать приступ бешенства. К тому же подстегивало мою ярость то, что тем самым он устранил и меня, и двор теперь был для меня закрыт.

Мне надо было его возненавидеть. Я была для него ничем иным, как средством удовлетворения временного желания. Я была обманута, как последняя простофиля.

Я поклялась себе, что однажды дам им обоим понять, что со мной так обращаться нельзя. Итак, я ехала в Чартли, и каково же было мое уныние!

Как ненавидела я теперь этот вид замка на скале, который отныне должен был стать опять моим домом и как надолго, кто знает?!

Перед моим отъездом со мной говорили родители: я так завидовала им, что они остаются при дворе! Отец был Хранителем королевских покоев, а мать – одной из фрейлин при спальне королевы.

– Самое разумное для тебя возвратиться в Чартли, Леттис, – сказал мне отец. – Слишком долго быть при дворе – вредно для молодых.

– Наверное, ты уже соскучилась по Уолтеру и детям, – добавила мать.

Я ответила, что в любом случае значительное время не увижу Уолтера и в Чартли.

– Он приедет туда, как только сможет, и подумай, что за радость будет увидеться с девочками.

Не могу сказать, что не испытывала радости от встречи с детьми, но они не могли заменить мне чудесной, насыщенной событиями жизни при дворе.

В первые дни я пребывала в глубокой депрессии: я постоянно думала о Роберте и его отношениях с королевой. Его опала не уменьшила силы ее чувств к нему, и я поневоле задумалась: а права ли я в своих выводах и не пересилит ли, наконец, ее любовь ее же предубеждений против брака?

Я раздумывала над тем, что она могла выяснить о наших отношениях. Я представляла себе, как он отрицает все, что было между нами, а если она ему докажет правду, то он скажет, что это ничто иное, как временное заблуждение оттого, что она постоянно отказывает ему в его величайшем желании.

И я поклялась, что однажды он мне за это заплатит. Я покажу ему, что меня нельзя просто выбросить, как ставшую ненужной, по своему усмотрению. Но, поостыв, я поняла тщету моих ярости и намерений. Я не в силах ничего сделать… по крайней мере, сейчас… Поэтому я стала искать утешения в семье, и, как ни странно, я нашла его.

Пенелопе шел шестой год, и она была здоровым и умным ребенком. Я ясно видела, как она походит на меня. Дороти была годом моложе, тиха, но по-своему интересна. Они были в восторге от встречи со мной, и родители были правы, говоря, что дети принесут мне утешение.

Вернулся и Уолтер. Он служил вместе с Эмброузом Дадли, графом Уорвиком, и очень с ним сдружился. Мне было интересно услышать об Уорвике, поскольку он был старшим братом Роберта и когда-то вместе с ним находился в Тауэре, приговоренный к смерти, по обвинению в попытке возвести на трон леди Джейн Грей.

Уолтер все так же нежно любил меня, как и в наши молодые годы, а я была все так же привлекательна. Но как же отличался он от Роберта, и я корила судьбу за то, что я замужем за Уолтером Деверо, в то время как есть в мире такой мужчина, как Роберт Дадли!

Однако он был предан мне, и я, по своей натуре, могла извлечь удовольствие и из отношений с Уолтером.

Вскоре я вновь забеременела.

– Теперь, – объявил Уолтер, – должен родиться мальчик.

Мы поехали в одно из сельских поместий Уолтера – Нетервуд, которое он считал более здоровым для меня, и там, в темный ноябрьский день, я родила сына. Должна признаться, я была в восторге, когда мне сказали, что это – мальчик. Уолтер был в восторге также и готов был на радостях сделать для меня что угодно: наконец я подарила ему то, о чем он мечтал, как любой мужчина – сына и наследника.

Стали думать, как назвать сына. Уолтер предложил назвать его в честь своего отца Ричардом или же Уолтером, но я заявила, что не хочу семейных имен, и что мне нравится имя Роберт.

Уолтер желал угодить мне и мальчик стал Робертом.

Я очень любила сына: с самого рождения он был красив и явно умен. Странно, но я должна была сознаться самой себе, что заботы о нем полностью поглотили меня. Мое сердце успокоилось, и, удивительнее всего, я перестала тосковать по дворцовой жизни.

Прошло восемь лет, прежде чем я вновь увиделась с Робертом Дадли. За это время в мире произошло множество событий.