Свадьба

Ночью, накануне своей свадьбы, я увидела странный сон, от которого в ужасе проснулась. Я находилась в церкви, рядом со мной стоял Обри; в воздухе был разлит тяжелый, приторный аромат цветов – кажется, это были лилии, источавшие всепроникающий запах смерти. Дядя Джеймс – преподобный Джеймс Сэндаун – стоял перед нами.

Эта церковь мне очень хорошо запомнилась – она находилась в приходе, где я жила школьницей у дяди Джеймса и тети Грейс. Мой отец служил в то время в далекой Индии, в каком-то гарнизоне.

Я слышала свой голос, отдававшийся эхом под сводами:

– Я, Сусанна, беру тебя, Обри, себе в мужья…

Обри держал кольцо. Он взял мою руку, его лицо начало приближаться ко мне… И вдруг меня охватил ужас. Это было лицо Обри – и одновременно не его лицо, не то лицо, которое я так хорошо знала! Черты были искажены до неузнаваемости. Они стали незнакомыми, странными, пугающими… Я услышала, как кто-то кричит:

– Нет! Нет!

Это кричала я сама.

Влажными ладонями я судорожно вцепилась в простыни, села на кровати и, дрожа от страха, уставилась в темноту. Сон очень напоминал явь. Только утром, очнувшись и придя в себя, я решила, что это все ерунда: я люблю Обри и выхожу за него замуж. Что могло навеять такой сон?

«Свадьба требует нервов!»

Так любила говорить тетя Грейс, самая практичная из всех женщин. Наверное, она права. Я попыталась забыть свой сон, но мне это никак не удавалось – уж слишком он был реальным.

Я встала с постели и подошла к окну. Вот эта церковь с нормандской башней. Сейчас в внутренней дымке она выглядела так же, как и восемь веков назад – прочная, противостоящая всем непогодам и… времени. Ею восторгались, она была гордостью дяди Джеймса.

– Венчаться в такой церкви – большая честь, – сказал он мне.

Завтра отец поведет меня к алтарю… Там я буду стоять рядом с Обри… Я все еще дрожала. Наяву все будет не так, как в этом ужасном сне!

Я подошла к гардеробу и посмотрела на свое белое атласное платье, отделанное хонитонскими кружевами. Завтра я надену его и венок из цветов померанца.

За церковью в единственной гостинице Хамберстона под названием «Черный кабан» сейчас спит Обри.

– Жених не может провести ночь перед свадьбой под одной крышей с невестой!

Так распорядилась моя тетя Грейс. Снятся ли Обри сны о предстоящем дне?

Я снова легла в постель. Спать не хотелось. У меня возникло тревожное чувство, что сон будет продолжаться всю ночь. Мысли и чувства постоянно возвращались к таинственному видению.

После семилетнего пребывания в Англии, я приехала в Индию, где служил мой отец. Здесь я познакомилась с Обри…

Отец отправил меня на родину для получения образования. В течение года я ходила в школу, а на каникулы обычно приезжала в приход, в котором жили мои дядя Джеймс и тетя Грейс, благородно взявшие на себя обязанность опекать дочь своего зятя, которая, конечно же, должна была учиться в Англии, как и подобает молодой леди. Как правило, выполнение этого правила создавало определенные трудности для людей, служивших на окраинах Британской империи, но всегда находились доброжелательные родственники, готовые прийти на помощь.

Помню, с какой радостью я встретила свой семнадцатый день рождения. Стоял июнь, и я, как обычно, была в школе, но уже было известно, что это мой последний семестр – в августе я вернусь в Индию, где провела первые десять лет своей жизни.

Конечно, такое стремление поскорее вырваться отсюда отдавало неблагодарностью, хотя я и ехала к отцу – ведь и дядя Джеймс, и тетя Грейс, и моя кузина Эллен были очень добры ко мне и старались, чтобы я чувствовала у них себя как дома. Но вообще-то мой приезд был не очень желательным вторжением, по крайней мере, вначале. Они вели свою собственную жизнь, да и дела прихода отнимали массу времени. Кузина Эллен была старше меня на двенадцать лет, и все ее мысли тогда занимал викарий, служивший у ее отца, – они собирались пожениться, как только он получит собственный приход. Дядя Джеймс пекся о душе благочестивых прихожан. У тети Грейс вообще была масса обязанностей – она участвовала в работе Союза матерей и кружка кройки и шитья, руководила хором, организовывала продажу рукоделий, устраивала чаепития в саду.

Я изо всех сил старалась не выглядеть неблагодарной, но сердце мое было уже за теми морями, которые мне предстояло пересечь, а поскольку я понимала, что в какой-то степени была обузой для родственников, то напустила на себя равнодушный и немного презрительный вид, будто мысленно сравнивала старый, неуютный приход, где держали только кухарку, горничную и служанку, с апартаментами полковника, в которых многочисленные слуги-индийцы проворно сновали по комнатам, выполняя любые наши желания.

Меня трудно было назвать ребенком-ангелом. Моя айя и миссис Фернли, которая была моей гувернанткой, до десяти лет, любили говорить, что от этой девочки можно всего ожидать. Во мне боролись две силы – я могла быть веселой, послушной, мягкой, любящей, но иногда… «Ты как луна, – говорила миссис Фернли, старавшаяся в любой ситуации пополнить мое образование. – В ней тоже есть темная и светлая сторона». Однако в отличие от луны моя темная сторона время от времени становилась видимой. «Слава Богу, не слишком часто», – говаривала миссис Фернли.

Я могла быть и упрямой – уж если что-то задумывала, то переубедить меня не удавалось никому. Стремясь достичь своей цели, я не слушала наставлений взрослых и становилась в таких случаях совершенно неуправляемой.

«Нам надо побороть твою темную сторону, – призывала миссис Фернли. – Ты, Сусанна, самый непредсказуемый ребенок на свете».

Моя айя, которую я просто обожала, выражалась иначе: «В этом маленьком теле два духа. Они борются, и мы еще увидим, который победит, когда ты станешь настоящей взрослой леди.

Все время, пока я была в Англии, детские воспоминания об Индии, не покидали меня. Я взрослела, а воспоминания все больше бередили мне душу.

После смерти матери ответственность за меня легла на плечи айи. Отец же оставался где-то в тени – большой, важный, он был для меня вторым после Бога. Отец очень любил меня и умел быть нежным, но его служба не позволяла проводить со мною много времени. Теперь я понимаю, как он беспокоился обо мне. Проведенные вместе с отцом часы были восхитительными! Он рассказывал мне о своей службе, и я испытывала чувство гордости за него.

Однако, ближе всего в то время была мне моя айя – знакомая, пахнущая мускусом, мой постоянный спутник и друг. Я обожала гулять с ней. Она обычно крепко держала меня за руку, боясь отпустить от себя хоть на шаг, от этого наши прогулки казались опасными и волнующими. Узкие улочки были полны представителей разных племен и каст. Вокруг было пестро и шумно. Бритоголовые буддийские монахи в шуршащих одеяниях шафранного цвета, парсы в причудливых шляпах под зонтиками. Мне запомнились их женщины с яркими глазами, обрамленными черными ресницами, сверкающими в прорезях чадры. И неизменно мое восхищение вызывал заклинатель змей. Под звуки волшебной музыки, лившейся из его дудочки, зловещая кобра поднималась из корзины, раздувая свой капюшон к удивлению и ужасу зрителей. Мне всегда разрешалось опустить рупию в кувшин, стоявший рядом с фокусником, а он в ответ в цветистых выражениях благодарил меня, обещая счастливую жизнь и множество детей, причем, всегда первым ребенком он пророчил сына.

В воздухе стоял аромат мускуса, смешанный с другими, гораздо менее приятными запахами. Индию я могла узнать даже с закрытыми глазами – по запаху. Меня приводили в восторг блестящие цветастые сари, в которых щеголяли индийские женщины. Они почему-то не носили чадру, как объяснила мне айя, из-за принадлежности к низшей касте. На мой взгляд, они были гораздо красивее женщин из высших каст, одежда которых скрывала их формы, а чадра – лица.

Миссис Фернли рассказывала, когда Карл II женился на Екатерине Браганса, Бомбей – «Ворота Индии» – стал нашим владением.

– Какой прекрасный свадебный подарок! – воскликнула я. – Когда я буду выходить замуж, я тоже хочу получить такой.

– Такие подарки дарят только королям, – объяснила мне миссис Фернли, – и это скорее обуза, чем благо.

Мы часто совершали прогулки в экипаже, запряженном пони, по Малабарскому холму. Оттуда был хорошо виден величественный дом губернатора. В этих поездках меня почти всегда сопровождала миссис Фернли, не упускавшая случая пополнить мои знания. Однако иногда я ездила с айей, и вот она-то рассказывала мне гораздо более интересные вещи, чем моя гувернантка. Мне было любопытно услышать о кладбищах, где обнаженные трупы лежали прямо на земле до тех пор, пока их плоть не склевывали стервятники, а их кости не выбеливало солнце, – по мнению айи, это было благороднее, чем оставлять умерших на съедение червям. Такие сведения казались мне наиболее захватывающими, чем сообщения миссис Фернли о том, что Индией раньше правила династия Моголов, а после появления Ост-Индской компании индийцы должны чувствовать себя поистине счастливыми – ведь теперь о них заботится наша великая королева.

Во время каникул я часто сидела у себя в спальне и смотрела в окно, на приходское кладбище. Его серые камни с надписями, наполовину стертыми безжалостным временем, почему-то навевали воспоминания о жарком солнце, синем море, чарующей музыке, ярких сари и загадочных глазах, сверкавших сквозь прорези чадры. Я думала о наших слугах, которые молниеносно и бесшумно выполняли любые наши желания, мальчиках в длинных белых рубахах и белых брюках, проницательном и лукавом кансама – правителе кухни, который каждый день отправлялся на рынок и выглядел при этом как магараджа в сопровождении лакеев, послушно семенивших в нескольких шагах поодаль и готовых по его приказу нести покупки, когда оживленное обсуждение – непременный спутник любого торга – приводило стороны к согласию.

Я вспоминала узкие улицы и на них повозки, влекомые терпеливыми и печальными волами, окруженными роем надоедливых вездесущих мух. Рулоны яркоокрашенного шелка в лавках; разносчиков воды; вечно голодных собак; коз с колокольчиками на шее – они мелодично позванивали, когда животные проходили мимо; деревенских женщин, приехавших в город, чтобы продать свой нехитрый товар. Тамилы и патаны, брамины и кули – весь этот пестрый многонациональный люд смешивался на живописных улицах, а время от времени среди них появлялся изысканно одетый богач в тюрбане, украшенном рядами блестящих драгоценностей. И нищие… Вот их я не смогу забыть – больные, и убогие, сверкавшие глубокими черными глазами, которые, казалось мне, будут преследовать меня всю жизнь. Они даже снились мне по ночам, когда я лежала в постели под сеткой, предназначенной для защиты от хищных насекомых.

Мне было четыре года, когда умерла моя мать – нежное, любящее, прекрасное существо. Несмотря на смутные воспоминания, мне казалось, что она всегда рядом. В ее рассказах об Англии, в голосе и глазах угадывалась такая тоска, что даже я, несмотря на юный возраст, это понимала. Она описывала зеленые луга, на которых росли лютики, особый английский дождь, мягкий и нежный, и солнце, которое всегда было теплым и ласковым и никогда – или почти никогда – обжигающим. Все это казалось мне «Небесами обетованными».

Мать пела мне английские песни – «Взгляни на меня своими чудными очами», «Салли в парке» и «Викарий из Брея». Это были песни ее юности.

Мой дед служил пастором Хамберстонского прихода. После смерти дедушки его сын Джеймс вступил в ту же должность и продолжал там жить, так, что когда я впервые очутилась в Хамберстоне, место не показалось мне совершенно незнакомым – ведь я хорошо знала его по рассказам матери.

Наступил печальный день, когда меня перестали пускать к матери – у нее открылась тяжелая форма лихорадки, очень заразная. Помню, как отец посадил меня к себе на колени и сказал, что мы с ним остались вдвоем. Смутно помню чувство утраты и печали, охватившее меня при этом сообщении, но для того, чтобы осознать всю глубину трагедии, произошедшей в нашем доме, я была слишком мала.

Доброжелательные женщины – в основном жены офицеров – наполнили детскую. Они старались приласкать и побаловать меня. От них я узнала, что моя мать вознеслась на Небо. В своем воображении я представила себе это как поездку в страну с зелеными лугами и мягким дождем, по которой она так тосковала и чаепитие с Богом и ангелами, а не с офицерскими женами. Я решила, что она скоро вернется оттуда и все мне расскажет.

В то же время у нас появилась миссис Фернли. Лихорадка, убившая мою мать, поразила и ее мужа-офицера. Он умер через несколько дней. Миссис Фернли до замужества служила гувернанткой, очень беспокоилась о своем будущем, и мой отец предложил, пока она не решит, что делать дальше, быть гувернанткой у его осиротевшей дочери.

Это казалось наилучшим выходом. Так я впервые увидела миссис Фернли.

Ей было в ту пору примерно тридцать пять лет. Она добросовестно выполняла свои обязанности, из самых лучших побуждений по отношению ко мне. Я была благодарна миссис Фернли, но очень привязалась к айе, которая всегда привлекала меня своей необычностью и загадочностью. Я обожала ее бездонные темные глаза и любила расчесывать длинные черные волосы. Иногда, отложив щетку, я запускала в них пальцы. Тогда айя говорила:

– Это так приятно, Су-Су. В таких руках божья благодать.

Она рассказала мне о своем детстве, проведенном в Пенджабе, о том, как она приехала в Бомбей, чтобы поступить в услужение в богатую семью, а наш кансама – ее хороший друг – привел ее к полковнику. И теперь она так счастлива, что живет здесь со мной.

После смерти матери отец стал проводить со мной больше времени – каждый день по часу или дольше – и я лучше узнала его. Он всегда выглядел печальным. У нас иногда проходили чаепития, и приходившие гости спрашивали, как продвигаются мои занятия. При полку был еще один или два ребенка, и порой меня приглашали на вечеринки, которые устраивали родители этих детей. Миссис Фернли, в свою очередь, приглашала детей к нам.

Айя очень любила смотреть на наши игры – «Бедняжка Дженни плачет», «Фермер в сарае», «Музыкальные стулья». При этом миссис Фернли или еще кто-нибудь из женщин играли на фортепьяно. Потом айя пела услышанные ею песни «Бедняжка Дженни» в ее исполнении звучала поистине патетически, а «Фермеру в сарае» она придавала какой-то маршеобразный оттенок.

Офицерские жены очень жалели меня – ведь девочка так рано осталась без матери. Я поняла это только тогда, когда стала старше и осознала, что ее путешествие на Небо – не просто какая-то поездка, как я вначале воображала. Смерть необратима. Она случается на каждом шагу. Один из слуг в нашем доме как-то сказал мне, что многие нищие, которых я сегодня видела на улицах, могут не дожить до следующего утра.

– Потом приедет повозка и заберет их, – продолжал он.

Когда я услышала его слова, это напомнило мне чуму в Лондоне. И леденящий душу возглас:

«Выносите своих мертвецов!»

Мертвых бродяг на улицах Бомбея не надо было ниоткуда выносить – у них не было своего пристанища.

Причудливый мир великолепия и нищеты, бурной жизни и безмолвной смерти окружал меня в Индии, и воспоминания о нем останутся со мной навсегда. Иногда перед моим мысленным взором возникал наш кансама, важно шествующий по рынку с хитрой улыбкой на губах – позже я узнала, что она выражает торжество по поводу удачно сделанной покупки. Я слышала, как женщины обсуждали друг с другом поучительную историю Эммы Олдерстон, которая вообразила, что справится с покупками лучше своего нечестного кансама, но рыночные торговцы сговорились запрашивать с нее такие немыслимые суммы, что ей пришлось выложить гораздо больше, чем тратил индиец.

– Это их образ жизни, – говаривала Грейс Герлинг, жена капитана. – Лучше принимать его таким, как он есть.

Я любила сидеть на кухне и наблюдать, как работает наш кансама. Он был такой большой и важный, прекрасно понимал, что я им восхищаюсь, и находил себя в самом деле неотразимым. Часто он угощал меня какими-нибудь лакомствами и, скрестив руки на объемистом животе, смотрел, как я их поглощала. Мне хотелось сделать ему приятное, и поэтому мое лицо при этом неизменно выражало восторг.

– Никто не готовит цыплят так, как кансама полковника-сахиба. Лучший кансама в Индии! Ну-ка, мисси Су-Су, ловите!

С этими словами он бросал мне лепешку с мясом барашка.

– Ну как, нравится? А теперь запейте. Хорошо? То-то же…

Я пила холодный лимонный сок с розовым сиропом и слушала болтовню кансама о том, какие блюда он умеет готовить. Кансама вообще любил поговорить о себе.

В течение десяти лет все это составляло мою жизнь. Незабываемые годы! И неудивительно, что воспоминания о них постоянно оставались со мной. Один случай особенно врезался мне в память.

До сих пор вижу мельчайшие подробности происшедшего. На солнце уже было очень жарко, хотя стояло еще утро, и дневной зной ждал нас впереди. Я вместе с айей пробиралась по узким проходам рынка и иногда останавливалась полюбоваться содержимым ларька с безделушками, пока айя беседовала с его хозяином. Мы проходили мимо висевших на вешалках ярких сари, мимо похожих на пещеры небольших закусочных, где готовились национальные блюда, старались увернуться от коз, трусивших рядом с людьми, обходили попадавшуюся время от времени корову и не сводили глаз с прытких загорелых мальчишек, а больше всего – с их проворных пальцев. Наконец, мы вышли из рынка на широкую улицу, где все и произошло.

В это утро на улицах было удивительно много всякого рода транспорта – вот груженый верблюд важно прошествовал к базарной площади, вот проехала повозка, которую тащили волы. В тот момент, как айя сказала, что нам пора двигаться к дому, перед одной из повозок внезапно возник мальчик лет четырех или пяти. Я в ужасе наблюдала, как его отбросило от удара повозки под колеса телеги.

Мы бросились и подобрали его. Он весь побелел и очень испугался. Мы положили его у обочины. Вокруг тут же собралась толпа, все оживленно что-то говорили, но этого диалекта я не понимала. Кто-то побежал за помощью.

Мальчик все это время неподвижно лежал на земле. Я опустилась на колени рядом с ним и, повинуясь какому-то инстинкту, положила руку ему на лоб. Странное чувство при этом охватило меня – даже не могу объяснить, что это было. Что-то вроде экстаза… В тот же миг лицо мальчика изменилось. Казалось, на какое-то мгновение он перестал чувствовать боль. Айя не сводила с меня глаз.

Я сказала ребенку по-английски:

– Все будет хорошо. Скоро тебе помогут. Тебе станет лучше.

Но не слова успокоили его, а прикосновение моих рук.

Скоро подоспела помощь. Мальчика осторожно подняли и положили в повозку, которая тут же отъехала. Когда я снимала руку, то заметила по глазам ребенка, что боль опять возвращается к нему.

Мне самой была непонятна та сила, которая исходила от меня.

Мы продолжали прогулку в молчании, не говорили об этом инциденте, но я знала, что он присутствует в наших мыслях.

Вечером, уложив меня, как обычно, в постель, айя вдруг взяла мои руки и страстно их поцеловала.

При этом она сказала:

– В этих маленьких ручках огромная сила, Су-Су. Возможно, ты можешь лечить прикосновением.

Я была очень взволнована.

– Ты имеешь в виду этого мальчика сегодня утром? – спросила я няню.

– Да, я все видела, – ответила она.

– И что это значит?

– Это значит, что у тебя есть дар. Он здесь, в этих прелестных маленьких ручонках.

– Дар? Ты думаешь, я могу делать людей лучше?

– Я думаю, ты можешь облегчать боль, – ответила айя. – Делать людей лучше подвластно рукам более всемогущим, чем твои.

Иногда по вечерам я ездила верхом вместе с отцом. У меня был свой собственный пони – одна из самых больших радостей моей жизни, и я очень гордилась нашими выездами. Бок о бок с отцовской лошадью, в белой блузке и юбке для верховой езды мы с отцом составляли существо понятия – семья. И чем старше я становилась, тем теснее становились узы, связывающие нас. С маленькими детьми он держался несколько застенчиво, что вызывало во мне нежность. В том возрасте мне казалось, что фамильярность граничит с презрением. Мне хотелось смотреть на отца снизу вверх, и он делал все для того, чтобы мне это удавалось.

Он часто рассказывал мне о своей службе, об Индии, о роли британцев здесь. Меня переполняла гордость за его часть, за Империю, но больше всего – за него самого. Отец говорил со мной и о моей матери. Оказывается, ей никогда не нравилась Индия. Мама постоянно скучала по родине, но храбро пыталась не показывать этого. Он беспокоился обо мне – ребенке без матери и с отцом, который не может уделять этому ребенку столько внимания, сколько требуется.

Я говорила ему, что мне хорошо, миссис Фернли – прекрасный товарищ, я очень люблю свою айю и совершенно счастлива.

– Ты хорошая девочка, Сусанна, – сказал мне на это отец.

Я рассказала ему о случае с мальчиком на дороге.

– Ты знаешь, папа, это было так странно… Когда я прикоснулась к нему, то почувствовала, как от моих рук исходит какая-то сила. И он тоже почувствовал, потому что перестал ощущать боль. Я точно знаю, что перестал.

Отец улыбнулся.

– Вот ты и совершила доброе дело, – пошутил он.

– Ты что, не веришь, что это было так? – настаивала я.

– Ты поступила как добрый самаритянин. Надеюсь, что ему окажут настоящую помощь. Больницы здесь очень плохи. Если у него сломаны кости, только Бог ему поможет. Ему повезет, если они срастутся как надо.

– Значит, ты не думаешь, что у меня… особое прикосновение… или что-то вроде этого? А вот айя верит.

– Айя!

Он улыбнулся доброй, но немного презрительной улыбкой.

– Что могут туземцы знать о таких вещах?

– Она как будто говорила об исцеляющем прикосновении. Но, папа, это и вправду было чудом!

– Возможно, мальчику было просто приятно, что английская леди опустилась рядом с ним на колени.

Я умолкла. Было ясно, что ни с ним, ни с миссис Фернли нет смысла говорить о мистических предметах. Они оба были слишком практичны, «слишком цивилизованы». Но я не могла выбросить этот случай из головы, со мной до сих пор никогда не происходило ничего столь же важного.

Однажды, после того, как мне исполнилось десять лет, во время нашей совместной прогулки отец как-то сказал мне:

– Видишь ли, Сусанна, тебе пора получить образование.

– Но миссис Фернли говорит, что я хорошо учусь.

– Понимаешь, дорогая, придет время, когда ты перерастешь миссис Фернли. Она считает, что это время почти настало. Кроме того, твоя гувернантка решила вернуться на родину.

– Правда? Значит, тебе придется найти еще кого-нибудь на ее место?

– Не совсем так. На земле есть только одна страна, где молодая английская леди должна получить образование, и эта страна – Англия.

Я замолчала, пытаясь осмыслить услышанное.

– А как же ты? – наконец спросила я.

– Я, конечно, останусь здесь.

– Ты хочешь сказать, что я поеду в Англию… одна?

– Моя дорогая Сусанна, это происходит со всеми молодыми людьми, выросшими в Индии. Ты ведь сама видела. Придет время, и настанет твоя очередь. Наверное, тебе следовало бы уехать даже раньше.

Затем отец начал излагать свой план. Миссис Фернли, наш неизменный друг, любезно предложила взять меня с собой. Она собиралась вернуться в Англию. Там она отвезет меня к дяде Джеймсу, брату моей матери, и его жене Грейс. Хамберстонский приход, где они живут, станет моим домом. Когда мне исполнится семнадцать или восемнадцать лет, я приеду назад к отцу.

– Но это значит – через семь лет! Целая жизнь…

– Не совсем так, дорогая. Мысль о расставании ненавистна мне так же, как и тебе… может быть, даже больше… но это необходимо. Нельзя позволить тебе вырасти необразованной.

– Но я уже образованная. Я очень много читаю и знаю.

– Речь идет не о книжном знании, дорогое мое дитя. Тебе предстоит усвоить хорошие манеры, научиться вести себя в обществе – в настоящем обществе, а не в таком, какое мы имеем здесь. Боюсь, милая, что другого выхода нет. Если бы он существовал, я бы уже до него додумался, потому что не хочу разлучаться с тобой. Ты будешь мне писать. В письмах мы опять будем вместе. Мне хотелось бы знать обо всем, что будет происходить с тобой. Возможно, когда-нибудь я приеду в Англию в отпуск, и мы снова будем вместе. А пока ты станешь ходишь в школу, а на каникулы будешь приезжать в Хамберстонский приход. Время пролетит быстро. Я буду по тебе очень скучать. Ты ведь знаешь, что с тех пор как умерла твоя мать, в тебе вся моя жизнь.

Он смотрел прямо перед собой, боясь взглянуть на меня и выдать свои чувства. Я же была менее сдержанной. Только позже, в Англии, я научилась скрывать свои эмоции.

Сейчас же и море, и горы, и белый дом вдалеке виделись мне сквозь пелену слез.

Жизнь менялась. Все должно было измениться, и не постепенно, как это происходит обычно, а слишком резко.

Прошел месяц, прежде чем я свыклась с тем, что мне предстояло, и после первого шока я даже начала испытывать радостное волнение. Мне часто доводилось видеть большие корабли, которые причаливали в нашей гавани или отплывали от индийских берегов. Я видела, как, стоя на борту, мальчики и девочки махали на прощание своим родителям. Скоро придет и моя очередь.

Из-за того, что миссис Фернли была занята приготовлениями к отъезду, мы теперь занимались не слишком регулярно.

– Я больше ничему не могу научить тебя, – сказала она. – Для своего возраста ты достаточно подготовлена. Читай как можно больше – это принесет тебе пользу.

Она выглядела очень оживленной, предвкушая скорый отъезд. В Англии ей предстояло жить с кузиной, пока, как выражалась сама миссис Фернли, она «не встанет на ноги».

Моя дорогая айя вела себя по-другому. И для нее, и для меня это было тягостное расставание. Мы были с ней гораздо ближе, чем с миссис Фернли. Айя знала меня еще совсем малышкой. Она знала и мою мать, и после ее смерти связь между нами только упрочилась.

Глядя на меня печальными глазами, в которых читалась покорность судьбе, свойственная ее нации, няня говорила:

– Айя всегда расстается со своими дорогими малышами. Они ей не принадлежат, а только даются на время.

Я утешила ее, сказав, что она найдет себе другого малыша. Об этом позаботится мой отец.

– Опять все сначала? – спросила она. – А где же я найду другую Су-Су?

Взяв мои руки в свои, она долго смотрела на них.

– Они похожи на лепестки лотоса, – наконец сказала она.

– Только немного грязнее, – поправила я ее.

– Они прекрасны.

С этими словами айя поцеловала мне руки.

– В них есть сила, в этих руках, и ее надо использовать. Нехорошо пренебрегать тем, что тебе дано. Твой Бог и мои боги не любят, когда к их дарам относятся презрительно. Твой долг, малышка, использовать посланный тебе дар.

– Да нет, моя дорогая айя, ты вообразила все это, потому что любишь меня. Отец сказал, что тому мальчику просто понравилось, что я встала на колени возле него, и поэтому он забыл о боли. А больше ничего не было – так считает мой отец.

– Полковник-сахиб, конечно, очень большой человек, но даже большие люди не знают всего. Иногда нищий из низшей касты знает что-то, что недоступно великому радже.

– Ну, хорошо, дорогая айя, я в самом деле чудесная, особенная. Я буду очень оберегать свои прекрасные руки.

Затем она торжественно поцеловала меня и взглянула мне в лицо своими бездонными глазами.

– Я всегда буду думать о тебе, и настанет день, когда ты вернешься.

– Конечно, я вернусь. Как только закончу школу, сразу же приеду назад. А ты опять будешь со мной.

Она покачала головой.

– Тогда я уже не буду тебе нужна.

– Ты всегда будешь мне нужна. Я никогда тебя не забуду!

С этими словами мы расстались.

Я попрощалась со всеми друзьями. В последний вечер мы с отцом обедали вдвоем – таково было его желание. В доме царила тягостная тишина. Слуги были подавлены и с грустью провожали меня глазами. Кансама превзошел самого себя, приготовив одно из своих коронных блюд, которое он называл яхнии. Это была баранина со специями. Я ее всегда очень любила, но в этот вечер она не доставила мне радости. Мы были слишком взволнованы, чтобы есть, и, немного поковыряв в тарелках, занялись манго, нектаринами и виноградом.

Казалось, вся челядь скорбит о моем отъезде.

Беседа в этот последний вечер велась как-то неестественно. Я знала, что отец пытается скрыть свои чувства, что ему с блеском удалось – никто и не заподозрил, насколько он взволнован. Его слегка выдавал отрывистый голос и деланный смех.

Он много говорил со мной об Англии, которая, по его словам, очень отличалась от Индии. В школе меня ждет строгая дисциплина. Еще я должна помнить, что я гостья дяди Джеймса и тети Грейс, которые были так добры и предложили мне проводить у них каникулы.

Я обрадовалась, когда смогла уйти в свою комнату и в последний раз лечь на постель под москитной сеткой. Уснуть мне не удалось. Я лежала и думала, какой окажется эта моя новая жизнь в Англии.

Корабль уже стоял в гавани. Много раз я смотрела на него и старалась представить, какой будет эта гавань, когда он уплывет из нее вместе со мной, но тут сон, наконец, смежил мне веки.

Наступило утро. Мы попрощались и прошли на борт в нашу каюту. Здесь во время путешествия я буду жить вместе с миссис Фернли. В последний раз мы помахали оставшимся на берегу друзьям. Отец стоял очень прямо и смотрел на меня. Я послала ему воздушный поцелуй, и он ответил мне тем же. Вдруг я увидела айю, тоже не сводившую с меня глаз, мы долго махали друг другу руками.

Как я мечтала, чтобы корабль поскорей отплыл! Расставание было слишком тягостным…

Новизна путешествия помогла мне преодолеть печаль расставания с теми, кого я любила. Миссис Фернли оказалась веселым и приятным попутчиком. Похоже, она вознамерилась выполнить буквально обещание, данное моему отцу, и не спускала с меня глаз.

Я знала, что буду безмерно тосковать по отцу, айе и вообще по Индии. Мне предстояло не только поселиться в другом доме, но и пойти в школу. Возможно, такое обилие перемен было к лучшему – новые впечатления не оставят места для грусти.

Как и предполагалось, миссис Фернли доставила меня в приход с видом человека, отлично выполнившего свой долг, и отбыла вместе со своей кузиной, встретившей нас в порту. Я рассталась с бывшей гувернанткой без особой грусти. Только когда я оказалась одна в отведенной мне комнате с низким потолком, который поддерживали тяжелые дубовые балки, и решетчатым окном, выходившим на церковный двор, огромная тяжесть невыносимого одиночества опустилась на детские плечи. На корабле было много интересного – само плавание по морю, то бурному, то спокойному и гладкому, как озеро, беседы с пассажирами, встречи с новыми местами. Мы плыли мимо Кейптауна с его прекрасной бухтой, обрамленной горами, мимо Мадейры, усыпанной яркими цветами, заходили в величественную бухту Лиссабона… Обилие впечатлений помогало мне на время изгнать из мыслей тревогу о будущем.

Со временем я полюбила свою комнату. Окружающие стремились к тому, чтобы я чувствовала себя как дома. Дядя Джеймс, преданный своей работе и всегда очень серьезный, изо всех сил старался быть веселым, но его попытки выглядели очень нарочито и производили прямо противоположный эффект. Каждое утро он встречал меня словами:

– Здравствуй, Сусанна! А ты ранняя пташка. Если я делала что-то в саду, он обычно замечал:

– Ха-ха, кто не работает, тот не ест.

Эти фразы всегда сопровождались искусственным смехом, который, казалось, исходил не от него. Но я понимала, что он хочет помочь мне освоиться. Тетя Грейс вела себя довольно резко, но не потому, что хотела этого, а просто потому что редко обнажала свои чувства и ощущала некую неловкость наедине с ребенком. Эллен же была добра ко мне, но как-то отстраненно – все мысли моей кузины, которая была к тому же на двенадцать лет старше, поглощал викарий, служивший у ее отца, – мистер Боннер. Они собирались пожениться, как только он получит приход.

Первые несколько недель я ненавидела школу, а потом вдруг полюбила. Даже сделалась там чем-то вроде достопримечательности, потому что раньше жила в Индии. По вечерам, когда в спальне гасили свет, меня просили рассказать что-нибудь о далекой экзотической стране. Упиваясь неожиданно свалившейся на меня популярностью, я выдумывала истории, от которых волосы вставали дыбом. Это очень помогло в первые несколько недель пребывания в школе. Благодаря неустанной заботе миссис Фернли, я оказалась хорошо подготовленной и была принята в группу своих сверстников. Блестящей ученицы из меня не получилось, но и тупостью я не отличалась, а это, в конце концов, гораздо лучше, чем быть очень хорошей или очень плохой.

К концу первого года я привыкла к школе. Во время каникул меня захватила сельская жизнь – праздники на открытом воздухе, благотворительные базары, хор. Во всем, что происходило вокруг меня, я принимала деятельное участие. Слуги сочувствовали мне.

– Бедная сиротка, – услышала я как-то разговор кухарки с горничной. – Проделала такой долгий путь и теперь живет у дяди с тетей – почти что у чужих людей. И приехала-то из языческих краев! Там не место ребенку, я так считаю. Хорошо, что она здесь. Не выношу я этих иностранцев.

Я улыбнулась. Где им понять, что я любила свою айю и теперь очень скучаю по ней.

Отец регулярно писал мне длинные письма о своей службе и жизни дома.

«Иногда я рад, что ты на родине, – говорилось в одном из его писем. – Я хотел бы узнать об этом побольше. Нравится ли тебе приход? Твоя мать мне много о нем рассказывала и очень скучала по нему. Наш кансама на прошлой неделе женился. Это была очень торжественная церемония. Он со своей невестой проехали по городу в карете, украшенной цветами. Восхитительное зрелище! Ты ведь знаешь, как проходят подобные свадьбы. Его молодая жена будет жить здесь, и выполнять какую-нибудь работу по дому. Надеюсь, что их брак окажется не столь плодовитым, как того желали свадебные гости. Айя вполне счастлива. Она служит в одном хорошем семействе. Время пролетит быстро – ты не успеешь оглянуться, как придет пора собираться домой. К тому времени ты станешь «настоящей», как принято говорить, молодой леди. Дома тебя ждет много важных дел. Надеюсь, ты получишь от них удовольствие. Тебе предстоит стать «леди – полковницей», а ты понимаешь, что это значит. Надо посещать со мной все официальные приемы. Но это ждет тебя впереди, и я уверен, что ты выполнишь свои обязанности с подобающей грацией и очарованием. Ведь ты же станешь английской леди, получившей образование в престижной школе. Остался только один учебный год.

А пока я посылаю тебе свою неизменную любовь. Я думаю о тебе, хочу опять тебя увидеть, ненавижу нашу разлуку и успокаиваю себя тем, что она скоро закончится».

Какие прекрасные письма присылал мне отец! На бумаге он не стеснялся выражать свои чувства, а в жизни был очень сдержанным. Многие люди похожи на него в этом…

Иметь такого отца – настоящее счастье. Это я ощущала всегда, так же как и то, что мне повезло и с моими добрыми дядей Джеймсом, тетей Грейс и кузиной Эллен – все они изо всех сил старались, чтобы я чувствовала себя у них, как дома.

Прошел год, затем другой. В Индии возникли какие-то волнения, и отцу не удалось приехать в отпуск, как он обещал. Для меня это явилось большим разочарованием. А потом как-то так получилось, что мои отметки по истории и то, дадут ли мне роль в школьном спектакле, заняло все мои мысли, и я перестала думать об Индии. Однажды в летние каникулы я гостила у своей подруги в прекрасном особняке тюдоровского стиля, вокруг которого простирались необозримые поля. В доме была комната с привидениями, что чрезвычайно меня заинтересовало, и я уговорила свою подругу Марджори переночевать там вместе со мной. К нашему большому разочарованию, дух не появился. В следующие каникулы Марджори приехала ко мне в приход.

– Так и следует поступить, – решила тетя Грейс. – Надо отплатить гостеприимством за оказанный тебе прием.

Да, я прекрасно видела, что они очень стараются сделать приятным мое пребывание в приходе. И в целом у меня остались хорошие воспоминания об этом времени. Долгожданная свадьба кузины Эллен требовала массу волнующих приготовлений, а после нее молодые уехали в Сомерсет, где мистер Боннер получил должность. По мере сил я пыталась выполнять некоторые обязанности Эллен в доме, чтобы помочь тете Грейс и как-то выразить благодарность им за все, что они сделали для меня. Мой интерес вызывала и церковь – я с вниманием слушала проповеди дяди Джеймса и смеялась его незамысловатым шуткам.

Время шло.

Незадолго до свадьбы Эллен произошел случай, который до сих пор не изгладился из моей памяти. Я пошла вместе с ней в гости. Помню, стояла ранняя осень, и все собирали фрукты.

Когда мы подошли к ферме Дженнингсов, то заметили группу людей, стоявших под яблоней.

Эллен сказала мне:

– Наверное, какой-то несчастный случай.

Мы поспешили вперед и увидели одного из сыновей Дженнингса, лежавшего на земле без сознания. Миссис Дженнингс была очень взволнована.

– Том упал, мисс Сэндаун, – обратилась она к Эллен. – Уже пошли за доктором, но что-то их долго нет.

– Вы думаете, у него что-нибудь сломано? – спросила Эллен.

– Не знаю. Потому мы и ждем доктора.

Рядом с Томом стоял на корточках какой-то человек и прикреплял его ногу к доске. Повинуясь внезапному импульсу, я опустилась на колени по другую сторону от пострадавшего и стала наблюдать, как ему оказывают первую помощь. Было очевидно, что он испытывает невыносимую боль.

Я вынула носовой платок и вытерла ему лоб. И тут меня опять пронзило то же чувство, что я испытала в Индии, когда мальчика переехала телега.

Том взглянул на меня. Выражение его лица слегка изменилось. Он перестал стонать. Я погладила его лоб.

Эллен с удивлением смотрела на меня. Мне показалось, что она собирается попросить меня встать, но Том не сводил глаз с моего лица, и я продолжала гладить его лоб.

Прошло, должно быть, минут десять, пока пришел доктор. Он похвалил человека, наложившего шину, и сказал, что это самое лучшее, что можно было сделать в данной ситуации. Теперь его нужно очень осторожно отнести домой.

– Если вам понадобится какая-то помощь, миссис Дженнингс… – начала Эллен.

– Благодарю вас, мисс, – прервала ее миссис Дженнингс. – Теперь, когда пришел доктор, все будет в порядке.

Все дорогу назад в приход Эллен была необычно задумчивой.

– Мне показалось, ты его успокоила, – сказала она мне.

– Да. Такое уже однажды случилось.

И я рассказала ей о том мальчике в Индии. Она слушала довольно рассеянно, хотя и благожелательно, и я поняла, что гораздо больше ее занимает вопрос о том, в каком доме ей предстоит жить с мистером Боннером – в то время он как раз его купил.

Но я запомнила случай с Томом Дженнингсом и гадала, чтобы сказала об этом моя айя.

Во время вечерней трапезы разговор о происшедшем возник вновь.

– Он упал с лестницы, – доложила нам тетя Грейс. – Удивляюсь, что подобных случаев относительно мало – эти фермеры так беспечны.

– Сусанна вела себя прекрасно, – сказала Эллен. – Она гладила мальчика по лбу, пока Джордж Гриве оказывал, как мог, первую помощь. Доктор нашел, что он сделал все как нужно, и Гриве был горд собой. Однако должна сказать, что роль Сусанны он тоже отметил.

– Ты наш ангел-хранитель, – с улыбкой сказал дядя Джеймс, обращаясь ко мне.

Позже я опять вспомнила об этом инциденте и внимательно осмотрела свои руки. Когда тебе больно, должно быть, очень приятно, что кто-то гладит тебя по лбу. Любой мог так поступить.

Живя в спокойном прозаическом мире, я поневоле стала думать о своем даре именно так. Моя дорогая айя просто большая выдумщица. Да и немудрено – ведь она иностранка.

И вот, наконец, наступило мое семнадцатилетие, семнадцатый день рождения.

Все устраивалось, как нельзя лучше. Некая миссис Эмери везла в Индию свою дочь Констанс, которая была помолвлена с одним из офицеров. Она с удовольствием возьмет меня с собой. Такой поворот событий снял камень с души моего отца, а также тети Грейс и дяди Джеймса – ведь молодой семнадцатилетней девушке не пристало путешествовать одной.

Долгожданный день наступил. Я попрощалась со всеми и отбыла вместе с семейством Эмери в Тилбери, откуда нам предстояло плыть в Индию.

Путешествие прошло гладко. Эмери оказались приятными спутниками. Констанс была поглощена своей предстоящей свадьбой и не говорила ни о чем, кроме достоинств своего жениха. Погруженная в свои собственные думы, я не очень обращала внимание на ее болтовню.

Бомбейская гавань являла собой величественное зрелище – холмистый остров, по берегам которого росли пальмы, поднимавшиеся ввысь на фоне гор.

Отец встречал меня в порту. Мы обнялись. Он отстранил меня и начал внимательно рассматривать.

– Я бы тебя не узнал.

– Прошло много времени. А вот ты, папа, выглядишь так же.

– Старики не меняются. Меняются только маленькие девочки – они становятся прекрасными леди.

– Ты живешь в том же доме?

– Как ни странно – да. После твоего отъезда у нас тут были некоторые волнения. Мне приходилось на какое-то время уезжать, как ты знаешь. Но вот я и опять здесь, там же, где ты оставила меня.

Я познакомила отца с семейством Эмери. Он поблагодарил всех за заботу обо мне. Жених Констанс встречал их, и после того, как мы пообещали вскоре увидеться, они ушли.

– Ты была счастлива в Хамберстоне? – спросил меня отец.

– О да. Они были очень добры ко мне. Но, все же, это не дом.

Он кивнул.

– А Эмери? С ними тебе тоже было хорошо?

– Очень хорошо.

– Надо будет с ними увидеться. Я должен поблагодарить их как подобает.

– А как поживают здесь мои знакомые? Как айя?

– Она теперь служит у Фрилингов. Там двое детишек, еще малыши. Миссис Фрилинг довольно разбитная молодая женщина. Все находят ее привлекательной.

– Я очень хотела бы увидеться с айей.

– Ты непременно ее увидишь.

– А как кансама?

– Он стал семейным человеком. У него два сына, и он, как всегда, горд собой. Ну а теперь пойдем же, наконец, домой.

Я чувствовала себя так, как будто никуда не уезжала.

Хотя перемены, безусловно, произошли, я уже не была ребенком. У меня появились свои обязанности, и как я поняла уже через несколько дней, довольно обременительные. Я вернулась настоящей английской леди, и предполагалось, что мне надо выполнить то, что от меня ожидали.

Очень скоро меня поглотила военная жизнь. Мы жили своим небольшим кружком в чужой стране. Это было не совсем так, как раньше, а может быть, я просто слишком долго видела эту жизнь только в своем воображении. Теперь меня больше, чем в детстве, беспокоили неприглядные подробности окружающего нас мира. Я стала более чувствительной к нищете и болезням, меньше очарована красотой страны. Случалось, что я тосковала по холодным ветрам, не щадившим старую церковь, по нашему милому огороду, где росли лаванда и златоцвет, высокие подсолнухи и штокрозы. Потом я начала скучать по мягкому дождю, по празднику Пасхи и осеннему празднику урожая. Конечно, здесь жил мой отец, но я думаю, что если бы он мог поехать со мной, я бы предпочла вернуться в ту страну, которая отныне стала для меня родиной, как и для многих из тех, кто окружал меня в Индии.

При первой возможности я навестила свою айю. Миссис Фрилинг пришла в восторг от моего визита. Я очень быстро поняла, что положение моего отца вызывало у многих желание подольститься к нему, а значит, и к его дочери. Некоторые офицерские жены лезли из кожи вон, полагая, что снискать милость полковника означает обеспечить продвижение мужа по служебной лестнице.

Фрилинги жили в прелестном бунгало, окруженном красивым цветущим кустарником. Это растение было мне незнакомо. Филлис Фрилинг оказалась молодой, очень хорошенькой и, на мой взгляд, довольно кокетливой. Я сразу подумала, что вряд ли сочту ее интереснее других жен офицеров. Она вертелась вокруг меня, показывая, какую честь я оказала ей своим визитом и настойчиво угощала меня чаем.

– Мы очень стараемся не отступать тут от английских обычаев, – пояснила она. – По-моему, иначе нельзя, а то легко уподобиться туземцам.

Я слушала ее болтовню, размышляя, когда смогу увидеть айю – ведь именно это было истинной причиной моего прихода. Она начала рассказывать о танцевальном вечере, который вскоре предстоял.

– Я думаю, вы должны войти в комитет. Нужно так много сделать… Если вам нужен хороший портной, я могу порекомендовать вам самого лучшего.

Она сложила руки на местный манер и проговорила с индийским акцентом:

– «Самый лучший портной в Бомбее»… Именно так он сказал мне, и я верю, что это так и есть.

Я взяла чай и маленький кекс с пряностями.

– Кансама почитает за великую честь приготовить чай для дочери полковника, – произнесла миссис Фрилинг.

Я спросила о ее детях и об айе.

– Она хорошая няня, а дети – просто ангелы. Они любят айю, и она прекрасно с ними ладит. Иногда я сомневаюсь, правильно ли доверять их туземке… Но что поделаешь? У меня столько семейных и светских обязанностей…

Наконец, я решила, что пора приступить к главному, и напомнила хозяйке, что хотела бы увидеться с айей.

– Ну, конечно. Она будет очень польщена.

Меня провели в детскую, где дети спали после обеда. Айя сидела рядом и ждала, так как знала, что я приду.

Мы внимательно взглянули друг на друга. Она немного постарела, что было вполне естественным – ведь прошло семь лет.

Я подбежала к ней и заключила в объятия, не думая о том, как к этому отнесется миссис Фрилинг.

– Айя! – наконец смогла произнести я.

– Мисси Су-Су! – отозвалась она.

Меня глубоко тронуло, что она назвала меня этим детским именем. Я сказала:

– Я часто думала о тебе.

Она кивнула. В комнату вошел слуга и тихо сказал что-то миссис Фрилинг.

– Я вас оставлю, – обратилась она ко мне. – Думаю, вам захочется поговорить наедине.

Весьма тактично с ее стороны, подумала я.

Мы сели, не сводя глаз друг с друга. Разговаривали мы шепотом, боясь разбудить спящих в соседней комнате детей. Айя говорила, что очень тосковала обо мне. У Фрилингов милые дети, но это не мисси Су-Су. С ней никто не может сравниться.

Я начала рассказывать ей о жизни в Англии, но сразу поняла, что ей невозможно представить все это. Она поведала, что по всей Индии прокатились волнения. Здесь становится опасно жить – вскоре беды могут повториться. Она покачала головой.

– Ходят слухи… Тут действуют темные злые силы… Это нехорошо.

Айя нашла, что я переменилась, что я уже не та маленькая девочка, которая когда-то покидала Бомбей.

– Семь лет – большой срок, – напомнила я ей.

– Он кажется таким, когда происходит много событий, и коротким, когда ничего не меняется. Время в голове у человека.

Было так чудесно снова увидеть айю.

Я сказала:

– Как бы мне хотелось взять тебя к себе!

Ее лицо на мгновение осветила слабая улыбка.

– Я тоже хотела бы… Но тебе теперь не нужна айя, а детям Фрилингов нужна.

– Счастлива ли ты тут, дорогая айя?

Она промолчала, и я с тревогой заметила, как по ее лицу пробежала тень. Это меня озадачило. От общения с миссис Фрилинг у меня не создалось впечатления, что она склонна вмешиваться в дела детской. Мне показалось, что айя в ее доме вольна поступать по-своему, тогда как, служа в нашем доме, она была вынуждена считаться с миссис Фернли.

Я прекрасно знала, что моя милая айя слишком деликатна, чтобы обсуждать со мной своих хозяев, но моя тревога не прошла.

Заметив мое состояние, она сказала:

– Нигде мне не будет так спокойно, как с тобой.

Ее слова меня глубоко растрогали и одновременно удивили – я ведь отлично помнила, каким трудным ребенком бывала иногда. Возможно, время сыграло с моей няней свою очередную излюбленную шутку, представив прошлое в розовом свете, а не таким, каким оно было в действительности.

– Теперь, когда я вернулась в Индию, я стану часто навещать тебя, – предложила я айе. – Я уверена, миссис Фрилинг не будет возражать против моих визитов.

Она покачала головой.

– Ты не должна часто приходить сюда, мисси Су-Су.

– Но почему?

– Лучше не надо. Мы увидимся и так. Может быть, я приду к тебе.

Она грустно понурилась.

– Я ведь только старая айя… Я больше не твоя.

– Что за ерунда! Ты всегда будешь моей. И почему бы мне не приходить сюда навещать тебя? Я настаиваю. Теперь я леди-полковница и сама устанавливаю правила.

– Но сюда приходить не надо, – опять возразила айя. – Нет-нет… Это нехорошо.

Я не совсем понимала, что она имеет в виду. Может быть, ей в голову пришла абсурдная мысль, что не подобает дочери полковника приходить к своей старой няне в чужой дом?

Ее темные глаза сузились, как будто она прозревала что-то вдали.

– Ты уедешь… – наконец выговорила она. – Я очень долго не увижу тебя здесь.

– Ты ошибаешься. Я останусь с отцом. Неужели ты думаешь, что я проделала такой огромный путь и сразу же вернусь назад? Понимаешь ли ты, милая айя, как далеко за морями моя родина? Разумеется, я останусь тут, и мы будем видеться очень часто. Все будет как раньше… ну или почти так же.

Она улыбнулась.

– Да, сейчас не место грусти. Не будем говорить о расставаниях. Ты только что приехала. Это счастливый день.

– Так-то лучше, – поддержала я айю, и мы начали задушевную беседу, в которой то и дело проскальзывало; «А ты помнишь, как…?» И удивительное дело – многое из прошлого, что я считала давно забытым, опять вернулось ко мне в разговоре с айей.

Проснулись дети, и я смогла с ними познакомиться. Это были круглолицые упитанные малыши примерно четырех и двух лет от роду.

Выйдя из детской, я зашла попрощаться с миссис Фрилинг.

Она сидела на диване, а рядом с ней молодой человек. При моем появлении оба встали.

– А вот и вы! – приветствовала меня миссис Фрилинг. – Мисс Плейделл навестила свою старую айю, которая теперь служит у меня. Не правда ли, это большая любезность с ее стороны?

– Совсем нет, – возразила я. – Просто в детстве я была очень привязана к моей няне.

– Так это обычно и бывает. Простите, я и забыла, что вы незнакомы. Это Обри Сент-Клер. Обри, а это мисс Сусанна Плейделл, дочь полковника.

Так я впервые увидела Обри и сразу была покорена его обаянием и красотой. Он был примерно моего роста, а мой рост всегда казался мне несколько чрезмерным. У него были белокурые волосы, почти золотые, живые синие глаза и четко очерченные черты лица.

Взяв мою руку, он крепко пожал ее.

– Я чрезвычайно счастлив познакомиться с вами! – проговорил он.

– Пожалуйста, присядьте, мисс Плейделл, – попросила миссис Фрилинг. – Давайте чего-нибудь выпьем. Правда, еще немного рано, но это неважно. Для того чтобы выпить, никогда не бывает слишком рано.

Я села рядом с Обри.

– Я слышал, вы только что вернулись в Индию, – сказал он.

Я вкратце рассказала мою историю.

– Только что со школьной скамьи! – воскликнула Филлис Фрилинг, сопроводив свои слова немного резким смешком. – Ну, разве это не чудесно!

– Должно быть, это приятно – опять вернуться в Индию, – предположил он. – Загадочная, волнующая страна, не так ли, мисс Плейделл?

Я согласилась.

– Вы заметили какие-нибудь перемены?

– Я уезжала совсем молодой, точнее, десятилетним ребенком. Наверное, мое представление о стране было окрашено тонами романтизма. Теперь же я смотрю на все вокруг более реалистично.

– Увы, – признал он, – одно из неудобств взросления.

Я заметила, что он пристально изучает меня, и была польщена его вниманием. До этого у меня было мало знакомых молодых людей – только те, что жили в Хамберстоне да еще друзья дяди Джеймса и тети Грейс. Как я догадывалась, за мной строго, хотя и неявно, следили. Только теперь я обрела относительную свободу» Я чувствовала себя взрослой, и это ощущение переполняло меня радостью.

Обри Сент-Клер говорил об Индии со знанием дела. Казалось, он хорошо знаком с этой страной. У меня сложилось впечатление, что его работа связана с полком. Что именно он делает в Индии, я не совсем поняла, а спрашивать сочла неудобным. Миссис Фрилинг направляла беседу. На мой взгляд, она слишком кокетничала с гостем, но возможно, такое мнение сложилось у меня под влиянием воспоминаний о Хамберстонском приходе, обитатели которого вели себя более чем сдержанно.

Наконец, я сказала, что мне пора идти, и Обри Сент-Клер тут же поднялся и вызвался проводить меня домой.

– Но тут совсем недалеко, – возразила я.

– Тем не менее… – начал он, а миссис Фрилинг добавила:

– Разумеется, вам нужен провожатый.

Я поблагодарила ее за гостеприимство и вышла вместе с Обри Сент-Клером.

На пороге бунгало я обернулась и заметила, как шевельнулась занавеска. У окна стояла айя. Она выглядела встревоженной. А может быть, мне это только показалось?

С тех пор я очень часто виделась с Обри Сент-Клером. Мне льстило то восхищенное внимание, которое он мне уделял. Он был также внимателен и к Филлис Фрилинг, но, на мой взгляд, там дело обстояло иначе – ведь она была замужем.

Он понравился и моему отцу, который, по-моему, был рад, что у меня есть спутник. Разумеется, отец предпочел бы, чтобы все это происходило в Англии, где меня должным образом ввели бы в светское общество. Он старался, чтобы я наслаждалась жизнью, и сокрушался, что не может проводить со мной больше времени.

Обри был очарователен. Он обладал притягательной способностью меняться в зависимости от того, с кем в данный момент общается. С моим отцом он был серьезен и обсуждал проблемы Индии; мне он рассказывал о своих путешествиях – а он изъездил, казалось, весь мир: был в Аравии, встречался с людьми разных рас и национальностей, находил восхитительно интересным знакомство с различными культурами и умел чрезвычайно живо описать свои впечатления; с миссис же Фрилинг он вел себя очень вольно и казался именно тем человеком, которого, как я полагала, она сочла бы привлекательным. Умение нравиться всем – воистину великий дар!

Постепенно Обри сделался моим постоянным спутником. Отец охотно отпускал меня с ним на базар, хотя одной мне этого делать не разрешалось. Он говорил, что обстановка в стране изменилась с тех пор, как я была ребенком. Чувствовалось какое-то брожение. Полк находился в боевой готовности.

Вообще-то ничего серьезного, успокаивал меня отец, но местные жители непредсказуемы. Они мыслят не так, как мы. Именно поэтому он был рад, что я хожу, куда хочу, но в сопровождении сильного мужчины.

Эти дни имели для меня особую привлекательность. Несколько раз я виделась с айей, но она всегда беспокоилась, когда я приходила в бунгало Фрилингов. Тогда я предложила ей самой навещать меня. Она пришла пару раз, но ей было трудно отлучаться доже на время от детей. Я догадывалась, что ее что-то мучит, но не могла угадать, что именно. Кроме того, меня так захватила та жизнь, которую я начала вести, особенно моя дружба с новым знакомым. Мои чувства были так новы, что я, к сожалению, не уделила должного внимания настроениям моей айи.

Однажды мы сидели в саду под абрикосовым деревом. Мальчик-слуга принес нам охлажденное питье. Вдруг Обри сказал:

– Скоро мне предстоит уехать на родину.

Настроение мое резко ухудшилось. Я никогда не задумывалась о том, что он может уехать, и насколько сильна моя привычка к его обществу.

– Я получил печальные вести из дома, – продолжал Обри.

– Мне очень жаль.

– И мне. Это касается моего брата – моего старшего брата. Он болен. Боюсь, что он обречен. Это означает большие перемены в моей жизни.

– Вы, должно быть, очень любите брата.

– Мы никогда не были большими друзьями. Нас только двое, и мы такие разные… Он унаследовал все состояние семьи – чрезвычайно обширное поместье. Так как у него нет детей, в случае его смерти все перейдет ко мне. К сожалению, теперь очевидно, что такое событие вскоре произойдет. Сомневаюсь, чтобы он прожил еще год.

– Как это печально для вас!

– Итак, я должен быть там. Вскоре начну готовиться к отъезду.

– Нам будет вас не хватать.

Он наклонился ко мне и, взяв мою руку, крепко сжал ее.

– Я буду скучать по всем и по всему здесь, но особенно – из-за вас.

Я почувствовала большое волнение. Обри всегда давал понять, что восхищается мной, и я знала, что между нами возникла симпатия, но ощущала новизну в преображенном мире моих чувств и поэтому была постоянно неуверенна в себе. Одно я знала твердо – мне будет очень грустно, когда он уедет.

Обри начал рассказывать о своем доме. Поместье находилось в Бакингемшире и принадлежало его семье в течение нескольких столетий.

– Мой брат очень гордится этим домом, – сообщил мне Обри. – Я никогда не мог понять таких чувств – меня тянуло путешествовать, посмотреть мир. Он же склонен полностью отдаваться своим обязанностям эсквайра. Если он умрет, эти обязанности лягут на мои плечи. У меня, правда, есть надежда, что моя невестка Амелия родит сына до того, как брат умрет.

– Возможно ли это сейчас, когда он так болен?

– Трудно сказать.

– Когда вы уезжаете?

– Будьте уверены – я останусь так долго, как смогу.

Вечером мы обедали вдвоем с отцом, и я упомянула о том, что Обри скоро уезжает.

– Мне жаль слышать это. Ты ведь будешь скучать по нему, не так ли?

Он внимательно смотрел на меня. После секундного колебания я произнесла:

– О да, очень!

– Могу тебе сообщить, что он – не единственный, кто скоро уедет отсюда.

– Что ты имеешь в виду?

– Я уже говорил тебе, что недавно здесь были большие волнения. Ничего серьезного, но брожения продолжаются. Кроме того, Сусанна, есть одна вещь, которую ты не знаешь. Два года назад я был болен.

– Был болен! А что это была за болезнь? Ты мне ничего не рассказывал!

– Я не хотел тебя беспокоить. Теперь все прошло, но, к сожалению, не осталось незамеченным в Главном штабе.

– Отец, что такое ты говоришь?

– Только то, что на мне начинает сказываться возраст.

– Но ты прекрасно выглядишь и отлично справляешься со своими обязанностями.

– Тем не менее, факт остается фактом – я старею. Мне уже намекали на это, Сусанна.

– Намекали?

– Я думаю, что скоро буду работать в Военном министерстве в Лондоне.

– Неужели все это правда? Но чем все-таки ты болел?

– Сердце немного пошаливало, но сейчас все прошло.

– Но, отец, как ты мог утаить это от меня!

– Говорить тебе об этом не было никакой необходимости. Мне вскоре стало лучше.

– И все же ты обязан был сказать.

– Совершенно излишне. Но, как ты только что слышала, нас ждут изменения.

– И когда же мы поедем на родину?

– Ты ведь знаешь, какие люди сидят в Главном штабе. Как только решение будет принято, мы без промедления двинемся. На мое место прибудет новый человек.

– О, отец, как же ты все это воспримешь?

– Думаю, что сожалеть не буду.

– Но после стольких лет, проведенных в Индии… И зная все это, ты разрешил мне вернуться?

– У меня были свои причины. Из твоих писем я понял, что у тебя сложилось романтическое представление об этой стране, и я решил, что если ты не вернешься, то будешь жалеть об этом всю жизнь. Мне подумалось, что тебе надо приехать и взглянуть на все другими глазами. Только представь себе, каким разочарованием было бы для тебя не приехать сюда после окончания школы.

– Ты был очень добр ко мне.

– Дорогое мое дитя, я чувствовал, что обязан загладить многое в твоей жизни: одинокое детство, отъезд к чужим людям – ведь такими они были по существу, хотя и назывались родственниками…

– Ты делал все, что мог. Со всеми здешними детьми поступают точно так же.

– Это верно, но от этого не легче. Однако сейчас начинается новая полоса нашей жизни. В любой момент я могу получить приказ, и тогда нам останется только собрать вещи и отбыть.

Меня глубоко взволновали слова отца. Я уже гадала, увижусь ли я с Обри в Англии.

Ночью, лежа в постели, я все думала об айе. Последнее время я немного пренебрегала ею. Возвращаясь в Индию, я с огромным удовольствием предвкушала нашу встречу. Но, как заметил мой отец, все меняется. Я никогда не забуду свою айю и то, что она сделала для меня в детстве. Но теперь я выросла и понемногу начинаю вести взрослую жизнь, а то чувство, которое пробудил во мне Обри, так захватило меня, что я забыла обо всем остальном.

Тем не менее, я дала себе обещание, что завтра же увижусь с айей.

Миссис Фрилинг часто посещала полковой клуб, там ее окружала свита молодых офицеров, появлялась она и в сопровождении Обри, тогда их часто можно было видеть вместе. Ревности я не испытывала, так как миссис Фрилинг была замужем, это обстоятельство полностью исключало в моем понимании какие-то серьезные отношения. Я даже наивно радовалась, что могу выбрать для визита тот час, когда миссис Фрилинг не было дома. Со времени нашего последнего свидания прошло много времени, и айя очень обрадовалась моему приходу.

– Дети спят, – прошептала она мне.

Мы сели в соседней комнате и оставили дверь открытой, чтобы слышать, если они проснутся.

– Дорогая айя, у меня такое чувство, будто я приехала только вчера, но ты была права – я не задержусь здесь надолго. Отец сказал мне, что очень скоро он получит приказ из Военного министерства.

Айя посмотрела на меня печальными глазами:

– Значит, ты уедешь отсюда… Ну что ж, возможно так будет лучше? Тут творятся нехорошие вещи. Ты больше не ребенок.

– Боюсь, что нехорошие вещи случаются везде.

Она покачала головой. Взяв ее руку, я произнесла:

– О чем ты думаешь? Почему не хочешь рассказать мне все? Если ты несчастлива в этом доме, то по моей просьбе, отец найдет тебе другое место.

– Я люблю этих малышей, – возразила айя.

– Но ведь есть еще миссис Фрилинг и капитан. Мы с тобой друзья, не скрывай от меня ничего, с тобой тут хорошо обращаются?

– Я в основном бываю с детьми. Капитан обожает их.

– Тогда дело в миссис Фрилинг? Это она вмешивается? Может быть, жалуется на тебя?

Айя опять покачала головой. Несколько мгновений она колебалась, а потом начала говорить не останавливаясь:

– У них бывают вечеринки… на которых происходят странные вещи. Я знаю, что говорю. Это хорошо растет в Индии. В деревне я часто видела это, когда была маленькой, как красиво маки качают своими головками, такие невинные на вид… Глядя на них, ничего не заподозришь. Они цветут там, где почва мягкая, хорошо удобренная и где много влаги. Я видела, как крестьяне сеют их в ноябре, а в январе уже собирают урожай. Тогда маковые головки достигают размера куриного яйца.

– О чем ты говоришь?

– Это называется опиумом, – пояснила айя. – В Индии его можно встретить на каждом шагу. Иногда его продают за деньги, иногда выращивают для себя. Опиумом набивают трубки и курят. От этого человек становится странным, очень странным…

– Ты хочешь сказать, что они употребляют наркотики? Расскажи поподробней.

– Айе не следует много говорить. Меня это не касается. Я только не хочу, чтобы моя дорогая малышка зналась с такими людьми.

– Так значит миссис Фрилинг…

– Пожалуйста, забудь, что я сказала.

– Ты имеешь в виду, что здесь случаются вечеринки… оргии… Я непременно должна сообщить отцу.

– О нет, нет! Пожалуйста, не делай этого. Это моя ошибка, я не должна была говорить с тобой об этом. Забудь обо всем, пожалуйста, забудь!

– Но как я могу? Ты сказала, что они курят опиум. Этому надо положить конец.

Айя снова покачала головой.

– Нет-нет. Так было всегда. В здешних деревнях очень легко вырастить мак. Прошу тебя – не говори об этом.

Просто не приходи к миссис Фрилинг. Не позволяй им соблазнить тебя тоже попробовать эту отраву.

– Соблазнить меня? Да они никогда не осмелятся! Но айя, ты уверена в том, о чем говоришь?

Она покачала головой.

– Нет, совсем не уверена…

– Но ты сказала мне…

Она закрыла глаза и опять покачала головой. Я поняла, что айя боится, и попыталась успокоить ее.

– Я видела их здесь. Они вели себя очень странно. Среди них есть один мужчина – это Доктор-дьявол. Ему нужен опиум. Он всегда его покупает и уносит с собой. Доктор-дьявол постоянно наблюдает за людьми и потом соблазняет их. Я думаю, что это настоящий сатана.

Так вот в чем дело, подумала я с облегчением – это все ее фантазии.

– Расскажи мне об этом Докторе-дьяволе, – попросила я няню.

– Он высокого роста, с волосами черными как ночь. Я видела его только однажды. На нем был черный плащ и черная шляпа.

– Вид действительно сатанинский! А ты не заметила, у него вместо ног копыта?

– Думаю, что да, – ответила она серьезно.

У меня вырвался вздох облегчения. С детства в моей памяти остались страшные сказки айи. Это были рассказы о богах Шиве, Вишну и Брахме, в которых она безоговорочно верила. Теперь я не воспринимала эти суеверия всерьез. Возможно, некоторую фривольность поведения миссис Фрилинг и ее гостей она приписала воздействию опиума, а тревога за меня заставила ее преувеличить увиденное. Я сомневалась, стоит ли мне рассказать отцу о том, что я узнала от айи, да и она так умоляла меня ничего никому не говорить. Вскоре я перестала об этом думать. Меня одолевали заботы другого рода – через две недели после того, как мой отец говорил со мной об отъезде, мы, наконец, получили приказ из Лондона.

Полковник Бронсен-Грей уже находился на пути в Индию и должен был занять место моего отца, а нам предстояло незамедлительно начать готовиться к отъезду.

Это судьба! Я чувствовала радостное возбуждение. На этот раз я уезжаю из страны без былого сожаления!

Обри Сент-Клер был в восторге от этих новостей, он услышал, что мы заказали билеты на корабль «Звезда Авроры», и решил вернуться на родину этим судном. Нетрудно понять мои чувства, когда я узнала об предстоящем совместном путешествии в Англию!

На родине мы предполагали остановиться в гостинице, чтобы присмотреть себе временное пристанище. За это время отец получит в Военном министерстве указания относительно своих новых обязанностей. Когда с этим станет ясно, мы найдем постоянное место жительства в Лондоне.

Моя милая айя расставалась со мной со слезами на глазах. Ее природный фатализм помог ей преодолеть свою печаль. Так суждено, говорила она. Даже вначале моего возвращения в Индию мы знали, что долго я здесь не задержусь.

– Хорошо, что ты уезжаешь, – со вздохом сказала мне айя, – хотя тем, кто любит тебя, будет тяжело при расставании. Вскоре тут начнутся волнения, и меня радует мысль, что ты будешь находиться в безопасности. Муссоны не принесли дождей, и урожай будет невелик. Если начнется голод, люди станут искать виновного. Они обвиняют всегда тех, кто богаче, кому завидуют, у кого есть то, чего нет у них… Да, я рада. Так лучше для тебя. Постарайся быть не такой порывистой, какой ты всегда была, моя маленькая Су-Су. Думай, прежде чем что-нибудь сделать. Не принимай позолоту за чистое золото.

– Обещаю тебе, дорогая айя, держать в узде свои чувства. Я попытаюсь стать мудрой. И всегда буду думать о тебе…

При этих словах она обняла меня и торжественно поцеловала.

Наш корабль отчалил от берега. Стоя на палубе, я еще долго видела айю – одинокую фигурку в бледно-голубом сари, трепетавшем на морском ветру.

Это было волшебное путешествие, счастье переполняло меня. Как отличалось наше плавание от того, что я совершила когда-то одинокой маленькой девочкой под неусыпным оком миссис Фернли! Тогда я изо всех сил старалась удержаться от бурного выражения протеста против того, что меня отрывали от моего дорогого отца и любимой Индии. Теперь же все было по-другому. Отец на глазах помолодел. Только сейчас я осознала, под каким напряжением он жил все эти годы. Он никогда не говорил со мной о своих волнениях, но они присутствовали постоянно – смутное предчувствие какой-то беды. Мне навсегда запомнились залитые лунным светом ночи, когда я стояла на палубе, опершись на поручень, и смотрела вверх, на бархатное темное небо, усыпанное золотыми звездами, и прислушивалась к тихому рокоту моря внизу. Обри был моим постоянным спутником; По утрам мы вместе прогуливались по палубе, днем играли в разные игры, за столом вели долгие беседы с нашими сотрапезниками, по вечерам танцевали, и единственным моим желанием было, чтобы эти дни длились вечно! Я старалась не загадывать вперед и не думать о том, как мы прибудем в Тилбери, попрощаемся, и я с отцом поеду в Лондон, а Обри – в свое фамильное поместье в Бакингемшире.

В жизни на корабле была какая-то иллюзорность. Каждый чувствовал себя так, будто находился в отдельном маленьком мирке, вдалеке от настоящего большого мира. Эти нескончаемые солнечные дни были восхитительными. Мы лежали на палубе и наблюдали за прыжками дельфинов, летучими рыбами, проносившимися над морской гладью, а время от времени где-то, вдали виднелась горбатая спина кита.

Однажды пара альбатросов целых три дня сопровождали наш корабль. Мы все любовались этими прекрасными созданиями, размах крыльев которых достигал почти двенадцати футов. Они кружили над нами, и иногда казалось, что альбатросы собираются сесть на палубу. Птицы жадно хватали оставшуюся от наших трапез пищу, которую люди бросали в воду.

Волшебные дни! Спокойное море, синее небо и покачивающийся на волнах корабль, приближавший нас к дому.

Но даже здесь иногда случались перемены. Однажды мы попали в шторм. Стулья катились по палубе, и невозможно было удержаться на ногах.

«Это символично, подумала я – ничто не вечно, даже самый устойчивый мир можно легко поколебать».

Наконец мы достигли Кейптауна, который запомнился мне по прошлому путешествию. Сейчас все было по-другому. Я с отцом и Обри прокатилась в украшенном цветами экипаже, в который были запряжены две лошади в соломенных шляпах. Все казалось гораздо более волнующим, чем в прошлый раз – возможно, из-за приятной компании.

Особенно запомнился вечер нашего отплытия из Кейптауна… Обогнув мыс, наш корабль направился на север, к Канарским островам. Тропическая жара осталась позади. Погода была тихой и почти безветренной.

Отец отправился отдохнуть, как обычно после обеда, и я с Обри осталась наедине. Мы устроились в нашем излюбленном месте на палубе и, сидя плечом к плечу, слушали мягкое шуршание волн об обшивку нашего судна.

– Теперь уже недолго, – проговорил Обри. – Скоро мы будем дома.

Я кивнула, почувствовав легкую грусть.

– Это было замечательное путешествие!

– По одной особой причине… – начал он и умолк. Я ждала продолжения. Обернувшись ко мне, Обри поцеловал мою руку.

– Эта причина – вы, – наконец произнес он. Я засмеялась.

– Нет, только из-за вас все было таким замечательным. Мой отец в восторге от того, что вы здесь. Теперь он может со спокойной душой отправиться спать и оставить меня в надежных руках.

– Значит, он хорошо ко мне относится?

– Вы ведь знаете, что да.

– Сусанна, я долго думал… Когда мы приедем в Англию, что тогда?..

– Как что? Все решено. Отец и я отправимся в гостиницу и начнем незамедлительно искать себе пристанище. А у вас ведь тоже свои планы.

– Но ведь не собираемся же мы, приплыв в Англию, сказать друг другу: «До свидания, было очень приятно познакомиться с вами» и разойтись?

– Я не знаю, что произойдет, когда мы приплывем в Англию.

– А разве это зависит не от нас?

– Существует одна теория, согласно которой все, что случается с нами, зависит от нас самих. Другая же теория основана на вере в судьбу – что суждено, то и произойдет.

– Я думаю, что мы хозяева своей судьбы. Вы выйдете за меня замуж?

– Вы это серьезно?

– Совершенно серьезно.

– Обри… – пробормотала я, сразу сделавшись беспомощной.

– Не собираетесь ли вы сказать «Это так неожиданно!»

– Нет.

– Каков ваш ответ?

– Я думаю… что да.

– Вы только так думаете?

– Понимаете, мне до сих пор никогда не делали предложений, я не знаю, как себя вести, и чувствую себя растерянной.

Он расхохотался и, повернувшись ко мне, обнял и нежно поцеловал.

– Я уже давно собирался сделать вам предложение, – произнес он, отпуская меня. – А вы хотели этого?

– Думаю, что да.

– Только думаете, а точно не знаете? По всем другим вопросам у вас всегда есть определенное мнение.

– Я ощущаю себя очень неуверенно, когда речь идет о любви….

– Именно это мне в вас и нравится. Вы такая юная, чистая…

– Конечно, мне не хватает той светскости, которой обладают некоторые офицерские жены, например, миссис Фрилинг.

Обри помолчал некоторое время, его что-то тревожило, он забеспокоился и уже собирался сказать мне нечто. Но, очевидно, передумал, а возможно, мне это только почудилось.

– В этих людях нет настоящей светскости, – наконец выговорил он. – Просто они старше вас и все время претендуют на особую роль в обществе. Ради Бога, не уподобляйтесь им, Сусанна, будьте самой собой. Это все, что я хочу.

Обри сжал мою руку, и мы вместе стали смотреть на море.

– Что за чудная ночь! – произнес он с глубоким чувством. – Спокойное море, нежный ветерок… И Сусанна согласна стать моей женой!

Эта новость немного огорчила моего отца.

– Ты еще очень молода, – сказал он.

– Мне уже восемнадцать. В этом возрасте можно выходить замуж.

– Конечно. Но ты только что окончила школу. По существу, еще никого в своей жизни не видела.

– А я и не хочу. Я знаю, что люблю только Обри.

– Ну что ж… Тогда все хорошо. Я думаю, что когда-нибудь он унаследует поместье в Бакингемшире. Обри твердо стоит на ногах.

– Не старайся разыгрывать из себя практичного папеньку – у тебя это не получится. Ты знаешь, что если я хочу выйти замуж и счастлива, значит, будешь счастлив и ты.

– Вот именно, – согласился он со мной. – Ты очень точно выразила самую суть дела. Итак, моя дочь помолвлена. Просто удивительно, как много людей заключают помолвку во время морских путешествий. Должно быть, здесь какой-то особенный воздух.

– Экзотика… море… летучие рыбы… дельфины…

– А также штормы, качка и морская болезнь.

– Не будь таким прозаичным, отец – тебе это не идет. Лучше скажи, что ты доволен и горд за свою дочь, которая умудрилась найти себе мужа, не истратив ни пенни на лондонские сезоны, когда ты намеревался ввести ее в общество.

– Мое дорогое дитя, все, чего я хочу, – это чтобы ты была счастлива. Это твой выбор: если этот мужчина сделает тебя счастливой, я буду вполне доволен.

Отец поцеловал меня.

– Все-таки ты помоги мне выбрать дом в Лондоне, – попросил он. – Хотя я понимаю, что у тебя будет уйма собственных дел.

– Ну конечно. Отец, дорогой, я ведь собиралась заботиться о тебе!

– А теперь тебе придется заботиться о собственном муже. Я поражен в самое сердце.

Я обвила руками его шею и вдруг почувствовала какую-то тревогу. Насколько серьезно он болел? И почему Главный штаб решил отозвать его из Индии?

Ах, как я была счастлива! Впереди маячило блестящее будущее, такое восхитительное, что пришлось напомнить себе, что в жизни редко бывает все безоблачно. Всегда следует помнить о ложке дегтя в бочке меда. Такое полное, совершенное счастье, которое я испытала в тот вечер, когда Обри попросил моей руки, повториться больше не сможет.

Предстояло многое обговорить и ко многому подготовиться. Обри собирался сопровождать нас в Лондон и проводить до гостиницы, а затем отправиться в свое поместье. Было также решено, что вскорости я с отцом нанесу визит в Минстер Сент-Клер в Бакингемшире.

Теперь прибытие в Тилбери было связано для меня с другими чувствами. Раньше этот момент пугал меня, так как означал разлуку с Обри навсегда. Что касается самого Обри, то он находился в некоей эйфории, и мне было чрезвычайно лестно сознавать, что я была ее причиной.

Итак, мы расстались, пообещав посетить семейство Обри через две недели. Он был уверен, что его невестка Амелия примет нас радушно. Относительно брата ничего определенного сказать было нельзя – состояние его здоровья внушало серьезные опасения.

Я сомневалась, уместно ли приезжать в гости именно теперь, когда его брат так сильно болен, но Обри заверил меня, что дом очень большой и полон слуг, которые обо всем позаботятся, а его брат и его жена наверняка будут рады со мной познакомиться.

Мы сняли удобные комнаты в старинной гостинице близ Пиккадилли. Ее рекомендовал дядя Джеймс, который сам там останавливался во время кратких визитов в Лондон. Уже на следующий день я отправилась на поиски дома, а отец намеревался представиться в Военном министерстве.

Мне посчастливилось вскоре найти небольшой домик на улице Олбимарл, который сдавался в наем вместе с мебелью, и теперь я собиралась при первой возможности уговорить отца пойти со мной и осмотреть его.

Отец вернулся домой в радостном возбуждении. Ему предложили ответственную работу в Военном министерстве. По его мнению, она потребует изрядного приложения сил. Осмотрев найденный мною дом, мы решили, что снимем его и переедем в начале следующей недели. В моем распоряжении оставалось несколько дней, которые я провела в хлопотах, нанимая прислугу и делая приготовления к переезду. Дом мы собирались снять на три месяца.

– За этот срок мы, вероятно, найдем себе что-нибудь более подходящее, а если нет – наверняка сможем остаться в доме и подольше, – сказала я отцу, когда мы начали обсуждать все детали.

Слегка опечалившись, он ответил:

– Скорее всего, этому дому суждено стать обиталищем холостяка – ведь тебе теперь предстоит зажить общим домом не со мной.

– Устройство свадьбы – дело небыстрое. Какое-то время я останусь с тобой. Да и в будущем намерена часто тебя навещать – ведь Бакингемшир не так уж далеко.

Поиски дома привели меня в радостное возбуждение. Дома издавна притягивали меня. Мне казалось, что у них есть своя жизнь – одни счастливые, другие загадочные, третьи внушают смутную тревогу. Отец только посмеивался над моими фантазиями, я же ощущала атмосферу каждого дома очень живо.

Мне было приятно, что отцу понравилось в Военном министерстве. Мои страхи, что после стольких лет действительной службы бумажная работа покажется ему скучной, развеялись. Даже наоборот – он был так поглощен новыми обязанностями, что я сразу поняла – приезд на родину пошел ему на пользу. Иногда он, правда, выглядел усталым, но ведь отец уже не молод, и это вполне естественно. Иногда меня начинал мучить вопрос, какую же все-таки болезнь он перенес, но спрашивать впрямую не решалась, так как это было ему явно неприятно. Несколько раз после подобных разговоров он выглядел расстроенным, и я прекратила свои расспросы. В данный момент он чувствовал себя хорошо, да и моя собственная жизнь обещала впереди такие радужные перспективы. Мне ничего не стоило уверить себя в том, что впереди нас ждет только безоблачное счастье.

Мы переехали в меблированный дом – с нашей точки зрения, идеальный. Я наняла двух служанок, Джейн и Полли, очень хороших и услужливых девушек. Они были сестрами и очень обрадовались, что нашли работу в одном месте.

Отец настоял, чтобы мы купили карету, в которой он ездил бы на работу и с работы. Мы нашли подходящую, и наняли кучера. Его звали Джо Тагг. Это был пятидесятилетний вдовец, очень довольный тем, что поступил к нам в услужение. Как Джо частенько рассказывал, двадцать лет он управлял почтовой каретой, курсировавшей из Лондона в Бат, но в один прекрасный день, по его словам, «Пар отнял у меня работу», это означало, что строительство железных дорог сделало ненужными почтовые кареты. Над стойлами в сарае, находившемся позади дома, имелись две уютные комнатки. В них и устроился Джо. В целом у нас получился милый тесный домашний кружок.

Я предложила отцу сохранить всех наших слуг и в новом доме, и он охотно согласился.

Пришло письмо на мое имя, подписанное невесткой Обри – Амелией Сент-Клер. Она писала, что будет счастлива принять меня у себя, и поздравляла с помолвкой. Ее муж действительно очень болен, но и он очень хочет познакомиться со мной. Из-за болезни хозяина дома гостей не принимали, но для меня будет сделано исключение – ведь я скоро стану членом их семьи.

Одним словом, это было теплое и дружеское письмо.

Обри писал, что страстно желает видеть меня. Он встретит нас на станции.

За два дня до нашего предполагаемого визита отец вернулся домой после работы очень расстроенным.

– Боюсь, что я не смогу поехать, – объявил он. – Сейчас невозможно оставить работу. Случилось нечто чрезвычайно важное. Это связано с Индией, и мое близкое знакомство с этой страной делает необходимым мое присутствие. Придется работать и по выходным.

Я почувствовала страшное разочарование. Но придя в себя, твердо сказала:

– Я могу поехать и без тебя, отец. Джейн и Полли присмотрят за тобой.

Он нахмурился.

– Ну, перестань, – начала я уговаривать его. – Я не ребенок, а много путешествовавшая женщина. А если тебя волнует соблюдение приличий, то там будет миссис Амелия Сент-Клер.

Он все еще колебался.

– Я поеду, отец, – наконец произнесла я решительно. – А ты, разумеется, должен остаться. Ты ведь не можешь оставить свой пост, тем более, что в должности ты состоишь недавно. Мне надо ехать. В конце концов, я помолвлена и собираюсь выйти замуж. А через несколько дней ты сможешь присоединиться к нам.

– Ну что ж… – нерешительно произнес отец. Было видно, что он все еще колеблется.

– Мы сделаем так: я отправлю тебя с поездом, а Обри заберет на конечной станции.

– Боже мой, отец! Это звучит так, как будто я – какая-нибудь посылка!

Итак, в один душный и жаркий день я отправилась в Минстер Сент-Клер.

Как выразился мой отец, он «отправил» меня в вагоне первого класса. Попрощавшись с ним на перроне, я попыталась отбросить свои страхи и тревожные мысли о его здоровье. Мне опять не давала покоя таинственная болезнь, которую он перенес, и я твердо решила, что рано или поздно заставлю его рассказать мне все.

Чем ближе подвозил меня поезд к месту назначения, тем более возбужденной и радостной я становилась.

Обри ждал меня на платформе. Он быстро подошел ко мне и, улыбнувшись, взял за руки.

– Добро пожаловать, Сусанна! Как приятно опять видеть тебя.

Его рука обвила мою талию, Обри обернулся к носильщику, который с интересом наблюдал за происходящим.

– Ну-ка, Бейтс, отнесите багаж в карету.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Бейтс.

Мы с Обри вышли со станционного двора, и направились к карете. У меня вырвался возглас изумления – так великолепно она выглядела. Это был экипаж темно-красного цвета, запряженный двумя стройными серыми лошадками. Я не очень-то хорошо разбираюсь в лошадях, но здесь я сразу поняла, что передо мной породистые животные редкостной красоты.

Обри заметил мое восхищение экипажем.

– Это грандиозно! – наконец выговорила я.

– Я взял его у брата, – объяснил он. – Он больше не может ездить на нем.

– Как он себя чувствует?

– Стивен очень серьезно болен.

– Возможно, мне не следовало приезжать.

– Чепуха. Сюда, Бейтс. Вот так. Иди ко мне, Сусанна. Ты сядешь рядом с возницей.

Он подсадил меня в карету, сел рядом и взял в руки вожжи.

– Расскажи мне о твоем брате, – попросила я жениха.

– Бедный Стивен! Последние несколько недель положение его ухудшилось. Доктора считают, что он не проживет и трех месяцев, а может статься, умрет в одночасье.

– Как это ужасно!

– Теперь ты понимаешь, почему мне нужно было приехать домой. Амелия очень ждет встречи с тобой.

– Она написала мне очень милое письмо.

– Это на нее похоже. Как ей тяжело, бедной девочке!

– Мне жаль, что отец не смог приехать. Ты не обиделся?

– Нет, конечно. Вообще-то именно тебя мне и хотелось видеть. Надеюсь, тебе понравится дом. Постарайся его полюбить – ведь он скоро станет твоим.

– Я так волнуюсь.

– Как-то так получается, что человек привязывается к этим старинным домам. Для нас, выросших в нем, он кажется членом семьи.

– И, тем не менее, ты много путешествовал и не был дома в течение очень долгого времени. Когда-нибудь ты расскажешь мне все об этом доме, правда?

– Скоро поместье, очевидно, станет моим. Вещи имеют обыкновение меняться, когда они меняют хозяина. Конечно, это всегда был мой дом, но принадлежал он все-таки брату. Первое время я боялся, что буду чувствовать себя здесь как гость.

– Это я понимаю.

– Я думаю, поместье заинтересует тебя. В нем мало что осталось от прежнего Министера. Дом построил мой предок еще в шестнадцатом веке. Тогда много строили на месте старых монастырей и аббатств. Это подлинное тюдоровское здание, точнее, здание поздней елизаветинской эпохи, и лишь остатки старых разрушенных стен и одна или две башни напоминают о том, каким было это поместье прежде.

– Я и не подозревала, что у него такая богатая история. Мне казалось, что это просто старинное поместье.

– Впрочем, ты все увидишь собственными глазами.

При приближении к повороту лошади поскакали галопом. Меня отбросило в сторону, и я упала на Обри. Он рассмеялся.

– Резвые лошадки эти серые, – заметил он. – Когда-нибудь я покажу тебе, на что они еще способны.

Меня охватило радостное возбуждение. Было так приятно сидеть рядом с женихом и думать о старинном доме, который скоро станет моим. Обри поразил меня виртуозным управлением лошадьми, чувствовалось, что это доставляет ему истинное наслаждение.

Мы подъехали к каменной ограде. Массивные железные ворота были гостеприимно распахнуты. Карета покатилась по подъездной дорожке. Теперь лошади шли легкой трусцой.

А вот, наконец, и дом. У меня перехватила дыхание. Даже в самых смелых своих мыслях я не представляла такого грандиозного зрелища. Центральную часть замка с въездными воротами и опускающейся решеткой окаймляли две башни с навесными бойницами.

Обри смотрел на меня и явно наслаждался тем впечатлением, которое произвел на меня дом.

– Но это просто невероятно! – наконец смогла, запинаясь, выговорить я. – Не понимаю, как ты мог так надолго покидать это место.

– Я уже говорил тебе, что не знал, что этот дом когда-нибудь будет моим.

Мы въехали во внутренний двор. Тут же появились два конюха. Обри бросил одному из них вожжи, соскочил на землю и помог спуститься мне.

– Это мисс Плейделл, Джим, – сказал он.

Я улыбнулась. Мужчина приложил руку к козырьку.

– Немедленно отнесите вещи в дом, – распорядился Обри.

Вместе мы прошли из внутреннего двора в помещение, стены которого были увиты ползучими растениями, а решетчатые окна напоминали глаза, изучавшие вошедшего из-под насупленных бровей. Посередине стоял стол, вокруг него располагались стулья с яркой обивкой цвета пламени, а несколько кадок, в которых цвели красивые кустарники, придавали живость всему помещению. Выглядело оно очень привлекательным, но я не могла отделаться от чувства, будто стены надвигались на меня.

Дальше мы прошли через переход с заплесневевшими сводами в следующий внутренний двор большего размера и очутились перед дверью. Она была очень массивной, обитой железом и имела глазок, так что находящиеся внутри, перед тем как впустить, могли рассмотреть того, кто хотел войти.

Обри толкнул дверь, и она подалась с громким скрипом. Мы очутились в просторном зале. Мой взгляд скользил по балочному потолку, побеленным известкой стенам, на которых были развешаны оружие и трофеи. Интереснее всего были геральдические щиты на окнах, и я заметила, что на каждом отчетливо выделялась лилия.

Обри наблюдал за мной с ребяческим восторгом, что очень ему шло.

– Это так… восхитительно, – запинаясь, произнесла я.

– Я вижу, что на тебя все это произвело впечатление, – откликнулся он. – Большинство людей, впервые очутившись тут испытывают те же чувства. В то же время мне показалось, что ты немного встревожена. Не тревожься! Мы сейчас находимся в старинной части замка. Здесь все оставлено в таком виде, как было когда-то. Живем же мы в более удобных помещениях. Я думаю, ты согласна с тем, что хотя и следует сохранять старину, не мешает ввести и кое-какие современные удобства.

– А вот и Амелия! Амелия, познакомься с Сусанной. Сусанна, это Амелия, миссис Сент-Клер.

По лестнице в зал спускалась женщина – скорее элегантная, чем красивая, примерно тридцати с небольшим лет. Ее белокурые волосы были высоко взбиты надо лбом – должно быть, для того, чтобы она могла казаться выше, но возможно, она показалась мне невысокой потому, что я судила по себе, а мой рост был выше среднего. Синие глаза внимательно изучали меня. В целом она производила приятное впечатление.

Взяв мою руку, Амелия крепко пожала ее.

– Добро пожаловать в Минстер! – приветливо произнесла она. – Я так рада, что вы приехали. Жаль, что ваш отец не смог нас навестить. Не желаете ли сразу подняться в свою комнату? Вам следует отдохнуть с дороги.

– Я проделала не такой уж долгий путь и ничуть не устала. Меня привел в восторг ваш дом. Я и не подозревала, что он такой… феодальный.

– Да, он производит сильное впечатление. Мой муж привык отдавать все свои силы заботам о доме и поместье.

В ее голосе чувствовалась искренняя печаль, и я невольно прониклась к ней состраданием.

– Сюда, пожалуйста, – обратилась ко мне хозяйка. – Я распоряжусь, чтобы вам принесли горячей воды. Уверена, что вы хотите умыться.

Я начала подниматься вслед за ней по ступеням. Пройдя всю лестницу и обернувшись, я заметила, что Обри смотрит на нас со странным выражением лица, которое удивило меня.

Мы вошли в галерею, увешанную портретами, она оканчивалась возвышением, на котором стояло фортепьяно.

– Мы называем ее длинной галереей. Прямо над ней располагается солярий. В обоих помещениях много солнца – особенно в солярии.

Пройдя по галерее, мы спустились по винтовой лестнице и оказались в коридоре.

– Тут расположены спальни. Вас я поместила в зеленую комнату. Из нее открывается прекрасный вид, как, впрочем, из большинства комнат.

Зеленая комната оказалась просторной, с высоким сводчатым потолком и окнами, выходившими на подъездную аллею. Здесь стояла кровать из орехового дерева под балдахином, покрытая зеленым стеганым одеялом. В комнате имелся также ореховый письменный стол и несколько стульев, в гобеленовой обивке которых преобладал зеленый цвет.

– Какая прекрасная комната! – с восхищением произнесла я.

– Тут есть альков. А вот и кувшин с горячей водой. Ваш багаж уже принесли. Я пришлю горничную, чтобы она помогла вам распаковать вещи.

– В этом нет никакой необходимости, – возразила я. – У меня не очень много вещей.

– Надеюсь, вам здесь будет удобно. На мгновение она заколебалась.

– Мой муж очень хочет познакомиться с вами.

– Я тоже этого хочу.

– Он тяжело болен.

– Да, я знаю.

Ее губы дрогнули.

– Ну что ж, – проговорила она, справившись с собой, – я вас оставлю. Когда будете готовы, позвоните. За вами приду я или кто-нибудь из горничных.

– Благодарю вас, вы очень добры, – ответила я.

Амелия вышла из комнаты. А меня охватило сильное волнение. Я воображала себя живущей в этом доме… его хозяйкой. Затем я подумала об Амелии, которая была и остается здесь хозяйкой, и начала гадать, считает ли она меня захватчицей.

Мне понравилась Амелия. Она встретила меня с радушием, которое я сочла искренним. Кроме того, мне показалось, что моя будущая невестка очень привязана к своему мужу.

Я быстро умылась, распаковала свой багаж, переоделась к обеду в легкое платье и позвонила.

На мой звонок явилась горничная – молоденькая и, как я поняла по выражению ее лица, очень любопытная. Девушка так и пожирала меня глазами. Я спросила, как ее зовут, и она ответила, что Эмили.

– Я готова присоединиться к хозяевам, – объявила я ей.

– Да, мисс, – откликнулась она. – Хотите, я распакую вещи?

Когда я объяснила, что уже сделала это сама, горничная не смогла скрыть своего разочарования. Я догадалась, что ей не терпелось дать остальным слугам полный отчет о моем гардеробе.

– А теперь, Эмили, покажите мне, пожалуйста, куда идти, – попросила я ее.

– Да, мисс. Чай накрыт в зимнем салоне. Прошу вас следовать за мной.

Мы спустились по винтовой лестнице и затем еще по одной. Постучавшись, Эмили открыла дверь и пропустила меня внутрь. Амелия сидела за столом, на котором стоял чайный поднос. При моем появлении Обри встал.

Комната мне понравилась. В ней, как и в большинстве помещений в доме, были высокие потолки. На стенах висели гобелены, а сиденья стульев украшала ручная вышивка. Меня приятно удивила атмосфера уюта.

– Как ты быстро! – обратился ко мне Обри. – Надеюсь, твоя комната тебе понравилась.

– Как же она могла мне не понравиться? Она просто чудесная. Мне кажется, я никогда не привыкну к тому, что нахожусь в таком замечательном доме.

– И, тем не менее, тебе придется привыкнуть, – с улыбкой откликнулся Обри.

– Какой чай вы пьете – крепкий, слабый, с молоком, с сахаром? – обратилась ко мне Амелия.

Я ответила. Налив чай, она передала мне чашку и сказала:

– После чая вы должны познакомиться со Стивеном. Он услышал о вашем приезде, и очень хочет вас видеть.

– Я с большим удовольствием сделаю это. Он в постели?

– В данный момент да. Иногда он встает и сидит на стуле у окна. Обычно так бывает, когда он чувствует себя лучше.

– Я готова пойти к нему, когда вы сочтете это удобным.

– А вот эти кексы кухарка испекла специально для вас. Вы должны попробовать. Она обычно обижается, если ее стряпню не ценят.

– Благодарю вас. Выглядят они очень аппетитно.

– Я хотел бы показать тебе весь дом, – сказал Обри.

– Я сгораю от любопытства! Через окно я посмотрела во двор.

– Там конюшни, – пояснил Обри.

– Они выглядят очень дорогими.

– Мой отец всегда держал хороших лошадей, и Стивен такой же. Вообще мы – семья лошадников.

– Вы любите верховую езду? – спросила Амелия.

– Мне не так уж часто случалось ездить верхом, – ответила я. – Ребенком в Индии я обычно ездила на своем смирном пони, а в школе мы почти не занимались верховой ездой. В деревне, где я гостила у дяди и тети, мне иногда доводилось кататься на лошади. Я люблю это занятие, но не могу назвать себя хорошей наездницей.

– Это мы исправим, – с энтузиазмом вмешался Обри. – Тебе нужна лошадь. Мы здесь живем очень уединенно.

– До города больше двух миль, – пояснила Амелия. – И потом это совсем маленький городок.

Она начала расспрашивать меня об Индии. Я рассказала несколько эпизодов из своего детства и о том, как, живя в приходе дядюшки, скучала по дому.

– Все то время, что я жила в Англии, я видела Индию через розовые очки. А вот когда я вернулась…

– Вы сняли эти очки, – продолжила мою мысль Амелия, – и оглянулись вокруг при безжалостном свете дня.

– Но когда Сусанна увидела меня, она опять их надела! – воскликнул Обри.

Амелия, казалось, была немного удивлена его словами, но Обри веселым смехом дал понять, что это только шутка.

После чая Амелия сказала, что пойдет и посмотрит, как себя чувствует Стивен, и если он уже проснулся, то я смогу его навестить.

На несколько минут мы с Обри остались вдвоем. Он сидел и внимательно изучал меня.

– Как все это печально для Амелии! – сказала я. – Она, должно быть, очень беспокоится за своего мужа.

– Стивен уже давно болен. Она знает, что он не выживет.

– Наверное, она очень мужественная женщина.

Он помолчал, затем спросил:

– Как ты думаешь, ты полюбишь этот дом?

– Д-да, думаю, что да.

– Ты не сразу ответила.

– Сейчас он кажется мне немного странным. Возможно, даже чужим.

– Чужим? Что ты имеешь в виду?

– Ты сказал, что дома – это члены семьи. А семьи обычно отвергают новичков. А я как раз такой новичок.

– Чепуха! Разве Амелия плохо приняла тебя?

– Нет, конечно.

– А ворота, опускающаяся решетка, зимний салон – ты чувствуешь, что они отвергают тебя?

– Очевидно, я была взята врасплох. Я не представляла себе, что это такое старинное место. Ты не предупредил меня.

– Мне не хотелось перехваливать дом, чтобы ты потом не чувствовала себя разочарованной.

– Неужели я могла бы почувствовать разочарование в таком дивном замке!

Дверь открылась, и вошла Амелия.

– Стивен проснулся, – сообщила она. – Он очень хочет познакомиться с вами.

– Тогда пошли, – предложил Обри.

Стивен Сент-Клер сидел, опершись на подушки, на большой кровати под балдахином, украшенным изящной вышивкой на кремовом фоне. Было ясно, что болезнь его серьезна. Лицо приобрело желтоватый оттенок, темные глаза ввалились. Исхудалые руки, как когти неведомой птицы, лежали на стеганом покрывале.

– Стивен, это Сусанна, – представил меня Обри. Ввалившиеся глаза больного с интересом изучали меня.

– Очень рад познакомиться с вами, – сказал он.

– И я тоже, – отозвалась я.

Амелия поставила стул возле кровати, и я села. Они с Обри тоже устроились на стульях чуть поодаль.

Амелия начала рассказывать Стивену, что я собираюсь остаться у них на неделю, а потом уеду домой, чтобы готовиться к свадьбе.

– Я правильно поняла ваши планы? – осведомилась она у меня.

Я ответила утвердительно.

– Полагаю, что свадьба состоится в вашем доме, – предположил Стивен.

– Мы обсуждали это с отцом, – ответила я, – и решили, что церемония состоится в приходе моего дядюшки. Он будет счастлив присутствовать на ней в качестве священника. Кроме того, в детстве я проводила у них все каникулы.

Улыбнувшись, я повернулась к Обри.

– А вообще-то мы пока толком не говорили о том, как все произойдет.

– Я надеюсь, вы не станете откладывать свадьбу надолго, – продолжал Стивен.

– Для этого нет никаких причин, – с улыбкой произнес Обри, глядя на меня, и добавил:

– По крайней мере, я так полагаю.

Стивен кивнул.

– Последние несколько месяцев я не мог уделять делам достаточно времени, не так ли, Амелия? – обратился он к жене.

– Ничего страшного. Мы нашли хорошего управляющего. Все идет своим чередом. А теперь, когда Обри здесь…

– Амелия всегда была для меня прекрасным помощником, – сказал Стивен. – Я надеюсь, что вы будете таким же для Обри.

– Я сделаю все, чтобы так и случилось, – откликнулась я.

Он кивнул.

Амелия с тревогой взглянула на мужа.

– Мне кажется, Стивен, тебе пора вздремнуть, – сказала она. – Ты еще не раз увидишься с Сусанной до ее отъезда. Я ведь могу называть вас просто по имени, правда?

– Ну, конечно!

– Скоро вы станете членом нашей семьи, поэтому называйте нас просто Амелия и Стивен.

Устало откинувшись на подушки, Стивен закрыл глаза.

Амелия поднялась, я последовала ее примеру.

Наклонившись над кроватью, я обратилась к больному:

– Я скоро опять приду к вам.

Он приоткрыл глаза и слабо улыбнулся мне. Мы вышли из комнаты. Амелия закрыла дверь.

– Он очень слаб сегодня, – сказал Обри.

– Я знаю. Но ему так хотелось познакомиться с Сусанной.

Амелия пошла к себе в комнату, а мы отправились гулять.

За несколько последующих дней я познакомилась с поместьем Минстер Сент-Клер и его обитателями. Мне казалось, что теперь я знаю Обри лучше, чем раньше. Люди часто меняются, когда предстают перед нами в своем привычном окружении. Меня восхищала его любовь к Минстеру. В Индии он представлялся мне неким кочевником, даже немного циничным космополитом. Сейчас же мне казалось, что передо мной совершенно другой человек – открылись черты характера, о существовании которых я и не подозревала. Таковой, например, была для меня его страстная любовь к родному гнезду. Она развилась, по всей видимости, отчасти из-за того, что, как это ни прискорбно, поместью вскоре предстояло стать собственностью Обри – его брат был, без сомнения, обречен. Так же внове для меня была его любовь к лошадям. В конюшне он преображался, с гордостью привлекал мое внимание к отличным статям породистых скакунов, которые содержались там в безукоризненном порядке. В нем проявлялось какое-то безрассудство, когда он правил своим экипажем. Он обожал показать свою власть над великолепными серыми рысаками и частенько пускал их в галоп на безумной скорости, так что когда я ездила вместе с ним, меня почти выбрасывало из кареты. Чем стремительнее мы мчались, тем большее удовольствие он получал от прогулки. Мне стало страшно, и однажды я сказала ему об этом.

– Со мной ты в безопасности, – возразил он с гордостью. – Я безупречный возница.

Мне казалось, что он любит опасность ради самой опасности, и не будь он таким прекрасным наездником, я бы очень тревожилась. Доблесть в управлении лошадьми тешила его тщеславие, и эта ребяческая черта делала его в моих глазах еще более привлекательным и дорогим.

Каждый день поутру я просыпалась и подходила к окну. Оглядывая окрестности, я останавливалась взглядом на подъездной дороге и в мыслях возникал навязчивый вопрос: смогу ли я быть счастлива в этом огромном и странном доме?

Мое обиталище с каждым днем все более притягивало меня. Я открывала все новые и новые подробности, но кое-что в доме казалось мне несколько неприятным. По моему мнению, так обстояло дело с большинством старинных домов. Прошлое в них было слишком близко. Казалось, что оно навсегда заключено в этих стенах и постоянно вторгается в настоящее. Но, очевидно, это все – результат моего богатого воображения. Как бы я хотела, чтобы отец был сейчас рядом со мной! Он бы развеял смехом мои страхи.

Амелия – как легко было называть ее так, ведь она встретила меня тепло и дружелюбно! – показала мне дом, несколько спален, солярий, в котором располагались шезлонги и стулья, мы проходили мимо множества длинных окон и альковов, в одном из которых стояла старинная прялка. Амелия показала мне длинную галерею, увешанную фамильными портретами, и даже привела на кухню, где я познакомилась с кухаркой, не преминув выразить свое восхищение ее кулинарным искусством. Мне была также показана кладовая, где хранилась кухонная утварь и ручные мельницы, с помощью которых до сих пор мололи зерно и измельчали бобы.

С каждым днем я становилась все более дружна с Амелией. Во всем ее облике была какая-то стойкая сдержанная печаль, наполнявшая меня желанием утешить ее. Она любила своего мужа, их совместная жизнь, по всей видимости, протекала вполне счастливо, и вот теперь ей предстояло вскоре потерять его. Амелия чрезвычайно заинтересованно относилась к дому, и показала мне ряд введенных ею усовершенствований: рассказала, что крыша требовала ремонта, а найти устойчивую к погоде черепицу, которая походила бы на средневековую, было очень трудно; показала мне обстановку, выбранную ею для нескольких спален, поскольку, по ее мнению, старая была слишком ветхой и не могла служить долее. Амелия очень любила этот дом, а скоро ей предстояло потерять не только своего мужа, но и свой дом. Однако, неожиданно пришло мне в голову, она ведь может остаться здесь. В конце концов, большие семьи часто продолжают жить в фамильном гнезде. В этом доме она была хозяйкой долгие годы – так пусть он и останется ее домом навсегда.

Заговорить о данном предмете было бы неделикатно, только это меня останавливало. Не обсуждала я этого и с Обри. Ситуация принадлежала к числу тех, что должны разрешиться сами собой.

Мы с Обри часто катались по поместью верхом. Я немного боялась, что окажусь плохой наездницей, но Обри в своей заботе обо мне превзошел самого себя. Он часто нарочно придерживал свою лошадь, а когда мы пускались в галоп, не спускал с меня глаз, и я чувствовала, что он может в любую минуту прийти на выручку. Однако когда мы выезжали в экипаже, он становился безрассудным – так велико было его желание показать мне, какой он умелый возница. И он действительно был таковым – лошади слушались малейшего прикосновения его кнута. Я все больше и больше влюблялась в Обри. Мне нравилась его гордость и всепоглощающая любовь к дому. Теперь я чувствовала как никогда, что он нуждается в моей заботе, и это чувство наполняло меня радостью.

За время моего пребывания в поместье был один или два званых обеда – очень скромные, так как, по словам Обри, с тех пор как Стивен заболел, в Минстере не устраивали шумных развлечений. На них присутствовали несколько соседей, которых пригласили познакомиться со мной, и близкие друзья семейства. Я была представлена родителям Амелии, сэру Генри и леди Карберри, которые гостили у своих друзей в деревне, а теперь возвращались домой в Лондон. Мне они показались очаровательными людьми. С ними пришла молодая женщина, которую представили как достопочтенную Генриетту Марлингтон, дочь старинных друзей. Она тоже гостила в семействе, которое только что навестили родители Амелии, и сейчас намеревалась возвратиться с ними в Лондон и пожить какое-то время у них. Она поразила меня своей несомненной привлекательностью, которая проистекала даже более от ее живости, чем красоты черт. Но, впрочем, красоты ей тоже было не занимать. Она много рассказывала о лондонском сезоне и позабавила нас описанием того, как ее представляли королеве в королевской гостиной. По словам Генриетты, ей пришлось торжественно дожидаться своей очереди, перекинув шлейф платья через левую руку. В тот волшебный момент, когда она вошла в зал, шлейф во всем своем великолепии распустился позади нее. Королева удостоила девушку внимательного взгляда и протянула руку для поцелуя, при этом возникало впечатление, что она как бы взвешивает стоящего перед ней человека и решает, достоин ли он быть представленным ей.

– Говорят, она очень проницательна, – заключила свой рассказ Генриетта.

Было очевидно, что родители Амелии без ума от девушки, и я вполне разделяла их чувства. Оставалось только сожалеть, что их визит так скоро окончился.

Мне часто приходилось оставаться вдвоем с Амелией, так как Обри был занят хозяйственными делами. Ему предстояло многое узнать о поместье, владельцем которого он должен был вскоре стать – ведь долгое время Обри пробыл заграницей, – и поэтому большую часть утренних часов он проводил с управляющим.

Однажды, когда мы в очередной раз остались вдвоем, Амелия заговорила со мной более непринужденно, чем обычно.

– Не представляю, как я буду жить без Стивена, – произнесла она.

– Может быть, – отозвалась я, кривя душой и зная, что это невозможно, – он еще поправится.

– Увы! – сказала она с глубоким вздохом. – Я знаю, что этого не может быть. Еще месяц назад мне казалось, что он пошел было на поправку. Однако на самом деле ему постепенно становится все хуже и хуже. Стивен всегда подолгу говорил со мной о поместье и только недавно осознал, что оно перейдет к Обри, который до недавнего времени так мало им интересовался.

– Сейчас, несомненно, он проявляет ко всему этому большой интерес.

– Да, он изменился. Думаю, это потому, что он знает – очень скоро дом будет принадлежать ему. Мы – Стивен и я – всегда надеялись, что у нас будут дети.

Несколько мгновений мы обе помолчали, и вдруг Амелия начала говорить не останавливаясь:

– О, Сусанна, вы не представляете, как я хотела иметь детей! И Стивен хотел того же. В этом я его подвела.

– Вы не должны обвинять себя – это судьба.

– Многое зависело и от меня. У меня было три выкидыша.

– Я вам очень сочувствую…

– Первый, как мне кажется, – целиком моя вина. Через четыре месяца у меня должен был появиться ребенок. Я поехала верхом и потеряла его. Мне так нравилось скакать на лошади! Мы ездили все вместе – Стивен, Обри и я. Мы посетили все окрестности… Не надо было этого делать. Так произошел первый выкидыш. Часто случается, что, раз начавшись, подобные вещи повторяются.

– Как все это грустно!

– В следующий раз я была очень осторожной, но через два месяца снова потеряла ребенка. Затем выкидыш произошел на третьем месяце.

– Это, должно быть, ужасно.

– Мы оба испытывали огромное разочарование, но особенно, как мне кажется, я. Я со всей остротой ощущала, что подвела Стивена. Он отчаянно хотел ребенка… сына, которому мог бы передать все здесь.

– Я очень вас понимаю.

– Ну что ж… такова жизнь, как говорится.

– Увы!

– Извините мне мою откровенность, но вы кажетесь такой милой, доброй… Я уверена, что Обри сделал правильный выбор. Ему нужен кто-нибудь вроде вас.

– А мне кажется, что он уверенно стоит на ногах.

Амелия не ответила. Она только выглядела очень печальной – должно быть, думала о своих неродившихся детях.

Однажды я на какое-то время осталась вдвоем со Стивеном. Дело было так: Обри уехал на одну из ферм своего имения, я сидела одна в своей комнате. Вдруг вошла Амелия и сказала, что Стивен хотел бы меня видеть.

Мы спустились в комнату больного. Он сидел на стуле, тепло укутанный в одеяла. Мне показалось, что ему стало гораздо хуже, чем в прошлый раз, когда я видела его в постели.

Я села рядом с ним, и мы немного поговорили, после чего Амелия поднялась и вышла из комнаты.

– Я рад, что вы выходите замуж за Обри, – обратился ко мне Стивен.

– Мне очень приятно, что вы так думаете. Многие семьи не одобряют, когда в их круг входит новичок. Когда я познакомилась с Обри, я и понятия не имела, что он живет в таком месте.

Он кивнул.

– Да, на нем лежит определенная ответственность. Эту ответственность предстоит пронести через всю жизнь. Это как цепь, звенья которой выковывались столетиями.

Не хочется думать, что она порвется. Если бы у меня был сын…

Он с грустью покачал головой, а я вспомнила то, что рассказывала мне Амелия.

– Так или иначе, я рад, что вы здесь. Ему нужен кто-то… кто твердо стоит на ногах, кто сможет присматривать за ним и удерживать от…

Он не договорил. Я уверена, что он собирался сказать мне нечто очень важное, но передумал. Вместо этого он похлопал меня по руке и продолжал:

– С тех пор как я познакомился с вами, я чувствую, что ему нужны именно вы.

– Благодарю вас.

– Вы сможете быть сильной. Сила – вот в чем он нуждается. Видите ли…

Я не сводила с него прямого взгляда, но он молчал. Я решила помочь ему.

– Вы говорили, что…

Ввалившиеся глаза Стивена, казалось, пытались проникнуть в мои мысли. Он все порывался что-то сказать мне, но колебался, стоит или нет это делать. Меня охватило огромное любопытство. Я была твердо уверена, что должна узнать о чем-то важном – и, скорей всего, это касалось Обри.

Но Стивен откинулся на стуле и закрыл глаза. В это время в комнату вошла Амелия.

Мы вместе выпили чай.

И все-таки меня не оставлял вопрос – о чем же хотел рассказать мне Стивен?

Однажды поздно вечером, когда над замком нависли темные тучи, предвещавшие грозу еще до исхода дня, я зашла в длинную галерею полюбоваться висевшими там портретами. Мне сразу бросилось в глаза, насколько Обри походил на некоторых своих предков. Переходя от картины к картине, я внимательно вглядывалась в лица – одни улыбающиеся, другие серьезные, третьи печальные. Все они, казалось, смотрели на меня с полотен оценивающим взглядом.

Стоя в галерее в надвигающихся сумерках, я была охвачена чувством чего-то ирреального. Вообще за то время что я прожила в этом доме, меня часто преследовало ощущение, что за мной кто-то следит – это, как мне представлялось, были призраки прошлого, изучавшие меня – девчонку, безрассудно осмелившуюся проникнуть в их тесный семейный круг.

Один из портретов особенно заинтересовал меня – возможно, потому что лицо изображенного на нем мужчины напоминало мне лицо Обри. Его глаза, казалось, оживали, и выражение лица менялось по мере того, как я всматривалась в портрет. В своем воображении я представляла, что губы человека кривятся в усмешке, как будто он знал, что одновременно притягивает и отталкивает меня. Белые кудри его парика почти достигали плеч, а голову венчала широкополая шляпа, немного похожая на военный головной убор. Он был одет в ярко-красный бархатный камзол, схваченный у талии, под ним виднелся искусно вышитый жилет, почти такой же длинный, как камзол. Он тоже тесно охватывал талию мужчины и затем расходился широкими полами. Пуговицами служили драгоценные камни. Штаны доходили до колен и были украшены великолепными пряжками. У мужчины на портрете были стройные ноги, а пряжки на его туфлях гармонировали с теми, что красовались на штанах. Словом, это был чрезвычайно элегантный джентльмен.

– Привет! – неожиданно услышала я чей-то голос.

Я вздрогнула. На мгновение мне показалось, что это денди с картины вдруг обратился ко мне. Я резко обернулась и увидела Обри. Наверное, он вошел очень тихо, а я была так поглощена созерцанием портрета, что не услышала его шагов. Он осторожно взял меня за локоть.

– Я вижу, ты совершенно очарована Гарри Сент-Клером, – произнес он. – И я уверен, что не ты первая.

– Так, значит, это Гарри Сент-Клер? Должно быть, это твой дальний предок – ведь портрет нарисован не меньше чем сто лет назад.

– Угадала. Эта шляпа выдает его. Она называется деттингенской – по названию места, где когда-то произошло знаменитое сражение. Возможно, ты даже знаешь точную дату. Я только помню, что это было примерно в 1740-х годах.

– Так оно и есть.

– После сражения возникло повальное увлечение этими шляпами. А как ты догадываешься, Гарри всегда скрупулезно следовал моде.

– Неужели ты знаешь историю всех своих предков?

– Только тех, кто отличился, как Гарри.

– А как он отличился? На поле брани при Деттингене?

– Ни в коем случае! Для этого он был слишком умен. Гарри был повесой, Гарри был воплощением дьявола! Его имя связывали с несколькими громкими скандалами, и тем самым он навлек на себя гнев отца, деда, а фактически и всей семьи.

– А что он сделал?

– Да ничего хорошего! Во всех затеваемых где-либо проказах непременно участвовал Гарри. Он почти промотал фамильное состояние и умер молодым. Говорили, что его призвал к себе дьявол. Думаю, что этот проказник сейчас недурно проводит время в аду. Он и там сумел бы устроить шумные кутежи.

– Ты говоришь так, как будто он тебе нравится.

– А ты не согласна, что негодяи всегда интереснее святош? Хотя, надо сказать, последних в нашей семье было не так уж много. Гарри состоял членом одного из Клубов адского огня. В то время их было немало, и многие ленивые и никчемные молодые люди, склонные к мотовству и располагавшие для этого определенной суммой денег, являлись членами подобных клубов.

– Но чем-то он все-таки занимался?

– Ничем похвальным! Баловался черной магией, поклонялся дьяволу – словом, не стесняясь потакал самым дурным своим наклонностям. Во главе клуба, к которому принадлежал Гарри, стоял некий сэр Фрэнсис Дэшвуд. Члены клубы собирались в Медменхэме близ Вест-Уайкома. Дэшвуд выстроил там замок, по виду напоминавший монастырь, именно там они поклонялись дьяволу – проводили черные мессы, устраивали оргии… Ты даже не представляешь, до какой степени испорченности доходили эти люди.

Глаза Обри во время этого рассказа светились восхищением.

– Но всего этого Гарри показалось мало. Рассказывают, что он организовал свой собственный клуб – почище того, что был у Дэшвуда.

– Наверное, его портрет рисовал очень искусный художник, – предположила я. – Когда смотришь на него, лицо словно оживает.

– Да, он сумел передать не только внешнее сходство, но и самую суть характера Гарри. Сразу видно, что это человек незаурядный, не так ли? А теперь взгляни на портреты Джозефа Сент-Клера и его дочери Черити. Они жили примерно за сто лет до Гарри. Это – добродетельные Сент-Клеры. Но ты не находишь, что Гарри интереснее?

– Я нахожу, что его портрет выполнен более искусно.

– Не пытайся себя обмануть! Сам Гарри смотрит на тебя с картины и как будто старается понять, не смог бы он увлечь тебя на стезю зла. Он наверняка захотел бы сделать тебя членом своего Клуба адского огня.

– Как это страшно! Кажется, портрет сразу стал зловещим.

Обри зажег одну из ламп, стоявших рядом на пристенном столике, и поднес ее к картине. При свете Гарри Сент-Клер выглядел просто негодяем.

Обри засмеялся. Обернувшись к нему, я подумала, что ненормальный блеск в его глазах делает его поразительно похожим на далекого предка.

Меня пробрала дрожь. В это мгновение вдалеке послышался глухой рокот надвигающейся грозы. Обри обнял меня за талию, и мы постояли перед портретом еще несколько минут.

Затем Обри поставил лампу обратно на стол и, обернувшись ко мне, схватил меня в объятия и поцеловал страстно и требовательно. Никогда до этого момента он не вел себя со мной подобным образом.

Мне стало немного не по себе. Я опять взглянула на портрет – казалось, Гарри Сент-Клер смеется надо мной.

Однажды вечером, после обеда, Амелия поделилась с нами ошеломляющей новостью.

Мы, как всегда, отобедали в зимнем салоне – нас ведь было только трое. Как я поняла, главной столовой пользовались только в присутствии гостей, а для нашей небольшой компании она была слишком велика.

К зимнему салону примыкала небольшая проходная комната, которую мы использовали как уютную маленькую гостиную, выпивая там свой послеобеденный кофе.

Во время трапезы у Амелии был какой-то отсутствующий вид. И еще мне показалось, что она немного нервничает.

Неожиданно, словно собравшись с духом, она произнесла:

– Мне нужно сообщить вам кое-что. Я не хотела упоминать об этом, пока не буду до конца уверена. У меня будет ребенок.

Воцарилось молчание. Я не смотрела на Обри, но пыталась угадать его реакцию.

Амелия, запинаясь, продолжала:

– Конечно, это все меняет… А как рад Стивен! Я думаю, мое сообщение сразу значительно улучшило его состояние.

Обретя, наконец, дар речи, я в восторге воскликнула:

– Примите мои поздравления! Вы, должно быть, на седьмом небе от счастья – вы ведь так этого хотели.

Она обернулась ко мне с выражением благодарности на лице.

– Вначале я не верила. Мне казалось, что я ошибаюсь, поэтому я не хотела говорить об этом, пока не буду абсолютно уверена. Но сегодня мои предположения подтвердил доктор.

Я встала со своего места, подошла к ней и сердечно обняла. Меня переполняла радость за Амелию. Поведанная ею печальная история о том, как страстно она хочет иметь ребенка, и о ее выкидышах, в свое время тронула меня до глубины души. Однако я догадывалась, что должен сейчас чувствовать Обри. Казалось, он прикипел к Минстеру с тех пор как поверил, что поместье будет принадлежать ему. Я гадала, что творится сейчас в его мыслях. Несколько минут он хранил молчание.

Я выжидательно взглянула на него, и он, наконец, заговорил, хотя и с видимым усилием:

– Что ж, я должен присоединиться к поздравлениям Сусанны. И когда это произойдет?

– Пока срок небольшой – всего два месяца. Конечно, ждать еще очень долго. На этот раз я приму все меры предосторожности. Это как чудо! После всех разочарований, постигших меня… да и Стивен так болен… Теперь мне будет для чего жить. Я не могу передать вам, что я сейчас чувствую… Разумеется, я понимаю, что эта новость означает перемену и для вас…

– Разумеется, – сухо отозвался Обри.

– Я очень хорошо это понимаю, – продолжала Амелия. – Я сожалею… отчасти… хотя по-настоящему сожалеть мне трудно – ведь мне хотелось иметь ребенка больше всего на свете!

Я ясно видела, что Обри пытается овладеть своими чувствами.

Чтобы как-то разрядить обстановку, я предложила:

– Давайте выпьем за счастливый исход.

– Я не буду пить ни капли! – запротестовала Амелия. – Мне нужно очень беречь себя.

– Тогда мы с Сусанной выпьем вдвоем, – вмешался Обри, – за счастливый исход.

Амелия была не в состоянии говорить ни о чем другом.

– Ну, разве это не чудо! – вновь и вновь повторяла она. – Это как утешение за все мои страдания.

– Мне кажется, жизнь часто посылает нам подобные утешения, – высказала я свою точку зрения.

– Должно быть, это произошло как раз до того, как Стивен так серьезно заболел, ведь временами он был таким же, как раньше. Болезнь очень осложнилась лишь относительно недавно.

– Я так рада за вас, Амелия!

– Мне почему-то казалось, что вы будете рады. Для Обри же это все меняет. Ведь это его дом. Я знаю, что он сейчас чувствует… А вот Стивен очень рад, потому что теперь его сын станет следующим владельцем Минстер Сент-Клера… а возможно, это будет дочь – владелица фамильного поместья.

Амелия объявила, что намерена контролировать каждый свой шаг. Она проконсультируется с доктором и будет во всем слушаться его советов. Пережить еще одно разочарование ей просто не под силу.

Свою досаду Обри скрывал до тех пор, пока мы не остались одни. Его горечь была неподдельной.

– Подумать только, что это случилось! А ты веришь, что Стивен мог зачать ребенка?

– Но он это сделал. Амелия ведь сказала, что иногда он чувствовал себя совершенно здоровым. Ему стало по-настоящему плохо только в последний месяц.

– Ничего другого она и не могла сказать, не так ли?

– Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду… Не хочешь же ты сказать, что этот ребенок не от Стивена! Как ты можешь, Обри!

– А почему нет? Она оказалась в отчаянном положении, и для нее это единственный шанс удержать все, что иначе может ускользнуть.

Я в ужасе уставилась на Обри.

– Как ты смеешь говорить подобные вещи… и о ком – об Амелии!

– Просто потому, что это вполне возможно.

– Я не верю!

– А ты понимаешь, какие перемены ждут нас в этой связи?

– Я не думала об этом.

Он пришел в неистовство и разразился гневной тирадой:

– Брат захочет, чтобы я остался здесь в качестве некоего регента при его ребенке. Опекун инфанта, которому в один прекрасный день предстоит надеть корону!

– А почему бы и нет?

Он посмотрел на меня почти с отвращением.

– Ты что, и в самом деле не понимаешь?

– Конечно, понимаю.

– Ты не будешь хозяйкой в своем собственном доме – ею останется Амелия. Разве это не очевидно?

– Если мы останемся здесь, я буду очень довольна. Мне и в самом деле нравится Амелия. Мы стали друзьями.

Обри резко отвернулся. Он выглядел как капризный ребенок, у которого только что отняли любимую игрушку. Меня охватила нежность. Я поняла, что должна его как-то утешить.

– Все будет хорошо, Обри, – спокойно сказала я. – Мы вместе – вот что важно. Главное – человеческие отношения, а не… дома.

Он слабо улыбнулся.

– Ты хорошая девочка, Сусанна, – произнес он. – Я полагаю, мне повезло, правда?

Я ответила:

– Надеюсь, что так, а вернее – повезло нам обоим.

Казалось, Обри сумел выбросить из головы свое разочарование. Он очень редко говорил об этом. Зато мы оба строили планы относительно предстоящей свадьбы.

– Надо, чтобы она состоялась как можно скорее, – настаивал Обри, и его нетерпение приводило меня в восхищение.

Я влюбилась в него, очарованная его привлекательной наружностью и знанием света, но фактически больше ничего о нем не знала. Полагаю, что эти свойства привлекли бы любую молодую девушку, имеющую небольшой жизненный опыт и мало искушенную в людях. Теперь же я взглянула на своего жениха по-другому. Я могла легко себе представить его маленьким мальчиком, выросшим в этом прекрасном старинном доме. Наверное, он был довольно ленив, не любил ничем утруждать себя и в то же время не мог довольствоваться вторыми ролями. Завидовал ли он старшему брату? Возможно, хотя бы немного. Это было бы вполне естественно. Затем он уехал, долго путешествовал, стараясь выстроить свою жизнь сообразно собственным представлениям. Когда его вызвали домой, и он понял, что очень скоро унаследует фамильное поместье, он изменился и впервые задумался над тем, как сильно привязан к этому старинному дому. И вдруг совершенно неожиданно, в тот момент, когда казалось, что вот-вот он станет владельцем усадьбы и всего поместья, он узнает, что скоро на свет может появиться другой претендент. Я понимала, каким глубоким разочарованием явилось это для Обри, как он переживает, и старалась быть с ним особенно нежной.

Я тоже считала, что мы должны пожениться как можно быстрее.

– В этом доме не место для свадьбы, – высказал свои соображения Обри. – Судя по виду Стивена, похороны были бы более подходящей церемонией.

– Бедный Стивен! – Мне кажется, он теперь начнет с удвоенной силой цепляться за жизнь – ему ведь захочется увидеть своего ребенка.

– Да, наверное.

– Отец считает, что мы могли бы пожениться в приходе. И дядя, и тетя были бы очень этому рады, а дядя мог бы нас обвенчать. Ведь приход был моим домом в течение многих лет. Мне кажется, отец не хотел бы, чтобы я шла к алтарю из меблированных комнат.

– И как скоро это может произойти? – спросил Обри.

– Через пять или шесть недель… В крайнем случае – через два месяца.

– Чем быстрее, тем лучше.

– Как только я вернусь домой, то начну необходимые приготовления. Думаю, мне следует несколько недель пожить с дядей Джеймсом и тетей Грейс. Надо совершить оглашения и все такое… Дел очень много, и время пролетит незаметно.

– Тогда я прошу тебя безотлагательно начать действовать.

Итак, мы обо всем договорились.

Когда я в очередной раз зашла навестить Стивена, мне показалось, что он выглядит гораздо лучше. Без сомнения, сообщение о предстоящем рождении ребенка подействовало на него как тонизирующее лекарство.

Его речь стала более ясной, а в глазах появился блеск.

– Я рад, что вы скоро поженитесь, – сказал он мне. – Обри нуждается в вас – помните об этом.

Я улыбнулась и заверила его, что запомню это навсегда. Мне показалось, что Стивен все еще относится к Обри, как к младшему брату, неспособному самому о себе позаботиться.

В день накануне моего отъезда, произошло загадочное событие. Я вышла на прогулку после ленча, виды Минстера и его окрестностей зачаровывали меня. Здесь можно было неожиданно наткнуться на развалины старого монастыря – остатки стены, по которой взбиралось какое-нибудь ползучее растение, обтесанные камни, некогда составлявшие тропинку среди травы, или основание бывшей колонны…

Минстер уже успел оставить на мне свой неизгладимый отпечаток, он в высшей степени привлекал меня. Я часто размышляла – а будем ли мы когда-нибудь жить здесь? Если Стивен поправится, то, разумеется, нет. Да и представить себе Обри смирившимся с ролью регента при малолетнем племяннике мне было трудно.

Перемена, произошедшая со Стивеном в последние дни, – только внешняя. Он выглядел лучше потому, что был счастлив, но даже счастье неспособно исцелить его полностью. Болезнь неотвратимо приближала его к концу.

Будущее рисовалось в каком-то тумане. А ведь совсем недавно все казалось мне таким определенным, устоявшимся. Я воображала, как мы с мужем будем жить в этом старинном доме, у нас появятся дети – мое желание иметь Детей было таким же сильным, как у Амелии, – а когда-нибудь через много лет портреты моих детей тоже будут висеть в длинной галерее.

Я подошла к небольшой рощице. Мне уже доводилось бывать здесь во время своих прогулок, но двигаться дальше я еще никогда не рисковала. Высокие ели стояли тесным кругом и придавали всему лесочку атмосферу таинственности. Я пошла меж высоких стройных стволов, покрытых красноватой корой, и по мере того как углублялась в чащу, меня охватило странное чувство – казалось, что я вот-вот обнаружу нечто таинственное и неизвестное. Роща была совсем небольшой, и вскоре я прошла ее всю, а за нею вдруг неожиданно возник маленький холмик.

Взобравшись на его вершину, я оглянулась. Холм был примерно семи футов высотой и круто обрывался вниз. Я решила спуститься. Пробираясь сквозь многочисленные вьющиеся растения, облепивших склон, я сдвинула их с места и к своему удивлению вдруг заметила, что под ними не земля, а что-то похожее на дверь – так мне, во всяком случае, показалось.

Я отодвинула зеленую завесу. Сомнений не оставалось – это действительно была дверь!

В величайшем волнении я начала внимательно изучать ее, недоумевая, куда она может вести. Мне показалось странным, что кому-то пришла в голову мысль сделать дверь в холме.

В двери имелась замочная скважина. Я толкнула, но она не подалась.

Я оглянулась. Вокруг царила тишина. Снова у меня возникло странное чувство – как будто кто-то наблюдает за мной, и в воздухе ощущалось что-то зловещее.

Я отошла от таинственной двери и продолжала изучать ее уже на некотором расстоянии. Отброшенные мною растения опять сомкнулись и скрыли дверь от моих глаз. Теперь холмик казался просто деталью пейзажа – возможно, немного необычной, но не сверхъестественной, как мне почудилось вначале. Тут мне пришло в голову, что холм имеет искусственное происхождение, и я терялась в догадках, что же может скрываться за загадочной дверью?

Я обогнула холм и направилась назад к рощице. Войдя под тень деревьев, я вдруг ясно ощутила, что за мной кто-то идет. Иногда слышался стук камешка под чьей-то ногой, иногда – поскрипывание песка. Мне стало очень неприятно. Конечно, поддаваться этому чувству глупо – сейчас светло, и со мной ничего не случится. Но сердце, тем не менее, колотилось от страха. Я ускорила шаги.

Вдруг кто-то крепко схватил меня за руку.

Я набрала в рот воздуха, намереваясь закричать, обернулась и… увидела Обри.

– В чем дело, Сусанна? – недовольно спросил он.

– О Господи! Ты меня напугал… Я почувствовала, что за мной кто-то идет.

– Да, это я шел за тобой. Амелия сказала, что ты отправилась на прогулку, и я решил пойти поискать тебя.

– Почему ты не окликнул меня – тогда я знала бы, что это ты?

– Мне хотелось застать тебя врасплох. Ты чем-то испугана… Что-нибудь случилось?

– Теперь, когда ты здесь, все в порядке. С моей стороны было очень глупо так испугаться. Да, я только что наткнулась на какую-то дверь.

– Дверь?

– Да, дверь в холме.

– Ну и что же тут странного? Ты ведь знаешь, что здесь масса необычного. Это все остатки старого Минстера. Если мы попытаемся хоть что-нибудь изменить, поднимется скандал. Реликвии прошлого священны, видите ли – их надо охранять.

– Все это мне известно. И все-таки эта дверь удивила меня. Ведь она должна куда-то вести.

Обри смотрел на меня с явной насмешкой. Похоже, его забавляла игра моего воображения. Мне показалось, что если мой жених рядом, то бояться нечего.

Обри бережно взял меня под руку.

– Ну что, пойдем домой?

– Да.

– А почему ты так испугалась этой двери?

– Не знаю. Мне показалось, что там для нее совсем неподходящее место.

– Может быть, ты ожидала, что дверь распахнется, и оттуда явится сам дьявол?

Я рассмеялась.

– Вообще все это выглядело очень странным – сначала я обнаруживаю эту дверь, а когда прохожу через рощу, за мной кто-то идет…

– Мне жаль, что я напугал тебя, моя дорогая Сусанна. Ты всегда отличалась здравомыслием.

– Не уверена, я так люблю мечтать.

– И теперь, при виде таинственной двери, твое воображение разыгралось? Ну что ж, в домах подобных нашему даже самым приземленным людям простительно позволить себе полет фантазии. Но должен тебе сообщить, что не ты первая наткнулась на эту дверь. Мы даже однажды открывали ее… Но это было очень давно, когда я был ребенком. За ней ничего нет. Там просто пещера. Наверное, когда-то она служила монахам своего рода складом. Мы закрыли ее и забыли о ней.

– А, понятно. Но мне показалось, что за ней обязательно должно скрываться что-то значительное – уж очень она массивная.

– Сусанна, еще раз прости, что я так испугал тебя.

– Да нет, это я дурочка, что испугалась.

Когда мы направлялись к дому, Обри оживленно говорил о нашей предстоящей свадьбе.

На следующий день я покинула Минстер. Обри настоял на том, что отвезет меня домой. По мере приближения к Лондону Обри становился иным. Вернее, сейчас он становился таким же, каким я знала его в Индии – изысканно вежливым, беззаботным и немного самоуверенным. О ребенке, чье появление на свет очень скоро разрушит его блестящие виды на будущее, он не упомянул ни разу.

Отец был очень рад моему возвращению. Он сказал, что Джейн и Полли прекрасно заботились о нем, и в этом смысле мое отсутствие никак на нем не отразилось. Вот только он сильно соскучился…

Обри вернулся в Бакингемшир в тот же день, и как только он уехал, отец потребовал от меня подробный отчет о моем визите. Пока я рассказывала ему обо всем, что произошло в Минстере, он не спускал с меня внимательных глаз и, наконец, спросил:

– И, несмотря на это, ты так же упорно хочешь выйти замуж за Обри, как и прежде?

Я ответила утвердительно.

– Ну что ж, приступим к делу, надо незамедлительно написать дяде Джеймсу, чтобы начали оглашение. Ты, конечно, захочешь сделать покупки и наверняка в Лондоне. Кроме того, месяц перед свадьбой тебе нужно побыть у дядюшки и тетушки. Короче говоря, нам предстоит масса дел. Время пролетит незаметно. Знаешь, мне нравится этот дом, а Джейн и Полли прекрасно справляются со своими обязанностями и хорошо ухаживают за мной. Я уже отправил письмо, в котором попросил продлить срок аренды. Нам нет смысла покупать другой дом – ведь ты тут же его покинешь. Я же здесь отлично проживу. Он будет и твоим домом, если ты захочешь.

– Ты уже все решил. Военная пунктуальность – так ты, кажется, это называешь.

– Можно сказать и так. Моя дорогая доченька, я буду так рад, если твоя жизнь счастливо устроится!

– Бедный отец! Представляю, как много хлопот я тебе доставила!

– Да… так далеко от родины… один, с маленькой дочкой на руках… У меня действительно было много забот. Но все сложилось удачно. Я всегда знал, что моя дочь сможет сама позаботиться о себе.

– Будем надеяться, что твои надежды не беспочвенны.

Отец несколько минут с тревогой смотрел на меня.

– Почему ты так сказала? Что-то случилось?

– Нет-нет, – заверила я его. – Все в порядке.

Но сама я тоже недоумевала, почему сказала именно эти слова. Неужели меня начали охватывать какие-то предчувствия?

Следующие несколько недель буквально пролетели.

Мне шили свадебное платье. Я купила кое-какую одежду, которая, как мне казалось, понадобится мне в будущем. Для нашего медового месяца Обри выбрал Венецию. Весь месяц мы собирались жить в палаццо, которое нам гостеприимно предоставят друзья семьи Сент-Клер.

Дядя Джеймс и тетя Грейс, как я и предполагала, оказали мне неоценимую помощь. Они были очень польщены, что свадьба состоится в старинной норманнской церкви, а вести службу будет дядя Джеймс. Месяц перед свадьбой я намеревалась пожить у них. Мой отец будет навещать меня по выходным или в любое другое удобное для него время. Церемония предполагалась очень скромной из-за тяжелой болезни брата жениха.

Обри собирался приехать в Хамберстон за несколько дней до радостного события, и для него была снята комната в гостинице «Черный кабан».

Казалось, все гладко движется к желаемой цели.

В назначенное время я прибыла в Хамберстон. В своей спальне я смотрела через маленькое окно на церковный двор, и погружалась в воспоминания детства. Вспомнилось мое невыносимое одиночество – как страстно я стремилась назад, в Индию, как мне не хватало отца и моей дорогой айи.

Интересно, что она делает сейчас? У Фрилингов ей было не очень хорошо. В разговорах со мной она постоянно на что-то намекала, но я так до конца и не поняла, на что именно.

Как все изменилось! Скоро я покину Хамберстон. Отныне моим домом станет Минстер, но перед этим мне предстоит волшебный медовый месяц в Венеции.

Я счастлива, повторяла я себе вновь и вновь. Я уверена в себе и своем женихе.

Многие молодые женщины, окажись они на моем месте, наверняка сочли бы себя любимицами фортуны. Ведь если рассудить здраво, я совсем не красавица. Волосы у меня рыжеватые. Они, безусловно, могли восхищать своим необычным цветом, но были настолько густые и прямые, – что уложить их в приличную прическу иногда становилось делом отнюдь не простым. А мои зеленые глаза!.. Вообще-то они прекрасно сочетаются с моими волосами, но ресницы и брови у меня, к сожалению, белесые, да и кожа слишком белая. Она доставила много забот моей бедной айе. Няня очень боялась, что такую нежную кожу сожжет беспощадное индийское солнце. Мне никогда не позволяли выходить из дома без большой широкополой шляпы, даже в пасмурные дни. Но больше всего я была недовольна своим ростом. Именно из-за него, как я считала, природа обделила меня женской привлекательностью. Дело в том, что я была очень высокой. На многих молодых людей, мне приходилось смотреть сверху вниз, а это, по мнению света, не служило для женщин украшением. Мужчины сами предпочитают взирать на своих женщин свысока – это утверждение верно не только в переносном, но и в самом прямом смысле. Однако именно я, пусть не совсем заурядная особа, но уж точно не красавица на взгляд подавляющего большинства, легко добилась того, на что многие девушки-красавицы наверняка положили бы массу усилий. Мне и вправду повезло! За день до моей свадьбы приехала кузина Эллен с двумя своими дочерьми. Она была очень рада моему замужеству, и говорила со мной без того всегдашнего напряжения, которое ранее сопутствовало нашим беседам. Мы начали вспоминать различные эпизоды прошлого. Она припомнила много разных случаев, и мне приятно было вновь погрузиться в атмосферу тех дней. Именно Эллен вдруг заговорила об инциденте, который в моей собственной памяти не всплывал уже несколько лет.

– Ты помнишь Тома Дженнингса – молодого человека, который упал с лестницы?

– Да, конечно. Кажется, он сломал ногу.

– Я никогда не забуду, с каким видом ты встала рядом с ним на колени. Ты ведь только погладила юношу по лбу и мягко заговорила с ним, но каким-то образом ты сумела его успокоить.

Я протянула кузине свои руки. Мы внимательно посмотрели на них.

– Айя говорила, что мои руки лечат.

– Мне всегда казалось, что у этих иностранцев странные представления обо всем.

– Просто однажды в Бомбее с одним мальчиком произошло нечто подобное, и мне тоже удалось его успокоить. Вот тогда айя и заметила это.

– Тебе надо было стать сестрой милосердия. Несколько минут я размышляла.

– А ты знаешь, кажется… мне бы это понравилось. Эллен рассмеялась.

– Слава Богу, об этом не может быть и речи! Ты выходишь замуж – вот и прекрасно. Мы все так рады за тебя! Ухаживать за больными – вряд ли подходящее занятие для молодой леди. Это одна из самых низких профессий. Все равно, что быть солдатом.

– Не забывай, что ты говоришь с дочерью солдата.

– Разумеется, я не имела в виду людей вроде твоего отца. Я подразумевала простого солдата. Почему они начинают этим заниматься? Да просто потому, что не способны ни на что иное. А часто потому, что не в ладах с законом. Говорят, что и сестры милосердия такие же.

– Все это звучит ужасно, – задумчиво произнесла я. – Разве защищать свою родину не благородное дело? А ухаживать за больными и ранеными?

– Конечно, так и должно быть. Но как часто в жизни все происходит так, как происходит, а не так, как должно было произойти! Но мы теряем время на обсуждение вещей, которые впрямую нас не касаются, а между тем предстоит столько всего сделать и подготовить! Ты наверняка и минутки свободной не имеешь.

Дел у меня действительно было много, но этот разговор всколыхнул массу воспоминаний. Я опять посмотрела на свои руки – красивой формы, очень белые. В длинных узких пальцах таилась спокойная сила, несмотря на их кажущуюся хрупкость. Я улыбнулась. Если во мне и есть хоть какая-то крупица красота, то это, несомненно, именно мои руки.

Итак, время пролетело незаметно.

Наступила ночь перед свадьбой. Мой отец уже прибыл в Хамберстон и сейчас мирно почивал в одной из маленьких спален, дверь которой выходила в коридор. Эллен с семьей занимали еще две спальни. Словом, домик приходского священника заполнили гости. А неподалеку, за церковным двором, в номере гостиницы «Черный кабан» спал Обри.

Я тоже отправилась спать и увидела сон – сон, который оставил меня в недоумении и тревоге. Вновь и вновь я задавала себе вопрос: что могло навеять такое странное сновидение?

 

Медовый месяц в Венеции

Итак, мы с Обри поженились.

Как только церемония была окончена, я переоделась в зеленое габардиновое платье, специально купленное для поездки, и мы отправились в свадебное путешествие.

Что за чудесное время! Все мои прошлые страхи и сомнения улетучились, все тревоги исчезли. Обри был неподражаем, настоящий светский человек, – он понимал, что я была в этом смысле совершенно невежественна.

Будучи уверенным в моей неопытности, он обращался со мной с такой нежностью, любовью и деликатностью, что, несмотря на то, что произошло потом, я благодарна за это Обри.

Чрезвычайно осторожно и нежно он посвятил меня в волшебное искусство любовной игры. Должна признаться, что я следовала за ним с наслаждением и открывала в своем характере черты, которые не только были мне доселе неизвестны, но даже о самом существовании которых я не догадывалась.

Так вот какова она, любовь! Благодаря Обри, все было чудесно. Я отныне смотрела на него другими глазами. Он принадлежал к числу редких мужчин, понимающих женщин, их чувства и желания. Казалось, он и думать забыл о разочаровании по поводу потерянного наследства. Наша взаимная любовь – это единственное, что его в данный момент интересовало. Весь мир был озарен взаимным чувством и представлялся поистине волшебным. К тому же прелести замужней жизни открывались мне в самом романтическом месте на свете.

Палаццо Тоналетти выходил окнами на канал, и часто мы, сидя на веранде, следили за проплывавшими мимо гондолами. Они были очень красивы в час заката, когда гондольеры пели для своих пассажиров, а гондола медленно скользила по водной глади под многочисленными венецианскими мостами.

Палаццо был великолепен. По обеим сторонам его фасада возвышались башни, а подлинным украшением служила веранда и живописные арки. Особенно меня потрясли мозаичные панно, выложенные на мраморном полу. Вместе с домом наши друзья уступили своих слуг, которые угадывали и выполняли малейшее наше желание. Среди них имелся торжественный и важный мажордом, заправлявший всем в палаццо, – он сообщил, что мы можем называть его Бенедетто, – и многочисленные постоянно хихикавшие горничные, которых очень веселило, что они прислуживают новобрачным. Изумительная комната, стены и пол которой были выполнены из пестрого мрамора восхитительного пурпурного оттенка служила нам спальней. Тут же стояли светильники на алебастровых подставках, а над кроватью свешивался шелковый балдахин цвета лаванды с зеленью.

По утрам горничная приносила нам завтрак, бормоча на итальянском языке:

– Доброе утро, синьор и синьора.

И тут же спешила прочь, как будто была не в силах удержаться от смеха, видя нас вместе в постели.

Днем мы бродили по улицам, омываемым водами многочисленных каналов, пили кофе или вино на площади Святого Марка, стояли на мосту Риальто и наблюдали за гондольерами, проплывавшими по Канале Гранде. Город постоянно изумлял меня своей красотой и особым очарованием. Обри хорошо знал Венецию, и ему доставляло большое удовольствие показывать мне достопримечательности. Я до сих пор иногда вижу все это – стоящего рядом со мной Обри и рассказывающего мне о чудесах Кампаниле, которую жители Венеции начали строить еще в 902 году, а закончили много лет спустя. Меня восхитила и Часовая башня – там на циферблате располагались две бронзовые фигуры, отбивавшие часы. Вокруг было столько чудесного и изумительного, но даже в те безоблачные дни меня не покидала мысль о существующих в городе контрастах. Прекрасные палаццо, построенные из цветного мрамора, алебастра из красного порфира и походившие на шоколадное мороженое или иную изысканную сладость, Дворец дожей во всем своем великолепии соседствовали с мостом Взломов – символом отчаяния и горькой судьбы тех, кто, проходя по нему, знал, что уже никогда больше не увидит Венецию.

Улицы рядом с каналами были всегда очень оживленными, а рядом, в узких извилистых переулках, сгущалась темнота и там, казалось, жил страх. Когда я поделилась мыслями об этих контрастах с Обри, он заметил:

– Но такова жизнь! Разве тебе не показалось бы скучным, будь все вокруг одинаково красивым и благостным?

– А почему мне должно так показаться?

– Потому что в таком случае ты даже не сумела бы оценить настоящую красоту – ведь не было бы зла, с которым его можно сравнить.

– Я думаю, что подлинную красоту оценить можно в любом случае.

– Как жаль, что весь остальной мир не так мудр, как моя Сусанна!

Вместе мы посмотрели множество прекрасных картин – полотна Тициана, Тинторетто и Беллини. Обри хорошо разбирался в искусстве и давал мне подробные пояснения. Так я познавала не только любовь, но и окружающий мир.

Так шли дни, похожие на странный волшебный сон. Завороженная той жизнью, что мы вели в Венеции, я начала думать, что теперь, после замужества всегда все так и будет.

Я была молода и невинна, а вокруг текла настоящая жизнь, которой я почти не понимала.

Однажды, проходя по набережной канала, мы увидели толпу и начали спрашивать, что произошло. Нам удалось выяснить, что утром из воды вытащили тело какого-то мужчины. Вскоре он предстал нашему взору. Широко открытые глаза будто застыли от ужаса, лицо, своим цветом, напоминало грязную простыню, а из раны, нанесенной ножом в спину, по одежде стекали ручейки крови.

Увиденный нами мертвец омрачил все утро. Обри попытался меня успокоить:

– Такие вещи случаются здесь сплошь и рядом. Итальянцы – горячий народ.

Но, несмотря на увещевания мужа, я знала, что никогда больше не смогу пройти по набережной, не вспомнив о несчастном убитом.

Такова была Венеция: темные мрачные переулки, где люди поджидают своих врагов – и вот уже блеснул нож… затем звук упавшего в воду тела, и все кончено; прекрасный залитый солнцем город с сахарными дворцами и поющими гондольерами; Дворец дожей и мост. Вздохов, рядом с которым стояли тюрьмы, где преступники подвергались изощренным пыткам.

Но ведь это мой медовый месяц! Прочь из головы мрачные мысли! Я замужем за человеком, которого очень люблю. Я счастлива!

Мне очень нравились маленькие магазинчики Венеции, и я могла часами находиться там, перебирая выставленные товары. Часто Обри оставался на площади в каком-нибудь кафе, где потягивал вино, пока я одну за другой обходила местные лавочки. Он смеялся над тем удовольствием, которое я при этом получала – его, разумеется, магазины не влекли с такой силой.

Мне очень нравились искусно сделанные браслеты и ожерелья из полудрагоценных камней, вышитые бисером ночные туфли и носовые платки, шелковые шарфы и фишю.

Я сказала Обри, что собираюсь привести домой подарки отцу, Амелии и Стивену.

– Целиком полагаюсь в этом на тебя, – ответил мне на это Обри. – Ты, как выясняется, любительница ходить по магазинам.

Мне действительно казалось очень заманчивым обойти решительно все венецианские лавочки в поисках того, что, по моим представлениям, доставит удовольствие нашим родным.

Дни летели быстро. Я вдруг с испугом осознала, что в нашем распоряжении осталась всего лишь одна неделя.

Однажды во время утренней прогулки мы, как обычно, пришли на площадь, где частенько сидели за чашкой кофе и грелись на жарком итальянском солнце. Это уже стало нашим привычным занятием. Как правило, мы устраивались за столиком под голубым полосатым тентом и оттуда наблюдали за прохожими и пролетавшими мимо голубями, ожидавшими, что люди бросят им какие-нибудь крошки.

Пока мы неторопясь пили кофе, в кафе зашли мужчина и женщина. Вначале они показались мне смутно знакомыми, а потом я окончательно узнала их.

Женщина остановилась.

– Да ведь это Обри! – воскликнула она. – И… мисс Плейделл.

Обри поднялся.

– Филлис? Вилли?..

Филлис и Вилли! Как мне помнилось, я раньше не слышала их имен, а знала этих людей как капитана Фрилинга и миссис Фрилинг.

Миссис Фрилинг без остановки затараторила:

– Кто бы мог подумать! Только вообразите – здесь, в Венеции… А что вы тут делаете?

– Проводим медовый месяц.

– О Вилли, ну разве это не чудесно! И мисс Плейделл… Простите, оговорилась – теперь ваше имя миссис Сент-Клер. Какой замечательный сюрприз!

– Вы тоже должны выпить кофе, – предложил Обри.

– С удовольствием выпью чего-нибудь.

За нашим столиком было два свободных места, и они сели рядом с нами.

Миссис Фрилинг изменилась. Глаза ввалились, она сильно исхудала, и выглядит гораздо старше, чем мне запомнилось. Ее мужа я видела редко и плохо помнила, как он выглядел раньше.

– А что вы здесь делаете? – поинтересовался Обри. – Наверное, отдыхаете?

– Дорогой мой, вся жизнь – это сплошной отдых.

– Очевидно, вы в отпуске, капитан Фрилинг, – предложила я.

Миссис Фрилинг наклонилась ко мне и положила свою руку на мою.

– Отныне никаких отпусков! Никаких обязанностей! Никакого полка! Мы наконец-то освободились от всего этого, правда, Вилли?

Казалось, капитан Фрилинг чувствует себя немного не в своей тарелке.

– Я оставил службу, – ответил он мне.

– Неужели?

Никаких дальнейших объяснений от него не последовало, и я поняла, что было бы бестактным настаивать.

– Мы теперь будем жить на родине, – начала тараторить миссис Фрилинг, – вместе с родственниками Вилли. Во всяком случае, до тех пор, пока не определимся, что делать дальше. И потом, это так хорошо для детей! А сейчас мы отдыхаем, потом поедем в Англию. Не так ли, Вилли, дорогой?

– Вы, наверное, прекрасно проводите время, – поддержал беседу Обри. – Как давно в Венеции.

– Три дня.

– А, совсем недавно. Вот почему мы до сих пор с вами не встречались. Но Венеция не так уж велика, и надолго спрятаться здесь невозможно.

– Я чрезвычайно рада, что мы встретились. Подумай только, Вилли, как было бы досадно, если бы мы так и не столкнулись! И вдруг, можно сказать, в мгновение ока… А через три дня мы уезжаем.

– А мы – в конце недели, – сказал Обри.

– Я могла бы оставаться здесь месяцами, – продолжала миссис Фрилинг.

Она с улыбкой обернулась ко мне.

– Да и вы, наверное, тоже. А как вы находите жизнь на родине? Впрочем, это праздный вопрос – наверняка она доставляет вам наслаждение.

– Вы, должно быть, скучаете по Индии? – спросила я.

– Ни капельки! – запротестовала миссис Фрилинг. – Счастлива, что, наконец, вырвалась оттуда. Иногда по ночам меня там мучили кошмары. И потом эти местные… У них часто такой зловещий вид. Никогда не знаешь, что у них на уме и что они могут сделать через минуту.

– А какова судьба няни ваших детей?

– Айи? Ну да, она ведь, кажется, была когда-то вашей няней? Она поступила на службу в другое семейство – по-моему, к Леймон-Джоунзам. Дети были от нее в восторге. Когда они прощались с ней, устроили настоящую сцену.

– Она действительно очень хорошая няня, – с чувством произнесла я.

– А еще мы побывали во Флоренции и Риме, да, Вилли?

Вилли подтвердил сообщение своей жены.

– Это просто восхитительно! Какие дворцы! А картины! И тот чудненький мост… как же он называется?.. Ты не помнишь, Вилли? Ах да – Понте Веккио. Магазины – это что-то неописуемое!

Капитан Фрилинг беседовал со мной, а Обри занялся разговором с миссис Фрилинг. До меня долетали обрывки их беседы, в то время как капитан спрашивал меня о моем отце – как ему нравится служба в Военном министерстве после многолетнего пребывания в Индии. Он также сообщил, что очень тоскует по армии, но надеется, что ему удастся найти что-нибудь подходящее на родине. Да и для детей так лучше. Ведь все равно рано или поздно их пришлось бы отправить в школу, а это чрезвычайно тяжелое испытание для малышей – возможно, я помню свой собственный опыт в этом отношении.

Пока капитан излагал мне свои взгляды на службу в армии, воспитание детей и Индию, до меня донеслись слова миссис Фрилинг, сказанные вполголоса:

– Дамиен в Венеции.

– Моя семья живет в Вустершире, – продолжал капитан. – Мы пока живем все вместе в фамильном поместье. Это поистине чудесный край.

Я сказала, что совсем не знаю его, и капитан перевел разговор на другую тему. Он спросил о палаццо Тоналетти. Я начала было описывать наше обиталище, но в это время миссис Фрилинг посмотрела на часы и объявила, что им пора идти.

Мы пожали друг другу руки, и они ушли.

По дороге домой Обри заметил.

– Все-таки мир тесен. Подумать только, что мы встретили их здесь, в Венеции!

– Интересно, почему он ушел в отставку.

– Наверняка решил, что существуют и другие возможности для карьеры.

– Обычно военные люди так не думают.

– Вот слова, достойные дочери солдата! Но ведь не все же могут подвизаться на столь доблестном поприще!

– Я имела в виду, что выйти в отставку отнюдь не просто. Но об этом лучше спросить отца. Наверное, мы еще не раз увидим Фрилингов.

– Может быть. Хотя они через день или два уезжают.

В его голосе не чувствовалось энтузиазма по поводу этой возможной встречи, что меня очень порадовало.

– Да и мы скоро уезжаем, – со вздохом заметила я. – Ах, Обри, это было так чудесно! Как ты думаешь, был ли еще у кого-нибудь такой же восхитительный медовый месяц?

– Ну, разумеется, нет! – с готовностью подтвердил он.

Мы рассмеялись и, взявшись за руки, вошли в мраморный холл нашего палаццо.

С тех пор мы ни разу не говорили о Фрилингах. Мне казалось, что Обри придерживается того же мнения, что и я, а именно – что нам вовсе не обязательно искать встречи с нашими знакомыми. Высказанное ими пожелание непременно встретиться, пока мы все находимся в Венеции, в моем представлении была просто одной из тех неопределенных фраз, которые люди произносят скорее из вежливости, чем выражая осознанное намерение. Через два дня после встречи с Фрилингами Обри спросил, когда я собираюсь отправиться за покупками. Мне ведь хочется сделать подарки нашим родным – так почему не пройтись по магазинам прямо сейчас?

– Я знаю, что тебе удобнее было бы обойтись в этом деле без меня, – продолжал он. – Мне кажется, что пока ты будешь обходить свои любимые лавочки – а ты склонна застревать там на долгие часы, – я мог бы пойти навестить Фрилингов. Думаю, и им, и мне будет приятно провести вместе пару часов. Тебе, по-моему, не очень-то хочется их видеть, а я обязан сделать это хотя бы из вежливости.

На мой взгляд, идея была прекрасная. Не так-то просто оказалось выбрать подарки, отвечавшие моему вкусу. Пришлось провести в магазинчиках несколько часов и в конце мне повезло найти то, что хотелось. Для Амелии я купила браслет – золотой обруч, украшенный лазуритами. И уже совсем было собравшись заплатить за мраморное пресс-папье, я увидела чудесные настенные панно и поняла, что без них из лавочки не уйду, Я купила одно панно – с репродукцией картины Рафаэля – для Стивена и другое – с портретом Данте – для отца. Мне было ясно, что картины не только понравятся отцу и Стивену, они и мне всегда будут напоминать о чудесных днях, проведенных в Венеции.

Я вернулась в палаццо около шести часов. Бенедетто сообщил мне, что Обри все еще нет дома. Не торопясь я приняла ванну и, удобно устроившись на постели, примерно полчаса почитала, ожидая прихода Обри с минуты на минуту.

Время шло, а его все не было.

Вошел Бенедетто и спросил, накрывать ли стол к обеду. Я ответила, начиная слегка волноваться, что подожду мужа.

Он понимающе улыбнулся. Мне кажется, мажордом решил, что у нас произошла обычная любовная ссора.

Постепенно мне стало по-настоящему страшно. Я подумала о мрачных переулках Венеции, вспомнила мужчину, истекающее кровью тело которого было на наших глазах вытащено из канала. Мы так и не узнали, чем закончилась эта история. Кто был этот несчастный человек – турист, с которым покончили ограбившие его разбойники, или местный житель, павший в результате вендетты?

Немного посидев на веранде, я вернулась в комнату и начала ходить взад и вперед.

Обри сказал, что пойдет к Фрилингам. Названия гостиницы, в которой они остановились, я не знала. Миссис Фрилинг наверняка сообщила это название Обри, но мне он об этом не сказал.

Я терялась в догадках и не знала, что предпринять. Оказавшись в чужой стране, не владея здешним языком, я даже не могла себе представить, что можно сделать в данных обстоятельствах. Меня не покидала уверенность в том, что произошло нечто ужасное – ведь иначе Обри не задержался бы так долго. Предположим, Фрилинги предложили ему пообедать с ними. Но в таком случае они или пригласили бы и меня тоже, или хотя бы прислали записку, что мой муж у них. Нет, все это маловероятно. С ним определенно что-то случилось.

Что же мне делать? Начать обходить все гостиницы? Обратиться к британскому консулу? Но я даже не представляю себе, где он находится. Нанять гондолу и попросить отвезти меня в посольство? А может быть, я зря впадаю в панику? Обри уже не раз давал мне понять, что иногда я бываю немного наивной. А что если и на этот раз я веду себя как глупая девчонка? Скоро он войдет в палаццо и скажет:

– Фрилинги попросили меня задержаться у них подольше. Я знал, что ты не будешь возражать.

Может быть, именно так ведут себя настоящие светские мужья и жены?

Да нет, он не может не знать, как я отнесусь ко всему этому. Он никогда не позволил бы себе так меня волновать.

Но надо же что-то делать!

Я спустилась в то крыло дома, где жила прислуга. До меня доносились голоса горничных – они, как всегда, беззаботно болтали. Судя по всему, отсутствие Обри не показалось им странным. Я опять поднялась в спальню и, стоя на веранде, долго вглядывалась в темноту ночи и слушала тихий плеск воды в канале.

Он должен вернуться! Он обязан хотя бы дать знать о себе. Я не в силах терзаться так всю ночь. До меня донесся бой часов – это бронзовые фигуры на Часовой башне бьют в свои колокольчики. Нужно немедленно идти просить помощи. Я найду Бенедетто и попрошу его сопровождать меня. Мы найдем посольство и сообщим об исчезновении Обри.

Но я оставалась на веранде, не в силах сдвинуться с места. Мимо бесшумно проплывали гондолы. Я молила Бога о том, чтобы одна из них остановилась, и из нее вышел Обри, целый и невредимый. Он подбежит ко мне и расскажет, что же все-таки с ним произошло.

В какой-то момент я почувствовала, что больше не вынесу этого томительного ожидания – я должна немедленно отправиться на поиски мужа. И вдруг, как бы вняв моим мольбам, гондола остановилась у палаццо. Из нее вышел мужчина очень высокого роста. Он стоял ко мне спиной, я только заметила, что на нем черный плащ и черная шляпа.

Затем он и гондольер стали помогать кому-то выйти из гондолы.

Я замерла – это был Обри!

Не помня себя, я вцепилась в перила веранды. Лицо незнакомца было скрыто от меня его широкополой шляпой. Не в силах пошевельнуться, как бы окаменев, я все же почувствовала огромное облегчение – Обри был жив!

Очнувшись, я выбежала из комнаты на лестницу. Он поднимался по ступеням – один. Человека в черном рядом с ним не было.

– Обри! – закричала я.

– Сусанна! О, моя дорогая Сусанна…

Я подбежала к нему и судорожно обняла. Он выглядел немного странно – его галстук съехал набок, глаза светились каким-то диким светом, а руки дрожали.

– Что случилось? – вскричала я.

– Дай мне сначала войти. Сейчас все тебе объясню. Я взяла его под руку, и мы медленно начали подниматься по ступеням.

– На тебя кто-то напал? – допытывалась я.

Он кивнул. Не оставалось сомнений – он слишком слаб и не в силах говорить связно. Знаками он дал мне понять, что хочет поскорее очутиться в нашей спальне. Когда мы вошли туда, он опустился на стул.

– Я дам тебе немного бренди, – предложила я. – А может быть, ты хочешь чего-то другого?

Он покачал головой.

– Ах, Сусанна, мне жаль, что так случилось… Ты очень волновалась?

– Ужасно! Я не знала, что мне делать.

– Моя дорогая девочка!.. Именно это меня и беспокоило – что ты подумаешь, как будешь себя вести.

– Ты ранен? – спросила я мужа.

– Небольшое сотрясение. Кости целы.

– Ты можешь рассказать мне, что случилось?

Он кивнул.

– Я был у Фрилингов. Ушел от них около шести – мне хотелось придти домой до того, как ты вернешься, выбрал кратчайший путь и направился в один из этих зловещих переулков. Конечно, это было очень глупо с моей стороны.

– Но как ты мог!.. У меня в глазах до сих пор стоит образ того мужчины, тело которого извлекли из канала… кровь на его одежде…

– Ко мне подошли двое мужчин. Их вид мне сразу не понравился. Я повернулся, и хотел было идти назад, но еще двое преградили мне дорогу. Они ударили меня по голове, и, наверное, я потерял сознание.

– Мой дорогой Обри, как ужасно то, что ты рассказываешь! Мне надо было начать тебя искать, пойти в посольство…

– Это не привело бы ни к чему хорошему. Когда я, наконец, пришел в себя – не знаю, сколько времени я пролежал без сознания, – то понял, что нахожусь в какой-то хижине. Вокруг никого не было. Было темно, и мне не удалось почти ничего рассмотреть. Потом глаза привыкли к темноте, и я стал понемногу осматриваться. Мне посчастливилось найти дверь, но она была заперта снаружи. От слабости меня шатало, и я даже не мог стоять. Место было слишком безлюдное, и на мои крики никто не отозвался.

– Наверное, эти люди ограбили тебя.

– Они взяли мой кошелек – им было нужно только это.

– Но зачем же они заперли тебя?

– Возможно, не хотели, чтобы я поднял тревогу слишком быстро.

– Какая низость!

Он кивнул и, взяв мою руку в свою, поцеловал ее.

– С тобой в гондоле был какой-то человек, – вспомнила я.

– Да. Это он привез меня домой. Не представляю, что я делал бы без него, – наверное, до сих пор валялся бы в той хижине.

– А я просто места себе не находила. Чувствовала, что я совершенно беспомощна и ни на что не способна. Мне следовало попросить Бенедетто пойти со мной и найти кого-нибудь, кто смог бы помочь.

– Нет. Ты как раз поступила наилучшим образом, когда осталась ждать дома. Не могу себе представить, что я почувствовал бы, когда, вернувшись, обнаружил, что тебя нет.

– Расскажи о человеке, который помог тебе.

– Я пытался выбраться из хижины своими силами, вдруг услышал шаги и закричал. На мои крики отозвался мужчина. К счастью, он оказался англичанином, и я легко объяснил, что со мной случилось. Мужчина предложил сходить и привести кого-нибудь на помощь. Но тут ему самому удалось обнаружить окно. Он выбил его и вошел, а затем вытащил меня наружу.

– И привез тебя домой. Как жаль, что он не остался, мне следовало бы поблагодарить его должным образом.

– Он не искал благодарности, а просто был рад помочь соотечественнику, попавшему в беду.

– С тех пор как мы увидели тело того бедняги, которого вытащили из воды с раной в спине, я все время ждала, что нечто подобное может случиться.

– Да, здесь есть бедняки, способные убить за пару лир.

– Ах, Обри, я хочу домой! Я не хочу оставаться здесь ни минуты.

– Неужели ты забыла, как чудесно мы провели здесь время.

– Но сегодняшний случай испортил все.

– Ну что ты, дорогая, ничто не может испортить тех счастливых минут, которые мы пережили в Венеции.

Он обнял меня и поцеловал. Я сказала:

– Тебе надо выпить немного бренди. Уверена, что оно придаст тебе силы.

– Прекрасно! Тогда мы выпьем вдвоем.

Я принесла бренди. Мы сидели и говорили о событиях этой ночи и о том испытании, через которое только что прошли оба. Никогда прежде не было такого полного упадка сил и такого стыда за свое полное невежество и неумение справиться с ситуацией.

Я все время повторяла:

– Я совершенно не представляла себе, что надо делать.

Муж пытался успокоить меня. Было очевидно, что он очень устал.

Наконец, я сказала:

– Думаю, тебе следует утром пойти к доктору. Ты ведь не знаешь точно, что с тобой сделали эти разбойники.

Он покачал головой.

– Нет-нет, это просто сотрясение. Утром, после крепкого сна, я опять буду в норме.

– Да, тебе нужно немедленно отправиться в постель, – согласилась я.

Я помогла ему раздеться и укутала одеялом, как ребенка. Он закрыл глаза и почти мгновенно уснул.

Лежа рядом с ним, я вновь и вновь перебирала в памяти события этой ночи, но, в конце концов, сон сморил и меня.

Неожиданно я проснулась. Было еще темно. Одна из ламп была зажжена и освещала неярким светом часть спальни. У кровати стоял мужчина.

Пораженная, я села на постели.

Передо мной стоял Обри, но не тот Обри, которого я знала. Все в нем изменилось. Он подошел ко мне.

– Обри, что случилось? – вскричала я в ужасе.

– Проснись, Сусанна! Тебе пора проснуться.

– Но…

Он с силой отбросил покрывало и схватил меня за горло, скрытое ночной рубашкой. Она была сшита из легкого прозрачного шелка, и я услышала звук рвущейся ткани.

– Господи, – закричала я, – что ты делаешь?

В ответ Обри захохотал Такого ужасного, поистине сатанинского смеха я еще ни разу не слышала. Его руки блуждали по моему телу. Мне одновременно казалось, что все это страшный сон, и в то же время реальность навсегда резко запечатлелась во мне. Кошмар смутного сна перед свадьбой, воплощался в жуткую явь.

Схватив клочки рубашки, я попыталась прикрыть наготу.

– О нет! – сказал он. – Нет, Сусанна.

С этими словами он железной рукой схватил меня.

– Сегодня ты должна стать другой. Конечно, ты уже взрослая женщина, но с сегодняшнего дня ты станешь совсем иной. Это будет прощанием с прежней невинной Сусанной.

Его несвязные слова звучали очень необычно, а глаза светились странным дьявольским светом. Я пыталась сопротивляться, но он крепко держал меня. Мне показалось, что он или пьян, или сошел с ума. Что-то, безусловно, случилось, иначе он не вел бы себя так со мной.

Неожиданно меня охватила слабость. Передо мной стоял не мой муж, а совершенно незнакомый безжалостный мужчина, и я не знала, как мне спастись. Больше всего мне хотелось убежать, но куда? Могу ли я запереться в одной из комнат палаццо? А может быть, обратиться за помощью к слугам?

Я ощущала себя такой же беспомощной, как и в начале этого вечера, когда ждала Обри. Мне казалось, что меня грубо втащили в какой-то иной – странный, сумасшедший мир, где все очень отличалось от того, к чему я привыкла.

Но ведь это Обри, мой муж, тот мужчина, которого я поклялась любить и беречь – в горе и в радости, в здравии и в болезни. Он болен – мне следует помнить об этом.

Он смеялся надо мной! Он смеялся над моей невинностью, а теперь, как я поняла, собирался надругаться над ней.

Это свершилось нынешней ночью. Я была потрясена, совершенно опустошена, меня истерзали страх и отвращение.

Должно быть, эти мучения продолжались около двух часов. Я никогда не забуду того, что мне пришлось испытать. Прежней Сусанны отныне не существовало. Все тело сделалось нечистым. Мой муж лишил меня былой свободы, когда я взирала на мир широко открытыми глазами и верила в Добро. Сегодня мне, искренне любившей и находившей удовольствие в своей чистой любви, пришлось испытать нечто отвратительное.

Он, наконец, устал.

Я благодарила Бога за это. Обри вытянулся на постели рядом со мной и мгновенно заснул.

Я же не могла спать, встав у окна, я бессмысленно смотрела на канал, стремивший свои воды совсем рядом с нашей верандой. Пережив чудовищное унижение, я чувствовала растерянность и не понимала, что же теперь делать. Могу ли я оставить мужа? Но как я объясню всем – в первую очередь моему отцу, – что произошло? И почему это произошло? Как случилось, что нежный, заботливый возлюбленный превратился в извращенца, в чудовище? Он заставил меня возненавидеть и его, и себя, Я чувствовала себя оскорбленным ребенком. Над моим счастьем грубо надругались! Этот день стал последним днем моей первой любви. Мне всегда казалось, что я умею владеть собой и могу найти выход из любой ситуации, но при первой же неожиданности я спасовала. Я проявила себя как беспомощная, робкая и боязливая натура.

Несомненно, с Обри что-то произошло этой ночью. Но что? Как он мог вести себя так, как он вел? Никогда доселе мне не приходилось сталкиваться с этой стороной его натуры – чувственной, уверенной в том, что из меня легко сделать жертву его низменных страстей, и жертву презренную. Теперь я была уверена, что он не любит меня. Разве искренне любящий человек мог бы поступить так с любимым существом? А каким нежным, каким заботливым он был весь наш медовый месяц! Он сделал меня по-настоящему счастливой женщиной, И вдруг эта ужасная ночь! Все это представлялось мне каким-то сверхъестественным, как будто явился злой гений и в одночасье подменил мне мужа.

Мне хотелось убежать, спрятаться. На рассвете я приняла ванну, меня охватило желание смыть нечистоту нынешней страшной ночи – как будто вода и мыло могли мне в этом помочь! Можно вымыть тело, но в моих мыслях отныне навеки поселится страшное воспоминание о пережитом сегодня! Одевшись, я вышла из палаццо, и пошла бродить вдоль канала. Город только начал просыпаться. При свете дня я продолжала искать ответ на мучительный вопрос – что мне делать?

В конце концов, я вернулась в палаццо.

Обри уже встал. Он улыбнулся мне так же, как улыбался в первые дни нашего медового месяца.

– Решила рано поутру прогуляться?

Я кивнула, не в силах заставить себя ни говорить, ни смотреть на мужа.

Он продолжал:

– Я себя прекрасно чувствую. Должно быть, я спал как убитый.

– Ты… просыпался ночью, – запинаясь произнесла я.

– Правда? А я и не помню. Чем мы сегодня займемся? Да, я забыл тебя спросить – ты купила подарки?

Я была потрясена. Мысленно я повторяла себе: Он не помнит того, что произошло нынче ночью! Что это может означать?

– Обри, – нерешительно сказала я, – тебе следует сходить к доктору.

– Ни за что! – весело откликнулся он. – Сегодня утром я чувствую себя отлично.

Он опять улыбнулся мне своей всегдашней открытой, очаровательной улыбкой. Как хорошо я знала эту улыбку, как любила!

– Будь хорошей девочкой и не поднимай шума из-за пустяков. Не стоит портить наши последние дни в Венеции.

Я продолжала настаивать:

– Обри, неужели ты ничего не помнишь? Сегодня ночью ты вел себя так странно…

Он несколько встревожился и коснулся затылка.

– Неужели? И что же я говорил?

– Я совершенно не понимала тебя. Ты был… какой-то другой.

– Может быть, меня мучили кошмары?

– А может быть, меня…

– Бедная Сусанна! Как жаль, что тебе пришлось так беспокоиться. Именно это меня мучило. То, что произошло со мной, не идет ни в какое сравнение с тем, что пришлось перенести тебе. Я ведь только лишился кошелька. Укравший мой кошелек украл такую малость. Он был моим, а стал его и будет рабом еще тысяч и тысяч… Знаешь, что мы сейчас сделаем? Пройдемся еще раз по нашим излюбленным местам.

Он ничего не помнит, твердила я себе. Что же с ним случилось? Может быть, у него поврежден мозг? Сейчас он опять походил на того Обри, которого я хорошо знала – знала до сегодняшней ночи.

Может быть, мне это только почудилось? Но как можно вообразить то, что никогда себе не представляла? Да и мое измученное, опозоренное тело все еще хранило память о происшедшем. Наверное, Обри заболел. Но отчего? От удара по голове? Иногда от этого люди начинают вести себя очень странно.

Мне нужно постараться не отталкивать его. Я должна всегда помнить то, что обещала пред алтарем.

«В здравии и в болезни…».

Послышался стук в дверь – это была одна из наших горничных.

– Доброе утро, синьор и синьора.

Не знаю, как мне удалось прожить этот день и не выдать своих чувств, но я все время пыталась вести себя так, как будто не случилось ничего необычного. Обри же опять стал совершенно таким же, каким был на протяжении всего нашего медового месяца до этой ужасной ночи.

Однако забыть случившееся я не могла. Жуткие воспоминания вновь и вновь теснились в моей голове. Казалось, Обри не замечал моего состояния. Прихода следующей ночи я ожидала с ужасом, но, как ни странно, он опять, как прежде, был нежным и внимательным. Все выглядело так, будто кошмара прошлой ночи и не было.

Понемногу я начала чувствовать себя лучше. Мне даже иногда приходило в голову – не посчитать ли все случившееся только плодом моего воображения? Мне доводилось слышать о страшных мучениях, которым подвергались проходившие по мосту Вздохов. Больше об этих несчастных никто никогда не слышал. Меня также постоянно преследовало воспоминание о мертвеце, которого на наших глазах вытащили из канала. Может быть, я склонна преувеличивать то, что случилось? С тревогой ожидая возвращения мужа, в крайне нервозном состоянии я провела у окна несколько часов не сходя с места. Все же то, что произошло, не укладывалось в моей голове. Я не ожидала увидеть за прекрасными декорациями неповторимого города нечто зловещее…

По приезде домой надо взглянуть на все происшедшее другими глазами. Поживу немного у отца. Я никогда не расскажу ему о кошмаре той ночи, но ведь всегда можно опереться на его здравый смысл и жизненный опыт.

А пока, к сожалению, мне ничего не оставалось, как только вести себя так, будто ничего не случилось.

Обри отказался проконсультироваться с доктором, но обещал сделать это, как только мы вернемся в Минстер. Успокаивая меня, он повторял, что никаких повреждений разбойники ему не нанесли.

Наконец, наступил последний день нашего пребывания в Венеции.

Бенедетто предложил прислать ко мне одну из наших горничных, чтобы она помогла упаковать вещи, но я отказалась, сказав, что багаж у нас небольшой и можно справиться самой.

Наконец, дошла очередь до пальто Обри. Именно оно было надето на нем в тот день, когда на него напали. Оно сильно испачкалось в тот вечер, и его с тех пор его не надевали. Складывая пальто, я почувствовала, что в кармине что-то лежит, опустила туда руку и вынула этот предмет.

В первый момент я не поверила своим глазам – в руке я держала кошелек, тот самый, который, по словам Обри, у него украли напавшие на него бандиты. Кошелек был кожаный, похожий скорее на небольшую сумочку, и застегивался с помощью золотого колечка. Оно слегка звякнуло, когда я открыла кошелек и заглянула внутрь. Там лежали деньги.

Я пересчитала их. Изрядная сумма – как раз такая, которую обычно берет с собой человек, отправляющийся на весь день в город.

Я ничего не понимала.

Медленно я подошла к веранде, где сидел Обри, ожидавший, пока я закончу укладываться. Я протянула ему кошелек.

– Что это такое? – поинтересовался он.

– Твой кошелек. Значит, эти бандиты не взяли его?

– А где ты его нашла?

– В кармане пальто, которое в тот день было на тебе.

– Этого не может быть!

– И, тем не менее, это так. Но зачем им понадобилось ударить тебя так, что ты потерял сознание, и, в конце концов, не взять деньги?

– Этого я не понимаю.

– Я тоже. Разве когда ты пришел в себя, ты не посмотрел, украли ли у тебя что-нибудь?

Он нахмурился.

– Когда я пришел в себя… уже не помню, что я сделал. Возможно, просто решил, что кошелек взяли бандиты, и не стал проверять. Я чувствовал себя так плохо, Сусанна… да и вообще с тех пор я немного не в себе.

– Тогда тебе следует сходить к доктору.

– Обязательно. Сразу же, как только мы вернемся домой.

Я отдала мужу кошелек.

– Как ты думаешь, зачем им понадобилось нападать на тебя, если не с целью ограбления? – спросила я с недоумением.

– Значит, их целью все же было ограбление.

– Почему же тогда они ничего не взяли?

– Возможно, были удивлены.

– А зачем оттаскивать тебя в хижину и запирать там?

– Кто же может знать мотивы поступков этих негодяев? В любом случае я рад, что кошелек нашелся. Мне он всегда очень нравился.

Он взял его у меня и бросил на стул. Монеты звякнули. Обри рассмеялся и сказал:

– Итак, я богаче, чем думал!

– Мне надо закончить с укладыванием, – сказала я и ушла в комнату.

Меня одолевали невеселые мысли. Но как хорошо, что скоро мы будем дома!

 

Храм сатаны

Как только мы пересекли Ла-Манш и на горизонте показались очертания знаменитых белых утесов, ко мне, казалось, вернулось чувство реальности. То, что произошло той ночью, несомненно, явилось результатом удара по голове, который Обри получил от бандитов. Именно это обстоятельство временно изменило его поведение. Я искренне считала, что такие вещи возможны. Но кошелек… Он все еще немного беспокоил меня. Конечно, грабители могли испугаться, что убили Обри, и решили оттащить его в какое-нибудь уединенное место и запереть там, а сами тем временем удрали. Слишком смелое предположение, но все же я должна попытаться найти какой-то ответ на мучившие меня догадки, если собираюсь вести себя нормально, если хочу усыпить себя мыслью, что между нами ничего не изменилось. На самом деле изменилось многое, но мне следует спокойно проанализировать создавшуюся ситуацию. Я замужем за Обри, связана с ним навеки перед Богом и людьми. Что бы он ни сделал, мой долг – оставаться с ним до конца. Непозволительно презирать его из-за одного только случая, который к тому же мог явиться результатом временного помутнения рассудка. Люди, оказавшиеся в необычных обстоятельствах, зачастую ведут себя странно.

Надо быть очень осторожной и деликатной в обращении с мужем.

Мы переночевали в доме моего отца, затем отправились в Минстер. Отец был страшно рад видеть нас, и я не могла позволить себе беспокоить его рассказом о том, что произошло между мной и мужем.

Он выглядел вполне довольным. Полли и Джейн оказались настоящим сокровищем, дом был расположен очень удобно – вблизи Военного министерства, дела в котором шли по заведенному порядку, – и было видно, что отец гораздо счастливее в Лондоне, чем в Индии, хотя теперь ему, привыкшему к полной лишений действительной армейской службе, приходилось выполнять бумажную работу.

Плакетка с изображением Данте привела его в восторг, и мы решили повесить ее на стене его кабинета, чтобы он мог всегда любоваться ею.

Утром Обри и я уехали в Минстер. Амелии очень понравился подаренный мною браслет. Она выглядела прекрасно и была уверена, что на этот раз беременность окончится благополучно. В довершение всех радостей, и Стивен как будто почувствовал себя лучше. По мнению докторов, известия о предстоящем рождении ребенка, несомненно, совершили чудо.

Я спросила Амелию, не надеются ли врачи на выздоровление Стивена.

Она сразу опечалилась и покачала головой.

– Болезнь никуда не отступила. Она продолжает развиваться, и однажды наступит конец. По крайней мере, он не страдает, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы он прожил счастливо то недолгое время, которое ему отпущено. Молю Бога, чтобы он увидел свое дитя!

– Я тоже буду молиться об этом, – сказала я.

Стивену было очень приятно, что мы не забыли о нем во время медового месяца. От репродукции Рафаэля он пришел в настоящий восторг.

– Откуда вы знаете, что я всегда боготворил работы этого мастера? – спросил он меня.

– Интуиция, – со смехом отвечала я.

Стивен все больше нравился мне, и я чувствовала, что он так же относится ко мне. У меня вошло в привычку каждый день ненадолго заходить в его комнату, и, по словам Амелии, ему это доставляло удовольствие. Со временем я обнаружила, что мой деверь – большой любитель музыки, искусства и литературы. Он был гораздо серьезнее Обри, и в разговоре с ним становилось совершенно очевидно, что он считает младшего брата капризным малым, с которого нельзя спускать глаз.

Он дал мне понять, что в прошлом именно так и поступал, а теперь предполагал передать эту обязанность мне, так как, по его словам, я завоевала его полное доверие.

– Я рад, что вы будете жить здесь, – как-то сказал мне Стивен. – Берегите Амелию!

– Я полагаю, Амелия сама может позаботиться о себе.

– Я рад, что вы будете рядом, – повторил он. – В вас чувствуется какая-то сила.

Сила! Я вспомнила, какой беспомощной была в ту ночь, когда пропал Обри, и безуспешные попытки решить, что мне делать; через какое ужасное испытание он заставил меня пройти – испытание, с которым до сих пор нет сил примириться. Нет, на самом деле я была слабой, покорно принимая то, что мне преподносила жизнь, и откладывая до лучших времен обдумывание мучивших меня проблем. Я не могла заставить себя задумываться над некоторыми вещами и событиями из страха прийти к такому решению, которое, возможно, будет пострашней самих этих проблем.

И это меня-то деверь называл сильной! Если бы он знал… Но как я могу рассказать ему такое? Как могу я рассказать это кому бы то ни было?!..

– А когда родится ребенок, – продолжал рассуждать Стивен, – вы будете любить его. Возможно, у вас появятся и свои дети. Я хочу, чтобы вы относились к нашему с Амелией ребенку как к своему собственному.

– Обещаю вам это.

Мы, конечно, часто и подолгу говорили о нападении на Обри в Венеции. Невозможно было обойти подобное событие молчанием. Обри по моему настоянию посетил доктора, и тот объявил, что травма фактически осталась без последствий.

Однажды Стивен начал рассказывать мне, как в юности он мечтал о путешествиях.

– Но у меня никогда не хватало для этого времени, – посетовал он. – Все мое свободное время принадлежало Минстеру. Тогда я начал путешествовать… мысленно. По ночам, когда меня мучила бессонница, я много читал. Книги стали моим ковром-самолетом. Индия… Аравия… я побывал во всех этих странах. Я прочел поистине замечательные книги. Один мой друг написал пару таких книжек. Вы должны обязательно прочитать их, ведь родились там.

– Ну да, я провела там первые десять лет своей жизни. Но когда я вернулась в Индию после школы, все там показалось мне совсем другим.

– Это вполне естественно. Вы слышали о великом Ричарде Бартоне?

– По-моему, он был исследователем?

– Совершенно верно. Он написал несколько книг о своих приключениях в Индии и Аравии. Они просто завораживают, эти книги! Изменив внешность, он бродил с местными племенами и вел такой же образ жизни, как и они. Я полагаю, это единственный способ узнать этих людей по-настоящему. Представьте себе, как я, сидя в кресле, мысленно путешествовал вместе с ним! Бартон обладал прекрасным даром описывать все так живо, мне казалось, я пережил то, что прочел. Его исследования дали блестящие результаты. Вы должны непременно прочесть его труды! Подойдите, пожалуйста, к полкам – там вы найдете некоторые из его книг.

Я сделала то, о чем просил Стивен.

– Мои любимцы стоят именно здесь, – продолжал он. – Я хочу, чтобы они постоянно были у меня под рукой.

На полках я действительно увидела несколько книг Ричарда Бартона, но мое внимание привлекла еще одна.

Мне показалось, что стоявшее на корешке имя – «Д-р Дамиен» – мне смутно знакомо.

– Доктор Дамиен, – задумчиво произнесла я, доставая книгу с полки.

– Ах да! Это тоже мой старый друг. Он большой поклонник и приятель Бартона. Они вместе путешествовали. Бартон был дипломатом, Дамиен – врачом. Его особенно интересовали различные методы лечения. Он даже стал непревзойденным специалистом по лекарственным веществам. Сколько приключений пришлось пережить этим двоим отважным людям! Они описаны в их книгах, которые невозможно читать без волнения. Но, разумеется, приходится забывать об общепризнанных нормах поведения, принятых здесь, в викторианской Англии. Бартон принял магометанство и жил, как араб. У него темные волосы, так же как и у Дамиена, и это помогло им слиться с местными жителями. Для златокудрых и голубоглазых мужчин путешествие по Индии или Аравийской пустыне оказалось бы гораздо более трудным делом! Бартон начал свою карьеру солдатом – в то время это был единственный способ попасть в Индию. Там он взял себе жену из местных – они называют ее бубу, в отличие от биби, белой жены. Ведь не каждая жена отважится сопровождать мужа в подобных странствиях, поэтому иметь бубу считалось вполне позволительным. В общем, со временем Бартон перестал чем-либо отличаться от туземцев. Впрочем, лучше вы сами прочтете его книгу.

– А другой ваш друг – Дамиен, кажется?

– Прочтите и его сочинения. Он очень много странствовал, переодевшись торговцем – по его словам, в таком наряде он мог бродить, сколько душе угодно, не опасаясь ненужных расспросов. Иногда он одевался как уличный разносчик и тогда мог часами сидеть на рыночных площадях и слушать, что говорят вокруг. Основной его Целью было найти новые лекарства, народные средства, До сих пор не известные науке, о которых на его родине еще никто не слышал. Тогда он смог бы использовать их при лечении своих пациентов.

– Подобное предприятие представляется весьма благородным.

– Он поистине человек дела. Последнее время мне не часто удавалось с ним видеться – он редко бывает в Англии. Но встречаемся мы по-прежнему как старые добрые друзья.

– Мне кажется, я уже где-то слышала это имя, вот только не помню, где именно. Итак, я возьму и книги Бартона, и вашего друга доктора Дамиена.

– Прекрасно! А когда прочтете, мы непременно поговорим о них. Я буду очень этого ждать.

Я покинула комнату Стивена, неся в руках несколько предложенных им книг. Они действительно совершенно очаровали меня. Казалось, авторов этих сочинений ничто и никогда не могло испугать. Они жили среди туземцев и вели тот же образ жизни, что и приютившие их кочевники. Правда, иногда, на мой взгляд, эти люди были даже излишне откровенны в своих описаниях, что оскорбляло мое целомудрие. Я прочла об эффекте, производимом некоторыми не известными в нашей стране лекарствами, о тех чувственных желаниях, что рождаются у принимающих их людей. Теперь, пройдя через ужасные испытания той ночи с Обри, я могла представить себе гораздо больше, чем раньше, когда мой опыт был прост и невинен.

Я повзрослела. Меня грубо вывели из состояния некоего самоудовлетворения, и заставили обнаружить такие вещи, о существовании которых я даже не подозревала. Теперь, приобретя такой опыт, я могла читать в этих книгах между строк. Да, эти мужчины пережили необыкновенные приключения!

Но обсудить со Стивеном прочитанное мне было не суждено, так как вскоре после того, как он посоветовал мне прочесть книги своих друзей, ему стало хуже.

Все произошло именно так, как и предсказывал доктор. Не было никакой возможности выздоровления Стивена, и нам оставалось только надеяться, что его конец, теперь уже такой близкий, будет мгновенным и безболезненным.

В один из дней ему стало совсем плохо, и той же ночью он скончался.

Амелия была очень опечалена, но старалась держаться. Я думаю, что мысли о ребенке укрепляли ее дух и давали мужество смело смотреть в будущее.

время похорон к нам приехали друзья и родственники. Двоюродные брат и сестра Сент-Клеров некоторое время жили у нас. Джек был вдовцом, а Дороти, не имея своей семьи, вела хозяйство брата. К Амелии они относились с теплом и любовью, она отвечала им тем же. Мне они тоже показались очень приятными людьми, но в их отношении к Обри смутно чувствовалось отчуждение.

Похороны всегда наводят тоску. Звон погребальных колоколов создает мрачное настроение, и когда прибывшие выразить нам свое сочувствие соседи, наконец, покинули главный зал замка, я вздохнула с облегчением – мне казалось, что эта печальная процедура никогда не кончится.

Стоя в дверях рядом с Амелией, мы прощались с гостями. Многие из них сегодня увидели меня впервые, и я думаю, что их теплое отношение ко мне было вызвано тем, что Амелия не скрывала своего собственного ко мне расположения.

Уезжая, Джек Сент-Клер и его сестра дружески обняли Амелию и взяли с нее слово, что скоро она приедет и поживет какое-то время вместе с ними. Она пообещала, что так и сделает.

Как-то мы с Обри разговорились о его родственниках.

– И Джек, и Дороти часто гостили в Минстере, когда были детьми, – объяснил он мне. – Я думаю, они испытывают по отношению к этому поместью собственнические чувства и какую-то досаду. Джек совсем не прочь был бы здесь поселиться, и борьба за достижение этой цели постоянно мучит его.

– Мне показалось, что ему очень нравится Амелия.

– Да, она всегда ему нравилась. Ну что же, она теперь вдова, а он давно вдовец…

– Мне кажется, пока рано планировать свадьбу.

– Ну конечно, ты ведь всегда так добродетельна. От слов Обри я оторопела – они показались мне отголоском той ночи.

Но он как ни в чем не бывало нежно улыбнулся мне, обнял и поцеловал в лоб.

Я должна, наконец, забыть то, что произошло! Это было просто результатом временного помутнения рассудка, вызванного ударом по голове.

Вскоре я обнаружила, что беременна. Должно быть, это случилось во время нашего медового месяца в Венеции. Эта новость привела меня в восторг. Именно она сможет стереть из моей памяти воспоминания об ужасах той ночи. Я теперь буду настолько поглощена своими чувствами, что уже не останется времени для ненужной рефлексии и воображаемых страхов. Мой собственный ребенок! Я была очень рада и немного страшилась того, что мне вскоре предстояло.

Через некоторое время доктор подтвердил мои предположения.

Обри пришел в восторг, однако почти тут же сказал:

– Но наш ребенок не будет наследником Минстера из-за ребенка, которого ждет Амелия.

– Но сразу два малыша в поместье – разве это не прекрасно?

Амелия думала так же, как и я. Мы сблизились еще больше, чем раньше. Отныне мы проводили долгие часы вместе и постоянно говорили о детях. Она вела себя крайне осторожно, надеясь, что эта беременность не приведет к выкидышу, как предыдущие. Доктор посоветовал ей не слишком много двигаться, и каждый день после полудня она отдыхала.

Обычно она укладывалась на мою постель, а я садилась рядом с нею, и мы начинали вновь и вновь предвкушать, как будет чудесно, когда наконец появятся на свет наши малыши.

Детские отделали заново. Мы с Амелией с энтузиазмом обсуждали, какое приданое нужно для новорожденных, и как получше украсить их кроватки – теперь их понадобится две, а не одна!

Именно в таких разговорах нуждалась Амелия сейчас, после утраты Стивена. Я была так счастлива за нее, да и за себя тоже. Со мной она любила бывать больше, чем с кем бы то ни было, потому что я, естественно, могла лучше всех понять и разделить ее чувства.

Но однажды наступил черный день, которого я никогда не забуду.

Утром мы вместе позавтракали – Обри, Амелия и я. Меня начинало немного подташнивать по утрам, и Амелия мне искренне сочувствовала. Сама она, по ее словам, уже прошла этот этап беременности.

После завтрака Амелия собралась пойти к доктору пешком, а на обратном пути она велела конюхам прислать карету, которая привезет ее домой.

– Я могу отвезти тебя к доктору, – предложил Обри.

– Спасибо, – поблагодарила Амелия, – но хочется немного пройтись. Прогулка в один конец мне вполне по силам, а назад я приеду в карете. Как ты себя чувствуешь, Сусанна?

– Небольшая слабость.

– Пойди и приляг. Это скоро пройдет.

Обри пошел вместе со мной и сел у моей постели. Он выглядел обеспокоенным.

– Ничего страшного, – заверила я мужа, – все нормально.

Как только я легла и почувствовала себя лучше, то сразу начала читать одну из тех увлекательных книг, что мне посоветовал Стивен. За чтением я и не заметила, как прошло утро.

Должно быть, был уже полдень, когда Амелию доставили домой. Вот как это случилось.

Я услышала внизу какой-то шум и, подойдя к окну, увидела карету доктора и Амелию. К моему ужасу, ее несли к дому на носилках!

Я помчалась вниз, не обращая внимания на свое состояние.

– Произошел несчастный случай, – объяснил мне доктор. – Нужно немедленно внести миссис Сент-Клер в дом.

– Несчастный случай? – в ужасе переспросила я.

– С вашим мужем все в порядке. Он привезет вашу карету назад, и вы увидите, что ничего страшного не случилось.

Я хотела спросить, что же все-таки произошло, но, конечно, в первую очередь надо было позаботиться об Амелии.

Она слабо улыбнулась при виде меня, и я возблагодарила небо, что моя подруга жива.

Со страхом я обернулась к доктору. На моем лице читался немой вопрос.

– Она не очень пострадала, – ответил он на мои невысказанные слова.

Выражение лица Амелии ясно говорило о том, чего она больше всего опасается: она боялась опять потерять ребенка.

– Сейчас ей нужно отдохнуть, – распорядился доктор. – Я подожду, пока приедет ваш муж. Он настоял на том, чтобы самому привезти карету домой.

– Но я все-таки не понимаю… – начала я сбивчиво.

В это время на подъездной дорожке показалась наша пурпурная карета. Правил лошадьми Обри. Я помчалась встретить его.

– Со мной все в порядке, – тут же сказал он. – Беспокоиться совершенно не о чем. Мы перевернулись, вот и все. Серые внезапно чего-то испугались и понесли, но я, тем не менее, сумел их удержать.

– Но Амелия…

– Она скоро придет в себя. Ничего страшного не случилось.

– Да, но в ее теперешнем состоянии…

– С серыми уже бывало такое. Мог бы произойти гораздо более страшный несчастный случай, но я сумел предотвратить его. Правда, карете потребуется кое-какой ремонт и окраска. Мы ведь перевернулись. Сильно поцарапан один бок у кареты.

– Сейчас главное не карета, – сказала я резко, – а Амелия.

И опять я вспомнила о той ночи, увидев в глазах мужа тот же странный блеск.

– Я полагала, что один из конюхов возьмет двуколку и встретит Амелию после ее визита к доктору.

– Да, вначале так и планировалось, но потом я решил, что могу заехать за ней в карете.

– Понятно, – сухо сказала я.

– Да не беспокойся ты так! Все будет хорошо. В действительности ничего ужасного не произошло, просто слегка перевернулись. Мне тут же удалось выправить карету и успокоить серых.

К сожалению, Обри оказался плохим пророком. Амелия потеряла ребенка.

Я сидела у ее постели и пыталась хоть как-то утешить, но это не помогало. Она лежала в какой-то прострации, не обращая никакого внимания на окружающих.

Наконец она сказала:

– Я думала, конюх догадается приехать в двуколке, запряженной пони. В карету мне не следовало садиться ни в коем случае.

– Но Обри – очень умелый возница, – попыталась возразить я. – Думаю, если бы не он, произошел бы гораздо более страшный несчастный случай.

– Ничего худшего не могло произойти. Я потеряла ребенка.

– Ах, Амелия, моя дорогая Амелия! Как я могу утешить тебя?

– Тут не может быть никакого утешения.

– Но я прошу тебя принять мои самые искренние, самые глубокие соболезнования. Никто не мог бы понять тебя лучше меня.

– Да, я это знаю и благодарю тебя. Но теперь ничем не поможешь. Конец всем моим надеждам! Я потеряла Стивена, теперь я потеряла своего будущего ребенка. У меня в жизни ничего не осталось.

На это мне нечего было возразить, и я просто продолжала сидеть подле нее и молчать.

Когда мы остались вдвоем с Обри в нашей комнате, он не сумел сдержать своих эмоций.

– Ты только подумай, что это означает для нас! Я уставилась на него с ужасом.

– Как ты можешь так говорить?! Ты понимаешь, как страдает Амелия?

– Она скоро придет в себя.

– Обри, она потеряла ребенка – ребенка, который значил для нее все.

– У нее и раньше были выкидыши. Этого следовало ожидать.

– Если бы не этот несчастный случай…

– Тогда причиной послужило бы что-то другое. Так или иначе, ребенка не будет. Угроза миновала.

– Угроза?

– Дорогая, не будь такой наивной. Этот ребенок стоял бы на пути нашего с тобой отпрыска к наследству. Ну а теперь это препятствие устранено.

– Я не желаю говорить о том, что произошло, в таком тоне.

– Временами ты бываешь совершенно не от мира сего, дорогая.

– Я думаю, что ты прав, и если в данном случае я веду себя как человек не от мира сего, – я очень рада. Могу сказать только одно – я всем сердцем желала бы, чтобы этот несчастный случай не произошел.

Он взял меня за плечи и слегка потряс. Может быть, это было сделано в шутку, но я опять увидела в его глазах странный блеск.

– Разумеется, я сочувствую Амелии. Это действительно тяжелый удар для бедной девочки. Однако он не меняет того факта, что теперь наша собственная жизнь становится гораздо проще. И ты должна понимать это. Теперь, наконец, я могу строить планы. Я думаю, ты сознаешь, что означает владеть таким поместьем, как наше. Отныне меня не отшвырнет прочь некое существо, еще даже не появившееся на свет. Ведь после возвращения на родину, я рассчитывал стать хозяином Минстера.

– И все равно, только подумай, что это значит для Амелии…

– Она это переживет. Возможно, она опять выйдет замуж и родит целый выводок детей, и тогда потеря этого ребенка не покажется ей такой уж значительной. Я знаю, что ей нелегко смириться с утратой. Амелия, конечно, хотела бы остаться жить здесь. Но ведь после того, как Минстер так долго принадлежал нашей семье – семье Сент-Клеров, было бы очень обидно отдавать его кому-то постороннему. В конце концов, Амелия не член нашей семьи. Она вошла в нее только благодаря своему замужеству. А ребенок… Трудно горевать о том, что еще не родившийся ребенок утратил то, что ему и не могло принадлежать по праву.

– Похоже, ты просто в восторге от происшедшего.

Он опять потряс меня с шутливым гневом, и я снова ощутила, как по спине ползет холодок страха. Неужели так будет всегда? Неужели я всегда буду начеку, ожидая появления в своем муже того чудовища, каким он предстал в ту памятную ночь?

– Нет, я не ликую, но в моей душе нет места лицемерию. А если бы я сказал тебе, что в восторге от того, что мои владения уплывают у меня из-под носа, я был бы лицемером. И если бы я сказал, что не рад, что поместье опять вернулось ко мне, это было бы неправдой. Хотя я искренне сожалею, что все произошло так трагически.

Он пытался мягко улыбаться мне, но блеск в его глазах настораживал меня. И тут в мою душу закралось подозрение. Он сам поехал встретить Амелию. Почему он не позволил конюху заехать за ней в двуколке? Вряд ли он сильно соскучился по Амелии, тем не менее, он отправился сам, и тут произошел этот несчастный случай. Я вспомнила, что он всегда гордился своим умением мастерски управлять лошадьми. И вдруг он не сумел их удержать, карета опрокинулась… и именно тогда, когда он вез Амелию. А ведь он знал так же хорошо, как и мы все, что Амелия строго выполняла все предписания доктора и вела себя очень осторожно, стараясь не переутруждать себя ни в малейшей степени.

Нет, сказала я себе, ты должна гнать от себя эти мысли. Нельзя позволить себе так думать о нем только потому, что той злосчастной ночью я увидела другую сторону его натуры. Но тогда бандиты ударили его по голове, и он был сам не свой… Не надо предполагать худшее – хотя бы ради моего собственного блага. Но как может человек не пускать в свою голову мысли, которые сами туда лезут?

Не прошло и двух недель, как Амелия объявила, что решила нанести визит Джеку и Дороти Сент-Клерам. Они жили в Сомерсете. Мне она сказала, что чувствует потребность сменить обстановку, и я ответила, что очень ее понимаю.

Временами мне казалось, что она как-то странно смотрит на Обри, и я гадала, не приходят ли ей в голову те же мысли по поводу несчастного случая, что и мне.

Она была рада уехать, да и Обри, на мой взгляд, после отъезда Амелии вздохнул с облегчением. Признаться, легче стало и мне. Ее присутствие постоянно напоминало мне о моих подозрениях, а я всеми силами старалась не думать об этом, вести нормальную жизнь и даже пыталась убедить себя, что все произошедшее той ночью в Венеции мне просто почудилось.

Я не хотела, чтобы сейчас что-нибудь отвлекало меня от мыслей о моем будущем ребенке.

Я поехала в Лондон и провела неделю с отцом. Он был очень рад видеть меня, а услышав, что скоро станет дедушкой, пришел в восторг.

Мне показалось, что он выглядит немного усталым. Полли сказала мне, что отец слишком много работает. Он даже иногда приносит бумаги с собой и подолгу сидит над ними в своем кабинете, когда и она, и Джейн уже давно спят.

Я попеняла ему за это, но отец ответил, что отчеты, которые он готовит для министерства, да и вся его работа стали значить для него очень много с тех пор, как он оставил действительную службу. А перегрузка никогда не тяготит того, кто увлечен любимым делом. Отец потребовал от меня подробный отчет о моей жизни в поместье. Покончив с приятной частью своего повествования, я поневоле вынуждена была перейти к неприятной, то есть упомянуть об инциденте с Обри и Амелией и о том, что Амелия потеряла ребенка. Тут отец опять вспомнил случай, произошедший с Обри в Венеции.

– Это вообще неспокойный город, – сказал он. – Не думаю, что австрийцы захотят долго владеть им. В таких условиях обычно зреет скрытое недовольство, которое рано или поздно выйдет на поверхность. Вам бы следовало выбрать для медового месяца какое-нибудь другое место, хотя должен признать, что найти что-то более романтичное вам вряд ли удалось бы.

– Кстати, – решилась я на более подробный рассказ, – я тогда как раз решила пройтись по магазинам…

– И сделала очень удачные покупки, – вставил отец, глядя на плакетку, висевшую на стене его кабинета.

– Так вот. Обри в тот день пошел навестить Фрилингов, а мне идти совсем не хотелось. И как раз когда он возвращался от них, эти бандиты напали на него.

– Навестить Фрилингов… – с расстановкой произнес отец.

– Да. Мы случайно встретили их там. Они приехали на отдых в Венецию. Должно быть, капитан Фрилинг вышел в отставку. Мне это показалось несколько странным.

Отец немного помолчал, а затем сказал:

– Да, я что-то слышал. У него были какие-то неприятности.

Так как он продолжал колебаться, я спросила более настойчиво:

– И какие же это были неприятности?

– Вообще-то все держалось в тайне. Начальство не хотело никакого шума и скандала – это бы плохо отразилось на репутации полка и так далее. И капитан Фрилинг был вынужден уйти.

– И в чем же его обвиняли?

– Говорили, что в его доме устраивались какие-то дикие оргии, участники которых принимали местные наркотики… Скорее всего, круг этих участников был достаточно узок. Впрочем, был замешан один офицер и некоторые другие приезжие англичане – не военные. Их, конечно, нельзя было трогать. Таким образом, решили не предавать это дело широкой огласке, чтобы не пострадала честь мундира, как ты понимаешь. Ты ведь знаешь, как в прессе любят раздувать подобные истории. Дойди это дело до журналистов, и вскоре мы прочли бы в газетах, что вся британская армия принимает наркотики и участвует в диких оргиях.

– Как это, должно быть, ужасно для капитана Фрилинга!

– Честно говоря, я полагаю, что он находился под влиянием своей жены, а она всегда казалась мне фривольной и довольно глупой женщиной. Но не говори никому о том, что только что услышала. Нежелательно, чтобы эта история вышла за пределы нашей семьи. Обычно подобные скандалы рано или поздно выходят-таки наружу. Да и мне не следовало говорить тебе об этом. Но ведь я знаю, что могу полностью тебе доверять.

– Ну конечно, отец! А что это были за наркотики? И еще ты упомянул о том, что там были замешаны другие люди… не военные.

– Ну да. Они собирались небольшой тесной компанией. В основном курили опиум, так я полагаю. Когда-то там жил один странный и загадочный человек, говорили, что он написал книгу о наркотиках или что-то в этом роде… Они интересовали его с научной точки зрения. В то время его среди них уже не было, но его имя частенько упоминалось.

– И что же это за имя?

– Э-э… да нет, забыл.

Я опять мысленно обратилась к тому памятному разговору с айей. Что она тогда сказала мне об этом человеке? Кажется, назвала его дьяволом.

– Очень опасно заниматься такими вещами, – продолжал отец. – Непозволительно, чтобы кто-то из наших офицеров, да к тому же находящийся на ответственном посту… впрочем, они все занимают ответственные посты, а эти лекарства, эти наркотики, говорят, заставляют людей вести себя весьма странно. Когда человек находится под влиянием такого вещества, он… способен на все.

Мне стало не по себе, и я уже почти решилась рассказать отцу о том кошмаре, который испытала, когда Обри вернулся домой после предполагаемого нападения бандитов. Он ведь тогда как раз ходил к Фрилингам… И потом я нашла у него в кармане кошелек – тот самый кошелек, на который якобы покушались грабители.

Странные мысли лезли мне в голову, тревожные и неотвязные.

Возможно, если бы я не была беременна, я сумела бы проанализировать все происшедшее более скрупулезно, но, как известно, беременная женщина одержима лишь одной мыслью – о своем будущем ребенке. И я, несомненно, была такой же одержимой.

Я много ходила за покупками. Отец настаивал, чтобы меня при этом сопровождали Джейн или Полли. Они ведь коренные лондонки, напоминал он мне, и наделены присущей жителям этого города деловой хваткой, да и об опасностях, подстерегающих здесь новичка, осведомлены гораздо лучше меня, лишь недавно приехавшей в столицу.

Общество обеих девушек мне было по душе, и я не спеша и с удовольствием собирала приданое для своего малыша.

В Минстер Сент-Клер я вернулась отдохнувшая и лишь иногда вспоминала то, что отец рассказал мне о Фрилингах. Мысли о той ужасной ночи тоже перестали мучить меня. Вероятно, я просто гнала их от себя, хотя такое поведение было для меня не характерным. В обычном состоянии я бы не успокоилась, пока не установила истинной причины столь странной связи между тем, что Обри посетил Фрилингов, и тем, как он потом вел себя ночью. А ведь Фрилингам пришлось покинуть Индию не по своей воле… Но сейчас все мои помыслы были устремлены к заветной цели – рождению ребенка, да и Обри вел себя безупречно, как преданный муж и восторженный будущий отец, так что мне было легко отодвинуть неприятные воспоминания на второй план.

Большую часть дня Обри проводил вне Минстера, и я видела его очень мало. У меня вошло в привычку рано ложиться спать, потому что к концу дня я очень уставала. Обычно к тому времени, когда Обри приходил в спальню, я уже давно спала.

Вернулась Амелия, гостившая у наших кузенов Сент-Клеров. Она выглядела значительно лучше, чем до отъезда.

– Они были так добры ко мне, – рассказывала она. – В былые времена Джек и Дороти часто приезжали к нам, и Стивен бывал очень этому рад.

Через несколько дней она сказала:

– Сусанна, я подумываю о том, чтобы переехать отсюда. После всего, что случилось, в Минстере мне теперь не место.

– Дорогая Амелия, но ведь это твой дом! Почему ты говоришь такие странные вещи?

– Нет, он стал моим домом только после того, как я вышла замуж за Стивена. Сейчас он мертв, а в доме появились новые хозяин и хозяйка. Именно это я и имею в виду.

– Ну, нет, – сказала я твердо. – Это твой дом, и он останется таковым до тех пор, пока ты сама этого захочешь.

– Я знаю, что ты говоришь искренне. Когда я уеду, мне будет очень тебя не хватать. Мы ведь подружились с самого начала, не так ли? Просто мне кажется, я еще могу быть счастливой… вдали отсюда. Здесь меня окружает слишком много воспоминаний. Стивен, дети, которых я потеряла, так и не родив… Я думаю, мне стоит попытаться начать все сначала.

– Но куда же ты намереваешься ехать?

– Я как раз собиралась рассказать тебе об этом. В Сомерсете, неподалеку от обиталища Джека и Дороти, есть маленький коттедж. Я уже видела его. Дама, которой он принадлежит, через несколько месяцев переезжает к своему сыну и его жене. Это где-то на севере. Коттедж же она хочет продать. В общем, Сусанна, я предложила ей купить его.

– Ах, Амелия, если бы ты знала, как мне будет тебя не хватать!

– Ты сможешь приезжать и гостить у меня. Ты и твой малыш…

Меня внезапно охватила глубокая тоска. До этого момента я не отдавали себе отчета в том, насколько дорога мне стала Амелия и как я ждала ее возвращения от родственников.

– Но Сусанна, дорогая! Я и не думала, что ты будешь так расстроена.

– Я считала тебя своим другом.

– А я и есть твой друг и всегда им останусь. Это ведь не так уж далеко. Мы станем писать друг другу и ездить в гости. Глядя на тебя, можно подумать, что собираюсь на край света!

– Но мне нравилось, что ты всегда здесь, рядом со мной, в этом доме…

Она улыбнулась.

– Я останусь здесь до того, как родится малыш, – пообещала она мне. – Обещаю тебе.

– Ты будешь крестной матерью, договорились? Она кивнула. Мне показалось, что она слишком взволнована, чтобы говорить.

Дни текли своим чередом, тихо и безмятежно. Первые три месяца были, по моему мнению, самыми неприятными. Я часто чувствовала тошноту и иногда проводила целые дни в своей спальне.

Обри вел собственную жизнь, и я видела его очень редко, что было мне вполне по душе. Я подозревала, что, на его взгляд, болезнь была чем-то неприличным, и радовалась, что он редко видит меня. Я всеми силами старалась гнать от себя мысли о странной связи между моим мужем и Фрилингами – мне казалось, что такие тревожные думы могут повредить ребенку.

Зато со мной постоянно находилась Амелия. Мы вместе шили, иногда выходили ненадолго в сад. При этом она неизменно заботилась о том, чтобы я не переутомлялась. Ее поведение было воистину благородным: она так радовалась тому, что я скоро стану матерью, а ведь сама совсем недавно испытала столь горькое разочарование. К Рождеству я стала очень грузной и легко уставала. Амелия постаралась устроить в доме праздник, который из-за траура по Стивену мог быть только очень скромным. Однако обитатели такого старинного поместья, как Минстер, безусловно, имели определенные обязательства перед соседями. Прием приглашенных гостей был для меня полезным опытом – я получила возможность наблюдать за тем, как готовятся и проводятся подобные вечера. В то же время мое состояние служило отличным предлогом для того, чтобы принимать не слишком активное участие в приготовлениях и быть с гостями не слишком долго.

После Рождества Амелия опять уехала в Сомерсет… Как я скучала без нее!

Я придумывала разные причины, которые могут помешать ей купить приглянувшийся коттедж. В то же время я прекрасно понимала, что надеяться на это – значит думать только о себе и совсем не думать об Амелии: ведь я знала, как ей хочется уехать из Минстера и начать новую собственную жизнь.

Вопреки моим надеждам, все шло по намеченному Амелией плану – теперешняя владелица дома готовилась к отъезду, а в мае следующего года моя подруга надеялась переехать в коттедж.

В разговорах со мной Обри высказывал мысль о том, что все это к лучшему. Он знал, что мы с Амелией очень подружились, но, по его мнению, две хозяйки в доме – это ни к чему хорошему не приведет. Сейчас я не придаю этому значения из-за своего состояния, говорил мне муж. – Но вот посмотришь – через некоторое время начнутся мелкие ссоры и размолвки. Каждая будет считать себя хозяйкой в Минстере. Уж мне ли не знать женщин! – заключил он со смехом.

– Да нет, ничего подобного не случится, – возражала я ему. – Если ты действительно считаешь, что мы с Амелией способны поссориться, значит, ты не знаешь ни ее, ни меня.

– Тебя я знаю отлично, моя любовь! – с улыбкой парировал Обри.

При этих словах меня пронзила мысль – а насколько хорошо я знаю тебя, Обри?

Долгожданное время приближалось.

Наступил март. Как всегда, он ворвался подобно льву и ушел, как ягненок. Апреля – месяца дождей и цветов – я ждала с особым нетерпением. Именно тогда мне суждено было дать жизнь моему ребенку.

Как-то Обри сказал мне:

– Я собираюсь послать за няней Бенсон.

– Это что, твоя старая няня?

– Да.

– Но она, должно быть, уже очень старая.

– Конечно, старая, но не слишком.

– Я думаю, мы могли бы подобрать кого-нибудь помоложе.

– Ни в коем случае! Небеса разверзнутся, если младенца, родившегося в Минстере, вырастит не няня Бенсон!

– Ну что ж, тогда я должна взглянуть на нее. Обри рассмеялся.

– Ты не только посмотришь на нее, моя дорогая, но и примешь ее в услужение. Она вырастила и Стивена, и меня, и всегда говорила, что вынянчит и наших детей, когда они появятся.

– А сколько ей было лет, когда она была твоей няней?

– Немного. Кажется, ей исполнилось тридцать пять, когда она ушла от нас.

– Значит, сейчас ей по меньшей мере шестьдесят.

– Возможно. Но она вечно молода!

– А как давно ты видел ее в последний раз?

– Около года тому назад. Она иногда заходила навестить нас. Няню очень опечалила болезнь Стивена, хотя, по-моему, я, а не он всегда был ее любимцем.

Меня не слишком обрадовала эта идея насчет няни Бенсон, но я видела, что Обри очень к ней привязан, и решила не перечить. В конце концов, если она так предана семье, как говорит мой муж, из нее получится отличная няня для моего малыша.

После разговора с Обри я поделилась своими мыслями с Амелией.

– Ах да, няня Бенсон, – вспомнила она. – Ну как же, она иногда заходила к нам. Стивен всегда говорил, что она будет опять у нас служить, когда я…

Почувствовав неловкость, я поспешила перевести разговор на другую тему:

– Да, она долго служила в этой семье. По-моему, это очень хорошо опять взять ее к нам.

Итак, вопрос о няне Бенсон был решен.

Она приехала за неделю до родов. Выглядела она как типичная няня, и мои опасения несколько развеялись. Даже если ей сейчас шестьдесят лет, на вид этого никогда не скажешь.

Словоохотливая старушка сразу же стала относиться ко мне как к родной, и с удовольствием угощала подробными рассказами о детстве «своих мальчиков», как она выражалась, то есть Обри и Стивена.

Я подумала, что в силу возраста методы ее воспитания могут оказаться несколько старомодными, но так как Обри настаивал на том, чтобы именно няня Бенсон водворилась в детской, я решила, что, на худой конец, мы можем нанять еще одну няню, помоложе. Уж здесь я выберу сама. Но вообще-то я не собиралась уделять столько внимания подбору слуг, так как надеялась ухаживать за своим ребенком в основном сама.

Наступил долгожданный день. Мои страдания начались рано утром, а уже к вечеру я родила прекрасного здорового мальчика.

Никогда я не была так счастлива, как в ту минуту, когда, в изнеможении откинувшись на подушки, обняла своего сына, которого бережно положили рядом со мной.

Он был похож на девяностолетнего старичка с красным, сморщенным личиком, но мне казался самым прекрасным существом на всей земле.

С этой минуты в нем сосредоточилась вся моя жизнь.

Я отдавала ребенку все свое время и старалась быть с ним как можно больше. Мне хотелось все для него делать самой. Только теперь я поняла, что значит любить кого-нибудь всем сердцем, беззаветно. Когда малыш плакал, я умирала от страха – мне казалось, что с ним что-то случилось, когда он гукал от удовольствия, я была на верху блаженства. Просыпаясь по утрам, я немедленно бежала к его колыбели, чтобы удостовериться, что он жив и здоров. Когда мне начало казаться, что сын узнает меня, моей радости не было предела.

Мы собирались назвать его Джулианом – именно этим именем часто нарекали мужчин семьи Сент-Клер.

Обри объяснял мне:

– Когда-нибудь все поместье будет принадлежать нашему сыну. Мы должны сделать из него настоящего Сент-Клера.

Обри, разумеется, был страшно горд и счастлив, что у него появился сын и наследник, но особого интереса к мальчику не проявлял. Когда я клала ребенка на руки мужу, он держал его очень неловко, а Джулиан выражал свое недовольство тем, что начинал громко плакать. Когда я забирала ребенка, он явно этому радовался.

Амелия собиралась покинуть нас сразу после крещения. Мне было очень грустно думать об этом, но ребенок поглощал все мои мысли, а все прочее теперь почти не интересовало.

Крестины состоялись в конце мая. Маленький Джулиан вел себя превосходно и отлично смотрелся в крестильной рубашечке Сент-Клеров, которую няня Бенсон выстирала собственноручно, рассказывая мне при этом массу связанных с нею историй.

Она удобно устроилась в нашем доме.

– В моей старой комнатке, – как сказала она сама.

Там была спиртовка, на которой няня постоянно готовила себе чай. Она была горячей поклонницей этого напитка, и, как я догадывалась, частенько сдабривала его виски. «Капелька старой доброй Шотландии» – так она это называла.

– Нет ничего лучше, чтобы взбодриться, – говорила няня.

Ладить с ней было легко, так как она почти ни во что не вмешивалась. Няня Бенсон, без сомнения, ценила жизненные удобства и была слишком стара, чтобы целиком взять на себя заботы о младенце, но ей доставляло такое наслаждение опять очутиться в детской Сент-Клеров, что у меня не хватало духа сказать, что ее присутствие здесь вовсе не обязательно. И не просто не обязательно – мне вообще не хотелось, чтобы рядом с моим ребенком был кто-то, кроме меня. Сын должен был безраздельно принадлежать мне!

Я совершенно не отдавала себе отчета в том, как мало вижусь с Обри. Он часто наносил визиты своим друзьям и по нескольку дней не жил в Минстере. Я не скучала без мужа – теперь моя жизнь сосредоточилась в моем сыне.

Пришло время, назначенное Амелией для отъезда.

Накануне вечером она пришла ко мне в комнату, чтобы попрощаться – ни она, ни я не хотели переносить эту тягостную процедуру на утро.

Было уже поздно. Джулиан спал. Как я подозревала, спала и няня Бенсон. Она частенько дремала по вечерам после того, как отдавала должное огромному количеству чая и «капельке старой доброй Шотландии».

– Завтра рано утром я уеду, – сказала Амелия.

– Я буду очень скучать без тебя, – с грустью отозвалась я.

– Вряд ли. У тебя ведь есть сын… и Обри.

– Да.

Амелия резко прервала наступившее молчание.

– Меня кое-что очень беспокоит, поэтому я давно собиралась рассказать тебе про это. Поверь, очень трудно говорить об этом, но я считаю, что это мой долг.

– В чем дело, Амелия?

– Это касается… Обри.

– И что же?

Она закусила губу.

– Временами Стивен очень беспокоился о нем. Были кое-какие… неприятности.

Мое сердце застучало громче.

– Неприятности? Какого рода?

– Иногда с ним было трудно. Нет, внешне все было нормально, он был очень обаятельным, как ты и сама знаешь. Просто… Ну, словом, он связался с некоторыми очень странными людьми. Они совершали весьма эксцентричные поступки.

– Эксцентричные?

– Мне кажется, они вели весьма вольную жизнь. Обри пришлось уйти из университета. Должно быть, именно там он и пристрастился к этому. Стивену стоило большого труда замять всю эту историю. Потом Обри уехал заграницу. Мне казалось, что тебе следует все знать, но, возможно, я и ошибаюсь. Я действительно долго размышляла над всем этим, крутила все в голове так и сяк, спрашивала себя, должна ли я рассказать это тебе или нет. Но я думаю, всегда лучше быть готовым к худшему.

– Да, – согласилась я, – лучше знать, что тебя ожидает. Так ты хочешь сказать, что он пробовал наркотики?

Амелия в изумлении уставилась на меня. Она не сразу ответила, но я поняла, что угадала правильно. Избегая моего взгляда, она продолжала:

– Люди, принимающие наркотики, могут вести себя очень странно, находясь под влиянием этих веществ. Конечно, все это происходило очень давно. Возможно, сейчас Обри избавился от этой привычки. Там был еще один человек… Мне всегда казалось, что вину за происшедшее следует до некоторой степени возложить на него. Он приезжал сюда раз или два. Стивен был о нем очень высокого мнения. Тот человек был доктором, авторитетным специалистом по лекарственным веществам. Он вел весьма странную жизнь – жил среди туземцев и так далее… Потом он описал все случившееся с ним – весьма откровенно, надо признаться. Мне он всегда внушал какой-то безотчетный страх – вероятно, потому, что я прочла его книги. Неизвестно, не из-за него ли Обри начал баловаться наркотиками. Стивен постоянно старался убедить меня, что интерес доктора к наркотическим веществам был только медицинским – он хотел использовать их во благо человечества. Кроме того, Стивен был убежден, что считать другие цивилизации отсталыми только потому, что они отличаются от нашей, – это значит смотреть на вещи слишком узко. Во многих других отношениях они могут оказаться более развитыми, чем наша культура. Мы почти поссорились с ним однажды из-за этого человека.

– «Дамиен» звучит как «демон», – сказала я тогда.

Я всегда думала о нем как о «дьявольском докторе». Стивен же считал, что я до смешного предубеждена против этого человека. Ах, Боже мой, наверное, мне не следовало говорить с тобой об этом! Меня как будто что-то подтолкнуло. Я решила, что ты должна знать. Мне кажется, что тебе следует… внимательно наблюдать за Обри, а если доктор Дамиен когда-нибудь явится сюда, будь начеку.

Она с тревогой смотрела на меня. Я сказала:

– Ты поступила совершенно правильно, что рассказала мне все. Я буду начеку. Надеюсь, мне никогда не придется встретиться с этим ужасным человеком. Стивен давал мне читать его книгу – она полна загадок и… чувственности. Это очень волнует, выводят из равновесия. Сочинения сэра Ричарда Бартона – те тоже притягивают и отталкивают одновременно, они во многих отношениях похожи.

– Стивен так восторгался обоими своими друзьями! Я читала только одну из этих книг – мне этого вполне хватило. Стивен любил повторять, что когда он читает их, он как будто сам путешествует по дальним странам – так живо и занимательно они написаны.

– Да, согласна, – сказала я. – Но не могу не согласиться и с тобой в том, что их авторы – опасные люди, хотя, без сомнения, замечательные. Мне кажется, для достижения желаемой цели они не остановились бы ни перед чем.

– Я всегда думала, что именно доктор Дамиен вовлек Обри в баловство с наркотиками. Возможно, ему хотелось посмотреть, какой эффект произведут эти вещества на человека вроде него. Точно, конечно, я этого не знаю, могу только догадываться. Однако не думаю, чтобы Обри продолжал заниматься подобными вещами сейчас…

Она не договорила и с тревогой посмотрела на меня. Я прекрасно понимала, от чего она пытается меня предостеречь. В моем мозгу постепенно начинала складываться ясная картина того, что произошло тогда, в ту ужасную ночь в Венеции – ночь, которая никогда не изгладится из моей памяти.

Я была уже на грани того, чтобы все рассказать Амелии, но не могла заставить себя говорить об этом даже с ней. В одном я была абсолютно уверена – никто никогда не заставит меня пройти через подобное унижение вновь.

Я поблагодарила Амелию за то, что она мне рассказала, и уверила ее в том, что она поступила совершенно правильно.

Больше мы почти ни о чем не разговаривали, только тепло попрощались и пообещали друг другу встретиться как можно скорее.

Я полагаю, несчастливые браки распадаются постепенно. Мой, несомненно, начал рушиться с той памятной ночи в Венеции. Конечно, я всячески старалась оправдать Обри, но, в то же время прекрасно понимала, что эти порывы дремали где-то в его подсознании, иначе они не проявились бы ни при каких обстоятельствах. Думаю, что Обри был в такой же степени разочарован в нашем браке. Я не оправдала его надежд, а он не оправдал моих. В подобных ситуациях, по моему мнению, вина никогда не лежит на какой-то одной стороне.

Могу с уверенностью сказать, что когда я выходила замуж за Обри, то лелеяла мысль стать хорошей женой. Возможно, и он намеревался стать хорошим мужем, но по мере того как я все лучше узнавала его характер, я поняла, что сделала самую большую ошибку, какую может сделать женщина в своей жизни.

Но ведь теперь, помимо нас двоих, существовал еще и Джулиан. Как могла я сожалеть о том, в результате чего на свет появился мой дорогой сын!

Первые два месяца после рождения Джулиана я была так поглощена им, что не в состоянии была думать ни о чем другом.

Обри часто говорил мне:

– Не кажется ли тебе, дорогая, что ты ведешь себя несколько странно? Ведь есть же няня Бенсон. Зачем же ты сама каждую минуту кидаешься в детскую?

– Няня Бенсон уже старуха.

– Она растила детей всю жизнь. У нее, несомненно, гораздо больше опыта, чем у тебя. Ты так нервничаешь из-за малыша, что наверняка испортишь его, если не будешь держать себя в руках.

В словах мужа, несомненно, была доля правды, но я ничего не могла с собой поделать. И в высказываниях, и в поведении Обри явно сквозило его недовольство мной, но меня так поглотило мое материнство, что я не давала себе труда быть еще и хорошей женой.

Благодаря Джулиану я подружилась с миссис Поллак, нашей домоправительницей. До этого она казалась мне очень чопорной женщиной, слишком гордящейся своим положением среди других слуг, лишенной чувства юмора и даже немного солдафоном. Но с рождением Джулиана она переменилась. При виде ребенка она становилась совершенно другим человеком, ее лицо невольно расплывалось в улыбке, причем оттого, что она пыталась ее подавить, эта улыбка казалась еще более искренней.

– Должна признаться вам, мадам, – говорила она мне, как будто сознаваясь в каком-то грехе, – я люблю смотреть на малышей.

Когда я гуляла с ребенком в саду, она, как правило, тоже оказывалась там. Когда ей показалось, что Джулиан ей улыбается, она была на верху блаженства, когда он хватал ее за палец, она восхищалась его сообразительностью. Словом, отношение миссис Поллак к моему ребенку, несомненно, сблизило нас.

Иногда я приходила в ее комнату выпить вместе с ней чаю и всегда брала с собой Джулиана. Мне доставляло удовольствие знать, что в доме у меня есть друг, да еще такая честная, энергичная женщина. Она понимала толк в заботе о детях, вырастив троих собственных.

– Теперь они завели свои семьи и уехали от меня, мадам. Но так всегда происходит.

Она грустно покачала головой.

– Вспоминаешь, как они были маленькими детьми и полностью зависели от тебя… и вот они уже взрослые и живут своей собственной жизнью. У меня-то дети очень хорошие. Я бы могла уехать отсюда и жить со своей Энни, но я думаю, молодым надо жить одним. Как бы я хотела, чтобы они всегда оставались маленькими!

Мне было очень приятно обнаружить, что миссис Поллак не чуждо ничто человеческое. Мне даже казалось, что из нее вышла бы куда более хорошая няня, чем из няни Бенсон.

Однажды я спросила ее, почему она не подыщет себе место воспитательницы, а служит у нас, где ей приходится управлять целым штатом слуг.

На мгновение она погрузилась в раздумья, а потом сказала, что при такой жизни сошла бы с ума.

– Я бы очень привязывалась к детям, а ведь они вырастают, и ты больше им не нужна. Это все равно, что каждый раз заводить новую семью. Но скажу вам честно, мадам, хорошо иметь малыша в доме.

Если я куда-нибудь отлучалась, то обычно говорила об этом миссис Поллак. Между нами существовала негласная договоренность – в таких случаях она присматривала за Джулианом, так как я не хотела оставлять его целиком в ведении няни Бенсон, которая могла задремать как раз в тот момент, когда оставалась с ребенком.

Миссис Поллак была сама тактичность. Она прекрасно понимала мои чувства и гордилась тем доверием, которое я ей оказывала. Джулиан же отплатил ей горячей привязанностью, как только подрос достаточно, чтобы суметь выразить свои чувства.

Когда Джулиану было всего несколько месяцев, он подхватил простуду. Я очень беспокоилась за него, хотя болезнь и не представлю та никакой угрозы – малейшая неприятность, случавшаяся с моим сыном, тут же повергала меня в панику.

Ночью, тревожась за Джулиана, я внезапно проснулась. Должно быть, было около трех часов. Я поняла, что не убедившись, что с ним все в порядке, мне не заснуть. В детской я увидела, что малыш разметался во сне и тяжело дышит, а лицо приобрело нездоровый красный цвет. В соседней комнате мерно похрапывала няня Бенсон. Дверь в ее комнату была открыта, но она спала так крепко, что разбудить ее было бы непросто.

Я схватила ребенка, завернула его в одеяло и, сев на стул, начала укачивать. Когда я отбросила волосы у него со лба, он тут же перестал хныкать. Я продолжала гладить Джулиана по лбу, потому что увидела, что ребенку становится явно лучше от моих прикосновений, и в это мгновение вдруг вспомнила другие случаи, когда прикосновение моих рук оказывало лечебный эффект. Я ясно увидела лицо моей старой айи и услышала ее слова:

– В этих руках большая сила.

Тогда я не поверила ей. Теперь мне вспомнились факты, о которых я прочитала в книгах, данных мне Стивеном. Конечно, в обществе подобном нашему люди склонны с ходу отвергать то, что, на их взгляд, нелогично. Но ведь существуют и другой образ жизни, другие культуры и народы. На это намекали сэр Ричард Бартон и доктор Дамиен. Совершив свои рискованные путешествия, они обнаружили массу мистического и таинственного, не поддающегося логике обычного цивилизованного человека. В эту минуту все мои помыслы были направлены на то, чтобы облегчить страдания и успокоить моего малыша. Это мне в высшей степени удалось – вскоре он уже мирно спал, дыхание стало нормальным, а лицо – не таким красным.

Всю эту ночь я держала сына на руках. Я не смогла бы заснуть, если бы оставила его здесь и вернулась в спальню. Прижимая к груди свою драгоценную ношу, я думала о том, что, вероятно, в моих руках действительно есть какая-то таинственная сила.

Айя говорила мне, что такая сила – это дар богов, и этот дар не должен пропасть втуне.

Как это, должно быть, чудесно – спасти чью-то жизнь! Отчасти я могу понять людей типа доктора Дамиена, которые не останавливаются ни перед чем в жажде знаний. В своей книге Дамиен описывал эксперименты, которые он проводил для того, чтобы изучить воздействие различных лекарственных средств на больных. Его главной целью было облегчить страдания людей – задача, несомненно, благородная. Но в его речи сквозило явное высокомерие. Я уверена, что ему доставили огромное удовольствие те приключения, что выпали на его долю. Постигавший сотни чувственных тайн якобы во имя развития медицинской науки, этот человек внушал мне подозрения, особенно после того, как Амелия самым недвусмысленным образом предостерегла меня.

Мне тоже хотелось побольше узнать о той странной излечивающей силе, что таилась в моих руках.

На следующее утро, когда я вернулась в спальню, Обри спросил:

– Ты выглядишь усталой. Что случилось?

– Джулиан плохо себя чувствовал сегодня ночью.

– А разве не могла няня Бенсон присмотреть за ним?

– Она храпела всю ночь. Ребенок мог бы биться рядом в конвульсиях, а она бы не шелохнулась.

– Надеюсь, ты не собираешься сделать эти ночные блуждания своей привычкой?

– Нет. Я собираюсь перенести колыбельку в нашу комнату, чтобы я всегда была рядом с малышом.

– Но это глупо!

– Совсем нет. Я сделаю именно так, как сказала.

Он пожал плечами, и разговор на этом закончился. По ночам Джулиан часто капризничал, и скоро Обри заявил, что так продолжаться не может – или я с колыбелью, или он должны переехать в другую комнату.

Я решила, что перееду я сама. В конце концов, в Минстере полно свободных комнат.

Итак, кроватку сына перенесли в одну из пустующих комнат, и я стала спать около ребенка.

Мне показалось, что и Обри, и меня не особенно взволновал тот факт, что отныне мы занимали разные спальни. Больше всего меня радовало то, что Джулиан спит рядом, и в любой момент, если ему станет плохо, я смогу прийти на помощь.

Прошел год. Все мое время было целиком отдано Джулиану. Его первая улыбка, первый зубик, первое слово – к вящей моей радости, он сказал «мама» – наполняли меня восторгом. Мы часто подолгу болтали с миссис Поллак, и неизменным предметом этих бесед был, разумеется, Джулиан, который в это время ползал по полу и играл старыми катушками из-под ниток, которые давала ему миссис Поллак. Иногда он выделывал что-нибудь очень забавное, и мы, чтобы его подбодрить, хлопали в ладоши, а он, глядя на нас, тоже начинал хлопать. Свои первые робкие шаги мой сын сделал, путешествуя от моих колен к коленям миссис Поллак. Достигнув цели, он падал в подставленные нами руки и при этом победоносно улыбался. Волшебные минуты! Я никогда не забуду их.

Время от времени я ощущала, что в манере поведения Обри появилось некоторое раздражение. Траур по Стивену подошел к концу, и мой муж намеревался весело проводить время со своими друзьями. Естественно, мне тоже приходилось принимать в этом участие, но без особого энтузиазма. Он приглашал в дом людей, которые были мне неинтересны. Основными темами их разговоров были охота, рыбная ловля и спортивные развлечения, то есть предметы мне не знакомые.

Обычно после таких званых обедов Обри выражал свое недовольство моим поведением.

– Сегодня ты не показала себя радушной хозяйкой.

– Но они говорили о таких тривиальных предметах!

– Возможно, тривиальных для тебя.

– Во-первых, они никогда не говорят о политике. Их не интересуют изменения в правительстве, государственный переворот во Франции, в результате которого Наполеон III стал единоличным главой французского правительства…

– Но моя дорогая девочка, какое отношение это все имеет к нам?

– Все, что происходит в нашей стране и у наших ближайших соседей, может повлиять на нашу жизнь.

– Да ты настоящий синий чулок, моя милая! А тебе известно, что этот сорт женщин не самый привлекательный?

– Я и не старалась выглядеть привлекательно, мне просто хотелось бы поучаствовать в интересном разговоре.

Обри окинул меня холодным, презрительным взглядом.

– Ну конечно, – произнес он, – ты привыкла всю жизнь смотреть на людей свысока.

Это был намек на мой рост. Действительно, когда я надевала туфли на каблуках, я была выше мужа, и это не могло ему нравиться. Его слова явились несомненным симптомом растущего недовольства мной – ведь когда люди вам неприятны, вы начинаете замечать в них те черты, с которыми раньше без труда мирились. Например, Обри казалось, что моя чрезмерная привязанность к ребенку – не подобающая черта для леди нашего круга. Для этого у нас есть слуги, я же решила для ребенка все делать самой. Мне казалось, что он считает такое поведение недостатком моего воспитания. Не нравилось ему и мое неумение – или нежелание – подружиться с его друзьями. А теперь вот и мой рост не угодил Обри…

Как-то я поехала навестить отца и взяла с собой Джулиана. Мы оставались там целую неделю. Это было прекрасное время! Отец восторгался малышом, а Джейн и Полли с удовольствием за ним ухаживали.

– Как было бы хорошо, если бы вы жили здесь, миссис Сент-Клер! – говорили мне наши служанки.

Мне казалось, что и отец хотел бы того же.

Я получила письмо от Амелии. В Сомерсете ей жилось лучше, чем у нас. «Я начала новую жизнь», – писала она. Ей было приятно находиться рядом с Джеком и Дороти, они проводили вместе много времени, потому, что и брат, и сестра часто фигурировали в ее письмах, хотя, пожалуй, о Джеке Амелия все же писала немного больше.

Когда Джулиану исполнился годик, кухарка испекла пирог, на который мы поставили одну свечу. Все слуги пришли поздравить его с днем рождения, и ему это очень понравилось.

А вскоре у нас появилась Луи Ли.

Посадив Джулиана в прогулочную коляску, я вышла с ним в сад погулять. Вернувшись, я прошла прямо в детскую и обнаружила там молодую женщину, которая открывала дверцы шкафов и заглядывала внутрь.

Я в изумлении уставилась на нее.

– Что вы здесь делаете? – строго спросила я.

– А, вы, наверное, хозяйка? Я так и думала, – сказала она.

– Так что вы здесь делаете? – повторила я. – Может быть, вы все-таки мне объясните?

– Я Луи. Меня наняли в детскую, для помощи тете Эм.

Тетя Эм – это, несомненно, няня Бенсон. Ее имя, как я уже выяснила, Эмили.

– Я вас не нанимала. Она пожала плечами.

В это время в детскую вошла няня Бенсон.

– А вот и Луи! – обрадовалась она. – Она будет мне помогать. Я уже говорила мистеру Обри, что мне одной со всей работой не справиться. Я сказала ему о Луи, и он велел привести ее сюда.

Итак, Обри нанял эту молодую женщину, даже не посоветовавшись со мной! Я пристально посмотрела на нее. У нее были ярко-золотистые волосы – слишком яркие, чтобы быть натуральными, – большие синие глаза смотрели прямо и дерзко – слишком прямо и дерзко, чтобы этот взгляд можно было назвать скромным, – а ее маленький носик и длинная верхняя губа придавали ей некоторое сходство с котенком. По ее виду никак нельзя был сказать, что из нее выйдет хорошая няня.

– Это дочка моего племянника, – пояснила няня Бенсон. – Видите ли, сейчас, когда наш маленький джентльмен растет так быстро, я не могу одна управиться со всей работой в детской. Вот Луи и будет мне помогать…

От этих слов я будто лишилась дара речи. Я хотела сказать этой девушке, чтобы она немедленно упаковывала свои вещи и убиралась восвояси, а заодно прихватила бы с собой и няню Бенсон. Я намеревалась сама распоряжаться в детской. Для меня это была самая важная часть дома, а мысль о том, что я завишу от женщины, чаще всего пребывающей в состоянии тупой сонливости вследствие несметного количества чая с «капелькой старой доброй Шотландии», – эта мысль была для меня непереносима. А теперь она еще и привела сюда эту бесстыжую девчонку!

Я решила выяснить, что происходит с Обри. Когда он пришел, я сказала:

– Что там за новая няня – какая-то Луи?

– А, это племянница или внучка няни Бенсон.

– Она мне вовсе не нужна.

Он с иронией посмотрел на меня.

– Я думал, это немного освободит тебя.

– Освободит меня! Но я не хочу никакой свободы.

– Ну конечно. Я вижу, что ты наслаждаешься ролью няньки. Но, будучи хозяйкой такого дома, как наш, ты должна осознавать свое положение. У тебя есть и другие обязанности.

– Мой ребенок для меня важнее всего.

Он взглянул на меня с нескрываемой злостью.

– Да, ты ясно дала это понять.

– Но ведь это и твой ребенок!

– Кто бы мог подумать! Да ведь ты полностью присвоила его себе. Ты готова ненавидеть всякого, кто только к нему приблизится.

Была ли правда в словах мужа? Не знаю. Джулиан значил для меня так много, что я рассматривала все вокруг через призму его интересов.

– Тебе никто не мешает находиться с ребенком, когда ты только пожелаешь, – сказала я. – Но мне казалось, что маленькие дети тебе не очень нравятся.

– В общем, это я нанял эту девушку.

– Но я не собираюсь терпеть ее здесь!

– А я собираюсь. Что дальше?

– Но ты не можешь…

– Моя дорогая, в своем доме я могу делать все, что хочу. Это ты должна изменить свое мнение. Как ты думаешь, что чувствуют мои друзья, когда приходят к нам? Они видят, что они тебе не интересны, и ты этого не скрываешь.

– Эта девушка должна покинуть наш дом, – продолжала настаивать я.

– Нет, – отрезал мой муж. – Она останется.

– Но какая польза, по-твоему, будет от нее в детской?

– Она поможет тебе управиться с ребенком.

– Я не хочу, чтобы мне помогали! Ничто не отнимет у меня моего ребенка.

– Пожалуйста, не устраивай сцен. Да что с тобой творится, Сусанна? Ты ведь моя жена, ты это помнишь?

– Разумеется. Но я полагала, что имею право самостоятельно выбрать няню своему ребенку.

– У тебя нет никаких прав, которые противоречили бы моим желаниям. Я считаю, тебе полезно это запомнить. Это мой дом. Я здесь хозяин. Ты можешь распоряжаться здесь только не противореча мне, а я говорю, что девушка останется.

Мы окинули друг друга холодным взглядом и разошлись.

Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что наблюдаю распад нашего брака.

Очень скоро растаяли последние крупицы надежды на то, что мы когда-нибудь будем счастливы вместе.

Новая няня Луи Ли вела себя столь вызывающе, что напрашивалось только одно объяснение. Такие дерзкие поступки обычно позволяют себе люди, которые воображают, что занимают особое место в доме. Как могла Луи Ли занять подобное место в нашем доме? Без сомнения, только одним способом – завоевав расположение хозяина.

Ее обязанности в качестве няни были ничтожны, но я предпочитала не спорить. Если приходится терпеть ее у себя в доме, то никто не позволит ей занять нос место рядом с ребенком. И действительно, Джулиан вообще редко находился в детской, и никогда но был там в мое отсутствие. Я, разумеется, ни за что не оставила бы его одного на попечение ни няни Бенсон, ни ее дальней родственницы.

Наверное, няня Бенсон была достаточно хорошей няней, когда воспитывала Стивена и Обри, но долгие годы пристрастия к виски, слегка замаскированного чаем, очевидно, не повысили ее квалификацию. Что же касается Луи Ли, то эта особа в принципе была неспособна к той роли, на которую претендовала.

Однажды, взглянув в окно, я увидела ее в саду, а рядом с ней Обри. Они оба чему-то смеялись. Неожиданно девушка легонько толкнула его и побежала к небольшой рощице. Обри кинулся за ней. Не требовалось богатого воображения, чтобы сделать выводы из увиденного.

Меня не покидала уверенность в том, что увиденное мною лишь однажды, той злополучной ночью, на самом деле и было истинной сущностью моего мужа. Интересно, что запомнил он об этой ужасной ночи? Я не могла поверить, что Обри совершенно не отдавал себе отчета в том, что делал. Он испытывал меня и нашел неспособной на разнузданность, ибо это была именно разнузданность, а не любовь. С той ночи наши отношения изменились. Я ясно дала ему понять, что не желаю быть его партнершей в подобных низостях.

Я часто обдумывала идею оставить Минстер. Я могла бы жить с отцом. Однажды я даже поехала к нему погостить и осталась на довольно продолжительное время. Потом я навестила Амелию. Мои подозрения относительно характера отношений между нею и Джеком Сент-Клером, похоже, имели под собой все основания. Они оба были уже не первой молодости, оба были раньше женаты, но если я когда-нибудь бывала свидетельницей солидного и неторопливого ухаживания, то это был именно тот случай.

Я была счастлива за Амелию. Она еще достаточно молода, чтобы иметь детей. В ее глазах появился огонь, чего раньше я никогда в ней не замечала.

Когда я вернулась в Минстер, умиротворение, испытанное мною в Лондоне и Сомерсете, показалось настолько желанным, что я решила опять уехать к отцу. Он с радостью примет и Джулиана, и меня. Он обожает внука, а Джейн и Полли, без сомнения, будут гораздо лучшими нянями, чем няня Бенсон или Луи Ли. Пусть Обри остается со своей девчонкой!

Но нельзя же так легко разрушить брак. Слишком многое следует принять во внимание. Мне самой от Обри ничего не надо, но ведь существует Джулиан. Он – наследник этого великолепного поместья, следовательно, в один прекрасный день он станет владельцем Минстера. Моя обязанность – воспитать его именно здесь. Я не могу так просто взять и увезти его из этого дома, который он когда-нибудь унаследует.

После поездок к отцу и к Амелии я больше чем когда-либо ощутила, насколько мы с Обри стали далеки друг от друга. Между нами больше не было любви. Обычно по ночам я запирала дверь своей спальни, хотя в этом не было никакой необходимости – муж не делал попыток прийти ко мне.

Я подозревала, что у него множество любовниц, и даже радовалась этому. Мне он был не нужен.

Однажды я сделала потрясающее открытие.

Мне уже давно казалось, что в нашем доме происходит нечто странное. Обри завел обычай устраивать так называемые «званые вечера», которые на самом деле длились с вечера пятницы до воскресенья или понедельника. В мои обязанности входило принимать гостей и следить за приготовлением угощения. Обычно мы обедали в восемь, а после чая гости тут же расходились по своим комнатам, что казалось несколько странным, так как они были отнюдь не пожилыми людьми.

Но мне даже нравилось, что они так себя вели. У меня было ни малейшего желания сидеть с ними за столом. После их ухода я тоже удалялась в свою комнату, где в своей маленькой постельке мирно спал Джулиан. На те недолгие часы, что мне приходилось проводить с гостями, я обычно просила миссис Поллак время от времени посматривать на ребенка, чтобы мы обе были спокойны, что с ним все в порядке. Эту обязанность достойная женщина выполняла с большим удовольствием.

К нам приезжали, как правило, одни и те же гости, хотя иногда среди них появлялись и новички. Я привыкла к ним, и их присутствие в доме меня не особенно раздражало. Зачастую они из вежливости задавали мне ничего не значащие вопросы о доме и о Джулиане, говорили дежурные фразы о погоде, но меня не покидало ощущение, что их мысли в это время витают где-то далеко, а они даже не отдают себе отчета в том, что говорят.

Однажды ночью я неожиданно проснулась – мне показалось, что внизу ходят и разговаривают люди. Я подошла к окну и выглянула наружу: несколько человек выходили из маленькой рощицы и направлялись к дому. Я торопливо отпрянула от окна – это были наши гости!

Часы пробили четыре раза.

Вдруг среди наших гостей я увидела Обри, это чрезвычайно озадачило меня. Даже представить себе трудно, что они могли делать в лесу ночью. Я подошла к двери и прислушалась. Послышались шаги – кто-то поднимался по лестнице, затем все стихло. Все гости размещались в противоположном от меня крыле дома. Значит, они прошли в свои комнаты.

Ночь была безлунной, и из-за облаков я не смогла как следует рассмотреть этих людей.

Я подошла к кроватке Джулиана – он безмятежно спал. Мне же пришлось долго лежать без сна, думая о том, что пришлось мне увидеть.

Должно быть, я заснула только около пяти часов утра. Спала я беспокойно и уже в шесть проснулась. Первая мысль при пробуждении была об увиденном мною прошлой ночью.

Вскоре проснулся и Джулиан и, как всегда, начал проситься ко мне в постель. Я часто пела ему по утрам, в основном старинные песни, баллады и гимны, которые он слушал с большим удовольствием. Больше всего ему нравилась «Спелая вишня», и я порой повторяла эту песню по нескольку раз. Но сегодня мне совсем не хотелось петь.

Перебирая в памяти увиденное сегодня утром, я вдруг вспомнила, что наши гости выходили из небольшой рощицы, то есть именно оттуда, где я сама когда-то во время прогулки наткнулась на таинственную дверь. Не знаю, что заставило меня вспомнить о том давнем происшествии – просто мне очень хотелось найти хоть какое-то объяснение тому, где могли находиться наши гости.

Как правило, они подолгу спали по утрам и не выходили из своих комнат раньше ленча. От слуг на кухне я знала, что они никогда не просили принести им завтрак. Таким образом, утро было очень удобным временем для того, чтобы проверить, не связана ли таинственная дверь с ночными блужданиями гостей Обри.

Я сказала миссис Поллак, что пойду немного прогуляться. Джулиан спал, как обычно после завтрака. Я попросила ее, пока меня не будет, зайти и проверить, все ли с ним в порядке.

Итак, я вышла из дома и направилась к рощице. Пройдя ее всю, я подошла к склону и осторожно спустилась вниз, сдвинув при этом с места ползучие растения, обильно покрывавшие склон.

Вот и загадочная дверь.

Меня что-то будто удерживало. Я понимала, что нахожусь в дьявольском месте, в средоточии зла. Когда я толкнула дверь, мое сердце учащенно забилось – она оказалась незапертой. Я вошла внутрь.

Меня тут же пронзила мысль, что дверь может встать на прежнее место и закрыть меня здесь. Тогда мне не удастся отсюда выбраться. Я поспешила наверх, на свежий воздух, и начала искать какой-нибудь камень. Вскоре мне удалось найти большой валун, и я положила его у двери, чтобы она не могла закрыться сама. И тогда, сдерживая биение сердца, я вступила в пещеру, скрывавшуюся за таинственной дверью.

Пол в ней был вымощен камнями. Медленно продвигаясь по нему, я явственно ощущала какой-то запах, который мне никак не удавалось узнать. Он был разлит в воздухе, и, вдыхая его, я почувствовала непонятную слабость.

В пещере повсюду стояли свечи, некоторые из них выгорели почти до основания. Я поняла, что их зажигали совсем недавно, и это укрепило мои подозрения, что именно сюда приходили люди, виденные мною ночью.

Пещера вела в квадратную комнату. Там стоял стол, похожий на алтарь. Вглядевшись в него повнимательней, я чуть не вскрикнула от ужаса – на нем помещалась внушительных размеров фигура, почти в натуральную величину, и в какое-то мгновение, наполнившее меня ужасом, мне показалось, что на столе сидит какой-то человек.

Казалось, фигура на алтаре с ухмылкой смотрит на меня. Это было так страшно! Постепенно я разглядела, что она, вероятно, должна была изображать дьявола – об этом свидетельствовали рожки и копыта. Красные глаза идола, казалось, были устремлены на меня.

Стены пещеры покрывали рисунки, которые я начала внимательно рассматривать. Вначале они показались мне непонятными – там были изображены мужчины и женщины, прильнувшие друг к другу в странных позах, – но вскоре смысл их дошел до меня.

Теперь меня охватило только одно желание – как можно скорее выбраться из этого ужасного места. Я побежала наверх, отбросила камень, удерживавший дверь, и закрыла ее за собой. Я мчалась по роще, как будто за мной гнался сам дьявол, и меня не покидало ощущение, что я только что столкнулась с ним лицом к лицу.

Мысли путались, я не могла понять, что же я сейчас увидела?..

Дома миссис Поллак приветствовала меня.

– Малыш еще спит. Я дважды заглядывала к нему, с Ним все в порядке. А как вы себя чувствуете, миссис Сент-Клер?

– Нормально, благодарю вас, миссис Поллак. Я сейчас поднимусь наверх. Не хочу, чтобы Джулиан долго спал, иначе он не заснет ночью.

И я пошла в свою комнату.

Что же все это значит? Я терялась в догадках. Я должна выяснить все во что бы то ни стало!

Не знаю, как мне удалось прожить этот день. Меня поддерживала уверенность в том, что я решила, что должна делать. Я просто обязана выяснить, что же все-таки происходит в загадочной пещере. Это мой дом, это дом моего ребенка. И если то, чего я так опасаюсь, – правда, – мой долг – не сидеть сложа руки, а действовать.

Вечером того же дня я уложила Джулиана в постель и села у окна. Какая тишина царила в доме!

Должно быть, было без четверти двенадцать, когда до меня донесся первый звук. Так вот почему, пришло мне на ум, Обри распорядился поместить своих гостей в восточном крыле – это самое удаленное место дома, и приход и уход гостей не будет никем замечен.

Я видела, как они по одному выходят из дома. Стояла темная ночь, но мне как-то удавалось различить фигуры, направлявшиеся к роще. Я сидела у окна и смотрела, как они исчезли между деревьями. Меня била нервная дрожь, но я знала, что обязана сохранять твердость и выполнить свой долг.

Тревожные мысли теснились в моем воспаленном мозгу. Когда я была в Индии, до меня доходили слухи о различных странных сектах, собиравшихся на тайные встречи и совершавших загадочные ритуалы… Говорили, что эти люди поклоняются необычным богам.

Я вспомнила фигуру сатаны на алтаре – вернее, на том, что могло быть только глумлением над истинным алтарем.

Не ходи туда, предостерегал меня мой внутренний голос. Лучше завтра утром поезжай в Лондон и возьми с собой Джулиана. Скажи, что ты и дня не можешь больше оставаться под этой крышей.

Нет, так я поступить не могла. Я должна все-таки выяснить, что происходит в пещере. Я обязана увидеть все своими собственными глазами.

Приняв такое решение, я надела высокие ботинки, закуталась в широкий плащ, скрывавший мое ночное одеяние, и начала осторожно спускаться по ступеням. Вперед, через ночной лес, туда, где, как я начинала понимать, находится нечестивый храм!

Дверь оказалась закрытой.

Я толкнула ее и вошла внутрь.

Зрелище, представшее перед моими глазами, было столь шокирующим, что хотя отчасти я и ожидала увидеть нечто подобное, моим первым желанием было немедленно покинуть это непотребное место. Повсюду горели свечи – много свечей. В воздухе был разлит непонятный запах. Я заметила, что находившиеся в пещере люди распростерлись на лежавших на полу циновках, окружавших жуткую фигуру на алтаре. Многие из них были обнаженными или полуобнаженными. Они располагались группами по три и четыре человека. Я старалась отвести взгляд, потому что не хотела видеть, что происходит вокруг.

Вдруг я заметила Обри и поняла, что он тоже увидел меня. Он выглядел очень странно, его безумные глаза были устремлены на меня, а рот кривился в жуткой ухмылке. Он придвинулся ко мне и, запинаясь, сказал:

– А вот и моя маленькая жена… ах кет, это моя большая жена… Присоединяйся к нам, Сусанна!

Я повернулась и выбежала из пещеры.

Хотя я знала, что он не будет гнаться за мной, я мчалась по роще с такой скоростью, что обдирала руки о стволы деревьев. Когда моя одежда зацепилась за кустарник, я в ужасе решила, что кто-то пытается удержать меня здесь до прихода людей из пещеры, которые потащат меня назад, в это гнусное гнездо разврата.

Я влетела в дом, не чуя под собой ног, и примчалась в свою комнату, которую тут же заперла на ключ. Не помня себя от всего пережитого, бросилась на кровать и несколько минут лежала без движения.

Понемногу придя в себя, я, наконец, встала и пошла взглянуть на Джулиана. Он мирно спал в своей постельке.

Я должна ехать к отцу и рассказать ему все, надо увезти Джулиана отсюда. Он не может жить в доме, где творятся такие гнусности!

В моем воспаленном воображении сами собой выстраивались планы немедленно, сию же минуту покинуть Минстер.

Только эта мысль позволяла мне хоть как-то владеть собой. Понемногу я начинала приходить в себя.

Отец, конечно, поможет мне. Благодарение Богу, я не одна на свете. Отныне моим пристанищем станет его дом. Никогда больше я не смогу взглянуть на Обри и не вспомнить, как видела его в этом жутком непотребном месте.

Наверное, я и раньше догадывалась о чем-то в этом роде. В глубине души с той самой ужасной ночи я ждала чего-то подобного. Но ведь вначале он был таким изумительным возлюбленным!.. Я никогда не забуду наш медовый месяц в Венеции. Значит, в нем уживаются два разных человека. Что-то подсказывало мне, что тот очаровательный юноша, которого я когда-то полюбила и за которого вышла замуж, все еще присутствует в нем, но душа и тело Обри уже глубоко отравлены наркотиками, которые он принимал.

Все эти мысли одна за другой приходили мне на ум. Меня не покидало убеждение, что никто иной как таинственный доктор Дамиен первым толкнул моего мужа на скользкий путь – этот подлец хотел посмотреть, какое воздействие оказывают найденные им лекарства на людей. Он желал изучить их якобы во благо человечества!.. Но его стремление к знанию было неотделимо от жестокости – он совершенно не задумывался над тем, скольких людей он при этом погубит. Погубит так же, как он погубил Обри…

Амелия как-то намекнула мне, что я должна быть начеку. Именно так я и поступила бы, если бы он вздумал явиться сюда. Но скоро я буду далеко отсюда, рядом с моим отцом.

Слава Богу, эта ужасная ночь подошла к концу. Вот и Джулиан проснулся и требует, чтобы я спела ему его любимые песни, и прежде всего «Спелую вишню». Но в это утро из меня явно получилась никудышная певица.

Понемногу приходя в себя, я решила обдумать сложившуюся ситуацию. Надо сообщить Обри о моих намерениях и попросить не пытаться мне помешать. Вообще-то я была уверена, что он и не будет этого делать – в его глазах видны были презрение и ненависть ко мне. Обри должен был чувствовать стыд и, я уверена, чувствовал его, когда не находился под влиянием наркотиков.

Позже в это же утро он зашел ко мне. Я уже упаковала самое необходимое и собиралась уехать дневным поездом, который отходил от станции в четыре часа.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга, затем я увидела, что его губы скривились. Мое сердце упало. Было очевидно, что он намерен держаться в своей обычной язвительной манере, а холодное отвращение, ясно читавшееся в его глазах, привело меня в ужас.

– Итак, – начал он, – что ты хочешь сказать?

– Я уезжаю.

Он поднял брови.

– И это все?

– Этого вполне достаточно.

– Ты вела себя не слишком вежливо. Ворвалась как фурия туда, куда тебя никто не приглашал… а затем выбежала, не говоря ни слова.

– Чего же ты ждал от меня?

– От тебя, такой спокойной, уравновешенной – разумеется, ничего. Почему ты не хочешь переступить нравственные запреты? Почему не хочешь присоединиться к нам? Я обещаю, ты испытаешь такое наслаждение, о котором не могла даже мечтать.

– Ты, наверное, сошел с ума!

– Это самое волнующее чувство из всего, когда-либо испытанного мною.

– Ты находишься под влиянием наркотиков. Ты просто не в себе! Давай не будем больше обсуждать эту тему. Я уезжаю сегодня днем.

– А я хочу говорить об этом! Знаешь ли ты, что когда я женился на тебе, я думал, что ты смелая женщина… Я не мог даже предполагать, что ты так боишься жизни.

– Я не боюсь.

– Конечно, боишься! Ты находишься в плену условностей, настоящая пуританка, ханжа! Вскоре после женитьбы я понял свою ошибку. Я собирался научить тебя наслаждаться тем, чем наслаждался сам. Мне казалось, что будет интересно наблюдать, как ты меняешься. Но вскоре я понял, что ты никогда не сможешь отбросить условности своего воспитания.

Он громко засмеялся.

– Иногда в Венеции мне казалось, что я смогу стать таким, каким ты меня воображала. Наверное, тогда я был просто сумасшедшим. Может быть, любил тебя… тогда. Но мне было необходимо возбуждение! Я не могу жить как обычный человек, с тех пор как узнал возможности того…

Я перебила мужа:

– По-моему, мы прекрасно поняли друг друга. Мы оба совершили самую страшную ошибку, которую только могут совершить два человека. Но это все еще поправимо. Ты принимаешь опиум – куришь или принимаешь его в какой-нибудь другой форме. Сейчас это не имеет никакого значения. Возможно, ты не брезгуешь и другими вредоносными веществами. Я знаю о твоих шашнях с молодей няней. Я знаю, что происходит в этом ужасном месте, и хочу быть от всего этого как можно дальше.

– Если бы ты была добродетельной женщиной, какой хочешь казаться, то бы слушалась своего мужа. В этом состоит первая обязанность жены.

– При подобных обстоятельствах? Не думаю. Мой долг – уехать отсюда и забрать с собой моего ребенка. Он посмотрел на меня с сардонической улыбкой.

– Ах, Сусанна, – сказал он наконец, – ты иногда вызываешь у меня невольное восхищение. Такая уверенная в себе, такая значительная… Если бы ты только согласилась предпринять небольшой эксперимент…

– Эксперимент? Ты хочешь сказать, стать такой же, как ты и твои развращенные друзья?

– Кто знает… – задумчиво ответил он.

При этом его лицо несколько смягчилось, и я подумала, что он вспоминает наши первые дни в Венеции. Теперь я понимаю, что тогда он не притворялся он и в самом деле разделял мое восторженное отношение к этому чудесному времени. Теперь я повзрослела и осознала то, чего не понимала тогда – что нельзя разделить всех людей только на две категории – плохих и хороших. И у самых плохих бывают иногда добрые побуждения, а самые достойные могут порой совершать и недостойные поступки. Но в то время я была так молода, так прямолинейна и в то же время так напугана! Кроме того, я ведь была матерью, и моей первой мыслью была тревога за моего ребенка. Обри же представлялся мне слабым человеком, подверженным опасной, губительной привычке, которая мало-помалу разрушала его жизнь и, несомненно, разрушит не только мою, но и жизнь нашего сына, потому что у моего мужа не хватит сил побороть свою преступную слабость. В те минуты я просто ненавидела его. Вся моя былая любовь к нему умерла, и началось это в ту жуткую ночь в Венеции. А может быть, эта любовь изначально была слишком хрупкой. Очевидно, так часто происходит с юными девушками – они влюбляются – или воображают, что влюбляются – в первого же смазливого молодого человека, обратившего на них внимание. Они страстно желают быть любимыми. Это кажется таким восхитительным – замужество, дети… В их представлении, это составляет основу идеального существования. Теперь же все предстает передо мной в ином свете. Моя любовь к Обри была слишком поверхностной – ведь если бы я любила его сильнее, то решилась бы остаться и помочь ему побороть это пагубное пристрастие.

Нет, конечно, я не любила Обри. С рождением ребенка я познала истинную сущность другой любви – материнской.

Мы опять помолчали.

– Ну что ж, – сказал наконец Обри, – теперь по крайней мере можно назвать все своими именами.

– Эта ночь, – отозвалась я, – эта ужасная ночь в Венеции…

Он рассмеялся.

– Да, то была ночь откровений… тогда я понял, что женился на ханже… на женщине с непоколебимыми взглядами, погрязшей в условностях. Мне стало ясно, что она никогда не пойдет за мной туда, куда я хочу. А ты, наверное, решила, что вышла замуж за чудовище.

– Значит, ты все тогда осознавал! – упрекнула я его. – Ты придумал, что бандиты ударили тебя по голове, что на тебя напали. На самом деле ты был у Фрилингов!

– Наконец-то ты начинаешь кое-что понимать, не так ли? Разумеется, на меня никто не нападал. Я придумал эту историю, вспомнив о мужчине, которого на наших глазах вытащили из канала. А потом ты нашла мой кошелек, помнишь? С моей стороны это было беспечностью. Но и ты могла бы тогда догадаться обо всем.

– Ты виделся с Фрилингами и устроил с ними одну из твоих бесконечных оргий. Теперь-то я все отлично понимаю! Тебе не было никакого дела до того, что я буду беспокоиться, ожидая тебя в палаццо и воображая всякие ужасы, которые могли с тобой случиться.

– В такие минуты трудно думать о чем-либо. Но теперь тебе нужно переступить через нравственные преграды, ты должна попытаться…

Я гневно покачала головой.

– И наверняка там был этот сатана, твой доктор Дамиен! Это ведь он привел тебя домой, не так ли? А эта история о том, как ты лежал в хижине, а он тебя спас… Ложь, все это сплошная ложь! Фрилингам пришлось покинуть Индию именно из-за этого. Моя айя пыталась предостеречь меня. Как было бы хорошо, если бы она не служила у Фрилингов… а я не встретила тебя.

– Интересно, сколько разочарованных жен уже бросали в лицо своим мужьям подобные слова? То же могли бы сказать и мужья. Тебе бы надо было остаться в пещере вчера ночью. Мы посвятили бы тебя в тайну моего клуба адского огня. Что ты об этом думаешь? Ты ведь уже как-то столкнулась с этим, правда? Ты нашла дверь, но она была заперта. А ты помнишь тот день в галерее, когда я рассказал тебе о Гарри Сент-Клере? Иногда мне кажется, что я – это Гарри, родившийся сто лет спустя. Я так похож на него!.. Тебе ведь нравятся рассказы о прошлом, не так ли? Тогда послушай историю нашего дома. Этот храм под холмом построил Гарри. Я нашел его еще мальчиком. О нем сообщалось в одном старинном документе. Мне удалось открыть дверь. Потом, когда я учился в университете, я приказал сделать для нее новый замок. Там собирался тесный круг моих друзей. Построил же сэр Фрэнсис Дэшвуд свой храм в Медменхэме, почему бы Гарри не устроить свой здесь?.. Только подумай – сто лет назад Гарри и его кружок занимались почти тем же самым, чем мы занимаемся сейчас! История повторяется. Страшно интересно, ты не находишь? Как видишь, во всем этом нет ничего нового. Возможно, правда, мы несколько увлеклись наркотиками. Хотя и Гарри их употреблял. Это так восхитительно! Когда человек находится под воздействием наркотиков, нет ничего – или почти ничего, – что он не мог бы сделать. Я могу тебе сказать…

– Пожалуйста, не надо! – запротестовала я. – Я не хочу ничего слышать.

Посмотрев на мужа в упор, я спросила:

– А что ты скажешь о ребенке Амелии? Он изумленно уставился на меня.

– Ты сказал, что встретил ее в городе. Зачем? Это очевидно – затем, чтобы привезти ее домой, а по дороге слегка перевернуться. Конечно, карета бы не пострадала, а Амелия лишилась бы ребенка. По крайней мере, попытаться стоило.

Он не произносил ни слова. В ту минуту мне почудилось, что это опять тот прежний Обри, каким он был в начале нашего знакомства. В его глазах читалось искреннее раскаяние.

– Мне следовало бы догадаться, – сказала я.

– Да, так случилось, – заторопился он. – Но такие вещи случаются сплошь и рядом. Я не собирался…

– Зачем же тогда ты поехал встретить ее? Конюх должен был привезти ее. Ты все это подстроил нарочно!

– Но у нее все время случались выкидыши. Она потеряла всех своих детей. Любой пустяк…

– И поэтому ты решил устроить… этот пустяк.

– Но послушай, так случилось! Такие вещи случаются. Зачем ворошить прошлое? Все позади.

– Мне осталось сказать тебе только одно, – продолжала я. – Сегодня днем я уеду из этого дома.

– И куда же ты поедешь?

– К отцу, разумеется.

– Понятно. Тебе, так строго придерживающейся условностей, не стоит совершать таких безумных поступков.

– Я забочусь не об условностях, а о приличии. Я не хочу, чтобы мой ребенок вырос в таком ужасном доме.

– Значит, ты предполагаешь забрать моего сына из его дома?

– Ну конечно, он поедет со мной!

Он медленно покачал головой. Остатки прежнего Обри окончательно исчезли. На его устах играла улыбка, при виде которой меня сковал страх. То, что он потом сказал, лишь подтвердило мои опасения.

– Ты, кажется, делаешь вид, что я не играл никакой роли в рождении этого мальчика. Но дело обстоит совсем не так, и любой суд скажет тебе об этом.

Я в ужасе уставилась на мужа. Он отлично понял охватившие меня чувства и продолжал:

– Ты, разумеется, можешь уехать отсюда, но ты не можешь забрать с собой моего сына.

У меня пересохло во рту. Я всем своим существом ощущала угрозу, исходившую от Обри.

– Так ты поняла? – продолжал он. – Можешь ехать куда тебе угодно. Конечно, к женам, решившим оставить своих мужей, свет обычно относится неблагосклонно, хотя некоторые все же отваживаются на этот неразумный поступок. Но забрать моего сына ты не сможешь.

– Почему ты все время называешь его «своим» сыном? – вскричала я. – Он ведь и мой тоже!

– Он наш, – согласился он. – Но я его отец. Наш мир, дорогая Сусанна, – это мужской мир. Я уверен, что такая мысль уже приходила в голову такой разумной женщине, как ты. Если ты уедешь и заберешь сына с собой, я скоро верну его на его законное место. Об этом позаботится суд.

– Но ты не любишь его!

– Он мой сын. Это его дом. Все здесь когда-нибудь будет принадлежать ему – и дом, и поместье, и даже храм. Все это станет его собственностью. А пока он будет воспитываться в этом доме. Я на этом настаиваю.

– Ты не можешь быть таким жестоким! Ты не можешь забрать у меня мое дитя!.

– Но ведь не я предлагаю нам жить врозь. Все, что ты должна сделать, – это остаться здесь. Я не прошу тебя уехать, а если ты все-таки решишься на это, ребенок останется со мной.

Я просто онемела. Было очевидно, что он победил. Обри продолжал:

– Ты совершенно монополизировала ребенка. Ты не даешь мне общаться с ним. Он почти не знает своего отца.

– Потому что этот отец так занят своими разнузданными оргиями, что у него совсем не остается времени на ребенка!

– Да кто в это поверит?

– Я знаю, что это правда!

– С твоим мнением никто не будет считаться. Если ты хочешь уехать, если хочешь устроить скандал и навлечь позор на седины своего отца, если хочешь опозорить отца твоего ребенка, тогда, конечно, уезжай. Я не собираюсь удерживать тебя здесь силой. Но позволь сказать тебе одну вещь – если ты попытаешься увезти моего сына из его законного дома, я позабочусь о том, чтобы вернуть его. Этого потребует суд, и тебе придется подчиниться закону.

– Ты забываешь, что я о тебе знаю. Наверняка ни один суд в мире не позволит, чтобы ребенок рос в доме, где происходят дикие оргии, где его отец предается любовным утехам со служанками…

– Моя дорогая, это случается сплошь и рядом. И потом, все это еще надо доказать. А я сделаю все, чтобы ты не смогла ничего доказать. Если ты готова потерять сына – что ж, тогда действуй так, как ты решила. Но ведь суд может объявить тебя безумной, больной женщиной с воспаленным воображением. Это я тоже могу устроить! С этими словами он повернулся и вышел из комнаты. Итак, я поняла, что отныне пленница в этом доме. Меня здесь удерживает то единственное, что препятствует моему освобождению.

То, что мой муж сказал о законе, – правда. Он все рассчитал: потерять сына – на это я никогда не пойду. Я пребывала в состоянии крайней нерешительности, заявление Обри было совершенно категорично, он не позволит мне взять Джулиана с собой. Это не означало, что моему мужу нужен ребенок сам по себе – просто это был его сын и наследник, которой должен был воспитываться в поместье. Мне также пришло в голову, что таким способом он намеревался отомстить мне.

Теперь я понимаю, что Обри испытывал ко мне смешанные чувства. Он ненавидел меня, но в то же время в глубине его сердца оставались крупицы былой любви. Он, несомненно, когда-то был в меня влюблен. Медовый месяц, проведенный нами в Венеции, оставил в его душе те же теплые воспоминания, что и в моей. Но пагубная страсть к наркотикам оказалась для него слишком сильной. Он хотел, чтобы я полностью разделяла его чувства, а когда я отказалась и ясно дала понять, что презираю его, он возненавидел меня.

Моим самым горячим желанием было выбраться отсюда. Это представлялось таким простым – уйти из дома вместе с Джулианом. Как же я ошиблась в своих расчетах!

Все последующие дни прошли как под пыткой. Джулиан стал мне еще дороже. Как будто это было возможно! Если нас разлучат, его сердце будет разбито так же, как и мое. Одно было совершенно ясно – я перенесу что угодно, но ни за что не расстанусь с моим ребенком.

Мне хотелось бы уехать и пожить немного с отцом, но теперь, после происшедшей между нами сцены, я понимала, что Обри не позволит мне взять Джулиана с собой. Если я захочу навестить Амелию – а она неоднократно приглашала меня, – мне тоже придется ехать без Джулиана. Ясно, что Обри никогда не разрешит мне забрать ребенка из Минстера, так как будет опасаться, что я оставлю мальчика у себя.

Миссис Поллак с тревогой наблюдала за мной.

– Простите, что я так говорю, мадам, но вы сами на себя не похожи, – сказала она мне однажды.

Я заверила ее, что со мной все в порядке, я старалась вести себя так, как будто ничего не произошло. Обри я по возможности избегала, но иногда, когда мы все-таки встречались, он окидывал меня презрительным взглядом, ясно давая понять, что считает себя победителем в нашем споре.

Прошло две недели. Ни разу с тех пор мне не доводилось пережить подобное отчаяние. По ночам я лежала без сна и строила фантастические планы. Они казались мне вполне реальными, и только при безжалостном свете дня я понимала, что они неосуществимы.

Ни о чем другом я была не в состоянии думать, и когда однажды миссис Поллак сказала, что мне не следует ездить в город, я не придала этому никакого значения.

– Случилось несчастье с дочерью торговца льном. Говорят, что это холера. Тут уж кто угодно испугается! Все ведь помнят эпидемию, случившуюся два года назад.

– Ну конечно, прекрасно помню, – сказала я. – Это было ужасно!

– Говорят, что в Англии и Уэльсе уже умерло больше пятидесяти трех тысяч человек, – продолжала миссис Поллак. – Наверняка болезнь завезли эти иностранцы! Я сказала, что тоже так думаю. Разговор на этом закончился, а я опять начала гадать, позволит ли мне Обри погостить у отца и взять с собой Джулиана, если обещать ему и дать торжественную клятву, что мы вернемся?

Так больше продолжаться не может. Но что же мне делать? Я страстно желаю уехать отсюда, но не могу этого сделать без Джулиана. Ну что ж, если по-другому нельзя, я останусь здесь до его совершеннолетия. Я никогда не смогу его покинуть!

Прошло, должно быть, около месяца после той памятной сцены с Обри. Неожиданно пришло письмо из Лондона, почерк на конверте был мне незнаком, а когда я открыла его и начала читать, меня охватила тревога.

«Дорогая миссис Сент-Клер,– прочла я, – я взял на себя смелость написать Вам, поскольку меня беспокоит состояние здоровья полковника Плейделла. Сообщаю Вам, что вчера с ним случился легкий удар. У него немного нарушена речь, а сам он частично парализован. Боюсь, что за этим ударом может последовать другой, который окажется несравненно более тяжелым.

Думаю, Вам следует это знать.

С совершенным почтением

Эдгар Коринт».

Я снова и снова перечитывала письмо. Слова плясали у меня перед глазами, в ту минуту казалось, что если мне удастся зафиксировать взгляд, я смогу их изменить.

Я не могла поверить тому, что сообщалось в письме. Мне нужно было к кому-то прислониться, с кем-то поговорить. Я нуждалась в совете, в поддержке. А с кем еще можно было бы поделиться своими горестями, как не с отцом? Он любил меня больше всех на свете и, несомненно, отнесся бы к моим бедам как к своим.

Я должна немедленно ехать туда и взять с собой Джулиана. При сложившихся обстоятельствах я могу так поступить. Надо поговорить с Обри.

Взглянув в окно, я увидела, что муж только что приехал откуда-то из поместья и приближается к дому. Меня в очередной раз поразило, как он изменился. Он выглядел значительно старше, чем был во время нашего медового месяца – глаза ввалились, а кожа приобрела какой-то нездоровый оттенок.

Я вышла в холл, чтобы встретить его.

– Мне нужно поговорить с тобой, – произнесла я сухо.

Он удивленно поднял брови. Мы направились в одну из небольших комнат, расположенных рядом с холлом. Я подала ему письмо.

– Мне необходимо ехать к отцу, – сказала я, когда Обри прочел письмо.

– Да, конечно.

– Я возьму с собой Джулиана.

– Возьмешь ребенка туда, где находится больной?

– Это ведь не заразная болезнь, а удар. Там есть слуги, которые с удовольствием позаботятся о ребенке. Я смогу ухаживать за отцом, и с Джулианом все будет в порядке.

Он слегка улыбнулся.

– Нет, – сказал он. – Ты не заберешь ребенка из этого дома.

– Но почему нет?

– Потому что ты можешь не захотеть привезти его назад.

– Я дам тебе торжественную клятву.

– Ты, несомненно, женщина строгих правил. Но торжественные клятвы часто нарушаются из каких-либо побуждений, а они могут у тебя возникнуть там, где дело касается ребенка.

– Но ты же видишь, как тяжело болен мой отец!

– А откуда мне знать, не розыгрыш ли все это? Письмо доктора пришло в очень подходящий момент, ты не находишь?

– Обри, я очень беспокоюсь об отце.

– Ну, так поезжай к нему и ухаживай за ним. Ты ведь, насколько я знаю, очень любишь ухаживать за больными. Когда тебе удастся опять поставить на ноги своего отца, ты можешь вернуться. Но ребенка ты с собой не заберешь.

– Но как я могу поехать без него?

– Очень просто. Ты приедешь на станцию, сядешь в поезд и скоро окажешься в Лондоне, у постели своего отца.

– Обри, постарайся же меня понять!..

– Я прекрасно тебя понимаю. Ты уже сообщала мне о своих намерениях, а я знаю, какой непреклонной ты можешь быть, если захочешь. Поезжай к отцу, а ребенок останется здесь.

Он презрительно улыбнулся, повернулся и вышел из комнаты.

Я направилась в комнату миссис Поллак. При виде меня она сказала:

– Вы немного бледны, мадам. Ну, ничего, немного отдыха и хорошая чашка чаю принесут вам пользу. Я сейчас приготовлю.

– К сожалению, миссис Поллак, мою тревогу это не излечит.

– А что случилось, мадам?

– Это касается моего отца. Он серьезно болен. Я должна ехать к нему и оставить Джулиана здесь.

– Ему ведь это не понравится, как вы думаете, мадам? Вы никогда еще не разлучались.

– Мне тоже это не нравится… Но его отец считает, что я не должна ехать с ребенком туда, где находится больной. Я думаю, что он прав. Поеду ненадолго – просто посмотрю, что я могу сделать для отца. А потом я смогу приезжать и ухаживать за ним, если потребуется. Миссис Поллак, я хотела бы поговорить с вами о Джулиане.

– Слушаю вас, мадам.

– Вы так его любите…

– Ну а как же не любить такую прелестную крошку?

– Мне неловко это говорить… но няня Бенсон уже довольно стара.

– Даже очень, если хотите знать мое мнение, мадам.

– Да, она очень давно служила в этом доме, была няней моего мужа. Людям свойственны сентиментальные чувства по отношению к своей старой няне. Это понятно.

Миссис Поллак кивнула.

– А эта девчонка, – сказала она и скривила губы, – так же годится на роль няни, как солдат с деревянной ногой на параде.

– Вот почему я тревожусь. Полагаюсь только на вас, миссис Поллак.

Она расплылась от удовольствия.

– Вы смело можете это делать, мадам. Я присмотрю за малышом так же хорошо, как вы сделали бы это сами. Обещаю вам.

– Благодарю вас, миссис Поллак. Для меня так много значит ваша поддержка.

Итак, ранним утром следующего дня я отправилась в Лондон.

Когда я приехала к дому, меня встретила Полли. Вид у нее был очень удрученный.

– Ах, миссис Сент-Клер, – приветствовала она меня. – Бедный полковник так болен!..

Я прошла прямо к отцу. При виде его мое сердце упало. Он улыбнулся мне одной стороной рта и зашевелил губами, но не смог ничего сказать. Я наклонилась и поцеловала его. Он закрыл глаза. Я понимала, что означал для отца мой приезд. Говорить он не мог, поэтому я просто сидела у его постели и держала за руку.

Когда он уснул, я поговорила с Полли и Джейн. Они рассказали мне, что последнее время отец очень много работал в Военном министерстве и даже приносил работу домой.

– Полковник засиживался в своем кабинете до утра, – пожаловалась Джейн.

– Мы очень беспокоились за здоровье хозяина, – добавила Полли. – Я даже сказала Джейн: «Так продолжаться не может». И вот это случилось. Однажды утром я принесла ему горячей воды и увидела, что он лежит на кровати и не может двинуться. Мы послали за доктором. Он попросил у нас ваш адрес и сказал, что напишет вам. А вчера полковнику опять стало хуже.

Затем я увиделась с доктором. Он был настроен отнюдь не радужно.

– Иногда так случается, – сказал он мне. – Первый удар был не очень сильным. Ваш отец немного вышел из строя, но, конечно, ему пришлось оставить работу в Военном министерстве. Однако, как я и опасался, за первым ударом последовал второй, на этот раз очень серьезный.

Он посмотрел на меня. В его взгляде читалась безнадежность.

– Понятно. Он… умирает?

– Даже если он поправится, он будет инвалидом.

– Это самое худшее из всего, что могло с ним случиться!

– Я полагал, что вы должны быть готовы к этому.

– Благодарю вас. Я все подготовлю и заберу его с собой.

– Я знаю, что у вас большое поместье в деревне. Для него это будет лучше всего. Там вы сможете обеспечить ему наилучший уход. Обе здешние служанки делают все, что в их силах, но ведь это совсем не то, что квалифицированные сестры милосердия.

– Да, конечно.

– Ну что ж, я предлагаю подождать несколько дней и посмотреть, как пойдут дела. Но должен сказать вам прямо: я считаю, что у вашего отца почти нет шансов выздороветь.

Услышав эти слова, я совсем поникла.

В течение трех дней я ухаживала за ним, и хотя, без сомнения, мое присутствие доставляло ему большое удовольствие, я понимала, что почти ничего не могу сделать для него. В глубине души мне казалось, что он предпочитает смерть. Я не могла представить себе такого деятельного человека, как он, практически неподвижным и лишенным даже речи.

Я словно окаменела. Лишь недавно в Минстере состоялось мое объяснение с мужем, страстное желание уехать к отцу и вот теперь я его потеряла!.. Это был такой неожиданный удар, что вначале я была не в состоянии осознать его.

В течение последних нескольких недель я все время думала о нем как о моем последнем прибежище. И вот у меня нет отца, к которому я могла бы поехать!.. Я написала Обри короткое письмо, в котором сообщила печальную весть. Я собиралась остаться в Лондоне на похороны, а затем сразу вернуться в Минстер.

На меня свалилось такое множество дел, что времени для печальных дум почти не оставалось. Джейн и Полли очень помогали мне, чему я была рада. Мне казалось, что они немного беспокоились за свое будущее, но природный такт не позволил девушкам заговорить со мной об этом. Мне нужно было принять какое-то решение относительно дома. Он всегда для меня олицетворял то место, где я могла бы приклонить голову, доведись мне в будущем покинуть Минстер.

Конечно, теперь, после кончины отца, все изменилось. Но все равно, если я смогу содержать дом, то оставлю его за собой – по крайней мере, на время. Когда мне станет известно мое нынешнее финансовое положение, надо обдумать все более детально. Я знала, что мой отец отнюдь не беден и что все, чем он располагал, – за исключением небольших сумм, предназначавшихся другим наследникам, – отойдет ко мне. Следовательно, я стану в какой-то степени независимой и даже если не буду жить в этом доме, он сможет быть моим убежищем на крайний случай.

Дядя Джеймс, тетя Грейс и Эллен с мужем приехали на похороны. Они приглашали меня погостить у них хотя бы несколько дней после похорон, но я ответила, что тороплюсь домой, к своему малышу. Они, разумеется, поняли мои чувства и предложили мне приехать к ним позже вместе с сыном и мужем.

Мысль о том, что Обри мог хотя бы недолго прожить в приходе, заставила меня улыбнуться, несмотря на мое теперешнее состояние – настолько они были несовместимы. Однако я поблагодарила родственников за приглашение и сказала, что непременно воспользуюсь им.

Мое сердце разрывалось от боли, когда гроб с телом отца опустили в могилу, а по крышке застучали комья земли. Только сейчас я в полной мере осознала, что больше никогда его не увижу. Я чувствовала себя потерянной и одинокой.

Мы вернулись домой. Было прочитано завещание. Как я и предполагала, основная сумма предназначалась мне. Я была, разумеется, небогата, но вполне независима. Этих денег мне хватило бы на обеспеченную, но отнюдь не роскошную жизнь.

Теперь, уже сознательно, я решила до поры до времени оставить дом за собой. Ни Джейн с Полли, ни Джо Тагг могут не беспокоиться за свое будущее. Они сумеют содержать мое жилище в надлежащем порядке до тех пор, пока я не сбегу из своего нынешнего дома – а я все еще не оставила надежду когда-нибудь претворить в жизнь свой план.

Когда я сообщила слугам о своих планах, они очень обрадовались.

– Все будет в порядке, – заверила меня Джейн.

– А вы сможете приезжать сюда с малышом, – добавила Полли. – Как будет чудесно!

Джо пообещал содержать карету в порядке. По его словам, мне будет не стыдно прокатиться в ней, когда я захочу.

Итак, все было улажено.

На следующий день после похорон я покинула Лондон и направилась в Минстер.

Когда я прибыла на станцию, я сразу почувствовала, что что-то случилось.

Начальник станции угрюмо приветствовал меня, что было совсем на него непохоже – обычно он любил поговорить. Джим, носильщик, старался отвести взгляд. Я не сообщила точное время своего приезда, поэтому за мной не выслали карету, но станционный экипаж доставил меня домой.

Везде царила тишина. Никого. Дверь в холл, обычно никогда не запиравшаяся днем, была открыта, и я вошла внутрь.

Тишина, полная тишина…

Не помня себя, я взбежала по ступенькам в детскую.

– Джулиан! – закричала я. – Я вернулась! Мертвая тишина.

Шторы в детской были опущены, кроватка пуста, а в углу комнаты на подмостьях я увидела нечто, отчего у меня по спине побежали мурашки.

Это был маленький гробик!

Я подошла и заглянула внутрь.

Мне почудилось, что я сейчас потеряю сознание – там лежал мой сын! Его крошечное холодное белое личико выражало неземную отрешенность и безмятежность.

Дверь открылась. На пороге стояла няня Бенсон.

– Ах! – вскрикнула она при виде меня. – А мы и не знали, что вы сегодня приедете.

Я молча посмотрела на нее, потом перевела взгляд на гробик.

– Это случилось два дня назад, – сказала она. Мне казалось, что весь мир вокруг меня рушится. Это не может быть правдой! Я сплю, это просто ночной кошмар…

Няня Бенсон начала плакать.

– Ах, бедная крошка! – причитала она. – Все произошло так быстро…

– А где миссис Поллак? – закричала я.

Старая женщина безмолвно смотрела на меня. Ее губы дрожали. В дверном проеме показалась Луи. Я еще никогда не видела ее такой серьезной.

– Тут произойти ужасные вещи, – начала она. – Миссис Поллак однажды отправилась в город, и с тех пор мы ее не видели.

– Это какое-то безумие, – произнесла я тихо, – Вы все, должно быть, сошли с ума. Весь мир стал сумасшедшим! Ради Бога, расскажите мне все.

– Миссис Поллак подхватила холеру. В городе было еще два случая болезни, кроме нее. На следующий день после вашего отъезда она решила поехать в город за покупками – и не вернулась!.. Прямо в магазине она потеряла сознание, и ее доставили в больницу. Там она и умерла от холеры.

– Я… просто не могу поверить своим ушам…

– Но это правда. Все сейчас боятся холеры. Если кто-то заболевает, его изолируют. Боятся новой эпидемии, вроде той, что была в этих местах два года назад. Миссис Поллак поместили в больницу, и больше мы ее не видели.

Так, значит, ее здесь не было и некому было ухаживать за моим малышом! Это была первая мысль, пришедшая мне в голову. Добрейшей миссис Поллак, на которую я всегда могла положиться, не было рядом с ребенком, и вот он умер!.. Мой мальчик мертв… Они оставили его умирать одного!

Во мне боролись два чувства – гнев и горе. Горе же становилось просто невыносимым, но в то же время я понимала, что пока нахожусь в состоянии шока и не могу осознать происшедшее до конца.

Все, что я могла сейчас сделать, – это стоять и смотреть на этих двух ненавистных мне женщин, которые, я в этом была совершенно уверена, оказались неспособны как следует присмотреть за моим ребенком. Он был один-одинешенек в этом ужасном, враждебном доме… миссис Поллак сама заболела и лежала в больнице, а эти две так называемые няни равнодушно оставили ребенка умирать!

– А что случилось с моим сыном? – наконец спросила я.

– Воспаление легких. Оно началось внезапно. Еще накануне он был здоровехонек, а на следующий день тяжело заболел.

Почему я не взяла его с собой!.. Впрочем, я знала, почему. Но почему судьба сыграла со мной такую злую шутку – именно тогда, когда мне срочно понадобилось уехать и я больше всего нуждалась в услугах миссис Поллак, она смертельно заболела и умерла!

– Он очень страдал?

– Перед самой смертью ему стало не хватать воздуха, – ответила Лун.

– Я хочу видеть доктора.

– Доктор Каллибер пришел, когда все уже было кончено.

– Но почему же вы не позвали врача вовремя?

– В доме в это время был доктор – один из гостей мистера Обри. – Он осмотрел ребенка и дал ему какое-то лекарство, правда, тетя Эм? Но было уже слишком поздно…

– Один из его гостей!..

– Да, именно так.

– Был ли кто-нибудь рядом с ребенком, когда он умер?

– Да, – ответила Луи, – я была рядом.

В тот момент я могла бы ударить ее. Нет, кто угодно, только не она, подумала я, только не Луи! Наверняка в ту минуту, когда умирал мой малыш, она мечтала об очередном свидании со своим любовником.

– Мистер Обри тоже поднялся в детскую, когда услышал эту печальную новость.

Вид этих двух женщин был невыносим.

– Оставьте меня, – закричала я, – оставьте меня одну с моим сыном! Убирайтесь отсюда!..

Они тут же вышли из детской.

Я встала рядом с гробом и начала всматриваться в дорогое для меня личико.

– Джулиан, – шептала я, – не уходи. Вернись ко мне! Я опять здесь, рядом с тобой. Мой дорогой, мой единственный, мой любимый мальчик!.. Только вернись ко мне, и мы больше никогда не будем разлучаться…

Я начала молиться, надеясь на чудо.

– О Боже, воскреси его! Ты ведь знаешь, что значит для меня этот ребенок. Жизнь без него мне не мила. Прошу тебя, о Господи, прошу тебя…

Я воображала, как мой маленький сыночек метался тут в жару, наверное, звал меня, а рядом не было миссис Поллак, чтобы утешить его. Безжалостная, неумолимая судьба настигла ее. Смерть неодолима, а жизнь – такая жизнь невыносима! Миссис Поллак, такая энергичная женщина, полная жизненных сил, погибла от холеры, унесшей за короткое время уже множество жертв. Наверняка еще много людей умрет от этой страшной болезни. А мой дорогой отец, эта скала, к которой, как я думала, я всегда могу прислониться, тоже взят у меня неумолимым роком. И ведь пока я готовилась похоронить его, мой собственный ребенок умирал здесь, вдали от меня!..

Нет, вынести все это просто невозможно!.. Я даже не могу пока в полной мере осознать, что я утратила.

Я чувствовала себя опустошенной, одинокой и беспомощной. Жить не хотелось…

Не знаю, сколько времени я простояла у гроба. Вошел Обри.

– Сусанна, – мягко обратился он ко мне, – я узнал, что ты вернулась. Дорогая моя, это ужасно! Смерть твоего отца… Я очень сожалею. Но ты не можешь оставаться здесь. Пойдем, я отведу тебя в твою комнату.

Он хотел было взять мою руку, но я отстранилась. Мысль о том, что он сейчас коснется меня, была невыносима.

Я поднялась к себе в комнату. Кроватку Джулиана еще не убрали. Она выглядела такой пустой!.. Обри последовал за мной.

– Это ужасное потрясение для тебя, дорогая, – сказал он. – И надо же, чтобы это случилось, именно тогда, когда ты была занята похоронами своего отца…

– Мне надо было взять его с собой, – пробормотала я, обращаясь скорее к себе, чем к нему. – Если бы я забрала его собой, ничего бы не случилось.

– К сожалению, ничего нельзя было сделать. Все произошло так внезапно… Он простудился, а на следующий день началось воспаление легких.

– Когда миссис Поллак уехала в город?

– Бедная женщина, какая ужасная судьба ее постигла! Она уехала на следующий день после тебя.

– Ты должен был дать мне знать. Я бы немедленно вернулась и забрала малыша, невзирая на твои запреты. За ним ведь некому было смотреть!

– Здесь были няня Бенсон… и Луи.

– Накачанная виски старуха и разбитная девчонка, мечтающая о ближайшем свидании с хозяином дома!

– Послушай, Сусанна, перестань. Ведь этим ты не поможешь.

– Словом, рядом с ребенком не было никого, кто мог бы за ним присмотреть. Ты не позвал доктора Каллибера.

– В этом не было никакой необходимости. Все произошло очень быстро. А, кроме того, в доме в это время был врач.

Я уставилась на мужа. Меня охватило ужасное подозрение.

– Это был Дамиен, – с расстановкой произнесла я.

– Да, он оставался здесь на ночь.

– И мой ребенок был оставлен на его попечительство!

– Он один из ведущих врачей мира. У него самая лучшая репутация.

– В ваших храмах греха – возможно!

– Ты не хочешь рассуждать разумно.

– Я просто пытаюсь понять, как случилось, что прекрасный, абсолютно здоровый ребенок так внезапно умер.

– По-твоему, дети никогда не умирают? Да это происходит очень часто. Причиной может стать любая болезнь. Вырастить ребенка нелегко. Фактически детская смертность распространена повсеместно.

– Среди тех, кто не заботится о своих детях, – возможно. Моему же ребенку не уделили должного внимания в мое отсутствие. Не было рядом с ним и миссис Поллак, которая всегда прекрасно ухаживала за ним. Теперь я вижу все совершенно ясно – малыш в лихорадке, он задыхается, а в соседней комнате, как всегда, посапывает пьяная няня Бенсон, Луи же, эта распутница, предается разврату в дьявольской пещере!

– О ребенке заботился я.

– Да когда это ты о нем заботился, скажи на милость?

– Да, заботился! Я только не устраивал из этого шума и не портил сына, как ты.

– Портил? Мальчик не был испорчен. Он был само совершенство…

Мой голос прервался.

– Хорошо, не будем спорить. Он был прекрасным ребенком. Это был мой наследник. Я желал ему только добра. Вот почему…

– Вот почему ты повез Амелию в своей карете, и по пути вы немного перевернулись. О, ничего серьезного – ни ты, ни карета не пострадали. Но ты таким образом избавился от ребенка Амелии, стоявшего между тобой и наследством.

Он сильно побледнел, и я подумала: он на самом деле сделал это.

– Мне жаль, что ты считаешь меня способным на такую низость, – тем не менее сказал он.

– Да, я действительно так считаю, – подтвердила я.

– Значит, ты обо мне невысокого мнения.

– Наихудшего!

Он печально покачал головой.

– Сусанна, я стараюсь вести себя по отношению к тебе как можно мягче. Я знаю, какое потрясение ты только что перенесла.

– Ты не можешь этого понять! Ты не способен никого любить так, как я любила мое дитя… и моего отца. И вот я потеряла их обоих! У меня не осталось никого…

– Но, может быть, мы попытаемся – ты и я… У нас еще могут быть дети. Тогда ты не так сильно будешь чувствовать боль утраты. Сусанна, давай начнем все сначала! Давай оставим позади весь этот кошмар.

Я посмотрела на мужа с отвращением.

Теперь я понимаю, что произнесенными тогда словами он молил меня о помощи. Происшедшая трагедия отрезвила его, я же была слишком убита обрушившимся на меня горем, чтобы осознать смысл его слов. Я ощущала только собственное горе, которое отчасти смягчала возможность возложить на кого-нибудь ответственность за происшедшее. Обри был в моих глазах совершенно очевидный виновник.

Он осознал, куда его может привести пристрастие к наркотикам. Теперь мне ясно, что тогда он мечтал о том, чтобы я помогла ему побороть эту пагубную привычку. Он пытался вернуться в то время – первые недели после свадьбы, – когда мы были так счастливы вместе. Но мне вспоминалась только та ужасная ночь в Венеции и то, как я вступила в пещеру, где он предавался всяким мерзостям вместе со своими друзьями.

– Ты убил моего ребенка, потому что не заботился о нем, – с горечью произнесла я. – Если бы я взяла его с собой, сегодня с ним все было бы в порядке. Неужели ты думаешь, что я позволила бы моему малышу умереть?

– Ты не властна над жизнью и смертью, Сусанна! Никто на свете не имеет такой власти.

– Но любой может бороться с несчастьем. Я оставила здорового ребенка, а приехав, увидела гроб. Ты же устраивал оргии со своими друзьями в то время, как малыш умирал. Ты даже не заметил, что он заболел! Ты забросил его, у тебя не нашлось времени позаботиться о собственном сыне. Почему ты не послал за доктором Каллибером?

– Я уже говорил тебе, что в то время здесь находился один из лучших докторов мира.

– Этот развратник, этот наркоман!.. Он – настоящий убийца. Это он убил моего ребенка…

– Сусанна, ты говоришь ерунду.

– Он ведь наверняка давал Джулиану свои лекарства, не так ли?

– Он знал, что делает.

– А я знаю, что в результате его лечения Джулиан умер!

– Было уже слишком поздно что-либо делать – так сказал доктор Дамиен.

– Слишком поздно! И ты не позвал доктора Каллибера. О Господи, как же я ненавижу тебя и твоего драгоценного друга! Я никогда не забуду, что ты сделал с моим сыном… и со мной.

– Послушай, Сусанна, ты сейчас в шоке. Произошла настоящая трагедия. Я все прекрасно понимаю. Я собирался встретить тебя на станции и подготовить к печальным новостям.

– Неужели ты думаешь, что мог бы меня подготовить к такому горю?

– Нет, конечно. Но для тебя приехать домой и увидеть сына в гробу… это должно быть ужасно!

– Неважно, где я увидела его. Важно, что он мертв. Вот почему я так ненавижу вас всех. Вы – убийцы, все до одного! И твоя пьяница-няня, и твои распутные друзья, и ты, со своими безобразными привычками и развратной жизнью… А больше всех виноват этот так называемый доктор!.. Я читала его книги. Благодаря им я отлично его узнала. Ему нужны сенсации. Он даже хуже тебя, потому что ты слаб, а он силен. Свою испорченность он прячет под маской благодеяний. Я ненавижу вас всех – всех твоих друзей… все, что связано с тобой… но больше всего я ненавижу тебя… и твоего доктора…

– Я прикажу слугам прислать тебе сюда немного еды и попрошу доктора Каллибера прийти посмотреть тебя.

Я горько рассмеялась.

– Как жаль, что ты не был столь заботлив по отношению к своему сыну! Тогда ты, может быть, позвал бы доктора Каллибера, чтобы он осмотрел его. Ребенок находился бы под наблюдением настоящего врача!

Я бросилась на кровать, и меня охватило чувство полной безысходности.

Я не заметила, как день сменился ночью, а затем опять наступил день. Время шло, но мое горе оставалось таким же глубоким, как и в первый момент.

В день похорон моего милого сыночка я двигалась, как во сне. Не веря собственным глазам, я не отводила взгляда от маленького гробика, в котором покоились останки самого дорогого мне человека. Он значил для меня больше, чем весь остальной мир, и я бы отдала все, только бы он оставался со мной.

Унылый звон колоколов возвестил о начале печальной церемонии. Не помня себя от горя, я почти не слышала слов заупокойной службы.

Джулиана похоронили в фамильном склепе Сент-Клеров, среди его родовитых предков. Здесь покоился Стивен, ушедший от нас совсем недавно, и пресловутый Гарри Сент-Клер, соорудивший в пещере храм сатаны и предававшийся там разнузданным оргиям.

Мы вернулись домой. Я заперлась в своей комнате, мне никого не хотелось видеть.

Обри попросил доктора Каллибера прийти ко мне. Разговаривая с ним, я понемногу начала оживать.

Он сказал, что сочувствует моему горю, но я должна взять себя в руки, иначе могу серьезно заболеть сама.

– У вас еще будут дети, миссис Сент-Клер, – мягко сказал он мне. – И поверьте моему опыту – со временем боль утраты станет не такой острой.

Но я не хотела слушать то, что он говорил обо мне. Мне хотелось узнать, что же все-таки произошло с Джулианом.

– Болезнь развилась внезапно и была смертельной, – пояснил доктор Каллибер. – Практически для ребенка ничего нельзя было сделать.

– Но если бы вас позвали вовремя… если бы ее сразу заметили.

– Кто знает? К сожалению, смертность среди малышей очень высока. Меня поражает, что, несмотря на это, их выживает так много.

– И все же, доктор Каллибер, когда вы пришли…

– Ребенок был уже мертв.

Уже мертв! Эти слова не шли у меня из головы.

– Здесь был другой врач, который осмотрел его, – кто-то из гостивших в доме в то время.

– Да, так и мне сказали. Я сам его не видел.

– Ну а если бы за вами послали вовремя… – настаивала я.

– Кто знает? – повторил доктор Каллибер. – Сейчас меня беспокоит ваше состояние. Я дам вам успокоительное и хочу, чтобы вы принимали его регулярно, миссис Сент-Клер. И еще я настоятельно прошу вас поесть. Подумайте о том, что подобное, к несчастью, случается не так уж редко. У вас еще будет много детей, уверяю вас, и тогда потеря этого ребенка не покажется такой трагичной, как сейчас.

Когда он ушел, я села у окна и начал смотреть на рощу. Бурный гнев переполнял мою грудь.

Они оставили его умирать! Его осмотрел только один врач, и это был не практичный доктор Каллибер, а «дьявольский доктор». Я была уверена, что он дал моему дорогому сыночку одно из своих непроверенных лекарств, и это убило Джулиана. Но когда-нибудь я отомщу ему!..

Мысль о мести, как ни странно, успокаивала. Я смогла наконец отвлечься и не думать о бледном безмятежном личике в гробу, о похоронном звоне колоколов, не вспоминать с болью и тоской моего веселого, милого малыша. Месть – вот ради чего стоило жить!

Что если я когда-нибудь столкнусь со зловещим доктором? Что если я выскажу прямо все, что думаю о нем, брошу ему в лицо обвинение в убийстве мальчика с помощью ядовитых лекарств и в том, что он погубил моего мужа?..

Не думаю, что в то время у меня оставались к Обри хоть какие-нибудь чувства, кроме отвращения, но, как им странно, одновременно мне было его жаль. Бывало, он сбрасывал маску высокомерия, с которым обычно дернулся по отношению ко мне, и просил о помощи. Может быть, мне это только казалось – ведь в действительности он уже ушел слишком далеко по пути греха, чтобы вернуться назад. Но он и сам осознавал это, и бывали минуты, когда он оглядывался назад и представлял себе, кем мог бы стать, не случись с ним такое несчастье.

Доктор, убивший моего сына, сделал Обри таким.

Но почему он всегда несет с собой несчастье? Дамиен символизирует зло! Так было в Венеции. В Минстере он появился именно тогда, когда смертельно заболел Джулиан.

Доктор подобен некоему злому духу. Он представлялся мне с рогами и копытами, как тот идол, которого я видела в пещере. Это загадочная личность, олицетворение дурного предзнаменования.

Именно тогда у меня возникло горячее желание, наконец, увидеть этого человека. Наверное, таким образом я пыталась смягчить свое горе и сосредоточиться на чем-то, что отвлекало меня от тяжелой утраты.

Я обязательно разыщу его. Я брошу ему в лицо обвинения в совершенных им преступлениях. Может быть, таким образом мне удастся спасти от разрушения другие жизни. Жизнь Обри, да и мою, он уже погубил безвозвратно. Наверное, мои тогдашние мысли были слишком мелодраматичны и даже абсурдны, но я судорожно цеплялась за что-нибудь, что вернуло бы мне интерес к жизни. Мысль о мести была как раз тем, в чем я так нуждалась – она помогала смягчить мое горе. Теперь, как мне представлялось, мне есть ради чего жить. Я буду искать «дьявольского доктора» – человека, который убил моего сына. А в этом я ни минуты не сомневалась.

Но я никому не скажу о принятом мной решении. Это останется только моей тайной. Люди могут подумать, что я сошла с ума, раз считаю доктора убийцей моего ребенка. Джулиан был действительно серьезно болен, когда к нему позвали врача. Но потом, я была убеждена, доктор дал ему одно из своих опасных, непроверенных лекарств.

Переполнявший меня гнев не поддается никакому описанию. Я воображала, как схожусь лицом к лицу с этим зловещим монстром… Тогда я скажу ему, что читала его книги и между строк прочла многое, о чем он не писал прямо. Он ведь не зря путешествовал на край света – в Индию, Аравию. Я скажу ему:

– Там вы жили как туземец. Вы сами стали туземцем. Вы говорили на урду, хинди и арабском, как местные жители – так вы пишете в своих книгах. У вас темные волосы…

Я воображала себе его загадочные, сверкающие, глубоко посаженные глаза на смуглом лице.

– Вам не составило никакого труда сойти за туземца. Наверняка он следовал их обычаям, вел себя так же, как и эти люди, возможно, даже завел гарем! Это было бы вполне в его вкусе – разумеется, ради благородной цели развития науки!

Но все это сделало его великим врачом. Он совершил открытия, которые до него не удавались никому другому, он внес неоценимый вклад в медицину. И вместе с тем он погубил моего мужа и убил моего сына с помощью своих ужасных лекарств.

Отныне ненависть стала частью моей жизни. Я читала и перечитывала его книги и находила в них то, что ускользнуло от меня при первом чтении. Я видела воочию смуглое, сатанинское лицо «дьявольского доктора», он как живой стоял у меня перед глазами. Думая о нем постоянно, я лелеяла свою месть, хваталась за нее, как утопающий хватается за соломинку. В один прекрасный момент я поняла, мне уже не хочется умереть. Наоборот, мне хочется жить и отомстить ему за все!

Прошло несколько недель. Я похудела и из-за своего высокого роста выглядела просто тощей. Мои скулы, всегда выдававшиеся немного вперед, теперь буквально выпирали, глаза казались огромными и полными тоски, а губы, похоже, навсегда разучились смеяться.

Обри оставил попытки убедить меня. Он дал мне понять, что отныне умывает руки. Опять по выходным к нам начали съезжаться гости. Я догадывалась, что происходит в доме, но теперь меня это совершенно не интересовало.

Однажды ночью неожиданно проснувшись, я села в постели и сказала себе: «Ты обязана что-то предпринять!».

В каком-то порыве озарения я вдруг поняла, что именно должна сделать.

Я покину Минстер, но поеду не погостить к Амелии, хотя она много раз приглашала меня, и не навестить дядю Джеймса и тетю Грейс, а уеду отсюда навсегда. Больше не вернусь в этот дом!

Пока я продолжаю жить здесь, горе не отпустит меня ни на шаг. Все тут напоминает мне об утрате. Минстер стал для меня местом страданий. Здесь меня преследуют воспоминания о том, что мне довелось увидеть в пресловутой пещере. Да и Обри со временем станет не лучше, а хуже. Куда бы я ни пошла, я везде думаю о Джулиане, потому что любое место в доме так или иначе связано с ним. Чтобы победить смерть, мне надо жить, а находясь здесь, я не могу этого сделать.

Тогда, посреди ночи, все казалось таким простым. У меня есть дом в Лондоне. У меня есть Полли, Джейн и Джо, они отлично позаботятся обо мне.

Я еще не была уверена в том, что именно сделаю, но точно знала, что начну действовать. Я окончательно порву с прошлым. Отсюда я ничего не возьму. Жить я буду под именем мисс Плейделл, как жила до встречи с Обри.

Когда я встала утром, меня поразило, что этот план, в отличие от тех, что я в таком обилии строила раньше, не казался при свете дня просто очередной фантазией. Он был вполне выполним. И, как ни странно, я сразу почувствовала себя гораздо лучше.

Я упакую свои вещи и прикажу отправить их в Лондон, а сама уеду при первом удобном случае.

Я сказала Обри, что намерена уехать.

– Ты хочешь сказать, что оставляешь меня?

– Да.

– Но разумно ли это?

– Я считаю, что это будет самый разумный поступок, когда-либо совершенный мною.

– Ты уверена в этом?

– Абсолютно уверена.

– Тогда нет смысла пытаться переубедить тебя. Но должен сказать, что ты ставишь себя в очень трудное положение. Женщина, покидающая всего мужа…

– Я прекрасно знаю, что женщинам не подобает покидать своих мужей. Это мужья могут вести себя, как им вздумается. У них может быть сотня любовниц, и им все сходит с рук, потому что они мужчины.

– При одном условии, – подхватил он мою мысль, – это не должно выходить на свет. Значит, все это не так легко, как ты говоришь, даже для них. Но разговаривать дальше нет смысла. Ты приняла решение, а я знаю, что ты очень решительная женщина.

– Возможно, в прошлом мне как раз недоставало решительности.

– И теперь ты намерена восполнить этот пробел.

– Мне будет лучше пожить одной. Оставаться здесь для меня смертельно. В этом доме меня больше ничего не держит. Сейчас ты уже не сможешь шантажом заставить меня остаться, как ты поступил тогда, когда был жив Джулиан.

– Ты приняла все происшедшее слишком близко к сердцу, – сказал он.

– Прощай, Обри.

– Я бы сказал «до свидания».

– Что бы ты ни сказал, это не имеет никакого значения.

Итак, решение принято – я покидаю мужа. Вот уже упакован последний чемодан. Туда я положила книги, что когда-то дал мне почитать Стивен.

Я вернулась в Лондон.

 

Происшествие на Оксфорд-стрит

Мое решение возникло так внезапно, что у меня даже не было времени предупредить слуг о моем приезде. Когда-нибудь в будущем, я заранее извещу их, и Джо встретит меня на вокзале и отвезет в моей собственной карете куда я только пожелаю. Меня охватило чувство свободы, которое я никогда раньше не испытывала и которое могло быть только приятным.

Багаж я оставила на станции, намереваясь послать за ним позднее, и в наемном экипаже приехала домой.

Дверь открыла Полли, уставившаяся на меня с удивлением. На ее лице тут же появилась радостная улыбка.

– Смотрите-ка, да ведь это хозяйка! – закричала она. – Джейн, иди скорей сюда – хозяйка приехала.

Все втроем мы начали обниматься. Мне пришло в голову, что сказала бы тетя Грейс, видя, как несдержанно я веду себя со слугами. Становилось ясно, что порядки в моем доме будут несколько отличаться от общепринятых.

– Я приехала… и буду жить здесь, – объявила я девушкам. – Минстер я оставила навсегда.

Воцарилась напряженная тишина. Затем Полли сказала:

– А я знаю, чего вам сейчас хочется больше всего, – чашечки хорошего чаю.

Мне казалось, что мне не хочется ничего, но когда она принесла чай, я попросила ее принести еще две чашки – для них самих. Какой же покой воцарился в моей душе после этого совместного чаепития!

Я начала рассказывать им о том, что со мной произошло, о смерти Джулиана и о моем решении оставить мужа. Они слушали молча, затаив дыхание, но чувствовалось, что девушки всем сердцем разделяют мое горе. О храме сатаны я, разумеется, им ничего не сказала.

– Мои дорогие Полли и Джейн, – обратилась я к девушкам, – мне нужно начать новую жизнь, и вы должны мне в этом помочь.

– Ну конечно, а как же иначе! Правда, Пол? Полли с энтузиазмом подтвердила, что это так и есть.

– Я намерена полностью порвать с моей прошлой жизнью, и хочу постараться забыть все, что произошло. Конечно, я никогда не забуду моего дорогого мальчика… но есть кое-что еще, о чем я предпочла бы не вспоминать.

Меня поразила тактичность их поведения. Они не задали ни одного вопроса, а только молча и с симпатией слушали то, что я им говорила.

– Я хочу стать совершенно другим человеком. Отныне я больше не миссис Сент-Клер и хочу забыть, что когда-то была ею.

Они кивнули. Из моих слов им стало ясно, что мое замужество оказалось неудачным.

– Я хочу опять взять себе ту фамилию, что носила до свадьбы. Я буду жить здесь как мисс Плейделл.

Девушки опять согласно кивнули.

– Я сменю даже имя – отныне я не Сусанна, а Анна.

Эта мысль пришла мне в голову в поезде. Я как будто услышала голос моей дорогой айи. Однажды она сказала мне:

– В тебе живут две девочки – Сьюзен и Анна. Сьюзен такая мягкая, послушная… Она хочет жить со всеми в мире и принимает все так, как оно есть. Но есть еще и Анна. В отличие от Сьюзен она сильна духом. Она не остановится ни перед чем, чтобы полупить то, что задумала.

Няня была права – во мне уживались два человека.

Теперь мне понадобилась вся та сила, энергия и решительность, которые до поры до времени дремали в сильной стороне моей натуры.

Анна Плейделл – это совсем другой человек, отличный от Сусанны Сент-Клер.

– Итак, вы будете называть меня мисс Плейделл. Я думаю, вам это не составит никакого труда.

– Конечно, – подтвердили девушки. – Мы служили у полковника Плейделла, а теперь служим у его дочери, мисс Плейделл. Это вполне естественно.

– Только вы двое знаете, как я любила моего отца… и моего сына…

Джейн закусила губу, а Полли отвернулась, чтобы скрыть набежавшие на глаза слезы.

– Я никогда не забуду их… – начала я срывающимся голосом, и вдруг из глаз потоком хлынули слезы.

Впервые за все это время я заплакала, и это принесло мне облегчение. Джейн и Полли мягко успокаивали меня, а потом тоже заплакали.

Первой пришла в себя Джейн. Она налила еще одну чашку чаю и подала мне.

– Выпейте, мисс, – сказала она. – Так не удастся отвезти свиней на рынок, не так ли, как сказал фермер, когда у его телеги отскочило колесо, а лошади убежали.

Полли посмотрела на меня, улыбаясь сквозь слезы.

– Конечно, нет, – невольно улыбнулась и я. – Нам надо трезво взглянуть на вещи. Мне нужно всесторонне обдумать свои планы. Пока я не знаю, что собираюсь делать, никакого четкого плана у меня нет. Я только знаю, что здесь мне лучше, чем где бы то ни было, хотя все в этом доме напоминает мне о моем дорогом отце.

– Он был очень хороший человек и всегда так добр к нам, – расчувствовалась Джейн.

– Да, такие встречаются один на миллион, – добавила Полли.

– Мы будем вам верными слугами, миссис – я хотела сказать, мисс Плейделл. Мы скоро привыкнем называть вас так, дайте только срок!

– Положу-ка я грелку вам в постель, мисс Плейделл, – вмешалась практичная Полли.

– Правильно, – согласилась Джейн. – Недавно несколько дней подряд шел дождь, и теперь в доме немного сыро.

Да, сказала я себе, ты правильно сделала, что приехала сюда.

Позже я пошла на конюшню повидать Джо. Он уже знал о моем приезде и обо всем, что со мной произошло.

– Очень рад, что вы вернулись, мисс Плейделл, – сказал он и слегка подмигнул мне, давая понять, что помнит те инструкции, которыми его снабдили бдительные Джейн и Полли.

– В каретах надо ездить, а не давать им стоять без дела. Они этого не любят. У них ведь есть собственные желания, у этих карет. Уж мне-то их не знать – ведь я ездил в них из Лондона в Бат и обратно добрых два десятка лет.

В его глазах читалось явное сочувствие ко мне. Наверняка Джейн и Полли рассказали ему все, что я поведала им. Все трое очень любили моего отца и Джулиана и разделяли постигшее меня горе так, как никто не разделял его в Минстере.

Да, подумала я, наверное, я смогу начать жизнь сначала.

Однако это оказалось не так легко. Проснувшись на следующее утро, я почувствовала, как отчаяние охватывает меня с новой силой. Ночью мне снился Джулиан, и сейчас я думала: «Что я здесь делаю? Есть ли у меня хоть какая-нибудь надежда начать новую жизнь? Разве имеет значение то, где я живу? Нахожусь ли я здесь или в Минстере, горечь утраты не ослабевает».

Вошла Джейн с чашкой горячего шоколада и спросила:

– Что вы желаете на завтрак, мисс?

– Ничего, Джейн, спасибо. Она покачала головой.

– Удобно ли вам было спать? Как вы провели ночь?

– Да, постель очень удобная. Ночью мне приснился сон…

– Ну а теперь выпейте шоколаду. Он очень питательный.

И она встала у моей кровати, всем своим видом давая понять, что не тронется с места, пока я не выпью всю чашку. Этим она сразу напомнила мне айю. Последнее время я часто думала о ней. Она ведь знала что-то о «дьявольском докторе». Как жаль, что айя не рассказала мне всего!

Чтобы доставить удовольствие Джейн, я выпила принесенный ею шоколад. Она ушла, а я, продолжая лежать, думала, что буду делать, когда встану. Надо бы съездить на прогулку. Это порадует Джо. «Кареты созданы не для того, чтобы стоять в сарае», – пришли мне на ум его слова.

Он мог бы съездить на вокзал и привезти мои вещи. Я их распакую, так понемногу и день пройдет. Почему это я вообразила, что в Лондоне все будет по-другому?

Медленно потекли дни. Иногда, чтобы доставить удовольствие Джо, я ездила на прогулки по улицам Лондона, время от времени делала кое-какие покупки. Джейн и Полли изощрялись в приготовлении различных вкусных блюд, которые я, по образному выражению Джейн, «только клевала, как птичка».

– Вы превратились в настоящий скелет, мисс Плейделл, – сказал мне как-то Джо. – Вам бы не мешало нарастить чуточку мяса. Без него ведь кости немного стоят.

– Со мной все в порядке, Джо, – заверила я кучера.

– Я, конечно, очень извиняюсь, мисс, да только это не совсем так, – с грустью отозвался старый слуга.

Я догадывалась, что он обсуждает мое состояние с Полли и Джейн. Они и в самом деле очень тревожились за меня.

Не знаю, сколько еще времени я продолжала бы пребывать в этом странном летаргическом сне, если бы не происшествие на Оксфорд-стрит, благодаря которому в мою жизнь вошла Лили Крэддок.

Иногда я покупала кое-какие мелочи для дома, мне нравилось искать скромные подарки для Джейн и Полли, к которым я испытывала чувство огромной благодарности. Отношения, установившиеся между нами, мало напоминали отношения хозяйки и горничных. Скорее это было чувство принадлежности к одной семье, живущей в этом доме. Так же было при моем отце, а при мне, в силу сложившихся обстоятельств, привязанность девушек только усилилась. Они горячо сочувствовали мне, мое горе стало их горем, и я знала, что состояние моего здоровья очень их беспокоило. Обри сказал бы, что больше всего при этом они заботились о своем собственном будущем, а не обо мне – ведь если бы я заболела и умерла, где они нашли бы еще одно такое же хорошее место? Но я-то знала, что все трое – Джейн, Полли и Джо – искренне желали мне только добра.

Однажды Джо, как обычно, повез меня за покупками. Я купила перчатки в одном из небольших магазинов, вышла оттуда и села в карету. Мы медленно двигались по Оксфорд-стрит, которая в это время дня была забита транспортом, и вдруг Джо рывком натянул поводья. Я выглянула в окно кареты и увидела, что мы остановились, а вокруг начинают собираться люди. Джо спустился со своего места, я тоже вышла из кареты. К своему ужасу, на дороге я увидела лежащую девочку. Лицо ее было залито кровью.

Джо растерянно смотрел на меня.

– Она кинулась прямо на мостовую… прямо под копыта… Я не успел и глазом моргнуть, как она очутилась под колесами. Не было времени удержать лошадей.

Я опустилась на колени рядом с девчушкой.

Она была очень хорошенькой – белокурые кудрявые волосы и большие голубые глаза, которые умоляюще смотрели на меня.

– Не беспокойся, – сказала я девочке, – мы позаботимся о тебе.

С этими словами я положила руку ей на лоб. Она тут же закрыла глаза и, казалось, немного успокоилась.

Кучер проезжавшей мимо нас кареты свесился с облучка и закричал:

– Что там у тебя случилось, Джо? Лучше всего побыстрей отвезти ее в больницу!

Мне тоже подумалось, что так будет лучше всего.

Через толпу, собравшуюся возле нашей кареты, пробирался полицейский. Я рассказала ему, что девочка выскочила на дорогу прямо под копыта.

– Мне бы хотелось отвезти ее в больницу, – добавила я.

Полицейский тоже считал, что так и нужно сделать. Повинуясь какому-то инстинкту, я взяла все дело в свои руки.

– Надо удостовериться, что у нее ничего не сломано, – сказала я. – Если есть переломы, нам понадобятся носилки.

Полицейский нагнулся к девочке и спросил:

– Вы можете встать, мисс?

– Позвольте мне, – попросила я и наклонилась к ней.

Девочка не сводила с меня глаз, и я понимала, что она полностью мне доверяет. Меня охватило чувство жалости, сострадания, какой-то странной радости от желания сделать для нее все, что в моих силах.

Я начала объяснять бедной страдалице:

– Тебя сбила лошадь. Можно я посмотрю, не сломана ли у тебя какая-нибудь кость?

Я легонько коснулась ее ног. Она не шевельнулась, и мне пришло в голову, что если переломов нет, девочка вполне может встать. Мы помогли ей, и она встала на ноги, не жалуясь на боль. Наверняка все кости целы, подумала я.

– Мы отвезем тебя в больницу, – предложила я. Она явно встревожилась, и я решила ее успокоить:

– Все будет в порядке. Мы послушаем, что скажет доктор.

Полицейский не возражал, и мы помогли девочке сесть в карету.

– Тут недалеко больница святого Давида, – сказал полицейский и предложил сопровождать нас.

Девочка сидела рядом со мной. Я заметила, как она отпрянула, когда он сел с другой стороны. Я обняла ее, и она с благодарностью прильнула ко мне. Наверное, она не очень сильно пострадала, подумала я с облегчением.

Я спросила, как ее зовут, и она ответила: «Лили Крэддок». Я назвала ей свое имя и адрес, но мне показалось, что она сейчас не в состоянии что-нибудь воспринимать.

Наконец, мы приехали к высокому серому зданию.

– Думаю, надо отвести ее внутрь, мисс, – обратился ко мне полицейский.

Девочка умоляюще посмотрела на меня.

Я сказала:

– Я обязательно приду днем и посмотрю, как ты тут.

В ответ девочка слабо улыбнулась мне. В этой улыбке светилась благодарность, хотя я пока почти ничего не сделала для нее.

На обратном пути Джо только и говорил о том, что с нами только что случилось:

– Вечно летят сломя голову, а на дорогу и не смотрят. Вот и эта тоже – выскочила прямо на мостовую, а там ведь полно карет, экипажей, телег… Просто не представляю, что за бес в них вселяется. Им непременно надо перейти дорогу именно здесь и сейчас, даже если это будет стоить им жизни. Да, доложу вам, мисс Плейделл, проселочная дорога – совсем другое дело. Едешь себе как хочешь, и только копыта постукивают.

– Да, наверное. Но думаю, с ней все будет в порядке. Мне кажется, она не сильно пострадала.

– Благодарю небо, если это так! – с чувством отозвался Джо. – Не хотелось бы мне думать, что я стал причиной чьей-то смерти. После стольких лет безупречной езды – и вот на тебе! Хотя вообще-то виновата была бы сама юная леди, правда, мисс Плейделл?

– Бедняжка! Наверное, она в тот момент о чем-то задумалась. У нее такое милое лицо…

– Я вам так скажу, мисс Плейделл – от этих девчонок никогда не знаешь, чего ждать. А у которых милые лица – те как раз хуже всего.

Я невольно рассмеялась над словами Джо и тут же одернула себя: разве в моей жизни осталось место для веселья?

«Но взгляни же правде в глаза, – мысленно приказала я себе. – Девочка попала под колеса час назад, и за этот час ты ни разу не вспомнила ни о Джулиане, ни об отце. Несчастье, случившееся с этой бедняжкой, подарило тебе час забвения».

Мы подъехали к дому, и я вошла. Навстречу мне вышла Полли и объявила, что я чуть не опоздала к ленчу.

– Да, знаю, – ответила я. – На Оксфорд-стрит мы сбили девочку и поехали с ней в больницу.

– Святой Боже! – воскликнула Полли. – Она очень ушиблась?

– Не думаю. Конечно, очень испугалась. Но в больнице о ней позаботятся лучше, а я собираюсь навестить ее после ленча.

И Полли, и явившаяся на звук наших голосов Джейн уставились на меня в изумлении.

– Уж не хотите ли вы сказать, что пойдете в такое место, мисс?

– Вы имеете в виду больницу? Да, именно так. Я хочу узнать, в каком состоянии находится девочка. Ведь это моя карета сбила ее на улице.

– Наверняка она выскочила на мостовую там, где не надо. Джо никогда не наехал бы на нее, если бы она шла там, где положено.

– Может быть, девочка и виновата, но это не имеет никакого значения. Я чувствую себя ответственной за нее, поэтому навещу ее сегодня же.

– О нет, мисс, вам нельзя идти в больницу!

– Почему же?

– Потому что там не место леди вроде вас.

Я вопросительно взглянула на девушек. Их лица приобрели уже хорошо знакомое выражение, неизменно меня забавлявшее. Оно означало примерно следующее: «Вы, мисс, наивны и совершенно не знаете, как вести себя в этом огромном испорченном городе. Мы же здесь родились и выросли, мы лучше вас знаем Лондон».

– Больница – это такое ужасное место, мисс, – произнесла, наконец, Джейн.

– Да, конечно. Люди там болеют и умирают.

– Я бы сама лучше умерла, чем легла в больницу! Обещай мне, Пол, что никогда не отдашь меня туда, даже когда я буду при смерти…

– И все же я должна пойти и удостовериться, что с девочкой все в порядке.

– Мисс, но там ведь лежат и работают низшие из низших, – продолжала Полли. – Было время, когда мы с Джейн подумывали о том, чтобы стать сиделками – ну, вы понимаете, служить сиделками в больнице. Мы ведь долгие годы ухаживали за нашей матерью, и у нас неплохо получалось. Но эти сиделки… Они почти всегда пьяные… В общем, всякий сброд.

– Я обязательно пойду навестить девочку. Ее зовут Лили Крэддок. Непременно пойду туда сегодня после ленча, и ничто не сможет мне помешать.

Джейн пожала плечами.

– К ленчу у нас рыба, – сказала она, – и такая свежая, что просто тает во рту.

И они захлопотали, стараясь получше услужить мне. К своему удивлению, я поела немного, но с удовольствием.

Свой первый визит в больницу я никогда не забуду. Не успела я переступить ее порог, как почувствовала сильный запах. Непонятно, что могло так пахнуть, но меня тут же начало тошнить. Позже я поняла, что причиной такого зловония была грязь и отсутствие элементарных санитарных норм.

Я прошла в комнату, где за столом сидела крупная неряшливо одетая женщина. Казалось, она не до конца проснулась.

Окончательно разбудили ее только мои слова:

– Я пришла проведать Лили Крэддок, которая поступила к вам сегодня утром.

Женщина с удивлением посмотрела на меня, как будто нечто в моем облике поразило ее.

Немного подумав, она не глядя ткнула пальцем. Я поняла, в какую дверь мне идти, и уже через секунду вошла в палату.

Джейн и Полли были, безусловно, правы! Зрелище, представшее моим глазам, было поистине ужасно. Палата являла собой длинную комнату с несколькими окнами, половина которых была наглухо заколочена. Отвратительный запах чувствовался здесь еще сильнее, чем в коридоре. Кровати – я насчитала пятьдесят или шестьдесят – стояли рядами так тесно друг к другу, что между ними почти не оставалось никакого прохода. Но больше всего меня поразили лежавшие на этих кроватях люди. Некоторые выглядели как готовые трупы, вид остальных ясно говорил о том, что и они тоже вскоре станут такими же. У них были желтые, изможденные лица и грязные, спутанные волосы. Люди лежали на белье, потерявшем свой первоначальный цвет от старости и бесконечных небрежных стирок, к тому же измазанном глубоко въевшейся грязью и экскрементами. Несколько человек при виде меня приподнялись на локтях, чтобы получше рассмотреть посетительницу, большинство же, как мне показалось, были настолько близки к смерти, что уже ни на что не реагировали.

Я прошла вглубь комнаты и громко спросила:

– Есть ли здесь мисс Лили Крэддок?

Наконец, я нашла ее. Она лежала в самом дальнем углу, и мне пришлось пройти мимо всего ряда кроватей, чтобы добраться до девочки.

– О мисс, это вы! – воскликнула она, увидев меня. На лице бедной страдалицы читалась явная радость, и мне от этого стало приятно.

– Я и не думала, что вы придете…

– Но я же обещала.

Взглянув на девочку повнимательней, я заметила, что она отличалась от остальных пациентов. По сравнению с ними ее лицо, казалось, просто излучало здоровье.

– Ты не можешь оставаться в этом жутком месте, – продолжала я. – Надо забрать тебя отсюда.

Она покачала головой.

– Да, забрать, – подтвердила я. – Я возьму тебя с собой и буду ухаживать, пока ты окончательно не поправишься.

Судя по выражению лица девочки, она была очень удивлена.

К нам приближалась какая-то женщина – очевидно, кто-то из больничного начальства.

– Я пришла, чтобы забрать с собой эту юную леди, – пояснила я женщине.

– Да? – удивилась она, окидывая меня с ног до головы высокомерным взглядом.

– Я уверена, что у вас не может быть никаких возражений. Это моя карета переехала девочку. В данный момент мой кучер ожидает меня в карете возле дверей больницы. Не могли бы вы принести девочке одежду?

– Кто вы, мадам? – спросила женщина, и по ее тону я с удивлением и восторгом поняла, что мне каким-то образом удалось внушить ей благоговейный страх передо мной.

– Меня зовут мисс Плейделл. Я дочь полковника Плейделла из Военного министерства. А теперь принесите, пожалуйста, одежду девочке. Если она не сможет идти сама, мы перенесем ее. В случае необходимости мой кучер поможет мне.

– Но я могу идти! – тут же отозвалась Лили. Женщина, с которой я только что разговаривала, подозвала другую, и сказала:

– Эту девочку забирают от нас – как я поняла, это связано с Военным министерством. Ну что ж, у нас освободилась кровать.

Услышав ее слова, я про себя рассмеялась. Скоро Лили оделась. Я взяла ее за руку, и вместе с ней пошла к выходу из палаты.

Джо помог нам сесть в карету.

Пока мы ехали домой, я не спускала с девочки глаз.

– Как ты себя чувствуешь? – то и дело беспокоилась я.

– Благодарю вас, мисс, гораздо лучше.

– А если бы ты продолжала оставаться в больнице, тебе вскоре стало бы хуже, – строго произнесла я.

Вот так Лили Крэддок вошла в мою жизнь, которая с этих пор начала круто меняться.

У меня появилось занятие – теперь каждое утро, проснувшись, я первым делом думала о том, что могу сделать для своей пациентки. В больнице, откуда я ее забрала, девочка выглядела сравнительно здоровой, но так казалось потому, что она лежала рядом с умирающими. Сейчас, когда Лили вверилась моим заботам, я обнаружила, что девочка очень хрупкая, явно недоедает, всего на свете боится и отчаянно пытается заработать хоть что-нибудь, чтобы свести концы с концами.

Отныне забота о ней заняла все мое время. Я придумывала для нее всевозможные вкусные блюда, ухаживала за ней как сиделка, старалась окружить вниманием и нежностью. Наблюдать, как постепенно меняется это существо, и знать, что все происходит благодаря моим усилиям, было очень приятно.

Однажды Лили сказала мне:

– Я думаю, мой добрый ангел бросил меня под колеса вашей кареты. До этого мне и в голову не приходило, что на свете есть люди вроде вас. Когда я думаю о том, что вы для меня сделали…

Я была глубоко тронута и тут же сказала себе: «Думаю, что сделала для тебя не больше того, что ты сделала для меня».

Я постепенно избавлялась от меланхолии и отчаяния, в котором пребывала все время после понесенной утраты. Конечно, мне никогда не забыть моих дорогих умерших близких, но сейчас я с радостью и удивлением обнаружила, что жизнь все еще представляет для меня какой-то интерес. Я почувствовала, что могу быть кому-то полезной.

Однажды Лили сказала мне:

– Мне всегда становится лучше после того, как вы коснетесь моего лба. В ваших руках есть какая-то сила, мисс Плейделл.

Я посмотрела на свои руки. У меня были длинные, тонкие пальцы. «Это руки художника», – сказал мне как-то один знакомый. Однако у меня не было ни таланта к рисованию, ни вообще каких-нибудь талантов, если, конечно, не считать таковым уход за больными.

Вид больных и сиделок, встреченных мной в больнице, долго преследовал меня как кошмар. Особенно меня поразили сиделки – грязные, неряшливо одетые. От них пахло джином. У меня не было никаких сомнений, что они пренебрегают своими обязанностями. Как это ужасно и как хорошо, что мне удалось забрать оттуда Лили!

Что касается меня, то я, как ни странно, стала есть больше – уход за девочкой пробудил мой аппетит. Для нее изобретались специальные питательные блюда. Джейн и Полли всем сердцем предались занятию, которые они сами называли так: «Поставить девочку на ноги». Меня иногда охватывало искушение – да-да, именно искушение! – тоже попробовать эти вкусности, и ничто не могло обрадовать Джейн и Полли больше, чем вид нас обеих, с аппетитом поглощавших приготовленную ими еду. Они и меня возвращали к жизни, а не только Лили Крэддок.

Временами на меня находило мрачное настроение. В такие минуты я вспоминала своего малыша. Я рисовала себе раздирающие душу картины – вот он плачет, зовет меня, задыхается, но меня нет рядом, а больше он никому не нужен… И вдруг появляется этот доктор, этот монстр, который решил поставить свои зловещие эксперименты на моем дорогом сыночке. Наверное, он знал, что данное им лекарство не спасет моего сына, но хотел посмотреть, какой эффект оно вызовет.

Почему-то пренебрежение, с которым в больнице относились к пациентам, в моем воображении странным образом ассоциировалось с этим доктором. Увиденные мною сиделки думали только о себе. Непригодные для другой работы, они нанялись в больницу. Но разве такой метод подходит для отбора персонала? Ведь сиделки, сестры милосердия, врачи – это самые гуманные профессии на земле. Тот, кто ступает на этот путь, должен полностью посвятить себя служению людям, отныне его святая обязанность – заботиться о больных, облегчать их страдания. Кроме того, они должны быть хорошо профессионально подготовлены. Женщины же в той больнице искали только легкой жизни, пищи и крова для себя.

А доктор… в каком-то смысле человеческая жизнь не значила ничего и для него. Ему хотелось только проверить на людях воздействие изобретенных им лекарств, и никакие моральные соображения его не останавливали.

Я вспомнила, что слышала о некой мадам де Бринвилье, жившей в семнадцатом веке. Эта злодейка часто убивала своих врагов, давая им яд. Но предварительно она испытывала яды на пациентах больниц – ей хотелось, во-первых, удостовериться в их эффекте, а во-вторых, убедиться, что следы преступления удастся скрыть. Очевидно, больницы, в которых она этим занималась, были похожи на ту, из которой я забрала Лили Крэддок. Легко представить, как преступница под видом некого ангела милосердия приходила к больным, чтобы ухаживать за ними, и при этом приносила яд, спрятанный в гостинцах. Дьявольский доктор – такой же преступник, только у него как у врача было больше возможностей практиковать свои смертоносные методы, чем у мадам де Бринвилье.

Меня сжигало горячее желание делать хоть что-нибудь. Я изменилась. У меня больше не было ощущения, что жизнь кончена, в ней появился смысл, я чувствовала себя так, как будто родилась заново, словно увидела божественное знамение. Мне рассказали нечто обо мне самой, и именно Лили Крэддок выразила это так ясно, что я наконец поняла, кто я на самом деле. Моя айя говорила мне: «Ты можешь лечить прикосновением. Это дар богов, посланный тебе, а боги не любят, когда их дарами пренебрегают».

Был ли у меня и в самом деле какой-то дар? Да, конечно – спасать человеческую жизнь. Я была глубоко потрясена, когда в больнице увидела страдания людей, но одновременно я ощущала и беспомощность. Что можно сделать для этих людей? Мой собственный ребенок умер из-за небрежности окружающих. Он был убит! Конечно, такое заявление было слишком смелым, но меня не покидала уверенность в том, что если бы доктора Каллибера позвали вовремя, он бы спас жизнь Джулиана. Вместо этого Обри привел к мальчику своего сатанинского приятеля, тот дал ребенку неизвестное лекарство и убил его.

Возможно, я была слишком пристрастной – ведь речь шла о моем дорогом, незабвенном сыночке, – но ничто не могло поколебать мою уверенность в том, что Джулиана можно было спасти, а они этого не сделали. Я найду этого врача; я встречусь с ним лицом к лицу и помешаю ему в его дьявольских экспериментах, которые приводят к смерти пациентов!

Итак, сделан огромный шаг вперед. У меня появилась цель в жизни. Со временем я стану сильной и смелой и пойму, какой дорогой должна идти, чтобы выполнить намеченное.

А пока я находила успокоение и даже получала удовольствие, ухаживая за Лили Крэддок и наблюдая, как к ней возвращается здоровье.

Она прожила у нас уже около двух недель и прекрасно выглядела, как вдруг впала в меланхолию, и дела пошли явно хуже.

Джейн и Полли догадались о причине ее состояния.

– Вы знаете, мисс Плейделл, девочка-то беспокоится.

– Но у нее нет для этого никаких оснований!

– Понимаете, ей становится все лучше и лучше. Мне кажется, ей нравилось болеть. Теперь же она думает: «А что будет со мной дальше?».

– Вы хотите сказать, что она беспокоится о своем будущем?

– Вот-вот.

– Понятно, – задумчиво сказала я.

Итак, пришла пора и мне поразмышлять о будущем Лили.

Мы знали, что она была швеей и с трудом зарабатывала себе на жизнь. Еще два года назад девочка жила в деревне. Семья была многочисленной. Настали тяжелые времена, и ей пришлось оставить родных и самой искать средства к существованию. Лили поступила в услужение, но такая работа не пришлась ей по душе. Тогда она приехала в Лондон, где, по ее представлениям, жили богачи, и, как ей казалось, она легко прокормит себя, обшивая их.

Нам было совершенно ясно, что ей это вряд ли удалось.

Я поделилась своими соображениями с Джейн и Полли.

– Я не очень богата, – объяснила я девушкам, – но отец оставил мне достаточное состояние, чтобы вести обеспеченную, хотя и не роскошную жизнь. Можно предложить Лили работать у меня. Она могла бы помогать вам… например, шить или ходить за покупками.

– Только не за покупками! – энергично запротестовала Джейн. – Она такая хрупкая, и понятия у нее деревенские. Лили все сделает не так. Пустить ее одну на рынок, да к тому же с хозяйскими деньгами! Да она там будет как тот мученик во рву львином! Только ведь Лили совсем не Даниил…

Я засмеялась.

– Ну, хорошо, тогда покупками по-прежнему будете заниматься вы. Но я могу платить Лили небольшое жалование, и она, по крайней мере, будет иметь кров и пищу.

– Мисс, вы все-таки такая же, как ваш отец, – сказала Полли. – Не тревожьтесь. Мы уже давно подумывали о том, чтобы как-то помочь девочке.

Когда я рассказала Лили о наших планах, она очень обрадовалась. С этой минуты в ней произошла перемена – бесследно исчезли нервозность и меланхолия, в которые она была погружена с тех пор, как начала выздоравливать.

«Это почти счастье», – думала я иногда.

Часто мы коротали вечера вместе, и постепенно я узнала о том, как они жили до того, как попали ко мне. У Джейн и Полли было трудное детство. Когда их пьяница-отец, настоящее чудовище, вваливался в дом, это было для них сигналом начала жутких скандалов.

– Он жутко избивал маму, – рассказывала Джейн. – С ревом врывался в дом, тут-то все и начиналось. Обычно мы с Пол прятались под лестницей, но однажды, когда он особенно рассвирепел, набрались смелости и вышли, чтобы заступиться за маму. Ну и тогда он обрушился на нас… Он ведь однажды сломал тебе руку, помнишь Пол?

– Да, эта рука с тех пор так и не пришла в норму, с грустью отозвалась Полли. – А уж если надвигается дождь – будьте покойны, болит так, что света белого не видишь.

– Мне кажется, в один прекрасный день мы расправились бы с ним, если бы он не упал с лестницы и не расправился с собой сам еще до того, как мы подросли.

– Какая жуткая история! – воскликнула я. – Я рада, что пьянство и падение с лестницы убили его, и вам не пришлось осуществлять ваш план.

– Я бы точно сделала это! – отозвалась Джейн. Ее глаза пылали гневом. – Есть такие люди, которым не место на земле.

Я на минутку прикрыла глаза и отчетливо увидела «дьявольского доктора». Вот он как живой стоит передо мной, с рогами и копытами… Да, Джейн права, таким людям не место на земле.

– А потом он умер, и мы зажили хорошо, – продолжила этот грустный рассказ Полли. – Мама нанималась мыть лестницы, а мы уже подросли и могли сами и сбегать отнести заказы, и сделать уборку. Иногда бывало голодно, но мы не обращали на это внимания – главное, мы избавились от отца. А потом мама умерла, и мы остались совсем одни… А пока она болела, мы ухаживали за ней, правда, Джейн? Мне кажется, это отец свел ее в могилу. Она прожила очень тяжелую жизнь. Да и нам он отравил все детство, скажи, Джейн?

Джейн подтвердила, что это так и есть. – Вот так всегда, – пустилась она в философствования, – вы выходите за них замуж – ну, как наша мамочка вышла за отца. Наверное, тогда он был нормальный человек, иначе как, скажите на милость, он бы уговорил ее на это?.. Она ведь не дурочка. А уж после свадьбы они предстают во всей красе. По крайней мере, некоторые из них.

Полли бросила на сестру предостерегающий взгляд, который мне удалось перехватить. Я поняла, что она имела в виду. Мой брак ведь тоже нельзя было назвать счастливым, и я тоже с трудом спаслась.

Слушая наши разговоры, постепенно оттаяла и разоткровенничалась и Лили. Она начинала ощущать себя членом нашего тесного кружка.

– Нас было десять человек детей, – поведала она. – Я шестая. Мне поручали смотреть за маленькими. Во время уборки мы ходили собирать колоски, лазили за фруктами и подбирали картошку. Но когда я подросла, надо было как-то зарабатывать на жизнь, и я поступила в услужение.

– Тебе там не понравилось? – спросила я.

– Сначала все было хорошо. А потом откуда-то вернулся их сын… Он часто разговаривал со мной на лестнице, а иногда заходил на кухню, когда я оставалась там одна. Вначале он мне даже нравился. Но однажды он вызвал меня звонком к себе в спальню, и тут… Я испугалась до полусмерти. Я совершенно не знала, что мне делать. Мне хотелось убежать, но куда?.. В один прекрасный день вошла хозяйка, увидела нас вместе и тут же отослала меня домой. Это было так ужасно!.. Меня выставили за дверь с вещами. Никто не поверил, что я ни в чем не виновата.

– Ох уж эти мужчины! – в сердцах сказала Джейн. – Все они одинаковы. От них одно горе.

– Их надо изжарить, разрезать на куски и скормить ослам, – предложила свой метод Полли.

– И тогда я приехала в Лондон. В нашей деревне жила одна девочка, которая сходила по Лондону с ума. Она говорила, что улицы здесь вымощены золотом. Вам нужно только нагнуться, подобрать его – и вы разбогатеете. Мы решили бежать вместе. Забрались в телегу, направлявшуюся в Лондон. Когда приехали, пошли в гостиницу. Нам обещали постель, если мы будем работать у них. Там мы прожили три дня. У одной леди, которая жила в той же гостинице, порвалось платье. Я его зашила очень аккуратно. Она щедро мне заплатила и посоветовала зарабатывать на жизнь шитьем. Так я и решила сделать.

Нашла себе комнату, больше похожую не на жилье, а на шкаф, и начала обходить портняжные мастерские в поисках работы. Портные поручали мне шить рубашки, обметывать петли на мужских пальто и жилетах, пришивать к ним пуговицы. Такая работа нравилась мне больше, чем уборка в гостинице, но приходилось сидеть за шитьем целый день, чтобы хоть что-нибудь заработать. И потом, вся эта одежда была такой тяжелой. Моя подруга куда-то подевалась. Я даже не знаю, что с нею стало. Она была очень хорошенькой, мужчины обращали на нее внимание. Как-то она сказала мне, что на жизнь можно заработать гораздо более легким способом. Мне кажется, я понимаю, что она имела в виду.

– А что ты делала в тот день, когда мы наехали на тебя? – спросила я.

– Я не разбирала, куда иду. Я была так расстроена… В тот момент я только что вышла от портного, куда относила целую кучу жилетов. Я провела над ними всю ночь – нужно было сделать петли и пришить пуговицы. Я очень спешила выполнить этот заказ, потому что на следующий день мне обещали заплатить. Эта мастерская была просто жуткая – грязная, темная. Того человека я уже видела раньше, но тогда он не дал мне денег. Мне не понравился его вид – глазки масленые, весь зарос бородой, а сам такой толстый… Он сказал мне: «Привет, Златовласка! Я думаю, тебе нужны денежки». Это был большой заказ. Я ответила: «Да, сэр. Здесь дюжина». И тут толстяк сказал: «Но сначала ты должна меня поцеловать». Я очень испугалась. Это напомнило мне о моей первой работе, когда я была служанкой. Я закричала: «Нет!», а он страшно рассердился, бросил жилеты на прилавок и начал отрывать пуговицы. «Пожалуйста, не надо», – взмолилась я. «Уходи отсюда сейчас же, – грубо бросил он мне. – За такую работу мы не платим». «Но вы сами оторвали пуговицы! – закричала я. – Ведь это вы сделали, и вы это знаете». «Убирайся отсюда, потаскушка, – взревел портной, – а не то я вызову полицию!» Я жутко перепугалась и выбежала из мастерской. В таком ужасном состоянии я не разбирала, куда иду и что со мной… Вот так очутилась под колесами вашей кареты.

Пока я слушала рассказ Лили, меня переполнял гнев. Бедное дитя, сколько она выстрадала! Неудивительно, что теперь она боится всего на свете.

Я взглянула на Джейн и Полли и поняла, что девушки чувствуют то же самое.

– Обещаю тебе, Лили, что больше ничего подобного с тобой не случится, – мягко сказала я.

Она схватила мою руку и поцеловала, при этом глядя на меня с обожанием. «Надо что-то делать», – подумала я. Если бы только знать, что именно!.. Но я обязательно найду решение. Сама судьба послала мне эту девочку – благодаря ей я снова возродилась к жизни. У меня есть долг, который я непременно выполню. Он состоит в том, чтобы помогать людям, попавшим в беду, как Лили Крэддок.

На земле хватает плохих людей. Мужчины и женщины эксплуатируют себе подобных, но чаще всего мужчины пользуются женщинами в своих собственных целях. Я отчетливо представляла себе молодого человека, который соблазнил Лили, и этого жуткого мужлана в портняжной мастерской. А высшим воплощением их всех был тот доктор – «дьявольский доктор», как я называла его про себя, – который способствовал нравственному падению моего мужа и равнодушно позволил умереть моему сыну.

Теперь я понимала, в чем состоит мой долг. Я разыщу этого доктора и разоблачу его перед всем миром. Его ужасные злодеяния не останутся безнаказанными.

Итак, у меня появилась жизненная цель, а значит, и желание жить. Как мне не хватало этого в последнее время!..

Лили с легкостью вошла в наш круг. Она просмотрела содержимое всех шкафов, зашила и заштопала все, что требовало починки, нашла несколько простыней, которые мы уже собирались выбросить, и с негодованием объявила, что их еще можно использовать, если зашить. Девочка все время находила для себя работу, преисполнившись желания быть как можно более полезной. Она не подсчитывала, сколько сделала для меня. Но Джейн и Полли стояли на страже ее интересов. Они всячески опекали Лили, видя в ней беспомощную деревенскую девочку, которая не имела счастья, как они, вырасти в большом городе.

Мне Лили сшила платье из изумрудно-зеленого бархата. Материал попался ей на глаза в одном из магазинов, и она уговорила меня купить его.

– При ваших рыжеватых волосах и зеленых глазах, мисс Плейделл… Это именно то, что вам нужно! Вы даже не представляете, какое платье я для вас сделаю… И она мечтательно вздохнула.

Я купила материю, чтобы доставить девочке удовольствие. Но оказалось, несмотря на пережитые страдания, я не перестала еще интересоваться нарядами.

Однажды, когда я вернулась домой после небольшой поездки по магазинам, мне сообщили, что в гостиной меня ждут леди и джентльмен. Они приехали десять минут назад и решили подождать, так как Джейн предупредила их, что я скоро должна вернуться.

– Их зовут мистер и миссис Сент-Клер, – объявила мне Джейн.

Я была очень удивлена.

Войдя в гостиную, я увидела Амелию и мужчину, которого сразу узнала. Она подбежала ко мне и обняла. Выглядела она моложе, чем была в момент нашего расставания.

– Ах, Сусанна, – воскликнула Амелия, – как я рада тебя видеть! У меня для тебя новости.

Она протянула руку Джеку Сент-Клеру.

– Вы… поженились?

Амелия кивнула.

– Я очень рада за вас!

– Мы так долго были друзьями, а теперь решили, что больше нечего ждать.

– Я догадывалась об этом, – сказала я. – Твои письма навели меня на эту мысль.

Я поздравила их обоих. Я действительно была очень рада. Амелию я всегда любила, и, по моим представлениям, она принадлежала к тому сорту женщин, которым обязательно нужен муж. Я надеялась, что у нее еще будут дети, и прежние неудачи не повторятся. Но думать о детях было так тяжело… Когда во время прогулок я наблюдала за детьми в парке, горе охватывало меня с новой силой – горе, смешанное с жаждой мести.

Я спросила, не хотят ли они чего-нибудь выпить – кофе, чаю или вина.

– Не сейчас, спасибо, – ответила Амелия. – Я просто заехала сказать тебе, что мы в Лондоне.

– Вы надолго приехали?

– Всего на неделю. Мы остановились у моих родителей.

– А они довольны вашей женитьбой?

– Да, просто в восторге. Мне бы хотелось как-нибудь заехать к тебе поболтать, как много нужно рассказать тебе!.. Можно, я приеду завтра? У Джека дела в городе.

– Ну, разумеется!

Итак, мы договорились о встрече, и на следующий день Амелия приехала ко мне, и мы выпили вместе чаю.

Когда после чаю мы уселись в моей комнате одни, она сказала:

– Надеюсь, ты не сердишься на меня за то, что я приехала без предупреждения. Я знаю, что ты хотела бы порвать с прошлым, но надеюсь, что не отношусь к тому, с чем бы ты хотела порвать.

– Да, конечно.

– Я знаю, что ты опять живешь под девичьей фамилией. И Джек знает об этом и он прекрасно тебя понял. Я постараюсь называть тебя только «мисс Плейделл»

– И «Анна». Это вторая часть моего имени. Я хочу почувствовать себя совершенно другим человеком.

– Хорошо, я запомню. Наверно, надо было предостеречь тебя до того, как ты вышла замуж за Обри, но Стивен надеялся, что ты сможешь спасти его. Он ведь очень любил своего младшего брата и очень хотел, чтобы вы поженились, особенно после того как познакомился с тобой. Стивен считал, что ты сильна духом и энергична. Но я знала, что ты вскоре обо всем догадаешься.

– А ты тоже думаешь, как и Стивен, что в моих силах было сделать хоть что-то?

Она пожала плечами.

– Наверное, какая-то вероятность этого существовала. Но я понимала, что после смерти Джулиана ты не сможешь там остаться.

Я некоторое время не отвечала, не в силах справиться с нахлынувшими на меня чувствами, как всегда, когда разговор касался моего дорогого малыша.

– Ты понимаешь, – начала я, запинаясь, – оставить совершенно здорового ребенка, приехать и найти его… в гробу.

– Да, дорогая, я знаю.

Конечно, она прекрасно понимала меня – ведь Амелии несколько раз приходилось терять еще не родившихся детей.

– Видишь ли, Обри начал принимать наркотики еще в молодости. Он прочел все эти книги. Кроме того, на него повлиял тот человек…

– Доктор Дамиен?

– Я говорила Стивену, что виной всему этот доктор, но Стивен был со мной не согласен. Дамиен ведь считался его другом, и Стивен был о нем очень хорошего мнения. Он верил, что тот работает для блага человечества. Я же не верила ему никогда. Истинная натура «дьявольского доктора» отлично видна в его книгах. Вся та эротика, на которую он намекает между строк… Можно легко себе представить, чем он занимался во время своих странствий! Обри познакомился с ним в Минстере. В Дамиене есть нечто гипнотическое. Вскоре после их первой встречи Обри начал пробовать наркотики.

– По моему глубокому убеждению, этот человек сыграл роковую роль в жизни нас обоих, – сказала я. – Но в один прекрасный день его призовут к ответу, поверь мне.

Наступило молчание. Затем Амелия сказала:

– Сусанна… ах, извини, я хотела сказать «Анна». Я постараюсь больше не ошибаться. Так вот, я хотела спросить – что ты намерена делать?

– Жить здесь, пока у меня не появится какой-нибудь определенный план.

– Но это не так просто. Ты живешь в Лондоне как незамужняя женщина, и в то же время у тебя есть муж.

– Не понимаю, почему это должно кого-то интересовать. До меня этот дом арендовал мой отец, а теперь, после его смерти, почти все его состояние унаследовала я. Мне здесь вполне удобно.

– У тебя хорошие служанки. Они, кажется, сестры?

– Да. Они служили еще у моего отца и остались со мной. Еще у меня есть конюх, а недавно я наняла девочку-швею.

– Швею? Ты хочешь сказать, что держишь постоянную швею?

– Она занимается не только шитьем. И вообще, эта девочка попала ко мне несколько необычным путем.

И я начала рассказывать Амелии историю Лили, которую она слушала с большим интересом.

– И вот я приехала в больницу и забрала ее оттуда, – закончила я свой рассказ. – Это совершенно ужасное место! Мне, наверное, не забыть его до конца жизни. До сих пор меня преследует жуткий вид этих грязных, сдвинутых вместе кроватей, а на них – несчастные, жалкие создания, многие из которых находятся на пороге смерти… О них никто не заботится, их просто оставляют умирать. Мысль об этом совершенно невыносима!

Амелия понимающе кивнула.

– Я не могла этого так оставить, – произнесла я убежденно.

– По крайней мере, ты забрала девочку оттуда, и теперь у нее есть стол и кров. Да, кстати, мои родители собираются дать семейный обед. Будут только близкие. Они бы очень хотели, чтобы ты тоже пришла.

Я заколебалась.

– Они все про тебя знают и относятся к этому с сочувствием. Тебе не придется ничего объяснять. Для гостей ты будешь просто «мисс Плейделл». Тебе нельзя все время сидеть взаперти, надо выезжать время от времени. Ты ведь нигде не бываешь, как я полагаю? Я покачала головой.

– Меньше всего на свете мне хотелось где-то бывать. Я приехала в Лондон, чтобы побыть одной и никого не видеть. У меня хорошие слуги, которые прекрасно заботятся обо мне. Джейн и Полли делают для меня все, что в их силах. Да и Джо, мой кучер, и теперь вот Лили Крэддок – они все меня любят.

– И все же визит к моим родителям – это совсем другое дело. Пожалуйста, соглашайся!

Я все еще колебалась, но Амелия продолжала настаивать, и, в конце концов, пришлось согласиться.

Когда Джейн, Полли и Лили узнали, что я собираюсь на званый вечер, они очень обрадовались. Думаю, что между собой они решили, что подобный визит пойдет мне на пользу.

Лили сказала, что это прекрасный случай надеть зеленое бархатное платье, которое она для меня сшила. К своим обязанностям она по собственной инициативе добавила должность горничной, и, должна признать, справлялась с новым для нее делом превосходно. У девочки от природы был хороший вкус, а ко мне она относилась почти с благоговейным обожанием, что несколько конфузило меня. Кроме того, я не считала, что достойна такого поклонения.

Джо был преисполнен гордости, когда вез меня в карете к резиденции сэра Генри и леди Карберри, расположенной неподалеку от Гайд-парка.

– Для того и существуют кареты, чтобы в них ездить, – провозгласил он удовлетворенно.

Меня эта поездка воодушевляла гораздо меньше, чем любого из моих слуг, хотя и хозяин, и хозяйка знали все, что со мной произошло, и опасаться назойливых расспросов вряд ли стоило. Но, в то же время, я невольно вернулась мыслями к той поре своей жизни, которую всячески старалась забыть.

Амелия, ее муж и родители тепло приветствовали меня, когда я появилась на пороге их дома.

– А у нас есть еще гости! – объявила леди Карберри.

– Генриетта и ее жених заехали к нам сегодня утром, и мама пригласила их к обеду, – извиняющимся тоном сказала Амелия. – По-моему, ты знакома с Генриеттой. Сама Генриетта уже приближалась ко мне. Я хорошо помнила ее. Она осталась той же живой и привлекательной девушкой, которую я впервые встретила в Минстере незадолго до своей свадьбы.

– Достопочтенная Генриетта Марлингтон и ее жених, лорд Карлтон, – представила гостей леди Карберри.

Вид жениха меня несколько удивил. Он был гораздо ниже невесты, почти такой же высокой, как я, и, по крайней мере, лет на двадцать старше ее. Под глазами виднелись мешки. Меня очень разочаровал выбор очаровательной Генриетты.

– А это мисс Анна Плейделл, – представила меня Амелия.

– О… мы, кажется, уже встречались!

Генриетта смотрела на меня широко распахнутыми, сверкающими глазами.

– Но мне казалось…

– Мисс Плейделл теперь живет в Лондоне, – твердо сказала Амелия, – в том же доме, который арендовал ее отец по приезде из Индии. Он очень удобен.

Достопочтенная Генриетта смотрела на меня с явным намерением углубиться в подробности нашей первой встречи. Я понимала, что она запомнила меня как невесту Обри, а сейчас гадала, что же с нами произошло. Она производила впечатление импульсивного человека, который не будет долго раздумывать перед тем, как что-то сказать. Но Амелии каким-то образом удалось направить разговор в другое русло, и неприятные для меня вопросы так и не прозвучали. Наверняка моей дорогой подруге было не по себе от того, что Генриетта неожиданно оказалась в гостях у ее родителей одновременно со мной.

За столом я оказалась напротив Генриетты. Разговор шел об Индии. Лорд Карлтон хорошо знал эту страну и даже встречался там с моим отцом. Беседа стала очень оживленной. Я тоже начала в ней участвовать и вдруг поймала себя на мысли, что мне это нравится. Говорили и о Всемирной выставке, которая проходила в прошлом году с мая по октябрь. Все сошлись во мнении, что она имела большой успех, не в последнюю очередь благодаря принцу Альберту.

– Королева в восторге от того, что люди, наконец, его оценили, – сказал лорд Карлтон.

– Боюсь, что это ненадолго, – высказал свое мнение сэр Генри. – Скоро они найдут в нем новые недостатки.

– Мне кажется, что в стране многое не в порядке, – объявила леди Карберри. – Похоже, что лорд Дерби уйдет в отставку.

Повинуясь какому-то внутреннему голосу, я вдруг сказала:

– Состояние наших больниц – вот что внушает наибольшее опасение.

Все обернулись ко мне, а лорд Карлтон сказал:

– Но вряд ли молодая леди вроде вас когда-нибудь бывала в подобных местах!

– Расскажи им, Анна, о том, что с тобой приключилось, – предложила Амелия.

Я начала рассказывать гостям и хозяевам о том, как моя карета сбила Лили, и я отвезла девочку в больницу, поэтому мои слова основаны на собственном опыте.

– Даже трудно себе представить, что такие места существуют, – продолжала я свой рассказ. – Этот неотвязный, тошнотворный запах, люди на кроватях – все грязные, неухоженные… И они еще называют это больницей! Да это просто позор! Как его можно было допустить, не понимаю…

Над столом нависла тишина, затем лорд Карлтон сказал:

– Моя дорогая юная леди, вы принимаете все слишком близко к сердцу. Вы напоминаете мне дочь Найтингейлов.

– Да, кстати, а как поживает Фанни? – поинтересовалась леди Карберри. – Я так давно ее не видела.

– Она очень беспокоится о Флоренс. Да и старина В.Э.Н. тоже, как мне кажется. Что же касается ее сестры Парфенопы, то она просто приходит в ярость, когда речь заходит об «увлечении» Флоренс, как они это называют.

Так я впервые услышала имя, которому суждено было стать таким дорогим для меня.

– Но почему я напоминаю вам мисс Найтингейл, лорд Карлтон? – спросила я.

– У Флоренс Найтингейл такое ощущение, что на ней лежит некий долг… что она призвана Господом. И знаете, как она понимает этот долг? Она, видите ли, хочет стать сестрой милосердия! Вы ведь знаете их семью, Генри. Все это так нелепо!.. Леди не может быть сиделкой или сестрой милосердия.

– Ей ведь сейчас, должно быть, около тридцати, – произнес сэр Генри. – Пора уже избавиться от подобных фантазий.

– Да от них надо было избавиться давным-давно! Все это просто глупое упрямство. Но старина В.Э.Н. души в ней не чает.

– А кто такой В.Э.Н.? – поинтересовалась я.

– Вильям Эдвард Найтингейл. Это он имеет несчастье быть отцом сей упорной молодой леди. Мне кажется, им никогда не удастся отвлечь ее от подобных фантазий. Вы знаете, недавно она ездила в Германию, кажется, в Кайзерсверт, если я правильно запомнил название места.

– Да, я слышала об этом, – вмешалась леди Карберри. – Там, по-моему, находится некое благотворительное учреждение – школа для сирот, которой заведуют монахини, и больница. Фло как раз и ездила туда работать. По всей видимости, ей это пришлось по душе.

– Ну да. А они обращались с ней как со служанкой. Потом она вернулась домой и объявила, что получила удовольствие, которого никогда дотоле в своей жизни не испытывала.

– Подумать только, как много В.Э.Н. и Фанни сделали для своей дочери! Она ведь могла бы составить блестящую партию.

– Очевидно, мисс Найтингейл не думает, что блестящая партия – это предел мечтаний любой женщины, – тихо произнесла Генриетта.

Я жадно внимала каждому слову, и меня все больше охватывало непонятное волнение.

– Это место находится в Германии, я правильно вас поняла? – спросила я.

– Совершенно верно.

– Мне бы хотелось узнать о нем побольше.

– Да это просто одно из благотворительных учреждений. Сегодня они процветают, а назавтра их и след простыл. Так случается очень часто. Люди изредка с удовольствием делают добро, но, к сожалению, вскоре устают от этого.

– Бедный В.Э.Н., – посочувствовал сэр Генри. – Все, что ему нужно, – это жить спокойно. А все, чего хочет Фанни, – это удачно выдать замуж своих дочерей. Они ведь обе такие хорошенькие, и особенно Флоренс…

– Значит, она считает, что на ней лежит некий долг, – медленно произнесла я и заметила ню Генриетта внимательно изучает меня.

– Как это, должно быть, волнующе – знать, что тебя призвал Господь! – страстно воскликнула она. – Как отрока Самуила, не так ли? Ведь с ним, кажется, тоже случилось нечто с этом роде?

– Ну, вас ведь тоже призвали, – с улыбкой сказал сэр Генри. – Вас призвали к браку, как только вы начали выезжать в свет.

Все засмеялись. Мне показалось, леди Карберри считает, что мы слишком увлеклись странными фантазиями мисс Найтингейл, и она решительно перевела разговор на другую тему.

Однако зерно упало на благодатную почву. Меня охватило глубокое волнение. Казалось, что кто-то невидимый старательно направляет меня на новый путь. Вначале я познакомилась с Лили Крэддок и благодаря ей узнала все ужасы учреждений, которые, как ни странно, именуются больницами. Затем я восстала от того мучительного сна, в котором пребывала после понесенной утраты, и поняла, что чтобы ни случилось с человеком, он обязан продолжать жить. А сегодняшний вечер… У меня начал созревать определенный план. По дороге домой Джо был очень болтлив. Он занимал меня рассказами о том, как много лет возил почту из Лондона в Бат и обратно. Но я слушала его вполуха. Мысли мои в это время были далеко. Джо же пребывал в прекрасном настроении. Наверняка он подробно обсудил с Джейн и Полли мой первый выезд, и они решили, что я, наконец, возвращаюсь к нормальной жизни.

На следующий день ко мне пришла гостья. Я вышла в гостиную, чтобы встретить ее, и с удивлением обнаружилa, что это никто иной, как достопочтенная Генриетта Марлингтон.

Она дружеским жестом протянула мне руку.

– Я надеюсь, вы не сердитесь, что я так рано нанесла вам визит. Мне необходимо было прийти! Так нужно поговорить с вами, а вчера вечером такого случая не представилось. Все, что я вам скажу, – строжайшая тайна!

Я в изумлении уставилась на нее, а она продолжала:

– Возможно, я кажусь вам навязчивой, но это не так. У меня есть свои причины. Я очень хочу, чтобы вы мне помогли, и мне кажется, вы сумеете это сделать. Надеюсь, вы меня поймете.

– Разумеется, я помогу вам всем, чем смогу.

– Мне очень понравилось то, что вы сделали для этой девушки, и то, как вы относитесь к состоянию наших больниц.

– Любой на моем месте, увидевший их, отнесся бы точно так же.

– О, нет! Я так не думаю. Но первым делом мне хотелось у вас спросить – вы ведь вышли замуж за Обри Сент-Клера? Не тревожьтесь, я никому ни слова не скажу. Но для меня это очень важно.

– Но почему?

– Видите ли, это своего рода пример для меня.

– Простите, я вас не понимаю.

– Это я и собиралась вам объяснить. Можно мне сесть?

– Да, конечно. Простите, что я сама вам не предложила. Вы застали меня врасплох. Не хотите ли чаю?

– Да, это было бы прекрасно!

Я позвонила. На пороге гостиной появилась Джейн.

– Пожалуйста, принесите нам чаю, – обратилась я к девушке.

– Да, мадам, – ответила та.

Быстрота, с которой Джейн мгновенно перевоплощалась в образцовую горничную, когда того, по ее мнению, требовали обстоятельства, всегда забавляла меня – ведь обычно, оставаясь одни, мы в наших отношениях мало напоминали хозяйку и служанку.

– Какой приятный дом! – воскликнула Генриетта, когда Джейн вышла из комнаты.

– Да. Мы с отцом арендовали его, когда вернулись из Индии.

– Я слышала, что ваш отец умер. Примите мои соболезнования.

– Он скончался скоропостижно, – сказала я. – От этого еще тяжелее.

Генриетта кивнула. Я понимала, что она старается занять меня обычным светским разговором, пока не принесут чай, и мы не останемся одни.

Вот, наконец, и чай. Разлив его, Джейн деликатно удалилась, а Генриетта сказала.

– Вы, должно быть, удивлены, почему я ворвалась к вам непрошенной. Это противоречит правилам приличия, не так ли? Мой поступок выходил за рамки обычных норм поведения, но только вы, как мне кажется, в состоянии меня понять. Вот почему я набралась смелости и пришла.

– Так что же вас беспокоит?

– Очень многое, к сожалению.

– И вы считаете, что я могу вам помочь?

– Мне кажется, что, кроме вас, никто на свете не смог бы – или не захотел.

– Расскажите же, наконец, в чем дело.

– Речь идет о замужестве. Понимаете, чем больше я об этом думаю, тем больше понимаю, что не хочу выходить замуж.

– Но как же я могу вам помочь в таком деле?

– Я надеялась, что вы подскажете мне, как быть.

– Мне ничего не приходит в голову… Единственное, что я могу вам посоветовать, – это разорвать помолвку. Но как именно это сделать, должны решать вы сами. Уверена, что вы придумаете способ лучше, чем это сделала бы я.

– Позвольте мне все объяснить. Они все так хотят этого брака!

– Лорд Карлтон – несомненно, как мне кажется.

– О, не только он, но и моя мать, и отец, да и вся семья. Марлингтонов ведь целый клан. Они живут повсюду. Все они страшно бедны, но гордятся своим происхождением. У них есть обширные поместья и все такое, что требует денег на содержание. Всю свою жизнь я только и слышу, что о жуке-древоточце в деревянных панелях и о жуке-точильщике на крыше. Мне казалось, что так будет всегда, как вдруг поняла, что, оказывается, они все рассчитывают на меня! «Генриетта составит блестящую партию» – это их излюбленное выражение. Одним словом, меня воспитывали, имея в голове определенную цель. Деньги, добыть которые стоило большого труда, были вложены в меня. Меня отдали в лучшую на свете школу, меня обучили самым хитрым приемам обольщения. Я умею танцевать, петь, играть на фортепьяно, но самое главное – я владею искусством вести беседу… не серьезную, дающую пищу для ума, а легкую, фривольную, призванную соблазнять и прельщать окружающих меня мужчин, добиваться их восхищения. Но при одном условии – эти мужчины должны быть достаточно влиятельны – под этим, я уверена, подразумевается «достаточно богаты», – чтобы претендовать на мое внимание.

Я улыбнулась.

– Мне кажется, масса молодых девушек воспитываются в подобном духе – да еще с так называемыми «идеалами».

– А вас воспитывали не так?

– Моя история не совсем обычна. Я ведь выросла в Индии, как вы знаете, а это большая разница. Училась я в Англии, это правда, но я жила в школе и только на каникулы приезжала к своим родственникам в деревенский приход. По сравнению с тем обществом, в котором привыкли вращаться вы, мои родственники – люди очень скромные.

– Тогда вам просто повезло, мисс Плейделл! От меня же все ждали, когда, наконец, я начну выезжать. Не понимаю, почему все мои родственники надеялись на то, что мне удастся совершить чудо.

– Вы очень привлекательны.

Она скорчила очаровательную гримасу.

– Да я даже не хорошенькая, если присмотреться ко мне как следует.

– Но в вас есть такая живость, веселость. Мне кажется, что привлекательность проистекает в основном не из правильности черт, а из свойств натуры. Над вами хорошо поработали, когда учили вас искусству обольщения. А скорей всего, им даже не пришлось ничего делать, так как вы очаровательны от природы.

– Я начинаю думать, что мне лучше было бы родиться косоглазой и рябой!

– О нет! Не смотрите свысока на те дары, которыми добрая фея наградила вас еще в колыбели. Они наверняка окажутся полезными в определенной ситуации, хотя иногда и причиняют вам беспокойство. Но извините за то, что я вас перебила. Продолжайте, пожалуйста!

– Мои выезды в свет всегда обставлялись очень пышно. Родственники вкладывали в меня деньги, уверенные в том, что со временем получат хорошие дивиденды. В обществе я встретила прекрасного молодого человека. Он мне очень понравился. Молодой человек происходил из хорошей семьи, но был беден. Меня тут же постарались удалить от него. И тогда на сцене появился Том Карлтон. Он как никто другой отвечал чаяниям моей семьи. Еще бы – один из самых богатых людей в стране!.. Сколотил себе порядочное состояние, получил титул лорда и теперь подыскивал себе жену, которая бы составила достойный фон для этих достоинств. Девушка из такого семейства, как Марлингтоны, подходила ему как нельзя лучше. Мы ведь ведем наш род почти от Вильгельма Завоевателя. Словом, в глазах всех это была в высшей степени подобающая свадьба. Говорили, что это будет союз карлтоновских миллионов и голубой крови Марлингтонов.

– И единственным человеком в семье, которому предстоящая свадьба не казалась идеалом, как раз и оказалась будущая невеста.

Генриетта внимательно посмотрела на меня и кивнула.

– Вначале мне тоже все нравилось. Видите ли, Том обходился со мной восхитительно. Он был щедр, и мне казалось настоящим блаженством не слышать, наконец, этого нудного ворчания по поводу сырости и жучков-древоточцев!.. Неделю или чуть больше я была воистину счастлива. Семья была спасена, и это я спасла всех.

– А потом вы поняли, что нельзя вступать в брак только для того, чтобы удовлетворить запросы семьи.

– Именно так. И с тех пор я начала думать, что можно сделать в этом случае.

– Но почему вы считаете, что я могу помочь вам принять решение? Я ведь для вас – человек посторонний. Мы встречаемся всего в третий раз. Я ничего не знаю об этом деле, кроме того, что вы сами мне рассказали.

– Я была с вами вполне откровенной. Будете ли вы столь же откровенны со мной? Клянусь вам – чтобы вы мне не рассказали, я никому ни слова не скажу.

Генриетта производила впечатление натуры очень впечатлительной, порывистой. Ее настроение менялось ежесекундно. Только что она говорила трагическим тоном и казалась этаким жертвенным агнцем на алтаре фамильной гордости, а сейчас ее глаза светились от предчувствия чего-то таинственного, что, по ее мнению, я ей сообщу. Словом, эта девушка от природы была заговорщиком.

Я находила ее очаровательной. Мне было легко понять, почему чопорный лорд Карлтон, который, без сомнения, отдавал себе отчет в том, что именно его богатство привлекло Марлингтонов, тем не менее, подпал под действие чар Генриетты.

Тем не менее, я довольно сухо сказала:

– Мне бы не хотелось обсуждать мои дела.

– Я буду молчать, клянусь вам!

– Ну, хорошо. Я действительно вышла замуж за Обри Сент-Клера. Наш брак оказался неудачным. У меня был ребенок, мальчик. Я оставалась с мужем из-за сына. Когда он умер, я покинула мужа.

– Вы ушли от мужа? Это очень смелый поступок.

– Да нет, никакой смелости тут не было. Я больше не могла там оставаться, поэтому и уехала. После смерти отца я оказалась достаточно обеспеченной и могла позволить себе жить пусть не роскошно, но вполне прилично. Вот так я и живу.

– У меня тоже есть некоторый доход. Моя семья считает, что сумма совершенно мизерная, но должна сказать, что она вовсе не так уж мала, если, конечно, не стараться содержать огромный дом с массой слуг и не ремонтировать крышу, изъеденную жуком-точильщиком. А чтобы вы делали на моем месте?

Я пожала плечами.

– Что я могу сказать? Мне ведь не известны все детали. Наверняка есть еще что-то такое, о чем вы умолчали.

– Мне кажется, определенную роль сыграл вчерашний вечер…

– В самом деле?

– Ну да. То, что я встретила вас… И этот разговор о Флоренс Найтингейл. Я ведь знакома с Найтингейлами, не с самой Флоренс, а с ее матерью и отцом. По правде говоря, я мало с ними общалась. Вот если бы там была Флоренс, все было бы по-другому. Я уверена, что она – очень интересный человек. В общем, каким-то образом вчерашний разговор так на меня подействовал, что я решила, что смогу выбраться из западни, если буду такой же смелой, как вы и мисс Найтингейл.

– Вы хотите сказать, что желали бы разорвать помолвку?

Она кивнула.

– Если вы действительно так настроены, вам следует так и поступить.

– Понимаете, вначале я думала, что моя семья будет рада этому браку, и Том будет счастлив. Еще мне представлялось очень заманчивым не считать, сколько стоит та или иная вещь, избавить, наконец, своих родных от унизительной необходимости жить в бедности… Но потом я начала думать о том, что мне предстоит вынести. Видите ли, мой жених – очень хороший человек, но иногда он так странно смотрит на меня… Сказать вам правду, мисс Плейделл, меня это немного пугает. Да нет, не немного, а очень, очень сильно пугает! И тогда я начинаю думать…

Ее слова вызвали непрошенные воспоминания – вот я просыпаюсь в спальне нашего палаццо в Венеции, рядом с постелью стоит Обри. Кто может сказать, какие тайные страсти и почему вдруг овладевают человеком? Я внимательно посмотрела на сидевшую рядом со мной девушку – юная, свежая, такая живая и привлекательная. То, что случилось со мной в Венеции, может оставить глубокий след в душе любого человека на всю жизнь… возможно, навсегда. Это повлияет на жизненные взгляды и изуродует здоровые и естественные чувства, свойственные такому юному созданию, каким была сейчас Генриетта.

Я понимала, что Генриетте следует разорвать помолвку. Об этом ясно говорил страх, который я прочла в ее милых, выразительных глазах.

Она смотрела на меня серьезным, почти умоляющим взглядом.

– И все же, – начала я, – мне кажется странным, что вы пришли со своими тревогами именно ко мне. Вы меня плохо знаете. Вам бы лучше обратиться к кому-нибудь другому, к тому, кто вам ближе, чем я.

– Но к кому же? К моим родителям? Или, может быть, к их друзьям? Все они считают, что для меня этот сезон был очень удачным. По их словам, все юные особы, только начавшие выезжать, завидуют мне черной завистью, потому что мне, по их мнению, достался главный приз. Вы ведь знаете, каковы люди. Мой жених пользуется большим уважением в обществе, он лорд, причем этот титул он получил благодаря своим собственным усилиям, за что, без сомнения, заслуживает самых высоких похвал. Однако, как вы знаете, люди гораздо больше уважают тех, кому титул достался по наследству. Лорд Карлтон – друг таких важных особ, как лорд Дерби, лорд Абердин и лорд Пальмерстон. Принц Альберт о нем хорошего мнения, потому что мой жених – удачливый предприниматель. Мне следует гордиться выпавшим на мою долю счастьем и чувствовать себя польщенной. Я так и чувствую, но я боюсь, и мой страх больше, чем ощущение счастья.

– Тут вам нужно решать самой.

– Я знаю, что сделали бы вы на моем месте – вы разорвали бы эту помолвку. Вы сильная. Я восхищаюсь вами! Вы оставили мужа, а в глазах общества это равносильно самоубийству. Но ведь вас это совсем не интересует, не так ли?

– Я не стремлюсь вращаться в обществе.

– Принц Альберт вас бы не принял. Он очень нетерпим в вопросах нравственности.

– Я прекрасно обойдусь без принца Альберта. Мне вообще никто не нужен. Здесь мне хорошо, и я готова оставить все как есть, пока не пойму, чего же я на самом деле хочу.

Генриетта смотрела на меня горящими глазами.

– Меня восхищает то, что вы пошли в больницу!

– Чем же тут восхищаться? Это было ужасно.

– Я знаю. Но вы пошли туда и вызволили эту девочку. Это было прекрасно! Поэтому я и решила обратиться со своими проблемами к вам.

– Моя дорогая мисс Марлингтон, только вы могли так решить.

– И все же ответьте – если бы вы были на моем месте, вышли бы вы замуж?

Я закрыла глаза, и опять на меня нахлынули воспоминания. Этот человек намного старше ее. Знает ли она, чего он от нее ожидает? Она не влюблена в него, это совершенно ясно. Меня охватил страх. Я вспомнила сон, увиденный мною в ночь перед свадьбой. Было ли это предостережением? Тогда я так не считала. Но, похоже, сидевшая передо мной девушка получила предостережение значительно более явное.

– Вы не любите своего жениха, – сказала я Генриетте. – Если бы вы его любили, вам бы хотелось выйти за него замуж.

– Вы считаете, я должна с ним порвать?

– Но как я могу вам что-то советовать? Это должны решить вы сами.

– Но что бы сделали вы на моем месте? Я не ответила на ее вопрос.

– Я поняла вас, – сказала Генриетта твердо. – Благодарю вас, мисс Плейделл.

Ее настроение мгновенно изменилось. Теперь она повеселела и начала рассказывать мне забавные случаи, связанные с ее выездами в свет. Там царила атмосфера погони за удачей. Все стремились отличиться тем или иным способом. Ее первый бал представлялся Генриетте кошмаром, а обернулся подлинным триумфом.

– Вы знаете, я так боялась, что сделаю что-нибудь не так, что никто не пригласит меня танцевать. Остаться без кавалера – вот кошмар, терзающий душу каждой дебютантки! А если все проходит для вас удачно, присутствующие мамаши страшно завидуют вам и ненавидят, а ваша собственная мать находится на верху блаженства. Это суровое испытание!

– Через которое вы прошли, я уверена, с высоко поднятыми знаменами.

– У меня была масса кавалеров. Это было так забавно! Я забавлялась довольно долго, а потом появился Том. Меня охватило какое-то радостное волнение, которое все возрастало. Меня все баловали и ублажали, я была их дорогой деточкой, их единственным сокровищем, их спасительницей. На меня легла большая ответственность.

Наш разговор опять вернулся к тому, с чего начался. Когда Генриетте покидала меня, она взяла меня за руку и спросила:

– Я могу называть вас Анной?

– Ну конечно!

– А вы должны звать меня Генриеттой.

Я с радостью согласилась. Мне казалось, что я больше ее не «увижу, но, возможно, узнаю, разорвала ли она свою помолвку. Наверняка об этом будет напечатано в газетах, в светской хронике.

К тому, что произошло потом, я была совершенно не готова. Через два дня у моего дома остановилась карета. Выглянув в окно, я, к своему удивлению, увидела, как из экипажа выходит Генриетта. За ней шел возница с двумя чемоданами в руках.

В дверь постучали, и Джейн открыла.

Послышался голос Генриетты:

– Дома ли мисс Плейделл? Потом она обратилась к вознице:

– Не могли бы вы занести эти чемоданы в дом? Благодарю вас.

Я ждала, что будет дальше.

В гостиную, где я сидела и читала, вошла Джейн.

– Та молодая леди вернулась, мадам, – произнесла она тоном вышколенной горничной. – Похоже, что она собирается здесь остаться.

И вот в гостиную впорхнула сияющая и раскрасневшаяся Генриетта.

– Я сделала то, что решила! – сообщила она торжествующим голосом. – Встречаться со своей семьей я не в силах и поэтому убежала.

– Но как же… – начала я.

– Я подумала, что вы позволите мне остаться… разумеется, ненадолго – пока они не привыкнут к тому, что произошло. Будет такой скандал!

– Не лучше ли было бы остаться и встретить события с открытым забралом?

– Честно говоря, я думаю, что они постараются меня убедить.

– Но если вы твердо решили…

– Вы не знаете мою семью! Они будут рыдать, причитать и скрежетать зубами. Я этого просто не вынесу! Я ведь не так сильна духом, как вы. Мама наверняка расплачется, а смотреть равнодушно на ее слезы мне не под силу. Я бы наверняка уступила их уговорам, а я знаю, что не должна делать этого ни в коем случае. Следовательно, единственным выходом мне представлялся побег. Я подумала – если вы были так добры к той девочке, которую навещали в больнице, то вы по-доброму отнесетесь и ко мне. Вы ведь не отошлете меня обратно, правда?

– Разумеется, нет! Но я все-таки сомневаюсь, разумно ли вы поступили.

– Я чувствую себя гораздо лучше. Том Карлтон так смотрел на меня, как будто в его воображении возникали всякие непристойные картины. Он ведь уже немолод, и у него была масса любовниц. Я догадываюсь, что среди них были женщины всякого сорта. Не думаю, что смогла бы оправдать его ожидания. Значит, для него только лучше, что это случилось с ним сейчас, а не тогда, когда мы оба поняли бы, что совершили грандиозную ошибку. Позвольте мне остаться у вас, пока не утихнет буря. Том найдет себе другую невесту, а моя семья со временем примирится с постигшим ее разочарованием. В конце концов, жуки-точильщики разрушают крыши их домов уже сотни лет, так неужели еще несколько лет имеют какое-нибудь значение? Возможно, в нашей семье появится кто-нибудь, кто знает, как вернуть утраченное фамильное состояние, а может быть, кто-то найдет богатого холостяка или девицу и сочетается с ним или с нею узами брака. Но я слишком много болтаю, не так ли? Да-да, не возражайте, это так. Если бы вы только знали, какое облегчение я теперь чувствую…

– Конечно, вы можете остаться у меня на ночь, – сказала я. – Возможно, утром вы измените свое решение. Вы сказали вашим родителям, куда направляетесь?

– Я оставила им записку, где сообщила, что отправилась к подруге. У меня есть несколько подруг, к которым я могла бы пойти. Еще я написала Тому и постаралась объяснить, почему, как мне кажется, я не готова к браку с ним.

– Я распоряжусь, чтобы вам приготовили комнату. У нас как раз есть одна свободная. Мой дом ведь не очень велик, как вы знаете.

– Да, знаю, и именно это мне в нем и нравится. Я до смерти устала от просторных холлов в баронских замках и от великолепной обстановки, которую стараются сохранить даже ценой потери собственного достоинства.

– Я считаю, вам следует задуматься о своем будущем. Видите ли, я – женщина, оставившая своего мужа. Общество не слишком благосклонно относится к таким особам.

– Да кому нужно это общество?

– Мне не нужно. Но вы уверены, что вам оно тоже не нужно?

– Совершенно уверена! Мне все больше начинает нравиться беседовать с вами.

– Боюсь, что на основе наших бесед вы сделали слишком скоропалительные выводы.

– Да, возможно, вы правы, но в некоторых из этих выводов я, безусловно, не ошиблась. Не ошиблась я и в том, что мы подружимся.

Вот так Генриетта Марлингтон стала жить вместе со мной.

Не приходилось надеяться, что семья Генриетты сдастся так скоро. Несколько недель к нам приезжали всевозможные родственники с просьбами и угрозами. Меня восхищала решимость моей новой подруги. До этого она казалась мне довольно легкомысленной особой – и в самом деле была таковой во многих случаях, – но под этим легкомыслием скрывалась подлинная твердость. Неожиданно для себя я очутилась в центре «бури», как выражалась Генриетта, а этого мне хотелось меньше всего на свете. Иногда я жалела о том, что приняла приглашение на званый обед у родителей Амелии. Но, с другой стороны, Генриетта начинала нравиться мне все больше и больше. Она была очаровательным существом, и ее присутствие принесло в наш дом радость. Джейн, Полли и Лили тут же стали ее горячими поклонницами. Они были готовы сразиться со всем кланом Марлингтонов, а если бы понадобилось, то и с самим лордом Карлтоном, если бы те продолжали упорствовать в своих попытках склонить Генриетту к действиям для нее ненавистным.

Как-то раз ко мне приехала мать Генриетты и начала умолять постараться повлиять на дочь и убедить ее подумать о будущем.

В ответ на ее просьбу я сказала, что, по моему мнению, именно будущее волнует Генриетту.

Леди Марлингтон возразила, что ее дочь еще слишком молода и всегда отличалась упрямством. Она не понимает, какую возможность устройства своей судьбы упускает. Я же, как она думает, имею на Генриетту большое влияние.

В ответ на это я объяснила, что до того как девушка приехала ко мне в дом, я встречалась с нею всего два раза и ничего не знала о ее подлинных чувствах. Она только попросила разрешения пожить у меня, пока не придет к какому-то определенному решению. Я не могу повлиять на нее тем или иным образом.

Однако в один прекрасный день представители клана Марлингтонов решили, что нет никакой надежды «образумить» Генриетту, по их выражению. Они хотели бы, чтобы девушка вернулась домой, но Генриетта отказывалась. К тому времени она уже стала полноправным членом нашего тесного семейного кружка, чему все мы были очень рады.

В течение более чем двух месяцев дела Генриетты занимали все наши мысли, и вот, наконец, буря улеглась. Неожиданно для себя я обнаружила, что еще на шаг удалилась от того чувства безысходного отчаяния, которое охватило меня сразу после понесенной утраты. Жизнь начинала интересовать меня все больше и больше.

Теперь нашего внимания стали требовать дела Лили Крэддок. Я заметила в девушке некоторую перемену. Она стала чаще выходить из дому, и если раньше была просто очень привлекательной, то теперь стала настоящей красавицей.

Вскоре Джейн и Полли удалось выведать ее тайну.

Лили частенько наведывалась в одну галантерейную лавку, где, по ее словам, можно было найти цветные шелка и лучшую отделку во всем Лондоне. Вскоре она подружилась с хозяевами лавки – некими мистером и миссис Клифт. Месяц или полтора назад она как раз была там, когда из гостиной в магазин вошел молодой человек. В это время миссис Клифт обслуживала Лили. Увидев юношу, она сказала:

– Вильям! Познакомься с мисс Крэддок – это одна из наших лучших покупательниц.

– Похоже, что они тут же понравились друг другу, – сделала свой вывод Джейн, рассказывая мне об этом случае. – Наверное, это то, что называется любовью с первого взгляда.

– Так вот в чем дело! – обрадовалась я. – Тогда мне понятна перемена, произошедшая с Лили.

– Да, у Лили, если можно так выразиться, роман, – добавила Полли.

Нас очень взволновал такой поворот в судьбе Лили, особенно когда стало известно, что у Вильяма Клифта серьезные намерения.

Однажды девушку пригласили к Клифтам на чай. Вернулась она сияющая, переполненная свалившимся на нее счастьем. Я сказала, что Лили тоже должна пригласить Вильяма на чай, и на кухне тут же началась суета, связанная с подготовкой к этому событию. Джейн испекла пирог. Лили сшила новый воротничок и манжеты для своего лучшего платья. Генриетта считала, что на чаепитии должны присутствовать мы все, и проходить оно должно в гостиной. Но тут энергично запротестовала Джейн. Какого же мнения будут Клифты о доме, возражала она, в котором слуги пьют чай вместе с хозяйкой в парадной гостиной?

Так ни в коем случае поступать нельзя! Джейн-то знает, как должны происходить подобные визиты. Чай будет накрыт на кухне – именно там ему и место, а потом, когда служанки и их гость поедят и попьют, придем мы с Генриеттой, и Вильям будет нам представлен.

Все произошло так, как и было задумано. В положенное время на кухне появились Генриетта и я, а Вильям Клифт был нам представлен должным образом.

Он был очень привлекательным молодым человеком, а его военная форма еще усиливала впечатление мужественности, исходившее от всего облика молодого человека. Он рассказал нам, что после женитьбы хотел бы уволиться из армии и начать заниматься торговлей в лавке, которая сейчас приносит гораздо больший доход, чем в то время, когда он уходил на службу. Он надеялся, что он и Лили будут жить вместе с его родителями после того, как поженятся.

Все было задумано прекрасно. Оставалось только порадоваться за Лили.

После ухода Вильяма она подошла ко мне и со слезами на глазах сказала, что очень ценит то, что я для нее сделала.

– Тот день, когда я угодила под колеса вашей кареты, – сказала она, – был счастливейшим днем в моей жизни. Когда я воображаю, что это могла быть и какая-нибудь другая карета, я просто холодею от страха.

Более приятного комплимента я никогда раньше в своей жизни не получала. Но в действительности мне удалось сделать так мало!.. Ведь для меня Лили явилась подлинным спасением. После знакомства с нею меня гораздо больше стала интересовать жизнь других людей, как это отвлекало меня от собственных горестей и печалей.

Генриетта превосходно устроилась в нашем маленьком кружке, стала неотъемлемой частью нашего общества. Мне она призналась, что чувствует себя сейчас совсем другим человеком – счастливым и по талым жизненной энергии.

– Но в сравнении с тем, к чему вы привыкли, наше существование должно казаться вам очень скромным, – возразила я.

Она этого и не отрицала. Немного подумав, девушка заметила:

– Но зато в этом доме у меня есть то, чего никогда раньше не было, – свобода! Знаете ли, я начинаю думать, что именно к ней следует стремиться больше всего на свете. Здесь я могу погрузиться в свои собственные мысли, и мне уже не кажется, что то, что мне внушили с детства, – это непреложная истина. Я размышляю, делаю собственные выводы. Какое все же счастье, что я не вышла замуж за Тома Карлтона! Подумать только, сейчас я была бы его женой… Ужас!

– Но вы были бы богаты и вращались бы в высшем свете, – напомнила я ей.

– В общем, продала бы право первородства за чечевичную похлебку.

Я рассмеялась, прекрасно поняв, что она имеет в виду. Генриетта много говорила мне о своем детстве, о первом появлении в свете и о своем «предназначении» в этой жизни, как она с иронией это называла.

– Моей задачей считалось найти богатого мужа и таким образом спасти фамильное состояние. Теперь же я свободна. Я могу выйти замуж за кого пожелаю или не выходить вовсе, если мне не захочется. Я иду, куда хочу, делаю, что хочу. О, сладостная свобода!

Мало-помалу Генриетта стала моей близкой подругой, которой я полностью доверяла и которой рассказала о своей неудавшейся семейной жизни, конец которой положила смерть моего сына.

– Больше всего мне хотелось все забыть. Я стремилась обрести в жизни что-то такое, что вернуло бы мой интерес к ней, постоянно оглядываться назад, в прошлое. Мне хотелось, чтобы прошлое осталось позади, хотелось забыть огорчения, утрату всяческих иллюзий, горе. Знаете, Генриетта, я хочу ухаживать за больными, возвращать им жизнь и здоровье.

Она уставилась на меня в ужасе.

– Вы хотите сказать, что желали бы быть сиделкой?

– Да, мне кажется, это именно то, что мне нужно. Я вытянула руки и внимательно посмотрела на них.

– По-моему, у меня к этому талант. В моих руках есть какая-то целительная сила. Она загадочная, почти мистическая, но уже несколько раз я наблюдала, как эта сила проявила себя.

Генриетта взял мои руки в свои и тоже начала их рассматривать.

– У них безукоризненная форма. Их следует украсить изумрудами, бриллиантами и другими драгоценными камнями.

– О нет, – возразила я, убирая руки, – они должны научиться выполнять полезную людям работу.

– Но послушайте, Анна, не можете же вы в самом деле стать сиделкой! Это просто несерьезно. Вы сами говорили, какое впечатление они на вас произвели, когда вы ездили в больницу забирать Лили.

– Но я как раз и хочу изменить существующий порядок. Надо сделать так, чтобы сиделки и больницы стали совсем другими.

– Этого хочет добиться и мисс Найтингейл. Еще до своего побега из семьи я много слышала о ней. Она, как и вы, потрясена нищетой и убожеством наших больниц. Конечно, все кругом говорят, что это занятие совершенно недостойно молодой леди из благородного семейства.

Родные мисс Найтингейл отнюдь не в восторге от ее образа жизни. Они делают все, что в их силах, чтобы каким-то образом помешать ей.

Генриетта улыбнулась и продолжала:

– Но, как известно, ничто не может остановить женщину вроде нее, если она на что-то решилась.

– Я тоже решилась, – сказала я. – Я сделала свой выбор, Генриетта. Сейчас мои мысли в беспорядке. Меня часто посещают сны… В них постоянно присутствует один и тот же образ. Это мужчина… порочный мужчина. Его зовут Дамиен. Он ведет загадочный образ жизни. Судьба уже забрасывала его в самые отдаленные уголки, где он жил среди туземцев той же жизнью, что и они.

– А потом он написал книгу, да?

– Да.

– Тот, кого вы имеете в виду, – великий врач, своего рода первооткрыватель.

– Мне кажется, он просто выдает себя за такового. Я хочу найти его. Мне хотелось бы многое о нем узнать. Я считаю, что он виновен в моральном падении моего мужа и в смерти моего сына.

– Но каким образом?

– Его интересуют всякого рода наркотики – опиум, лауданум и другие подобные лекарства, в изобилии встречающиеся на Востоке. Он ставит с ними всевозможные эксперименты. Какие-нибудь из этих веществ он, возможно, испытывает и на себе, но в основном заставляет принимать их других людей, а сам наблюдает, какое действие они оказывают. Он, не задумываясь, рушит человеческие жизни якобы во имя великих открытий, которые создали бы ему еще большую славу. Слышали ли вы когда-нибудь о мадам Бринвилье, отравительнице?

– Весьма смутно. Кажется, она испытывала свои яды на больных?

– Да, именно так. Так вот, для меня она и этот человек – люди одного сорта.

– Но она – глубоко порочная женщина. Мне кажется, она давала людям яд для того, чтобы овладеть их деньгами.

– Так и он – человек безнравственный. Он дает людям яд якобы во имя науки, а на самом деле для того, чтобы поведать всему миру о своих величайших открытиях. Он даже хуже, чем мадам Бринвилье, потому что еще и лицемер.

– Представляю себе, как эта женщина-монстр ходит по больницам в качестве этакой благодетельницы, утешительницы больных бедняков, а на деле испытывает на них свое смертоносное зелье.

– Они оба друг друга стоят. Генриетта, я буду искать этого человека повсюду и, когда встречусь с ним лицом к лицу, то разоблачу перед всем миром. Мне хочется поймать его за руку, так сказать, на месте преступления.

Генриетта посмотрела на меня с ужасом.

– Это совсем непохоже на вас, – наконец произнесла она. – Вы ведь всегда такая спокойная, рассудительная…

– А сейчас вам кажется, что я уже не спокойная и рассудительная?

– О нет! Сейчас вы в бешенстве. Вы ненавидите этого человека, а между тем вы ведь никогда его не видели.

– Нет, однажды я его видела… Это было в Венеции. Он привел Обри в наш палаццо… одурманенного наркотиками.

– Вы считаете, в этом был виноват доктор Дамиен?

– Да я в этом просто уверена!

– Как интересно! Но как вы предполагаете найти этого человека?

– Пока не знаю.

– Именно это-то самое интересное!

– Мне в голову постоянно приходят всевозможные фантастические планы, но они, как правило, абсолютно нереальны, и, подумав, приходится их отбрасывать. Но, несмотря на это, моя решимость растет. Я не успокоюсь, пока не найду этого злодея! Я хотела бы задать ему кое-какие вопросы. Только познакомившись с ним поближе, я смогу понять, в чем заключаются его бесчеловечные методы.

– А мне казалось, что вы уже разгадали его методы.

– Нет. Одно знаю твердо – он человек глубоко безнравственный, сотворивший так много зла!.. Я обязательно найду его, поверьте мне, Генриетта.

– Ну что ж… А как вы собираетесь его искать?

– Похоже, судьба распорядилась так, что наши жизненные пути могут пересечься.

Я еще раз взглянула на свои руки.

– Он ведь доктор. Мое предназначение ухаживать за больными, постараться каким-то образом изменить положение дел в наших ужасных больницах. Да, я чувствую – это предопределено. Если я стану сиделкой, у меня появится шанс когда-нибудь встретить его. К этой работе меня влечет неведомая сила, я чувствую, что наверняка буду хорошей сиделкой. Значит, начать надо именно с этого.

– Но как?

– К сожалению, пока не знаю.

– Но вы не можете начать работать в обычной больнице! Да они вас и не примут. Вы не впишетесь в скопище этих ужасных, подлых людей.

– Но я, как и вы, кое-что слышала о мисс Найтингейл. Она как раз и старается изменить нашу систему ухода за больными. Я уверена, что ей понадобятся люди вроде меня – которые хотели бы ухаживать за больными и при этом чувствовали бы, что самой судьбой предназначены для этой роли. Сейчас же эти так называемые «сиделки», которых я видела в больнице, нимало не заботятся о нуждах стариков, бедняков и больных. Все это надо менять? Сейчас в сиделки в основном идут отбросы общества, но когда мисс Найтингейл удастся хоть что-нибудь изменить, ей понадобятся преданные делу сиделки и сестры милосердия. Она ведь не сможет справиться со всем одна! В общем, Генриетта, я решила выяснить, как обучиться ремеслу сиделки.

Она кивнула.

– Похоже, что это и мне нравится.

– Вам?!

– А почему бы и нет? Мне нравится быть чем-то занятой. Я не хотела бы провести всю жизнь в праздности. Словом, я решила – я тоже буду сиделкой, как и вы.

– Вы помните тот званый вечер у сэра Генри и леди Карберри?

– Как же могу его забыть? Именно тогда я поняла, что только вы сможете мне помочь!

– За столом разговор шел о том, что мисс Найтингейл уехала в какое-то место в Германии – кажется, Кайзерсверт.

– Да, я помню.

– Я хотела бы выяснить об этом поподробней. Вы ведь, кажется, знакомы с этой семьей?

– Да.

– И, насколько я понимаю, вы иногда встречаетесь со своими старыми друзьями?

Она опять кивнула.

– Может быть, вы могли бы навести кое-какие справки?

– То есть о Кайзерсверте и о том, могут ли две начинающие сиделки приехать туда?

– Вот именно.

У Генриетты тут же загорелись глаза. Она выглядела заинтригованной, и я подумала: что же ее привлекает больше – перспектива отыскать след «дьявольского доктора» или овладеть нелегкой профессией сиделки.

Итак, у нас появилось новое занятие. Волнения, связанные с предстоящей помолвкой Лили, понемногу улеглись. Теперь она становилась рассудительной молодой женщиной, собирающей себе приданое. Занятие, безусловно, почтенное, но для Генриетты жизнь без чего-то волнующего была просто немыслимой.

«Проект века», как она это называла, отныне занял все ее мысли. Она начала выполнять возложенную на нее задачу со страстью, достойной начинающего секретного агента.

Через несколько дней я, к своему величайшему удивлению, получила письмо из Минстера Сент-Клера. Дрожащими пальцами я вскрыла конверт и увидела, что письмо написано Амелией.

Оно гласило:

«Моя дорогая Анна,

Ты будешь удивлена, что я пишу отсюда. Дело в том, что Джек и я теперь живем здесь. Нам посоветовали приехать, так как Обри очень серьезно болен. Его состояние ухудшалось с каждым днем с тех пор.

Доктор считает, что Обри не протянет долго. Ему дают регулярные дозы лауданума – а он, как известно, содержит опиум, пристрастие к нему довели Обри до его нынешнего состояния. Доктора считают, что совсем лишить его этого лекарства нельзя. Без наркотика он впадет в опасное буйство.

Мне очень жаль, что приходится сообщать тебе о таких печальных вещах – ведь, несмотря на то что между вами произошло, я уверена, ты сохранила к нему остатки прежнего чувства. Временами его сознание проясняется, и он непрерывно говорит о тебе. Если бы ты могла приехать и побыть с ним хоть какое-то время, это утешило бы его. Так считают врачи.

Моя дорогая Анна, я знаю, письмо получилось очень печальным, и если ты не сможешь приехать, я пойму тебя. Пишу тебе по просьбе доктора. Он считает, что Обри – обречен… Может быть, твой приезд в какой-то степени скрасил бы его последние дни. Мне кажется, твоего мужа тяготит чувство вины перед тобой, и перед кончиной он бы хотел с тобой помириться.

Люблю тебя, как прежде, и надеюсь на встречу с тобой.

Амелия».

Я была потрясена прочитанным письмом. Мне и в голову не приходило, что я еще когда-нибудь увижу Обри и Минстер.

Первой моей мыслью была следующая: нет, я ни за что не поеду туда! Опять ворошить старые воспоминания… Нет, это невозможно!

Целый день я обдумывала, как мне поступить.

Генриетта заметила мое состояние и пожелала узнать, в чем дело. Я показала ей письмо.

– У меня нет сил поехать туда! – вырвалось у меня. – Это оживит все то, что я так старательно пытаюсь забыть. Там меня повсюду опять будут преследовать воспоминания о моем дорогом сыночке. Благодаря тому, что со мной за последнее время произошло, горе перестало быть таким острым. Если же я приеду в Минстер, старые раны откроются вновь!

– Анна Плейделл, – торжественно произнесла Генриетта, – если вы не поедете, этот грех останется на вашей совести. Вы разочаровались в своем муже и решили уехать от него. Я прекрасно понимаю, от чего вы бежали и к чему стремились. Да, вы правы – старые раны откроются вновь. Вы будете страдать, но поверьте – если вы не поедете сейчас, то всю оставшуюся жизнь будете страдать неизмеримо больше.

Я долго размышляла над тем, что сказала мне подруга. Несмотря на все свое внешнее легкомыслие, она порой рассуждала весьма здраво, и после некоторых раздумий я все-таки решила поехать.

На станции меня встретил Джек Сент-Клер.

По дороге в Минстер он сказал мне: – Вы найдете Обри сильно изменившимся.

– Я к этому готова. Все это случилось довольно неожиданно, не так ли? – Вы ведь уже почти год не видели его, если я не ошибаюсь?

– Да, это так, – ответила я.

– Доктор говорит, что агония длится недолго.

– Вы хотите сказать, что он умирает?

– Я не думаю, что он долго сможет прожить в том состоянии, в котором сейчас находится. Он сильно похудел, очень нервозен, легко раздражается и почти ничего не ест. Мне кажется, когда он пытается хоть что-нибудь проглотить, у него начинаются сильные боли. Без наркотика, как считают доктора, ему уже не прожить ни дня.

– Вы имеете в виду, что он не отвечает за себя?

– Да, если полностью лишить его наркотика, он не остановится ни перед чем, чтобы достать его.

– Его непременно нужно держать дома?

– Дело в том, что он больше нигде и не смог бы находиться. Каждый день он получает небольшую дозу лауданума, к которому чувствует болезненную тягу. Поистине он представляет собой сейчас жалкое зрелище, особенно если вспомнить, каким он был, и представить себе, каким мог бы быть. Доктор считает, что вы должны отдавать себе полный отчет в его состоянии. По его мнению, уже ничто не способно повернуть течение болезни вспять, но ваше присутствие может хоть как-то утешить больного.

Дальше мы ехали в молчании, и я со страхом думала о том, что ждет меня впереди.

Амелия тепло приветствовала меня.

– Почему-то я была уверена, что ты непременно приедешь, – сказала она.

Меня провели в комнату Обри. Он спал, дыхание было тяжелым. В этом сильно постаревшем человеке я с трудом узнала моего мужа.

– Ты можешь пойти в свою комнату, – предложила мне Амелия, – а когда он проснется, мы скажем ему, что ты приехала. Я распорядилась, чтобы тебе приготовили другую комнату, а не ту, где ты жила раньше.

Как хорошо она понимала меня!

Я прошла по знакомой галерее, где со стен на меня взирали портреты предков Обри, в том числе порочный Гарри, казалось, проводивший меня презрительной усмешкой. Отведенная мне комната находилась в переднем крыле дома и выходила на подъездную аллею. Выглянув в окно, я мысленно представила себе Джулиана, играющего в траве рядом с домом. Нет, я обязана отогнать эти воспоминания, которые, похоже, уже готовы нахлынуть на меня здесь с новой силой.

Через некоторое время меня позвали к Обри. Глядя на изможденное лицо моего мужа, я не могла не испытывать жалость к нему.

– Сусанна, – увидев меня, пробормотал он, – ты все-таки приехала.

Я села у его постели. Он протянул мне руку, которую я схватила и прижала к груди.

– Вот так, – сказал Обри, – очень хорошо. Мне всегда нравились твои руки, Сусанна. Они успокаивают меня. Видит Бог, как я нуждаюсь сейчас в успокоении! Я очень рад, что ты приехала. Спасибо тебе! Я хотел бы извиниться перед тобой.

– Все, что было, прошло. Не надо никого винить.

– Все могло бы сложиться по-другому.

– Так можно сказать не только о нас с тобой.

– Это казалось так легко, – сказал он. – Ты помнишь?..

– Я помню все, что с нами произошло.

– Мне казалось, что наступит какой-то перелом. Я собирался оставить свои дурные привычки.

– Теперь я это понимаю.

– Если бы только…

– Не надо горевать о том, чего уже не исправишь, – сказала я.

– Прости меня, Сусанна! – проговорил он со вздохом.

– И ты меня тоже.

– О нет! – воскликнул Обри. – Тебя не за что прощать, Сусанна. В последнее время я много думал о том, что все могло бы быть по-другому.

– Да, я знаю.

– Побудь со мной немного!

– Конечно. Для этого я и приехала.

– Мне уже недолго осталось жить.

– Не говори так! Возможно, ты еще поправишься.

– Да разве можно исправить мою порочную жизнь? Нет-нет, Сусанна. Однажды я видел человека… он умирал, как я сейчас умираю. Страсть к наркотикам… это ужасно. Ты можешь пойти на все, чтобы достать зелье – даже убить. Это такой ужас!

– Да, я понимаю.

– Люди должны знать об этом, прежде чем начинать их принимать.

– Они знают, но это их не останавливает, – сказала я.

– Поговори со мной о Венеции… О тех первых неделях, пока я не принялся за старое. Если бы я тогда остановился!.. Меня еще можно было спасти.

Я начала вспоминать Венецию, гондольеров, наш милый палаццо, Дворец дожей, прекрасные венецианские мосты… На какое-то время к нам обоим вернулось очарование тех дней.

Все это время Обри держал меня за руку и не отпускал. Было видно, что это его успокаивает. Потом он уснул, сон его был глубоким и безмятежным.

О, если бы он мог остаться таким, каким был в те минуты!..

Позже в этот же день я услышала его крики – он находился в агонии. Ему требовалась новая доза наркотика, которой ему не давали. За Обри ухаживал медицинский брат, больше Похожий на тюремщика. Это был очень сильный мужчина, которому приходилось сдерживать Обри, когда тот находился в очередном припадке.

– Так это обычно и бывает, – объяснил мне Джек. – Иногда сознание у него проясняется, и он ведет себя пристойно. Но когда подходит время для принятия лекарства, он впадает в буйство. Доза, даваемая ему врачом, никогда не кажется ему достаточной. Он находится в полной зависимости от лекарства. Только Джаспер знает, как с ним управляться. Мы даже не решаемся подходить к больному, когда он впадает в буйное состояние.

Обычно после таких приступов Обри в изнеможении откидывался на подушку и спал часами, что, по мнению доктора, было очень хорошо – ведь в противном случае пришлось бы давать ему наркотические средства.

Мы часто беседовали с Амелией и Джеком. После смерти Обри Джек должен был унаследовать Минстер Сент-Клер, и уже сейчас по совету своих адвокатов он начал проводить кое-какие работы в поместье. Итак, Минстер Сент-Клер все-таки останется во владении семейства. Я была очень рада за Амелию.

Дни, проведенные в Минстере, были полны печали. Опять начался период моих страданий. Однажды я пришла в детскую и несколько часов просидела там в сумерках. Мое сердце разрывалось от горя – я снова и снова представляла своего бедного умершего сыночка.

Скорбя по сыну, я была преисполнена гневом по отношению к «дьявольскому доктору». Воспоминания живо охватили меня – его первые неумелые шаги, первая улыбка, первый зубик. Я буквально почувствовала, как его пухлые пальчики касаются моей руки и как светятся его глаза при виде меня.

Горе, страшное горе, пережитое мной, не хотело отпускать меня.

И тогда я сказала себе: «Я непременно сделаю то, что задумала – я найду этого злодея, под влиянием которого Обри превратился в развалину, доживающую сейчас свои последние дни в комнате наверху, человека, зловещие эксперименты которого отняли у меня мое дитя».

За этими мыслями застала меня Амелия. Она мягко упрекнула меня:

– Ты не должна сидеть тут и растравлять себя, – сказала она. – Это неразумно, ты пытаешься создать новую жизнь. Теперь у тебя есть Генриетта. Наверное, не следовало просить тебя приезжать сюда.

– Нет, это был мой долг, – возразила я. – Теперь я на многое смотрю по-другому. Мое отношение к Обри изменилось. Возможно, если бы это случилось раньше, я могла бы ему помочь. Но я рада, что приехала, хоть и страдаю. Иначе ведь и быть не могло. Но одно воспоминание будет преследовать меня, как мне кажется, всю жизнь. Оно не отпускает меня…

– Моя дорогая, ты должна целиком обратиться к той новой жизни, которую начала вести.

– Да, ты права. Именно так я и собираюсь сделать. Думаю, мой приезд укрепил меня в принятом решении.

Прошел еще один день. Обри становился все слабее и слабее. Я сидела у его постели, и мы снова говорили о прошлом – о том, как познакомились в Индии, как потом плыли домой, в Англию. Это путешествие казалось мне волшебным, и, как ни странно, Обри тоже так думал. Тогда я не понимала, что с моей помощью он пытался начать новую жизнь. Он казался мне таким светским, умудренным жизненным опытом человеком. Рядом с ним я выглядела наивной простушкой. Будь я немного старше и опытнее, я бы кое о чем догадалась. Но этого не произошло, и теперь я чувствовала, что тоже в какой-то степени не оправдала его надежд. Мне не удалось настолько очаровать его, чтобы отвлечь от старых дурных привычек, а моей любви не хватило на то, чтобы остаться с ним несмотря ни на что.

Я сидела рядом с Обри и держала его руку. Ему это нравилось. Он часто говорил, что мои руки умеют успокаивать.

Заметив, что он начинает возбуждаться, я вышла из комнаты. Перемена, происходящая с Обри, просто путала. Мне не хотелось видеть его в таком состоянии, да еще рядом с человеком, которого я называла про себя его тюремщиком.

Утром я проснулась очень рано, села у окна и стала смотреть на аллею. Мои мысли опять обратились к Джулиану. Я думала о том, как мечтала купить сыну пони, когда он немного подрастет. Нет, от этих воспоминаний надо бежать! Они не приведут ни к чему хорошему.

Я постаралась переключить свои мысли на тех, кто остался в моем лондонском доме. Как они все мне помогли – и легкомысленная на первый взгляд Генриетта, и практичные Джейн и Полли, и милый старый Джо со своими постоянными воспоминаниями о том, как он двадцать лет возил почту из Лондона в Бат. Лили с ее первой романтической любовью, которая, как мне хотелось надеяться, принесет ей больше счастья, чем принесла мне моя. Они действительно помогли мне пережить несколько самых трудных месяцев моей жизни, и теперь, вдали от них, я чувствовала, что опять впадаю в самую черную меланхолию.

Пока я сидела у окна и размышляла обо всех этих вещах, послышался стук в дверь.

На пороге стояла Амелия. Взглянув на нее, я сразу поняла, что случилось что-то ужасное.

– Обри ушел, – волнуясь, произнесла она. – Его нигде нет, он словно сквозь землю провалился.

– Но куда он мог деться? Она пожала плечами.

– В доме его нет. Джек и я уже все осмотрели.

– Куда же он мог пойти?

– Джаспер тоже не знает этого. Вчера вечером Обри принял последнюю за день дозу лекарства и, как считает Джаспер, тут же заснул. А утром его постель оказалась пуста.

– Что могло с ним случиться?

– Мы просто не представляем. Он не мог уйти далеко – вся его одежда здесь.

– Вы думаете, что он мог причинить себе какой-нибудь вред?

– Да, мы с Джеком подумали именно об этом.

– А как вы полагаете, мог ли Обри найти лауданум?

– Джаспер говорит, что нет. Он держит его в запертом ящике у себя в комнате. Ящик не пытались вскрыть, и бутылка стоит на том же самом месте, где он ее оставил.

– Что мы будем делать?

– Обри не мог уйти далеко – на нем только ночные туфли и рубашка. Должно быть, он все же где-нибудь в доме.

– Но вы посмотрели повсюду?

– Да. Сейчас слуги обшаривают каждый уголок еще раз. Я решила, что должна прийти и сказать тебе об этом.

Вместе с Амелией я спустилась вниз. Там уже был Джек. Увидев нас, он покачал головой:

– Его все еще не нашли и вряд ли найдут.

– Ты считаешь, что он вышел из дома и ушел бродить по поместью? – спросила Амелия.

– Мы прочесываем местность. Он не мог уйти далеко.

Мы втроем – Амелия, Джек и я – вышли из дома. Я тут же пошла по направлению к роще.

– Там мы уже смотрели, – окликнул меня Джек.

– Мне просто пришла в голову одна мысль… – пробормотала я.

Я побежала через рощу и скоро очутилась на той стороне. Взобравшись на холм, я сбежала по склону и сразу же заметила, что дверь в пещеру открыта. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что именно здесь я смогу найти Обри.

Я вошла. Воздух в пещере был промозглым. Тут ощущался тот же запах, который я почувствовала, когда впервые заглянула сюда и увидела Обри и его друзей. Теперь я знала, это приторный дым наркотической отравы.

Мне нестерпимо захотелось бежать из этого дьявольского места. «Вдруг дверь закроется, и я навсегда останусь здесь?» – подумала я, охваченная каким-то жутким страхом.

Вспомнилось, как первый раз я набрела на эту пещеру. Тогда, отодвинув дверь, я прижала ее камнем, чтобы она не могла сама закрыться. Так я поступила и на этот раз. Выйдя на минутку из пещеры и глотнув свежего воздуха, я двинулась вперед, туда, где, как я помнила, находился храм сатаны.

То, что я там увидела, не поддается описанию. Огромная статуя с желтыми глазами, рогами и копытами лежала на полу, а под ней было еще что-то.

Даже не подходя ближе, я поняла, что это Обри…

Это показалось мне зловещим и трагическим символом. Статуя олицетворяла собой человека, который погубил моего мужа. Его погубило то, чему он пытался служить. С тех пор как он начал иногда впадать в буйство, доктора больше всего опасались, что в такие минуты он может причинить какой-нибудь вред себе или другим. И вот, наконец, это случилось.

Бедный Обри!.. Несомненно, он был обречен с самого начала…

Я осталась в Минстере до похорон. На печальной церемонии присутствовало совсем немного людей. При существующих обстоятельствах, решили Амелия и Джек, похороны должны пройти очень скромно. Затем было прочитано завещание. Как мы и думали, оставленное Обри состояние было очень велико. Хозяином Минстера отныне становился Джек. Мне также причиталась денежная сумма, которая должна была принести некоторый доход. Вместе с теми деньгами, что я уже унаследовала от отца, можно смело сказать, что в будущем я была избавлена от финансовых затруднений.

Амелия и Джек тепло попрощались со мной и взяли с меня торжественное обещание, что я иногда буду их навещать.

Я сообщила в Лондон о времени своего приезда, и Джо ждал меня на вокзале. Едва я переступила порог, ко мне с распростертыми объятиями бросилась Генриетта, а Джейн и Полли в это время стояли на почтительном расстоянии и ждали, когда придет их очередь поздороваться со мной.

Везде стояли цветы, а картины на стенах были украшены лавровыми ветвями.

– Мы так соскучились по вам! – с чувством произнесла Генриетта.

И вот тут я в полной мере ощутила, что вернулась в свой родной дом.

Генриетта потребовала от меня полный отчет обо всем, что произошло в Минстере. Рассказ о смерти Обри потряс ее.

– Я почему-то уверена, что он пытался свалить эту ужасную статую с пьедестала, – сказала я. – Она очень старая и, не выдержав его усилий, рухнула прямо на него. Кажется, в тот момент Обри считал, что перед ним Дамиен – человек, который его погубил…

– Когда-нибудь мы его обязательно найдем! – сказала Генриетта и подмигнула мне с видом заговорщика.

– Не кажется ли вам, что наш замысел не выполним?

– Не все планы сбываются. Это не главное… Но вы выглядите такой печальной!

– Я все думаю об Обри, и меня терзают угрызения совести. Наверное, в свое время мне не надо было уезжать и бросать его. Может быть, если бы я осталась…

– Но вы сделали то, что считали самым лучшим. Не надо постоянно казнить себя за это. Подумайте, как бы вы жили с человеком, который почти постоянно находился под влиянием наркотиков!.. Не надо оглядываться назад – надо смелее смотреть вперед!

– Да, вы, конечно, правы. Мне кажется, что завершился целый этап моей жизни. Теперь я вдова…

– Но в глазах света это лучше, чем быть женщиной, бросившей своего мужа!

– Наверное, это так. Кроме того, я стала немного богаче.

– Прекрасно! Ведь до этого ваши финансовые дела были не в лучшем состоянии, не так ли? Вы наняли швею, и если вас угнетает раскаяние по поводу Обри, вспомните, что вы сделали для Лили. Нельзя же сразу исправить весь мир!

– Если бы вы знали, какое вы для меня утешение, Генриетта! – вырвалось у меня.

– Да, с одной стороны, вам я принесла радость, и это, безусловно, очко в мою пользу. Но подумайте, сколько очков следует с меня снять за то, что я соблазнила и покинула бедного Тома Карлтона!..

– А вы уверены, что не жалеете об этом?

– Абсолютно, безусловно, на все сто процентов! Теперь моя жизнь стала такой волнующей. Передо мной открылись самые разнообразные возможности. Да, кстати, пока вы отсутствовали, я тоже не сидела сложа руки.

– И чем же вы были заняты?

– Это пока секрет.

– Ненавижу секреты, в которые я сама не посвящена!

– Я вообще-то тоже. И в этот секрет я, конечно, вас посвящу… со временем. Не хочу рассказывать половину – это означало бы испортить все впечатление.

– Но я сгораю от любопытства. Вы влюбились?

– Как все-таки одинаково мыслят люди! Если у девушки появился какой-нибудь секрет, каждый сразу же решит, что речь идет о мужчине. Даже вы, Анна, такая же.

– Значит, дело не в этом?

– Вы вздохнули с облегчением… или мне показалось? Наверное, потому что подумали, что я могу от вас уехать?

Я кивнула.

– Для меня подобная ваша реакция – просто бальзам на душу. Я часто спрашивала себя – а не оказалась ли я для вас непрошеной обузой? Насильно втянула вас в свои дела, не дав даже времени опомниться, а может быть, и отказаться.

В вас есть нечто особенное, отличающее вас от всех окружающих меня людей. Когда я впервые увидела вас, то сразу сказала себе: «Мы будем друзьями». Никакие слова благодарности не в силах выразить мою признательность. Вы сделали для меня так много!.. Что бы с нами отныне ни случилось, мы навсегда останемся друзьями. Да и мог секрет, если все получится удачно, еще теснее свяжет нас.

– Вы уже рассказали мне так много… Почему бы не рассказать все?

– Потерпите, дорогая! Все в свое время.

И Генриетта перевела разговор на другую тему. Оказывается, приготовления к свадьбе Лили шли полным ходом.

– Меня огорчает только одно – он солдат, – поделилась я своими соображениями с подругой. – А солдатам часто приходится уезжать и покидать своих жен.

Генриетта, по своему обыкновению, болтала, а я слушала ее и думала: «Как все-таки хорошо вернуться домой!». Да, похоже, печальная страница моей жизни перевернута. Что ждет меня впереди?..

 

Кайзервальд

Уже через два дня я узнала о том, что же все-таки замышляла Генриетта. Она ждала какого-то письма, и когда оно, наконец, пришло, бросилась в свою комнату читать его.

Спустя несколько минут она ворвалась ко мне. Ее глаза сияли.

– Мне удалось! – воскликнула она. – Все, что я задумала, случилось.

– Я сгораю от любопытства.

– Я уже говорила вам, что, пока вы отсутствовали, я не сидела сложа руки. Вы знаете, что я знакома с семьей Найтингейлов. Мне пришло в голову, что можно извлечь выгоду из этого знакомства. Во-первых, через одну свою подругу я узнала, что собирается делать мисс Найтингейл. Ее, как и вас, глубоко волнует состояние наших больниц и уровень ухода за больными. Для того чтобы познакомиться с постановкой дела в других странах, она отправилась в Германию, в Кайзерсверт. Об этом вы тоже слышали.

Она хочет превратить наши больницы в заведения, где за больными был бы обеспечен надлежащий уход, и для этого она взялась изучить профессию сиделки. Нет никакого смысла держать в больницах эти отбросы общества, которые называют себя сиделками. Они занимаются этим отнюдь не для того, чтобы облегчить участь больных, а для того, чтобы легким, как им представляется, способом заработать на жизнь. Мисс Найтингейл хотела бы сделать эту профессию почетной и уважаемой. Она считает, что ремеслу сестры милосердия и сиделки нужно учиться. Ей удалось заинтересовать этим кое-кого в высших кругах.

– Я не знала, что ее цель заключается именно в этом.

– Мне хотелось увидеть ее и рассказать о нас, но связаться с ней я не смогла. У нее масса дел. Она нужна повсюду. Своему делу она отдается со страстью. Она поддерживает дружеские отношения с Палмерстонами, Гербертами и другими весьма влиятельными людьми. Но, все же, мне посчастливилось достать адрес, по которому с ней можно связаться. Я написала ей письмо, в котором рассказала о нас и о том, как вы мечтаете стать сиделкой и хотели бы выучиться этой профессии. Еще я написала, что мы обе слышали о месте под названием Кайзерсверт.

Глаза Генриетты сверкали. Она была сильно возбуждена.

– И вот я получила ответ на свое письмо. Мисс Найтингейл пишет, что мы не можем рассчитывать на то, чтобы попасть в Кайзерсверт. Дело в том, что тамошнее заведение включает в себя больницу лишь как очень небольшую часть и в основном укомплектовано монахинями, получившими благословение церкви на эту деятельность.

Но некоторые из этих монахинь отправились в разные концы Германии, чтобы организовать там подобные заведения. В одном из них существует больница, куда могут обратиться молодые женщины, пожелавшие стать сиделками. Мисс Найтингейл написала, что узнает, примут ли нас туда, и даст нам знать.

Генриетта с победоносной улыбкой еще раз помахала письмом.

– Вы можете себе представить, как я ждала этого ответа! Я даже не была уверена, что он вообще придет. Но сегодня утром письмо, наконец, прибыло. В нем говорится, что мисс Анна Плейделл и мисс Генриетта Марлингтон приняты в больницу Кайзервальда.

– Не может быть! – воскликнула я.

– Ну, скажите же, что я молодец.

– Вы просто великолепно все сделали, да еще сохраняя такую строгую секретность!

– Мне хотелось посвятить вас во все сразу. Если бы я рассказывала вам по частям, эффект получился бы совсем другим.

– Это просто замечательно! И когда мы отправимся?

– Может быть, через месяц?

– Так долго ждать?

– Но мы ведь должны как следует подготовиться. Кроме того, мы не можем пропустить свадьбу Лили.

– У нас впереди так много дел! А долго мы будем отсутствовать?

– Я думаю, месяца три.

– Неужели подготовка сиделки занимает такое длительное время?

– За три месяца можно научиться многим вещам. Мы с вами это сумеем.

Я улыбнулась – Генриетта, как всегда, не сомневалась ни в себе, ни во мне. Я была рада, что ей удалось добиться желаемого. Что касается меня, то именно в этом я сейчас нуждалась больше всего. Мне нужно было отвлечься от своих горьких мыслей о моем умершем ребенке и ужасной участи моего бедного мужа.

В солнечный октябрьский день состоялась свадьба Лили.

Мне было приятно увидеть, что ее первая любовь получила такое счастливое завершение. Вильям казался очень приятным молодым человеком, мистер и миссис Клифт были в явном восторге от женитьбы своего сына, и, кажется, уже любили Лили… Словом, лучшего не приходилось и желать.

Молодые собирались провести неделю в Брайтоне – это будет их свадебным путешествием, – а затем Лили должна переселиться в дом Клифтов.

Джейн и Полли казались несколько подавленными – ведь им предстояло лишиться не только Лили, но и нас. Опять все будет так, как было до моего приезда домой, говорили они.

– Ну, не совсем, – успокаивала я девушек. – Теперь вы сможете навещать Лили, а она будет приходить к вам. Она будет жить близко от вас, а мы уезжаем всего на несколько месяцев.

– Все равно это уже будет не то, – сказала Джейн.

– В жизни всегда так, – скорбно подытожила Полли. Джо тоже повесил голову.

– Кареты, они ведь не для того делаются, чтобы стоять в сарае, да и лошадкам нужна постоянная тренировка, – высказал он свою точку зрения.

Я попросила его в наше отсутствие регулярно выезжать в карете.

– Да ведь карета без ездока – все равно, что рагу без мяса, я так думаю, мисс, – грустно отозвался Джо.

– Но ведь мы уезжаем не навсегда. Мы скоро вернемся.

Настроение слуг не могло уменьшить нашего радостного возбуждения, и подготовка к отъезду шла полным ходом.

Наконец, день отъезда настал. В конце октября Джейн и Полли проводили нас в дальнюю дорогу. Стоя на пороге, они махали нам вслед. Полли утирала слезы… Только тут я поняла, как я привязана к этим милым девушкам. На вокзал нас отвез Джо.

– Я же и привезу вас обратно, – сказал он. – И хоть и говорится: «Лучше поздно, чем никогда», надеюсь, что это будет рано, а не поздно.

– Именно так и будет, Джо! – уверила я старого слугу. – А что там кричат мальчишки с газетами?

Джо прислушался.

– Да что-то о России. Там постоянно что-то случается.

– Давайте послушаем, – попросила я своих спутников.

– Россия и Турция начали войну, – расслышала наконец Генриетта. – Ну и что? В мире постоянно кто-то воюет.

– Война! Как я ненавижу войны, – сказала я. – Только подумайте – ведь Вильям Клифт – солдат. Как ужасно, если ему придется отправиться воевать, да еще так далеко.

– Россия, Турция… – задумчиво произнесла Генриетта. – Это так далеко отсюда.

Она была, безусловно, права, и мы тут же забыли о войне и отдались мечтам о том, что же ждет впереди нас самих.

Впервые увидев Кайзервальд, я почувствовала себя так, как будто очутилась в волшебной, сказочной стране. Здание, в котором располагалась больница, было скорее маленьким замком со множеством башенок. Он принадлежал местному дворянину, а тот отдал его монахиням для использования под больницу.

Здание окружали невысокие горы, даже лучше сказать холмы, покрытые лесом. Местоположение было превосходным – ведь известно, что целительный воздух гор полезен для людей, страдающих легочными заболеваниями. Я думаю, что и персоналу такой воздух отнюдь не был вреден.

За нами прислали карету, которая должна была отвезти нас на место, и по мере того как мы по крутой дороге взбирались на холм, я все больше и больше попадала под очарование окружающей местности. Взглянув на Генриетту, я заметила, что и она полностью разделяет мои чувства.

В воздухе ощущался аромат хвои, слышался шум воды, низвергавшейся с ближайших холмов. Иногда до нас доносился звон колокольчика, что означало, что где-то неподалеку пасутся коровы. Еле заметная дымка придавала окружающему воздуху приятный голубоватый оттенок. Словом, я была совершенно очарована местом, где нам с Генриеттой предстояло прожить немало дней.

Наша карета подъехала к опушке и резко остановилась. Дорогу переходила девочка. Ее длинные белокурые волосы струились по спине. В руке она держала хворостину, при помощи которой гнала шестерых гусей. Впрочем, они не обращали на девочку никакого внимания.

Наш возница что-то крикнул ей, в ответ она пожала плечами. Немецкий язык, который мы учили в школе, я основательно забыла. С трудом мне удалось понять, что девочку зовут Герда, она живет недалеко отсюда в маленьком домике вместе со своей бабушкой и занимается тем, что пасет гусей. Сообщив нам это, возница выразительно постучал себя по лбу.

– Немного не в себе, – объяснил он, и в сочетании с его жестом мне удалось понять, что он имеет в виду.

Запинаясь, я с трудом подбирая слова, ответила, что девочка и гуси выглядят очень мило.

Наконец, мы прибыли к замку. Перед ним расстилалось небольшое oзepо – вернее, пруд. Над водой склонялись ивы. На фоне замка и гор все это выглядело просто сказочно. У нас захватило дух при виде такой прелестной картины.

– Как чудесно! – выдохнула Генриетта.

Карета въехала во внутренний двор. Мы сошли. Молодая женщина в голубом платье и в фартуке белого цвета уже спешила нам навстречу. Ее волосы и кожа были очень светлыми. Мы услышали хороший английский, когда женщина поздоровалась, но я заметила, что она изучает нас с любопытством, в котором легко угадывалась изрядная доля скептицизма. Позже она призналась нам, что когда услышала о предполагаемом приезде двух англичанок из хороших семей, якобы интересующихся работой сиделки, то подумала, что эти изнеженные барышни не останутся в Кайзервальде больше чем на неделю.

Нас провели в спальню, представлявшую собой длинный зал с чисто выбеленными стенами, разделенный на небольшие каморки. В каждой помещалась кровать. «Здесь спят сестры милосердия и сиделки», – объяснила нам наша провожатая. «Вам следует надеть белые фартуки поверх платьев и быть готовыми выполнять любую работу».

В больнице сейчас находилось около двухсот пациентов, большинство из которых были очень серьезно больны.

– К нам они поступают только когда их состояние становится почти безнадежным, – объяснили нам. – Это заведение существует именно для таких больных, поэтому люди, приезжающие к нам работать, должны быть готовы ко всему. Главная диакониса согласилась принять вас только потому, что не могла отказать мисс Найтингейл.

Мы ответили, что очень ценим такое отношение, и сказали, что мечтаем стать профессиональными сестрами милосердия.

– Только годы работы с самыми тяжелыми пациентами помогут вам достичь желаемого, – услышали мы в ответ.

– Вот мы и решили начать работать у вас, – промолвила Генриетта с обворожительной улыбкой.

На лице нашей провожатой отразилось сомнение, которое было очень легко понять. Генриетта производила впечатление существа, скорее созданного для наслаждений и удовольствий, чем для работы сиделкой. Я вела себя гораздо сдержаннее, чем моя подруга, и поэтому, очевидно, вызвала более благосклонное отношение к себе со стороны встретившей нас женщины.

Нас представили нашим будущим коллегам. Лишь немногие из них немного говорили по-английски. Все они были глубоко религиозными людьми и работали в больнице, потому что чувствовали призвание к этой нелегкой профессии. Большинство происходило из бедных семей, и эта работа давала им, помимо всего прочего, необходимые средства к существованию. Однако царившая в Кайзервальде атмосфера разительно отличалась от того, что мне довелось увидеть в лондонской больнице во время моего краткого визита туда, когда я забирала Лили.

Нас провели к главной диаконисе, женщине средних лет с седеющими волосами и холодными серыми глазами. В ней сразу угадывался сильный характер. Она начала знакомить нас с порядками в больнице.

– Большинство наших пациентов страдают легочными заболеваниями, – объяснила она. – Некоторые из них никогда не поправятся. Их направляют сюда со всей Германии, потому что воздух наших гор считается целебным. У нас есть два постоянных врача – доктор Брукнер и доктор Кратц.

Главная диакониса хорошо говорила по-английски, и нам было приятно слышать родной язык. Говоря о целях кайзервальдского заведения, она сказала:

– Я полностью разделяю взгляды вашей соотечественницы, мисс Найтингейл. По-моему, еще слишком мало делается для того, чтобы облегчить страдания больных. В этом деле мы являемся, так сказать, первопроходцами. Наша цель – внедрить в сознание как можно большего числа людей ту простую мысль, что больные и страждущие нуждаются в постоянном уходе и заботе. Наша деятельность уже снискала одобрение, и нашу больницу довольно часто посещают доктора из других стран. Были у нас и врачи с вашей родины. Они очень интересовались нашими методами. Мне кажется, что мы уже добились определенных успехов. Но труд здесь тяжелый, и жизнь в Кайзервальде не покажется вам безмятежной.

– Ничего другого мы и не ожидали, – произнесла я.

– Наши пациенты требуют неустанной заботы и внимания. Свободного времени у персонала остается очень немного, но и его приходится проводить рядом с больницей, потому что мы расположены вдали от города.

– Однако у вас такие чудесные леса и горы! – возразила я.

Главная диакониса согласно кивнула.

– Посмотрим, как вы справитесь, – сказала она напоследок, и мне показалось, что она, так же как и монахиня, которая привела нас сюда, не сомневается, что мы не задержимся здесь надолго.

Трудности нашей жизни превзошли все ожидания. Меня восхищало то, как легко справляется со всем Генриетта. Я желала тяжелой работы, чтобы забыться, и то, что я очутилась в необычной обстановке, было плодотворно для меня.

Работа велась практически без всякого перерыва. От нас требовалось исполнять все необходимое – здесь никто не делил работу на свою и чужую. Меня поразила чистота, царившая в больнице. Мы сами стирали постельное белье и скребли щетками пол. С пяти часов утра весь персонал больницы был уже на ногах и трудился не покладая рук до семи – в это время просыпались пациенты. Кайзервальдом управляли монахини, и влияние религии чувствовалось здесь во всем. Выполнив положенную нам работу, мы собирались и слушали чтение отрывков из Библии, молились и пели церковные гимны. В первую неделю нашего пребывания я так уставала к концу дня, что замертво валилась на кровать, мгновенно погружалась в сладостный сон и просыпалась только тогда, когда слышался звон колокола, возвещавший начало нового дня. В каком-то смысле мне это напоминало школу.

Трапезы происходили в длинном зале с чисто выбеленными стенами. Там мы все чинно сидели за одним большим столом, где у каждого было свое строго определенное место, которого надо было непременно придерживаться.

Завтракали мы примерно в шесть часов, съедая по кусочку ржаного хлеба и выпивая по стакану напитка, который, как мне представлялось, был приготовлен из молотой ржи. В одиннадцать часов мы кормили обедом наших пациентов и в двенадцать снова собирались в трапезной на свой обед. Обычно он состоял из бульона, овощей и маленького кусочка рыбы или мяса.

Иногда у нас выдавались свободные от работы часы. В первую неделю мы обычно проводили их лежа на кровати и болтая о пустяках – ни на что больше сил не оставалось. Но постепенно мы втянулись в работу, стали меньше уставать и уже могли в свободное время совершать прогулки к озеру. Сидя на берегу, мы слушали, как гудит в соснах ветер, и вели долгие задушевные беседы. Все вокруг дышало таким покоем! Я стала замечать, что постепенно этот покой нисходит и в мою душу.

Иногда, сидя на берегу, мы видели, как невдалеке проходят люди – жители соседней деревушки, лежавшей примерно в четверти мили от больницы. Большинство местных обитателей держали домашних животных, в основном коров, и занимались ручной вышивкой платьев и блузок, которые затем продавали в магазинах ближайшего городка. Случалось, что мимо нас проходил дровосек с топором на плече. Все эти люди тепло приветствовали нас – они знали, что мы работаем в Кайзервальде, и очень уважали за наш нелегкий труд.

Как давно уже я не чувствовала себя так спокойно!..

Больше всего мне нравилось работать в палате, где лежали больные. Это была длинная комната с голыми побеленными стенами, в обоих концах которой висело по огромному распятию. Кровати стояли тесно друг к другу, а специальная занавеска отделяла мужскую половину палаты от женской.

Доктора тоже неустанно трудились. Мне казалось, что к сиделкам и сестрам милосердия они относятся с некоторым презрением, особенно это касалось Генриетты и меня. Им были чужды и непонятны наши побуждения – ведь мы никогда не знали нужды. На их отношении к нам видимо сказывалось то, что до приезда в Кайзервальд у нас не было никакого опыта подобной работы. Для них мы были изнеженными барышнями, предпринявшими путешествие ради того, чтобы разогнать скуку бесполезного существования.

Подобное отношение раздражало меня гораздо больше, чем Генриетту, и я преисполнилась решимости доказать этим докторам, что приехала сюда не в игрушки играть, а стать настоящей сестрой милосердия.

По опыту своей жизни я уже точно знала, что у меня особая склонность к этой работе. Однажды с одним из наших пациентов случился припадок истерии. Его никто не мог успокоить, даже доктора. А мне это удалось! Я была счастлива, что мой «дар», как называла его моя дорогая айя, пригодился мне и здесь.

С этого времени отношение ко мне изменилось не только со стороны врачей, но и со стороны главной диаконисы, которая стала больше интересоваться мной.

– Некоторые женщины – прирожденные сиделки, – как-то сказала мне диакониса. – Другие приобретают необходимые навыки после долгих лет упорного труда. Вы принадлежите к первой категории.

При этих словах я почувствовала себя так, как будто она, наконец, посвятила меня в это почетное звание. С тех пор к самым трудным пациентам, которые больше всего беспокоили докторов и главную диаконису, назначали меня.

Поведение Генриетты удивляло и восхищало меня. Временами мне казалось, что она уже не так очарована всем вокруг, как в первые дни в Кайзервальде, но видя, насколько я нашла себя в этой работе, она искренне за меня радовалась.

– Я до смерти устала! – пожаловалась она мне в один из наших выходных дней, когда мы, по обыкновению, сидели у озера. – Но все время напоминаю себе, что это делается ради благородной цели, что весь этот изнурительный труд составляет часть нашего пути к заветной мечте. Именно он приведет нас к Королю-демону.

Так назвала моя подруга того человека, которого я решила найти. Она любила придумывать разные истории о его злодействах, пыталась представить, как он выглядит. В ее описаниях он являлся нам как живой – смуглый, с тяжелыми веками и маленькими проницательными глазами, черноволосый… А на его губах, как уверяла меня Генриетта, постоянно играет сатанинская усмешка.

Однажды после обеда, когда мы обе были свободны от работы и, как обычно, сидели на берегу озера, из-за деревьев вдруг выросла тоненькая фигурка и остановилась рядом с нами. Это была Герда – гусиная пастушка.

Со времени приезда в Кайзервальд я стала значительно лучше говорить по-немецки. Даже Генриетта, которая знала язык гораздо хуже меня, со временем научилась немного объясняться.

Я поздоровалась с Гердой и спросила:

– А где же твои гуси?

– О них заботятся другие люди, – объяснила девочка. – А я теперь могу ходить сама по себе.

Она подошла и встала совсем близко. Глядя на нас, Герда улыбалась, как будто мы чем-то забавляли ее.

– Вы – английские леди, – наконец сказала она.

– Да. А ты – маленькая немецкая девочка.

– Нет, я тоже леди.

– Ну конечно!

– А я сейчас гуляла в лесу. Вы когда-нибудь ходите в лес?

– Да, мы иногда находим время для прогулок. Девочка подошла еще ближе.

– А вы знаете, что по ночам деревья оживают? – спросила она, понизив голос.

Взгляд ее стал отсутствующим, как будто она смотрела не на нас, а куда-то вдаль и видела то, что было нам недоступно.

– А еще там есть тролли… Они живут в горах.

– А ты их видела? – спросила Генриетта.

Девочка кивнула.

– Они похищают людей. Нельзя смотреть им в глаза, иначе они непременно вас схватят.

– Значит, ты сама никогда не смотрела в глаза троллей? – спросила я Герду.

Она пожала плечами и хихикнула.

– А дьявола вы видели?

– Нет. А ты?

Она опять начала смеяться и опять пожала плечами.

– Ты ведь живешь с бабушкой, да? – спросила я.

Герда кивнула.

– Наверное, в том домике на краю леса?

Она снова кивнула.

– И ты ухаживаешь за гусями, цыплятами… А за кем еще?

– Еще у нас есть корова и две козы.

– Наверное, с ними очень много хлопот.

Девочка опять кивнула.

– Однажды в лесу я встретила дьявола… – наконец произнесла она.

– И как же это случилось?

– Я ему понравилась.

И она снова хихикнула.

Генриетта украдкой зевнула, а мне было интересно разговаривать с этой странной девочкой. Я все старалась понять, что же происходит в ее помутненном рассудке.

Наконец, Генриетта решительно поднялась.

– Посмотрите, который час! Мы можем опоздать.

– До свидания, Герда! – попрощалась я с девочкой.

– До свидания, – тихо отозвалась она и долго стояла на том же месте, глядя нам вслед.

– Странная девочка, – сказала я, когда мы немного отошли.

– Да, с головой у нее явно не все в порядке, – высказала свое мнение Генриетта.

– Интересно, что она имела в виду, когда говорила о дьяволе?

– И о троллях.

– Я думаю, кое-что она слышала от взрослых, а кое-что придумала сама. Какая она хорошенькая! Такая хрупкая, белокурая… Как жаль, что она явно не в себе. Но все же она может ухаживать за гусями – это ей вполне по силам. И она вполне счастлива. Мне бы хотелось узнать о ней побольше, может быть, познакомиться с ее бабушкой. Как вы думаете, мы могли бы навестить их? Хотя в таких случаях никогда не знаешь, как правильно себя вести.

– Вряд ли мы сумеем выкроить время для светских визитов – ведь мы постоянно загружены работой.

– Скажите мне, Генриетта – вы, наверно, очень устали? – решилась я задать подруге вопрос, который давно меня мучил. – Может быть, вы хотели бы вернуться домой?

– Домой? Ну, разумеется, нет! Если вы справляетесь с работой, значит, справлюсь и я.

– Но у меня есть свои причины – я всегда хотела заниматься чем-то подобным. Мне кажется, что я всегда хотела без остатка отдаться работе, но до конца этого не осознавала.

– Я считаю дни, которые нам осталось пробыть здесь до истечения трех месяцев. Но не думайте, я не забыла, ради чего мы все это затеяли. Герда была рада повстречаться с дьяволом. Я сама с нетерпением ожидаю подобной встречи.

Как только у меня выпадал свободный час, я ходила на прогулки по окрестностям. Раз или два мне попадалась Герда и ее гуси. Увидев меня, она улыбалась своей загадочной улыбкой, если же была не одна, а со своими подопечными, то мы не разговаривали. Создавалось впечатление, что два дела одновременно девочка делать не в состоянии.

Гуси вели себя по отношению к нам весьма недружелюбно – они сразу начинали шипеть, и Герде приходилось их успокаивать.

Дело шло к зиме, на улице становилось все холоднее. Сидеть у озера уже было неприятно, и мы начали ходить на прогулки. Очень скоро в ближайшем городке, расположенном примерно в полутора милях от Кайзервальда, должна была состояться ярмарка. Людей в окрестностях стало гораздо больше, чем раньше, и мы обычно встречали их во время наших прогулок. Как-то туманным осенним днем нам встретился разносчик. Он ехал на тележке, запряженной осликом и нагруженной всякого рода товаром.

Увидев нас, разносчик прокричал приветливое «Гутен таг», на которое мы ответили соответствующим образом.

– Вы, наверное, леди из Кайзервальда? – обратился к нам торговец. – Английские леди… Мы все, конечно, о вас наслышаны. Сам бы я не догадался, что это вы.

Он перевел свой взгляд на Генриетту.

– Вы вот совсем не похожи на англичанку. Ну а я Клаус-разносчик. Будем знакомы. Здесь любой меня знает, спросите кого хотите. Я частенько приезжаю сюда, особенно в такое время, как сейчас. Ведь скоро ярмарка, а уж тогда-то торговля идет очень бойко.

Вам, небось, интересно узнать, что за товар у меня припасен? Да все, что может заинтересовать таких леди, как вы – гребенки, гостинцы, серьги для ваших очаровательных ушей, прекрасные шелка – вы можете сшить из них себе платья… Еще у меня есть для вас ожерелья и пудра, которые помогут вам стать еще красивее. Тут уж мужчинам не устоять перед вами!.. Если вам нужно – спрашивайте Клауса-разносчика. Если того, что вам требуется, у меня сейчас нет, я привезу это в следующий раз.

Он говорил очень быстро, и некоторые слова я не сумела разобрать, но в целом смысл его речи был вполне понятен. Клаус был красивым мужчиной. Внешностью он походил на цыгана – очень смуглый, со сверкающими глазами и с серьгами в ушах. Вел он себя весьма свободно и вообще производил впечатление человека независимого.

Мы его, без сомнения, заинтересовали, и глядя на нас, он, как мне показалось, все пытался понять, что же привело таких «леди», как он выражался, как мы, в Кайзервальд. Наверное, наша молодость и то, что мы были иностранками, придавало нам в глазах Клауса некую необычность.

– Все, что вы только пожелаете, леди, – продолжал он. – Только попросите Клауса-разносчика, и он привезет вам все, что душе угодно. Чудесный отрез шелка… бархат… бусы, которые оттенят ваши красивые глаза – голубые для одной и зеленые для другой. Я сумею угодить вам обеим.

– Благодарю вас, – сказала Генриетта. – Но здесь у нас не будет случая носить такие вещи.

Он шутливо погрозил нам пальцем.

– Никогда не упускайте случая повеселиться, мои дорогие леди. Нельзя все время работать – это неестественно. В жизни должно быть место празднику, и тот, кто не веселится в молодости, когда для этого есть все возможности, в один прекрасный день поймет, что юность улетела безвозвратно. А вот отличный отрез шелка для модного платья – зеленый, чтобы получше оттенить ваши чудные рыжеватые волосы. Такие волосы встречаются редко, уж поверьте мне, леди. Вам нужно ими гордиться.

– Спасибо, – поблагодарила я.

– Только не раздумывайте слишком долго, а то Клаус-разносчик уедет.

– Ну, я думаю, что он уедет не навсегда.

– Да, он вернется. Но помните – солнце всходит и заходит, и не заметишь, как еще один день пролетел… А ведь с каждым днем мы все становимся старше, даже такие очаровательные леди, как вы.

– Вы очень кстати напомнили нам о времени. Наше время истекло, нам надо возвращаться к своей работе в больницу.

Когда мы отошли на порядочное расстояние, Генриетта сказала:

– Какой смешной он, этот Клаус!

– Да, за словом он в карман не лезет, – отозвалась я.

Как-то в промозглый осенний день, когда порывистый ветер гнал тучи по неприветливому серому небу, мы с Генриеттой отправились на прогулку в лес – у нас выдался свободный от дежурства в больнице час. Я любила такие прогулки. Так приятно вдыхать смолистый запах хвои, слушать звон колокольчика, доносившийся до нас сквозь шум ветра – звучание его было таинственным. Мне всегда казалось, что в этом лесу есть какое-то особое очарование, и в глубине души разделяла фантазии Герды относительно троллей и дьявола.

Мы прошли мимо их домика. Герца была в саду и мурлыкала какую-то песенку себе под нос. Она не ответила на наше приветствие, но нас это не слишком удивило – девочка часто вела себя именно так. Сквозь деревья были видны зловещие тучи, которые ветер с огромной скоростью гнал по небу. Лес сразу сделался темным и зловещим. Деревья, казалось, ожили, принимая причудливую форму от порывов ветра, его шум напоминал рыдания. Так мне казалось, но когда я сказала об этом Генриетте, она рассмеялась.

– Странно слышать подобные вещи от такого разумного человека, как вы, – сказала мне подруга.

– Давайте поторопимся! – попросила я ее. – Через минуту хлынет настоящий ливень. Боюсь, нам не удастся вернуться до того, как он начнется.

Мы побежали назад через сосновый лес, а когда достигли опушки, где стоял домик Герды, дождь уже лил вовсю.

Дверь домика открылась, и на пороге появилась женщина. Я уже однажды видела ее и теперь сразу узнала – это была бабушка Герды.

– Мои дорогие юные леди, да вы промокните до нитки! – прокричала она нам сквозь шум дождя. – Зайдите ко мне. Дождь скоро кончится – уж очень он сильный. Прямо настоящий ливень!

Мне было очень приятно, что нас пригласили войти в дом, тем более что меня очень интересовали его обитатели. Фрау Лейбен было, на мой взгляд, около шестидесяти, но она производила впечатление очень бодрой, крепкой женщины и свой домик содержала в безукоризненной чистоте.

– Очень мило с вашей стороны, что вы позволили нам переждать дождь у вас, – сказала я.

– Ну что вы! Это ведь такая малость. Пожалуйста, садитесь.

Когда мы сели, она продолжала:

– Мы так благодарны вам всем. Я имею в виду – тем, кто работает в Кайзервальде. Вы делаете столько добра людям!.. Вы ведь англичанки. Приехали посмотреть, как содержатся у нас больные?

В ответ я рассказала ей, что мы приехали только на три или четыре месяца, а затем уедем домой.

– Да, к нам иногда приезжают доктора и сиделки из других стран, – произнесла фрау Лейбен.

– А где же Герда? – спросила я ее. – Неужели она на улице в такой дождь?

– Должно быть, где-нибудь спряталась. На это у нее сообразительности хватит.

И старушка печально покачала головой.

– Герда – чудесная девочка, – с чувством сказала я. – И как живописно она выглядит, когда гуляет со своими гусями! Если бы я была художницей, непременно нарисовала бы ее.

Фрау Лейбен вздохнула.

– Я так беспокоюсь за нее… Что с нею станет, когда меня не будет в живых? Этот вопрос я себе задаю постоянно. Кто о ней тогда позаботится? Если бы она была такой же, как другие дети, она могла бы выйти замуж, и тогда о ней бы заботился муж. Но, может быть, ее мать когда-нибудь приедет.

Мы помолчали немного, и фрау Лейбен продолжала:

– Ей было всего пять лет, когда моя дочь с мужем оставили девочку у нас. Вначале я думала, что они скоро вернутся, но их все нет… Теперь они очень далеко, в Австралии.

Женщина выглядела очень огорченной.

– Когда они уезжали, со мной рядом был Герман, мой муж. Но недавно он умер. Монахини из Кайзервальда – да благословит их Господь! – старались помочь ему, как могли, но они не сумели спасти его жизнь, и теперь я осталась одна. Уже три года я живу без Германа…

– Люди здесь очень порядочные и заботливо относятся друг к другу, – сказала Генриетта. – Вам, должно быть, повезло хоть в этом – жить в таком красивом месте.

Фрау Лейбен кивнула.

– Да, это правда. Они все очень помогли мне, когда Герман умер. Когда был жив мой муж, моя жизнь была не такой тяжелой – ведь все невзгоды мы делили пополам.

Она бросила на нас быстрый взгляд, как бы спрашивая – а не слишком ли она болтлива? Ведь, в конце концов, мы люди посторонние. Я всегда чувствовала глубокий интерес к жизни других людей, и они, каким-то образом осознавая это, охотно мне доверяли. Вот и сейчас, поколебавшись лишь мгновение, фрау Лейбен все же решила продолжить свой рассказ. Вот что мы узнали. У них с Германом была дочь Клара, в которой они, разумеется, души не чаяли. Внешне она была похожа на Герду, но, в отличие от нее, очень смышленая и способная. Конечно, любящие родители желали ей всяческого добра. Однажды она отправилась погостить к кузине в Гамбург, познакомилась там с Фрицем и вышла за него замуж.

– И больше она к нам не возвращалась, – сказала фрау Лейбен. – Так только, иногда, на несколько дней погостить. Наш дом больше не был ее домом. Конечно, мы радовались за нее, но, в то же время, нам было так грустно… Когда родилась Герда, мы были так счастливы… а потом оказалось, что она вот такая. Им она была не нужна – по крайней мере, Фрицу. Ведь ненормальный ребенок – обуза. И вот моя дочь и ее муж привезли ее сюда. Иногда они приезжали проведать ее и нас. А потом Фриц уволился с флота, и они с моей дочерью уехали в Австралию. Герду же они взять с собой не захотели. Тогда еще был жив Герман. Как он любил Герду!.. Они часто ходили вместе в лес. У нас тогда было гораздо больше коров. Герман любил рассказывать внучке разные истории – ну, знаете, все эти старые легенды о богах и героях, о драконах и троллях, которые живут в горах. Он знал их во множестве и умел очень хорошо рассказывать. Герда могла слушать его часами. Они просто зачаровывали ее. Да, когда был жив Герман, все казалось мне таким простым… А потом заболел – больные легкие. Он все кашлял и кашлял, так, что просто сердце разрывалось, когда я слышала этот его кашель. Его взяли в Кайзервальд. Там он и умер, а я осталась одна…

– Как это грустно! – воскликнула Генриетта, услышав рассказ фрау Лейбен.

– Герда по-своему счастлива, – добавила я, чтобы хоть немного разрядить гнетущую атмосферу.

– Да, она живет в воображаемом мире, представляет себя героиней всех тех историй, которые услышала от Германа. Помню, как мы в последний раз справляли Рождество вместе с ним. Мы принесли из лесу дерево и украсили его разными игрушками и свечами. Когда они зажглись, елка стала такой нарядной!.. Скоро опять придет Рождество, и старый Вильгельм, наш дровосек, принесет нам елочку. Я опять ее наряжу. Герда это любит… Но без Германа нам все равно будет грустно.

Я заметила, что дождь уже перестал, и сказала, что нам нужно торопиться, иначе мы опоздаем.

– Нам было так приятно поговорить с вами, фрау Лейбен, – сказала я старушке на прощание. – Надеюсь, ваша дочь скоро приедет вас навестить.

– Австралия так далеко отсюда… – отозвалась она со вздохом.

Мы поспешили в больницу, по пути обсуждая с Генриеттой услышанное от старушки:

– Какая печальная история! Бедная Герда. Бедная фрау Лейбен!..

– Мне кажется, Герда не чувствует себя ущербной, – возразила мне Генриетта. – И слава Богу, что это так! Она не понимает, что происходит в мире, не скучает по своей матери. Ее не беспокоит то, что ее бросили родители.

– Вообще-то, мы точно не знаем, что происходит в сознании Герды, – задумчиво сказала я. – Надеюсь, что у них будет красивая елка. Это типичный немецкий обычай – принести на Рождество из лесу дерево и украсить его. С тех пор как королева вышла замуж за принца Альберта, у нас в Англии это тоже постепенно входит в обычай.

– Нет, это началось еще при матери нашей королевы, – заметила Генриетта.

– Интересно, а каким будет Рождество в Кайзервальде?

– Мне кажется, ничего особенного там не будет. Просто споют чуть больше гимнов и прочтут чуть больше молитв.

– Но что-то нужно сделать! Мне кажется, от этого нашим пациентам станет только лучше. Единственное, что мне не нравится в Кайзервальде, – это то, что в нем совсем нет места радости.

– Об этом лучше поговорить с Г.Д., – предложила Генриетта.

Так она называла главную диаконису.

– Ну что же, я могу попробовать.

– Будьте осторожны! Она может вас так осадить…

Я попросила разрешения встретиться с главной диаконисой – «попросила аудиенции», по выражению Генриетты. Она была мне дарована с благосклонностью. Вообще, в отношении этой дамы ко мне я ощущала явное уважение, которое не сумела заслужить Генриетта.

Мне предложили сесть. Я повиновалась. Сама главная диакониса сидела за столом, на котором лежало изрядное количество бумаг. Иногда она начинала их перебирать, как бы давая мне понять, что время, которое она может уделить посетителю, весьма ограничено.

Видя это, я сразу перешла к существу дела.

– Скоро Рождество. Интересно, как оно будет проходить в Кайзервальде.

– Мы споем рождественские гимны и прочтем особые молитвы.

– Но будет ли оно отмечаться как праздник?

– Я не совсем понимаю вас, мисс Плейделл.

– Ну, будет ли у нас рождественская елка, например? Главная диакониса, пораженная этими словами, уставилась на меня, а я продолжала:

– Мне казалось, что мы могли бы установить сразу две – по одной в каждом углу палаты. Занавеску, разделяющую мужскую и женскую половины, можно было бы убрать – таким образом мы все оказались бы как бы в одной большой комнате. Может быть, приготовить небольшие подарки для каждого? Конечно, какую-нибудь мелочь, пустячок… Мы могли бы вначале повесить их на елки, а потом раздать пациентам.

Главная диакониса не прерывала меня, погруженная в раздумье. Я понимала, что моя смелость казалась ей неслыханной. Еще никто никогда не осмеливался говорить с этой дамой подобным образом. Никто не осмеливался вводить новые порядки в Кайзервальде.

Наконец, она подняла палец, призывая меня замолчать.

– Мисс Плейделл! Я думаю, что вы еще недостаточно пробыли у нас и не успели как следует изучить наши порядки. Эти люди больны… Некоторые из них очень больны…

– А мне кажется, что тем, кто не слишком плохо себя чувствует, этот праздник принес бы немного радости. Он внесет приятное разнообразие в их монотонные будни!.. Серая повседневность отнимает у них силы и желание бороться за жизнь. Если же больных хоть немного развлечь, чем-нибудь порадовать, их дух укрепится.

– Мы работаем здесь не для того, чтобы укреплять их дух, мисс Плейделл! Мы врачуем тела, а не души.

– Но иногда одно неразрывно связано с другим.

– Не хотите ли вы сказать, что знаете, как вести дела в больнице, лучше, чем я?

– О нет! Конечно, нет. Но мне кажется, что иногда постороннему взгляду открывается нечто, скрытое от постоянных обитателей.

– Я не вижу никакого смысла в вашей идее. Все имеющиеся у нас средства нужны нам на дело. Есть масса по-настоящему необходимых вещей, на которые мы могли бы потратить деньги.

– Но это тоже необходимая вещь! Я убеждена, что укрепить дух – значит помочь врачеванию тела.

– А что если я соглашусь на ваше нелепое предложение? Где мы найдем деньги, чтобы купить эти ваши… пустячки? У нас ведь около сотни пациентов, не забывайте об этом.

– Я помню. Но я уверена, что елки нам могли бы преподнести в подарок местные жители. Здешние люди очень высокого мнения о нашей больнице.

– Откуда вам это известно?

– Просто я неоднократно с ними беседовала. Некоторых из них я знаю достаточно хорошо, чтобы утверждать, что они сделают все, что в их силах, ради такого праздника.

– Ну а подарки?

– Я сама куплю их. Мисс Марлингтон с удовольствием мне поможет. Здесь есть один разносчик, который продаст нам необходимые для подарков мелочи – носовые платочки, украшения, – которые сделают этот день особенным для наших пациентов.

– Это и так особенный день. Мы празднуем рождение Христа, будем торжественно петь рождественские гимны. Я уверена, каждый христианин проникнется сознанием важности Рождества.

– Но рождение Христа должно быть поводом для радости! Это – счастливый, веселый день. Если мы сделаем так, как предлагаю я, мы сразу же заметим улучшение в состоянии наших пациентов. Сначала они будут ждать этого события, а потом придет и сам праздник. Мне кажется, что подарить людям немного радости, заставить их улыбнуться так же необходимо для их здоровья, как и лекарство.

– А мне кажется, мисс Плейделл, что мы обе попусту теряем драгоценное время.

Это был окончательный отказ.

Мне ничего не оставалось делать, как ретироваться.

Спустя несколько дней главная диакониса послала за мной.

– Садитесь, мисс Плейделл, – предложила она, когда я вошла в ее кабинет.

Я повиновалась. Меня не покидало ощущение, что она сейчас предложит мне уехать из Кайзервальда. Наверное, моя затея шокировала ее. Главная диакониса была глубоко религиозной женщиной с сильным и благородным характером, но абсолютно лишена чувства юмора. По моему мнению, такие люди обычно недостаточно способны понять других людей. Я уверена, что она считала свои строгие взгляды на мораль абсолютно императивными и требовала от окружающих безукоризненного поведения. Разумеется, в ее систему никак не укладывалась та вольность, которая содержалась в моем предложении провести в больнице праздник Рождества.

Следующие слова главной диаконисы повергли меня в изумление.

– Я много думала над тем, что вы сказали мне, мисс Плейделл. У вас есть определенный талант к выхаживанию больных. Но вы не всегда придерживаетесь наших методов.

О Боже, пронеслось у меня в мозгу, началось!..

– Да, у вас есть задатки хорошей сиделки. Вам, конечно, кажется, что то развлечение, о котором вы мне говорили, сослужит добрую службу нашим пациентам. Вы также сказали, что готовы взять на себя бремя финансовых расходов, связанных с этой затеей. К счастью, у вас действительно имеются необходимые для этого средства. Слабая улыбка вдруг появилась в уголках рта этой всегда суровой женщины. Я была изумлена – впервые я увидела на ее лице хоть какое-то подобие улыбки.

– Боюсь, что ваша подруга, мисс Марлингтон, не обладает теми же способностями к нашей профессии, что и вы. Но она очень живая и энергичная особа. Мне кажется, наши пациенты любят ее. Я поговорила е доктором Брукнером и доктором Кратцем, и они считают, что то, что вы предлагаете, не окажет вредного воздействия на больных. Мисс Плейделл, я намерена позволить вам попробовать. Посмотрим, скольким нашим пациентам станет лучше после предложенного вами празднования Рождества. Мы также примем во внимание, не станет ли кому-нибудь из них, наоборот, хуже после этого.

– Мне кажется, что не станет.

– Посмотрим. Я не буду иметь ко всему этому никакого отношения – ведь это целиком и полностью ваша затея. Вы купите елки и… пустяки, как вы их называете, для подарков на деньги из собственного кармана. Вы все организуете сами. Можете воспользоваться помощью тех наших сестер и сиделок, которые захотят вам помочь. Все в ваших руках. Посмотрим, будем ли мы потом хвалить вас или ругать.

– О, благодарю вас! – воскликнула я.

Она замахала на меня рукой, и я опять увидела на ее лице что-то похожее на улыбку. Мне показалось, что она смотрит на меня почти с любовью. Я была глубоко тронута.

Я тут же отправилась искать Генриетту. Предложенная главной диаконисой идея, как я и предполагала, привела мою подругу в неописуемый восторг. Мы сразу же принялись составлять план наших дальнейших действий. Прежде всего, следовало найти Клауса-разносчика. Ярмарка все еще продолжалась, и он наверняка торгует. Мы завтра обязательно поговорим с ним. Дровосека попросим приготовить нам два дерева – самые большие и красивые, какие он только сможет найти. Пусть он срубит деревья за неделю до Рождества – тогда они во время праздника будут еще свежими.

– А теперь, – сказала я, – нам надо искать Клауса-разносчика. Завтра же идем на ярмарку!

К нашему изумлению, почти все наши коллеги – сиделки и сестры – были рады помочь нам. Исключение составляли только несколько пожилых женщин, считавших такие развлечения греховными. Всегда находились желающие взять на себя часть наших обязанностей в больнице, чтобы мы могли иметь немного больше свободного времени и вплотную заниматься приготовлениями к празднику.

Пациентам было объявлено, что на Рождество у нас будет елка, и я с радостью заметила, как почти все они очень обрадовались, услышав эту новость. Теперь все жили предвкушением праздника. Те, кто чувствовали себя достаточно хорошо, без конца говорили об этом друг с другом, и лишь самые безнадежные больные остались ко всему безучастными.

Я не сомневалась, что мы сможем найти нашего разносчика на ярмарке. Но уже тридцатого ноября она должна была закончиться, поэтому следовало действовать очень быстро.

Ярмарка проходила на поле рядом с небольшим городком. Уже издалека мы с Генриеттой услышали звуки скрипок. Ларьки, выкрашенные в яркие цвета – преимущественно в синий и красный, – казались брызгами краски на зеленом фоне деревьев. Подойдя ближе, мы увидели молоденьких девушек в национальных костюмах. На них были остроконечные шляпы и множество нижних юбок, которые развевались под порывами ветра и открывали взору ослепительно белое белье. Мужчины были одеты в кожаные штаны, а на головах у них красовались украшенные перьями треуголки. Все они явно получали огромное удовольствие от того, что происходило вокруг.

На главной ярмарочной площади несколько молодых людей танцевали под звуки двух скрипок. Мне тут же захотелось взять их с собой в больницу, чтобы они повеселили наших пациентов. Мы немного посмотрели на танец, а потом бросили несколько монеток в коробку, которая стояла рядом на камнях – так прохожие могли выразить танцорам свою благодарность за доставленное удовольствие.

С трудом пробираясь сквозь толпу, между прилавками, на которых были выложены всевозможные товары – конская сбруя, одежда, обувь, съестные припасы – яйца, овощи и сыр, – ткани всех сортов, украшения и, конечно, гостинцы, мы были несколько ошеломлены.

Я спросила, здесь ли Клаус-разносчик, и нам показали, где его прилавок.

Он действительно сидел там, взгромоздившись на деревянный ящик и постоянно окликая проходивших мимо него людей. То он осыпал женщин комплиментами, а то обрушивался на них с шутливыми ругательствами, говоря, что они просто дурочки, если не понимают, какой прекрасный товар он выставил на продажу.

– Только у нас, только один раз! – кричал Клаус во всю глотку. – Подходите, дорогие дамы. О чем тут еще раздумывать? Или, может быть, вы хотите упустить такой прекрасный случай? Вот ты, красотка, подойди-ка сюда! У меня есть чудесный кусок бархата именно для тебя. Сошьешь себе платье – мягкое, облегающее… С такой фигурой, как у тебя, ты будешь в нем просто королевой! Да-да, уж поверь мне, красотка!..

Женщина прельстилась на уговоры Клауса и начала щупать материю. Тут он заметил нас.

– Добро пожаловать, мои дорогие леди! Подходите и покупайте. Английские леди, они знают толк в хороших вещах!

– Обслужите эту женщину, Клаус, – попросила я, – а потом мы хотели бы поговорить с вами.

Он отрезал кусок материи для платья и повернулся к нам.

– Нам нужен ваш совет. Мы хотим украсить рождественскую елку, – начала я.

– И правильно сделали, что обратились именно ко мне, моя дорогая. У Клауса есть все, что вашей душе угодно. Все, что от вас требуется, – это подойти и взглянуть. Так что же вам нужно? Только шепните Клаусу словечко – и он достанет все, что пожелаете. Если у меня нет нужного товара сейчас, я привезу его позже.

– Это для больницы, – сумела я наконец вставить слово в нескончаемый поток речи Клауса.

Он подозрительно посмотрел на меня.

– Вы хотите это даром? – спросил он.

– О нет! Мы заплатим. Еще нам нужна примерно сотня скромных маленьких рождественских подарков.

– Целая сотня? – с изумлением воскликнул Клаус. – Это большой заказ. Нам нужно обсудить все как следует, но не здесь, на улице. Такие дела обычно обсуждаются за столом.

И он с чувством потер нос, очевидно, давая понять, что такие деловые люди, как он, я и Генриетта, смогут легко договориться.

– Эй, Якоб! – закричал он кому-то.

Тут же подбежал паренек, к которому Клаус обратился с такими словами:

– Присмотри за товаром. Я пойду поговорить о деле.

Затем он повел нас через площадь к небольшой лужайке перед гостиницей. В теплую погоду там стояли столики, но зимой на улице было слишком холодно. Нам пришлось войти внутрь, и Клаус заказал пиво. Когда нам принесли кружки, он оперся о стол и приготовился внимательно слушать нас.

Я коротко посвятила Клауса в то, что мы намереваемся сделать. Он предложил в качестве подарков красивые носовые платочки для женщин – разноцветные, с вышивкой, не похожие один на другой. По его мнению, еще можно было бы подарить бусы, украшения, цветные вазочки, веера, фигурки циркачей, искусно сделанные местными умельцами. А для мужчин подошли бы обычные носовые платки и разные игры вроде викторин и головоломок. Ну, он еще подумает.

– Я чувствую, что вы уловили нашу идею, – сказала я. – Мне кажется, что все эти подарки должны быть у нас за две недели до Рождества.

– Нет ничего проще! – с готовностью отозвался Клаус. – Я могу привезти их, когда в следующий раз приеду на ярмарку. Все подготовлю как надо, не беспокойтесь.

– А мы можем положиться на вас? – спросила Генриетта.

Он взглянул на нее с укоризной.

– Разумеется, вы можете доверять Клаусу. Если я сказал, что сделаю, считайте, что это уже сделано. Как бы иначе я мог вести дела? Я бываю здесь дважды в месяц и еще никогда никого не подводил. Если я говорю, что привезу подарки, значит, так оно и будет.

– Я уверена, что мы можем доверять вам, Клаус. Тем более что вы знаете, как рассчитывают на вас эти несчастные больные люди – наши пациенты. Если вы подведете нас с подарками, для них это будет ужасным разочарованием. Мы ведь собираемся установить рождественские елки и устроить настоящий праздник. Вы понимаете, как это важно?

– Даю вам честное благородное слово, мои дорогие леди. Ну-с, давайте подсчитаем! Сколько у вас мужчин, сколько женщин? Надо все посчитать совершенно точно.

Мы сидели за столом в гостинице, попивали пиво и смеялись над Клаусом, который явно пришел в восторг от такого большого и к тому же не совсем обычного заказа. Чувствовалось, что в то же время он немного опасается относительно надежности оплаты. Когда я сказала, что заплатим мы с Генриеттой, у него отлегло от сердца.

– Вы уж простите меня, дорогие дамы, за то, что я упоминаю о таких низменных вещах, но я человек бедный и должен зарабатывать себе на хлеб.

– Ну, разумеется, мы должны обсудить финансовую сторону дела, – отмела я его сомнения. – Может быть, вы хотели бы получить задаток?

– Майн готт! – пришел в восторг разносчик. – Как приятно иметь дело с такими милыми дамами. Не извольте беспокоиться – вы получите все ваши гостинцы в срок. И вот еще что я вам скажу – если бы вы не были такими важными леди – не чета мне, – я бы непременно влюбился в вас обеих, верьте моему слову!

Мы, конечно, потратили массу времени на ярмарке, но зато достигли своей цели. Дав Клаусу задаток, мы уже не сомневались – он привезет все, о чем мы его попросили.

Вернувшись в больницу, мы узнали, что главная диакониса спрашивала о нас. Нам надлежало немедленно отправиться к ней в кабинет.

Генриетта состроила недовольную гримасу.

– Сейчас нам объяснят, что мы тратим слишком много времени на эти пустяки. Вот увидите! И вообще я уверена, что Г.Д. в глубине души не одобряет нашу затею и надеется, что мы провалимся.

– Я так не думаю. Мне кажется, если она увидит, что это принесло пользу пациентам, она будет искренне рада.

– Интересно, что ей понадобилось от нас сейчас?

– Давайте поскорее пойдем к ней. Не надо заставлять главную диаконису ждать.

Войдя в кабинет, мы увидели, что она, как обычно, сидит за столом. Диакониса кивком разрешила нам сесть.

– В нашу больницу, как вы знаете, иногда приезжают гости, – начала она. – Это очень важные люди, в основном доктора. На следующей неделе как раз прибывает один из них – важная персона, как и все наши посетители. Это доктор из Англии. К сожалению, лишь очень немногие наши сестры и сиделки знают ваш язык, и, как правило, это служит камнем преткновения при общении. Я хотела бы, что вы двое рассказали ученому гостю о наших методах, о пациентах – словом, обо всем, что его заинтересует. Надеюсь, это вас не затруднит. Мое владение английским языком, как вам известно, далеко от совершенства. Надеюсь, вы окажете всяческую помощь доктору Фенвику.

– Мы будем очень рады быть ему полезными, – ответила я.

А Генриетта добавила:

– Да, нам будет очень приятно.

– Я думаю, он пробудет у нас несколько недель. Обычно подобные визиты длятся примерно столько. Мы приготовим для него комнату. Я попросила бы вас проследить и за этим. Вам лучше, чем кому-либо из нас, известно, к чему он привык – ведь он ваш соотечественник. И еще было бы очень хорошо, если бы вы его встретили.

Мы снова заверили главную диаконису, что с радостью сделаем все, о чем она нас просит.

Аудиенция окончилась. Когда мы отошли от кабинета на порядочное расстояние, Генриетта посмотрела на меня и сказала:

– Какая неожиданность!

В ее глазах блеснул азартный огонек.

– Как здорово! Скоро мы увидим здесь англичанина, да к тому же знаменитого! Только представьте себе – у нас появится, наконец, мужское общество!..

– Но у нас уже есть доктор Брукнер и доктор Кратц, – возразила я.

Генриетта пожала плечами.

– Можете оставить их себе!

– Благодарю. Как-нибудь обойдусь и без них. Вы все-таки очень легкомысленны, Генриетта. Отложите ваши восторги, пока не увидите, что собой представляет доктор Фенвик, а уж потом делайте его героем ваших грез.

– Почему-то мне кажется, что он красив и обаятелен – словом, именно такой мужчина, который поможет нам скоротать оставшиеся до отъезда дни.

– Посмотрим, – коротко заключила я.

Верный данному нам слову, Клаус привез «гостинцы», как он их называл, задолго до праздника. Мы же вовсю готовились к Рождеству.

Предстояло сделать множество билетиков с номерами – по числу наших пациентов, а за неделю до праздника в палату принесли елки, которые мы украсили игрушками и свечами. Под деревьями положили подарки. Все предвкушали Рождество, которое обещало быть таким необычным и радостным. Теперь меня уже не покидала уверенность, что наша затея увенчается успехом. Как раз в это время приехал доктор Фенвик. Как ни странно, на этот раз предчувствие не обмануло Генриетту – он был если и не красив в полном смысле этого слова, то, безусловно, симпатичен и обаятелен. Доктору было, очевидно, около тридцати лет, и во всем его облике ощущалась какая-то серьезность и основательность, позволявшая предположить, что он очень любит свою профессию. Принимали доктора мы с Генриеттой, и он пришел в восторг от неожиданной встречи с соотечественницами там, где никак не ожидал обнаружить англичан. Это сразу нас сблизило, и мы очень скоро подружились с доктором Фенвиком.

Генриетта сказала, что это просто блаженство – наконец-то поболтать с кем-нибудь по-английски, а увидев мои удивленно поднятые брови, добавила: – Я имела в виду мужчину.

Гость задавал множество вопросов. Его интересовало буквально все в больнице. Нашу затею с празднованием Рождества он нашел превосходной. Он также подолгу беседовал с доктором Брукнером и доктором Кратцем и даже совершал вместе с ними утренний обход палаты. Ему было интересно узнавать подробности о каждом больном, и потом доктора сравнивали свои записи и обменивались мнениями по поводу возможного лечения того или иного пациента. Чувствовалось, что доктор Фенвик весьма высокого мнения о новых методах, практикуемых в Кайзервальде.

Пару раз он сопровождал нас во время нашей прогулки по лесу и нашел окрестности восхитительными. Жаль только, добавил доктор тут же, что его визит будет столь непродолжительным – он может остаться в Кайзервальде максимум на полтора месяца.

При этом он улыбнулся нам обеим, как бы давая понять, что именно мы являемся одной из причин – а возможно, и главной причиной – его сожалений.

В ответ я объяснила ему, что мы сами уедем отсюда через месяц или чуть позже. Нам позволили приехать лишь три месяца, и этот срок уже подходит к концу. Нам разрешили работать в Кайзервальде только благодаря знакомству Генриетты с мисс Найтингейл.

– Да, я вполне их понимаю, – отозвался доктор Фенвик. – Они, конечно, никак не ожидали, что леди вроде вас могут принести здесь хоть какую-нибудь пользу. Но они ошиблись. А ведь, как мне кажется, ни одна из вас не имела опыта подобной работы раньше.

– Абсолютно никакого, – подтвердила я.

– Но у Анны есть призвание к работе сиделки, – вмешалась в наш разговор Генриетта. – Даже сама Г.Д. заметила это и, стиснув зубы, выразила свое одобрение.

– Я сразу это понял.

Доктор Фенвик рассказал нам об ужасающих условиях, царящих в больницах всего мира. Стыдно сказать, но наша родина не составляет тут исключения. Однако, к счастью, на свете есть места вроде Кайзерсверта и его филиалов. Предпринимаются попытки изменить дело к лучшему. Он говорил с нами и о пациентах Кайзервальда, обсуждая симптомы их болезней, чего никогда не делали ни доктор Брукнер, ни доктор Кратц. Затем разговор коснулся положения дел в мире, и я сразу заметила, что доктора Фенвика тревожит развитие международной обстановки.

– Что, Россия все еще находится в состоянии войны с Турцией? – поинтересовалась я. – Об этом было объявлено как раз накануне нашего отъезда из Англии.

– Да, положение тревожное, – ответил доктор Фенвик. – Когда начинаются такие события, никто не может предугадать, во что все это выльется. Дело в том, что Россия в течение долгого времени домогалась сокровищ Константинополя и турецкого султана.

– Слава Богу, что это происходит вдали от Англии! – воскликнула Генриетта.

Доктор Фенвик взглянул на нее. Его лицо стало хмурым.

– К сожалению, в войны бывают втянуты и люди, находящиеся вдали от места событий.

– Не хотите ли вы сказать, что даже нам угрожает опасность оказаться в гуще этих событий?

– Хотел бы я с легким сердцем отрицательно ответить на ваш вопрос… Мы не можем допустить усиления России. Кроме того, у нас есть определенные обязательства перед турками. Однако премьер-министр против войны.

– Вы хотите сказать, что мы… что Англия… может оказаться втянутой в войну?

– Если ситуация будет развиваться в том же направлении, это вполне возможно. Пальмерстон – за войну, и у него много сторонников. Я не в восторге от того, как идут дела. Люди опьянены войной. Для обычного обывателя, спокойно сидящего у себя дома, война – это распевание патриотических песен и размахивание флагами. А для бедного солдата все выглядит немного по-другому. Я сам все это видел – страдания, кровь, убитых и раненых…

– Какой-то слишком мрачный разговор у нас получился! – упрекнула доктора Фенвика Генриетта. – А ведь скоро Рождество.

– Извините, я увлекся.

Он засмеялся, и мы начали говорить о предстоящих рождественских праздниках и о том, удастся ли мне убедить Г.Д. в своей правоте.

На душе у меня было неспокойно.

Однако все это происходит так далеко… А мы находимся здесь, среди живописных гор и лесов. Скоро Рождество, и оно обещает быть совершенно непохожим на тот праздник, к которому мы привыкли у себя на родине.

В то утро я проснулась с ощущением необычности того, что нам предстояло. Не время валяться в постели! Уже пять часов. Пора вставать.

Я взглянула на Генриетту, безмятежно спавшую рядом. Встав со своей кровати, я подошла к ней. Во сне девушка выглядела такой прелестной и была похожа на ребенка. Ее чудесные волнистые волосы в беспорядке разметались. При виде подруги сердце мое переполнилось нежностью – сколько трудностей ей пришлось вынести!.. А ведь ее жизнь могла бы сложиться совсем по-другому, выйди она в свое время замуж за Тома Карлтона. Но она никогда не жаловалась. Она любила говорить о свободе. Это было мне понятно – ведь я сама очень ценила свободу.

– Просыпайтесь! – тихо позвала я Генриетту. – Счастливого Рождества!

Она медленно открыла глаза и сонно уставилась на меня.

– Прошу вас, оставьте меня в покое! – взмолилась она. – Мне снился такой чудесный сон… Как будто я была в лесу, а за мной гнался злой старый тролль. И вдруг рядом оказался прекрасный рыцарь, который вот-вот должен был меня спасти. Угадайте, кто это был?

– Наверное, доктор Фенвик? Она покачала головой.

– Не угадали. И потом, если бы это оказался он, все было бы не так интересно. У рыцаря была на лице маска, а когда он ее снял, оказалось, что он черноволос, темноглаз и вообще это – наш любимый «дьявольский доктор»!.. Жаль, что вы разбудили меня именно в это время. Мне так хотелось узнать, что будет потом. Вообще, Анна, вам не кажется, что мы как-то забыли о нашем плане из-за этой суеты с Рождеством? Мне кажется, в последние несколько недель мы не думали ни о чем ином, кроме рождественской елки и подарков.

– Конечно, устройство праздника отняло у нас массу времени. Кроме того, у нас ведь есть и наши непосредственные обязанности.

– Ну почему вы не позволили мне остаться в лесу с нашим «дьявольским доктором»?

– Вставайте же, Генриетта! Мы опоздаем на завтрак.

Ах, какой это был чудесный день! Он навсегда останется у меня в памяти. Удивительно, но рождественские елки изменили больничную палату. Те из наших пациентов, которые чувствовали себя получше, беспрестанно говорили о предстоящем празднике. Целую неделю все жили этим ощущением.

И вот, наконец, оно и пришло – веселое Рождество!

Мне вспомнилось, как мы отмечали этот праздник в Индии, где английская колония изо всех сил старалась показать, что блюдет обычаи родины. Там устраивалось настоящее «английское Рождество», как называли его сами дамы-устроительницы. Но, по правде сказать, им это так до конца и не удавалось. Да и как было настроиться на зимний рождественский лад в разгар индийской зимы, больше похожей на наше лето? Настоящее, традиционное празднование Рождества, на мой взгляд, происходило в приходе у моего дяди. Дети пели рождественские гимны в церкви, а по деревне ходили певчие с фонарями, славившие Христа. Все эти песнопения мы знали наизусть. Часто певчие исполняли их не совсем правильно, но это не имело никакого значения. А служба в церкви, когда мальчики-хористы звонкими, ясными голосами объявляли о рождении Христа, но в то же время чувствовалось, что мысли детей витают где-то далеко, и от этого их пение становилось еще более трогательным… А потом все садились за праздничный стол. Вносили гуся и рождественский пудинг, объятый языками пламени. Угощались мы и знаменитым домашним вином тети Грейс. Я помнила все эти праздники Рождества так ясно… Были празднования и в Минстере. Тогда я уже начинала понимать, что мы с Обри становимся все более чужими друг другу. Вспомнилось мне и Рождество с Джулианом. Я поставила в детской игрушечные ясли, а в самый канун праздника опустила туда маленькую фигурку Христа. Мне казалось, что на следующий год мой сын уже будет понимать, что означают эти приготовления. Но это было его последнее Рождество…

Вообще, этот праздник настраивает на лирический лад. Вспоминается все хорошее, что случалось в жизни. Сейчас у меня было такое ощущение, что это Рождество я не забуду никогда.

Как я и предполагала, раздача подарков происходила в обстановке всеобщего радостного возбуждения. Доктор Фенвик читал номера билетиков, Генриетта объявляла имена пациентов, а я находила подарок и передавала его тому, кому он был предназначен.

Просто удивительно, какое большое удовольствие сумели доставить этим несчастным людям наши скромные гостинцы! И дело заключалось не в самих подарках, будь то носовой платок, веер, вазочка или шкатулка. Дело было в самом духе Рождества, в том, что этот день озарил красотой и надеждой унылые больничные будни.

Раздача подарков происходила после обеда. А потом мы устроили для больных небольшой концерт, если можно так выразиться. Одна из сиделок сыграла на флейте, а доктор Кратц – на скрипке. Генриетта, у которой был очень приятный, хотя и не сильный голос, спела.

Я с большим удовольствием наблюдала за своей подругой. Она пела в основном старинные английские песенки, и хотя пациенты не понимали слов, все слушали внимательно. Пение Генриетты явно понравилось. Сначала она исполнила «Викария из Брея», затем «Энни Лори», «Парни и девушки» и, наконец, песенку под названием «Однажды ранним утром». Ей так блестяще удалось передать чувства простых людей, выраженные в этих незамысловатых произведениях, что наши больные, даже не зная английского языка, прониклись этими чувствами. Обычно, выполняя работу сиделки, Генриетта убирала волосы наверх. Сейчас же она свободно распустила их по плечам, и ее лицо в обрамлении прелестных кудряшек выглядело, на мой взгляд, просто восхитительно.

Мне удалось заметить, что, пока Генриетта пела, доктор Фенвик не спускал с нее глаз. Мне кажется, он в нее влюбился, подумала я тогда.

Мне казалось вполне естественным, что любой мужчина, познакомившись с Генриеттой, не может в нее не влюбиться.

Празднование Рождества – и теперь уже никто не смел бы этого отрицать – обернулось блестящим успехом, и даже главная диакониса, будучи женщиной суровой, но справедливой, признала это. Конечно, не обошлось без кое-каких издержек. Например, некоторые больные слишком устали, а тем из них, кто был серьезно болен, наш шумный праздник, к сожалению, не принес радости, а только растревожил. Однако никто не высказал нам этих вполне заслуженных упреков – по мнению персонала, некоторые неудобства с лихвой перекрывались доставленным удовольствием.

Главная диакониса позвала нас с Генриеттой в свой кабинет и сказала:

– Ваша идея заслужила самое полное одобрение. Доктора просто в восторге. Вы обе потрудились на славу, и, что очень ценно, при этом не пренебрегали своими непосредственными обязанностями.

Когда мы вышли от главной диаконисы, Генриетта воскликнула:

– Ну, кто бы мог подумать! Конечно, сразу решиться на такой смелый поступок у нее не хватило духу, но еще немного – и на ее лице появилось какое-то подобие улыбки.

– По крайней мере, она признала, что Рождество прошло с успехом.

– А как же иначе? Ведь мы действительно сумели добиться своего, не так ли?

Мы купались в лучах славы несколько дней. И вот наступил Новый год.

– Очень скоро мы уедем отсюда, – напомнила я Генриетте.

– Вам жаль?

– Пожалуй, нет. Здесь было очень интересно. Я чувствую, что многому научилась, можно сказать, настоящая опытная сиделка. Но провести в Кайзервальде всю жизнь я бы не согласилась. А вы?

– Без доктора Фенвика будет скучно. Я внимательно посмотрела на подругу.

– А что, – спросила она, заметив этот взгляд, – вы так не думаете?

– Да, конечно.

– Он – это частица родины. Так приятно, когда рядом с тобой человек, понимающий твои шутки и твой родной язык!.. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Разумеется.

– Он восхищается вами.

– А мне кажется, что вами. Генриетта пожала плечами.

– Он считает, что в вас есть что-то особенное. Он как-то говорил мне, что вам наверняка не придется всю жизнь выполнять рутинную работу обычной сиделки. Вы сможете организовывать работу других… Словом, вы произвели на него сильное впечатление.

– Мне кажется, вы тоже.

– Две англичанки, привыкшие к комфорту, – и вдруг бросили все и приехали сюда, в Кайзервальд! Конечно, я не сказала доктору Фенвику, что у нас есть грандиозный план, и появление здесь в облике сиделок – это просто камуфляж, а на самом деле мы преследуем некоего монстра.

– И очень хорошо, что не сказали. Он решил бы, что вы сошли с ума.

Она рассмеялась, а я подумала, разделяет ли моя подруга те чувства, которые, по моему убеждению, испытывает к ней доктор Фенвик.

Пришла зима. На улице стало холодно, а горы покрылись снегом. Нам сказали, что его здесь бывает очень много. В Кайзервальде велись приготовления, как к настоящей осаде. Одна из наших коллег сказала мне, что однажды, проснувшись утром, мы можем обнаружить, что все занесло, и мы отрезаны от внешнего мира. В прошлом году никто не мог выйти из больницы в течение трех недель. Надо быть готовыми ко всему.

В феврале мы с Генриеттой должны были покинуть Кайзервальд. Я чувствовала, что буду скучать по нему, но вместе с тем мне уже хотелось каких-то перемен. Я не сомневалась, что перемена обстановки и сознание того, что мы на несколько шагов приблизились к поставленной цели, помогут мне, наконец, примириться с моей утратой. Пока же боль не оставляла меня и в любую минуту могла вспыхнуть с новой силой.

Чарлз Фенвик объявил, что, если мы согласны, он мог бы устроить так, что мы вернулись бы в Англию вместе с ним. Генриетту эта идея привела в восторг.

– Не означает ли это, что вам придется пробыть в Кайзервальде дольше, чем вы планировали? – поинтересовалась я.

– Возможно, но не намного дольше. Я уже говорил с главной диаконисой. Она согласна. По ее мнению, женщины не должны путешествовать по Европе в одиночестве, без сопровождения мужчины.

– Но сюда мы приехали одни.

– Я знаю, но ее это шокировало. Она будет очень рада разрешить мне остаться в Кайзервальде до вашего отъезда. Вы, кажется, предполагали уехать в начале февраля?

На том и порешили.

Теперь дни бежали быстро – ведь их осталось так немного! Мы подгоняли время – нам так хотелось домой… Я доказала, что обладаю несомненным талантом к выхаживанию больных. Это признала даже главная диакониса. Она относилась ко мне с гораздо большим уважением, чем к Генриетте и даже более опытным сестрам и сиделкам.

Мы часто беседовали с доктором Фенвиком – признаться, он чаще разговаривал со мной, чем с Генриеттой. Мы обсуждали различные болезни и способы их лечения. Он поделился со мной своими огорчениями. Ему так часто приходится действовать почти вслепую, и при этом он чувствует себя таким беспомощным… Есть множество еще мало изученных болезней, и врач, лечащий пациента, в таком случае превращается в своего рода экспериментатора.

– Но мы должны искать, должны пробовать, – убеждал он меня, а может быть, и самого себя. – А как же иначе? Если нам кажется, что какой-нибудь новый метод может дать желаемый результат, надо его испробовать, и только тогда можно будет сказать наверняка.

Мы частенько говорили и о политической ситуации в мире.

– Остается только надеяться, что Англия не окажется втянутой в войну. Люди не осознают всех ужасов войны. Они не представляют себе, каково приходится солдатам на чужбине. Вдали от родины, без должного медицинского обслуживания в случае ранения… Не хватает больниц, врачей, сиделок.

– Я как-то побывала в одной лондонской больнице, – сказала я. – Это было ужасно!

– Тогда вы можете себе представить, каково в госпиталях, да еще в полевых условиях…

– Люди повсеместно должны изменить существующий порядок вещей.

Он посмотрел на меня с таким же восхищением, как смотрел на Генриетту, когда она пела «Однажды ранним утром».

– Наверняка так и произойдет. Как приятно сознавать, что на свете существуют люди вроде вас!

– Вы меня переоцениваете.

– А мне так не кажется, – возразил доктор Фенвик с улыбкой.

При этих словах меня охватило радостное волнение. Скоро к нам присоединилась Генриетта, и вот мы все трое уже дружно над чем-то смеялись.

Январь подходил к концу. Стало немного теплее, и почти весь снег растаял. Как-то, надев высокие ботинки, я отправилась на прогулку в лес. Мне пришлось идти одной, так как Генриетта в это время дежурила в больнице.

Вскоре я подошла к домику фрау Лейбен. Интересно, гуляет ли в такую погоду Герда? Я уже почти миновала дом, как вдруг дверь отворилась, и меня окликнули. Я сразу узнала голос фрау Лейбен.

– Фрейлейн Плейделл! Не могли бы вы зайти к нам? Пожалуйста, поторопитесь!

Я почти бегом вернулась к домику, и мы вошли внутрь. Фрау Лейбен провела меня в одну из комнат, где стояла кровать. На ней лежала Герда и корчилась от боли.

– Умоляю вас, помогите ей! – выдохнула фрау Лейбен.

Я подошла к постели.

– Герда, что с тобой случилось? – обратилась я к девочке. – Что у тебя болит, моя милая?

Она не отвечала, но продолжала стонать. Я обернулась к фрау Лейбен.

– Немедленно идите в больницу и приведите кого-нибудь из докторов. Скажите, что это очень срочно.

Она быстро надела ботинки и шляпу и ушла. Чувствовалось, что она очень напугана – впрочем, так же, как и я. Вид девочки ясно говорил о том, что она заболела серьезно.

Я положила руку Герде на лоб – он прямо пылал.

– Герда, – мягко сказала я. – Ты ведь меня знаешь. Я здесь, рядом с тобой.

Казалось, мои слова немного успокоили девочку. Я продолжала держать руку у нее на лбу.

На время девочка успокоилась, но вскоре она уже опять стонала от боли.

Никогда еще время не тянулось так долго. Казалось, прошли часы, пока приехал доктор Фенвик. Он взглянул на Герду и сказал мне:

– Немедленно возвращайтесь в больницу и организуйте какой-нибудь транспорт. Ее нужно срочно отправить туда.

Я побежала в Кайзервальд.

Вскоре Герда уже была помещена в маленькую комнатку, чуть побольше каморки, но положить ее с другими пациентами мы, конечно, не могли.

Осматривали больную доктор Брукнер и Чарлз Фенвик. Они потребовали, чтобы им прислали одну из сестер. Меня немного обидело то, что выбрали не меня – я-то знала, что сумела бы успокоить Герду. Девочка меня знала и наверняка доверяла. Вернуться к своей работе я была не в силах и осталась ждать, пока хоть что-нибудь прояснится.

Наступил вечер, но я не могла заставить себя лечь спать. Наконец, измученная ожиданием, я решила во что бы то ни стало разузнать, что происходит. Тихонько добравшись до комнатки, где лежала Герда, я начала прислушиваться, но оттуда не доносилось ни звука. Меня обуял дикий страх.

Вдруг дверь открылась, и на пороге показался Чарлз Фенвик. Он удивленно уставился на меня и спросил: – Как вы здесь очутились, мисс Плейделл?

– Я очень тревожилась за Герду, – объяснила я.

– Она выживет, но она очень слаба.

– Могу я повидать ее?

– Лучше не сейчас. Подождите до утра. Ее болезнь очень серьезна.

– Но что же все-таки с ней случилось?

Он внимательно посмотрел на меня, но ничего не ответил.

– Вам тоже следует пойти и лечь спать, – наконец сказал он. – Ведь утром вам нужно рано вставать.

Он дружески похлопал меня по руке.

– Говорю вам, она поправится. У нее здоровый, сильный организм. Мы поговорим с вами завтра. Спокойной ночи, мисс Плейделл.

Итак, мне ничего не оставалось делать, как вернуться в свою кровать.

На следующее утро я поспешила к комнатке Герды. Открыв дверь, я увидела, что она лежит на кровати очень бледная, а ее волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Мне показалось, что она умерла.

У постели сидела сиделка.

Я произнесла «Гутен морген» и спросила, как себя чувствует наша новая пациентка.

– Ночь она проспала спокойно, – невозмутимым тоном произнесла сиделка.

Днем ко мне подошел Чарлз Фенвик и спросил, не собираемся ли мы с Генриеттой отправиться на прогулку в лес. Я ответила утвердительно, и он попросил разрешения присоединиться к нам.

Естественно, наш разговор коснулся Герды.

– Она действительно поправится?

– Я думаю, пройдет несколько недель, пока она окончательно выздоровеет. Она чуть не убила себя.

– Чуть не убила себя? – вскричала я в испуге.

– У нее, конечно, был сообщник.

– Что вы имеете в виду, объясните, – строгим голосом потребовала Генриетта.

– Она была беременна и попыталась сделать аборт.

– Что? – воскликнула я, не веря своим ушам. – Но это невероятно!

– Она слишком молода, – добавила Генриетта.

– Для этого она достаточно взрослая, – возразил Чарлз.

– Малютка Герда… О нет! Я не могу в это поверить.

– Она гораздо более опытна, чем вы думаете. Сначала она забеременела, а потом попыталась избавиться от ребенка.

– И, как я полагаю, ей это удалось, – произнесла Генриетта.

– Да. Но сама она при этом чуть не умерла.

– Я все еще отказываюсь поверить тому, что вы нам сообщили.

– Но симптомы слишком очевидны.

– Кто же мог…

– Всегда находятся люди, которые со спокойной совестью могут так обойтись с неполноценной девочкой.

У меня в памяти начали всплывать отрывки одного нашего разговора с Гердой. Она что-то говорила тогда о встрече с дьяволом в лесу. Что она имела в виду? А вернее, кого?

– Бедное невинное дитя! – с чувством сказала я.

– Ну, не такое уж невинное, – поправил меня Чарлз. – Она понимала, что с ней происходит, раз решила избавиться от ребенка.

– Но как могла такая неискушенная девочка, как Герда, достать необходимые для этого средства?

– Наверняка она воспользовалась лекарством, которое ей дал любовник.

– Это просто ужасно! А как вы думаете, кто бы это мог быть?

Он покачал головой.

– Во всяком случае, тот, кто очень мало разбирается в подобных вещах.

– От малого знания могла произойти большая катастрофа. Вы говорили с ней?

– Пока нет. Она еще очень слаба. Благодарение Богу, что нам удалось вовремя доставить ее в больницу! Если бы не вы, мисс Плейделл… Только благодаря вам девочка попала к нам вовремя, иначе ее уже не удалось бы спасти.

– Да, я рада, что проходила в тот день мимо их домика. А почему фрау Лейбен не обратилась за помощью?

– Наверное, она догадалась, что именно происходит с Гердой, и надеялась, что сумеет справиться с этим сама.

– Вы полагаете, что бабушка могла дать ей необходимое лекарство?

– Кто знает!.. Все, что я могу вам сказать, – это то, что Герда была беременна и приняла какое-то лекарство, которое, как она рассчитывала, поможет ей избавиться от ребенка. Это ей удалось, но при этом она сама чуть не умерла.

– Просто жуткая история!

– Я обязательно предупрежу ее об опасности приема подобных лекарств. Она ни в коем случае не должна делать этого впредь.

Генриетта задумалась над словами доктора, а потом произнесла:

– А она может вам на это ответить: «Но ведь оно мне помогло».

– Нам нужно убедить ее в том, что делать это, тем не менее, нельзя.

– Мне кажется, ее собственные страдания убедят ее в этом лучше, чем любые увещевания, – высказала я свои соображения.

– Это верно, – согласился Чарлз Фенвик. – И все же мне следует ее предостеречь.

– То есть убедить ее больше никогда не поддаваться на ухищрения коварного соблазнителя, – докончила Генриетта начатую доктором фразу. – Но не можете же вы переделать человеческую природу.

– Интересно все же, как ей удалось достать лекарство? Наверное, дала какая-нибудь старушка. Надо выяснить все обстоятельства дела и не допустить повторения подобной истории в дальнейшем.

– А мне кажется, – задумчиво произнесла Генриетта, – что в каком-то смысле все обернулось не так уж плохо.

– Я бы сказал, что мы пока не можем об этом судить – слишком мало мы знаем об этом деле, – возразил Чарлз. – А мне очень хотелось бы узнать как можно больше. Во-первых, какой подлец не остановился перед тем, чтобы воспользоваться неопытностью бедной девочки, и, во-вторых, кто все-таки дал ей опасное зелье. Еще я хотел бы оставить ее в больнице на пару дней, чтобы она находилась под врачебным наблюдением, и только потом отпустить домой.

– Вы считаете, она уже вернулась к своему обычному состоянию?

– Я бы так не сказал. Она находится в каком-то полусне.

– Никогда не угадаешь, о чем думает и что знает Герда.

– Одно можно сказать наверняка – она сейчас пребывает в крайне возбужденном состоянии. Я собирался просить вас, мисс Плейделл, взять на себя заботу о девочке. Ранее мы не могли прибегнуть к вашим услугам – нам нужна была сестра милосердия, имеющая опыт акушерства. Теперь же, как я полагаю, именно вы справитесь лучше всех.

– Вы думаете, что мне надо пойти к ней прямо сейчас?

– Нет, сначала я поговорю с главной диаконисой. Она уже дала свое согласие на то, чтобы вы ухаживали за девочкой, но все же я хотел бы с ней увидеться и поговорить еще раз, как только мы вернемся с прогулки.

Я сидела у постели Герды. Какой жалкой и измученной она выглядела. Я отбросила непослушные кудри, упавшие ей на лоб. Она открыла глаза и улыбнулась мне.

– Я в Кайзервальде, – проговорила она тихо.

– Да. Ты была больна, а теперь поправляешься. Она кивнула и опять закрыла глаза.

Я продолжала гладить ее по лбу.

– Как хорошо, – промурлыкала она. – Я сразу чувствую себя лучше.

Герда немного поспала. Я не будила ее, пока не пришло время покормить ее жидкой овсянкой.

– Я что, останусь здесь? – спросила она.

– Да, пока тебе не станет лучше.

– Я была больна, да? – спросила она, и ее лицо омрачилось. – Мне так больно. Мне очень больно!

– Это от того лекарства, которое ты приняла, Герда! Где ты его достала?

Она таинственно улыбнулась.

– Ты знала, чем оно тебе грозит?

– От него мне должно было стать лучше.

– Но оно чуть не убило тебя!

– Нет, оно помогло мне.

Я решила попытаться, наконец, выяснить все и спросила:

– Ты помнишь, как рассказывала мне о дьяволе? Ты еще говорила, что встретила его в лесу. Это дьявол дал тебе лекарство?

Она наморщила лоб, но ничего не сказала.

– Кого ты встретила в лесу, Герда?

Девочка упорно не желала отвечать мне.

– Ты говорила мне, что это был дьявол.

Она кивнула. Выражение ее лица изменилось – теперь она улыбалась, как будто мысленно возвращалась к тому неизвестному нам человеку, который соблазнил ее.

– Так кто же это все-таки был? – шепотом настаивала я.

Она, тоже шепотом, опять ответила то же самое:

– Это был дьявол.

– А кто дал тебе лекарство?

Она закрыла глаза. Вид у нее был очень болезненный, и я решила, что будет лучше, если я на этом прекращу свои расспросы. Слушая меня, она опять переживает все, что с ней произошло. Ей сейчас нужен покой, а я ее тревожу. Надо подождать, пока девочке станет лучше.

Однако в глубине души я сомневалась, что мне вообще удастся добиться от Герды хоть какого-нибудь вразумительного ответа.

С каждым днем состояние здоровья Герды улучшалось. Через две недели она покинула Кайзервальд и вернулась к своей бабушке. Она выглядела исхудалой, бледной и еще более хрупкой, чем была всегда. Казалось, она не отдает себе отчета в том, что с ней случилось.

Я решила немедленно поговорить с ее бабушкой. Бедная старушка была убита горем. Нужно было ее хоть как-то утешить.

– Подумать только, что это произошло с моей внучкой! – повторяла она снова и снова. – Мне и в голову не могло прийти, что она…

– Фрау Лейбен, – обратилась я к ней, – как вы думаете, кто…

Она печально покачала головой.

– Да тут не так уж много молодых людей. Как только мальчики подрастают, они уезжают в город. Здесь для них слишком мало работы. Но те, кто живут в деревне, на мой взгляд, вполне приличные молодые люди. Они бы ни за что не поступили так с Гердой.

– Мне кажется, никогда нельзя с уверенностью сказать, как человек поведет себя, поддавшись страсти. Герда говорила что-то о дьяволе.

– Да это просто одна из ее фантазий! Она с детства любила что-нибудь придумывать. Иногда она говорит, что видела троллей… Это оттого, что Герман когда-то рассказал ей много таких историй.

– Что касается лекарства, которое она приняла… Вы не заметили, что это было?

– Нет, я ничего не заметила. Только обратила внимание, что она как будто немного изменилась. Мне и в голову не пришло, что она уже на третьем месяце.

– Да, для вас это тяжелый удар. Больше всего доктора встревожены тем, что она, оказывается, могла этим лекарством убить себя самое. Они хотели бы выяснить, кто все же дал ей снадобье. Если вы что-нибудь об этом узнаете, я бы просила вас сообщить в Кайзервальд. Доктора очень обеспокоены тем, что подобные случаи могут повториться.

Пораженная фрау Лейбен уставилась на меня.

– О нет, вы меня не так поняли, – поспешила я загладить допущенный промах. – Они не имели в виду Герду. Просто то же самое ведь может произойти и с какой-нибудь другой девушкой.

– Если я что-то узнаю, непременно вам сообщу, – пообещала старушка.

И я сразу поверила, что она именно так и поступит.

Неумолимо приближался февраль – месяц нашего отъезда. В последние дни наши мысли были настолько заняты делами Герды, что мы даже не осознавали, как быстро летит время.

Обычные прогулки по лесу теперь приобрели для нас новую значимость. Часто, бродя среди деревьев, я думала: «Скоро я попрощаюсь со всем этим. Неизвестно, доведется ли мне когда-нибудь снова здесь побывать».

Поездка в Кайзервальд оказалась для меня очень полезной. Она отодвинула на задний план пережитое мною горе. Бывали минуты, когда я, поглощенная своими новыми обязанностями, забывала то, что со мной произошло. Только сейчас я до конца поверила в то, что смогу начать новую жизнь.

Чарлз Фенвик ухитрялся так планировать свои дежурства в больнице, что был свободен в те же часы, что и мы. Как правило, мы ходили на прогулки все втроем и теперь все чаще говорили о предстоящем отъезде на родину.

Чарлз считал, что знакомство с постановкой больничного дела в Германии было очень поучительным, хотя, на его взгляд, даже здесь можно было бы многое улучшить. Прежде всего, это касалось диагностики и ухода за больными.

– Вашим коллегам будет очень не хватать вас, – как-то высказал свое мнение Чарлз. – По-моему, вы были весьма полезным дополнением к больничному персоналу.

– Им будет не хватать и вас, – сказала я в ответ.

– Да нет, Кратц и Брукнер – вполне компетентные врачи, очень методичные, очень добросовестные.

– И очень немецкие, – вставила Генриетта.

– Да, можно сказать и так. Им удалось превратить Кайзервальд в поистине образцовое учреждение. Я и раньше слышал превосходные отзывы об этой больнице от одного моего друга, который недавно здесь побывал.

– Он, очевидно, тоже врач?

– Да, и притом очень известный. Его имя доктор Адер.

– И вы говорите, что на него больница произвела самое благоприятное впечатление?

– Именно так. А ведь он человек, в высшей степени склонный ко всему на свете относиться весьма критически. Правда, он тоже считает, что кое-что здесь можно было бы улучшить. Однако Адер знаком с состоянием больниц во многих странах мира и находит их положение ужасающим.

– Наверное, он намерен как-то бороться с этим?

– Даже наверняка. Он относится к тому сорту людей, которые, раз задумав какое-нибудь дело, тут же воплощают свои планы в жизнь. Его энергия поистине изумительна.

– В вашем описании он предстает неким идеалом, лишенным каких-либо недостатков! – засмеялась Генриетта.

– Да нет, я бы этого не сказал, – улыбнувшись, возразил Чарлз. – С его именем связано и кое-что скандальное.

– Ваш знакомый начинает интересовать меня все больше и больше! – вскричала Генриетта.

– За такого рода людьми всегда следует и хорошая, и дурная слава. Дело в том, что он был на Востоке, очень много путешествовал и жил среди туземцев, переняв их обычаи. Потом он написал книгу о своих приключениях. В ней он изложил свою точку зрения на медицинские проблемы. По его мнению, мы не должны свысока относиться к методам лечения, практикуемым так называемыми примитивными народами, только на том основании, что они стоят на более низкой ступени развития, чем мы с вами. Он полагает, что у этих народов есть свои особые лекарства и методы оздоровления, которые не грех было бы перенять и цивилизованным нациям.

Мое сердце учащенно забилось. Как сквозь вату я услышала свой голос:

– Как, вы сказали, зовут этого доктора?

– Доктор Адер.

– Я как-то читала книгу именно такого содержания, но имя автора было вовсе не Адер.

– Наверное, его звали Дамиен?

– Именно так.

Чарлз рассмеялся.

– Это один и тот же человек. «Дамиен» – его первое имя. Под ним он издает свои книги. Очевидно, он находит неудобным пользоваться своей настоящей фамилией из соображений анонимности.

Я взглянула на Генриетту, которая в этот момент как раз собиралась что-то сказать, и знаком попросила ее помолчать.

– Так вы говорите, он недавно был здесь, в Кайзервальде? – спросила я.

– Да. Мне кажется, это было незадолго до вашего приезда.

Я почувствовала, что сейчас мне станет дурно. Мы могли столкнуться с ним, и где – в Германии! Как часто я мечтала о том, что когда-нибудь встречусь с этим человеком лицом к лицу…

– А вы… часто с ним видитесь? – спросила я доктора Фенвика.

– Да нет, что вы! Доктор Адер очень известный человек и никогда не сидит на одном месте. Когда он недавно вернулся из Кайзервальда, мне посчастливилось с ним повидаться. Его рассказы об этой больнице, а особенно об организации лечебной и диагностической деятельности, очень полезны для меня. Благодаря этому замечательному человеку я оказался здесь…

– Как интересно! – воскликнула я. – После того, как я прочла его книги…

– Возможно, и вы когда-нибудь с ним познакомитесь.

– Очень надеюсь на это, – совершенно искренне ответила я.

Вскоре Чарлз Фенвик покинул нас – ему надо было спешить к пациенту. Как только мы остались одни, Генриетта сказала.

– Наконец-то мы напали на его след!

– Подумать только – мы могли бы встретить его здесь!

– Сама судьба привела нас сюда. Все-таки этот человек для меня загадка. Похоже, Чарлз о нем весьма высокого мнения. Вам не показалось, что он его просто боготворит?

– Да, вы правы, – отозвалась я. – Думаю, ему вообще свойственно оказывать на людей такое воздействие. Вот и мой покойный деверь Стивен отзывался о Дамиене столь же восторженно.

– Наверное, он очень привлекательный человек, – задумчиво произнесла Генриетта.

– Да он просто дьявол! – возразила я подруге.

– Значит, это какая-то дьявольская привлекательность. Почему же такой человек не может быть… обаятельным? Может, и даже очень. Ну и что же мы собираемся делать дальше?

– Пока не знаю. Но хорошо хотя бы то, что мы, наконец, выяснили, кто же он такой. Мы знаем его полное имя – это большой шаг вперед.

– А, кроме того, мы сами стали квалифицированными сестрами милосердия. Как по-вашему, мы действительно ими стали?

– Вряд ли. Ведь мы несколько месяцев занимались только тем, что стелили больным постели и стирали белье.

– И все же Кайзервальд – место очень известное. Побывав там, мы по праву можем считаться представителями медицинской профессии. А раз так, кто знает, может быть, когда-нибудь мы и столкнемся с доктором Дамиеном… А для этого мы должны делать все, что в наших силах. И потом, не думаете же вы, что, как только мы ступим на английский берег, Чарлз произнесет полагающуюся в таких случаях фразу: «Прощайте, было очень приятно с вами познакомиться» – и навсегда исчезнет с нашего горизонта? Я лично так не думаю. Мне кажется, мы приобрели настоящего друга. И не забывайте, что он является одновременно и другом нашего «дьявольского доктора». Мы обязательно должны как-нибудь пригласить Чарлза в гости. Это, я думаю, порадует Джейн и Полли. И при этом мы скажем… вернее, я скажу, потому что такая фраза из моих уст прозвучит более естественно: «И пожалуйста, приведите с собой вашего обаятельного друга! Мы так интересуемся Востоком, особенно Анна – ведь она, как вы знаете, выросла в Индии».

Перспектива подобного развития событий чрезвычайно взволновала меня.

– И кто же из нас двоих подсыпет яд ему в стакан? – продолжала Генриетта. – Наверное, лучше вы – вы натура более цельная и решительная. За себя я не ручаюсь – как бы мне в него не влюбиться…

– Чувствуется, что на самом деле вы его терпеть не можете.

– Да, это так. Но в то же время дело приняло такой оригинальный оборот…

– Вы знаете, о чем я сейчас подумала… – уже серьезно обратилась я к Генриетте.

– Нет, не знаю. Я вся внимание.

– Мы знаем, что он был здесь, и что в нем есть нечто сатанинское. А что если это он встречался с Гердой в лесу? Она ведь сказала, что это был дьявол. Возможно…

Генриетта в изумлении уставилась на меня.

– О нет, только не это! Такой светский, много повидавший человек, наш блестящий «дьявольский доктор» – и рядом маленькая простушка Герда… Прямо не верится!

– А почему бы и нет? Мне кажется, что в глазах такого мужчины она может выглядеть весьма привлекательной. Для него это, наверное, был своего рода эксперимент. Он ведь любит ставить эксперименты на живых людях, не так ли? И потом – где Герде удалось достать то отвратительное снадобье, которое, как полагает Чарлз, чуть не убило ее? Это было какое-то сильнодействующее дикарство, и наверняка Герда получила его от человека, который разбирается в подобных вещах.

Генриетта все еще не могла в это поверить.

– А вообще-то все сходится, – произнесла она наконец. – Это не может быть простым совпадением. Он был здесь. Можно легко представить себе, как он все разнюхивал, изводил своими расспросами добропорядочных Брукнера и Кратца, преследовал Г.Д., надеясь выведать у нее секреты Кайзервальда. Так и вижу его, презрительно улыбающегося, свысока взирающего на всех и вся… Наверняка он прекрасно говорит по-немецки, как же иначе? А потом, так сказать, для разрядки он отправляется побродить по лесу и там встречает хорошенькую малютку, которая мирно пасет гусей. О, какой отличный материал для очередного эксперимента!.. «Подойди сюда, дитя мое, ты получишь такое удовольствие, какого никогда прежде не испытывала». Возможно, ему показалось заманчивым понаблюдать за тем, как изменится эта простушка после общения с таким блестящим человеком, как наш «дьявольский доктор». А потом дает ей лекарство, чтобы замести следы шалостей, происходивших в этих райских кущах. Скорей всего дело обстояло именно так – невинная забава божества, ненадолго спустившегося на грешную землю.

– Все это и мне приходило в голову. Чем больше я размышляю, тем больше склоняюсь к тому, что именно Дамиен – виновник того, что случилось с Гердой. Кто же еще это мог быть? Соседи фрау Лейбен никогда бы так не обошлись с ее внучкой. Они все добрые и порядочные люди. Как жаль, что Герда не захотела нам все рассказать!

– По крайней мере, теперь мы знаем, кто наш противник, – сказала Генриетта. – Не стоит отчаиваться – мы обязательно найдем его! Я ни минуты в этом не сомневаюсь.

– Да, – согласилась я, – мы обязательно его найдем!

 

Шторм на море

В мягкий февральский день мы достигли берегов Англии. Стоя на палубе, втроем – Генриетта, Чарлз и я – с волнением наблюдали за тем, как знаменитые белые скалы становятся все ближе и ближе. Вид родного берега вызывал радостное волнение, в чем мы признались друг другу с некоторым смущением.

Чарлз настоял на том, что доставит нас домой, а затем отправится, к себе, в Среднюю Англию. Он еще не решил, чем займется по приезде домой. Его отец, тоже врач, имел неплохую практику в тех краях, и иногда Чарлз склонялся к тому, чтобы работать вместе с ним. Временами, однако, он подумывал и о том, чтобы стать армейским доктором, так как, по его убеждению, в войсках ощущалась катастрофическая нехватка медицинского персонала и нужда в нем и его знаниях была очень велика.

В настоящий момент он все еще выбирал между этими двумя возможностями. Именно поэтому он и ездил в Кайзервальд. Как он сам объяснял, хотелось привести в порядок свои мысли.

На вокзале нас уже ждали карета и Джо. Радость старого конюха при виде нас была неподдельной.

– А наши-то девушки, мисс Плейделл, прямо считали дни до вашего приезда, – радостно сообщил он мне. – «Ну и чудные вы, как я на вас погляжу, – говорю я им. – Сами живете как леди, а мечтаете, чтобы вернулись ваша хозяйка и мисс Марлингтон». А они отвечают, что им как-то не по себе, когда рядом нет леди, которым они прислуживают.

– Как приятно снова очутиться дома! – расчувствовавшись от слов Джо, произнесла я.

Наконец, мы прибыли домой. Джейн и Полли встретили нас с восторгом. Они поначалу немного робели, что было совсем на них непохоже, и это тронуло меня еще больше.

И началась суета… бараньи отбивные готовились с особым соусом. «Его так любит мисс Марлингтон. А вот ваш любимый сыр, мисс Плейделл! Джейн всю округу исходила, пока нашла его. Вот ведь всегда так – когда вам что-то нужно, вы никогда не найдете этого сразу».

– Такова жизнь, – философски заметила я. – Познакомьтесь, девушки – это доктор Фенвик, который был вместе с нами в Кайзервальде.

Джейн и Полли присели в реверансе, а потом, отозвав меня в сторонку, спросили:

– Он останется на ленч, мисс?

– Да.

– Тогда надо принести еще один прибор, Полл.

Как хорошо дома, в очередной раз подумала я.

Мне не терпелось услышать, как дела у Лили, и когда девушки обменялись многозначительными взглядами, я спросила:

– Так она ждет ребенка?

– Да, мисс.

– И когда же?

– В июле.

– Она, наверное, очень довольна?

– О Боже, мисс, посмотрели бы вы на Клифтов! Можно подумать, что это первый ребенок, который появится на свет…

Я невольно обратилась мыслями к Герде. Как, должно быть, ей было страшно, когда она принимала зловещее снадобье… Как хорошо, что с Лили все в порядке!

Ленч проходил очень торжественно. Преданность наших слуг произвела глубокое впечатление на Чарлза. Он постоянно повторял, что чрезвычайно рад обстоятельствам, которые свели нас троих в Кайзервальде.

– Это самое приятное из всего, что со мной там случилось.

Вечером Джо отвез Чарлза на вокзал.

– Мы обязательно скоро опять увидимся, – произнес он на прощание. – Когда я приеду в Лондон, то зайду к вам, если позволите.

– Ну конечно! Мы будем очень рады.

Он коснулся моей руки, потом руки Генриетты, и я в очередной раз подумала, что он был бы очень хорош для нее. А вот подошла бы она ему? В этом я сомневалась. Я очень любила свою подругу, но иногда она бывала такой беспечной, такой жадной до жизни… По сравнению с ней я выглядела рассудительной, много повидавшей женщиной. Наверное, такой меня сделали перенесенные страдания.

Но как бы то ни было снова повидать Чарлза Фенвика будет очень приятно.

Возвращаться к прежнему образу жизни оказалось не так-то просто. В Кайзервальде у нас было столько самых разнообразных обязанностей, что мы очень ценили недолгие часы досуга. Здесь же, когда все наше время был один сплошной досуг, было так приятно понежиться в удобной, мягкой постели, не вставая съесть завтрак, принесенный Джейн и Полли – девушки ни за что не соглашались на то, чтобы мы вставали для завтрака к столу, – наслаждаться разнообразием вкусных и питательных блюд, специально приготовленных для нас. Эта еда не шла ни в какое сравнение с жидким бульоном и надоевшими овощами. А разве можно было поставить рядом чашку настоящего крепкого чая и эту жуткую бурду из молотой ржи, которой нас вместо кофе потчевали в Кайзервальде! По мнению Джейн, нас там просто морили голодом. Этим иностранцам нельзя доверять ни в коем случае! Уж теперь-то они обе – Джейн и Полли – откормят нас как следует. И девушки каждый день изобретали все новые и новые блюда, которые мы, даже если не были голодны, съедали без остатка, боясь обидеть наших преданных слуг.

– Вы сделаете из нас двух противных толстух! – жаловалась Генриетта.

Она искоса взглянула на свои руки. Я тоже бросила взгляд на мои. Увы, они больше не были такими красивыми, как прежде!.. Постоянная возня в воде и орудование щеткой сделали кожу грубой, а ногти, и раньше доставлявшие мне немало хлопот, только сейчас понемногу начинали отрастать.

Генриетта считала, что мы первым делом должны привести свои руки в то состояние, в котором они были до нашей поездки в Кайзервальд. По ее мнению, с такими руками вход в приличное лондонское общество для нас закрыт.

– А разве мы собираемся вращаться в обществе? – удивленно спросила я.

– Мы должны быть готовы следовать за нашим «дьявольским доктором» повсюду, а мне почему-то кажется, что он вхож в самые высшие круги.

И мы начали каждый вечер смазывать руки гусиным жиром, а ложась спать, надевать хлопчатобумажные перчатки.

Я часто вспоминала Герду, и в душе моей разгорался гнев против негодяя, соблазнившего ее. Это наверняка был Дамиен – человек, который погубил Обри и не сумел спасти жизнь моего сына. Как же я его ненавидела!..

В день нашего приезда нас пришла навестить Лили. Она прямо сияла от радости и уже выглядела солидной матроной.

Мы сказали, что очень рады за нее, а она беспрестанно говорила о своем будущем ребенке. По всему чувствовалось, что эта молодая женщина вполне удовлетворена своей жизнью.

– А ведь всем этим я обязана вам, мисс, – добавила она. – Только подумайте, если бы ваша карета не сбила меня тогда на улице…

– А может быть, вы обязаны всем этим тому мужчине, который оторвал пуговицы от сшитых вами жилетов. Но в одном вы правы, Лили – в жизни все взаимосвязано, и самые, казалось бы, отдаленные события подчас влияют на то, что с нами происходит.

– Я думаю, вы правы, мисс. Но все же считаю, что обязана всем только вам одной.

– А я счастлива видеть вас такой счастливой, Лили.

– Только одно нас беспокоит…

– Что же?

– То, что Вильяму, возможно, придется опять идти в армию.

– Вы имеете в виду – служить заграницей?

– Ну, это еще было бы не так уж плохо, потому что я, конечно, поеду вместе с ним и нашим ребенком. Но сейчас везде говорят о войне…

– О войне?

– Ах да, вы же ничего не знаете. В газетах полно сообщений о России и Турции. И люди все чаще говорят, что вот мы им покажем, где раки зимуют. И этот лорд Пальмерстон, он ведь тоже хочет войны!

– Понятно.

Теперь Лили уже не выглядела такой радостной, как в первую минуту.

– Вы же знаете, мисс, что Вильям солдат.

– Да, конечно, и это очень печально. А ведь он мог бы работать в лавке своего отца.

– И мне бы этого хотелось. Хотя, конечно, ему так идет военная форма!

– Потому-то, как я полагаю, вы в него и влюбились. Ну, не тревожьтесь! Может быть, еще никакой войны и не будет. В конце концов, пока разногласия возникли у России и Турции.

– То же самое говорит и мой свекор. Но все же газеты постоянно об этом трубят, да и многие люди считают, что мы должны вмешаться.

– И, тем не менее, будем надеяться, что все это одни пустые разговоры.

Однако когда я увидела газеты и прочла некоторые комментарии, содержавшиеся в них, то поняла, почему так беспокоилась Лили. В Кайзервальде мы были как бы отрезаны от остального мира. А правда заключалась в том, что в настоящий момент мы находились гораздо ближе к войне, чем я предполагала. Крупные и влиятельные европейские государства собирались вмешаться в конфликт и помирить Россию и Турцию, однако Россия, по словам ее политиков, намеревалась проучить «европейского больного» – так они именовали Турцию – и согласилась бы только на полную капитуляцию этой страны. Переговоры были прерваны. Война становилась неизбежной.

На лондонских улицах ощущалось постоянное напряжение. Куда бы вы ни шли, везде можно было услышать разговоры о войне. Газетные заголовки призывали к вмешательству в военный конфликт, те же, кто выступал против войны, клеймились как предатели. Мы должны вмешаться, говорилось почти в каждой газетной статье, и за неделю покончить с русскими.

Конечно, очень легко сражаться и побеждать за обеденным столом, в клубе или в любом другом столь же мирном месте, где, как ни странно, главной темой был не мир, а война. Лорд Пальмерстон должен вернуться в кабинет министров. Уж он-то покажет этим русским всю мощь Британии! Нельзя сидеть сложа руки – ведь Россия угрожает не только Турции, но и нам самим. По мнению других, проводимая Абердином политика «мира любой ценой» привела к непреклонности России. Если бы Англия выступила вовремя и продемонстрировала свою решимость спасти Турцию, конфликт ни за что не зашел бы так далеко.

«Верните Пальмерстона!» – истошно вопили газеты.

Многие обвиняли королеву, которая, как известно, была против войны, но больше всего обвинений летело в адрес ее мужа.

Так дальше продолжаться не могло.

Прошло еще несколько недель. Наступил март этого достопамятного года. Мальчишки – продавцы газет мчались по улицам, выкрикивая последние новости, и, заслышав эти крики, люди выбегали из своих домов, чтобы купить свежую газету.

«Франция объявляет войну России!» Может ли теперь Англия остаться в стороне? Уже на следующий день все стало ясно. Мы тоже вступили в конфликт.

Так началась эта злополучная Крымская война.

Бедняжка Лили! Ее былая радость уступила место тревоге – Вильяма призвали на службу. По двадцать раз на дню она повторяла:

– Говорят, что это все продлится не дольше недели, в крайнем случае, двух. Уж наши мальчики им покажут!..

И мы делали вид, что согласны с ней.

В тот день, когда Вильям отправился на войну, мы все вышли на улицу. Стоя на балконе Букингемского дворца и одаряя всех горделивой улыбкой, королева провожала взглядом свои доблестные войска. Это было великолепное и чрезвычайно трогательное зрелище. Все собравшиеся на улицах люди оглушительно кричали, приветствуя марширующие колонны, во главе которых шагали юные барабанщики. Войска направлялись в порт, главный пункт своего назначения. Солдаты маршировали и стройно пели победную песню. Мне запомнились ее слова:

Как много в прошлом было их Геракл и Александр, Патрокл и Гектор, Менелай, И ту-ру-ру Лисандр. Но сколько ты ни назови Героев прежних дней, Их всех затмит собой солдат Британии моей!

Глядя на бодро марширующих солдат и слушая оглушительную духовую музыку, доносившуюся со всех сторон, я все время думала о том, что станется с бедняжкой Лили. Вот она стоит рядом со мной – такая хрупкая, хорошенькая… Ей скоро предстоит стать матерью, и я молила Бога, чтобы Вильям вернулся к своей Лили целым и невредимым.

Полли и Джейн дружно сказали, что солдаты – просто душки. Добрые девушки были полны решимости, как они выразились, «немного расшевелить Лили», и с этой целью мы все отправились домой. Разговор вертелся в основном вокруг будущего ребенка Лили. Мы показали ей приданое, которое уже начали собирать для малыша, и постепенно Лили если и не развеселилась в полном смысле этого слова, то, по крайней мере, была уже не так грустна, как на площади, где мы провожали солдат.

На следующий день к нам в гости пришел Чарлз Фенвик.

– Я приехал в Лондон на два дня, – объяснил он, – и посчитал себя обязанным зайти к вам попрощаться. Я еду в Крым.

– Когда? – спросила я.

– Немедленно. Эта война заставила меня сделать окончательный выбор. На фронте наверняка будут очень нужны доктора. Я подал прошение, и меня тут же приняли. И вот сейчас я уезжаю.

– Желаю вам всего наилучшего.

Он улыбнулся мне и Генриетте.

– Когда я вернусь, – сказал он, – мы непременно опять встретимся. Вы позволите к вам зайти?

– Мы будем очень обижены, если вы этого не сделаете, – сказала Генриетта.

Наше прощание вышло несколько неловким – как мне кажется, потому, что все трое пытались скрыть свои истинные чувства.

Кругом постоянно говорили о войне и ни о чем другом. Мне кажется, от армии ждали каких-то чудес, но сообщения о победе все не поступало, и это раздражало людей, с нетерпением ожидавших триумфального завершения войны.

Подошло время родов Лили, и на свет появился маленький Вилли – гордость семейства Клифтов, да и наша тоже. Малыш даже на время заставил войну отойти на второй план. Это был здоровый, жизнерадостный ребенок. Молодая мать просто души в нем не чаяла. Мы постоянно говорили о нем, а что касается Джейн и Полли, то их восторгу не было предела.

Необходима была какая-то разрядка, потому что прежняя эйфория начала потихоньку угасать.

Что же все-таки происходило на фронте? Лето уже подходило к концу, когда пришло сообщение о победе английских и французских войск на Альме. «Уж теперь-то война скоро кончится», – опять начали говорить все кругом. Там наши доблестные солдаты, и этим все сказано. Но в «Тайме» стали появляться тревожные сообщения, автором которых был военный корреспондент этой газеты Вильям Говард Рассел.

В армии началась эпидемия холеры, и наши воины умирали не от ран, а от этой страшной болезни. В госпиталях не хватало необходимого оборудования, организация всего дела была поставлена из рук вон плохо, а отсутствие лекарств и должного ухода наносило нашим войскам ущерб не меньший, чем потери на поле брани. Главным противником, как это ни странно, оказалась не Россия, а коварная болезнь и дезорганизация.

Солдаты упрямо стремились любым путем покинуть армию. Армейское командование тщетно пыталось помешать подобным историям стать достоянием гласности – они все же просачивались и на страницы прессы, и просто передавались очевидцами и свидетелями.

Нужно было срочно что-то делать.

Как-то в утренней газете я наткнулась на заметку, которая буквально ошеломила меня.

«Адер собирается в Крым», – гласил заголовок.

Я прочла статью вслух. Генриетта внимательно слушала меня. Вот что там говорилось:

«Доктор Дамиен Адер в скором времени намеревается отправиться в Крым. По его словам, он шокирован тем, что там происходит. Прибыв на место, знаменитый врач собирается изучить состояние дел и определить, что можно сделать. На его взгляд, события в Крыму – яркий пример полной дезорганизации. Напоминаем нашим читателям, что доктор Адер – это тот самый врач, который в свое время много путешествовал по Востоку, а впоследствии написал об этом книгу, заинтересовавшую многих. Он считается крупным специалистом по использованию наркотиков в медицинских целях. Адер отправляется в Крым прямо сегодня и очень скоро прибудет на место».

Кончив чтение, я отложила газету и взглянула на Генриетту.

– Как бы мне хотелось тоже оказаться там! – решительно произнесла я.

– Вы считаете, что Дамиен может нанести войскам в Крыму какой-то вред?

Я пожала плечами.

– Я знаю только одно – там, где он появляется, жди несчастья.

– На мой взгляд, несчастий в Крыму хватает и без него.

– Интересно…

– Мне тоже.

– Интересно, удастся ли нам тоже поехать туда?

– Нам никто этого не позволит.

– Я всегда говорила себе, что на свете нет ничего невозможного.

Пришел черед Генриетты пожимать плечами.

– Да он скоро вернется. Возможно, он появится в Лондоне одновременно с Чарлзом, и тогда мы сможем пригласить их на обед.

Слова подруги не убедили меня. Я представляла себе этого зловещего человека с повадками дьявола и все думала и думала о несчастных солдатах, находящихся целиком в его власти в каком-нибудь захудалом крымском госпитале.

Статьи Рассела больше нельзя было игнорировать, нужно было немедленно чем-то ответить. Ответ на эти статьи содержался в следующей новости: сообщалось о том, что мисс Найтингейл было предложено организовать группу сестер милосердия и отправиться с ними в Крым. Именно это было нужно нам с Генриеттой.

Благодаря своим связям Генриетта вскоре узнала, как будут отбирать сестер в эту группу. Нам надлежало вначале прибыть в дом Гербертов, который они любезно предоставили мисс Найтингейл для ее работы. Особняк располагался на Белгрейв-сквер, и, прибыв туда, мы увидели четырех женщин, одна из которых оказалась знакомой Генриетты. С моей точки зрения, это было не очень приятным обстоятельством, так как эта дама могла знать о расторгнутой помолвке Генриетты с лордом Карлтоном, что трактовалось всеми как весьма неразумный поступок, который к тому же вырвал мою подругу из ее круга, ибо, бежав из дому, она почти перестала бывать в обществе.

На нас взирали с некоторым изумлением.

– Вы отдаете себе отчет в том, насколько трудная предстоит там работа? – спросили нас. – Она совсем не подходит таким молодым леди, как вы.

На что я с некоторой горячностью отвечала:

– Мы провели больше трех месяцев в Кайзервальде. Там мы действительно работали очень много, и кое-чему научились – например, ухаживать за больными. Я считаю, что у меня особая склонность к этой работе, что может подтвердить главная диакониса Кайзервальда. Я твердо решила присоединиться к группе сестер милосердия, направляющихся в Крым. Надеюсь, что вы благосклонно отнесетесь к нашей просьбе.

– Мы не сомневаемся, что вы – именно тот человек, который нужен мисс Найтингейл, но мы просто хотели вас предостеречь, – услышала я в ответ. – Большинство из тех, кто приходит к нам сюда, – это девушки-работницы, которые в настоящий момент потеряли место и должны зарабатывать себе на жизнь.

– Мы хотим ехать, – упрямо повторила я.

– А вы, мисс Марлингтон? – спросили Генриетту с инквизиторской строгостью.

– Я тоже была в Кайзервальде, не боюсь тяжелой работы и очень хотела бы поехать.

– Я передам вашу просьбу мисс Найтингейл и извещу вас о том, какое решение она примет.

С этим мы и покинули особняк на Белгрейв-сквер. Нельзя сказать, что настроение у нас было приподнятым.

– Наверное, это я все испортила, – мрачно произнесла Генриетта. – Эти люди меня знают и считают легкомысленной и безрассудной особой. Простите меня, Анна. Вам бы следовало пойти на эту встречу одной. В этом случае они наверняка ухватились бы за вас, а так вас скомпрометировало знакомство со мной – девушкой, которая, на их взгляд, сама отторгла себя от общества.

– Все это чепуха, – возразила я. – Мы наверняка поедем, и поедем вместе.

Как ни странно, я оказалась права. Через несколько дней мы получили записку, в которой нас извещали, что мы обе приняты в группу.

В течение нескольких недель мы не могли ни о чем думать, кроме как о нашем скором отъезде. Путешествие в Кайзервальд было восхитительным приключением, но совершенно безопасным и даже приятным. Сейчас же нам предстояло отправиться на войну, а это в корне меняло дело.

Джейн и Полли были очень удивлены, когда узнали, что мы намерены делать.

– Боже милосердный, – воскликнула Полли, – никогда не думала, что две такие леди, как вы, могут отважиться на это! Мне всегда казалось, что мисс Марлингтон больше пристало думать о молодых кавалерах… А что касается вас, мисс Плейделл, то вот что я вам скажу – и вам бы не повредило хотя бы изредка думать о молодых людях.

– Однако мы все обдумали и твердо решили – станем сестрами милосердия и будем ухаживать за нашими ранеными солдатами.

– Если бы не малыш Вилли, – вмешалась Лили, – я бы тоже поехала с вами. Может быть, вы встретите там Вильяма, мисс?

Я ответила, что это вполне возможно. Джо был очень опечален нашим предстоящим отъездом.

– А кто же будет ездить в карете, пока вас не будет? – спросил он огорченно. – Кареты ведь существуют не для того, чтобы стоять в сарае. Они созданы для того, чтобы ездить по дорогам.

– Ну, карета подождет, пока мы вернемся.

– Будьте осторожны, – скрывая тревогу, произнес старый конюх. – Войны, они ведь опасная штука.

Когда через несколько дней мы принесли домой выданную нам форму, Джейн и Полли буквально лишились дара речи. Нас заранее предупредили, что все сестры должны быть одеты одинаково. Для дам из высшего общества никаких исключений не предусматривалось – нам предстояло всем вместе питаться, выполнять одни и те же обязанности и носить одинаковую одежду. По замыслу мисс Найтингейл, такой порядок был призван сплотить сестер и сиделок и научить их относиться к своему делу профессионально.

Должна сознаться, что, когда я увидела то, что нам предстояло надеть в качестве формы, я тоже была шокирована.

– Скажите на милость, – возмущенно спросила Генриетта, – почему только женщина, одетая как пугало, может принести пользу на войне?

– Возможно, они подразумевали, что такое одеяние отпугнет потенциальных ухажеров.

– Я думаю, что ни одному мужчине не придет в голову ухаживать за женщиной, облаченной в эти тряпки. Ваша форма вам мала, мне моя велика…

К сожалению, Генриетта была права. Формы оказались совершенно не подогнанными по фигуре. Существовало несколько размеров, и нам выдали те, которые сочли наиболее подходящими. Комплект включал в себя так называемое рабочее платье, сшитое из безобразного серого твида, суконный жакет того же унылого цвета, шерстяную накидку и белый чепец.

Увидев нас в этой одежде, Лили только всплеснула руками от возмущения.

– Интересно, где они это взяли? – воскликнула она.

– Форма сшита так специально. Подразумевается, что одетые в нее женщины не должны рассматриваться как предмет обожания, – объяснила я. – И потом, – обратилась я к Генриетте, – вы в своей смотритесь не так уж плохо.

– К сожалению, не могу ответить нам таким же комплиментом. Вы выглядите так, как будто сняли эти тряпки с пугала.

– Вот что я вам скажу, – со знанием дела произнесла Лили, – если подогнать форму по размеру, она будет смотреться не так ужасно.

– Может быть, вы могли бы укоротить форму Генриетты и подвернуть рукава, – предложила я.

Лили внимательно осмотрела платье.

– Да, я думаю, что смогла бы.

– Боюсь, что с моей формой уже ничего нельзя поделать.

Лили опустилась на колени и начала исследовать подол моего платья.

– Подшито очень аккуратно… А так как вы, мисс, не в обиду вам будет сказано, худая, как жердь, оно на вас выглядит не таким коротким, как на женщине обычной полноты. Можно немного отпустить подол и удлинить рукава.

И Лили тут же приступила к делу, горя желанием хоть чем-нибудь помочь нам. Она была гораздо печальней, чем Джейн и Полли. Мне кажется, славные девушки воспринимали нашу предстоящую поездку в Крым как нечто очень занимательное. Лили же относилась к этому по-другому и в глубине души, как мне казалось, даже была рада, что мы туда едем. Она всегда боготворила меня и надеялась, что мне удастся присмотреть за Вильямом. А в том, что я его там найду, Лили ни минуты не сомневалась – ведь мы будем, по ее представлениям, «в одном месте».

Лили, как мы и думали, оказалась очень искусной швеей. Ее иголка совершила чудеса – наша форма, подогнанная по фигуре, выглядела теперь не так уж плохо.

Подготовка к отъезду шла полным ходом, и вот, наконец, в яркий, солнечный октябрьский день мы отправились в лондонский порт, откуда наш путь лежал в Крым.

Все сестры милосердия ехали вместе. Именно тогда я впервые увидела мисс Найтингейл. Она оказалась чрезвычайно красивой женщиной, что, признаться, меня удивило. Я еще раньше слышала от Генриетты, что она могла бы сделать блестящую партию, быть украшением общества, но вместо этого целиком отдалась любимому делу – уходу за больными и улучшению состояния английских больниц. Ей хотелось, чтобы лечебными заведениями нашей родины можно было гордиться.

Весь облик Флоренс Найтингейл дышал природным благородством. Ею нельзя было не восхищаться. Увидев ее, я подумала, что это самая замечательная женщина из всех когда-либо встреченных мною на жизненном пути. Дальнейшее общение подтвердило мою правоту. Казалось, что она не замечает ничего вокруг, и вместе с тем от ее внимания не ускользала ни одна мелочь. Красивая, с горделивой осанкой, Флоренс Найтингейл в моих глазах была просто воплощением всех достоинств.

Нам всем предстояло отплыть в Булонь, где мы сойдем с нашего судна и направимся в Париж. Там мы проведем ночь и затем поедем на юг, в Марсель, где предусмотрена остановка на четыре дня. За это время будут сделаны последние необходимые приготовления к отплытию, и мы отправимся в Ускюдар.

Всего в группе было сорок сестер милосердия. Мне не терпелось узнать, что они собой представляют.

– Они такие разные, – сказала мне Генриетта, и это было действительно так. Только несколько женщин были нашего круга, что же касается остальных, то их вид, по правде говоря, сбил меня с толку. Некоторые были явно немолоды, у них были грубые, неприветливые лица. Странно, что их отобрали для поездки, но, как я узнала впоследствии, причиной явилась острая нехватка медицинских сестер и сиделок, так как мало кто отваживался отправиться на войну.

Во время плавания в Булонь мне удалось познакомиться с некоторыми из наших коллег. Как-то мы с Генриеттой стояли на палубе. Неожиданно одна из женщин, увидев мою подругу, воскликнула:

– Генриетта! Как я рада видеть вас! Значит, вы тоже с нами? Мне кажется, нам предстоит интересное дело.

Это была женщина высокого роста и надменного вида. Генриетта познакомила нас.

– Леди Мэри Симс. Мисс Плейделл. Мы пожали друг другу руки.

– Здесь также Дороти Джарвис-Ли, – сообщила леди Мэри. – Мы приехали вместе. Когда мы узнали об этой поездке, то прямо загорелись желанием отправиться в Крым. Как вы находите Флоренс? По-моему, она просто великолепна! Вы представляете, вначале она не хотела нас брать. Так мне, во всяком случае, показалось… И только когда выяснилось, что это будет так нелегко… Она выразила надежду на то, что мы не будем в претензии на засилье простонародья. А вот и Дот! Дот, я обнаружила здесь Генриетту Марлингтон.

К нам подошла миссис Дороти Джарвис-Ли, несколько угловатая женщина с обветренным лицом, очевидно, привыкшая к жизни в деревне.

– Генриетта! Я так рада вас видеть.

– А это мисс Плейделл. Мы поздоровались.

– Я знаю, что вы – близкий друг Генриетты. Вы ведь вместе были в этом знаменитом месте в Германии?

– Да, в Кайзервальде, – ответила я.

– Говорят, что это одна из ведущих новых больниц. Когда я узнала о поездке в Крым, я сразу решила, что непременно должна ехать. Ведь это наш долг.

Беседуя со знакомыми Генриетты, я обратила внимание на то, что все женщины внимательно изучают нас. Одна была очень высокая, а другая маленькая и бледная. На высокой форма еле сходилась, а на маленькой болталась, как на вешалке.

Они буквально не сводили с нас глаз, и я заметила, как кривая усмешка тронула губы высокой женщины. Это было не очень приятно.

Обернувшись к своей спутнице, она произнесла громким протяжным тоном, намеренно пытаясь передразнить миссис Джарвис Ли.

– Ах, это вы, Этель! Вот неожиданность! Что вы тут делаете? Я, например, исполняю свой патриотический долг. Я сразу сказала Флоренс, что поеду. Вчера вечером я была в гостях у лорда Ламми, и он предложил мне: «Почему бы вам, Элиза, не помочь Флоренс с солдатами? Только имейте в виду – там вам придется общаться с забавными старушками, которые, как мне кажется, и постель-то постелить не умеют. Ну, ничего, вам будет интересно повращаться в такой компании».

Наступило неловкое молчание. Миссис Джарвис Ли и Элиза смерили друг друга взглядами, в одном из которых читалось явное презрение, а в другом – враждебность.

Затем Элиза сказала:

– Пошли, Этель. Мне кажется, нам нужно внимательно следить за тем, с кем мы тут будем общаться. С некоторыми мне не хотелось бы водить компанию.

Маленькая женщина робко глянула на нас, но верзила Элиза крепко схватила ее за руку и поволокла за собой. При этом Элиза шла, раскачивая бедрами, походка, которая, по всей видимости, отвечала ее представлениям о манерах леди из высшего света.

– Да, – сказала миссис Джарвис-Ли, – если нам предстоит здесь жить с подобными личностями, это будет не очень приятно. – Эта особа явно старалась нас оскорбить. Что касается меня, я не собираюсь есть за одним столом с женщинами вроде нее. Мне кажется, надо устроить так, чтобы леди могли держаться отдельно от такого сброда.

– Боюсь, что правилами это не предусмотрено. Мы обязаны держаться вместе, без всяких различий, – возразила я.

– Представляю, как это будет неприятно, – услышала я в ответ и подумала, что впереди у нас немало трудностей, связанных с общением таких разных людей, волею судьбы оказавшихся вместе.

Когда наш корабль достиг Булони, нам оказали такой радушный прием, что я была просто поражена. Конечно, французы были нашими союзниками, более того – они наверняка знали о состоянии госпиталей в Ускюдаре и о том, что мы будем ухаживать за ранеными, не делая различий между своими соотечественниками и солдатами союзников.

Нас полностью избавили от забот о багаже – его отнесли в гостиницу, где для нас уже приготовили добротное угощение, причем бесплатно. Французы хотели таким образом выразить свою благодарность и показать, как они восхищены тем, что мы собираемся делать.

Вечером, около десяти часов, мы прибыли в Гардю-Норд, где нас опять на славу угостили. К тому времени мы уже настолько устали, что сразу после ужина отправились спать. Леди Мэри Симе, миссис Джарвис Ли и еще три-четыре женщины их же круга старались держаться вместе. К ним примкнули и мы.

Ранним утром следующего дня мы уже отбыли в Марсель.

Наша маленькая компания везде ходила вместе. Мы немного побродили по Марселю и сделали кое-какие необходимые, на наш взгляд, покупки. Неприязнь между «нами и ими», как окрестила две сложившиеся группировки миссис Джарвис Ли, все возрастала. Интересно, подумала я, что хорошего мы сможем сделать для раненых, если даже между собой не можем ужиться? Кроме того, я тщетно пыталась найти хоть кого-нибудь, кто относился бы к делу ухода за больными так же, как и я. Конечно, я знала, что нашла союзницу в лице самой мисс Найтингейл, что же касается остальных…

У меня не было никаких сомнений в том, что леди Мэри и Дороти Джарвис Ли смотрели на нашу поездку как на некое экзотическое приключение, способ развеять скуку повседневного существования и в то же время послужить родине таким необычным образом. Остальные «леди» наверняка думали точно так же. С другой стороны, в группе были женщины, которые уже работали в больницах и имели кое-какой опыт в этом деле. Но они присоединились к группе сестер милосердия не потому, что чувствовали особое призвание к профессии медицинской сестры, а просто потому, что должны были зарабатывать себе на жизнь и считали, что здесь им это легко удастся.

Некоторые из подобных особ сумели провезти с собой джин, и вскоре стало ясно, что они регулярно прикладываются к бутылке, как только подворачивается удобный случай.

Я вспомнила строгую дисциплину, царившую в Кайзервальде, главную диаконису, крайне редко отлучавшуюся из больницы… Даже страшно подумать, как мы сможем ужиться в Ускюдаре!

С первого взгляда наше судно под названием «Вектис» не произвело на меня благоприятного впечатления. Чувствовалось, что это очень старый корабль, изрядно потрепанный годами и непогодой. Даже для совершенно не искушенного в мореплавании человека было очевидно, что «Вектис» вряд ли пригоден для длительных путешествий.

Мы ступили на его борт в Марселе, направляясь в пролив Босфор, и с первой минуты я поняла, что мои опасения вполне оправданы. По палубе сновали тараканы – быстрые, молчаливые, противные. Даже не знаю, почему вид этих наверняка безобидных тварей наполнил меня таким отвращением – наверное, потому что их присутствие, на мой взгляд, говорило об ужасной антисанитарии, царившей на судне. Невозможно было сделать ни шагу, чтобы не наступить на таракана.

Наше плавание нельзя было назвать приятным. Даже в хорошую погоду «Вектис» трещал и качался так, что я просто приходила в ужас. В нашей каюте помещалось восемь человек – это Дороти Джарвис-Ли, искушенная в подобных делах, распорядилась, чтобы мы жили вместе.

– Нам не нужен никто из «них», – провозгласила она. – Надеюсь, нам не придется долго пребывать на борту этой жуткой посудины.

Не прошло и дня с начала нашего плавания, как мы попали в ужасный шторм. Утлое суденышко, с трудом преодолевавшее и спокойные воды, теперь, как соломинку, немилосердно бросала из стороны в сторону разбушевавшаяся стихия. Почти все страдали от приступов морской болезни и желали только одного – неподвижно лежать на своих койках.

Вскоре, к нашей радости, мы достигли Мальты, однако многие наши товарки настолько ослабели от болезни и непогоды, что даже не смогли сойти на берег. Морская болезнь приковала к постели и мисс Найтингейл. Что же касается судна, то оно изрядно пострадало от шторма.

Мы с Генриеттой и еще несколько сестер отправились осматривать достопримечательности в сопровождении солдата мальтийского штаба. Он все время старался, чтобы мы шли стадом, как овцы, что было не особенно приятно. Я даже была рада вернуться, наконец, на корабль и продолжить наше путешествие. И вообще, чем быстрее мы прибудем к месту назначения и покинем борт дряхлого «Вектиса», тем лучше – таково было мое глубокое убеждение.

И вот мы снова в пути. Погода, к сожалению, не изменилась. Ветер завывал и дул с такой страшной силой, что невозможно было устоять на ногах.

Мне надоела душная каюта, где мои подруги, включая Генриетту, распростерлись на койках, пораженные морской болезнью, и я рискнула выйти на палубу. Ветер достиг поистине ураганной силы. Корабль беспрестанно скрипел и трещал и мог, на мой взгляд, в любую минуту развалиться на части. Интересно, подумала я, есть ли хоть какой-нибудь шанс выжить в этом бушующем море, если судно действительно пойдет ко дну?..

Я почти ползком добралась до скамьи и села, вцепившись в нее обеими руками. Мне казалось, что если я этого не сделаю, ветер подхватит меня и перебросит через борт. Шторм все усиливался. Меня преследовала одна неотвязная мысль – наше суденышко не выдержит натиска бури, оно слишком хрупкое. Значит, вскоре мы все окажемся в воде и наверняка утонем. Неужели, подумала я, мне уготован такой конец?..

Только сейчас я поняла, что очень хочу жить. После смерти Джулиана мне иногда страстно хотелось умереть, а теперь, когда смерть была так близка, я желала только одного – уцелеть, выжить. Эта мысль меня поразила. Я отчаянно цеплялась за жизнь, мне хотелось совершить еще что-то – ухаживать за больными, спасать от смерти раненых. И это не было просто тщеславной мечтой. Стать сиделкой, сестрой милосердия – это ведь совсем не то, что быть великим ученым или врачом.

Мои мысли неожиданно обратились к доктору Дамиену Адеру. Какова была его цель? Мне казалось, что я его разгадала – он стремился к всемирной славе, почету. Ему хотелось сравняться с великими мира сего, совершить замечательные открытия, прожить жизнь, полную восхитительных и опасных приключений. Он желал ставить свои зловещие эксперименты на живых людях, не заботясь о том, какую судьбу им уготовил. Даже если их настигнет смерть, это будет смерть во славу великого доктора Адера и его научных открытий.

Он ставил свои эксперименты и на Обри… Глубокая печаль охватила меня при мысли о моем несчастном муже. Мне кажется, я тоже была виновата. Мне никогда не забыть восхитительных первых дней нашего медового месяца в Венеции, когда все было так чудесно. И вся наша жизнь могла бы быть такой, если бы не пагубное пристрастие Обри к наркотикам. Оно и разрушило наш брак, а всему виной – этот человек, «дьявольский доктор»! А я ведь знала, что Обри слишком слабоволен, и не должна была позволять ему подпасть под влияние Дамиена. Да что говорить – люди, подобные Дамиену Адеру, умеют играть на слабостях других. Их не беспокоит то, что после себя они оставляют руины чужих жизней. Для доктора Адера имело значение только развитие науки и та громкая слава, которую могло бы принести ему очередное сделанное им открытие. Он погубил моего мужа, но этого ему показалось мало – он не остановился перед тем, чтобы поставить эксперимент на моем ребенке!.. Так он уничтожил их обоих.

Ах, как страстно мне хотелось жить! Я хочу и должна встретиться, наконец, с этим человеком лицом к лицу. Я должна помешать ему использовать других людей так же, как он использовал моего мужа и моего сына.

Я еще сильнее вцепилась в скамейку.

– Обязательно найду его, – шептала я, – и стану сестрой милосердия. Буду спасать больных и раненых… и во что бы то ни стало найду доктора Дамиена.

В этот момент я заметила на палубе хрупкую фигурку, еле державшуюся на ногах. Это была Этель – девушка, которую я уже видела раньше. Глядя на ее бледное, изможденное лицо, невольно приходило в голову, что она недоедает. Она постоянно держалась рядом с воинственной, крупной Элизой – на мой взгляд, компания для нее совершенно неподходящая.

Энергичная Элиза, на мой взгляд, осознавала, что в группе сестер милосердия возникло деление на «них» и «нас», но предпочитала вести себя как ни в чем не бывало.

Но что делает здесь хрупкая Этель?..

Я продолжала наблюдать за нею. Она неуверенным шагом продвигалась по палубе. Временами мне казалось, что порывистый ветер сбросит ее в море – ведь она такая хрупкая, почти невесомая… Уцепившись за перила, Этель наклонилась над водой и замерла на несколько мгновений. Ветер трепал ее волосы и завывал, как тысяча сказочных банши. Девушка неотрывно вглядывалась в бушующие волны. Вот она сдвинулась с места и как будто решила подтянуться, опираясь на борт. В мгновение ока я поняла, что она задумала.

Нельзя было терять ни минуты. Я сорвалась со своей скамьи и ринулась к Этель. Ветер дул мне в лицо, качка бросала из стороны в сторону, но я в мгновение ока оказалась рядом с маленькой фигуркой, почти перевесившейся через перила.

– Нет! – отчаянно закричала я, но мой голос потонул в вое ветра. Наверное, Этель решила, что это очередной порыв бури.

Мне удалось добраться до нее как раз в тот момент, когда она уже была почти за бортом. Схватив Этель, я потянула ее к себе, и вскоре девушка уже стояла на палубе.

Обернувшись, она посмотрела мимо меня взглядом, в котором читалось глубокое отчаяние.

– Нет! Нет! – не помня себя, твердила я. – Вы не должны этого делать. Это не выход!

Она не сводила с меня глаз, но в них не было ничего, кроме безнадежности. Мы сели рядом на скамью, и я не отпускала ее руку.

– Как вовремя я вас заметила! – наконец, отдышавшись, произнесла я.

Этель механически кивнула, безжизненным голосом она слабо проговорила:

– Но я хотела умереть. Наверное, так было бы лучше.

– Нет-нет! Это вам сейчас так кажется. Потом все пройдет, вы сможете взглянуть на вещи по-другому. Я знаю, поверьте мне!

– Он покинул меня, – произнесла она безучастно, ни к кому не обращаясь. – Я больше никогда не прикоснусь к нему. А он был такой красавчик! У меня никого не было, кроме него, и вот теперь он покинул меня…

– Возможно, он вернется.

– Он умер! – закричала Этель. – Умер… умер… мой малютка мертв!

Меня охватило глубокое сочувствие к несчастной девушке.

Как в тумане, я услышала свой голос:

– Как я вас понимаю…

– Да что вы можете понять? Этого никто понять не в силах. Мой маленький сыночек – это все, что у меня было. Он значил для меня больше, чем весь мир. А теперь его нет. Ах, если бы я в тот день не ушла из дому… Но мне нужно было пойти и достать хоть немного денег! А мой малыш остался один дома, и когда я вернулась, он был уже мертв. Я ведь ушла только затем, чтобы достать для него немного еды – хорошего бульона, молока. Он был так голоден! А когда я вернулась, он лежал в своей кроватке холодный как лед… а его милое личико стало совсем восковым…

Как заведенная, я продолжала повторять:

– Понимаю вас. Я знаю, каково это… Никто не смог бы понять вас лучше, чем я.

Этель, наконец, почувствовала всю глубину моего сочувствия к ней. Она повернулась и увидела, что на моем лице написано подлинное страдание. Как ни странно, ее это не удивило, и я поняла, что в эту минуту между нами навсегда установилась некая неразрывная связь.

– Вы не хотите мне ничего сказать? – спросила я девушку. – Если нет, то и не надо, просто посидите рядом.

Какое-то мгновение она молчала, а потом начала свой рассказ:

– Я знала, что поступаю дурно. Но ведь шитьем я зарабатывала так мало!

Так она была швеей, как и Лили! Как много несчастных, бедных девушек, должно быть, просиживают в своих каморках на чердаке, безуспешно пытаясь заработать себе на жизнь…

– Мне нужно было зарабатывать деньги… для него.

– Да-да, – откликнулась я, – я понимаю.

– Вначале я не хотела, чтобы он появился на свет, но когда он все-таки родился… О, он значил для меня больше, чем весь мир, мой маленький Билли! А потом однажды я вернулась и нашла его в кроватке мертвым… Мне нельзя было оставлять его!..

– Вы не могли поступить иначе. Вы сделали все, что было в ваших силах.

Этель кивнула.

– Вы не должны были останавливать меня. Лучше бы я умерла!

– Нет, я поступила правильно. Вы сами когда-нибудь это поймете и поблагодарите меня.

– И все-таки вы не можете меня понять!

– Нет, могу. Я сама потеряла ребенка – сына, как и вы…

– Не может быть!

– Мой муж тоже умер. Но я не хочу никому говорить об этом. Я предпочитаю, чтобы меня считали незамужней. Это моя тайна.

– Обещаю вам, что никому не скажу.

– Спасибо. Теперь вы понимаете, почему я могу вам посочувствовать. Мой маленький сын тоже значил для меня так много…

– Однако ему не приходилось голодать.

– Нет, не приходилось. Но тем не менее я его потеряла, и сейчас расскажу вам как, наше горе так похоже, мы пережили своих малюток.

И опять мое горе нахлынуло на меня… Когда я кончила свой рассказ, то почувствовала, что мои щеки мокры, но не от брызг волн.

Этель не сводила с меня глаз, и я видела, что она тоже плачет.

Не знаю, сколько времени мы просидели рядом, прислушиваясь к завыванию ветра и не говоря ни слова. Я думала о Джулиане, Этель – о своем Билли. Мы были как одно целое – две несчастные женщины, потерявшие своих детей. Погруженные каждая в свое горе, мы не замечали ничего вокруг.

Вдруг кто-то вышел на палубу. Это была Элиза. Она с трудом добралась до нашей скамьи и воскликнула:

– Боже милосердный! Этель, что ты здесь делаешь?

Опустившись на скамейку рядом с подругой, она внимательно изучала нас обеих. Должно быть, в ту минуту мы являли собой любопытное зрелище – представительницы враждующих лагерей сидели бок о бок и молча обливались слезами.

Наконец, Этель произнесла:

– Я хотела покончить с собой, Лиза.

– Раньше тебе никогда этого не хотелось.

– Это она остановила меня.

Элиза окинула меня враждебным взглядом.

– Она рассказала мне о своей жизни. Она была так добра… и сумела остановить меня в последний момент.

– Тебе не следовало выходить на палубу одной.

– Пойми, Лиза – мне казалось, что я больше не вынесу такой жизни!

Элиза сокрушенно покачала головой. Я обратила внимание, насколько заботливо она говорила с подругой. Затем она спросила:

– Что ты ей рассказала?

– О моем ребенке.

Я решила вмешаться в их разговор:

– Я могу понять Этель – ведь я сама потеряла сына. Элиза, пораженная, уставилась на меня, а потом деловито сказала:

– Если этот шторм не прекратится, мы все трое скоро окажемся за бортом. Никогда бы не подумала, что на море бывают такие бури, иначе никому не удалось бы поймать меня на эту удочку.

Затем она повернулась ко мне и сказала странно смягчившимся тоном:

– За ней нужно присматривать.

– Да, я тоже так думаю, – согласилась я.

– Не повезло ей в жизни. Просто жутко как не повезло! Не для такой жизни она родилась на свет. За ней нужен глаз да глаз! Так что же все-таки произошло?

– Я сидела на палубе. Вдруг сюда вышла Этель, и я поняла, что она собирается делать. В последний момент мне удалось схватить ее и привести на эту скамейку. Мы разговорились. Выяснилось, что у нас, оказывается, в прошлом одно и то же горе.

– У вас? Да не может быть!

– Нет, это правда. Я была замужем. А потом мой муж и мой маленький сын умерли.

– Я думала, что вы – девица.

В этот момент в наш разговор впервые вмешалась Этель.

– Это тайна. Ты никому не должна рассказывать об этом, Элиза. Я дала ей слово.

– Предпочитаю, чтобы меня считали незамужней, – объяснила я. – Так мне легче забыть то, что со мной произошло.

Этель кивнула головой в знак согласия, и тут на наше судно налетел такой шквал, что «Вектис» буквально подбросило над волнами. Нам показалось, что нас сейчас смоет в открытое море.

– Как вы думаете, мы доберемся до места в целости и сохранности? – с тревогой спросила Этель.

– Бог его знает! – с сомнением в голосе произнесла Элиза.

Признаться, в этом сомневалась и я. Волны снова и снова обрушивались на наше утлое суденышко, а мачты так скрипели, что это и в самом деле вселяло тревогу. Мне кажется, в тот момент мы – все трое – были уверены, что корабль, в конце концов, развалится на куски, мы сами окажемся во власти разбушевавшейся стихии.

Сейчас, перед лицом этой ужасной бури, мне уже казалось совсем неважным то, что Этель и Элиза посвящены в мою тайну. Ведь благодаря этому Этель осталась жива. Узнав о том, что я, как и она, тоже потеряла ребенка, Этель уже не думала о самоубийстве. Странно все-таки устроен человек, неожиданно пришло мне в голову – ему всегда легче переносить страдания, если он знает, что и другие тоже страдают.

– Забавно – мы проделали такой путь только для того, чтобы найти здесь свой конец, – нарушила молчание Элиза.

– Да, мне тоже сейчас это пришло в голову, – отозвалась я.

– Как бы то ни было, теперь мы здесь.

Она на мгновение задумалась, а потом добавила:

– И все же я очень беспокоюсь за нее.

– Я знаю, Лиза, – сказала Этель. – Но ты не должна тревожиться – я сама выбрала свой путь и делала все по собственной воле.

– Не знаю, не знаю… В такие вот минуты на многое смотришь другими глазами. Послушайте, мисс… э…

– Плейделл, – подсказала Этель. – И запомни – ты и не должна никогда упоминать о том, что она когда-то была миссис такая-то.

– А ваши чванливые подруги тоже знают вашу тайну?

– Только мисс Марлингтон.

– А, та хорошенькая куколка? Похоже, она ваша лучшая подруга. Ну, у нее вид более приличный, чем у остальных.

– Она очень хороший человек. Вам она понравится.

– Зато всех остальных я просто не выношу. Вечно задирают нос! Смотрят на тебя так, как будто ты дохлая, вонючая рыба.

– Однако мы собираемся делать одно общее дело, и мисс Найтингейл считает, что между сестрами милосердия не должно быть никаких различий.

– Мисс Найтингейл? Вот уж кто – настоящая леди, поверьте мне!

Элиза посмотрела на меня с некоторым сомнением, а потом, наверное, из вежливости, добавила:

– Как и вы.

– Благодарю вас, – искренне сказала я.

– Интересно, как себя чувствует тонущий человек?

– При таких сильных волнах утонуть не займет много времени, – сказала я ей в утешение.

– Так и пошли бы ко дну все трое, – добавила Этель.

– Вообще-то не уверена, что дела так уж плохи, – возразила я. – Может быть, вам так кажется потому, что вы не привыкли к морским путешествиям.

– Чудно получается, – опять вернулась к занимавшей ее мысли Элиза, – никогда не думала о смерти… по крайней мере, до сих пор. Вот почему так о ней беспокоюсь. Понимаете, это я направила ее на этот путь. Мне он подходил, вот я и решила, что ей тоже подойдет.

– О чем вы говорите?

– Ты ведь не будешь возражать, если я все ей расскажу, Эт? Я должна, наконец, выговориться. Понимаете, она никак не могла свести концы с концами. Шила с утра до ночи, а денег все равно не хватало. И тогда я сказала ей: «Послушай, малышка, есть гораздо более легкий способ заработать». Вот так я первый раз взяла ее с собой. Мне казалось, что к этому можно привыкнуть. Я-то привыкла. Думала, что и она сможет… А она взяла и влюбилась в своего красавчика. Вот глупышка!

При этих словах Элиза шутливо ткнула Этель в бок.

– Вначале они ворковали как два голубка, и все было прекрасно. Он вроде бы даже собирался жениться на ней. Ну, а когда оказалось, что у нее будет ребенок, парня тут же и след простыл. Вот так-то! Понимаете, что меня мучит – ведь если бы я тогда не взяла ее с собой, она так бы и продолжала шить и уж как-нибудь бы заработала на себя одну. Кто знает, может, так оно было бы и лучше…

– Но вы ведь сделали это, чтобы помочь Этель, – возразила я.

– Конечно! Вы правы… Но на самом-то деле я не помогла, а только хуже сделала. Потом родился ребенок, и она опять вернулась к своему ремеслу – теперь уже ради малыша. Однажды она оставила его и отправилась искать клиентов, а когда вернулась, нашла его… уже мертвого…

– Какая грустная история!

– Никак она не может забыть своего Билли.

– Я понимаю. Такое невозможно забыть.

– И тогда я подумала: «Теперь уже ничего не поделаешь. Но мы можем отправиться на войну. Мы будем ухаживать за ранеными». Знаете, мы ведь обе когда-то работали в больнице. Это было ужасно!.. Мыли грязные полы и получали за это сущие гроши. Однако это дало нам «опыт», как они любят выражаться. Видите ли, мне всегда казалось, что я должна за ней присматривать.

– Да, я тоже заметила, как она надеется на вас.

– И вдруг она выходит на палубу и собирается прыгнуть за борт. Подумать только! Если бы не вы, она уже была бы на дне…

– Но, к счастью, я оказалась рядом. А Этель пообещала, что больше никогда этого не сделает. Если ей станет совсем невмоготу, она придет ко мне, и мы опять вместе вспомним наших бедных умерших мальчиков.

– Как я рада, – с чувством произнесла Элиза, – как я рада, что вы оказались рядом!

Мы продолжали сидеть рядом, крепко держась друг за друга, потому, что порывы ветра постоянно бросали корабль из стороны в сторону. Иногда нам казалось, что он вот-вот развалится, и мы очутимся в воде. Мне кажется, что каждая из нас находила утешение в присутствии двух других. Я, по крайней мере, находила…

Буря все продолжалась, временами немного утихая, а потом налетая с новой силой. Сидя на палубе, мы беседовали о том, что нас ждет в Ускюдаре, иногда вспоминали что-нибудь о своей прошлой жизни. Я рассказала своим новым подругам о поездке в Кайзервальд, о главной диаконисе, о красоте тамошнего леса.

Они внимательно слушали. Иногда мне приходилось почти кричать, чтобы перекрыть шум ветра и рокот волн. Я рассказала Элизе и Этель о своем детстве в Индии и о том, как умер мой отец.

В свою очередь, я узнала кое-что и о них. У Элизы была очень трудная жизнь. Отца она не помнила, зато у нее был отчим. Когда ей было десять лет, он попытался, как она выразилась, «наброситься на нее». Она возненавидела его и бежала из дому. В общем, уже с малых лет ей пришлось самой о себе заботиться. Элиза всем сердцем презирала мужчин – как я поняла, ей довелось много раз от них страдать.

Она никогда не теряла присутствия духа и решительности. Сомневаюсь, чтобы теперь кому-нибудь удалось взять верх над Элизой. Этель же, как и Лили, была простой деревенской девчонкой и приехала в большой город попытать счастья.

Да, жизнь этих женщин была несладкой. Теперь, выслушав их, я поняла, насколько они стали мне близки. Грубость Элизы объяснялась тем, что ей все время приходилось бороться за место под солнцем, а робость Этель говорила о том, что она в этой борьбе потерпела поражение.

Эта ночь посреди бушующего моря странным образом сблизила нас. Мы, наверное, были так откровенны потому, что в глубине души не надеялись, что «Вектис» переживет этот шторм. Ожидая неминуемой смерти, хотелось облегчить душу и рассказать все, что накипело.

Должно быть, мы просидели так несколько часов, тесно прижавшись друг к другу. Когда же буря, наконец, немного улеглась и каким-то чудом мы остались живы, то поняли, что отныне нас, еще недавно совершенно чужих людей, связала крепкая дружба.

 

На улицах Константинополя

Тусклым ноябрьским днем мы вошли в Босфор – узкий пролив, разделяющий Европу и Азию. Дул пронизывающий ветер. Буря сопровождала нас во время всего плавания, и сейчас мы с трудом удерживались на палубе под порывами ветра. Несмотря на дождь, перед нами открывался великолепный вид. Берега были причудливо изрезаны, и на них росли кипарисы и лавры. Живописные лодки, похожие на гондолы, сновали по воде во всех направлениях.

Один из заливов образовывал константинопольскую бухту, на противоположном берегу которой располагался Ускюдар – место нашего назначения. Оба города разделяло примерно полмили.

В предрассветных сумерках раннего утра картина была поистине чарующей, но по мере того, как становилось светлее, она постепенно теряла свою прелесть.

Теперь, при свете дня, мы отчетливо видели, что берега слишком замусорены, а гарнизонный госпиталь, который казался до этого дворцом калифа, теряющемся в полумраке, предстал перед нами в своем истинном обличье – грязное, полуразвалившееся здание, которое, казалось, того и гляди упадет.

Вокруг него располагалось множество палаток, хижин и будочек, в которых виднелись люди самых разных национальностей. Вскоре я увидела двух солдат – один хромал, у другого на голове была грязная повязка. Они неуверенно брели куда-то, прокладывая себе путь между палатками.

Но вот, наконец, мы покинули борт «Вектиса». Нас разместили в лодках вместе с багажом и отвезли на берег.

Вот и место нашего назначения – госпиталь в Ускюдаре.

Дороги как таковой здесь не существовало – только каменистая и грязная тропинка, по которой нам предстояло вскарабкаться, чтобы добраться до плато, на котором размещался госпиталь.

Первое мое впечатление от этого заведения было столь удручающим, что в какой-то момент мне даже захотелось вернуться на борт «Вектиса» и попросить, чтобы меня отправили назад, домой. Настроение моих спутников, по-моему, не отличалось от моего. Гнетущая атмосфера подействовала на всех, и даже Генриетта, всегда жизнерадостная и бойкая, была подавлена. Не могу сказать, чего мы все ждали, но уж точно не того, что увидели.

Поднявшись на плато, мы остановились отдышаться, а затем направились к госпиталю. Чем ближе мы к нему подходили, тем безотраднее становилась картина, открывавшаяся нашему взору. Теперь, наконец, можно было хорошенько рассмотреть будочки и ларьки вокруг госпиталя. В большинстве из них продавалось спиртное. Рядом с одной из будок я заметила женщину в грязном бархатном платье. Под мышкой она держала бутылку и явно направлялась к госпиталю.

– Маркитантка, – шепотом сказала я Генриетте.

– Не может быть!

– Я читала о таких женщинах.

– Но не рядом же с госпиталем!

– Посмотрим.

И мы действительно увидели.

Госпиталь был огромный. Что же, подумала я, по крайней мере, у нас будет достаточно места. Но все оказалось совсем наоборот. Основное пространство занимали палаты. Когда я увидела, сколько больных и раненых находится там, то была потрясена. Позже я узнала, что большинство страдало не от последствий ран и контузий, а от болезней. Разразившаяся недавно эпидемия холеры уносила тысячи жизней.

Стены были сырые, половицы, когда-то добротные и искусно сделанные, были выломаны во многих местах, внутренний дворик захламлен гниющими остатками пищи и грязными бинтами, убирать которые, казалось, никто и не собирался. Беспорядок, ужасающая антисанитария, болезни как неизбежное следствие такого положения вещей – вот что характеризовало этот так называемый госпиталь.

Как же можно было ожидать от армии, имеющей такое обеспечение, успехов на полях сражений?..

Меня переполнял гнев против тех, кто послал наших солдат, таких, как муж Лили, Вильям, на эти муки. Лучше погибнуть в бою, подумала я, чем лечиться в таком госпитале.

Некоторые из сестер милосердия, например, леди Мэри Симе и миссис Джарвис Ли, все больше разочаровывались в нашей работе. Их решимость послужить отчизне быстро улетучивалась.

Мисс Найтингейл была в отчаянии, но она не относилась к числу людей, которые позволяют себе отчаиваться. Она немедленно начала отдавать распоряжения для того, чтобы исправить положение. Чувствовалось, что неожиданно свалившимся на нас неприятностям она намерена противопоставить твердость духа и решимость.

Нам выделили шесть комнат. Одна предназначалась под кухню, а остальные были столь малы, что в них с трудом могли разместиться два человека.

– Ну что ж, – сказала мисс Найтингейл, – пока удовлетворимся тем, что есть.

Она надеялась, что со временем мы сможем разместиться удобнее.

При виде выделенных нам комнат мы еще больше упали духом, хотя к тому времени уже поняли, что на комфорт рассчитывать нечего. Вдоль стен этих жалких каморок, на турецкий манер, стояли серые и грязные диваны, на которых нам предстояло спать.

– Первым делом нам следует хорошенько вычистить постели, а затем разделиться на группы, чтобы разместиться как можно более удобнее. Не забывайте – мы здесь не для того, чтобы нежиться в роскоши, а для того, чтобы ухаживать за больными.

Все немедленно приступили к уборке. С тех пор, как мы так неожиданно разговорились на палубе и стали друзьями, Элиза постоянно держалась рядом. Я рассказала Генриетте об этом эпизоде. Она преисполнилась сочувствия к обеим девушкам, а природное обаяние позволило ей дать понять Элизе и Этель, что она тоже хочет с ними подружиться. Мы постоянно ощущали присутствие Элизы, и это было большим утешением.

Она была защитником по природе – крупная, энергичная, воинственно настроенная. Многие из наших коллег даже побаивались ее. Ее забота об Этель говорила о том, что это громоздкое и неуклюжее создание может быть нежным, когда захочет. Правда, свою естественную доброту она предпочитала скрывать. Легкое презрение к нашим манерам, выговору и незнанию жизни, тем не менее, не мешало ей вести себя по отношению к нам по-товарищески.

– А вот здесь будет наш уголок, – сказала она мне и подмигнула. – Мы так всем и заявим, пусть не суются! Смотрите-ка, – продолжала она, указывая на кучу грязи. – Здесь наверняка полно крыс. А чего еще ждать, если кругом такая мерзость? Сдается мне, что крысы живут тут как лорды. Я уже и чесаться начала. Не удивлюсь, если в этом милом местечке есть и блохи.

Я обрадовалась соседству обеих девушек, и Генриетта, по-моему, тоже. Мне кажется, временами она начинала думать, что брак с лордом Карлтоном был бы наверняка предпочтительнее пребывания в конуре рядом с крысами и блохами. От природы моя подруга не имела особой склонности к уходу за больными, но ее красота и обаяние хорошо действовали на больных. В этом мы могли убедиться в Кайзервальде. Со мной же все обстояло иначе.

Меня влекла именно эта профессия. Я не хотела заниматься ничем другим, а если судьба уготовила мне быть сиделкой в Ускюдаре, а не в идеальном госпитале, который я уже нарисовала себе в мечтах, значит, так тому и быть.

Сейчас, по прошествии времени, мои воспоминания об ускюдарском госпитале несколько потеряли свою отчетливость. Но что я не забуду до конца своих дней, так это бедных, несчастных больных и раненых, которые терпеливо переносили все выпавшие на их долю страдания. Зачастую они лежали на кроватях, не имея даже сносно го постельного белья и одеял – только грязные простыни, которые не спасали от холода.

Вспоминаю я и замызганные полы, по которым безнаказанно сновали крысы, и жуткое зловоние в палатах – запах болезней и гноящихся ран. С каким негодованием обрушилась мисс Найтингейл на наших доблестных министров, уютно устроившихся в своих лондонских кабинетах! Они послали этих несчастных солдат воевать во славу отчизны, даже не позаботившись о необходимом медицинском обеспечении госпиталей.

Глупцы, недальновидные глупцы! Они считали британскую армию непобедимой, но для борьбы с болезнями, как выяснилось, требовалось нечто большее, чем мощь и сила. В ускюдарском госпитале мне стало до конца ясно, что холера и дизентерия оказались для британской армии врагами более грозными, чем русские войска.

Грязь рука об руку с болезнями стали подлинным проклятием этой войны. И первым делом мы начали скрести и мыть полы и стены – нам хотелось хоть чуть-чуть привести госпиталь в порядок.

Неожиданно выяснилось, что не хватает свечей. Мисс Найтингейл, узнав об этом, распорядилась, чтобы имеющиеся расходовали очень экономно и только в случае необходимости. Нам пришлось ложиться спать в темноте. Наощупь мы легли на приготовленные для нас диваны – Этель и Элиза по одну сторону от меня, Генриетта – по другую.

– Вот так поворот судьбы! – подвела итог своим размышлениям Элиза. – Кто бы мог подумать, что мы, в конце концов, очутимся в этой дыре…

Мы лежали на жестких, неудобных диванах, прислушиваясь к возне крыс, и не заметили, как уснули – так велика была усталость от путешествия и всего увиденного в ускюдарском госпитале.

Уже на следующий день я увидела Чарлза Фенвика. Он похудел и выглядел усталым. Почти все наше время уходило на уборку помещений, так как чем больше мы присматривались к гарнизонному госпиталю, тем более непрезентабельным он нам казался. Мисс Найтингейл была, безусловно, права, когда распорядилась, чтобы первым делом мы навели в нем чистоту. Задача эта была поистине достойной Геракла – по количеству грязи ускюдарский госпиталь не уступал знаменитым авгиевым конюшням, – но надо же было с чего-то начать!..

Узнав о нашем приезде, Чарлз пришел поздороваться. Он взял мои руки в свои. Мы внимательно смотрели друг на друга.

– Итак, вы здесь! – наконец произнес он. – А Генриетта?

– Она тоже приехала со мной.

– Наверное, вас поразило увиденное здесь.

Я вынуждена была признать, что он прав. Разумеется, мы не ожидали роскоши, но все же…

– Мы тоже были потрясены, когда впервые оказались тут. А вы хорошо выглядите, Анна.

– Я и чувствую себя хорошо, благодарю вас.

– Вы правы – тут есть что делать. Разразилась эпидемия холеры, и в результате госпиталь пришел в то состояние, которое вы сейчас наблюдаете. С ранеными мы бы еще справились, хотя медикаментов катастрофически не хватает. Иногда я чувствую себя таким беспомощным!

– Положение наверняка исправится, раз сюда прибыла мисс Найтингейл. Она твердо убеждена, что больше с этим мириться нельзя.

Он улыбнулся.

– Против нее здесь предубеждены. Мы ведь привыкли благоговеть перед авторитетами, Анна! Здесь распоряжаются те, кто не представляют себе истинного положения дел. Сидя в Уайт-холле и совершенно не зная здешних условий, они, тем не менее, отдают приказы. Так не может продолжаться.

Он посмотрел на меня с беспокойством.

– Анна, вы уверены, что сможете выдержать?

– Мы приехали, чтобы работать, и мы будем работать.

– Вы и Генриетта – безусловно, но что касается остальных… Конечно, и в Кайзервальде условия были спартанскими, но они не идут ни в какое сравнение с тем, что мы имеем здесь. Там были мелкие неудобства, здесь же – настоящие трудности. Кроме того, приближается зима…

– Однако не очень-то радушно вы нас встречаете!

– Мне не нравится, что вы и Генриетта будете видеть весь этот ужас.

– Чарлз, повторяю вам – мы приехали, чтобы ухаживать за больными и ранеными, и мы будем это делать.

– Но Генриетта… мне кажется, она этого не вынесет. Она ведь не такая сильная, как вы, Анна. И не такая целеустремленная.

– Я уверена, что она останется со мной, – твердо сказала она.

Чарлз взял ее руки в свои и посмотрел на нее так же внимательно, как перед этим на меня.

– А сейчас я должна пойти поискать ее. Вам наверняка захочется с ней повидаться.

Вскоре я привела Генриетту. Она с улыбкой наблюдала за ними. Мне казалось, что он увлечен моей подругой, и для меня это было вполне естественным – Генриетта нравилась всем, кто ее знал.

– Чарлз! – вскричала она. – Как чудесно видеть вас здесь! Как в старые добрые времена… Мне кажется, что вот сейчас сюда войдет Г.Д. и бросит на нас свой испепеляющий взгляд.

– Но здесь совсем не Кайзервальд, Генриетта, – возразила я.

– Да, я это уже заметила. Тут предстоит выполнить массу работы.

– Я уже говорил Анне, что вам здесь придется трудно. Женщинам тут не место.

– Предупреждаю вас – нам не нравятся мужчины, которые говорят нам такие вещи. Правда, Анна?

– Совершенно верно, – подтвердила я.

– Благослови вас Бог! – с чувством произнес Чарлз. – И все же я о вас очень беспокоюсь.

– А что тут за больные? Мы еще толком не видели палат, но…

– Их вид наверняка подействует на вас удручающе, – предупредил Чарлз.

– Значит, мы приехали в Ускюдар как раз вовремя, – твердо сказала я.

– Да, вот еще что… – нерешительно начала Генриетта. – Мы слышали, что здесь доктор Адер. – Ну, вы знаете – тот, что написал те знаменитые книги.

– О да, конечно, – энергично отозвался Чарлз. – Он действительно тут, работает в Главном госпитале.

– А где это? – поинтересовалась Генриетта.

– Да вообще-то здесь все рядом. Главный госпиталь находится примерно в четверти мили отсюда.

– Возможно, в один прекрасный день мы встретим этого прославленного джентльмена, – сказала Генриетта.

– Думаю, что вы наверняка его увидите. Он бывает здесь довольно часто. Обычно он весьма не в духе – его, как и нас всех, раздражает нехватка самого необходимого медицинского оборудования и медикаментов.

Упоминание о «дьявольском докторе» взволновало меня, хотя, должна признаться, он никогда не покидал моих мыслей. Я поспешила перевести разговор на другую тему:

– Я уверена, что мисс Найтингейл сумеет добиться своего. Она пошлет депеши в Лондон. Теперь, когда она сюда приехала, дело сдвинется с мертвой точки.

– Это все равно, что пытаться выжать воду из камня. Наши чиновники, сидя в столице, и не представляют себе, что здесь творится. Я даже не хочу распространяться на эту тему, иначе не сумею сдержать свой гнев.

– Вполне вас понимаю, – согласилась я. – А теперь вы должны нас извинить – нужно продолжить работу. Надеюсь, мы скоро опять увидимся.

– И будем видеться часто, – энергично отозвался Чарлз. – Если у вас возникнут какие-нибудь трудности, непременно обращайтесь ко мне. Я обязательно что-нибудь придумаю.

– Значит, теперь у нас все будет в порядке! – со смехом сказала Генриетта и подарила ему одну из своих милых улыбок.

– Конечно, это нехорошо с моей стороны, – смущенно произнес Чарлз, – но я очень рад, что вы здесь.

– И что же в этом нехорошего? – удивилась Генриетта. – Объясните.

– Вам здесь придется так тяжело…

– Но вы забываете, что мы сами выбрали свой путь, – напомнила я Чарлзу. – Мы к этому стремились.

Он улыбнулся и сказал:

– Да, я знаю. Я восхищаюсь вами! И мы опять начали скрести пол.

Через некоторое время Генриетта мечтательно сказала:

– Мне кажется, что очень скоро мы столкнемся с «дьявольским доктором» лицом к лицу.

Она оказалась права.

Мы узнали, в какое время Чарлз обычно выходит из палаты. Если я и Генриетта тоже работали где-нибудь неподалеку, он всегда останавливался на несколько минут поболтать. Пока нас не допускали ухаживать за ранеными и больными. Весь медицинский персонал госпиталя, не сговариваясь, старался держать лас на расстоянии – предполагалось, что мы ничего не умеем. Но мы не падали духом. По мнению мисс Найтингейл, никакой уход за больными невозможен без безукоризненный чистоты, следовательно, работы у нас было выше головы. Кроме того, надо было доказать, что мы достойны быть сиделками и медицинскими сестрами.

Однажды, подойдя к небольшой комнатке рядом с входом в палату и ожидая увидеть там Чарлза, я неожиданно услышала голоса. Я замедлила шаг и пока раздумывала, войти или нет, до меня донеслись слова, сказанные мужским голосом, звучным и громким:

– Мне нужны медикаменты, а не стайка соловьев, которые прилетели сюда вместе с мисс Найтингейл! Чего хорошего от них можно ожидать? Да ничего! Они будут досадной помехой, и только. Начнут при каждом удобном случае падать в обморок, скулить, биться в истерике… Еще, чего доброго, потребуют пуховые перины! Повторяю, мне нужны медикаменты, а вместо этого мне присылают этих глупых баб.

Я была так потрясена, что не могла сдвинуться с места.

Затем я услышала голос Чарлза:

– Вы неправы. Среди них есть вполне достойные девушки. Когда вы узнаете их поближе, вы наверняка измените свое мнение.

– Очень в этом сомневаюсь! Я прекрасно знаю, что этим женщинам импонирует идея поиграть в сестру милосердия. Но действительность – штука суровая. Вы ведь сами знаете, как обстоят дела – армия несет большие потери, но не от русских, а из-за болезней и пренебрежения к ним. Ведь у нас нет ничего… ровным счетом ничего, чтобы лечить этих несчастных! И вот вместо того, чтобы снабдить нас необходимыми инструментами и лекарствами, нам прислали кучу… соловьев.

Скоро начнут прибывать раненые из-под Балаклавы. А с чем мы их встретим – лекарствами, бинтами? О нет, ничего этого нет и в помине! Зато наготове стая безмозглых бабенок.

Как будто кто-то толкнул меня в этот момент. Не раздумывая ни секунды, я открыла дверь и вошла. Глаза у меня сверкали, а щеки залила краска.

– Анна! – вскрикнул Чарлз.

– Я все слышала, – резко проговорила я.

Мои глаза были устремлены, однако, не на Чарлза, а на его собеседника. Я сразу поняла, кто передо мной. Он был высок ростом – гораздо выше, чем я себе представляла, – черноволос и с такими темно-карими глазами, что они казались почти черными. Глубоко посаженные, они светились недюжинным умом. Из-за высоких скул его лицо казалось несколько худым, нос был прям и длинен, а губы искривила усмешка – как я поняла, эта сцена его очень забавляла. Да, его внешность меня не разочаровала – он оказался именно таким, как я представляла.

– О! – со смехом сказал он. – А вот и соловушка собственной персоной. Ну что ж, недаром говорят, что тот, кто подслушивает, редко может услышать о себе что-нибудь хорошее.

– Это доктор Адер, Анна, – представил мужчину Чарлз. – Адер, это мисс Плейделл.

Дамиен отвесил мне шутливый поклон.

– Я читала некоторые из ваших книг, – сказала я.

– Как мило с вашей стороны! Я польщен.

Он явно ждал похвал, но я не проронила ни звука.

– Мне жаль, что вы о нас такого плохого мнения, – продолжала я. – Но не думаю, что мы будем здесь помехой.

– Мисс Плейделл была в Кайзервальде, – пояснил Чарлз. – Я убежден, что она произвела там очень хорошее впечатление. По мнению главной диаконисы, она – прирожденная сиделка. С нею была и мисс Марлингтон. Я не сомневаюсь, что вы измените ваше мнение – по крайней мере, в отношении этих двух девушек.

Меня била дрожь. Вот, наконец, этот человек передо мной. В своем воображении я наделила его рожками на голове и копытами вместо человеческих ног. В моем воображении пронеслись картины распутства в храме сатаны. Я попыталась успокоиться, однако нервы были напряжены до предела. Об этой встрече я так страстно мечтала и для того, чтобы она состоялась. Что, как не жажда мести, управляла всеми моими действиями в последние несколько месяцев? И вот этот миг настал. Я, наконец, настигла своего заклятого врага. И надо же было так случиться, что это произошло именно здесь, в ускюдарском госпитале!

В первый же момент я поняла, какой это страшный человек.

Неожиданно я услышала голос Генриетты:

– Анна, вы здесь? А где Чарлз?

И в комнату вошла моя подруга.

– Познакомьтесь, Генриетта – это доктор Адер.

– О!

От изумления у нее широко раскрылись глаза, и я на мгновение испугалась, что она скажет что-нибудь не то.

– Это мисс Марлингтон, которая была вместе с мисс Плейделл в Кайзервальде, – представил Генриетту Чарлз.

Дамиен холодно поклонился.

– Здравствуйте, – слабым голосом произнесла Генриетта.

Ее побледневшее лицо начало приобретать свой обычный оттенок, а глаза уже сверкали от возбуждения.

– Доктор Адер только что отзывался о нас с нескрываемым презрением, – сказала я. – Он считает, что мы начнем скулить и требовать кроватей с пуховиками.

– Любая кровать была бы предпочтительнее, чем наши набитые блохами диваны, – бойко произнесла Генриетта. – Что касается пуха, то он вовсе необязателен.

– Думаю, что скоро у вас появятся другие причины для жалоб, кроме диванов, – саркастически заметил доктор Адер.

– А я думаю, что они просто молодцы, что решились приехать сюда, – горячо сказал Чарлз. – Я глубоко восхищаюсь всеми этими женщинами.

– Остается только надеяться, что весь персонал госпиталя разделит ваши чувства.

Произнеся эти слова, доктор Адер величественным кивком головы дал понять, что наша беседа окончена.

– Я тоже должен идти, – заторопился Чарлз. – Надеюсь, у вас все в порядке.

– Лучшего и желать нельзя! – иронически отозвалась Генриетта.

Доктор Адер кивнул на прощание и вышел из комнаты.

– Так вот он каков, ваш знаменитый доктор! – воскликнула моя подруга.

– Вы не должны принимать его слова так близко к сердцу, Анна, – попросил меня Чарлз.

– А что именно он сказал? – спросила Генриетта.

– Что мы – кучка никчемных бабенок, как он выразился, и от нас тут не будет никакого проку, а одна только морока.

– Он просто в ярости оттого, что не получил необходимых ему медикаментов. Вот почему он так сердит, да и мы все тоже.

– Но он говорил не только о медикаментах, но и о нас, – возразила я. – Он уже составил себе определенное мнение, даже не удосужившись с нами познакомиться. Да ваш доктор Адер – заносчивый, самоуверенный, невозможный человек! И я не думаю, что он мне понравится.

– Почему вы называете его моим? – поинтересовался Чарлз.

– Потому что я прекрасно вижу, что уж вы-то считаете его героем!

– Он и в самом деле трудится здесь как герой.

– Как и вы. Как и все мы.

– Но в докторе Адере есть что-то особенное.

– О да! Ореол непогрешимости. Так и кажется, что он сейчас скажет: «Посмотрите, какой я великий человек! Все, что я делаю, – выше всяческих похвал!»

– Как вы нетерпимы, Анна! Просто вас расстроило то, что он сказал о сестрах милосердия.

– И не только это, – резко возразила я.

Мне захотелось уйти отсюда. Я перестала контролировать свои чувства, а это было не очень разумно. Я слишком ненавидела этого человека, чтобы постоянно это скрывать, да и наша первая встреча, хотя я давно мечтала о ней, произошла довольно неожиданно.

– Нам пора идти, – обратилась я к Генриетте.

– Увидимся позже, – сказал Чарлз и вышел из комнаты.

– Итак, – начала Генриетта, когда мы остались одни, – вот мы и нашли этого человека. А он производит сильное впечатление, не так ли?

– Он именно таков, как я себе представляла. И теперь, когда я его увидела, то ненавижу его даже больше, чем раньше… если только это возможно.

– Гм-м, – лукаво посмотрела на меня Генриетта, – а мне он показался очень привлекательным.

Я изумленно подняла брови, а она весело рассмеялась.

– А вы знаете, – уже более серьезным тоном заключила моя подруга, – мне кажется, что стоило приехать в Ускюдар хотя бы для того, чтобы познакомиться с этим доктором.

Тот ужасный день, когда в наш госпиталь начали прибывать раненые из-под Балаклавы, я не забуду никогда. Страдания этих людей не поддаются никакому описанию. Поднять их наверх, на плато, где располагался ускюдарский госпиталь, можно было только на носилках. Сердце разрывалось от боли, когда я слышала стоны несчастных раненых, которых турки неуклюже несли на носилках по склону.

Кроватей для всех не хватало, и многим приходилось лежать на полу. Ощущалась катастрофическая нехватка одеял и бинтов. Но больше всего госпиталь нуждался в лекарствах.

Это повергало докторов в отчаяние. Как справиться с таким потоком искалеченных, измученных людей? Жестокая правда заключалась в том, что имей они достаточно медикаментов, доктора могли бы спасти многих из тех, кто умирал на наших глазах.

Мисс Найтингейл распорядилась, чтобы десять сестер милосердия перешли работать в Главный госпиталь. Остальным следовало оставаться в гарнизонном. В числе прочих в Главный госпиталь послали меня, Генриетту и, к нашей радости, Элизу и Этель. От мисс Найтингейл не укрылось то, что мы – все четверо – прекрасно ладили между собой, а так как ее глубоко огорчала неприязнь, возникшая между «леди» и «этими», она и решила направить на новое место представителей обоих враждующих лагерей.

Первое, о чем я подумала, узнав о новом месте, – мы будем работать рядом с ним. Правда, я еще не решила, радоваться этому или огорчаться. Конечно, мне хотелось побольше узнать о Дамиене, но, с другой стороны, меня не покидала уверенность, что без столкновений не обойдется. Он уже показал, что презирает нас. Вряд ли подобные отношения доктора и медицинской сестры послужат общему делу.

В эти ужасные дни мы думали только о том, как спасти раненых или хотя бы облегчить их страдания. Вид несчастных солдат и офицеров так глубоко проникал в сердце, что я всеми силами старалась гнать от себя эти мысли. Иногда мне это удавалось, но временами я чувствовала, что никогда не смогу забыть то, что увидела в Ускюдаре. Это была постоянная жуткая картина смертей, ран, крови. Ни до, ни после я не видела ничего подобного и, надеюсь, больше никогда не увижу. В ускюдарском госпитале ужасы войны обнажились с обезоруживающей откровенностью, так же как глупость и бессердечие тех, кто послал людей на эту бессмысленную бойню. Все это переполняло меня таким негодованием, что я с удвоенной энергией выполняла всю ту тяжелую работу, на которую в иных обстоятельствах вряд ли была способна.

День сменялся ночью, но она не означала передышки – я по-прежнему без устали сновала от кровати к кровати. Иногда мне удавалось урвать несколько часов сна, но боль и страдания наших воинов преследовали меня даже во сне. Изувеченные люди провожали нас глазами, полными тоски, боли и надежды. Мисс Найтингейл бесшумно скользила по палатам, держа в руке лампу. Она задерживалась у постели тяжелораненых, шептала слова утешения, отдавала распоряжения сестрам и сиделкам. Не думала я, что мне когда-нибудь доведется пережить такой ужас, увидеть столько измученных, искалеченных людей. И в то же время дух мой не был сломлен. Я даже испытывала воодушевление при мысли, что могу, наконец, выполнять ту работу, для которой, как считала, я предназначена. Чувство своей необходимости людям наполняло меня радостью – ведь мои руки умели снимать боль, и часто, коснувшись лба какого-нибудь страдальца, я облегчала его муки.

Генриетта тоже прекрасно справлялась со своими обязанностями. Она была не так сильна физически, как я, и легко уставала, но я заметила, что одно присутствие моей милой, женственной подруги подбодряло многих раненых. Хорошенькая, как цветок, она служила отрадным контрастом всему окружающему нас ужасу, и ее обаяния не могли убить ни усталость, ни некрасивая форма, которая мало кому была к лицу. Этель же, с ее нежной душой, муки раненых трогали порой до слез, и наши пациенты любили ее за это. Мощная Элиза запросто могла одна поднять мужчину. Так мы, все четверо, трудились с полной отдачей и, мне кажется, справлялись неплохо.

Работы было так много, и я так старалась отдаться ей целиком, что даже на время забыла о том, что, собственно, привело меня сюда. Ведь у меня была моя собственная, личная причина для поездки – мне хотелось найти человека, который, по моему глубокому убеждению, погубил моего мужа, и преступная небрежность которого привела к смерти моего любимого сына. И не просто найти, но и изобличить! И вот он был рядом со мной. Надо признаться, что работал Дамиен без устали, так же как большинство из нас. Иногда я видела его – часто в забрызганном кровью халате. Его рот был упрямо сжат, а глаза сверкали от гнева. Доктор Адер производил на меня сильное впечатление. Время от времени он отдавал нам отрывистые приказания таким тоном, который ясно показывал, что ничего хорошего он от нас не ждет и только удивляется, зачем мы путаемся у него под ногами.

Мне казалось, что он узнает меня, хотя иногда он вел себя так, как будто Чарлз нас не знакомил, а чаще слегка кивал мне головой и отдавал какое-нибудь приказание, например: «Идите и вымойте этого раненого. Будьте осторожны – он очень плох».

Временами мне хотелось на него закричать, но я старалась держать себя в руках и только покорно повиновалась его приказам. Он, безусловно, подавлял всех сотрудников госпиталя, и к нему относились с огромным уважением и даже некоторым страхом.

Однажды выдалось особенно тревожное утро. Раненые все прибывали и прибывали. У одного из солдат правая нога была практически смята в лепешку.

Я попыталась успокоить несчастного, когда в палату вошел доктор Адер в сопровождении еще одного из наших докторов по имени Лежэ. Я отошла от постели, а они начали осматривать раненого, который неподвижно лежал на спине, – его смертельно бледное лицо отражало борьбу между жизнью и смертью.

Лежэ закончил осмотр и вопросительно взглянул на доктора Адера.

– Гангрена, – безапелляционно заявил тот. – Придется удалить ногу.

– Болевой шок убьет его, – возразил доктор Лежэ.

– Но и гангрена не пощадит несчастного. Я собираюсь рискнуть, и чем скорее, тем лучше.

– Но он этого не вынесет.

– И все же я это сделаю, – твердо сказал доктор Адер. В этот момент он заметил меня.

– Вы будете ассистировать, – добавил он. Доктор Лежэ с ужасом воззрился на Адера.

– Но послушайте… – начал было он.

– Она приехала сюда в качестве сестры милосердия, – жестко сказал доктор Адер. – А если женщина хочет стать настоящим профессионалом, она должна привыкать к подобным вещам.

Бросив на меня ироничный взгляд, он продолжал:

– Нам придется пользоваться тем, что мы имеем. Видит Бог – это такая малость!

Его взор, казалось, рассекал меня, как скальпель.

Смысл его замечания остался для меня не до конца ясным – то ли он имел в виду медицинское оборудование, то ли меня. Я решила, что и то, и другое.

– Я немедленно приступлю к операции.

– Но он не вынесет ее!

– И все же шанс спасти раненого есть, и я намерен им воспользоваться.

То, что за этим последовало, напоминало какой-то жуткий кошмар. Операция должна была происходить прямо в палате – у нас не хватало места для настоящей операционной. Пациента положили на стол, закрепленный на козлах.

– Это будет страшное зрелище, мисс… э… Соловей, – предупредил меня доктор Адер. Его губы при этом скривились в дьявольскую усмешку. – Надеюсь, что вы не упадете в обморок. Вам это не поможет, и к тому же никто не собирается приводить вас в чувство. Мы не сможем оставить пациента, чтобы бежать за нюхательной солью для вас.

– Я от вас такого и не жду и в обморок падать не собираюсь.

– Не будьте так уверены. А теперь попытайтесь успокоить раненого. Возьмите его за руку. Пусть он ухватится за вас покрепче. Покажите, на что вы способны!

– Постараюсь.

И я постаралась. Я держала несчастного изо всех сил. Я все время молилась.

– Боже милостивый, – повторяла я снова и снова. – Боже милостивый…

И этот несчастный, лежа на импровизированном операционном столе, повторял вслед за мной:

– Боже милостивый…

На то, что происходило на столе, я старалась не смотреть, понимая, что не в силах этого вынести. Я только держала раненого за руку. Он вцепился в меня с такой силой, что рука онемела, и мы оба молились вслух.

Наконец, к счастью для него, он потерял сознание.

– Больше ваша помощь мне не нужна, – сказал доктор Адер.

В этот момент я отчетливо осознала, что прошла через самое суровое испытание в своей жизни, и прошла с честью. Однако когда на следующий день я встретила доктора Адера, он даже не соизволил заметить меня.

В тот же день к вечеру раненый умер. Мне об этом сообщил сам доктор Адер. Я увидела его на улице рядом с госпиталем, и он сказал:

– Наша операция не удалась.

– Но она казалась вовсе не обязательной, – рискнула я высказать свое мнение.

– Необязательной?! Да знаете ли вы, что такое гангрена? Это омертвение тканей. Оно происходит в результате нарушения нормального кровоснабжения.

– Да, я знаю. Может быть, он умер бы в любом случае, но не обязательно было заставлять его испытывать такую боль.

– Уж не пытаетесь ли вы дать мне совет, мисс… э… Соловей?

– Разумеется, нет. Я только хотела выразить сожаление, что этот человек, который и так был обречен, перенес ненужную ампутацию.

– Наш долг – спасать человеческую жизнь, мисс Плейделл. Если есть хоть малейший шанс, мы обязаны его использовать. В лучшем случае мы спасем жизнь пациента, в худшем – приобретем дополнительный опыт.

– Значит, этот пациент, которого уже использовали те, кто затеял эту войну, все еще имеет какие-то обязательства? Оказывается, он еще может приумножить славу прославленного доктора.

– Вам удалось проникнуть в самую суть дела, – иронически произнес доктор Адер.

Он поклонился мне и удалился.

Этот случай меня, безусловно, потряс, но долго размышлять о нем у меня не было времени. Из-под Балаклавы в наш госпиталь все еще поступали раненые – несомненно, это было одно из величайших сражений в истории. Об атаке легкой кавалерии говорили как о чуде, некоторые даже называли ее «славной» – те, кто не видел оставшихся в живых. Счастливы были те, кто погиб на поле сражения в этой безумной, безрассудной атаке…

Вскоре леди Мэри Симе и миссис Джарвис Ли уехали на родину. Они сказали, что смогут лучше послужить своей стране в самой Англии. Наверное, так оно и было, во всяком случае, в качестве медицинских сестер от них было мало проку, но они наверняка могли бы организовывать благотворительные балы и базары и собирать средства для поддержки госпиталя.

О докторе Адере ходило много слухов. Все считали, что нам повезло с таким блестящим врачом. Я же продолжала думать, что он – именно такой человек, как я себе и представляла: без сомнения, замечательный врач, но в то же время человек, лишенный всякого сострадания и сочувствия к больным и раненым. Меня не покидала уверенность в том, что он смотрит на своих пациентов как на материал для очередного эксперимента. Наверняка он с самого начала знал, что не сможет спасти того несчастного, даже если ампутирует ему ногу, но все же пошел на эту операцию, движимый желанием расширить свои познания. Страдания людей оставляли его равнодушным. Для него существовало только одно – жажда знаний и, конечно, приумножение славы самого доктора Адера.

Через некоторое время поток раненых несколько уменьшился. Умерших похоронили, уцелевшие отчаянно боролись, балансируя между жизнью и смертью. В течение двух дней я не видела доктора Адера. Как ни странно, без него дни текли уныло и казались пустыми. Мне не хватало остроты моей неприязни к нему, гнева и ненависти, которые уже сделались частью моего существования. Теперь более, чем когда-либо, я была преисполнена решимости вывести его на чистую воду. Только вот как?.. Это по-прежнему оставалось для меня неясным.

А потом совершенно случайно я узнала, что его нет в госпитале.

Хотя Чарлз работал в гарнизонном госпитале, мы довольно часто виделись, так как эти заведения располагались недалеко друг от друга. И вот однажды, встретив Чарлза, я спросила, что случилось с доктором Адером.

– Он уехал… по-моему, на несколько недель.

– Неужели в отпуск?

– Может быть, ему захотелось немного отдохнуть.

– Отдохнуть? В то время как здесь творится невесть что?

– Он очень много работал в последнее время.

– Так же, как мы все. Я полагала, что его место здесь.

– Но он работал день и ночь, – мягко возразил Чарлз.

– Как и все мы, – упрямо повторила я.

И почему все всегда стараются его защитить?

Вот и все, что мне удалось узнать.

Жизнь текла своим чередом. После Инкерманского сражения, в котором победу одержали английские и французские войска, мы решили, что теперь Севастополь сдастся, и втайне надеялись, что это послужит переломным моментом в войне. К сожалению, власти предержащие в очередной раз просчитались. Началась осада Севастополя. Чувствовалось, что она будет долгой и изнурительной. Значит, поняли мы, конец войны не близок, и рассчитывать на легкую победу не приходится.

Приближалась зима. В наш госпиталь постоянно прибывали раненые и больные. Мы работали без передышки. Наконец, было решено, что надо дать персоналу хотя бы небольшой отдых, иначе мы сами свалимся.

Предполагалось, что мы уедем из ускюдарского госпиталя на несколько часов. Нам предложили воспользоваться лодкой и посетить Константинополь – мы ведь совсем не знали города.

Для этой экскурсии подобралась группа из шести сестер милосердия. Путешествовать по двое нам не позволили. Некоторые из наших коллег собирались заодно купить себе кое-какую мелочь в городских лавках.

Перспектива хотя бы ненадолго покинуть ужас и мрак госпиталя, хотя бы несколько часов не видеть страданий и боли воодушевила всех. Все наши подруги, как и мы сами, были полны решимости во время этой короткой прогулки не думать о тех ужасных условиях, в которых мы жили до сих пор и в которые, увы, нам придется вернуться после небольшой желанной передышки.

Лодка перевезла нас через Босфор. Перед нами расстилался Константинополь. В самом звуке этого слова уже чудилось что-то волшебное. Город был поистине великолепен. Еще с борта лодки нам удалось рассмотреть его соборы и минареты, старый дворец Семи башен, овеянный недоброй славой, – ведь именно здесь, по легенде, султан был растерзан восставшими заговорщиками, а множество узников годами томились в его застенках и подвергались пыткам. Мне очень хотелось посмотреть дворец Топкапы – резиденцию султанов, знаменитую своей роскошью и гаремами.

Глядя на узкую полоску воды, отделявшую нас от берега, я не могла отделаться от мысли, что перед нами совершенно незнакомый мир, столь далекий от привычной нам викторианской Англии, но в чем-то немного похожий на Индию, какой я знала ее в ранней юности – приехав туда после окончания школы, я на многое взглянула взрослыми глазами, и страна моего детства потеряла для меня свое былое очарование.

Нас предупредили, что мы должны быть крайне осторожны. Мы уже знали, что фактически существует два города – христианский Константинополь и турецкие кварталы, часто называемые Стамбулом. Они располагались на южном берегу бухты Золотой Рог. Обе половины соединяли несколько мостов. Нам строго-настрого запретили показываться в Стамбуле.

Было так восхитительно оказаться среди знаменитых памятников архитектуры! Мне не терпелось поскорей сойти на берег и углубиться в город.

Мне кажется, наша форма и особенно полотняные косынки, на которых красными нитками были вышиты слова «Ускюдарский госпиталь», бросались в глаза. Люди с уважением поглядывали на нас и сторонились, чтобы дать нам пройти.

Большинство наших товарок были очарованы базарами и узкими проулками. Там толпилась масса людей, и нам стало трудно держаться всем вместе. Генриетта взяла меня под руку.

– Смотрите не потеряйте меня, – прошептала она. – Мне будет страшно, если мы потеряемся.

Улочки становились все уже. Лавки напоминали темные пещеры, в которых были разложены всевозможные товары – изделия из меди, украшения, драгоценности, шелка. На пороге, как правило, сидел хозяин и покуривал неизменный кальян. Издалека доносилась странная протяжная музыка. В толпе сновали босоногие мальчишки. Они постоянно крутились вокруг нас, тем самым напоминая, чтобы мы получше охраняли наши скудные кошельки.

У одного из ларьков мы остановились взглянуть на серьги. Разноцветные эмалевые безделушки были и вправду очень хороши.

– Вряд ли они нам понадобятся на дежурстве в госпитале, – заметила я.

– Но моя дорогая девочка, ведь не останемся же мы там на всю жизнь! Вот посмотрите – Севастополь падет, и мы уедем домой.

– Надеюсь, что так и будет.

– Я куплю себе эти сережки. Пожалуй, вот те, голубые. А вам нужно взять зеленые.

Старик, сидевший рядом и куривший кальян, почувствовал, что назревает сделка. Покупка заняла немного времени. Он явно ждал, что мы будем торговаться, но мы не знали, как, и этим, как мне кажется, разочаровали нашего продавца, который предпочел бы продать дешевле, но получить удовольствие от торговли.

Когда мы заплатили за серьги и отошли от прилавка, то вдруг поняли, что отстали от остальных.

– Ничего страшного, – сказала Генриетта. – Мы найдем дорогу назад.

– Мне кажется, нам нужно начать ее искать немедленно, – твердо произнесла я.

Мы попытались вернуться, но вместо того чтобы уйти с базара, обнаружили, что еще дальше углубились в него.

Я заметила, что за нами пристально наблюдает какой-то темноволосый человек. Мне показалось, что он намерен следовать за нами.

Мы подошли к переулку.

– Давайте пойдем сюда, – предложила Генриетта. – Здесь не так людно. Может быть, мы найдем кого-нибудь, кто знает английский и сможет показать нам дорогу.

Не успели мы сделать и нескольких шагов, как вдруг, к своему ужасу, поняли, что это не переулок, а тупик. Мы решили вернуться, но нас окружили несколько мальчишек-подростков. Двое встали за нашей спиной, а остальные преградили нам путь.

Я взяла Генриетту за руку и попыталась пройти, но мальчишки нас не пропускали. Один из них нагло схватил меня за плащ, другой развязно дернул за рукав Генриетту.

Я попыталась урезонить ребят:

– Нам нужно попасть на берег. Мы должны вернуться в госпиталь.

Один из подростков подошел поближе и протянул руку.

– Деньги, – заканючил он, – подайте денежку бедному мальчику.

Генриетта в испуге посмотрела на меня.

– Мы только бедные сестры милосердия, – сказала она. – У нас нет денег.

Было ясно, что мальчишки не понимают ни слова. Их дерзкий вид начинал пугать нас.

Не знаю, что случилось бы с нами дальше, но в это время в переулке вдруг появился темноволосый человек, которого я заметила еще на базаре.

Он быстро подошел к нашей живописной группе и обрушился на мальчишек с яростным потоком слов – очевидно, ругательств. Это возымело свое действие – они бросились врассыпную.

Затем незнакомец повернулся к нам и заговорил. Он знал всего несколько слов по-английски, что делало беседу несколько затруднительной, но в конце концов нам все-таки удалось понять, что он предлагает нам свою помощь.

– Мы хотели бы вернуться на 6epeг. Нам нужно назад, в госпиталь.

– Госпиталь, – повторил незнакомец.

Это слово он понял, закивал и показал на наши косынки. Я посмотрела на Генриетту с облегчением – наконец-то нам улыбнулась удача!

– Идите за мной, – сказал наш спаситель.

Мы так и сделали. Он вывел нас из тупика на какую-то площадку, где стояли две или три кареты, запряженные лошадьми. Очевидно, это были наемные экипажи.

– Но нам не нужна карета, – в тревоге произнесла я. – Мы наверняка находимся не так уж далеко от пристани.

Но он уже подсаживал Генриетту в один из экипажей. Я попыталась извлечь ее оттуда, продолжая протестовать, но в это время карета тронулась с места, а наш спаситель уже давал извозчику необходимые инструкции, мне пришлось быстро присоединиться к Генриетте.

Вскоре я обнаружила, что мы едем совсем не в направлении пристани.

– Мы не туда едем, – шепотом предупредила я Генриетту.

Она широко раскрыла глаза от ужаса.

– Боже мой, Анна! Как вы думаете, что все это значит?

Я покачала головой. Стараясь не думать о том, каковы могут быть намерения незнакомца, я вдруг с ужасом поняла, что мы пересекаем мост, связывающий две части города. Итак, из христианского Константинополя нас перевезли в Стамбул, где нам было запрещено появляться.

Лошади понесли. Я подумала, что мы в любой момент можем перевернуться. Однако этого не случилось, и даже многочисленные дети и старики, попадавшиеся на нашем пути, как ни странно, не угодили под колеса, а в последнюю минуту каким-то чудом успевали увернуться. Наконец мы приехали на улицу, где стояло несколько высоких домов. Они выглядели очень мрачными и таинственными из-за того, что в них почти не было окон.

Наша карета въехала в ворота, и мы очутились во внутреннем дворике.

– Выходите, – сказал наш провожатый.

Я взглянула на Генриетту вопросительно – можем ли мы отказаться? Увы, у нас не было другого выбора. Человек, похитивший нас, ясно дал понять, что мы должны повиноваться. Он помог выйти из экипажа сначала Генриетте, потом мне и, довольно бесцеремонно схватив нас за руки, ввел в дом. Мы оказались в темном коридоре, где начиналась лестница.

– Идите наверх, – приказал наш похититель. Я обернулась к нему.

– Послушайте, – начала я громко и внятно. – Где мы? Я хочу знать. Мы – сестры милосердия, англичанки. Вы дали нам понять, что везете нас на пристань. Однако мы очутились здесь. Я требую объяснений. Пока я их не услышу, я не двинусь с места.

Вместо ответа он взял меня за руку и поволок по лестнице. Я чувствовала, как сзади тяжело дышит Генриетта.

– Анна… – слабым голосом прошептала она.

– Мы попробуем убежать, – тихо сказала я подруге.

– Но как?..

На верхней ступеньке появился человек. Наш похититель что-то сказал ему, и тот отступил в сторону, чтобы дать нам дорогу. Они немного поговорили, причем чувствовалось, что оба волнуются. Затем человек, с которым мы приехали, грубо втолкнул нас в какой-то коридор.

Мы очутились в небольшой темной комнате. Шторы на окнах были спущены, вдоль стен стояли диваны. Как только мы переступили порог, дверь за нами закрылась.

Я подбежала и попыталась ее открыть. Но это мне не удалось – она была заперта на замок.

– Бесполезно, – сказала Генриетта. – Мы в плену.

Мы посмотрели друг на друга, причем каждая старалась сделать вид, что напугана гораздо меньше, чем это было на самом деле.

– Что это может означать? – наконец спросила Генриетта.

Я пожала плечами.

– Мы вели себя очень глупо. И как мы могли потеряться? Если бы не эти проклятые сережки…

– Я думала, что остальные неподалеку.

Моя подруга что-то напряженно обдумывала. Наконец она произнесла:

– Я слышала о подобных вещах. Такое уже случалось с женщинами здесь – их похищали, а потом превращали в рабынь… или увозили в гаремы.

– Боже мой!

– А что? У султанов это обычное дело, не так ли? У них в гаремах масса женщин. Они захватывают их во время войн как добычу и превращают в своих рабынь.

– Но ведь они наши союзники! Не забывайте, что мы сражаемся в их войне.

– Неужели вы думаете, что это их остановит? Тот человек явно следил за нами. Может быть, это вообще было специально подстроено – сначала нас окружили мальчишки, а потом появился он и якобы нас спас… Спас, чтобы привезти сюда! Как вы думаете, это дворец султана?

– Это явно не Топкапы.

– Ах, Анна, я только надеюсь, что они нас не разлучат! Вы знаете, я уже давно мечтала, чтобы произошло что-нибудь захватывающее. Все эти долгие, трудные дни, когда вокруг был только запах крови и смерти, когда мы не видели ничего, кроме ужасов войны, я молилась о том, чтобы случилось что-нибудь, что вырвало бы меня из этого госпиталя. Вот оно и случилось… Интересно, а каково жить в гареме?

– Мне кажется, вы заблуждаетесь относительно их намерений. Посмотрите на нас – вряд ли мы можем быть объектом вожделений. А наша форма?.. Взгляните на мои волосы. Здесь нет никакой возможности отмыть их как следует. Мы обе бледны и выглядим изможденными. Словом, я не думаю, что для султанского сералямы были бы завидным приобретением.

– Но на нас можно посмотреть и другими глазами. Мы ведь иностранки, а это придает нам особую привлекательность. А когда они выкупают нас в ослином молоке и украсят драгоценностями, мы вообще станем очаровательными.

Генриетта засмеялась, но я почувствовала в ее смехе истерические нотки.

– Хватит, Генриетта, – строго сказала я. – Для того чтобы выбраться отсюда, нам понадобится весь наш здравый смысл. Надо осмотреться.

Она схватила мою руку.

– Нам надо держаться вместе. Пока вы здесь, я не боюсь… во всяком случае, боюсь не так сильно, как если бы оказалась тут одна.

– Что бы ни случилось, мы постараемся не разлучаться.

– Интересно, что о нас подумают в госпитале?

– Что мы нарушили приказ и отстали от группы.

– Это группа отстала от нас! Как вы думаете, кого-нибудь пошлют на поиски?

– Конечно, нет. Люди в госпитале нужны для гораздо более серьезных дел.

– Анна, Анна, что с нами будет?

– Посмотрим. Надо быть наготове и воспользоваться любой возможностью, чтобы выбраться из этого ужасного места.

– Но как? И даже если нам это удастся, мы даже не знаем, где находимся.

– Мы сможем найти дорогу на пристань, а больше нам ничего и не нужно. Там везде можно достать лодку. Тс-с, тише! Кажется, кто-то идет…

Дверь открылась. На пороге стоял наш темноволосый похититель.

– Пошли, – скомандовал он.

– Куда вы нас ведете? – спросила я.

Ответа не последовало.

Мы с Генриеттой посмотрели друг на друга. Именно о такой возможности мы и говорили, и вот она представилась. Надо быть начеку. Незнакомец, крепко держа нас за руки, повел по лестнице. Там он ненадолго отпустил Генриетту, да и то только потому, что ему надо было постучать в дверь. Из-за двери послышался чей-то голос, она распахнулась, и незнакомец втолкнул нас внутрь.

Шторы были опущены. В комнате царил полумрак. Мне удалось рассмотреть стол, на котором стояла изысканно украшенная лампа, дававшая слабый свет. На диване полулежал мужчина в тюрбане. Его облик показался мне смутно знакомым.

«Не может быть, – подумала я, – и тем не менее…» Стоило ему заговорить, как я поняла, что не ошиблась.

– Парочка соловьев, – произнес знакомый голос.

– Доктор Адер! – заикаясь, пробормотала Генриетта.

– Я так и знал – ничего хорошего от женщин ждать нельзя. Зря их сюда прислали.

– Но что все это значит? – строго спросила я.

Страх, испытанный нами в течение последнего часа, прошел. Теперь я задыхалась от негодования.

– Нас привезли сюда насильно, помимо нашей воли. Нас уверили, что мы едем на пристань…

Я взглянула на Генриетту. Ее настроение тоже изменилось – в глазах читался восторг, оттого что наше приключение принимает не такой, как казалось, трагический оборот.

– Все очень просто, – начал доктор Адер. – Две глупые женщины позволили себе немного побродить по базару и поглазеть по сторонам. Их чуть не ограбили, но в последний момент незнакомец спас их и привез сюда. Благодарите судьбу, что на вас была надета форма! Косынки, которые вы носите, оказались вашим талисманом. Ускюдарский госпиталь!.. Его здесь знает каждый. Вот почему вас привезли сюда.

– К вам? – спросила я.

– У меня есть друзья в этом городе. Все знают, что я работаю в Госпитале. И когда парочка беспечных соловьев вылетает из гнезда, а потом ее обнаруживают в грязных кварталах Стамбула, соловушек хватают и доставляют ко мне.

– Просто невероятно! – воскликнула я.

– Но зачем вам это? – поинтересовалась Генриетта.

– Действительно, зачем? – с иронией переспросил он. – Но я удивлен тем, что вам позволили одним гулять в городе.

– Мы приехали группой, – объяснила Генриетта.

– И вы потеряли остальных?

– Это они потеряли нас. Мы остановились, чтобы купить кое-что, а в это время их и след простыл.

– Но что это за место? – вскричала я. – И что вы тут делаете? Это не госпиталь.

– У меня есть жизнь помимо госпиталя, – пояснил доктор Адер. – А почему я здесь – это мое личное дело.

– Да еще и одеты как султан! – хихикнула Генриетта.

Бедная девочка! Она действительно пережила шок и сейчас все еще находилась на грани истерики.

– Я уверен, что вы обе прекрасно воспитанные молодые леди, и наверняка ваши наставники много раз говорили вам, что в приличном обществе не принято задавать неуместных вопросов.

– Мне кажется, мой вопрос не такой уж неуместный, – запротестовала Генриетта и хотела добавить что-то еще, но я ее перебила:

– Не будете ли вы так добры объяснить нам, что все-таки произошло?

– Охотно. Вас обнаружил на улице один мой друг. Он понял, что вы легко можете попасть в беду. Некоторое время он следовал за вами, пока вы не оказались там, где вас могли ограбить… а может быть, и сделать кое-что похуже. Он пришел вам на помощь, а поскольку по формам сестер милосердия было нетрудно понять, откуда вы, он и привез вас ко мне. Вам сегодня очень повезло – во-первых, потому что вы надели форму, а во-вторых, потому что я оказался здесь. Боюсь только, что вам очень попадет, когда вы вернетесь в госпиталь с опозданием, Но пусть это послужит вам хорошим уроком – никогда, слышите, никогда не ходите по улицам Стамбула одни! Это вам не Бат или Челтнем, где, кстати, хорошо воспитанным молодым леди тоже не подобает ходить одним. Это чужая страна, отличная от той, где вы постоянно живете. Здесь другие нравы, обычаи, порядки… Словом, здесь вам не Англия, запомните это. А сейчас я угощу вас кофе. Тем временем придет мой друг, который и доставит вас обратно в госпиталь.

– А вы?.. – начала было я. Он изумленно поднял брови. Я смутилась.

– Я… просто подумала, что вы тоже, может быть, захотите вернуться, – залопотала я. – Раненых поступает все больше и больше. Мне кажется…

Незаметно оглядывая комнату, я взглянула на него. В этом тюрбане Дамиен выглядел так необычно: его трудно было узнать – глаза стали еще темнее, в их глубине разгорался огонь.

– Как я понимаю, вы упрекаете меня за то, что я предаюсь утехам вместо того, чтобы работать, – наконец произнес он.

– Но вы действительно нужны в госпитале!

Он посмотрел на меня со странной улыбкой, смысла которой я совершенно не поняла.

В этот момент послышался стук в дверь. Вошел человек с медным подносом в руках. На нем стояли чашки с кофе и лежали сладости. Доктор Адер произнес несколько слов на языке, который был мне незнаком, и человек вышел, оставив поднос на столе.

– Вам надо немного подкрепиться, – обратился к нам доктор Адер. – Попробуйте, какой кофе они здесь пьют. Мне кажется, он вам понравится.

Мы сели рядом с ним на диван и начали пить густой сладкий кофе и есть пирожные, испеченные с большим количеством восточных пряностей.

– Я не сомневаюсь, что ваше крымское приключение уже начинает немного тяготить вас, – вдруг сказал доктор Адер. – Так обычно и бывает с подобного рода предприятиями – они никогда не оправдывают ожиданий тех людей, которые в них пускаются. Очевидно, вы воображали себя в накрахмаленных белых передниках и платьях, которые вам к лицу, – этакие ангелы милосердия для благодарных солдат. В действительности все оказалось немного по-другому, не так ли?

– Мы и не ожидали ничего другого, – возразила я. – Мы знали, что там будут страдания и трудности.

– Но такие трудности? Такие страдания?

– Мы уже кое-что знали о больнице, побывав в Кайзервальде, – сказала Генриетта. – Но в целом, должна признаться, вы правы. Я не могла предположить, что мы столкнемся с такими трудностями.

– А если бы могли, то ни за что не поехали бы сюда.

– Нет, – призналась Генриетта, – не поехала бы. А вот Анна все равно бы поехала. Да, Анна?

– Да, – ответила я, – обязательно. Доктор Адер посмотрел на меня с сомнением.

– Вы принадлежите к числу молодых особ, которые никогда не сознаются, что были неправы.

– Вы ошибаетесь. Я часто бываю неправа.

– В мелочах – возможно. А в важных вещах?

– Вы опять ошибаетесь. В моей жизни были важные события, в которых я потерпела неудачу, и я никогда не обманывала себя, думая, что это не моя собственная вина.

– Анна – человек очень необычный, – вмешалась Генриетта. – Можно сказать, редкий человек. Я поняла это сразу, как только увидела ее первый раз. Именно поэтому я приехала к ней, когда решила круто повернуть мою жизнь.

Он внимательно оглядел нас обеих, потом кивнул головой.

– Итак, вы решили остаться здесь до конца?

– Если вы имеете в виду – до тех пор, пока в нас будет нужда, – да, – ответила я.

– Но я надеюсь, что война скоро закончится, – добавила Генриетта. – Говорят, Севастополь долго не продержится, а это главное. Как только он падет, это будет означать конец войны.

– Те, кто это говорит, обманывают сами себя. Оптимизм – прекрасная вещь, он помогает жить. Но, возможно, лучше взглянуть на события трезво.

– Вы хотите сказать, что Севастополь выдержит долгую осаду? – спросила я.

– Русские хорошо понимают важность этого города, и они так же полны решимости удержать его, как британские и французские войска – взять.

– Мне кажется, я не вынесу всего этого долго, – задумчиво произнесла Генриетта.

– Тогда на вашем месте я бы вернулся в Англию. По-моему, некоторые из ваших коллег уже так и сделали.

– Уехали те, кто не представляет себе, что такое сестра милосердия, – сказала я. – Но я считаю, что сожалеть о таких людях не стоит.

Опять послышался стук в дверь. Доктор Адер что-то крикнул – как мне показалось, по-турецки, – и в комнату вошел человек, приносивший нам кофе, а с ним еще один мужчина – высокий, с темными глазами и волосами, но по сравнению с нашим хозяином он казался почти белокурым.

– Филипп! – обратился к нему доктор Адер. – Очень хорошо, что вы так быстро пришли. Позвольте представить – месье Филипп Лабланш, мисс Плейделл, мисс Марлингтон.

Филипп Лабланш поклонился.

– Эти леди имели несчастье заблудиться в городе, – объяснил доктор Адер. – Вы можете отвезти их назад, в Ускюдар?

– Это доставит мне огромное удовольствие, – сказал галантный француз.

Его глаза сияли от восхищения, причиной которого, я думаю, была Генриетта – она выглядела просто прелестно, несмотря на некрасивую форму.

– Я не предлагаю вам кофе, – продолжал доктор Адер, – потому что дамам нужно уезжать немедленно.

Он повернулся к нам и сказал:

– Месье Лабланш – один из наших доблестных союзников. Он сумеет позаботиться о вас.

– Я сделаю все, что в моих силах.

– Во дворе вас ждет экипаж. Он доставит вас на берег.

– Тогда нам нужно отправляться, медам, – обратился к нам месье Лабланш.

Мы поднялись.

– Мы должны поблагодарить вас, доктор Адер, – сказала я.

Он наклонил голову, принимая нашу благодарность.

– Что бы мы делали без вас… – добавила Генриетта и вздрогнула при воспоминании о том, что нам пришлось пережить.

– На это происшествие можно взглянуть и по-другому, – возразил доктор. – Рассматривайте его как полезный опыт, тогда в будущем, возможно, вы не будете так безрассудны.

– А я ведь действительно вообразила, что нас похитили, чтобы отвезти в чей-нибудь гарем, – откровенно призналась Генриетта.

– Надеюсь, вы не разочарованы тем, как обернулось дело.

Генриетта искренне рассмеялась.

– Все кончилось очень удачно. Благодарим вас, доктор Адер. Тысяча благодарностей!

– Вполне достаточно и одной, – ответил он. И мы ушли.

Как и сказал нам доктор Адер, во дворе нас ждал экипаж. Садясь в него, я подумала, что в этом деле осталось еще очень много загадок. Что он делает в этом таинственном доме? Неужели, одевшись по-восточному, он и живет как турецкий паша? Что все это может значить? Какой он все-таки загадочный человек! Чем больше я его узнавала, тем больше он меня интриговал.

Филипп Лабланш оказался очень обаятельным человеком, особенно по сравнению с доктором Адером. Когда мы проезжали по улицам старого города, он показал нам некоторые его достопримечательности. Уже смеркалось. С минаретов правоверных призывали на молитву. Город, прекрасный и таинственный, казался чарующим и вместе с тем зловещим. Я взглянула на Генриетту – ее артистическая натура была переполнена впечатлениями, нежные щеки заалели.

Филипп Лабланш пояснил, что он служит во французской армии и что доктор Адер – его большой друг.

– Замечательный человек! – восторженно произнес он. – Я не знаю никого, кто мог бы с ним сравниться. Он… как бы это сказать…

– Уникальный? – подсказала я.

– А что такое «уникальный»?

– Это человек, не похожий ни на кого, единственный в своем роде.

– О да, – согласился Лабланш, – доктор Дамиен Адер именно таков.

– Вы читали его книги? – спросила я.

– О конечно! Они переведены на французский, и я их читал. Но, наверное, это не совсем то. Когда-нибудь я обязательно прочту их на языке доктора Адера.

– Он любит опасности.

– Они придают смысл его жизни.

– Наверное, и в вашей жизни случались опасные приключения, месье Лабланш.

– Да, конечно, но они в основном связаны с войной.

– Наверное, – вмешалась Генриетта, – мы не должны спрашивать, чем именно вы занимаетесь.

– Да, вы все правильно понимаете.

– Тогда мы и не будем спрашивать, – продолжала Генриетта, – а постараемся сами догадаться. Но вряд ли наши догадки будут верны.

– Как мило с вашей стороны! Значит, вы будете думать обо мне?

– Это вы очень милы – ведь вы везете нас домой.

– Видите ли, доктор Адер прав – дамам не пристало гулять в этом городе одним.

– Представляете, мы вообразили, что нас похитили для гарема какого-нибудь султана, – сказала Генриетта со смехом.

– О, это не так уж невозможно. Здесь такие вещи случаются. Иногда женщин действительно похищают. Видите ли, люди здесь очень отличаются от европейцев.

– Нам это известно, – сказала я. – В некоторых странах на женщин смотрят как на людей второго сорта, существующих единственно для того, чтобы ублажать мужчин.

– Увы, это так, мадемуазель. Поэтому, находясь в экзотических странах, надо быть готовыми и к экзотическим обычаям.

– Мы никогда не забудем этот день, правда, Анна? – воскликнула Генриетта. – Сначала несколько часов свободы. Какое блаженство! А затем мы потерялись… Какой ужас мы испытали, когда нас везли по улицам неизвестно куда. Он даже ничего нам не сказал! Да он и не мог этого сделать, не зная толком английского языка. И, наконец, мы очутились лицом к лицу с доктором Адером, который был одет как султан… Просто как в сказке!

Она смотрела на Филиппа Лабланша почти умоляюще. В ее взгляде ясно читалось – расскажите нам все, что вы знаете об этом удивительном докторе и его загадочном поведении.

Но, несмотря на все его очарование и готовность оказать нам любые другие услуги, Лабланш остался непреклонен и ничего нам не сказал, если ему, конечно, было что сказать.

Мы пересекали Босфор.

– Переезжаем из Европы в Азию, – торжественно произнесла Генриетта. – Звучит захватывающе, а между тем это всего-навсего узкая полоска воды. Но какой все же это интересный город! Мне бы хотелось узнать о нем побольше. Странно – мы живем в таком историческом месте и не видим ничего, кроме больничных коек.

– Я считаю, что вы просто великолепны, – сказал Филипп Лабланш. – Вы делаете столько добра этим несчастным людям!

– Доктор Адер придерживается на этот счет другого мнения, – возразила я.

– О нет! Он тоже считает, что вы приносите большую пользу. С этим никто не может спорить. Мы так много слышали о вас и о вашей изумительной мисс Найтингейл. Ее все считают героиней, даже больше, чем героиней, – святой. А вы, ее помощницы – вы ангелы милосердия. О вашем подвиге люди никогда не забудут.

– А вот мы сами совсем не чувствуем себя ангелами, е так ли, Анна? – засмеялась Генриетта. – Во всяком случае, не в госпитале. Хотя некоторые из раненых действительно нас любят, я в этом уверена. Но вот местное начальство… Они считают нас досадной помехой, не более того.

– Вы ошибаетесь. Просто у них не хватает времени, чтобы сказать вам, какое нужное дело вы делаете. Ведь в госпитале столько работы!

Мы подъехали к пристани.

– Я провожу вас до госпиталя, – сказал Филипп Лабланш.

– О, в этом нет нужды, – возразила я. – Мы теперь и сами доберемся.

– Но иначе я буду считать, что не до конца выполнил свою миссию. А, кроме того, должен вам сказать, что у меня есть дела в госпитале. Там много наших раненых, и мне иногда приходится приезжать туда.

– Значит, мы сможем еще когда-нибудь вас увидеть, – сказала Генриетта.

– Надеюсь. Более того – я постараюсь, чтобы так и произошло.

Мы поднялись на холм. Перед нами лежал госпиталь. В сумерках, когда безжалостное солнце не обнажало его убогого вида, он выглядел даже романтично. Казалось, что перед нами дворец султана.

– Мы так вам благодарны, – произнесла Генриетта. – Вы были очень любезны. Рядом с вами мы не чувствовали себя двумя заблудившимися дурочками. Правда, Анна?

– Да, конечно. Спасибо вам, месье Лабланш.

– Мне было очень приятно сопровождать вас.

Он улыбнулся и пожал мне руку, затем повернулся к Генриетте, которая тоже одарила его ослепительной улыбкой.

– Спасибо вам! – повторила она.

Он все еще держал ее за руку.

– Прощайте! – сказала Генриетта.

– О нет, не «прощайте»! Я часто приезжаю сюда и обязательно вас найду. Лучше скажем «до свидания». Мне кажется, так будет приятнее…

– Вы правы, – сказала Генриетта.

– Пойдемте же, – позвала я подругу. – Надеюсь, своим опозданием мы доставили не очень много хлопот.

И мы направились к госпиталю. Через несколько минут мы заступим на дежурство. Вот и конец нашему небольшому приключению. Но я не могла не думать о докторе Адере и о нашей невероятной встрече.

Взглянув на Генриетту, я поняла, что ее мысли заняты тем же…

Прощай, Ускюдар!

Мы много говорили о нашем приключении, когда, стоя с засученными рукавами у огромного таза, стирали простыни, погрузив руки в мыльную грязную воду.

– А вы знаете, – с каким-то подъемом заявила Генриетта, – мне кажется, что у него там гарем, и он живет, как султан. Когда нас привели к нему, я так и ждала, что вот сейчас он хлопнет в ладоши и скажет: «Уведите их, искупайте в молоке ослиц, украсьте щиколотки браслетами, надушите арабскими благовониями и доставьте к моему ложу».

– Я бы не удивилась. По-моему, он на все способен.

– Я тоже так считаю. Но согласитесь, Анна – он самый замечательный человек из всех, кого мы знаем.

– Самый странный – да. Я его ненавижу.

– А для меня он – загадка. Когда ему надоедает его работа в госпитале, он просто уходит оттуда и направляется к себе в гарем. Ну, кто бы мог подумать, что такое возможно? А вообще-то мне бы хотелось их увидеть, а вам?

– Увидеть кого?

– Как кого? Женщин из его гарема, конечно! Я представляю их себе черноглазыми, обольстительными… Они обводят глаза чем-то черным, и это делает их воистину пленительными. И вообще, когда женщина носит паранджу, в этом что-то есть. Представляете – скрыться от света, потому что так приказывает тебе твой господин и повелитель! В жизни восточных женщин есть только одна цель – нравиться мужчинам. Вообразите – нас бы доставили в его гарем и, увидев его, мы бы сделали реверанс и сказали: «Доктор Адер, я полагаю?»

– Ваше воображение порой уводит вас слишком далеко, – попыталась я урезонить подругу. – Не думаю, что у него там действительно гарем. Мне кажется, в таких местах обычно принимают наркотики. Представляете – они все возлежат на диванах и курят кальян.

– А вы еще большая выдумщица, чем я! Я лично предпочитаю гарем. Но какой он все-таки интересный и загадочный человек! Никогда не встречала такого…

Словом, она говорила о нем постоянно.

Наступила зима. Задули ледяные ветры, и нам становилось все труднее сохранять в палатах тепло. Работы по-прежнему было много. Со времени приезда мисс Найтингейл и всей нашей группы, конечно, многое изменилось – улучшились организация и условия содержания больных и раненых, но все же сиделки и сестры милосердия всегда были заняты до предела.

Элиза теперь работала в так называемой кухне для больных, которую организовала мисс Найтингейл. Она купила на собственные средства и привезла с собой мясные экстракты и другие питательные вещества, которые считала необходимыми для выздоравливающих. Физическая сила Элизы оказалась на кухне весьма кстати – она легко ворочала огромные котлы и сковороды и, я думаю, приносила там больше пользы, чем ухаживая за ранеными в палатах.

Этель очень изменилась. Выражение счастья было постоянно написано на ее лице. Вскоре я угадала и причину, заметив, как тщательно она ухаживает за одним из раненых. Так осторожно перестилалась его постель, и так мило улыбалась сиделка раненому солдату, а он ей, что я поняла – эти двое достигли полного взаимопонимания.

Этель была девушкой мягкой, спокойной. Ее можно было бы назвать даже слабой, но эта хрупкость и беспомощность таили в себе неизъяснимое очарование, особенно в глазах мужчин, прикованных к больничной койке, – ведь рядом с такой девушкой самые тяжелые больные собирались и чувствовали себя более уверенными.

Однажды меня послали на кухню помочь приготовить еду для одного из наших пациентов. Там была и Элиза. Она обратилась ко мне:

– Вы заметили, как изменилась Этель?

– Да, – ответила я, – конечно, заметила.

– Она влюбилась.

– В одного из раненых. Я это поняла.

– Вот именно. Как я хочу, чтобы поскорей кончилась эта война! Надеюсь, что его не успеют вылечить и опять послать на фронт. Если он снова попадет в эту мясорубку, у него мало шансов вернуться.

– А что у него за ранение?

– Обычное – в грудь. Когда его привезли, доктора решили, что он уже не жилец. Ведь многие поумирали, а вот он выжил. Если хотите знать мое мнение, то я скажу так – любовь удержала его на этом свете.

– Так и он любит Этель?

– Как говорится, стрела Купидона поразила их обоих одновременно.

– Как это прекрасно! Она выглядит такой хорошенькой… Это счастье преобразило ее.

– Это точно. Удивительно все же, что с людьми делает любовь. Вы знаете, парень выздоравливает прямо на глазах. А она-то!.. Признаться, я за нее очень беспокоилась. Помните, что она удумала тогда, на корабле? Держу пари, что помните. Такое невозможно забыть. Ведь она могла сделать то, что задумала. У этих малышек, таких хрупких с виду, дьявольская решимость. Уж ежели они что решат, то, будьте спокойны, доведут дело до конца. Если бы вы тогда не вышли на палубу, лежать ей сейчас на дне!..

– Да, я с вами согласна.

– Ну вот, а она осталась жива. И знаете, мне кажется, что если этот солдат не помрет, с ней тоже все будет в порядке. Она начнет о нем заботиться, и, по-моему, малышке Этель только это в жизни и нужно.

– А как вы считаете, он на ней женится?

– Он так говорит. У него небольшая ферма где-то в деревне. Они владеют ею на пару с братом. Пока он здесь воюет, брат управляется на ферме. Для Эт вся эта история – просто подарок судьбы! Это Бог ей помог, не иначе. Правда, уж лучше парню поправиться к тому моменту, когда война уже закончится. И поедут они на свою ферму с нашей Этель…

– Элиза, – с чувством произнесла я, – вы очень хорошая женщина.

– Да вы что, с ума сошли? – с удивлением воскликнула она. – Вот что сделал с вами этот госпиталь, – произнесла Элиза после некоторой паузы.

– А теперь я скажу, наша работа научила вас лучше разбираться в жизни и в людях.

– Очень я буду рада, если малышка Этель устроит свою жизнь. Это именно то, что ей нужно. Не возвращаться же ей в прежнюю конуру на чердаке, где она шила с утра до ночи!.. Как вспомню, так прямо мороз по коже. Все равно она бы там больше двух лет не выдержала.

– Да мы бы ей и не позволили.

– Это как понимать – «мы»?

– Мы – это вы и я.

– А какое это к вам-то имеет отношение?

– Такое же, как и к вам.

Элиза сощурила глаза, внимательно оглядела меня и неожиданно рассмеялась.

– Вы помните, что сказали обо мне пару минут назад?

– Да.

– Ну, так вот, я могу сделать вам тот же комплимент.

– Благодарю вас.

Я уже собралась уходить, когда Элиза сказала.

– Вот что я вам еще скажу – кое-кого поразила та же болезнь, что и Этель.

– Какая болезнь?

– Да любовь эта самая!

– О! И кого же?

– Генриетту.

– Вы думаете, что она тоже влюбилась? Но в кого?

– Вот уж не знаю. Но сомнений нет – она точно влюблена. Это прямо написано у нее на лице. Я больше вам скажу – я это заметила после вашей поездки в город, ну, когда вы заблудились и вернулись очень поздно.

– Понятно.

– Я внимательно посмотрела на ее лицо. Бог мой, оно прямо светилось! И раньше я видела такое, поэтому сразу все поняла.

– Но все же, мне кажется, что вы ошибаетесь. Ей просто не в кого влюбиться.

– А я считаю, что она, тем не менее, влюбилась, – упрямо стояла на своем Элиза. – Старого воробья на мякине не проведешь.

– Если это действительно так, я скоро об этом узнаю. Она наверняка мне расскажет.

Интересно, что же на самом деле случилось с Генриеттой?..

Все последующие дни мы были заняты изнурительной работой. Хотя раненых стало немного меньше, чем раньше, они все еще продолжали прибывать из-под Севастополя. Так как у них не было соответствующей одежды, многие обморозились, а из-за нехватки пищи еще и оголодали. В течение дня мы трудились практически без перерыва и лишь ночью могли урвать несколько часов сна на неудобном диване.

Время от времени разговаривая с Генриеттой, я поняла, что именно имела в виду Элиза – от моей подруги и в самом деле исходил какой-то новый внутренний свет. Но что меня удручало больше всего, так это то, что она без устали говорила о докторе Адере.

– Интересно, появится ли он в госпитале? Без него так пусто, правда? Скука… Но какой все же замечательный человек! Представляете, он сейчас развлекается в своем гареме, а мы тут работаем как лошади!..

– Что касается меня, то я его просто презираю. Он – прекрасный врач, и сейчас, когда мы испытываем такую острую нужду в докторах, он спокойно удаляется из госпиталя, чтобы предаться сомнительным удовольствиям.

– Да, такого человека нелегко узнать до конца.

– Может быть, было бы лучше совсем его не знать.

– Напротив, мне бы хотелось выяснить о нем как можно больше.

Этот блеск в глазах, эта восторженность в голосе… О Боже, только не это, подумала я. Генриетта не такая дурочка, чтобы влюбиться в него. А впрочем, почему бы и нет?.. Однако он уехал, и, возможно, мы никогда его больше не увидим. Я вспомнила о своем намерении разоблачить доктора Адера перед всем светом, помешать ему и дальше использовать людей так, как он использовал Обри, не допустить продолжения его безжалостных экспериментов, в результате одного из которых я потеряла сына. Впрочем, это не совсем верно. На самом деле он не покушался на жизнь Джулиана – он просто не потрудился его спасти. Ему захотелось в очередной раз поставить научный эксперимент, и он сделал это, не задумываясь о последствиях, так же, как в случае с тем несчастным солдатом, которого заставил страдать без нужды ради приобретения «опыта», по его выражению.

Он был бессердечен и жесток. И ненависть овладела моим сердцем. Но странное дело – именно потому, что я так сильно ненавидела доктора Адера, теперь, когда его не было рядом, госпиталь для меня опустел. Раньше, когда он работал в Ускюдаре, я всегда знала, что могу его невзначай встретить, и чувство ненависти и презрения к этому человеку наполняло мою жизнь смыслом, воодушевляло меня и даже в какой-то степени примиряло со скукой и однообразием нашего ежедневного существования в госпитале.

Однажды, в госпитале, я столкнулась с Филиппом Лабланшем. Он очень обрадовался и объяснил мне, что периодически бывает здесь. Галантный француз также выразил надежду, что стамбульское приключение мне никоим образом не повредило. Я заверила его, что со мной все в порядке, и еще раз поблагодарила за то, что в тот день он доставил нас до самого дома.

– И вы больше не были в Константинополе? Я покачала головой.

– Тот раз был исключением – ведь обычно у нас здесь очень много работы. Для увеселений совсем не остается времени.

– Скоро Севастополь падет, и тогда, мне кажется, у вас появится больше свободного времени. Вот тут-то вы и сможете осмотреть этот потрясающе интересный город.

– Я обязательно так и сделаю, перед тем как уехать на родину.

– Но вряд ли вам удастся покинуть госпиталь сразу же после окончания войны. Возможно, вам придется задержаться, чтобы долечить ваших пациентов. А вот потом…

Он дружелюбно улыбнулся мне и спросил:

– А где ваша подруга?

Я объяснила, где он может ее найти, и месье Лабланш, изящно откланявшись, отошел.

Позже, увидев Генриетту, я спросила, виделась ли она с французом.

– Да, – ответила она. – Филипп очень элегантный. Просто душка, правда?

– Да, я тоже считаю, что он очарователен.

– Он говорит, что довольно часто бывает в госпитале. И весьма любезно предложил показать нам Константинополь.

– К сожалению, мы тут находимся не в качестве туристов.

– Действительно жаль. Только я должна признаться, что мне очень хотелось бы еще раз увидеть нашего таинственного доктора.

Я вопросительно посмотрела на подругу, и она продолжала:

– Я надеюсь, что вы скучаете по нему так же сильно, как и я.

– Скучаю по кому?

– По нашему «дьяволу».

Я деланно рассмеялась. Мне было очень неловко – слова Элизы не шли у меня из головы.

– Хорошо если бы ему надоел этот гарем и он вернулся наконец в госпиталь.

– Мне кажется, трудно ожидать, что такой человек, как доктор Адер, откажется от удовольствия в пользу работы.

Генриетта рассмеялась.

– Простите меня, Анна, но я ничего не могу с собой поделать. Вы глядите так строго – как всегда, когда разговор заходит о нем. И в то же время, мне кажется, что он притягивает вас так же, как и меня. Кстати, вы все еще хотите претворить в жизнь ваш план?

– Если вы имеете в виду хочу ли я разоблачить его, как собиралась, то я отвечу – да.

– И вы по-прежнему считаете, что его надо разоблачить? Но ведь мы о нем так ничего толком и не знаем. И именно это делает его таким загадочным и привлекательным. Я уверена, что он одержит верх, если мы решимся пойти на открытый конфликт.

Генриетта улыбнулась как бы про себя, а я с горечью подумала: она просто зачарована этим Адером…

Наверное, я тоже. Но у меня все по-другому. Я знаю, насколько этот человек опасен для окружающих. Видя разрушение личности моего мужа, я понимала, что винить в этом надо именно доктора Адера. Прочитав его книги, я многое узнала о нем – в них виден был мятежный языческий дух, нечто не свойственное цивилизованному человеку.

Я знала, что Генриетта может действовать очень импульсивно. Потому продолжала волноваться за мою подругу. Что если Адер вернется и заметит ее чувство к нему? Как он себя поведет – попытается воспользоваться этим? Я боялась, что да.

Надеюсь, что он никогда не вернется, твердила я себе.

А в глубине души хотела его возвращения…

К палатам примыкала небольшая комнатка, в которой хранились медицинский инструментарий и лекарства. Однажды, когда я искала нужные мне медикаменты, зашел Чарлз Фенвик. Он выглядел очень усталым. Как и все остальные врачи госпиталя, он работал очень напряженно, кроме того, его, как и их, угнетало постоянное отсутствие самого элементарного.

– Это вы, Анна! – приветливо произнес он. – Я рад, что вы тут одна, мне необходимо поговорить с вами.

– Мне кажется, мы уже так давно не говорили с вами вдвоем, – откликнулась я.

– Хотя оба наши госпиталя составляют как бы одно целое, мы почему-то редко видимся.

– Как ваши дела?

– Похвастаться нечем. Эта проклятая осада! Скорей бы уж она кончилась… Раненых в последнее время стало меньше, но зима продолжает убивать наших солдат. А еще холера, дизентерия… Они всегда были нашими врагами, более страшными, чем русская армия. Но конец все же наступит. Не могут же они держаться вечно!

– Но русские очень решительны и привыкли к страданиям. Вспомните, что случилось с Наполеоном, когда он двинулся на Москву.

– Сейчас все по-другому. Севастополь падет рано или поздно. Конечно, удивительно, что он держится так долго, но вечно это продолжаться не может. А тогда конец войне. Но я не об этом хотел бы поговорить с вами, а о нас.

– О нас? Вы имеете в виду… докторов?

– Нет, Анна. Я имею в виду вас и меня.

Я вопросительно глянула на него. Чарлз взял меня за руку.

– Я думаю о том времени, когда кончится война, и мы вернемся домой. А вы когда-нибудь думали об этом?

– Да. Иногда.

– Вы собираетесь вернуться в ваш лондонский дом?

– А больше мне некуда ехать. Мисс Найтингейл собирается начать переустройство лондонских больниц, и я была бы рада работать вместе с ней.

– Думали ли вы о браке?

– О браке? Нет.

– Я чувствую, что ваше присутствие очищает меня от всего того ужаса, который окружает нас здесь. Мне хотелось бы все забыть – запахи, кровь, страдания – словом, все то, что сейчас составляет часть нашего повседневного существования.

– Но разве все, что вы перечислили, – не непременные атрибуты профессии доктора и сестры милосердия?

– Отчасти да, но не те ужасные страдания и боль, которые мы видим здесь, не те страшные болезни, которые вызываются в первую очередь отсутствием санитарии. Истощение и незаживающие раны, которых можно было бы избежать. Переживать настоящее мне помогают лишь постоянные думы о будущем.

– Мне кажется, мы все это чувствуем.

– Я мечтаю о том, что, когда кончится война, у меня будет небольшая практика, возможно, где-нибудь в деревне… Впрочем, если вы пожелаете, это мог бы быть и Лондон.

– Я?

– Я хотел бы, чтобы вы были рядом со мной, Анна.

– Правильно ли я вас поняла?

– Думаю, да.

– Значит, вы делаете мне предложение?

– Именно так.

– Но Чарлз, я думала…

– Что вы думали?

– Я знала, что вы хорошо ко мне относитесь, но я думала, что по-настоящему вас интересует Генриетта – я имею в виду, в этом смысле.

– Конечно, Генриетта мне нравится, но люблю я вас.

– Признаться, я очень удивлена.

– Моя дорогая Анна, я люблю вас. Мне нравится ваша энергия и ваша серьезность, ваша преданность делу. Словом, я люблю в вас все! Если вы согласитесь выйти за меня замуж, как только кончится весь этот ужас, у меня появится цель в жизни, мне будет о чем мечтать…

Он взял мои руки в свои и посмотрел мне в глаза.

– О Чарлз, – только и могла вымолвить я, – мне так жаль… Я совершенно не готова к такому предложению.

Понимаю, что выражаюсь сейчас как кисейная барышня, но то, что я сказала, – правда. Мне и в голову не приходило, что вы… Я всегда считала, что вы любите Генриетту.

– Ну а теперь, когда вы знаете, как обстоят дела, что вы скажете?

Я молчала. Мне представилось, что Чарлз получит врачебную практику в деревне. Меня могла ждать новая жизни в новом доме – милом коттедже, увитом зеленью. Рядом стоит старая церковь, а вокруг нее столетние тисы, на траве сверкает роса, прелая земля источает родной запах. Тихо шумит дождь, он ласкает своими струями маргаритки и лютики… Как это заманчиво!

Он не сводил с меня глаз.

– Чарлз, – наконец произнесла я, – вы не все обо мне знаете.

– Ну и прекрасно! Это будет так восхитительно – узнавать друг друга.

– Пока мы здесь, – напомнила я ему, – все выглядит иначе. Вы можете принять решение, о котором потом будете жалеть.

– Не думаю, что когда-нибудь пожалею о своем решении.

– Повторяю – вы меня совсем не знаете.

– Напротив, я знаю вас хорошо. Разве я не наблюдал вас в Кайзервальде? И здесь, в Ускюдаре? Знаю, что у вас сильный характер, вы честны, добры, преданы делу. Я видел, как вы всей душой стараетесь облегчить страдания раненых.

– Да, вы видели сестру милосердия, это правда. И я хорошая сестра милосердия, не буду отрицать этого из ложной скромности. Но это только одна сторона моего характера. Я не могу сейчас думать о браке и не готова к этому.

– Я понимаю, что мое предложение прозвучало для вас несколько неожиданно. Но подумайте о нем. Я люблю вас, Анна. Мне кажется, нам будет хорошо вместе. Наши интересы в жизни во многом совпадают.

– Постойте, Чарлз! Я должна вам кое-что рассказать. Дело в том, что я уже была замужем.

– Не может быть!

– Да. И у меня был ребенок.

– И где же ваш муж?

– Он умер.

– Понятно. А ребенок?

– Он тоже умер. Мой брак не был счастливым. Мой муж был наркоманом, и, в конце концов, эта пагубная страсть его убила. А мой ребенок умер, не дожив и до двух лет.

Невольные слезы показались у меня на глазах. Он заметил их и сочувственно сжал мне руку.

– Моя дорогая, моя бедная Анна! – проникновенно сказал он.

– Я еще не до конца оправилась от этого горя, – немного успокоившись, произнесла я.

– Да, понимаю.

– Я опять взяла свою девичью фамилию и начала жить как незамужняя женщина. Мне казалось, что так будет лучше. Мне так тяжело говорить о своем браке и о смерти моего сына, но вам я решила все рассказать, чтобы вы лучше поняли, почему я не могу сейчас думать о вторичном замужестве.

– Со временем это пройдет.

– Не знаю. Пока мне кажется, что это произошло совсем недавно. Я думаю, что никогда не оправлюсь от смерти моего ребенка.

– После такой трагедии есть только один способ выжить, – сказал он, – родить других детей.

Я молчала.

– Анна, – продолжал он, – не отказывайте мне сразу. Просто подумайте о моем предложений, представьте, какую жизнь я вам предлагаю. Это придаст нам обоим силы. Нам будет легче выжить в этом… аду, если у нас будет о чем мечтать. Не может же война длиться вечно! Конец близок, я уверен. А потом у нас – у вас и у меня – будут дети. Только так можно окончательно похоронить прошлое. Нельзя же всю жизнь предаваться горю, даже такому, как ваше.

С этими словами Чарлз поцеловал мне руки. Я чувствовала к нему глубокую симпатию. Этот прекрасный человек действительно сделает все, что в его силах, чтобы помочь мне начать новую жизнь. Путь, который он мне предлагает, отличен от пути, выбранного мной, – пути ненависти и мести. Я представила себя женой деревенского доктора. Вот я на зеленом, цветущем газоне в окружении всей своей семьи. У меня родятся дети. Возможно, они будут немного походить на Джулиана… Я буду их очень любить. Они наверняка смогут заполнить ту горестную пустоту, которую я ощущаю с тех пор, как потеряла сына.

Не знаю, сколько времени прошло в этих мечтах. Наконец я очнулась, и мне стало стыдно, что я позволила себе отвлечься от работы.

– Мне необходимо идти, – сказала я.

– И все же подумайте о том, что я сказал, – настаивал Чарлз.

Я покачала головой, но в глубине души была уверена, что непременно подумаю.

Он нежно поцеловал меня и тихо сказал:

– Анна! Я люблю вас.

Я не рассказала Генриетте о предложении Чарлза, просто не могла себя заставить. Потому что чувствовала – она попытается уговорить меня выйти за него замуж. Чарлз очень нравился Генриетте, это я точно знала, она не раз высказывалась о нем как о хорошем враче и прекрасном человеке. Иногда мне и самой казалось, что брак с ним – самый лучший выход для меня. Неужели я хочу прожить всю жизнь в одиночестве? Конечно, мне хотелось бы работать сестрой милосердия в одной из новых больниц, которые мисс Найтингейл собиралась открыть по возвращении в Англию. И это все? Этого мне будет достаточно? Я уже один раз испытала счастье материнства и сейчас чувствовала, что если у меня не будет больше детей, я буду считать свою жизнь прожитой понапрасну.

Подобно многим нашим коллегам, я обожала Флоренс Найтингейл, можно сказать, боготворила ее. Ее несгибаемая воля, неизменная преданность выбранной ею гуманной профессии, спокойствие и вместе с тем неиссякаемая энергия производили впечатление даже на тех людей, которые поначалу были настроены весьма скептически относительно задуманного ею предприятия. Ради дела она отреклась от брака и материнства… Но ведь она ни разу не держала на руках рожденного ею ребенка! А я была матерью и твердо знала, что никакие другие радости жизни не заменят мне этого счастья, уже однажды мною испытанного.

И вот передо мной открывалась новая дорога. Я могу выйти замуж за Чарлза, стать женой и матерью. Могу, наконец, повернуться спиной к своему прошлому, оставить бесплодные мечты о мести. Теперь, когда у меня появилась возможность устроить свою жизнь по-новому, эти мечты предстали передо мной в своем истинном свете – детскими и наивными. Только дети, испытав боль, вымещают свою злость не на том, что эту боль причинило, а на том, что первым подвернется под руку. Обри действительно был слабым человеком и легко подпадал под чужое влияние. Никогда человек с большой силой воли не стал бы жертвой пагубного пристрастия к наркотикам, а он стал. Я винила в его падении доктора Адера – и он действительно был отчасти виноват, – но все же, по моему глубокому убеждению, судьба человека находится, прежде всего, в его собственных руках.

Но, рисуя в воображении картины будущей счастливой жизни в Англии – деревенская врачебная практика, муж, дети, – я одновременно не могла отделаться от мысли, что Дамиен Адер смеется надо мной.

Но я забуду его, повторяла я вновь и вновь.

И в то же время понимала, что не смогу. Что-то демоническое было в его характере. Я была уверена, что он околдовал Генриетту. А меня?..

Он путешествовал по Востоку, жил среди туземцев, познал их обычаи и нравы, более того – он им следовал. Возможно, ему стали доступны их древние тайные знания – загадочные, мистические, может быть, связанные с потусторонними силами. Он, безусловно, не похож ни на кого из знакомых мне мужчин, и его нельзя судить по обычным меркам. А что он делал в том доме без окон, в Константинополе, где мы встретили его, одетого по-турецки? Что все это значит?..

Я попыталась опять сосредоточиться на мыслях о Чарлзе и его предложении, но «дьявольский доктор» все не шел у меня из головы.

Неожиданно я столкнулась с ним лицом к лицу.

В своем белом халате он совершал утренний обход палат как ни в чем не бывало, как будто он никуда и не отлучался, коротко кивнул мне, давая понять, что в его внезапном появлении в госпитале нет ничего необычного.

Однако вскоре его присутствие дало себя знать. Он нашел непорядок в палатах, в котором обвинил сестер милосердия. По его словам, раненым не оказывают должного внимания. Как будто ему не было известно, что бедные девушки буквально валятся с ног от усталости после многочасовой работы без передышки! Странно было слышать подобный упрек от человека, который без зазрения совести позволил себе удалиться на отдых, как только почувствовал в нем нужду…

Во мне кипел гнев против доктора Адера. Сейчас я ненавидела его даже больше, чем когда видела в последний раз.

По его мнению, сестрам милосердия не следовало оставаться подолгу на одном месте, поэтому он распорядился, чтобы нескольких наших коллег отправили в гарнизонный госпиталь, а на их место прислали других.

Генриетте и Этель предстояло в числе прочих вернуться в гарнизонный госпиталь. Эта новость повергла нас в смятение – ведь если мы окажемся в разных местах, мы почти не сможем видеться друг с другом.

Впрочем, Генриетта довольно легко с этим примирилась, чего нельзя было сказать об Этель. Бедная девушка была просто убита.

– Вы понимаете, – жаловалась она Элизе и мне, – если меня ушлют, я не смогу видеть Тома. Мы расстанемся навсегда.

– Но вы сможете иногда навещать его, – попыталась я ее утешить.

– Все равно это уже не то. Ведь я так за ним ухаживала! И еще ничего ему не сказала. Мне кажется, эта новость его убьет.

– И кому пришла в голову эта сумасшедшая идея – тасовать людей, как колоду карт? – грозно спросила Элиза.

– Кому же еще, как не этому доктору Адеру, – в сердцах ответила Этель. – Он считает, что мы работаем недостаточно старательно. Он проходил по палате, когда я сидела рядом с Томом, и, должно быть, видел нас.

– Но это так глупо! – возмутилась я. – У сестер милосердия так много работы. Конечно, им нужно время от времени отвлечься на что-то другое. Он просто хочет доставить людям неприятности.

Словом, Этель была в отчаянии.

Через некоторое время после нашего разговора Элиза отозвала меня в сторону и сказала:

– Малышка Этель не просто огорчена – боюсь, что этот перевод в другой госпиталь задушит их любовь в самом зародыше. А не могли бы вы что-нибудь сделать?

– Но как?

– Поговорите с ним… с нашим всемогущим доктором.

– Вы думаете, он прислушается к моим словам?

Она внимательно посмотрела на меня и произнесла с расстановкой.

– Да, думаю, что к вашим прислушается.

– Да он презирает нас всех! И я не сделала ничего такого, что выделяло бы меня в его глазах среди прочих сестер.

– А я думаю, что он вас особенно отмечает. То есть я хотела сказать – все остальные для него просто мебель, причем не самая полезная и нужная.

– Мне кажется, что даже он прекрасно понимает, какую огромную работу выполняет здешний персонал.

– Может быть, и понимает, да только никогда не покажет этого. Он ведь – всемогущий доктор, а сестры милосердия – просто служанки, которые должны являться по первому его зову.

– И вы полагаете, что я смогу его изменить?

Элиза кивнула.

– Во всяком случае, попытаться стоит.

Этот фантастический проект вначале только насмешил меня, но все же я решила рискнуть.

Возможность представилась в тот же день. Я увидела, что доктор Адер направился в комнатку, где Чарлз сделал мне предложение. Я последовала за ним.

– Доктор Адер!

Он обернулся и посмотрел на меня. В ту же минуту я почувствовала, что гнев и отвращение охватывают меня с новой силой.

– Мисс… э…

– Я знаю, что вы сочтете непростительной дерзостью с моей стороны обратиться к вам…

Я сделала паузу. Он не сделал попытки отрицать мои слова.

– Но мне нужно сказать вам кое-что. Я уверена, что это ваша идея – перевести некоторых сестер милосердия из Главного госпиталя в гарнизонный и наоборот.

– И вы полагаете, что я буду обсуждать свои планы с вами? – любезно осведомился он.

– Я бы просила вас именно этот план обсудить со мной.

– Могу я узнать, почему?

– Да. Вы переводите сестер по своему произволу, не считаясь с тем, какую работу они выполняют.

– Я прекрасно знаю, что они делают.

– И презираете эту черную, грязную работу. Но, доктор Адер, уверяю вас – эта работа очень важна, и врачи должны быть благодарны мисс Найтингейл за то, что она нашла людей для ее выполнения.

– Спасибо вам, мисс… э…, за то, что напомнили мне о моем долге.

– С нами работает сиделка по имени Этель Картер. Ее переводят в другой госпиталь. Но этого делать нельзя!

Он удивленно поднял брови. Его черные глаза, казалось, изучают меня с хладнокровной, циничной усмешкой.

– Позвольте мне объяснить все, – продолжала я.

– Прошу вас.

– Она влюбилась в молодого солдата, одного из наших пациентов. Его состояние явно улучшилось, да и ей это пошло на пользу. Их нельзя разлучать.

– Но это все же госпиталь, а не свадебная контора, мисс… э…

– У вас, как я вижу, затруднения с моей фамилией. Позвольте напомнить, что меня зовут Анна Плейделл.

– Да, мисс Плейделл.

– Я согласна с вами – здесь не брачная контора. Более того – пробыв тут достаточно продолжительное время, я прекрасно знаю, что этот госпиталь – место величайших страданий.

Мой голос задрожал.

Я попыталась сдержать эмоции и, кое-как справившись с собой, сказала:

– Если солдат может стать хоть чуточку счастливее, разве это не будет способствовать его выздоровлению? Хотя, наверное, вы не верите в подобные вещи.

– Откуда вам знать, во что я верю и во что не верю? Вы слишком много на себя берете, мисс Плейделл.

– Разве попросить вас о том, чтобы именно эта сиделка осталась в нашем госпитале, означает много на себя брать?

– Если ее имя стоит в списке тех, кого переводят в гарнизонный госпиталь, значит, она туда и отправится.

– А что будет с солдатом, который рисковал своей жизнью за родину и, возможно, еще отдаст за нее жизнь?.. Как быть с ним? Или его не нужно принимать во внимание, раз некий полубог уже соизволил составить свой важный список?

Его губы слегка дрогнули – без сомнения, ему понравилось, что я назвала его полубогом. Сам он считал себя таковым.

– Выслушайте же меня! – взмолилась я.

Мой гнев против него нарастал с каждой минутой. Передо мной стоял мой враг, человек, которого хотелось уничтожить, и как еще хотелось! Как ненавидела я его снисходительную усмешку! А он явно дразнил меня, наслаждался моим волнением, и меня охватило желание бросить ему в лицо обвинения, о которых впоследствии я, возможно, и пожалела бы.

– У меня нет другого выбора, – напомнил он мне, – ведь если бы я сейчас ушел отсюда, это было бы невежливо.

– Этого солдата привезли из-под Севастополя, – продолжала я, – полузамерзшего, израненного. Никто не думал, что он проживет хотя бы несколько дней. Этель Картер самоотверженно ухаживала за ним. Между молодыми людьми возникла симпатия. С этих пор он стал быстро поправляться. Должна сказать, что у нее самой тоже была нелегкая жизнь. Она потеряла ребенка.

Мой голос при этих словах предательски дрогнул.

– Том и Этель начали строить планы на будущее, на совместную жизнь. Они помогли и продолжают помогать друг другу. Их нельзя разлучать! О, конечно, вам такие чувства недоступны. Вы слишком умны, чтобы задумываться о подобных житейских мелочах. Когда вы устаете от работы в госпитале, вы просто уходите, и другие трудятся за вас… а вы удаляетесь, чтобы как паша предаться наслаждениям в…

– Продолжайте, – сказал он, заметив мои колебания. – Итак, где же я предаюсь наслаждениям?

– Вы сами прекрасно знаете, где. Я же, к счастью, невежественна в подобных делах и хотела бы оставаться в неведении как можно дольше.

– Невежество – не самое похвальное качество.

– Вы, по обыкновению, шутите. Но есть другие способы лечения, кроме тех, что вы практикуете. Можно попытаться сделать человека счастливым, посочувствовать ему… пробудить у него веру в будущее. Эти простые способы так же эффективны, как и медикаменты. Я понимаю, что с моей стороны очень глупо взывать к вам, да еще и рассуждать о вещах, которые в ваших глазах ничего не стоят. Вы – жесткий, безжалостный человек. Людские страдания для вас – ничто.

– Не подозревал, что мы так хорошо знаем друг друга, – произнес он с улыбкой.

– Я не понимаю вас.

– И тем не менее вы дали очень точное и подробное описание моего характера.

От испуга я онемела. Что я наделала? Только выставила себя дурой в его глазах.

Ни слова не говоря, я повернулась и вышла из комнаты.

Меня ждали мои обязанности. Выполняя привычные действия как автомат, я все время чувствовала, что у меня горят щеки, а на глаза постоянно навертываются слезы.

Зачем я все это говорила? Я дала ему понять, что ненавижу его, а он стоял и потешался надо мной. Он злой, побочный, жестокий человек! Ему и дела нет до человеческих страданий. Люди для него – всего лишь объекты научных исследований. Великий исследователь ставит эксперименты на их телах, чтобы познать что-то новое, обогатить науку и прославиться еще больше. О, если бы мне удалось, наконец, сбросить его с пьедестала и показать всему миру, каков он на самом деле!..

На следующий день я увидела Элизу на кухне.

– Вот и обменялись, – сообщила она мне. – Наши отправились в гарнизонный, а оттуда к нам, в Главный, поступили новые сестры и сиделки.

Она ткнула меня локтем в бок.

– А Этель-то осталась здесь! Она до смерти рада. Они с Томом прямо не могут оторваться друг от дружки.

Она подмигнула.

– Небось, поговорили с ним, а? Я кивнула.

Элиза громко рассмеялась.

– Ну вот, я же говорила, что вы сумеете!

– Возможно, это просто совпадение. Он ясно дал мне понять, что ничего не будет менять в своем решении.

– Уж эти мне мужчины! – сказала Элиза с понимающей ухмылкой. – Все они таковы. Мнят себя ну просто богами, и не подступись. Да какая, в конце концов, разница? Вы добились, чего хотели.

Она вдруг умолкла и пристально посмотрела на меня.

– Благослови вас Бог, Анна! – произнесла она с чувством. – Пусть у вас в жизни все будет хорошо. Вам нужны дети, вот что я вам скажу… Вам и Этель. Оно ведь как в жизни – одним они нужны, другим нет, а вот вам обеим так очень даже нужны.

Это была ужасная зима. Надеюсь, мне никогда больше не доведется пережить такую.

Меня не покидали мысли о наших бедных солдатах, стоявших на равнине вокруг Севастополя и мечтавших о том, чтобы непокорный город как можно скорее сдался. Как бы тяжело ни было положение осажденных, осознававших неизбежность поражения, они вряд ли страдали так же, как осаждающие.

Дело в том, что войска поразила болезнь, которую некоторые называли азиатской холерой, а другие – просто тюремной лихорадкой. Мне случалось видеть солдат, привезенных на арбах – своеобразных турецких повозках. Многие из них к моменту поступления в госпиталь уже были мертвы. Сердце разрывалось, когда мы видели, как турецкие рабочие роют могилы для наших воинов! Это были даже не могилы, а просто огромные ямы, куда сбрасывали многочисленные трупы.

Лихорадкой заболели и некоторые сестры милосердия и сиделки. Ураганом прошлась она по госпиталю. Мы все жили с сознанием возможной смерти.

Как приятно было видеть мисс Найтингейл, когда она совершала ежевечерний обход палат! Одетая в черное шерстяное платье с белым полотняным воротничком и нарукавниками, поверх которого красовался аккуратный передник, в белой шапочке с черной шелковой косынкой она легко двигалась, прямая, спокойная и строгая, между рядами кроватей, высоко неся лампу и время от времени останавливаясь, чтобы пощупать горячечный лоб одного раненого, утешить другого, улыбнуться и подбодрить третьего. На нее смотрели как на посланца иного мира, ангела, спустившегося с небес. Все люди, попавшие к нам в госпиталь с полей сражений, сразу понимали, какую огромную работу совершала эта замечательная женщина, чтобы хотя бы немного облегчить их страдания. Те, кто в повседневной жизни не обходились без крепкого словца, а то и просто ругательств, в присутствии мисс Найтингейл старательно подбирали выражения, чтобы не оскорбить ее слух.

Энергичная, грациозная, красивая женщина, державшаяся с исключительным достоинством.

Скромно одетая, она вызывала уважение и восхищение всех, кто хоть однажды видел ее.

Всю жизнь я буду благодарна судьбе за то, что мне посчастливилось работать рядом со знаменитой мисс Флоренс Найтингейл!

Всему на свете приходит конец. Вот и эта ужасная зима, хоть и неохотно, но уступила дорогу весне. В наш госпиталь теперь поступало все меньше раненых.

В воздухе повеяло не только весной, но и новыми надеждами.

Русские наверняка скоро сдадутся, авторитетно уверяли почти все, с кем мне приходилось разговаривать в эти дни.

С Генриеттой я теперь виделась не так часто, как раньше. Зимой, когда стояли короткие дни, мы работали не только в светлое время суток, но зачастую и ранним утром, и поздним вечером, урывая несколько часов для короткого отдыха, мгновенно погружались в сон, сраженные накопившейся усталостью.

В наш госпиталь частенько наведывался Филипп Лабланш. В таких случаях он всегда старался повидаться со мной. Я знала, что он общается и с Генриеттой. По мере возможности в Главный госпиталь старался приходить и Чарлз, но у него, как и у всех докторов, работы было еще больше, чем у нас.

Иногда он спрашивал меня:

– Вы все еще раздумываете над моим предложением?

И я отвечала:

– Да.

Порой мне казалось, что глупо так долго колебаться. Есть возможность прожить жизнь рядом с достойным человеком, я даже могла бы быть полезной ему в его работе. Я уже не девочка, смотрящая на жизнь наивными глазами, а была замужем и знаю, что это такое. Мне не нужен рыцарь в блестящих доспехах, который увезет меня на арабском скакуне. Мне представилась возможность начать новую жизнь – интересную, полную смысла, достойную. И все же я никак не могла решиться…

Наступление чудесной крымской весны воодушевило всех нас. Глядя, как в степи распускаются крокусы и гиацинты, мы надеялись, что война скоро кончится, и мы вернемся домой.

Благодаря военным корреспондентам о положении на фронте и о состоянии госпиталей стало известно на родине, и это вызвало бурю возмущения в прессе. Одним из положительных последствий такой, гласности явился визит в наш госпиталь мсье Алексиса Сойе, нового главы Реформистского клуба. Он прибыл с целью инспекции кухонь ускюдарского госпиталя. Как мы были благодарны мсье Сойе! Это был человек, по-настоящему преданный своему делу. Он сам выбрал солдат, которые, по его мнению, имели кулинарные способности, и направил их на работу в кухни, где лично обучил их приготовлению питательных и просто превосходных на вкус блюд. Обычно он проходил по палатам в сопровождении своих подчиненных, которые несли большие суповые котлы и раздавали раненым порции вкусного супа. Надо было видеть радость и благодарность наших бедных, измученных воинов! Мсье Сойе также пек превосходный хлеб. В довершение всего он изобрел чудо-чайник, из которого можно было напоить пятьдесят человек, причем вода все это время оставалась одинаково горячей. Словом, удивительный француз внес приятное разнообразие в нашу жизнь.

Иногда у нас бывали короткие минуты отдыха, но, как правило, свободное время Генриетты не совпадало с моим. Вообще же этой весной у нас все получалось, жить стало легче. Мы превозмогли страшную зиму, и было ясно, что Севастополь не выстоит еще одну. Значит, говорили мы себе, на следующий год в это же время мы уже наверняка будем дома.

Однажды произошло довольно забавное событие. В госпиталь неожиданно приехал весьма высокий турок в сопровождении двух внушительных слуг, одетых в широкие шаровары с золотыми кушаками и ливреи с пышным орнаментом.

Он начал оживленно что-то говорить, но мы не поняли ни слова. И тут кому-то пришла в голову мысль послать за доктором Адером.

Я надеялась, что и он не разберет языка, на котором объяснялся незнакомец.

– В конце концов, – сказала я Генриетте, – мы от него только и слышали, что он – великий знаток всех восточных языков. А так ли это на самом деле?

Однако доктор Адер прекрасно понял незнакомца, и между ними состоялся серьезный разговор.

Несколько сестер милосердия собрались вокруг мужчин, ожидая исхода переговоров, и среди них Генриетта, Элиза и я.

Наконец доктор Адер повернулся к нам и произнес:

– Я думаю, что мне следует немедленно повидать мисс Найтингейл. Дело в том, что этот джентльмен от имени своего весьма богатого и знатного хозяина предлагает солидную сумму денег за одну из наших служащих. Он желал бы, чтобы эта дама была доставлена в гарем досточтимого вельможи.

Мы все в изумлении уставились на доктора.

– Интересно, кого именно он выбрал, – продолжал он. – Хотелось бы взглянуть на эту леди.

Нам не пришлось долго ждать – прибывший солидный господин, улыбаясь во весь рот, приблизился к нашему кружку, подошел к Генриетте и учтиво ей поклонился. Затем он повернулся к доктору Адеру и что-то сказал ему на своем языке.

– Итак, он выбрал вас, – обратился доктор Адер к Генриетте.

Мне показалось, что в его взгляде промелькнул немой вопрос, как будто он недоумевал, какими именно особыми качествами Генриетта могла привлечь восточного человека. Должно быть, ее видели в городе – по моим сведениям, она несколько раз обедала в Константинополе вместе с Филиппом Лабланшем.

Создавшаяся ситуация явно развеселила Генриетту.

– И что вы ему ответите? – с улыбкой спросила она доктора Адера.

– Что вы не продаетесь.

– А это его не обидит?

– Я объясню ему все насколько можно тактично. Возможно, мне придется сказать, что вас уже заказал другой человек.

Генриетта хихикнула.

– Мне всегда было интересно узнать, каково это – оказаться в гареме какого-нибудь султана.

– Боюсь, что действительность не оправдала бы ваших ожиданий. А теперь было бы весьма кстати, если бы вы удалились и позволили мне покончить с этим делом. Мне понадобится весь мой такт – нельзя допустить, чтобы этот господин хотя бы в чем-то счел себя оскорбленным.

Мы ушли. Я обратила внимание, что присутствовавшие при этой сцене внимательно рассматривают Генриетту. Меня совершенно не удивило, что ее выбрали для гарема. Она была значительно симпатичнее любой из нас, держалась всегда очень живо и, несомненно, могла привлечь к себе внимание.

– Вам следует быть осторожнее, – предупредила я подругу. – Этот вельможа может попытаться похитить вас.

Примерно через неделю после описываемых событий под Севастополем началось оживление боевых действий, раненых стало поступать больше, чем раньше.

Обычно это происходило так – когда мы видели, что к госпиталю приближается арба, мы выходили навстречу вместе с мужчинами, которые должны были нести носилки с ранеными, стараясь, чтобы неудобства, неизбежно возникающие при транспортировке раненых, были минимальными.

Мое сердце разрывалось при виде их страданий. Я боялась этой работы, но постепенно все же привыкла, и хотя вид этих несчастных волновал меня так же, как и прежде, теперь я, по крайней мере, была готова к тому, что меня ожидало.

Как-то раз я увидела, как на носилки осторожно поднимают раненого солдата, который громко стонал от боли. Он показался мне знакомым. Солдат был грязен, его мундир пропитался кровью – словом, он выглядел так же, как и большинство поступавших в наш госпиталь воинов. И, тем не менее, я не могла отделаться от чувства, что знаю этого человека.

Я внимательно посмотрела на него еще раз, и мое сердце упало – к своему ужасу, в этом тяжело раненном молодом человеке я узнала Вильяма Клифта, мужа Лили.

– О Боже, – взмолилась я, – только не дай ему умереть!

Мне представилась Лили. Как она радовалась рождению сына! Сейчас она сидит дома и каждую минуту ждет новостей с фронта. Нельзя допустить, чтобы этой новостью стало сообщение о смерти ее мужа. Она так надеялась на будущее… Я помню, какая сильная перемена к лучшему произошла в ней с той поры, как она познакомилась с Клифтами и сообщила, что собирается замуж за Вильяма. А потом она поняла, что скоро станет матерью…

– Боже, прошу тебя, не дай этому ребенку стать сиротой, – молилась я. – Не делай Лили вдовой – она ведь такая юная!

О, скольких женщин сделает вдовами и скольких детей еще осиротит эта ужасная, бессмысленная война!..

– Но только не Лили, – повторяла я снова и снова, – только не Лили…

Я направилась в палату, надеясь отыскать кровать Клифта. Это заняло много времени, но, в конце концов, я нашла его.

Опустившись на колени рядом с его постелью, я сказала:

– Вильям, вы узнаете меня?

Казалось, он меня слушает, но его глаза ничего не выражали. Я испугалась, что он частично утратил слух.

– Вильям, – тихо и настойчиво продолжала я, – я – Анна Плейделл, подруга Лили.

– Лили, – с трудом пробормотал раненый. Мне показалось, что он старается улыбнуться.

– Только не умирай, – исступленно молила я его. – Ты не должен умереть. Вспомни о Лили и о своем сыне!..

Но ледяной страх сковал мою душу – я видела, насколько Вильям плох.

Выйдя из палаты, я направилась в маленькую комнатку, куда часто удалялась, когда мне хотелось побыть одной. С тех пор, как именно там Чарлз просил меня стать его женой, эта каморка приобрела для меня особое значение. Там же состоялся и мой примечательный разговор с доктором Адером, во время которого я убеждала его не разлучать Этель и Тома. Какой-то инстинкт привел меня сюда и на этот раз. Я не сомневалась, что должна немедленно найти доктора Адера, потому что, как это ни странно, меня не покидала уверенность, что только он один может спасти Вильяма Клифта.

Увидев Адера в своей любимой комнатушке, я не удивилась. Он снимал с полки пузырьки с какими-то лекарствами и, слегка хмурясь, рассматривал содержимое на свет.

– Доктор Адер!

Он резко обернулся.

– А, это вы, мисс… э…

– Плейделл, – как всегда, подсказала я.

– О да, конечно.

– В госпиталь привезли раненого, – начала я, боясь, что он меня не дослушает. – Я его знаю, и не только его, но и его жену, и ребенка.

– В госпитале вообще масса раненых. Наверное, у многих из них есть жены и дети. И что же такого особенного именно в этом раненом?

– Он не должен умереть. Его надо спасти!

– Наш долг состоит как раз в том, чтобы спасти как можно больше пациентов.

Не помня себя, я подошла к нему и схватила его за руку. Он был явно удивлен и даже слегка улыбнулся.

– Пожалуйста, – взмолилась я, – осмотрите его немедленно. Скажите, что вы сумеете его спасти. Вы должны, вы просто обязаны сделать все, чтобы он не умер!

– Хорошо. Где он?

– Я проведу вас к нему.

Доктор Адер последовал за мной, и вскоре мы очутились у постели, на которой лежал Вильям Клифт. Адер осмотрел его. На это потребовалось немного времени. Я стояла рядом и наблюдала, как быстро движутся его ловкие пальцы.

Наконец, он опять укрыл Вильяма одеялом, вышел из палаты и направился в ту каморку, которую мы только что покинули. Я молча следовала за ним.

– У него в бедре две пули, – коротко объяснил мне доктор Адер. – Началось нагноение. Если их немедленно извлечь, у вашего Клифта появится шанс выкарабкаться.

– Прошу вас, дайте ему этот шанс. Я умоляю вас! Адер с минуту молча смотрел на меня, а потом сказал:

– Ну что ж, хорошо. Я прооперирую его тотчас же. Вам лучше быть рядом – может понадобиться ваша помощь.

– Да, конечно, – с готовностью отозвалась я. – Разумеется, я буду рядом.

– Подготовьте больного к операции. Поставьте ширму вокруг его кровати – я прооперирую его прямо здесь, больше нигде нет места.

– Я сделаю все немедленно.

Меня внезапно охватила благодарность к этому человеку. Теперь только он один мог спасти Вильяма, и я на время даже забыла, что эксперименты доктора стоили мне жизни моего сына.

Мое состояние в то время было необычным, а поступки инстинктивны. Вильям лежал на кровати, его сознание было не до конца ясным, так что он почти не отдавал себе отчета в том, что с ним происходит. Великое счастье для него, подумала я.

– С тобой все будет хорошо, Вильям, – шептала я, хотя он меня и не слышал. – Ты вернешься домой, к своей Лили и малышу. У тебя ведь такой славный малыш! Лили очень гордится им. И ты будешь им гордиться и полюбишь его. Ты непременно вернешься домой, Вильям!..

Не думаю, чтобы несчастный солдат понимал мои слова, но через некоторое время мне показалось, что он немного успокоился и задышал ровнее.

К нам подошел доктор Ад ер, пристально посмотрел на меня и сказал:

– Мне кажется, будет лучше, если вы никому не расскажете о том, что сейчас увидите. Мне нужно, чтобы вы оставались рядом с пациентом во время всей операции. Он знает вас и, похоже, нуждается в вас. Но повторяю – все, что вы увидите на операционном столе, должно остаться достоянием только нас троих – доктора, сиделки и больного.

С этими словами он вынул из кармана флакон.

– Дайте мне чашку, – скомандовал он.

Я подала. Он вылил туда содержимое флакона.

– Поднимите ему голову.

Я так и сделала и держала голову Вильяма, пока он пил из чашки.

– Как его зовут?

– Вильям Клифт.

Он кивнул и наклонился к раненому.

– Вильям Клифт, – четко и внятно произнес доктор Адер. – Посмотрите на меня. Посмотрите мне в глаза. Смотрите, смотрите внимательно. Что вы видите? Вы читаете мои мысли. Я собираюсь извлечь две пули из вашего бедра. Вы ничего не почувствуете, совсем ничего. Вы слышите меня – ничего… Рядом с вами ваш друг, ваш друг с далекой родины.

Он продолжал внимательно смотреть на Вильяма и все повторял:

– Вы ничего не почувствуете, ничего, ничего…

Вильям закрыл глаза и, казалось, заснул.

– Мы должны действовать быстро, – обратился ко мне доктор Адер, – пока не кончился эффект лекарства.

Меня охватила дрожь. Я понимала, что нахожусь в обществе некоего загадочного существа, чье мистическое лечение резко отличалось от всего того, к чему я привыкла.

– Вы можете поговорить с ним, – предложил мне доктор Адер. – Расскажите ему о его жене, ребенке, напомните ему о родине.

Я так и сделала.

– Мы скоро поедем домой, Вильям, – начала я. – Лили ждет нас. Малыш уже, наверное, подрос. Он тоже хочет видеть своего отца. А Лили так счастлива, так ждет тебя… Ждет в той лавочке, где вы познакомились. Скоро ты приедешь домой, и не будет больше этой бойни, крови, войны. Будет только мирная жизнь на нашей милой родине. Ты станешь гулять в парке со своим сыном. Как хорош сейчас парк! Он весь в цвету. А по воскресеньям там играет оркестр…

Я не задумывалась над тем, что говорила, а вновь и вновь повторяла первое, что приходило в голову. Время от времени мой взгляд был обращен на ловкие пальцы доктора Адера. Вот он извлек первую пулю, и на его губах заиграла победная усмешка. Меня поразило то, что Вильям в ходе всей операции даже не пошевелился.

– Продолжайте говорить с ним, – иногда командовал мне доктор Адер, и я повиновалась.

Наконец, я услышала, как он глубоко вздохнул, и обернулась. У него в руках была вторая пуля.

– Дело сделано, – произнес он. – Скоро он почувствует боль. Сейчас больной ее не чувствует. Ему хорошо. Когда он проснется, посидите рядом с ним. Если он попытается заговорить, ответьте ему. Примерно через час начнутся сильные боли. Я собираюсь дать ему кое-какое лекарство, чтобы облегчить страдания. Как только вы увидите, что ему становится больно, немедленно сообщите мне. Я буду рядом, в какой-нибудь из палат. Ширму не убирайте, пока я не скажу.

Я села рядом с постелью Вильяма и задумалась. Все, что только что произошло на моих глазах, казалось мне каким-то чудом. Этому человеку, несомненно, подчиняются некие мистические силы. Я постаралась вспомнить, как Филипп отозвался о докторе Адере. Да, он назвал его уникальным. Теперь я видела, что это правда. Отныне нас связала общая тайна.

Меня охватило страшное волнение. Мысли не удавалось привести в порядок. Почти час просидела я у кровати Вильяма. Вот его лицо исказила мука боли. Я поспешила найти доктора Адера. Он действительно, как и обещал мне, находился в соседней палате.

– Я сейчас приду, – произнес он в ответ на мое сообщение.

Подойдя к постели Вильяма, он налил в ложку несколько капель лекарства из своего флакона и поднес ко рту больного.

– Теперь он опять на несколько часов впадет в забытье, – объяснил доктор Адер.

– А что потом? – поинтересовалась я.

– Потом боль опять вернется, но чем позже это произойдет, тем больше шансов, что организм больного сумеет с ней справиться. А теперь вы можете идти. Не сомневаюсь, что у вас масса работы.

– Спасибо вам, доктор Адер, – от души произнесла я.

Не помню, как я доработала остаток дня. Все вспоминала сцену, разыгравшуюся на моих глазах за ширмой. В ней участвовали только трое – доктор, я и человек, который в эту минуту, возможно, умирает, корчась от, боли, на своей постели.

Временами я думала: «Он ставит свои странные, мистические опыты, причем ставит их на людях. Но какое право он имеет использовать живых людей как… как морских свинок? Однако ведь только что на моих глазах он спас Вильяму жизнь…»

Итак, я опять думала о нем, и только о нем. Но ведь именно так я поступаю постоянно с тех пор, как увидела его… и даже раньше.

Я никому не могла рассказать о том, что видела, – доктор Адер ясно дал мне понять, что все должно остаться между нами.

Всю ночь я не сомкнула глаз, а утром первым делом отправилась навестить Вильяма Клифта.

Он был бледен и стонал от боли.

Но он был жив!

На следующий день вечером я поняла, что доктор Адер ищет встречи со мной. Я находилась в палате, когда он подошел к кровати Вильяма Клифта и начал его осматривать. Не желая ему мешать, я удалилась в свою любимую комнатушку и стала ждать, пройдет ли он мимо, закончив осмотр, или войдет внутрь.

Наконец, я увидела его. Он стоял на пороге и победно улыбался.

– Могу вам сообщить, – начал он, – что мы сохранили жизнь этому пациенту.

Словно камень свалился с моей души. В эту минуту я забыла, что еще недавно испытывала враждебность к доктору Адеру.

– Вы уверены?

Казалось, мой вопрос его удивил.

– Да, уверен! В данный момент могу сказать одно – состояние больного именно такое, каким я ожидал его видеть. А это уже прогресс.

Затем он внимательно посмотрел на меня.

– Ему понадобится хороший уход, – продолжал он.

– Да, конечно.

– Вы должны сами ухаживать за ним. Постарайтесь поднять его настроение. Рассказывайте ему о жене и ребенке.

– Я так и сделаю, – сказала я, и голос мой задрожал. Он кивнул и ушел.

Я уделяла Вильяму очень много времени – перевязывала его раны, разговаривала с ним о доме. Постепенно силы стали возвращаться к нему, в его глазах засветилась надежда.

Примерно через неделю доктор Адер, проходя по палате, посмотрел на меня и сказал:

– Я думаю, что теперь мы сможем отправить нашего пациента на родину, к жене и ребенку, целым и невредимым.

В эту минуту мне показалось, что я впервые была по-настоящему счастлива с тех пор, как умер Джулиан.

В течение долгих летних месяцев в госпиталь поступало гораздо меньше солдат, и опять, как и в прошлое лето, они в основном страдали не от ран, а от болезней. Вильям Клифт понемногу поправлялся. С моей точки зрения, так было даже лучше – ведь если он полностью и быстро поправится, его опять пошлют на фронт. Он был все еще очень слаб.

Этель и Том заключили официальную помолвку. Девушка сияла от счастья. Она постоянно говорила о ферме, где они собирались жить после женитьбы. И еще она так благодарна Тому, добавляла Этель – ведь она рассказала ему о себе все и не услышала в ответ ни слова упрека.

Элиза радовалась, глядя, как повернулась жизнь ее подруги. Я уже давно поняла, что она принадлежит к числу женщин, которым надо постоянно о ком-то заботиться. Теперь, когда об Этель заботился Том, Элиза обратила свой взор на меня. Она – одна из немногих – знала о моем прошлом. Я сама рассказала ей обо всем в ту ужасную ночь, когда мы втроем сидели на палубе во время шторма. Элиза ни с кем не делилась тем, что узнала, но это коренным образом изменило ее отношение ко мне. Ей хотелось, чтобы я тоже, как и Этель, нашла себе мужа. Зная о чувствах доктора Фенвика, Элиза считала его идеальным спутником жизни для меня. Когда я обнаружила, что у этой грубоватой на вид женщины есть такие нежные струны в душе, это меня даже немного позабавило. Ведь выглядела Элиза очень внушительно – высокая, прямая, всегда готовая дать отпор тому, кто покушался на ее права. Она внушала трепет сестрам, сиделкам и пациентам, которые, как правило, слушались ее беспрекословно. Все называли ее Большая Элиза. Вскоре я поняла, что очень привязалась к новой знакомой.

Генриетта пребывала в хорошем настроении. Ей очень польстило, что тот важный турок-паша или даже султан именно ее выбрал для своего гарема. Она постоянно со смехом вспоминала об этом маленьком происшествии, с удовольствием говорила о загадках Востока и о том, как бы ей хотелось их разгадать. Это было бы так захватывающе! Она прекрасно понимает интерес доктора Адера к этому предмету, добавляла Генриетта. Вообще в последнее время, о чем бы она ни говорила, разговор непременно сводился к доктору Адеру.

– Я сегодня видела его, – радостно сообщила она мне. – Он все же великолепен! И потом, у него такой уверенный вид. Никто не смеет ослушаться его приказаний. Так и кажется, что перед тобой какое-то высшее существо. Скажите, Анна, вы тоже это чувствуете? Ведь теперь мы, наконец, хоть немного узнали его.

– Нет, – возразила я, – я отношусь к нему по-другому – как к доктору, который склонен ставить эксперименты на людях и находит удовольствие в том, чтобы рисковать.

– Но ведь он спас жизнь Вильяма, мужа Лили.

– Иногда риск, конечно, оправдан, но, мне кажется, ему просто захотелось показать, какой он умный и искусный врач.

– И все же вы несправедливы к нему, Анна! Я считаю, что он поистине великолепен. И теперь частенько смеюсь над нашим планом. Вы помните, как мы, бывало, часами разговаривали о «дьявольском докторе», как решали, что найдем его и разоблачим? Мы представляли его себе как мошенника, опасного и коварного шарлатана… Вы помните?

Я молчала.

– Это ведь была своего рода игра, не так ли? Мы же не собирались так поступить всерьез. Да и как бы мы сумели достичь желаемого? А потом, когда мы встретили его здесь… Он как-то умеет вести себя так, что рядом с ним все люди кажутся мелкими и незначительными. О, я не хотела сказать, что абсолютно все… Чарлз, например, превосходный человек, и все же…

– Значит, вы предпочитаете грешника святому?

– Ну, я не думаю, что здесь уместны такие определения. Чарлз ведь не святой, правда? А что касается доктора Адера… Не знаю, право, что и сказать… Во всяком случае, я считаю, что это самый загадочный и обаятельный человек из всех, с кем мне доводилось встречаться.

Она сплела руки и подняла глаза к потолку, как будто собиралась молиться. Должна сказать, что жесты моей подруги, так же как и ее слова, порой были несколько аффектированы.

Я больше ничего не сказала, чувствуя, что не в силах обсуждать доктора Адера с Генриеттой.

Но неожиданно о Генриетте со мной заговорила Элиза.

– Я очень беспокоюсь за нее, – призналась она. – Как бы не случилось какой-нибудь беды… Мне кажется, негоже молодой женщине так относиться к мужчине, как она относится к этому доктору Адеру. Вот так и попалась малышка Эт. А что вышло? Ее кобеля и след простыл, а она осталась одна с ребенком.

– А какое отношение все это имеет к Генриетте и доктору Адеру?

– Да у нее к нему чувство! Она же будет воском в его руках!

– Полно, Элиза! Это все ваше воображение.

– Я знаю мужчин. При моей профессии без этого не обойтись. Вот такое обожание – это все, что им нужно. Вначале им кажется, что их недостаточно боготворят, а потом, когда девушка им надоест, им все равно нужно, чтобы их обожали, но уже не она, а какая-нибудь другая. Вначале-то они все одинаковы, и не думаю, что наш всемогущий доктор отличается от всех остальных мужчин. А она знай себе разгуливает с таким выражением лица, что все сразу становится ясно.

– Нет, Элиза, это не совсем так. Дело в том, что мы всегда испытывали определенный интерес к этому человеку.

Она изумленно уставилась на меня.

– Только не вы! У вас-то хватит ума, я надеюсь?

– Хватит ума для чего?

– Для того, чтобы держаться подальше от таких типов.

– Да, Элиза, на это у меня ума хватит.

– Вот другой доктор совсем не такой. Он очень приятный джентльмен! И так любит вас… Смотрите, не сделайте ошибки.

– Благодарю вас, Элиза, – произнесла я растроганно. – Я думаю, вы действительно желаете нам добра.

– Ну, разумеется! Я не хочу видеть, как вы или Генриетта попадетесь мужчинам на удочку.

– Постараемся не попасться, – уверила я ее. Однако она с сомнением покачала головой, давая понять, что вовсе в этом не уверена.

Вот и прошел август, надвигался сентябрь. У всех было тревожно на душе – мысль о том, что нам предстоит еще одна такая зима, не доставляла радости.

Русские отчаянно сопротивлялись наступлению французов и англичан. Вскоре мы услышали, что под Севастополем разгорелось жаркое сражение, и начали с трепетом ждать его результатов.

Ожидание было недолгим. Прибыл гонец, и мы все ринулись ему навстречу, надеясь узнать последние новости.

Вот что он рассказал:

Французы устремились в атаку и овладели Малаховым курганом.

– Слава Богу, – выдохнули мы в едином порыве, ибо все знали, что этот курган был ключом к Севастополю.

– Русские бегут из города, а все, что оставляют, предают огню, – продолжал гонец. – Севастополь представляет собой один гигантский пожар.

И тут мы бросились обнимать друг друга.

Почти двенадцать месяцев мы ждали, когда, наконец, падет Севастополь, и вот это произошло. Не оставалось никаких сомнений – что война окончена.

Мы оказались правы. Основная война была уже позади, но отдельные очаги сопротивления вокруг Севастополя удалось подавить не сразу. Все заговорили о возвращении домой. Однако в госпитале еще оставалось довольно много раненых, и некоторые из них были настолько слабы, что не могло быть и речи о том, чтобы перевезти их немедленно. Оставить их и уехать мы тоже не могли. Было решено, что мы начнем покидать Ускюдар отдельными группами, а некоторые из нас останутся до тех пор, пока в госпитале будет хоть какая-нибудь работа.

По вполне понятным причинам Этель оказалась в числе тех, которые уезжали первыми. Хотя Том уже поправился и мог ехать самостоятельно, девушке хотелось быть рядом с любимым и ухаживать за ним.

Стоя рядом с Генриеттой и Элизой, я наблюдала, как они садились на корабль. Меня поразила разница между теперешней Этель и той, что приехала сюда больше года назад. Невольно приходило на ум, что расхожая пословица «Нет худа без добра» как нельзя лучше подходит в данном случае. Ведь не будь этой проклятой войны, неизвестно, удалось бы Этель вырваться из того мрачного существования, которое она вела до приезда в Ускюдар. А ведь долго такая жизнь продолжаться не могла. Рано или поздно Этель неизбежно скатилась бы на самое дно. Сейчас же ее ожидало обеспеченное и счастливое будущее.

Стоя на палубе у поручня, она смотрела на нас, оставшихся на берегу, пока корабль совсем не скрылся из виду. А мы вернулись в госпиталь. Все молчали, тронутые этой сценой.

Я написала Лили письмо, которое Этель обещала доставить в Лондон. Мне хотелось, чтобы она узнала, что Вильям почти поправился и находится под моим присмотром. Хотя, конечно, я понимала, что больше всего ее обрадовал бы приезд самого Вильяма.

Госпиталь очень изменился. Каждый день несколько человек уезжали домой. Оставались только тяжело раненные. К сожалению, некоторые из них наверняка умрут, но мы надеялись, что через несколько месяцев остальные поправятся и тоже уедут на родину.

С одной из групп наших бывших пациентов должен быть отправиться и Чарлз.

Он сам сообщил мне о полученном приказе.

– Я надеюсь, Анна, – добавил он при этом, – что вы поедете вместе со мной.

– Конечно, я тоже скоро двинусь в путь. Но сейчас на моем попечении Вильям Клифт, и хотя он быстро оправляется от ранения, он все еще очень слаб, чтобы пускаться в такое долгое путешествие. Значит, я нужна здесь.

– Да, я знаю – у вас на первом месте долг.

Не уверена, что он прав, подумала я. Дело в том, что мне не хотелось ехать. Мне хотелось быть рядом с доктором Адером, хотя я и не понимала, чего же в конце концов хочу добиться.

Чарлз нежно поцеловал меня.

– Как только вы вернетесь в Англию, я непременно навещу вас, – сказал он. – Надеюсь, до тех пор вы, наконец, сделаете свой выбор.

– Хорошо, Чарлз, – отозвалась я, – мне кажется, так будет лучше всего.

– Дома, когда мы вернемся к нормальной жизни, все будет по-другому.

– Да, конечно, – согласилась я. – И это будет очень скоро.

Затем мы начали обсуждать, как станем жить в деревне. Он осмотрится на месте, тщательно отберет себе пациентов, но окончательно ничего не будет предпринимать, пока не посоветуется со мной. Было видно, что из Чарлза выйдет очень внимательный и заботливый муж. Как мне повезло, что такой человек меня любит, подумала я.

Только тогда, когда корабль, уходящий в Англию, скрылся за горизонтом, я поняла, как мне будет не хватать Чарльза. Все же очень утешительно думать, что тебя любят, даже если ты не уверена, что сможешь ответить на эту любовь…

Работы у нас стадо гораздо меньше, и довольно часто выпадали несколько часов свободного времени. Обычно в таких случаях группа из нескольких сестер милосердия и сиделок нанимали лодку и отправлялись в Константинополь. Город очень изменился. Теперь ему не угрожала опасность со стороны врагов. Лавки с восточными товарами стали поразительно красочны, на улицах, казалось, постоянно играла музыка. Вновь открылось множество ресторанов, где можно было отведать изысканные местные блюда или просто приятно провести время, потягивая вино или густой, крепкий турецкий кофе.

Нас легко узнавали по характерной форме и повсюду относились с большим уважением. Мы снискали себе добрую славу неустанной добросовестной работой, и, хотя вначале многие смотрели на нас скептически, теперь, по прошествии какого-то времени, ситуация изменилась.

Генриетта была в еще более приподнятом настроении, чем раньше. Ее веселье иногда переходило в истеричность.

Однажды она сказала мне:

– Не представляю, как я буду жить в Англии после всего случившегося здесь. Как бы мне хотелось отправиться в путешествие дальше на Восток! Там столько интересного…

Филипп Лабланш все еще оставался в Константинополе. Раз или два он приглашал нас в поездки по городу. Вообще молодой француз часто заходил в госпиталь – как я считала, потому, что ему нравилась Генриетта. Она отчаянно флиртовала с ним, а он, похоже, находил ее поведение очаровательным. Вообще моя подруга всегда пользовалась успехом у мужчин, и ей это очень нравилось.

Она постоянно задавала Филиппу вопросы об обычаях разных народов, и когда он начинал рассказывать о своих путешествиях, Генриетта буквально обращалась в слух. Мне кажется, в такие минуты она воображала себя скачущей на коне по пустыне, а затем разбивающей лагерь где-нибудь в оазисе – все очень романтично. Я догадывалась, что доктор Адер почти никогда не покидал ее мыслей.

Однажды она вернулась из Константинополя и показала мне купленный там костюм. Это был причудливый шелковый наряд в восточном стиле. Складки невесомой материи струились, образуя пышные, широкие шаровары, схваченные у щиколоток.

– Ради всего святого, Генриетта, зачем вы это купили? – воскликнула я, увидев костюм.

– Потому что он мне понравился.

– Но вы же не сможете его носить.

– Почему же? Вот сейчас я его надену, и вы увидите, как он мне идет.

Уже через несколько минут моя подруга стояла передо мной в новом наряде и сияла от восторга.

– Вы похожи на главную наложницу гарема, – сказала я. – Хотя для этого вы слишком белокуры.

– Но некоторые из них и в самом деле белокурые. Среди них есть рабыни, привезенные из далеких стран.

– Генриетта, – укоризненно произнесла я, – вы безрассудны.

– Я знаю. Но мне нравится быть безрассудной.

– Наверное, вы могли бы носить это как маскарадный костюм в Англии. Там бы он был вполне уместен.

После моих слов выражение ее лица вдруг изменилось.

– А все-таки странно будет опять оказаться дома, – задумчиво произнесла Генриетта. – Только представьте – после всего, что мы здесь пережили… Будет довольно скучно, вы не находите?

Я в изумлении уставилась на подругу. Мне казалось, что она, как и большинство из нас, мечтает попасть домой.

– Только не пытайтесь уверить меня, что вам жаль расставаться с госпиталем и больше не видеть этих палат, несчастных стонущих раненых, всю эту кровь… Неужели вы забыли, как тяжело мы работали, чтобы содержать госпиталь в чистоте, в каких ужасающих условиях жили, как трудились до изнеможения и падали на кровать от усталости?.. Не хотите же вы сказать, что не тоскуете по дому?

– Дома, конечно, жизнь более размеренная и удобная.

Я рассмеялась.

– И только?

– Зато здесь всегда есть вероятность того, что произойдет нечто необычное, фантастическое. А дома… ну что там интересного? Балы, вечера, выезды в свет, встречи с нужными людьми. Какая скука! А здесь, в Константинополе, так романтично!

– Генриетта, вы меня просто удивляете! Я-то думала, что вы ждете – не дождетесь, когда мы попадем домой.

– Я изменила свое мнение, – произнесла в ответ моя подруга, загадочно улыбаясь в пространство.

Через несколько дней в госпитале появился Филипп и пригласил нас сегодня вечером пообедать с ним. Мы договорились встретиться в шесть и, как обычно, переправиться на лодке в Константинополь.

Я решила надеть светло-зеленое платье, которое привезла с собой. Оно было сшито очень просто и легко поместилось в мою дорожную сумку. Помимо форменной одежды, это было мое единственное платье. Я носила его очень редко. Гораздо безопаснее было появляться в городе в форме сестры милосердия – она при необходимости могла служить нам защитой, что мы с Генриеттой почувствовали на себе, когда заблудились в узких улочках Стамбула.

Но в этот вечер мы будем не одни, а с Филиппом, а уж он-то прекрасно разбирается в здешних обычаях.

На Генриетте был длинный плащ, а под ним я, к своему вящему изумлению, увидела ее восточный наряд. Она выглядела очаровательно. В ней всегда чувствовалась какая-то заразительная веселость, которая делала мою подругу неотразимой. Люди, находившиеся рядом с ней, видя ее оживление, и сами невольно становились оживленнее.

Мы уже были готовы сойти в лодку, как вдруг заметили доктора Адера.

– Вы собираетесь пообедать в Константинополе? – поинтересовался он.

Филипп подтвердил, что это так и есть.

– Две дамы и всего один джентльмен! Это неправильно. Вы не будете против, если я напрошусь в вашу компанию?

Его предложение застало нас врасплох. У Генриетты загорелись глаза.

– Это будет чудесно! – воскликнула она.

– Благодарю, – поклонился доктор Адер. – Итак, решено – я еду с вами.

Лодка, как всегда, была переполнена.

– Каждый стремится воспользоваться последними днями пребывания здесь, – заметил доктор Адер. – Ведь очень скоро все уедут на родину.

– Но ведь некоторые раненые еще слишком слабы, и их нельзя трогать с места, – напомнила я ему.

– Это вопрос времени, – возразил доктор. – Смею заметить, что уж вы-то наверняка считаете дни, оставшиеся до отъезда.

Я сказала, что война, наконец, закончилась и мы все очень счастливы иметь возможность вернуться к нормальной жизни.

– Нормальная жизнь всегда выглядит очень соблазнительно… по крайней мере, когда ее вспоминаешь или ожидаешь.

Путешествие через Босфор было очень коротким. Вот мы и ступили на стамбульский берег. Одновременно с нами к пристани причалили еще несколько лодок, и на набережной образовалась толпа. Доктор Адер подал руку мне, а Филипп – Генриетте.

– Подождите минутку, – тихо сказал мне доктор Адер. – Взгляните назад, на тот берег, откуда мы только что прибыли. Не правда ли, он выглядит так романтично? Совсем не то, что вблизи, когда находишься в госпитале. При этом свете он напоминает дворец калифа, вы не находите?

При этом он смотрел на меня, иронически улыбаясь. Как он все же загадочен, подумала я. Впрочем, он всегда таков.

– Да, должна признать, что сейчас у госпиталя совсем иной вид.

– И вы также должны признать, что никогда его не забудете.

В этот момент я обернулась и обнаружила, что Генриетты и Филиппа нигде не видно.

Доктор Адер тоже начал осматриваться, а потом равнодушно сказал:

– В такой толчее легко потерять спутников. Ну, ничего, мы их найдем.

Но мы их не нашли.

Мы шли по набережной, и доктор Адер время от времени смотрел на меня с каким-то деланным испугом.

– Ничего, – тем не менее, успокаивал он меня. – Мне кажется, я знаю, куда Лабланш собирался повести вас.

– Разве он вам говорил? Я не слышала.

– Ну… просто я знаю его излюбленные места. Давайте туда и отправимся. Положитесь на меня.

Он подвел меня к одной из карет, служивших здесь наемными экипажами. Она была запряжена парой лошадей. Сев рядом, мы начали свою поездку по городу. Все это выглядело в высшей степени романтично, особенно если учесть, что дело происходило вечером. Я попыталась привести в порядок свои чувства – меня очень взволновал этот тет-а-тет. Доктор Адер небрежно, но, как ни странно, со знанием дела говорил об архитектуре. Чувствовалось, что данный предмет ему знаком – например, он легко мог сравнить стиль мечети Сулеймана Великолепного и мечети султана Ахмеда Первого. К тому времени мы уже пересекли один из мостов, ведущих в турецкую часть города.

– Я думаю, что здесь мы сумеем найти наших друзей, – заявил доктор Адер. – А если нет… нам придется довольствоваться обществом друг друга.

– Я могу вернуться в Ускюдар и не обременять вас, доктор Адер, – предложила я.

– Зачем же? Вы ведь собирались пообедать в городе.

– Да, я приняла приглашение месье Лабланша, но поскольку мы потеряли друг друга…

– Ничего страшного. Теперь у вас есть другой покровитель.

– Но, может быть, у вас были иные планы на вечер?

– Только пообедать. Давайте сойдем здесь. Может быть, мы найдем остальных в этом ресторане.

Итак, мы покинули карету и вошли внутрь какого-то небольшого ресторанчика. Там было довольно темно, только на столах горели свечи. К нам тут же подошел человек в великолепной голубой с золотом ливрее, подпоясанный золотым кушаком. Я не поняла, о чем они говорили, но человек в ливрее – наверняка метрдотель – вел себя чрезвычайно предупредительно.

Доктор Адер обернулся ко мне.

– Наши друзья еще не прибыли. Я попросил, чтобы нам дали столик на двоих. Там мы их и подождем. Как только они появятся, этот человек скажет Филиппу и Генриетте, что мы здесь. Если же они так и не придут, боюсь, мисс Плейделл, что вам придется довольствоваться моей компанией.

Нас провели к столику, стоявшему в нише и как бы отгороженному от всего остального зала.

– Некоторое уединение весьма желательно, если люди хотят погрузиться в беседу, – произнес доктор Адер.

Мне было немного не по себе, но одновременно я чувствовала и необычное возбуждение. Какой долгий и трудный путь я проделала, чтобы найти этого человека, и вот, наконец, сижу рядом с ним. Да, я добилась того, о чем страстно мечтала!

– Надеюсь, вы готовы вкусить турецкой пищи, мисс Плейделл. Она очень отличается от той, что вы привыкли есть дома… или в госпитале. Но ведь иногда приходится рисковать, не правда ли?

– О да, конечно.

– Кажется, вы в этом не совсем уверены. А вы сами любите рисковать?

– Мне думается, если бы я не любила рисковать, то не приехала бы сюда, в Крым, на войну.

– Должен признаться, ваши слова попали в самую точку. Но вы – фанатичная сестра милосердия и наверняка поехали бы хоть на край света, если бы вас позвала туда ваша профессия. Не хотите ли икры? Если нет, то вам придется удовольствоваться весьма своеобразным блюдом – мясом, приготовленным с большим количеством перца и политым всевозможными соусами.

– Из страха показаться особой, не склонной к риску, я должна попробовать именно его, – сказала я.

– Отлично! А потом я рекомендую вам этого черкесского цыпленка. Он подается в ореховом соусе.

– Вам не кажется, что мы должны подождать остальных?

– Да нет, не стоит.

– Но ведь я приняла приглашение месье Лабланша и считаю себя его гостьей.

– С ним осталась блистательная Генриетта.

– Вы действительно полагаете, что они здесь появятся?

– Такая возможность есть. Я не знаю точно, сколько в Константинополе мест, где можно поесть, но этот ресторан – одно из них, и притом он очень известен… Значит, они, по всей вероятности, сюда придут.

– Раньше мне казалось, что вы в этом просто уверены. Помнится, вы говорили, что этот ресторан – любимое место месье Лабланша.

– У него, как у каждого человека, есть свои пристрастия. Но наверняка об этом ресторане ему известно.

– Вы противоречите сами себе. Некоторое время назад вы говорили совсем другое.

– Очевидно, вы не так меня поняли, мисс Плейделл. Но послушайте, зачем нам беспокоиться о таких пустяках? Мы здесь и обедаем вдвоем, а это – прекрасная возможность поговорить.

– А вы считаете, нам есть о чем поговорить?

– Моя дорогая мисс Плейделл, я считаю, что только два чрезвычайно скучных человека не найдут, о чем побеседовать хотя бы в течение одного короткого вечера. Мы работаем вместе, и наверняка у вас сложилось какое-то представление обо мне.

– А у вас – обо мне. Но только в том случае, если вы вообще когда-нибудь обращали на меня внимание.

– Я вообще человек наблюдательный, и от меня редко ускользает хоть что-нибудь.

– Но наверняка есть вещи, просто недостойные вашего внимания.

– Это не так, мисс Плейделл.

Человек в ливрее, подпоясанной кушаком, приближался к нашему столику в сопровождении официанта, одетого чуть менее блистательно. Заказ был принят. Доктор Адер выбрал вино, и вскоре нам уже принесли первую перемену блюд.

Адер поднял свой бокал.

– За вас… и за всех соловьев, что покинули родное гнездо и пересекли бурное море, чтобы ухаживать за нашими доблестными солдатами.

В ответ я подняла свой бокал и сказала:

– И за докторов, которые тоже приехали сюда.

– Ваш первый протеже уже находится на пути к дому, – сказал он.

– А, вы имеете в виду Тома? Да, он отбыл на родину вместе с Этель. Они собираются пожениться.

– И жить долго и счастливо?

– Всегда надеешься, что именно так и сложится жизнь. У него есть ферма, а Этель выросла в деревне.

– Ну, а ваш второй протеже?

– Если вы имеете в виду Вильяма Клифта, то он потихоньку поправляется.

– Так и было задумано.

Произнося эти слова, доктор Адер внимательно смотрел на меня.

В этом момент принесли черкесского цыпленка, и пока официант обслуживал нас, воцарилась тишина.

– Я уверен, вы найдете это блюдо очень изысканным, – произнес доктор Адер.

Он опять наполнил свой бокал.

– Я хотел бы поговорить с вами о Вильяме Клифте, – неожиданно сказал он.

Я удивленно подняла брови.

– Вы в недоумении, как я вижу.

– Я действительно удивлена, что вы считаете меня достойной, обсуждать с вами ваших пациентов. Мне всегда казалось, что ваша точка зрения такова – сестры милосердия и сиделки должны знать свое место. Их роль заключается в том, чтобы мгновенно выполнять приказы докторов и черную работу.

– А что, разве это не так? Однако это не означает, что я не могу поговорить с вами о Вильяме Клифте. Его раны заживают. Он был на грани смерти, но выжил… Вскоре он совсем поправится и, возможно, даже доживет до глубокой старости. А ведь он вполне мог умереть, как вы знаете.

– Да, я это знаю.

– Пули вошли очень глубоко. Началось нагноение. Он буквально висел на волоске.

Я смотрела на него и думала: «Трудно было ошибиться относительно этого человека. Ему нужна слава, нужно, чтобы его хвалили. Всегда и всюду он ждет восхвалений. Еще бы, ведь он – знаменитый доктор Адер!»

– Как вы помните, пришлось воспользоваться нетрадиционными методами. И очень хорошо, что я так поступил. Промедление – смерти подобно, мисс Плейделл, сегодня Вильям Клифт был бы мертв.

– Помнится, вы дали ему выпить какую-то жидкость…

– Не только это. Я загипнотизировал его. Данный метод не всегда находит одобрение у нас на родине. Но должен вам сказать, мисс Плейделл, что мои методы, как правило, не укладываются в предписанные каноны, а потому меня можно считать необычным врачом.

– Мне это известно.

– Я придерживаюсь мнения, что боль замедляет выздоровление. Пациента следует избавлять от нее любой ценой. Когда тело страдает от боли, реабилитация затруднена. А посему я избавляю пациента от боли любыми доступными мне средствами.

– На мой взгляд, это достойно всяческих похвал.

– Однако некоторые представители медицинской профессии со мной не согласны. Но что я говорю – не «некоторые», а очень многие! Они считают, что боль и страдания посланы человеку всемогущим Богом или другим высшим существом в качестве наказания. Я – горячий противник данной точки зрения. Мне приходилось бывать на Востоке. Я не отвергаю методов, используемых там, только на том основании, что они отличаются от наших.

В некоторых направлениях медицины мы действительно ушли вперед, однако есть области, где мы сильно отстали от народов, которые во всех других отношениях могут быть по праву названы примитивными по сравнению с нами. Но, похоже, я утомил вас, мисс Плейделл?

– Нисколько. Меня очень интересует то, что вы рассказываете.

– Вы присутствовали при операции и видели, что происходило с Вильямом Клифтом. Я спас ему жизнь. Если бы не я, он бы умер, а ваша подруга Лили осталась бы вдовой, а ее ребенок – сиротой.

«Ну почему он так любит хвастаться? – подумала я. – Конечно, он прав. Доктор совершил настоящее чудо. Но зачем принижать значение совершенного им благодеяния этим бесконечным неуместным хвастовством?»

– Я подверг его гипнозу, и он заснул. Теперь во время операции его тело уже не могло мне помешать. Этому методу я научился в Аравии. Им, конечно, не следует злоупотреблять, и я использую его в своей работе только в случае крайней необходимости. Вы, мисс Плейделл, так просили спасти жизнь этому человеку, что мне захотелось показать вам, что я могу это сделать. И действительно это получилось!

– Я не понимаю, зачем вам понадобилось показывать это мне… простой сестре милосердия… некоему придатку больничной жизни, который лишь иногда может приносить хоть какую-то пользу.

– Вы слишком скромничаете, но мне кажется, что вообще скромность не является частью вашей натуры. Более того – я пришел к выводу, что это – ложная скромность. Вам нравится цыпленок?

– Да, благодарю вас. Я не страдаю излишней скромностью, просто мне кажется, что вы ясно дали нам понять, что вы о нас думаете.

– Тогда почему же я все это вам рассказываю?

– Очевидно, вам хочется, чтобы все вокруг узнали, как вы умны.

– Совершенно верно. Но мне нет необходимости доказывать это вам – вы и так это знаете.

Я неожиданно для себя самой рассмеялась, и он тоже.

– Перейдем к сути дела, – продолжал он. – Мне кажется, что раньше у вас было очень нелестное мнение обо мне. Вы считали, что в ответственный момент я покинул свой пост и предался предосудительным развлечениям. Когда вас привели ко мне, вы увидели меня в восточном наряде. Что вы тогда подумали?

Что вы решили отдохнуть от тяжелой работы в госпитале.

– Так я и думал. Вот почему мне хочется все вам объяснить. Скажите, вы действительно думаете, что в том доме у меня гарем, что я веду жизнь сибарита и предаюсь всевозможным порокам?

– Вы же знаете, что я читала ваши книги.

– Очень мило с вашей стороны.

– Отнюдь не мило. Мне дали их прочесть, и я была заворожена вашими приключениями, но одновременно поняла, что вы за человек. Это ясно видно по вашим книгам.

– Да, с моей стороны было крайне неосторожно выдавать себя. Я действительно жил среди туземцев. Их можно узнать и понять только тогда, когда становишься одним из них. Я многому у них научился. В тот день, когда вы так неожиданно очутились в моем доме, я как раз собирался выполнить некое ответственное задание.

Вы знаете, что в госпитале катастрофически не хватало медикаментов. Помните солдата с ампутированной ногой? Вы можете представить себе, как он страдал бы от боли, если бы ее не удалось облегчить? Каковы были его шансы выжить? Крайне малы. Но не пойти на ампутацию означало для него верную смерть. Оставалась очень слабая надежда, а при использовании определенных лекарств шансов на выживание становилось гораздо больше.

Итак, я должен был сделать операцию этому раненому и другим раненым в нашем госпитале. А для этого мне нужны были средства, которые могли бы заставить этих людей погрузиться в сон и не чувствовать боли. Я знал, где смогу найти эти средства. Это наркотики, моя дорогая мисс Плейделл, наркотики, которые успокоили бы наших пациентов, а не те средства, которые обычно используются в больницах. Но их местные жители дали бы только человеку, который, по их представлениям, похож на них. Следовательно, мне пришлось стать одним из них.

Дело не только в том, как одеться, как говорить – это вопрос мировоззрения. Они знают меня так же хорошо, как знают самих себя, доверяют мне. Если бы я не отправился в эту небольшую экспедицию, то не смог бы спасти жизнь вашего Вильяма Клифта, хотя вы считали, что я покинул свой пост и предаюсь гаремным утехам.

– Мне очень жаль, что я неверно судила о вас.

– Благодарю. Вы прощены. Вообще легко делать неверные выводы и обвинять по незнанию.

– Я очень хорошо это понимаю.

– Значит, теперь вы изменили свое мнение обо мне?

Я заколебалась. Его это явно удивило.

– Не мне делать какие-то определенные выводы, – наконец, произнесла я. – Как вы только что справедливо заметили, я многого о вас не знаю.

Подошел официант, убрал тарелки и принес десерт – печенье, испеченное с большим количеством орехов и меда (оно называлось «пахлава»), и засахаренные фрукты.

– Какое изысканное блюдо! – сказала я.

– Согласен, но предпочитаю говорить не о десерте, а о нас.

Облокотившись на стол, он внимательно смотрел мне в глаза.

– Доктор Адер, – спросила я, – уж не хотите ли вы загипнотизировать меня?

– Боюсь, что это было бы нелегко. Вы наверняка сопротивлялись бы, в отличие от бедного Вильяма Клифта, который не мог этого сделать. Вот вы сидите передо мной и, позвольте заметить, прекрасно выглядите, несмотря на трудности работы в госпитале. Уверен, что, попытайся я и в самом деле загипнотизировать вас, вы не покоритесь.

– А если бы я покорилась, что бы вы сделали?

– Попытался бы совлечь вас с пути условностей.

– Мне кажется, вы заблуждаетесь на мой счет.

– Я бы раскрыл секрет соловья.

– Что вы имеете в виду?

– Только то, что сказал. Я всегда думаю о вас как о соловье. Полагаю, вас это не должно удивлять.

– Меня удивляет то, что вы вообще обо мне думаете.

– Ну, мисс Плейделл, мой дорогой маленький соловей, не притворяйтесь!

– И не думаю! Я же видела, что вы вообще не замечаете младший персонал госпиталя.

– Напротив, я замечал всех сестер и сиделок, а вас – в особенности.

– Неужели?

– Вы меня чрезвычайно интересуете. По-моему, вы что-то скрываете, и мне бы хотелось узнать, что именно. Вы спросили, что бы я сделал, если бы мог контролировать ваше сознание. Я сказал бы: «Расскажите мне все… все, что произошло с вами и что сделало вас такой, какая вы есть».

– А что, по-вашему, со мной произошло?

– В этом и заключается ваш секрет. Но что-то, несомненно, было… что-то важное для вас… даже трагическое… что-то, в чем вы обвиняете какого-то недруга. Как бы мне хотелось узнать все!..

У меня дрожали губы. Итак, я почти выдала свою тайну. Воспоминания о том, как я приехала в Минстер и обнаружила там мертвого Джулиана, нахлынули на меня с новой силой. А ведь этот человек был там в то время…

Да, у меня был свой секрет, и заключался он в том, чтобы отомстить. И вот сейчас этот человек сидит напротив меня, я – его гостья. Не знаю, почему, но в действительности все оказалось совсем не так, как я себе представляла. Возможно, я глубоко ошиблась в нем… а может быть, и в себе самой.

– Если вы выговоритесь, вам станет легче, – нарушил молчание доктор Адер.

Я покачала головой.

– Как вам нравится пахлава? – спросил он.

– Довольно сладкая.

– Турки вообще любят сладости. Попробуйте еще эти засахаренные фрукты. Они тоже очень сладкие. Словом, сплошная сладость.

«Он все знает, – подумала я. – Но как он мог догадаться, что в прошлом я пережила трагедию? Неужели я выдала себя? Об этом знали только Элиза и Генриетта. Но Элиза никогда с ним не общалась и в любом случае не проговорилась бы. А Генриетта?» Я почувствовала, как по спине у меня пробежал холодок. Я вспомнила, что Генриетта постоянно говорила о докторе. Не далее как сегодня вечером, когда Адер предложил присоединиться к нам, она явно пришла в восторг.

Я поняла, что должна немедленно перевести беседу на другую тему, и заговорила о его книгах.

– Вам кто-то дал их почитать? – спросил он.

– Да, человек, который был дружен с вами в Англии. Это было очень давно. Его имя – Стивен Сент-Клер.

– Ах, да, Стивен… Он действительно был большим моим другом. Помнится, он жил в прелестном месте в деревне. Вы там бывали?

– О да!

– Он уже умер, бедняга Стивен… и его брат тоже. Это печальная история.

– Его брат? – машинально повторила я услышанные слова.

– Да. Он умер. Так как вы были знакомы с этой семьей, то вы, возможно, знаете, что Обри пристрастился к наркотикам. Он зашел слишком далеко. Грустная история! И потом эта неудачная женитьба…

– Что вы говорите!

– Именно так. Он женился на взбалмошной девице, которая не принесла ему счастья. Кажется, они познакомились в Индии.

– А вы сами были с ней знакомы?

– Нет, но я слышал всю эту историю. Бедный малый! Он был довольно слабовольным человеком. Жизнь его не сложилась. Мне кажется, хорошая жена с твердым характером могла бы изменить его натуру.

– Правда?

Мое терпение начало иссякать, но надо было успокоиться, и ни в коем случае не выдать себя! Я заблуждалась относительно ненаблюдательности этого человека – от него ничего не скроешь.

– Можно было ожидать, что жена такого мужчины, как Обри, сделает все, что в ее силах, чтобы ему помочь. Вместо этого она покинула его… просто-напросто уехала. После ее отъезда он стремительно покатился вниз. Но так не могло продолжаться долго! В конце концов, наркотики его сгубили. У супругов был ребенок. Он тоже умер.

Я судорожно вцепилась в стол. Надо успокоиться, повторяла я себе, хотя мне хотелось закричать ему в лицо: «Выслушайте же, наконец, и меня!»

– Так случилось, – продолжал он, – что в тот момент я гостил в их доме. У ребенка была никуда не годная нянька, его мать укатила в Лондон – словом, малыш был совершенно заброшен. Абсолютно недопустимо было оставлять ребенка на попечение няни, которая к тому же изрядно пила. Следовало позвать доктора.

– Но ведь вас и позвали…

– Слишком поздно. Когда я пришел, ребенок был уже мертв.

Не веря своим ушам, я не сводила глаз с доктора Адера.

– Почему вас так интересует эта история? – спросил он.

– Итак, Обри умер, – уклонилась я от прямого ответа на его вопрос. – И ребенок тоже. А что же случилось с этой женщиной?

– Она уехала оттуда, кажется, в Лондон. Очевидно, ей нравилась светская жизнь.

Мне захотелось ударить его или колотить по столу в бессилии от горя и гнева. Невозможно продолжать слушать, как он хладнокровно винит во всем происшедшем меня. Оказывается, когда он пришел, мой дорогой Джулиан был уже мертв!.. Если, конечно, Адер говорит правду…

Он считает, что я – легкомысленная, беспечная женщина, бросившая своего ребенка на произвол судьбы ради приятной поездки в Лондон! По его мнению, я не оказала своему мужу той поддержки, которая, возможно, спасла бы его! А сколько еще людей думает обо мне точно так же? Не могла же я рассказать ему о сатанинских мессах в пещере, о разврате, которому предавались гости Обри, о том, какой шок я испытала, когда узнала, за какого человека вышла замуж. О смерти моего отца, заставившей меня уехать в Лондон… А теперь все обернулось против меня.

Да как он смеет так вольно, так жестоко рассуждать о том, чего не знает?

– Что с вами, мисс Плейделл? – услышала я его голос.

– Простите… Все в порядке.

– Вот эти фрукты в виде сердца очень вкусны. Попробуйте!

– Нет, благодарю вас.

– А вот и кофе.

Напиток подали на медном подносе в позолоченных чашках. Я попыталась успокоиться, выпив немного кофе. Мои чувства были в беспорядке. Сидеть рядом с доктором Адером и говорить с ним уже было достаточно трудным испытанием, а когда он представил мне свою версию того, что произошло в Минстере, я окончательно разволновалась.

Доктор внимательно смотрел на меня.

– Скажите, пожалуйста, – вдруг спросил Дамиен, – почему вы решили стать сестрой милосердия?

– Мне казалось, что я просто обязана ею стать.

Я ответила как можно более спокойно, но вместо этого хотелось закричать ему в лицо: «Да знаете ли вы правду о том, что случилось в Минстере? Как я могла там оставаться? Спасти Обри все равно было невозможно – он зашел в своем пагубном пристрастии слишком далеко. Мне нельзя было не уехать. Я потеряла ребенка… Это горе было невыносимым. Да как вы смеете говорить обо мне как о легкомысленной, беспечной женщине и матери!»

Немного справившись с собой, я продолжала:

– Я чувствовала в себе особый дар. Возможно, вы назовете это абсурдным, но когда я прикасаюсь к людям, им передается моя сила. Наверное, я могу лечить прикосновением.

Он протянул через стол руки и взял мои руки в свои.

– Эти руки, – медленно произнес он. – Они так изумительно прекрасны. Изящные и вместе с тем сильные… волшебные руки.

– Вы смеетесь надо мной.

Он продолжал сжимать мои ладони, глядя прямо в глаза. Как я боялась этих глаз – глубоких, темных! Я видела, какая сила в них таится. На минуту мне стало страшно – мне показалось, что сейчас он разгадает мою тайну.

– О нет, что вы! – возразил он. – Я ведь говорил вам, что знаком с секретами Востока. И верю, что некоторые люди обладают особыми, мистическими способностями. Я видел, как вы работали в госпитале. Да, ваше прикосновение и вправду может излечивать. Поэтому вы и стали сестрой милосердия?

– Наверное, да. А еще мне хотелось изменить свою жизнь.

– Из-за того, что с вами случилось?

– Что вы имеете в виду?

– Ваш секрет, маленький соловей. Я попыталась рассмеяться.

– Вы вообразили себе нечто, чего на самом деле не было.

– Это неправда. Что-то было. Расскажите мне все – возможно, я сумею вам помочь.

– Мне нечего сказать.

– И все же, если бы вы рассказали, это могло бы помочь…

– Помочь кому?

– Может быть, вам, а может быть, мне.

Я покачала головой и убрала руку, которую он продолжал держать.

– Вы уходите от ответа, – сказал он.

– В каком смысле?

– Мне кажется, вы меня боитесь. Я засмеялась и пожала плечами.

– Вы что-то скрываете от меня.

– От вас? Но почему я должна что-то от вас скрывать?

– Именно это мне и хотелось бы узнать. Дорогой соловей, мы сейчас не в госпитале. Мы свободны – хоть на один вечер, но свободны.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что никакие служебные обязанности не оторвут нас от этого дивного вечера. Я рад, что мы потеряли наших спутников. А вы?

– Я…

– Ну же, скажите, наконец, правду.

– Вечер удался, но мне кажется, если бы Генриетта и месье Лабланш были здесь, ми все приятно провели бы время.

– Но двое – гораздо более удобная компания, чем четверо. Вдвоем можно вести более интимную беседу. Если за столом сидят четверо, то, как правило, они беседуют все равно парами. Нет, я предпочитаю разговор вдвоем, и я рад, что все получилось так, как получилось. Мне кажется, что со временем мне удастся убедить вас оттаять.

– Но я не заморожена.

– Напротив, вы заморожены этой тайной прошлого. Вы позволяете ей управлять вашей жизнью. Вы подавляете ваши естественные чувства, убеждая себя, что должны стать сиделкой. А что вы будете делать, когда вернетесь на родину? По-прежнему будете работать с мисс Флоренс Найтингейл? Я слышал, что она вершит в Лондоне грандиозные дела. Или, может быть, выйдете замуж за Чарлза Фенвика? Наверное, таковы ваши планы.

– Откуда вам известны такие подробности о моих делах?

– Я же говорил вам, что замечаю все, что происходит вокруг. Чарлз работал в госпитале вместе со мной, естественно, что я кое-что о нем знаю. Так вы собираетесь за него замуж?

– Пока не знаю, не уверена. Здесь все совсем по-другому, не так, как дома. Мне кажется, следует подождать, прежде чем принимать какое-то решение, – подождать до тех пор, пока я снова не окажусь в привычной обстановке, не начну жить привычной жизнью. У меня всегда будет желание использовать свой дар исцеления, но я пока не знаю, в какой именно форме.

– Как вы осторожны! Вы никогда не действуете, повинуясь порыву?

– Мне кажется, действую, и довольно часто. Он внимательно посмотрел мне в глаза.

– Рад это слышать.

– Почему?

– Потому что это заставляет работать воображение. Итак, вы собираетесь замуж за доктора Фенвика. У него будет прелестная небольшая практика в деревне – совсем небольшая, чтобы не слишком отвлекать его от жены и детей. Жизнь деревенского доктора в Англии может быть очень приятной.

– Откуда вы знаете?

– Приходилось сталкиваться. Но я не думаю, что вам понравится тихая, спокойная жизнь. В вас есть нечто такое, что заставляет искать романтики, приключений… Разумеется, вы можете устроиться в прелестном деревенском домике в чудном тихом местечке, обзавестись образцовой семьей и никогда не узнать в жизни ничего другого. Есть пословица. «Неведение – благо». Но что касается вас, мисс Плейделл… Я не уверен, что вам это понравится. В прошлом с вами произошло нечто такое, что сделало вас совсем не той обыкновенной молодой леди, какой вы хотите казаться.

– Вы так считаете? Это и есть результат ваших глубокомысленных наблюдений? Скорее, это воспаленное воображение. Однако я польщена, что вы так скрупулезно обдумываете мои дела.

– Вы были бы еще более польщены, если бы знали, насколько скрупулезно я их обдумываю.

Я удивленно подняла брови.

– А ведь на самом деле вы совсем не удивлены, – произнес он. – Вам ведь наверняка известно, что я всегда испытывал особый интерес к вам.

– Мне кажется, вы ведете разговор в той манере, которую обычно называют светской беседой, и причина этого в том, что, по вашему мнению, с вашей спутницей нельзя говорить серьезно.

– Неужели у вас осталось такое впечатление от нашей беседы?

Я промолчала. Он продолжал.

– Скоро мы уйдем отсюда. Этот вечер доставил мне огромное удовольствие. Мне бы хотелось, чтобы он никогда не кончался.

– Было очень мило с вашей стороны угостить меня обедом. Я и не предполагала, что окажусь вашей гостьей.

– А вы отказались бы, если бы знали об этом заранее?

– Так как я уже приняла приглашение месье Лабланша…

– Я не об этом. Вы боитесь меня?

– Боюсь вас? Но почему я должна вас бояться?

– Возможно, есть какая-то причина…

– Теперь не я, а вы говорите загадками.

– Дорогой соловей, а разве я не всегда загадочен? Однако сейчас отнюдь не таков, потому что, мне кажется, вы понимаете, что у меня на уме. Мне кажется, что вы и я должны лучше узнать друг друга. В конце концов, мы ведь вместе работали в госпитале.

– Вместе? Вы мне льстите. Я-то просто послушно выполняла там приказы докторов.

– И все же вместе…

Он попытался опять взять меня за руку.

– Послушайте, не замыкайтесь в вашем таинственном прошлом. Выскажитесь! Давайте вместе все обсудим. Позвольте мне доказать вам, что быть всю жизнь сиделкой – не ваша участь. Ведь вы женщина… и притом очень привлекательная.

Я почувствовала, что краснею.

– И вы предлагаете мне…

– Увидеть жизнь такой, как она есть, не отказываться от того, что она вам сулит.

– А я не считаю, что от чего-то отказываюсь.

– Позвольте высказать вам все начистоту: я прекрасно понимаю, что вы собой представляете. Вы – женщина, и как любая женщина викторианской эпохи, эпохи ограничений и предрассудков, не позволяете себе быть самой собой. Многие женщины, подобно вам, пытаются стать тем возвышенным идеалом, каким им предписано быть. Но разве вы не понимаете, что мужчинам удобно иметь подобных женщин в высшем обществе и обращаться к женщинам совсем иного сорта, когда им нужно удовлетворить свою страсть?

От светских женщин ожидают, что они подавят свое естество – свои чувства, желания, в которых, смею вас уверить, нет ничего постыдного. Я много наблюдал за вами – вы нормальная, здоровая женщина, способная, я уверен, на глубокие чувства. Вы пытаетесь подавить их, став сестрой милосердия… Я видел, как вы работаете – как будто ничего важнее в жизни для вас не существует. Вы как будто сражаетесь с собой, пытаетесь удержать себя в вами же созданных искусственных рамках. А если бы вы, наконец, поведали мне свою тайну, если бы мы вместе обсудили ваши проблемы, если бы вы и я стали… настоящими друзьями…

Я не сводила с него взгляда.

– Настоящими друзьями… – как эхо, повторила я.

– Да-да, настоящими, самыми верными, самыми преданными друзьями, такими, между которыми не существует никаких преград. Мы скоро уедем отсюда. Вы могли бы поехать со мной…

Я поняла, что он предлагает. Кровь прилила к моим щекам. Он заметил мое смущение, и это его развеселило.

Итак, он считает, что я подавляю свои чувства! Вот неожиданный поворот событий…

Он – дурной человек. Я всегда это знала, но позволила себе забыть, потому, что он спас Вильяма Клифта. А почему он так поступил? Вовсе не потому, что ему дорога человеческая жизнь, а чтобы доказать всем, что он всемогущ.

Я приподнялась со стула.

– Доктор Адер, – сказала я, – мне хотелось бы вернуться в госпиталь.

Он пожал плечами, насмешливо глядя на меня.

– Да, я оказался прав, – произнес он. – Но даже я не мог представить, в какую несокрушимую крепость вы себя добровольно заточили.

– Ваша метафора несколько туманна. Я – абсолютно свободный человек и полностью распоряжаюсь своей жизнью. Но мне не хотелось бы продолжать этот разговор. Спасибо за обед. А теперь, если вы покажете мне дорогу домой, я предпочла бы уйти.

– Но вы не можете ходить по улицам Константинополя одна в такое позднее время.

– Так я буду в большей безопасности, чем…

– Чем со мной? Не думаю. Я не буду навязывать вам свое общество. Вы считаете, что я стану силой удерживать вас, но это не так. Идемте же! Я вижу, что вы волнуетесь. Вы уже вообразили, что я – злодей, коварный соблазнитель, не так ли? Я всегда чувствовал, что вы относитесь ко мне с неприязнью. Это меня удивляло, и сегодня я попытался изменить ваше отношение ко мне, но слишком неуклюже.

Я испытываю глубокое расположение к вам, мисс Плейделл, но я проиграл… сегодня. Итак, первый бой проигран, но обычно он не решает исхода всей битвы.

– Вы говорите так, как будто мы находимся в состоянии войны.

– Ваше сравнение совершенно точно. Но вы увидите, что я – милостивый победитель, и условия мира покажутся вам вполне приемлемыми.

– Какая чушь!

Он внимательно посмотрел на меня, и я поняла, что правильно разгадала его намерения.

Мне хотелось поскорее уйти отсюда, побыть одной, обдумать то, что было сказано во время обеда, и понять значение всего, что сегодня произошло.

Вслед за мной поднялся и Адер. Величественный ливрейный метрдотель проводил нас до двери, и вскоре мы уже пересекали мост, связывающий Стамбул и Константинополь.

– Вполне достаточно, если вы проводите меня до лодок, – сказала я.

– Нет, не достаточно. Я провожу вас до самого госпиталя.

– В этом нет никакой необходимости.

– И все же я это сделаю.

Я ничего не сказала, но чувствовала, что его глаза внимательно наблюдают за мной. В них светилась какая-то, как мне показалось, саркастическая усмешка. Мне стало не по себе, как будто я соприкоснулась с чем-то не вполне пристойным. Мои чувства были в беспорядке. Я не до конца понимала, правильно ли истолковала его слова, но зная, какой это порочный человек, была уверена, что права.

Мы подошли к склону, на верху которого находился госпиталь, и здесь я еще раз поблагодарила его за любезность, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно более формально.

– Вот и пришел конец вечеру, который мог бы быть совсем другим, – произнес он. – Обыкновенный вечер… Чего и ждать от такой связанной условностями особы, как вы.

– Ничего иного и не следовало ожидать, – возразила я. – Благодарю вас еще раз.

Он задержал мою руку в своей.

– Все могло кончиться иначе, мисс Плейделл.

– Что касается меня, то нет.

– Ну, ничего, – сказал он. – Это только начало.

Я молча повернулась и ушла.

Торопясь в свою спальню, я жалела о том, что мне не удастся побыть одной. Хоть нас и осталось уже совсем мало и места стало больше, возможности уединиться все еще не было.

Элиза лежала на диване. При звуке моих шагов она открыла глаза.

– А где Генриетта? Я думала, вы поехали вместе.

– А разве она еще не вернулась?

– Нет.

– Мы разделились. К нам присоединился доктор Адер, и мы потеряли Генриетту и Филиппа Лабланша.

Она подняла голову и изумленно уставилась на меня.

– Так вы были одна… с доктором Адером?

Я кивнула.

– Ах, Элиза, я так устала!

– Гм-м, – пробурчала она и снова легла.

Больше она ничего не сказала, но я знала, что она не спит, так же, как и я.

Я все думала о прошедшем вечере. Доктор Адер сказал, что я оставила Обри. Но ведь это несправедливо! Почему у него создалось такое впечатление? А потом это его странное предложение… Наверное, он всегда так ведет себя с женщинами, подумала я. Он считает нас всех своими рабынями. Ведь он жил на Востоке и наверняка усвоил местный стиль поведения. Я видела восточных женщин. Они носили длинную паранджу, их лица скрывала густая чадра, и видеть их мог только хозяин. Доктор Адер жил среди этих народов и наверняка относился к женщинам так же, как мужчины Востока. По его мнению, мы созданы только для того, чтобы удовлетворять прихоти мужчин, и в особенности прихоти его самого, Дамиена Адера. Мы случайно оказались вместе в Константинополе. А вот случайно ли мы потеряли наших спутников, или он все это подстроил? Он считал, что я буду легкой добычей. Как он сказал?.. Кажется, что я подавляю свои естественные желания, пытаясь стать сестрой милосердия. Какая дерзость! И он еще намекал на возможность каких-то отношений между нами… Я и раньше его ненавидела, теперь же – вдвойне.

Мне казалось, что меня жестоко избили. Он глубоко ранил меня неосторожными словами о моем браке.

Генриетта вернулась очень поздно.

Она подошла к моей кровати и наклонилась посмотреть, сплю я или нет. Я притворилась, что сплю. Я понимала, что она начнет задавать вопросы о том, как прошел вечер, а мне хотелось привести в порядок свои чувства перед тем, как отвечать.

Как я и ожидала, на следующий день на меня обрушился град вопросов – Генриетта жаждала получить как можно больше информации.

– Что случилось? Вы стояли рядом с нами и вдруг куда-то исчезли.

– Даже не знаю, как это получилось. Мы подумали, что вы ушли.

– Филипп помогал мне пробираться через толпу, и я думала, что вы идете за нами.

– Теперь я вспоминаю, что мы на минуту остановились, чтобы полюбоваться видом бухты.

– А, должно быть, именно тогда мы и потеряли друг друга. И что же было дальше, Анна?

– Ну, доктор Адер подумал, что вы можете пойти в один известный ему ресторан. Он сказал, что это – любимое место Филиппа… В общем, что-то в этом роде. Мы пошли туда и пообедали вдвоем.

– Вы были наедине с доктором Адером! Анна, это просто восхитительно!

Я промолчала.

– Он такой обворожительный! Конечно, Филипп тоже по-своему хорош, но все же… Ну и что было дальше?

– Мы просто пообедали, поговорили и пошли домой, – объяснила я. – Я вернулась в госпиталь задолго до вас.

– Да, я знаю. Вы уже спали, когда я пришла. А о чем же вы беседовали?

– О… госпитале.

– А мне казалось, что вам было бы приятно хоть на время отвлечься от нашей рутины.

– Но ведь он врач, и для него это важно.

– Вы, должно быть, в восторге от вечера! Я опять ничего не ответила.

– Будь я на вашем месте, – с воодушевлением продолжала Генриетта, – я бы очень волновалась. Только подумайте – ведь он пережил такие невероятные приключения, жил в гареме и вообще… Я с таким удовольствием поболтала бы с ним!

– Вы с большим удовольствием болтаете со всеми. Она рассмеялась.

– Ну, а с ним я поболтала бы с еще большим удовольствием. Мне кажется, он самый удивительный человек на свете…

Я была не в силах и дальше слушать эти панегирики, поэтому сказала, что мне надо вернуться к работе в палатах.

Примерно через неделю нам объявили, что мы можем отправляться домой, в Англию. С нами ехало и большинство раненых. Лишь очень немногие оставались в Ускюдаре.

Чем ближе был отъезд, тем рассеяннее становилась Генриетта. Меня не покидала уверенность, что она хотела бы остаться в Турции.

Состояние Генриетты не ускользнуло и от Элизы, и она поделилась со мной своими наблюдениями.

Я думаю, она беспокоилась обо мне. Ей казалось, что мне следует выйти замуж за доктора Фенвика. Ничего лучшего, по ее мнению, и желать не стоит.

– Я вам сто раз говорила, – энергично наседала на меня Элиза, – что вы из тех женщин, у которых должна быть семья. Вам нужны дети, и они у вас будут. Конечно, я понимаю – доктор Фенвик, как говорится, не тот лихой парень, за которым пойдешь на край света. Но ведь не в этом дело! Жизнь вообще – сложная штука. Я знаю это как никто другой, и я вам еще раз повторяю – когда девушке попадается стоящий человек, она не должна долго раздумывать, а хватать то, что ей предлагают, пока парня у нее не увели. Такие люди на дороге не валяются.

Меня не обижало, что Большая Элиза вмешивается в мои дела. Мне даже нравилось, что она взяла меня под свое крыло.

Я заинтересовалась ее планами на будущее и однажды прямо спросила об этом.

Элиза пожала плечами.

– Может, поступлю работать в одну из этих новых больниц, о которых столько говорят. Теперь-то я определенно могу сказать – опыт у меня имеется. А может, вернусь к своему прежнему ремеслу. Кто знает, как жизнь повернется.

– Ну, а где вы будете жить, когда вернетесь на родину?

– Да найду где-нибудь комнатенку. Их всегда полно сдается.

– Послушайте, Элиза! А что если вам пожить с Генриеттой и со мной? В доме, который я снимаю, есть свободная комната.

– Да вы что! Жить в вашем доме? Вы, наверное, свихнулись. Да как вы можете приглашать такую, как я, к себе домой?

– Моя дорогая Элиза, я привыкла сама выбирать своих гостей и обычно приглашаю тех, кто мне нравится.

Она рассмеялась.

– Да нет, когда мы вернемся домой, все будет по-другому. Здешние друзья не обязательно ими останутся. Тут мы все равны, работаем вместе. А вот когда приедем в Лондон, разбежимся в разные стороны.

– Не разбежимся, если сами этого не захотим, Элиза, а я хочу, чтобы вы погостили у меня, пока не решите, что намерены делать дальше. Мы могли бы вместе поступить на работу в больницу.

– Да вам совсем не нужно заниматься такой работой – вы ведь собираетесь замуж за доктора Фенвика.

– Элиза, я прошу вас поехать с нами. Мы могли бы навестить Этель в деревне.

– Да, это было бы славно.

– Значит, решено.

– Ну что с вами поделаешь! – усмехнулась Элиза и тут же нахмурилась. – Надеюсь, что у вас и доктора Фенвика все будет хорошо.

– Такие дела второпях не решаются.

– Вы знаете, одно время мне казалось, что вы неравнодушны к этому доктору Адеру… как и Генриетта.

– К доктору Адеру? Да что вы! Он держится обособленно и высокомерно…

– Да это неважно. Но вот что я вам скажу – он плохой человек и к тому же слишком много о себе понимает. Для него в мире существует только он сам, всемогущий доктор Адер.

– Я думаю, что вы правы.

– И все же должна признаться – в нем что-то есть. Небось, женщины по нему с ума сходят. Видали, как он смотрит на всех своими жгучими глазами? А то, что он бывал на Востоке и все такое… Сразу чувствуется, что он прожил интересную жизнь.

– Похоже, что он и на вас произвел впечатление.

– Да такой, как он, произвел бы впечатление и на каменную стену! А вот Генриетта меня беспокоит. У вас-то есть разум, вы кое-что в жизни повидали. Вы ведь уже были замужем и знаете, что это не одни только забавы и развлечения. А Генриетта на самом деле еще совсем ребенок. Она такая чистая… Как Этель, но только в другом роде, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Я думаю, что Генриетта в состоянии сама о себе позаботиться. Она действительно выглядит легкомысленной и немного кокетливой, но на самом деле она достаточно умна и практична.

– Ну, уж не знаю. Иногда девчонка может потерять голову от мужчины, а с таким мужчиной, как наш доктор, ничего нельзя сказать заранее.

– Но не думаете же вы, что доктор Адер и Генриетта…

– А кто может поручиться, что этого не будет? Ведь стоит ему пошевелить пальцем, и она пойдет за ним на край света. Небось заметили, как она вся светится, когда он рядом… да что рядом – даже если кто-нибудь просто упомянет о нем. Скажи он ей хоть слово, и она ради него бросит все. Только принесет ли это ей счастье…

– Элиза, вы неправы. Генриетта, напротив, часто видится с месье Лабланшем.

– Приятный мужчина… как и доктор Фенвик. Но почему-то женщины, у которых в голове ветер, не всегда выбирают приятных мужчин. А уж я знаю, о чем говорю.

Неужели то, что она сказала, – правда? Этот вопрос теперь постоянно мучил меня.

По мере приближения дня нашего отъезда Генриетта становилась все более задумчивой и грустной. Она подолгу молчала, что было на нее совсем не похоже. На мои неоднократные вопросы, что с ней случилось, она, как правило, отвечала, что все в порядке. Но я была убеждена, ее что-то гнетет.

Наступил вечер накануне нашего отплытия. Мы не знали точно, в какое именно время покинем Ускюдар, но нас предупредили, чтобы мы были готовы в любую минуту подняться на корабль.

В тот день я встретила доктора Адера. Мне показалось, что он меня искал. Мы прошли в знакомую комнатушку рядом с палатой, ныне уже опустевшей.

– Итак, – обратился он ко мне, – завтра вы уезжаете.

– Да.

– Вы не хотите ехать?

Я заколебалась. Отчасти он был прав – я чувствовала в душе какую-то опустошенность. В свое время я ехала в Турцию для того, чтобы найти Адера и разоблачить его, а чего достигла? Да ничего. Он переиграл меня по всем статьям; единственное, чего мне удалось добиться, так это того, что я стала странным образом от него зависеть. Надо честно сознаться в этом себе самой.

Теперь мне, наконец, стало ясно – когда я нахожусь рядом с этим человеком, когда я обмениваюсь с ним хоть несколькими словами, я живу полной жизнью. Моя ненависть питала меня, я жила для осуществления своего плана, и отныне мое существование будет пустым и бесцветным. Пустота, пустота, сплошная пустота…

– Значит, я прав, – торжествующе произнес он. – Вы не хотите ехать.

Он подошел ко мне совсем близко, положил свою руку на мою и крепко сжал.

– Оставайтесь! – сказал он.

– Но как я могу? Нам сказали, что мы должны покинуть госпиталь.

– На свете есть места помимо этого госпиталя. Вас ведь интересовал Константинополь? Я мог бы показать вам наиболее значительные его достопримечательности.

– Но это нелепо! Где я буду жить?

– Это я устрою.

– Вы что, предлагаете мне…

Он с улыбкой посмотрел на меня и кивнул.

– Ну же, мисс Плейделл, мисс Плененный Соловей! Сделайте то, что вам хочется, даже если это противоречит общепринятым нормам. Оставайтесь здесь! Я все устрою.

– Я понимаю, что вы говорите несерьезно.

– Я в высшей степени серьезен.

– Но почему?

– Потому что если вы уедете, я буду скучать.

– Наверняка нет.

– Уж поверьте мне, мисс Плейделл! Я достаточно разбираюсь в своих чувствах.

– Прощайте, доктор Адер.

– Я не хочу прощаться с вами. Если вы решите завтра уехать, мы все равно встретимся, скажите, наконец, правду – ведь вы не хотите уезжать?

Дамиен Адер опять взял меня за руку и, крепко сжав ее, заставил посмотреть ему прямо в глаза. Я почувствовала, как меня захлестывают эмоции, как они берут верх над разумом. Да, призналась я себе, мне сейчас грустно, но ведь не оттого, что я покидаю госпиталь, что кончилась война. Как можно сожалеть об этом! Всему этому можно только радоваться. Нет, надо посмотреть правде в глаза – я так грустна потому, что расстаюсь с ним. Он так давно завладел моими чувствами, еще до того, как я увидела его впервые. Я уже давно жила надеждами на мщение, а теперь, когда встретилась с ним лицом к лицу, желание мстить улетучилось.

Мне хотелось продолжать сражаться с доктором Адером, опять обедать с ним тет-а-тет, хотелось, чтобы он снова сидел напротив меня и намекал на то, что между нами возможна какая-то связь… К своему стыду, должна сознаться, что я с волнением обдумывала его странное предложение.

Наверное, когда мы уедем, мне будет очень грустно. Интересно, что я стану делать в Лондоне? Может быть, мне опять захочется оказаться в ускюдарском госпитале, опять работать до седьмого пота и, преисполняясь сочувствия, наблюдать ужасные страдания наших раненых солдат, а по вечерам в изнеможении падать на диван и тут же проваливаться в глубокий, но короткий сон, из которого меня вырвет безжалостное утро… Конечно, я буду с удовольствием вспоминать это время не из-за пережитых трудностей, а из-за того, что, находясь в Ускюдаре, я могла хоть изредка увидеть его, даже обменяться с ним несколькими словами – якобы только ради того, как я убеждала себя, чтобы добавить еще какие-нибудь штрихи к портрету этого злодея.

Мне будет его не хватать… Впрочем, эти слова лишь в малой степени отражают мои чувства. Без него моя жизнь просто-напросто опустеет.

– Прощайте, доктор Адер! – повторила я. Он не отпускал мою руку.

– Не уезжайте, – тихо повторил он.

– Прощайте!

– Вас не уговоришь.

– Конечно, ведь я еду домой.

– Но мы снова встретимся!

– Возможно…

– Не «возможно», а обязательно. Я сам позабочусь об этом. Вы еще пожалеете, что уехали.

В ответ я только улыбнулась, отняла у него свою руку и ушла.

В тот же день, ближе к вечеру, ко мне подошла Генриетта.

– Анна, – неожиданно объявила она, – я не еду.

– То есть как это «не едете»?

– Я не еду домой.

– Но вы не можете остаться в госпитале!

– Я знаю. Я и не собираюсь оставаться.

– Но вы не можете…

– Мы уволены из госпиталя, значит, как только мы его покинем, я вольна делать все, что хочу. А я хочу остаться здесь.

– Где это «здесь»?

– Здесь, в Константинополе.

– Одна?

– Как вам сказать. Но не беспокойтесь обо мне – просто мне нужно принять некое решение.

– Какое решение?

– Оно касается Филиппа. Дело в том, что он предложил мне выйти за него замуж.

– Ну и как, вы согласились? Она покачала головой.

– Я не знаю, как поступить. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

– Но для этого не обязательно оставаться. Вы могли бы опять приехать сюда позднее.

– Я не хочу. Я хочу остаться здесь прямо сейчас.

– Но вы не можете этого сделать!

– Почему? Некоторые из сестер милосердия остаются – Грейс Карри, Бетти Грин и еще кто-то, я уж не помню.

– Это другое дело. Они – не молоденькие девушки и сами могут о себе позаботиться.

– Обо мне тоже есть кому позаботиться. Понимаете, Анна, мне необходимо остаться! Я так решила, и ничто не заставит меня изменить свое решение.

– Ах, Генриетта, – с грустью произнесла я. – Мы вместе приехали сюда, мы так долго были рядом…

– Я знаю. Мы – очень близкие подруги, но сейчас для меня есть вещи более важные. Не обижайтесь! Поезжайте домой, с вами будет Элиза. Она гораздо лучше меня…

– Не оставайтесь здесь, прошу вас, Генриетта!

– Нет, я должна.

– Но почему? Вы ничего мне об этом не рассказывали.

Она немного помолчала, а потом сказала:

– Есть вещи, о которых невозможно рассказать. Не всегда легко выразить свои чувства. Вначале мне необходимо самой разобраться в них.

– А вы всерьез обдумали то, что собираетесь делать?

– Последнее время я только об этом и думаю… Я не намерена ждать завтрашнего дня – я уеду прямо сегодня вечером.

– Я просто не верю своим ушам! Вы так меня расстроили…

– Я все откладывала момент, когда скажу вам об этом. Мне следовало бы, наверное, сделать это раньше. Но вы ведь меня знаете – если мне не хочется что-нибудь делать, я всегда сумею убедить себя, что это и не нужно. Я всегда была такой.

– Может быть, будет лучше, если я тоже останусь? Она с тревогой посмотрела на меня.

– Нет, нет, что вы! Вы должны ехать домой. С вами поедет Элиза. И потом, Анна, только подумайте, как будут рады Джейн и Полли! Да и Лили… Они наверняка заколют упитанного тельца.

– Генриетта, а вы больше ничего не хотите мне сказать?

Она покачала головой.

– Нет. Понимаете, Анна, я должна так поступить. Пожалуйста, постарайтесь меня понять. Возможно, когда-нибудь – может быть, очень скоро – я приеду к вам и все расскажу. Тогда вы поймете…

Она обняла меня. С минуту мы молча стояли и сжимали друг друга в объятиях, слишком взволнованные, чтобы произнести хоть слово.

Потом я нашла Элизу и рассказала ей то, что узнала от Генриетты.

– Я так и знала! – воскликнула она. – Было у меня такое предчувствие. Бедняжка Генриетта, она даже не представляет себе, на что идет…

– Я говорила с ней, пыталась убедить в том, что она должна ехать с нами. Я даже предложила остаться вместе с ней.

– Не нужно. Вам надо ехать домой и жить так, как вы и планировали. Приедет доктор Фенвик, вы поженитесь, и, наверное, тогда вам станет непонятно, зачем вы так долго это откладывали.

Мы натянуто попрощались с Генриеттой. Еще несколько женщин решили остаться в Константинополе. Все они уезжали из госпиталя прямо сегодня вечером.

Я все еще не могла поверить, что теряю свою подругу. Мы так долго были вместе!.. Меня обижала и удивляла та легкость, с которой она намеревалась меня покинуть. Конечно, она знала, что я испытываю, и попыталась объясниться, но понять ее я не могла.

– Это любовь, вот что это такое, – вынесла свой приговор Элиза. – Она сильнее дружбы. Ради мужчины девушка способна забыть обо всем остальном.

Вместе с Генриеттой мы вышли из госпиталя. Дальше она пошла одна, а мы долго смотрели ей вслед. Вот она спустилась по склону холма на берег, вот села в лодку. И тут я застыла в изумлении – рядом с ней в лодке сидел доктор Адер!

Элиза повернулась ко мне и сказала:

– Ну, что я вам говорила? Я так и думала.

– Что вы думали? – спросила я, хотя тоже поняла, что произошло.

– Она уехала с ним. Ему стоило поманить ее пальцем, и она побежала за ним, как собачонка, забыв друзей, забыв все на свете… Ну что ж, это часто случается.

– Но она уехала к Филиппу Лабланшу.

– Конечно, можно выдать и это за правду.

– Так она сама мне сказала!

– Она просто не хотела, чтобы вы знали правду. Она в его власти – это ясно, как божий день! Значит, она бежала с ним. Бедная дурочка!.. И нас не будет рядом, когда он ее бросит. Итак, он выбрал ее. А мне одно время казалось, что он и на вас глаз положил. Знаю я этих мужиков… Боже всемогущий, помоги нашей малютке Генриетте!

– И все же я не верю. Она бы мне сказала… Но она ясно дала понять, что речь идет о Филиппе.

– Да как же вы не верите, если мы только что видели, что он ее ждал? Конечно, вам она сказала, что это Филипп. Просто не хотела, чтобы вы знали правду. А ведь я так и знала, так и предчувствовала! Уж я-то в жизни разбираюсь. Значит, она уехала ради нескольких недель, дней – а может статься, часов – с нашим таинственным джентльменом и считает, что дело того стоит!

– Да нет, они оба неспособны на такой поступок.

– Что значит «они оба»? Да ведь он – явный негодяй, а она – дурочка! Ему захотелось ее соблазнить, и он ни перед чем не остановился, да и добыча сама шла ему в руки.

– Может быть, попытаться найти ее и вернуть?

– Ну и как и где вы собираетесь ее искать? Да пока вы попадете в город, она уже затеряется где-нибудь в центре. И станет любовницей этого проклятого доктора… Долго это, конечно, не продлится, и все же ничего поделать мы не можем.

Всю последнюю ночь в Ускюдаре я ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть.

Интересно, что они сейчас делают? Они вместе, и Дамиен – мысленно я называла его Дамиеном – занимается с ней любовью. Он искушен в этих делах, а Генриетта… Она такая невинная, чистая, неопытная, как школьница, открыто смотрящая на мир наивными глазами. Ей кажется, что так будет продолжаться вечно, а для него она – просто одна из тех легкомысленных женщин, которых берут ненадолго и бросают, когда они прискучили. Так же наверняка поступают и с обитательницами гарема. А может быть, у него и вправду гарем в том доме в Константинополе? Я попыталась представить себе этих женщин, одетых в великолепные шелка, их широкие шаровары, схваченные у щиколоток. Они ждут, когда евнух приведет их к господину…

Подумать только, что Генриетта станет одной из них! Ведь она станет рабыней, ни больше, ни меньше. А он еще хотел и меня сделать своей наложницей! Наверное, Дамиен не отказался бы заполучить нас обеих для своего гарема.

Так больше продолжаться не может, я должна прекратить думать о нем. Генриетта сделала свой выбор, ей и нести этот крест. Как она могла так поступить – отбросить свою независимость, отказаться от жизни цивилизованного человека и стать рабыней?

Мучительные образы вспыхивали и тут же гасли в моем воспаленном воображении. Я представляла себе, как он сидит за столом напротив Генриетты и беседует с ней так же, как он беседовал со мной. Я представляла, как он занимается любовью, но не с Генриеттой – в моем воображении я, а не моя подруга, разделяла его эротические эскапады. Во мне происходила мучительная борьба. Как мне хотелось бы быть рядом с ним! Но что за постыдное признание? Нет, это неправда, я не желаю видеть его. Я хочу забыть его, забыть навсегда. Но как? Ведь он так долго был неотъемлемой частью моей жизни. Пережив страшное горе, я не умерла лишь потому, что постоянно лелеяла мысль о мщении. Пустоту своего существования я заполнила стремлением отомстить этому порочному человеку. В своем воображении я наделила его всеми мыслимыми и немыслимыми пороками. Он был даже не человек, а какое-то воплощенное зло, «дьявольский доктор», как я его долго называла. Он завладел моими мыслями так же уверенно, как мог бы овладеть моим телом, если бы захотел. Он – ужасный, порочный человек, и в то же время жизнь без него кажется такой пустой…

На минуту мне припомнился Чарлз Фенвик. Расставаясь с ним, я не ощущала такой пустоты. А ведь Чарлз – прекрасный, достойный человек. Он предложил мне так много, а я этого не оценила. Надо, наконец, стать разумной, справиться со своими чувствами. Мне нужно во что бы то ни стало выкинуть «дьявольского доктора» из головы.

Надо постараться уснуть, иначе утром я буду ни на что ни годна. А дел предстоит очень много. Чтобы хоть немного отвлечься, я заставила себя думать о возвращении домой. Как только я узнала дату нашего приезда, я написала Джейн и Полли, но уверенности в том, что они получили письмо, у меня не было.

Наверняка они встретят меня с распростертыми объятиями. Заколют упитанного тельца, как выразилась Генриетта. Как много нам нужно будет рассказать друг другу! Джейн, Полли, Лили – они наверняка захотят узнать о нашей жизни на войне во всех подробностях. Мне придется объяснить, почему не приехала Генриетта, и представить Элизу моим служанкам и Лили.

С нами едет и Вильям Клифт. Какой замечательный подарок для Лили я везу! То, что мне удалось выходить Вильяма, – настоящее чудо!

А ведь это Дамиен спас ему жизнь, подумала я. Словом, мне никак не удавалось выбросить его из головы.

Я еще раз в мельчайших подробностях вспомнила тот день, когда Дамиен боролся за жизнь Вильяма. Там, за ширмой, при помощи своих странных методов он сделал ему операцию и спас. Никто не смог бы этого сделать, более того – никто, кроме него, и не отважился бы на такое. Об этом я не имею права забывать, как и о том, что мы неверно судили о нем. Когда мы встретились с ним в его константинопольском доме и увидели, что он облачен в экзотический восточный костюм – а надо признать, он был очень хорош в тюрбане, – он не предавался любовным утехам, а собирался встретиться с кем-то из местных жителей и достать лекарства, необходимые для спасения жизни Вильяма и других несчастных раненых солдат.

Да, этот дьявол – прекрасный доктор. Многое из того, что он сделал, не вписывалось в рамки традиционной медицины, но сколько жизней он спас? А сколько ему не удалось спасти? Доктора не могут добиваться успеха всегда – по роду своей работы им приходится идти на рискованные эксперименты и порой терпеть поражения.

Мне никак не удавалось не думать о нем. Я ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть, и чувство горечи от предстоящей разлуки с ним преследовало меня.

Так прошла вся ночь.

На следующий день мы ступили на корабль, который должен был доставить нас в Марсель. Это было судно, столь же мало приспособленное для морского путешествия и столь же потрепанное бурями, как и памятный «Век-тис», на котором мы приплыли в Турцию. Однако я не замечала ничего вокруг – мои мысли все еще находились в Константинополе.

С нами отправлялись солдаты, достаточно оправившиеся от ранений, чтобы пуститься в долгий путь. Среди них был и Вильям. «По крайней мере, я везу его домой, к Лили», – подумала я с некоторым удовлетворением.

Мы пересекали Босфор. Стоя на палубе и глядя на удалявшийся берег, минареты и башни Константинополя, здание ускюдарского госпиталя, я не могла сдержать нахлынувших на меня чувств. Рядом стояла Элиза и тоже смотрела на берег.

– Много воды протекло под этим мостом с тех пор как мы сюда приехали, – наконец произнесла она.

– Я так хорошо помню тот день и нас, всех четверых… Мы стали добрыми друзьями, и я рада, что так случилось.

– И я, – сказала Элиза, которая всегда была немногословной в минуты волнений.

– По крайней мере, у Этель все сложилось хорошо, – продолжала она. – И кто бы мог подумать, что малышка Этель, эта жертва жизненных обстоятельств… Ничего нельзя знать заранее. Прямо настоящий роман, как в книжках. Интересно, где она сейчас? Как хорошо было бы ее повидать, правда?

– Да, конечно, – согласилась я.

Постояв на палубе, мы вернулись в нашу тесную и душную каюту.

Дальнейшее путешествие выглядело до некоторой степени повторением предыдущего. Вскоре разразился шторм. Элиза и я опять поднялись на палубу и сели рядом. О борт корабля бились волны с такой силой, что оставалось только гадать, удастся ли нам доплыть до Франции живыми.

– Все как в прошлый, раз, только теперь нас осталось двое, – сказала Элиза. – А Этель у себя дома, жива и здорова. Никогда нельзя сдаваться, верно?

– Разумеется, – охотно подтвердила я.

– Вы только подумайте – если бы вы тогда не остановили ее, она бы не встретила Тома и не жила бы сейчас в деревне, в покое и довольстве. Вы, наверное, чувствуете себя… как бы это сказать… всемогущей, что ли, что так повлияли на чью-то жизнь?

– А разве мы не постоянно влияем на чью-то жизнь?

– В каком-то смысле вы правы. Но спасти жизнь – это совсем другое дело.

Я опять вспомнила Дамиена. Вот он склонился за ширмой над постелью Вильяма, у него в руках пуля, которую он только что извлек. А его странные методы!.. Как он старался, чтобы Вильям не чувствовал боли, но при этом использовал медикаменты, которые в наших больницах сочли бы неприемлемыми. Дамиен спас жизнь множеству людей, а некоторых спасти не удалось. Мне хотелось бы узнать, что он при этом чувствует?..

Из задумчивости меня вывел голос Элизы:

– Вы опять о чем-то задумались.

– Да, подумать есть над чем, – отозвалась я. – Сколько событий произошло в нашей жизни за то время, что мы проработали в госпитале! Мы стали другими людьми. Мы видели кровь, страдания и смерть – то, от чего обычно люди падают в обморок, – и наверняка никогда этого не забудем. Там, на родине, люди слышат о громких победах и воображают, что наши доблестные воины легко и просто их добиваются. Все так романтично, величественно!.. Но ведь на самом деле все совсем не так. Мне кажется, Элиза, что это чувство навсегда останется с нами.

– Уж это точно.

Мы опять погрузились в молчание. Передо мной вставали картины тех дней, когда каждый час в госпиталь прибывали арбы с ранеными, дни, полные изнурительной работы и борьбы с постоянной нехваткой кроватей, медикаментов, оборудования – словом, всего, что нам было так необходимо.

– Вам надо сделать выбор, – неожиданно прервала мои воспоминания Элиза. – Как вы решили – будете работать в одной из больниц, которые организовывает мисс Найтингейл, или выйдете замуж за доктора Фенвика?

– Трудно сказать. Я еще не решила.

– Все еще колеблетесь, да?

– Думаю, да. А вы, Элиза?

– Ну, у меня-то нет преданного возлюбленного, который ждет – не дождется. Мне надо самой о себе заботиться. Должно быть, пойду работать в больницу. Впрочем, пока не знаю. Никогда не планирую заранее. Вот так наметишь что-то, а жизнь все твои планы опрокинет. Мы вот сидим сейчас рядом, вы пригласили меня погостить у вас. Разве можно было это предвидеть, когда мы еще только плыли в Турцию?

– Мне кажется, вы тогда относились к нам с некоторым подозрением.

– Да уж! Мне казалось, что вы просто решили поиграть в войну, а я-то знала, что нам предстоит нешуточное дело.

– Но потом мы узнали друг друга, и я очень этому рада. Я ценю вашу дружбу, Элиза.

– Ну вот, прямо слезу у меня выжали… Я ведь тоже к вам привязалась, и потому мне стало страшно, когда я решила, что вы можете сделать какую-нибудь глупость. Тот человек… В нем есть что-то особенное. Он не похож на других, правда?

– Вы имеете в виду доктора Адера?

– Именно. Так и кажется, что своими глазищами он прожжет тебя насквозь. И такой красивый, верно? Его лицо не так-то просто забыть. Я хочу сказать – есть лица, на которые взглянешь и через пять минут уже не вспомнишь, А он… кто его раз увидит, никогда не забудет.

– Да, мне кажется, вы правы.

– В нем есть какая-то магнетическая сила. Даже я это чувствовала. Так и кажется, что он может сделать с тобой все, что захочет.

Я кивнула.

– А я ведь замечала, как вы к нему относитесь.

– Дело в том, что я знала о нем еще до того, как увидела. Понимаете, он написал книги о своих путешествиях по Востоку. Его интересуют лекарства, которые применяют в тех далеких странах. Он убежден, что мы, живя в так называемом цивилизованном мире, слепы и глухи к восточным методам лечения. По его мнению, мы должны как можно лучше изучать эти методы, чтобы иметь дополнительный шанс для спасения жизни больного.

– Теперь я вижу, что он и вас очаровал. Вы прямо светитесь, когда говорите о нем.

– Свечусь?

– Ну, может, я не так уж хорошо умею выбирать слова, только хочу сказать одно – когда вы вспоминаете этого доктора, ваши глаза блестят, и в голосе слышится что-то такое… В общем, он завладел вашими мыслями так же, как и мыслями Генриетты.

– Это потому что я и раньше слышала о нем, и мне захотелось узнать, правда ли то, что о нем говорят.

– Понятно. Одним словом, он врач от Бога. А вот доктор Фенвик совсем другой. Может, он не такой уж хороший доктор, но он хороший человек, а уж про вашего Адера так никто не скажет. Небось там, на Востоке, он не только искал лекарства, но и перенял их обычаи.

– Он же жил среди них, и это был единственный способ узнать этих людей, завоевать их доверие и таким образом добраться и до лекарств.

– Ну, а всем известно, каковы там нравы. Тем более, по моему мнению, он – мужчина, который знает себе цену. Доктор Адер на всех смотрит свысока, мы – только мусор под его ногами. Представляю, что он сделает с бедняжкой Генриеттой!..

– И все же мне не верится, что она сказала мне неправду. Если бы она собиралась бежать с ним, она бы так мне и сказала.

Элиза покачала головой.

– Вот уж нет! – энергично бросила она. – Она ведь видела, как вы к нему относитесь.

– Я никогда не говорила с ней о своих чувствах.

– А вам и не нужно было. Она догадалась, потому что сама чувствовала то же самое. И когда она сбежала с ним, ей не хотелось, чтобы вы об этом узнали – ведь она понимала, что вас это расстроит. Вот она и придумала сказочку о том, что будто бы собирается замуж за француза.

– И все же я не верю.

– Тем не менее, это так. Она не сказала вам всей правды, потому что ни за что на свете не хотела ранить ваши чувства. Не хотела, чтобы вы узнали, что ей достался главный приз… Она ведь, дурочка, воображает, что это так и есть. Сделанного не воротишь – она сбежала с ним. Помоги ей Бог! А ведь долго это не продлится, она не из тех, кто умеет удерживать возле себя мужчин. А вообще-то он ведь сначала на вас глаз положил – я видела, как он смотрел на вас. Но вы вели себя очень сдержанно, вот он и подумал, что с Генриеттой все будет проще. Она прямо спала и видела, как упадет в его объятия. Я ведь довольно пожила на свете и знаю и мужчин, и женщин. Вот что я вам скажу – благодарите судьбу за то, что имеете. У вас есть выбор. Доктор Фенвик и покойная жизнь с ним и ребятишками – вот то, что вам нужно. Пока вы не заведете ребенка, а еще лучше нескольких, вам не удастся забыть малыша, которого вы потеряли. Я ведь вам уже говорила – вы из тех женщин, которым нужны дети. Без них ваша жизнь останется пустой. И если в вас есть хоть капля разума – а я надеюсь, что есть, – вы выберете доктора Фенвика. И благодарите счастливую звезду, под которой родились, за то, что он встретился вам на пути.

– Ах, Элиза, – только и могла вымолвить я, – как приятно поговорить с вами!

Мы немного помолчали, а затем я спросила:

– Как вы думаете, довезет нас этот корабль до Марселя?

– Думаю, да. Хотя, глядя, как он кувыркается в волнах, этого не скажешь.

– Как странно – в шторм всегда тянет на откровенность.

– Это потому, что ничто не удерживает. В глубине души каждый думает, что в любую минуту может утонуть, а значит, ничто не мешает говорить то, что думаешь.

– Я и не думала, что мой интерес к доктору Адеру настолько очевиден.

– Моя дорогая подружка, да это за версту было видно! Вы прямо загорались, когда он проходил мимо. А уж когда я увидела, как вы выходите с доктором Адером из той комнатушки – ну, помните, рядом с палатами? – и сияете, то сразу поняла, что у вас только что был разговор с ним.

– Неужели и я сияла так же, как Генриетта? – не поверила я.

– Именно что точно так же! Но от нее-то иного и не ожидаешь, а вот от вас – нет. Поэтому это дорогого стоит.

– Ну, больше я его никогда не увижу.

– Не заставляйте доктора Фенвика ждать слишком долго – мужчины легко теряют терпение, даже самые лучшие из них.

Мы опять помолчали.

– Кажется, буря утихает, – сказала я через некоторое время.

– Небось ненадолго.

– Как странно будет оказаться дома после всего, что мы пережили, – задумчиво произнесла я.

 

Снова в Кайзервальде

Наш корабль, изрядно потрепанный бурей, тем не менее, прибыл в Марсель. Потом мы отправились в Париж, где остановились в той же гостинице, что и по пути в Турцию.

Затем Кале, и вот уже очередное судно переправляет нас через Ла-Манш.

Нам все еще приходилось уделять довольно много времени нашим солдатам, хотя большинство из них уже почти оправились от ран и болезней.

Знаменитые белые скалы, символ Англии, показались вдали. Мои чувства были в беспорядке. Дом казался таким уютным, желанным, удобным, и все же меня не покидало ощущение, что часть моей души, и очень значительная, навсегда осталась там, откуда мы уехали. Было неприятно сознавать, что я до такой степени выдала свои чувства. Только Элиза открыла мне глаза на правду, дала понять, насколько сильные эмоции я испытываю. Неужели я и вправду выглядела так, как она сказала? «Прямо сияла» – вот ее подлинное выражение. Так, значит, это было заметно? Интересно, заметил ли он?..

Как я была глупа! Вознамерилась уничтожить Дамиена Адера, а, кажется, он вместо этого сам меня уничтожил.

Надо, наконец, взглянуть правде в глаза – я хочу быть рядом с ним. Это мое единственное и самое сильное желание. Он и в самом деле необыкновенный человек, я никогда до этого таких не встречала. И притом это человек очень непростой, чтобы узнать его как следует, наверное, понадобится целая жизнь… А может быть, он все же убил моего ребенка, сам того не желая? Да нет, он ведь сказал, что, когда увидел Джулиана, тот был уже мертв. А Обри? Уж Обри-то он точно погубил. Все мои встречи с доктором Адером были очень мимолетны; сознание того, что я нахожусь рядом с ним, действовало на меня возбуждающе, и я сама не заметила, как то, что я принимала за ненависть, обернулось совсем другим чувством.

А он выбрал Генриетту!

И ведь он хотел, чтобы я об этом узнала, неожиданно пришло мне в голову. Он был в ярости оттого, что я отвергла его авансы. В глубине души я не сомневалась, что правильно истолковала предложение, которое он мне сделал. Он желал бы, чтобы я была рядом с ним… но в качестве кого? Послушной наложницы, рабыни! Не было и намека на женитьбу. Да и к чему жениться таким людям, как он? Иметь жену, нормальную семью – это не для него, это свяжет его свободу, которой он так дорожит. Он ведь наверняка продолжит свои удивительные путешествия, как только опять почувствует к этому склонность. Дамиен Адер – безнравственный и высокомерный человек, он привык идти по жизни, беря то, чем заинтересуется, и, отбрасывая – все равно, вещь ли это, человек ли, когда интерес иссякнет, и он пресытится. Ни одна женщина в мире не сможет его переделать…

Дамиен действительно человек уникальный, как удачно назвал его Филипп Лабланш, вот почему он считает себя вправе поступать так, как ему вздумается.

И я оказалась дурочкой, позволившей ему поймать меня в свои сети! Как, должно быть, он потешался, видя, что я сияю от счастья только потому, что он заговорил со мной… Раз это заметила Элиза, наверняка заметил и он. Наверное, он решил, что я не приняла его предложение из-за того, что слишком робела перед ним, боялась выйти за рамки условностей.

И вот он перенес свое внимание на Генриетту. Эта победа далась ему легко.

Какая путаница царит в моих мыслях! Надо во всем разобраться. Во-первых, мое замужество. Неужели я и вправду должна была остаться с Обри и попытаться помочь ему стать другим человеком? Неужели мне надо было вместе с ним бороться против его пагубной привычки? Когда я обнаружила, что мой муж – наркоман, мне казалось, что единственное, что я могу сделать, – это оставить его немедленно. А может быть, я ошибалась… или, что еще хуже, была невнимательна, равнодушна к нему?.. Я нарушила обет, данный мною пред алтарем – в горе и в радости, в здоровье и болезни любить и уважать друг друга. Потом смерть сына бросила меня в пучину глубокого горя, в котором я так с тех пор и пребывала, поддерживая свои душевные силы бессмысленной жаждой мщения.

Да, бесспорно, я была глупа. Надо было не бежать от жизни, а смотреть ей прямо в лицо.

Что же, остается только начать все сначала.

Но могу ли я выйти замуж за Чарлза? Будет ли это справедливо по отношению к нему сейчас, когда я, наконец, поняла, что всеми моими помыслами, всеми чувствами владеет другой человек… и какой! Никто не может с ним сравниться! А что если я опять встречу его где-нибудь? Хватит ли у меня сил устоять на этот раз? Так как же я могу выйти за Чарлза?..

Как хорошо, что Элиза все же согласилась погостить у меня! Может быть, мы вдвоем пойдем работать в какую-нибудь больницу – ведь опыта у нас теперь предостаточно.

Белые скалы все ближе и ближе. Мы почти дома!

Когда мы прибыли на вокзал Виктории, я с радостью обнаружила, что Джо уже ждет нас с каретой. Мое письмо пришло вовремя, все знали о нашем приезде и с нетерпением ожидали нас. Рядом с Джо я увидела Лили. Никогда не забуду, как она бросилась к Вильяму и утонула в его объятиях.

Несколько минут они не могли оторваться друг от друга.

Лили все вглядывалась в дорогие черты, чтобы еще и еще раз удостовериться, что это и в самом деле он, ее дорогой Вильям.

Наконец, она овладела собой и обернулась ко мне.

– Ах, мисс Анна, вы спасли его! Вы привезли его домой, ко мне…

– Нет, Лили, это не я спасла его, а один доктор… доктор Адер.

– Да благословит его Господь! Как бы мне хотелось поблагодарить этого человека за то, что он для нас сделал!

Все это время Джо стоял рядом и не проронил ни слова.

Наконец, заметив, что Лили немного успокоилась, он степенно произнес:

– Вот вы и дома. А те-то… Джейн с Полли… прямо как кошки на раскаленной крыше. Как получили ваше письмо, так и не могут прийти в себя от нетерпения.

– А где же мисс Генриетта? – спросила Лили.

– Она осталась там… ненадолго.

– Да что вы? А я думала, что вы обе приедете.

– Познакомьтесь, это Элиза, мисс Флинн. Мы вместе работали в госпитале. Она поживет у нас некоторое время.

– Подумать только, – восторженно заговорила Лили, – что вам пришлось там пережить! И как же я рада, мисс Анна, что там были вы! Не могу передать, как я обрадовалась, когда получила от вас письмо, что Вильям спасен…

– Давайте-ка пойдем потихоньку, – вмешался Джо, видя, что разговорам конца не предвидится. – Лошадки нервничают – не любят стоять без дела.

И вот мы все сидим в карете, быстро продвигающейся по лондонским улицам.

Джейн и Полли уже ждали нас на пороге. Я подбежала к ним. Мы обнялись.

– Наконец-то! – радостно вскрикнула Полли. – Мы с Джейн прямо дни считали, правда, сестренка?

Джейн подтвердила, что считали, добавила, что чудесно видеть нас снова, и удивилась, почему нет мисс Генриетты.

Я еще раз повторила, что ей пришлось ненадолго задержаться, и сказала, что мисс Элиза, которая работала с нами в госпитале, останется погостить у меня некоторое время.

В зале на стене красовался плакат, на котором было выведено: «Добро пожаловать!» «Как трогательно, – подумала я, не в силах справиться с охватившими меня чувствами. – Мне повезло, что нас окружают такие преданные, такие чудесные слуги – да нет, друзья!..»

– Берите ростбиф, – угощала Полли. – Мы подумали, что вам захочется настоящей английской пищи после той заграничной ерунды, которую вам пришлось есть в чужих краях.

– Как вы внимательны! – растроганно произнесла я.

Вначале Элиза держалась несколько скованно, но потом оттаяла, видя, с какой сердечностью и вниманием относятся к ней Джейн и Полли.

– Вы ляжете в комнате мисс Генриетты – я как следует проветрила там и согрела простыни, – распорядилась Джейн. – А скоро ли мисс Генриетта приедет домой, мисс Плейделл?

– Я пока не знаю. Мне кажется, мисс Флинн вполне подойдет комната мисс Генриетты.

Как странно было опять сидеть за столом, покрытым безупречно выстиранной и отглаженной скатертью, есть замечательно приготовленную еду, которую подавала Джейн. Лили и Вильям остались у нас обедать, и я настояла, чтобы Джейн и Полли тоже сели с нами.

– Вообще-то не годится так делать, – по своему обыкновению проворчала Джейн, но я видела, что им обеим это было приятно.

После обеда Лили и Вильям собрались уходить, и я предложила, чтобы Джо отвез их прямо к дому Клифтов. Наверняка там их ждал не менее теплый прием.

Еще более странно было лежать в удобной постели, в комнате, где, кроме тебя самой, никого не было. Простыни оказались восхитительно прохладными и чудесно пахли лавандовым саше, которое предусмотрительная Полли заранее туда положила.

И все же на душе у меня было тревожно. Как и в последнюю ночь в Ускюдаре, я ворочалась с боку на бок, печально вздыхала, и порой мне казалось, что покой никогда больше не снизойдет на мою израненную душу. Надо, наконец, посмотреть правде в глаза – я оказалась настолько глупа, что влюбилась, причем в человека, с которым только что рассталась, как я думала, навсегда…

Потекли бесконечные дни, которые нечем было заполнить. Я иногда ходила по магазинам, хотя одежды у меня было вполне достаточно. Но надо же хоть как-то убить время!

Элиза легко вписалась в нашу компанию и вскоре уже подружилась и с Джейн, и с Полли. Девушки тоже быстро приняли ее, считая, как они сами говорили, «своей».

– Вы только посмотрите – да у нее силища, как у здорового мужика! – восхищенно произнесла как-то раз Полли, видя, как Элиза легко передвинула мебель в одной из комнат. Она вообще старалась быть полезной и настояла на том, чтобы помогать девушкам в домашней работе.

Тем временем мы наводили справки о подходящей больнице, где могли бы работать. Как-то я прочла в газетах, что мисс Найтингейл ищет средства для того, чтобы открыть высшие курсы сестер милосердия при больнице Святого Фомы и больнице Королевского колледжа. «Интересно, удастся ли нам туда попасть», – спрашивали мы друг друга. Пока мы размышляли, в Лондон приехал Чарлз Фенвик.

Его появление вызвало одобрение не только Элизы, которая всегда хорошо к нему относилась, но и моих служанок Джейн и Полли.

Обед, приготовленный в честь гостя, превзошел все ожидания. Незаурядные поварихи, девушки на этот раз продемонстрировали все свое искусство.

После обеда мы с Чарлзом пошли гулять в Кенсингтонский сад, где он рассказал мне о своих планах.

– Как вы помните, я обещал посоветоваться с вами, прежде чем соглашаться брать практику, – начал он, – но дело подвернулось неожиданно, и надо было решать очень быстро. Мне показалось, что лучшего варианта и желать нельзя.

– Я очень рада, что вы так поступили, Чарлз. Это ваша жизнь, вам и решать.

– Вы же знаете – я хочу, чтобы это стало и вашей жизнью.

– Не стоит принимать меня во внимание, Чарлз. Видите ли, я все еще…

– Я понимаю. Вы все еще колеблетесь. Испытания, выпавшие на нашу долю во время войны, сделали нас совсем другими людьми, не такими, как прежде. В мыслях сумбур, и зачастую принять решение очень трудно.

– Ах, Чарлз, вы такой хороший, такой понимающий человек! Какой неблагодарной я должна вам казаться…

– Не говорите глупостей. Я только хочу, чтобы вы были счастливы, хочу быть уверенным, что то, что вы делаете, для вас – благо.

– Я знаю, со стороны это кажется глупо. Наверное, потому, что я сама никак не могу понять, чего мне хочется.

Мы сели у Круглого пруда и стали смотреть на детей, пускающих на воду свои кораблики.

Я понимала, что необходимо дать какие-то объяснения.

– Поймите, Чарлз – я уже не та юная, неопытная девушка, какой была когда-то. Я побывала замужем. Вначале все кажется таким чудесным, а потом в один прекрасный день все меняется, и ты начинаешь понимать, что совершила страшную ошибку.

– Да, после такого случая становишься осмотрительнее, – согласился он.

– Конечно, я опасаюсь не вас. Я знаю, какой вы хороший, добрый… Наоборот, это вам следовало бы опасаться меня – ведь я оставила мужа, а будь на моем месте хорошая жена, она непременно осталась бы с ним, как бы тяжело это ни было. Наверное, из меня вообще не получится хорошей жены.

– В удачном браке наверняка получится. Послушайте! Вот что мы сделаем: мы поедем в Меритон – так называется это место. Правда, мило? Оно расположено в Глостершире. Я очень люблю те края. Работа предстоит такая – сотрудничество с неким доктором Силкином. Он еще не очень стар, но уже в возрасте – ему за пятьдесят, и он хотел бы работать немного меньше. Поэтому пока ему нужен компаньон, к которому со временем перейдет вся его практика. Правда, прекрасная перспектива? Я сразу влюбился и в доктора, и в деревушку.

– Звучит и в самом деле заманчиво… как раз то, что вы искали.

– Я уже нашел отличный небольшой домик, в котором мы прекрасно разместимся на первых порах. Он расположен очень близко от дома доктора Силкина. Рядом с домом есть сад, в котором растут две яблони и вишневое дерево. Для нас это будет отличным началом! Мне бы очень хотелось, чтобы вы взглянули на все это.

– Я так боюсь…

– Но вам совершенно нечего бояться! Я ведь уже сказал, что прекрасно вас понимаю. Вы еще не приняли решение – ну что ж, в таком случае наилучший выход для нас – не торопить события, не делать ничего сгоряча. Но ведь посмотреть на дом вы можете, правда? Просто посмотреть и сказать, что вы о нем думаете. Никаких обязательств эта поездка на вас не наложит.

– Если вы и в самом деле понимаете мои чувства…

– Да, конечно! Уверяю вас, что полностью понимаю. Так, когда вы сможете приехать? Может быть, в субботу? Возьмите с собой Элизу – тогда вам не придется путешествовать одной. На станции я вас встречу.

– Хорошо, мы приедем, – согласилась я.

Мы пошли домой через аллею Цветов, где на скамейках сидели многочисленные няни, а их питомцы с веселым щебетом бегали вокруг. «Как чудесно видеть детей», – подумала я и вспомнила Джулиана. Острая печаль охватила меня.

Дома Джейн уже пекла булочки к чаю, а Полли с гордостью продемонстрировала чудесный пирог, который она, по ее словам, «испекла прямо за секунду» – ведь в доме гость.

Все пребывали в приподнятом настроении, и, судя по взглядам, которыми обменивались мои служанки, они наверняка решили, что Чарлз Фенвик – «мой нареченный», как они его называли.

Как мы и договаривались, Чарлз встретил нас на станции в коляске, которую использовал для визитов к больным. Он с радостью приветствовал нас. Мы с Элизой сели рядом, а он расположился на облучке.

Местность действительно была очень красивой. Возможно, нам так показалось еще и потому, что мы уже давно не видели зеленых лужаек и цветущих полян, где в изобилии росли лютики и маргаритки. Все выглядело таким мирным и красивым…

Вскоре мы въехали в Меритон, небольшой торговый городок. Почти все здания были построены из местного серого камня. Перед домиками на газонах рос преимущественно ломонос и другие неприхотливые растения, а сады за домами утопали в цветах.

– Какое чудесное место! – воскликнула Элиза. – Я даже представить себе не могла, что у нас в Англии есть такие милые места.

– Да, здесь красиво, – с гордостью подтвердил Чарлз.

– И так тихо, – добавила я.

– Согласен. Тут быстро забываешь о войне.

Вначале мы поехали в дом Чарлза. Он уже нанял экономку – приветливую женщину средних лет, которая, в полном соответствии со своим характером, взялась «опекать» его. Дом, построенный из серого камня и увитый ползучими растениями, выглядел очень уютно, садик и газон были тщательно ухожены.

– Садовник приходит два раза в неделю. Он достался мне от прежнего владельца дома, – пояснил Чарлз.

– Вы прекрасно устроились, – заметила я. – По-моему, вы уже считаете себя частью Меритона.

– Сегодня мы обедаем у моего компаньона. Он настоял на этом, когда узнал, что вы приезжаете. У него налаженное хозяйство, и он решил, что ему будет легче, чем мне, устроить угощение. А вообще-то я обедаю у него каждое воскресенье. Это доставляет мне большое удовольствие.

Познакомившись с компаньоном Чарлза, я поняла, что он имел в виду. Доктор Силкин, седовласый джентльмен со свежим цветом лица, и в самом деле производил впечатление приятного человека. Он тепло приветствовал нас, и я сразу поняла, как он гордится тем, что может так радушно принять гостей. Я была уверена, что Чарлз оказался весьма ценным компаньоном, и мне показалось, что доктор Силкин очень рад, что кроме всех прочих достоинств Фенвик просто милый человек.

– Вы должны познакомиться с моей дочерью, – объявил доктор Силкин. – Дороти, где ты? Выйди к нашим гостям.

Я не ожидала, что она окажется такой молодой – на мой взгляд, ей было не больше двадцати одного-двадцати двух лет. У Дороти были красивые карие глаза, гладкие темные волосы были собраны на затылке в тугой узел. Лицо по-своему красивое поражало тем выражением мудрой доброты, которая, по моим наблюдениям, чаще встречается в лицах более пожилых людей. Словом, весь облик Дороти Силкин был очень привлекателен.

Она мило улыбнулась и сказала:

– Добро пожаловать в Меритон! Чарлз рассказывал нам о вас и о том, как замечательно вы работали во время Крымской войны.

– Дороти очень интересуется такими вещами, – вмешался Чарлз, глядя на девушку с мягкой снисходительностью. – Ей кажется, что мисс Флоренс Найтингейл – святая.

– Наверное, она не так уж далека от истины, – сказала я.

– Вы видели ее? – спросила Дороти.

– Да, конечно.

– И она разговаривала с вами?

– Анна работала рядом с ней, поэтому, естественно, они разговаривали, – пояснил Чарлз. – Должен вас предупредить, Анна, что вам будет здесь оказан теплый прием именно потому, что вы работали в том же госпитале, что и мисс Найтингейл.

– Ну как вы можете так говорить, Чарлз! – запротестовала Дороти Силкин. – Не только поэтому.

Дом был очень уютен, а Дороти оказалась умелой хозяйкой. В столовой над камином висел портрет маслом, изображавший женщину, так похожую на Дороти, что я сразу догадалась – это ее мать.

Позже моя догадка подтвердилась. Мать Дороти умерла четыре года тому назад, и с тех пор девушка сама заботилась об отце и вела хозяйство.

– Она – превосходная домоправительница, – произнес доктор Силкин, с любовью глядя на дочь. – Кроме того, она помогает мне в работе. У нее есть особый подход к пациентам.

– Да, – с улыбкой подтвердил Чарлз, – трудных пациентов она умеет держать в руках, а к тем, кто нуждается в сочувствии, относится с нежностью.

Они заговорили о жизни в этом маленьком городке – дружеских встречах, церковных обязанностях, музыкальных вечерах, небольших званых обедах. Я видела, что Чарлзу все это очень интересно и что он очень подружился с Силкинами. Словом, все устроилось прекрасно.

Могу ли я стать частью этой жизни? А почему бы и нет? Такой образ жизни приятен, удобен, спокоен. Я могла бы даже приносить пользу – ведь мои знания и опыт сестры милосердия здесь наверняка очень пригодились бы. Я представила себе, что живу в маленьком домике из серого камня, увитом ползучими растениями. Но не окажется ли, что я… как бы это сказать… заперта здесь? У меня могут появиться дети – малыши, которые помогут мне справиться с болью утраты моего милого Джулиана.

День прошел прекрасно.

Уже вечером Чарлз отвез нас на станцию. Прощаясь, он посмотрел на меня с легкой грустью.

– Возможно, вы сможете еще раз приехать сюда, – сказал он. – Дайте мне знать об этом заранее. Я уверен, что вы понравились Силкинам.

– Мне они тоже понравились. Я считаю, что вы правильно выбрали место работы, Чарлз.

– Значит, вам оно понравилось… и Силкины тоже. Ну что ж, это очень хорошо.

В поезде по дороге домой Элиза была непривычно молчаливой. Наконец, как будто что-то обдумав, она сказала:

– Он хороший человек, и у вас будет хорошая жизнь. А вы счастливица, вы это знаете?

– Если бы я могла понять, чего хочу!..

– Любая разумная женщина на вашем месте уже давно бы поняла, если только у нее… – она искоса посмотрела на меня и закончила – нет других планов.

– Никаких других планов у меня нет. Мне просто кажется, что там так уютно, спокойно… слишком спокойно. Так можно и задохнуться. Жизнь в Меритоне напоминает мне удобную пуховую постель. Как только ты ложишься в нее, она с готовностью принимает тебя в свои объятия, и уже не вырваться. Тебе хорошо, и ты начинаешь вести эту уютную, счастливую, удобную жизнь…

– Богатое у вас воображение, я и не знала. А потом, что плохого в пуховой постели?

Она внимательно посмотрела на меня. Некоторое время мы ехали молча. Откинувшись на сиденье, я прислушивалась к стуку колес и представляла себе, как буду жить в маленьком домике в Меритоне. И вдруг в моих мечтах возник облик человека, которого я сразу узнала. Он жег меня своими глубокими глазами и цинично усмехался. «Это не для тебя, – как будто говорил он. – Тебе хочется быть свободной, узнать мир. Тебе хочется сбросить с себя груз условностей, мешающий тебе жить. Так перестань же думать о том, что ты должна делать; думай о том, чего тебе хочется. Начинай познавать мир, а я помогу тебе…»

Но ведь мы расстались, и, наверное, я никогда больше не увижу его. А если бы мы встретились снова, что тогда? Да, Элиза права – я просто потеряла рассудок.

Тут я снова услышала голос Элизы:

– А что вы думаете о мисс Дороти?

– Она очаровательна.

– Да. И к тому же докторская дочка. Она будет хорошей женой… какому-нибудь доктору.

– Я уверена в этом.

– И я думаю, что так и случится… в один прекрасный день. Это будет очень удобно, правда?

– Вы имеете в виду Чарлза?

– А что? Товар отменный, и купец рядом, не надо ехать на рынок продавать.

– Как вы странно выражаетесь!

– Неважно. Главное, что вы меня поняли.

– Да, Элиза, я вас поняла. Вы хотите сказать, что, если я буду долго раздумывать и, в конце концов, откажу доктору Фенвику, Дороти вполне может стать его женой.

– А что, разве так не бывает? Мне кажется, его работа на Крымской войне, вместе с мисс Найтингейл, сделала доктора Фенвика в глазах мисс Дороти героем.

– Но те доктора, которые там работали, и в самом деле герои.

– А доктор Фенвик к тому же еще и хороший человек.

– Да, вы мне говорили это много раз. Я знаю, что вы о нем очень высокого мнения.

– Иногда мы начинаем ценить что-нибудь только когда теряем.

– Вы хотите сказать, что, если я упущу доктора Фенвика, его подхватит Дороти Силкин?

– Совершенно верно, – подтвердила Элиза.

– А вы знаете, Элиза, я даже рада, что на свете существует такая вот Дороти Силкин. Мне кажется, она будет идеальной женой для Чарлза. Он заслуживает самого лучшего, и она подходит ему больше, чем я.

– Вы прекрасно ему подходите… а он – вам.

– Да нет, мне кажется, я не смогу жить в таком месте, как Меритон. То, что я в своей жизни пережила, оставило в душе неизгладимый след. Я ведь немного рассказывала вам о Минстере Сент-Клере, но отнюдь не все. Мое замужество было очень странным. Я потеряла ребенка, потом мужа. Такие вещи так просто не забываются. А затем наша поездка в Ускюдар… Нелегко после всего этого перейти к размеренной деревенской жизни. И вы знаете, Элиза, когда я сегодня воочию увидела эту жизнь, я отчетливо поняла, что не смогу так жить. И меньше всего на свете мне хотелось бы травмировать Чарлза. И сегодня, когда я увидела эту девушку и его рядом с ней… Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, – ответила Элиза. – Это был бы выход. Вы были бы спокойны за доктора Фенвика. Я правильно вас поняла?

Я кивнула и, закрыв глаза, опять начала вслушиваться в монотонный стук колес.

Через два дня я получила два письма. Одно из них было от Генриетты. Я сразу узнала ее почерк и с нетерпением разорвала конверт. Вот что она писала:

«Моя дорогая Анна,

Наверное, вас удивил мой поступок. Это и вправду получилось так внезапно… Я хочу сказать, что я буквально в последнюю минуту решила не ехать. Наверное, мне следовало предупредить вас заранее. Но я сама еще ничего толком не знала. Сначала мне хотелось одного, а в следующий момент – другого. Вы ведь меня знаете.

Спешу сообщить вам радостную весть – я теперь замужняя женщина. Мы с Филиппом поженились. Он несколько раз делал мне предложение, но я как будто чего-то боялась. Так непохоже на меня, правда? Но вы ведь помните мой прошлый опыт – я имею в виду Карлтона. Так легко было угодить в его сети и так трудно потом выпутаться. Мне не хотелось совершать еще один промах. Поэтому я и колебалась, сегодня говорила «Да», а завтра – «Нет». А тут подошло время отъезда, и я подумала: «Если я сейчас уеду, то никогда больше его не увижу». Мы все знаем, что большие расстояния могут разделить людей навсегда. Итак, я решила остаться и разобраться в своих чувствах.

Доктор Адер был очень любезен, и помог мне – он ведь знает язык и здешние обычаи. Что за человек! Я продолжаю думать, что он – самый замечательный мужчина из всех, кого я когда-либо знала. Я не говорю этого Филиппу, но мне кажется, он догадывается о моем отношении к Адеру. Он сам, как и многие другие, восхищается доктором Адером. Это какой-то уникальный человек, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Ну, вот, в конце концов, я решила, что не могу расстаться с Филиппом, и мы поженились. Сейчас мы живем в Константинополе, где Филипп продолжает свою работу. Это очень важная и секретная работа французских властей. Он должен оставаться здесь еще некоторое время, подготовить мирный договор и все такое. Филипп – необходимый здесь человек. А потом мы будем жить в Париже. Ну, разве не чудесно? И вы приедете к нам погостить. Мы прекрасно проведем время вместе.

Вы уже виделись с доктором Фенвиком? Надеюсь, все идет хорошо.

Анна, моя дорогая подруга, пожалуйста, простите меня за невольное предательство по отношению к вам, но я не могла поступить иначе. Я очень счастлива! Я очень довольна своим замужеством. Как только мы соберемся уехать отсюда, я дам вам знать. Возможно, вначале мы ненадолго заедем в Англию, а потом – в Париж! И вы обязательно навестите нас там, правда?

Мне так вас не хватает. Хочется рассказать вам о многом, да и просто поболтать.

Мне кажется, я забеременела. Пока еще рано это утверждать, но если это действительно так, вот будет чудесно! Конечно, вы узнаете об этом первой.

Обнимаю вас, моя дорогая, любимая подруга.

Генриетта».

Я улыбнулась. Как это похоже на Генриетту! Должно быть, она действительно счастлива.

Я почувствовала, что с моей души свалился камень. Итак, она не с Дамиеном Адером, а с Филиппом. Она никогда и не уезжала с Дамиеном! Теперь мне все стало понятно. Когда я видела их рядом в лодке, это просто означало, что Дамиен вместе с ней переправлялся на тот берег, где ее уже ждал Филипп.

Она пишет, что он очень помог ей. Ведь он знает язык местных жителей, их нравы и обычаи. Не стоило мне слушать Элизу. Какие страдания мы порой приносим себе сами, прислушиваясь к мнению людей несведущих, хотя и очень доброжелательных!

Меня охватило чувство огромного облегчения и большая радость за мою подругу.

Всецело поглощенная новостями, которые мне сообщала Генриетта, я и забыла о втором письме. Оно пришло из Германии. Я разорвала конверт и прочла его.

К моему удивлению, обратным адресом был Кайзервальд. Главная диакониса, в своей обычной лаконичной манере и, не совсем владея английским языком, спрашивала, не могла бы я нанести краткий визит в Кайзервальд. Она знала, что я служила в ускюдарском госпитале, и помнила мою превосходную работу в Кайзервальде. Она просила меня приехать вместе с моей подругой мисс Марлингтон. Я могу быть уверена, что найду теплый прием. Из всех сестер милосердия, когда-либо работавших под ее началом, сообщала далее главная диакониса, самое лучшее впечатление произвела на нее именно я.

Я несколько раз перечитала письмо и задумалась.

Мне требовалась встряска, которая избавила бы мою теперешнюю жизнь от пустоты.

Я решила ехать в Кайзервальд.

Свое решение я сообщила Элизе, предварительно рассказав ей о том, что произошло с Генриеттой.

– Вот видите, – сказала я, – все же это был Филипп. Как мы заблуждались относительно доктора Адера!

– А, так она теперь вышла замуж за Филиппа?

– Вы все еще полагаете…

– Да, я считаю, что вначале она убежала с тем, другим. А потом испугалась. Тут появился Филипп, она и ухватилась за него, как за палочку-выручалочку.

– Ах, Элиза, этого не может быть! Она бы мне так и сказала.

– Вам? Зная, как вы относитесь к Адеру?

– Что вы имеете в виду? Как я к нему отношусь?

– Да это ясно как божий день… по крайней мере, для меня.

– Вам иногда ясно то, чего на самом деле нет, Элиза.

– А что, вы будете утверждать, что совершенно к нему равнодушны?

– К нему действительно невозможно быть равнодушной. Да вы сами к нему неравнодушны.

– Я? Да я его насквозь вижу. И вообще всех мужчин.

– Вам не кажется, Элиза, что иногда воображение заводит вас слишком далеко? Вы просто его ненавидите.

– Я ненавижу всех мужчин, которые ведут себя с женщинами так, как он. Насмотрелась я на такое в своей жизни! Некоторые из них думают, что мы созданы только для того, чтобы их ублажать. И он такой же. Ненавижу их всех!

– Послушайте, что еще мне пишут. Меня приглашают приехать в Германию.

Она удивленно посмотрела на меня, и я рассказала ей о письме главной диаконисы.

– Да, – произнесла Элиза, выслушав меня, – должно быть, она о вас очень высокого мнения. Ну и что вы решили? Поедете?

– Это довольно неожиданное предложение.

– Но ведь вам хочется поехать, правда?

– Я чувствую, что задыхаюсь здесь. Такая пустая жизнь! Мне хотелось бы опять быть сестрой милосердия, но я не знаю, как к этому приступить.

– Я думаю точно так же.

– Ах, Элиза, вы даже не представляете себе, как чудесно в лесу! В нем есть какая-то загадка. Так и кажется, что вот-вот тебе навстречу выйдут тролли, великаны и другие сказочные существа… Я никогда больше не видела подобного места. А вы хотели бы поехать со мной?

– А меня никто не звал.

– Но главная диакониса не знает о вашем существовании, поэтому, естественно, она и не могла вас пригласить. А Генриетта была там со мной. Я не вижу причин, почему бы нам не отправиться вместе. Вы – сестра милосердия и сможете принести там пользу. Работа в Кайзервальде тяжелая. Главная диакониса ожидает нас с Генриеттой, а вместо нее приедете вы.

– Да уж, к работе я привычная.

– Конечно, там будет не так тяжело, как в Ускюдаре.

– А вы считаете, что я могу поехать?

– Ну а почему нет? Пригласили Генриетту, а вместо нее приедете вы. Все, Элиза, решено – я беру вас с собой в Германию.

Через несколько дней мы с Элизой уже были в пути. Мне стоило больших трудов убедить ее, что она найдете Кайзервальде теплый прием.

– Вы знаете, – говорила я ей, – главная диакониса ждет, что я возьму с собой Генриетту. Она бы ни за что не допустила, чтобы я путешествовала одна. Кроме того, между нами говоря, как сестра милосердия, вы лучше Генриетты, а это наверняка заинтересует сотрудников Кайзервальда.

Несмотря на все имеющиеся у нее возражения, Элиза была в восторге от предстоящей поездки.

Когда мы прибыли на маленькую станцию, нас уже ожидала карета. Как приятно было снова вдохнуть опьяняющий запах хвои и почувствовать таинственную атмосферу леса, расстилавшегося перед нами. Взглянув на Элизу, я поняла, что и ее лес заворожил точно так же, как и меня.

Вот, наконец, мы увидели и сам Кайзервальд, его башенки и домики. При виде всего этого на меня нахлынули воспоминания о Герде – гусиной пастушке, Клаусе-разносчике, фрау Лейбен… Бедняжка Герда, как тяжело она тогда болела! Но все же поправилась и сейчас наверняка чувствует себя хорошо. Все это произошло до моего знакомства с Дамиеном Адером, тогда меня еще обуревали недобрые чувства по отношению к нему.

Каким нелепым это кажется сейчас! А были ли мои подозрения такими уж нелепыми?

Я должна забыть своего «дьявольского доктора». Пока он владеет всеми моими помыслами, я не буду знать покоя. Но легко сказать: «Выбрось его из головы», а как это сделать?.. Я должна опять стать разумной. Возможно, я никогда больше его не увижу.

Нас встретила та же диакониса, что и в прошлый раз, когда я приезжала с Генриеттой. Она посмотрела на Элизу с некоторым удивлением, и я поспешила объяснить, что мисс Марлингтон вышла замуж и что Элиза приехала вместо нее. Диакониса кивнула и сказала, что главная диакониса ожидает моего прибытия и просила меня по приезде тотчас же зайти к ней.

Нас провели в ее комнату. Она вышла нам навстречу с распростертыми объятиями.

– Мисс Плейделл, как я рада, что вы приехали! Очень мило с вашей стороны, что вы так быстро откликнулись на мою просьбу.

– Для меня большая честь, что со своей просьбой вы обратились именно ко мне, – сказала я. – Мисс Марлингтон вышла замуж и сейчас живет за границей. А это мисс Флинн, которая вместе со мной работала сестрой милосердия в госпитале во время Крымской войны. Я подумала, что вы не будете возражать против ее приезда.

– Возражать? Да я просто в восторге! Добро пожаловать, мисс Флинн. Как приятно видеть человека, способного на такую непростую работу! Нам нужно о многом поговорить.

Она предложила нам сесть и продолжала:

– Нам предстоит быть свидетелями больших перемен. В больницах всего мира происходит реорганизация всей системы ухода за больными. Кажется, наконец-то этой важной работе начинают уделять достойное внимание – и все это благодаря мисс Найтингейл.

– Я думаю, что так оно и есть, – согласилась я с главной диаконисой. – По-моему, уже организуются курсы по подготовке сестер милосердия.

– А чем вы сейчас занимаетесь?

– Мы обе – Элиза и я – надеемся, что сможем где-нибудь применить свои силы и знания.

Главная диакониса с доброй улыбкой посмотрела сначала на меня, а потом на Элизу.

– Вы ведь работали вместе? – спросила она.

– О, да, и хотели бы продолжить свою работу. Элиза – мисс Флинн – очень умелая и преданная сиделка.

– Да, – подтвердила Элиза, – это дело мне по душе.

– Именно такие люди нам и нужны! Мисс Плейделл, вы сказали, что та сестра милосердия, что приезжала с вами в прошлый раз, теперь вышла замуж?

– Да. Она живет в Константинополе. Ее муж – француз, сотрудник французской дипломатической миссии.

– Ну да, французы были нашими союзниками в этой войне. Мисс Марлингтон – весьма приятная молодая леди, но я не считаю ее образцовой сестрой милосердия. Как вы, наверное, уже и сами заметили, эта профессия требует постоянного тяжкого труда.

– Точно! – энергично подтвердила Элиза.

– И надо очень любить ее, чтобы переносить лишения и страдания. Я распорядилась, чтобы вам отвели комнату на двоих. Наверное, вы хотели бы отправиться туда прямо сейчас. А позже мы еще поговорим.

– Благодарю вас! – с чувством произнесла я.

Тут же была вызвана диакониса, которая встречала нас по приезде. Она провела нас в отведенную комнату.

Это жилье напоминало скорее келью, чем настоящую комнату. Там стояли две кровати, стул, шкаф и маленький столик. На стене висело распятие.

– Какая женщина! – с восхищением произнесла Элиза. – И подумать только – она одна управляет такой больницей!

Я кивнула.

– Элиза, вы даже до конца не представляете себе, какую честь нам оказали. Нам дали отдельную комнату! В прошлый раз мы с Генриеттой спали в огромной спальне, разделенной перегородками на клетушки. Иметь комнату – это здесь роскошь.

– Это здорово – стоять во главе такой больницы, как Кайзервальд! – не слушая меня, продолжала Элиза. – Мне бы хотелось поскорей взглянуть на палаты и вообще на то, как здесь идут дела. И лес вокруг, эти деревья… как тут хорошо!

– Я рада, Элиза, что вам здесь понравилось. И рада, что вы все же решили поехать со мной. Наверное, главная диакониса хочет что-то предложить нам. И если это так… ну, не будем загадывать. Посмотрим.

Позже у нас состоялась еще одна беседа с главной диаконисой. Она подробно расспросила нас о методах, применявшихся в ускюдарском госпитале. Мы рассказали о катастрофической нехватке медикаментов, об эпидемиях, которые приносили гораздо больше вреда, чем ранения, полученные на поле боя. Главная диакониса согласилась с тем, что вопросам санитарии и гигиены все еще уделяется недостаточно внимания. По ее мнению, неудовлетворительное санитарное состояние больниц уносит жизнь многих пациентов.

Беседа с главной диаконисой была очень интересной, кроме того, мне льстило то внимание, которое она выказывала мне. Я была чрезвычайно благодарна этой женщине за готовность, с которой она включила Элизу в нашу беседу, и за внимание, с которым выслушивала ее мнение.

Мне редко приходилось видеть Элизу такой оживленной. Она явно была в восторге от нашего визита в Кайзервальд.

Ночью, лежа в постели и прислушиваясь к размеренному дыханию безмятежно спящей рядом Элизы, я радовалась, что все-таки уговорила ее поехать со мной. Мне очень нравилась моя новая подруга. Так хотелось, чтобы жизнь повернулась к ней, наконец, светлой стороной. В сущности, она хорошая женщина, несмотря на ее собственные усилия доказать обратное.

«Дорогая Элиза, – мысленно говорила я ей, – я так же способна сама позаботиться о себе, как и вы. Но так ли это на самом деле? Ведь я невольно поставила себя в зависимость от человека, который вряд ли принесет мне счастье».

Лежа без сна, я вспоминала свой прошлый приезд в Кайзервальд. Это было еще до того, как я познакомилась с доктором Адером. Странно, но, похоже, моя жизнь теперь делится на несколько периодов – время, когда я даже не подозревала о его существовании, затем долгие годы, когда он казался мне некоей зловещей фигурой, приносящей несчастье всем, с кем он сталкивается, и, наконец, открытое противостояние.

В конец концов я заснула и во сне увидела его. Мне приснилось, что я в лесу и со мной Герца. Сон был тревожным, и я обрадовалась, когда, наконец, пробудилась.

У Элизы было радостное и приподнятое настроение.

– Какой здесь чудесный воздух! – воскликнула она. – А как мне нравится запах хвои! Тут так мирно, спокойно. Я рада, что приехала. С удовольствием примусь за работу.

Я слушала ее с улыбкой. Как хорошо, что она счастлива!

Как часто я вспоминала длинный деревянный стол, за которым мы ели ржаной хлеб и овсянку и пили напиток из молотой ржи. Диаконисы, помнившие меня с прошлого визита, обрадовались моему появлению. Они также тепло приветствовали Элизу. Удивительно все же – как много событий произошло за то время, что я здесь не была, но почему-то мне иногда казалось, что я никогда и не уезжала.

После завтрака нас провели по палатам. Потом мы отправились в кабинет главной диаконисы и продолжили вчерашнюю беседу.

Мне было очень приятно, что Элиза участвует в нашем разговоре и ее замечания были профессиональны. Она с радостью согласилась поработать здесь.

В конце концов, было решено, что мы приступим к своим обязанностям завтра.

– А сегодня отдохните немного, – предложила нам главная диакониса. – Вы проделали долгий путь и должны восстановить силы. Я помню, что вы любили гулять в нашем лесу, мисс Плейделл.

Днем мы с Элизой пошли на прогулку, как бывало, когда я ходила с Генриеттой.

Элизе очень понравились здешние места.

– Никогда не видела ничего подобного, – призналась она. – А что там за колокольчики иногда слышатся вдали?

Я объяснила, что эти колокольчики привязывают коровам – иначе они могут заблудиться в лесу.

– А по звуку колокольчика их легко можно найти. Элизу это восхитило.

Мы миновали домик, в котором жила бабушка Герды. Сейчас здесь никого не было видно. Когда мы вышли на опушку, я предложила немного посидеть и отдохнуть.

– Мне бы хотелось работать здесь, – сказала Элиза. – Тут все дышит таким покоем… Понимаете… я не знаю, как это сказать… словом, здесь осознаешь, что некоторые вещи не имеют никакого значения. Вернее, все важно и в то же время неважно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Мне кажется, я вас понимаю, Элиза.

– Когда вы выйдете замуж…

– В этом я все еще не уверена.

– Но вы должны выйти за доктора Фенвика, если у вас есть хоть капля разума…

– А может быть, у меня нет этой капли?

– Нет, есть! Просто сейчас вы немного не в себе и не можете понять, чего вам хочется. Но, в конце концов, вы выйдете за него замуж, потому что он вам очень подходит… а вы – ему. А вот что будет со мной?

– Элиза, вы навсегда останетесь моим другом и желанным гостем в моем доме, где бы он ни был.

– Это я знаю. И вот еще что… Мне нелегко это выразить, но знайте, Анна – я восхищаюсь вами. Вы прекрасный человек. Таких на свете мало. Я никогда не забуду того, что вы сделали для Этель… да и для меня тоже.

– Вы преувеличиваете. Это доктор Адер, а не я, спас Тома для Этель.

– Ну да! Он только и умеет, что надуваться от важности. Нет, это все вы.

– То, что вы говорите, Элиза, просто смешно.

– Да, видно, с возрастом я глупею. Только хочу одно сказать – мне очень хотелось бы, чтобы вы получили в жизни то, чего заслуживаете. Надеюсь, у вас будет куча ребятишек, и вы будете счастливы. Доктор Фенвик – хороший человек, а хорошие люди на дороге не валяются. Более того – из своего собственного опыта могу сказать, что они – такая же редкость, как снег в июле.

– Вы, Элиза, просто неисправимый циник. Но хватит говорить обо мне. Скажите лучше, чего хотелось бы в жизни вам? Если бы вы могли загадать желание, как в сказке, чего бы вы попросили?

– Мне бы хотелось стать такой вот главной диаконисой в таком же местечке, как Кайзервальд, и управлять больницей. Я бы все там устроила по-своему. У меня была бы лучшая больница в мире! Чудно получается – когда я ехала в Ускюдар, мне не терпелось поскорей оттуда выбраться и вернуться домой. Я все спрашивала себя: «Зачем я в это ввязалась?» А потом, когда я увидела, что нам удалось там сделать… то была даже рада, что поехала. Я поняла, что хочу и могу ухаживать за больными и ранеными. Именно этого мне и хочется больше всего на свете.

– Да, я вас понимаю.

Мы сидели рядом на траве, прислонившись к дереву, и Элиза рассказывала мне о своей мечте. Ей сразу полюбился Кайзервальд. Она хотела бы иметь больницу в своем распоряжении, где сама могла бы устанавливать правила и полностью посвятить себя выхаживанию больных.

Мы говорили долго. Никогда раньше Элиза не была со мной столь откровенна.

Я очень любила ее и всей душой желала, чтобы в один прекрасный день ее мечта осуществилась, ибо это была очень благородная мечта.

Мы только что вернулись с прогулки. Глядя на Элизу, можно было сразу догадаться, что она все еще пребывает во власти своей мечты – создать второй Кайзервальд.

Послышался стук в дверь, и на пороге появилась одна из диаконис. Она сказала, что главная диакониса просит меня прийти в ее кабинет.

– Я сейчас же иду, – сказала я.

Подойдя к двери кабинета, я постучала.

– Войдите! – послышался голос главной диаконисы, и я вошла.

В комнате спиной к окну стоял какой-то мужчина.

– А, вот и вы, – приветствовала меня главная диакониса. – Я очень рада, что вы пришли. Мне кажется, вы знакомы.

Не веря своим глазам, я уставилась на него. С тех пор как мы расстались, я думала о нем постоянно, и сейчас мне на секунду показалось, что его образ каким-то волшебным способом обрел плоть и кровь. Как в тумане, я услышала свой запинающийся голос:

– Доктор Адер…

– Он самый, – невозмутимо ответствовал он. – Я очень рад видеть вас здесь.

Он подошел и пожал мне руку.

– Я уже слышала кое-что об ускюдарском госпитале от мисс Плейделл, – сказала главная диакониса. – Это был страшный, но полезный опыт. Для меня большая честь принимать вас обоих у себя… и, конечно, мисс Флинн тоже.

– Мы делали только то, что должны были делать, не так ли, мисс Плейделл?

– Да, конечно. Мы много работали и старались делать все, что в наших силах.

– Ускюдарский госпиталь, должно быть, очень отличается от нашей больницы, – сказала главная диакониса.

– Да, вы правы, – подтвердил он.

– Садитесь, пожалуйста. Как вам понравилась прогулка по лесу, мисс Плейделл? Вы знаете, доктор Адер, что мисс Плейделл просто очарована нашими лесами.

– Это вполне понятно. Место и в самом деле очаровательное, такое романтичное, верно, мисс Плейделл?

– Да, мне действительно так кажется.

Он пододвинул стул и подождал, пока я села. Я поблагодарила его. Он улыбался своей всегдашней слегка насмешливой улыбкой, смысла которой я не понимала.

– Пожалуйста, садитесь и вы, доктор Адер. Мисс Плейделл, мы с доктором Адером только что обсуждали один проект. Когда он узнал от меня, что вы здесь, то решил, что вы тоже могли бы принять участие в этом проекте.

Я обернулась и посмотрела на него. Мне показалось, что в его глазах прячется хитрая усмешка.

– Совершенно верно, мисс Плейделл. Я был в восторге, когда узнал, что вы находитесь в Кайзервальде. Проект же касается Розенвальда. Он немного похож на здешнюю больницу, но не такой большой и, конечно, организован хуже.

Он с учтивой улыбкой повернулся к главной диаконисе. Польщенная его словами, она наклонила голову и пробормотала:

– У нас тоже не всегда было так, как сейчас, доктор Адер. На это требуется время.

– Но вы согласны, что со временем… и, конечно, с надлежащим руководством… Розенвальд мог бы стать вторым Кайзервальдом?

– Да, я, разумеется, верю в это. Если там будут работать подходящие люди, преданные делу, способные идти на какие-то жертвы…

– Мы все чрезвычайно высокого мнения о ваших способностях, мисс Плейделл.

– Мне очень приятно это слышать.

– Дело в том, что я собираюсь познакомиться с Розенвальдом. Главная диакониса, разумеется, не может поехать со мной. Мы обсудили с ней это и пришли к выводу, что раз уж вы по счастливой случайности оказались здесь…

Он опять взглянул на меня с той же улыбкой на лице.

– Короче говоря, моя идея заключается в том, что в Розенвальд вместе со мной проедете вы и потом выскажете свое мнение о его возможностях.

– С какой целью?

– Ну, я не знаю, каковы ваши дальнейшие планы.

– Вы имеете в виду, что я могла бы работать там?

– Меня интересует ваше мнение о Розенвальде. Вы доказали, что можете быть хорошей сестрой милосердия.

Возможно, вас вдохновит идея сделать из него больницу, подобную Кайзервальду.

– Но это будет означать, что мне придется оставить дом, родину, друзей…

– Вы слишком далеко загадываете. Давайте поедем завтра туда, вместе осмотрим место, и вы скажете, что думаете о его перспективах. Я отправляюсь в Розенвальд завтра рано утром, верхом. Вы ведь ездите верхом, не так ли, мисс Плейделл?

– Да, езжу. Но у меня нет с собой костюма для верховой езды.

– Мы можем помочь в этом мисс Плейделл? – обратился он к главной диаконисе.

Она считала, что да. Конечно, никто из сотрудников больницы не ездит верхом, но неподалеку живет некая фрейлейн Клебер. Она прекрасная наездница и охотно одолжит мне все, что нужно.

– Если вам удастся сегодня найти костюм, мы сможем выехать завтра утром. Добираться в Розенвальд придется все утро, но вернуться мы могли бы, как мне кажется, в тот же день, хотя и поздно вечером. Впрочем, если нас что-либо задержит, мы можем и заночевать в Розенвальде.

Главная диакониса выглядела очень озабоченной – наверное, она считала, что мне нужна дуэнья. Мне показалось, что она даже собирается предложить на эту роль кого-нибудь из диаконис, но потом я вспомнила, что ни одна из них не ездит верхом, и отвергла эту мысль. Вместо этого я сказала:

– Вы знаете, доктор Адер, я приехала сюда с Элизой Флинн. Вы, должно быть, помните ее.

Он нахмурил брови, припоминая.

– Ну, такая крупная женщина… и очень умелая сиделка.

– Ах, да, – вспомнил он. – Большая Элиза. Но я не думаю, что она могла бы поехать с нами – вряд ли она хорошо ездит верхом?

– Я почти уверена, что она вообще не умеет ездить. – Значит, как я и предполагал, мы с вами поедем вдвоем, мисс Плейделл. Толпа народу тут совсем ни к чему. Мы только осмотрим место, оценим его возможности и так далее…

Не знаю, почему, но настроение у меня было прекрасное. Я проведу целый день в его обществе! Конечно, мне и на минуту не могла прийти в голову мысль, что я останусь работать в Розенвальде. Меня интересовало только одно – он приехал, он здесь, рядом со мной, и я буду с ним наедине целый долгий день…

На будущее я не загадывала.

Новость ошеломила Элизу.

– Этот человек… здесь? – запинаясь, спросила она.

– Ничего удивительного. Он – известный врач, и, конечно, его интересуют места подобные Кайзервальду. Германия вообще считается средоточием лучших больниц Европы, а сейчас, когда в них начались такие грандиозные преобразования, многие приезжают сюда, чтобы увидеть все собственными глазами.

– А я уверена, что он все сам подстроил! Он заманил вас сюда…

– Ну, Элиза, не говорите глупостей! Зачем ему это?

– Потому что он вами интересуется. Он покончил с Генриеттой, а теперь пришла ваша очередь.

– Ну, говорю же вам – мы собираемся вместе осмотреть больницу. В этом нет ничего романтичного или загадочного.

– Вы с ним… вдвоем! Нет, так не пойдет. Я поеду с вами.

– Нам придется путешествовать верхом, а вы ведь не умеете ездить на лошади. Послушайте, Элиза, в этом нет ничего особенного…

– Однако чувствуется, что вам эта поездка по душе.

– Меня тоже интересует это новое место – Розенвальд. Может быть, мы обе могли бы потом туда съездить.

Услышав о такой перспективе, она явно оживилась, и я поспешила перевести разговор на другую тему:

– Мне нужно сходить к фрейлейн Клебер. Она живет тут неподалеку. Г. Д. говорит, что она могла бы одолжить мне костюм для верховой езды. У нее их несколько, а роста мы примерно одинакового.

– Вы хотите сказать, что Г. Д. собирается разрешить вам поехать с ним вдвоем?

– По-моему, вы устраиваете много шума из ничего и вообще я спешу – мне нужно успеть к фрейлейн Клебер. Пойдемте со мной!

Элиза подчинилась с явной неохотой.

Фрейлейн Клебер жила в очень симпатичном домике рядом с фрау Лейбен.

Мы легко нашли его, а когда почти приблизились, до нас внезапно донесся звук выстрела. Удивленные, мы остановились и уставились друг на друга, а тем временем раздался еще один выстрел, потом еще и еще.

– Интересно, что там случилось? – спросила Элиза.

Мы поспешили к дому. Никого не было видно. Проходя по прекрасно ухоженному саду к каким-то конюшням, мы услышали еще один выстрел. Теперь было понятно, что звук доносится из-за конюшен.

Наконец, мы обогнули их, и нашему взору предстала такая картина – на дереве была укреплена мишень, по которой стреляла женщина. Заслышав наши шаги, она обернулась.

– Ах, простите, я только сейчас вас заметила, – воскликнула она. – Решила немного потренироваться к Празднику стрелков. Он уже через месяц, а я не в лучшей форме.

Фрейлейн Клебер – а это была она – оказалась худощавой и высокой женщиной средних лет, с волосами, уже слегка тронутыми сединой. Мы действительно были примерно одной комплекции.

– Может быть, мы пришли не вовремя? – поинтересовалась я.

– О нет, что вы! Вы ведь из Кайзервальда, правда? Я знала, что вы придете. Буду очень рада помочь вам экипироваться.

Я представила Элизу, но она не говорила по-немецки и потому не могла участвовать в нашем разговоре.

– Вы делаете мне большое одолжение, – сказала я. – Я не захватила с собой амазонку – мне и в голову не могло прийти, что она здесь понадобится.

Она кивнула.

– Меня предупредили, что вы должны прийти, но я тут же забыла, в какое именно время. Все мои мысли заняты предстоящим праздником. Он проходит каждый год, и я всегда в нем участвую. В это время не могу думать ни о чем другом. Я так жду стрельбы по птицам (фрейлейн Клебер назвала этот вид соревнования по-немецки – Vogelschiessen – и пояснила, что речь идет о стрельбе по дятлам). Еще я надеюсь стать Королем стрелков. Его выбирают каждый год из числа наиболее отличившихся участников праздника. Конечно, до сих пор ни одной женщине не удавалось добиться этого титула.

– Желаю вам успеха, – сказала я.

– Проходите в дом. Я сейчас тоже к вам присоединюсь, но прежде уберу ружье.

Вместе с хозяйкой мы подошли к сараю, который был превращен в некое подобие оружейной комнаты.

– Мой отец был великолепным стрелком. Его выбирали королем почти каждый год. Это все его ружья. Они достались мне по наследству, чего, к сожалению, не скажешь об умении стрелять.

Она зачехлила ружье и, обернувшись к нам, внимательно посмотрела на меня.

– Ну что ж, мы и вправду примерно одного роста и комплекции, так что, я думаю, никаких трудностей с костюмом не будет.

Мы зашли в дом и поднялись в ее спальню. У фрейлейн Клебер было четыре амазонки, каждая из которых мне подошла бы. Она предложила мне взять наиболее приглянувшийся костюм, и я остановилась на светло-серой юбке, жакете того же цвета и серой шляпе.

Когда я все это примерила, хозяйка сказала:

– Как будто на вас шито. А лошадь у вас хорошая?

– У меня нет своей. Мне дадут какую-нибудь.

– Очевидно, из конюшен герра Брандта. Он-то сумеет выбрать! У него и в самом деле есть великолепные экземпляры.

– Я очень благодарна вам, фрейлейн Клебер.

– Наоборот, это для меня большая честь – хоть чем-то помочь обитателям Кайзервальда. Да и все жители округи думают точно так же. Мы гордимся этой больницей… Да она и нам принесла немалую пользу. Словом, я чрезвычайно рада выручить вас.

– Какая интересная женщина! – не удержалась я от восклицания, когда мы с Элизой возвращались обратно. – Жаль, что вы не понимали, что она говорила.

– Да нет, несколько слов разобрала, – возразила Элиза. – Мне кажется, я быстро освою язык, если останусь здесь подольше.

– Я уверена, что освоите!

– А этот костюм вам идет. – Она изучающе посмотрела на меня. – Но вы в нем выглядите… какой-то не такой.

От дальнейших комментариев я воздержалась.

Остаток дня я провела в каком-то тумане. «Это просто сон, – в упоении повторяла я, – Дамиен здесь, в Кайзервальде, одновременно со мной! Как могло произойти такое чудо? Наверное, я так долго думала о нем, что силой своего воображения вызвала его, как волшебник вызывает сказочного Духа. И мне предстоит провести целый день в его обществе, быть с ним наедине…» Я знала, что Элиза крайне неодобрительно относится к этой затее, но мне не хотелось обсуждать с ней подобную ситуацию. Когда вечером мы легли, я сразу притворилась, что сплю, так как знала, что Элиза наверняка не спит и опять захочет отговорить меня ехать.

Рано утром я уже была на ногах и примерила амазонку, которую одолжила мне фрейлейн Клебер. Костюм был мне очень к лицу – впрочем, я всегда хорошо выглядела в такой одежде. Мне предстоял чудесный, необычный день!..

Как я поняла, доктор Адер достал лошадей из конюшен герра Брандта. Ему достался великолепный черный конь, а мне – гнедая кобыла. Как я и думала, он оказался прекрасным наездником. Сидя верхом на лошади, он был похож на какого-нибудь греческого бога. Я с трудом скрывала свое восхищение и только молила Бога, чтобы он ничего не заметил.

Когда мы немного отъехали от Кайзервальда, я оглянулась назад. Мне показалось, что за нашим окном мелькнула какая-то фигура. Итак, Элиза наблюдает за нами. Представляю, с каким выражением лица! Она с самого начала была горячей противницей нашей поездки и, кроме того, принадлежала к числу людей, которые, раз составив мнение о человеке, ни за что от него не отступятся. Таким вот стойким было ее предубеждение против доктора Адера. Она продолжала настаивать, что он сначала соблазнил Генриетту, а пресытившись ею, отдал Филиппу Лабланшу. Никакие мои доводы и логические выкладки не могли поколебать ее суждений – она стояла на своем. Однако больше всего Элиза боялась, что «дьявольский доктор» причинит какой-нибудь вред мне.

– Вам нравится ваша лошадь? – обратился ко мне доктор Адер.

– Да, по-моему, она хорошо меня слушается.

– Прекрасно. Нам предстоит долгая поездка, а на норовистой кобыле это было бы мучением. Надеюсь, вы такая же хорошая наездница, как и сестра милосердия.

– Мне доводилось ездить верхом в Индии и в Англии. Конечно, назвать себя знатоком лошадей я не могу, но думаю, что сумею не ударить лицом в грязь.

– И потом, ведь сегодня рядом с вами я, а уж я смогу о вас позаботиться.

– Это очень утешительно, – не без сарказма произнесла я. – А как долго вы еще оставались в Ускюдаре после того, как мы уехали?

– Не долее, чем это было необходимо. Нужно было закончить кое-какие дела, а затем я сразу вернулся в Англию.

– А Генриетту вы видели?

– О да! Я видел ее с Лабланшем. Мне кажется, они вполне довольны друг другом.

– Я получила письмо от Генриетты, где она пишет, что вы очень ей помогли.

– Я сделал все, что мог. Остальное зависело от них.

– Надеюсь, у них все будет хорошо.

– А это тоже зависит от них.

– Не всегда… даже если люди преисполнены вначале самых благих намерений.

– Тем не менее, нам остается только одно – пожелать им счастья.

– Как все же странно, что вы оказались в Кайзервальде в одно время со мной!

– На самом деле не так уж странно.

– Да? Значит, вам так не кажется?

– Дело в том, что это устроил я. Если говорить коротко, я попросил главную диаконису пригласить вас в Кайзервальд. А когда узнал, что вы прибыли, сам тоже приехал сюда.

– Но зачем?..

– У меня был план.

– Вы имеете в виду Розенвальд? И вы предлагаете мне занять эту должность или как это называется?

– Мне показалось неплохой идеей показать вам все на месте.

– Значит, вы заранее запланировали все это?

– Признаю, что так оно и было. Теперь вы видите, что все произошло совсем не так случайно, как вам показалось на первый взгляд.

– Очень мило с вашей стороны заботиться о моем будущем.

– Вы – хорошая сестра милосердия, и нельзя допустить, чтобы ваши таланты пропадали впустую. Вы ведь знаете, в каком состоянии находятся больницы во всем мире. Вы – ученица мисс Найтингейл и наверняка осведомлены о том, что она собирается предпринять, чтобы улучшить положение.

– Да, знаю, – ответила я.

Мое сердце упало. Когда доктор Адер сказал, что специально устроил нашу встречу, чтобы мы встретились, я на минуту подумала, что он просто хотел видеть меня.

– Мне будет очень интересно взглянуть на Розенвальд, – сказала я как можно холоднее, стараясь не обнаружить охватившие меня чувства.

– Я так и думал. Могу вам сказать, что тоже с нетерпением жду вашего решения.

Некоторое время мы ехали в молчании. Затем доктор спросил о моих планах на будущее. Я объяснила, что хотела бы посмотреть, чем закончатся преобразования, начатые в больницах, кстати, сомневаюсь, что мне там найдется дело.

– А что собирается делать Большая Элиза?

– Мы хотели бы работать вместе.

– Так вы, значит, стали хорошими друзьями?

– Да. Она – очень хороший и надежный человек.

Он промолчал.

Через некоторое время я, в свою очередь, спросила:

– А каковы ваши планы? Намереваетесь поехать в какую-нибудь экзотическую страну, пожить среди туземцев и раскрыть очередные секреты Востока?

– Я, как и вы, жду развития событий.

– Значит, у вас нет никаких определенных планов?

– У меня очень много планов, но есть обстоятельства, от меня никак не зависящие. Иногда мне кажется, что планировать что-нибудь заранее – значит искушать судьбу.

– То есть вы хотите сказать, что человек предполагает, а Бог располагает?

– Бог или кто-либо еще.

Мы въехали в деревню. Теперь мне приходилось держаться за ним, так как улочка была очень узкой. Я заметила, что люди провожали его глазами, и меня это не удивило – он действительно великолепно выглядел в седле.

Проехав деревню, мы опять очутились среди полей. Он заговорил о Розенвальде. Сестрами милосердия там будут не диаконисы, так как эта больница – простое лечебное учреждение, не имеющее никакого отношения к церкви. В настоящий момент она находится в стадии становления. Пациентов там не более тридцати, так ему помнится. Сестры милосердия и сиделки – девушки из соседних деревушек, не имеющие никакой специальной подготовки.

– Похоже, вы всерьез интересуетесь Розенвальдом.

– Я заинтересован в том, чтобы найти подходящего человека для управления им. Ведь именно главная диакониса, эта достойная женщина, сделала из Кайзервальда то, чем он теперь является.

– Я с вами согласна.

– Ну, вот, мы почти приехали. Надеюсь, вы с непривычки не очень устали. Мы ведь ехали почти весь день.

– Нет, не устала.

– Да и кобылка вела себя прилично. Взгляните-ка! Видите те башни вдали? Правда, красивый пейзаж?

Я посмотрела в направлении его руки. Небольшой замок среди леса напоминал Кайзервальд.

Мы въехали во двор. Тут же появился человек, которому доктор Адер отдал приказание накормить и напоить лошадей.

Нас приняла, как я поняла, главная сестра милосердия розенвальдской больницы. Было видно, что она преисполнена почтения к доктору Адеру.

– Вы устали с дороги и наверняка хотите перекусить, – сказала она. – От Кайзервальда к нам – путь неблизкий.

Доктор Адер подтвердил, что так оно и есть, и попросил, чтобы нам принесли еду и питье прямо сюда – нам нужно кое-что обсудить.

Мы поместились за столом перед замком, откуда открывался чудесный вид на долину. Горы вдали создавали великолепный фон для леса, как всегда, немного таинственного и очень красивого.

Я чувствовала себя такой счастливой! Но почему? – спрашивала я себя. Наверное, потому что он собирается предложить мне очень заманчивую должность. Я смогу работать здесь и взять с собой Элизу. А может быть, и доктор Адер сам иногда будет приезжать сюда, если, конечно, сумеет выкроить время между поездками в экзотические страны. И если он вообще вспомнит обо мне, то, наверное, такими словами: «Ах, да, Анна Плейделл… Та женщина, которой я помог устроиться в Розенвальде».

– Хорошо здесь, правда? – обратился ко мне доктор Адер.

– Да, очень!

– И работать тут наверняка будет приятно.

– Здесь очень красиво.

– Жизнь потечет размеренно, один день будет как две капли воды похож на другой. Пациенты поступают, вылечиваются, уезжают… Вам понравилась бы такая жизнь?

– Не думаю, что мне нужно спокойствие и ничего больше.

Он засмеялся.

– Я тоже так не думаю. Ничего другого я от вас и не ожидал. Но все же это очень приятное место… для подходящего человека. Нужно быть очень преданным работе, и тогда можно сделать из Розенвальда маленькое царство, во главе которого будет стоять один начальник. Он сумеет прекрасно управлять этим маленьким мирком, но, разумеется, почти не будет иметь связи с внешним миром… Хорошее пиво, вы не находите? И жаркое вкусное, и неизменная кислая капуста. Но мы ведь, в конце концов, в Германии, не так ли? А лес прекрасен! Согласны?

Я сказала, что согласна.

– Когда мы покончим с едой, то обойдем всю больницу и сразу же отправимся в обратный путь.

Но вопреки своим собственным словам он как будто совсем не спешил, и мы довольно долго просидели над пивом и едой. Было так спокойно, тихо. Погода стояла прекрасная. В воздухе висел легкий туман, придававший всему пейзажу неизъяснимое очарование. Я была счастлива просто сидеть вот так, время от времени поднимая на него глаза и замечая, что он пристально смотрит на меня. Казалось, во всем этом есть какая-то нереальность, и порой я даже думала, что сплю и вижу сон.

Потом мы вместе обошли палаты. В больнице действительно было, как и сказал мне доктор Адер, тридцать пациентов. Он осмотрел их всех, задал множество вопросов сестрам милосердия и сиделкам, причем не только о состоянии больных, но и об обязанностях персонала. Мы осмотрели кухни и спальни. Они очень походили на соответствующие помещения Кайзервальда. Длинный дортуар был так же разделен на маленькие каморки, везде царили чистота и порядок.

Примерно в четыре часа доктор Адер объявил, что нам пора двигаться обратно. Я удивилась, что уже так поздно, и начала сомневаться, сможем ли мы до темноты успеть в Кайзервальд. Он наверняка тоже это знал, но, похоже, его это совершенно не заботило.

Мы попрощались с персоналом больницы и отправились в обратный путь.

– Ну что ж, – неожиданно сказал он, – деловая часть поездки позади.

– Единственная цель поездки, – уточнила я.

В ответ он улыбнулся, и я заметила, что его настроение и поведение изменились.

Примерно с милю он молчал, а затем, подъехав поближе ко мне, сказал:

– Боюсь, что мы выехали слишком поздно. Мы не успеем добраться до Кайзервальда.

– А почему же мы не уехали раньше?

– Проделав такой долгий путь, мы должны были все внимательно осмотреть. Но мы, разумеется, можем пойти в гостиницу.

– Что-то я по пути в Розенвальд ни одной не заметила.

– И, тем не менее, они здесь имеются. А вообще-то недалеко отсюда живет мой друг. У него небольшой охотничий домик. Мне кажется, будет удобно, если мы на одну ночь воспользуемся его гостеприимством.

– Но главная диакониса ждет нас.

– Она подумает, что мы заночевали в Розенвальде. Я намекнул ей, что такая возможность не исключена.

Мы продолжали путь. Еще через пятнадцать минут солнце почти скрылось за деревьями. Мы углубились в лес.

– Скоро мы подъедем к домику, – объявил доктор Адер. – Там очень красиво.

– Но ваш друг будет удивлен. Возможно, у него уже гостит кто-нибудь.

– Он приглашал меня приезжать туда в любое удобное для меня время. Там никто не живет. Как я уже сказал, это просто охотничий домик.

– Но он может оказаться запертым.

– Там всегда есть слуги.

Мы выехали на опушку и сразу увидели жилище, о котором говорил Адер. Он оказался гораздо больше, чем я предполагала. Фактически это был миниатюрный замок с несколькими башенками. Рядом располагался коттедж, к которому Адер меня и подвел. При нашем приближении на пороге появился человек. Рассмотрев нас получше, он воскликнул с удивлением и радостью:

– Герр доктор!

– Мы приехали на одну ночь, Ганс, – объяснил доктор Адер. – Наверное, герра графа сегодня тут нет.

– Нет, герр доктор. Но я сейчас открою дом.

– Да, Ганс, пожалуйста. Мы проделали долгий путь, очень устали и проголодались.

– Но мы наверняка могли бы устроиться в гостинице, – попыталась вмешаться я. – Раз вашего друга сегодня тут нет…

– Это не имеет значения. А вот если он узнает, что мы были рядом и не остались, он будет очень обижен. Кроме того, он в любую минуту может и сам приехать сюда. Если он охотится где-нибудь неподалеку, то на ночь наверняка захочет заехать сюда. Здесь всегда есть еда, удобная постель и уютно горящий камин.

– Все это так странно…

– На самом деле в этом нет ничего необычного. Он с улыбкой посмотрел на меня.

– Мне кажется, вас терзают сомнения.

– Все теперь как-то изменилось…

– Изменилось? Но как?

– Когда мы направлялись в больницу и пока осматривали ее, все выглядело совершенно обычным… разумным…

– А сейчас, по-вашему, мы поступаем неразумно?

Из коттеджа вышел молодой человек, занявшийся нашими лошадьми.

– Добрый вечер, Франц, – приветствовал его доктор Адер. – Как поживает Фрида?

– Хорошо, герр доктор.

– А малыш?

– Тоже хорошо.

– Мы остаемся на ночь здесь. Твой отец откроет нам дом. У твоей матери найдется для нас какая-нибудь еда?

– Ну конечно! Вы же знаете, что мы всегда готовы принять гостей.

– Отлично!

– Герр граф был здесь месяц назад.

– Да, я слышал об этом. Очень мило, что вы и он оказываете нам такой теплый прием.

– Герр граф сильно рассердился бы, если бы вы оказались в наших краях и не воспользовались домиком.

– Именно так я и сказал своей спутнице. Я осмотрелась.

– Какое интересное место!

– И весьма удобное, благодаря членам семейства Шварц, – добавил доктор Адер. – Позвольте проводить вас внутрь. Наверное, камин уже разожжен.

Он взял меня за руку и повел к дому.

– Вот так, – сказал он. – Теперь вы успокоились? Мы не вламываемся в дом, и я не строю никаких каверз. Это и в самом деле охотничий домик графа фон Шпигаля, и он действительно мой друг. Как вы уже слышали, ему было бы неприятно, что, когда нам потребовался приют, мы поехали в гостиницу, а не остановились у него.

– Вам повезло, что у вас есть такие друзья.

– Вы правы. Мне действительно повезло.

Мы вошли в большой холл. Там уже был разожжен камин. Выглядело все очень уютно.

– Спальни готовы. Все, что требуется, – это прогреть постели.

– Именно это вы называете немецкой аккуратностью?

– Это и в самом деле аккуратность, а поскольку мы наблюдаем ее в Германии, вы, несомненно, правы.

В зал вошла женщина средних лет, довольно пухленькая. Ее розовые щеки обрамляли густые светлые волосы.

– А, вот и Эльза! – воскликнул доктор Адер. – Эльза, это мисс Плейделл. Вы пришли позаботиться о нас, я полагаю?

– У нас есть горячий суп и холодная оленина. Это вам подойдет, герр доктор?

– Именно то, что нам нужно.

– А какие комнаты вам приготовить? Я думаю, дубовую и…?

Она запнулась и оглядела нас обоих. Я почувствовала, что краснею. Значит, она сомневается, сколько комнат должна приготовить – одну или две?

Он заметил мое смущение, и его это явно позабавило.

– Да, дубовую комнату и соседнюю, если вам не трудно, Эльза, – сказал он, – Я думаю, так будет лучше всего. Как приятно очутиться здесь! Хорошо, что я вспомнил, что охотничий домик графа находится неподалеку. Тут нам будет намного удобнее, чем в любой гостинице.

– Садитесь, – продолжал он, обращаясь ко мне. – Ужин будет готов очень скоро, я полагаю.

– Через полчаса, герр доктор, – отозвалась Эльза.

– Замечательно. А пока мы попытаемся смыть с себя дорожную пыль. Можно принести горячей воды?

– Я велю Фриде, и она принесет.

– А как поживает Фрида?

Вместо ответа фрау Шварц лукаво посмотрела на него.

– Ждет очередного ребенка? – спросил доктор Адер. – А сколько же маленькому Фрицу? Мне кажется, еще нет и двух.

– Фрида довольна.

– Все идет хорошо?

– Да, спасибо, герр доктор.

– Давайте посидим у огня, – предложил он мне, когда фрау Шварц ушла.

– Вы, наверное, хорошо знаете эту семью.

– Да. Я останавливался здесь несколько раз. Граф – в высшей степени гостеприимный человек.

Он внимательно посмотрел на меня.

– Мне кажется, – сказал он, – что вы чувствуете себя не совсем удобно. Давайте я попробую угадать, почему. Наверное, вы думаете, что остались наедине с мужчиной, репутация которого в ваших глазах… как бы это сказать… несколько сомнительна. Я угадал?

– А вы полагаете, что я должна так думать? – быстро спросила я.

– Возможно.

– Вы сейчас совсем не такой, каким были во время нашего отъезда в Розенвальд, – продолжала я. – Тогда вы держались холодно, равнодушно…

– А теперь я не так холоден и держусь дружелюбно. Вы это хотите сказать?

– Скажите, зачем вы привезли меня в это место?

– Чтобы вам дать приют на ночь. Спать в лесу было бы неудобно, да и в местных гостиницах вы не найдете большого комфорта.

– А вы знали, что мы попадем сюда… я имею в виду, когда мы только отправлялись в дорогу?

– Я не исключал такой возможности. Думаю, я должен как-то прояснить ситуацию. Слуги будут находиться в соседнем коттедже, а в домике мы будем одни.

Он взглянул на меня, ожидая какой-нибудь реакции, а затем спросил:

– Ну, что вы на это скажете?

– Не думаю, что главная диакониса одобрила бы это.

– Вообще-то ее это не касается, не так ли? В данном случае следует принимать во внимание только нас двоих, поэтому я и спрашиваю – что вы на это скажете? Впрочем, спрашивать излишне, все написано у вас на лице. У вас вообще очень выразительное лицо. Я прекрасно помню гнев и презрение, которые читал в ваших глазах… иногда. Тем не менее, факты остаются фактами – мы проведем эту ночь здесь… вдвоем. Это очень романтическое место. Только подумайте – охотничий домик прямо посреди леса! По-вашему, мне нельзя доверять. В ваших глазах я – некое чудовище, в чьем обществе порядочная женщина находиться не может. Возможно, вы и правы. Но я попробую вас успокоить. Стоит вам только пожелать, и я скажу Гансу и остальным членам его семейства, что мы, в конце концов, решили здесь не оставаться. Мы поедем дальше и найдем гостиницу, а если даже это выходит за рамки ваших представлений о добропорядочности, мы будем всю ночь скакать обратно в Кайзервальд. Вот так. Решение остается за вами.

– Но как же мы можем сейчас уехать? Они ведь уже все приготовили для нас.

– А мы скажем, что у нас изменились планы. Эти люди – вышколенные слуги, которые никогда не задают нескромных вопросов своим хозяевам.

В это время появилась Фрида с двумя бидонами горячей воды. Адер поговорил с ней несколько минут о детях – о маленьком Фрице и о будущем ребенке. «А он иногда может быть очень мил», – подумала я.

Затем мы поднялись по лестнице.

– Дубовая комната – лучшая в доме, – сказал Адер, – и я уступаю ее вам.

Она и вправду была хороша. Камин уже почти догорел, и тлеющие угольки бросали таинственные тени на стены. В комнате горели свечи. Там стояла большая кровать с пологом на четырех столбиках, а в алькове я нашла кувшин для умывания и таз.

Я вымылась горячей водой и причесалась.

Через некоторое время послышался стук в дверь.

– Войдите! – крикнула я, и на пороге появился доктор Адер.

Он был уже без куртки, в белой шелковой рубашке с широким вырезом, оставлявшим открытой его шею.

– А, вы уже готовы, – сказал он. – Наверное, проголодались? Я думаю, еда уже ждет нас. Мы будем ужинать внизу. Эти люди очень ненавязчивы. Именно таких слуг и нужно иметь.

В холле с высоким потолком, на стенах которого были развешаны охотничьи трофеи и старинные ружья – нас уже ждал накрытый стол. От кастрюли с супом поднимался соблазнительный пар. На столе было и вино.

Рядом стояла Эльза. Она налила суп в тарелки и разлила вино.

– Это вино графа, из его собственных виноградников, – пояснил доктор Адер. – Он всегда следит за тем, чтобы его гостям подавали только самые лучшие вина. Он считает, что у его винограда особенный вкус.

Эльза извинилась – все, кроме супа, будет холодным. Она уже принесла оленину и хлеб. Затем предполагается яблочный пирог. Так как больше ее услуги нам не требовались, она решила удалиться.

– Когда закончите ужинать, оставьте все на столе, – сказала она. – Я потом уберу, а сейчас не хочу вам мешать.

– Вы, как я вижу, обо всем позаботились. Спокойной ночи, Эльза.

Я тоже пожелала ей спокойной ночи.

Неожиданный поворот нашей экспедиции начал действовать на меня возбуждающе. Итак, он заранее все запланировал. Я ничего не смогла с собой поделать, просто чувствовала, что в меня вливается такая радость, какой я не испытывала ни разу с тех пор, как видела его в последний раз. Нет смысла притворяться перед самой собой – мне хочется быть с ним. Надоело быть разумной и практичной, к этому меня постоянно призывает Элиза. Хочу наслаждаться жизнью, каждым ее мгновением, забыть на время о здравом смысле, не думать о будущем и о том, как я должна поступить, чтобы соблюсти максимальную выгоду. Моя жизнь так долго была пустой и бесцветной. Я хочу жить полноценно и не думать все время о последствиях.

Адер пододвинул мне стул и подождал, пока я села. Сам он поместился напротив и поднял свой бокал.

– За нас… и за эту ночь. Я тоже выпила.

– Давайте попробуем суп. Я уверен, что он превосходен. Эльза – превосходная повариха. После ужина мне многое нужно сказать вам.

– Я с нетерпением жду, что вы мне скажете. Он через стол посмотрел на меня.

– Как прекрасны эти свечи, вы не находите? И как тут тихо… Иногда ночью здесь можно услышать звуки леса – птиц, зверей… Это, должно быть, чудесно.

Вкуса супа я не помню – была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на такие мелочи. «Но все-таки каковы же его намерения?» – спрашивала я себя, хотя в глубине души уже обо всем догадалась.

Он встал и убрал мою тарелку.

– Вы играете роль слуги. Это совершенно необычно для вас.

– Вся эта ночь необычна, – возразил он. – Оленина добыта в здешнем лесу. Я уверен, что она вам понравится.

– Благодарю вас. А вы сами охотитесь, когда бываете здесь?

– Я не охотник… за дичью. Это занятие меня не вдохновляет. Вы ведь знаете кое-что о моих интересах. Охота туда не вписывается.

– Вы охотитесь… за информацией. Вы ищете знаний.

– Я ведь врач, как вам известно, и очень интересуюсь медицинскими методами, практикуемыми во всем мире. Можно сказать, что это и есть мои охотничьи угодья.

– Да, мне это известно.

– В нашей профессии много предрассудков, а я не тот человек, который слепо следует раз и навсегда утвержденным правилам. Это и навлекло на меня критику… и не только со стороны моих коллег-медиков.

– Вы хотите сказать, что ваши нетрадиционные методы не всегда принимались благосклонно.

Он кивнул и поднял свой бокал.

– Графу захочется узнать, оценили ли мы его вино. Он будет очень разочарован, если мы не отдадим должное этим напиткам.

– Я не люблю много пить.

– Я тоже. Это убивает чувства, а этого мне совсем не хочется. Сегодня вечером я намерен наслаждаться каждым мгновением.

– Так что вы хотели мне сказать?

– То, что, как мне кажется, вы и так давно знаете. Я сделал одно открытие.

– Да? И что же это за открытие? Он посмотрел на меня в упор.

– Я понял, что моя жизнь пуста без вас.

Не веря своим ушам, я с изумлением посмотрела на него.

– А вы ведь на самом деле совсем не удивлены, – сказал он. – Вы и так это знали.

Я покачала головой.

– Вы просто показали мне больницу и намекнули, что я могу управлять ею. Мне казалось, что именно таковы и были ваши намерения.

– Разумеется, мои намерения заключались совсем не в этом.

– Но вы вели себя так, как будто…

– Просто готовил почву. Я хотел привезти вас сюда, в лесную чащу… где мы могли бы быть совершенно одни.

Я поднялась. Он подошел, встал рядом со мной и вдруг обнял меня.

– Посмотрите же, наконец, правде в глаза. Неужели вы ничего не поняли?

Он привлек меня к себе и поцеловал, потом еще и еще… Я чувствовала, что почти теряю сознание от волнения. «Мне все равно, – говорила я себе. – Даже если это всего на одну ночь, хочу быть с ним. Будь что будет!»

Наконец, он отпустил меня, и я услышала его смех, смех победителя.

– Вот так, – сказал он.

Безмолвно я внимала ему, смотрела и не могла насмотреться.

– Мы предназначены друг для друга, – продолжал он, – и вы всегда это знали. Вы пытались бороться с вашими чувствами, даже ненавидели меня. Но вы никогда не могли бы так сильно меня ненавидеть, если бы на самом деле не любили.

Как в тумане, я услышала свои слова:

– Не знаю… Я в каком-то смятении.

– Но ваше сердце знает ответ. Мне нравится рыжина в ваших волосах. Она так блестит в свете свечей… А ваши глаза сейчас зеленые-зеленые… Они всегда зеленые, когда вы счастливы. А сейчас они как раз очень зеленые.

– Прошу вас, – взмолилась я. – Давайте сядем.

– И закончим ужин? Прекрасная мысль! Нас еще ждет яблочный пирог. Не годится обижать Эльзу.

Я почувствовала, что начинаю понемногу успокаиваться. Адер сел напротив меня. Его глаза сверкали. Они были такие большие, такие темные… Я вспомнила, как он загипнотизировал Вильяма Клифта, и на секунду мне захотелось утонуть, потеряться в глубине его глаз. Внутренний голос говорил мне: «Берегись! Он – умелый соблазнитель. В его жизни наверняка было множество подобных случаев. Без сомнения, именно так он всегда поступает с женщинами, когда ему хочется немного развлечься». Но я не хочу больше слушаться этого разумного, практичного внутреннего голоса! Слишком долго я была одинока и несчастна…

Мне не хотелось заглядывать в будущее, задумываться над тем, что будет, когда эта волшебная ночь кончится. Я сама себе удивлялась – передо мной сидел мой враг, человек, которого я поклялась погубить, а сейчас было одно желание – отдаться во власть наших чувств, не думая ни о чем.

Мне кажется, Дамиен разделял мои чувства в эту минуту и был спокоен потому, что знал – у него хватит сил и умения сломить мое возможное сопротивление.

Неожиданно я услышала его голос:

– Вы были весьма предубеждены против меня еще до того, как мы встретились. Я знаю, почему.

На секунду я оторопела. А он продолжал:

– Вы читали мои книги и поняли, насколько я не вписываюсь в предписанные каноны, не так ли? А что же еще могла подумать воспитанная молодая леди о человеке, который жил вместе с арабами в палатке, который был то арабом, то индийцем, то турком?..

– Вы, наверное, испытали много волнующих мгновений.

– Но жизнь и должна быть волнующей, как вы считаете?

– Увы, она такова совсем не для всех.

– Если это так, люди сами должны найти причину и сделать жизнь волнующей.

– Вы-то в этом преуспели, как мне кажется.

– Я думаю, что и вы бы это сумели. У вас есть тайны. Не пугайтесь! Я не буду пытаться их выведать. Для себя вы решили раз и навсегда, что жизнь создана не для наслаждений, но считаю, что моя задача – мой долг, если хотите – доказать вам, что вы ошибаетесь.

– И как же вы собираетесь это сделать?

– Доказать вам, что жизнь может быть прекрасна.

– И вы считаете, что справитесь со своей задачей?

Он кивнул, с улыбкой глядя на меня.

– Когда я понял, что без вас моя жизнь будет пустой, то обдумал, как добиться вас.

– Не принимайте меня за простушку, которую легко одурачить мольбами и сладкоречием.

– О нет, вы совсем не простушка! И я не собираюсь произносить слова, я собираюсь действовать.

С этими словами он отбросил салфетку и встал. Взяв меня за руку, он заставил встать и меня.

– Мой дорогой соловей, – произнес он тихо, – вам этого не избежать.

Я попыталась что-то ответить, но сердце билось так сильно, что у меня перехватило дыхание. Дамиен прижал меня к себе, сил сопротивляться не было.

– Как хорошо, что у нас так много времени, – сказал он наконец. – В дубовой комнате есть балкон. Пойдемте туда и полюбуемся лесом.

– А как же… – я показала на стол, уставленный посудой и остатками нашего ужина.

– Они тихо войдут и все уберут после того, как мы уйдем из зала. Ну, разве это не самое романтичное место на свете? Не то, что та комнатушка в Главном госпитале в Ускюдаре! Вы помните ее? Помните, какие словесные баталии иногда происходили там между нами?

– Я все помню, – тихо ответила я.

Он обнял меня за талию, и мы поднялись в дубовую комнату. Горящий камин отбрасывал тени на стены. Мы вышли на балкон и несколько минут молча стояли, вглядываясь в ночной, таинственный лес. Запах сосен был таким пьянящим!.. Вдоль окна метнулась какая-то тень, и вскоре я услышала крик совы.

– Сегодня птицы летают низко, – сказал он и поцеловал меня.

Мы помолчали, он продолжал:

– Как давно я мечтал об этом мгновении! Сегодня я по-настоящему счастлив.

– А я так удивлена, так…

– Счастлива, – подсказал он.

Я ничего не сказала. Он продолжал:

– Скажите же правду, соловушка! Не замыкайтесь в себе опять.

– Я здесь одна… – начала было я.

– Но вы пришли сюда по своей собственной воле. Как бы страстно я вас ни желал, я никогда не допустил бы никакого насилия. Если вы не хотите, чтобы я остался с вами, вам стоит сказать одно слово – и я уйду.

В ответ я протянула руку и коснулась его лица. Он взял мою ладонь и нежно поцеловал.

– Я сама себя не понимаю, – жалобно произнесла я.

– Зато я вас понимаю, моя дорогая. Вы были так одиноки. Вы пытались бороться со своим горем, ненавидели, вместо того, чтобы любить, отказывались признать, что жизнь может и должна быть прекрасной! А сегодня, когда я здесь, рядом с вами, когда мы находимся в таинственной лесной чаще, где сам воздух, кажется, пропитан чудесами, вы должны забыть все препятствия, которые сами себе создали. Вам надо перестать грустить и начать жить!

На меня снизошло какое-то блаженное успокоение, больше не хотелось сопротивляться, наоборот – мне хотелось раскрыть ему свои объятия! Завтра я опять встречусь со своим врагом, но то, что должно произойти сегодня ночью, произойдет. Я позволила ему увести меня с балкона. Мы сели рядом на кровать.

Он целовал меня и говорил:

– Наконец-то! Забудем все, кроме того, что мы сегодня вместе… что я что-то значу для вас, а вы для меня. А когда люди так относятся друг к другу, выход один…

Я повернулась к нему. Он целовал мою шею, губы, глаза, и неожиданно я почувствовала, что меня охватывает блаженство, которого я никогда в своей жизни не испытывала.

Забрезжил рассвет. Проснувшись, я лежала и думала о том, что произошло со мной этой ночью. Никогда прежде я не знала такой страсти, такого счастья. Я вспомнила Обри и первые дни после нашей свадьбы. Тогда казалось, что наши отношения – это полная идиллия, а Обри был нежным и заботливым. А потом наступило то страшное отрезвление в Венеции, когда я постепенно поняла, что на самом деле люблю не Обри, а саму любовь. Мне нравилось быть влюбленной, хотелось, чтобы мной восторгались. Любовь казалась сплошным удовольствием.

На этот раз все было по-другому. Сейчас настоящая любовь бросила меня в объятия человека, к которому меня уже давно неудержимо тянуло, и который все еще оставался для меня загадкой.

Все мои чувства пришли в смятение. Я не могла ни о чем и ни о ком думать, кроме него. То, что я когда-то испытывала к Обри, было совсем иным. Сравнение тех ощущений и моих сегодняшних было бы сравнением бледного лунного света и ярких солнечных лучей.

Я лежала без сна, наслаждаясь покоем, и думала: «Эту ночь я не забуду до конца своих дней. Она останется со мной на всю жизнь. Даже если он покинет меня, я всегда буду помнить, что испытала сегодня, и буду знать, что никто в целом свете с ним не сравнится».

Наверное, я вела себя глупо – уступила ему слишком легко. Впрочем, я даже не уступала – сила моей страсти удивила меня. Я обнаружила в себе как бы другую женщину – чувственную, умеющую любить и требующую любви от партнера. Вот уж никогда не думала, что могу быть такой! Он помог мне понять самое себя.

Неожиданно я почувствовала, что он взял мою руку, свободно лежавшую поверх одеяла.

– Проснулась, соловушка? – нежно спросил он.

– Да. Скоро утро.

– И мы уедем отсюда. Ты ни о чем не жалеешь… Сусанна?

– Нет, – ответила я, – ни о чем.

И вдруг слова замерли у меня на устах – я только сейчас поняла, что он назвал меня моим настоящим именем. Он сказал «Сусанна», а раньше я всегда была для него «Соловьем» или «мисс Плейделл».

– Почему ты так меня назвал? – спросила я.

– А почему бы и нет? Ведь это твое имя. Сусанна Сент-Клер… Очаровательное имя! «Анна» никогда тебе не шло, а вот «Сусанна» – другое дело. Ты настоящая Сусанна.

– Так тебе известно, что я…

– Тщательно охраняемый секрет соловья, – лукаво произнес он. – Впрочем, для меня он никогда не был секретом.

– А почему ты мне ничего не говорил?

– Я считал неразумным говорить с тобой о том, что ты так тщательно скрывала.

– И когда ты узнал правду?

– С самого начала. Дело в том, что я видел тебя в Венеции.

– Ах, вот как! Я тоже тебя видела. В тот вечер… ты привез домой Обри.

– Значит, ты тоже знала, кто его привез, и наверняка думала: «Этот безнравственный доктор Дамиен пристрастил моего мужа к наркотикам».

– Да, именно так я и думала и сейчас уверена в этом.

– Понимаю.

– А ты считал меня легкомысленной, беспечной женой, которая не принесла Обри счастья и не спасла его, хотя и могла бы.

– А разве ты на самом деле не могла бы его спасти?

– Но как? Это было так ужасно… Пещера, где они собирались, и все остальное…

– Обри был глуп и к тому же позер. Когда он узнал о клубе Фрэнсиса Дэшвуда в Медменхэме, он решил устроить такой же у себя. Мальчишка и больше ничего!

– Но к наркотикам его пристрастил все-таки ты.

– Это неправда! – неожиданно гневно воскликнул он. – Мне было интересно наблюдать за их действием. Раньше считалось, что эти снадобья принимаются только для стимулирования воображения, обострения чувств. Я же понимал, что они обладают и медицинской ценностью, и хотел выяснить это поточнее.

– И ты выяснял это на живых людях. Ты позволял им бесконтрольно принимать наркотики и изучал полученный эффект.

– Это не так. Я все пробовал на себе. Обри и его друзья баловались своими наркотиками.

– Но ты тоже мог бы стать наркоманом.

– Только не я! Я-то знаю, где остановиться.

– Ты был там… в их пещере.

– Да. Это было очень интересно.

– А когда все это только начиналось… еще в Индии… ведь ты тоже там был.

– Там было несколько человек. Я сейчас уже забыл, как их звали. Одна довольно глупая бабенка, которая считала, что жизнь слишком скучна, основала этот клуб. Я действительно иногда проводил с ними время – мне нужно было выяснить эффект наркотиков.

– А почему же ты сам не попытался спасти Обри?

– Я действительно очень беспокоился о нем и неоднократно пытался вмешаться. Его брат был большим моим другом. Вначале я полагал, что Обри удастся отучить от его пагубного пристрастия, но когда началась эта история с пещерой, дело стало почти безнадежным, а когда ты уехала от него – тем более. После этого он стремительно покатился вниз.

– А ты помнишь ту ночь, когда умер мой ребенок? Ведь ты был там! Ты дал ему какое-то лекарство – свое собственное, – одним словом, поставил на нем очередной эксперимент, и Джулиан умер!..

– Это тоже неправда. Я уже говорил тебе – ребенок был мертв, когда меня позвали к нему. Я действительно тогда гостил в Минстере Сент-Клере, но в то время был в пещере и наблюдал за поведением людей, находившихся под влиянием наркотиков. Это очень многое дало мне для работы. Потом мы вернулись в дом, и я увидел, что одна из служанок буквально бьется в истерике – заболел Джулиан. Старая нянька была пьяна и ничего не осознавала. Я тут же поднялся к ребенку, но он был уже мертв. Он умер от воспаления легких.

– Если бы тебя вызвали раньше…

– Кто знает… Наверное, я сумел бы его спасти.

– И если бы я не уехала…

– Да, действительно, если бы ты не уехала…

– Кажется, ты сделал неверный вывод. Мой отец тогда находился при смерти. Я должна была поехать к нему, но когда я уезжала, с ребенком все было в порядке.

– Прости меня, – сочувственно произнес Дамиен, – я этого не знал. Как ты, должно быть, настрадалась!

Я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы. Опять боль ожила во мне, перед глазами возник тот ужасный момент, когда я нашла своего сына мертвым…

Дамиен отделил прядь моих волос и обмотал вокруг пальца.

– Все это уже в прошлом, – сказал он мягко, – а впереди тебя ждет новая жизнь. Забудь, наконец, о прошлом, моя дорогая, милая Сусанна! Перед тобой открывается будущее. Перестань грустить, начни жить сначала, с чистой страницы…

Я молчала. Он продолжал:

– «Сусанна Сент-Клер» – прекрасное имя. В нем есть какая-то симметрия. Но мне кажется, что «Сусанна Адер» звучит гораздо лучше.

Только через несколько минут до меня дошел смысл сказанного Дамиеном.

– Ты предлагаешь мне… выйти за тебя замуж? – спросила я, запинаясь.

– Не знаю другого способа дать тебе мою фамилию. Ну, что ты об этом скажешь? Не правда ли, отличная идея?

Так как я по-прежнему молчала, он привлек меня к себе и поцеловал.

– Ты просто обязана согласиться со мной, – произнес он шутливо, – ведь я уже говорил, что моя жизнь без тебя скучна и пуста. А единственное, чего я не выношу, – это скука. Пожалуйста, соловушка, выйди за меня замуж сейчас же.

– Ты слишком торопишься.

– Ничего подобного. Я уже давно обдумал свое решение.

– Но ты ничего не говорил об этом.

– Мне надо было сначала сломить стену твоего сопротивления.

– И тебе это блестяще удалось.

– Да? Ты так считаешь? А мне кажется, ты до сих пор видишь во мне какого-то людоеда.

Я рассмеялась.

– Даже если так, меня теперь это не волнует.

– Вот и хорошо. Значит, ты приняла меня со всеми моими недостатками. Боюсь, что «имя им легион». Ведь многое из того, в чем ты меня обвиняла, – правда.

– Я знаю о твоей жизни среди диких кочевников, о твоих многочисленных победах, о странствиях по местам, куда не ступала нога добропорядочного англичанина.

– Все это так, но только благодаря моим оригинальным странствиям я смог понять, что встретил настоящую любовь.

– Ты из любого недостатка сумеешь сделать достоинство.

– Да, Сусанна, так я и живу. Более того – собираюсь и тебя научить так жить. Последуешь ли ты за мной в самые отдаленные уголки земли?

– Да, – просто ответила я.

– Прямо сейчас? Ты ведь знаешь – у меня слово с делом не расходится.

– Если мы поженимся… – начала было я.

– Когда мы поженимся, – тут же поправил меня Дамиен.

– У нас могут появиться дети.

– Да, конечно, такая возможность есть.

– Если у меня когда-нибудь появится другой ребенок, я ни за что не оставлю его на попечение нянек, как оставила Джулиана. Никогда, что бы ни случилось…

– Я не совсем тебя понимаю.

– Но ведь ты по-прежнему захочешь странствовать по всяким диким местам, пускаться в самые невероятные приключения. Как это совместить с ребенком?

– Если у нас действительно будет ребенок, – серьезно начал Дамиен, – это будет очень важно для нас обоих. Я не сомневаюсь, что моя жизнь изменится не в меньшей степени, чем твоя. Но иногда я все же буду покидать тебя просто для смены обстановки. Обещаю, что мои отлучки будут недолгими.

– Не могу представить тебя ведущим оседлый образ жизни, практикующим как…

– Как обычный врач? Ты это хочешь сказать? Моя дорогая Сусанна, должен тебе сказать, что я состою из множества частей. Когда придет время, я прекращу кочевать и осяду на одном месте со своей семьей. Думаю, везде, не только в странствиях, можно многое почерпнуть и для медицины, и для обычной жизни. Мне кажется, я буду идеальным отцом.

Я закрыла глаза и подумала: «Наверное, это и есть абсолютное счастье – раннее утро в охотничьем домике посреди леса, а рядом человек, которого я люблю».

Лес был поистине прекрасен в то утро.

Мы встали на рассвете и тут же тронулись в путь. Природа являла собой совершенство – первые лучи поднимавшегося солнца слегка просвечивали сквозь листву, всюду слышался птичий гомон, легкий ветерок раскачивал верхушки сосен, прохладный воздух был пронизан чудным смолистым запахом.

Я даже не могла представить себе, что где-нибудь возможно такое спокойствие и благодать.

– Нам надо уехать отсюда через несколько дней, – услышала я голос Дамиена. – По приезде в Англию мы тут же поженимся. Не вижу никаких причин для отсрочки, а ты?

– Я тоже, – ответила я.

Дамиен улыбнулся. Я пребывала в состоянии эйфории. Ничего подобного я никогда раньше не испытывала. В течение долгого времени я жила только своим горем и старалась развеять его, лелея мысли о мести. И только сейчас мне стало понятно, насколько мысли о любви сладостней тех моих мыслей…

Жизнь будет прекрасной, говорила я себе. Да она и не может быть другой рядом с таким неординарным человеком, как Дамиен. Я буду сопровождать его в странствиях, а если у меня родится ребенок… Что ж, тогда моя жизнь обретет всю возможную полноту. Конечно, я никогда не забуду Джулиана. Да и какая мать может забыть рожденное ею дитя? Но в моем будущем ребенке я буду находить черты Джулиана, и этот ребенок будет также принадлежать и Дамиену. Отныне я буду спокойна и счастлива. Слава Богу, что из своего несчастного, жалкого существования я мгновенно перенеслась в абсолютное, полное счастье! И все же, как мне думается, настоящее не казалось бы мне таким прекрасным, если бы я так не страдала в прошлом.

Размышляя таком образом, я и не заметила, как мы достигли Кайзервальда.

Нас приветствовала главная диакониса. Я сразу заметила, что ее обеспокоило наше долгое отсутствие.

– Мы были настолько очарованы Розенвальдом, – объяснил ей Дамиен, – что пустились в обратный путь слишком поздно. Но ведь не было никакого смысла приехать туда и не увидеть все. А на ночь мы остановились в охотничьем домике графа фон Шпигаля.

У главной диаконисы явно отлегло от сердца.

– Как поживает герр граф? – осведомилась она.

– Спасибо, прекрасно.

Ответ вполне удовлетворил главную диаконису, а Дамиен взглянул на меня с лукавой усмешкой.

С Элизой было гораздо сложнее. Я сразу увидела, что она просто шокирована.

Мне показалось, что будет лучше рассказать ей все, и без долгих вступлений я объявила:

– Я собираюсь выйти замуж за доктора Адера.

– Правда? Это неожиданное решение.

Я кивнула.

– Вы выглядите как-то по-другому, – заметила она.

– А я и чувствую себя по-другому.

Больше мы об этом не говорили. Элиза начала расспрашивать меня о Розенвальде, но по ее сжатым губам я поняла, что она меня осуждает. Я с воодушевлением начала расписывать перспективы тамошней больницы.

– В настоящее время у них работают только неквалифицированные сиделки и сестры милосердия. Это, без сомнения, представит большую трудность для человека, который возьмется сделать из Розенвальда второй Кайзервальд.

– Мне казалось, вы сами собирались за это взяться.

– Я тоже так думала вначале. И считала, что доктор Адер повез меня туда именно с этой целью.

– А на самом деле у него была совсем другая цель. Вы ведь и не предполагали такое, правда?

– Понимаете, Элиза, мне и не нужно было ничего предполагать. Я знала все с самого начала. Так ведь бывает в жизни, не так ли?

– Мне все же кажется, что вы совершаете ошибку. Если вы выйдете за него замуж, то, как говорится, нахлебаетесь горя досыта.

– А мне кажется, что я буду «хлебать», как вы выражаетесь, одно счастье, и больше чем досыта, – возразила я.

– Далеко зашли, а?

– Да, Элиза. Я зашла слишком далеко.

– Вот-вот. Он именно такой человек. Стоит ему поманить женщину пальцем, и готово – она уже покорно следует за ним.

– Моя дорогая Элиза, мы многого друг о друге не знаем, хотя давно работаем вместе. Меня устраивает такой поворот событий. Это именно то, чего я хочу больше всего на свете. Я счастлива, по-настоящему счастлива!

Никогда не думала, что так бывает. Теперь, наконец, благодаря ему, я могу забыть свое горе. Он пробудил меня к новой жизни…

– Надолго ли?

– Да, Элиза, до конца наших дней. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы так и случилось.

Она вздохнула.

– Расскажите мне еще о Розенвальде, – попросила она.

Намеки Элизы на то, что в будущем меня ожидают одни несчастья, не могли омрачить моего состояния. Я буквально купалась в счастье. Дамиен объявил главной диаконисе, что через несколько дней мы уезжаем и собираемся пожениться.

Ее первой мыслью были не мы сами, а Розенвальд.

– А я думала, что мисс Плейделл… Это была бы для нее прекрасная возможность…

– Я согласен с вами, – с улыбкой произнес Дамиен, – но дело в том, что мисс Плейделл предпочла еще более прекрасную возможность.

Когда я пошла отдавать фрейлейн Клебер одолженную амазонку, со мной отправилась и Элиза. Подходя к дому, мы услышали звуки выстрелов – хозяйка все еще тренировалась, готовясь к празднику. Я сразу обогнула дом и увидела фрейлейн Клебер в обществе нескольких человек.

– А, это вы, фрейлейн Плейделл! – приветствовала меня хозяйка. – Вы принесли костюм. Вам в нем было удобно?

– Превосходно! Не нахожу слов, чтобы должным образом отблагодарить вас.

– А вы пожелайте мне удачи на Празднике стрелков.

– От всей души желаю!

– Эти люди – мои соседи. Они все будут участвовать в празднике. Я собираюсь одолжить им свои ружья.

– Похоже, что вы тут настоящая благодетельница. Вы всегда легко одалживаете свое имущество?

– Вообще-то да, но в данном случае я поступаю не умно – ведь эти люди будут на празднике моими соперниками.

– Я полагаю, вы легко обойдете их всех.

– Если даже этого не произойдет, то уж наверняка не из-за недостатка практики. Вы наверняка удивились бы, если бы узнали, сколько моих возможных соперников приходят ко мне тренироваться. Ну, а у меня осталось множество ружей моего отца, и почему бы не одолжить их тем, кому они нужны? Прошу вас пройти в дом и выпить стакан вина.

Я поблагодарила хозяйку и сказала, что не хочу мешать ее упражнениям. И потом нам надо поскорей обратно в Кайзервальд. Дел еще очень много, а через два дня мы уезжаем.

– Ну что же, я был рада оказать вам услугу.

– Благодарю вас от всей души и желаю поразить все возможные цели.

На этом мы распрощались.

– Какая милая женщина! – сказала я, когда мы шли домой, и Элиза со мной согласилась.

Мысленно я всегда называла его «дьявольский доктор». Когда я сказала ему об этом, он заметил:

– А теперь я буду для тебя «Дамиен – прекрасный муж».

– Ну, это еще надо подождать, чтобы увидеть, сумеешь ли ты заслужить этот титул. А пока я буду называть тебя просто Дамиеном.

– Мне нравится, как ты произносишь мое имя. Оно звучит божественно!

Дамиен сетовал, что в больнице мы никогда не можем остаться одни. Стоило нам уединиться, как кто-нибудь обязательно нарушал наш тет-а-тет.

– Твоя подруга – Большая Элиза, как ты ее называешь, – присосалась к нам, как пиявка. Когда она меня видит, то всякий раз изрыгает пламя.

– Ты путаешь сравнения и метафоры. Это драконы изрыгают пламя, а вовсе не пиявки.

– Ну, она-то женщина способная, и ей ничего не стоит в мгновение ока превратиться из пиявки в дракона. Давай пойдем погуляем в лесу. Мы могли бы там поговорить о планах на будущее. Ты ведь понимаешь, что нам многое нужно решить?

– Да, конечно.

– Нам надо уйти порознь, иначе Элиза выследит нас. Я буду ждать тебя на опушке… скажем, через десять минут.

На том и порешили.

Я никогда не забуду этот вечер. Никогда прежде не бывала я в одно мгновение низвергнута с высот блаженства в пучину горя.

Итак, я вышла из больницы с легким сердцем, переполненная счастьем. Мне и в голову не могло прийти, что все изменится так внезапно…

Я подошла к опушке. Дамиен был уже там. Увидев меня, он поспешил навстречу, и в этот момент прогремел выстрел. Я услышала звук ружья и увидела, что Дамиен несколько секунд постоял, а затем начал медленно опускаться на землю.

Я кинулась к нему. Везде была кровь. Он лежал на траве. Мне показалось, что вокруг все закружилось как в тумане, я в ужасе простонала:

– Дамиен… мертв.

Опустившись на колени рядом с ним, я прошептала:

– Дамиен, дорогой…

Он не открывал глаз и лежал пугающе неподвижно.

Я поняла, что надо немедленно действовать. Наверное, пуля пронзила грудь. Надо позвать доктора! Нельзя медлить ни минуты.

И я помчалась обратно в больницу так быстро, как только могла.

Я буду вечно благодарить доктора Кратца и доктора Брукнера – они действовали быстро и умело. Тут же в лес были принесены носилки. На них положили Дамиена и доставили в больницу. Какое счастье, что помощь медиков оказалась столь своевременной!

Доктора пробыли у Дамиена довольно долго, и я поняла, что положение серьезное.

– Боже, не дай ему умереть, – молилась я, как в бреду. – Пусть он останется жить. Ведь только недавно мы нашли друг друга. Боже, я не вынесу, если он умрет! Я сделаю все, пусть только он останется жив…

Это была невнятная молитва страдающей женщины, ввергнутой в бездну горя прямо с вершины блаженства.

Я подождала, пока доктора вышли от Дамиена. Они очень уважали меня, и я не сомневалась, что они скажут мне правду.

– Вам удалось извлечь пулю, – сообщили врачи.

– Он выживет? Молчание.

– Скажите мне правду! Я прошу вас… – взмолилась я.

– Мы пока и сами не знаем. Задет позвоночник. Пока еще рано строить какие-нибудь прогнозы.

– Я буду ухаживать за ним, – решительно сказала я.

– Да-да, конечно.

– Можно пройти к нему?

– Он без сознания.

– Я просто посижу рядом.

Доктора обменялись понимающими взглядами и согласились.

Я вошла в палату и села рядом с постелью Дамиена. Как он изменился! Щеки покрыла смертельная бледность, глубоко посаженные глаза были закрыты, а черты лица заострились. Я привыкла, что он всегда полон жизни, активен. Он был самым непоседливым из всех моих знакомых. И вот он лежит здесь и выглядит – даже мысленно я с содроганием произнесла это слово – как… мертвец.

В палату вошла главная диакониса. Положив руку мне на плечо, она сочувственно произнесла:

– Вам лучше уйти отсюда. Ему нужен отдых, а вам надо подумать о себе.

Я повернулась к ней. Видя мои несчастные глаза, главная диакониса продолжала:

– Мы должны молиться, чтобы он выздоровел. У него сильный организм. Этот человек всегда выбирал свой собственный путь, и сейчас, когда вы решили идти по жизни рядом, он будет бороться с удесятеренной энергией.

Я позволила ей увести меня из палаты. Она отвела меня в спальню и заставила лечь. Пришла Элиза.

– Приглядите за мисс Плейделл, – обратилась к ней главная диакониса. – Она сейчас нуждается в вашей помощи.

Элиза молча кивнула.

Какими длинными казались дни! Какими нескончаемыми ночи! В эту первую ночь после несчастья я лежала без сна, уставившись в потолок.

Элиза тоже не спала.

– А может быть, это и к лучшему, – сказала она.

– Элиза, – с чувством произнесла я, – если он умрет, я никогда больше не буду счастлива. До встречи с ним я была так несчастна, так погружена в свое горе… Я сетовала на жестокость жизни, а теперь вижу, что преувеличивала свои горести. Я оправилась от перенесенной трагедии, и это Дамиен показал мне, как глупо я себя вела. Только с ним я смогу узнать себя, смогу стать самой собой. Если же он не поправится, я потеряю эту возможность. Когда он предложил мне выйти за него замуж, я познала подлинное счастье. Я хочу всегда быть с ним. Вы понимаете меня, Элиза?

– Я думаю, что начинаю понимать.

– Он должен, он обязан выздороветь! Мы с вами – вы и я – вернем его к жизни. Вы ведь поможете мне, Элиза?

– Да, – твердо произнесла она, – я помогу вам.

– Спасибо!

– А я-то считала, что вы можете быть счастливы в том милом домике с доктором Фенвиком, – сказала она, – но теперь вижу, что только этот человек вам нужен… каков бы он ни был.

– Я рада, что теперь вы это понимаете, Элиза.

Утром я опять разговаривала с докторами. Новости были утешительными.

– Мы считаем, что у него есть реальный шанс поправиться.

Меня переполнила радость, но потом я заметила, что доктора обменялись быстрыми взглядами.

– Что-то не так? – со страхом спросила я.

– Мы пока не знаем, будет ли он таким же, как раньше… если поправится.

– Понятно.

– Да, мисс Плейделл, на сегодняшний день дело обстоит именно так. Пока нам остается только ждать развития событий.

Мое беспокойство за Дамиена не оставляло времени задуматься над загадкой, которая занимала всех вокруг.

Кто сделал тот роковой выстрел, который явно предназначался для того, чтобы убить его? Он был тогда на опушке один, его было видно отовсюду. Кто-то выстрелил в него, находясь под прикрытием густой листвы.

Местные жители активно занимались подготовкой к Празднику стрелков – он должен был состояться уже очень скоро. Они много тренировались, и звуки выстрелов слышались повсюду. Может быть, в доктора Адера угодила случайная пуля, выпущенная из ружья молодого человека или женщины, недостаточно искусных в стрельбе?

Исследовали пулю – она оказалась вполне обычной, и ее тщательный осмотр ничего не дал. Кому понадобилось убивать доктора Адера? Он не был местным жителем, даже не работал в кайзервальдской больнице, просто приехал ненадолго.

Недалеко от места происшествия находилось тренировочное поле фрейлейн Клебер. Возможно ли, чтобы кто-нибудь, стреляя там, так промахнулся, что попал в невинного человека?

Взвесив все возможные варианты, все пришли к выводу, что такое объяснение наиболее правдоподобно.

Расследование дела продолжалось, но никто не пришел к какому-либо определенному выводу. Не было найдено ни одного доказательства того, что объектом покушения был действительно доктор Адер.

Прошла неделя – ужасная для меня неделя, в течение которой я то взмывала на крыльях надежды, то снова впадала в бездну отчаяния. Дамиен был все еще жив. Доктор Кратц сказал, что он цепляется за жизнь с поистине изумительной энергией. Дамиен знал о моем присутствии рядом с его постелью, и я чувствовала, что для него это очень важно. Элиза заставляла меня отдыхать у постели Дамиена. Меня поражала заботливость, которой она его окружила. Она тряслась над ним, как наседка; Элиза, которая еще недавно ненавидела его лютой ненавистью, боролась теперь за его жизнь, твердо решив вырвать Дамиена из лап смерти.

Вначале врачи опасались, что доктора Адера может парализовать. Я пыталась представить себе, во что тогда превратится его жизнь – он, такой активный, будет навечно прикован к постели. Что бы ни случилось, поклялась я, я посвящу ему всю свою жизнь, стану его самой преданной сиделкой.

Но железная воля Дамиена не могла не сказаться на течении болезни. Через неделю он уже мог чуть-чуть пошевелить ногами, а через три самостоятельно передвигался с помощью палки.

Между тем расследование инцидента продолжалось, но никто не сознался в том, что роковой выстрел произведен именно им. А может быть, это вообще была нелепая случайность?

Иногда я ненадолго ходила в лес на прогулку – Элиза и главная диакониса настаивали на том, что я должна подумать и о собственном здоровье. Мне же самой хотелось быть у постели Дамиена неотлучно, но я понимала, что они правы.

Ноги сами несли меня к злополучной опушке. Однажды, прогуливаясь там, я неожиданно вспомнила о Герде. Интересно, что с ней стало? Она говорила, что встречала в лесу дьявола. Что было на самом деле, неизвестно, но кто-то все же соблазнил ее, и она чуть не рассталась с жизнью, пытаясь с помощью неизвестного снадобья избавиться от ребенка.

Я вспомнила, что разговаривала тогда с ее бабушкой. В этот свой приезд в Кайзервальд я еще не виделась с фрау Лейбен – двери ее дома всегда были закрыты. Интересно, почему? – невольно задавалась я вопросом. Тогда, давно, я думала, что это Дамиен мог быть дьяволом, которого повстречала Герда. Но возможно ли такое? А если да?.. Если так все и было на самом деле и если фрау Лейбен знает об этом, она вполне могла стрелять в него… хотя бы из чувства мести.

Но нет, человек, которого я узнала и полюбила, никогда бы не воспользовался неопытностью деревенской простушки, почти дурочки. А если все же?.. Я терялась в догадках и мучилась сомнениями. Больше всего меня удивляло то, что какой бы ответ на поставленный вопрос я не находила, душа моя была спокойна, в сердце жила уверенность в Дамиене.

И все же загадка рокового выстрела не давала мне покоя, и каждый раз, отправляясь на прогулку, я сворачивала к опушке.

Фрау Лейбен, думала я, чрезвычайно привязана к внучке, которая к тому же сильно отличается от других детей. Она так непохожа на обычную девочку, когда, витая в своих чудных мечтах, идет за стаей гусей.

Как же страстно должна фрау Лейбен ненавидеть того, кто соблазнил и чуть не погубил Герду! Ее жажда мести – вернее, возмездия – была мне очень понятна. Разве я сама в свое время не поклялась отомстить человеку, который, как я считала, был причиной смерти моего сына? Да, чувства фрау Лейбен объяснить и оправдать очень легко…

Их домик стоял почти на самой опушке. Она вполне могла выстрелить из какого-нибудь окна.

Однажды, проходя мимо, я заметила, что дверь домика открыта. Поднявшись, я позвала:

– Фрау Лейбен!

Она подошла к двери и в изумлении воззрилась на меня. Но уже через минуту она меня узнала.

– Боже мой! Неужели это вы, фрейлейн Плейделл? – воскликнула старушка. – Значит, вы опять приехали к нам?

– Я приехала очень ненадолго. Как же получилось, что мы с вами до сих пор не встретились.

– А меня не было дома, я только недавно вернулась. Ездила погостить. Я слышала, что тут произошло что-то, пока я отсутствовала…

– Да. Стреляли в доктора Адера.

– И кто же в него стрелял?

– Неизвестно.

Я пристально посмотрела на фрау Лейбен.

– У кого-то было ружье, и вот…

– В это время года здесь всегда много стреляют, но никогда прежде никаких происшествий не было.

– Представляется маловероятным, что это была просто шальная пуля.

Даже если фрау Лейбен была виновна, она замечательно владела собой. Не моргнув глазом, она сказала:

– Я просто не поверила, когда услышала.

– А как долго вы отсутствовали, фрау Лейбен?

– Примерно месяц, а может, и больше… Я только что вернулась.

Я попыталась себе представить ее возвращение. Есть ли оружие в ее доме? У большинства местных жителей есть – они используют его для стрельбы по голубям, которых затем употребляют в пищу. Иногда лисы забегают в курятники, и их тоже нужно отстреливать. Выглянув из окна, фрау Лейбен могла видеть Дамиена. Вот она в ярости хватает ружье и стреляет… Это ведь так легко! А совершив это, она притаилась. Кто знает, когда она на самом деле вернулась? Да, у нее бесспорное алиби.

– Это так ужасно! – услышала я ее слова. – И подумать только – доктор Адер!.. Но я слышала, что он уже поправляется.

– Да, – подтвердила я. – Так оно и есть.

– А он не знает, кто мог бы совершить такое?..

Я покачала головой.

– Может быть, зайдете на минутку?

Я вошла в дом. Первое, что я там увидела, была колыбелька, в которой спал малыш.

– Я привезла его с собой.

Лицо фрау Лейбен излучало нежность.

– Ну, разве это не ангел?

Я подошла и взглянула на ребенка.

– А чей он?

– Герды.

– Герды?! А где же она сама?

– Разъезжает повсюду со своим мужем. Они никогда подолгу не остаются на одном месте. У них прелестный домик примерно в сорока километрах отсюда. Это у них я гостила. Но они редко живут дома – все кочуют и кочуют…

– Значит, Герда замужем…

– Да. Я никогда не думала, что так случится.

– И кто же ее муж?

– Да вы, наверное, его помните. Это Клаус-разносчик. Ему всегда нравилась моя Герда, а он – ей. Он всегда шел по жизни своим путем, таким и остался. Герда ему очень подходит. Она никогда не задает никаких вопросов. Они не похожи на других. Рядом с ним Герда стала разумнее, а Клаус… как бы это сказать?.. добрее, мягче. Он о ней заботится, и дела у него пойдут хорошо. Да и сейчас уже идут отлично! Герда так счастлива… Герде нравится кочевая жизнь, а Клаус очень умный и заботливый муж. Я тоже заботилась о ней как могла. Ведь родители Герды уехали и не захотели взять ее с собой. А могли бы хоть что-нибудь сделать для своего ребенка! Учение ей не шло впрок, не то, что другим ребятишкам. Она всегда мечтала. А потом с ней случилось сами знаете что… Боже мой, как вспомню, как я тогда перепуталась! Только представьте – у моей глупышки Герды мог быть ребенок…

– А Клаус об этом знает?

– Еще бы ему не знать! Это ведь он виной всему, его ребенок-то. Да он никогда и не отрицал этого.

Меня охватило огромное облегчение. Как хорошо разрешилась эта загадка, я была уверена, что найду разъяснение всем моим страхам и сомнениям!..

– Но, помнится, она говорила, что видела в лесу дьявола. Мы решили тогда, что Герда имеет в виду какого-то незнакомца.

– Как раз наоборот! Она ведь знала, что не должна делать того, что сделала. Я всегда ее предупреждала, но, вероятно, не сумела внушить как следует. Я говорила, что это большой грех, что дьявол искушает молодых девушек. Вот она и подумала, что это дьявол в виде Клауса соблазнил ее. Вы даже себе не представляете, насколько у Герды в голове все путается. Она не умеет сама додуматься до чего-нибудь. Вот она и вообразила, что это дьявол предстал перед ней, хотя на самом деле это был Клаус. Потому-то она вам так и сказала.

– Понятно. Но она ведь пыталась избавиться от ребенка.

– И в этом тоже замешан Клаус. Он тогда не думал о женитьбе… да и что бы он делал с ребенком? Он дал ей какое-то снадобье и сказал, что если она забеременеет, надо принимать это лекарство, но только в первые два месяца. Бедняжка Герда, да разве она могла все это сообразить! Ну и запустила, а когда начала глотать это зелье, чуть на тот свет не отправилась. Если бы не добрые люди из Кайзервальда, даже не знаю, чем бы все кончилось… Клаус потом говорил мне, что то лекарство было вполне безобидное, только Герда сама начала принимать его слишком поздно. Он часто продавал это средство молодым девушкам, и оно всегда действовало безотказно.

В колыбельке захныкал ребенок.

– Простите, – сказала фрау Лейбен, нагнулась за малышом и показала его мне.

– Умненький мальчик, совсем как Клаус. Ну, просто вылитый отец, вот что я вам скажу!

– Вы, должно быть, очень рады, что он с вами.

Она улыбнулась.

– Это напоминает мне старое доброе время, когда Герду еще маленькой оставили у меня. Я опять чувствую себя молодой, мне есть для кого жить. А какой он смышленый! Ну, прямо маленькая обезьянка. Совсем не такой, как Герда в детстве. Даже когда она была в его возрасте, мы уже видели, что она отличается от других детей. А он – другое дело. Вылитый отец, одно слово!

– Я так рада за Герду! Как приятно слышать, что все для нее, в конце концов, кончилось хорошо и что она счастлива!

– Да, она счастлива. Я никогда прежде не видела ее такой довольной. Ей нравится кочевая жизнь, а Клаус всегда рядом и может позаботиться о ней. Они иногда и сюда заглядывают ненадолго, А сколько вы предполагаете пробыть у нас на этот раз?

– Я пока точно не знаю.

– Ну что ж, надеюсь, что вы еще у нас поживете. Никогда не забуду, сколько добра сделали для Герцы вы и другие работники кайзервальдской больницы.

Я сказала, что мне пора идти, и откланялась. На обратном пути, обдумывая услышанное, я вспоминала как винила Дамиена в том, что случилось с Гердой. Как я только могла! Выходит, специально обвиняла его, чтобы облегчить собственную боль. Моя ненависть служила мне своего рода целительным бальзамом.

Смогу ли я когда-нибудь загладить перед ним свою невольную вину?..

С каждым днем состояние Дамиена улучшалось – теперь он уже мог совершать короткие прогулки к озеру. Я, естественно, ходила вместе с ним, и сидя на берегу, мы строили планы на будущее.

Ко мне снова вернулось ощущение счастья.

– А ведь могло так случиться, – как-то раз задумчиво сказал Дамиен, – что я так и остался бы парализованным.

– Я знаю. Я уже решила, что буду всю жизнь ухаживать за тобой.

– Ну, это была бы не жизнь для молодой здоровой женщины.

– И, тем не менее я бы поступила именно так.

– Я верю, что ты, несмотря ни на что, вышла бы за меня замуж и была бы моей сиделкой.

– Да, конечно, с радостью!

– Но ты бы в конце концов устала… от такого существования.

Я энергично покачала головой. Дамиен грустно улыбнулся и погладил мои руки:

– Я намеревался поехать в Египет сразу же после нашей свадьбы. Удивительная страна! Тебе она наверняка понравилась бы.

– Вместо этого мы поедем в Лондон и поживем у меня до тех пор, пока ты не будешь достаточно здоров для подобного путешествия.

– А кто решит, когда наступит это время?

– Я.

– Ясно. Видимо, я собираюсь жениться на весьма решительной женщине.

– Очень хорошо, что ты сразу это понял.

– В последнее время я все думаю о том, какой я счастливый человек. В меня стреляли. Пуля могла бы задеть позвоночник и навсегда приковать меня к постели, но по счастливой случайности она немного отклоняется и оставляет невредимыми жизненно важные центры. Уже одно это по праву можно назвать чудом! А в довершение всего у меня есть моя Сусанна, которая будет мною руководить и защищать меня всю оставшуюся жизнь.

– Ну а я – самая счастливая из всех женщин, потому что нашла единственного человека, которого хотела бы видеть своим спутником. И разве не чудо, что он, несмотря на свои многочисленные приключения, предпочел именно меня?

– Поистине счастливый исход! Мы ведь не двое юнцов, с наивными глазами вступающие на тернистый жизненный путь. Мы знаем, что на этом пути человека подчас подстерегают ловушки и западни, не так ли? Как ты знаешь, я жил в экзотических местах, не заботясь о мнении света, порой рискуя, порой совершая поступки, не принятые в порядочном обществе. Но я жил полной жизнью. А ты, моя драгоценная, узнала, что такое страдание.

Так будем же благодарны за то, что нам выпало узнать, потому что это, без сомнения, обогатит нашу жизнь. Прежде всего, пережитое научило нас ценить то, что мы имеем.

– Да, конечно, ты прав.

Я призналась Дамиену, что подозревала его в том, что это он соблазнил Герду. Оказалось, он даже не догадывался о ее существовании.

Услышав мои признания, он рассмеялся.

– Как приятно, когда тебя не считают идеалом – тогда не нужно всю жизнь доказывать, что ты достоин поклонения. Моя же задача гораздо скромнее – я попытаюсь убедить тебя, что я не такой плохой человек, каким ты меня считаешь.

И вот я снова купаюсь в счастье. Он поправляется! Скоро он будет совсем здоров.

Дамиен стремился поскорее попасть домой, но я сказала, что мы должны подождать еще хотя бы неделю, пока он окончательно не окрепнет. Мы намеревались вернуться в мой дом в Лондоне, где нас ждали преданные, любящие люди. Это лондонское убежище будет тем местом, куда мы сможем приезжать после очередного путешествия.

– Там сейчас живут Джейн и Полли, – объяснила я Дамиену, – а еще у меня есть Джо, старый кучер. Это их дом. Они – члены моей семьи, так сказать. И навсегда останутся с нами.

Дамиен счел мое предложение очень разумным. А как только мы попадем в Англию, добавил он, мы тут же поженимся.

Однажды, когда мы вдвоем сидели на берегу озера, к нам подошла Элиза.

– Я хочу вам кое-что рассказать, – начала она. – Не знаю, правда, что вы будете делать, когда все узнаете. Все думала, говорить или нет… но потом решила, что все же обязана сказать. Не могу больше молчать. Иногда мне прямо хочется утопиться в этом самом озере.

– Элиза, Бога ради, о чем вы толкуете?

– Это я, я стреляла… Не знаю, чем это мне грозит здесь. Дома-то меня судили бы за убийство… покушение на убийство, так, по-моему, это называется. Небось, повесили бы, как вы полагаете?

– Ах, Элиза, – только и могла вымолвить я, – значит, это были вы…

Она кивнула.

– Это неожиданно пришло мне в голову. Я слышала, как он сказал, что будет ждать вас здесь. И вдруг как будто что-то на меня нашло. Не только из-за него самого… Тут все смешалось – мой отчим, мужчины, которые были моими клиентами. Все вместе. Я ненавижу их всех, всех мужчин! Как бы хотела отомстить за себя и за всех обманутых женщин. Но больше всего я пошла на это из-за вас. Я всегда считала, – мне в жизни никто не нужен, вообще наплевать на все и вся… Ну, в общем, что я сама по себе и мне нет никакого дела до всего остального мира. А потом я подумала о вас, как много вы сделали для Лили и для меня. Это был великий день – тот день, когда я с вами познакомилась! Я часто вспоминала ту ночь и шторм на море, когда мы плыли в Ускюдар. В общем, мне хотелось, чтобы у вас жизнь сложилась хорошо, чтобы вы были счастливы. Вы это заслужили по праву. А потом появился доктор Фенвик, и я решила, что вы будете жить с ним в той милой деревушке, куда мы ездили с вами, у вас будут дети и все такое… И вдруг, откуда ни возьмись он – и все, о чем я мечтала для вас, пошло прахом.

– Итак, вы взяли ружье и решили – попытка не пытка, – с улыбкой подытожил Дамиен. – Ну что же, выстрел был совсем не плох. Но, как говорится, не прямо в яблочко.

– И слава Богу, что так! Теперь-то я понимаю, что наделала. Видите ли, решила, что сама могу судить всех! А ведь запросто могла убить вас. Никогда не забуду того, что сделала. Помнить мне это до конца своих дней! Теперь я вижу, что нельзя мне было так поступать… даже ради нее.

– Интересно, вы тогда впервые взяли в руки ружье? – полюбопытствовал Дамиен.

Элиза кивнула.

– Но я видела, как это делается, я наблюдала за теми, кто стрелял. Дверь сарая была открыта. Они, видно, забыли ее запереть. Ну, вы понимаете, я имею в виду сарай фрейлейн Клебер. А там у нее масса всяких ружей. Вот я и взяла одно. Оно было заряжено. В этом-то я разбираюсь! А потом вышла наружу и затаилась среди деревьев. Тут появились вы, я и выстрелила. Потом вернула ружье на место и пошла назад, в больницу. С тех пор пару раз мне приходила в голову мысль – а что если пробраться опять в сарай, взять ружье и выстрелить в себя?.. Я ведь сразу поняла, что наделала. Но только теперь поняла – нельзя заставлять людей жить так, как хочется вам. Анна ведь ни за что не соглашалась выйти замуж за доктора Фенвика. Ну что с этим поделаешь! Я-то думала, что мне лучше знать, в чем ее благо, а получилось совсем по-другому. Когда я вас ранила и все решили, что вы убиты, я осознала как много вы для нее значите, это было видно по ее лицу. В ту минуту мне захотелось умереть! Я поняла, что совершила ужасное преступление, непоправимую ошибку. Ведь какой вы ни есть, вы для нее – все, вся ее жизнь заключается в вас одном! И если, не дай Бог, вы помрете, ее жизнь тоже кончится. Как мне хотелось удрать от всех хоть на край света, но, наверное, для таких, как я, нигде на земле нет места… Такие преступления не прощаются.

– Но, Элиза, – попыталась я хоть как-то оправдать ее, – вы ведь сделали это для меня.

– Ну да, именно для вас. Дело в том, что я… как бы это сказать… привязываюсь к людям. Так же было и с Этель. Я считала, что просто обязана присматривать за ней – она-то сама не могла как следует о себе позаботиться. И о вас я думала так же. И вот я посоветовала Этель зарабатывать на жизнь моим способом, а что вышло? Она родила ребенка, потом он умер… Бедняжка Этель, она тогда чуть не помешалась от горя. Я должна была заботиться о ней, потому что она ничего не понимала в жизни и не представляла себе, насколько коварны мужчины. Но ведь вскоре она встретила Тома. Он оказался хорошим человеком, и Этель теперь счастлива. А что касается вас… как-то сразу я к вам прикипела, еще в ночь, когда мы познакомились, помните, во время шторма? В вас есть что-то особенное, вы заставили меня по-новому взглянуть на жизнь, на людей… И доктор Фенвик… Он казался мне исключительно хорошим человеком, как раз для вас. Но вы положили глаз на него… – Элиза с уморительным видом уставилась на доктора Адера.

– И вы решили, – продолжил ее мысль Дамиен, – устранить меня с дороги.

– Я думала, что она со временем все поймет. Увидит, сказать, свою выгоду. Как только вас не станет, она вас забудет, и все выйдет по-моему…

– Ну что же, это вполне логично, – согласился Дамиен.

– Хорошо, что я вам все рассказала. Прямо камень с души свалился. И что вы теперь намерены делать? Небось, выдадите меня. А как же иначе? Он-то уж точно выдаст… Ну и пускай! Моя жизнь все равно кончена. Да и что это была за жизнь? Чудно сказать, что больше всего мне запомнился этот ужасный госпиталь в Ускюдаре, как мы работали с Этель и с вами, Анна, и как познакомились с доктором Фенвиком… Тогда я впервые поняла, что в жизни может быть и кое-что хорошее.

– Элиза, дорогая! – расчувствовалась я, подошла и крепко обняла ее.

– Да уж, дорогая, нечего сказать! – грубовато возразила она. – Убийца я, вот кто. А что, разве нет? Ну, или почти убийца, это уже без разницы. Я пыталась убить человека. Правда, мне это не удалось, но пытаться-то я все же пыталась.

– Я понимаю ваши чувства, Элиза, знаю, как вы страдали. Ваш отчим… и все остальные мужчины… это постоянное унижение, озлобление… Я все это очень хорошо понимаю. И доктор Адер тоже. Он уже поправляется, и поправляется быстро. Ах, Элиза, я сделаю все, что смогу, чтобы помочь вам!

– Да, я знаю, вы действительно мне поможете. Хотя убей я его, и жизнь для вас была бы кончена. Но тут не ваше слово главное, а его. Я ведь его пыталась убить, не так ли?

Дамиен не спускал с Элизы внимательных глаз.

– А почему вы не попытались прикончить меня, когда ухаживали за мной в качестве сиделки? Это ведь было бы совсем не трудно, правда?

– Но тогда я уже все поняла… А возможно, начала понимать сразу же, в ту минуту, как выстрелила. Но когда я увидела Анну… потом, позже… и ее лицо, такое несчастное… мне захотелось повеситься. Я все бы отдала, только бы вернуться опять на несколько часов назад, в то утро, когда я еще не взяла ружье… Но ведь это невозможно. И тогда я решила хоть как-то поправить дело и стала ухаживать за вами, чтобы вы выздоровели.

– И ухаживали очень хорошо. Вы действительно очень умелая сиделка, одна из лучших, кого я когда-либо встречал. Но все же это не слишком логично – сначала попытаться убить меня, а потом выхаживать так, как это делали вы.

– Но я уже вам объяснила – я увидела, что вы значите для Анны…

– Итак, вы делали все ради нее, – подытожил Дамиен. – А это совершенно меняет дело… Я пришел к определенному решению и сейчас скажу вам, как намерен поступить.

Мы со страхом воззрились на него, а он, как видно, решив немного помучить нас, лишь с улыбкой переводил глаза с одной на другую, но ничего не говорил.

– Я предлагаю Элизе поехать в Розенвальд.

– В Розенвальд?.. Но зачем? – запинаясь, спросила я.

– Чтобы работать там, разумеется! Она – женщина решительная, которая, не задумываясь, будет действовать так, как сочтет нужным. Именно такого человека мы и искали для розенвальдской больницы! Там, Элиза, вы сумеете искупить свой грех, и когда спасете чью-нибудь жизнь, то с полным правом сможете сказать: «Отныне я загладила свою вину».

– Вы хотите сказать, что так мне и спустите? Не будете возбуждать дело или как там это называется?

– Нет. Я считаю, что предложенный мною план гораздо лучше.

– Но как вы можете мне доверять? Я была готова убить вас. Откуда вы знаете, что я не попытаюсь сделать чего-нибудь подобного снова?

– Мне кажется, что одного раза вполне достаточно. Вы никогда не сделаете второй попытки.

– И вы хотите доверить мне… людей?

– Но вы ведь хотели отнять жизнь именно у меня. Вы считали, что она никому не нужна, более того – в ваших глазах я был угрозой женщине, которую вы любите. Так получается по логике, а я, надо вам сказать, всегда был приверженцем логического мышления.

– И все же я совершила преступление…

– Фактически да. Но руководствовались вы совсем не личной выгодой. Вы предприняли эту акцию ради дорогого вам человека и проявили при этом незаурядную способность жертвовать собой ради других. Вам глубоко небезразлична женщина, к которой я тоже искренне привязан, а это означает, что у нас с вами много общего. И, кроме того, нельзя сказать, что вы судили обо мне совершенно неправильно. Я действительно человек очень сложный, со многими недостатками. А у вас есть все способности для того, чтобы заведовать больницей. И как удачно получилось, что выпущенная вами пуля не достигла цели! Ведь если бы вам удалось меня убить, я не смог бы предложить вам поехать в Розенвальд.

– Ты как-то слишком легкомысленно к этому отнесся, – заметила я.

– Отнюдь! Элиза высказала то, что у нее накипело на душе. Она никогда больше не попытается отнять чью-то жизнь, потому что поняла, что ни она, ни кто бы то ни было на свете не имеет права судить других. Ведь для того, чтобы вынести справедливое суждение, нужно принять во внимание все имеющиеся обстоятельства.

Она теперь знает и то, что ни один человек на свете не является законченным негодяем, даже я… но никто и не святой, даже такой прекрасный человек, как доктор Фенвик. Элиза теперь стала мудрее, Элиза поняла, что каждый из нас идет в жизни своим собственным путем и никто не имеет права выбирать этот путь за другого. Она, несомненно, справится с розенвальдской больницей. Так зачем же тратить время на ненужные упреки и нравоучения?! Это дело касается только нас троих. Я однажды сам убил человека. Он пришел в мою палатку с ножом. Я задушил его и закопал тело в песке. Тогда вопрос стоял так – или я убью его, или он меня. Какое-то время меня это очень беспокоило, и только когда я спас жизнь пациента, я решил, что загладил свою вину. Так же будет и с Элизой.

Он повернулся к ней и улыбнулся.

– Я думаю, что скоро вы сами поедете в Розенвальд и увидите все собственными глазами.

Я видела, что Элизу обуревают противоречивые чувства. Она выглядела так, как будто сбросила с души тяжелую ношу.

– Даже не знаю, что и сказать, – произнесла она наконец. – Одним словом, я рада, что вы теперь все знаете. Даже на минуту не могла предположить, что у нас выйдет такой разговор. Моя тайна давила и угнетала меня все время. А теперь я спокойна.

Она взглянула на озеро и добавила:

– Оно выглядит таким спокойным. Как часто по вечерам, когда оно такое безмятежное, мне хотелось войти в его воды и…

– Ах, Элиза! Как хорошо, что вместо этого вы все рассказали нам, – воскликнула я.

– А он-то… – продолжала Элиза. – Подумать только – после того, что он услышал, предлагает мне поехать в Розенвальд… Просто не знаю, что и сказать. Есть же на свете люди, которые могут так относиться к человеку, пытавшемуся их убить!

– Мне кажется, – задумчиво произнес Дамиен, – что грешнику легче понять чужие заблуждения, чем святому. А когда кого-то понимаешь, легче его простить. Вы – сильная женщина, Элиза. У вас всегда найдется мужество совершить поступок, который вы сочтете правильным. Вы умеете любить – всем сердцем, всей душой, и поверьте мне, это качество встречается в людях не так уж часто. Вы умеете поставить интересы любимого человека выше своих собственных. Меня это просто восхищает! Вот увидите – со временем Розенвальд еще затмит Кайзервальд.

Элиза взглянула на меня, и по ее еще неуверенной улыбке я поняла, что отчаяние в ее душе уступило место облегчению и надежде. Она теперь ясно смотрела в будущее, которое уже считала для себя потерянным.

Кивнув в сторону Дамиена, она сказала:

– Никогда в жизни я не встречала такого человека!

– И я тоже, – с улыбкой подтвердила я.