Годы неслись мимо меня все быстрее и быстрее. Я чувствовала, что превратилась из участницы самых разнообразных событий в их стороннюю наблюдательницу, и это было очень непривычно и странно.

Генриетта не нуждалась более ни в моих советах, ни в моей помощи. Она быстро превратилась в настоящую светскую даму, и король был влюблен в нее. Я подозревала, что она тоже неравнодушна к нему. Что же до Филиппа, то… откровенно говоря, мы никогда не сомневались, что он будет холоден к своей молодой супруге и предпочтет ей мужское общество. Генриетта отнеслась к этому совершенно равнодушно. Пожав плечами, она закружилась в вихре придворных удовольствий.

Моя дочь, казалось, никогда не уставала. Она с радостью сочиняла множество балетов и всегда участвовала в них, ибо танцевала превосходно. Ее новая жизнь очень нравилась ей. Она привыкла к поклонению и с неизменной благосклонностью выслушивала комплименты. Цвет ее лица сравнивали с жасмином и розами, а перед взглядом ее огромных голубых глаз не мог устоять ни один мужчина. Людовик просто обожал ее и слушался во всем, так что маленькая королева начала ревновать и в конце концов пожаловалась свекрови. Анна всегда ненавидела семейные склоки и потому пришла ко мне посоветоваться относительно поведения Генриетты.

– Ей не стоит постоянно находиться подле короля, – мягко заметила Анна. – Это место королевы.

Я согласилась со своей собеседницей, хотя в душе была горда тем, что моя девочка превратилась в первую красавицу французского двора. Я пообещала Анне переговорить с Генриеттой, но предложила ей со своей стороны предостеречь короля.

В это время Генриетта и впрямь играла в жизни Людовика главную роль, как – я была уверена – и он в ее. Как же мне было обидно, что они не стали мужем и женой! Ведь они являли собой поистине идеальную пару. Про них начали даже говорить:

– Где король, там и принцесса.

Она была очень счастлива, и счастье ее было тем больше, что она помнила, как много лишений ей пришлось перенести. Теперь ее брат стал королем Англии, а она была любима королем Франции. Моя дорогая дочь была очень привязана к этим двум самым могущественным мужчинам Европы.

Благодаря Генриетте при французском дворе распространилось увлечение музыкой и поэзией. Она покровительствовала Люлли, и Людовик сделал его придворным музыкантом. Все стали дружно восхищаться творениями великого Мольера и Мадлен де Скрюдери, и это тоже было заслугой Генриетты.

Когда она забеременела, многие, разумеется, стали намекать на то, что тут не обошлось без Людовика, но я слишком хорошо знала свою дочь и была уверена, что ребенка она ждет от Филиппа. Генриетте, как и мне, нравилось, когда за ней ухаживают, но дальше этого дело не шло. Я тоже не очень любила то, что называла «этой стороной брака», но никогда не забывала о своем супружеском долге и потому исправно рожала Карлу детей. Так что Генриетта наверняка оставалась верна мужу.

Беременность у нее проходила тяжело. Я забрала ее к себе в Пале-Рояль. Людовик навещал ее. Дабы избежать сплетен, мы устроили так, что его постоянно видели в обществе одной из придворных дам Генриетты, как будто он приходил вовсе не к моей дочери. Это была неприметная хромоножка по имени Луиза де Лавальер. Конец этой истории известен всем.

Когда подошел срок, Генриетта родила ребенка. Это оказалась девочка, чем были крайне разочарованы и Филипп, и Генриетта.

Моя дочь вскоре оправилась от родов, но выглядела по-прежнему озабоченной, хотя уже по другой причине. Слухи о короле и де Лавальер становились все навязчивее. Затем мы получили известие из Англии. Карл женился на Екатерине Браганса, и я поняла, что мне пора съездить в Лондон.

Генриетта проводила меня до Бове. Предстоящая разлука до слез опечалила нас обеих. Похоже было, что Генриетте очень хотелось поехать со мной, но так как это не представлялось возможным, она просила меня многое передать Карлу.

В моей свите состоял подросток лет тринадцати-четырнадцати, которого звали Джеймс Крофтс. Его мать, небезызвестная Люси Уолтер, умерла, после чего мальчик был отдан на попечение лорду Крофтсу, который дал ему свое имя, хотя ни для кого не было тайной, что Джеймс являлся незаконнорожденным сыном английского короля. Сам молодой человек тоже знал об этом и делал все возможное, чтобы и остальные не забывали о его происхождении. Он был очень красив, и его наружность выдавала в нем Стюарта. Если бы Карл попытался оспорить свое отцовство, ему было бы весьма трудно это сделать. Приятный и обаятельный, Джеймс был в то же время так по-королевски дерзок, что просто не мог не понравиться мне.

Я готовилась к встрече со своей новой невесткой. Генри Джермин, побывавший недавно в Лондоне, отзывался о ней очень лестно. Особенно же радовало меня то, что она была католичкой.

Пересечь пролив для меня, как всегда, оказалось неимоверно мучительно. Я ненавидела морские путешествия и все свои переезды из Франции в Англию и обратно воспринимала как тяжкую повинность. Тем более что я не смогла простить англичанам, что они так поступили с моим мужем и изгнали его семью из страны. В отличие от меня мой сын, казалось, забыл прежние обиды, и хотя в свое время ему пришлось много ездить по Европе, Англия осталась для него родиной.

Я испытала огромное облегчение, когда вновь ступила на твердую землю и по суше, с удобствами, направилась в Гринвич, где меня уже ожидали король и королева.

Я была очень взволнована, увидев сына и ощутив прикосновение его губ к моей руке и щекам. Он всегда поражал меня, когда я встречалась с ним после долгой разлуки. Глядя на его некрасивое и в то же время такое притягательное лицо, я просто терялась. А при этой нашей встрече присутствовала еще и его супруга!

Генри не солгал мне: она была очаровательна. Я сердечно обняла невестку и проговорила:

– Я приехала в Англию, чтобы иметь удовольствие познакомиться с вами. Клянусь, я буду любить вас как дочь и преданно служить вам как своей королеве.

Томные глаза Екатерины наполнились слезами благодарности, так что я даже задала себе вопрос: а нашла ли она в этой стране то счастье, какое подобает королевской супруге? Она ответила, что станет мне почтительнейшей дочерью, куда более послушной и любящей, чем кто бы то ни был из моих детей, не исключая и ее мужа, и я была очень рада.

Карл снисходительно улыбнулся, и, наблюдая за Екатериной, я поняла, что она, подобно многим своим предшественницам, влюблена в него. Я хотела надеяться, что мой сын сможет сделать ее счастливой, хотя до меня доходило множество слухов о его беспорядочной жизни. Это, возможно, было простительно, пока он скитался по Европе, но сейчас, когда он утвердился на английском троне и дал стране королеву, ему следовало образумиться.

Джеймс Крофтс совершенно очаровал короля, который так с ним носился, что я подумала: в присутствии Екатерины было бы уместнее проявить большую сдержанность. И я дала себе слово поговорить с ним об этом, когда мы останемся наедине.

Карл спросил, устроит ли меня на время моего пребывания в Англии Сомерсет-Хаус, и я сказала, что этот дворец всегда мне нравился. Затем Карл с супругой уехали в Хэмптон-Корт. Я должна была присоединиться к ним позднее. Карл знал, что я не выношу морских путешествий, и решил дать мне отдохнуть.

Джеймс Крофтс последовал за королем, при мне же осталось лишь несколько моих приближенных. Я была рада, что перед тем, как отправиться дальше, мне предстоит провести несколько спокойных дней. Как приятно было сидеть на берегу реки, неспешно беседуя с Генри, общество которого неизменно доставляло мне удовольствие.

Генри, казалось, всегда знал, что происходит вокруг. Он ловил всевозможные намеки, впитывал слухи и готов был посвятить не один день тому, чтобы докопаться до истины. Поэтому можно было ожидать, что ему известно, ладят ли между собой король и королева.

– Думаю, – сказала я ему, – Карлу необычайно повезло с женитьбой. Они кажутся такими счастливыми!

– Ах, – возразил Генри, – я не уверен, так ли это на самом деле.

– Что вы имеете в виду? – настойчиво спросила я.

Генри помрачнел. Он не прочь был иной раз пересказать свежую сплетню, но сейчас дело касалось моего сына!

– Королева очень страдает… – начал он неуверенно.

– Однако я этого не заметила… – вмешалась я.

– Возможно, ей не хотелось огорчать вас сразу же после прибытия в Англию, – предположил Генри.

– Что же ее мучит? – не понимала я.

– У короля есть любовница, Барбара Кастлмейн, – задумчиво произнес Генри.

– Я слышала это имя, – вспомнила я.

– Ваше Величество, кто же его не слышал! Это замечательная женщина!.. – воскликнул Генри и осекся. Помолчав мгновение, он пояснил: – По мнению некоторых, самая красивая женщина в Англии – но, следует признать, и самая опасная. Она полностью подчинила себе короля. Именно она – виновница всех несчастий Екатерины.

– Она была его любовницей еще до того, как королева приехала в страну? – осведомилась я, хотя знала ответ на этот вопрос.

– И до, и после того, Ваше Величество, – подтвердил Генри, – но сейчас король хочет сделать ее одной из приближенных королевы.

– Не может быть! – воскликнула я, возмущенная такой непочтительностью.

– Уверяю вас, что так оно и есть. Когда королеве предложили список ее будущих придворных дам, имя Барбары Кастлмейн в нем значилось первым, – рассказывал Генри. – Екатерина его вычеркнула. Позже ваш сын лично представил Кастлмейн королеве, которая милостиво приняла ее и даже позволила поцеловать себе руку. Разумеется, она знала о чувствах короля к этой особе, но не заметила, что она была внесена в новый список где-то в конце. Когда же одна из ее приближенных указала ей на это, королева была так потрясена, что у нее пошла носом кровь и она упала в обморок.

– Бедное дитя! Неужели Карл не понимал, что делает?! – негодовала я.

– Ваше Величество, он весь во власти этой Кастлмейн, – говорил Генри. – Король даже потребовал, чтобы его супруга перед ней извинилась. И вот теперь Екатерина отказывается принять эту особу, а Карл настаивает на своем.

– Это ужасно! – воскликнула я.

– Кларендон пытался убедить короля в том, что он неправ, и Карл, несомненно, прекрасно это понимает, но, как я уже сказал, перед чарами леди Кастлмейн он бессилен, – заключил Генри.

Я была вне себя. Екатерина понравилась мне с первого взгляда. Мне показалось, что у нее мягкая, восприимчивая натура, но самое главное – она была католичкой, и я надеялась, что она благотворно повлияет на Карла.

В какое же трудное положение попала я, едва ступив на английскую землю! Сидя на берегу реки, я долго обсуждала это с Генри.

– Всякий раз, когда я приезжаю в эту страну, меня сразу же окружают сплошные неприятности, – говорила я. – О Генри, как мне хочется опять очутиться в Шайо или Коломбе!

Потом я вспомнила о моей дорогой Генриетте и обо всем, что произошло с нею во Франции, – и впервые в жизни вдруг почувствовала себя старой и, в сущности, равнодушной к тому, что творится в моей семье. Все мои дети выросли, и я ощутила острое желание отгородиться от их суетных забот и уединиться в своем маленьком замке в Коломбе, окружив себя лишь преданными друзьями, такими же – или почти такими же – старыми, как и я. Мы хорошо понимали друг друга и могли бы мирно жить вместе.

Теперь мне более всего хотелось поскорее вернуться назад во Францию. Я не хотела ссориться с Карлом, так как знала, что он всегда любил меня. Я не хотела ссориться с Джеймсом, а это неизбежно произошло бы, если бы я стала давать ему советы. И даже Генриетта давно уже предпочитала поступать по-своему.

Как выяснилось, я приняла весьма мудрое решение. Карл и Екатерина помирились, и она даже согласилась принять леди Кастлмейн в число своих придворных дам. Мало того, как ни странно, она вовсе не разлюбила Карла и была по-прежнему привязана к нему.

Сомерсет-Хаус, как и множество других замков и усадеб, был разграблен людьми Кромвеля и нуждался в ремонте, поэтому я довольно долго прожила в Гринвиче. В конце же лета я с радостью перебралась в Сомерсет-Хаус. Примерно в это же время я совершила маленькое открытие: после того как я прекратила вмешиваться в дела своих детей, они стали лучше относиться ко мне.

Мне очень нравилась королева, и она часто навещала меня. Это было печальное маленькое создание, чувствовавшее себя очень одиноким. Она страстно мечтала о ребенке, но у нее уже было несколько выкидышей и она не походила на женщину, способную произвести на свет здоровое дитя. Это огорчало и ее, и Карла; оба они прекрасно сознавали, что дело тут не в нем, ибо у него было трое или четверо незаконнорожденных детей, которых он не отказывался опекать, и все они отлично себя чувствовали.

Меня все больше тянуло в родную Францию. Я не любила холодные английские зимы, а местные туманы отвратительно действовали на мои легкие. В конце концов я сказала себе, что, невзирая ни на что, покину родину моего мужа и навсегда обоснуюсь неподалеку от Парижа. Правда, предполагалось, что я останусь жить в Англии, ибо Карл положил мне большое денежное содержание и Кларендон не хотел, чтобы эти деньги уплывали во Францию, но мое здоровье и состояние духа не позволяли мне долее задерживаться здесь. Я объявила о своем решении королю, но он воспротивился моему желанию и заверил, что сделает все, чтобы жизнь моя протекала приятно и покойно. Я вынуждена была подчиниться.

Я почувствовала себя намного лучше, окончательно обосновавшись в Сомерсет-Хаусе. Круглоголовые занимали его довольно долго и успели там похозяйничать. Сознание этого было поначалу неприятно для меня. Они уничтожили все лепные украшения, разбили зеркала, сожгли нарядную мебель, но более всего пострадала, разумеется, моя любимая церковь. Я проявила большой интерес к восстановлению дома, ибо многое, а вернее сказать – почти все, было сделано сообразно с моими вкусами и желаниями. Потолки украсила великолепная роспись, по стенам были развешаны позолоченные бронзовые канделябры… Дворец приобрел поистине королевский вид, и я заново полюбила его. Я велела повесить на окна плотные занавеси малинового шелка и установить за ними экраны, которые прекрасно защищали от холодных ветров, дувших с реки. В доме был великолепный сводчатый зал, за которым располагалась большая комната, где я могла принимать горячие ванны. Садовники сделали для меня дорожку, по которой я спускалась к реке, не пачкая ног. Ничто больше не напоминало о присутствии в Сомерсет-Хаусе этих противных пуритан.

У меня появился свой собственный небольшой двор, душой которого являлся, конечно же, Генри Джермин. Моим канцлером был именно он – лорд Сент-Альбанс. Я завела музыкантов, псарей, сокольничих – ведь я всегда так любила разнообразные развлечения. Выезжала я в большой карете или же в портшезе, и меня непременно сопровождали двенадцать алебардщиков в черных, расшитых золотом одеждах. У меня была дюжина гребцов, которые требовались мне, если я решала путешествовать по реке. Короче говоря, я жила по-королевски, и этим я была обязана не только Карлу, но и себе. Ведь я столько лет бедствовала, сберегая каждый грош и отказываясь от самого необходимого только ради того, чтобы вернуть моему сыну отцовский престол. И Карл, разумеется, оценил это.

Когда ремонт Сомерсет-Хауса был закончен, я оказалась вся в долгах, но это меня мало беспокоило и даже служило извинением: ведь я редко принимала у себя визитеров, не давала балов и не устраивала приемов.

Мимо моих окон часто проплывали разнообразные лодки и суда, и я с удовольствием наблюдала за ними. Река вообще давала мне много поводов для развлечения, потому что на ней ни на день не затихала оживленная жизнь. Летом я устраивала концерты, и над водой далеко разносились чарующие звуки музыки. Оказалось, я чувствую себя гораздо лучше, когда не даю людям многочисленных советов и не пытаюсь переделать их на свой лад. Генри Джермин очень одобрял мой новый образ жизни. Он всегда считал, что окружающих стоит изучать, но не учить. Он растолстел и страдал подагрой, но по-прежнему оставался моим неунывающим лучшим другом.

Теперь я не принимала ни одного решения, предварительно не посоветовавшись с ним. Думаю, именно это было причиной ходивших о нас многочисленных слухов. Уверяли даже, что мы давно женаты и у нас есть общий ребенок. Мы с Генри весело смеялись над подобными россказнями и не обращали на них ни малейшего внимания.

У герцогини Йоркской родилась дочь, которую назвали Мэри. Я надеялась, что она окажется более здоровой, чем ее брат, проживший всего несколько месяцев. Это так ужасно, когда дети умирают… и потом я была согласна с Карлом, говорившим, что Анна – хорошая и добрая женщина. К сожалению, она успела уже надоесть Джеймсу, весьма часто менявшему любовниц. Поведение Карла и Джеймса привело к тому, что у английского двора сложилась в Европе не очень хорошая репутация, но меня это теперь не касалось. Я научилась держаться от всего этого в стороне и по-прежнему думала о том, как бы хорошо было вернуться во Францию и повидаться с моей доброй подругой королевой Анной.

Бедная Екатерина все никак не могла родить ребенка, и потому Карл даровал Джеймсу Крофтсу титул герцога Монмутского. Это, разумеется, очень задело королеву, так как подчеркивало то обстоятельство, что у ее мужа был здоровый и красивый сын от другой женщины.

Поговаривали, что Карл вот-вот объявит Монмута престолонаследником, официально признав его своим ребенком, но этого не случилось. Карл никогда не любил осложнять себе жизнь лишними заботами, и, размышляя об этом, я находила такое поведение вполне разумным.

Леди Кастлмейн утратила свое влияние на него, но не успела Екатерина порадоваться этому, как короля пленила новая красотка – Фрэнсис Стюарт. В этом был весь Карл, и я надеялась, что Екатерина со временем смирится с его неукротимым нравом. Вместе с тем я понимала, что переступить через свои чувства ей было нелегко. Если бы я сама очутилась в молодости в ее положении, я, должно быть, превратила бы жизнь своего супруга в сущую муку, но никогда бы не сдалась.

Зима 1664 года выдалась очень суровой. Я заболела и слегла. Врачи советовали мне уехать из Англии, и их рекомендации послужили для меня предлогом.

Тем временем началась война с Голландией, которая немало меня тревожила. Карл сказал, что опасается, как бы Франция не решила поддержать голландцев, и надеется, что, если я уеду на свою родину, мне удастся убедить Людовика не делать этого. Была еще одна причина для моего отъезда. В Лондоне несколько человек заболели чумой, и мой сын боялся, что вот-вот может разразиться настоящая эпидемия.

Я должна была выехать в конце июня, но еще до этого произошло крупное морское сражение, в котором мой сын Джеймс разгромил голландцев. Он вернулся с триумфом, но я не переставала беспокоиться о нем и умоляла Карла внушить брату, что даже в сражении нужно заботиться о собственной безопасности. Джеймс всегда отличался безоглядностью, что доказала, например, его необдуманная женитьба.

Проделав еще одно ужасное морское путешествие, я вновь ступила на французскую землю. Здесь меня ожидали дурные вести: захворала Генриетта. До нее дошли ложные слухи о том, будто ее брат Джеймс убит, которые так ее потрясли, что она прежде времени родила. Увидев меня, она обрадовалась. Полагаю, мой приезд помог ей справиться с недомоганием. Моя девочка была не слишком счастлива, и я спрашивала себя, стоят ли громкие титулы того, чтобы платить за них столь дорогую цену. Я вспоминала о Карле и о его бедной маленькой королеве, которая вынуждена была мириться с его бесконечными любовницами и не могла родить ребенка, хотя так страстно об этом мечтала. Я думала о Джеймсе и Анне Хайд, чей брак был поначалу таким романтичным; однако теперь они больше не любили друг друга… Но, пожалуй, самой несчастной из всех моих детей оказалась Генриетта. Жена Филиппа Орлеанского, брата французского короля!

Моя дочь призналась мне, что у ее мужа бывают приступы совершенно необъяснимой ревности. Он просто не мог переносить, когда она наслаждалась обществом других мужчин, хотя сама Генриетта нисколько его не интересовала. Мало того, он приводил своего любовника шевалье де Лоррана в дом, и они открыто предавались плотским утехам.

В Англии тоже было неблагополучно. Эпидемия чумы таки началась. Двор выехал из Лондона, где уже многие дома были помечены красными крестами, которые предупреждали прохожих, что им следует держаться подальше. Ночами по пустынным улицам мрачно громыхали похоронные дроги и слышался крик:

– Выносите ваших мертвецов!

Я отправилась навестить королеву Анну. Та ужасно страдала от нестерпимой боли в груди, где у нее образовалась опухоль. Анна знала, что дни ее сочтены.

В начале следующего года она умерла, и я, горюя об этой бедной душе, сделавшей столько добра другим людям, все же приняла весть об ее кончине с облегчением. Ведь она наконец-то обрела покой.

Между тем Франция, к моему огорчению, объявила войну Англии, выступив на стороне Голландии. Я знала, что Людовик не хотел этого и, несмотря на застарелую взаимную неприязнь французов и англичан, пытался прийти к соглашению с Карлом. Как раз тогда голландский флот, потерпевший ранее столь сокрушительное поражение, приплыл к берегам Англии и сжег несколько военных кораблей, в том числе – «Короля Карла».

В довершение всех несчастий в Лондоне вспыхнул большой пожар, и город на две трети выгорел. Огонь уничтожил восемьдесят девять храмов, включая собор святого Павла, и свыше тринадцати тысяч жилых домов. Я была очень расстроена, услышав, что в пожаре обвиняют католиков, и собиралась даже поехать в Англию, чтобы опровергнуть эти гнусные домыслы.

Англия переживала тяжелые времена. Из-за чумы в стране почти замерла всякая торговля, а война все более опустошала государственную казну. Мое содержание было уменьшено, и я с возмущением написала об этом Карлу. Я сама изо всех сил старалась жить скромно, но не могла же я отказать себе в удовольствии помогать бедным и нуждающимся или же жертвовать деньги на возвращение заблудших в истинную католическую веру!

Я отправилась в Коломбе и стала жить там тихой и мирной жизнью в окружении ближайших друзей. Первым среди них был мой дорогой Генри, без которого я не могла обойтись и дня.

У меня были мои книги, моя музыка, моя вера. Я неустанно молилась и много думала о прошлом, вновь и вновь переживая минувшие события и спрашивая себя, не могла ли я как-то изменить их ход. Эти мысли становились все навязчивее, я плохо спала, меня мучил кашель, и временами я чувствовала себя вконец больной.

Генриетта, приехавшая навестить меня, пришла в ужас, увидев мое состояние, и сказала, что пригласит заслуживающих доверие докторов.

– Со мной не происходит ничего особенного, – ответила я. – Когда мне станет немного лучше, я поеду в Бурбон на воды. Пожалуйста, Генриетта, не тревожься.

– Но, матушка, – воскликнула она, – я же не слепая! Вы должны согласиться принять лекарей.

– Я вовсе не хочу походить на тех дам, которые начинают рыдать от легкой головной боли или порезанного пальца, – возразила я.

– Дорогая матушка, это не подлежит обсуждению. Я намерена призвать к вам лучших врачей Франции.

Мне пришлось уступить, ведь я и впрямь чувствовала себя очень плохо.

– Если бы я могла спать, – пожаловалась я. – Но сон не идет ко мне: едва моя голова касается подушки, я переношусь в прошлое – а там много такого, за что я корю себя.

– Вам пропишут что-нибудь, что поможет вам уснуть, – успокаивала меня Генриетта.

– Я не стану принимать этих снадобий. Еще старый Майерн предостерегал меня от них, – сопротивлялась я.

– Мы должны выслушать мнение докторов, – твердо сказала Генриетта и перестала меня уговаривать.

Наутро в Коломбе прибыли действительно лучшие врачи Франции: лейб-медик Людовика господин Валло, лейб-медик Филиппа господин Эспуа и лейб-медик Генриетты господин Жульен.

Я позволила им осмотреть себя, а потом лежала и ждала, пока они тихо беседовали в дальнем углу комнаты с Генриеттой.

Мне все это было безразлично, ибо я прожила трудную жизнь, а теперь состарилась и была готова умереть.

В конце концов господин Валло сказал мне:

– Ваше Величество больны, больны тяжело, но, слава Богу, не опасно. Вы почувствуете себя лучше, если сможете уснуть и избавиться от тех мыслей, что вас мучат. Поэтому, господин д'Акен, – обратился он к моему личному врачу, – я хотел бы добавить к тем лекарствам, что вы прописали больной, еще три грана…

«Три грана! – подумала я. – Это значит – опиума! Я никогда не принимала его и сейчас не стану». А вслух проговорила:

– Я не буду пить ваше снадобье.

– Ваше Величество, – отозвался господин Валло, – оно пойдет вам только на пользу. Вы сможете как следует выспаться.

– Теодор Майерн говорил, что я не должна принимать таких лекарств, – возразила я.

– Ваше Величество, его воззрения устарели. Нынешняя медицина заметно продвинулась вперед, – объясняли доктора.

Тут все стали меня уговаривать, включая и Генриетту.

– Милая матушка, вы просто обязаны принимать это лекарство. Вы почувствуете себя много лучше.

– Не обещаю, – ответила я, – но постараюсь уснуть и без него.

День прошел хорошо. Я некоторое время работала, много молилась и беседовала с друзьями. За ужином Генри развлекал нас различными скандальными историями из жизни французского двора. Я, как ни устала, не могла удержаться от смеха.

В обычный час я приготовилась лечь в постель, но почувствовала, что мне вновь не уснуть. Нынче вечером я очень много размышляла. Явственнее, чем когда-либо, передо мной вставало мое прошлое. Оно обступало меня со всех сторон и лишало покоя. Я вспоминала свой приезд в Англию, наши ссоры с Карлом… Какой глупой девочкой была я тогда! Вспомнила я и ту огромную радость, что мы доставляли друг другу потом… Но ах, как же быстро начались наши несчастья! Мне было очень нелегко. Что-то подсказывало мне, что все могло обернуться иначе, будь у Карла другая жена. В какой мере была я повинна в этом ужасном убийстве в Уайтхолле?

А после этого? Жила ли я для других? Я отвернулась от моего сына Генри, и он умер, так и не примирившись со мной. Не стали мы добрыми друзьями и с Мэри. Я часто не ладила также с Джеймсом, и если не ссорилась с Карлом, то только потому, что он по натуре не был склонен к ссорам.

Я не могла избавиться от нахлынувших на меня сомнений. Раньше я скорее сердцем, чем умом, была убеждена в своей правоте, теперь же я со страхом допускала, что не раз совершала роковые ошибки.

Все эти мысли гложут меня, лишают сна. Я боюсь. В последнее время давно минувшие события предстают передо мной с пугающей ясностью, и меня не покидает гнетущее чувство вины. Я была так уверена, что заслужу вечное спасение… я так сильно любила мужа… так любила детей… Но что я сделала с ними?

Я должна уснуть. Я позову одну из своих придворных дам и скажу ей, что согласна принять снадобье господина Валло, потому что хочу уснуть. Я не могу выдержать это тяжкое бремя вины. Я приму те три грана… и усну…

Вот сейчас я отложу перо и позову придворную даму…