Вскоре после их отъезда Уильям нанес мне один из своих редких визитов. Поскольку я была беременна, он не собирался оставаться у меня.

– Я получил письмо от вашего отца, – сказал он.

Он вручил мне его, и я прочла следующее:

«Мы вернулись в среду из Ньюмаркета, и в тот же вечер прибыла герцогиня, моя супруга, на редкость довольная своим путешествием и тем состоянием, в каком она тебя застала. Я приношу тысячу благодарностей от ее имени и от своего за оказанный ей тобой теплый прием. Я многое должен был бы высказать по этому поводу, но я не мастер на комплименты, и я знаю, что ты в них не нуждаешься».

На этом письмо не кончалось, но он не дал мне дочитать его, выхватив его у меня из рук.

– Итак, – сказал он с холодным взглядом, вытянув губы в ниточку, – шпионы вашего отца вернулись ни с чем.

– Это были не шпионы, – возразила я с негодованием.

– Вот как? Вы меня удивляете. Письмо написано со всей дипломатической тонкостью. При дворе вашего дяди в этом искусстве преуспели. Вашему отцу сейчас нелегко.

Он взмахнул листком в мою сторону, и я потянулась, чтобы взять его у него, но он не позволил мне это сделать. Он не был намерен показывать мне больше того, что я уже прочитала.

– В Англии сейчас волнения, – продолжал он.

– Волнения? – быстро спросила я. – Какие волнения?

– Боюсь, что ваш отец недостаточно благоразумен. Его одержимость религией, не пользующейся одобрением народа, не доведет его до добра.

– С ним что-то случилось?

– Только то, что он сам навлек на себя.

– Пожалуйста, расскажите мне поподробнее. – Беспокоясь за отца, я перестала бояться его и неожиданно для самой себя осмелела. Если у моего отца были какие-то неприятности, я должна о них знать.

– Он в опасности? – спросила я.

Уильям ответил не сразу. Улыбка скользнула по его лицу, но тут же оно вновь приняло обычный холодный вид.

Он повертел в руках письмо.

– В Англии говорят о заговоре. Некий Тайтус Оутс утверждает, что обнаружил его. Это католический заговор с целью вернуть Англию под власть папы.

– А при чем тут мой отец?

– Его, конечно, будут пытаться связать с этой историей. В Англии сейчас из-за этого сильное возбуждение. Все католики будут под подозрением, ваш отец, ваша мачеха, даже сама королева. Англичане никогда не потерпят католика на троне. Вот почему я считаю, что ваш отец неблагоразумно ведет себя.

– Он – честный человек, – сказала я. – Он не притворяется. Он не станет лгать народу.

– Честный… и неразумный.

Я надеялась получить послание от отца. Мне хотелось самой прочитать, что он пишет. Уильям это знал, но так и не отдал мне письмо.

Тогда я не понимала, почему, но позднее мне все стало ясно.

Уильям метил высоко. Папистский заговор еще более укрепил его надежды. Мой дядя Карл не мог жить вечно, после него наступит черед моего отца. Примет ли его народ? Если нет, то ему наследую я. Я буду королевой, а Уильям – мой супруг. Впрочем, супруг ли только? Ведь у него самого были притязания, не такие, правда, как у меня. Но все же он имел известные права. Он желал, чтобы я понимала: каков бы ни был мой сан, он был моим мужем и я была обязана ему повиноваться.

Это письмо доставило ему истинное удовольствие. И не потому, что моя мачеха и моя сестра не упоминали в нем о его суровом обращении со мной, но потому, что в нем содержалось известие о папистском заговоре.

* * *

Я продолжала беспокоиться об отце. Из Англии приходили нерадостные известия. Мы только и слышали, что о заговоре и Тайтусе Оутсе. Мне было известно о сношениях моего мужа с некоторыми министрами моего дяди. Они были против моего отца-католика, и они рассчитывали на Уильяма.

Я понимала, что Уильяму было известно о близости между мной и моим отцом и он не хотел, чтобы я оставалась под отцовским влиянием.

Хотя он несколько презирал меня и был убежден, что при необходимости всегда сумеет подчинить меня себе, он никогда не забывал, что может получить трон только при моем посредстве; потому-то его так и настораживала любая попытка с моей стороны проявить самостоятельность.

Вскоре после отъезда моих гостей я снова заболела. Жар чередовался у меня с ознобом, и врачи сказали, что это рецидив малярии. Болезнь и во второй раз протекала так же мучительно и так же закончилась выкидышем.

Я была в полном отчаянии.

Я понимала, что означало повторение моей болезни. На мне было проклятие, от которого страдали королевы во все времена. Я начала верить, что мне никогда не родить жизнеспособного ребенка.

Я знала, что Уильям очень огорчен. Все наши усилия оказались напрасными. Ребенок был зачат, и на этом все кончилось.

Разумеется, он обвинял во всем меня. Что я наделала? Я была неосторожна, глупа. Я упустила еще один шанс.

Некоторое время я была слишком больна, чтобы о чем-либо думать. Как и многие вокруг, я думала, что я умираю. Об этом мне впоследствии рассказала Анна Трелони.

Женщины сплетничали о бессердечном поведении Уильяма. Несколько раз он приходил навестить меня, из дипломатических соображений, как я полагала. Я притворялась, что мне еще хуже, чем было, чтобы с ним не разговаривать.

Он стоял у постели с явным раздражением – что это за жена, которая не могла то, на что была способна любая служанка – родить ребенка. И все же вожделенная корона, которую он рассчитывал получить при моем посредстве, связывала нас. Только поэтому он и беспокоился обо мне. Я должна поправиться. Я не должна умереть, потому что со мной умерли бы и все его надежды, так как тогда наследницей престола стала бы Анна. Я праздно размышляла, как бы она поступила, если бы ее избрали в супруги Уильяму. Я думала о ее равнодушии, ее вялости. Она бы не обращала на него внимания и обратилась бы за утешением к Саре Черчилль.

Я часто думала и о Фрэнсис Эпсли. В моем бедственном положении наша переписка была мне отрадой. Как было бы приятно, думала я, если бы мы могли жить вместе.

Я заметила перемену в отношении ко мне окружающих. Я держалась несколько отчужденно с моими придворными. Стоило мне выразить лишь малейшее неудовольствие их поведением, как они тут же становились воплощенной покорностью.

Вернулся наш пастор доктор Хупер, ездивший встречать приплывшую из Англии жену. Она была очаровательной женщиной, и я пригласила ее присоединиться к нашему обществу.

Фрейлинам накрывали стол в отдельном помещении. Иногда, когда муж задерживался в Гаагском дворце допоздна со своими министрами, я тоже ужинала с ними. По поводу этих опозданий Вильгельма среди фрейлин шли разговоры, которые не в малой степени способствовали созданию при английском дворе впечатления, что муж обращается со мной без должного уважения.

Раньше доктор Хупер разделял стол с фрейлинами, но, когда прибыла его жена, он отклонил сделанное ей мною предложение тоже питаться с ними. Он сказал, что ввиду «строгой экономии», соблюдаемой принцем Оранским, и его неприязни к англичанам он полагает, что миссис Хупер лучше обедать у себя и что он, естественно, останется с ней, тем самым избавляя принца от лишних расходов.

Это тоже было замечено и, несомненно, передано в Англию.

У Уильяма была репутация скупца, и, правда, он очень мало платил священникам, прибывшим из Англии. Поэтому наш пастор – доктор Хупер, будучи состоятельным человеком, содержал себя и жену на собственные средства, пока они жили в Голландии. Поскольку духовенство в Голландии получало мизерное содержание, голландцы были так шокированы его экстравагантным образом жизни, что они прозвали его «богатеем».

Ввиду всех этих обстоятельств доктор Хупер держался очень независимо и откровенно высказывался в присутствии Уильяма, нередко ставя моего мужа в неловкое положение. Конечно, Вильгельм был не такой человек, чтобы подобные пустяки могли задевать его самого, но его беспокоило, что, не без влияния доктора Хупера, я продолжала придерживаться обрядов английской церкви, вместо того чтобы усваивать правила голландской.

Уильям как-то сказал во всеуслышание, что, будь это в его власти (что означало, будь он королем Англии), доктор Хупер до конца дней остался бы всего лишь Хупером. Но доктор Хупер был равнодушен к подобным замечаниям и продолжал высказывать свои мнения с полной откровенностью. Может быть, поэтому его и постарались поскорее отправить обратно в Англию. Впрочем, приехавший на его место доктор Кен оказался еще более резким на язык.

Неожиданно я обнаружила, что в апартаментах фрейлин чуть ли не каждый вечер устраивается нечто вроде небольших приемов. Зачинщицей всего этого была Элизабет Вилльерс. И это при том, что Вильгельм не терпел никаких излишеств, а сопровождавшие эти приемы ужины должны были обходиться недешево.

И тут меня неожиданно осенило, что все эти развлечения имели определенную цель. Большинство фрейлин были молоды, а некоторые и очень привлекательны, и на этих вечерах иногда можно было встретить самых важных лиц из придворных.

Среди них был Уильям Зулстайн, давний соратник моего мужа и даже родственник, так как его отец был незаконным сыном Фридриха-Генриха Оранского, деда моего мужа и его любовницы, дочери бургомистра из Эммериха. Он был преданным другом отца Уильяма, и теперь его связывала тесная дружба с сыном.

Часто посещали эти ужины и Уильям Бентинк и многие другие, приближенные к моему мужу люди. Он и сам бывал там иногда. Приглашались туда и гости из Англии – среди них Алджернон Сидни и лорды Сандерленд и Рассел.

В редких случаях, когда я бывала там сама, я заметила, что с английскими гостями очень нянчились и девушки были с ними особенно приветливы.

Главную роль на этих приемах, как я уже упоминала, играла Элизабет Вилльерс. Когда я присутствовала там, она оказывала мне все знаки уважения, подобающие моему сану, но я постоянно замечала ее коварную улыбку и внимательный взгляд. Я невольно чувствовала, что все эти приемы и ужины она устраивает неспроста, что за всем этим весельем она прячет какие-то свои тайные цели.

Однажды я видела, как Элизабет Вилльерс оживленно говорила с Алджерноном Сидни, и не могла понять, какая тема могла бы их так увлечь. Это не был разговор влюбленных; в этом я готова была бы поклясться.

Изумляло меня и одобрение этих вечеров Уильямом.

Во мне зародилось острое чувство настороженности. Я ощущала, что все что-то скрывают от меня, и эта таинственность окружавших меня людей невольно заставляла меня подозревать самое худшее.

Я постоянно думала об отце. Я догадалась, что возмущение англичан католиками направлено не только против королевы, но и против него. Он был в опасности, и я желала разделить ее с ним.

Все эти волнения отразились на мне. У меня случился еще один приступ малярии, и на этот раз я никак не могла поправиться. Мне пришлось лежать в постели, и мне было очень плохо. Думали, что я не выживу.

Муж явился навестить меня. На этот раз он выглядел по-настоящему встревоженным. Бедный Уильям, думала я с недавно появившимся во мне цинизмом, если я умру, какая у вас будет надежда на корону? После моего отца королевой будет Анна, а она выйдет замуж и у нее может быть много сыновей. Тогда пророчество о трех коронах не исполнится. И когда я вспоминала, как он вел себя, когда я потеряла своих детей, я почти радовалась, что хотя бы своей смертью смогу причинить ему боль.

Я услышала, как он спросил:

– Где врач? Почему он не занимается принцессой?

И я подумала: а он и вправду напуган.

– Принц пришлет к вам доктора Дрелинкурта, – сказала мне в тот же вечер Анна Трелони. – Он доверяет ему больше, чем любому другому врачу во всей стране.

– Он заботится не обо мне, – сказала я, – а о короне.

Анна ничего не ответила, но я знала, что она со мной согласна.

Я была молода, я не хотела умирать, даже назло Уильяму, и под присмотром доктора Дрелинкурта я начала поправляться.

Он нашел, что апатия мне вредна и что я должна проявлять больше интереса к окружающей жизни. Фрейлины должны постоянно быть при мне и постараться развлечь меня своей болтовней.

Теперь Анна Трелони проводила у меня еще больше времени, а также и леди Бетти Селбурн и Анна Вилльерс. К последней я даже стала испытывать симпатию; она помягчела и похорошела. То и дело она упоминала Уильяма Бентинка. Я замечала, что она часто разговаривала с ним за ужином и казалось, была от него в восхищении. Она повторила рассказ о том, как он спас жизнь принца, когда у того была оспа, и как заболел сам. Следы этой болезни остались у него навсегда. Анна говорила, что это были его медали за храбрость.

Однажды ко мне зашел Уильям.

– Вы поправляетесь, – сказал он.

– Так мне говорят.

– Я вижу, что это так. Когда вам будет лучше, вы поедете в Диерен. Там хороший климат и доктор Дрелинкурт поедет с вами. Я хочу, чтобы вы полностью выздоровели.

– Я знаю, как это для вас важно, – сказала я, взглядом давая понять, что прекрасно понимаю истинную причину его озабоченности моим здоровьем.

– Разумеется, – отвечал он, никак не показывая, что понял мой намек.

– Моя сестра Анна теперь совсем здорова, – продолжала я, удивляясь своей собственной смелости и радуясь ей. – У нее превосходное здоровье.

– Я знаю. Но ей не позволят путешествовать вместе с отцом.

Муж посмотрел на меня с торжеством, как бы говоря: не трать на меня свои колкости. Они настолько слабы, что скользят по мне, не причиняя вреда.

Мне очень хотелось узнать, что он имеет в виду, но я молчала. Не дождавшись от меня вопроса, Вильгельм продолжал:

– Ваш отец хотел взять ее с собой, уезжая из Англии, но в последний момент это ему не удалось. Народ не допустил этого. Они подозревали, и не без оснований, что он попытается обратить ее в католичество.

– Я не понимаю. Куда отправился мой отец? Почему он должен был покинуть Англию?

Принц улыбнулся почти благодушно.

– Ну, конечно, вы не понимаете, – сказал он, намекая, что где уж мне было понять государственные дела. – Ваш отец покинул Англию.

– Почему?

Опять довольная улыбка скользнула по лицу Уильяма.

– Ему предложили уехать. Вы можете назвать это изгнанием.

Мне стало страшно, и он понял это. Больше всего на свете я хотела увидеть своего отца и услышать от него, что произошло. Я разволновалась, и, боясь последствий этого волнения для моего здоровья, он быстро сказал:

– Ваш отец сейчас в Брюсселе. Он узнал о вашей болезни и приедет навестить вас.

Я закрыла глаза. Я не хотела задавать больше вопросов. Отец приедет. Я предпочитала услышать о случившемся от него.

* * *

Какая радость была увидеться с ним! Мы обнялись и прижались друг к другу, не в силах оторваться.

– Я так беспокоился о тебе, – сказал отец.

Мария-Беатриса стояла рядом с ним со слезами на глазах.

Я заметила, как они оба изменились. Отец выглядел усталым; Марию-Беатрису, которая была всего на несколько лет старше меня, сейчас можно было бы вполне принять за мою мать.

Я нежно расцеловала мачеху и повернулась к отцу.

– Я не могу дольше оставаться в неведении, – сказала я. – Я должна знать, что произошло с вами.

– А разве ты ничего не знаешь? – удивился отец. – Здесь много моих недругов. Уж они-то, наверное, постарались распространить радостные для них новости.

– Со мной они своей радостью не делились.

– Тогда слушай! Все очень просто. Нас просили покинуть Англию. Даже мой брат сказал, что это необходимо.

– Он казался очень огорчен нашим отъездом, – продолжала Мария-Беатриса. – И все же он сам отдал такое распоряжение. Я так ему и сказала. Я не могла сдержаться. «Вы опечалены, государь? – сказала я. – Но ведь вы сами отправляете нас в изгнание. Конечно, мы должны ехать. Вы король, и такова ваша воля».

Мне показалось, что она вот-вот вновь расплачется. Отец погладил ее по руке.

– Мой брат не виноват, дорогая, – сказал он. – Он был вынужден так поступить. Все это из-за негодяя Оутса.

– Я знаю, – сказала мачеха. – Мне очень жаль, что я сказала так. Карл добр. Он все понимает. Это было ясно по его виду.

– Изгнание? – сказала я. – Как вас могли изгнать?

– Ты не знаешь, что происходит в Англии. Этот человек… Тайтус Оутс… Он возбудил такие волнения в народе, что вынудил нас к отъезду.

– Я слышала о нем, – сказала я.

– Я полагаю, принц Оранский очень интересуется этими событиями.

– Он редко говорит со мной о государственных делах.

Вид у отца был мрачный. Его чувства к Вильгельму не изменились. Я знала, что, как бы отец и мой муж ни вели себя внешне, вражда между ними была непреодолима.

– Этот Оутс – законченный лжец и негодяй, в этом нет сомнения. Но народ не видит этого – или не хочет видеть.

– Они верят тому, чему хотят верить, – сказала Мария-Беатриса.

– У него есть сообщники: Уильям Бедлоу, Израэль Тондж и другие. Оутс утверждает, что был одно время католическим священником. Он был членом ордена иезуитов, и именно от них он якобы узнал о заговоре.

– А какие цели преследуют, по его словам, заговорщики?

– Убить короля, образовать католическое правительство и уничтожить в Англии протестантов.

– Но при чем здесь вы?

– Я – католик и не скрываю своих убеждений. Поэтому парламент счел за благо, чтобы я на время покинул Англию, и мой брат был вынужден с ними согласиться.

Теперь я лучше понимала, что произошло. Мне стало понятно, почему их нынешний визит в Гаагу, как и предыдущий приезд Марии-Беатрисы с Анной, был строго конфиденциальным. Ситуация была слишком щекотливой, чтобы они могли посетить меня открыто. Тем более что и Уильям был в значительной степени замешан в этих делах; всем было известно, какие перспективы открывал перед ним отказ англичан принять монарха-католика.

* * *

Оставшись наедине с Марией-Беатрисой, я поняла, насколько она встревожена.

Она рассказала мне, что в свои первые годы в Англии она была счастлива, как никогда, а теперь все изменилось.

– Я часто думаю, – сказала Мария-Беатриса, – что, будь твой отец протестантом, мы жили бы счастливо. Народ любил его раньше, как и короля. Они оба щедро наделены обаянием, присущим всем Стюартам. Но, к сожалению, твой отец слишком честен, чтобы отказаться от своей веры.

Она рассказала мне об обстоятельствах их отъезда.

– Мы хотели взять с собой твою сестру, и она была в восторге, что увидится с тобой, но, когда об этом стало известно, поднялась буря протестов. Народ опасался, что твой отец постарается обратить ее в католичество, и поэтому ей не разрешили поехать с нами.

– Как бы я хотела ее видеть!

– Она сказала, что все равно скоро соединится с нами. Может быть, это и удастся устроить.

– Люди даже не могут представить себе, как горька порой может быть жизнь королев.

– И твоя тоже? – спросила она.

Я только вздохнула.

– Но ведь у тебя есть муж. – Мария-Беатриса вопросительно посмотрела на меня, но я промолчала. – Принц нас хорошо принял, когда мы приехали в Голландию, – продолжала она. – Нас ожидал почетный караул. Твой отец был доволен, но он тут же объяснил, что визит неофициальный и ему лучше оставаться инкогнито. Мы поехали в Брюссель и теперь опять вернемся туда, потому что, мой милый лимончик, мы не должны здесь задерживаться – мы будем жить там в доме, где жил твой дядя во время своего изгнания. Я часто думаю о нашей первой встрече, о нашей дружбе. Какое это было счастливое время! Кто бы знал, что все это так случится?

Бедная Мария-Беатриса! Бедный отец! Ведь все могло бы быть по-другому!

Я спросила про ее дочь, и лицо ее вспыхнуло от удовольствия. Но оно тут же вновь омрачилось.

– Я хотела взять Изабеллу с собой. Она такое прекрасное дитя. Но нам не позволили. Твой отец собирается обратиться королю с просьбой позволить Изабелле присоединиться к нам. Может быть, мы убедим его позволить Анне ее сопровождать.

– Я думаю, парламент не захочет, чтобы они приехали к вам.

– Да, но король может настоять. Он понимает нас.

– Король благоразумен, – сказала я, – и вряд ли захочет вызвать народное недовольство. Он еще не забыл годы в изгнании.

– Да, наверное, ты права. Это только твой отец поступает по-своему, не думая о последствиях. – Мачеха вздохнула. – Все из рук вон плохо, – продолжала она после недолгого молчания. – Повсюду неприятности… Герцог Монмутский…

– А что с Джеймсом? – воскликнула я.

– Он стал очень честолюбив. Этот ужасный заговор ему на руку. Он постоянно демонстративно подчеркивал свою приверженность протестантской вере. Можно подумать, что он наследник престола.

– Джемми не законный сын короля и не может рассчитывать на корону.

– Я говорю тебе, что он честолюбив. Он хочет привлечь народ на свою сторону. Я полагаю, он все же надеется, что в один прекрасный день корона достанется ему.

– Нет! Это невозможно…

Я вспомнила моего живого и остроумного кузена, чьих посещений мы с Анной всегда ждали с таким нетерпением – теперь и он враг моего отца! Скольких неприятностей можно было бы избежать, если бы мой отец не выставлял напоказ свою веру. Уже не в первый раз я почувствовала против него некоторое раздражение. Король держал свои убеждения в секрете, и все у него шло благополучно. Если бы только мой отец обладал такой же мудростью.

Но тут же я устыдилась своих мыслей. Это было вероломством по отношению к отцу. Отогнав их, я заговорила об Изабелле.

Их пребывание было кратким. Отец сказал мне, что они приехали только взглянуть на меня и убедиться, что я вполне поправилась после моей болезни.

Вскоре они вернулись в Брюссель.

* * *

Я постоянно думала об отце и жалела не только его и Марию-Беатрису, но и королеву Катарину. Она тоже была в крайней опасности, потому что эти гнусные люди обвиняли и ее в участии в заговоре. Как им только могло прийти в голову, что она хочет убить короля, своего мужа! Все это был абсолютный вздор, и я была уверена, что дядя защитит ее от злонамеренных врагов. Но каково приходилось теперь этой бедной женщине?

Король не должен был жениться на католичке. Мой дед, король-мученик Карл, был тоже женат на католичке. Генриетта-Мария с ее неукротимым характером была фанатически религиозна, и многие возлагали на нее вину за столь трагический конец царствования ее мужа.

Католики повсюду вносили раздор, как и в случае этого последнего заговора.

Я всегда защищала моего отца, но, поступая неосторожно и неумно, он многим приносил большие несчастья.

На ужинах в апартаментах фрейлин развивалась все более бурная деятельность. Элизабет Вилльерс по-прежнему играла там роль хозяйки, и меня изумляло, с какой важностью она держала себя даже в присутствии Уильяма. Но он, казалось, не замечал ее высокомерия. Я даже видела, как он часто обращается к ней, принимая некоторых английских гостей.

Что касается меня, то я постепенно приобретала уверенность в себе. Я доказала, что могу внутренне противостоять Уильяму, и мне стало легче.

И все же мне порой казалось, что мое редкое присутствие на этих вечерах как бы невольно сковывает всех собравшихся. Я пыталась убедить себя, что это только мое воображение, но что-то подсказывало мне, что я и впрямь стесняю их своим присутствием.

На одном из приемов, последовавших вскоре после отъезда моего отца и Марии-Беатрисы, я обратила внимание на незнакомца. Он не походил на придворного. Я узнала в нем англичанина. Он очень увлеченно говорил о чем-то с Сидни. Вскоре к ним присоединился Сандерленд, и они еще более оживленно стали беседовать втроем.

Я подозвала к себе Бетти Селбурн, которая всегда знала всех и каждого и отличалась благоразумием и осторожностью.

– Кто это говорит с лордом Сандерлендом? – спросила я.

Секунду помедлив, она ответила:

– Это мистер Уильям Бедлоу.

– Кто он?

– Я не знаю, ваше высочество. Я с ним незнакома. Кажется, он прибыл с поручением для лорда Рассела.

– Бедлоу, – повторила я. Фамилия показалась мне чем-то знакомой.

– Ваше высочество желает, чтобы его вам представили?

Я еще раз обратила внимание на неприятное выражение лица и неловкие манеры незнакомца.

– Нет, Бетти, – сказала я, – не надо.

Позже, лежа в постели без сна, думая об отце и бедной королеве Катарине, я вспомнила, где я слышала ранее об этом человеке. «Тайтус Оутс и его друзья – Тондж и Бедлоу».

Уильям Бедлоу – сообщник Тайтуса Оутса.

Что делал в Гааге этот человек, один из тех, кто хотел погубить королеву и моего отца? Ответ был ясен: моего отца собирались лишить права наследства, и первым кандидатом на английский престол должен был стать Уильям.

От ужаса мне стало дурно. Я не желала принимать в этом участия. Я хотела устраниться от всего этого.

Как мог мой отец повергнуть всех нас в эту трясину интриг и бедствий? А Уильям? Какое участие он принимал в происходящем?

* * *

Меня поразило, что человек, замешанный вместе с Тайтусом Оутсом в папистском заговоре, был принят при дворе в Гааге. Но еще больше я была потрясена сделанным мной вскоре открытием.

Мне повезло, что у меня в услужении находилась эта недалекая парочка, Бетти Селбурн и Джейн Рот, поскольку я узнала многие подробности из их повседневной бездумной болтовни. Анна Трелони была осторожнее и всегда старалась скрыть от меня любые новости, которые, по ее мнению, могли взволновать меня.

Кто-то упомянул приезд моего отца, и Джейн сказала:

– Это было за день до его болезни.

– Болезни? – спросила я. – Какой болезни?

Бетти тоже при этом присутствовала, и они с Джейн обменялись взглядами.

– Пустяки, – сказала Бетти. – Я думаю, принц просто не хотел беспокоить ваше высочество.

– Если это были пустяки, как они могли меня обеспокоить? – Они обе промолчали, а я продолжала: – Откуда вам об этом стало известно?

– Об этом шли разговоры, – сказала Джейн. – Вашему высочеству известно, как люди любят болтать.

Я почувствовала, что в этой болезни было что-то таинственное, и вместо того, чтобы осторожно поощрить их продолжить разговор и в результате выудить у них подробности, я сказала повелительно:

– Я желаю знать правду. Расскажите мне все немедленно.

Я видела выражение на их лицах. Положение было безвыходное. Им придется рассказать мне.

– Это произошло как раз перед отъездом герцога и герцогини из Гааги в Брюссель, – сказала Бетти. – У герцога ночью началась рвота и острые боли – по крайней мере так говорят.

– И вы молчали?

– Элизабет сказала нам, что принц всем запретил даже упоминать при вас об этом случае. Ведь вы и сами тогда еще не совсем оправились после болезни.

Я внезапно заметила, что мои руки сжались в кулаки. Я с трудом сдерживала свой страх и отчаяние.

– Отчего он заболел? – спросила я настойчиво.

Бетти и Джейн снова переглянулись.

– Должно быть, что-то он съел за ужином, – сказала Джейн.

– Но ему стало гораздо лучше утром, – добавила Бетти. – Уехал он уже совсем здоровым.

Меня охватило негодование. Я была очень встревожена. Не было ли это покушением на моего отца?

Все эти люди, собиравшиеся вокруг Элизабет, были его врагами. Они хотели устрашить его, чтобы расчистить путь к трону моему мужу.

А Вильгельм? Неужели это сделано с его одобрения? Я не могла поверить, чтобы такой религиозный человек мог замышлять… убийство.

* * *

Мне стало стыдно, что я хоть на минуту могла подумать так о моем муже. Уильям был суров, непреклонен, ужасно честолюбив, но он никогда не стал бы соучастником убийства – убийства своего тестя.

Мне захотелось как-то искупить такую недостойную мысль.

Мое отношение к отцу немного изменилось. Многие, и в том числе мой дядя, называли его глупцом. Я слышала, как король сказал однажды: «Никто не станет пытаться свергнуть меня, иначе им придется иметь дело с Иаковом. Этого они не захотят. Сомневаюсь, чтобы он и четыре года продержался на троне». Мой бедный заблудший отец. Если бы не излишняя склонность к женщинам, как и у брата, он был самим совершенством, но как он мог так глупо вести себя в вопросе веры?

Меня удивило, что я могла думать так о человеке, которого так долго боготворила. Уж не начинаю ли я смотреть на него глазами моего мужа?

Я с нетерпением ожидала известий из Брюсселя и была в восторге, узнав, что Анна и моя сводная сестра, маленькая Изабелла, направляются туда.

В этом была заслуга короля, поскольку сам парламент никогда не позволил бы Анне жить с отцом, опасаясь, что он станет пытаться обратить ее в католичество. Уж не ослабел ли фанатизм в Англии, подумала я, хотя до меня по-прежнему доходили слухи об арестах и казнях людей, оговоренных Тайтусом Оутсом. И мой отец по-прежнему находился в изгнании. Но то, что Анне позволили посетить его в Брюсселе, казалось мне все же добрым предзнаменованием.

Когда они туда прибыли, они захотели повидаться со мной, и мне удалось убедить мужа разрешить встречу, хотя это опять был неофициальный визит, поскольку Уильям не желал никакой шумихи вокруг пребывания моих родных в Голландии. Он не без оснований опасался, что в Англии это многим не понравится.

Мой муж оказался в сложном положении. Он был уверен теперь, что я буду королевой и он разделит со мной трон, как мой супруг. Но нет, не как супруг. Если бы я стала королевой, он настоял бы на том, чтобы стать королем. В конце концов, ведь у него были и свои собственные права. Но ему приходилось помнить о важности моего положения. Он и в самом деле немного изменил свое отношение ко мне, с тех пор как я стала проявлять твердость.

Итак, я желала увидеть свою семью, и он не мог отказать мне в этом. Причем он не желал еще и слишком явно выказывать свои честолюбивые устремления. Так что ему приходилось действовать осторожно.

Анна и Изабелла прибыли, и он приветствовал их достаточно тепло. Я была вне себя от радости. Мы целовались и обнимались, вместе проливая слезы. Все Стюарты склонны к сентиментальности.

Правда, возникло одно осложнение. Анна привезла в своей свите Сару Черчилль, а поскольку Сара отказалась расставаться со своим мужем, полковник Черчилль тоже должен был быть включен в свиту.

Анна вырастала. Ей уже было почти столько же, сколько мне, когда вышла замуж. Пока еще для нее никого не выбрали, но ее это совершенно не волновало. Она обожала Сару, была ей абсолютно предана. Только и слышно было «Сара говорит это…», «Сара делает это так…». Мне это надоело. Анна была неспособна принять без подруги даже самое простое решение. Да и вообще сестра была слишком ленива, чтобы решать что-либо.

Сара заметила мое неудовольствие, но она была слишком властной, чтобы подчиняться кому-либо. Она и своим мужем пыталась управлять так же, как Анной. Увидев их вместе, я была изумлена: казалось, он был рабски ей предан.

– Сара такая умная, – сказала Анна. – Я не удивляюсь, что он стал ее рабом.

– Не пытается ли она поработить и тебя? – спросила я.

Анна близоруко прищурилась на меня:

– Как она могла бы? Она моя фрейлина и во всем предана мне.

Моя милая простушка Анна; она не изменилась. Она со своей обычной готовностью во всем уступала Саре, хотя я заметила, что Сара, будучи осторожной по природе, никогда не выражала своих пожеланий в форме приказов.

Однажды Анна сказала мне:

– Сара находит, что принц обходится с тобой не так, как следует.

– Вот как?

– Да. Она говорит, что на твоем месте не потерпела бы этого.

– Это очень дерзко с ее стороны.

Анна хихикнула:

– Сара всегда была дерзкой. Что ж, такова, какова есть! Никому ее не обойти. Она говорит, что ты наследница английского трона, более важная особа, чем он и…

– Наш дядя король проживет еще долго, как и наш отец. Мой муж – принц и штатгальтер Голландии, а ты или я сможем унаследовать корону, только если у нашего отца не будет сына.

– Сара считает, что народ Англии не примет нашего отца и даже его сына.

– Если Сара такая умная, какой ты ее считаешь, пусть лучше занимается своими собственными делами, а высочайших особ предоставит самим себе.

– Мэри, – в недоумении воскликнула Анна, – неужели тебе не нравится Сара?

– Я нахожу, что Сара Черчилль слишком много на себя берет. Ей следует помнить свое место.

Я знала, что она передаст мои слова Саре и что той они не понравятся. Я была очень довольна.

В другой раз Анна сказала:

– Сара считает, что Элизабет Вилльерс слишком заносится.

С этим я была согласна, но промолчала, и Анна продолжала:

– Сара думает, что у нее на это есть причина.

– То, что происходит в моих апартаментах, не касается Сары, – сказала я. – Было бы неплохо, сестрица, если бы ты объяснила ей, что, если она затеет какие-нибудь интриги в моем придворном штате, может оказаться необходимым отослать ее домой.

Анна посмотрела на меня изумленно:

– Отослать Сару! Ты этого не сделаешь!

– Очень даже сделаю, – возразила я. – Это мой придворный штат, и я делаю здесь все, что мне угодно. – Сара говорит, что ты ничего не можешь сделать вопреки желаниям принца.

– Сара ошибается. Я – принцесса Оранская, и я могу делать все, что пожелаю.

Я очень гордилась собой. Я сознавала свою власть и была намерена ею воспользоваться. Я была старшей дочерью своего отца, и это придавало мне особое положение. Я хотела, чтобы не забывали об этом.

Я знала, что Анна передала наш разговор Саре Черчилль, потому что других ее замечаний я больше не слышала; но после этого Сара Черчилль и я всегда не любили друг друга.

Этот визит моих родных, как и предыдущий, был вынужденно кратким. Мой бедный отец не мог забыть, что он – изгнанник. Он был очень грустен. Я могла его понять. Я с крайней неохотой покидала свою страну, но во, всяком случае, я покидала ее с почетом. Меня не изгоняли.

Наше прощание с отцом, мачехой, сестрой и маленькой Изабеллой было очень печальным. Мы со слезами на глазах заверяли друг друга, что скоро увидимся вновь.

* * *

При гаагском дворе ощущалось напряжение. Из Англии поступали грустные известия. У короля Карла было несколько припадков – один за другим. Он был уже немолод и из-за своего образа жизни едва ли мог по-настоящему оправиться от них.

Говорили о народной печали не только в Лондоне, но и по всей стране.

Разгульная жизнь короля не лишила его симпатии, которую все к нему испытывали. Его многочисленные любовницы, его скандальные связи не имели никакого значения. Народ любил своего Веселого монарха. Ни один король не пользовался такой любовью, с тех пор как по улицам Лондона бродил высокий и красивый Эдуард IV, ловя пылким взором прекрасных женщин.

Все чаще в апартаментах фрейлин собирались за ужином гости, все чаще на этих приемах присутствовали посланцы из Англии и почти столь же часто бывал на этих вечерах и Уильям.

Я постоянно думала о том, каково сейчас приходится моему отцу, отрезанному от родины. Потом пришло известие, что он спешно отбыл в неизвестном направлении, оставив свою семью в Брюсселе, а еще через некоторое время стало известно, что он в Англии.

Мы все в напряжении ожидали дальнейшего развития событий.

Развязка наступила неожиданно. Король выздоровел. Припадки миновали, и он совсем поправился. Я могла вообразить себе, как развлекло его всеобщее возбуждение и его ядовитые насмешки над тем, как он всех их провел.

Моего отца он принял ласково. При всем своем легкомыслии Карл искренне любил свою семью и только из-за своей решимости «никогда не быть вновь изгнанником» он уступил общему требованию выгнать своего брата.

Даже те, кто любил моего отца, винили в произошедшем его самого, а не Карла. Если бы, забыв свою щепетильность, он исповедовал бы свою религию втайне, ничего бы не случилось.

Эта мысль приходила мне снова и снова. И должна признаться, когда я вспоминала, какие огорчения отец доставил всем близким, я начинала испытывать против него раздражение.

Итак, отец был снова в Англии. Но позволят ли ему остаться?

В Гааге все были настороже. Уильям немедленно принимал каждого, кто прибывал во дворец с вестями. Все ждали, чем это кончится. И, наконец, дождались. Мой отец возвращался в Брюссель. Он ехал за своей семьей и по дороге собирался остановиться в Гааге.

Тем временем до нас дошли слухи, что англичане все равно не позволят моему отцу остаться в стране. Я интересовалась его планами и встретила его со смешанным чувством радости и тревоги. Как только мы остались наедине, я спросила его, что произошло.

Он с большим чувством рассказал мне о встрече с братом.

– Карл не виноват, – сказал он. – Несмотря на своих министров… несмотря на настроения народа… он не отправил меня в изгнание.

– Значит… вы возвращаетесь в Лондон?

– Этого он также не мог допустить. На него оказывалось слишком сильное давление. Только те, кто находился в Лондоне, могут понять, какой вред мне нанес этот чудовищный заговор. Народ разъярился. На улицах кричат: «Долой папистов!» Каждому слову Тайтуса Оутса верят как Евангелию. Он вызвал взрыв ненависти к католикам.

– И вы дали им понять, что являетесь одним из них, – сказала я тоном упрека.

– Я тот, кто я есть.

– Что же будет теперь?

– Меня посылают в Шотландию.

– В Шотландию! В изгнание в Шотландию!

– Нет. На этот раз не в изгнание. На этот раз я еду с почестями. Я буду там представителем короля. Так что у меня будет полная возможность проявить себя.

Я невольно испытала чувство облегчения.

– Карл считает, что моя семья должна остаться в Лондоне. Он обещает о них позаботиться. Анне, разумеется, придется остаться, но Марии-Беатрисе, возможно, все-таки удастся поехать со мной.

– Что ж, – сказала я. – Наверное, для вас Эдинбург лучше, чем Брюссель.

Он печально улыбнулся.

– Конечно, Эдинбург не заменит мне Лондона, но он… он ближе к Лондону. – Отец помолчал и добавил: – О дочь моя! Как бы я хотел, чтобы вернулись счастливые дни!

Я снова ощутила вспышку раздражения против него. Наши дни могли бы быть счастливыми, если бы он не декларировал так открыто свою веру.

И снова печаль разлуки и мысль о том, когда же мы увидимся снова.

Это расставание я запомнила на все последующие годы.