В семнадцать лет я пережила одно из самых необычных приключений, какое может выпасть на долю молодой девушки. Оно столкнуло меня с миром, абсолютно не похожим на тот, к встрече с которым меня готовили с детства, и резко изменило всё дальнейшее течение моей жизни.

Мне всегда казалось, что своим существованием я обязана исключительно рассеянности моих родителей. Можно представить себе, как они оцепенели от ужаса и удивления, овладевших ими, когда признаки моего предстоящего появления на свет стали очевидными. Помню, как-то раз, будучи совсем ещё крошкой, я на мгновение ускользнула от надзора няньки и столкнулась на лестнице с отцом. Мы виделись так редко, что показались друг другу незнакомцами. Он опустил сдвинутые высоко на лоб очки на нос, чтобы получше разглядеть это непонятное существо, забредшее в его мир, и словно бы пытался припомнить, с кем имеет дело. Тут появилась моя мать, сразу же меня узнавшая, судя по тому, что она сказала:

— О! Это ребёнок. Где же нянька?

Пара знакомых рук быстро подхватила меня и унесла. Когда мы отошли достаточно далеко, я услышала её бормотание:

— Какие-то ненормальные! Ничего, у тебя есть твоя добрая старая няня, которая тебя любит!

Это и в самом деле было так, и я была вполне довольна жизнью, тем более что кроме доброй старой няни у меня были дворецкий мистер Долланд, кухарка миссис Харлоу, горничная Дот, служанка Мег и младшая прислуга Эмили. А позднее появилась ещё и мисс Фелисити Уиллз.

В нашем доме существовали две чётко разграниченные зоны, и я точно знала, к которой из них принадлежу.

Дом был высокий и стоял на одной из площадей, в районе, известном под названием Блумзбери. Поселились мы там по одной причине — отсюда было близко до Британского музея. Под лестницей — так у нас называли половину дома, где размещалась прислуга, — об этом учреждении говорили с таким благоговением, что, когда меня сочли достаточно подросшей, чтобы войти под его священную сень, я ожидала услышать голос с неба, повелевающий мне снять обувь, ибо под ногами моими — святыня.

Моим отцом был профессор Крэнли. Он ведал Египетским отделом музея, так как был специалистом по Древнему Египту и, в частности, по иероглифам. Впрочем, моя мать также пользовалась высокой репутацией, которую не затмевала даже известность отца. Она участвовала в его работе, сопровождала в его частых лекционных турне и была автором объёмистого тома «Значение камня Розетта», который занимал почётное место рядом с трудами моего отца в комнате, прилегавшей к его кабинету и называвшейся библиотекой.

Родители нарекли меня Розеттой, что было весьма почётно. Это имя связывало меня с их работой и наводило на мысли, что одно время они относились ко мне с известным уважением. Когда мисс Фелисити Уиллз привела меня в музей, первое, что я захотела увидеть, был этот древний камень. Я разглядывала его с изумлением и восхищённо слушала рассказ о том, что странные иероглифы, изображённые на камне, дали ключ к расшифровке письмен Древнего Египта. Я не могла оторвать глаз от этой базальтовой плиты, которая так много значила для моих родителей и носила то же имя, что и я. Это обстоятельство придавало ей в моих глазах особую важность.

Когда мне было около пяти лет, моя дальнейшая судьба начала всерьёз заботить моих родителей. Меня надо было учить, и перспектива появления гувернантки наполнила страхом сердца обитателей «Нижней зоны».

Однажды, когда все мы сидели за кухонным столом, миссис Харлоу изрекла:

— Гувернантки — чудные создания, ни рыба ни мясо.

— Нет, — возразила я, — они — люди. Гувернантки — это дамы.

— Как сказать, — не согласилась миссис Харлоу. — Слишком важные, чтобы якшаться с нашим братом, а до тех пор, — она указала пальцем в потолок, имея в виду хозяев дома, — не дотягивают. Тут они держатся так заносчиво — прямо не подходи, ну а там, наверху, тише воды, ниже травы. Да уж, чудные создания эти гувернантки…

— Я слышал, это будет племянница какого-то профессора, — сказал мистер Долланд.

От мистера Долланда ни одна новость не ускользала.

— Шустрый, что твоя обезьяна! — восхищённо отзывалась о нём миссис Харлоу.

У Дот были собственные источники информации: она прислуживала за столом.

— У них был этот самый профессор Уиллз. Они вроде учились вместе в университете, только он занялся потом чем-то другим, точными науками, или как их там. В общем, у него есть племянница, и ей нужна работа. Похоже, уже решено, что в нашем доме объявится племянница профессора.

— Умная, наверное? — со страхом спросила я.

— На мой взгляд, так даже слишком умная, — заметила миссис Харлоу.

— Я ей не позволю командовать в детской, — заявила няня Поллок.

— Она до этого не унизится. Увидите, еду ей будут подавать к ней в комнату на подносе. Набегаешься по лестнице, Дот, или ты, Мег. Могу предсказать — мы получим настоящую «мадам».

— Я не хочу, чтобы она была здесь! — воскликнула я. — Я могу учиться у вас.

Это их насмешило.

— Милочка, сказать-то всё можно, — возразила миссис Харлоу. — Но мы не из образованных… Кроме разве что мистера Долланда.

Мы все устремили ласковый взгляд на мистера Долланда. Он не только поддерживал честь нашей «зоны, но и постоянно развлекал нас. Иногда нам удавалось уговорить его показать какой-нибудь из своих номеров.

Он постоянно играл какую-нибудь роль, потому что в своё время был актёром. Я наблюдала, как он готовился отправиться наверх — тщательно одетый, полный достоинства дворецкий. В других случаях, обвязав зелёным передником свою объёмистую талию, он занимался чисткой серебра и громко распевал при этом. Я сидела, слушая как заворожённая, и ко мне потихоньку подсаживались остальные насладиться ещё и этим талантом мистера Долланда, а их у него было множество.

— Имейте в виду, — скромно предупреждал он, — пение не моя стихия. Я никогда не любил концертные залы, мне подавай настоящий театр! У меня любовь к театру в крови, можно сказать, — со дня появления на свет.

Часы, проведённые за кухонным столом, остались в моей памяти как наиболее счастливые в тогдашней моей жизни. В очаге жарко пылал огонь. Родителей не было дома — они совершали очередное лекционное турне, и нас охватило чувство покоя и блаженное состояние прочности бытия. Мистер Долланд, бывало, рассказывал о днях своей молодости, когда он был на пути к тому, чтобы стать великим артистом. К сожалению, планам его не суждено было сбыться, иначе он не был бы сейчас с нами. А мы этому радовались, сколько бы ни сожалел о том сам мистер Долланд. Он выступал в нескольких бессловесных ролях и однажды сыграл призрака в «Гамлете». Ему довелось состоять в одной труппе с Генри Ирвингом. Он всегда внимательно следил за карьерой великого актёра и несколько лет назад видел своего героя в очень удавшейся ему роли Матиаса в «Колоколах».

Иногда он развлекал нас сценами из этой пьесы. Мы слушали, затаив дыхание. Сидя рядом с няней, я время от времени хватала её за руку, чтобы удостовериться: она здесь, рядом. Наши впечатления были особенно острыми, когда за окном завывал ветер, а в стёкла бил дождь.

— Вот в такую именно ночь и был убит польский еврей… — глухим голосом провозглашал мистер Долланд.

Он напоминал нам, каким именно образом Матиас убил еврея, после чего его до конца дней преследовал призрачный звон колоколов. Слушая его, мы содрогались от ужаса, а потом, лежа в постели, я со страхом поглядывала на тени в комнате, как бы ожидая, не превратятся ли они в фигуру убийцы.

Мистера Долланда высоко чтили все слуги, и это было вполне естественно. Но своим даром развлекать нас он внушал к себе и чувство любви. Если театральный мир не сумел по достоинству его оценить, то об обитателях дома в Блумзбери никак нельзя было этого сказать.

То были счастливые воспоминания. Эти люди составляли мою семью, я чувствовала себя с ними в безопасности и была счастлива.

В те дни я отваживалась переступать порог «господской» столовой только под крылышком Дот, когда та накрывала на стол. Я, бывало, держала столовые приборы, которые она раскладывала по местам. Меня восхищало, как ловко она придаёт затейливые формы салфеткам, а затем размещает их на столе.

— Правда, красиво? — спрашивала она, любуясь делом своих рук. — Они-то, конечно, и внимания не обратят. Только и знают, что говорят, говорят, говорят, а о чём речь — и в толк не возьмёшь. Некоторые иной раз до того распалятся, что так и ждёшь — вспыхнут и задымятся… и всё из-за какого-то события, происшедшего невесть когда, да к тому же в таких местах и с такими людьми, о которых никто никогда и не слыхивал. Они в такой раж от всего этого приходят!

Я сопровождала также Мег. Мы вместе застилали постели. Когда она снимала простыни, я сбрасывала туфли и прыгала на матрасе. Ноги так мягко тонули в мягкой перине! Затем я помогала Мег приводить постели в порядок.

«Чтобы правильно постель застилать, начинать надо с ног, изголовьем кончать», — распевали мы за работой.

— Так! — говорила Мег. — Подоткни тут побольше, а то у них ноги будут вылезать из-под одеяла. Такие же будут Холодные, как тот камень, в честь которого тебя назвали.

Да, это была хорошая жизнь, и я ничуть не страдала от отсутствия родительского интереса к моей особе. Напротив, я была благодарна моему тёзке — камню и всем тем египетским королям и королевам, которые настолько поглощали их внимание, что для меня ничего не оставалось. Счастливые дни, проходившие в застилании постелей, накрывании стола, созерцании миссис Харлоу, рубящей мясо или перемешивающей пудинг — при этом мне нередко перепадал лакомый кусочек, — драматические сцены в исполнении несостоявшегося артиста, мистера Долланда, и самое главное — заботливые руки няни Поллок, всегда готовые утешить, приголубить.

У меня было счастливое детство, позволявшее обходиться без родительского внимания.

Наступил день, когда в доме должна была появиться мисс Фелисити Уиллз, племянница профессора Уиллза. Ей предстояло стать моей гувернанткой и взять на себя обучение меня элементарным наукам до тех пор, пока не решится вопрос о том, как со мной поступить в дальнейшем.

Я услыхала, как к дому подъехал извозчик. Няня Поллок, миссис Харлоу, Дот, Мег, Эмили и я прильнули к окну детской.

Я увидела, как она вышла из экипажа. Извозчик поднёс её чемоданы к парадному. Вид у молодой девушки был беспомощный. В ней не было решительно ничего страшного.

— Безобидная пичужка, — тут же оценила няня.

— Не торопитесь с выводами, — предостерегающе молвила миссис Харлоу, не желавшая расставаться со своими пессимистическими ожиданиями. — Я вам сколько раз говорила: по наружности судить нельзя.

Мы ожидали вызова в гостиную, и наконец он последовал. Няня надела на меня чистенькое платье и тщательно причесала.

— Не забудь, — отвечать надо смело. Не бойся их, — наставляла она меня. — Всё у тебя в порядке, поняла? И няня тебя любит.

Я горячо её поцеловала и направилась в гостиную, где меня ждали родители и мисс Фелисити Уиллз.

— А! Розетта! — приветствовала меня мама. Наверное, она узнала меня потому, что ожидала моего появления. — Вот твоя гувернантка, мисс Фелисити Уиллз. Мисс Уиллз, это наша дочь Розетта.

Фелисити подошла ко мне, и мне кажется, я полюбила её с этой самой минуты. Она была изящная и хорошенькая как картинка, которую я где-то видела. Взяв обе мои руки в свои, она приветливо мне улыбнулась. Я улыбнулась в ответ.

— Боюсь, вам придётся иметь дело с непаханной целиной, мисс Уиллз, — сказала моя мать. — Розетту пока ещё ничему не учили.

— Я уверена, что она успела сама многое узнать, — ответила мисс Уиллз.

Мать недоумённо пожала плечами.

— Розетта может показать вам классную комнату, — вставил отец.

— Прекрасная мысль! — отозвалась мисс Уиллз и с улыбкой повернулась ко мне.

Самое страшное осталось позади. Мы покинули гостиную вместе.

— Это на самой верхотуре, — объяснила я.

— Да, классные комнаты часто помещают на самом верху дома. Наверное, чтобы никто нам не мешал. Надеюсь, мы с тобой поладим, я твоя первая гувернантка? — Я кивнула. — Хочешь, признаюсь тебе кое в чём? — продолжала Фелисити. — Ты моя первая ученица. Так что мы обе начинающие.

Эти слова сразу же установили между нами дружеские отношения. Я чувствовала себя гораздо счастливее, чем поутру, когда моей первой мыслью после пробуждения было: сегодня приезжает гувернантка. Я представляла себе сердитую старуху, а передо мной была хорошенькая молодая женщина. Вряд ли ей было больше семнадцати, и она уже успела признаться, что никогда раньше никого не учила.

Это был приятный сюрприз. Я знала, что мне с ней будет хорошо.

* * *

В жизни моей открылись новые горизонты. Для меня было большой радостью убедиться в том, что я не так невежественна, как опасалась.

Каким-то образом с помощью мистера Долланда я сама научилась читать. Я с интересом разглядывала иллюстрации в Библии и очень любила его пояснения к ним, которые он давал с надлежащим драматическим эффектом. Рахиль у колодца, Адам и Ева, изгоняемые из райского сада и оглядывающиеся на ангела с пламенным мечом, Иоанн Креститель, проповедующий, стоя в воде… Кроме того, я, конечно, слышала в исполнении мистера Долланда знаменитую речь Генриха У перед взятием Харфлёр и могла цитировать её наизусть так же, как и отрывки из монолога «Быть или не быть?» Не зря ведь мистер Долланд часто выступал перед нами в роли Гамлета.

Мисс Уиллз была от меня в восторге, и мы с самого начала стали друзьями.

Правда, мои кухонные приятели поначалу проявляли к ней некоторую враждебность. Но Фелисити — я вскоре стала называть её просто по имени, когда мы оставались одни — была столь снисходительна, и ей настолько было чуждо высокомерие, которого опасалась миссис Харлоу, что она быстро сломала барьер между кухней и теми, кто, по словам миссис Харлоу, считали-де себя «выше других». Носить еду ей в комнату на подносе очень скоро перестали, и Фелисити делила трапезу со всеми нами за кухонным столом.

Конечно, в хорошо организованном доме такого никогда бы не потерпели. Но тот факт, что мои родители жили в далёком от будничных забот мире науки, имел свои преимущества — он давал свободу. И как же все мы наслаждались ею! Когда я оглядываюсь на своё детство, которое многие бы назвали беспризорным, я испытываю самые радостные чувства. Такого чудесного детства, полного любви и заботы со стороны окружающих, можно только пожелать любому ребёнку. Впрочем, пока эта пора длится, конечно, не сознаёшь, сколь она хороша. Понимание приходит лишь после того, как счастливое время миновало.

Учиться у Фелисити было сплошным удовольствием. Мы занимались каждое утро. Она умела сделать всякий предмет необыкновенно интересным, стараясь создать у меня впечатление, что мы вместе узнаём что-то новое. Если она что-то не знала, она никогда этого не скрывала, а откровенно отвечала на мой вопрос:

— Это мне надо будет посмотреть в справочнике.

Фелисити рассказала мне о себе. Отец её умер несколько лет назад. Они были очень бедны. У неё были две сестры, обе моложе её. Счастье, что у неё был дядя — профессор Уиллз, брат её отца. Он помогал семье и подыскал для неё место у нас.

Она призналась, что испытывала немалый страх, ожидая встретить очень умную девочку, знающую намного больше, чем она сама.

Мы обе от души посмеялись над этим.

— Как-никак дочь профессора Крэнли. Он ведь большой авторитет в своей области и пользуется громадным уважением в академическом мире, — сказала Фелисити.

Я не совсем ясно представляла себе, что такое академический мир, но невольно испытывала чувство гордости. Всё-таки речь шла о моём отце, и знать, что его высоко чтят, было приятно.

— На него и твою маму большой спрос, — пояснила Фелисити.

Для меня это была ещё одна приятная новость — значит, родители не будут путаться у нас под ногами.

— Я думала, за моей работой будут пристально следить, всячески поправлять и тому подобное. Но всё оказалось лучше, чем я ожидала.

— А я ожидала, что вы будете ужасной «ни рыбой ни мясом».

Это показалось нам невероятно смешным, и мы долго хохотали.

Вообще смеялись мы то и дело. Я быстро набиралась знаний. История повествовала о живых людях, подчас весьма странных, но она не была попросту перечнем имён и дат. История походила на интересное кругосветное путешествие. У нас был большой глобус, который мы постоянно вертели и, облюбовав какую-нибудь точку, воображали, что находится там.

Я была уверена, что мои родители не одобрили бы подобный метод преподавания, но он оказался очень плодотворным. Не будь Фелисити племянницей профессора Уиллза, они никогда не наняли бы гувернантку, которая выглядела бы так, как она, и честно признавалась в отсутствии у неё какого бы то ни было педагогического опыта. Таким образом, нам было за что благодарить судьбу, и мы прекрасно это сознавали.

Надо ещё рассказать о наших прогулках, благодаря которым мы узнали, до чего интересное место этот «район Блумзбери». Мы придумали игру, состоящую в том, чтобы установить, каким образом он стал таким, как сейчас. Нас взволновало открытие, что всего лишь сто лет назад здесь находилась изолированная от окружающего мира деревня «Лумзбери», а между церквями Сент-Пакрас и Британским музеем простирались поля и луга. Мы отыскали дом, где когда-то жил художник сэр Годфри Неллер. Существовали тут и трущобы — лабиринт улиц, куда мы не отваживались проникать. Там ютились бедняки, а бок о бок с ними — преступники, чувствовавшие себя здесь в безопасности.

Мистер Долланд, родившийся и выросший в Блумзбери, любил поговорить о былых временах, и ему было что порассказать. Во время наших кухонных застолий на эту тему велось немало интересных разговоров.

Зимними вечерами мы сидели вокруг стола при свете лампы, освещавшей остатки пирогов и пудингов, приготовленных миссис Харлоу, и слушали о молодых днях мистера Долланда в Блумзбери.

Он родился на Грейз-Инн-роуд и в детстве досконально изучил прилегающие районы, так что у него было в запасе множество преинтересных историй.

Я отлично помню различные подробности, сохранившиеся ещё с тех пор. Он в самом деле обладал драматическим талантом и, как большинство актёров, любил держать свою аудиторию в напряжении. И хотя была она не столь велика, как ему, возможно, хотелось, более благодарных слушателей было трудно сыскать.

— Закройте глаза и мысленно представьте себе то, о чём я говорю, — приказывал он. — Здания меняют ландшафт. Вообразите на месте этого района сельскую местность. Сам я никогда не любил деревню.

— Вы совсем как я, — вставляла миссис Харлоу. — Вы любите, чтобы вокруг вас кипела жизнь.

— Так ведь мы все любим, — замечала я.

— Ну, не знаю, — возражала няня Поллок. — Есть и такие, что всей душой за деревню.

— Я родилась и выросла в деревне, — подала голос младшая прислуга.

— А мне нравится быть здесь, где все мы вместе, — заявляла я.

Няня одобрительно кивала.

Как-то раз, когда мистер Долланд собирался развлечь нас, я заколебалась — попросить ли его разыграть сцену из «Колоколов» или продекламировать отрывок из речи короля «Вновь на приступ!»

— Ах! Здесь столько происходило разных событий… Если бы только вы могли мысленно перенестись на несколько лет назад! — воскликнул он.

— Обидно, что так часто приходится доверяться слухам, — сказала Фелисити. — По-моему, слушать рассказы очевидцев прошлых событий — захватывающе интересно.

— Я, конечно, сам не был свидетелем того, что произошло столько лет назад, но многое узнал от моей бабушки. Она жила здесь ещё до того, как построили все эти здания. Бабушка часто рассказывала о ферме, находившейся там, где теперь начинается Рассел-стрит. Она помнила сестёр Капперс, которые там жили.

Я устроилась поудобнее, надеясь услышать что-то интересное. Мистер Долланд это заметил и с улыбкой обратился ко мне.

— Хотите знать, что она мне о них рассказывала, мисс Розетта? — Я кивнула, и он начал: — Их было две, этих самых мисс Капперс, обе — старые девы. Одной из них не повезло в любви, её обманули, а другой и того не привелось испытать. В результате они как бы затаили злобу на всех мужчин. Особы они были состоятельные. Отец оставил им в наследство ферму, и они делали там всё сами — не хотели допускать ни одного мужчину. Справлялись с помощью одной-двух доярок. И всё из-за этой своей неприязни к противоположному полу.

— Ведь одной из них не повезло в любви, её обманули, — напомнила Эмили.

— А другой и того не пришлось испытать, — добавила я.

Няня шикнула на нас:

— Дайте мистеру Долланду продолжать.

— Странная была парочка. Выезжали, бывало, со двора на двух старых серых кобылах. Мужской пол не терпели, но одевались так, словно принадлежали к нему — цилиндры, бриджи для верховой езды. Поглядишь на них — две старые ведьмы, да и только. В округе их называли «Мэд Капперс» — «Сорванцами».

Мне эта игра слов показалась очень смешной, и я расхохоталась, на что няня опять укоризненно покачала головой. Разве я не понимаю, что не годится прерывать мистера Долланда, когда на него накатывает вдохновение?

— Нельзя сказать, чтобы они творили что-нибудь явно зловредное, но им нравилось по возможности досаждать людям. Мальчишки любили там запускать своих змеев — местность-то была удобная, открытая. Так одна из мисс Капперс разъезжала по лугу с ножницами. Пустится, бывало, в галоп за парнишками с бумажными змеями, да и перерезает на скаку бечеву. Так мальчуганы и остаются с обрывком верёвки в руках, наблюдая за тем, как их змеи устремляются, что называется, в мир иной.

— Ах, бедные мальчики! Какая обида! — воскликнула Фелисити.

— Вот такие они были, эти мисс Капперс. Неподалёку протекала небольшая речка, где мальчишки любили купаться. Что может быть лучше в жаркий летний день, чем окунуться в воду? Они оставляли одежду на берегу, за кустом, а сами входили в реку. Одна из мисс Капперс следила за ними, а потом кидалась и захватывала их одежонку.

— Какая противная старуха! — не удержалась Дот.

— Она утверждала, будто мальчишки незаконно проникали на принадлежащую ей территорию, а за это положено наказание.

— Наверное, достаточно было бы просто их предостеречь, — молвила Фелисити.

— Мисс Капперс этого было мало. О них распространялось множество всяких сплетен. Жаль, что я не жил в их времена — интересно было бы на них посмотреть.

— Уж вы бы, мистер Долланд, никогда не позволили им перерезать бечёвку вашего змея и отправить его в мир иной!

— Они были большие пройдохи, эти старушенции. Ну и, конечно, надо иметь в виду сорок шагов…

Все мы навострили уши, готовясь услышать повесть о «сорока шагах».

— Это о привидениях? — с живейшим интересом спросила я.

— Что-то вроде этого.

— Может, послушаем об этом утром? — сказала няня, устремив взгляд на меня. — Когда мисс слушает рассказы о привидениях в конце дня, она немного возбуждается. Я не хочу, чтобы она полночи лежала без сна, воображая, будто ей что-то слышится.

— Ах, нет, мистер Долланд, — взмолилась я. — Пожалуйста, расскажите сейчас. Я не могу ждать. Мне хочется услышать о сорока шагах.

Фелисити смотрела на меня с улыбкой.

— Ничего, всё с ней будет в порядке, — успокаивала она.

Ей не меньше моего хотелось услышать продолжение рассказа. Убедившись, что аппетит у нас разгорелся, мистер Долланд решил продолжить своё повествование.

У няни вид был слегка недовольный. Она не была в таком восторге от Фелисити, как все мы. Думаю, она опасалась, как бы моя любовь к юной гувернантке не ослабила привязанности к ней. Однако страхи её были напрасны. Я была способна с одинаковой силой любить их обеих.

Мистер Долланд прокашлялся, и лицо его приняло то выражение, которое, я думаю, появлялось, когда он выжидал за кулисами момента выхода на сцену.

Он начал очень эффектно.

— Жили-были два брата. Было это давно, когда на троне находился король Карл… И вот король умер, а его сын, герцог Монмут, решил, что он больше подходит на роль короля, чем брат Карла, Джеймс. И он пошёл на Джеймса войной. Один из братьев, про которых этот рассказ, был за Монмута, а другой за Джеймса, так что воевать им пришлось на разных сторонах. Важнее, однако, было то, что оба восхищались одной юной леди. Да, оба брата полюбили одну и ту же женщину, и дело дошло до того, что спор пришлось разрешать сражением. Юная леди считалась первой красавицей Блумзбери и была очень высокого мнения о себе. Таким дамам это свойственно. Ей льстило то, что из-за неё происходит битва. Братья должны были сразиться на шпагах — так было в те времена принято. Называлось это дуэлью. По соседству с фермой Капперс находился пустырь. Это было излюбленное место разбойников, и ни один благомыслящий человек не решался попадать туда после наступления темноты. Место для дуэли было, видимо, подходящее.

Мистер Долланд взял со стола длинный кухонный нож и стал ловко им орудовать, то делая выпад вперёд, то отступая назад в схватке с воображаемым противником.

Он двигался изящно, но так реалистично, что у меня было полное впечатление, будто я вижу двух фехтующих мужчин.

На миг он остановился и, указывая в сторону кухонной плиты, произнёс:

— Вон там, на берегу, восседала виновница происходящего, упивавшаяся зрелищем того, как братья бьются, готовые ради неё убить друг друга.

Плита превратилась в берег реки. Я ясно представляла себе девушку — она была немного похожа на Фелисити, только с той разницей, что Фелисити была слишком добросердечной, чтобы желать чьей-то смерти из-за своей персоны. Всё было совершенно наглядно, как и всегда со всеми эпизодами, которые оживлял мистер Долланд.

Сделав драматический выпад «шпагой», он произнёс глухим голосом:

— В тот самый момент, когда один из братьев попал своему противнику в шею и проколол ему вену, другой поразил родного брата в сердце. Так оба и погибли на поле, которое называлось тогда Лонг Филдз. Впоследствии его переименовали в Саутхэмптон Филдз.

— Ну и ну! — воскликнула миссис Харлоу. — На что только любовь не толкает людей!

— Который из братьев стал постоянно являться ей? — спросила я.

— Ты уж не можешь без привидений! — неодобрительно обратилась ко мне няня. — Ей обязательно нужен призрак!

— Вы вот что, послушайте, — снова продолжил мистер Долланд. Он ещё немного пофехтовал несуществующими шпагами, чтобы проиллюстрировать свой рассказ. — Пока братья двигались туда-сюда, они успели сделать сорок шагов на этой политой кровью поляне, и на том месте, где ступали их ноги, никогда больше ничего не росло. Люди, бывало, специально ходили смотреть на эту поляну. Моя бабушка говорила, что отпечатки ног были ясно видны, и цвет их был красный. Там, случалось, пробовали что-то сажать, но растения не принимались. Отпечатки ног сохранялись.

— Что сталось с девушкой, из-за которой произошёл поединок? — спросила Фелисити.

— О ней ничего с тех пор не было слышно.

— Надеюсь, их призраки постоянно являются ей, — сказала я.

— Не надо было быть такими дурными, — заявила няня. — Терпеть не могу дураков. Никогда их не терпела и не буду терпеть!

— По-моему, довольно печально, что они оба умерли, — заметила я. — Было бы лучше, если бы один из них уцелел и страдал от угрызений совести. Девушка же вообще не стоила всего этого.

— Приходится мириться с тем, что есть, — возразила мне Фелисити. — Жизнь не изменишь так, чтобы концы аккуратно сходились с концами.

Мистер Долланд продолжал:

— Об этом была написана пьеса. Она называлась «Поле сорока шагов».

— Вы бывали там, мистер Долланд? — спросила Дот.

— Нет. Меня тогда ещё на свете не было. Но я об этом слыхал, и история братьев меня заинтересовала. Некто Мэйхью вместе со своим братом сочинил об этом пьесу. Любопытно, что братья написали о братьях! Пьеса довольно долго шла в театре на Тоттенель-стрит.

— И подумать только, что всё это происходило здесь, неподалёку! — воскликнула Эмили.

— Да уж! Никто никогда не знает, что с ним может случиться в следующую минуту, — очень серьёзно отозвалась Фелисити.

* * *

Так текло время. Недели слагались в месяцы, месяцы — в годы. Счастливые, безмятежные, когда покой наш почти ничем не нарушался. Скоро мне должно было исполниться двенадцать лет. Фелисити было в ту пору, вероятно, года двадцать четыре. У мистера Долланда начали седеть виски, что, по нашему мнению, придавало его внешности особый аристократизм и добавляло эффектности его «номерам». Няня стала чаще жаловаться на свой ревматизм, Дот покинула нас, так как вышла замуж. Мы скучали по ней, но её место заняла Мег, а место Мег — Эмили, нанимать же новую младшую служанку сочли излишним. Спустя некоторое время Дот родила чудесного пухленького младенца, которого она принесла продемонстрировать нам.

У меня осталось немало приятных воспоминаний о тех днях, но мне следовало уже тогда понять, что вечно так продолжаться не может.

Моё детство кончилось, а Фелисити превратилась в красивую молодую женщину.

Суровые перемены в жизни подкрадываются незаметно.

С тех пор, как Фелисити поступила к нам, её иной раз приглашали на званые обеды, которые устраивали мои родители. Фелисити объяснила мне, что это делалось исключительно потому, что для кого-то из гостей не хватало дамы, а поскольку она племянница профессора Уиллза, она годилась на роль гостьи, хотя и была всего лишь гувернанткой. Она не любила эти вечера. Помню, у неё было одно-единственное парадное платье, сшитое из чёрных кружев. Она была очень хороша в нём, но оно постоянно висело в её шкафу как грустное напоминание о званых обедах, служивших единственным поводом принарядиться. Она всегда радовалась, когда мои родители куда-нибудь уезжали, потому что это означало, что ей не грозит приглашение на званый обед. Она никогда не знала, когда ей придётся присутствовать на таком обеде, ибо, как правило, решение принималось в последнюю минуту. Она сама говорила мне, что с величайшей неохотой исполняет роль «затычки».

По мере того как я подрастала, мои встречи с родителями становились более частыми. Иногда я пила с ними чай. Мне казалось, они стеснялись меня ещё больше, чем я их. Они всегда были ласковы, задавали массу вопросов о том, чему я в данный момент обучалась, а так как у меня была способность к обобщению фактов и склонность к литературе, мне удавалось создавать благоприятное впечатление о моих успехах. Поэтому, хотя мои достижения в науках не приводили их в восторг, они не испытывали и особого недовольства.

Несколько позже появились первые признаки грядущих перемен, хотя я и не сразу их распознала.

Предстоял очередной званый обед, и на него пригласили Фелисити.

— Моё платье начинает ветшать и блекнуть, — сказала она мне. — С чёрными тканями это случается.

— Вы в нём очень красивы, Фелисити, — заверила я её.

— Я чувствую себя настолько не на месте… такой чужой, посторонней! Все понимают, что я — гувернантка, которую пригласили, чтобы уравнять число кавалеров и дам.

— Ну и что? Вы выглядите лучше их всех, и к тому же, вы как человек интереснее их!

Мои слова рассмешили её.

— Эти знаменитые старые профессора считают меня легкомысленной, пустоголовой идиоткой.

— Сами они пустоголовые идиоты! — рассердилась я.

Я была с ней, когда она одевалась к обеду. Её чудесные волосы были уложены высоким узлом на затылке, а из-за того, что она нервничала, на щеках у неё появился очень ее красивший лёгкий румянец.

— Вид у вас просто замечательный! Все будут вам завидовать.

Она снова рассмеялась, и я порадовалась, что немного подняла ей настроение.

В голову мне пришла ужасная мысль: скоро мне придётся присутствовать на этих скучных обедах.

В тот вечер Фелисити зашла ко мне в комнату в одиннадцать часов. Такой красивой я её никогда не видела. Я села. Смеясь, она сказала:

— Ах, Розетта, мне необходимо было рассказать тебе обо всём.

— Ш-ш-ш, — одёрнула я свою гувернантку. — Няня Поллок услышит и скажет, что вы не должны нарушать мой сон.

Хихикая, Фелисити присела на край постели.

— Было так весело!

— Что? — вскричала я. — Весело обедать со старыми профессорами?

— Они не все старые. Там был один…

— Ну, продолжайте!

— Он оказался очень интересным человеком. После обеда…

— Знаю, — прервала я. — Дамы оставляют джентльменов обсуждать за портвейном дела, слишком серьёзные или слишком нескромные для женских ушей. — Мы снова начали смеяться. — Ну-ка, расскажите мне поподробнее об этом не очень старом профессоре. Не представляла, что такие вообще бывают. Мне казалось, они так и появляются на свет старыми.

— Есть такие, которые легко несут груз своей учёности…

И тут я заметила, что она вся так и светится.

— Никогда не думала, что увижу вас в восторге от званого обеда, — заметила я. — Вы подаёте мне надежду — ведь наступит день, когда и мне придётся на них присутствовать.

— Всё зависит от того, кто в них участвует, — сказала Фелисити, улыбаясь своим мыслям.

— Вы не рассказали мне о молодом человеке.

— Ему, я думаю, лет тридцать.

— О! Не такой уж молоденький!

— Для профессора — молодой.

— Какая у него специальность?

— Египет.

— Судя по всему, популярный предмет.

— Твои родители вращаются в этом кругу.

— Вы сказали ему, что меня назвали в честь камня «Розетта»?

— Честно говоря, да.

— Надеюсь, это произвело на него должное впечатление?

Мы продолжали болтать всё в том же легкомысленном тоне, и мне даже в голову не пришло, что такой мелкий факт, как удовольствие, полученное Фелисити от званого обеда, мог знаменовать собой начало радикальных перемен.

Уже на следующий день я познакомилась с Джеймсом Графтоном. Мы с Фелисити совершали свою обычную утреннюю прогулку, и с тех пор, как мы услыхали историю о сорока шагах и нашли то самое поле, мы часто направлялись в ту сторону. Там действительно был клочок земли, на котором почти не росла трава, и он выглядел достаточно заброшенным, чтобы служить немым свидетельством истинности давнего происшествия.

Неподалёку была скамья; Я любила сидеть на ней. Мистер Долланд так живо описал, что тут случилось, что я отчётливо представляла себе двух братьев, схватившихся в роковом поединке.

Мы почти по привычке направились к скамейке и уселись. Очень скоро перед нами появился молодой человек. Сняв шляпу, он поклонился. Он стоял и улыбался нам, а Фелисити вспыхнула, и я снова заметила, что румянец ей очень к лицу.

— Ба! — воскликнул незнакомец. — Итак, это не кто иной, как мисс Уиллз!

Она рассмеялась.

— Ах, с добрым утром, мистер Графтон. Познакомьтесь, мисс Розетта Крэнли.

Он поклонился мне.

— Здравствуйте! Можно мне присесть на минутку?

— Сделайте одолжение, — ответила Фелисити.

Конечно, я сразу догадалась, что это тот самый молодой человек, с которым она накануне познакомилась на обеде, и что о сегодняшней встрече они договорились заранее.

Поговорили о погоде.

— Это ваше любимое место? — поинтересовался он, и я поняла, что он пытается вовлечь и меня в разговор.

— Мы часто сюда приходим, — ответила я.

— Нас заинтересовала история о сорока шагах, — пояснила Фелисити.

— Вы её знаете? — спросила я.

Оказалось, что он ничего не знал, а потому я рассказала ему, что тут произошло когда-то.

— Когда я тут сижу, я так ясно рисую себе всё это в воображении, — закончила я.

— Розетта — романтик, — заметила Фелисити.

— В душе большинство из нас романтики, — сказал, дружелюбно улыбнувшись мне, молодой профессор.

Он сообщил нам, что направляется в музей. Найдены какие-то новые папирусы, и профессор Крэнли разрешил ему с ними ознакомиться.

— Встреча с чем-то, что может пополнить наши знания, всегда волнует, — добавил он. — Профессор Крэнли вчера вечером рассказывал нам о некоторых недавних замечательных открытиях.

Он продолжал говорить о них, а Фелисити восторженно ему внимала.

Внезапно я поняла, что происходит нечто очень важное. Она ускользает от меня. Казалось бы, думать так было нелепо. Она оставалась такой же ласковой и заботливой, как всегда, но производила впечатление несколько рассеянной, словно разговаривая со мной, думала о чём-то другом.

Конечно, в ту первую встречу с привлекательным профессором Графтоном мне как-то не пришло в голову, что Фелисити влюбилась.

После этого мы ещё несколько раз с ним встречались, и я знала, что ни одна из этих встреч не была случайной. Он ещё раз или два обедал у нас, и Фелисити приглашали на эти вечера. Мне пришло в голову, что мои родители посвящены в тайну.

Фелисити купила новое вечернее платье. В магазин мы с ней пошли вместе. Приобрела она не совсем то, что ей бы хотелось, но лучшее из того, что было ей по средствам. С тех пор, как она познакомилась с Джеймсом Графтоном, она ещё больше похорошела и в своём новом наряде выглядела прелестной. Платье было синего цвета, как и её глаза. От неё буквально исходило сияние.

Мистер Долланд и миссис Харлоу скоро прознали о происходящем.

— Для неё это счастье, — изрекла миссис Харлоу. — У гувернанток судьба незавидная. Они вроде бы привязываются к дому, а потом, когда их услуги больше не нужны, приходится перебираться на новое место, и так до старости. А тогда что их ждёт? Она славненькое юное существо, и пора ей обзавестись мужем, который будет о ней заботиться.

Должна признаться, я пришла в ужас. Если Фелисити выйдет замуж за мистера Графтона, она покинет меня. Я тщетно пыталась представить себе жизнь без неё.

Она проявляла большой интерес к Древнему Египту, и мы часто посещали Британский музей. Я уже не испытывала перед этим местом такого священного трепета, как в детстве, и, глядя на Фелисити, начала проникаться таким жгучим интересом к Египетскому залу, как она.

Особенно привлекали меня мумии, хотя интерес к ним был, пожалуй, несколько нездоровым. Мне казалось, что если я останусь в зале наедине с ними, они оживут.

Джеймс Графтон иногда встречался там с нами. Я обычно отходила в сторону, чтобы дать ему возможность пошептаться с Фелисити, и изучала лицо Озириса и Изиды с таким же благоговейным вниманием, как это делали много веков назад те, кто считал их богами.

Как-то раз в зал вошёл мой отец и увидел нас там. На какое-то мгновение он растерялся, и до него не сразу дошло, что в этой святая святых находится его собственная дочь.

Я стояла возле гробницы с мумией царя Менкара. Это был один из древнейших экспонатов в коллекции. Отец подошёл ко мне, и в глазах его внезапно вспыхнула радость.

— Мне очень приятно встретить тебя здесь, Розетта.

— Я пришла с мисс Уиллз.

Он медленно повернулся в ту сторону, где стояли Фелисити и Джеймс.

— Понятно… — На лице его появилось выражение, которое, если бы речь шла не о нём, можно было назвать плутоватым, в данном же случае следовало охарактеризовать как понимающе-снисходительное.

— Тебя, я вижу, привлекают мумии.

— Да, — ответила я. — Просто невероятно, что останки этих когда-то живших людей оказались здесь. Столько времени прошло!..

— Очень рад, что тебя это интересует. Пойдём со мной.

Я пошла за ним к тому месту, где стояли Фелисити и Джеймс.

— Я забираю Розетту к себе в кабинет, — сказал отец. — Может быть, вы присоединитесь к нам, ну, скажем, через час.

— О! Благодарю вас, сэр! — воскликнул Джеймс.

Мне понятен был смысл действий отца. Он хотел дать им возможность немного побыть наедине. Смешно было представлять себе моего отца в роли Купидона.

Я очутилась в его кабинете, который никогда раньше не видела. Стены были уставлены от пола до потолка книгами. Здесь же находились несколько шкафов со стеклянными дверцами. Там хранились различные предметы — камни с высеченными на них иероглифами.

— Ты впервые видишь место, где я работаю, Розетта.

— Да, отец.

— Мне приятно, что ты стала проявлять больше интереса. Мы занимаемся здесь замечательным делом. Если бы ты была мальчиком, я хотел бы, чтобы ты пошла по моим стопам.

Я почувствовала, что мне надо извиниться за свой пол и попытаться его защитить.

— Так же, как моя мать… — начала я.

— Она исключительная женщина.

Да, конечно. Вряд ли я могла претендовать на такую роль. Во мне ничего исключительного не было. Моё счастливое детство протекало в обществе людей, проживавших «под лестницей». Они любили меня, развлекали, и благодаря им я была довольна своей участью.

Так как чувство неловкости, неизменно возникавшее между нами, начало усиливаться, отец пустился в описание процесса бальзамирования. Я слушала как зачарованная, не переставая мысленно дивиться тому, что я в Британском музее беседую со своим отцом.

Немного погодя к нам присоединились Фелисити и Джеймс Графтон. Утро было необычным, но к этому времени я уже осознала, что перемены грядут.

* * *

Очень скоро состоялась помолвка Фелисити с Джеймсом. Я была одновременно радостно взволнована и преисполнена опасений. Отрадно было видеть Фелисити такой счастливой и понять то, что не приходило мне в голову, пока на это не указала миссис Харлоу: теперь будущее её обеспечено.

Однако, конечно, при этом вставал вопрос — а что будет со мной?

Родители стали уделять мне больше внимания, что уже само по себе было огорчительно. Как я уже упоминала, отец застиг меня в Египетском зале Британского музея, экспонаты которого меня явно интересовали. Мы немножко поговорили с ним в его служебном кабинете, и оказалось, что я не такая уж полнейшая невежда, какой они с матерью меня считали. Выяснилось, что у меня есть мозги, всё это время дремавшие, но, быть может, со временем я подрасту, поумнею и стану одной из тех, кто принадлежит к учёной братии.

Фелисити должна была венчаться в марте будущего года. Мне исполнялось тринадцать лет. Она должна была уехать от нас за неделю до свадьбы и перебраться в дом профессора Уиллза, который устроил её к нам гувернанткой. Он и должен был выдавать её замуж на правах ближайшего родственника. Они с Джеймсом собирались поселиться в Оксфорде, где Джеймс преподавал в университете.

Возник вопрос и о моём дальнейшем образовании.

Получив в подарок от дяди некоторую сумму денег, Фелисити могла теперь пополнить свой скудный гардероб. Я с большим энтузиазмом приняла участие в этом деле, хотя не могла отделаться от волнения по поводу своего собственного будущего и от страха перед той пустотой, которая неизбежно образуется в моей жизни с её отъездом.

Я пыталась представить себе своё существование без неё. Фелисити стала неотъемлемой частью моей жизни. Ближе неё у меня никого не было. Появится ли в доме новая гувернантка более традиционного образца, которая не поладит с миссис Харлоу и остальными? В мире существовала только одна Фелисити, и мне посчастливилось столько лет находиться в её обществе! Впрочем, раздумия о былом счастье не приносят особого утешения, когда знаешь, что скоро ты его лишишься, а своё будущее представляешь очень неясно.

Примерно за три недели до дня, на который была назначена свадьба, родители вызвали меня к себе.

После моей встречи с отцом в Британском музее в моих отношениях с ним и с матерью произошли на первый взгляд малозаметные, но существенные изменения. Оба, без сомнения, стали проявлять ко мне больше интереса, и хотя я всегда уверяла себя, что очень рада отсутствию внимания с их стороны, этот возросший интерес был мне в некоторой степени приятен.

— Розетта, — обратилась ко мне мать, — мы с отцом решили, что тебе пора отправляться в школу.

Её слова, конечно, не были для меня полной неожиданностью. Фелисити говорила со мной на эту тему.

— Такой вариант вполне возможен, и, право же, он самый лучший, — уверяла она. — Гувернантки — это, конечно, очень хорошо, но в школе ты будешь в окружении своих сверстников, и тебе это придётся по душе.

Я не верила, что какой бы то ни было вариант мог стать для меня столь же приятным, как пребывание в её обществе. Так я ей и сказала.

Она крепко обняла меня.

— Будут каникулы, и тогда ты сможешь приезжать к нам.

Сейчас я припомнила этот наш разговор. Я была подготовлена.

— Грешэмс — очень хорошая школа, — сказал отец. — Нам её всячески рекомендовали. Думаю, она тебе вполне подойдёт.

— Ты отправишься туда в сентябре, — продолжала мать. — Это начало школьного семестра. Понадобятся кое-какие приготовления. Придётся также подумать о няне Поллок.

Няня Поллок! Итак… Её я тоже лишусь! Меня охватила глубокая грусть. Мне припомнились заботливые нянины руки и её ласковый шёпот, так меня утешавший.

— Мы дадим ей хорошую рекомендацию, — сказала мать.

— Она отлично справлялась с делом, — добавил отец.

Перемены… Перемены со всех сторон… Единственным человеком, чьё положение менялось к лучшему, была Фелисити.

— В любом деле есть что-то хорошее, — говаривал мистер Долланд.

Но, Бог мой, как я ненавидела перемены!

* * *

Недели проносились друг за другом с невероятной быстротой. Каждое утро я просыпалась с тяжёлым сердцем. Передо мной смутно маячило будущее, неведомое, а потому внушавшее тревогу. Слишком долго я жила в атмосфере полной безмятежности.

Няня Поллок очень погрустнела.

— Этот момент всегда наступает. Дети не остаются вечно желторотыми цыплятами. Ходишь за ними так, будто они тебе родные, а потом наступает день… Они выросли, и теперь это уже не твои младенчики.

— Ох, няня, няня! Я никогда тебя не забуду!

— И я тебя тоже, моя ласточка. У меня и раньше были любимые детки, но эта пара там, наверху, устроена так, что ты стала мне ближе других крох, которых я когда-либо нянчила, прямо-таки родной малюткой, если тебе понятна моя мысль.

— Понятна, няня.

— Не то чтобы они были жестокие или бессердечные… Нет, ничего похожего. Но какие-то оба рассеянные. Так поглощены этими неестественными письменами и тем, что они обозначают! Только и думают, что обо всех этих царях и царицах, которые столько лет пролежали в гробах. Есть в этом что-то ненормальное, нездоровое, и я никогда не видела в этом что-то особенно интересное. Маленькие детки важнее целой кучи царей и цариц и разных значков, которые они напридумывали, потому что не умели писать как положено. — Я рассмеялась, и это её обрадовало. Она немного приободрилась. — Со мной всё будет в порядке, не пропаду. У меня есть кузина в Сомерсете. Она разводит кур, а я так люблю к завтраку свежее яичко, только что снесённое этим утром. Могу поехать к ней. Мне не хочется поступать в няньки к другой малютке, но, может быть, всё-таки поступлю. На этот счёт можно не беспокоиться. Твоя мама говорит, чтобы я не торопилась. Могу оставаться здесь, пока не найду что-нибудь по душе.

Наконец, Фелисити, жившая в доме профессора Уиллза в Оксфорде, обвенчалась со своим женихом. Я поехала с родителями в Оксфорд на свадьбу. Мы выпили за здоровье новобрачных, и я увидела Фелисити в её дорожном костюме земляничного цвета, который сама же помогала ей выбирать в магазине. Она сияла от счастья, и я говорила себе: надо радоваться за неё, как бы грустно мне самой ни было.

Когда я вернулась в Лондон, мои друзья захотели узнать все подробности о церемонии.

— Наверняка невеста из неё получилась красивая! — заявила миссис Харлоу. — Надеюсь, она счастлива. Дай-то Боже. Она заслуживает счастья. С этими профессорами никогда ничего заранее не знаешь. Чудной народ.

— Вы то же самое говорили о гувернантках, — напомнила я ей.

— Дело в том, что она, по-моему, не была настоящей гувернанткой. Такие, как она, — исключение.

Мистер Долланд предложил нам всем выпить за здоровье и процветание счастливой четы. Мы выпили.

Разговор был грустный. Няня Поллок почти решила переехать на время к своей кузине в Сомерсет. Она выпила немного лишнего и ударилась в слезливую сентиментальность.

— Гувернантки, няньки… Такая уж их судьба! Им бы следовало быть умнее. Не надо прикипать сердцем к чужим детям.

— Но ведь мы не потеряем друг друга, няня, правда?

— Конечно нет. Ты будешь меня навещать?

— Обязательно!

— И всё-таки это будет уже не то. Ты станешь взрослой барышней. Эти хвалёные школы что-то делают со своими питомцами.

— Считается, что они дают им образование.

— Что ни говори, это будет уже не то, — твердила няня Поллок, скорбно покачивая головой.

— Я понимаю, что должна чувствовать няня, — заметил мистер Долланд. — Вот ушла Фелисити. Но это было только начало. С большими переменами всегда так бывает: чуточку что-то меняется тут, чуточку там, и вдруг видишь: вокруг всё как есть изменилось!

— Не успеешь и глазом моргнуть, как дела принимают совсем новый оборот, — вставила миссис Харлоу.

— Что ж, жизнь не может стоять на месте, — философически заключил мистер Долланд.

— Не хочу никаких перемен! — взъерепенилась я. — Пусть всё у нас остается по-прежнему. Я не хотела, чтобы Фелисити выходила замуж. Мне хотелось, чтобы всё шло как всегда!

Мистер Долланд откашлялся и торжественно процитировал Омара Хайяма:

Сложив руки на груди, он картинно откинулся на спинку стула.

В комнате воцарилось молчание. Со свойственным ему драматизмом он заставил каждого осознать: такова жизнь, и всем нам приходится смиряться с тем, чего мы не в силах изменить.