Это случилось во время юбилейных торжеств по случаю пятидесятилетия правления королевы Виктории. В судьбе нашей семьи произошел драматический перелом, полностью изменивший ход моей жизни. Мне было тогда всего четырнадцать лет. Несмотря на то, что эти события разворачивались вокруг меня и я сама принимала в них участие, их значение в полной мере дошло до меня значительно позже. Я как будто смотрела сквозь матовое стекло — видела все, но не понимала важности происходящего.

Случайному наблюдателю наша семья показалась бы, вероятно, очень счастливой. Но часто ли кажущееся соответствует действительности? Мы принадлежали, как принято говорить, к зажиточным слоям населения. В Лондоне наш особняк был расположен в одном из фешенебельных кварталов недалеко от Гайд-Парка. За комфортом семьи следили Вилькинсон, дворецкий, и миссис Уинч, экономка, постоянно находившиеся в состоянии вооруженного нейтралитета: каждый из них стремился к превосходству над соперником. В ранние утренние часы, до того как члены семьи покидали свои постели, слуги суетились во всем доме: выгребали с каминных решеток золу, сметали пыль, наводили лоск на мебель и полы, разносили горячую воду… К тому времени, когда мы вставали, все, как по волшебству, было приведено в порядок, и оставалось только ухаживать за нами самими. Слугам было известно, что отец не выносит ни малейшего намека на их присутствие, и вид поспешно скрывающегося чепчика или фартука может стоить места горничной или лакею… Недовольство отца всем внушало страх, даже маме.

Отца звали Роберт Эллис Трессидор. Он был одним из Трессидоров, владельцев ланкарронского поместья Трессидор Мэнор в Корнуолле.

Нашей семье в этих местах принадлежали обширные владения с XVI века, которые еще увеличились после Реставрации. За редкими исключениями, знатные семьи Западной Англии выступали в то время за короля, однако больших роялистов, чем Трессидоры, невозможно было найти.

К несчастью, фамильное поместье ушло из рук отца — оно было аннексировано в пользу кузины Мэри. Говоря о ней, взрослые употребляли именно это слово, и мне пришлось порыться в словаре, чтобы понять, что оно означает: я обладала богатым опытом подслушивания и основную часть своей информации собирала благодаря открытым глазам и ушам. Отец и его сестра Имоджин, всецело ему преданная, всегда произносили имя кузины Мэри с презрением и ненавистью, но, как мне казалось, и с некоторым оттенком зависти.

Я узнала, что у моего дедушки был старший брат, отец Мэри. Она была его единственной наследницей. По праву старшинства, Трессидор Мэнор и примыкавшая к нему земля отошли к ней, а не к моему отцу, хотя, как считалось в нашей семье, это было несправедливо: правда, он был сыном младшего брата, зато принадлежал к тому превосходящему во всех отношениях полу, с которым ни одной женщине не следует соперничать.

Тетя Имоджин — леди Кэри — была в своем роде не менее грозной фигурой, чем отец. Я слышала, как они обсуждали недостойное поведение кузины Мэри, преспокойно вступившей во владение фамильной собственностью, не задумываясь над тем, что она грабит законного наследника. «Эта гарпия!» — говорила тетя Имоджин, и я представляла себе кузину Мэри с женской головой, птичьим телом и крыльями, с длинными когтями, точь в точь, как у чудовищ, что летали вокруг бедного слепого короля Финеса.

Мне трудно было представить себе человека, способного одолеть папу. Кузине Мэри это удалось — видно, она обладает незаурядным могуществом. Когда я с невольным восхищением сказала об этом моей сестре Оливии, она решительно осудила меня как предательницу. Да, папа потерпел поражение в деле о наследовании, но у себя дома он, безусловно, осуществлял верховную власть, и все ему подчинялись. Слуг было очень много — к этому обязывал светский образ жизни родителей и связанные с ним развлечения и приемы. Отец был председателем многих комитетов и организаций, целью которых являлось благо человечества, например, «Труд бедняков на пользу общества» и «Перевоспитание падших женщин». Добрые дела были коньком отца. Имя его часто появлялось на страницах газет. Его называли новым лордом Шафтсбери и намекали, что давно уже следовало бы возвести его в звание пэра.

Среди его друзей было много особ самого высокого ранга, включая премьер-министра лорда Солсбери. Отец был членом парламента, но в кабинет министров так никогда и не вошел, хотя, казалось, для этого ему стоило только протянуть руку. Дело заключалось в том, что от Вестминстера его отвлекали самые разнообразные интересы. Он считал, что таким образом может лучше служить своей стране, чем полностью отдаваясь политической деятельности.

Отец был банкиром и членом правления нескольких компаний. Каждое утро к парадному крыльцу подавали карету. Экипаж должен был сверкать, а ливрея кучера находиться в идеальном порядке. Даже маленькому груму, стоявшему за запятках во время езды и соскакивавшему на землю, чтобы открывать дверцы, полагалось выглядеть безупречно.

Отец обладал главными качествами джентльмена: он был богат и отличался высокими принципами.

Мисс Белл, наша гувернантка, очень его почитала.

— Никогда не забывайте, — говорила она нам, — что ваш отец является источником всего вашего благополучия.

Я не преминула заметить, что, по моим наблюдениям, окружающие не всегда чувствовали себя свободно в его присутствии, так что, возможно, из этого источника изливалось не одно благополучие.

Милая мисс Белл часто приходила от меня в отчаяние — она так близко принимала к сердцу миссию, возложенную на нее Господом Богом и великим мистером Трессидором. Она была чрезвычайно почтительна, благоговела перед высокими качествами своего работодателя, не ставила под вопрос его собственную оценку своих достоинств (эта оценка, впрочем, была всеобщей) и всегда помнила, что как бы исполнительна она ни была, как бы хорошо ни справлялась со своими обязанностями, она принадлежала всего лишь к неполноценному женскому полу.

Думаю, что я была неприятным ребенком, потому что никогда не соглашалась беспрекословно с тем, что мне говорилось, и не пыталась этого скрыть.

— Почему, — как-то спросила Оливия, — ты любишь все толковать по-своему и извращать сказанное?

— Потому, наверно, — ответила я, — что люди не всегда бывают правдивы. Часто они говорят то, что, по их мнению, нам следует думать.

— Гораздо проще верить им на слово, — заметила Оливия.

Это была ее типичная позиция, благодаря которой все называли сестру хорошим ребенком. Я же считалась бунтаркой. Как странно, часто думала я, что мы сестры. Мы так непохожи друг на друга.

По утрам мама никогда не вставала до десяти часов. Эвертон, ее горничная, приносила ей в это время чашку горячего шоколада. Мама была очень красива, ее часто упоминали в светской хронике. Мисс Белл иногда показывала нам эти газеты. «Красавица миссис Трессидор» на скачках… на светском рауте… на благотворительном балу. Ее так всегда и называли: «красавица миссис Трессидор». Ее красота и высокие моральные качества отца внушали нам благоговейный трепет. Порой мне приходило в голову, что именно поэтому жизнь в нашем доме была совсем нелегкой. Иногда мама была очень ласкова с нами, но иногда будто нас не замечала. Случалось, что она горячо нас обнимала и целовала — особенно меня. Я не понимала почему и надеялась, что Оливия не обращает на это внимания. У мамы были сверкающие карие глаза и густые каштановые волосы. Рози Ранделл, одна из наших горничных, сообщила мне по секрету, что Эвертон прилагает огромные усилия, чтобы сохранить цвет этих прекрасных волос при помощи каких-то таинственных притираний. Поддержание маминой красоты было, по-видимому, всепоглощающим занятием. Эвертон превосходно с этим справлялась и держала всех домочадцев в страхе Божьем, требуя абсолютной тишины, когда мама отдыхала с ледяными примочками на веках или когда ловкие руки этой преданной горничной осторожно массировали ей лицо. Они вели бесконечные разговоры о последних веяниях моды.

— Нелегкое это дело быть красавицей, — сказала я однажды Оливии.

Бывшая при этом Рози Ранделл согласилась со мной.

— Еще бы! — подтвердила она.

Высокого роста, интересная, Рози Ранделл выделялась среди горничных. Как правило, прислуживающих за столом девушек выбирают за их внешность. Они принадлежат к категории слуг, которых видят посетители, а некрасивые могут создать плохое впечатление о доме. Я часто думала, что в лице Рози мы обладаем настоящим сокровищем.

При гостях Рози вела себя очень сдержанно. Ее замечали. На нее оборачивались. Она сознавала это и принимала молчаливые знаки внимания с таким же молчаливым достоинством. Но с Оливией и со мной (а она ухитрялась часто видеться с нами) Рози становилась совсем другим человеком.

Мы обе были очень к ней привязаны. Совсем немногие вызывали у нас подобные чувства. Наш отец был слишком добродетельным, наша мать — слишком красивой. А мисс Белл, при всех ее достоинствах и хорошем к нам отношении, ласковой нельзя было назвать.

Рози обладала добрым сердцем и никого не боялась. Оливия как-то пролила соус на чистый фартук. Рози, подмигнув нам, сразу унесла его, постирала и погладила так быстро, что никто и заметить не успел. А когда мне случилось разбить севрскую вазу, стоявшую на этажерке в гостиной, Рози так переставила там безделушки, что это не бросалось в глаза.

— Пыль-то стирать с нее буду я, — усмехнулась она. — Вот никто ничего и не узнает. То, чего глаз не видит, и сердце не беспокоит.

Мне тогда пришло в голову, что, шагая по жизни, Рози спасает многие сердца от беспокойства.

Раз в неделю, в свой выходной вечер (Рози настаивала на предоставлении ей свободных вечеров, и миссис Уинч, радуясь возможности заполучить такую красивую девушку, не устояла), Рози одевалась очень нарядно. Без чепца и передничка, в которых мы привыкли ее видеть, в шелковом платье и шляпе с элегантным пером, в перчатках и с зонтиком она выглядела как настоящая леди.

Я спросила ее, куда она уходит по вечерам. В ответ она слегка подтолкнула меня локтем и сказала:

— Ну, это долгая история! Вот когда вам исполнится двадцать пять лет, тогда и скажу.

Это вообще было одним из ее любимых присловий. Она говорила: «Узнаете как-нибудь на днях, когда вам исполнится двадцать пять…»

Я всегда с любопытством разглядывала важных господ, приходивших в дом. Из холла наверх вела красивая лестница, которая делала множество поворотов, пока не достигала самой крыши. Внутри находилась глубокая лестничная клетка, так что с площадки верхнего этажа, где были расположены помещения для слуг, детская и классная комната, можно было смотреть вниз и видеть, что происходит в холле. Голоса оттуда отчетливо доносились, и часто мне случалось услышать совершенно неожиданные вещи. Ужасно бывало обидно, если разговор прерывался на самом интересном месте, а беседовавшие удалялись, предоставляя мне теряться в догадках о дальнейшем. Я обожала эту игру, хотя Оливия считала, что такое поведение неприлично.

— Тот, кто подслушивает, — цитировала она взрослых, — никогда ничего хорошего о себе не услышит.

— Дорогая сестричка, — возражала я, — а часто ли нам случается слышать о себе что бы то ни было — хорошее или дурное?

— Никогда нельзя знать заранее.

— Вот это верно. Поэтому подслушивать так интересно.

А правда заключалась в том, что это занятие доставляло мне огромное удовольствие. От нас столько всего скрывали, считая, по-видимому, некоторые вещи неподходящими для наших ушей, что я испытывала прямо-таки непреодолимое желание узнать о них.

Смотреть сверху вниз на прибывающих гостей было для меня неиссякаемым источником наслаждения. Как приятно бывало видеть нашу красавицу-мать, стоявшую на площадке второго этажа, где находились большая гостиная и салон, в котором часто выступали перед гостями известные артисты — пианисты, скрипачи, певцы.

Бедная Оливия сидела рядом со мной скорчившись и дрожа от страха, что нас увидят. Она была очень нервная. Я же всегда выступала в роли заводилы, когда речь шла о рискованных предприятиях, несмотря на то, что она была на два года старше меня.

Нередко мисс Белл говорила ей:

— Да выскажитесь же, наконец, Оливия. Не позволяйте Кэролайн все время задавать тон.

Однако Оливия всегда стушевывалась. Она была совсем недурна, но принадлежала к тем людям, которых обычно не замечают. К тому времени я была уже выше ее ростом. Все в ее внешности было милым, но не выходило за рамки привычного. Бледное маленькое личико, мелкие черты… Только ее карие глаза были большими. «У тебя глaза, как у газели», — говорила я ей, а она не знала — радоваться ей или обижаться, что было для нее характерно. Ее красивые глаза были близоруки, и это придавало ей какой-то беспомощный вид. Волосы у нее были прямые и очень тонкие. Как их ни приглаживали, из ее прически всегда выбивались прядки, и это приводило мисс Белл в отчаяние. Мне иногда казалось, что я должна защищать Оливию, но гораздо чаще я вовлекала ее в безрассудные проделки.

Внешне я сильно отличалась от нее, да и характером тоже. Мисс Белл говорила, что если бы не видела нас собственными глазами, то никогда бы не поверила в возможность такого различия между сестрами. Мои волосы были более темными, почти черными, а глаза имели зеленый оттенок, который я старалась подчеркнуть, повязывая волосы зеленой лентой: я была очень тщеславна и прекрасно знала, какое впечатление производят мои глаза в сочетании с темными волосами. Не то, чтобы я считала себя хорошенькой — так далеко я не заходила, — но понимала, что привлекаю внимание. Мой слегка вздернутый нос, довольно большой рот и высокий лоб — в век, когда считалось, что низкие лбы соответствуют классическим канонам — не позволяли мне претендовать на красоту, но что-то во мне — живость, я полагаю — заставляло людей не ограничиваться одним взглядом, а оборачиваться.

Так обстояло дело и с капитаном Кармайклом. Думая о нем, я всегда испытывала какой-то радостный трепет. В своем алом с золотом мундире он был великолепен; но и в костюме для верховой езды или во фраке он выглядел не менее красивым. Это был самый элегантный и обаятельный джентльмен, какого мне приходилось видеть. Было у капитана Кармайкла еще одно качество, которое делало его для меня неотразимым: он особенно выделял меня, оказывал мне исключительное внимание. Он всегда мне улыбался и, если это было возможно, заговаривал, обращаясь со мной, как с важной молодой леди, а не с маленькой девочкой, еще не покинувшей классную комнату. Поэтому, когда я смотрела сверху в холл, то всегда старалась отыскать капитана Кармайкла.

У нас с ним был секрет, в котором участвовала и мама. Секрет был связан с золотым медальоном, самым красивым украшением, которое у меня было. Нам, конечно, не разрешали носить драгоценности, и надевать этот медальон было очень смело с моей стороны. Правда, видеть его никто не мог: он всегда находился у меня под корсажем, застегнутым на все пуговицы. Но я чувствовала его прикосновение к своей коже, и это делало меня счастливой. Кроме того, меня приятно возбуждала мысль, что окружающие не подозревают о существовании медальона.

Мне его подарили, когда мы были в деревне. Наш загородный дом находился в двадцати милях от Лондона. Это было довольно внушительное строение эпохи королевы Анны, окруженное большим парком. «Здесь очень мило, — говаривал с горечью отец, — но это не Трессидор Мэнор».

Как бы то ни было, мы, дети, проводили там много времени. Нас всегда сопровождал целый сонм слуг, а также мисс Люси Белл, которую я называла матриархом детской. Мы считали ее старой, но в то время все, кому было за двадцать, казались нам древними ископаемыми. Думаю, что четыре года назад, когда она появилась у нас, ей было лет тридцать. Она очень старалась выполнять свои обязанности как следует, не только потому, что ей нужно было зарабатывать себе на хлеб, но и по другой, совершенно бескорыстной причине: я уверена, что на свой лад она нас любила.

В деревне наша детская — большая, уютная, полная света комната — находилась на верхнем этаже, откуда открывался чудесный вид на леса и поля. У нас были пони, и мы увлекались верховой ездой. Когда мы жили в Лондоне, то катались в Гайд-парке, и это было по-своему интересно из-за людей, раскланивавшихся с мамой в тех случаях, когда она ездила с нами. Но наслаждение скакать по упругому дерну было возможно только в деревне.

Приблизительно за месяц до того, как мы должны были вернуться в Лондон, в деревню неожиданно приехала мама. Ее сопровождала Эвертон с массой шляпных коробок, чемоданов и всего того, без чего мама не могла обходиться. В деревню она наезжала редко, поэтому суета охватила весь дом.

Она поднялась в классную комнату и горячо обняла нас. Мы глаз не могли оторвать от нее, потрясенные ее красотой, ароматом ее духов и элегантным нарядом: она была в легкой серой юбке и розовой блузке в сборках и рюшах.

— Дорогие мои девочки! — воскликнула она. — Как чудесно снова вас видеть! Мне хотелось побыть некоторое время одной с моими девочками.

Оливия покраснела от удовольствия. Я тоже была очень рада, но все же чуточку усомнилась в маминой искренности, недоумевая, почему мы ей так внезапно понадобились: ведь она столько раз упускала эту возможность без видимого сожаления.

Вот тогда мне впервые пришло в голову, что маму, пожалуй, еще труднее понять, чем отца. Отец был всемогущ и вездесущ; из всех знакомых нам людей он, после Бога, обладал самой большой властью, да и то разница была совсем незначительной. Мама же была дамой с секретами. Я тогда не получила еще в подарок медальона, поэтому своих секретов у меня не было, во всяком случае, важных. Однако что-то в маминых глазах навело меня на эти мысли.

Она весело смеялась вместе с нами, посмотрела наши рисунки и сочинения.

— У Оливии настоящий талант, — сообщила мисс Белл.

— Да, да. Я верю, милая моя девочка, что ты станешь великим художником!

— Ну, это вряд ли, — возразила мисс Белл.

Она всегда боялась, что слишком горячие похвалы могут повредить детям.

Оливия была на верху блаженства. Очаровательно наивная, она верила всему, что ей говорили, если ей это было приятно. Со временем я пришла к выводу, что для спокойной жизни это истинный дар.

— А Кэролайн совсем неплохо пишет.

Мама удивленно посмотрела на протянутую ей неряшливую страничку и пробормотала:

— Очень мило.

— Я не ее почерк имела в виду, — пояснила мисс Белл, — а построение предложений и выбор слов. Она обладает воображением и свободно выражает свои мысли.

— Но это замечательно!

За неопределенным выражением красивых глаз, устремленных на листок бумаги, скрывалось какое-то ожидание.

Причина маминого приезда в деревню выяснилась на следующий день. Это было одно из тех важных событий, значения которых я не сумела вовремя распознать.

Нас посетил капитан Кармайкл.

Мы находились тогда вместе с мамой в розовом саду. Мама сидела в кресле с книжкой в руках, а мы устроились на траве у ее ног. Прелестная картинка! Она не читала нам вслух, но легко можно было предположить, что она занимается именно этим.

Слуга проводил капитана Кармайкла к нам.

— Капитан Кармайкл! — вскричала мама. — Какой сюрприз.

— Я направлялся в Солсбери, и мне вдруг пришло в голову, что поместье Трессидора совсем рядом. Роберт никогда бы мне не простил, если бы, находясь поблизости, я не заехал к нему. И вот… я подумал, что загляну сюда.

— Увы, Роберта с нами нет. Но все равно это замечательный сюрприз.

Мама встала и всплеснула руками как ребенок, для которого только что сняли ангелочка с верхушки елки.

— Останьтесь и выпейте с нами чашечку чая, — предложила она. — Пойди, Оливия, скажи, чтобы подали чай. И ты пойди с сестрой, Кэролайн.

Мы ушли, оставив их вдвоем.

Как приятно провели мы время за чайным столом! Это было в первых числах мая, и погода стояла чудесная. На деревьях распускались белые и розовые цветы, воздух был напоен ароматом срезанной травы, слышалось пение птиц, а ласковое, не слишком жаркое солнце сияло будто специально для нас. Все казалось необыкновенным.

Капитан Кармайкл беседовал с нами. Он спросил, каковы наши успехи в верховой езде. Оливия больше молчала, но я разговорилась, и мне казалось, что он слушает меня с удовольствием. Он все посматривал на маму, и их взгляды как будто включали и меня. Это наполняло меня счастьем. Если нам с Оливией чего-то недоставало, так это любви. О наших материальных потребностях хорошо заботились, но когда ребенок вырастает и начинает познавать мир, он больше всего нуждается в настоящей привязанности, в любви. В тот день, кажется, у нас была и любовь.

Мне хотелось, чтобы так было всегда. Я подумала: как изменилась бы наша жизнь, будь нашим отцом человек, подобный капитану Кармайклу.

С ним было необыкновенно интересно. Он успел везде побывать: в Судане с генералом Гордоном, в Хартуме во время осады. Обо всем этом он нам рассказал. Говорил он очень живо, описывал трудности, страх, решимость людей… Думаю, впрочем, что он немного смягчал правду, так как находил ее слишком страшной для наших юных ушей.

Когда мы выпили чай, он встал, а мама сказала:

— Вы не должны так сразу уезжать, капитан. Почему бы вам не переночевать у нас? Могли бы уехать завтра рано утром.

Он поколебался с минуту. Глаза его искрились, как мне показалось, от затаенного смеха.

— Ну что ж… Может быть, я и мог бы прогулять.

— Вот и прекрасно Это просто замечательно. Детки, скажите слугам, чтобы для капитана Кармайкла приготовили комнату… Впрочем, лучше я сама распоряжусь. Пойдемте со мной, капитан. Я рада, что вы приехали.

Мы с Оливией остались в саду, совершенно очарованные нашим обаятельным гостем.

На следующее утро мы все четверо поехали верхом, и нам было очень весело. Капитан ехал рядом со мной. Он сказал, что я держусь в седле, как настоящая наездница.

— Но ведь каждый, кто едет на лошади, является наездником, — немедленно возразила я, оставаясь как всегда спорщицей, несмотря на переполнявшую меня радость.

— Однако некоторые напоминают мешок с картофелем, других же можно сравнить с кентаврами.

Мне его слова показались невероятно смешными, и я расхохоталась.

— Вы, кажется, имеете успех у Кэролайн, капитан, — сказала мама.

— Мои шутки вызывают у нее смех. Говорят, это лучший путь к мужскому сердцу.

— А я-то думала, что он проходит через желудок.

— Признание нашего остроумия все же на первом месте. Давай поскачем к лесу, Кэролайн, посмотрим, кто скорее.

Ветер дул нам в лицо, мы ехали бок о бок, это было чудесно. Он все время поглядывал на меня, улыбаясь. Казалось, я ему очень нравлюсь.

Потом мы вернулись к выгулу у конюшни — он сказал, что хочет посмотреть, как мы перепрыгиваем через препятствия. Мы продемонстрировали все, чему наш инструктор по верховой езде научил нас в последнее время. Я знала, что мне это удается гораздо лучше, чем Оливии: она всегда нервничала и один раз чуть не свалилась.

Капитан Кармайкл и мама аплодировали нам. Оба смотрели на меня.

— Надеюсь, вы погостите у нас подольше, — сказала я капитану.

— Увы! Увы! — вздохнул он и, глядя на маму, пожал плечами.

— Может быть, останетесь еще на одну ночь? — предложила она.

Он пробыл у нас два дня. Перед самым его отъездом мама послала за мной. Она сидела с капитаном Кармайклом в маленькой гостиной.

— Я скоро уезжаю, Кэролайн, — проговорил он, — и хотел бы попрощаться с тобой.

Положив руки мне на плечи, он некоторое время внимательно смотрел на меня. Потом прижал к себе и поцеловал в голову.

— Я хочу кое-что подарить тебе, Кэролайн, — продолжал он, — чтобы ты помнила обо мне.

— О, я и так вас не забуду.

— Знаю, но все же маленький сувенир не помешает, как ты считаешь? — И он протянул мне медальон на длинной золотой цепочке. — Открой его.

Мне это удалось не сразу, тогда он взял медальон у меня из рук и открыл. Внутри была восхитительная миниатюра, совсем крохотная, но так мастерски сделанная, что черты капитана Кармайкла были отчетливо видны и невозможно было его не узнать.

— Как красиво! — воскликнула я, переводя глаза с него на маму.

Оба с каким-то волнением посмотрели на меня, потом друг на друга.

— На твоем месте, — посоветовала мама, — я бы никому этот медальон не показывала… даже Оливии.

О, подумала я, значит, Оливия подарка не получит. Они полагают, что она может обидеться.

— Я спрятала бы его, — посоветовала мама, — пока ты не станешь старше.

Я кивнула.

— Спасибо, — пробормотала я, — огромное спасибо.

Капитан обнял меня и поцеловал.

В тот же день мы с ним простились.

— Я вернусь к юбилею, — сказал он маме.

Так я получила медальон. Он мне очень нравился, и я часто заглядывала внутрь. Однако я не решилась его спрятать, и чувство опасности обостряло мое удовольствие.

Весь день я носила его под корсажем, а ночью клала под подушку. Я любила его не только за то, что он такой красивый, но еще и потому, что это был секрет, известный, кроме меня, только маме и капитану Кармайклу.

Мы вернулись в Лондон 15 июня, ровно за неделю до великого дня юбилея. Возвращение в Лондон из деревни всегда было для нас большим событием. Мы въезжали с восточной стороны, и лондонский Тауэр представлялся мне бастионом, защищающим город. Мрачное, грозное строение, хранящее память о былых трагедиях, оно всегда заставляло меня думать о тех, кто был в нем заключен много лет назад.

Потом мы ехали по городу, мимо сравнительно нового здания парламента, построенного мистером Барри и выглядевшего так величественно рядом с рекой.

Благодаря искусству архитектора, оно казалось столь же древним, как и сам великий Тауэр.

Мне всегда трудно было решить, где лучше: в Лондоне или в деревне. Сельской местности был присущ какой-то особый уют и порядок; там царили мир и безмятежность, недостающие городу. Конечно, отец редко бывал в деревне, и приходится признать, что, когда он там появлялся, мира и безмятежности как не бывало. Приезжали гости, развлечения следовали одно за другим, и нам с Оливией не следовало путаться под ногами. Так что, возможно, все дело было в том, где находился отец.

Независимо от этого, возвращаясь в город, я всегда испытывала волнение, а уезжая в деревню, радовалась.

Однако возвращение, о котором я пишу сейчас, было совсем особым: не успели мы добраться до города, как заметили охватившее его возбуждение, которое мисс Белл охарактеризовала, как «юбилейную лихорадку».

Шумная толпа заполняла улицы. Я с восторгом наблюдала за уличными торговцами: раньше они редко проникали в нашу часть Лондона, а теперь свободно там расхаживали. Прямо на мостовой сидел мастер, чинивший плетеные стулья; разносчик мяса для кошек толкал перед собой ручную тележку с отвратительной на вид кониной; лудильщик громко предлагал свои услуги; тут же чинили зонтики, а девушка в большой бумажной шляпе держала в руках корзинку, полную искусственных цветов — в летние месяцы, когда камины не топились, этими цветами было принято украшать очаг… Уличные музыканты исполняли популярные мелодии мюзик-холлов. Но больше всего было продавцов юбилейных сувениров: кружек, шляп, украшений с надписью: «Боже, благослови королеву» или «Пятьдесят славных лет».

Зрелище было воодушевляющее, и я радовалась тому, что мы уехали из деревни и могли все это увидеть.

Возбуждение царило и у нас дома. Мисс Белл все повторяла, какое счастье быть подданным такой королевы. Мы должны, говорила она, запомнить этот великий юбилей на всю жизнь.

Рози Ранделл показала нам свое новое платье, сшитое специально по случаю торжеств. Оно было из белой кисеи с мелкими лиловыми цветочками. В тон платья была и бледно-лиловая соломенная шляпка.

— Ожидается такое веселье, — сказала она, — что дым будет стоять коромыслом. Думаю, Рози Ранделл повеселится не меньше, чем наша милостивая государыня, а пожалуй, и больше.

Мама, как мне показалось, изменилась с того памятного дня, когда капитан Кармайкл подарил мне медальон. Она была очень рада, по ее словам, снова нас видеть. Обняв нас, она сообщила, что мы вместе с ней посмотрим на юбилейное шествие. Разве не восхитительно?

Мы согласились, что это так.

— Значит, мы увидим королеву? — спросила Оливия.

— Ну, конечно, дорогая. Какое это было бы празднование без нее?

Мы заразились общим возбуждением.

— Ваш отец, — сказала мисс Белл, — примет в этот день определенное участие в руководстве празднествами. Он будет при дворе, конечно.

— Он поедет вместе с королевой?! — воскликнула Оливия.

Я расхохоталась.

— Даже он недостаточно для этого значительная фигура, — насмешливо ответила я.

Когда мы утром занимались с мисс Белл, в классную вошли наши родитеди. Это было так неожиданно, что все мы потеряли дар речи, даже мисс Белл. Она встала, слегка покраснела и пробормотала:

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, сударыня.

Мы с Оливией тоже встали и стояли неподвижно, как статуи, пытаясь понять, что может означать это посещение.

У отца был немного недоуменный вид, будто он спрашивал себя, как мог человек с его достоинствами произвести на свет таких ничтожных отпрысков. Мой корсаж был испачкан чернилами. Когда я писала сочинение, то всегда так увлекалась, что забывала следить за своей опрятностью. Я откинула голову назад. На моем лице появилось, вероятно, то вызывающее выражение, которое, по словам мисс Белл, было мне свойственно, если я опасалась критики. Я посмотрела на Оливию. Она побледнела и явно нервничала.

Я рассердилась. Никто не имеет права так действовать на окружающих. Не позволю отцу запугивать себя, вот и все.

— Вы что, онемели? — произнес он.

— Доброе утро, папа, — ответили мы хором, — доброе утро, мама.

Мама засмеялась.

— Я возьму их с собой, чтобы смотреть на шествие. — Он кивнул. По-видимому, это означало одобрение. Мама продолжала:

— Нас пригласили в два места: к Клэр Понсонби и к Делии Сэнсон. Шествие пройдет мимо их окон, и все будет прекрасно видно.

— Да, в самом деле.

Отец посмотрел на мисс Белл. Как и я, она старалась не проявлять нервозности в его присутствии. В конце концов ведь она была дочерью викария; такие семьи считались очень респектабельными, и принадлежащим к ним девушкам всегда оказывали предпочтение в роли гувернанток и воспитательниц. Кроме того, она не была лишена мужества и не позволила бы себя унизить при ученицах.

— Скажите, мисс Белл, какого вы мнения о своих воспитанницах?

— Они делают значительные успехи, — ответила наша гувернантка.

Мама снова засмеялась.

— Мисс Белл говорила мне, что обе девочки способные… каждая по-своему.

— Гм. — Он испытующе посмотрел на мисс Белл, а я подумала, что в его присутствии так и надо себя держать — не выказывать страха. Большинство окружающих его людей не придерживалось этого правила, и тогда он становился особенно величественным. Смелость мисс Белл восхитила меня.

— Надеюсь, вы поблагодарили Бога за то, что он сохранил нашу королеву? — спросил отец, глядя на Оливию.

— О да, папа, — горячо ответила я.

— Мы все должны быть благодарны Богу, пославшему нам такую королеву.

А, подумала я. То, что она женщина, не помешало ей стать монархиней. Никто не отнял у нее из-за этого корону, так что и кузина Мэри имеет все права на поместье Трессидор. Подобные мысли приходили мне иногда в голову.

— Мы счастливы, папа, — сказала я, — что нами правит эта великая женщина (слово женщина я выделила).

Он свирепо посмотрел на Оливию, казавшуюся очень испуганной.

— А ты, Оливия? Что ты об этом думаешь?

— Ну, конечно… да… да… папа, — заикаясь, произнесла Оливия.

— Все мы очень благодарны, — вставила мама, — и собираемся чудесно провести время у Понсонби или у Сэнсонов… Будем приветствовать ее величество, пока не охрипнем, правда, милые мои?

— А мне кажется, — заметил отец, — лучше бы вы наблюдали в почтительном молчании…

— Конечно, Роберт, мы так и сделаем, — заверила его мама.

Подойдя к нему, она взяла его под руку. Подобная отвага поразила меня, но отец, казалось, ничего не имел против, а был, скорее, доволен.

— Пойдем, — сказала мама. Она, несомненно, видела, с каким нетерпением ждем мы окончания визита, и под конец сама стала им тяготиться. — Девочки будут вести себя как следует, и мы сможем ими гордиться, правда, милые?

— О да, мама.

Она улыбнулась отцу. Уголки его губ приподнялись, как будто он не мог удержаться от ответной улыбки, хотя и старался.

Когда дверь затворилась за ними, мы все вздохнули с облегчением.

— Зачем он приходил? — как обычно, не подумав, спросила я.

— Ваш отец считает, что должен время от времени справляться о ходе ваших занятий, — объяснила мисс Белл. — Это родительская обязанность, а ваш отец всегда выполняет свои обязанности.

— Я рада, что мама была с ним. Благодаря этому, должно быть, он был менее суров.

Мисс Белл промолчала, потом открыла учебник.

— Посмотрим, чем сейчас занят Вильгельм Завоеватель. Когда мы расстались с ним, он, как вы помните, разрабатывал планы захвата наших островов.

Читая, я думала о родителях. Я многого в них не понимала. Почему мама, любившая смеяться, вышла за отца, всегда такого серьезного? Как ей удалось, просто взяв его под руку, заставить его выглядеть совсем другим? Зачем она пришла в классную и повторила, что мы будем смотреть на шествие из окон Понсонби или Сэнсонов, хотя мы уже знали об этом?

Секреты! У взрослых их полным-полно. Хотелось бы знать, что они думают в действительности. Ведь когда они говорят одно, то часто имеют в виду совсем другое.

Я чувствовала, как медальон прикасается к моей коже.

Ну что ж, и у меня есть секрет.

По мере приближения великого дня возбуждение все увеличивалось. Ни о чем другом, казалось, люди не говорили. Накануне у нас должен был состояться большой званый обед, а это добавляло к «юбилейной лихорадке» особое оживление, сопровождающее, как правило, такие события.

Мисс Белл повела нас на утреннюю прогулку. Улицы, окружающие сквер, обычно такие спокойные, уже наполнялись торговцами, предлагавшими юбилейные сувениры.

— Купите кружечку для молодых леди, — уговаривали они мисс Белл. — Окажите уважение нашей милостивой государыне.

Мисс Белл поторопила нас, сказав, что мы пойдем в Гайд-парк.

Мы прогуливались вдоль озера Серпентин, а она рассказывала нам о выставке, организованной под эгидой принца-консорта, горячо оплакиваемого супруга нашей дорогой королевы. Обо всем этом мы уже слышали, и мне гораздо интереснее было рассматривать плававших в озере уток. У нас не было с собой никакой еды, чтобы покормить их. Обычно наша кухарка миссис Террас снабжала нас черствым хлебом, но в это утро она была слишком занята приготовлением званого обеда, чтобы уделить нам внимание.

Мы присели недалеко от воды, и мисс Белл, всегда стремящаяся обогатить наш ум, заговорила о том, как пятьдесят славных лет назад королева взошла на престол. Мы уже много раз слышали этот рассказ. Наша дорогая королева встала с постели, набросила на себя халатик, ее белокурые волосы рассыпались по плечам. И вот к ней вошли придворные и торжественно объявили, что она стала королевой.

Запомните, что сказала тогда наша дорогая королева, такая молодая и уже такая мудрая… Она сказала: «Я буду хорошей». Вот так! Кто бы мог поверить, что совсем молодая девушка может проявить такую мудрость? А ведь она была только чуть старше, чем вы теперь, Оливия. Подумать только! Никто другой не был бы способен дать такое обещание!

— Оливия была бы на это способна, — заявила я. — Она всегда стремится быть хорошей.

Мне тогда пришло в голову, что хорошие люди не обязательно самые умные, и я не смогла удержаться, чтобы не подчеркнуть, что два эти качества не всегда идут рука об руку.

С некоторым раздражением мисс Белл напомнила:

— Вы должны научиться, Кэролайн, принимать не рассуждая выводы старших, умудренных опытом людей.

— Но если ни о чем не рассуждать, как можно найти новые ответы на то, что нас интересует?

— А зачем искать новые ответы, когда существуют старые?

— Потому что возможны и другие, — настаивала я.

— Мне кажется, нам пора возвращаться, — дипломатично предположила мисс Белл.

Как часто, подумала я, наши разговоры вот так неожиданно обрываются.

Но меня это не волновало. Мои мысли были заняты завтрашним днем.

Из окна нашей спальни мы видели кареты подъезжавших гостей. В этот торжественный вечер сквер перед домом был полон экипажей — должно быть, не мы одни давали званый обед.

Было около восьми часов. Предполагалось, что мы уже в постели, чтобы хорошенько выспаться и рано утром, до того как на улицах перекроют движение, выехать из дому. Нам не сказали, чье приглашение решено было принять: Понсонби или Сэнсонов. Поскольку мама брала нас с собой, мисс Белл решила поискать вместе с Эвертон удобное место для наблюдения за шествием. У каждого из слуг были свои планы. Рози предпочла ни с кем не объединяться.

— Вы пойдете совсем одна? — спросила я у нее. Рози с усмешкой взглянула на меня.

— Не задавайте праздных вопросов, тогда не услышите лживых ответов, — сказала она.

У отца в этот день были, вероятно, свои обязанности, не знаю, какие именно. Для меня было важно одно: чтобы его не было с нами. Он бы непременно все омрачил…

Посмотрев на прибытие экипажей, мы с Оливией устроились в нашем уголке у перил и стали наблюдать, как гости поднимаются по лестнице.

Мама блистала в вечернем платье, отделанном розовым бисером и жемчугом. На голове у нее была узкая бриллиантовая диадема. Выглядела она изумительно. Папа стоял рядом с ней. В черном костюме и гофрированной сорочке, он казался очень величественным.

До нас доносились их голоса и отдельные замечания гостей.

— Как любезно, что вы приехали.

— Так приятно вас видеть.

— Что за чудесная прелюдия к великому дню. — И так далее в том же духе.

Потом мое сердце затрепетало от удовольствия: к моим родителям приближался капитан Кармайкл.

Значит, он вернулся в Лондон, как и обещал. Он казался таким красивым, хотя и не был в мундире. Такой же высокий, как отец, он производил не менее сильное впечатление, но совсем в другом роде: в то время как отец распространял напряжение и мрачность, капитан Кармайкл излучал веселье.

Он отошел, а родители приветствовали следующего гостя.

Я не знала, как быть; мне очень хотелось надеть медальон именно сейчас, но я не смела, потому что в моем ночном костюме он был бы заметен. В настоящий момент он лежал у меня под подушкой в полной безопасности.

Когда все гости поднялись, я продолжала оставаться на своем наблюдательном пункте.

— Вернусь в постель, — сказала Оливия.

Я кивнула, и она тихо ушла, а я все сидела, надеясь, что капитан Кармайкл еще выйдет и я хоть на минутку снова увижу его.

Я прислушивалась к гулу разговоров. Скоро все спустятся в столовую на первом этаже.

На лестничной площадке появилась мама в сопровождении капитана Кармайкла. Они о чем-то тихо разговаривали, а скоро к ним присоединилась еще одна пара. Они немного постояли вместе, беседуя. Речь, разумеется, шла о юбилее.

Мне слышны были обрывки фраз:

— Говорят, она отказалась надеть корону.

— Да, она будет в шляпке.

— В шляпке! Подумать только!

— Тс-с! Оскорбление королевского достоинства!

— Но ведь это правда. Галифакс сказал ей, что народ за свои деньги хочет видеть золото, а Розбери говорит, что империей следует управлять при помощи скипетра, а не шляпки.

— Это снизит королевский уровень празднования.

— Друг мой, там, где появляется она, все поднимается до королевского уровня.

После этого до самого верха отчетливо донесся голос капитана Кармайкла:

— Верно, надеюсь, что она настояла на изменении постановлений, введенных принцем-консортом относительно разведенных женщин?

— Да. Просто невероятно, правда? Она хочет, чтобы эти бедняжки, невинные жертвы развода, допускались к участию в празднествах.

Несколькими секундами раньше на площадку вышел отец.

— Но ведь это разумно, — говорил капитан. — Почему их следует карать за то, в чем они не виноваты?

— Безнравственность должна всегда караться, — провозгласил отец.

— Дорогой Трессидор, — возразил капитан, — невиновная сторона не должна страдать. Почему бы, в таком случае, ее называли невиновной?

— Принц-консорт был прав, — настаивал отец. — Он исключил всех, замешанных в этих отвратительных процессах, и я рад, что Солсбери решительно воспротивился приглашению разведенных иностранцев.

— Но нельзя же забывать о человечности! — продолжал капитан.

Отец произнес холодным тоном:

— Это вопрос принципа.

— Пойдемте лучше обедать, — вставила мама. — Почему мы стоим здесь?

Она явно хотела поменять тему разговора. Когда они начали спускаться, кто-то обратился к ней:

— Мне говорили, что завтра вы будете у Понсонби.

— Нас любезно пригласили и Сэнсоны. Мои девочки полны ожидания.

Голоса затихли.

Я посидела на лестнице еще некоторое время, размышляя; мне показалось, что отец и капитан Кармайкл недолюбливают друг друга.

Потом я проскользнула в постель, нащупала свой медальон под подушкой и скоро заснула.

На следующее утро мы рано встали, и мисс Белл уделила большое внимание нашему туалету. Она долго изучала наш скромный гардероб, прикидывая, какие платья лучше всего подойдут к маминому наряду, и остановилась, наконец, на темно-зеленом для меня и цвета фрез для Оливии. Фасон у обоих был одинаковый: юбка с воланами, закрытый корсаж и рукава до локтя. Мы надели белые чулки и черные башмаки, в руках держали белые перчатки, а на голове у нас были соломенные шляпы с лентами в тон наших платьев.

Мы казались себе очень нарядными, но когда увидели маму, то поняли, какими незначительными мы должны были выглядеть рядом с ее великолепием. В изысканном туалете розового цвета, который так шел к ней, она полностью соответствовала газетным описаниям «красавицы миссис Трессидор». Широкая юбка была задрапирована вокруг ее изящной талии, замечательной даже в век, отличавшийся тонкими талиями. Плотно прилегающий корсаж подчеркивал ее очаровательную фигуру, а шею обвивала кремовая косынка, гармонировавшая с кружевными манжетами. Розовая с кремовой отделкой шляпка задорно сидела на ее роскошных волосах; пышное страусовое перо кремового цвета спускалось с полей шляпки почти до глаз, будто желая привлечь внимание к их блеску. Она выглядела молодой, оживленной. Предвкушая ожидавшее нас удовольствие, мы тоже были как в лихорадке.

Экипаж уже ждал нас. Мама села между нами, и мы наконец отправились.

Некоторое время лошади бежали легкой рысью. Потом мама неожиданно обратилась к кучеру:

— Поезжайте к площади Ватерлоо, Блейн.

Блейн удивленно обернулся, как будто не был уверен, что правильно расслышал.

— Но, сударыня… — начал он.

Она мягко улыбнулась.

— Я передумала. Площадь Ватерлоо.

— Очень хорошо, сударыня, — сказал Блейн.

— Мама, — воскликнула я, — так мы не едем к леди Понсонби?

— Нет, милочка. Мы поедем в другое место.

— Но все говорили…

— Планы могут измениться. Думаю, что там вам больше понравится.

В ее глазах появился озорной блеск. И тут меня осенило. Я уже видела этот блеск и помнила, в чьем присутствии ее глаза так загорались.

— Мама, — задумчиво произнесла я, — мы увидим сегодня капитана Кармайкла?

Ее щеки зарделись, и она стала еще краше.

— Почему это пришло тебе в голову?

— Просто мне показалось… Так как…

— Что так как?

— Он живет на площади Ватерлоо?

— Совсем рядом…

— Значит, это правда…

— Оттуда лучше будет видно.

Я откинулась назад. Радость этого дня не имела предела.

Капитан Кармайкл приветствовал нас на крыльце дома. Он нас ожидал — это было очевидно. Мне показалось странным, что, выезжая, мы направлялись к Понсонби, тогда как мама с капитаном явно договорились обо всем накануне вечером.

Однако я была слишком возбуждена, чтобы долго размышлять об этом. Мы были здесь — все остальное не имело значения.

Комнаты в квартире капитана Кармайкла были невелики по сравнению с нашими, но царивший там легкий беспорядок сразу показался мне очень привлекательным.

— Добро пожаловать! — воскликнул он. — Приветствую вас, прекрасные дамы!

Мне понравилось, что он назвал нас прекрасными дамами, но это заметно смутило скромную Оливию, уверенную, что такое описание к ней не подходит.

— Вы приехали как раз вовремя, — продолжал капитан Кармайкл.

— Это было необходимо, чтобы добраться, — заметила мама. — Движение на этих улицах скоро будет перекрыто.

— Шествие пройдет здесь по дороге к аббатству, — сказал он, — но вы не сможете уехать до его возвращения, что меня безгранично радует, так как это позволит мне дольше оставаться в самом чудесном обществе, какое мне известно. А теперь позвольте мне показать прелестным дамам, где они будут сидеть. Девочкам, я думаю, интересно будет увидеть, что сейчас происходит на улице.

Он подвел нас к креслам перед окном, откуда была хорошо видна площадь Ватерлоо.

— Дорога пройдет от дворца через Конститьюшен Хилл, Пиккадилли, площадь Ватерлоо и Парламентскую, так что вы все увидите. А сейчас, надеюсь, вы не откажетесь слегка подкрепиться. Для молодых леди у меня есть очень вкусный лимонад, а к нему мелкое печенье, которым заслуженно славится мой повар мистер Фортнум.

Мама усмехнулась и сказала:

— А вы не ошибаетесь? Печенье, по-моему, приготовил мистер Мейсон.

— Фортнум или Мейсон — не все ли равно?

Я ужасно смеялась, потому что знала, кто такие Фортнум и Мейсон. Им принадлежала кондитерская на Пиккадилли, и капитан Кармайкл хотел сказать, что печенье он купил у них.

— Пойду помогу вам принести лимонад, — предложила мама.

Это меня удивило. Ей никогда и в голову не приходило самой сделать что бы то ни было. Дома она звонила слуге, если нужно было переложить подушку с дивана на кресло.

Они вышли вместе. Мне показалось, что Оливия встревожена.

— Как мне здесь нравится! — сказала я.

— Почему мы приехали сюда? Ведь мы собирались к Понсонби. А что он имел в виду, говоря о своих поварах? Ведь Фортнум и Мейсон — название кондитерской.

— Ах, Оливия, не надо так серьезно ко всему относиться, — попросила я. — Нам будет очень весело, вот увидишь.

Прошло немало времени, пока мама и капитан Кармайкл вернулись с лимонадом. Я заметила, что мама сняла шляпу. Она раскраснелась, но, видимо, чувствовала себя очень непринужденно. Лимонад она наливала с подчеркнутым старанием.

— Завтрак будет подан позже, — предупредил капитан Кармайкл.

Я до сих пор помню каждое мгновение того дня. В воздухе ощущалось какое-то волшебство и еще чувство ожидания чего-то. Так бывает в театре перед поднятием занавеса, когда еще неясно, что увидишь на сцене. Но, может быть, эти мысли посетили меня позже, в свете всего происшедшего в тот день? Обычно, вспоминая через некоторое время значительные события в своей жизни, нам начинает казаться, что в них таились какие-то предзнаменования… Тогда, впрочем, никаких предзнаменований я не заметила, просто я была очень возбуждена, как будто должно было случиться что-то важное.

Наконец великий миг наступил: шествие приближалось. Послышались торжественные звуки марша Генделя. Он мне очень понравился, и я подумала, что ничего более подходящего невозможно было выбрать. И вот мы увидели ее — скромную маленькую фигурку, на голове у которой, действительно, красовалась шляпка. Правда, шляпка эта была далеко не обычная, а вся в кружевах и бриллиантах. Приветствия стали оглушительными. Королева сидела в карете и время от времени поднимала руку в знак того, что слышит их. Мне показалось, что она выражает свою признательность за такую глубокую преданность недостаточно сильно, но зрелище было замечательное. Впереди кареты ехали принцы ее дома: сыновья, зятья и внуки. Я посчитала — их было тридцать два. Самым величественным среди них был зять королевы, кронпринц Фридрих прусский, в белом с серебром мундире, с германским орлом на шлеме.

Процессия казалась бесконечной. Мое воображение поразили индийские принцы в сверкающих драгоценностями одеждах. Из Европы прибыли короли: саксонский, бельгийский и датский. Греция, Португалия, Швеция и Австрия прислали, по примеру Пруссии, своих кронпринцев.

Весь мир, должно быть, решил в тот день почтить старую маленькую леди в кружевной с бриллиантами шляпке, уже пятьдесят лет правившую страной.

Поразительное зрелище! Я долго не могла прийти в себя после того, как шествие удалилось. Музыка продолжала звенеть у меня в ушах, и мне казалось, что я все еще вижу лошадей в великолепных чепраках и всадников в блестящих костюмах. Тем временем мама снова куда-то исчезла с капитаном, пробормотав несколько слов о завтраке.

Капитан вкатил в комнату столик на колесах. На нем стояло блюдо с холодными цыплятами, хлеб с хрустящей корочкой и масло.

Он придвинул к окну небольшой стол и ловко покрыл его кружевной скатертью. Места там было только для четверых.

Какой это был завтрак! Позже я вспоминала о нем, как о конце определенной эпохи в нашей жизни, эпохи невинности. Мы как будто вкусили от древа познания добра и зла.

Капитан открыл стоявшую в ведерке со льдом бутылку и принес четыре бокала.

— Вы думаете, им можно? — неуверенно спросила мама.

— Я налью им не больше наперстка.

Наперсток оказался половиной бокала. Я пила маленькими глотками шипучую жидкость и испытывала экстаз, какое-то неизведанное счастье. Весь мир казался мне необыкновенным. Я рассматривала происходящее, как начало нового существования, в котором мы с Оливией станем лучшими мамиными друзьями и будем сопровождать ее во время таких визитов, как сегодня, придуманных капитаном и ею для нашего развлечения.

Народ запрудил улицы. Шествие закончилось, и движение возобновилось.

— На обратном пути кортеж проедет от аббатства до дворца через Уайтхолл и парк Сент-Джеймс, — сказал капитан, — так что остальной день в нашем распоряжении.

— Мы не должны слишком задерживаться, — заметила мама.

— Дорогая моя, по улицам сейчас проехать невозможно, и это продлится еще некоторое время. В нашей крепости мы в полной безопасности.

Все рассмеялись. Мы много смеялись в тот день без определенного повода. Возможно, так и проявляется настоящее счастье.

Внизу, вне нашего магического круга, отдаленный шум голосов казался приглушенным. Капитан Кармайкл много рассказывал и смешил нас. Он заставлял и нас высказываться, и даже Оливия была разговорчивее, чем обычно… немного разговорчивее. Мама казалась совсем другим человеком. Время от времени она восклицала «Джок!» тоном шутливого упрека. Даже Оливия догадалась, что это было выражением нежности.

Джок Кармайкл говорил об армии, о военной службе. Он много раз ездил за океан и теперь ожидал назначения в Индию. Он смотрел на маму, и, казалось, легкая грусть охватывала обоих. Но это должтю было произойти только в будущем — не стоило начинать беспокоиться слишком рано.

По его словам, он был старым другом нашей семьи.

— Ведь я знал вашу мать еще до того, как ты родилась, — сказал он и посмотрел на меня. — А потом… меня послали в Судан, и я долгое время никого из вас не видел. — Он улыбнулся маме. — А когда вернулся, мне показалось, что я никогда и не уезжал.

Я видела, что у Оливии закрываются глаза и чувствовала, что и со мной происходит то же самое. Какое-то сонное ощущение довольства овладевало мной, но я боролась со сном, так как не хотела потерять ни минуты из этого волшебного дня.

Уличная жизнь становилась все более шумной. Появился шарманщик, игравший мелодии из модных оперетт. Кругом пели, танцевали. С шарманкой уж соревновался человек-оркестр, универсальный музыкант, у которого свирель была прикреплена к подбородку, барабан находился на спине (он ударял по нему палочками, привязанными к локтям), тарелки, приделанные к барабану, он приводил в движение при помощи веревочек, привязанных к коленям, а в руке держал треугольник. Проворство, с которым он всем этим управлял, привело всех в восхищение. Пенсы так и звенели в шляпе у его ног.

Какой-то человек продавал брошюры. «Пятьдесят славных лет! — выкрикивал он. — Прочтите жизнеописание Ее Величества Королевы». Две смуглые цыганки с большими медными серьгами в ушах, в красных платках, повязанных вокруг головы, предлагали: «Погадать, леди. Позолотите ручку, и вам достанется счастливая судьба». Потом пришел клоун на ходулях, такой смешной, что дети визжали от восторга, когда он ковылял сквозь толпу и протягивал свою шляпу к окнам второго этажа. Мы бросили в нее монетки. Он ухмыльнулся, отвесил поклон — нелегкое дело на ходулях — и тяжело ступая, удалился.

Это было радостное зрелище, все старались как можно лучше насладиться прекрасным днем.

— Вы сами видите, — сказал капитан Кармайкл, — как сейчас трудно было бы пробираться по улицам.

А потом произошла трагедия.

Два или три всадника пробились сквозь толпу. Люди добродушно уступали им дорогу.

В этот момент еще один всадник появился в сквере. Я достаточно много знала о лошадях и поняла, что его конь вышел из-под контроля. На какую-то долю секунды он замер, навострив уши. Было ясно, что заполнявшая сквер толпа и царивший там шум пугали его. Он встал на дыбы и качнулся, потом ринулся к толпе. Послышались крики. Кто-то упал. Всадник отчаянно старался удержаться в седле, но конь сбросил его. Все замерло, наступило недолгое молчание, потом раздались вопли. Обезумевшая лошадь неслась сквозь толпу.

Окаменев от ужаса, мы продолжали смотреть. Капитан Кармайкл бросился к двери, но мама схватила его за руку.

— Нет! Нет! — кричала она. — Нет, Джок. Выходить опасно.

— Бедное животное обезумело от страха. С ним можно справиться.

— Нет, Джок, нет!

Они отвлекли мое внимание от улицы. Мама повисла на руке капитана и умоляла его не выходить.

Когда я снова выглянула в окно, лошадь лежала на мостовой. Наступил хаос. Несколько человек было ранено. Слышались крики, плач. Веселье уступило место трагедии.

— Вы ничего, ничего не можете сделать, — рыдала мама. — О, Джок, пожалуйста, останьтесь с нами. Я бы не вынесла…

Оливия, любившая лошадей не меньше меня, плакала от жалости к несчастному животному.

На сквер въехало несколько верховых, появились люди с носилками. Я заткнула уши, когда раздался выстрел. Так было лучше для лошади, я понимала это. Она, по-видимому, была так сильно ранена, что не могла поправиться.

Прибыла полиция и очистила прилегающие к скверу улицы. Мы все затихли. Какое окончание счастливого дня!

Капитан Кармайкл попытался вернуть радостное настроение, но это ему не удалось.

— Такова жизнь, — грустно сказал он.

Экипаж заехал за нами, когда день уже клонился к вечеру. Мама села между Оливией и мной, обняв нас за плечи.

— Постараемся сохранить только приятные воспоминания, — предложила она. — Ведь было замечательно, не правда ли? До того, как…

Мы согласились, что все было замечательно.

— Ведь вы видели королеву и всех этих королей и принцев. Это невозможно забыть, верно? Не будем больше думать о том печальном происшествии, так будет лучше. Не будем даже говорить об этом… ни с кем.

И снова мы согласились, что так будет лучше.

На следующий день мисс Белл повела нас на прогулку в парк. Там, всюду стояли палатки для бедных детей. Всего их собралось тридцать тысяч. Под звуки военных оркестров каждому ребенку дали булочку с изюмом и кружку молока. Кружки были сувенирные с надписями, прославлявшими королеву.

— Они навсегда запомнят этот день, — сказала мисс Белл. — Как и все мы.

И она заговорила о королях и принцах, рассказала о странах, откуда они приехали. Она обладала настоящим талантом обращать каждое событие в поучительный урок.

Все это было очень интересно, и мы с Оливией ни словом не упомянули о вчерашнем несчастном случае. Я слышала утром, как некоторые слуги обсуждали происшествие.

— Послушай, а ты знаешь, что случилось вчера во время праздника? — говорила одна из горничных. — Страшное несчастье где-то около площади Ватерлоо. Там одна лошадь взбесилась… сотни людей были ранены, и их пришлось отвезти в больницу.

— Лошадей, — ответил собеседник говорившей, — нельзя пускать на улицы. Нужно это запретить.

— А как, по-твоему, можно обойтись без них?

— Нельзя допускать, чтобы они пугались, вот что! Тогда с ними нельзя справиться.

Я удержалась от искушения вступить в беседу и рассказать, что я видела все это своими глазами. В глубине души я чувствовала, что это было бы опасно…

Это случилось в конце дня. Мама, я думаю, одевалась к обеду. Гостей в тот вечер не ждали, но и в таких случаях у нее уходило много времени на сборы. Они с отцом должны были обедать вдвоем за большим столом, за которым мне еще не приходилось сидеть. Оливия говорила, что, когда мы начнем «выезжать в свет», то есть после того, как нам исполнится семнадцать лет, мы будем обедать с родителями. Я любила поесть и не могла себе представить ничего, что могло бы так радикально лишить меня аппетита, как присутствие отца за столом. Но произойти это должно было в далеком будущем, поэтому не очень меня беспокоило.

Было, вероятно, около семи часов. Я направлялась в классную комнату, где мы обедали с мисс Белл, а также съедали по ломтику хлеба с маслом и выпивали по чашке молока, перед тем как лечь спать. К своему ужасу я вдруг оказалась лицом к лицу с отцом. Я почти наткнулась на него и поэтому резко отпрянула, когда он вдруг возник передо мной.

— О, — сказал он. — Кэролайн.

Казалось, ему нужно было немного подумать, чтобы вспомнить мое имя.

— Добрый вечер, папа, — ответила я.

— Ты, кажется, очень спешишь?

— О, нет, папа.

— Видела вчера шествие?

— О, да, папа.

— И что ты думаешь об этом?

— Это было замечательно.

— Ты ведь никогда этого не забудешь?

— О, да, папа.

— Скажи, что тебя больше всего поразило из виденного?

Как всегда, я нервничала в его присутствии и в таких случаях говорила первое, что мне приходило в голову. Что меня больше всего поразило? Королева? Немецкий кронпринц? Европейские короли? Оркестр? В действительности это была бедная обезумевшая лошадь, и, не дав себе времени подумать, я выпалила:

— Взбесившаяся лошадь!

— Что?

— Я хочу сказать, тот несчастный случай.

— Что ты имеешь в виду?

Я прикусила губу и заколебалась, вспомнив, как мама предупредила нас, что об этом лучше не говорить. Но я зашла уже слишком далеко и не могла отступить.

— Взбесившаяся лощадь? — повторил он. — О каком несчастном случае ты говоришь?

Мне ничего не оставалось, как все объяснить.

— Ну, та обезумевшая лошадь. Она покалечила многих людей.

— Но ты ведь не была там. Это случилось у площади Ватерлоо. — Я вспыхнула и опустила голову. — Так вы были на площади Ватерлоо. Я этого не знал. Площадь Ватерлоо, — пробормотал он. — Понимаю. Да, кажется, понимаю.

Он изменился в лице, сильно побледнел, в глазах его появился какой-то странный блеск. Мне показалось, что он смущен и немного испуган, но я сразу отогнала от себя эту мысль: с моим отцом такого быть не могло.

Он повернулся и оставил меня.

Я пошла в нашу классную, сознавая, что совершила нечто ужасное.

Постепенно пришло понимание. Прежде всего, как получилось, что мы поехали туда, хотя думали, что отправимся совсем в другое место?.. В этом скрывался особый смысл… А тот несомненный факт, что капитан Кармайкл ожидал нас, а взгляды, которыми они обменивались с мамой…

Что все это означало? В глубине души я знала ответ. Есть вещи, которые дети понимают инстинктивно.

А я их предала.

Говорить об этом я не могла. Я выпила молоко и отщипнула от хлеба с маслом, не замечая, что делаю.

— Кэролайн такая рассеянная сегодня, — сказала мисс Белл. — Мне это понятно. Она все думает о том, что видела вчера.

Как она была права!

Пожаловавшись на головную боль, я пошла к себе Обычно после ужина мы немного читали — каждая по страничке. Мисс Белл считала, что нехорошо сразу ложиться после еды, какой бы легкой она ни была.

Я решила лечь в постель и притвориться спящей, что бы не пришлось разговаривать с Оливией, когда она придет в спальню. Делиться с ней своими подозрениями не имело смысла. Она отказалась бы обсуждать все это — она всегда так поступала, если речь шла о чем-то неприятном.

Я сняла платье и набросила на себя халат, собираясь заплести волосы на ночь, когда в комнату, к моему испугу, вошел отец.

Он был совершенно не похож на себя — казался очень сердитым, но в то же время на лице его застыло растерянное и какое-то печальное выражение.

— Хочу поговорить с тобой, Кэролайн, — начал он. Я ждала.

— Ведь вы поехали на площадь Ватерлоо, не так ли? — Я нерешительно молчала, и он продолжал: — Не бойся проговориться. Я и так все знаю, мама мне рассказала. — Я почувствовала облегчение. — Значит, по дороге она решила, что на площади Ватерлоо вы лучше все увидите. Я с этим не согласен. В обоих местах, куда вас пригласили, вы оказались бы ближе к происходящему. Но вы поехали на площадь Ватерлоо и побывали в гостях у капитана Кармайкла. Так?

— Да, папа.

— Вас не удивило, что планы так неожиданно изменились?

— Да, мы были удивлены… но мама сказала, что на площади Ватерлоо будет лучше видно.

— А капитан Кармайкл вас ждал, угостил вас завтраком?

— Да, папа.

— Понятно.

Он пристально посмотрел на меня и спросил:

— Что это у тебя на шее?

Я нервно затеребила цепочку медальона.

— Это медальон, папа.

— Медальон! А почему ты его носишь?

— Ну, я всегда его ношу, но так, чтобы он не был виден.

— Вот как? Тайком? А почему, скажи, пожалуйста?

— Ну… потому что он мне нравится… а его не должны видеть.

— Не должны видеть? Почему?

— Мисс Белл говорит, что мне рано носить драгоценности.

— Так ты решила ослушаться мисс Белл?

— Да нет… просто…

— Пожалуйста, говори правду, Кэролайн.

— Ну… да.

— Как тебе достался этот медальон?

Я не ожидала, что мой ответ так поразит его.

— Капитан Кармайкл подарил его мне.

— Вчера?

— Нет, когда мы были в деревне.

— В деревне? А когда это было?

— Когда он навестил нас.

— Он навестил вас, когда вы были в деревне?

Щелкнув замочком, отец открыл медальон и стал разглядывать миниатюру. Лицо его сильно побледнело, а губы дрожали. Мне показалось, что его устремленные на меня глаза похожи на глаза змеи.

— Так капитан Кармайкл часто навещал тебя, когда вы жили в деревне?

— Не меня… а…

— А маму?

— И не часто, он приехал всего один раз.

— Значит, он приехал всего один раз именно тогда, когда мама была там. А как долго он пробыл у вас?

— Два дня.

— Понимаю.

Он вдруг закрыл глаза, как будто был не в силах смотреть на меня или на медальон, который все еще держал в руках. Пробормотав: «Боже мой!», он взглянул на меня, как мне показалось, с презрением и поспешно вышел из комнаты.

Я провела.бессонную ночь, а утром мне не хотелось вставать, потому что я предвидела неприятности и понимала, что в какой-то мере сама их вызвала.

В доме было тихо, мне почудилась в нем затаившаяся угроза, предвещавшая катастрофу. Не знаю, чувствовала ли это Оливия. Во всяком случае, она никак этого не проявляла. Может быть, просто во мне говорила нечистая совесть.

Пришли тетя Имоджин со своим мужем, сэром Гарольдом Кэри, и они надолго заперлись с папой. Мамы я не видела, но слышала от одной из служанок, что, по словам Эвертон, мама лежит в постели с сильной головной болью.

День медленно тянулся. Экипаж не заехал за папой, чтобы отвезти его в банк; мама не выходила из своей комнаты, а тетя Имоджин с мужем остались на ленч, но и после не сразу уехали.

Я чувствовала — мне необходимо знать, что происходит, и проявила даже большую, чем обычно, изобретательность, чтобы это выяснить. Мои усилия были в какой-то мере вознаграждены. Я тайком пробралась в комнатку, смежную с маленькой гостиной, где папа разговаривал с супругами Кэри. По сути, это был просто чулан, в котором была раковина с краном. Слуги составляли там букеты и ставили цветы в вазы. Взяв в руки вазочку с розами, я собиралась, если бы меня там застали, сделать вид, будто только что наполнила ее цветами. Разговор в соседней комнате был слышен не весь, но обрывки фраз до меня доносились.

Все это было очень таинственно. Повторялись слова: «скандальный, постыдный»… Потом я услышала целое предложение: «Скандала не должно быть. Твоя карьера, Роберт…» — и следом за этим неясное бормотание.

Упоминалось и мое собственное имя.

— Она должна уехать… — ясно произнесла тетя Имоджин. — Постоянное напоминание… Ты обязан это сделать ради себя самого, Роберт. Слишком для тебя мучительно… Но не должно казаться…

Дальше я не расслышала.

— Возникло бы слишком много… Это вызвало бы, Бог знает, какие толки… Можно, конечно, обратиться к кузине Мэри… Почему бы и нет. Пора ей сделать что-нибудь для семьи. Для нас это было бы передышкой… Мы получили бы время, чтобы выработать какой-нибудь план… оптимальный образ действий…

— А она согласится? — Это был голос отца.

— Может быть, и согласится. Она ведь… довольно странная. Совершенно не испытывает угрызений совести Скорее всего, забыла весь тот переполох, который вызвало ее поведение. Это хорошая мысль, Роберт. А я в самом деле считаю, что ей следует уехать… Уверена, что так будет лучше всего. Хочешь, я сама напишу Мэри?.. Мне кажется, предпочтительно, чтобы это исходило от меня. Я объясню ей, насколько это необходимо… настоятельно необходимо…

Я так и не поняла, что именно было настоятельно необходимо, но не могла оставаться в чулане до бесконечности, вертя в руках вазу с цветами.

Дни следовали за днями, а мрачная атмосфера в доме не рассеивалась. Я не видела ни папы, ни мамы. Все слуги понимали, что происходит нечто необычное.

Застав Рози Ранделл одну в столовой, я прямо спросила у нее, не знает ли она, что случилось.

Рози пожала плечами.

— Похоже, — сказала она, — что ваша мама была слишком дружна с капитаном Кармайклом, а вашему папе это пришлось не по вкусу. Не могу сказать, чтобы я осуждала ее.

— Рози, а почему они в чем-то обвиняют меня?

— Так они вас обвиняют?

— Я была в чулане, где разбирают цветы, и слышала, как они говорили, что я должна уехать.

— Нет, моя милочка, не вы. Они, наверно, имели в виду вашу маму. Да, речь, видимо, шла о ней. — Она снова пожала плечами. — Увидите, обо всем этом скоро забудут. Такие вещи случаются в самом высшем обществе, можете, мне поверить. К вам это не имеет никакого отношения… так что перестаньте беспокоиться.

Утром мисс Белл вошла в классную, где мы ждали ее, чтобы начать заниматься, и сообщила:

— Ваша мать уехала, чтобы отдохнуть и полечиться.

— Куда уехала? — спросила я.

— Кажется, за границу.

— Она даже не попрощалась с нами.

— Вероятно, она была очень занята, и ей пришлось собираться поспешно. Так велел врач. — Мисс Белл казалась встревоженной. Она добавила: — Ваш отец сказал, что очень мне доверяет.

Все это было достаточно странно. Мисс Белл откашлялась.

— Мы с вами совершим небольшое путешествие, Кэролайн.

— Путешествие?

— Да, на поезде. Я отвезу вас в Корнуолл, где вы погостите у кузины вашего отца.

— У кузины Мэри? Этой гарпии!

— Что?

— Ах, ничего. А почему, мисс Белл?

— Так было решено.

— А Оливия?

— Нет, Оливия с вами не поедет. Я провожу вас до Корнуолла, переночую в Трессидор Мэноре, потом вернусь в Лондон.

— Но… почему?

— Это будет всего лишь визит. Через некоторое время вы к нам вернетесь.

— Ничего не понимаю.

Мисс Белл как-то недоуменно посмотрела на меня, как будто и она не совсем понимала, в чем дело, но, с другой стороны, подумала я, возможно, она и понимает.

За всем этим что-то скрывалось. Различные предположения роились у меня в голове, как блуждающие огоньки на окутанном туманом болоте. Ни одно из них не было достаточно убедительным, не давало исчерпывающего объяснения тому, что меня волновало.