Находясь так долго близко к смерти, я думала, что какой бы корабль это ни оказался, это лучше, чем ничего, но страхи последующих недель оказались выше всякого воображения.

Как часто я тогда говорила себе, что было бы лучше пойти ко дну вместе с кораблем, или пусть бы шторм уничтожил нашу маленькую шлюпку.

Теперь я вспоминаю нашу радость, когда мы впервые увидели этот корабль на горизонте, и как потом, очень скоро после нашего спасения, я убедилась, что лучше бы нам было остаться на острове, продолжая тщетно ожидать спасения. Кто знает, может, нам удалось бы найти способ выжить: мы были вместе, радовались спокойствию и безопасности, которые в определённой степени испытывали там.

С того момента, как эти смуглые, черноволосые люди наводнили берег, все в красных кепках, с абордажными саблями — наша эйфория в преддверии спасения сменилась дурными предчувствиями. Тут же стало ясно, что мы не понимаем их языка. Я предположила, что эти люди, вероятно, арабского происхождения. Их корабль был не такой, как «Атлантик Стар». Он был похож на древнюю галеру. Мне не приходило в голову, что в открытых морях до сих пор могут быть пираты, но я вспомнила, что как-то вечером за ужином капитан «Атлантик Стар» рассказывал нам, что в океане скитаются корабли, преследуя гнусные цели. И тут же я поняла, что мы угодили в руки именно таких людей.

Мне не понравился корабль, мне не понравились эти люди, а ещё мне было ясно, что мои подозрения разделяют Саймон и Лукас.

Мы стояли очень близко, словно пытаясь защитить друг друга. Их было человек десять. Они переговаривались между собой и изучающе разглядывали нас. Один из них подошёл ко мне и взял в руки прядь моих волос. Теперь мои волосы стали светлее, так как выгорели на солнце, и мне оставалось только надеяться, что этих людей поразил их цвет, который так сильно отличался от цвета их собственных волос.

Я почувствовала беспокойство Саймона и Лукаса. Они придвинулись ещё ближе ко мне. Я знала, что оба они будут биться за меня насмерть, и это немного успокаивало.

Их внимание переключилось на Лукаса — он стоял, опершись на палку, которую мы нашли для него. Лукас был бледен и выглядел больным.

Мужчины что-то говорили и покачивали головами. Они посмотрели на меня, потом на Саймона. Они хохотали и кивали друг другу. Я ужасно боялась, что они собираются взять только нас и оставить Лукаса.

Я сказала:

— Мы будем держаться все вместе.

— Да, — пробормотал Саймон. — Мне не нравится, как они выглядят.

— Нам не повезло, что они нас нашли, — пробормотал Лукас. — Лучше бы…

— Как вы думаете, кто они такие?

Саймон покачал головой, и я онемела от страха. Я боялась этих людей, их неумолкающих голосов, хитрых косых взглядов, боялась того, что они собираются сделать с нами.

Неожиданно они пришли к какому-то решению. Человек, которого я приняла за вожака, сделал знак, и четверо из них подошли к нашей лодке, осмотрели её и, обернувшись, закивали остальным. Они забирали нашу лодку на свою галеру.

Саймон сделал шаг вперёд, но человек с саблей преградил ему дорогу.

— Пусть забирают, — прошипела я.

Настала и наша очередь. Вожак кивнул, и двое мужчин с обнаженными саблями подошли и встали позади нас. Они легонько нас подтолкнули, и мы поняли, что от нас ждали. Мы должны были отправиться на галеру. Между нами хромал Лукас. Но мы, все трое, по крайней мере были вместе.

Саймон тихо сказал:

— В любом случае мы не продержались бы на этом острове долго.

Затащить Лукаса на борт было трудно. Никто из них не помогал нам. Пришлось карабкаться по веревочной лестнице, что было практически невозможно для Лукаса. Мне кажется, Саймон полутащил его наверх.

Потом мы все трое стояли на палубе в окружении любопытных людей. Казалось, что все они таращились на меня. Некоторые из них щупали мои волосы. Наматывая их на пальцы и дергая, они дружно хохотали.

Неожиданно наступила тишина. Появился какой-то человек. Я догадалась, что это капитан судна. Он был выше остальных, и в его живых тёмных глазах был намёк на искорки юмора. Более того, в его хорошо очерченных чертах было определённое благородство, и это вселило в меня маленькую долю надежды.

Он что-то прокричал, и мужчины отступили назад.

Он взглянул на нас троих и склонил голову в приветствии.

— Английский? — сказал он.

— Да, да, — закричали мы.

Он кивнул. Похоже, на этом его знание нашего языка заканчивалось, но его вежливость немного успокаивала. Он повернулся к людям и заговорил с интонацией, которая была похожа на угрозу. Они несомненно ему подчинялись.

Он повернулся к нам и сказал:

— Идём.

Мы последовали за ним и пришли в небольшую каюту. Там была койка, и мы с благодарностью присели на ней.

Капитан поднял руку.

— Кушать, — произнёс он.

Затем он вышел и запер за собой дверь каюты.

— Что это значит? — спросила я.

Лукас предположил, что нас решили оставить здесь в заложниках за выкуп.

— Это процветающий бизнес. Я просто уверен, что они задумали именно это.

— Ты хочешь сказать, что они скитаются по морю в поисках потерпевших крушение людей? — испугалась я.

— О нет. У них другой промысел. Возможно, контрабанда… а может, захват кораблей при случае… как это делали пираты в старые времена. Они займутся чем угодно, если в этом есть выгода. Они, конечно, думают, что у нас где-то есть дом, и мы ведь англичане. А они склонны считать всех англичан за пределами своей страны миллионерами.

— Как я рада, что мы по-прежнему вместе.

— Да, — кивнул Лукас. — Я думаю, они размышляют насчёт меня, стоит ли овчинка выделки.

— Что мы будем делать? — спросил Саймон.

Он пристально посмотрел на меня.

— Мы должны сделать всё, что в наших силах, чтобы остаться вместе.

— Молю Бога, чтобы так оно и было.

Нам принесли еду, она была горячей и сочной. В обычных условиях я отказалась бы от неё, но мы так оголодали, что любая пища казалась вкусной. Лукас посоветовал нам есть умеренно и не торопясь.

После этого я почувствовала себя немного лучше. Мне хотелось знать, каким образом они намерены отправить к нам домой требование о выкупе. Кому они их пошлют? У моего отца была сестра, которую он едва ли видел за последние лет десять. Будет ли она готова заплатить выкуп за свою племянницу? Возможно, мои родители добрались до дома, но они никогда не были богатыми.

А Саймон? Он меньше всего на свете хотел бы, чтобы личность его была установлена. А что до Лукаса… В смысле выкупа он был в наилучшем положении по сравнению с нами, поскольку он происходил из состоятельной семьи.

— Хотелось бы мне знать, где мы находимся. Это могло бы помочь нам, — проговорил Саймон.

Я подумала, может, у него есть план нашего спасения? Он был очень находчивым и изобретательным, что доказал, спасаясь бегством из Англии.

Если он сделал это, возможно, он снова сможет спастись.

Так мы грустно размышляли, каждый из нас троих, я уверена, хотел бы, чтобы мы снова оказались на острове. Конечно, пища была бы скудной, надежды на выживание хрупкими, но, по крайней мере, мы были бы свободны.

* * *

В первую ночь со мной произошло неприятное происшествие. Было темно, и мы старались заснуть, когда я услышала крадущиеся шаги с той стороны двери, а потом звук ключа, поворачиваемого в замке.

Пока дверь тихонько открывалась, я поспешила встать.

Вошли двое мужчин. Кажется, это были те, которые сходили на берег, чтобы подобрать нас, но в то время, когда все они казались на одно лицо, я не была слишком в этом уверена.

Они подошли, чтобы забрать меня. Они схватили меня. Я закричала. Лукас и Саймон тут же проснулись. Эти двое пытались вытащить меня из каюты, и по их мычанию и выражению лиц я поняла, какими были их намерения.

Я закричала:

— Отпустите меня!

Саймон ударил одного из мужчин. Но от удара другого он отлетел в противоположный угол каюты. Лукас размахивал своей палкой и старался попасть в них.

Привлеченные невероятным шумом, у двери появитесь другие. Все они переговаривались и хохотали. Саймон поднялся на ноги; он подошёл ко мне, схватил меня и спрятал за спину. Я увидела, что рука его в крови.

Ужасный страх охватил меня. Я понимала, что нахожусь в опасности.

Я даже не решалась вообразить, что со мной было бы, не появись капитан. Он что-то крикнул, и люди сразу оробели. Он увидел, что я прячусь за Саймоном, а рядом со мной стоит Лукас.

Саймон, похоже, каким-то образом дал понять, что если кто-нибудь из них попытается причинить мне вред, то ему придётся иметь дело с ним, а вид его был ужасен. Лукас тоже намеревался защищать меня до последнего, но он был покалечен.

Капитан, конечно, сразу оценил ситуацию. Он знал, какой мотив двигал этими людьми. Я была другая, у меня были длинные, пшеничные волосы, каких они никогда раньше не видели. Более того, я была женщина, и одного этого было для них достаточно.

Капитан поклонился мне, выказывая этим жестом извинение за грубое поведение его людей.

Он сделал знак, чтобы я следовала за ним.

Саймон шагнул вперёд.

Капитан покачал головой.

— Я прослежу… безопасность, — сказал он. — Я… только… я… капитан.

Довольно странно, но я доверяла ему. Я знала, что он капитан корабля, который используется для каких-то гнусных промыслов, но почему-то я верила, что он поможет мне. Как бы то ни было, он — капитан. Если бы мы попытались ослушаться его, то нам не пришлось бы делать это долго. Мы зависели от его милости. Несмотря на все свои усилия, ни Саймон, ни Лукас не смогли бы долго оберегать меня от опасности. Мне пришлось довериться капитану.

Я шла позади него сквозь толпу этих людей. Некоторые, правда, пытались потрогать мои волосы, но никто этого не сделал. Я видела, что они ужасно боятся капитана, а приказал он, очевидно, чтобы никто не прикасался ко мне.

Он привёл меня к маленькой каюте, которая, думаю, была смежной с его. Он отошёл в сторону, пропуская меня внутрь. Эта каюта была более комфортабельной, чем та, которую я только что покинула. На койке, больше похожей на диван, были накидки и подушки. Здесь я могла бы отдохнуть с большим комфортом. За занавеской были таз и кувшин. Я могла помыться!

Капитан развёл руками, предоставляя каюту, и сказал:

— Здесь безопасность… я прослежу безопасность.

— Благодарю вас, — прошептала я.

Я не знаю, понял ли он, но тон, которым я произнесла это, должен был выразить мою благодарность.

Он поклонился, вышел и запер за собой дверь на ключ.

Я рухнула на постель. Меня охватила сильная дрожь, когда я подумала, от какого кошмара спас меня капитан.

Прошло много времени, прежде чем ко мне вернулось самообладание.

Я начала размышлять о том, каковы были его намерения. Возможно, Лукас был прав. Наверняка прав. Они думают о выкупе, а если это так, они захотят, чтобы мы вернулись в целости и сохранности.

Я отодвинула занавеску и с удовольствием воспользовалась возможностью умыться.

Я вернулась на диван. Легла. Я была совершенно истощена — физически, умственно и эмоционально — и ненадолго забыла об опасностях, окружающих меня.

Я уснула.

* * *

Мне кажется, я старалась забыть те дни, когда жила в состоянии постоянного ужаса. Каждый раз, когда я слышала шаги и открывалась дверь, меня охватывало ошеломляющее предчувствие опасности. В таких ситуациях воображение — самый страшный враг.

Еду мне приносили регулярно, и это давало мне небольшую передышку от состояния постоянной тревоги и ожидания опасности, и всё же я сознавала, что она окружает меня. Я не знала наверняка, какова была их цель, но было очевидно, что у них есть какие-то планы насчёт меня. Между мной и моей судьбой стоял капитан, я должна быть благодарна ему, по крайней мере за это. Я доверяла этому человеку не потому, что со мной должны обращаться с определенным уважением из-за того, что он задумал в отношении меня.

Я обнаружила, что могу понемногу есть. Об удобствах моей персоны заботились. Возможность часто мыться была настоящим блаженством. Хотелось бы мне знать, куда направляется корабль и какую судьбу уготовили мне. Мне хотелось знать, где находятся Саймон и Лукас.

Однажды в мою каюту зашёл капитан. Я помыла волосы, и они начали только сохнуть, когда раздался стук в дверь. Он не сводил глаз с моих волос, но был очень вежлив. Я знала, что он хотел поговорить со мной, но его знания английского языка были настолько ограничены, что это вызывало раздражение.

— Вы… плыли… корабль… Англии?

— Да, — сказала я. — Но мы потерпели крушения.

— Из Англии… одна? Нет? — он покачал головой.

— Со своими родителями… с отцом и матерью. Это было бесполезно. Мне показалось, что он пытался выяснить, из какой семьи я родом. Были ли у семьи деньги? Сколько можно запросить за меня денег?

Он прекратил разговор, поняв всю бесполезность, но по тому, как он смотрел на мои волосы и улыбался про себя, я поняла, что он доволен тем, что увидел.

Однажды утром, проснувшись, я поняла, что корабль стоит. Солнце уже поднялось, и когда я посмотрела в маленький иллюминатор, я мельком увидела белые здания.

Я услышала шум, суетливую беготню. Люди возбужденно перекрикивались. Одно было ясно: мы достигли места назначения и скоро я должна буду узнать свою судьбу.

В течение этого утра до меня постепенно доходило, что именно меня ждёт, и меня охватил ужас. Я стала думать, что, может, не надо было мне этого чудесного спасения после крушения?

Ко мне в каюту зашёл капитан. Он принёс чёрный плащ, чадру и сетку для волос. Он дал мне понять, что я должна это надеть. Мои волосы должны быть собраны в пучок и покрыты сеткой, и когда я полностью оденусь, я буду выглядеть как любая арабская женщина, которую мы могли бы встретить на улочках восточного города.

Меня доставили на берег, и к своему великому восторгу, я мельком увидела Саймона. Но тут же забеспокоилась, поскольку нигде не было видно Лукаса.

Саймон узнал меня, несмотря на моё одеяние, и я поняла, что он очень испугался. Мы попытались пробиться друг к другу, но нас грубо оттащили назад.

Солнце ослепляло, и мне было очень жарко в своей новой одежде. Мы шли по берегу — Саймон между двумя мужчинами, и я рядом с капитаном.

Я никогда не забуду это. Мы были в каком-то городе. Я предположила, что это Касбах. Улочки были узкие, мощенные булыжником, извилистые, переполненные мужчинами в халатах и женщинами, одетыми так же, как и я. Вокруг нас бегали козы и несколько голодных собак, которые с надеждой к нам принюхивались. Я увидела крысу, кормящуюся отбросами на мостовой. Были там маленькие магазинчики — чуть больше кельи, выходившие окнами на улицу, лотки, на которых лежали всякие безделушки, медные украшения, небольшие поделки и пища — экзотическая, со специями, неаппетитная, на мой взгляд. Запах был тошнотворным.

Некоторые торговцы выкрикивали приветствия капитану и его людям, и я все больше и больше убеждалась в том, что правильно поняла, какой вынесен мне приговор, поскольку люди эти, казалось, знали о цели его визита. Интересно, сколько молодых женщин прошло с ним по этим улочкам? Если бы только мне удалось подойти к Саймону. А что же они сделали с Лукасом?

Через какое-то время мы вышли на более широкую улицу. Здесь росло несколько деревьев — главным образом пыльные пальмы. Дома здесь были большие; мы завернули в какие-то ворота и оказались во дворе с фонтаном. Вокруг него на корточках сидели несколько мужчин. Слуги — догадалась я — поскольку они вскочили при нашем появлении и начали оживлённо говорить.

Один из них подошёл и отвесил низкий поклон капитану, который кивнул в ответ и помахал рукой. Нас провели через дверь в огромный зал. На окнах были тяжелые драпировки, и помещались они в альковах, чтобы пропускать меньше тепла, в этом я была уверена.

Человек в великолепном халате поклонился капитану, и, казалось, ему не терпелось показать своё наивысшее уважение к нему. Очевидно, он просил следовать за ним, поскольку провёл нас через другую дверь, и там оказался маленький старик, восседавший в изумительно красивом кресле.

Одет он был в чрезвычайно яркие одежды, но был таким маленьким и иссохшим, что одежда эта только подчеркивала его возраст. Он был древним старцем, но его глаза, темные и очень живые, напоминали мне глаза обезьяны.

Капитан подошёл к креслу и поклонился, старец, взмахнув рукой, ответил на приветствие. Потом капитан, очевидно, приказал своим людям оставить его с Саймоном и со мной.

Капитан подтолкнул меня вперёд. Он скинул плащ на пол, стащил с меня чадру и сетку, и волосы мои рассыпались по плечам. Живые темные глаза широко раскрылись. Он пробормотал что-то, и это, похоже, доставило капитану удовольствие. Глаза старика были прикованы к моим волосам, потом он начал оживленно переговариваться с капитаном. Как мне хотелось знать, о чём они говорили!

Потом вперёд вывели Саймона. Острый взгляд старика изучал и оценивал его с головы до пят. Саймон был очень высоким и сильным, и мне показалось, что его физическая сила произвела такое же хорошее впечатление, как и мои волосы.

Старик кивнул, и я догадалась, что это знак одобрения.

Капитан подошёл поближе к старику, и они погрузились в глубокий разговор. Это дало нам с Саймоном шанс подойти ближе друг к другу.

— Где Лукас? — прошептала я.

— Я не знаю. За мной пришли и привели сюда. Его со мной не было.

— Я очень надеюсь, что с ним все в порядке. Где мы находимся?

— Мне представляется, что где-то на северном побережье Африки.

— Что они собираются сделать с нами? О чём они говорят?

— Возможно, торгуются.

— Торгуются?

— Похоже, что нас продают.

— Как рабов?

— Создаётся такое впечатление.

— Что же нам делать?

— Не знаю. Ждать своего случая. Сейчас мы беспомощны. Нам придётся подождать подходящего момента и тогда… бежать, если сможем.

— Будем ли мы вместе?

— Не знаю.

— О, Саймон… я очень надеюсь, что мы не потеряем друг друга.

— Давай об этом молиться.

— Мне очень страшно, Саймон.

— Я сам чувствую то же самое.

— Этот старик… кто он?

— Торговец, наверное.

— Торговец… людьми?

— И это тоже… всем, что попадает ему в руки, я так думаю, если это хоть чего-то стоит. В том числе и людьми.

— Мы как-то должны выбраться отсюда.

— Но как?

— Убежать… куда-нибудь.

— И как далеко, ты думаешь, мы убежим? Нет, подожди. Если мы сможем держаться вместе, мы это сделаем. Кто знает, может, подвернётся удачный случай. Мы справимся.

— О, Саймон, хочется в это верить.

Теперь я вспоминаю его взгляд, которым он тогда смотрел на меня. Я бережно хранила его в памяти, чтобы вспоминать в свой самые мрачные, самые страшные моменты. Мне часто приходилось вспоминать его в течение того времени, которое предстояло пережить.

* * *

Есть вещи, о которых не хочется вспоминать. Хочется изгнать их из памяти и притвориться, что это никогда не происходило. Иногда мозг приходит на помощь, и они становятся лишь смутными воспоминаниями, и это, похоже, произошло со мной.

Я помню, как я была в доме торговца. Должно быть, я оставалась там всего лишь одну ночь. Я вспоминаю о своих ужасных, кошмарных предчувствиях, которые рисовало мое жестокое воображение. Старик представлялся мне жутким людоедом. Одно только меня утешало: Саймон был в этом доме. Сделка капитана касалась нас обоих.

По прошествии некоторого времени в день нашего прибытия капитан покинул дом, и больше я никогда его не видела.

На следующий день меня запаковали в одежду, в которой я прибыла, и волосы мои оказались, как и раньше, совершенно скрыты. Потом Саймона и меня повели по улицам Касбаха к гавани, где ждал корабль. Было очевидно, что старик в ответе за нас, но он не обращал на нас внимания, и у меня создалось впечатление, что он находился здесь только для того, чтобы защитить свою собственность, которой в данный момент мы и являлись.

Мы даже представить себе не могли, куда он нас везет.

Саймон и я нашли случай поговорить друг с другом раза два на борту. Главной темой разговоров был Лукас.

Саймон сказал мне, что пару раз они встречались с капитаном. Плохо с ними не обращались. Он сказал, что очень интересовались Лукасом. Саймон считал, что его куда-то увезли. Их разлучили, и у них не было возможности поговорить, но, по его мнению, Лукас надеялся на лучшее — во всяком случае, не был излишне обеспокоен.

— Мне кажется, одно время он думал, что они могут выбросить его за борт, потому что он был бесполезен в качестве рабочей силы. Думаю, что в этом качестве им нужен я.

Я помолчала, боясь даже думать, что ждет меня.

Саймон считал, что место, которое мы только что покинули, вероятно, было Алжиром.

— В старые времена это было пристанищем пиратом. Они находились под защитой турецкого правительства. Возможно, это место до сих пор остаётся для них раем. Касбах, должны быть, идеальное место для всякого рода темного бизнеса. Наверное, мало найдётся охотников прогуливаться там в определённые дни.

Наверное, он был прав.

Мы продолжали своё путешествие вдоль Сирийского побережья, направляясь к Дарданеллам, — и потом к месту назначения, которым, как мы в своё время узнали, был Константинополь.

* * *

Когда мы начали подходить к Босфору, в мою каюту пришла женщина. С ней была девочка, которая принесла нечто, напоминающее охапку прозрачного материала. Оказалось, что это одежда, и всё это было сложено на кровать. Потом они переключили своё внимание на меня. Я видела этих женщин на корабле и пыталась угадать, какие обязанности они здесь исполняют. Вскоре я поняла, что они пришли в каюту, чтобы помочь мне облачиться в эти великолепные одежды.

Это были длинные широкие шаровары из тонкого шёлка и красивый халат из прозрачной ткани. На нём сияли блёстки, похожие на звёздочки. Женщины вытащили булавки из моих волос и расправили их по плечам. Они расчесали их, переглянулись и захихикали, толкая друг друга локтями.

Когда я была полностью одета, они отступили подальше и захлопали в ладоши.

— Я хочу другую одежду, свою, — проговорила я.

Они не понимали меня. Они просто продолжали хихикать и подталкивать друг друга. Потом, погладив меня по волосам, улыбнулись мне.

В каюту вошёл старик. Он посмотрел на меня и довольно потёр руки.

Мой страх был велик, как никогда. Я знала, предположения Саймона были верны. Нас собирались продать в рабство — он был сильным мужчиной и мог выполнять работу, которую ему поручат, я же была предназначена для более зловещей цели.

Я чувствовала, что моя судьба беспокоит Саймона больше, чем его собственная.

Принесли плащ, сетку для волос, чадру, и моё великолепие скрылось от посторонних глаз. Вместе с Саймоном меня высадили с корабля и отвели к ожидавшему нас экипажу. Вместе со стариком и каким-то молодым человеком, которого я приняла за клерка или помощника, нас повезли по улицам Константинополя.

Я была слишком озабочена своей приближающейся участью, чтобы уделять много внимания маршруту, по которому мы следовали, но позднее я узнала, что город делится на две разные части — христианскую и турецкую, — соединяющиеся двумя мостами довольно неуклюжей конструкции, но тем не менее не очень нужными. Я почти не замечала мечетей и минаретов и с отчаянием понимала, как ужасно далеко мы от дома.

Нас везли в турецкую часть города.

Я чувствовала себя потерянной и была очень напугана. Я то и дело смотрела на Саймона, дабы убедиться, что он всё ещё здесь.

Казалось, мы едем очень долго. Это был совсем другой мир — узкие улочки, невероятно грязные; замечательные постройки, ослепительно белые шпили, вонзающиеся в голубое небо; мечети, базары, деревянные домишки, чуть больше лачуги, повсюду люди. Они бросались врассыпную перед приближающимся экипажем, и мне постоянно казалось, что мы переедем кого-нибудь, но им всегда удавалось ускользнуть из-под самых копыт лошадей.

Через некоторое время мы свернули на тихую широкую улицу. Деревья и кусты были в цветах. Мы замедлили ход перед высоким белым зданием, которое стояло поодаль от дороги.

Когда мы вышли из экипажа, нас подошёл поприветствовать мужчина в белых одеждах. Старик поклонился ему весьма раболепно, на что в ответ получил приветствие в несколько снисходительной манере. Нас провели в дом, в комнату, которая после ослепительного сияния солнца показалась тёмной. Окна были похожи на те, что я видела раньше, с глубокими альковами и тяжелыми драпировками.

Зашёл высокий мужчина. На нём был тюрбан с драгоценными камнями и длинные белые одежды. Он опустился в кресло так, словно это был трон, и я заметила, что старик принял ещё более почтительный вид, чем когда-либо.

Я с дрожью подумала: «Неужели это мой новый хозяин?»

С меня сняли плащ и распустили волосы. На человека в кресле я явно произвела впечатление. Я никогда в жизни не испытывала такого унижения. Он взглянул на Саймона и кивнул.

У двери стояли двое мужчин — стражники, как я предположила. Один из них хлопнул в ладоши, и вошла женщина. Полноватая, средних лет, она была в изысканном наряде того же стиля, что и мой.

Она подошла ко мне, оглядела, взяла в руки прядь моих волос и едва заметно улыбнулась. Потом она закатала рукава моего халата и пощупала меня. Она нахмурилась и, покачивая головой, произнесла несколько слов, которые, я была уверена, означали неодобрение.

Старик начал очень быстро говорить; другой мужчина раздумывал. Женщина тоже о чём-то рассуждала и кивала. Можно было сойти с ума от того, что я не понимала, о чём они говорят. Я поняла одно: они говорят что-то обо мне, и они были не настолько довольны мной, насколько рассчитывал старик.

Тем не менее они, похоже, пришли к какому-то соглашению. Старик хлопал в ладоши, мужчина кивал. Женщина тоже кивала. Она начала что-то им объяснять. Мужчина слушал её очень внимательно, и казалось, она убедила его.

Она сделала мне знак следовать за ней.

Саймон остался на месте. Я бросила на него отчаянный взгляд, и он рванулся следом за мной. Один из стражников выступил вперёд и преградил ему дорогу, держась за рукоятку ятагана.

Я видела беспомощность на лице Саймона; потом полная женщина крепко взяла меня за руку и увела.

* * *

Мне предстояло узнать, что я предназначалась для гарема одного из важнейших пашей в Константинополе. Все люди, которых я до сих пор видела, были просто его приспешниками.

Гарем — это сообщество женщин, в котором не дозволено появляться ни одному мужчине, за исключением евнухов, как тот важный джентльмен, который торговался со стариком. Он, как я узнала, был главным евнухом, и мне придётся часто видеть его.

Мне потребовалось время, чтобы осознать, что у меня была причина быть благодарной тем тяжким испытаниям, которые мне пришлось пережить, поскольку тот факт, что в течение всех этих недель мне никто не досаждал, объясняется только моими золотистыми волосами. Они делали меня фигурой выдающейся. Я была ценным экземпляром, потому что сильно отличалась от женщин, окружающих меня. Все они были темноволосые и темноглазые. А мои чисто голубые глаза и золотистые волосы выделяли меня среди остальных.

Тем, в чьи обязанности входило ублажать пресыщенного пашу, казалось, что моя непохожесть сама по себе сделает меня более желанной. Как я обнаружила позже, они заметили во мне и ещё кое-что. По природе своей женщины эти были раболепны. Их воспитывали в сознании, что они — низший пол, и их миссия на Земле — угождать желаниям мужчин. От меня же веяло независимостью. Я пришла из другой культуры, и это отделяло меня от них почти так же, как мои голубые глаза и золотистые волосы. Меня раздели и препроводили к приготовленной душистой ванне. Бдительная леди, которая несла ответственность за всех нас, следила за тем, чтобы моя кожа там, где она была открыта для солнца, стала белой и мягкой. Прежде чем меня предложат паше, белизна кожи должна быть восстановлена на каждом миллиметре моего тела. Более того, я сильно исхудала, а паша не любил тощих женщин. Я могла пополнеть, но для этого требовалось время.

Как я была рада. У меня было время привыкнуть, изучить жизнь гарема, а может, и выяснить, что произошло с Саймоном. Кто знает? До сих пор мне невероятно везло; а что, если всё ещё есть надежда спастись до того, как я обрету тот вид, в котором меня можно будет представить человеку, купившему нас?

Как только я выяснила, что мне ничего не угрожает — пусть лишь на короткое время, — моё настроение улучшилось. Ко мне вернулась надежда. Я хотела выяснить как можно больше о месте, в котором находилась, и, естественно, мне было ужасно любопытно всё, что касалось моих компаньонок.

Самой важной персоной в гареме была Рани, женщина средних лет, которая осмотрела меня и решила, что пока я ещё не достойна быть представленной паше. Если бы только мы говорили на одном языке, я узнала бы от неё много разных вещей. Другие женщины испытывали перед ней благоговейный страх. Все они раболепствовали перед ней, старались польстить, поскольку именно она отбирала тех, кто будет представлен паше. Когда поступит приказ, она с великим усердием примется за дело, и в этот период интересно наблюдать, как все они стараются привлечь внимание к своей особе. Я была поражена, когда поняла, что они домогаются того, чего я так боялась.

В гареме находилось несколько девочек не старше десяти лет, и женщины, которым было, вероятно, лет около тридцати. Странной жизнью жили эти девочки; позднее я узнала, что некоторые из них здесь с самого рождения… и постигают науку доставлять удовольствие богатым мужчинам.

Девушкам почти нечем было заняться в течение дня. Мне следовало ежедневно принимать ванны и делать массаж с притираниями. Это был мир, далёкий от реальности. Воздух здесь был тяжёлым от смеси запахов мускуса, сандалового дерева и розового масла. Девушки проводили время, сидя у фонтанов и лениво переговариваясь; изредка до меня доносились звуки музыкальных инструментов. Они собирали цветы, вплетали их в волосы, изучали свои лица в маленьких карманных зеркальцах, глядели на своё отражение в воде, иногда они играли в игры, болтали друг с другом, хихикали, предсказывали судьбу.

Спали они на диванах в большой прохладной комнате, у них были красивые наряды. Это была странная жизнь, где день сменялся днём в мыслях ни о чём, разве что о том, как приукрасить себя да как скоротать время, надеясь, что вечером они могут быть избраны разделить с пашой его ложе.

За эту честь шло большое соперничество. Вскоре я ощутила это. Я привлекала к себе огромное внимание.

Я настолько отличалась от них, что мне подумалось, когда меня сочтут готовой, то, почти без сомнения, избранной окажусь именно я из-за этой своей необычности, если не из-за чего-нибудь другого.

А тем временем продолжались попытки избавить меня от следов тяжких испытаний, которые я перенесла. Я чувствовала себя гусем, которого откармливают к Рождеству. Мне было трудно привыкнуть к обильно приправленной специями пище. Я придумала себе небольшую игру — постараться избавиться от пищи так, чтобы об этом не узнала Рани.

Настал самый волнующий день, когда я обнаружила, что одна из наиболее зрелых женщин и, по-моему, одна из самых красивых — француженка. Её звали Николь, и я с самого начала заметила, что она отличается от остальных. Она казалась персоной огромной важности, после Рани, разумеется.

Однажды я сидела у фонтана, а она подошла и села рядом со мной.

Она спросила по-французски, говорю ли я на этом языке.

Наконец-то общение! Это было удивительно. Мой французский не был хорош, но, по крайней мере, он был, и мы могли разговаривать.

— Ты англичанка? — спросила она.

— Да.

— А как ты попала сюда?

Запинаясь, я рассказала ей по-французски о кораблекрушении и о том, как нас подобрали.

Она в ответ сказала, что находится в гареме уже семь лет. Она креолка и плыла на корабле с Мартиники, чтобы учиться во Франции. По пути она тоже попала в кораблекрушение, и её подобрали корсары, привезли сюда и продали точно так же, как меня.

— Ты была здесь все эти годы? — спросила я. — Как же ты выдержала?

Она пожала плечами.

— Сначала был жуткий страх. Мне было всего шестнадцать лет. Я ненавидела монастырь. Здесь было легче. Думаю, мне нравились эти наряды, праздная жизнь… И… я была так не похожа на остальных… как ты. Я понравилась паше.

— Как я понимаю, ты фаворитка? — предположила я.

Она кивнула.

— Потому что у меня есть Самир, — сказала она.

Я видела Самира — красивого ребёнка лет четырех. Его очень баловали женщины. Он был старшим из детей гарема. Другим был Фейсал, на год младше и тоже очень симпатичный мальчуган. Я видела его с женщиной, которая, как мне показалось, была на несколько лет моложе Николь. Её звали Фатима.

Фатима была чувственной красавицей с густыми чёрными волосами и томными карими глазами. Она потакала всем своим желаниям, была ленива и тщеславна. Обыкновенно она часами сидела у бассейна, кушала сладости и кормила ими одного из маленьких королевских спаниелей, которые повсюду следовали за ней. Фатима страстно заботилась о четверых существах — о себе, Фейсале и двух собачках.

Иногда обоих мальчиков забирали из гарема, и в такие дни начиналась настоящая суматоха. Мальчиков отводили к паше. В гареме были ещё двое мальчиков, но они были совсем крохами. Девочек в гареме не было. Поначалу я удивлялась, что все дети паши мальчики.

Николь меня проинформировала на этот счёт. Она сказала, что если у женщины рождается девочка, она покидает гарем, например, отправляется к своим родителям. Пашу не интересовали дочери, только сыновья, и если у женщины рождался сын, который был красивым и умным, таким, как Самир, то она удостаивалась высшей милости.

Самир, будучи самым старшим, станет наследником паши. Вот почему остальные женщины ревновали Николь. Сначала она возвысилась над ними из-за того, что её предпочёл паша. Но это могло быть мимолётным, в то время как Самир был всегда здесь, словно постоянное напоминание паши, что он мог производить на свет чудесных мальчиков, и, конечно, он благоволил к женщинам, которые помогали ему доказать это.

Она рассказала мне, что тайно учила Самира французскому, и когда об этом узнал паша, она ужасно боялась его наказания за это. Но через главного евнуха она узнала, что он был доволен тем, что мальчик так легко этому научился, и она может продолжать учить его.

Меня удивляло, что женщина из западного мира могла настолько слиться со здешним образом жизни, что она гордилась своим положением и сильно ненавидела тех, кто попытался бы занять её место.

Но как же я была рада, что могу разговаривать с ней и узнавать кое-что о тех, кто окружает меня.

Я узнала о соперничестве между ней и Фатимой, которая строила великие планы относительно своего сына Фейсала.

— Видишь ли, — сказала Николь, — если бы не было Самира, Фейсал стал бы наследником паши, а она — первой леди. Она очень хочет занять моё место.

— Ей никогда этого не сделать. Ты красивее и намного умнее. Более того, Самир замечательный мальчик.

— Фейсал тоже неплох, — признала она. — А если бы я умерла…

— Почему ты должна умереть?

Она пожала плечами.

— Фатима очень ревнивая женщина. Когда-то давным-давно одна из женщин отравила другую. Это нетрудно.

— Она не осмелится.

— Одна женщина осмелилась.

— Но её разоблачили.

— Это было очень давно. Ещё до того, как к власти пришёл паша, но об этом до сих пор говорят. Её увезли из гарема. Закопали по шею в землю и оставили на солнце умирать. Это было её наказание. — Меня передёрнуло. — Мне бы хотелось, чтобы так же поступили с Фатимой, если она причинит вред моему сыну.

— Ты должна убедиться в том, что она этого не сделает.

— Именно это я и собираюсь сделать.

Теперь, когда я нашла контакт с Николь, жизнь стала полегче.

Мы продолжали жить в окружении своих прекрасных нарядов, духов, мазей, сладостей, влача праздное существование; мы были словно райские птички в клетках.

Странная была уготована мне жизнь после всех тяжких испытаний, которые я перенесла.

Интересно, как долго она будет продолжаться?

* * *

Паша был в отъезде — новость, которая привела меня в восторг. Гарем охватила апатия. Полусонные наложницы лежали на подушках, восхищаясь своими отражениями в маленьких зеркальцах, которые носили в карманах широких шаровар, лениво отщипывали кусочки сладостей, пели или играли на своих маленьких музыкальных инструментах, ссорились друг с другом.

Две из них ссорились особо яростно. Они катались по мозаичному полу, таскали друг друга за волосы, дико пинались, пока не пришла Рани, побила их обеих, выгнала с позором из комнаты, объявив, что на три месяца лишает их шанса быть с пашой. Эта угроза привела их в чувство.

Потом паша вернулся, и апатия сменилась великим возбуждением. Все они стали покорными, горели желанием угодить, демонстрировали свой Шарм, хотя видеть их могли только свои же компаньонки по гарему да евнух.

Рани отбирала шестерых достойных. Я видела, как её глаза задержались на мне, но ужас тотчас сменился облегчением, когда я поняла, что она до сих пор считает меня несозревшей для такой великой чести.

Она выбрала шестерых девушек. Двоих из тех, которые были раньше и заслужили особого одобрения, и четверых новеньких.

Мы все наблюдали за тем, как их собирают. Сначала их искупали, кожу натёрли мазями, в волосы втерли ароматные масла. На ладони и подошвы ног нанесли хну. Подкрасили губы, с помощью краски для век увеличили глаза. В волосы вплели цветы, на запястья и лодыжки надели браслеты, после чего облачили в наряды, покрытые блёстками.

Мы все ждали, кого же из них отошлют назад.

На этот раз избранной оказалась самая юная из девушек.

— Она начнёт важничать, когда вернётся, — сказала мне Николь. — С ними всегда так, особенно с молодыми. Я подумала, что на этот раз могла быть и твоя очередь. — Вероятно, я выдала своё отвращение, поскольку она спросила: — Ты не хочешь?

— Я всем своим сердцем желаю выбраться отсюда.

— Если бы он увидел тебя… ты оказалась бы избранной.

— Я… нет… нет…

— Это случится. Может, скоро…

— Я бы сделала всё, что угодно… всё, чтобы спастись.

Она задумалась.

* * *

Николь объяснила мне, что если хочешь обладать маленькими привилегиями, которые являются частью жизни гарема, нужно поладить с двумя людьми. Одна из них, конечно, Рани, другим был главный евнух.

— Он очень важный человек. Он хозяин в гареме. Я сделала его своим хорошим другом.

— Я вижу, ты очень мудра.

— Я долго уже здесь нахожусь. Это единственный дом, который я знаю.

— И ты примирилась со всем этим… быть одной из многих?

— Здесь такая жизнь, — ответила она. — Самир мой сын. Однажды он станет пашой. Я буду матерью паши, и это очень почётно, скажу я тебе.

— Неужели тебе не хочется нормальной семейной жизни… мужа и детей… когда не надо всё время бояться, что кто-нибудь займёт твоё место?

— Я знала только это. — Она обвела руками, показывая на гарем, — И так здесь со всеми. Они не знают ничего другого. Они хотят быть у паши самыми любимыми. Хотят иметь сына, который превзойдёт всех остальных… мать его обретёт высокое положение, которое у неё никто не сможет отнять.

— Разве такое возможно?

— Возможно.

— Это и твоя заветная мечта?

— Моя мечта о будущем Самира. Расскажи мне о своей мечте.

— Выбраться отсюда. Вернуться домой… к своим людям. Найти тех, кто был со мной, когда корабль потерпел крушение.

— Несомненно, ты станешь избранницей паши. Когда Рани сочтёт, что ты готова, она отправит тебя к нему. Ты понравишься ему, потому что ты совсем другая. Он, должно быть, устал от этих темнокожих красавиц. А ты нечто абсолютно новое. Если у тебя будет сын — твоё будущее предрешено.

— Я сделаю всё, только бы избежать этого. Николь, мне страшно. Я этого не хочу. Я воспитана совсем в другом духе, чтобы всё это понять. Я чувствую себя замаранной, дешёвой, просто рабыней, женщиной без личности… и без личной жизни.

— Ты говоришь странно, но всё же я понимаю тебя. Я тоже начинала не как они.

— Но ты приняла этот образ жизни.

— Я была слишком молода для чего-нибудь другого, а теперь у меня есть Самир. Я хочу этого… ради него. Когда-нибудь он станет пашой. Это то, чего я хочу больше всего на свете.

— Твоё желание исполнится. Он старший.

— Иногда я боюсь Фатимы. Когда она идёт к паше, она берет с собой сильнодействующее снадобье. Я знаю, она готовит его сама, существует способ возбудить желание мужчины. Я слышала, как об этом говорили. Снадобье это готовят из толчёных рубинов, костей павлина и бараньих яиц. Все это перемешивают и добавляют в вино. Я думаю, когда она ходит к паше, пользуется этим.

— Где… где она берёт все эти вещи?

— У Рани есть секретный шкафчик, в котором много странных вещей. Травы, яды, всякие микстуры. Рани много знает об этих вещах. Это снадобье может быть среди её притираний и мазей.

— Но ты сказала, что это секретный шкафчик.

— Она держит его закрытым, но есть множество способов достать ключи. У Фатимы хватит на это смекалки. Я её знаю. Она сделает всё… просто всё, что угодно. Вот почему я боюсь.

— Но когда она видится с пашой?

— Мы матери его любимых сыновей. Он время от времени посылает за нами… Нечто вроде визита вежливости… чтобы поговорить о наших сыновьях и провести ночь. О, я боюсь этой женщины. Она решительна. Она сделает всё, что угодно… всё. Её надежды на Фейсала. Паша очень любит его. Мне говорил всё это главный евнух. А он не любит Фатиму. Это для неё нехорошо. Иногда она бывает такой глупой… А глупые женщины совершают необдуманные поступки. Когда она была в фаворе, то напустила на себя такой вид! Считала, что она уже стала первой леди. Она не уважала главного евнуха, поэтому теперь они враги. Глупая Фатима. Если бы она могла, то так или иначе навредила бы мне или Самиру.

— Но Самир старше, и он такой умница.

— Это я знаю, но всё зависит от паши. Сейчас он любит Самира. Он гордится Самиром. Он самый старший и любимый. Пока это так — всё хорошо. Но решает паша, а у него будет много сыновей. Если Фатима сможет навредить мне или Самиру, она это сделает.

— Я не могу поверить, что она попытается такое сделать.

— Однажды такое было… в гареме.

— Но снова это не повторится. Все знают, что в тот раз случилось. Этого достаточно, чтобы их удержать.

— Не знаю. Фатима решительная женщина. Ради Фейсала и собственной выгоды она пойдёт на большой риск. Я должна быть бдительной.

— Я тоже буду бдительной.

— А потом придёт твоя очередь. У тебя будет сын. Он будет не похож на других. Он будет такой, как ты. В Самире и Фейсале, ну… есть сходство. Но твой сын будет совершенно другим. — При мысли об этом меня пронзил ужас, и я отпрянула от неё. — Это правда, — сказала она. — А ты, неужели действительно не хочешь ничего этого?

— Я почти жалею, что меня спасли. Как бы я хотела остаться на острове. Если бы я могла выбраться отсюда… О Николь, если бы только это было возможно. Я бы сделала всё… всё.

Она смотрела перед собой, глубоко задумавшись.

* * *

Несколько дней спустя я сидела у фонтана, когда она подошла и села рядом со мной.

— У меня кое-что есть для тебя, — сказала она.

— Для меня? — с удивлением спросила я.

— Я думаю, ты будешь довольна. Главный евнух дал это мне для тебя. Это от человека, который прибыл сюда вместе с тобой.

— Ты хочешь сказать… Николь, где он?

— Будь осторожна. За нами могут наблюдать. Фатима всё замечает. Положи руку на сиденье, через секунду я уроню сюда бумажку.

— Никто не смотрит.

— Как ты можешь быть уверена? Повсюду есть настороженные глаза. Эти женщины кажутся разленившимися. Они на самом деле ленивы, но из-за того, что им нечего делать, они изобретают интрижки даже на пустом месте. Им скучно, они ищут развлечений, и когда они не приходят сами, пытаются состряпать их. Им нечего делать, остаётся только наблюдать и сплетничать. Делай, как я говорю, если хочешь получить эту записку.

— О, я хочу. Хочу.

— Тогда ты должна быть осторожна. Главный евнух говорит, что это очень важно. Он мог бы лишиться жизни за то, что сделал. Он делает это ради меня, потому что я прошу.

Моя рука лежала на сиденье. Она положила свою рядом, и через несколько мгновений под мою ладонь скользнул хрустящий кусочек бумаги.

— Не смотри сейчас. Спрячь…

Я опустила бумажку в карман своих шаровар. Я едва могла спокойно сидеть. Но она сказала, что с моей стороны будет неразумно вскочить и поспешить прочь. Кто-нибудь может что-то заподозрить, а это будет означать тяжкие последствия для всех нас.

Я знала, что человека, который попытается вступить в общение с обитательницами гарема, ждёт жестокая медленная смерть, это касалось не только мужчин, но и женщин. Это правило существовало в течение нескольких веков, и я считала, что оно до сих пор является основным в этом месте, которое, казалось, скользнуло обратно в другую эру, а может, и вовсе оттуда не выходило.

Своё нетерпение пришлось сдерживать еще довольно долго, пока я не почувствовала, что могу удалиться, не вызывая никакого нежелательного любопытства. Они привыкли, что когда я не с Николь, то пребываю одна, поскольку она единственный человек, с которым я могу общаться. Я зашла в комнату, где мы спали. Она была пуста, поэтому я села на свой диван и вытащила кусочек бумаги.

«Розетта!

Я поблизости. Меня привезли сюда с тобой, и я работаю в садах, что находятся прямо за гаремом. Мне удалось оказать услугу важному человеку, и его гордость требует отплатить мне тем же. Именно это он делает, передавая записку. Мы рядом. Я всё время думаю. Я что-нибудь придумаю. Не бойся. Не теряй надежды.

«.

От радости меня охватила слабость. Я скомкала бумажку. Мне хотелось оставить её, спрятать под одеждой, ощущать её на своей коже, вспоминать о том, что это написано им, что он поблизости и думает обо мне.

Но я должна уничтожить записку. Если её обнаружат, то уничтожат нас. Я разорвала её на мелкие кусочки. Я раскидала по одному, и их никогда не обнаружат.

Позднее мы разговаривали с Николь.

— Ты выглядишь более счастливой, — сказала она. — То, что я принесла, порадовало тебя.

— О да, но так трудно понять, каким образом можно что-то изменить. Отсюда удавалось кому-нибудь сбежать?

— Иногда находят мужей, если пашу женщина не интересует, и он знает, что она не заинтересует его никогда. Нескольких вернули в семьи.

— Но разве никто никогда не пытается отсюда сбежать?

Она покачала головой.

— Не думаю, что это было бы возможно.

— Николь, я должна. Должна.

— Да, — медленно произнесла она, — ты должна. Если ты этого не сделаешь, скоро тебя отправят к паше. Твоя кожа становится очень белой. Ты поправилась и больше уже не похожа на скелет. Ты выглядишь иначе, чем тогда, когда тебя привезли. Рани довольна тобой. Это будет скоро, возможно, в следующий раз, когда он потребует девушек.

— Он сейчас в отъезде.

— Да, но он вернётся. Когда он возвращается, всегда требует… Рани скажет: «Да, светленькая, она уже готова. Как он будет доволен мной за то, что я приготовила ему такой сюрприз… нечто такое, чего он раньше не видел». Ты понравишься ему. Он может оставить тебя с собой. У тебя, конечно, будет ребёнок. Паша может очень сильно полюбить тебя, потому что ты совсем другая. Он может полюбить твоего ребёнка сильнее, чем Фейсала… сильнее Самира. Главный евнух говорит, что паша очень интересуется Западом… особенно Англией. Он захочет узнать о ней побольше. Он захочет услышать о великой королеве.

— Нет, нет! — закричала я. — Ненавижу. Я здесь не останусь. Я как-нибудь выберусь. Мне всё равно, что они сделают со мной… но я не останусь. Я сделаю всё… всё. Николь, ты можешь мне помочь?

Она пристально посмотрела на меня, и на губах её заиграла улыбка.

Николь медленно проговорила:

— Главный евнух мой друг. Он не захочет, чтобы моё место главной леди заняла другая. Он хочет, чтобы я оставалась матерью следующего паши. Тогда мы будем работать вместе. Мы друзья, понимаешь? Я узнаю от него, что происходит снаружи, а он от меня — что творится здесь. Я знаю, что здесь делается. Я могу сказать ему. В ответ он платит мне информацией извне. Возможно…

— Возможно?

— Да, просто, возможно, я смогла бы что-нибудь обнаружить.

Я взяла её за руку.

— Если ты можешь помочь мне. Николь, если ты что-нибудь знаешь…

— Я помогу, — обещала она. — Никто не должен занять место Самира. Кроме того, мы друзья.

Надежда. Это последнее, что у меня осталось, и я знала, что она может значить всё для тех, кто находился в отчаянных ситуациях.

Записка и слова Николь теперь дали мне эту столь необходимую надежду.

Я вспомнила все опасности, через которые прошла с той самой ночи, когда катастрофа обрушилась на «Атлантик Стар». Я не переставала удивляться своему везению. Может ли оно продлиться? Николь поможет мне, я это знала. И это не только из-за того, что мы друзья, она ещё думает, что я могу быть угрозой для неё. Николь реалистка. Но к ней благоволит главный евнух. Нет сомнения, что у него на это свои причины. Но разве имеет значение, каковы эти причины, пока это приносит мне пользу?

Я была в отчаянье. Мне нужна была любая помощь, которую я смогу найти.

У меня была причина надеяться. Двое из наиболее важных людей гарема были на моей стороне. И Саймон был недалеко.

Действительно, надежда была. Впервые с тех пор, как я переступила порог этого дома, спасение не казалось мне абсолютно невозможным.

* * *

Рани показывала, что она довольна моей внешностью. Она удовлетворенно ворчала, когда делала мне массаж.

Сердце моё упало. В холодном свете трезвого рассудка спасение казалось делом отдалённым. Я позволила себе унестись на волне эйфории. Как я могу спастись?

Этим утром я прошла в спальню и легла на диван. Жалюзи были опущены, из-за тяжелых драпировок в комнате было прохладно и темно. Кто-то проскользнул в помещение. Сквозь полуприкрытые веки я увидела, что это Николь.

— Ты заболела? — шёпотом спросила она.

— Я больна от страха, — ответила я. Она присела на диван. — Я боюсь, что меня ничто не спасёт.

— Рани планирует… в следующий раз она пошлёт тебя.

— Я… я не пойду.

Она пожала плечами, что было её привычным жестом.

— Главный евнух говорит, что паша будет отсутствовать неделю. Когда он вернётся, он пошлёт за…

— Неделю. О Николь, что я могу сделать?

— У нас есть неделя.

— Но что мы можем сделать?

Она пристально посмотрела на меня.

— Главному евнуху нравится твой мужчина. Он хочет помочь ему. У них был разговор. Рани очень хочет показать тебя паше. Она хочет, чтобы он узнал, что когда тебя доставили, ты была не очень хороша… за исключением твоих волос, да и те потеряли блеск. Теперь они сияют. Она сделала тебя достойной паши, и теперь, когда ты стала такой, как сейчас, тебя следует отправить к нему. Он будет благодарен человеку, который привёз тебя, а это — главный евнух, но зато Рани ухаживала за тобой и вернула тебе здоровый вид. Но… как я сказала… у нас есть неделя.

— Что мы можем сделать? Прошу тебя, скажи мне.

— Твой друг позаботится об этом.

— Что с ним сделают, если узнают, что он написал мне?

— Вероятнее всего, сделают из него евнуха. Они могут сделать это в любом случае. Эта участь постигает многих мужчин, которых покупает паша. Их определяют на работу в сад, и там какое-то время они остаются нормальными молодыми мужчинами, но если они нужны для работы в гареме… Ну, как он может доверять нормальному молодому человеку, окружённому таким количеством женщин? Отсюда и евнухи, очень вероятно, что эта же участь ожидает твоего друга. Он не будет работать в саду вечно. Из евнухов получаются хорошие слуги. Они могут работать в гареме, не поддаваясь искушению.

— Я не могу придумать, что можно сделать.

— Ты будешь делать то, что тебе скажут. Ты должна помнить, что если начнёшь это… тебя могут разоблачить, и если ты… лучше было бы на свет не рождаться.

— Интересно, будет ли Саймон готов взять на себя такой риск? Когда я думаю, что с ним может случиться…

— Если ты собираешься спастись, — сказала она, — ты не должна думать о неудаче. Скоро Рани отправит тебя к паше. Помни это.

Я молчала, удивляясь, как я выдерживаю такую судьбу. Более того, Николь говорила загадками. Какие они строят планы?

Она говорила очень расплывчато. Иногда я думала, что она просто старается меня успокоить.

* * *

По мере того, как проходили дни, мои дурные предчувствия, естественно, усиливались. Я говорила себе, что в своё время мне придётся встретиться с неизбежным.

Паша вернулся. Я заметила на себе задумчивый взгляд Рани. Она с явным удовлетворением потерла руки, и я поняла, что время настало; и когда в этот вечер главный евнух посетил Рани, я уже знала, что судьба моя решена.

По традиции, вместе со мной выбрали ещё пятерых, поскольку Рани не могла указывать паше, кого ему выбирать. Он должен сам решить, кому оказать честь.

Среди этих пятерых была премиленькая юная девушка по имени Эйда. Ей, наверное, было лет двенадцать. Стройная, с признаками расцветающей женственности. У неё были длинные тёмные волосы и огромные глаза, в которых удивительным образом сочеталось выражение девственной невинности и опыта, что, как мне казалось, будет очень соблазнительно для человека, чувства которого могли уже и притупиться от чрезмерности.

Меня заинтересовала Эйда, поскольку я возлагала на неё большие надежды. Я была уверена, что у неё хорошие шансы оказаться избранной. Девочка была очень возбуждена; она танцевала в саду, не скрывая своей радости. Фатима недовольно ворчала, что она уже начала задаваться.

Я сказала Николь.

— Она премиленькая. Он, конечно, предпочтёт её.

Николь покачала головой:

— Миленькая, да… но таких сотни… очень похожих на неё. Те же волосы, глаза, восторг, нетерпение. Ты будешь выделяться среди них. И главный евнух говорит, что паша очень интересуется Англией. Он восхищается английской королевой.

Всё это угнетало меня, и я снова почувствовала, что умираю от страха. Какой он, этот паша? Должно быть, он довольно молод. Он только недавно стал наследником. Он немного говорит по-английски, как узнала Николь от главного евнуха. Возможно, я смогу поговорить с ним, заинтересовать его Англией, стать своего рода Шахерезадой, удерживающей его своими интригующими рассказами о жизни Англии?

Тот день казался бесконечно долгим. Были моменты, когда я убеждала себя, что всё это сон. Как могло случиться со мной такое? Как девушки, живущие тихой, привычной жизнью в Англии, неожиданно обнаруживают, что их переправили в турецкий гарем?

Потом я сказала себе, что должна приготовиться встретить свою судьбу. Паша заметит мою непохожесть. Сначала я должна молиться, чтобы он не выбрал меня. Если не выберет, может, сочтут, что я не гожусь для гарема. Что тогда? Возможно, я смогу уговорить его отпустить меня. Эйда так мила. Она так подходила к этому образу жизни и, более того, наслаждалась им.

Ко мне пришла Рани. Пора было начинать приготовления.

Она разгладила мои волосы руками, едва не мурлыкая от удовольствия, собрала их и легонько потянула. Потом она хлопнула в ладоши, и появились две её девочки.

Рани встала и сделала им знак рукой.

Меня отвели в ванну и поставили под струи душистой воды. Обсохнув, я должна была лежать, пока меня натирали мазями с мускусом и пачули. Надушили мои волосы. От их запаха мне было плохо, и я знала, что никогда уже не смогу его нюхать, не вспоминая тот ужас, который охватил меня тогда.

Меня облачили в шёлковый наряд бледно-лилового цвета. Это были широкие шаровары, схваченные на лодыжках лентами, украшенными драгоценными камнями, и туника, которая доходила мне до талии. Туника была из шёлка, а поверх неё была нашита прозрачная ткань. На шёлке было множество блёсток, таинственно мерцавших под прозрачной тканью. Признаю, что костюм обладал большим шармом.

На ногах у меня были атласные башмачки с загнутыми носами, украшенные каменьями.

Потом расчесали мои волосы, и они рассыпались по плечам, голову украсили гирляндой из розовато-лиловых цветов, такие же гирлянды обвивали мои лодыжки. Мне подкрасили губы, на веки осторожно нанесли краску, от этого глаза казались гораздо больше и приобрели более глубокий синий оттенок.

Я была готова, чтобы быть представленной паше.

Дикие мысли приходили мне в голову. Что будет, если я откажусь идти или попытаюсь сбежать из гарема? Как? Ворота заперты и охраняются евнухами паши — огромными мужчинами, которых выбрали именно из-за их роста. Как я могу сбежать?

Мне придётся посмотреть правде в глаза. Спасения нет.

Рани взяла меня за руку и покачала головой. Чем-то я ей не нравилась. Может, это из-за того, что у меня был такой несчастный вид? Она сказала мне, чтобы я улыбалась и всем своим видом показывала, что счастлива и ценю высокую честь, которой могу быть удостоена сегодня вечером.

Этого я сделать не могла.

Николь стояла рядом со мной. Она была одной из тех, кто помогал одевать меня. Она сказала что-то Рани, и та задумалась.

Потом Рани кивнула и дала Николь ключи. Николь ушла.

Я села на диван. Я чувствовала себя совершенно беспомощной. Как далеко всё это зашло. Я представляла себя избранной пашой… носящей ребёнка, который будет соперником Самира и Фейсала. У меня был отец, человек значительный, профессор Британского музея. Я хотела сказать им, что если паша попытается обращаться с дочерью моего отца как с рабыней, то будут неприятности. Я англичанка. Великая королева не допустит, чтобы с её подданными обращались подобным образом.

Я старалась набраться мужества. Понимала, что говорю сама себе чепуху. Какое этим людям дело до того, кто я такая? Здесь правили они. Я была ничто.

Возможно, я могла бы рассказать ему, как не терпится другим девушкам разделить с ним ложе. Почему не взять одну из тех, кто горит желанием, а меня отпустить? Возможно ли будет объяснить ему это? Станет ли он слушать? А если станет, поймёт ли?

Вернулась Николь. В руках она держала бокал.

— Выпей это, — сказала она. — Ты почувствуешь себя лучше.

— Нет, не буду.

— Я говорю, что тебе это поможет.

— Что это?

Ещё одна девушка внесла свою лепту в уговоры. Она обвила себя руками и начала раскачиваться взад-вперед.

— Она говорит, что это заставит тебя возжелать любви. Тебе станет легче. Во всяком случае, это приказ Рани. Она считает, что ты не сгораешь от желания, а паша любит страстных женщин.

Какое-то возбуждающее средство, подумала я.

Николь подошла ко мне ближе.

— Не глупи, — прошептала она, смотря мне в глаза и пытаясь сказать что-то. — Возьми, — продолжала она. — Тебе это… понравится… как раз то, что тебе сейчас нужно. Пей… пей… Я твой друг.

В её словах был какой-то скрытый смысл. Я взяла бокал и выпила его содержимое. Это было отвратительно.

— Скоро… — сказала Николь. — Скоро…

Через несколько мгновений я почувствовала себя очень плохо. Николь уже исчезла вместе с бокалом. Я пыталась удержаться на ногах, но не могла. У меня все поплыло перед глазами.

Одна из девушек позвала Рани, которая пришла в сильном испуге. Я чувствовала, как по моему лицу строится пот, и мельком увидела своё отражение в зеркале. Я была очень бледна.

Рани кричала на всех. Меня уложили на диван. Я действительно чувствовала себя больной.

Появилась Николь. Мне показалось, что она незаметно улыбнулась.

* * *

Я не была представлена паше. Я лежала на диване и чувствовала себя смертельно больной. Я и правда думала, что настал мой последний час. Я вспомнила, как тайно улыбалась Николь. Это сделала она. Она думала, что я ублажу пашу и принесу ребёнка, который вытеснит Самира. Может ли такое быть, или она действительно мой друг? Каким бы ни был ответ, этой ночью она спасла меня от паши.

Через день-другой я начала поправляться, и вместе с выздоровлением ко мне пришла вера, что Николь сделала это, чтобы спасти меня от того, чего я так ужасно боялась. Правда, в то же время она помогала себе. Почему бы и нет. Николь француженка и реалистически смотрит на жизнь. Тот факт, что она может услужить одновременно себе и мне, делало идею вдвойне привлекательной для неё.

Как только я начала чувствовать себя лучше, я поняла, что была не настолько больна, как мне казалось. Будь я серьёзно больна, я не смогла бы так быстро прийти в себя.

Николь сказала мне, что когда Рани послала её принести из шкафчика возбуждающее, которое давали некоторым девушкам перед тем, как они впервые отправлялись к паше, она заменила его на какое-то снадобье, от которого, как она знала, мне станет настолько плохо, что я не смогу пойти к нему.

— Разве не этого ты хотела? — спросила она. — Разве не говорила ты, что сделаешь всё… всё…

— Говорила. Говорила. И очень благодарна тебе, Николь.

— Я же сказала, что я твой друг. Избранной оказалась Эйда. Она до сих пор не вернулась. Должно быть, она в большой чести. Ей никогда бы это не удалось, если бы там была ты.

— Я ужасно рада. Она так хотела быть избранной.

— Когда она вернется, маленький кошмар будет неизбежен. Остаться в апартаментах паши — это величайшая честь. Она будет считать себя слишком важной персоной, чтобы разговаривать с нами. Это невыносимо. Увидишь.

Я медленно оправлялась от своей болезни, а Рани от разочарования. Она немного успокоилась, потому что Эйда снискала такую благосклонность.

Через три дня вернулась Эйда. Она стала очень важной особой. Величавой поступью вошла она в гарем, манеры её совершенно изменились; она напустила на себя томный вид и смотрела на всех нас с высокомерием. На ней были красивые рубиновые серьги и потрясающее рубиновое ожерелье. Отношение Рани к ней переменилось. Маленькая Эйда стала одной из важных персон в гареме.

Она не сомневалась, что беременна.

— Глупое создание, — сказала Николь. — Как она может сейчас это знать? — Тем не менее Николь была обеспокоена. — Может быть, ты на какое-то время в безопасности, — успокаивала она меня. — Поскольку, раз уж она ему так понравилась, что он держал её у себя три дня и три ночи, он может снова послать за ней. В свое время так было со мной. Наверное, Эйда самая счастливая женщина в гареме, и за это она должна быть благодарна тебе.

— Возможно, он не выбрал бы меня. Может, она понравилась бы ему больше.

Николь недоверчиво посмотрела на меня.

То, что я услышала от Николь, которой, в свою очередь, сообщил главный евнух, было для меня большим облегчением. Паша уехал на три недели.

Три недели! Возможно, я получу весточку от Саймона. Если бы можно было придумать способ выбраться из этого места, и если кто-нибудь может это сделать — то только он.

* * *

Дни шли своей чередой. Эйда вела себя так, что её невзлюбили. Она носила свои рубины не снимая. То присядет у бассейна, возьмёт их в руки и любуется ими, напоминая всем о той милости, которую она снискала, словно показывая своим видом, как ей всех жалко из-за того, что они не обладают красотой и шармом, необходимыми, чтобы покорить пашу.

Движения её были замедленны, и она делала вид, что страдает недомоганиями беременной женщины.

Николь подсмеивалась над ней. И остальные тоже. Одна из них так крепко с ней повздорила, что они подрались, и женщина жестоко исцарапала лицо Эйды.

Это вызвало у Эйды поток слёз. Когда паша вернется, она не сможет пойти к нему с пораненным лицом.

Рани очень рассердилась и в наказание заперла обеих на три дня. Николь сказала мне, что Рани хотела бы их побить, но она боялась оставить на них синяки, особенно на Эйде. Одной из особенностей гарема было то, что его обитатели не должны были подвергаться физическим наказаниям, пока они являются его частью.

Однако, как сказала Николь, было большим облегчением избавиться от этого надменного маленького создания хотя бы на три дня.

Из заточения Эйда вернулась ничуть не исправившись. Манеры её были такими же томными, как всегда, она стала ещё более уверенной в том, что беременна ребёнком мужского пола. Она спала в рубиновом ожерелье, а серьги держала в шкатулке, которая стояла около её постели. Как только наступало утро, она надевала их.

Против своей воли я оказалась захваченной интригами гарема. Это произошло из-за моей дружбы с Николь. Она рассказывала мне о жестоких ссорах, которые вспыхивали время от времени, о сильнейшей ревности между девушками. Эйда, как и Фатима, были источником неприятностей. Они были избранницами и никогда не смогут этого забыть. Если Эйда была беременна ребёнком мужского пола, это подольёт ещё больше масла в огонь соперничества.

— Но Самир самый старший, — сказала Николь. — Он должен остаться первым любимым сыном.

Я уверила её, что так оно и будет, и чувствовала, что Николь была в этом менее уверена. Она собиралась посвятить всё своё время интересам Самира, но понимала, что это дело из тех, которые нужно тщательно обдумывать.

В это время мысли Николь, казалось, были полностью сосредоточены на Эйде. Но она была не единственной, Фатима тоже была обеспокоена. Они были главными соперницами, обе имели сыновей, которые претендовали на титул наследника паши. Теперь они обе наблюдали за Эйдой.

То, что одна девушка в течение трёх ночей удовлетворяла пашу, было явлением необычным. Так же, как и то, что она оставалась в его апартаментах и все эти дни. Стало быть, она, несомненно, произвела на него впечатление.

Более того, она находилась с ним достаточно долго, чтобы забеременеть, и существовала реальная возможность, что она действительно оказалась в этом счастливом для неё состоянии. Следовательно, она стала причиной беспокойства для всех, но особенно для Николь и Фатимы.

До рассвета было ещё долго, и я находилась в полудрёме. Я видела, как серебристый свет бледной луны рассеивается по спальне. Мне показалось, что сквозь полуприкрытые веки я заметила в комнате какое-то движение. Очертания фигуры, склонившейся над одним из диванов в углу. Но сон поглотил меня, и в тот момент я больше об этом не думала.

На следующее утро случился переполох. Исчезли рубиновые серьги Эйды. Ожерелье она носила не снимая, но серьги хранила в шкатулке рядом с постелью, напомнила она нам.

Рани вошла в спальню, требуя объяснить, из-за чего такая шумиха. Эйда в ярости пронзительно кричала, обвиняя всех и каждого. Кто-то украл её серьги. Она пожалуется паше. Нас всех следует высечь и выгнать. Её красивые серьги должны быть ей возвращены. Если же они не вернутся к ней в этот же день, она попросит пашу наказать нас всех.

Рани рассердилась.

— Маленькая глупышка, — усмехнулась Николь. — Разве она до сих пор не знает, что нельзя злить влиятельных людей? Полагаю, она считает себя такой важной персоной, что может обойтись без её поддержки.

Комнату обыскали, но серьги так и не нашли.

Фатима заявила, что это ужасное происшествие и следует обыскать даже детей. Есть такие дети, которые рождаются ворами, и если её Фейсал окажется таким ребёнком, она проследит, чтобы он понёс суровое наказание.

Рани сказала, что серьги, несомненно, будут найдены. Их никто не мог вынести из гарема. И никому нет смысла красть чужие драгоценности. Как воровка сможет носить их здесь?

Мы были с Николь в саду.

— Так ей и надо. Самонадеянная маленькая идиотка. Ничего у неё не получится, — сказала Николь.

— Кто-то взял её серьги.

— Может, пошутили?

— Теперь я кое-что припоминаю. Я только дремала. Кто-то стоял в комнате… Да… и это было у дивана Эйды.

— Когда это было?

— Сегодня ночью. Я думала, что мне это приснилось. Я находилась в том состоянии, когда не знаешь, спишь ты или бодрствуешь. Мне снятся странные сны… с тех пор, как я оказалась здесь… особенно после того, как выпила ту гадость, которую ты дала мне. Полусон… полуявь… почти галлюцинации. Я даже не совсем уверена. Может, это мне приснилось?

— Ну, если ты видела кого-то у постели Эйды в ночь, когда исчезли её серьги… может статься, что тебе это не приснилось.

В этот самый момент подошёл Самир. Он держал в руках что-то яркое.

— Посмотри, маман, красивые штучки…

Она взяла шкатулку из его рук и открыла её. Там лежали рубиновые серьги.

Мы обменялись с Николь испуганными, многозначительными взглядами.

— Где ты нашёл это, Самир? — спросила она дрожащим голосом.

— В своём кораблике.

Игрушечный кораблик — его гордость. Он почти никуда без него не ходил. Обычно он пускал его в плавание в бассейне.

Николь посмотрела на меня и сказала:

— Я немедленно должна отнести это Рани.

Я протянула руку, останавливая её, и нерешительно взглянула на Самира. Она поняла, что я имела в виду.

— Иди, поиграй. Никому не рассказывай о своей находке. Это очень важно. Не говори ни одного словечка. Обещай мне, Самир, — попросила Николь.

Он кивнул и убежал прочь.

— Теперь я начинаю понимать, — прошептала я. — Человеком, которого я видела ночью, могла быть и Фатима. Что, если это она украла серьги? Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что так оно и было. Разве не она сказала, что всех нас следует… и упомянула детей. Фатима иногда делает глупые вещи. Она не обладает хитростью. Её мысли легко разгадать. Она хочет навредить тебе… и Самиру. Поэтому она украла серьги, положила их в кораблик и хочет, чтобы все считали, что серьги украл Самир.

— Но зачем?

— Чтобы сделать из него вора.

— Но он только ребёнок.

— Тогда, возможно, я ошибаюсь. Что произошло бы, если серьги нашли у него в кораблике? Он сказал бы, что не знает, как они туда попали, но поверят ли ему? Об этом могли бы сообщить паше. Эйда рассказала бы об этом, если снова пошла бы к нему… что вполне вероятно. Возможно, мальчика наказали бы. Паша будет недоволен им. Ты понимаешь, что я имею в виду? Но, возможно, я не права.

— Нет… нет. Не думаю, что ты ошибаешься.

— Я думаю, она может сказать, что их украл Самир, а когда узнали о краже, он испугался и отдал их.

— Тогда что?..

— Давай избавимся от них… сейчас же. Брось их… где-нибудь. Нельзя, чтобы их нашли у тебя. Чем ты сможешь это объяснить? Как они оказались в игрушке Самира? — спросят они. Должно быть, их положил туда сам Самир. Вот что скажут они. Это будет ужасно неприятная сцена. Оставь их… около бассейна. Шкатулка броская, и её скоро обнаружат, тогда Самир не будет иметь к этому никакого отношения. Я уверена, что так будет лучше для него.

— Ты права, — кивнула Николь.

— Тогда, чем скорее ты от них избавишься, тем лучше.

Она осторожно опустила шкатулку около бассейна, и мы не спеша ушли.

Уверена, что это была Фатима. Я стараюсь вспомнить, что я видела ночью. Ей ничего не стоило соскользнуть с дивана, когда все спят… и взять шкатулку.

— Это Фатима. Я знаю. Это была она. О, как я ненавижу эту женщину. Когда-нибудь я убью её.

Шкатулку обнаружили. Эйда сказала, что она не может ничего понять. Она оставила её около дивана. Должно быть, кто-то взял её, потом испугался и выбросил.

Рани решила, раз серьги найдены — на этом делу конец.

На самом деле это было не так. Вражда между Фатимой и Николь возрастала. Теперь почти не оставалось сомнений в том, что Эйда не беременна, и это ещё больше усилило соперничество между матерями Самира и Фейсала. Эйда была мрачнее тучи. Кто-то сказал, что она специально придумала эту историю с серьгами, чтобы привлечь внимание паши и напомнить ему, что однажды она настолько понравилась ему, что он подарил их ей. В гареме постоянно вспыхивали склоки, были и злобные наговоры. Возможно, из-за того, что им почти нечем было заняться.

Николь, несомненно, была благодарна мне. Она прекрасно понимала, какой опасности удалось избежать им с Самиром, поскольку, если мальчика объявили бы вором, любовь паши к нему была бы омрачена, если не потеряна навеки. Николь была уверена, что этот злобный выпад вполне в духе Фатимы.

Она стала более откровенной со мной. Я всегда знала, что между ней и главным евнухом была особая дружба, но теперь она рассказала мне, что они вместе плыли на том корабле, и дружба их началась ещё там. Она не говорила, что они были влюблены друг в друга, но какие-то семена этого чувства, вероятно, были посеяны. Когда её взяли в гарем, в то же самое время его продали паше. Тогда срочно нужны были евнухи, и это решило его судьбу. Он был высок, красив, умен — так что быстро достиг своего нынешнего чина. Николь рассказывала ему обо всём, что происходило в гареме, а он сообщал ей новости из внешнего мира. Оба они добились самого лучшего в той жизни, которую им навязали.

Теперь я знала, как они были близки до того, как попали в плен, и лучше понимала их взаимоотношения. Им потребовалось некоторое время, чтобы быть признанными в этой жизни. Но он всё-таки стал главным евнухом, а она планирует стать, когда настанет время, первой леди гарема.

Наши взаимоотношения с Николь стали более близкими.

Я уберегала её сына от ситуации, которая могла бы подорвать её шансы. Мне было ясно, что она приняла меня как друга и хотела отплатить мне за то, что я для неё сделала.

Я пыталась заставить её понять, что между друзьями не должно быть мыслей о расчётах. Она отвечала, что понимает это, но, если сможет сделать что-нибудь для меня, она это сделает. И она знала, что больше всего на свете я хочу убраться подальше из этого места. Когда-то она испытывала такие же чувства, и это давало ей возможность лучше понять меня.

Первое, что она сделала, это принесла мне записку. Думаю, она рассказала своему другу, главному евнуху, историю с серьгами и заручилась его поддержкой, и ради неё он помог переправить мне это.

Записка попала ко мне так же, как и в первый раз. Оставшись совершенно одна, я прочитала её.

«Не теряй надежды. Через своего друга я узнаю, что происходит по другую сторону стены. Если подвернётся случай, я буду готов. Ты тоже должна быть готова. Не отчаивайся, у нас есть друзья. Я не забываю о тебе. Нам улыбнётся удача».

Каким утешением было читать это. Иногда, под влиянием пессимистического настроения, я спрашивала себя, как он сможет это сделать? Потом я убеждала себя, что он придумает что-нибудь. Я должна продолжать надеяться.

Николь очень бдительно следила за Самиром. Я вдруг заметила, что тоже наблюдаю за ним. Мы с ним стали друзьями. Он знал, что я много времени провожу с его матерью и между нами существует какое-то особое понимание. Мне казалось, что ему хотелось получить в нем свою долю.

Это был очаровательный ребенок: симпатичный, здоровый, и, любя всех людей, он считал, что его тоже все любят.

Когда я в одиночестве сидела у бассейна, он подошёл ко мне и показал свой корабль. Мы вместе запустили его в плавание, и он следил за его движениями мечтательными глазами.

— Он приплыл издалека, издалека, — сказал он.

— Откуда же? — спросила я.

— Из Мер… Март…

Охваченная внезапным озарением, я догадалась:

— С Мартиники!

Он счастливо закивал.

— Он направляется в местечко во Франции. Это Лион. Там есть школа.

Я предположила, что его мать рассказала ему свою историю, поскольку вдруг закричал:

— Пираты! Они хотят захватить нас, но мы им не позволим, правда? Бум, бум. Убирайтесь прочь, ужасные пираты. Мы не любим вас. — Он отмахивался ручонкой от воображаемых кораблей, потом повернулся и улыбнулся мне. — Теперь всё хорошо. Не бойся. Они уже уплыли. — Самир указал на дверь и сказал: — Инжир.

— Ты любишь инжир? — спросила я.

Он энергично закивал.

Пришла его мать. Она слышала его последние слова.

— Когда дело касается инжира, он становится настоящим жадиной, правда, Самир?

Он передёрнул плечиком и кивнул.

Позднее я об этом вспомнила.

* * *

Я сидела у бассейна и размышляла о том, как быстро проходят дни, и гадала, когда вернется паша. Могу ли я снова надеяться на спасение? Больше не удастся фокус со снадобьем, как в прошлый раз. Рани сразу заподозрит, если Николь предложит дать мне что-нибудь. А если я выпью это, какое действие оно произведет на меня, откуда может Николь разбираться в этих отравах? Более того, я подозревала, что на этот раз Рани сама приготовит возбуждающее снадобье. Она не глупа. Вполне возможно, она догадывается, что произошло. Была ли ещё надежда? Может ли Саймон предложить мне что-нибудь, кроме слов утешения?

Ко мне подошёл Самир. Он держал в руке инжир.

— О, — сказала я. — Какой замечательный инжир, Самир.

— Да, — улыбнулся он. — Мне дала его Фатима.

— Фатима? — Я задрожала от тревожного предчувствия. — Дай это мне, Самир, — попросила я.

Он спрятал инжир за спину:

— Это не твоё, это моё.

— Просто покажи мне.

Отступив на шаг, он протянул руку и показал инжир.

Я хотела забрать инжир, но Самир развернулся и побежал. Я кинулась за ним.

Тут показалась Николь, и мальчик угодил прямо в её объятия. Она, смеясь, подхватила его на руки и взглянула на меня.

— Фатима дала ему инжир.

Николь побледнела.

— Он у него в руке, мне не удалось отнять его.

Она ловко выхватила у него инжир, и личико его тут же сморщилось.

— Всё в порядке. Я найду тебе другой.

— Но это мой. Мне дала его Фатима.

— Ничего, — голос её слегка дрожал, — у тебя будет другой, ещё больше и лучше. А в этом завелись червяки.

— Дай мне посмотреть! — восторженно воскликнул Самир.

— Сначала я раздобуду для тебя хороший.

Николь сунула мне в руки инжир.

— Сейчас вернусь.

Она увела Самира и через несколько минут вернулась одна.

— Ну и что ты думаешь? — спросила я.

— Она способна на всё.

— Я тоже так думаю.

— Розетта, я хочу это проверить.

Забрав у меня инжир, Николь присела на камни и задумалась. В этот момент показалась одна из собачек Фатимы.

Николь неожиданно рассмеялась и позвала песика. Он подбежал и посмотрел на неё. Она протянула ладонь, и собака мгновенно проглотив инжир, уставилась на неё, ожидая добавки.

— Зачем она дала ему инжир? — спросила Николь.

— Может, ей стало стыдно за серьги, и она захотела загладить свою вину?

Николь усмехнулась и снова взглянула на собаку. Животное с явными признаками недомогания заползло в угол.

Николь торжествовала.

— Она злая… злая. Она хотела убить Самира. — Как мы можем быть в этом уверены?

— Вот доказательство, которого вполне достаточно. Взгляни на собаку.

— Может, это объясняется чем-то другим?

— Пока он не проглотил инжир, с ним было всё в порядке.

— Ты думаешь, что она посмела бы зайти так далеко? Что её ждёт, если замысел раскроется?

— Смертная казнь.

— Она подумала об этом?

— Фатима никогда не думает наперед. Она заботится только о том, как избавиться от Самира, чтобы Фейсал стал любимцем паши.

— Николь, неужели ты всерьёз веришь в то, что говоришь?

Собака тем временем уже каталась по земле. Мы в ужасе смотрели на неё. Вдруг лапы её застыли, и она повалилась на бок.

— Это мог быть Самир, — прошептала Николь. — Если бы ты не увидела его с этим инжиром… Я убью её за это.

Тут подошла Эйда.

— Что случилось с собакой?

— Умерла, — ответила Николь. — Она съела инжир.

— Съела… что?

— Инжир.

— Как она могла от этого умереть? Это же собака Фатимы.

— Да, — сказала Николь. — Пойди и скажи ей, что собака съела инжир и умерла.

Я по-настоящему встревожилась. Раньше я несколько пренебрежительно относилась к их соперничеству, но когда доходит до покушения на убийство, тут уже не до шуток.

* * *

Было совершенно очевидно, что дело этим не кончится. Николь была не из тех, кто позволит, чтобы такое прошло безнаказанно.

Когда Эйда сообщила Фатиме о смерти собаки и причине, та, конечно, догадалась, что Николь подозревает её. Ведь именно она дала Самиру инжир, которым отравилась собака.

Между Николь и Фатимой началась открытая война. Все только и говорили о смерти маленькой собачки Фатимы, которая погибла, проглотив инжир.

Рани была сильно обеспокоена. Она ненавидела, когда в гареме возникали проблемы. Ей нравилось думать, что она может поддерживать в своём царстве порядок. Тем временем Николь и Фатима бросали друг на друга взгляды, полные ненависти. Все понимали, что в любую минуту могут начаться неприятности.

Я умоляла Николь быть осторожной. Самым лучшим для неё было бы рассказать о своих подозрениях Рани или главному евнуху. Они разобрались бы с Фатимой.

— Я сама хочу разобраться с Фатимой. Они могут не поверить. Скажут, что собака сдохла от чего-нибудь другого. Они не захотят, чтобы паша узнал о попытке убийства в гареме.

Меня охватил ужас.

— Он скоро вернётся, и тогда ему станет об этом известно.

— Нет. Такого ему никогда не расскажут. Более того, они попытаются как-нибудь всё уладить до его приезда. Но я этого не допущу. Она хотела, чтобы моего сына объявили вором, а когда это не удалось, пыталась отравить его.

— И оба её злодеяния провалились.

— Да. Слава Богу. И благодаря тебе. Когда-нибудь я отплачу тебе добром за добро. А ей злом за всё, что она причинила мне. Расплата обязательно настанет.

Некоторое время спустя мы прогуливались в саду, и тут к Николь подошла Фатима.

— Ты распускаешь обо мне злые слухи.

К этому времени я уже немного понимала язык и приблизительно знала, о чём они говорят.

— Это не злые слухи, а жестокая правда, — выкрикнула Николь. — Ты пыталась убить моего сына.

— Нет.

— Ты лжешь! Ты хотела убить его отравленным инжиром. А умерла твоя собака. Вот доказательство.

— Я не давала ему инжир. Кроме того, что твой сын вор, он ещё и лжец.

При этих словах Николь вскинула руку и влепила ей пощечину.

Фатима с криком набросилась на неё. Я оцепенела — в её руке был нож. Направляясь сюда, она заранее подготовилась к битве. Несколько женщин завизжали от ужаса.

— Приведите Рани, — крикнул кто-то. — Позовите евнуха. Быстрее!

Фатима вонзила нож в бедро Николь, и шаровары её обагрились кровью.

Прибежала Рани и приказала им остановиться. Следом за ней пришел главный евнух. Он был рослым, сильным мужчиной и оттащил от Николь разъяренную Фатиму, которая брыкалась и вопила. Николь лежала на земле, истекая кровью.

На шум появились другие евнухи, которые ухаживали за садом. Рани приказала им увести Фатиму. Главный евнух опустился на колени рядом с Николь. Он что-то сказал Рани. Потом нежно взял Николь на руки и отнес в дом.

Это было ужасно. Я знала, что рано или поздно между ними возникнет ссора, но что дойдёт до ножей, и представить себе такое не могла. Теперь я сильно беспокоилась за Николь. Мне она стала так близка и была единственным человеком, с которым я могла общаться. Именно благодаря ей жизнь моя здесь была более-менее сносной.

Потом я подумала о Самире. Бедный ребёнок, что с ним будет?

Мальчик был потрясен и пришёл ко мне, ища утешения.

— Где моя мама? — печально спросил он.

— Она больна.

— А когда ей будет лучше?

— Надо подождать, — сказала я и разозлилась на себя: когда я была маленькой, такой ответ казался мне самым неудовлетворительным из всех возможных.

Фатиму посадили под замок. Что же с ней сделают? Это происшествие так легко не закончится. В этом я была уверена. Оставить всё безнаказанным — значит нарушить порядок и законы гарема, а этого ни Рани, ни главный евнух не могут допустить.

Мои скудные познания в языке позволили мне понять, что женщины обсуждают отравленный инжир и нападение Фатимы на Николь. Эйда с её претензиями перестала быть главной темой разговоров.

Рани кипела от бешенства. Фатима, очевидно, имела доступ к её шкафчику с зельем. Интересно, сколько раз прибегали к его помощи, чтобы избавиться от нежелательной личности в гареме? Я представила себе, как паша отдаёт приказание главному евнуху потихоньку убрать того, кто ему не угодил. Такое, должно быть, случалось время от времени. Содержимое шкафчика должно тщательно оберегаться, и Рани не на шутку обеспокоилась. Фатима сумела проникнуть в его тайны.

Главный евнух находился в постоянном контакте с Рани. Я часто видела его в гареме.

Николь лежала в отдельной комнате. Мне разрешили навещать её. Видимо, она сама об этом попросила. Они очень беспокоились о её самочувствии и делали всё, чтобы она скорее поправилась.

Я была в шоке, когда увидела её. На бедро были наложены повязки, на лбу синяки. Она была очень бледна.

— Эта змея прикончила бы меня… если бы смогла… и ей это почти удалось. Как там Самир?

— Он спрашивает о тебе.

Её лицо озарила улыбка.

— Я не хочу, чтобы он видел меня в таком виде.

— Ему всё равно хочется тебя увидеть.

— Тогда, может…

— Я скажу ему. Он будет безумно рад.

— Ты приглядываешь за ним?

— Так хорошо, как только могу, но ему нужна ты.

— Эта злая ведьма под замком. Я знаю. Для меня это большое облегчение.

— Да. Её нет больше с нами.

— Слава Богу. Я не смогла бы лежать здесь, зная, что она на свободе, а я такая беспомощная. Самир уже знает, какой опасности он подвергался?

— Он слишком мал для этого.

— Дети гораздо проницательнее, чем ты думаешь. Они всё слышат. Мало что проходит мимо их ушей. Иногда они неправильно понимают смысл сказанного, но Самир поймёт, что здесь что-то не так. Он почувствует опасность.

— Я пригляжу за ним, не беспокойся. А когда ты захочешь, чтобы он пришёл навестить тебя, я уверена — ему разрешат.

— О да. Они же не хотят, чтобы я умерла. Паша будет задавать вопросы, когда вернётся. Ему захочется узнать, хорошо ли смотрит за нами Рани. Если ему не понравится, как она это делает, то может назначить кого-нибудь другого на её место. Она всегда помнит об этом. Он будет интересоваться мной, потому что я мать его сына.

— А как же Фатима? Она ведь тоже мать его сына?

— На самом деле Фатима ему не нравилась. Она глупа. И всегда была такой, хотя и мать Фейсала. Он симпатичный мальчик, но это не означает, что она всегда будет в милости. Фатима опасна для обитательниц гарема. У меня не было ножа. Это она пустила его в ход и могла убить меня. Именно этого она хотела. Рана очень глубокая, и я потеряла много крови. Потребуется время, чтобы она зажила.

На следующий день я привела к ней Самира.

Он забрался на диван, и они крепко обнялись. Мои глаза наполнились слезами. Радость мальчика была неописуема. Наконец-то он со своей мамой. Правда, она всё ещё больна, но она здесь.

Он сел рядом с матерью, и Николь стала расспрашивать, чем он занимается. Как поживает его кораблик.

— Его чуть не захватили пираты.

— Правда?

— Да, но я вовремя подоспел на помощь.

— Это хорошие новости.

— А когда ты начнёшь вставать?

— Очень скоро.

— Сегодня?

— Ну, сегодня нет, конечно.

— Завтра?

— Надо подождать.

Снова этот ответ. Самир вздохнул, понимая, что это означает неопределённость.

— У тебя же есть Розетта, — сказала Николь сыну.

Он повернулся и протянул мне руку. Николь закусила губу и опустила глаза. Она была тронута так же, как и я. В этот момент я чувствовала, что мы одинаково сильно привязаны друг к другу.

* * *

Когда я на следующий день навещала её, Рани привела к ней главного евнуха.

Николь разговаривала с ним по-французски. Она рассказала ему обо мне.

— Только быстрые действия Розетты спасли Самира. Я обязана ей его спасением. И должна отблагодарить её.

Он кивнул, и они обменялись взглядом, полным любви.

Острее, чем когда-либо, я осознала трагедию их жизни. У них всё могло бы сложиться по-другому. Если бы не злой случай, разделивший их. В своём воображении я видела корабль. Представляла их встречи, дружбу, зародившуюся во время плавания, когда люди видят друг друга каждый день. Все благоприятствовало развитию их отношений. Каким могло быть будущее этих молодых людей, если бы им позволили остаться вместе? Я представляла их в море… Они сидят на палубе тихим вечером под звёздным небом, за бортом мягкий плеск спокойных волн. В воздухе витает дух романтики. И потом… кораблекрушение… рабство и конец любовной истории, которая только началась.

Кто мог понять их лучше меня? Разве не происходило со мной то же самое?

Бедная Николь! Безжалостно разлученные, они тем не менее обречены жить рядом и часто видят друг друга.

Только она теперь наложница в гареме владыки, которому родила сына, а он евнух, лишённый своей мужественности из-за того, что приглянулись этому безжалостному человеку его огромный рост и сила. Как смеет он так жестоко обращаться с другими людьми! Но паша и ему подобные с их властью и деньгами распоряжаются нашими жизнями по своему усмотрению.

Николь поправлялась. У неё было отменное здоровье, а Рани была искусной знахаркой. Она прекрасно знала, как лечить раны. Интересно, часто ли ей приходится заниматься подобной практикой в этом мирке, где безделие порождает насилие?

Теперь я каждый день приводила Самира к Николь. Он повеселел и перестал бояться. Его мать немного приболела, но она здесь, и он может её видеть. В остальное время я была ей неплохой заменой.

Однажды она сказала:

— У меня только что был главный евнух. Он говорит, что им очень хочется уладить всё это до возвращения паши. Тогда ему не нужно будет ничего рассказывать.

— А Фатима?

— Рани скажет, что её пришлось отослать домой. Она уже жаловалась на её поведение. Можно будет даже сказать, что она угрожала мне ножом. Если на моем теле останутся шрамы, то им должно быть какое-то объяснение. Всё не так просто. Но ещё есть время, чтобы всё окончательно решить. Фатиму в любом случае уберут из гарема.

— Что же будет с Фейсалом?

— Останется здесь. Он сын паши. Его нельзя отправить вместе с ней.

— О… бедный ребёнок.

— Здесь ему будет лучше, чем со своей глупой матерью.

— Кто же будет заботиться о нём?

— Другие женщины. Никто ведь не ссорился с Фейсалом. Он не виноват в том, что у него такая мать. А пока что Фатима будет сидеть под замком. Так ей и надо. Дикое животное.

— Но ведь это такое ужасное наказание для ребёнка.

— Фатима заслуживает смерти. Она хотела убить Самира. Каждый раз, когда я об этом думаю, то вспоминаю, скольким обязана тебе. Мне это очень важно. Я говорила с Дженом, главным евнухом. Он понимает… и, может быть, сможет помочь. Да, думаю, он поможет.

Моё сердце так сильно забилось, что я едва могла говорить.

— Как… — пробормотала я.

— Паша задерживается. Его не будет ещё две недели. Все нужно сделать в оставшиеся дни.

— Да?

— Я говорила тебе, что Фатиму увезут из гарема. За ней приедет экипаж. Ворота откроет главный евнух. Экипаж будет ждать снаружи. Он должен отвезти её к семье. Она больше не нужна в гареме.

— И часто такое случается?

Николь покачала головой.

— Это страшный позор — быть изгнанной из гарема. Если бы она меня убила, её бы ждала смерть. Может, она сама решит убить себя, — добавила она с удовольствием.

— О нет! — воскликнула я.

Николь засмеялась.

— Фатима ни в коем случае не должна этого делать, поскольку это испортит наш план. Слушай…

Она помолчала несколько секунд. Я не могла скрыть своего нетерпения. Во мне снова проснулась надежда.

— Все женщины, которые выходят из гарема, носят плотную чадру. С открытыми лицами ходят только те, кто принадлежит к самым низшим слоям общества. Стало быть, все женщины становятся похожими друг на друга. О, я буду скучать по тебе, мы ведь стали настоящими друзьями, правда? Но ты хочешь выбраться отсюда. Ты никогда не станешь настоящей наложницей. У тебя сильная воля. Ты не сможешь забыть о своей гордости… достоинстве… нет, нет и нет. Ты не сделаешь это за все сокровища мира.

— Николь, скажи, что ты задумала? Ты всегда была добра ко мне. Никогда не забуду, как ты спасла меня от кошмарного унижения.

— И заставила тебя некоторое время поболеть.

— Это неважно. Главное, мне это помогло. Дало временную отсрочку.

— Пустяки. А разве ты не спасла моего Самира?

— Мы помогаем друг другу. Теперь прошу, пожалуйста, скажи, что у тебя на уме.

— Главный евнух поможет, если все пойдёт так, как задумано.

— Как? Чем он может помочь?

— Он придёт сюда за Фатимой. На ней будет плотный широкий плащ и чадра, а если бы под этими бесформенными одеждами оказалась не Фатима, а Розетта… Ну как?

— Это… возможно?

— Может быть. Он выведет тебя за ворота. Никому и в голову не придёт, что это не Фатима, а ты. Все слышали, что её отправляют домой.

— А где в это время будет Фатима?

— В своей комнате. Она будет ждать назначенного времени, но экипаж приедет на полчаса раньше. Главный евнух скажет, что можно отправляться. Он придёт навестить меня. Ты в это время будешь сидеть в моей комнате, одетая как Фатима. Он выведет тебя отсюда. Остальным женщинам будет приказано оставаться на своих местах, чтобы они не таращились на позор Фатимы. Но кое-кто может ослушаться, и если они увидят тебя, то подумают, что ты — Фатима. Главный евнух отопрёт ворота, и вы выйдете к карете, которая будет ждать вас снаружи.

— А куда меня повезут?

— В Британское посольство. Там ты расскажешь, что с тобой произошло. Они отправят тебя домой. Ты не сможешь назвать имя паши, потому что ты не знаешь его. Кроме того, иностранные государства не имеют права вмешиваться в дела других стран. Долг посольства — благополучно доставить тебя домой.

— Я не могу в это поверить. На словах всё так просто.

— Вовсе нет. Это умный, продуманный план. Главный евнух очень умный мужчина.

— А когда обнаружится то, что он сделал, что с ним будет?

— Произошла естественная ошибка. Все знают, как тебе не хотелось оставаться в гареме. Значит, ты каким-то образом ухитрилась занять место Фатимы. А главному евнуху нужно было вывезти из гарема женщину, что он и сделал. Проблемы могли бы возникнуть только с Рани, но она не настолько глупа, чтобы ссориться с главным евнухом. Пусть подозревает всё, что угодно, сделать она ничего не сможет. Она хотела представить тебя паше в качестве сюрприза. Но он никогда не видел тебя. Так что здесь тоже не будет никаких опасностей. Ему, наверное, скажут, что Фатима напала на меня с ножом. В данных обстоятельствах главный евнух и Рани сочли, что лучше всего отослать её домой. Поэтому сразу после того, как ты окажешься в посольстве, её отправят домой.

— О Николь. Не могу в это поверить. Как долго я надеялась на счастливый случай. Просчитывала все возможности. А теперь… ты и главный евнух составляете для меня план бегства. Может, мне всё это снится?

— Насколько я знаю, в данный момент ты не спишь.

— Главный евнух так рискует ради меня.

— Нет, — сказала она тихо. — Ради меня.

— Николь, у меня нет слов. То, что вы делаете для меня…

— Я люблю платить долги. Это должно сработать… или я останусь твоим вечным должником.

— Ты мне ничего не должна. Всё, что я делала…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Но ты много сделала для меня, и мне будет приятно дать тебе то, чего ты больше всего хочешь.

— Ты ведь тоже могла бы убежать.

— В жизни бывают моменты, когда уже поздно что-либо делать. Сейчас для меня наступил именно такой момент. Уже слишком поздно для… нас, но не для тебя. А теперь готовься. И ничем себя не выдавай. Чтобы все сработало, нужна предельная осторожность.

— Знаю. Я просто хочу подумать о том, что мне делать. Ты подготовила мне сюрприз. Я просто ошеломлена.

— Подумай. Тебе придётся быть очень внимательной. Важно, чтобы этот план сработал.

* * *

Я не могла ни спать, ни есть. Раз за разом я прокручивала этот план в голове. Снова стать свободной! Больше не страдать из-за жуткого страха от нависшей надо мной угрозы. Это слишком большое облегчение, и мне потребовалось время, чтобы в это поверить. Я опять стану хозяйкой своей собственной судьбы, человеком, который сам принимает решения. Я больше не буду ничтожеством, чья жизнь зависит от прихотей хозяина.

Я подумала о Саймоне. Удалось ли ему что-нибудь придумать? Когда я буду на свободе, я расскажу, что с ним случилось. Его нужно освободить. Людей не должны продавать в рабство. Это необходимо запретить. В цивилизованном мире не должно быть рабов. О… но я забыла. Саймон не хочет, чтобы его нашли. Он прячется. Он может остаться рабом паши и работать в садах, но, по крайней мере, он не предстанет перед судом за преступление, которого не совершал.

А Лукас? Что случилось с ним?

Пока я не на свободе, бесполезно об этом думать. Я должна помнить, что слишком долго ждала спасения, и оно уже близко. Это просто чудо, что у меня есть такие друзья, которые мне помогут вернуть свободу.

Это будет опасно, я знаю, но нельзя поддаваться посторонним мыслям. Я должна быть абсолютно готова действовать, когда наступит момент.

* * *

Прошло несколько дней.

— Всё произойдет завтра, — сказала мне Николь. — Фатима сидит в комнате одна и ждёт, когда её отправят домой. Ей страшно, и она злится. Её с позором выгонят из гарема. Она навсегда потеряет Фейсала. Рани говорит, что ей ещё повезло. Её могли бы казнить. Если бы Самир или я умерли, её наказали бы за убийство. Ты спасла её от этого. Она ведь в гареме уже несколько лет. Но ладно, хватит о ней. Главный евнух придёт якобы за ней, а заберёт тебя.

— Но она-то останется здесь.

— Естественно. Он не может забрать вас обеих. Но обман не раскроется, пока ты не будешь в безопасности. Работа главного евнуха в том, чтобы подыскивать девушек для гарема, а Рани должна приглядывать за ними и готовить для него тех, кого нужно увезти.

— А как же Рани? Ведь ей это сильно повредит.

— Она готовила тебя для паши. Поскольку он тебя не видел, То не станет жалеть об утрате. Рани, конечно, рассердится, то не станет ссориться с главным евнухом. В конце концов, Фатима, может, даже останется в гареме. С другой стороны, они вполне могут решить, что её следует отправить домой. Кто знает, как всё обернётся? Может быть, ты ей оказываешь ещё одну услугу. Не знаю, что из всего этого получится, но это уже не твоя забота. Будет много шума, сплетен, но все эти женщины слишком заняты собой, чтобы долго думать о других. Всё уладится.

— А если Фатима всё-таки останется, что будет с тобой и Самиром?

— Даже Фатима иногда извлекает пользу из полученных уроков. Если она останется, будет кроткой, как овечка. Она подошла к самому краю пропасти и не захочет сделать последний шаг.

— Надеюсь, она останется. Ради Фейсала.

— Ты забываешь, что она чуть не убила моего сына и меня.

— Знаю, но она хотела сделать это из любви к собственному ребёнку.

— И ради себя. Она так хочет стать первой дамой.

— Ею станешь ты, Николь.

— К этому я и стремлюсь. Когда-нибудь мой Самир станет пашой — вот о чём я мечтаю. Но сейчас самое важное, чтобы сработал наш план. Конечно, у нас все получится. Главный евнух об этом позаботится.

— О Николь, как бы мне хотелось, чтобы ты бежала вместе со мной.

Она покачала головой.

— Я не сделала бы этого, если бы у меня и была такая возможность. Теперь моя жизнь здесь. Пока не появился Самир, всё было по-другому. Я тогда чувствовала то же, что и ты теперь. Но судьба оказалась ко мне жестока. Тогда я ничего не могла сделать, а теперь это моя жизнь. Самир должен стать пашой. Сейчас я хочу этого больше всего на свете. За это и молюсь.

— Я тоже буду молиться, чтобы тебе все удалось.

— Я постараюсь. Ты, наверное, думаешь, что я мечтаю о невозможном. Но однажды такое уже было. Давно. В гареме была девушка, похожая на меня. Её звали Эйми Дюбук де Ривери. Она, как и я, была с Мартиники и направлялась после учёбы во Франции домой. По пути их корабль потерпел крушение. Её продали в гарем султана. Несколько лет назад я прочитала о ней, и мне кажется, моя жизнь повторяет её. Я понимаю, какие чувства она испытывала. Сначала безумное отчаяние. Потом ей пришлось покориться судьбе, и все свои силы она использовала на то, чтобы устроить будущее своего сына. Ей это удалось, он стал султаном. Видишь, как схожи наши судьбы. Она добилась успеха, я тоже добьюсь.

— Да, Николь, я знаю, ты это сделаешь.

* * *

И вот наступил долгожданный день.

После ранения Николь жила в отдельной маленькой комнатке, которая находилась поодаль от общей спальни. Когда главный евнух приходил навестить её, он потихоньку приносил одежду, в которую я должна была переодеться.

Когда я надела все необходимое, то стала похожа на любую из женщин, которых можно встретить на улице. Правда, я несколько высоковата, но, наверное, было немало женщин моего роста.

Увидев, что я полностью готова, главный евнух предупредил:

— Ты должна соблюдать осторожность. Иди за мной.

Попрощавшись с Николь, я вышла из комнаты. Нигде не было видно ни души. Всем было приказано оставаться в спальне, чтобы никто не смотрел на несчастную. Никто не должен видеть, как покидает гарем опозоренная женщина.

Все оказалось проще, чем я ожидала. Мы вместе шли к воротам. Я низко опустила голову, изображая унижение и печаль.

Стражники отворили ворота, и я следом за главным евнухом вышла на улицу. Нас ждал экипаж. Главный евнух втолкнул меня внутрь и поспешно сел рядом. Возница тут же стегнул лошадь, и мы помчались прочь.

Мы выехали на широкую дорогу и какое-то время ехали по ней. Потом карета остановилась.

Интересно, что случилось? Не собираются же они высадить меня здесь, так близко от владений паши? Я не в состоянии была рассуждать здраво.

Главный евнух выбрался из кареты и занял место возницы, который тут же сел рядом со мной.

Я подумала, что грежу.

— Саймон! — прошептала я.

Он крепко обнял меня.

В эти мгновения мне казалось, что я просыпаюсь после долгого кошмарного сна. Я не только освободилась от всех страхов, которые преследовали меня всё это время, но ещё со мной оказался Саймон.

Я услышала свой голос:

— Ты… тоже!

— О Розетта, — тихо сказал он. — Многим мы должны быть благодарны за это.

— Но как… когда?

— Поговорим позднее.

— Куда он везёт нас?

— Увидим. Он даёт нам шанс освободиться.

Больше мы не разговаривали, а просто сидели, крепко взявшись за руки, словно боялись, что нас снова разлучат.

Ещё не стемнело, и из окна экипажа я рассматривала улицы, запомнившиеся мне, когда мы направлялись во владения паши. Мы проезжали мимо замка Семи баше, мечетей, полуразвалившихся деревянных домов.

Я почувствовала огромное облегчение, когда мы пересекли мост, который, как мне было известно, делит город на турецкую и христианскую части. Мы были на северной стороне Голден Хорка.

Некоторое время спустя экипаж резко остановился. Главный евнух спрыгнул с места возницы и знаком приказал нам выйти. Он сделал жест рукой, означающий, что на этом его полномочия заканчиваются.

— Не знаем, как и благодарить вас, — сказал Саймон по-французски.

Тот неопределённо кивнул.

— Посольство там. Высокое здание. Видите?

— Да… но…

— Теперь идите. Вас могут искать.

Евнух прыгнул на место возницы.

— Удачи вам, — крикнул он, и карета помчалась прочь.

Мы с Саймоном оказались в Константинополе одни.

* * *

Я ликовала. Мы свободны… оба. Нам остаётся только зайти в посольство и рассказать свою историю. Там мы будем в безопасности. Нашим семьям сообщат, где мы находимся, а потом нас отправят домой.

Я повернулась к Саймону.

— Ты можешь в это поверить?!

— С трудом. Я провожу тебя до посольства. Ты объяснишь, что сбежала из гарема.

— Всё это кажется таким невероятным.

— Они тебе поверят, потому что знают, какие вещи тут творятся, особенно в турецкой части.

— Пойдём, Саймон. Мы всё расскажем. Скоро, совсем скоро мы будем на пути домой.

Он остановился и внимательно посмотрел на меня.

— Я не могу пойти в посольство.

— Что?..

— Разве ты забыла, что я бежал от английского правосудия? Они отправят меня… ты можешь представить куда.

Я в ужасе смотрела на него.

— Ты хочешь сказать, что собираешься остаться здесь?

— Почему нет? Возможно, только на время, пока не решу окончательно, что делать. Для человека, который прячется от правосудия, это неплохое место. Хотя, думаю, мне следует попробовать отправиться в Австралию. У меня ведь есть опыт работы на корабле. И скорее всего я остановлюсь на Австралии.

— Саймон, я не могу без тебя пойти.

— Разумеется, можешь. Если поразмыслишь, то всё поймёшь.

— О нет…

— Розетта, я хочу отвести тебя в посольство немедленно. Ты зайдёшь туда и всё объяснишь. Они сделают всё возможное, чтобы тебе помочь. И скоро… отправят домой. Именно ради этого нас и привезли к посольству.

— Нас обоих.

— Что ж, откуда им было знать, что я не смогу воспользоваться этой возможностью. Но ты-то можешь. И если не сделать этого немедленно… это будет неоправданной глупостью. Я настаиваю, чтобы ты сделала так.

— Я могла бы остаться с тобой. Мы что-нибудь придумаем…

— Послушай, Розетта. Нам невероятно повезло. Такой случай выпадает раз в жизни. Ты не можешь отказаться от него. Это было бы величайшей глупостью. Мы встретили настоящих друзей: Николь и Джена. Ты оказала ей услугу, а мне посчастливилось подружиться с ним. Наши судьбы Похожи. Это нас как-то объединило. Его, как и меня, продали в рабство. Мы могли общаться друг с другом на его родном языке. Когда он узнал, что бы с тобой были вместе на корабле и на острове, это, похоже, и сыграло решающую роль. Он — с юной француженкой… ты — со мной. Это сроднило нас. Разве ты не видишь, что судьба подарила нам потрясающую удачу? Мы могли бы остаться в этом жутком месте до конца дней. Ты — наложница паши, а я — садовник, охраняющий его гарем вместе с евнухами, а может, и как один из них. Всё могло бы быть так, Розетта. Но мы бежали. Так давай же возблагодарим наших ангелов-хранителей за то, что так позаботились о нас, и сделаем всё, чтобы это не оказалось напрасным.

— Знаю. Всё знаю. Но я не могу пойти без тебя, Саймон.

Он огляделся. Мы стояли неподалёку от церкви, которая при ближайшем рассмотрении оказалась английской.

На стене висела табличка. Саймон подвёл меня к ней, и мы прочитали, что церковь эта построена в память павших в Крымской войне.

— Давай зайдём, — предложил Саймон. — Там мы сможем подумать и поговорить.

В церкви стояла тишина. К счастью, там никого не было. Наверное, я выглядела там нелепо в своей турецкой одежде. Мы сели на скамью у самой двери.

— Самое время поразмыслить здраво, — сказал Саймон.

— Ты постоянно это твердишь, но…

— Это необходимо.

— Ты не можешь просить, чтобы я оставила тебя здесь одного.

— Никогда не забуду этих слов.

— Мы были в разлуке так долго. Я всё время думала о тебе, и вот мы наконец вместе…

— Знаю. — И помолчав немного, сказал: — Главный евнух рассказывал нам обо всём. Я знал, что Николь спасла тебя от встречи с пашой, дав какого-то зелья. Это он дал ей его.

— Он рассказал тебе это?!

— Да. Я говорил с ним о тебе. О кораблекрушении… о том, как мы вместе были на острове. Он сказал, что это напоминает ему, что произошло с ним… а потом француженку продали в гарем. Я думаю, что из-за того, что наши судьбы так схожи, мы получили шанс на спасение. Он часто повторял: «Если вы не выберетесь отсюда, вас ждёт то же самое». Казалось, надежды нет. Но случай всё-таки подвернулся. Как нам фантастически повезло, Розетта.

— Я до сих пор не могу поверить, что мы сейчас вместе. Похоже, небеса с самого начала заботились о нас. Корабль… потом остров, а теперь это.

— У нас появилась возможность самим устраивать свою жизнь, и мы ею воспользуемся. И не имеем права отвергать дар судьбы, который нам преподносит Всевышний.

— Я не могу оставить тебя здесь.

— Не забывай, я оказался здесь только из-за того, что хотел быть подальше от Англии. Я не могу сейчас вернуться.

— Ты не можешь оставаться здесь. А вдруг тебя будут искать? Наказание за побег…

— Они меня не найдут.

— Мы могли бы доказать твою невиновность. Вместе нам удалось бы это.

— Нет. Ещё не время.

— А когда же оно наступит? И наступит ли?

— Возможно, и нет. Но если я сейчас вернусь с тобой, меня немедленно арестуют. И я окажусь в том же положении, что и до побега.

— Наверное, тебе вообще не стоило бежать.

— Если бы я не бежал, мы никогда бы не встретились. Не оказались бы на острове. Когда я вспоминаю, что мы пережили, этот остров кажется мне раем.

— Но раем очень неудобным. Разве ты забыл, как мы страдали от голода… с какой тоской высматривали в море корабль?

— А потом оказались в руках корсаров. Нет, похоже, мне никогда этого не забыть.

— Этот остров не похож на рай.

— Но там мы были вместе.

— Да. Вместе были и должны оставаться впредь.

Он покачал головой.

— Это твой шанс, Розетта. Ты должна им воспользоваться. Я заставлю тебя сделать это.

— Но я так хочу остаться с тобой, Саймон. Больше всего на свете.

— А я хочу, чтобы ты была в безопасности. Тебе это будет нетрудно.

— Напротив. Это будет самым тяжелым моментом в моей жизни.

— Сейчас твои эмоции господствуют над здравым смыслом. Завтра ты будешь об этом сожалеть. В посольстве ты найдёшь приют и сострадательных слушателей. Они проникнутся твоей историей и сделают всё возможное, чтобы ты благополучно добралась домой.

— И оставила тебя здесь!

— Да, — отрезал он. — А теперь идём, я провожу тебя до посольства. О Розетта, не смотри на меня так. Ведь для тебя же это лучше. И это то, чего хочу я. Такая великолепная возможность выпадает раз в жизни. Ты не имеешь права не воспользоваться ею. Тебя ошеломили эмоции. Ты сама не понимаешь своих чувств. Позднее ты сможешь в них разобраться. Теперь иди. Я прошу. Мне нужно позаботиться о своей безопасности. Это будет достаточно трудно. Но я с этим справлюсь… один.

— Ты хочешь сказать, что я для тебя обуза?

Он немного помолчал, но потом взглянул мне в глаза и твёрдо ответил:

— Да.

Я понимала, что должна уйти.

— Так для тебя лучше, Розетта, — тихо продолжал он. — Я никогда тебя не забуду. Возможно, когда-нибудь…

Я не могла произнести ни слова, только подумала: «И никогда больше не буду счастлива. Мы прошли через такие испытания… вместе».

Он взял мои ладони в свои, а потом обнял меня.

Несколько секунд спустя мы вышли из церкви и направились к воротам посольства.