Когда мы отъехали от трактира, на небе появились первые лучи солнца. На самом деле было не так уж и рано, ведь в это время года дни короткие. Ланс сказал, что мы прибудем домой к Рождеству и моя семья, конечно, будет рада этому.

Мы больше не видели ни Тимперли, ни его друзей.

Но нескольких пассажиров мы встретили, потому что дилижанс тоже должен был рано отправляться. Одна из пассажирок сказала мне о Лансе:

— У вас превосходный кавалер.

Я засияла от гордости и согласилась с ней. И мы уехали.

Ланс, казалось, забыл о вчерашнем инциденте. Наверно, в той волнующей жизни, которую он вел, это было обычным явлением. Он пел и то и дело заставлял меня подпевать ему. Когда я начинала петь, мое настроение поднималось. Такое воздействие оказывала на меня его компания.

В положенное время мы подъехали к трактиру «Бочка и виноград», где, как сказал Ланс, о нас хорошо позаботятся. Я заметила, что он настоящий знаток трактиров.

— Да, я бывалый путешественник, — ответил он.

Мы вошли, и нам опять подали очень хороший ужин. Мы познакомились с другими гостями, на этот раз настроенными дружелюбно.

Двое мужчин путешествовали со своими женами, и по всему было видно, что это благородные люди. Из дружеской беседы с ними мы узнали, что они направляются домой, в Лондон. Они знали Ланса понаслышке, и им было приятно оказаться в его обществе.

Во время совместного ужина выяснилось, что у них с Лансом были общие знакомые.

— Я помню старого Черрингтона, — сказал один из них, — За одну ночь он потерял двадцать тысяч в этом… как его… «Кокосовом дереве».

— Там целые состояния переходили из рук в руки, — сказал Ланс, сверкая глазами. — Одно время это был самый многолюдный игорный притон в Лондоне.

— Послушайте, — сказал один из мужчин, — а не встряхнуться ли нам прямо сейчас?

— Меня это вполне устраивает! — воскликнул Ланс.

Сердце у меня упало. Я надеялась, что мы посидим и поболтаем всласть. Но Ланса уже охватила лихорадка азарта, и он не мог отказать себе в удовольствии.

Как только ужин был закончен, они сразу же начали играть. Ланс повернулся ко мне и предложил пораньше лечь спать, так как мы должны отправляться на рассвете, если хотим завтра же попасть в Лондон.

Я поняла, что от меня отделываются, и, приняв равнодушный вид, пожелала компании спокойной ночи.

Хотя я не переставала думать о Диконе и волновалась за него, меня несколько уязвило то, что Ланс предпочел меня компании этих незнакомцев. Почему он хватается за малейшую возможность потерять свои деньги? Более того, он оставил меня одну, объяснив нашим попутчикам, что я племянница генерала Эверсли и что ему поручили сопровождать меня до Лондона, причем поспешил добавить, что это для него самое приятное поручение.

На меня не подействовали эти льстивые речи, и все равно я сердилась, потому что он так легко отпустил меня, чтобы насладиться игрой со своими новыми друзьями.

Я разделась, легла, но заснуть не могла. Я вновь переживала дни, проведенные с Диконом, вспоминала все его слова и чудесное зарождение любви между нами. Это можно было сравнить с восходом солнца: сначала появляются первые проблески света на небе, потом вдруг выплывает солнце во всей своей красе, чтобы коснуться всего живого каким-то мистическим волшебством.

Чем больше я сердилась на Ланса, тем поэтичнее мне казались наши отношения с Диконом; но, что удивительно, даже в разгар своих мечтаний я чувствовала глубокую обиду на Ланса.

«Он заядлый игрок, — говорила я себе. — Это большой изъян в его характере. Да, он был достаточно благороден, когда вступился за пассажиров дилижанса, но, вероятно, только потому, что для него это была игра».

Ночь проходила, а я еще не слышала его шагов на лестнице. Подойдя к двери, я выглянула. Все было тихо. Я на цыпочках дошла по коридору до комнаты Ланса и осторожно открыла дверь. Он сюда и не поднимался: комната была пуста, кровать не тронута. Значит, он все еще был внизу, играл с теми людьми. Часы показывали два часа ночи. Я снова легла, думая, сколько же он проиграл… или выиграл.

Был уже четвертый час, когда я услышала, как Ланс на цыпочках поднимается по лестнице.

Я вскочила с кровати и открыла дверь, оказавшись лицом к лицу с ним.

— Кларисса! — воскликнул он.

— Вы знаете который час? Он засмеялся.

— Четвертый?

— И все это время вы были там… играли. Ланс подошел ко мне.

— Вы не могли уснуть? — спросил он.

— Конечно! Я беспокоилась.

— Обо мне?

— Я думала о Диконе.

— Ах, да. Ну, это довольно глупо с вашей стороны. Вам следовало бы крепко спать. Вы понимаете, что через несколько часов мы должны быть в пути?

— А вы понимаете это?

— Я могу спать очень мало.

— Вы… выиграли?

Он печально посмотрел на меня и покачал головой.

— Тем не менее это была славная игра.

— Значит, вы проиграли!

— В этом и состоит риск.

— Сколько?

— Не очень много.

— Сколько? — повторила я. Ланс засмеялся.

— Вы такая строгая! Ну ладно, пятьдесят фунтов!

— Пятьдесят фунтов!

— Это была длинная партия.

— Я думаю, это глупо. Спокойной ночи.

— Кларисса… — Он шагнул ко мне и положил руки мне на плечи. — Благодарю за вашу заботу, — сказал он, притянул меня к себе и поцеловал.

Я в смятении отпрянула.

— Спокойно ночи, — тихо сказал Ланс. — Теперь идите спать. Помните, мы рано отправляемся.

Он пошел в свою комнату, а я вернулась в свою. Он взволновал меня и даже напугал своим поцелуем. Я очень хорошо осознавала, что едва одета, и может быть, мои чувства как-то перемешались с тем, что я чувствовала к Дикону.

Я сказала себе, что Ланс меня раздражает и что с его стороны не очень-то галантно было отослать меня в постель, словно я ребенок.

Я легла на кровать. Мне было холодно, и сон не шел, но наконец я уснула. Как мне показалось, почти сразу же, меня разбудил стук в дверь, давая мне знать, что пора подниматься.

* * *

Мы уехали рано, как и планировали. На Лансе никак не отразилась кратковременность ночного отдыха. Он был так же весел и готов развлекать меня всякими историями о своих приключениях.

Я не могла не думать о прошлой ночи и вновь высказала свое неодобрение по поводу его большого проигрыша.

— Вы только позапрошлым вечером выиграли двадцать фунтов и тут же проиграли их… и даже больше.

— С игроками всегда так, — сказал он. — Выигрыши как бы пришпоривают нас играть дальше… чтобы проиграть еще больше.

— Значит, это очень глупая привычка.

— Вы правы. Но со временем вы удивите, что существует много глупых вещей, которым нельзя противостоять. В этом вся трагедия.

— Я думаю, небольшое усилие воли…

— И опять вы правы… только не не большое в данном случае, а очень значительное.

— Я была так рада, что вы выиграли, и притом столь благородным образом.

— Бесполезно думать о таких делах, дорогая Кларисса. Выигранное в «Откормленной куропатке» благополучно перекочевало в другой карман, а пассажиры дилижанса давно уже забыли о своем хорошем ужине.

— Мне кажется, они долго будут вас помнить и рассказывать об этом своим детям.

— Это похоже на свет свечи в темном мире. Свечи чадят, Кларисса, и быстро сгорают. Какая унылая беседа! Скоро мы будем в Лондоне. Там мы проведем ночь в моей резиденции, а на следующий день отправимся в Эндерби. Ваше приключение почти закончилось. Благодарю вас, что позволили мне принять в нем участие.

— Это я должна вас благодарить.

— Путешествие было чудесным. Дуэль манер в «Откормленной куропатке», потеря пятидесяти фунтов прошлым вечером, лекция о моих порочных привычках, но самым лучшим, моя дорогая, милая Кларисса, было ваше общество.

Я смягчилась. Его манеры были очаровательны, и, возможно, он нравился мне именно из-за его очевидных недостатков.

Мы продолжали наш путь. Увидев большие каменные стены могучего Тауэра и реку, бегущую, как лента, среди полей и домов, я вдруг разволновалась. Уже темнело, когда мы проехали через город и добрались до Альбемарл-стрит, где находилась лондонская резиденция Ланса.

Наш приезд вызвал всеобщую суматоху. Казалось, слугам не было числа. Ланс объяснил им, что следует приготовить комнату для племянницы генерала Эверсли, которую он завтра должен доставить к ее семье за городом. А пока нашим главным желанием было поесть и отдохнуть после такого длительного путешествия.

Это был очень красивый дом, и при этом отнюдь не старый. Потом я узнала, что он был построен по проекту Кристофера Рена вскоре после большого лондонского пожара, когда знаменитый архитектор вновь отстраивал большую часть города. Дом был небольшой, по меркам Эверсли, но он обладал элегантностью, которой недостает большим домам. Великолепные панели, резная лестница изысканного рисунка и все остальное вовсе не отличалось пышностью, как можно было ожидать, зная Ланса; наоборот, все было в наилучшем вкусе и производило впечатление даже на таких как я.

Хозяйство велось безупречно, если судить по той скорости, с какой были приготовлены наши комнаты и подана еда.

Мы сидели в комнате с окнами от пола до потолка, обеспечивающими максимум света. На столе стоял серебряный канделябр, и при этом мягком освещении все окружающее казалось чрезвычайно приятным.

— Ваш дом очень красив, — сказала я Лансу.

— Благодарю вас, Кларисса. Я сам его очень люблю и много времени провожу здесь… больше, чем за городом. Как вы могли догадаться, я — городской человек.

— Ну, естественно, ведь игорные дома находятся здесь, — ответила я.

— О, в сельской местности с этим тоже неплохо. Там есть много способов, чтобы потерять деньги, уверяю вас.

— Накопление их, вероятно, не приносят такого удовольствия.

— Разумеется.

— А мне это было бы приятно. Я бы радовалась, глядя, как их становится все больше, — сказала я.

— Дорогая безгрешная Кларисса, пример для всех нас… и в особенности для глупых игроков! Попробуйте супа. Это гордость моего повара. Мне кажется, у него на кухне всегда кипит котел с этим супом.

— Вам здесь очень хорошо прислуживают.

— Я слежу за этим. Мне нравится, чтобы мне хорошо служили… после игры, конечно.

— Я уже многое о вас знаю.

— О, это звучит угрожающе. Но я тоже понемногу вас узнаю.

— Я часто думаю, что человек совершает ошибку, пытаясь узнать слишком много о других людях.

— Это очень глубокомысленное высказывание! — заметил Ланс.

Так мы подшучивали друг над другом.

Я провела ночь в восхитительной комнате. В камине горел огонь, и, едва коснувшись мягкой постели, я провалилась в глубокий сон.

Меня разбудила служанка, которая принесла горячей воды. Было еще темно, но она сказала, что сэр Ланс просил меня быть готовой к отъезду, как только станет светлее.

Странно, но я почувствовала сожаление, что мое приключение почти закончилось. Я все еще находилась под впечатлением всего происшедшего и только-только начинала понимать, как меня радуют дни, проведенные с Лансом.

Мы оставили уютный дом на Альбемарл-стрит и двинулись на юго-восток. По пути были две остановки, причем последняя — в историческом городке Кентербери. До Эверсли оставался день пути.

Везде, где бы мы ни проезжали, любой завязываемый нами с кем-либо разговор, обязательно сводился к теме восстания шевалье Святого Георга, или Претендента, как его чаще называли.

В воздухе носился страх перед новой войной. Мне было очень тревожно, когда я думала, что если дело действительно кончится войной, то Дикон будет по одну сторону, а моя семья — по другую.

Ланс выглядел немного подавленным, когда мы выехали из Кентербери.

Я спросила его: не думает ли он о том мученике, который был умерщвлен в соборе? Или это судьба святого Томаса занимает его ум и насылает меланхолию?

— Нет! — воскликнул он. — Должен признаться, я о нем почти не думал. Вы, разумеется, знаете, что есть только одна причина моей грусти — скорая разлука с вами.

Я так счастлива была услышать это от него, что засмеялась от удовольствия; но потом я вспомнила Дикона, и мне стало стыдно.

— Вы привыкли говорить то, что люди хотят от вас услышать, — сказала я.

— Неплохая привычка, согласитесь.

— Если вы действительно так считаете…

— Уверяю вас, я говорю сущую правду, когда утверждаю, что редко радовался чему-нибудь в своей жизни больше, чем нашей маленькой прогулке. Благодарю вас, дорогая Кларисса, что удостоился такого счастья.

— Чепуха! Вы же знаете, что это я должна вас благодарить, — ответила я. Боюсь, я была скучной компанией.

— Конечно, нет. Несмотря на все, что случилось, я надеялся, что вы получили удовольствие от нашей поездки.

— Я была счастлива, насколько это возможно, принимая во внимание все происходящее и то, как я беспокоюсь.

Дальше мы ехали молча. Думаю, мы оба были немного взволнованы.

В тот же день мы приехали в Эндерби.

Дамарис удивилась, когда поняла, кто приехал. Она затискала меня, а потом я попала в руки Джереми.

— О, Кларисса… мы так волновались… так тревожились… вся эта ситуация!

Демон прыгал вокруг, и меня радовало, что Ланс ему сразу понравился.

Я должна была увидеть Сабрину, которая подросла, пока я отсутствовала; в Эверсли-корт и в Довер-хаус были посланы письма, и мы ожидали приезда всех родственников в Эндерби. Это было целое событие.

Ланс остался на ночь; все члены семьи благодарили его за то, что он благополучно доставил меня домой. Они были потрясены моей историей, которую я подробно им рассказала, умолчав, конечно, о нашей с Диконом любви.

— Бога надо благодарить за этого Дикона, — сказала Дамарис. — О, дорогая моя, какой опасности ты подвергалась!

— Проклятые якобиты, — ворчал прадедушка Карлтон. — Я бы всех их перевешал. А этого Претендента… веревка — это для него слишком хорошо.

Итак, я опять очутилась в своей семье, и казалось даже странным, что я вновь сплю в своей кровати.

Наступило Рождество. Дамарис постоянно повторяла, как она рада, что я успела приехать к празднику. Кроме того, не то сейчас время, чтобы путешествовать по стране. Могла бы начаться гражданская война, которая обернулась бы настоящим бедствием, и все из-за того, что какие-то люди хотят посадить этого Претендента на трон.

Дамарис не сомневалась, что преданная королю армия, которой командовал дядя Карл, скоро положит конец всей этой чепухе — но сначала все-таки будут неприятности.

Жанна была счастлива, что я вернулась. Она плакала и приговаривала надо мной:

— О, Кларисса, с тобой все время что-нибудь случается; такая уж у тебя судьба! Тебя тайком увозят из Англии и привозят во Францию; ты живешь в великолепном доме, потом в подвале. Оттуда тебя увозят домой… О, как я счастлива, что ты опять с нами! «Рождество! — говорила я. — Что за Рождество без маленькой Клариссы!» У меня есть малютка Сабрина… да, у меня есть маленькая. Но к тебе у меня какое-то особое чувство… Понимаешь, — она показала на сердце, — что-то здесь есть,

— Жанна, я всегда буду любить тебя! — торжественно пообещала я.

И мы обе заплакали.

Я не могла всем сердцем отдаться праздничному веселью, потому что постоянно думала о том, где Дикон и услышу ли я что-нибудь о нем. Кое-какие новости доходили до нас о Претенденте. Он покинул Барле-Дюк, где жил в последнее время, ибо его уже не принимали при французском дворе, и, переодевшись слугой, поехал в Сен-Мало, где пытался сесть на корабль, отплывающий в Шотландию. Это ему не удалось, и в середине декабря он направился в Дюнкерк. С помощью сопровождавших его членов свиты ему удалось найти корабль, который согласился доставить его в Шотландию, и за три дня до Рождества он высадился в Питерхезе.

Эти новости наполнили меня тревогой: я не сомневалась, что произойдет жестокая схватка, а значит, Дикон будет в самой гуще ее.

Дни проходили, не принося новостей. Семья была поражена, узнав, что у меня есть единокровная сестра. Эту тему они не хотели обсуждать открыто; они сожалели о том, что мои родители не были женаты, и считали позором то, что у Хессенфилда была еще одна незаконная дочь.

Я очень много думала о тех днях в Париже, когда Эмма, наверно, жила недалеко от меня, и самым лучшим способом вспомнить их были разговоры с Жанной. Естественно, о нашей жизни там она помнила значительно больше, чем я. Я задавала ей множество вопросов и почувствовала, будто снова вернулась туда.

Я заставила ее рассказать о нашей жизни в отеле.

— Ты слышала когда-нибудь об Эмме и ее матери?

— Никогда, — твердо ответила она. — Никогда… никогда. Милорд всегда был с твоей матерью, когда находился в Париже. То и дело он уезжал куда-то, и все это в страшной тайне. Он ездил из Парижа ко двору в Сен-Жермен и обратно в Париж. Но я никогда не слышала о других женщинах.

— Ты уверена, Жанна? Жанна энергично закивала. Вспоминая, она закрыла глаза и подняла голову к потолку.

— Я все очень хорошо помню, — сказала она. — Я помню Ивонн, Софи, Армана… это кучер. Была еще Жермен… уж больно она нос задирала, важничала. Жермен считала, что ей там не место, что она должна быть госпожой в карете, а не служанкой в таком доме. Потом был Кло, он чистил ботинки и каминные решетки, когда ему приказывали. Славный мальчик, всегда улыбался. Потом там была Клодин, такая же, как Жермен, только менее кичливая. О, я их всех хорошо помню. Однажды, когда милорд и леди Хессенфилд уехали в Сен-Жермен, Жермен оделась в платье миледи. Мы очень смеялись. Она так хорошо представляла. Одно только плохо: ей не хотелось его снимать… не хотелось снова идти работать.

— Я в то время была там?

— Ты могла быть с милордом и миледи или в детской.

— Я никого не помню, кроме тебя, Жанна.

— Мой Бог! Ты же была совсем младенцем. Я брала тебя с собой иногда… в аптеку, например, купить что-нибудь для миледи, что-нибудь с нежным запахом… или к перчаточникам за новыми перчатками. Небольшие поручения, вроде этих. Я помню, однажды утром мимо нас проехала карета — какой-то молодой любовник, преследующий карету своей любовницы, — и тебя забрызгало грязью. Мне пришлось пойти к чистильщику на углу улицы, чтобы он почистил тебя щеткой. Не могла же я привести тебя домой в таком виде, и надо было немедленно счистить грязь, иначе она въелась бы в твою одежду…

— Когда ты рассказываешь, Жанна, я все так ясно вижу.

— Очень многое лучше бы забыть. Мы через все это прошли, правда? Я часто думаю: что стало с Жермен? У нее был любовник, которым она гордилась. Он жил где-то на Левом берегу. Я помню, однажды она осталась с ним на ночь. Кло впустил ее рано утром. Монсеньор Бонтон ничего не узнал. Ты помнишь монсеньера Бонтона? Можно сказать, он руководил нами всеми. Он считался одним из лучших поваров в Париже. Говорили, что сам король хотел бы взять его к себе на кухню. Вероятно, это была пустая болтовня. Но мы все его боялись. Он имел над нами власть. Одно его слово — и нас могли уволить…

— Жанна, мне кажется диким, что существовала эта женщина, мать Эммы.

— Наверно, к тому времени он уже порвал с ней.

— Нет, вряд ли. У нее было его письмо, в котором он писал, что хотел бы, чтобы об Эмме позаботились. Очевидно, он виделся с ней.

— Кто знает этих мужчин? У самых лучших из них есть свои тайны, и часто эта тайна — женщина. Это ведь мужчины, моя маленькая! Не надо удивляться тому, что они делают.

Думаю, Жанна была права, но мне трудно было с этим смириться.

С приходом Нового года начали очень много говорить о Претенденте. Он должен был короноваться в Скоуне, и якобиты уговаривали своих женщин пожертвовать драгоценности, чтобы сделать для него корону.

Но это были только слухи. В распространяемых памфлетах Яков изображался подобным Богу — высокий, красивый, благородный, энергичный, готовый завоевать то, что по поводу принадлежало ему. Но в действительности все было по-другому. В нем не было обаяния; он не умел привлечь на свою сторону простого человека; он не умел вести беседу; более того, он был меланхоликом, более готовым принять поражение, чем вдохновить на победу.

Правда заключалась в том, что он не обладал качествами лидера. Граф Map, являвшийся истинным вдохновителем этого восстания, напрасно старался пробудить в нем способности, необходимые для успеха предприятия. Но это было безнадежно, и даже Map понял, что он втянут в гиблое дело. Единственными, кто был готов поддержать Якова, оставались шотландские горцы. Вскоре стало ясно, что разумнее всего было отступить, пока возможно, и ждать удобного случая, чтобы вновь подняться.

Верные королю Георгу войска были на марше, и Якову оставалось одно возвращаться во Францию.

В Монтрозе он и граф Map сели на судно и поплыли в Нормандию, прижимаясь к берегу, пока не дошли до Грейвлайнс где сошли на берег. Это было десятого февраля. Все было кончено.

— Слава Богу, — сказала Присцилла. — Будем надеяться, что они больше никогда не предпримут такую безрассудную экспедицию.

— Теперь все позади, — откликнулась Дамарис.

Увы, это было еще не все. Имелось много пленных, и вряд ли они могли рассчитывать на снисхождение. Надо было дать всем хороший урок.

Много пленных привезли в Лондон для вынесения приговора. Я места себе не находила от тревоги.

Вернулся домой дядя Карл. Он сказал, что немного побудет здесь, раз эта небольшая неприятность на севере кончилась.

— Твой приятель Френшоу среди пленников, — сообщил он мне. — Казни ему не избежать. У Хессенфилда тоже неприятности. Господи, Кларисса, ты ведь была в самом сердце заговора.

— Слава Богу, она уехала оттуда, — сказала Дама-рис.

Я очень хотела знать, что случилось с Диконом, а также тревожилась и о дяде Хессенфилде, которого успела полюбить.

Приехал Ланс. Он сказал, что хочет встретиться со мной.

Они долго разговаривали с дядей Карлом, и именно Лансу пришлось сообщить мне ужасную новость.

Он пригласил меня прогуляться с ним по саду. Для февраля погода была необычно теплая, в воздухе уже пахло весной.

Скоро я узнала, почему он приехал.

— Кларисса, — сказал Ланс, — это печальные новости, но я думаю, вы должны знать. Я прошептала:

— Это о Диконе, да?

— Он здесь, в Лондоне. Я затаила дыхание.

— Можно мне… Ланс покачал головой.

— Он один из пленных. Его взяли вместе с его дядей. Им не на что надеяться. Все они будут осуждены как изменники.

— Но ведь он молод и…

— Он был достаточно взрослым, чтобы бороться с войском короля.

Я схватила его за руку и умоляюще посмотрела на него.

— Что-то можно… и нужно сделать. Вспомните, он спас мне жизнь.

— Я помню это. Если бы я мог помочь чем-то, то сделал бы. Но все они обречены. Нельзя, чтобы люди, совершившие преступление против короля, избежали наказания.

— Но Дикон совсем не такой!

— Я знаю, что для вас, Кларисса, Дикон не такой. Но не для судей Его Величества. Я колебался, говорить ли вам о том, что произошло… или ничего не говорить.

— Нет, нет! Я хочу все знать о нем! Ланс, вы можете отвезти меня к нему?

— Это абсолютно невозможно.

— Но вы можете что-нибудь сделать? Ланс закусил губу, словно в раздумье, и надежды мои воскресли.

— Ланс! — воскликнула я. — Вы можете помочь! Я это знаю. Если кто и может что-нибудь сделать, так это вы.

— Не переоценивайте моих возможностей. Я ничего не могу сделать. Ваш дядя Карл занимает высокое положение в армии…

— Я попрошу его! — закричала я, — Он сейчас здесь.

— Но пусть он не подумает…

— Что вы имеете в виду?

— Было бы хорошо, если бы вы дали понять, что хотите спасти жизнь этого молодого человека из благодарности, за то, что он спас вашу. Если ваш дядя Карл поймет, что в этом присутствует, как он выражается, «романтическая чепуха», ему не очень-то захочется спасать Дикона. Самое последнее, чего может желать Карл или любой из вашей семьи, — это союз с семьей опальных якобитов. Может быть, лучше мне одному поговорить с ним?

— Нет, я хочу быть там.

— Хорошо, — сказал Ланс, — но будьте осторожны. Дядя Карл внимательно выслушал меня.

— Понимаешь, дядя, — сказала я, обуздывая свои эмоции, — он спас мне жизнь. Поэтому мы должны что-то сделать для него.

— Это истинная правда, — присоединился ко мне Ланс. — Вы можете что-нибудь сделать?

— В данный момент вряд ли, — ответил дядя.

— Но стоит попытаться, — настаивал Ланс.

— Для этого надо ехать в Лондон.

— Я поеду с вами, — сказал Ланс.

В тот момент я любила Ланса. Мое дело он сделал своим. Он понимал, что я чувствую, и был на моей стороне. Его поддержка наполнила меня оптимизмом.

— Мы могли бы отправиться завтра же. Их еще ждет справедливый суд.

— Ваше слово может иметь большой вес. В конце концов, он же всего лишь мальчик.

— Сомневаюсь, что это примут во внимание, — сказал дядя Карл. — Кто достаточно взрослый, чтобы сражаться, тот достаточно взрослый, чтобы понести наказание за измену королю.

— Но можно ведь попытаться, — сказал Ланс. Я видела, что дядя Карл считал наше дело безнадежным, и хотя Дикон спас меня, он не хотел ехать в Лондон ради него. Но Ланс убедил дядю. В Лансе было что-то хорошее и доброе. Я поняла это, когда он заступился за пассажиров дилижанса, которым грозили отказать в ужине. Он мог поставить себя на место других и принять их точку зрения. Это редкий дар, и большинство людей, обладающих им, слишком эгоистичны, чтобы что-то с этим делать.

На следующее утро Ланс и дядя Карл уехали в Лондон. Я очень хотела поехать с ними, но Ланс сказал, что без меня они доберутся быстрее, а им нужно попасть в Лондон до суда.

Мне хотелось бы забыть дни после их отъезда — самые несчастные дни в моей жизни.

Меня мучил страх, потому что по виду Ланса я понимала, что надежды почти не было. Каждый день я ожидала новостей. Я не могла есть, не могла спать. Дамарис беспокоилась обо мне.

— Дорогая, Кларисса, — сказала она, — ты не должна так изводить себя. Да, он спас тебя, но ведь потом вернулся обратно, чтобы сражаться вместе с теми…

— Он считал это правильным! — закричала я. — Неужели ты не понимаешь, что значит верить во что-нибудь?

Я нигде не находила покоя и целую неделю была в отчаянии.

— Ты заболеешь, если будешь так вести себя, — сказала Дамарис.

Наконец приехал Ланс; дядю Карла задержали в Лондоне неотложные дела. Я сразу увидела по лицу Ланса, что дела плохи.

— Ланс! — воскликнула я, бросившись к нему. Несколько мгновений Ланс крепко обнимал меня. Потом я высвободилась и посмотрела ему в глаза.

— Скажите мне, — умоляла я. — Скажите правду.

— Его не казнят. Нам удалось избежать этого.

— О, Ланс, благодарю вас… благодарю вас!

— Но… — он помедлил, и я почувствовала, что сойду с ума от ожидания. Его отправляют в Вирджинию.

— Отправляют! Ланс кивнул.

— Сейчас он уже на пути в колонию, которая находится там. С ним еще несколько человек. Его молодость и то, что удалось сделать Карлу, спасли ему жизнь.

— Но он уехал… в Вирджинию. Это же многие мили по морю!

— Да, далеко, — согласился Ланс.

— И надолго?

— На четырнадцать лет.

— Четырнадцать лет! Я буду уже старухой…

— О нет, нет, — успокоил Ланс.

— Боюсь, я его больше никогда не увижу, — тихо сказала я.

Ланс печально смотрел на меня.

— Но зато мы спасли ему жизнь, — сказал он.