Какое-то время я наслаждалась своим новым замужеством и была абсолютно счастлива. У меня был привлекательный, молодой и любящий муж, который постоянно заботился обо мне, а не о другой женщине. Мой сын Роберт, граф Эссекс, быстро превращался в одного из самых приближенных фаворитов королевы. Казалось даже, что со временем он сможет занять место своего отчима.

— Недалек тот день, когда я скажу королеве, что она должна принять тебя, — сообщил он мне.

Он очень отличался от Лестера, всегда такого осторожного и скрытного. Иногда мне становилось за него страшно. У него было так мало такта, и он всегда говорил то, что думает, даже если это могло пойти ему во вред. Эти качества привлекали своей новизной, но я спрашивала себя, долго ли они будут нравиться такой тщеславной и привыкшей к беспрестанной лести женщине, как королева. Пока что Эссекс нравился ей своей юностью и необычностью, являясь для нее enfant terrible. Он и сам всегда был чрезмерно тщеславен, но не переоценивает ли он свое влияние на королеву? — тревожилась я.

Я обсуждала это с Кристофером, который считал, что королева так влюблена в молодость и привлекательную внешность Эссекса, что способна очень многое ему простить. Молодость и привлекательная внешность Кристофера сослужили хорошую службу и ему самому, размышляла я, но ни его молодость, ни его красота не заставили бы меня терпеть с его стороны дерзость и высокомерие, и я сомневалась, что их потерпит Елизавета.

Я сочла за лучшее выждать год, прежде чем выходить замуж, учитывая слухи относительно смерти Лестера и тот факт, что мой новый муж на двадцать лет моложе меня. Последовавший за свадьбой год был очень счастливым.

Мы всегда были дружной семьей. Мне очень нравилась преданность Лестера своим близким. И хотя мои дети были в отличных отношениях со своим первым отчимом, они с готовностью приняли и второго.

Пенелопа всегда была моей любимицей. Как и я, она была склонна к интригам, и, несмотря на все свои семейные неурядицы, никогда не падала духом. Вместо этого она постоянно озиралась вокруг в поисках новых увлекательных приключений. Разумеется, я знала, что вся ее безмятежность — это лишь видимость. Она вела вполне благопристойную жизнь в своем поместье Лис, в Эссексе, а также в лондонском доме лорда Рича. В загородном имении она была образцовой и добродетельной супругой, всю себя посвящающей своему подрастающему выводку. К этому времени у нее уже было пятеро детей. Троих сыновей звали Роберт, Генри и Чарльз, а двух дочерей — Леттис (в мою честь) и Пенелопа (в свою собственную). Но когда она являлась ко двору, из нее ключом била энергия.

Ее возмущал тот факт, что королева по-прежнему отказывается принимать меня, и она уверяла, что Эссекс не упустит возможности восстановить мое положение при дворе.

— Если этого не смог сделать Лестер, ты думаешь, это удастся Эссексу? — сомневалась я.

— Ха! — смеялась Пенелопа. — Ты думаешь, Лестер очень старался?

Я не могла не признать, что Лестеру было сложно отстаивать права своей жены, которую королева подвергла остракизму именно потому, что она являлась его женой.

Мои дети часто бывали в Лестер-хаусе: обе мои дочери, мой сын Уолтер и зачастую Эссекс. Его дружба с Чарльзом Блаунтом, с которым он дрался на дуэли из-за шахматной королевы, окрепла, и Чарльз, который к тому еще был и старшим братом моего мужа, стал практически членом нашей семьи. Нас также часто навещала Франческа Сидни, и разговоры, которые велись за моим столом, были оживленными и непринужденными, хотя иногда выходили за рамки разумной сдержанности. Я даже не пыталась их сдерживать, потому что мне не хотелось привлекать внимание собеседников к своему возрасту, ведь все они были значительно моложе меня. Однако иногда я спрашивала себя, что подумала бы королева, если бы могла их слышать.

Самым беспечным из всех был, разумеется, Эссекс, который обретал все большую уверенность в том, что он может управлять королевой. Чарльз Блаунт изредка предостерегал его от излишней самоуверенности, но Эссекс только смеялся в ответ.

Я всегда с гордостью наблюдала за ним, убежденная в том, что он бесподобен в глазах не только матери, но и других людей. Он был не более привлекателен, чем Лестер в юности, и в равной степени обаятелен. Но, несмотря на то что в отличие от Эссекса, Лестер обладал всеми достоинствами, какими природа только может наделить человека, слабости моего сына были такими милыми, что располагали к нему больше, чем к Лестеру его сила.

Лестер всегда точно знал, какие последствия будут иметь его действия, взвешивая при этом собственную выгоду. Спонтанность Эссекса была такой трогательной именно из-за своей опасности. Как и его честность, или то, что он понимал под честностью. В разгар веселья Эссекс мог внезапно погрустнеть. Он был очень подвижен и преуспевал во многих играх и забавах, но его могла уложить в постель неожиданная болезнь. У него была странная подпрыгивающая походка, по которой его еще издали можно было выделить в группе людей и при виде которой мое сердце каждый раз неизъяснимо щемило. Конечно же, он был очень красив, унаследовав от меня густые золотисто-каштановые волосы и темные глаза, и, конечно же, он очень отличался от других молодых людей, окружавших королеву. Они были подхалимами, а он на лесть не был способен. Более того, он искренне восхищался королевой, в каком-то смысле был в нее влюблен, однако никогда не изменял себе ради того, чтобы угодить ей. Он никогда не восторгался ее мудростью, если в чем-то не соглашался с ней.

Я очень боялась, что его неосторожность может довести его до беды, и постоянно призывала к осмотрительности.

Когда мы находились в обществе Пенелопы, Чарльза Блаунта, Кристофера и Франчески Сидни, он всегда говорил о своих надеждах на будущее. Он считал, что королеве надо быть жестче в отношении испанцев. Они потерпели сокрушительное и унизительное поражение, и, по мнению Эссекса, этот успех следовало развить. Он собирался давать королеве советы относительно того, что ей следует предпринять. У него были обширные планы. В числе прочего он был уверен, что Англия нуждается в постоянно действующей армии.

— Солдаты должны быть хорошо обучены, — восклицал он, возбужденно размахивая руками. — Каждый раз, вступая в войну, мы вынуждены заново обучать мужчин и юношей. Они должны быть в состоянии постоянной готовности. Я без устали твержу ей об этом. Когда я поведу армию на войну, мне понадобятся воины, а не пахари.

— Тебе она никогда не позволит покинуть пределы страны, — напоминала ему Пенелопа.

— В таком случае, придется обойтись без ее позволения, — высокомерно парировал мой сын.

«Интересно, что сказал бы на это Лестер», — думала я.

Иногда я очень осторожно напоминала ему о том, как вел себя с королевой его отчим.

— О, он ничем не отличался от остальных! — фыркал Эссекс. — Он не осмеливался ей перечить. Он делал вид, что соглашается со всем, что она говорила или делала.

— Не всегда; он перечил ей, притом неоднократно. Не забывай, что он женился на мне.

— Он никогда не перечил ей открыто.

— Он до конца жизни оставался ее фаворитом, — добавила я.

— Я тоже всегда буду ее фаворитом, — горделиво заявил Эссекс, — только я добиваюсь ее расположения своими методами.

Я сомневалась в разумности подобного поведения и продолжала опасаться за него. Хотя Пенелопа была очень близка мне, моим любимцем всегда оставался Эссекс. Я размышляла над тем, как странно, что мы с королевой любим одних и тех же мужчин, и что столько лет мужчина, занимающий самое важное место в ее жизни, не менее важен и для меня.

Я знала, что она все еще оплакивает Лестера. Я слышала, что у нее есть его миниатюрный портрет, на который она часто смотрит, и что она хранит последнее полученное от него письмо в ларце с надписью «Его последнее письмо».

Да, по странной иронии судьбы теперь, когда мой муж был мертв, место ее любимого мужчины занял мой сын.

* * *

Эссекс постоянно жаловался на свои многочисленные долги. Хотя королева и демонстрировала ему свою благосклонность, постоянно удерживая возле себя, он, в отличие от отчима, которому она жаловала титулы и земли, до сих пор не получил от нее ничего ценного.

Им овладело беспокойство и жажда приключений, которые могли бы его обогатить. Ответом на его устремления была война. Победоносная война всегда сопровождалась трофеями. Более того, он упорствовал во мнении, которое разделяли и другие приближенные королевы, что войну с Испанией следует продолжать.

В конце концов королева заявила, что, возможно, она снарядит экспедицию. Дон Антонио, король Португалии, взошел на трон после смерти короля Энрике, но уже через год был низложен и с тех пор жил в Англии. Теперь король Испании Филипп поставил герцогу Альбе задачу вернуть Португалию испанской короне. Поскольку португальцы были возмущены испанской экспансией, Португалия представляла собой удобную арену войны. Сэру Фрэнсису Дрейку поручались военные действия на море, а сэру Джону Норрису — сухопутные операции.

Когда Эссекс намекнул Елизавете, что он тоже хотел бы присоединиться к армии, она пришла в бешенство, и он понял, что говорить с ней на эту тему бесполезно. Впрочем, Эссекс не был бы Эссексом, если бы это его остановило, и он не принялся собираться на войну без монаршего соизволения.

За несколько дней до отъезда он заехал ко мне попрощаться. Мне польстило то, что он доверил мне тайну, в которую не была посвящена королева.

— Она придет в ярость, — сказала я. — Возможно, она даже не примет тебя обратно.

В ответ он рассмеялся. Он был так уверен в себе и в том, что он умеет обращаться с Елизаветой.

Я предостерегла его, но в душе злорадствовала, представляя себе, как разгневается королева, узнав, что ей не удалось удержать его.

Как же он любил интриги! Они с Пенелопой спланировали все это вместе.

Вечером накануне отъезда он собирался пригласить к себе на ужин лорда Рича, мужа Пенелопы. Расставшись с гостем, он планировал немедленно спуститься в парк, где его должен был ожидать грум с лошадьми.

— Дрейк ни за что не пустит тебя на свой корабль, — сказала я. — Он отлично знает, что это идет вразрез с волей королевы, а уж он точно не захочет навлекать на себя ее гнев.

Эссекс опять рассмеялся.

— Дрейк меня даже не увидит. Я договорился с Роджером Уильямсом. Он будет ожидать меня с кораблем. Мы выйдем в море, и если они не позволят нам присоединиться к их флотилии, мы организуем собственную операцию.

— Ты меня пугаешь, — сказала я. Но на самом деле я им гордилась, гордилась его удалью и бесшабашностью, которая, как мне казалось, досталась ему от меня, поскольку она, абсолютно точно, не была присуща его отцу.

Он поцеловал меня, излучая обаяние и заботливость.

— Не надо, милая маменька, не бойся за меня. Я совершенно уверен в том, что вернусь домой, увенчанный славой, и привезу столько испанского золота, что все ахнут. Я поделюсь золотом с королевой и дам ей понять, что если она хочет видеть меня возле себя, она должна принять и мою мать.

Все это звучало весьма убедительно. К тому же Эссекс был исполнен такого энтузиазма, что, по крайней мере, в этот момент мне хотелось ему верить.

Он написал королеве несколько писем, в которых объяснял свои действия. Эти письма он запер в ящике стола.

Рано утром он отправился в Плимут. Проскакав девяносто миль, он отослал грума назад с ключами от стола и поручением вручить их лорду Ричу, которого просил открыть стол и отвезти письма королеве.

Ярость королевы, когда она получила эти письма, была неописуема. Все придворные решили, что Эссексу настал конец. Она кляла ослушника на чем свет стоит, называя его всеми словами, которые только приходили ей на ум и во всеуслышание обещая показать ему, что ожидает тех, кто не подчиняется королеве. Я торжествовала, узнав о ее обиде и разочаровании, одновременно испытывая тревогу за Эссекса, возможно, разрушившего свою карьеру.

Она тут же написала ему, требуя немедленного возвращения, но увидели мы Эссекса лишь спустя три месяца. Сразу по возвращении он показал мне ее письма. Судя по всему, она писала их в состоянии крайнего бешенства.

Когда письма наконец попали ему в руки, у него за плечами уже было несколько недель приключений, по большей части провальных, и у него хватило мудрости понять, что необходимо как можно скорее исполнить волю королевы.

Эссекс предстал перед королевой, которая потребовала, чтобы он объяснил ей свое поведение, после чего он упал на колени и заявил, что счастлив видеть ее. Все, что ему пришлось выстрадать, стоило этого мгновения. Пусть она накажет его за безрассудство. Теперь ему все равно. Он вернулся домой, и ему было позволено поцеловать ее руку.

Он говорил искренне. Он и в самом деле был счастлив оказаться дома, а при виде Елизаветы, облаченной в сверкающее платье и окруженной царственной аурой, почувствовал, что сражен этой уникальной женщиной, как в первый раз.

Она усадила его рядом с собой и заставила рассказать о своих приключениях — и всем стало ясно, что она счастлива его возвращению и он прощен.

«Все в точности, как с Лестером, — качали головами придворные, — Эссекс непогрешим».

* * *

Возможно, после того как Елизавета узнала, что Эссекс ослушался ее в погоне за деньгами, она решила предоставить ему возможность делать их дома. Она стала проявлять к нему щедрость, и его состояние начало расти. Самым важным было то, что она предоставила ему монополию на сбор таможенной пошлины со сладких вин, ввозимых в страну, и это позволило ему быстро разбогатеть. Это право она некогда дарила Лестеру, благодаря чему я знала, насколько ценен этот подарок.

Мой сын уже стал первым фаворитом королевы, но самым удивительным было то, что на свой собственный, удивительный манер он тоже был в нее влюблен. Желание жениться на королеве так долго не давало покоя Лестеру. Эссексу подобное и в голову не могло прийти, однако она покорила его сердце, он обожал ее и восхищался ею. Я видела некоторые из писем, написанных моим сыном королеве. Все они излучали эту необыкновенную страсть. Это не мешало ему заводить романы с другими женщинами, и за ним быстро закрепилась репутация волокиты. Разумеется, его внешность, очаровательные манеры и положение при дворе делали его неотразимым. Я видела, насколько нуждается в нем королева в этот период своей жизни. Она не могла полюбить его так же глубоко, как она любила Лестера, но это было совсем другое чувство. Этот молодой человек, позволявший себе говорить то, что думает, и ненавидевший притворство, вознес ее на пьедестал своего обожания, и это покорило ее сердце.

С удивлением и радостью я наблюдала за его успехами. Я ликовала, потому что именно мой сын, несмотря на вражду королевы с его матерью, нашел путь к ее сердцу. Однако меня не покидала тревога. Он был так безрассуден. Казалось, он не понимает того, что опасность подстерегает его на каждом шагу, а если и понимает, то не придает этому большого значения. У него повсюду были враги. Особые опасения у меня вызывал Рейли. Королева любила этого умного, хитрого и очень привлекательного мужчину, хотя и не так сильно, как моих мужчин — моего мужа и моего сына. Иногда ирония этой ситуации представала передо мной во всей своей нелепости, и тогда я не могла удержаться от смеха. Это походило на кадриль. Каждый из четверых исполнял свою особенную партию под мотив, задаваемый королевой. Один из четверых уже покинул паркет, но трое оставшихся продолжали танцевать.

Эссекс не умел обращаться с деньгами. Он и в этом отличался от Лестера! А Лестер умер, будучи по уши в долгах. Я часто спрашивала себя, что ждет моего сына. Чем богаче он становился (по милости королевы), тем делался щедрее. Он не жалел денег для тех, кто служил ему. Они утверждали, что пойдут за ним на край света, но я сомневалась в том, что они демонстрировали бы подобную преданность, если бы у него было недостаточно средств для ее оплаты.

Мой милый Эссекс! Как я его любила! Как я им гордилась! И как я за него боялась!

Именно Пенелопа привлекла мое внимание к его всевозрастающей привязанности к Франческе Сидни. Франческа была необыкновенно красивой брюнеткой, очень похожей на отца, которого королева называла своим Мавром. Однако она была такой тихоней, что всегда казалась несколько отстраненной от шумной компании молодежи, собиравшейся за моим столом.

Пенелопа считала, что Франческа нравится Эссексу именно тем, что она так сильно от него отличается.

— Ты думаешь, он намерен на ней жениться? — спросила я.

— Я бы этому не удивилась.

— Она старше его, к тому же вдова, и у нее есть дочь.

— Он все время опекает ее, с того самого времени как умер Филипп. Она тихая и скромная. Она не станет вмешиваться в его планы. Мне кажется, это то, что ему нужно.

— Моя милая Пенелопа, во всей Англии нет мужчины с более многообещающим будущим, чем твой брат. Он мог бы взять невесту из какой-либо самой богатой и влиятельной семьи королевства. Я не верю, что он остановит свой выбор на дочери Уолсингема.

— Моя милая маменька, — заверяла меня Пенелопа, — все равно выбор останется за ним, и наше мнение тут никакой роли не играет.

Она оказалась права, но я не хотела в это верить. Сэр Фрэнсис Уолсингем обладал немалым влиянием и был одним из самых талантливых министров королевы, но он никогда не входил в число ее фаворитов, относясь к категории людей, которых королева ценила за их способности. Елизавета охотно признавала его заслуги. Он являлся организатором и руководителем одной из самых надежных шпионских сетей в мире. При этом он зачастую оплачивал услуги агентов из собственного кармана. Именно его усилиями был раскрыт заговор Бабингтона, результатом чего стала казнь шотландской королевы. Он был необычайно честным человеком, но не обладал сколько-нибудь значительным состоянием и в основном оставался в тени. Но Эссекса все это не смущало. Он решил жениться на Франческе Сидни.

Мы с Кристофером, Пенелопа и Чарльз Блаунт побеседовали с ним, и Чарльз спросил его, как, по его мнению, отнесется к подобному решению королева.

— Понятия не имею, — воскликнул Эссекс. — Но ее недовольство меня не остановит.

— Это может окончиться отлучением от двора, — напомнил ему Кристофер.

— Мой добрый Кристофер, — хвастливо заявил Эссекс, — неужели ты думаешь, что я не умею управлять королевой?

— Я тебя умоляю, никогда больше не произноси таких слов, — взмолился Чарльз. — Если они дойдут до ушей королевы…

— Здесь одни друзья, — парировал Эссекс. — Лестер женился, и она его простила.

— Его, но не его жену, — с горечью напомнила я ему.

— На месте Лестера я бы отказался появляться при дворе без жены.

— На месте Лестера тебе ни за что не удалось бы на протяжении всей жизни сохранять расположение королевы. Я умоляю тебя, будь осторожен. Ни один мужчина не сможет заменить королеве Лестера, но даже он знал, что с ней необходимо быть начеку.

— Ни один мужчина никогда не сможет заменить ей меня. Вот увидишь.

Разумеется, он был молод и самонадеян, и королева его чуть ли не на руках носила. Я сомневалась, что он когда-нибудь образумится.

Молодежь его обожала. Не обладая моим опытом, они одобрительно относились к его дерзости и бесстрашию. Мне, как всегда, не хотелось выглядеть в их глазах старой и скучной, поэтому я примолкла.

Возможно, наши возражения только придали Эссексу решимости.

Возвращаясь с Ситинг-лейн, где жил сэр Фрэнсис, он заехал ко мне сообщить, что отец Франчески дал свое благословение на их союз.

— Старик очень болен, — рассказывал Эссекс. — Боюсь, он долго не протянет. Он признался, что из-за своих многочисленных долгов мало что сможет оставить Франческе. Он говорит, что потратил на королевской службе слишком много денег и сомневается, достаточно ли у него осталось, чтобы организовать ему приличные похороны.

Я знала, что Уолсингем говорит правду, и считала его глупцом. Лестер служил королеве, превратив свою службу в весьма выгодное предприятие. Однако после его смерти мне довелось оплачивать его долги, и я до сих пор оплакивала утрату некоторых сокровищ, которые пришлось продать.

В итоге мой сын и дочь Уолсингема, вдова Филиппа Сидни, поженились тайно.

Когда я навестила сэра Фрэнсиса, его вид меня шокировал, и я убедилась, что он и в самом деле очень болен. Однако он был счастлив, что его дочь вступила в брак с Эссексом. Он сказал мне, что его тревожило ее будущее. Как и Филиппу Сидни, ему нечего было оставить ей.

— Служба королеве — дорогостоящее удовольствие, — вздохнул он.

Он был прав. Когда я думала о том, сколько Лестер потратил на новогодние подарки королеве — бриллианты, изумруды, ожерелья, меня не удивляло то, что мне пришлось распродавать свои сокровища, чтобы все это оплатить.

Бедный сэр Фрэнсис вскоре умер, и его пришлось похоронить ночью и тайно, потому что настоящие похороны обошлись бы слишком дорого.

Королеву очень огорчила его смерть.

— Мне будет недоставать моего Мавра, — грустно говорила она. — Да, как жаль, что он меня покинул. Он верно служил мне, а я не всегда бывала к нему добра. Но он знал, как глубоко я его уважаю. Я вовсе не была неблагодарной госпожой, как это иногда могло показаться со стороны. Я слышала, он почти ничего не оставил своей вдове и дочерям.

После этого она стала оказывать знаки внимания Франческе, часто усаживая ее возле себя и беседуя с ней. Это повлекло весьма неприятные последствия.

Франческа очень быстро забеременела, а королева была чрезвычайно наблюдательна. Казалось, она обладает шестым чувством во всем, что касается романтических привязанностей ее фрейлин.

Франческа лично рассказала мне о том, что произошло.

Королева никогда не ограничивала себя в выборе слов. Иногда казалось, что она демонстрирует почти мужскую грубость, стремясь напомнить окружающим о своем отце, Генрихе Восьмом.

Она ткнула Франческу в живот и поинтересовалась, не носит ли она там нечто, не приличествующее добродетельной вдове. Франческа не отличалась умением притворяться и немедленно покраснела до ушей, подтвердив подозрения королевы.

Этот необычайный интерес к сексуальной стороне жизни, иногда оканчивавшийся вспышкой гнева, был загадкой для всех окружающих. Она вела себя так, как будто любовный акт ее завораживал и одновременно вызывал у нее отвращение.

По словам Франчески, Елизавета больно ущипнула ее за руку и потребовала немедленно признаться, от кого она забеременела.

Франческа была очень скромной, но у нее было чувство собственного достоинства. Она подняла голову и ответила:

— От мужа.

— От мужа! — воскликнула королева. — Я не припоминаю, чтобы кто-нибудь испрашивал у меня позволения жениться на тебе.

— Мадам, я была уверена, что нет необходимости испрашивать позволения для женитьбы на такой скромной персоне, как я.

— Ты — дочь Мавра, а я всегда высоко его ценила. Теперь, когда он умер, твое благополучие стало моей личной заботой. Он тайно выдал тебя за Филиппа Сидни, прикрываясь разговорами о скромности! Я его тогда отчитала, и тебе об этом известно. И разве не приблизила я тебя к себе после его смерти!

— Да, мадам, вы были очень добры ко мне.

— Итак… ты позволила себе выйти замуж. Ну же, расскажи мне, кто он.

Франческа пришла в ужас. Не вымолвив ни слова, она разрыдалась, немедленно возбудив подозрения королевы. Бедняжка попросила позволения удалиться и успокоиться.

— Ты останешься, — заявила королева. — Немедленно признайся, когда ты вышла замуж, чтобы я могла убедиться в том, что ребенок, которого ты носишь, родится вовремя. Вот что я тебе скажу: я не потерплю распутства при своем дворе. Я отношусь к подобным вещам очень серьезно.

Она взяла Франческу за плечо и грубо ее встряхнула. Франческа упала на колени и получила оплеуху, призванную напомнить ей, что она утаивает информацию, которую обязана предоставить королеве.

Франческа понимала, что рано или поздно ей придется назвать имя своего мужа и что это приведет королеву в неописуемое бешенство. Она помнила что произошло, когда Лестер женился на мне.

Страх Франчески еще более усилил подозрения королевы.

— Ну же, девушка, — воскликнула она. — Кто твой супруг? Признавайся, или мне придется выколотить из тебя его имя.

— Мадам, мы уже очень давно любим друг друга. С тех самых пор, как мой первый муж так трагически погиб…

— Да, да. Кто он? Признавайся, девушка. Клянусь Богом, если ты немедленно не повинуешься мне, ты жестоко пожалеешь об этом.

— Это мой господин Эссекс, — прошептала Франческа.

Она рассказывала потом, что королева уставилась на нее так, как будто потеряла дар речи. Ей стало так страшно, что она забыла, что находится в присутствии монарха, которого она не имеет права покидать без позволения. Она поднялась с коленей и, спотыкаясь, выбежала из комнаты, а королева все продолжала стоять, глядя ей вслед.

Она бежала по коридорам дворца, когда ее настиг свирепый и угрожающий голос королевы.

— Пошлите за Эссексом! Немедленно доставьте его ко мне.

Франческа прямиком направилась в Лестер-хаус, куда и прибыла в состоянии, близком к обмороку. Я уложила ее в постель, и она рассказала мне о том, что произошло во дворце.

Пенелопа, которая также была при дворе, приехала сразу после нее.

— Там разразился настоящий ад, — сообщила она. — Эссекс у королевы, и они кричат друг на друга. Один Бог ведает, чем все закончится. Говорят, что еще до вечера Эссекс окажется в Тауэре.

* * *

Мы ждали бури. Я живо помнила момент, когда Симьер сообщил королеве о том, что Лестер женат. Она хотела отправить его в Тауэр, от чего ее отговорил граф Сассекс, и она смягчилась. Я не знала, насколько глубока ее привязанность к моему сыну, но понимала, что она имеет совершенно иную природу, чем любовь Елизаветы к моему мужу. Корни ее взаимоотношений с Лестером уходили глубоко в ее детство. Росток ее влечения к моему сыну казался мне очень хрупким, и мне было страшно за Эссекса. Он не обладал тактичностью Лестера. Он попытается укрыться за бравадой там, где Лестер пустил бы в ход все свое искусство дипломатии.

Мы с Пенелопой и Франческой ожидали в Лестер-хаусе. Наконец к нам присоединился и Эссекс.

— Итак, — произнес он, — она в ярости. Она обвинила меня в неблагодарности и напомнила мне, что она меня вознесла, но в ее силах меня и низвергнуть.

— Ее излюбленная тема, — заметила я. — Лестер всю свою жизнь выслушивал подобные заявления. Она не собирается отправить тебя в Тауэр?

— Мне кажется, она на грани этого. Я сказал ей, что преклоняюсь перед ней, но, несмотря на это, буду жить собственной жизнью и имею право самостоятельно выбирать себе жену. Она ответила, что ненавидит ложь, а если ее подданные что-то от нее скрывают, то только потому, что они стыдятся правды. На это я ответил, что, зная ее вспыльчивый характер, я всего лишь стремился избегнуть скандала.

— Робин! — воскликнула я. — Неужели, ты так и сказал?

— Что-то в этом роде, — беспечно ответил он. — И я спросил ее, почему она так против моего брака, а она ответила, что если бы я представил ей свою просьбу надлежащим образом, она бы ее рассмотрела.

— И отказала бы тебе! — воскликнула я.

— И это означало бы, что мне пришлось бы не подчиниться, а это гораздо серьезнее, чем просто навлечь на себя недовольство королевы.

— Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко, — покачала я головой.

Много позже мне предстояло вспомнить эти слова, но даже тогда они прозвучали как набат, предостерегающий об опасности.

— И еще, — красуясь, продолжал он, — она сказала мне, что ее разгневала не только наша скрытность, но также и то, что она возлагала на меня большие надежды, а я вступил в неравный брак.

Я участливо обернулась к Франческе. Я хорошо понимала ее чувства, ведь подобные аргументы приходили в голову и мне. Мне хотелось ее утешить и подбодрить, поэтому я произнесла:

— Она не сказала бы так разве что об особе королевских кровей. Я помню, как она была готова или, во всяком случае, утверждала, что готова женить Лестера на принцессе.

— Это был лишь предлог, чтобы скрыть истинную причину, — самодовольно кивнул Эссекс. — На ком бы я ни женился, она все равно пришла бы в бешенство.

— Вопрос заключается в том, — заговорила Пенелопа, — что будет теперь?

— Я в опале. Меня прогнали. «Теперь ты должен прислуживать своей жене, — заявила мне Елизавета, — поэтому пока я запрещаю тебе являться ко двору». Я поклонился и покинул ее. Она в прескверном настроении. Не завидую я сейчас ее приближенным.

Я спрашивала себя, насколько он искренен. Казалось, гнев королевы его нисколько не тревожит, что не могло не радовать Франческу.

— Представь себе, как сильно он тебя любит, — сказала я ей, — если не боится ради тебя навлечь на себя немилость Елизаветы.

Эти слова прозвучали эхом, донесшимся до нас из минувших лет. Танец повторялся, только на этот раз партнером королевы вместо Лестера был Эссекс. Двор как всегда загудел, обсуждая новость. Эссекс изгнан. Как это обрадовало его молодых соперников вроде Рейли и старых фаворитов. Даже Хэттон воспрял духом. В последнее время бедняга Хэттон значительно сдал, что было особенно заметно на фоне его былой активности. А ведь некогда он был лучшим танцором при дворе. Он и сейчас позволял себе наслаждаться танцами и даже танцевал с королевой, демонстрируя былое изящество. Эссекс затмил их всех, но его изгнание было на руку молодым фаворитам, таким как Рейли и Чарльз Блаунт.

Бедняге Хэттону было не суждено извлечь преимущества из ссылки Эссекса. Он становился все слабее и вскоре был вынужден удалиться в свой дом в Эли, где провел в мучениях несколько месяцев, страдая от какой-то болезни внутренних органов, а в конце года умер.

Королева опять погрузилась в меланхолию. Она ненавидела смерть, и никто не смел говорить о ней в ее присутствии. Должно быть, ей было очень грустно наблюдать, как ее старые друзья опадают с дерева жизни подобно переспевшим сливам, изъеденным болезнями и насекомыми.

Это заставляло ее все больше обращаться к молодежи.

Когда Франческа произвела на свет сына, мы назвали его в честь отца Робертом. Королева сменила гнев на милость и позволила Эссексу вернуться ко двору. Но его жену она видеть не желала.

Итак, королева и мой сын вновь были друзьями. Она держала его при себе, танцевала с ним, смеялась над его шутками, забавлялась его откровенностью. Они часто играли в карты до самого утра. Люди из ее ближайшего окружения утверждали, что когда Эссекса не было рядом, она не находила себе места.

О да, повторялась модель отношений королевы с Лестером, но Лестер из всего извлекал уроки, а Эссекс, увы, учиться не желал.

* * *

В конце концов я смирилась с тем, что королева никогда не простит мне брак с Лестером и что я всегда буду лишь сторонним наблюдателем событий, создававших историю нашей страны. Такой женщине, как я, очень трудно было принять этот факт, но я была не из тех, кто хандрит, сложив руки. Как и мои сын и дочь, я была готова бороться до конца. Мне всегда казалось, что если бы мне только было позволено хоть один раз встретиться и побеседовать с королевой, мы смогли бы отречься от старых обид. Она бы вспомнила, какое удовольствие доставляло ей наше общение, и, возможно, нам удалось бы прийти к некоторому взаимопониманию. Я уже была не Леттис Дадли, а Леттис Блаунт. Правда, у меня был молодой супруг, который обожал меня, и это могло вызвать ее раздражение. Возможно, она считала, что я заслуживаю наказания за содеянное. Я спрашивала себя, дошли ли до Елизаветы слухи о том, что это я помогла Лестеру покинуть этот мир. Видимо, нет. Она бы этого ни за что так не оставила.

Но я продолжала надеяться. Эссекс говорил мне, что всякий раз, когда он затрагивает тему моего возвращения ко двору, она мрачнеет так, что на нее страшно даже смотреть, отказывается обсуждать этот вопрос, отворачивается от него и не разговаривает с ним весь вечер. Она ясно давала понять, что этой темы не позволено касаться даже ему.

— Мне придется проявить осторожность, — говорил мне сын. — Но я все равно добьюсь своего.

Я догадывалась, что она свирепствует гораздо сильнее, чем Эссекс мне говорит, поскольку она намекнула, что своей настойчивостью он может добиться только собственного изгнания. Но я знала своего Роберта. Он никогда не успокаивался, пока ему не удавалось настоять на своем. Однако в этом вопросе он противопоставил свою волю воле королевы.

Такова была моя жизнь. Я была уже не молода, но все еще привлекательна. У меня был дом, которым я очень гордилась. Моя кухня славилась на всю страну. Я открыто соперничала с королевскими замками и надеялась, что королеве об этом известно. Я лично наблюдала за приготовлением салатов из продуктов, выращенных в моих садах. В моих погребах хранились мускат и мальвазия, а итальянские и греческие вина я зачастую приправляла собственными специями. За моим столом подавали только самые нежные и вкусные засахаренные фрукты и орехи. Я посвятила себя изготовлению лосьонов и кремов, отвечающих потребностям моей кожи и волос. Они подчеркивали мою красоту, и мне временами казалось, что она только расцветает по мере того как я становлюсь старше. Моя одежда отличалась элегантностью и стильностью. Все платья были сшиты из шелка, дамаста, парчи, тафты и несравненной красоты бархата, который я предпочитала всем другим тканям. С каждым годом красильщики становились все искушеннее в своем ремесле, поэтому среди моих нарядов были платья совершенно изумительных цветов: переливчато-синие и ярко-зеленые, зеленовато-коричневые и ярко-голубые, алые и золотисто-оранжевые… Мои швеи работали без устали, стремясь сделать меня еще красивее, и скажу без ложной скромности, результат меня радовал.

Я была счастливой женщиной, если не считать одного несбыточного желания. Мой супруг был значительно моложе меня, и это помогало мне сохранять собственную молодость. Моя семья окружала меня любовью. Все признавали факт того, что мой сын успел стать самой яркой звездой при дворе. У меня не было ни малейших причин для недовольства, и я говорила себе, что должна забыть об этом желании, отбрасывающим тень на всю мою жизнь. Я должна была забыть о королеве, считавшей, что я должна понести наказание. Я должна была принимать жизнь такой, как есть. Я напоминала себе, что в моей жизни много радости, и наибольшую радость мне доставлял мой сын, преданно любивший меня и поставивший меня на пьедестал в центре семьи.

Почему же я позволяла стареющей мстительной женщине становиться между мной и моими радостями. Я забуду о ней, говорила я себе. Лестера нет. У меня новая жизнь. Я должна наслаждаться тем, что у меня есть, и благодарить судьбу.

Но я не могла забыть о ней.

Впрочем, дела моей семьи не позволяли мне скучать. Пенелопа, хотя и родила лорду Ричу еще двух детей, все больше разочаровывалась в браке. У нее был роман с Чарльзом Блаунтом, и они постоянно встречались в моем доме. Я считала, что не имею права их критиковать. Как я могла себе это позволить? Ведь я отлично понимала их чувства. Впрочем, даже если бы я и попыталась им помешать, они не обратили бы на меня никакого внимания. Чарльз Блаунт был необычайно привлекательным мужчиной, и Пенелопа рассказала мне, что он мечтает о том, чтобы она вообще оставила Рича и поселилась с ним.

Я спрашивала себя, что по этому поводу скажет королева. Я знала, что она опять во всем обвинит меня. Всякий раз, выражая неудовольствие заносчивостью Эссекса, она подчеркивала, что эту черту он унаследовал от своей матери, и это подтверждало ее неослабевающую враждебность ко мне.

Большая часть того, что происходило в этот период с моим сыном, вошло в историю. Его жизнь была открытой книгой для всех, желающих почитать ее. Его эмоции и переживания были доступны взору посторонних наблюдателей, а когда Эссекс проезжал по улицам, люди выходили из домов, чтобы поглазеть на него.

Я знала, что он и в самом деле заносчив, необычайно честолюбив, но в глубине души я также знала, что ему не хватает умения использовать свои таланты. У Лестера это умение было. Берли обладал им в избытке. Хэттон, Хинидж… все они продумывали каждый свой шаг. Но мой сын, Робин, любил кататься на самом тонком льду. Иногда мне кажется, что ему было присуще врожденное стремление к самоуничтожению.

Он признался мне, что уже не верит в реальность осуществления когда-либо своих планов в Англии. Единственным стремлением Берли было продвижение его собственного сына, Роберта Сесила, а Берли имел огромное влияние на королеву.

Меня потрясло, что мой сын мечтал о том, чтобы занять место Берли, самое важное из всех. Королева ни за что не рассталась бы с Берли. Она могла боготворить своих фаворитов и любимцев, но в душе всегда оставалась прежде всего королевой и прекрасно понимала значимость Берли. Часто, когда я беседовала с сыном, мне становилось не по себе, ибо Робин считал, что он способен управлять государством. Любя его всем сердцем, я понимала, что даже если его умственные способности соответствуют этой задаче, его неизбежно подведет темперамент.

В течение нескольких месяцев, проведенных им в семье Берли, он познакомился с сыном Берли, тоже Робертом. Внешне они были совершенно разными. Роберт Сесил отличался очень низким ростом, и у него было небольшое искривление позвоночника, которое еще и подчеркивалось модой того времени. Он болезненно переживал из-за своего недостатка. Королева к нему благоволила, осознавая его несомненную одаренность, и предоставляла ему все возможности для продвижения при дворе. Однако она привлекла внимание всех придворных к его недостатку, наделив одним из прозвищ, которые она так любила давать своим фаворитам. Он стал ее Гномиком.

Учитывая то, что Берли уверенно занимал свое место, с которого его могла сместить разве что смерть, Эссекс решил, что единственным шансом отличиться является участие в битве.

В это время королева была весьма озабочена состоянием дел во Франции, где после убийства Генриха Третьего на трон взошел Генрих Наваррский. Однако удержаться на французском троне оказалось задачей не из легких. Поскольку Генрих был гугенотом, а католическая Испания, невзирая на поражение армады, по-прежнему представляла собой угрозу, было решено оказать Франции помощь.

Эссекс рвался во Францию.

Королева отказывалась дать ему согласие, чему я только радовалась. Тем не менее я тревожилась, помня, что он вполне способен уехать без позволения королевы. Он, вне всякого сомнения, считал, что королева простит ему все, что бы он ни сделал.

Теперь он постоянно пребывал в дурном настроении и не говорил ни о чем, кроме своего желания отправиться во Францию. Наконец она сдалась. Он взял с собой моего младшего сына Уолтера, и, увы, мне уже никогда не суждено было его увидеть, так как он погиб в битве под Руаном.

Я почти ничего не писала об Уолтере, самом младшем и самом тихом из моих детей. Его брат и сестры уверенно заявляли о себе, стремясь каким-либо образом привлечь к себе внимание. Уолтер был совсем другим. Мне казалось, он пошел в отца, а остальные дети в меня. Мы все любили этого скромного и ласкового мальчика, хотя порой не обращали на него внимания. Как же нас потрясла его гибель! Я понимала, что Эссекс оплакивает смерть брата и казнит себя за то, что убедил его составить ему компанию и отправиться сражаться во Францию. Именно Эссекс стремился воевать, а Уолтер хотел во всем походить на старшего брата. И теперь Эссекс не мог забыть о том, что если бы он поступил так, как того хотела королева, Уолтер остался бы в живых. Хорошо зная Эссекса, я понимала, что глубина его переживаний не уступает моей.

До нас доходили сведения о нем. Он был отважен в бою. Еще бы! С его беспечной и бесстрашной натурой иначе и быть не могло. Он ценил своих солдат и осыпал их почестями даже тогда, когда не имел на это права, на что Берли справедливо указывал королеве. Мы все переживали за него, потому что те, кто возвращался домой, рассказывали о его абсолютном бесстрашии и равнодушии к опасностям. Даже если он просто собирался поохотиться, он без малейших колебаний делал это на вражеской территории.

Утрата Уолтера и страх за Эссекса сделали меня очень нервной. Я даже подумывала о том, чтобы вымолить у королевы аудиенцию, на которой я бы на коленях попросила ее вернуть Эссекса домой. Быть может, если бы я отважилась на подобное предприятие и каким-то образом смогла сообщить ей о цели своего визита, она согласилась бы принять меня.

До этого, впрочем, не дошло. Она разделяла мои тревоги относительно Эссекса и отозвала его из Франции.

Он долго придумывал различные предлоги, откладывая свое возвращение, и я успела решить, что он собирается ее ослушаться, но в конце концов он повиновался. Впрочем, я его почти не видела, поскольку королева каждый день до поздней ночи держала его при себе. Меня удивило, что она разрешила ему вернуться в театр боевых действий. Видимо, она опять уступила его мольбам.

Франческа часто меня навещала, и мы утешали друг друга. Она была кротким созданием и принимала необузданность Эссекса с таким же смирением, как и страсть Филиппа Сидни к Пенелопе. В ней чувствовалась сила, странным образом сочетавшаяся с покорностью. Эта женщина быстро научилась смиренно принимать капризы судьбы, и это меня восхищало. Я сравнивала это с тем, как я негодовала по поводу длительных отлучек Лестера и как я отомстила ему, заведя любовника. Тем не менее я уважала кротость Франчески и понимала, что она помогает ей с достоинством преодолевать трудности. Но сама я ни за что не смогла бы вести себя подобным образом.

Наконец Эссекс вернулся домой, живой и невредимый. Он провел за пределами Англии четыре года.