Генрих, легко приноравливавшийся ко всему, беззаботно ехал в Шоней.

Правда, он не хотел уезжать из Беарна, где сразу же нашел любовницу, казавшуюся очаровательнее и желаннее всех предыдущих; заявлял, что не желает покидать родную землю. Иногда встречал Флеретту с ребенком, которым та очень гордилась. Черноглазый мальчик радостно гугукал, когда принц подбрасывал его и ловил. Флеретта делала реверанс, понимая, что парень, с которым она лежала в садике, уже не тот, и она не может претендовать на все его внимание. Дочь садовника не роптала; разве она не носит повсюду с собой наглядного подтверждения своей былой связи с принцем Беарнским? Разве ее семье не оказываются милости, каких не получают другие из ее окружения? И когда малыш подрастет, благосклонность не иссякнет, принц очень любит детей, а своих тем более.

Поэтому жаркими летними днями в Беарне Генриху приятно было сознавать, что его суровые наставники, мать и Колиньи, находятся далеко, в Париже или в Блуа, при французском дворе. Что может беспокоить его, пока он живет в солнечной Наварре?

Генрих любил устраивать пикники, когда спадала полуденная жара, и как-то, проводя время на природе с любовницей, увидел курьера, везущего ему вызов в Париж. Он обнял милую, прижал к себе и заверил, что женить его на принцессе Маргарите не удастся; папа римский не даст на это согласия, а без него о браке с ней не может быть и речи. Все католики в стране восстанут, если принцессу выдадут за гугенота, не заручась согласием римского первосвященника.

— Я скоро вернусь в Беарн, — пообещал он ей.

Однако выехать в Париж пришлось, и когда он доехал до деревни Шоней в провинции Пуату, к нему явился еще один курьер.

Одежда курьера пропылилась, он явно очень спешил, и по его печальному лицу Генрих догадался, что с дурной вестью.

— Что случилось?

— Ваше высочество, худшей вести я не мог привезти. Королева, ваша матушка, скончалась.

Генрих уставился на гонца. Он не мог поверить в смерть матери. Мать всегда была такой нужной… необходимой в его жизни. Как она могла умереть? Этого не может быть. Она не старуха. Тут какая-то ошибка.

— Вы не совсем в себе… — заговорил он.

— От горя, ваше величество.

Генриху хотелось задать множество вопросов, но слова не шли с языка. Казалось, время замерло. В жизни его никогда не бывало подобной минуты. Он не мог ни думать, ни говорить. Смутно ощущал раскаяние, громадную утрату, одиночество и сильное желание расплакаться.

Наконец он обрел дар речи.

— Что с ней случилось?

— Ваше высочество, говорят, ей не следовало приезжать в Париж.

Генрих молчал. Казалось, он пересек громадную бездну и обратного пути нет. Та, что вела его по беззаботной жизни, мертва. Теперь он одинок.

Генрих ехал на север, в католический Париж. Его сопровождали принц де Конде и около восьмисот дворян-гугенотов.

Оба кузена были одеты в глубокий траур, но его предстояло вскоре сменить на яркие одеяния, потому что их ждали свадьбы. Сперва Конде и Марии Клевской, а затем предстояло событие, которое, по слухам, настолько возбудило всеобщий интерес, что тысячи людей со всех концов страны стекались ради него в Париж: бракосочетание католички Маргариты и гугенота Генриха Наваррского.

Внешне Генрих быстро оправился от потрясения, вызванного смертью матери. Выглядел он таким же беззаботным, как всегда, и часто повторял, что скоро вернется в Беарн холостяком, потому что папа римский ни в коем случае не даст разрешения на брак Маргариты с ним.

Внутренне он был обеспокоен. Ему хотелось в Париже разузнать побольше о смерти матери. Ходили тревожные слухи, что ее отравили; заболела она после визита к Рене, флорентийскому перчаточнику и парфюмеру королевы-матери, хотя вскрытие показало, что скончалась она от лопнувшего нарыва в легких. Но Генриху в это заключение слабо верилось. Он немало слышал об умении королевы-матери пользоваться ядами; о привезенных ею флорентийцах, непревзойденных мастерах в устранении нежелательных людей. И разве мать не боялась отпускать его в Париж, догадываясь, что там с ним может случиться?

Ну что ж, теперь он едет туда; раз вызвали, надо повиноваться. Но это совпадало с его желанием. Он больше не мог прятаться за юбку матери — и не хотел.

Никто не догадывался, что легкомысленный юноша превратился в мужчину — может, тоже беспечного, такова уж была его натура, однако под беззаботностью скрывалось желание стать таким, каким старалась воспитать его мать.

Теперь юного Конде Генрих понимал гораздо лучше. Чувствовал, каким ударом явилась для того смерть отца. Сейчас Конде выглядел мрачным; горя, как его двоюродный брат, он не скрывал.

— Послушай, кузен, — сказал Генрих, — мы стали мужчинами. У нас появятся жены. У тебя уж наверняка.

— Все эти приготовления устраиваются не ради меня, — ответил Конде. — Мне предстоит скромная церемония по гугенотскому обряду.

— А мне у врат собора Парижской богоматери, потому что внутрь меня не пустят. Если, конечно, она вообще состоится. Бракосочетание в подобных случаях может расстроиться в последнюю минуту.

— Тогда зачем же тебя вызывают в Париж?

Взгляды их встретились.

— А зачем созывают в Париж людей? — вопросом на вопрос ответил Генрих. — Вот приедем, тогда начнем понимать.

Оба умолкли, подумав о Жанне, и в этот миг озарения Генриху пришло на ум, что при дворе он нужен не только как жених.

Молодые люди невольно разволновались, увидя в нескольких милях город, сверкающий под лучами солнца. Издали он казался кораблем, стоящим на стапеле, представляющем собой остров посреди Сены. Самой высокой у корабля была корма — собор Парижской богоматери.

По мере того как они подъезжали к столице Франции, волнение их нарастало. Уже ощущались запахи города; виднелись шпиль Сен-Шапель, башни Консьержери, крыши Лувра. Появились прохожие, они пристально глядели на молодых людей, догадываясь, кто это: их сопровождали восемьсот гугенотов в длинных черных мантиях — трауре по скончавшейся при загадочных обстоятельствах королеве Наваррской.

При въезде в город их встретили Ларошфуко, один из самых блистательных героев-гугенотов; Телиньи, женатый на дочери адмирала, Луизе; и Монтгомери, доблестный гугенот, немало сделавший для единоверцев, невольный убийца Генриха II на турнире.

— Добро пожаловать! — воскликнул Ларошфуко. — Париж готов приветствовать вас.

— Неужели? — отозвался Генрих. — Я заметил, что кое-кто из горожан воспринял наш приезд без особого энтузиазма.

Ларошфуко засмеялся.

— Они просто ошеломлены. Не забывайте, ваше высочество, эти люди недавно воевали с нами. А теперь волей-неволей наши друзья.

— Кажется, они не очень довольны таким оборотом.

— Потерпите до свадьбы. Тогда услышите радостные возгласы в свой адрес. Парижане любят Марго. Ну, поехали дальше. Королева-мать высылает отряд для торжественной встречи — и вместе с ним мы едем в Лувр.

Ларошфуко занял место между Генрихом и Конде, другие по обе стороны, и кавалькада въехала в Париж.

В пригороде Сент-Антуан их встретил отряд — около четырехсот придворных во главе с братьями короля, Анжу и Алансоном; среди встречавших находился и Генрих де Гиз, он вернулся ко двору, потому что был связан брачными узами с принцессой Порсиан и уже не мог домогаться руки Марго.

Они глядели друг на друга — вожди гугенотов и те, кто недавно сражался за дело католиков. Продолговатые итальянские глаза герцога Анжуйского засверкали при взгляде на человека, которого он именовал беарнским простолюдином; ноздри его дрогнули, но он все же сдержал отвращение к тому, кто не мог достичь его изящества в одежде и манерах. Заявил, что счастлив приветствовать своего кузена и очень рад его приезду в Париж.

— Кузен! Да ведь Марго готовится сделать нас братьями!

Генрих равнодушно воспринял это громкое приветствие. Он ни на миг не верил, что Анжу стал ему другом; терпеть не мог его надушенные одежды, плутоватое лицо, сверкающие драгоценные камни, как и тот — мужественную внешность беарнца. Слишком уж разные, они не могли стать друзьями.

Младший, Алансон, не вызывал у Генриха неприязни и даже показался забавным. Нет, Алансона он не будет презирать, как его брата.

Генриху представили одного из встречающих. Высокого, необыкновенно красивого, с вьющимися светлыми волосами; красавца и вместе с тем мужчину до кончиков ногтей. Наверняка самого смелого человека в Париже, державшегося с королевским величием.

Они смерили друг друга взглядами, Генрих де Гиз, надеявшийся стать мужем принцессы Марго, и Генрих Наваррский, приехавший в Париж для женитьбы на ней.

Гиз пробормотал положенное приветствие. Лживые слова, подумал Генрих. И ему стало любопытно, какие мысли таятся в этой красивой голове.

Первое бракосочетание праздновалось по-гугенотски в замке де Бланди, неподалеку от Мелюна. Атмосфера была слегка натянутой, потому что присутствовало много католиков. Конде был великолепным женихом, Мария Клевская — очаровательной невестой.

Через восемь дней должна была состояться свадьба, о которой говорил весь Париж, и Генриху пришлось ехать в де Бланди со своей невестой. Сидя рядом с Марго, Генрих не мог сдержать улыбки; его забавляла предназначенная ему невеста, но, в отличие от многих, очарован ею он отнюдь не был. Потешило Генриха ее церемонное приветствие. Таким образом она скрыла пренебрежение к нему от окружающих, но не от него. В словах принцессы ощущался тонкий ледок над глубоким омутом. Марго не собиралась питать нежных чувств к своему жениху.

Что ж, пусть будет так. Маленькая Флеретта для него предпочтительней. Принцесса, может, и красива, а соблазнительна определенно, но ему больше нравится румянец сельских любовниц, а не искусно накрашенные щеки, как у Марго. Здоровое женское тело под жарким солнцем ароматнее духов, изготовленных парфюмерами.

При встрече с Марго Генрих впервые с тех пор, как узнал о смерти матери, пришел в хорошее настроение; если он женится на ней, то не пожалеет об этом. С нею наверняка не соскучишься; он уже слышал, что их предстоящее бракосочетание разрушило страстную любовную связь принцессы с Генрихом де Гизом. От такого любовника не откажется ни одна женщина! Неудивительно, что Марго ненавидит его! Пикантное положение — оно лучше всего поможет забыть горечь от сознания, что теперь придется жить в мире, где уже нет его матери.

«В какую семейку я вхожу с этим браком!» — подумал Генрих. Но он и без того состоял с ними в родстве. Потому его и сочли достойным руки принцессы.

Король пребывал в хорошем настроении; при нем находился Колиньи, он всегда оказывал благотворное влияние на Карла IX вопреки королеве-матери.

Генрих заметил, что Екатерина Медичи с адмиралом как будто бы прекрасно ладят, и рассеянно подумал, что, когда члены королевской семьи выказывают чрезмерное расположение, нужно опасаться.

Ощутив на себе взгляд Марго, он усмехнулся. Вот уж она чрезмерного расположения не выкажет.

— Тебя развлекает эта церемония? — прозвучал ее негромкий вопрос.

— Весьма, моя принцесса.

— Рада, что тебя так легко развлечь.

— Ты найдешь меня замечательным супругом.

— Уверен в этом?

— Что может значить мое мнение? Главное — твое.

— А мне пока неясно… станешь ли ты вообще моим мужем.

— Думаешь, недобрые силы воспрепятствуют нашему союзу?

Марго вскинула голову, поглядела с фамильным высокомерием и довольно улыбнулась.

— Его святейшество пока не дал согласия на наш брак, и мы знаем, что он ненавидит вашу веру.

— Какое несчастье, если он не допустит нашей свадьбы! — насмешливо произнес Генрих. — А в Париж едет столько людей, чтобы полюбоваться ею!

— Не сомневаюсь, ты найдешь здесь много утешительниц.

— И, естественно, есть немало желающих утешить столь прекрасную принцессу.

Их взгляды встретились. В глазах Генриха притаился смех. Она дала ему понять, что ей известна его репутация, а он отплатил напоминанием, что они два сапога пара.

Уголки ее губ дрогнули. Жених и невеста, не стремящиеся к этому браку и способные позаботиться о себе.

Возможно, они найдут общий язык.

Бракосочетание было намечено на восемнадцатое число, понедельник. Шла суббота, разрешения от папы все не было, и король постепенно приходил в ярость. Королева-супруга, Елизавета Австрийская, всеми силами пыталась успокоить его, однако ее мягкость не оказывала воздействия на Карла IX.

— Свадьба непременно состоится! — выкрикивал он. — Должна состояться. Почему папа не шлет разрешения? Почему, почему, почему, я ведь так настоятельно просил его?!

Все знали почему. Как мог папа одобрить брак католички Марго с гугенотом? Он хотел продолжения гражданской войны, дабы каждый гугенот во Франции либо перешел в католичество, либо погиб.

Елизавета послала за Мари Туше; если кто и мог образумить Карла, то лишь она. Мари пыталась утешить его добрыми словами. Предпринимается все возможное, говорила она, к папе отправлены курьеры с объяснением чрезвычайности сложившегося положения. Да и все равно Карл, доведя себя до бешенства, ничем не поможет делу.

Карл не успокаивался. Позвали старую няню, которую он нежно любил; она с ранних лет заменяла ему мать. Король обнял ее, но, покачав головой, сказал:

— Няня, ты не понимаешь. У тебя только одна мысль — унять своего малыша. Но он уже король и раз говорит, что свадьба состоится, — так и будет.

Карл уже издавал пронзительные вопли, когда в покои вошла королева-мать.

— Оставьте меня наедине с сыном, — распорядилась она.

Когда все вышли, она подошла к королю и обняла его за плечи.

— Успокойся, успокойся.

— Успокойся! Да ведь свадьба может не состояться! А все эти люди съехались в Париж ради нее.

— Будь уверен, она состоится.

— Как, как — если нет разрешения от папы?

Екатерина Медичи засмеялась.

— Мой дорогой сын, когда мать обманывала тебя? Его святейшество не одобряет этого союза. Говорит: «Католическая принцесса не для еретиков». Ну и пусть. Мы сказали, что этот брак будет заключен.

— Кардинал Бурбонский ни за что не совершит обряда без согласия папы.

— Тогда мы получим это согласие.

— Как? Ты же знаешь, он ни за что не даст его… ни за что.

— В таком случае наш кардинал совершит эту небольшую церемонию без него, — Екатерина понизила голос до шепота, — потому что, дражайшее мое величество, он будет считать, будто такое согласие есть. Мы скажем ему, что от папы пришло сообщение — документ уже в пути, поэтому вовсе незачем откладывать бракосочетание.

Карл IX, разинув рот, уставился на мать.

— Ты не осмелишься…

— Ну что ты, мой сын. Господь с тобой, твоя мать осмелится на все ради своего короля.

И бракосочетание состоялось восемнадцатого августа, как было намечено. Никто, тем более кардинал Бурбонский, понятия не имел, что папа не давал согласия. А накануне в Лувре был подписан брачный контракт.

После пиршества и бала Марго увезли во дворец парижского архиепископа провести там ночь. Таков был обычай, и он неизменно соблюдался накануне бракосочетания принцессы королевской крови.

На другой день Марго, одетую в великолепное синее платье, украшенное блестками в форме лилий, со шлейфом длиной четыре ярда, который несли три принцессы, повели из дворца к собору Парижской богоматери. На ее плечах красовалась горностаевая мантия, драгоценные камни на принцессе переливались. В сверкающем великолепием окружении она была самой блестящей; братья ее — в особенности Анжу — решили устроить пышное зрелище.

Генрих оказался прав, говоря, что ему не позволят переступить порог собора. Поэтому обряд совершали перед его вратами — пошли на столь неловкий компромисс. Толпа осталась церемонией довольна, она могла созерцать обряд, но находились и глубоко осуждающие: «Что это за брак? — думали они. — Нашу принцессу выдают за еретика. А ведь едва успела кончиться война, которую мы вели против гугенотов!»

Генрих сменил траур на свадебное одеяние. Марго впервые видела его таким нарядным; губы ее презрительно скривились. В любой одежде, сказала она себе, он будет выглядеть простолюдином. Может, это осознавалось ею так остро, потому что среди благородных дворян из их окружения невеста увидела высокую, красивую фигуру?

Ах, подумала Марго, вот бы он стоял со мной сейчас! Ей стало интересно, о чем Гиз думает. Любуется ее красотой, редко блиставшей так ярко? Вздыхает от ярости и сожаления? Сравнивает с супругой, на которой был вынужден жениться? Марго горячо надеялась, что это так.

«Однако, дорогой мой, — решила она, — это не конец нашей любви. Она будет длиться вечно».

Марго заметила, что толпа держится угрюмо. Неужели эти люди настроены почти враждебно? Если б рядом с ней стоял Генрих де Гиз, они вели бы себя совсем по-другому. И обряд совершался бы не у западных врат собора, а внутри. Такой брак люди одобрили бы от всего сердца. А почему он не смог состояться? Ее грубо обманули. До чего ненавистны ей мать, король и Анжу! Если бы не они… как она могла быть счастлива!

На лице ее появилось трагическое выражение, но через несколько секунд оно осветилось радостью от сознания, что ею любуются.

Что, если бы она отказалась выходить за этого человека из Наварры? Что, если б заявила этим людям о своей любви к Генриху де Гизу, их кумиру… человеку, которого они любовно прозвали королем Парижа?

Как бы тогда они повели себя? Пошли бы на все, чтобы не допустить брака своей принцессы с гугенотом и женить на ней своего кумира. Пошли бы на освобождение от обета, которое развело бы Гиза с женой. Это было б великолепно.

Никто не приветствовал ни короля, ни королеву-мать. Это вполне понятно, люди ненавидят ее и называют Змеей. Однако никто не приветствовал и Марго — а тем более жениха.

Генрих смотрел на нее с язвительной насмешкой. Марго была готова поверить, что он читает ее мысли, и, что хуже всего, они его забавляют.

Она слегка нахмурилась, но перед ними появился кардинал Бурбонский, и обряд начался.

Марго беспомощно огляделась. Ее любимый смотрел на нее, и она это остро сознавала.

«Не выйду я за этого беарнца, — подумала она. — Сделаю что-нибудь, расстрою бракосочетание. Оно так же ненавистно мне, как парижанам».

Кардинал спросил, берет ли она короля Наваррского в мужья.

Марго упрямо молчала, ее охватило глубокое ликование. «Я отвергаю его на глазах всего Парижа!»

Кардинал повторил вопрос.

— Отвечай, Марго!

Это был голос Карла IX, стоящего у нее за спиной.

Что, если крикнуть, попросить парижан спасти ее от этого гугенота?

На затылок ей легла рука и нагнула голову.

— Принцесса выражает согласие кивком, — произнес король.

Обряд завершился. Король Наваррский взял ее в жены.

Марго подняла взгляд и увидела на лице Генриха улыбку. Генрих знал о ее нежелании; оно забавляло его, и он насмешливо улыбался.

Невеста слушала мессу, жених и его свита ждали окончания службы.

Люди в толпе негромко переговаривались. «Странный брак. Что из него выйдет? Надо было выдать нашу принцессу за доброго католика, говорят, она увлечена Генрихом де Гизом, а он ею. Вот это муж для нее. Будь женихом Гиз, все б до хрипоты приветствовали эту свадьбу».

Участникам свадьбы настала пора возвращаться в Лувр, и сквозь молчаливую толпу потянулась блестящая кавалькада. Люди пялились на прекрасную принцессу и ее мужа-гугенота. На королеву-мать глядели угрюмо, как всегда. И вдруг раздался приветственный клич, они увидели его, царственно восседающего на коне, самого высокого среди гостей, с густыми светлыми волосами на красивой голове; идеального героя каждой женщины — и каждого мужчины.

Воздух сотрясали крики: «Vive Guise et Lorraine!»

В первые секунды герцог притворился смущенным тем, что едет в королевской процессии и люди приветствуют его, не обращая внимания на остальных. Но на эти возгласы надо было ответить благодарностью, и, когда он снял шляпу, волосы его засверкали золотом.

Марго слушала эти крики и тайком улыбалась. Приветствия ему уместны в день ее свадьбы.

«Неужели они полагают, что мы позволим такому браку, как этот, встать между нами?» — презрительно подумала она, входя в Лувр со своим женихом.

Генрих обнаружил, что ему все больше и больше нравится окружающая атмосфера: хорошая еда и вино, блестящие остроумием разговоры, почти сказочная красота женщин (он стал привыкать к легкому подкрашиванию, которое ему поначалу не нравилось), учтивость (хоть он и презирал их, но видел, что они достигают цели) мужчин; и его жена, выступающая среди гостей с таким видом, словно она королева Франции, а не крохотной Наварры. Он невольно гордился Марго, к которой явно вожделели очень многие, и забавлялся тем, что она и Гиз не сводят друг с друга взоров.

Его слегка пьянило и возбуждало происходящее — за всей этой пышностью и блеском, нежными взглядами и льстивыми словами едва заметно ощущалась надвигающаяся опасность.

Когда наконец они с Марго остались вдвоем, то поглядели друг на друга с язвительной насмешкой. Марго не выказывала озабоченности, и Генриха это радовало. Он решил сказать — пусть не пугается, у него и в мыслях нет навязываться ей, но, поскольку она держалась совершенно беззаботно, в этом не было нужды.

— Брачная постель! — сказала Марго, презрительно ткнув ее. — Ну вот, мой друг, она ждет нас.

— Я бы извинился за то, что вторгаюсь в нее, если б ты не знала, что я здесь не по своей вине.

Марго кивнула.

— Рада, что ты говоришь откровенно. Это избавит нас от многих недоразумений.

— Хоть какое-то мое качество нравится тебе. Ура!

— Теперь ты уже менее честен. Тебе все равно, нравятся мне какие-то твои качества или нет.

Генрих встал коленями на кровать и поглядел на лежащую Марго, волосы ее разметались по подушке, на женщину, которую многие — в том числе и Генрих де Гиз — считали самой привлекательной при дворе.

— Кажется, я изменился, — сказал он.

— Надеюсь, не к худшему. Это…

— Невозможно?

Генрих легонько коснулся ее груди.

Марго, сощурясь, поглядела на него.

— Я так не сказала.

— А может, я читаю твои мысли.

— Ты пугаешь меня.

— Они такие тайные?

Генрих нагнулся к Марго и поглядел ей в лицо; она ощутила нарастающее волнение.

— У тебя было много женщин.

— А у тебя любовников.

— Я всегда считала, что опыт полезен.

— Я тоже. Он учит тому, чего ждут от тебя.

Марго притворно вздохнула, но глаза ее заискрились.

— Короли… королевы… им надо исполнять свои обязанности.

И опустила веки.

Страстные натуры, они не могли, лежа вместе в постели, не исполнить того, что в данном случае являлось обязанностью.

Становиться преданными любовниками они не собирались, но, когда наступило утро, между ними существовали дружеские узы.

Они оба отличались пылкой чувственностью. И понимали друг друга. Король с королевой должны время от времени исполнять супружеские обязанности; этим они тяготиться не будут, и каждый с пониманием отнесется к любовным похождениям другого на стороне.

Упрекать друг друга они не станут.

Глядя на свой союз под таким углом зрения, оба не могли быть им совсем уж недовольны.

Отпраздновать такой брак за день или два было невозможно; балы и пиршества продолжались. Однако подобной атмосферы на празднествах в Париже еще не бывало. Даже самые невосприимчивые люди ощущали напряженность, которая со дня на день усиливалась. Гугеноты ходили по улицам группами — их настораживала враждебность католиков. Перекресток улиц Арбрсек и Бетизи, где жил Колиньи, был очень оживленным. Многие друзья советовали адмиралу уехать из Парижа, но он считал, что дружба с королем очень важна для дела гугенотов и прерывать ее нельзя.

В ближайшую после бракосочетания пятницу к Генриху неожиданно явился Конде. Счастливо женатый, он был очарован жизнью при французском дворе и не замечал — или не хотел замечать — царящей в городе напряженности.

Однако в тот день принц был потрясен до глубины души.

— Колиньи пытались убить! — выкрикнул он.

Генрих встревоженно уставился на него.

— Как? Где? Ты уверен?

— Никаких сомнений. Адмирал шел по улице Пуле домой, и в него кто-то выстрелил из дома в монастыре Сен-Жермен л'Озеруа.

— Он ранен?

— Легко. Оторван палец; пуля прошла через запястье и вышла у локтя.

— Это большое огорчение для старого воина. Говоришь, он вне опасности?

— Послали за выдающимся хирургом, Амбруазом Паре, а у дома Колиньи собралась толпа наших единоверцев. Они считают, что заговорщики пытались убить адмирала, потому что он вождь гугенотов. В таком случае, мой друг, нам надо быть настороже.

Генрих неторопливо кивнул.

— Нас пригласили в Париж на мою свадьбу. Ты думаешь, кузен, здесь кроется какая-то иная причина?

Конде пожал плечами.

— Жениху надо присутствовать на своей свадьбе.

— Это так. Дом в Сен-Жермен л'Озеруа… Интересно, кому он принадлежит?

— Я слышал, некоему Пилю де Виллемару, канонику собора Парижской богоматери. Он был учителем Генриха де Гиза.

— Так, — задумчиво произнес Генрих. — Это любопытно. Думаю, мой друг и кузен, нам не следует ходить где вздумается.

— Мне хотелось бы уехать из Парижа.

— А я при первой же возможности увезу жену в Беарн.

Генрих улыбнулся, представив, как он будет убеждать утонченную королеву Наваррскую сменить Париж на сельские радости По или Нерака.

Он помнил, как мать незадолго до смерти предостерегала его, чтобы он не жил в Париже и после свадьбы немедленно возвращался в Беарн, потому что французский двор отвратителен, нельзя жить при нем и не испортиться.

Обратно в Беарн! Возможно, это легче решить, чем исполнить.

Гугеноты потребовали встречи с королем Наваррским и принцем Конде. Раненый адмирал лежал в доме на улице Бетизи, но в Париже находились и двое молодых людей, предназначенных быть их вождями.

Генрих и Конде вдвоем приняли депутацию и выслушали требование: отомстить католикам за попытку убить вождя гугенотов.

— Как это сделать, — спросил Генрих, — если мы не знаем, кто виновник покушения?

— Ваше высочество, — последовал ответ, — выстрел сделан из дома слуги Генриха де Гиза. Совершенно ясно, кто отдал приказ и является истинным виновником. Мы должны требовать предания герцога суду.

Конде, гневно сверкая глазами, поклялся, что они правы, надо немедленно отправить депутацию к королю и заявить о своих подозрениях.

Генрих молчал. Он повзрослел после смерти матери, и Конде казался ему бесхитростным мальчишкой. Его настораживало, что у дома де Гиза собрались гугеноты и требуют мести. На свадьбу в Париж их приехали сотни. Но они забыли, что здесь живут тысячи католиков — и что между теми и другими царит вражда.

Он не хотел умирать, а смерть здесь витала в воздухе. Колиньи остался жив только по счастливой случайности. Пройди пуля дюймом-другим правее, она угодила бы в сердце, как, очевидно, и замышлялось.

— Мы окружены врагами, — сказал Генрих. — Откуда нам знать их планы?

Члены депутации обратили взоры на Конде, сочтя, что король Наваррский легкомыслен и беззаботен, что он соблазнитель женщин, а не борец за веру.

Генрих уловил их отношение к себе; и ему неожиданно пришло в голову, что было бы неплохо, если бы такое мнение о нем сложилось повсюду.

Колиньи пытались застрелить, потому что адмирал замечательный вождь. Может, того, кто лишен качеств вождя, убивать не станут.

Смерть витала в воздухе, а жизнь оставалась прекрасна.

Отстраниться Генриху было непросто. Он король Наварры, сын королевы Жанны, одной из самых стойких вождей. Теперь, когда она умерла, а Колиньи лежал раненным, гугеноты видели в нем своего вождя.

Генрих устал и хотел отдохнуть, но в спальне его ждала депутация. Гугеноты сообщили ему, что были приняты королем с королевой-матерью, и потребовали арестовать Гиза.

— И его арестовали?

— Нет, ваше высочество. Гиз еще на свободе. Но королева-мать разволновалась, а король едва не вышел из себя. Мы дали им понять, что будем добиваться правосудия.

Генрих вздохнул. Он чувствовал, что они многого не понимают.

— Уже поздно, — сказал он, зевнув.

Члены депутации переглянулись. Намекает, что хочет спать, хотя их любимого адмирала чуть не убили! Что за человек этот Генрих Наваррский?

— Ваше высочество, нужно составить план действий. Предлагаем собраться завтра у дома Колиньи.

— Завтра будет много дел, поэтому нужно выспаться, — ответил Генрих. — С минуты на минуту появится моя жена.

Члены депутации, разбившись на несколько групп, остались стоять в спальне, и похоже было, что они не уйдут без прямого приказа. Генрих не знал, прогонять ли их, потому что атмосфера была какой-то странной. Дворец притих, как никогда. Почему? Марго что-то задерживается в покоях у матери, но она скоро вернется, и тогда эти люди уйдут.

Потрясенные, они продолжали серьезный разговор о покушении на Колиньи, ведь адмирал едва не был убит.

Генрих же размышлял об отъезде в Беарн. Удастся ли объяснить Марго, что оставить Париж им надо немедленно, и, если она откажется, он уедет сам?

Марго вошла в спальню, и он сразу увидел, что она в смятении. Казалось, она едва замечает находящихся здесь людей.

— Случилось что-то? — спросил Генрих.

— Не знаю, — ответила Марго, в глазах ее застыло несвойственное ей смятение.

— Ложись спать, — сказал он.

Марго со служанками зашла за портьеру, а Генрих вернулся к мужчинам. Спать ему внезапно расхотелось. Он прислушивался к разговорам, принимал в них участие, но думал не о привлечении к суду несостоявшегося убийцы, а о том, что кроется за этой необычной атмосферой. Марго что-то узнала.

Поняв, что она уже улеглась, он подошел к кровати и раздвинул портьеру. Марго глядела на него широко раскрытыми глазами.

— Что происходит во дворце?

— Не знаю, но в покоях матери я почувствовала что-то неладное. Все много шептались, видимо, скрывали от меня какой-то секрет. Когда я пожелала сестре Клотильде доброй ночи, она обняла меня и расплакалась. Просила не уходить.

— Куда?

— В спальню… к тебе.

— Странно.

— Что делают здесь эти люди?

— Обсуждают то, что случилось с адмиралом.

— Хотела б я знать, что происходит, — сказала Марго. — Утром настою, чтобы Клотильда сказала.

— Постарайся заснуть. Я тоже постараюсь… когда избавлюсь от этих визитеров.

Марго с беспокойством ждала: гугеноты продолжали разговаривать, и теперь, когда желание спать прошло, Генриху не хотелось идти к жене. Он пообещал, что, когда король проснется, пойдет с депутацией к нему и они будут не просить правосудия, а требовать.

Близился рассвет. Генрих сказал:

— Ложиться уже поздно. Скоро утро. Давайте, пока король не встал, поиграем в теннис.

Когда они выходили из спальни, на их пути встал небольшой отряд королевских гвардейцев.

— Что это значит? — воскликнул Генрих.

— Ваше высочество, по приказу короля вы арестованы… вместе с вашими дворянами.

— Почему?

— Нам приказано отвести вас в королевские покои.

Они направились туда, когда вдруг ночная тишина нарушилась звоном. Казалось, звонили все парижские колокола.

Наступал день святого Варфоломея, начиналось избиение гугенотов.