Мы вернулись как раз вовремя, чтобы увидеть ее коронацию. Что это был за день! Все вокруг радовались и уверяли друг друга, что лучшие времена еще впереди. И даже витавшая в воздухе гарь от костров Смитфилда, на которых еще недавно сжигали еретиков-протестантов, только усиливала ликование. Кровавая Мария мертва, а Милостивая Елизавета правит нашей землей.

Я помню тот январский день, когда в два часа пополудни ее кортеж торжественно двинулся в Тауэр. Облаченная в королевские одежды, она восседала в карете, обтянутой темно-красным бархатом, над которой торжественно несли балдахин ее рыцари. Был среди них и сэр Джон Перро, дородный кавалер, называвший себя внебрачным сыном Генриха Восьмого, а следовательно, приходившийся королеве братом.

Я не могла отвести от нее глаз — под темно-красным бархатным плащом горностаевая мантия, выбившиеся из-под такой же красной шапки светлые волосы, отливавшие медью, в искрящемся морозном воздухе. Ее желтые глаза блестели, а лицо было поразительно белым. В тот момент я подумала, что, рассказывая о ней, мама не преувеличивала. Елизавета прекрасна и величественна.

Чуть выше среднего роста, очень стройная, что позволяло ей выглядеть моложе своих лет. В то время ей исполнилось двадцать пять, но мне, семнадцатилетней девушке, это казалось уже почтенным возрастом. Еще я обратила внимание на ее руки, которые она демонстрировала при каждом удобном случае — такие же поразительно белые, как и лицо, изящные, с длинными тонкими пальцами. Лицо овальное и несколько удлиненное, а брови такие светлые, что едва заметны; глаза проницательные, золотисто-желтые, но позже я узнала, что от гнева они темнеют. Из-за своей легкой близорукости ей приходилось всматриваться в лица людей, поэтому казалось, что она своим взглядом пытается проникнуть в самую душу, и это заставляло окружающих чувствовать себя не слишком комфортно. Было в ней что-то — я почувствовала это даже тогда, несмотря на молодость и торжественность случая, — вызывавшее во мне трепет и нервную дрожь.

Затем мое внимание переключилось на другого человека, который заинтересовал меня не меньше, чем Елизавета. Это был Роберт Дадли, конюший королевы, ехавший рядом с ней. Такого мужчины я еще не встречала. Он выделялся из всего кортежа не меньше, чем сама королева. Высокий, широкоплечий и при этом один из самых красивых мужчин, которых я видела. Держался он с благородством и достоинством, соперничающим с манерами самой королевы. В его лице не было ничего надменного или высокомерного, он выглядел серьезным и уверенным.

Я переводила взгляд то на юную королеву, то опять на него.

Елизавета по пути иногда останавливалась, чтобы поговорить с бедняками, хоть на мгновение подарить им свое внимание и улыбку. Со временем я узнала, что это было ее политикой — никогда не обижать народ. Придворные не раз испытывали на себе ее недовольство, но простые люди были в восторге от своей королевы. Когда они кричали «Да хранит Господь Ваше Величество!», она отвечала: «Да хранит Господь всех вас», — подчеркивая, что она не меньше заботится об их благополучии, чем они — о благополучии своей королевы. Ей протягивали букетики цветов, и как бы ни был убог даритель, Елизавета принимала цветы, словно драгоценные дары. Говорят, какой-то бродяга преподнес ей ветку розмарина на Флит-Бридж, так вот, мол, эта самая ветка была на карете даже тогда, когда королева въезжала в Вестминстер.

Мы ехали с процессией — разве мы не родня королевы? — и увидели праздничные толпы Корнхилла, где флаги и вымпелы развевались чуть ли не из каждого окна.

На следующий день мы присутствовали на коронации, наблюдая, как она шла в аббатство по пурпурной дорожке, выстеленной для нее.

Я не слишком обращала внимание на саму церемонию, но помню, что Елизавета показалась мне красивой, когда ее короновали в тяжелой короне св. Эдуарда, а потом в маленькой, с бриллиантами и жемчугом. Загремели барабаны, грянули трубы, и Елизавета была коронована на трон Англии.

— Теперь жизнь у нас пойдет совсем по-другому, — заявил тогда мой отец. И как же прав он оказался!

Вскоре королева призвала его ко двору на аудиенцию, с которой отец вернулся полный надежд и энтузиазма.

— Это потрясающая женщина, — рассказывал нам он. — Именно такой должна быть королева. Народ обожает ее, а она полна желания помочь ему. Благодарение Господу, что хранил меня для того, чтобы я мог служить такой королеве. И я буду служить ей, не жалея жизни.

Елизавета ввела его в свой Совет, а также объявила, что ее добрая кузина Катерина, — моя мать, — будет ее постельничьей.

Мы, девчонки, ликовали. Это означало, что мы наконец попадем ко двору. И все те бесконечные часы, которые мы потратили, распевая мадригалы, обучаясь игре на лютне и клавесине, танцам, поклонам и реверансам, все, что нам пришлось вынести, вырабатывая красивую осанку и походку, выходит, того стоило. Мы обсуждали это бесконечно. Ночами не спали, представляя себе свое будущее. Мы были так взволнованы, что забыли о сне. Я была особенно возбуждена открывающимися перспективами. Наверное, еще тогда чувствовала, что иду по пути, предначертанному судьбой.

Королева выразила желание увидеть нас, но не всех вместе, а лично каждую.

— Места при дворе есть для вас всех, — мама тоже была полна энтузиазма. — И у вас действительно блестящие перспективы.

«Перспективы» означали удачный брак, и это было именно то, что так беспокоило наших родителей, пока мы были в изгнании.

И вот наконец пришел день, когда меня должны были представить Ее Величеству. В памяти остались такие яркие впечатления от того дня, что я даже помню каждую деталь моего темно-синего шелкового платья, с пышной юбкой в форме колокола и рукавами с разрезами. Корсаж был туго затянут, а мама позволила мне надеть на талию усеянный разноцветными каменьями пояс, которым очень дорожила и который, по ее словам, принесет мне удачу. И вскоре я решила, что так оно и есть. Мне тогда хотелось идти на аудиенцию с непокрытой головой — я очень гордилась своими волосами, но мама решила, что мой новый французский чепец больше соответствует случаю. Я немного поворчала, что из-за вуали позади чепца не будет видно моих волос, но все же пришлось уступить. Мама опасалась, что если мой наряд не угодит Ее Величеству, это может роковым образом сказаться не только на мне, но и на остальных, поэтому спорить с ней было безнадежно.

Что сильнее всего поразило меня при встрече с королевой, так это аура властности, окружавшая ее, но уже тогда — мы этого еще не знали, — наши жизни тесно переплелись. Ей предстояло сыграть важнейшую — может, за исключением Роберта, — роль в моей судьбе, да и мою роль в ее жизни, несмотря на многочисленные превратности правления Елизаветы, не назовешь незначительной.

Конечно, я была молода и наивна, хотя и пыталась изображать из себя светскую даму. В Германии мы вели скромную и уединенную жизнь, но я сразу увидела в ней что-то, чего раньше не встречала в людях. Я знала, что в свои двадцать пять Елизавета прошла через такие испытания, которые могли сломить большинство людей. Она не раз оказывалась на волосок от гибели. Когда она была узницей Тауэра, смерть подобралась к ней вплотную, потому что топор палача в любой день мог опуститься на эту хрупкую шею. Ей не было и трех лет, когда казнили ее мать. Интересно, помнит ли она то время? Что-то в ее больших желтых глазах говорило о том, что она все помнит. А еще то, что она быстро учится и не забывает ничего из того, что выучила. Елизавета всегда была взрослой не по годам — все равно, что профессор среди детей. Конечно, она все помнит! Может быть, именно поэтому Смерть так и не настигла ее, хотя все эти годы шла за ней по пятам. Она, безусловно, была царственной и хватало минуты в ее компании, чтобы заметить это царственное величие, словно она готовилась к этому всю жизнь. Впрочем, вероятно, так оно и было. Она была очень изящной, спину держала прямо, а удивительно белая кожа ей досталась от отца. Ее элегантная мать была брюнеткой с оливковой кожей. Но это я, а не Елизавета унаследовала темные глаза, как у моей бабушки Марии Болейн. А вот волосы у меня — густые, кудрявые, цвета светлого меда. Глупо отрицать, что такое сочетание очень привлекательно, и я быстро поняла это. Из всего, что я видела на семейных портретах Болейнов, Елизавета ничего не унаследовала от своей матери, кроме, конечно, блестящего интеллекта. Я совершенно уверена, что ее мать обладала таким интеллектом, как иначе Анна Болейн смогла так очаровать короля, что он избавился от законной жены, испанской принцессы, и даже порвал отношения с Римом, чтобы только жениться на ней.

Волосы у Елизаветы, как золотой нимб с искорками рыжины. Я слышала, что ее отец обладал особым магнетизмом, привлекающим к нему людей, несмотря на его жестокость. У нее тоже, несомненно, было это обаяние, сочетавшееся с женским даром покорять и очаровывать, доставшимся ей от матери.

В те первые моменты я чувствовала, что королева именно такая, какой я ее представляла, и что она заинтересовалась мной. Благодаря необычному сочетанию светлых волос и темных глаз, а также моей живости, в семье я считалась красавицей. Теперь моя красота привлекла внимание королевы.

— В тебе много от бабушки, — как-то сказала мне мама. — Берегись самой себя.

Я знала, она имеет в виду то, что я буду нравиться мужчинам, как и Мария Болейн, мне предстоит научиться дарить свое внимание не кому попало, а только тем и там, где есть перспектива. Это вполне устраивало меня и было одной из причин, почему я так обрадовалась возможности попасть ко двору.

Королева восседала на большом резном стуле, похожем на трон, и мама подвела меня к ней.

— Ваше Величество, моя дочь Летиция. Мы в семье зовем ее Леттис.

Я присела в реверансе, не поднимая глаз, как мне и велели, словно боялась быть ослепленной ее царственным величием.

— Ну что ж, тогда и я буду звать ее так, — сказала королева. — Леттис, встань и подойди поближе, чтобы я тебя рассмотрела.

Из-за близорукости ее зрачки были неестественно огромны. Я поразилась, какой белой и нежной выглядела ее кожа, а светлые брови и ресницы придавали ей выражение легкого удивления.

— Слушай, Кэт, — королева имела привычку давать всем прозвища, а поскольку маму звали Катерина, то понятно, почему Кэт, — какая хорошенькая у тебя дочь!

В то время моя красота еще радовала ее. Она всегда была неравнодушна к красоте, особенно к мужской, но ей нравились и красивые женщины… до тех пор, пока они не начинали интересовать мужчин, которые нравились ей!

— Благодарю Вас, Ваше Величество.

Королева рассмеялась.

— Однако ты плодовитая женщина, кузина. Семь сыновей и четыре дочери, если не ошибаюсь? Что ж, отрадно видеть большие семьи. Леттис, дай мне руку, дорогая. Мы ведь родственницы, ты же знаешь. Как тебе Англия после возвращения?

— Англия прекрасна с тех пор, как вы стали королевой, Ваше Величество.

— Браво, — рассмеялась королева. — Вижу, вы правильно воспитали ее. Это наверняка Фрэнсис, узнаю его.

— Фрэнсис всегда заботился о правильном воспитании детей, когда мы были вдали от дома, — сдержанно ответила мама. — Когда Ваше Величество подвергались опасности, он был в отчаянии… И мы все тоже.

— Что же, теперь вы дома и все будет хорошо, — заверила Елизавета. — Нужно подобрать женихов твоим девочкам, кузина. Но если они все так же красивы, как и Леттис, то проблем не будет.

— Возвращение домой — огромная радость для нас, Ваше Величество, — ответила мама. — Думаю, что ни я, ни Фрэнсис пока больше ни о чем другом и думать не способны.

— Я постараюсь вам помочь, — произнесла королева, не сводя с меня глаз. — Однако твоя Леттис очень молчалива.

— Я ждала разрешения Вашего Величества говорить, — тихо сказала я.

— Вот как? Что ж, тогда говори. Терпеть не могу тех, кому нечего сказать. Веселый негодяй куда интереснее, чем молчаливый святоша. Так что ты можешь рассказать о себе?

— Я скажу, что разделяю радость родителей, когда вижу мою царственную родственницу именно там, где, как мы всегда считали, ее место.

— Хорошо сказано. Вижу, кузина, что языком владеть вы ее тоже научили.

— А вот как раз этому я научилась сама, — быстро ответила я.

Мама сразу встревожилась моей дерзости, но по тому, как дрогнули уголки рта королевы, я поняла, что она ничуть не рассердилась.

— И чему же еще ты научилась сама? — только и спросила она.

— Молчать и слушать, если не можешь принять участие в споре… а если можешь, то сделать себя его центром.

Королева рассмеялась.

— Ну, тогда ты уже многое знаешь. Тебе это пригодится при дворе. Там много людей, но лишь немногие обладают искусством слушать. Те, кто обладают им, по-настоящему мудры. А ты… Тебе ведь всего семнадцать, верно? Но ты уже постигла эту мудрость. Иди, присядь рядом, я хочу немного побеседовать с тобой.

Мама выглядела довольной, но в то же время бросила на меня быстрый предостерегающий взгляд, чтобы этот первый успех не вскружил мне голову. И, безусловно, была права. Я была молодой и горячей, но инстинкт подсказывал мне, что королева легко может сменить милость на гнев.

Впрочем, на этот раз мне не суждено было ступить на опасную тропу общения с королевой, потому что дверь бесцеремонно распахнулась и в комнату вошел мужчина. Увидев, как шокирована мать, я поняла, что этот человек грубо нарушил этикет, ворвавшись в комнату без объявления.

Он отличался от всех мужчин, которых я до сих пор видела. В нем сразу чувствовалось какое-то особое достоинство. Сказать, что он был красив — а он, безусловно, был красив, — это почти ничего не сказать. Я видела много красивых мужчин, но этот был особенный. Это он был рядом с Елизаветой на коронации. Возможно, любовь заставила меня увидеть Роберта Дадли именно таким. А может, это он очаровал меня, как очаровывал многих женщин — даже саму Елизавету. Но ведь я не всегда любила его, а воспоминания о наших последних днях до сих пор бросают меня в дрожь. И те, кто любил, и те, кто ненавидел Роберта Дадли, признавали, что он был харизматической личностью. Это был дар судьбы, он родился с ним, знал об этом даре и пользовался им.

Прежде всего, он был очень высок, и от него словно исходили необыкновенная сила и мощь. Сила очень важна для мужчины, по крайней мере, так полагала я, пока не стала старше. Когда мы с сестрами обсуждали будущих любовников, — а делали мы это часто, и я уже тогда понимала, что они станут важной частью моей жизни, — я говорила, что моим любовником будет человек, умеющий повелевать людьми, он будет богат, и его гнева будут бояться все, кроме меня. Он сам будет меня побаиваться. А потом вдруг сообразила, что наделяю будущего любовника чертами своего характера. Я всегда была амбициозна, хотя и не стремилась к светской власти. Я никогда не завидовала Елизавете и была рада, что именно она получила корону, потому что когда наше соперничество обострялось, я могла легко доказать, что одерживаю над ней верх и без короны. Мне хотелось быть центром всеобщего внимания и быть неотразимой для тех, кто нравился мне. К этому времени я уже понимала, что стала женщиной с глубокими чувственными желаниями и эти желания должны быть удовлетворены.

Итак, Роберт Дадли оказался самым привлекательным мужчиной, которого я видела в жизни. Он был очень смуглый, с густыми, почти черными волосами. Казалось, ничто не ускользает от проницательного взгляда его живых и блестящих темных глаз. У него был нос с горбинкой и фигура атлета, а держался он с достоинством короля в присутствии королевы.

Я сразу заметила, как изменилась Елизавета с его появлением. Ее бледная кожа покрылась розовыми пятнами.

— Это Роб, — сказала она. — Как и следовало ожидать. Итак, вы входите без объявления.

Однако нотки нежности в ее голосе сводили на нет резкость этих слов. Не оставалось сомнения в том, что королева отнюдь не против такого нарушения этикета, как и в том, что она сразу позабыла о нас с матерью.

Елизавета протянула прекрасную белую руку, и он склонился над ней для поцелуя, но глаза его смотрели ей в лицо, и по легким улыбкам, которыми они обменялись, я готова была поклясться, что они любовники.

— Ваше Величество! Я так спешил…

— Что-то случилось? Рассказывайте.

— Нет, Ваше Величество, ничего не случилось, но я изнывал от желания видеть Вас.

Рука матери легла на плечо, направляя меня к двери. Я оглянулась на королеву, полагая, что должна дождаться разрешения удалиться.

Но мама только покачала головой и кивнула в сторону двери, затем мы вмести вышли из комнаты. Королева забыла о нас. Как и Роберт Дадли.

— Говорят, они бы поженились, если бы он уже не был женат, — произнесла мама, когда дверь за нами закрылась.

Я все продолжала думать о них. Не могла забыть красивого и благородного Роберта Дадли. Как он смотрел на королеву! И ни разу не взглянул на меня. Я тут же горячо пообещала себе, что если он хоть раз посмотрит на меня, я заставлю его посмотреть снова и снова. Он продолжал стоять у меня перед глазами: красивый мужчина в роскошном камзоле, накрахмаленном кружевном воротнике, пышных бриджах, с бриллиантом в ухе. Я вспоминала его идеальной формы ноги в облегающих чулках. Он не носил подвязки, потому что сложение позволяло ему отказаться от предметов одежды, совершенно незаменимых для других мужчин. Эта встреча осталась в моей памяти как нечто, требующее мести за то, что в тот момент, когда сложился наш треугольник, ни один из них не обратил внимания на Леттис Ноллис, которую ее мать только что представила королеве.

* * *

Это было только начало. После этого я стала часто бывать при дворе. Королева, без сомнения, питала самые родственные чувства к своей родне по матери, хотя имя Анны Болейн упоминалось редко. И это было очень характерно для Елизаветы. В стране, безусловно, множество людей ставили под сомнение ее законнорожденность. Вслух, конечно, высказываться никто не смел под страхом смерти, но Елизавета была мудрой женщиной и понимала, что это бродит в умах у многих. Хотя Анну Болейн теперь вспоминали редко, зато отцовство Генриха Восьмого и сходство с ним Елизаветы подчеркивалось при каждом удобном случае. А поскольку Елизавета действительно была похожа на него, то это не составляло труда. И в то же время она поддерживала тесную связь с родней по материнской линии, словно отдавая должное позабытой леди. Благодаря этому мы с моей сестрой Сесилией стали фрейлинами королевы. Вот так всего за несколько недель мы превратились в придворных дам. Анна и Катерина были еще слишком малы, но скоро наступит и их время.

Жизнь стала захватывающей. Именно о такой мы мечтали когда-то в скучной Германии. И я пребывала как раз в том возрасте, чтобы сполна насладиться ею.

Двор был сердцем страны — тем магнитом, который притягивал к себе богатых и амбициозных. Все знатные семьи, словно пчелы, роились вокруг королевы, пытаясь перещеголять друг друга в великолепии. А Елизавета, в центре всего этого движения, наслаждалась роскошью пиров, балов, маскарадов, хотя, как я заметила, была весьма воздержанна и в еде, и в питье. Ей нравилась роскошь, но только если за нее не нужно было платить. Королева обожала музыку и была неутомима в танцах. И хотя танцевала Елизавета обычно с Робертом Дадли, она могла удостоить танцем любого красивого юношу, если он достаточно хорошо умел танцевать. Меня поражал разносторонний характер королевы. Облаченная в сверкающее платье, она могла часами танцевать и кокетничать с Робертом Дадли. Тем, кто видел это, казалось, что перед ними разыгрывается прелюдия любовной сцены, а подобное вольное поведение считалось недопустимым для королевы, поскольку могло привести к печальным последствиям. Но она могла на глазах измениться, стать серьезной, язвительной, властной. Она не раз давала понять своим советникам, даже таким мудрым и уважаемым, как Уильям Сесил, что полностью держит ситуацию под контролем, и последнее слово всегда за ней. И поскольку никто не мог предсказать смены ее настроений, всем приходилось держаться крайне осторожно. Роберт Дадли — единственный, кто позволял себе все что угодно, но я не раз видела, как Елизавета давала ему пощечины. И хотя в них было больше любовной игры и кокетства, чем серьезного упрека, тем не менее этими пощечинами Елизавета ясно давала понять, что она королева, а он только ее подданный. В этих случаях Роберт целовал ударившую его руку, и королева оттаивала. В те времена он был очень уверен в себе.

Вскоре стало очевидно, что королеве я понравилась. Танцевала я не хуже Елизаветы, правда, немногие отваживались признать это. При дворе никто не танцует лучше королевы, никто так не красив, как она, никто и ни в чем не может сравниться с королевой, ибо она образец совершенства. И тем не менее я знала, что обо мне говорят как об одной из красивейших дам при дворе. Королева признавала это, называла меня кузиной и часто держала при своей особе. Я также была не лишена остроумия и осторожно испытывала его на королеве. Мне часто удавалось ее рассмешить. Она поняла, что может помогать своим родственникам по линии Болейнов не только из чувства долга, но также и ради того удовольствия, которое ей доставляет их присутствие. В те времена, когда мы вдвоем часто сплетничали и смеялись, Елизавета наслаждалась моим обществом, и ничто не предвещало, что когда-то мы будем всей душой ненавидеть друг друга. Тем не менее ни я, ни какая-либо другая фрейлина не допускались в покои королевы, когда там находился Роберт Дадли. Часто мне казалось, что Елизавета требует постоянного восхваления своей неземной красоты именно потому, что она в ней не уверена. А насколько привлекательна была бы она без короны, спрашивала себя я. Вот только без короны Елизавету не представлялось возможным вообразить, поскольку титул королевы стал частью ее самой. Я часто сравнивала свои длинные ресницы, четко очерченные брови, сияющие темные глаза, довольно узкое лицо в обрамлении густых волос цвета светлого меда с ее белесыми ресницами и бровями, бледным лицом, белизна которого придавала ей почти болезненный вид. Объективный наблюдатель, безусловно, признал бы, что из нас двоих красавицей являюсь именно я. Но ее корона красноречиво говорила, кто здесь ясно солнышко, а кто лишь бледные звезды. Еще до того, как стать королевой, она несколько раз серьезно болела, и говорят, не раз была на пороге смерти. Став королевой, Елизавета словно встряхнулась, отметая все болезни, но из-за худощавости и бледной кожи все равно выглядела очень хрупкой. Когда она подрумянивала щеки, а она любила это делать, то теряла свой болезненный вид, однако все равно не утрачивала королевского достоинства. А с этим соперничать было невозможно.

Со мной она была более откровенна, чем с большинством своих фрейлин, наверное, из-за родства. Она обожала наряды, и бывало, мы часами болтали самым легкомысленным образом, обсуждая платья, которых у нее было столько, что точного их числа не знала даже дама, отвечавшая за гардероб королевы. Мода того времени была чрезвычайно жестока к полным женщинам, но украшала Елизавету, обладательницу стройной фигуры. В то время и Елизавете, и, разумеется, всем нам, приходилось терпеть тугую шнуровку и корсеты из китового уса. Это было очень неудобно, зато подчеркивало тонкость талии. Ее воротники были изготовлены из серебряных и золотых кружев и зачастую усыпаны драгоценными камнями. Уже тогда она носила то, что мы называли «мертвыми волосами», — накладки, придававшие дополнительный объем ее золотисто-рыжим локонам.

Я пишу о временах, предшествовавших скандалу с Эми Робсарт. После этого Елизавета никогда уже не была так весела и беззаботна. Несмотря на постоянную потребность в заверениях в ее совершенстве, она готова была учиться на опыте, пусть даже горьком. И это тоже красноречиво свидетельствовало о сложности ее характера. После той трагедии она никогда уже ни с кем так по-дружески не болтала, как со мной тогда.

Думаю, в то время она действительно вышла бы за Роберта, если бы он был свободен, но, с другой стороны, ее, похоже, не слишком беспокоило, что семейные узы ее любовника не позволяют им заключить брак. Однако тогда я, со своей наивностью, верила, что королева довольна тем, что он женат на Эми Робсарт, ведь это в свое время спасло его от брака с леди Джейн Грей. Это было слишком простое объяснение. Подобное суждение только показывает, как много мне еще предстояло узнать об изощренном уме королевы.

Елизавета часто говорила со мной о Роберте, и теперь я улыбаюсь, вспоминая эти беседы. Даже королева, несмотря на свое могущество, не могла предвидеть, как повернутся события. Она называла его своим Милым Робином, а еще Глазами, потому что, по словам Елизаветы, он всегда зорко следил за всем, что происходит вокруг, заботясь о ее благополучии. Она обожала давать прозвища красивым мужчинам, окружавшим ее. Правда, никто не мог сравниться с Глазами. Мы были уверены, что Елизавета вышла бы за него, не будь Роберт женат, но когда этого препятствия не стало, королева оказалась слишком хитра, чтобы попасть в такую западню. Многие ли женщины удержались бы от соблазна на ее месте? Я, например, вряд ли.

— Мы вместе были в Тауэре, — рассказывала мне королева. — Я туда попала из-за восстания Уайета, а он по делу леди Джейн Грей. Бедный Роб, он всегда говорил, что отдал бы все на свете, чтобы только увидеть меня на троне, — лицо Елизаветы изменилось, потеряв обычное хищное выражение, и стало вдруг очень женственным. Не то чтобы она не была женственной, наоборот, это в ней проявлялось в самые трудные моменты и в известной мере было ее сильной стороной, заставлявшей мужчин служить ей так, как никому другому. Умение быть женщиной составляло часть ее гения. Тем не менее такое выражение появлялось на ее лице, только когда она говорила о Роберте. Он был любовью ее жизни. После короны, разумеется.

— Его брат Гилфорд женился на леди Джейн Грей, — продолжала королева. — Старый лис, герцог Нортумберлендский, позаботился об этом. А ведь это мог быть Роб, а не Гилфорд. Но волею судьбы он был уже женат, и хотя это явный мезальянс, мы должны быть благодарны Господу. И вот мы в башне Бошам. Ко мне пришел граф Сассекс. Я так отчетливо это все помню. Знаешь, каково это — сидеть в тюрьме, ожидая, когда топор палача опустится тебе на шею? Я решила, что не позволю отрубить себе голову. Я предпочла бы, чтобы меня пронзили шпагой. — Взгляд у королевы стал отсутствующим, и я поняла, что она вспомнила о матери, которую постигла эта печальная участь. — Но, честно говоря, я вообще не собиралась умирать, наоборот, была уверена, что до этого не дойдет и я должна выстоять. Словно внутренний голос говорил мне: «Держись, терпи. Через несколько лет все изменится». И, клянусь, я знала еще тогда, что все будет хорошо.

— Ваше Величество, наверное, услышали молитвы всех ваших подданных.

Елизавета никогда не чувствовала лести, а, может, и чувствовала, но проглатывала ее, как обжора, который знает, что ему будет плохо, но не может устоять перед очередным куском.

— Возможно. Но меня привели к Воротам Изменников, и на мгновение, всего лишь на мгновение, выдержка меня покинула. Я спешилась и, стоя в воде (эти неучи неправильно рассчитали время прилива), воскликнула:

— Вот становится узницей самая верная подданная Ее Величества, какая только рождалась под этими звездами. К Тебе, Господи, обращаюсь, ибо нет у меня иного друга, кроме Тебя.

— Мне известно об этом, ваше Величество. Ваши смелые слова были записаны. Они не только смелые, но и умные. Ведь вы раззадорили Господа, и он решил доказать, что является более надежным союзником, чем все ваши враги, вместе взятые.

Королева, взглянув на меня, рассмеялась.

— А с тобой не соскучишься, кузина. Ты должна остаться при мне.

Она немного помолчала и продолжала:

— Все было так романтично. Впрочем, это касается всего, что делает Роберт. Он умудрился подружиться с сыном начальника тюрьмы, представляешь? Даже дети попадают под его обаяние. Мальчик принес ему цветы, а он попросил его отнести их мне и вложил туда записку, чтобы я знала, что он тоже в Тауэре и где именно. Он всегда был отчаянным. Это могло стоить нам головы, и потом я как-то сказала ему об этом, а он ответил, что мы все равно уже были на полпути к плахе. Роберт не представляет, что может проиграть, и в этом мы с ним похожи. Когда мне позволили прогуливаться, я прошла мимо его камеры и видела его сквозь прутья решетки, а он видел меня. Тюремщики побаивались грубить мне. И правильно делали! Я ведь могла об этом вспомнить… когда-нибудь. Зато для нас с Робертом после этого короткого свидания даже Тауэр стал светлее.

Когда Елизавета начинала говорить о Роберте, ей было уже трудно остановиться.

— Он первым пришел ко мне, Леттис. Иначе и быть не могло. Королева, моя сестра, умирала. Бедняжка Мария, мне было ее искренне жаль. Я всегда была ее верноподданной, как и полагается любому добропорядочному человеку. Но народ устал от всего, что случилось за время ее правления. Все хотели прекратить религиозные преследования. Людям нужна была королева протестантка.

Ее глаза затуманились. Да, моя королева, думала я, все так и было, но если бы народ вдруг пожелал королеву католичку? Вы бы согласились ублажить их ради короны? Тут я даже не сомневалась. Елизавета никогда не была особо набожной, в отличие от своей предшественницы, которая ударилась в религию так, что погубила свое доброе имя и заставила народ радоваться своей смерти.

— Королева должна править только по воле народа. Хвала Господу, что я так ясно понимаю это. Когда сестра умирала, дорога на Хэтфилд была забита людьми, спешившими поздравить меня, Елизавету, имя которой еще недавно боялись упоминать. Но Роберт всегда был со мной и верил в меня. И вот он первым пришел ко мне, едва приехав из Франции. Он бы и раньше был рядом, но боялся навлечь на меня лишние опасности. А еще он привез с собой золото, в знак того, что если дойдет до драки за мои права на престол, он будет рядом, будет собирать деньги в мою поддержку… и Роберт не мог поступить иначе.

— Его преданность делает ему честь, — ответила я и лукаво добавила: — Но ведь он был вознагражден и теперь он конюший Вашего Величества…

— Роб знает толк в лошадях.

— И в женщинах, Ваше Величество.

Слова сами сорвались с губ, прежде чем я поняла, что зашла слишком далеко, и похолодела.

— Что? — нахмурилась королева.

— Я хотела сказать, Ваше Величество, что такой красивый и прекрасно сложенный мужчина, несомненно, очаровывает все существа женского пола, ходят они на двух ногах или на четырех.

Она промолчала, и хотя моя выходка и сошла мне с рук, я нахваталась от нее не слишком родственных затрещин, когда чуть позже не так повесила ее платье. Но было ясно, что дело не в платье, а в Роберте Дадли. Изящные ручки Елизаветы могли очень больно бить, особенно, если на них были надеты кольца и перстни с драгоценными камнями. Как мягкое напоминание, что не стоит расстраивать королеву.

Я заметила, что в следующий раз, когда присутствовал Роберт, Елизавета наблюдала за ним и за мной. Но мы с Робертом ни разу не взглянули друг на друга, и она вроде успокоилась.

А Роберт совершенно не замечал меня в те дни. Он поставил себе цель и шел к ней, не сворачивая. Брак с королевой — вот единственное, что интересовало его днем и ночью.

Я часто задумывалась о его бедняжке жене. Каково ей там, в провинции, куда, наверное, доходят все сплетни и слухи. Уже тот факт, что он ни разу не выезжал с ней ко двору, должен был встревожить ее. А было бы забавно привезти ее ко двору. Я представляла, как сама приглашаю леди Эми, мы приезжаем в Лондон и я лично представляю ее королеве: «Ваше Величество, позвольте представить леди Эми Дадли. Вы так добры к нему, что проезжая мимо Камнор-плейс в Беркшире, я встретилась с леди Эми и привезла ее сюда. Вы наверняка захотите доставить удовольствие сэру Роберту этим маленьким сюрпризом». Эти мысли красноречиво свидетельствовали о коварстве моей женской натуры и раздражении, которое я испытывала от того, что самый красивый мужчина при дворе не замечает меня, Леттис Ноллис, которая куда привлекательнее, чем Елизавета Тюдор! И все только потому, что у нее была корона, а у меня только моя красота.

Разумеется, я бы никогда не решилась привезти леди Эми ко двору. Тут пощечинами не отделаешься. Вышлют навсегда.

Помню, меня как-то позабавила одна старуха, арестованная за клевету на королеву. Откуда, спрашивается, нищая бездомная старуха, берущаяся за любую работу в обмен на еду и крышу над головой, неизвестно откуда взяла, что знает о личной жизни королевы больше, чем мы, ее фрейлины?

Как бы там ни было, старая матушка Доу, работая у одной леди, услышала, как та рассказывает, что лорд Роберт подарил королеве нижнюю юбку. Матушка Доу позже поделилась этой новостью, но, по ее утверждению, не юбку подарил королеве сэр Роберт, а ребеночка.

Если бы сплетня была полностью абсурдной и невероятной, то стоило ли обращать внимание на болтовню какой-то нищей старухи? Но в свете того, что между королевой и Робертом, безусловно, существовали отношения и они часто оставались наедине, то болтовня старухи не казалась такой уж нелепой. Поэтому старуху арестовали, а слух об этом аресте быстро облетел всю страну.

И тогда Елизавета показала, что быстро набирает королевский опыт, — она объявила, что старуха выжила из ума, и приказала отпустить ее на все четыре стороны, чем заработала ее вечную благодарность, поскольку бедняга уже приготовилась к тому, что ее казнят за такие сплетни. И очень скоро о матушке Доу позабыли.

Я часто думала, не оказал ли этот случай влияние на отношение королевы к последующим событиям.

Было совершенно очевидно, что все — и дома, и заграницей, — ждут, что королева неизбежно вступит в брак и подарит стране наследника. Все потрясения в Англии за последние годы происходили именно из-за неясности вопроса о наследнике престола. Министры королевы желали, чтобы она не медлила с браком и дала стране то, что желает народ. Королева еще не достигла среднего возраста, но уже и не юная девушка, хотя никто не решился бы напомнить ей об этом.

Ей сделали предложение от имени Филиппа Испанского. Я слышала, как Елизавета и Роберт смеялись над ним, узнав, что заявил король Испании по поводу этого брака. А сказал он, что если уж ему и придется пойти на это, то он будет настаивать, чтобы Елизавета стала католичкой. Более того, он не сможет долго оставаться с ней и уедет в Испанию, независимо от того, забеременеет она после их встречи или нет. Эти слова были самым верным способом разозлить Елизавету. Стать католичкой? Ей? Да то, что она протестантка, и создало ей популярность. Кто, как не она, положила конец преследованиям и казням? И если еще кто из будущих женихов скажет, что намерен уехать от нее сразу после заключения брака, то может не рассчитывать на благоприятный ответ.

Впрочем, министры так жаждали ее брака, что, казалось, не возражали бы и против ее союза с Робертом Дадли, если бы тот не был женат. Но далеко не все. Многие завидовали Роберту. Моя долгая жизнь в основном прошла среди очень честолюбивых людей, и опыт приводит к мысли, что зависть — самый распространенный и смертельный из всех семи грехов. Елизавета была настолько увлечена Робертом, что не могла скрывать своих чувств к нему, осыпала его поистине королевскими милостями. Но те, кто хотел уменьшить поток милостей, в которых купался Роберт, продолжали подыскивать новых, более подходящих кандидатов на руку Елизаветы. Одним из них стал племянник Филиппа Испанского — эрцгерцог Карл. Потом появился герцог Саксонский, а уж после — и шведский принц Карл. Королева никого не тешила надеждой, а вот Роберта дразнила этим охотно, делая вид, что выбирает. В действительности мало кто верил в то, что она и в самом деле выйдет замуж за одного из этих претендентов. Перспектива брака всегда оживляла ее, даже когда Елизавета постарела, но истинное ее отношение к замужеству так и осталось загадкой. В глубине души она очень боялась замужества, но в то же время иногда оживлялась от одной мысли о возможном браке. Мы так и не смогли до конца постичь эту сторону ее характера, которая с годами только усиливалась. Тогда мы еще об этом не знали и были уверены, что рано или поздно Елизавета выйдет замуж, а сейчас отвергает родовитых претендентов только из-за Роберта.

Ведь Роберт был с ней постоянно, ее Милый Робин, ее Глаза, ее королевский конюший.

И, как следствие, следующий претендент из Шотландии, граф Арран тоже был отвергнут.

В покоях королевы мы, фрейлины, часто шептались между собой, и меня не раз корили за слишком рискованные слова и поступки.

— Когда-нибудь ты перейдешь черту, Леттис Ноллис, и королева прогонит тебя прочь, будь ты хоть трижды Болейн.

У меня мурашки бежали по коже при мысли, что Елизавета загонит меня в какую-нибудь глушь, вроде нашего имения в Ротерфилд Грейс. У меня уже появились поклонники, и моя сестра Сесилия не сомневалась, что в ближайшее время мне сделают предложение, хотя я пока не спешила с браком. Нужно было сделать правильный выбор. Я страстно желала иметь любовника, но была достаточно благоразумна, чтобы не делать этого до брака. Тем более что слышала достаточно историй о девушках, которые беременели и по этой причине отлучались от двора. Их выдавали замуж за провинциальных сквайров, и бедняжки были обречены на скуку сельской жизни и на бесконечные упреки мужа в легкомысленном поведении и в том, как он облагодетельствовал ее этим браком. Поэтому я хоть и флиртовала вовсю, но слишком далеко не заходила, а потом обменивалась рассказами о своих приключениях с девушками вроде меня.

Я часто мечтала о том, как лорд Роберт обратит на меня внимание, и что случится, если это произойдет. Он, к сожалению, женатый, не мог претендовать на мою руку, а будучи свободным, без сомнения, уже стал бы мужем королевы. Но это не мешало мне мечтать, как он будет ухаживать за мной и как мы будем встречаться, невзирая на опасность разоблачения, потому что королева не в его вкусе. Это были просто фантазии, хотя они и оказались пророческими. Тогда Роберт не смел отвести глаз от королевы.

Помню, как-то она была задумчива и не в лучшем настроении. До нас дошли вести, что король Испании Филипп собирается заключить брак с Елизаветой Валуа, дочерью короля Франции, Генриха Второго. И хотя Филипп не интересовал королеву, ей было неприятно, что претендент на ее руку, пусть даже и отвергнутый, достался другой.

— Ну что ж, она католичка, так что Филиппу нечего волноваться на этот счет, — саркастически заметила Елизавета. — А кроме того, она не играет никакой роли во Франции, поэтому может спокойно сидеть в Испании и не беспокоиться о том, что он уедет от нее, беременной или нет.

— Ваше Величество решительно отвергло такого невоспитанного кавалера, — попыталась успокоить ее я.

Королева фыркнула. У нее порой проявлялись совсем не женские привычки. Она насмешливо на меня покосилась.

— Я желаю им взаимного удовольствия. Боюсь только, что как муж он не многое сможет дать ей. Впрочем, меня волнуют не их интимные отношения, а то, что это альянс двух врагов Англии.

— С тех пор как Ваше Величество взошли на трон, ваш народ перестал бояться внешних врагов.

— Вот и дураки, — отрезала королева. — Филипп очень могущественный король. Поэтому Англии следует опасаться Испании. А Франция… что ж, у них там новый король и новая королева… двое маленьких и ничтожных людишек, насколько мне известно, хотя королева моя родственница по шотландской линии и ее красоту воспевают поэты.

— Они и вас воспевают, Ваше Величество.

Елизавета опустила голову, но глаза ее яростно сверкнули.

— Она смеет называть себя королевой Англии! Эта шотландская девчонка, которая знать ничего не хочет, кроме танцев и поэтов, воспевающих ее красоту. И все твердят, что ее очарование и красота непревзойденны.

— Это только потому, что она королева.

Елизавета подняла на меня свирепый взгляд, и я похолодела. Я поскользнулась. Если красоту одной королевы воспевают только благодаря короне, что же говорить о другой?

— И ты полагаешь, Леттис, что ее воспевают только поэтому?

Нужно было выкручиваться, и я призвала на помощь спасительных анонимов, которые все знают и обо всем говорят.

— Ваше Величество, говорят, что Мария Стюарт — дама поверхностных привязанностей, окружающая себя любовниками, которые грызутся между собой и строчат ей оды. — Я должна проявить изобретательность и выкрутиться из этой опасной ситуации. — Говорят, мадам, что на самом деле, не такая уж она красивая, даже наоборот. Говорят, она долговязая, нескладная да еще и прыщавая.

— Правда? — просветлела королева.

Я вздохнула чуть свободнее и попыталась вспомнить, что плохого я слышала о королеве Франции и Шотландии. Но на ум приходила одна похвала.

Поэтому я решила поменять тему и произнесла:

— Говорят, жена лорда Роберта неизлечимо больна и больше года не протянет.

Королева на мгновение прикрыла глаза, а я нерешительно примолкла.

— Говорят! Говорят! — вдруг взорвалась она. — Кто говорит?

Елизавета вдруг придвинулась ко мне и так схватила ногтями за руку, что я чуть не вскрикнула от боли, потому что эти красивые тонкие пальцы были способны на весьма болезненные щипки.

— Я только повторила слухи, мадам, в надежде, что они заинтересуют Ваше Величество.

— Я желаю знать обо всем, что говорят.

— Я так и подумала, Ваше Величество.

— И что же еще говорят о жене лорда Роберта?

— Что она живет в деревне, что она ему совсем не пара и жаль, что он женился так рано.

Елизавета отпустила меня и медленно откинулась в кресле. На ее губах играла улыбка.

А вскоре после этого я узнала, что жена сэра Роберта умерла. Она упала с лестницы в своем поместье Камнор-плейс и сломала шею.

* * *

Двор бурлил, как потревоженный муравейник. Разумеется, в присутствии королевы никто не смел обсуждать эту новость, но зато когда она не слышала, придворные ни о чем другом и не говорили.

Что же все-таки случилось с Эми Дадли? Самоубийство? Несчастный случай? Или ее убили?

В свете слухов, порожденных за последние несколько месяцев, когда королева и Роберт Дадли вели себя как любовники, а Роберт, похоже, был уверен, что станет ее мужем, последнее предположение не выглядело таким уж невероятным.

Мы вовсю шептались об этом, и мне доставалось от родителей за длинный язык. Я видела, что отец очень обеспокоен.

Однажды я услышала, как он сказал маме:

— Такой брак может стоить Елизавете трона.

Еще бы ему не волноваться, ведь благополучие семьи Ноллис было тесно связано с процветанием нашей царственной родственницы.

Слухи ширились, и это были нехорошие слухи. Я слышала, что испанский посол, например, доложил в послании своему королю, что Елизавета сообщила ему о смерти леди Эми Дадли за несколько дней до того, как последнюю нашли у подножия лестницы. В это я не поверила, это уже слишком. Если бы Елизавета и Роберт планировали убийство Эми, то вряд ли королева брякнула такое испанскому послу. Де Куадра, посол Испании, был хитрый лис. В интересах его страны было скомпрометировать королеву Англии. Этого он и пытался добиться. Хотя, ради такого мужчины, как Роберт, женщина может пойти на многое. Я попыталась поставить себя на место Елизаветы. Решилась бы я? Мне оказалось совсем нетрудно представить, как мы с Робертом, в горячем любовном угаре, строим планы убийства.

Мы все напряженно ждали дальнейшего развития событий.

Лично я не верила, что королева рискнула бы короной ради какого бы то ни было мужчины и пошла на убийство. Даже если леди Эми убили, то королева ни за что не впуталась бы в это. Разумеется, она была способна на легкомысленное поведение. Известный случай с Томасом Сеймуром несколько лет назад — красноречивое тому подтверждение. Но тогда у нее не было короны. Ее единственной и неповторимой любви.

Самое главное, что Роберт был теперь свободен и мог жениться на ней. Весь двор, вся страна, да и вся Европа, затаив дыхание, ждали, как она поступит. Но одно было ясно. Если Елизавета вступит в брак с Робертом Дадли, ее сочтут виновной в убийстве. Вот этого и опасался мой отец.

И первое, что сделала королева, — это отослала Роберта Дадли подальше от двора. Это был мудрый шаг. Их не должны были видеть вместе, чтобы люди не связывали имя королевы с произошедшей трагедией.

Роберт был очень подавлен, а может, просто играл роль убитого горем мужа. Впрочем, он вполне мог переживать из-за случившегося, даже если он сам все устроил. Он направил в Камнор-плейс своего кузена Томаса Блаунта. Тот взял дело в свои руки и организовал расследование, которое вынесло вердикт — смерть в результате несчастного случая.

Последующие недели Елизавета была невыносима. Она стала раздражительна, щипалась, раздавала затрещины и при этом ругалась не хуже своего папаши Генриха Восьмого, а уж тот знал толк в проклятиях. Ее раздирали противоречивые чувства. Она страстно хотела получить Роберта, но вступить с ним в брак означало признать вину. Елизавета прекрасно понимала, что если даст людям повод для подозрения, то уже никогда не добьется их уважения. Королева должна быть выше обычных страстей. Иначе подданные будут видеть в ней лишь слабую грешную женщину. А чтобы удержать эту сверкающую корону, нужно не потерять преданности подданных.

По крайней мере, я полагала, что именно это мучает ее. Но позже мне начало казаться, что я ошиблась.

Роберт вернулся ко двору — дерзко и уверенно. Он был убежден, что вскоре станет мужем Елизаветы. Но что-то произошло между ними, и он стал угрюм и мрачен. Все придворные сгорали от любопытства, что же именно было сказано, когда Роберт и королева остались наедине.

Теперь я верю в то, что Елизавета не имеет отношения к смерти Эми. Она предпочитала не связывать себя узами брака с Робертом. Она желала оставаться недосягаемой, как и тогда, когда жена Роберта была жива. Ее больше устраивала отвергнутая, забытая Робертом жена, но только не мертвая. Возможно, она не хотела выходить замуж, потому что каким-то непонятным образом мысль о браке пугала ее. Елизавета предпочитала романтические отношения. Она хотела, чтобы поклонники добивались ее внимания и любви. А брак, который был бы триумфом и венцом отношений для любого из них, королеву не привлекал.

Возможно, в этом и крылась причина ее странного поведения.

В общем, как бы то ни было, но Елизавета не вышла за Роберта. Она была слишком хитра и умна, чтобы сделать этот шаг.

И как раз в это время мое внимание привлек Уолтер Девере.