Я все еще не могла спокойно пройти мимо мавзолея, не вспомнив ужас своего заточения, однако меня перестали мучить сны, в которых я сидела в подземелье в окружении гробов и оживших статуй.

Чарльз долго не показывался в доме. Даже Рождество он провел у какого-то друга, приехав домой только на Боксинг-дэй, да и то уехал в тот же день, даже не оставшись на ночь. При первой встрече мы оба чувствовали себя немного неловко, но он явно решил вести себя так, словно ничего не произошло, и я с радостью сделала то же самое. Он был холоден, держался на расстоянии, но никаких других признаков неприязни не проявлял. При сложившихся обстоятельствах такой стиль отношений, наверное, был наилучшим.

Джулия тоже залечила душевные раны; тем более что к Пасхе ее должны были представить ко двору, и это выдающееся событие теперь занимало все ее мысли. Думаю, у нее просто не оставалось времени, чтобы думать о Дрэйке. Его имя больше никогда не упоминалось, за исключением одного раза, когда леди Сэланжер вдруг сказала:

– А как звали того довольно приятного молодого человека, который гостил у нас однажды? Кажется, Нельсон или что-то в этом роде?

– Что-то в этом роде, леди Сэланжер, – ответила я.

– Мне бы хотелось, чтобы ты почитала мне, Ленор. Это поможет мне заснуть. Я провела довольно беспокойную ночь. Мне будет удобнее, если ты подложишь мне еще подушку... нет, не эту зеленую... голубая помягче.

Так Дрэйк Олдрингэм, казалось, скрылся с нашего горизонта.

Было решено, что Джулия проведет неделю в Лондоне под опекой графини Бэллэдер. Ей предстояло многому научиться, чтобы всесторонне подготовиться к великому событию.

Бабушка должна была ехать с ней, чтобы изучить последние веяния современной моды, потому что, хотя она и была отличной портнихой и имела то, что французы называют «je ne sais quoi», все-таки имелись опасения, что платья Джулии окажутся несколько старомодными. В Лондоне бабушка могла также подобрать ткани, отличные от тех, что поступали из Спитэлфилдса. Мисс Логан служила когда-то в семье аристократов и разбиралась в таких вещах. Она убедила леди Сэланжер, что эта поездка необходима.

Я, как обычно, сидела с леди Сэланжер, когда в комнату вошла бабушка. Меня всегда поражало, с каким достоинством и величием она себя держала.

– Простите, что беспокою вас, леди Сэланжер, – сказала она, – но я должна поговорить с вами о деле, которое для меня очень важно.

– О, дорогая, – вздохнула леди Сэланжер, которая была не расположена к важным делам, так как они могли потребовать от нее принятия важных решений.

– Дело вот в чем. Я уезжаю в Лондон. Да, это necessaire для мисс Джулии. И мы должны знать, что сейчас носят и что мы можем сделать, чтобы у нее были лучшие наряды сезона... да, да. Я счастлива помочь, но я не могу ехать без своей внучки. Она всегда должна быть рядом, это necessaire для меня.

Леди Сэланжер широко раскрыла глаза.

– Ленор, – воскликнула она, – но Ленор нужна мне здесь. Кто будет мне читать? Мы перечитываем сейчас «Ист Линн». Она нужна, чтобы ухаживать за мной.

– Я знаю, как вы нуждаетесь в услугах Ленор, леди Сэланжер, но я не смогу работать, если ее не будет рядом... и ведь это только на одну неделю... ну, может быть, еще на день-два. Мисс Логан очень услужлива. И есть еще мисс Эвертон. Они обе могут прислуживать вам.

– Это совершенно невозможно.

Они пристально смотрели друг на друга – две упрямые женщины, каждая из которых привыкла поступать по-своему. Возможно, благодаря своему характеру или необычности своего положения в доме бабушка победила. Полностью занятая своими личными проблемами, леди Сэланжер, однако, понимала всю важность представления Джулии ко двору. Бабушка должна ехать в Лондон, и было ясно, что она не тронется с места без меня.

Наконец леди Сэланжер недовольно надула губы и сказала:

– Полагаю, что смогу отпустить ее, хотя мне это и неудобно.

– Я знаю, как высоко вы цените мою внучку, – сказала бабушка с едва заметной иронией в голосе, – но она нужна мне. В противном случае я не смогу ехать.

– Я не понимаю, почему...

– Ах, миледи, не всегда можно понять «почему», когда дело касается других людей. Я, например, не понимаю, почему мисс Логан не может быть вам помощницей; и раз уж Ленор вам так необходима, то вы должны понимать, почему и я не могу обойтись без нее в таком важном деле.

Бабушка одержала полную победу.

Тебе не помешает немного отдохнуть от нее, – сказала она мне, когда мы остались наедине. – Она становится все более и более требовательной к тебе. Я чувствую, что через несколько лет она превратит тебя в свою рабыню. Это совсем не то, чего я хотела бы для тебя.

Меня очень обрадовала перспектива поездки в Лондон. Касси была подавлена, ее не пустили вместе с нами. Мы предложили леди Сэланжер взять ее с собой, но она очень жестко возразила, что Касси понадобится ей, чтобы вместе с мисс Логан разделить мои обязанности.

– Это только на неделю, – сказала я Касси, – и я обо всем расскажу тебе, когда вернусь.

И вот в ненастный мартовский день Джулия, я и бабушка тронулись в путь. Мы путешествовали на поезде, что было гораздо удобнее, чем ехать в экипаже. Кобб встретил нас на станции и отвез домой на Грэнтэм-сквер.

Я жадно вглядывалась в лондонские улицы. Казалось, все люди куда-то торопятся. Двухколесные кебы и кареты мчались по улицам с такой скоростью, что я все время опасалась, что они наедут на кого-нибудь. Но никто из пешеходов, казалось, не видел в этом ничего экстраординарного, из чего я сделала вывод, что это обычное положение вещей.

На Регент-стрит бабушка заметно оживилась. Она громко произносила названия магазинов: «Питер Робинсон», «Дикенс и Джонс».... «Джейс». Я крутила головой, не успевая рассмотреть все изумительные товары, выставленные в витринах. Бабушка мурлыкала как довольная кошка.

Грэнтэм-сквер представляла собой одну из самых фешенебельных улиц Лондона. Дом, построенный в георгианском стиле, был высок и элегантен. К портику вели ступеньки, по обеим сторонам лестницы стояли вазоны, поддерживаемые нимфами в легких одеждах; в самих вазонах росли тюльпаны. Кобб высадил нас у дома и повез экипаж вокруг конюшен на задний двор.

В холле нас встретили дворецкий, лакей и несколько слуг – немного больше, чем у нас в Шелковом доме. Сэра Фрэнсиса не было дома, поэтому экономка отвела нас в приготовленные нам комнаты, попросив сообщить ей, если нам что-то понадобится. Это была внушительного вида леди в черном бомбазиновом платье, которое шуршало при ходьбе. Ее звали миссис Кэмден.

Нам с бабушкой выделили общую комнату на верхнем этаже, большую и светлую. В ней были две кровати и небольшой альков, где стояли кувшин с тазиком.

– Я думаю, нам здесь будет удобно, – сказала бабушка. – И во всяком случае, мы вместе.

Я улыбнулась ей, подумав, что она ни за что не оставила бы меня одну в доме, куда в любой момент мог возвратиться Чарльз.

Сэр Фрэнсис приехал домой вечером. Он был очень любезен с бабушкой. Извинившись за то, что его задержали дела, он выразил надежду, что о нас тут как следует позаботились. Он сообщил, что графиня Бэллэдер приедет завтра и сразу же начнет заниматься с Джулией.

Он хотел свозить бабушку в Спитэлфилдс, чтобы она посмотрела производственные мастерские, хотел показать ей новые станки и современный способ ткачества, внедрение которого поначалу вызвало страх у рабочих, которые считали, что все новое угрожает им безработицей.

– Никогда нельзя быть спокойным, все время что-нибудь происходит, – сказал сэр Фрэнсис.

Бабушка объяснила ему, как ценит она мою помощь, мое природное чутье и чувство стиля.

– Значит, это будет вторая мадам Клермонт, – заключил сэр Фрэнсис, с одобрением глядя на меня.

– Надеюсь на это, – ответила бабушка.

Я так устала в этот день, что заснула, как только голова моя коснулась подушки; и на следующее утро проснулась, предвкушая новые впечатления.

Приехала графиня Бэллэдер и сразу взялась за Джулию. Она должна была пробыть в доме до нашего отъезда. С Джулией предстояло много работы. Когда мне случалось ее видеть (а это происходило нечасто, поскольку она почти все время отрабатывала походку под неусыпным вниманием графини), я слышала разговоры о том, что в тот знаменательный день, когда ее представят ко двору, она должна сделать себе прическу, украсив ее тремя перьями, и обязательно надеть вуаль, что реверанс ее графине чем-то не нравится, хотя она никак не может понять, чем же именно. Да что такое этот реверанс, думала я. Всего лишь приседание. Почему этому так трудно научиться? И ее талия была недостаточно тонкой; ей следует сшить новые корсеты; правда, они будут стягивать ее так сильно, что у нее покраснеет лицо, а в этом тоже мало хорошего.

Бедная Джулия! Вхождение в светскую жизнь, казалось, больше походило на суровое испытание, чем на приятное развлечение. Тем не менее, она с восторгом ожидала своего дебюта, хотя и признавалась, что боится провала на первом балу и ужасается от мысли, что ее могут не пригласить танцевать.

Я была счастливее ее. Мы с бабушкой обследовали весь Лондон. Мы заглядывали в витрины магазинов и обходили все прилавки. Глядя на туалеты женщин, попадавшихся нам на улицах, бабушка отмечала последние направления в моде. Всем им не хватает шика, говорила она. Ей нечему было у них поучиться.

Она купила ткани и обсудила со мной, что с ними можно сделать.

Сэр Фрэнсис свозил бабушку в Спитэлфидцс, откуда она вернулась полная впечатлений.

Я радовалась, что мы живем в одной комнате, мне нравилось разговаривать с ней перед сном.

– Столько суматохи... из-за одной молодой девушки, – говорила она. – Какой странный обычай, тебе не кажется? Девушка не может выезжать в свет и общаться с людьми своего класса до тех пор, пока ее не одобрят при дворе. А что будут одобрять? То, как она присела и прошлась. И все это... в специально сшитом для этого случая платье, в перьях, в вуали... а перед этим несколько месяцев подготовки. Что ты об этом думаешь? Ну разве все это не нелепо?

– Я думаю, в этом есть что-то недостойное.

– Недостойное? Как это?

– Ну, я имею в виду – так выставлять ее... демонстрировать со всех сторон в надежде, что какой-нибудь мужчина сочтет для себя достойным жениться на ней.

– Ах, вот ты о чем. Ты думаешь, что это... как это будет по... унизительно по отношению к нашему полу?

– А разве нет?

Бабушка надолго задумалась и сказала:

– Мне это говорит о том, ma petite, что мы должны хорошенько побороться, чтобы занять свое место в мире. Чтобы женщина заняла равное положение с мужчиной, она должна быть намного лучше и умнее его. Я всегда это знала. Вот у меня талант во всем, что касается тканей, стиля; и благодаря этому я – гостья, или почти гостья, в доме сэра Фрэнсиса Сэланжера. Он всегда относился ко мне с уважением. Кроме того, он, конечно, джентльмен. Но благодаря пресловутому месье Чарльзу мы могли видеть, как ненадежно наше положение. Мы должны принять меры предосторожности на такой случай. Да, в некотором роде это унизительно... выставлять мадмуазель Джулию на подобный аукцион, но, ma cherie, я бы очень хотела, чтобы все это затевалось ради тебя, потому что, если бы тебя ввели в общество, у тебя появился бы шанс познакомиться с людьми, с которыми ты больше нигде не сможешь познакомиться. Меня это очень тревожит. Я часто думаю об этом. Пока... ты в безопасности. У тебя есть я. Но я уже немолода... и наступит день...

– Нет! – непроизвольно вырвалось у меня. Мысль о том, чтобы жить без бабушки, была для меня невыносима, и я не хотела даже думать об этом.

– О, ну пока я еще в силах... и у меня впереди много лет. Но к тому времени, когда это случится, моя самая заветная мечта – видеть тебя устроенной. Я хочу для тебя мужа необязательно богатого, но... хорошего. Доброго. Я хочу увидеть твоих малышей. Потому что, поверь мне, дети – самое большое сокровище для женщины. У меня была моя Мари-Луиза. Ее отец был хорошим человеком. Но он умер молодым, и я осталась одна со своей дочкой. Когда она умерла, я думала, что тоже умру, потому что у меня ничего не осталось... пока мне не положили на руки тебя... и с тех пор мы с тобой были вдвоем против этого мира.

– О, бабушка, – сказала я, – никогда не говори о том, что покинешь меня.

– Я смогу покинуть тебя только в одном случае. Но до тех пор я хочу видеть тебя счастливой... и знать, что о тебе есть кому позаботиться. Я хочу быть уверенной в этом прежде, чем уйду.

– Я сама могу о себе позаботиться.

– Да... ты можешь. Я тоже говорю себе это, Я сама позаботилась о себе, когда осталась одна. Работала на Сент-Аланжеров. Им было важно, чтобы я на них работала... из-за того, что у меня талант и я хорошо разбиралась в шелке. Я была им очень полезна.

– И все-таки они тебя отпустили.

– Да, из-за тебя. Они знали, что я должна уехать... и попросили сэра Фрэнсиса взять меня к себе.

– И он взял.

– Он заключил хорошую сделку. Он знал, какой я работник. И, кроме того, его попросил об этом месье Сент-Аланжер. И хотя между двумя ветвями этой семьи существуют соперничество и религиозные разногласия, все-таки кровные узы очень сильны, они уходят корнями в прошлое.

– Как странно все это – что есть две ветви одной семьи, обе занимаются одним делом... и изредка встречаются, несмотря на то, что они конкуренты.

– Это... как бы сказать... символично. Это как Церковь. Случился раскол. Одна ветвь идет одним путем, другая – другим. После Реформации в семье появилась трещина. Она раскололась на католиков и гугенотов. Члены семьи являются противниками и в религии, и в бизнесе. И хотя они живут в разных странах, соперничество между ними не утихает. Я полагаю, что в Англии не придают столь большого значения религии, как в Виллер-Мюр. Да, они находятся в раздоре, но время от времени навещают друг друга, и каждый из них хочет знать, чем занимается другой. Они – враги, но живут в мире.

– И на чьей стороне ты, бабушка? Ты ведь родом из Виллер-Мюр?

– Моя религия – заботиться о тех, кого я люблю. Я принадлежу к той части человечества, которая больше любит людей, чем догмы. Возможно, я неправа, но меня никогда особенно не заботило, чьему Богу я поклоняюсь. Я знаю, что Бог един для всех, и он меня поймет.

– Я тоже так думаю, – сказала я. – И знаешь, я считаю тебя более примерной христианкой, чем те, кто на всех углах кричат о своей вере в Господа.

– Какие пошли у нас серьезные разговоры! А с чего мы начали? Ах, да. С Джулии. Надеюсь, что у нее все пройдет удачно и она найдет себе мужа, который понравится всем... и, в первую очередь, ей самой.

На некоторое время воцарилось молчание, потом она продолжила:

– Мне было очень интересно съездить с сэром Фрэнсисом на фабрику. У них теперь такие замечательные новые станки. Он очень гордится ими, но...

Я подождала, но бабушка молчала.

– Ты что-то хотела сказать, бабушка, – напомнила я.

– Ах, да... что сэр Фрэнсис немного... как бы это сказать... обеспокоен.

– О чем же ему беспокоиться?

– Есть кое-что. Я подозреваю, что бизнес процветает не так успешно, как раньше.

– Но ведь он очень богат. У него есть Шелковый дом... этот дом и столько слуг.

– И всех их нужно содержать. Дом, слуг, сыновей, дочерей и леди Сэланжер. У него очень много обязательств, ты не находишь?

– Все равно он должен быть очень богат, бабушка.

– Тот, кто многое имеет, многое и теряет.

– Неужели ты и вправду думаешь, что он волнуется из-за денег?

– Ну, полагаю, что, если завтра его бизнес прогорит, он все равно останется сравнительно богатым человеком. У него есть собственность, он сделал много ценных приобретений. Но он все-таки беспокоится о своем бизнесе.

Он намекнул, что скоро в страну начнутся большие поступления шелка. Это все еще эхо договора, подписанного в Фонтенбло. Видишь ли, у французских производителей всегда была хорошая репутация, и один только факт, что материал произведен во Франции, дает ему преимущество перед нашим.

– Он сам сказал тебе, что обеспокоен?

– Нет, но он подтвердил, что отчаянно нуждается в чем-нибудь новом... в открытии, что обрушится на покупателей как шквал... что-нибудь не очень дорогое, чтобы можно было привлечь разные слои покупателей, а не только elite... что-нибудь совершенно особенное и очень дорогое для избранных... и более дешевый вариант для среднего клиента.

– И он сумеет это сделать?

– Моя дорогая Ленор, – первое, что требуется, – найти этот чудесный материал. Он думает, что во Франции тоже над этим работают, так же, как и люди у него на фабрике. Здесь идет настоящая гонка. Кто изобретет материал первым, тот получит на него право собственности.

– Так он беспокоится из-за этого?

– Я уверена, что его бизнесу требуется мощная поддержка. Иначе он может потерять все. Я так понимаю это. Сначала я думала, что он просто немного устал. У него покраснело лицо и сбилось дыхание... и он говорил со мной с большей горячностью, чем обычно. Mon Dieu! Ты слышала? Часы пробили полночь. Эти ночные разговоры, конечно, очень хороши, но мы не должны затягивать их до утра. Спокойной ночи, сокровище мое. Вскоре я уснула.

Это случилось двумя днями позже.

Мне показалось, бабушка знала, что этим все закончится. У сэра Фрэнсиса случился удар, – не очень сильный, от которого он должен был оправиться; к несчастью, это произошло вне дома.

Он был в это время в доме миссис Дарси в Сент-Джонс Вуд. Миссис Дарси пришла в ужас и немедленно вызвала доктора. Доктор нашел нежелательным перевозить сэра Фрэнсиса в таком состоянии, поэтому его оставили на несколько дней в доме миссис Дарси. Личный врач навещал больного там же. Послали за Чарльзом и Филиппом. Насколько проще все было бы, если бы это случилось с ним на Грэнтэм-сквер. Тот факт, что ему стало плохо в два часа ночи, породил массу слухов.

Чарльз сразу же взял бразды правления в свои руки. Он счел делом первостепенной важности без промедления перевезти отца на Грэтнэм-сквер. Наконец это было устроено, и все задышали свободнее, особенно, когда стало ясно, что сэр Фрэнсис поправляется.

Графиня высказалась на этот счет довольно откровенно. Дело в том, что она подружилась с бабушкой, а значит, и со мной тоже. Они много времени проводили вместе, обсуждая, что требуется для Джулии, и поскольку графиня согласилась, что ни одна портниха не сошьет таких потрясающих и в то же время элегантных платьев, как моя бабушка, между ними тут же установилось согласие.

Графиня заявила, что предпочла бы «ввести в общество» меня. Ей казалось, что во мне больше оригинальности, чем в Джулии. Джулия слишком явно проявляла свое желание понравиться. «Ей приходится прилагать слишком много усилий, – объяснила она, – и это сразу видно. Слишком стараться, чтобы понравиться кому-нибудь – грех, которого свет не прощает. Конечно, нельзя упускать возможность, если таковая представится, и нужно быть начеку, но следует притворяться при этом безразличной. Нелегко найти верный тон, но это единственный путь к успеху». И в этом отношении она считала меня способнее Джулии.

Со временем она стала настолько откровенной, что рассказала мне о себе; у нее была очень колоритная манера выражаться, которую вряд ли можно было ожидать от графини.

– Я родилась не для пурпурных одежд, – разоткровенничалась она однажды, – меня звали просто Далей Дорман. Во мне было нечто, неизменно привлекающее мужчин, особенно немолодых. Бывают женщины, которые нравятся молодым, бывают такие, которые нравятся мужчинам средних лет, а я была из тех, кто нравится старикам. Я выступала на сцене. Для таких девушек, как я – хорошеньких и с головой на плечах, это шанс. Граф обратил на меня внимание. Он внешне походил на утку, начинал впадать в детство... и был на целых тридцать пять лет старше меня. Но он любил меня до безумия, а мне очень хотелось, чтобы меня любили до безумия. Поэтому я вышла за него замуж... и десять лет была его нянькой. В общем, я его любила, я была... графиня, жила с моим старым графом в доме, почти таком же огромном, как Паддингтонгский вокзал, так же насквозь продуваемом сквозняками. Дом был не очень удобным и уютным, но мне нравилось быть леди. Потом он умер, и что мне осталось? Долги... долги... долги, и неизвестно откуда взявшийся кузен, которому достался дом. Что же касается меня, то я все еще была хорошенькой, даже в тряпье... насколько это возможно. Я стала осматриваться вокруг себя и думать, что можно предпринять. В конце концов, я была графиней Бэллэдер, а это само по себе уже немало. Поэтому я начала вывозить молодых девушек в свет и тем зарабатывать себе на жизнь. Мне удалось найти несколько хороших клиентов. У меня были свои взлеты и падения, и я рада этому. Я была просто Далей Дорман, которая умела задирать ноги не хуже других девчонок; и я была женою графа. Можно сказать, что я посмотрела на жизнь с обеих сторон. И мне это помогает. Я могу понять проблемы других людей. И я научилась одной вещи: никогда никого не осуждать и не обвинять, потому что мы всегда знаем только половину истории. Взять хотя бы сэра Фрэнсиса. – Она улыбнулась нам. – Он мне нравится. И я знаю, как обстояло дело. Хорошо, что все так обошлось. Но если бы он умер в постели этой женщины, то это подлило бы масла в огонь. Выход Джулии пришлось бы на время отложить. Конечно, теперь, после смерти Альберта, при дворе уже не так строго соблюдаются условности. Тот был ярым поборником строгой морали и любил перекладывать грехи отцов на головы их детей. Ее Величество не настолько сурова. Но если бы сэр Фрэнсис умер в постели любовницы, как бы мы сумели удержать прессу от обнародования такого пикантного факта? Да, это стало бы концом дебюта Джулии.

– Эта их связь, – спросила бабушка, – она давно продолжается?

– О, годы и годы. У них устойчивые отношения. Сэр Фрэнсис не заводил никаких случайных связей. Бедная миссис Дарси, она так расстроена.

Из-за болезни сэра Фрэнсиса нам пришлось продлить наше пребывание в Лондоне, и мы задержались, по меньшей мере, еще на неделю. В одну из наших ночных бесед бабушка заговорила со мной о сэре Фрэнсисе.

– Как говорит графиня, его нельзя в этом винить, – сказала она. – Он хороший человек. Он полюбил миссис Дарси, и она его тоже. Это было похоже на брак.

– Но как же леди Сэланжер?

– Леди Сэланжер замужем за своими недугами. Ты же сама видишь. После рождения Касси она заявила, что больше не хочет иметь детей. У мужчин есть свои потребности... и если он не может удовлетворить их там, где это положено, тогда он начинает искать выход в другом месте.

– Значит, сэр Фрэнсис нашел миссис Дарси?

– Можно сказать и так, – кивнула она. – Но его нельзя винить за это. Он заботится о леди Сэланжер. Выполняет все ее прихоти. Он никогда не был к ней недобрым, недобрые люди – настоящие грешники.

В моей памяти всплыло воспоминание о том, как Чарльз убегал по ступенькам, оставляя меня в пугающей темноте; и я подумала о мальчишках, которые убили собаку Вилли.

Она была права. Недобрые люди – настоящие грешники.

Чарльз жил с нами в одном доме, но мой страх перед ним пропал. При встречах со мной он держался прохладно, как бы показывая, что больше не интересуется мной и не держит на меня зла. Филипп же всегда был рад меня видеть.

Братья много времени проводили с отцом, который, хотя и был прикован к постели, по крайней мере, на месяц, все же достаточно окреп, чтобы принимать посетителей; и так как он очень тревожился, что не успеет переговорить с сыновьями, доктор решил, что отказав ему в этом, можно только ухудшить его состояние.

А поговорить им нужно было о многом.

Бабушка сказала, что принято какое-то важное решение. Филипп стал очень серьезен, хотя со мной он был по-прежнему очарователен и мил. Однажды утром, спустившись к завтраку, я застала его одного. При виде меня глаза его вспыхнули от радости.

– Как хорошо, что ты пришла, Ленор. Так много всего случилось.

– Ты имеешь в виду своего отца?

Он кивнул. Потом подарил мне одну из своих самых обворожительных улыбок.

– Я так люблю с тобой разговаривать. Ты умеешь слушать и понимать. Скоро у нас все изменится. Мы с Чарльзом прекращаем учебу, тем более, что срок обучения уже почти подошел к концу. Это как раз то, о чем я хотел попросить отца. И немедленно приступаем к делам.

– Да, я думала, что так оно и будет.

– Наш отец поправляется, но он уже не сможет заниматься делами, как прежде. Доктор говорит, что теперь ему нужно следить за своим здоровьем. Это было предупреждение. Итак, отныне и навсегда мы вступаем в дело. Конечно, я не хотел, чтобы это произошло именно так. И еще, я хотел поговорить с тобой как-нибудь. – Он огляделся. – Здесь неудобно. Возможно, мы могли бы пойти куда-нибудь.

– Куда? – спросила я.

– Например, в Гринвич. Я знаю одну гостиницу – «Корона и скипетр». Говорят, что там готовят лучших в Лондоне снетков. – Он слегка поморщился. – Я бы предпочел, чтобы мы поехали одни. Но, полагаю, это не возможно.

Я не ответила.

– С нами должен поехать кто-то еще, иначе это будет нарушением приличий, – продолжал он.

– Ну тогда, давай поговорим здесь.

– Нет. Мы пригласим твою бабушку. Она знает, о чем я хочу поговорить с тобой.

– Замечательно.

В столовую спустилась Джулия.

– Привет, – сказал Филипп, – готовишься к схватке?

Джулия взяла себе завтрак с буфета.

– Графиня – настоящий дракон, – пожаловалась она, – я получила небольшую передышку.

– Все это ради доброго дела, – легкомысленно заметил Филипп.

– Тебе хорошо, – Джулия, взглянула на меня, – тебе не приходится так страдать. Я никогда не похудею, а эти корсеты меня просто убивают.

– В таком случае на твоем месте я не стал бы естъ столько ветчины, – посоветовал Филипп.

– Мне нужно поддерживать силы. Мне очень понравилась парча лавандового цвета, которую купила твоя бабушка.

– Да, красивая, – согласилась я, – а ты видела эскиз платья, которое она собирается из нее сшить?

– Нет, они не считают нужным советоваться со мной. Твоя бабушка с графиней будто парочка старых ведьм... они делают то одно, то другое... и ничего мне не говорят.

– Бабушка наверняка показала бы тебе все выкройки, если бы ты попросила.

– Иногда я чувствую, что устала от всего этого и мне хочется домой. Но потом начнутся балы и все такое прочее...

– И ты полюбишь их, – договорила за нее я, – ведь ты всегда этого хотела.

– Я думала, что хочу... раньше.

Она вздохнула и положила себе еще ветчины.

– Я чувствую, что графиня вывезет в свет не юную леди, а индийского слона, – сказал Филипп с братской прямотой. То что Джулия сильно прибавила в весе, ни у кого не вызывало сомнений. Я думаю, что она нервничала и поэтому ела больше, чем обычно.

Я хотела выйти из-за стола, но Филипп поймал меня за руку.

– Может быть, сегодня, – сказал он, – ближе к вечеру. Мы могли бы добраться туда к половине седьмого. Тебе там понравится. Попроси свою бабушку.

Когда я сообщила бабушке о приглашении Филиппа, она обрадовалась.

– Он мне нравится, – сказала она, – больше всех в этой компании.

Уж если бабушке понравилась эта идея, то я и подавно была рада.

Филипп оказался опытным гребцом. Он сказал, что ему нравится сидеть на веслах и что он часто катался на лодке в университете, поэтому мы со спокойной душой доверили ему себя.

– Теперь я буду много времени проводить в Лондоне, – говорил он нам. – Сегодня утром я ездил в Спитэлфилдс. Так много всего предстоит изучить.

– Твой брат не разделяет твоего энтузиазма, – сказала бабушка.

– Я знаю, – признал Филипп, – и в некотором смысле даже рад этому. Мне это дает большую свободу действий. Я не люблю, когда кто-нибудь вмешивается в мои планы.

– У тебя будет как бы спящий партнер, – сказала я.

– Иметь спящего партнера – слишком большая роскошь даже для более успешного бизнеса, чем ваш, – заметила бабушка, – нужно, чтобы каждый из вас вносил свою лепту.

– Не думаю, чтобы он испытывал влечение к шелку... или вообще к делу. Чарльзу лучше пойти в парламент, заняться юридической практикой... или чем-нибудь еще в этом роде.

– Я уверена, что ты добьешься успеха, – сказала я ему.

Он слегка нахмурил лоб.

– Ты знаешь, – сказал он, – я думаю, что удар с отцом случился оттого, что у него было много волнений.

– Весьма вероятно, – согласилась бабушка.

– Ты хочешь сказать, что он волновался из-за проблем в бизнесе? – спросила я.

Филипп кивнул.

– Дела идут не совсем так, как нам хотелось бы. Я бы не сказал этого никому другому, но ты всегда все понимала, Ленор, так же как и вы, мадам Клермонт, ведь вы – часть нашего дела. Нет сомнения, что дела принимают нежелательный оборот.

– Некоторое время назад я догадалась об этом по некоторым высказываниям твоего отца, – сказала бабушка.

– Проблема в том, что к нам поступает импортный шелк, – объяснил Филипп. – Уровень продаж нашего шелка упал и продолжает падать.

– Ты считаешь, что нужно ввести налог на ввозимые товары? – спросила я.

Он размышлял.

– Конечно, для нас это было бы хорошо. Тогда мы могли бы устанавливать более высокие цены на свои ткани. И нам не пришлось бы подлаживаться под своих конкурентов. Но вопрос разрешения свободной торговли – весьма спорный. Нужно спросить себя, хотел бы ты этого, если бы речь шла о каком-нибудь другом товаре. Наверное, несправедливо ожидать, чтобы таможенные тарифы отвечали только нашим личным интересам. Ведь мы хотим, чтобы ввели налог на шелк только потому, что наш бизнес начал хромать.

– Что нам нужно, – заговорила бабушка, – так это найти новый способ переплетения нитей... который позволил бы производить очень красивую ткань... лучше, чем все, что мы делали до сих пор.

– Открыть секрет, – предположила я.

– Точно! – воскликнул Филипп с сияющими глазами. – Секрет производства такой ткани, какую еще никто не делал и никто не знает, как сделать.

– А что, если вскоре до этого додумаются другие?

– Вполне возможно, но они не смогут воспользоваться своим открытием. Существует такая вещь, как патент. Он в законном порядке охраняет изобретение от воровства.

– Как это хорошо!

– Но для начала нам нужно сделать это изобретение, – с сожалением сказал Филипп. – О, вот мы и добрались.

Мы привязали лодку и, поднявшись по лесенке, вышли на тропинку.

– Гринвич всегда притягивал меня, – сказал Филипп, – потому что в нем располагалась одна из штаб-квартир эмигрировавших гугенотов. Я часто спрашивал себя, жили ли здесь мои предки до того, как они переехали в Спитэлфилдс. Здесь у французов была даже своя церковь. Но не думаю, что она сохранилась до нынешних времен. А вот и «Корона и скипетр».

Мы вошли в зал с большими окнами, расположенными так, чтобы можно было любоваться видом реки, не вставая из-за стола.

– Они прославились своим искусством готовить снетка, – сказал Филипп, – поэтому мы просто обязаны его попробовать. Вы любите снетка, мадам Клермонт?

– Только свежепойманного.

– Здесь вы можете быть уверены в этом.

Жена владельца гостиницы подошла к нам. Она знала Филиппа, из чего я сделала вывод, что он был здесь частым гостем.

– Я как раз только что уверял своих друзей, что у вас подают только свежепойманного снетка, – сказал он.

– Конечно, в этом я могу поклясться, – сказала женщина, – еще сегодня утром рыба плавала в море.

– И что вы владеете секретом его приготовления?

– О, в этом нет никакого секрета. На мой взгляд, существует только один способ приготовления снетка. Я помню, что еще моя мать сначала бросала рыбу в муку, рассыпанную на столе, и встряхивала ее, чтобы убедиться что она хорошо обвалялась. Потом ее опускают в горшок с кипящим маслом... только на одну минуту... потом дают ей стечь, и рыба готова. Только есть ее нужно сразу, а то она будет не такой хрустящей. А если ее еще побрызгать лимоном да добавить щепотку кайенского перца, это будет настоящее лакомство. К снетку нужно еще правильно подобрать вино... считается, что это должен быть какой-нибудь пунш или шампанское со льдом.

– Что мы выбираем? – спросил Филипп.

Мы выбрали шампанское со льдом.

– Скоро мы с братом поедем во Францию, – сообщил Филипп, когда мы приступили к еде. – Отец надеется, что наши родственные связи позволят нам поработать некоторое время в Виллер-Мюр. Он считает, что мы там многому можем научиться... узнать, как работают другие люди... и поднабраться новых идей для нашего бизнеса.

Он посмотрел на бабушку.

– Ведь это ваша родина. Как вы думаете? Нам стоит туда поехать?

– Никогда не помешает знать, как работают люди в других местах, – сказала бабушка.

– Я бы предпочел, чтобы мы могли контролировать весь процесс производства шелка с самого начала. Я часто думал, что мы могли бы обосноваться в Индии или Китае, где наиболее подходящий климат для шелкопрядного производства. В некоторых областях Китая шелковичных червей культивируют в естественных условиях. Наверняка это дает наилучшие результаты. А вместо этого нам приходится импортировать сырье.

– Даже в Виллер-Мюр для шелковицы приходится создавать специальные условия, чтобы она не замерзла, – сказала бабушка. – Так не проще ли покупать сырьё и основное внимание сосредоточить на ткачестве?

– Конечно, вы правы. – Филипп повернулся ко мне: – Ленор, мы, наверное, наскучили тебе своими разговорами?

– Ничуть.

– Ленор тоже интересуется шелком, и я считаю, что у нее есть чутье в том, что касается конечного продукта, – сказала бабушка.

– Надеюсь, что теперь вы будете часто приезжать в город.

– Почему? – спросила бабушка.

– Ну, ведь здесь будет Джулия.

– Она не нуждается в нашем обществе, – сказала я, – она будет вовлечена в светскую жизнь.

– К которой Ленор не имеет отношения, – добавила бабушка.

– О, Ленор еще слишком молода для этого.

– Мне скоро будет уже шестнадцать, – напомнила я.

– Ты выглядишь старше, правда, мадам Клермонт? Она настолько разумнее Джулии.

– Мое воспитание, – сказала бабушка. – И потом, Ленор находится в ином положении, чем Джулия. – Ее ведь не будут вывозить в свет.

– Я этому рад, – серьезно сказал Филипп.

– Почему? – резко спросила бабушка.

– Я не думаю, что Ленор это подошло бы... выставлять себя на чей-то суд. Это годится для Джулии... но не для Ленор.

– Ты считаешь, что если Ленор не является членом вашей семьи, то...

– Слава Богу, что она не является членом нашей семьи.

Он взял мою руку и пожал ее. Я увидела в глазах бабушки затаенную радость.

– Я думаю, что мы с тобой оба сходимся во мнении, что... как это сказать... что моя внучка не совсем такая, как другие девушки.

– Похоже, что мы с вами согласны почти во всем, мадам Клермонт.

Бабушка откинулась на спинку стула и подняла свой бокал.

– За будущее, – сказала она.

У меня возникло ощущение, что эти двое заключили между собой какое-то соглашение.

По дороге домой мы все были задумчивы. Когда мы уже лежали в постели, бабушка сказала:

– Какой замечательный молодой человек получился из этого Филиппа.

– Он всегда был добрым и чутким.

– Как же он не похож на своего брата. Просто удивительно, какими разными могут быть люди. Некоторые считают, что все зависит от воспитания, но эти двое воспитывались вместе... а погляди, какая между ними разница.

– Да, – сказала я, вспоминая Чарльза и мавзолей.

– Мне кажется, он любит тебя. То есть я хочу сказать... я знаю, что он любит тебя. То, что он сказал сегодня вечером...

– Он сказал, что рад, что я не принадлежу к их семье.

– Ты прекрасно знаешь, что он имел в виду. Он влюблен в тебя. И медлит с признанием только потому, что ты еще очень молода. Возможно, через год... тебе будет уже почти семнадцать, и тогда...

Я засмеялась.

– О, бабушка, какая же ты мечтательница. Неужели тебе так хочется поскорее сбыть меня с рук?

– Больше всего на свете я хочу тебе счастья. Я хочу, чтобы о тебе заботились и любили. Вот чего я хочу... прежде, чем умру.

– Я не хочу, чтобы ты говорила о смерти.

– Я и не собираюсь пока покидать этот мир, но нужно быть практичной. Посмотри на сэра Фрэнсиса... еще вчера он был совершенно здоров, а назавтра его хватил удар. Да, врачи говорят, что он поправится, но он уже никогда не будет прежним. Я была бы так счастлива, если бы знала, что ты устроена. Филипп всегда был к тебе неравнодушен. Я давно это заметила. Как хорошо, что он интересуется делом. Он будет предан своей работе, своей жене и семье.

– Бабушка, по-моему, ты опережаешь события и подстраиваешь их к своим желаниям.

Она покачала головой.

– Сегодня вечером он ясно дал понять, что чувствует к тебе. Это было почти предложение.

– Мне представляется это в другом свете. По-моему, он просто старается быть внимательным ко мне, потому что боится, что я чувствую себя чужой в их семье.

– Нет, нет. Сегодня я счастлива. Я вижу значительно дальше тебя.

– В любом случае, я рада, что ты счастлива.

– Спокойной ночи, дитя мое, и да благословит тебя Господь.

Я лежала без сна, думая о том, что она сказала. Я пыталась восстановить в памяти каждую секунду нашего пребывания в «Короне и скипетре». Что такого сказал Филипп, чем он проявил свои чувства? Я знала, что нравлюсь ему. Он всегда был со мною приветлив и мил, и я смотрела на него и Касси как на своих лучших друзей в этом доме.

Было ли на самом деле что-то значительное в его словах, или бабушка принимала желаемое за действительное? Все же я склонялась к последнему.

Только представить, что я... замужем за Филиппом! Почти все девочки, не успев проститься с детством, начинают думать о замужестве. Они мечтают о рыцарях и романтических героях. Святой Георгий... нет, святых никто не хочет. Сэр Ланселот больше годится для этой роли. Он был великий грешник, но и великий любовник. Безрассудная любовь более привлекательна, чем битвы с драконами. Людям нравятся Нельсон... Дрэйк...

Дрэйк, конечно же, Дрэйк. При упоминании этого имени меня все еще охватывало волнение. Джулия тоже была знакома с этим чувством. А что было бы, если бы это Дрэйк произнес те слова, которые сказал в «Короне и скипетре» Филипп? Что бы я тогда почувствовала?

Я бы чувствовала себя страшно взволнованной. Правда, я и сейчас взволнована, потому что, когда тебя любят, это всегда приятно... если только за этой загадочной фразой и в самом деле стоит любовь.

Дни бежали невероятно быстро. Чарльз с Филиппом уехали во Францию, так как сэр Фрэнсис достаточно окреп, чтобы вернуться к нормальной жизни, а мы с бабушкой и Джулией вернулись в Шелковый дом.

Леди Сэланжер встретила меня довольно холодно, не преминув сообщить, как трудно ей было без меня обходиться. Голос мисс Логан быстро утомлял ее, а Касси читала без выражения. К тому же мы отсутствовали дольше, чем договаривались. И у нее было столько волнений из-за случившегося с сэром Фрэнсисом.

– Если бы я могла поехать в Лондон и ухаживать за ним, я была бы счастлива сделать это, – сказала она. – Но я всего лишь несчастный инвалид, не способный сдвинуться с кресла... и все покинули меня. Такое впечатление, что никто не осознает, что я не в состоянии передвигаться по дому самостоятельно. Я совершенно замерзла. Позвони им, чтобы подбросили угля в камин. А что, окно открыто? Закрой его, пожалуйста, и принеси мне красный плед... я не выношу этот голубой... О, займись камином, Генри... Красный плед, Ленор... этот голубой так колется... а у меня такая нежная кожа. Поищи что-нибудь мне, почитать.

Итак, все возвращалось на круги своя. Бабушка была права, когда сказала, что леди Сэланжер становится более требовательной, чем когда бы то ни было. Она настаивала на том, чтобы я была рядом с ней почти все время, когда была не занята уроками.

Но мне все-таки удавалось забегать к бабушке в мастерскую. Я говорила леди Сэланжер, что бабушке нужна моя помощь в подгонке платьев для Джулии, Единственное, что могло воздействовать на леди Сэланжер, это выезд Джулии в свет. Она сама когда-то дебютировала в свете и знала, как много всего было нужно, хотя, конечно, при жизни принца Консорта это требовало еще больших затрат и усилий. В то время этикет был более строгим. Она сама дебютировала с огромным успехом и была главным событием сезона. Предложения сыпались одно за другим...

Увлекаясь описаниями лондонского общества во времена своей молодости, она переставала изводить меня своими бесконечными капризами, поэтому я всячески поощряла ее рассказы. Из этих разговоров я почерпнула много сведений о жизни молодой девушки в те времена. Воспоминания увлекали леди Сэланжер, и я открыла для себя, что она может быть хорошей рассказчицей.

– Тогда было принято устраивать приемы, куда приглашенные должны были являться непременно в вечерних туалетах. Это называлось официальным приемом. Королевская семья оставила наконец свои ужасные темные и тесные апартаменты в Сент-Джеймском дворце, и приемы стали проводить в Тронном зале Букингемского дворца. Приглашенных для этих приемов выбирали с особой тщательностью. Какое это было время... нас учили делать реверанс и грациозно отступать к выходу. Это был просто кошмар... особенно когда нужно было пройти расстояние в три-четыре ярда длиной. А все эти перья и вуали! А как нас затягивали в корсеты! Для некоторых девушек это было равносильно смерти. У меня-то была и без того очень тонкая талия. И все это ради нескольких минут представления Ее Величеству. О, дорогая, какое это было время! Сэр Фрэнсис сбил меня с ног своим натиском, не дав мне возможности увлечься кем-нибудь другим. Я наверняка смогла бы выйти за герцога, если бы он не окрутил меня так быстро. А как мы тогда танцевали! У меня затекла нога. Помассируй ее, Ленор.

Так мы снова вернулись к действительности, и воспоминания о славе былых дней улетучились.

И все-таки мне удавалось проводить немного времени с бабушкой. Эммелина теперь постоянно щеголяла в роскошных нарядах. Касси, которая часто бывала с нами, была от нее в восторге. Она сочиняла разные истории и была уверена, что с наступлением темноты все три манекена оживали и рассказывали друг другу о своих победах в те времена, когда злая ведьма еще не превратила их в куклы. Она уверяла нас, что Эммелина всегда затаенно улыбается, когда ее одевают в голубой шелк.

Вернувшись домой, Джулия повеселела. Ей нравились уроки танцев, на которых я должна была заменять ей партнера. Касси смотрела, как мы танцуем, и аплодировала нам. Но больше всего я любила сидеть в мастерской бабушки за швейной машинкой, ощущая мягкость шелковых тканей и немного жалея, что эти платья шьются не для меня.

Джулия поправлялась. Она тревожилась о своем будущем и потому ела больше, чем обычно. Я представляла, что скажет графиня, когда увидит, как сильно располнела Джулия. Бабушка опасалась, что платья станут ей тесны, когда наступит время их носить.

Пришла Пасха, и мисс Эвертон доставила Джулию в Лондон и передала ее под покровительство графини. Дебют Джулии состоялся, начался ее первый сезон.

В мастерской стало очень тихо. Касси говорила, что Эммелина затосковала. Бабушка сшила два платья для Касси и меня из остатков материй, купленных для Джулии. Мы назвали их своими парадно-выходными платьями.

Подошел август, близился конец сезона. Ни один герцог, виконт, баронет или хотя бы просто рыцарь королевского ордена не сделал Джулии предложения. Она должна была вернуться в родные пенаты, чтобы несколько недель отдохнуть и снять напряжение, после чего ей предстояло снова вернуться в Лондон и под неусыпным вниманием графини Бэллэдер осуществить новую атаку на лондонское общество.

Филипп и Чарльз вернулись из Франции. Филипп то и дело наезжал в Шелковый дом. Он проводил много времени в мастерской. Мы с Касси тоже часто приходили туда и слушали его восхищенные рассказы о том, что он повидал во Франции.

Его огорчало здоровье отца. Филипп считал, что ему необходимо больше отдыхать, так как он легко утомлялся, но отдыхать сэр Фрэнсис отказывался наотрез и настаивал на регулярных поездках в Спитэлфилдс.

Вскоре у них в Лондоне случилось грандиозное событие – Чарльз внес неоценимый вклад в дело, придумав способ производства совершенно новой шелковой ткани.

– Не кто-нибудь, а Чарльз, – удивлялся Филипп, – кто бы мог подумать, что он так интересуется этим? Он изобрел новый способ. И сказал, что уже давно работал над ним. Все это очень странно. Он ничем не выдавал своего интереса. Никогда не думал, что он может быть таким скрытным... Держать такое в секрете! Сначала я был настроен довольно скептически, но похоже, что это действительно то, над чем столько лет бились наши люди. Я сейчас занимаюсь изготовлением нового станка, мадам Клермонт, и думаю привезти его к вам, но прошу вас держать это в секрете до тех пор, пока он не будет готов. Я не хочу, чтобы раньше времени начались разговоры. При использовании нового метода ткань получается с необычной блестящей выработкой. Думаю, мы сможем производить ткани, не имеющие аналогов в мире. И надо же, чтобы ключ к этому совершенству нашел именно Чарльз!

Когда привезли новый станок, бабушка мне все уши прожужжала.

– Филипп так радуется, – говорила она каждый вечер, когда мы оставались одни. – Я думаю, что скоро мы еще больше усовершенствуем станок. Нет, но кто мог ожидать такое от Чарльза! И что удивительно: как только он поделился с нами своим секретом, он как-будто сразу же утратил к нему интерес. Филипп гораздо больше занимается делом. Я думаю, что теперь создание новой ткани – дело нескольких дней. Главное, чтобы изобретение осталось за Сэланжерами.

– Филипп упоминал о патенте, когда мы были в «Короне и скипетре».

– Да, верно.

Филипп пробыл в Шелковом доме две недели. Он был полностью поглощен делами.

– Материал может оказаться совершенно уникальным, – постоянно твердил он.

Наконец великий день настал. Бабушка вручила Филиппу кусок шелковой материи, и они уставились друг на друга сияющими глазами.

– Эврика! – закричал Филипп.

Он схватил бабушку и сжал ее в объятиях. Потом повернулся ко мне, подхватил меня на руки и закружил. А потом вдруг наклонился и запечатлел у меня на губах страстный поцелуй.

– Это будет началом новой эпохи в нашем деле, – сказал он. – Мы должны это отпраздновать.

– В «Короне и скипетре», – сказала бабушка. – Со снетком и шампанским.

Вошла Касси и изумленно уставилась на нас.

– Касси, произошло великое событие! – закричала я. – Мы нашли то, что так долго искали.

– Касси должна тоже участвовать в нашем празднике, – добавила я.

Филипп поднес ткань к губам и благоговейно поцеловал ее.

– Она принесет Сэланжерам процветание, – сказал он.

– Не забудь о патенте, – напомнила я.

– Мудрая девушка, – воскликнул он, – я займусь этим сегодня же. Мы должны придумать ей имя.

– Почему бы нам не назвать ее «шелком Ленор»? – сказала бабушка. – Ленор тоже участвовала в создании этого шелка.

– Нет, нет, – воскликнула я, – это нелепо. В действительности он твой и Чарльза... и бабушкин тоже. Я всего лишь стояла рядом и была на подхвате. Давайте назовем его «Салонным шелком». С одной стороны, это часть вашей фамилии, а с другой – оно будет иметь некоторый смысл и подчеркнет его исключительность.

По некоторым размышлениям все согласились, что это хорошее название. Тем же вечером мы отправились в Гринвич и отпраздновали это событие снетком и шампанским.

В течение нескольких недель мы только и говорили, что о «Салонном шелке». В обществе эта тема тоже пользовалась неизменным успехом, а в газетах в разделе мод ему стали посвящать обширные статьи. Сэланжеров хвалили за предприимчивость и приумножение славы родной страны. «Этому шелку нет равных, – заявляли авторитеты в области моды, – ни один шелк, будь он из Индии или Китая, Италии или даже Франции, не может сравниться с «Салонным». «Салонный» уникален, и мы гордимся, что это изобретение британской компании».

Мы собирались у бабушки в мастерской, и Филипп часто обсуждал с нами новые возможности применения этого изобретения. На настоящий момент «Салонный шелк» стоил очень дорого и был неотъемлемой частью гардероба каждой светской женщины; но Филипп хотел изыскать возможность производить более дешевый вариант ткани, чтобы каждая женщина могла позволить себе платье из «Салонного шелка».

Выпуск ткани был поставлен на поток. На фабрике установили новые станки, а бабушка, к огромному своему удовольствию, занялась экспериментами по созданию более дешевого варианта.

Бабушка, Касси и я были увлечены этим проектом. Джулия пока жила в Лондоне. Графиня переехала в дом на Грэтнэм-сквер и сопровождала ее на балы.

Мы проводили Старый год и вступили в следующий. В этом году мне должно было исполниться семнадцать. Бабушка считала, что в этом возрасте с девушками происходят всякие удивительные события.

А потом случилась беда. У сэра Фрэнсиса был новый удар, на этот раз оказавшийся роковым.

Тусклым январским днем его привезли в Шелковый дом. Гроб с телом два дня простоял в доме, после чего его должны были перенести в мавзолей. В местной церкви отслужили службу, после которой сэр Фрэнсис был перенесен к месту своего последнего упокоения.

Вся семья была в сборе. Леди Сэланжер изображала глубокую скорбь, которая вряд ли могла быть искренней: они виделись так редко, и она никогда не скучала по мужу. Она настояла на том, чтобы лично присутствовать на заупокойной службе, дабы последний раз, как она выразилась, «взглянуть на дорогого Фрэнсиса». Ее вынесли к экипажу; она казалась такой хрупкой в своем черном одеянии и шляпе, на которой развевались черные страусовые перья. Она прикладывала к глазам белый платок и требовала, чтобы ее с обеих сторон поддерживали Чарльз с Филиппом...

В церкви было холодно. Во время службы гроб стоял на помосте, после чего его перенесли в экипаж, и мы совершили траурное шествие к мавзолею.

Когда я стояла там на жестоком ветру, на меня нахлынули воспоминания. Проводить сэра Фрэнсиса пришло несколько слуг, и среди них я заметила Вилли с собачкой.

Позади толпы я увидела незнакомку, одетую в черное, с вуалью на лице. Ее фигура выглядела трагично. Я сразу же поняла, кто она, и видела, что бабушка тоже заметила ее.

– Бедная женщина, – прошептала она.

Это была миссис Дарси.

Наступило лето. Филипп часто бывал в Шелковом доме. Бабушка розовела от удовольствия, заслышав в холле его голос. Он рассказывал нам о своих делах.

– Теперь уже не вызывает сомнений, – сказал он однажды, – что «Салонный» спас нас от разорения. Да, дела в самом деле обстояли очень плохо. Неудивительно, что отец заболел от переживаний. Французы обходили нас по всем статьям. Их шелк стоил им дешевле, к тому же они нарочно сбрасывали на него цену, чтобы вышибить нас с рынка. Ну ничего, слава Богу, мы выжили. «Салонный» нас спас.

– Чарльз, наверное, ужасно горд этим.

– Он редко бывает в офисе. Говорит, что придет, когда снова изобретет что-нибудь новое, что произведет революцию в шелковой индустрии.

– Однако как это все же странно, – заметила я, – что именно он, который никогда не интересовался шелком, – во всяком случае, так казалось, – что именно он совершил это удивительное открытие.

– Действительно, странно. Но я начинаю думать, что он просто очень скрытен. Сейчас он, по его словам, отводит душу, развлекаясь. Я должен признать, что он заслужил это, и коль скоро он готов приступить к делам в свое время, то пусть себе развлекается.

Приближался день моего семнадцатилетия, и я опасалась, что вместе с ним закончится мое образование. Я надеялась, что хотя бы смогу больше работать с бабушкой. Меня все больше и больше очаровывало наше открытие, и я любила моделировать платья, выгодно подчеркивающие новую ткань. На основе этого шелка мы разработали несколько видов материй, и Филипп занимался подбором оттенков каждого из них. Он был в постоянных разъездах, отыскивая опытных красильщиков, а также районы с подходящей водой, где можно было добиться наилучших результатов.

Я с нетерпением ждала, когда он придет к бабушке и мы сможем поговорить. Часто с нами была и Касси. Она тихонько садилась на низенькую скамеечку, обхватывала руками колени и слушала нас. Она была счастлива участвовать в происходящем.

В ноябре мне должно было стукнуть семнадцать. Джулия говорила, что я выбрала не лучшее время для появления на свет – слишком близко к Рождеству. Лучше всего родиться в середине года, утверждала она. Возможно, она и была права, но я не могла дождаться своего семнадцатилетия, потому что в этот день я перестану быть для всех девочкой, а превращусь в молодую женщину.

Если бы я была дочерью Сэланжеров, меня бы ожидал дебют в свете, но в моем настоящем положении об этом, конечно, не могло быть и речи.

Выход в свет Джулии пока нельзя было назвать успешным. Ее по-прежнему, по циничному выражению бабушки, продолжали выставлять «на торги». Она была раздосадована и начала падать духом, поскольку за целый год не получила ни одного предложения. Конечно, это должно оказывать на девушку деморализующее действие.

Что же до меня, то я вступала в новую фазу своего существования. Леди Сэланжер была этим крайне удовлетворена. Она изобретала для меня все новые занятия. – Это абсурдно... чтобы девушка твоего возраста... каждый день занималась уроками. Я не сомневаюсь, что сейчас ты и сама могла бы кое-чему поучить мисс Эвертон. Я хочу, чтобы ты взглянула на мой гобелен. Мне кажется, я ошиблась в выборе рисунка.

Это означало, что она неверно положила стежки, но винила в этом не себя, а рисунок.

Ты можешь приходить ко мне по утрам, сразу после уроков. Мне бывает так одиноко за стаканом вишневки.

– Леди Сэланжер придумывает, чем бы меня занять сразу после уроков, – пожаловалась я бабушке.

– Надо попробовать урезонить ее, – ответила бабушка.

Мы готовились отпраздновать мой семнадцатый день рождения. Бабушка решила устроить у себя в гостиной небольшую вечеринку – только она, Касси и я. Если в доме в это время окажется Филипп, то она намекнет ему об этом, и при желании он, то сможет присоединиться к нам.

И вот этот день настал. Стояла обычная ноябрьская погода, которая для меня всегда ассоциировалась с днем рождения. В воздухе висел туман, и лес из моих окон казался загадочным.

Леди Сэланжер подарила мне свою шелковую шаль, которой она давно перестала пользоваться.

– Мы должны были бы отпраздновать твой день рождения, Ленор, если бы не траур по сэру Фрэнсису, – сказала она.

– Понимаю, – ответила я, – да мне и не надо никакого празднования. Я просто рада, что мне уже семнадцать.

– Семнадцать! Я помню свой семнадцатый день рождения. Какой день! В усадьбе был праздник. Я тогда еще не выезжала. Тебе бы понравилась наша усадьба. Она была очень большой, настоящее баронское поместье. Конечно же, был страшный шум, когда я вышла за сэра Фрэнсиса. Мои родители возражали. Торговец... понимаешь... и они считали, что я могу сделать самую блестящую партию. Я бы могла рассказать тебе несколько историй.

– Полагаю, что я услышу их непременно, – не удержалась я.

Она не уловила иронии. Правда, она никогда не слушала, что говорят другие.

Я поблагодарила ее за шаль – она была действительно прелестна, – вручную расписанный голубыми и розовыми бабочками на зеленых листьях шелк. Но мне уже начинало казаться, что быть семнадцатилетней не так уж чудесно, если тебя заваливают обязанностями.

Днем у леди Сэланжер разыгралась сильная мигрень, означавшая, что она весь день не выйдет из комнаты и будет лежать в темноте. Мы с мисс Логан помогли ей добраться до постели и оставили ее отдыхать.

Выйдя из ее комнаты, я увидела Филиппа, поднимающегося по ступенькам.

– О, Филипп, – обрадовалась я, – как мило, что ты приехал в мой день рождения!

– Я не мог пропустить такой день. А где мама?

– Она только что легла в постель. У нее разболелась голова.

– Значит, ты свободна. Я хотел поговорить с тобой.

Он открыл дверь в гостиную своей матери.

– Давай здесь, – сказал он, – где нам не помешают.

Мы вошли в комнату. Он закрыл дверь, обнял меня и поцеловал.

– С днем рождения!

– Спасибо, Филипп.

– Наконец-то ты его дождалась.

– Да, уже семнадцать. Мне показалось, что ждать пришлось слишком долго.

Он взял мое лицо в свои руки.

– Я дал себе слово дождаться этого дня.

– Зачем?

– У меня кое-что есть для тебя.

Он порылся в кармане и извлек оттуда обитую бархатом коробочку.

– Что это? – спросила я.

– Это тебе. Надеюсь, понравится. Если не подойдет по размеру, его можно будет подогнать.

Я открыла коробочку и замерла. Передо мной сверкало кольцо. Оно было чудесное: изумруд, окруженный бриллиантами.

– Я подумал, что зеленый цвет тебе пойдет, – сказал он, – твои глаза иногда тоже бывают зеленоватыми.

– Это мне, Филипп?

– Подарок не так прост. Это – обручальное кольцо.

Он взял мою левую руку, надел кольцо на средний палец и поцеловал.

– Я так давно хотел это сделать, Ленор.

Я была ошеломлена. Правда, бабушка давно намекала на это, но я никогда не думала о замужестве всерьез. Мне казалось, что она принимает свои мечты за реальность.

– Ленор, я так давно люблю тебя, и все те треволнения, которые мы недавно пережили, только больше сблизили нас. Ты чувствуешь это?

– Ну... да.

– Значит...

– Но, Филипп... я не ожидала этого. Я чувствую себя гак... я не знаю... так глупо... так неуверенно... не знаю.

– Ты не знала, что я жду этого дня?

– Нет.

– Мне казалось, это так очевидно. У тебя потрясенный вид. Но ведь это просто от удивления, правда? То есть я хочу сказать, я тебе не безразличен?

– Ну конечно, нет. Ты всегда был со мной так добр. Наверное, я просто к этому не готова.

Я сняла с пальца кольцо.

– Филипп... а нельзя ли подождать?

Он покачал головой.

– Я достаточно долго ждал и больше ждать не могу. Я хочу, чтобы мы поженились. Я хочу разделить свою жизнь с тобой. Нам нравятся одни и те же вещи... и твоей бабушке тоже. Не могу передать, как много для меня это значит.

Я положила кольцо в коробочку и отдала ему.

– Совсем немного, пожалуйста, Филипп.

Он грустно улыбнулся.

– Только не очень долго... обещай мне, что недолго.

– Нет, – сказала я, – недолго.

Он пошел к себе в комнату, уже не такой радостный, а я поднялась наверх.

– Филипп приехал? – спросила у меня бабушка. – Эй, да что случилось? У тебя такой вид... что это?.. Ты будто не в себе.

– Филипп сделал мне предложение.

Ее лицо вспыхнуло от радости, глаза засверкали, на щеках появился румянец, она вдруг стала совсем молодой женщиной.

– Я так счастлива, – воскликнула она, – я мечтала об этом. Теперь я счастливейшая женщина на земле.

– Я еще не дала согласия, бабушка.

Она отпрянула назад и уставилась на меня в изумлении.

– Что?

– Ну, это было так неожиданно. Я...

– Ты хочешь сказать, что отказала ему?

– Ну, не совсем.

Она явно испытала безмерное облегчение.

– Я была слишком удивлена.

– Меня это не удивляет. Господи, да вы просто рождены друг для друга.

– Но мне ведь только семнадцать, бабушка. Я чувствую, что еше недостаточно пожила.

– Я знаю... я пожила уже достаточно. Он хороший молодой человек. Он будет хорошим мужем. У него есть цель в жизни. Каждую ночь я молила об этом Господа и всех святых. Что ты ему сказала?

– Он подарил мне кольцо.

Бабушка всплеснула руками, улыбаясь.

– Надел его мне на палец, но я не могла... это было слишком рано.

– Нет, нет. Он правильно выбрал время. Твой день рождения! Что может быть романтичней? О, Ленор, ведь ты не сглупишь, правда? Если ты отвернешься от него, ты будешь жалеть об этом всю жизнь.

– Как я могу быть уверена...

– Я могу, и я знаю, что это для тебя самое лучшее. Ленор, умоляю, не будь дурочкой. Ты больше никогда не встретишь такого хорошего человека... такого стоящего мужчину. Я знаю. Я много повидала на своем веку.

– Давай пока забудем об этом. Скоро он будет здесь, и Касси тоже.

Этот вечер стоит особняком в моей памяти. Нас было четверо – я, бабушка, Касси и Филипп – и нам было хорошо вместе.

О чем мы разговаривали? Я думала потом об этом. Глаза Филиппа постоянно встречались с моими, и я видела в них любовь и нежность. Я чувствовала себя любимой и была счастлива находиться с теми, кто так нежно меня любил.

Филипп много рассказывал о Виллер-Мюр, чем окончательно пленил бабушку. Эта местность произвела на него глубокое впечатление, и не только благодаря шелковому производству. Бабушка внимательно слушала его, потом тоже начала рассказывать. Я видела, что она мыслями возвращается в свое детство. Касси тихонько сидела, обхватив руками колени, переводя взгляд то на одного, то на другого, и время от времени устремляла быстрый взор на манекены, словно и в самом деле считала их частью нашей компании. Она была фантазеркой, эта Касси, и очень радовалась, что мы включили ее в свой тесный кружок.

Филипп говорил, что в Виллер-Мюр, скорее, итальянский, чем французский колорит.

– Так всегда бывает в пограничных областях, – согласилась бабушка. – Там много итальянцев, да и сама Италия совсем близко. Поэтому некоторое количество итальянской крови неизбежно течет в жилах местных жителей, хотя они и живут под французским флагом.

– Обитатели Виллер-Мюр очень музыкальны, – продолжал Филипп, – и я чувствую, что это тоже пришло из Италии. Знаете, они поют во время работы на полях, и иногда попадаются просто великолепные голоса. Часто они поют арии из итальянских опер. Однажды я заслушался пением «La Donna e mobile», в другой раз я восхищался чудесным исполнением дуета из «Травиаты». – Он начал напевать, – «Ai nostri monti ritorneremo».

Мы захлопали.

– Если бы вы, как я, могли слышать, как это звучит на открытом воздухе, – мечтательно сказал Филипп.

– О, да, – согласилась бабушка. – Там все любили музыку. Любили петь и танцевать.

– Об этом я и говорю, – сказал Филипп, – они добродушны и веселы, но легко поддаются гневу, иногда из-за совершеннейших мелочей. И они в самом деле способны на убийство. И в то же время в них сильна французская кровь... реалисты соседствуют с романтиками. Не могу передать вам, как сильно меня покорило это сочетание. Я не говорю уже об их методах работы и мастерских.

– А что, месье Сент-Аланжер был с тобой откровенен? – спросила бабушка.

Филипп засмеялся.

– До определенных пределов. Естественно, они не собираются выдавать свои секреты. Интересно, что они думают теперь, когда мы изобрели «Салонный».

– А они знают об этом? – спросила я.

– Знают ли они об этом? Да весь мир уже знает об этом. Это же гигантский прорыв в производстве. Я не сомневаюсь, что они скрежещут зубами от ярости, что не додумались до этого первыми.

– Как хорошо, что вы запатентовали свое открытие, – сказала я.

– Они тоже когда-нибудь додумаются до этого, – сказала бабушка, – но мы опередили их, и это большое преимущество.

Филипп о чем-то задумался.

– И все-таки самая большая загадка для меня – это то, что открытие сделал Чарльз.

– Вероятно, он обладает скрытыми талантами, – предположила я.

– Он никогда не обнаруживал их ранее. Даже когда мы были во Франции, он казался почти безразличным.

– Это лишний раз доказывает, как можно ошибаться в человеке.

– Я бы с радостью побывал там еще, – сказал Филипп. – Съездил бы в Италию. Я был в одном-двух итальянских городах, но очень недолго. Рим... Венеция... и Флоренция. Особенно поразила меня Флоренция. Как здорово подняться к высотам Фьезолы и оттуда сверху смотреть на город. Я вернусь туда когда-нибудь. – Он улыбнулся мне. – Тебе понравится там, Ленор, – добавил он.

Волнение кружило мне голову. Он смотрел на меня с такой любовью, и бабушка была счастлива...

В этом вечере было что-то волшебное... мы сидели с бабушкой, глаза ее затуманивались мечтами, и Касси радовалась, глядя на нас. Бабушка с Филиппом обменивались взглядами, словно между ними существовала какая-то очень приятная тайна.

Мне хотелось, чтобы этот вечер никогда не кончался. Так замечательно было сознавать себя взрослой. Филипп взял мою руку и сжал ее. Я прочитала в его глазах вопрос.

Бабушка ждала, затаив дыхание; я видела, как шевелились ее губы в беззвучной молитве.

– Ленор, – сказал Филипп, – ну скажи: ты согласна?

– Да, – ответила я.

Сколько было радости!

Филипп достал кольцо и снова надел его мне на палец. Бабушка немного всплакнула, но, как она нас уверяла, только от радости.

– Осуществилась моя самая заветная мечта, – сказала она.

Касси обняла меня.

– Теперь ты будешь мне настоящей сестрой.

Бабушка разлила по бокалам шампанское. Филипп обнял меня за плечи и крепко держал; в то время как Касси и бабушка поднимали за нас бокалы.

– Да благословит вас Господь, – сказала бабушка, – отныне... и навсегда.