После смерти герцогини Йоркской во дворце появились две новые девочки – Анна Трелони и Сара Дженнингс. С их приездом семейство Вилльерсов лишилось первой роли в воспитании дочерей герцога: Анна Трелони подружилась с Марией, а ее сестренка Анна – с Сарой Дженнингс. Елизавета Вилльерс злилась, но исправить ничего не могла; только сейчас она начала понимать, как неразумно вела себя с Марией – с годами старшая дочь герцога становилась все более важной персоной, и по мере ее взросления менялось положение тех, кто окружал юную принцессу.

Это понимала и сама Мария. «Когда вырасту, – говорила она, обращаясь к Анне Трелони, – первым делом прогоню из дворца Елизавету Вилльерс».

Впрочем, до этого счастливого дня было еще далеко.

Маленький Эдгар умер вскоре после матери, за ним почти тотчас последовала слабенькая Екатерина. Герцог, тяжело переживавший эти утраты, сказал, что отныне сможет найти утешение лишь в обществе своих ненаглядных дочурок.

– Папа, почему смерть так часто приходит к нам? – как-то раз спросила Мария у него.

Герцог крепко прижал ее к себе.

– Она ходит по всему миру, доченька, – вздохнул он. – Никто не знает, какой дом она посетит в следующий раз. Но мы должны бережно относиться друг к другу, потому что у меня остались только ты и Анна. Увы, на этом свете мне больше некого любить.

Она пристально посмотрела на него и подумала о слухах, так часто доходивших до нее. «Герцог Йоркский, как и его брат, любит хорошеньких женщин». За этими словами следовали какие-то недомолвки, смешки. Судя по ним, подобных женщин было очень много. Каким же образом она и Анна могли заменить всех остальных?

– Должно быть, ты кое-что слышала обо мне, – нахмурившись, сказал он.

Мария вдруг почувствовала жар, мгновенно растекшийся по щекам и лбу. Неужели сейчас он расскажет ей что-то такое, о чем она вовсе не желает знать?

– Да, ты конечно же, слышала, что я перенес тяжелую болезнь. Увы, это правда, мне было очень плохо. Но у меня крепкое здоровье, и я, надеюсь, еще долго смогу быть с тобой.

Она с облегчением вздохнула. Слава Богу, он имеет в виду свою болезнь, а не постыдные любовные похождения!

Герцог заметил, как изменилось лицо дочери, – и вновь неверно истолковал ее чувства. Его глаза просияли.

– Ах, дорогая моя дочурка, – сказал он, – если бы не твоя любовь, моя жизнь была бы невыносима.

Он осторожно погладил ее по волосам. Затем спросил:

– Мария, а ты понимаешь, что для нас означает смерть Эдгара?

– Понимаю, что мы уже никогда не увидим его.

– Нет, не только это. Если у короля не будет детей, то после моей смерти наступит твоя очередь испытать судьбу английских монархов.

Она снова встревожилась, и он добавил:

– Разумеется, у нас впереди еще много времени, но ведь я и твой дядя – мы не будем жить целую вечность. Когда-нибудь мы предстанем перед Богом, и тогда ты, Мария, будешь королевой Англии – потому что я больше не намерен жениться.

Ей стало очень грустно, и герцог нежно поцеловал ее, а потом сказал:

– Ну, не расстраивайся, дитя мое. Больше мы не будем говорить о том, что произойдет так не скоро. Ведь у нас есть настоящее, не правда ли? Да, мы понесли тяжелые утраты, но давай не забывать, что у меня есть ты, а у тебя – я.

Войдя в классную комнату, Елизавета Вилльерс увидела Марию, сидевшую у окна и готовившую уроки. Мария тотчас закрыла тетрадь и пошла к выходу.

Елизавета чувствовала себя уязвленной. Она понимала, что совершила немало глупостей, но признаваться в этом не собиралась – знала, что Мария все равно будет считать ее своим врагом.

– Сдается мне, – сказала Елизавета, – сейчас ты думаешь о том, что Эдгар умер и ты станешь королевой Англии. Так вот, этого никогда не будет.

– Я вижу, тебе все известно заранее. Послушай, Его Величество еще не просил тебя поступить к нему в качестве советника по особо важным вопросам?

– Ты не будешь королевой. Твой отец снова вступит в брак.

– Нет, в брак он больше никогда не вступит. Елизавета расхохоталась, и Мария молча вышла из комнаты.

Однако слова Елизаветы надолго остались в ее памяти.

Карл был доволен развитием событий. У него появилась любовница, способная угодить самому изощренному знатоку по части женской красоты, – Луиза Керуаль, приехавшая из Франции, чтобы утешить его и примирить с потерей невестки; это ее он приметил в свите своей сестры и еще тогда просил оставить в Англии. Разумеется, он догадывался, что Луи прислал ее для тайной слежки за ним; однако она была уж слишком лакомой приманкой, и даже сами цели ее приезда придавали особую пикантность его отношениям с ней. В начавшейся таким образом интриге Карл рассчитывал на свои силы и полагал, что сумеет оставить ни с чем их обоих – как Луизу, так и Луи. Удобный случай, о котором упоминал документ, подписанный в Дувре, все еще не представился, что ничуть не омрачало настроения прозорливого английского правителя: народ Англии до сих пор пребывал в неведении относительно вероисповедания своего монарха, а деньги из Франции поступали с безукоризненной регулярностью. Да, с его точки зрения, такое положение дел было весьма удовлетворительным.

Между тем со дня смерти герцогини Йоркской прошло больше года, и Яков уже начал испытывать недостаток в домашнем уюте. Порой он с нежностью думал о своей безвременно скончавшейся супруге, припоминал счастливые дни их семейной жизни – и все чаще забывал о накладываемых ею ограничениях. Оглядываясь на свое прошлое, он постепенно пришел к выводу, что не принадлежит к числу мужчин, способных слишком долго мириться с одиночеством. Несколько недель, проведенных в Ричмонде, когда он оправился от болезни и неотлучно находился рядом с детьми, у постели умирающей жены, казались ему лучшим временем в его жизни. Он уже не вспоминал о своих изменах, о ревности его супруги, о семейных разбирательствах и скандалах. В его кабинете висели портреты Анны, сделанные сразу после их свадьбы. Именно такой стала казаться ему Анна год назад в обществе детей и мужа. Как он гордился красотой и сообразительностью Марии! Как умиляла его картавая речь пухленькой Анны! Какие надежды возлагал он на маленького Эдгара! Ах, благословенные денечки – право, благословенные! Но как сможет он вновь насладиться ими, если у него больше не будет супруги?

Однажды он сказал себе, что его брак был самым благополучным из всех, известных в этом мире. А все почему? Потому что он женился по любви. Поэтому даже склоки в его семье и мелкие недоразумения с Анной стоили того, чтобы пережить их.

Если я женюсь снова, думал он, то непременно по любви.

Достоинства Сюзанны Эрмайн, к тому времени носившей титул леди Беллэйзис, он оценил не сразу: Сюзанна не отличалась привлекательностью. Однако нечто в ее манерах однажды напомнило ему о покойной супруге – и вот, чем больше он присматривался к ней, тем больше находил сходства между ними, а потому все чаще представлял ее женщиной, сидящей возле камина в ричмондском дворце, в окружении его детей.

Вскоре он понял, что влюблен, и его решимость никогда не вступать в брак обрела более умеренный характер.

Он принялся ухаживать за Сюзанной. Сначала при дворе не обратили особого внимания на столь значительную перемену в его поведении – не обратили, если не считать двух-трех ехидных замечаний о том, что он поставил перед собой не самую легкую задачу, поскольку Сюзанна слыла одной из наиболее добродетельных матрон высшего английского общества. Карл смотрел на это дело не без цинизма. Все ясно, думал он, Яков остался верен себе. Вечно-то ему неймется, всюду-то он находит сложности. И приспичило же ему выбирать самых некрасивых женщин!

Первое время Сюзанна видела в герцоге Йоркском не более чем просто друга, и в силу своих прошлых убеждений он довольно долго не претендовал ни на что иное. Встречаясь с ней, Яков частенько сетовал на тяжесть понесенной им утраты, а она посвящала его в свои житейские проблемы.

Ее брак был не из благополучных – по причине пристрастия супруга к спиртному.

Яков всей душой сочувствовал ей.

– Что касается меня, – однажды сказал он, – то я испытал в браке величайшее счастье, а потому лучше других понимаю чувства человека, обделенного радостями семейной жизни.

– Я уже думала, что не переживу такого позора, – вздохнула Сюзанна, – как вдруг ко мне приходят какие-то люди и говорят, что он погиб. Убит на дуэли – чем не соучастие в преступлении? Даже здесь нарушил закон… А перед поединком он слишком много выпил, поэтому соперник и убил его. Яков взял ее за руки. Его глаза блестели от слез.

– Должно быть, вы очень страдали!

– О да, и больше всего – оттого что мой супруг был католиком. Увы, моего сына тоже воспитывают в этой религии…

Яков покраснел. Он не желал, чтобы между ними оставались какие-либо недомолвки; нужно было изложить ей все, что ему открылось в результате упорных духовных исканий, – учитывая его положение, она не станет разглашать его тайну.

– Гм… ну, на эту проблему я смотрю так же серьезно, как и вы, – сказал он.

В ответ она заметила, что принадлежит к английской протестантской церкви и ничто на свете не изменит ее убеждений, поскольку в мире есть есть только одно истинное вероисповедание и она никогда не отступится от него.

Яков был полон решимости обратить ее в свою веру, а она его – в свою; но, несмотря на очевидную противоположность этих намерений, религиозные разногласия скорее сближали, чем разделяли их. Мой милый теолог, называл ее Яков; порой она проявляла такую способность к логическому анализу и всевозможным теоретическим построениям, какой позавидовал бы любой английский архиепископ. И тем не менее он собирался разбить все ее доводы – не потому что считал себя непревзойденным знатоком религиозных тонкостей, нет. Просто у него в запасе было одно средство, на которое он очень надеялся. Однажды Сюзанна сказала:

– До меня дошли слухи, которые не могут не тревожить меня. Визиты Вашей Светлости привлекли внимание придворных, и я знаю, что мы с вами стали объектом одной из дворцовых эпиграмм. Не сомневаюсь, за всем этим стоит милорд Рочестер – только он способен на такие мерзости.

Ее расстроенный вид глубоко тронул Якова.

– Даю вам слово, виновники этого злодеяния будут наказаны, – сказал он.

Сюзанна покачала головой.

– Слухам это не помешает, скорее даже будет способствовать. Нет, мы поступим по-другому. Вы не должны так часто посещать мой дом. А во время ваших визитов мы не должны оставаться наедине.

Яков воспротивился. Как так? Не видеть Сюзанну? Не говорить о том, что он про себя называл «наши маленькие таинства»? С таким положением дел он не мог смириться, хотя и признавал, что еще более недопустимо было бы позволить придворным умникам сопоставлять Сюзанну с женщинами легкого поведения, его бывшими любовницами.

Он принял решение. Его первый брак был браком по любви. Почему же второй должен чем-то отличаться от предыдущего?

– Сюзанна, – сказал он, – выходите за меня замуж.

Она опешила. Выйти замуж за брата короля Карла, первого претендента на английский трон? Но это же невозможно! Король и парламент не допустят такого поворота дел. Якова наверняка заставят жениться на какой-нибудь принцессе, благо что государственные интересы Англии выходят далеко за пределы острова.

– Ах, дорогой мой, – пробормотала Сюзанна, – мне очень жаль, но ваше предложение невыполнимо.

– Напротив, очень даже выполнимо, – улыбнулся Яков. – Один раз я уже женился по любви – и мне это понравилось.

– Нет, герцог, такого вольнодумства вам больше не простят. А если уж говорить обо мне, то… видите ли, Яков… словом, я никогда не забуду той великой чести, которую Ваша Светлость оказали мне, но, боюсь, на этом наша дружба заканчивается. Поверьте, я не меньше, чем вы, огорчена данным обстоятельством, но нашим отношениям теперь будут препятствовать очень многие влиятельные люди – тем более если речь зайдет о браке. Думаю, сам король воспротивится ему.

– Однажды мне уже говорили эти слова, но я все-таки добился своего и женился. Клянусь, то же самое произойдет и на этот раз.

Яков нежно поцеловал ее и вернулся к себе во дворец. Там он написал письмо, в котором обещал вступить с ней в брак и которое тотчас же отослал ей; из этого документа он не делал никакого секрета. Он хотел, чтобы придворные злопыхатели зарубили себе на носу: Сюзанна Эрмайн не относится к числу его любовниц – никогда не имела и не будет иметь с ними ничего общего, поскольку в самом ближайшем времени станет его супругой.

Услышав эту новость, король тяжело вздохнул. Затем послал за братом.

Когда тот пришел, Карл всплеснул руками.

– Ах, Яков, ну что это за новые глупости? – с сокрушенным видом воскликнул он. – Неужели ты всерьез думаешь, что человек с твоим положением может жениться на вдове?

– Если речь идет о леди Беллэйзис… Король удивленно поднял бровь.

– Господи, да о ком же еще, если не о ней? Уж не хочешь ли ты сказать, что в Англии есть какие-то другие вдовы, которых ты тоже обещал взять в жены?

– Нет, только ее и больше никого.

Карл театральным жестом провел рукой по лбу и облегченно выдохнул.

– Ну, по крайней мере, только одна. Это хорошо, Яков, потому что у тебя будет не так много поводов расстраиваться, когда я наложу запрет на этот брак. Можешь забыть о нем, все равно у тебя ничего не выйдет.

– Нечто подобное я слышал несколько лет назад.

– Увы, и мы тоже. Между прочим, Яков, лично мне это начинает надоедать. Право, сколько же можно повторяться? В конце концов, что простительно для юнца, каким ты был в Бреде, то недопустимо для взрослого человека, отца двоих детей.

– Как всякий взрослый человек, я могу сам решить…

– Увы, не совсем так, брат мой. Обдумай хорошенько свое положение – если тебе это удастся, из тебя выйдет неплохой правитель нашей замечательной, но непростой страны.

– Я люблю Сюзанну.

– Ну вот, опять ты за свое. Учти, Яков, всякому терпению есть предел. Хочешь, дам тебе один мудрый совет? Ступай к своей леди и скажи, что дашь ей дом и поместье, а в свое время – и подходящий титул. Но только не говори о браке. Уверен, она по достоинству оценит твое благородство.

– После такого предложения? Нет – либо брак, либо ничего.

– В таком случае, ничего – это все, чем ты сможешь отблагодарить свою леди за ее добрые чувства к тебе. Послушай, брат мой, не принимай поспешных решений. При дворе найдется немало хорошеньких женщин, многие из которых с радостью примут и дом, и поместье… и в придачу ко всему этому не потребуют от тебя столь крайних жертв.

– Карл… прошу тебя…

– А я прошу – не проси. Попрошаек у меня и так достаточно. Ступай и как следует подумай о том, что я тебе сказал.

После его ухода Карл вызвал к себе тайных советников. И, когда они собрались, сказал:

– Герцог Йоркский устал от холостяцкой жизни, пора его женить. Найдите ему подходящую невесту и уладьте это дело как можно скорее.

Узнав о решении короля, Сюзанна сочла необходимым порвать всякие отношения с Яковом.

Их последняя встреча состоялась перед отъездом Якова во флот – как раз накануне новой морской войны с Голландией.

– Видимо, в этой жизни мне так и не удастся испытать счастья, – сказала Сюзанна. – Если я выйду за вас замуж, нам обоим придется покинуть страну, а я не хочу быть причиной ваших несчастий. Поэтому мне остается только одно: вспоминать нашу былую дружбу и сожалеть о том, что обстоятельства сложились против нас.

– Дорогая моя, не отчаивайтесь! – воскликнул Яков. – Дайте срок, разобью голландцев – и поборюсь за наше счастье. Вот тогда посмотрим, кто кого!

Сюзанна лишь грустно улыбнулась в ответ – знала, что в войне с братом он не победит.

Тем не менее она попросила разрешения оставить у себя его письменное обещание жениться на ней. Ей хотелось сохранить память о том, как ради нее бросил он вызов целому свету и как добродетельны были их отношения.

Он сказал, что еще появится у нее. На прощание они обнялись. Затем Яков уехал – чтобы одержать победу в битве при Солбее и вернуть английскому флоту отчасти утерянный престиж.

Между тем в Лондоне не переставали думать о браке, необходимом ближайшему родственнику короля Карла.

Единственный родной брат английского короля и прямой наследник британского трона, герцог Йоркский представлял собой одну из самых заманчивых партий в Европе, однако переговоры о его свадьбе вновь и вновь терпели неудачу.

Первый выбор – весьма желательный для французов – пал на госпожу де Гиз, но Яков от нее отказался, сославшись на ее хрупкое телосложение и плохое здоровье, не гарантировавшие ему полноценного потомства. По той же причине не устроила его и мадемуазель де Рей, соотечественница госпожи де Гиз. Эрцгерцогиня Инсбрукская казалась ему идеальной кандидатурой, поскольку была католичкой; на переговоры с ней он послал Генри Мордона, графа Петерборо – своего слугу и близкого друга. К несчастью, перед самым заключением брачного контракта умерла мать эрцгерцогини, и та решила выбрать супруга по собственному вкусу. Ее избранником стал император Леопольд Первый.

Оставались только три приемлемые партии: принцесса Мария-Анна Вюртембергская, принцесса Ньюбургская и Мария-Беатрис, принцесса Моденская. Все три были достаточно хороши собой, однако самой привлекательной казалась четырнадцатилетняя Мария-Беатрис.

Первый визит Петерборо нанес герцогине Ньюбургской, которая сразу же познакомила его со своей дочерью. Он нашел ее прелестной, но несколько полной девушкой – а если такой она была уже сейчас, в пятнадцать лет, то что же с ней могло произойти через десяток-другой годов? Исходя из этих соображений, граф счел ее недостойной его хозяина и без каких-либо объяснений покинул Ньюбург, чем смертельно оскорбил юную леди и ее мать.

Портрет Марии-Беатрис, заблаговременно присланный графу Петерборо, очаровал не только его, но и всех, кто видел изображенную на портрете девушку – смуглую, наделенную поразительной, какой-то даже сверхъестественной красотой. Однако принцессе Моденской еще не исполнилось пятнадцати лет, а потому было решено пригласить в Лондон принцессу Вюртембергскую.

Мария-Анна воспитывалась в одном из парижских монастырей – туда-то и поспешил неугомонный Петерборо. Добившись свидания с принцессой, он без обиняков сказал, что ее руки просит наследник британского трона герцог Йоркский. В силу своего возраста и неопытности, а также из-за строгости монастырской жизни, успевшей наскучить юной принцессе, Мария-Анна не могла скрыть радости, которую ей доставили слова графа. Петерборо вздохнул с облегчением – хотя и не переставал думать о прекрасной смуглянке, казавшейся ему лучшей из всех возможных кандидатур.

Увы, усилиям графа и на сей раз не суждено было увенчаться полным успехом, поскольку на следующий день он получил письмо с требованием немедленно прекратить переговоры с принцессой Вюртембергской.

После встречи с Марией-Анной, согласившейся выйти замуж за герцога, новые распоряжения кабинета министров не могли не ужаснуть его. Оказалось, что любовница короля, Луиза де Керуаль, теперь носившая титул герцогини Портсмутской, подобрала Якову другую партию – младшую дочь герцога д'Эльбье; и хотя король прекрасно понимал желание Луизы устроить при английском дворе одну из своих соотечественниц, он дал согласие на прекращение переговоров, столь удачно начатых графом Петерборо.

Немного позже Карл переменил свое решение: он не часто придерживался обещаний, которые давал своим любовницам, – и тому всегда находились уважительные причины.

Мадемуазель д'Эльбье он счел слишком юной для брака с герцогом Йоркским; еще бы, той не исполнилось и тринадцати лет, а Якову, уже давно зрелому мужчине, требовалась жена, способная в самом ближайшем будущем родить ему сына. Таким образом Луизе Керуаль пришлось забыть о своих планах; однако и возобновить переговоры с Марией-Анной Вюртембергской теперь также не представлялось возможным.

Тем не менее герцог Йоркский все-таки должен был жениться, и для брака оставалась только одна приемлемая кандидатура. Поэтому в Лондоне решили готовить его свадьбу с Марией-Беатрис Моденской.

Увидев портрет Марии-Беатрис, Яков не без благодарности подумал о Сюзанне, отказавшейся стать его супругой.

Когда он показал портрет Карлу, тот сказал, что завидует своему брату, намеревавшемуся жениться на такой красавице.

– Она чем-то напоминает мне Гортензию Манчини, – с ностальгическим вздохом добавил Карл. – Та была самой потрясающей женщиной из всех, каких я когда-либо встречал. Да, тебе повезло, брат мой.

Яков не возражал.

– Вот только возраст, – сказал он. – Она ведь не старше моей Марии.

– А что, тебе не терпится увидеть ее в своей постели? – улыбнулся Карл.

Немного подумав, Яков неопределенно пожал плечами.

– В последнее время я начал тосковать по простому домашнему уюту. Мне хочется видеть ее сидящей у камина, разговаривающей с детьми… Было бы хорошо, если бы она подружилась с Марией и Анной.

Карл еще раз вздохнул.

– Слышу речь, подобающую зрелому мужу, – сказал он. – Меня беспокоит лишь одно обстоятельство: она католичка. Едва ли парламент одобрит этот брак.

– Значит, мы должны уладить наши дела до того, как парламент соберется на следующее заседание.

– Я уже думал об этом, – с лукавой улыбкой произнес Карл.

Он хотел спросить: а как же Сюзанна – в ней что-то изменилось? Но промолчал. Не зря же его называли самым добродушным королем на свете; а кроме того, ему было приятно, что Яков так легко расстался со своими безумными намерениями.

* * *

Генри Мордону, первому груму герцога Йоркского досталась задача, которая пришлась ему по душе. Он направлялся в Италию, откуда должен был привезти во дворец герцога Марию-Беатрис-Анну-Маргариту Исобель, принцессу Моденскую, – и хотя все его предыдущие миссии подобного рода заканчивались неудачей, на этот раз он не сомневался в успехе; он даже втайне наслаждался своей почетной ролью, поскольку видел портрет принцессы и считал юную красавицу идеальной парой для своего хозяина.

Герцога Йоркского граф Петерборо любил всей душой; один из немногих, он предпочитал его Карлу, а поскольку Мария Моденская была такой неотразимой красавицей – если портрет ничего не приукрашивал, – он желал доставить ее на остров в качестве новой герцогини Йоркской.

Перед его отъездом Яков говорил о необходимости поторапливаться. «Брак должен быть заключен до того, как соберется парламент, – не раз напоминал он. – Иначе выяснится, что она католичка, и свадьба не состоится».

Вот почему Петерборо покинул Англию под таким непроницаемым покровом секретности; где бы ни заходил разговор о целях его поездки, он всюду выдавал себя за джентльмена, желающего познакомиться с некоторыми заграничными достопримечательностями.

Когда он добрался до Лиона, его приняли с почестями, достойными богатого английского путешественника, но без тех особых знаков внимания, какие были бы оказаны посланнику герцога Йоркского, направляющемуся в Модену. Он намеревался продолжить путь на следующее утро, с тем чтобы как можно скорее прибыть в Италию.

Он отдыхал в своей комнате, как вдруг в дверь постучали. Извинившись за неурочное вторжение, слуга доложил, что внизу находится гонец. Петерборо попросил провести приезжего к нему в апартаменты: подумал, что привезли почту из Англии. К его удивлению, гость оказался итальянцем. – Вам письмо из Модены, милорд, – сказал он. Петерборо опешил. Откуда автор письма узнал о его маршруте? Кто выдал цель его поездки?

Отпустив гонца, он принялся читать полученную бумагу, однако долго не мог понять смысла написанных на ней слов, поэтому перечитывал несколько раз.

«Герцогиня Моденская узнала о Вашем намерении начать переговоры о браке ее дочери Марии-Беатрис-Анны-Маргариты Исобель и желает уведомить Вас в том, что ее дочь решила удалиться в монастырь и посвятить себя духовной жизни, а потому не сможет принять Ваше предложение. Прошу Вас передать Его Величеству королю Карлу Второму и Его Королевской Светлости герцогу Йоркскому самые искренние заверения в том, что итальянский дом д'Эст высоко ценит оказанную ему честь, однако в браке вынужден отказать». Внизу стояла подпись: «Джованни Нарди, личный секретарь герцогини Моденской».

Петерборо пришел в ярость. Тайна его миссии оказалась раскрыта! Более того – герцогиня Моденская заранее отклонила руку, предложенную ее дочери!

А этот гонец – было ли ему известно содержание письма? Неужели планы герцога Йоркского уже обсуждались в Модене и по всей округе? Неужели эта поездка разделит участь предыдущих?

Петерборо решил не допустить такого исхода событий.

Он снова попросил привести гонца к нему в апартаменты. На этот раз их оказалось трое. Немного подумав, он предложил им освежиться с дороги.

Когда они устроились за столом и выпили по бокалу вина, он сказал:

– Странно, что герцогиня Моденская сочла необходимым написать мне. Я – всего лишь путешественник, интересующийся достопримечательностями Италии.

Разумеется, они не поверили ему; после их ухода он написал Карлу и Якову, чтобы поставить их в известность о случившемся.

Затем, проспав не больше двух часов, он снова пустился в путь и через несколько дней добрался до Модены, где его ждал Джованни Нарди, автор полученной им записки.

– У меня есть для вас письмо герцогини Моденской, – сказал Нарди, – в котором она подтверждает все, о чем я уже имел честь сообщить вам. Герцогиня полагает, что наследнику английского трона не пристало в открытую просить о том, что ему не может быть обещано. Впрочем, не унывайте, друг мой. В семье д'Эст найдутся и другие принцессы, способные заинтересовать герцога Йоркского.

Поблагодарив секретаря герцогини за такую заботу об интересах его страны, Петерборо сказал, что выступает в качестве частного лица, а потому не сможет передать эти сведения в Англию.

Ему вдруг подумалось, что герцогиня, явно не желавшая допускать его к Марии-Беатрис, столь же явно стремится навязать ему другую представительницу своей семьи. Почему? Союз с английским королевским домом был бы блестящим достижением дома д'Эст, этих обедневших герцогов, не владеющих большими землями. Следовательно, еще не все потеряно, размышлял Петерборо. Взвесив все за и против, он решил доставить Марию-Беатрис своему хозяину, как и было оговорено в Лондоне.

Герцогиня Моденская всей душой любила своих детей – четырнадцатилетнюю Марию-Беатрис и ее младшего брата Франческо, оставшихся на попечении герцогини после смерти их отца, прославленного полководца Альфонсо д'Эст. Сама Лаура Мартиноцци – близкие друзья почти никогда не называли ее полным титулом – происходила из менее известной, однако тоже довольно знатной итальянской семьи. Наделенная и умом, и силой воли, достаточными для управления ее небольшим королевством, она так же властно распоряжалась дочерью и сыном, будто в деле их воспитания руководствовалась воинскими навыками своего покойного супруга; ей очень хотелось подготовить детей к трудностям будущей жизни.

Мария-Беатрис тоже любила свою мать – поскольку не могла усомниться в полезности материнских тумаков и затрещин. Если ей по какой-либо причине не удавалось правильно произнести слова вечерней молитвы, она тотчас получала такую оплеуху, что кубарем летела через всю комнату и начисто забывала все, что прилежно учила накануне; когда в постные дни ей давали луковый суп – блюдо, вызывающее у нее отвращение, – она самоотверженно поглощала содержимое ненавистной тарелки, поскольку мать говорила, что именно в этом состоял ее религиозный долг. В раннем детстве она боялась трубочистов – низкорослые, перепачканные в саже, они представлялись ей злыми гоблинами из страшной сказки; узнав об этом, герцогиня долгое время заставляла дочь проходить по пустующим анфиладам дворца, где в одной из комнат ее поджидали спрятавшиеся трубочисты. Увидев девочку, они выбегали из укрытий, а ей полагалось остановиться и спокойным тоном попросить их уступить ей дорогу – чтобы в конце концов научиться преодолевать свои суеверные страхи. Ее младший брат страдал малокровием из-за слишком усердного чтения книг, и врачи советовали ему чаще бывать на свежем воздухе. «Шляться с деревенскими мальчишками? Лучше я потеряю сына, чем выращу недоучку», – отвечала в таких случаях герцогиня.

Столь суровых родителей в Италии было не много – но при всем при том дети уважали и любили ее. Сантименты в их семье не допускались – практиковались лишь строгость и дисциплина; однако большую часть дня герцогиня проводила не где-нибудь, а с Марией-Беатрис и Франческо; она следила за их успеванием, всегда сидела с ними за обеденным столом, и они не представляли своей жизни без нее. Для них она была суровым, но надежным ангелом-хранителем.

Когда Марии-Беатрис исполнилось девять лет, герцогиня решила отдать ее в женский монастырь, на воспитание. В монастыре девочка впервые встретила свою тетю, родившуюся на пятнадцать лет раньше нее и теперь приставленную к ней в качестве наставницы, – с того момента жизнь Марии-Беатрис расцвела новыми красками. Не привыкшую к душевному теплу и ласке, ее приятно удивила отзывчивость тети; она по-прежнему любила и почитала мать, однако не менее сильные чувства испытывала к тете и ее духовным сестрам. Если теперь она допускала какую-нибудь ошибку, никто не бил ее, не порол розгами, не таскал за волосы; ее даже не заставляли есть отвратительный луковый суп – словом, жизнь в монастыре выгодно отличалась от нелегких домашних будней, а потому Мария-Беатрис решила постричься в монахини и никогда не покидать своей гостеприимной обители.

Таково было положение дел, как вдруг однажды утром ее вызвали в герцогский дворец.

Мать приняла ее намного теплее, чем обычно, и Мария-Беатрис поняла, что герцогиня довольна ею.

– Садись, дочь моя, – сказала герцогиня. – У меня есть для тебя новость – я считаю ее превосходной и думаю, что ты согласишься со мной.

– Я слушаю, мадре.

– Герцог Йоркский, вероятно, станет наследником английского трона.

Герцогиня пытливо посмотрела на дочь.

– По-моему, ты все еще не понимаешь меня.

– Мадре, я никогда не слышала ни о герцоге Йоркском, ни об Англии.

– Твое образование оставляет желать лучшего, дочь моя. Чем вы занимаетесь в монастыре?

– Молимся, мадре. Размышляем о смысле жизни. Готовимся предстать…

Герцогиня нетерпеливо замахала руками. Она не отрицала важности религии в жизни человека, но вместе с тем считала, что все уважающие себя люди обязаны иметь хоть какое-то представление о мирских делах. Никогда не слышать об Англии! Не интересоваться политикой! Правильно ли она поступила, отдав девочку в монастырь? Не следовало ли дать ей светское воспитание? Разумеется, на ее религиозное образование грех жаловаться, но вот в остальном…

– Англия – одна из самых могущественных стран мира, – недовольным тоном произнесла герцогиня. – Видно, мне придется проследить за тем, чтобы тебе как следует преподали историю Европы и ее важнейших держав. У английского короля нет ни сына, ни дочери, которые могли бы унаследовать его корону. Но у него есть брат, первый претендент на английский трон. Этот брат – герцог Йоркский… Так вот, герцог просит твоей руки – желает вступить в брак с тобой.

Девочка побледнела.

– Мадре, это невозможно. Я – невеста Господня.

– Дочь моя, твоего мнения здесь не спрашивают.

– Мадре, моя жизнь принадлежит монастырю. Я не смогу без него.

– Мала еще думать о своем будущем. Будешь делать то, что я тебе прикажу.

– Мадре… мысль о браке вызывает у меня отвращение.

– Понимала бы чего! Решение буду принимать я, а не ты. Внезапно девочка взбунтовалась.

– Я не выйду замуж! – закричала она. – Не выйду, не выйду!

В следующее мгновение она разразилась такими рыданиями, что даже герцогиня не могла остановить ее.

Глядя на безукоризненно правильные черты лица своей дочери, она вдруг представила ее, четырнадцатилетнюю, стоящей рядом с герцогом. Годящийся ей в отцы, он не производил впечатления доброго семьянина.

Герцогиня впервые в жизни заколебалась. Она не могла упустить блестящей возможности породниться с английским королевским домом – но уже не желала жертвовать Марией-Беатрис. Никакие почести не стоят таких испытаний, подумала герцогиня.

Она решила привлечь внимание герцога к какой-нибудь другой принцессе из моденской династии – менее хрупкой и более искушенной в мирских делах.

В течение последующих нескольких дней Мария-Беатрис похудела и осунулась. Ее дядя Ринальдо д'Эст каждый вечер обсуждал с матерью все выгоды и особенности предложенного им брака; когда к ним присоединился духовник герцогини отец Гаримбер, все трое сошлись во мнении, что союз с герцогом Йоркским должен быть заключен, однако для этого им необходимо найти ему другую невесту.

– Но ведь он на двадцать пять лет старше ее! – качая головой, сокрушался Ринальдо.

– С годами эта разница станет не такой заметной, – возразила герцогиня. – Да и полюбить маленькую девочку – легче, чем старуху.

– Принцессе не следует вступать в брак, противоречащий ее религиозным убеждениям, – заметил Гаримбер.

– А она и не будет вступать в такой брак, – ответила герцогиня. – Герцог Йоркский – католик.

– Тайный католик, тайный! Нет, не нравится мне все это, – вздохнул Гаримбер, с давних пор оказывавший большое влияние на суждения герцогини Моденской.

В результате этих совещаний было решено пригласить графа Петерборо ко двору, попросить его предложить герцогу другую невесту, а если этот план потерпит неудачу – попробовать уговорить Марию-Беатрис.

Джованни Нарди, личный секретарь герцогини, был послан к графу Петерборо. На сей раз ему поручили доставить графа во дворец герцогини Моденской.

Граф Петерборо с радостью принял приглашение и под завесой величайшей секретности прибыл в моденский дворец. Его немедленно провели в покои герцогини, и та приняла графа со всем надлежащим радушием – хотя и чувствовала себя довольно неловко.

– Присаживайтесь, милорд. Нам предстоит серьезный разговор, – после всех необходимых приветствий сказала она. – Не скрою, мне льстит та огромная честь, которую ваша страна оказала моему дому. Однако я вынуждена вам сообщить, что моя дочь намерена постричься в монахини, а потому не расположена к супружеской жизни.

– Ваша Светлость, принцесса еще очень молода. Вероятно, она не совсем понимает, как много счастья может принести ей этот брак. А с другой стороны – едва ли осознает, с какими тяготами сопряжено слишком долгое пребывание в монастыре.

– Вы правы, милорд. Но девочка очень чувствительна, и я не знаю, как она приспособится к климату страны, расположенной гораздо северней Италии.

– Ваша Светлость, климат в нашей стране умеренный. У нас не бывает палящего зноя и засухи, но от холода мы тоже не страдаем. А кроме того, герцог Йоркский создаст самые благоприятные условия для своей супруги.

– В этом я не сомневаюсь. Но для брака есть и другое препятствие… Мне сказали, что герцог католик – и при этом скрывает свое вероисповедание. Так вот, брак может быть заключен только после того, как он получит благословение Папы Римского.

– Иначе говоря, после благословения все остальные препятствия будут устранены?

Герцогиня замешкалась.

– Как я уже сказала, моей дочери еще далеко до совершеннолетия. Почему бы герцогу не остановить выбор на какой-нибудь другой представительнице нашей семьи?

– Мадам, герцог Йоркский уже остановил свой выбор – на вашей дочери. Этот брак устраивает его больше, чем все остальные.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга; в это время герцогиня думала не о дочери, а о будущем Модены – она поняла, что браку с Марией-Беатрис не будет никакой альтернативы.

– Хорошо, – наконец сказала она. – Полагаю, когда герцог получит благословение Его Святейшества, вопрос о супружестве можно будет уладить к нашему обоюдному удовольствию.

– Я был бы вам весьма признателен, если бы вы позволили мне встретиться с принцессой.

Герцогиня кивнула.

Когда герцогиня привела к графу свою дочь, он не смог скрыть своего восхищения красотой Марии-Беатрис. Она оказалась прекрасна неописуемо – даже прекрасней, чем можно было судить по ее портрету, – и он решил во что бы то ни стало привезти юную красавицу в Лондон, к его хозяину. Ее густые черные волосы плавными волнами ниспадали на плечи, простенькое платье подчеркивало стройность фигурки. И в то же время глаза смотрели настороженно, а потому графу хотелось сказать, что ей нечего бояться, что ее будущий супруг – добрейший из всех мужчин, каких ему доводилось видеть.

Девочка смотрела на него с какой-то враждебностью. Было ясно, что встреча с ним не доставляет ей никакого удовольствия.

– Миледи принцесса, – осторожно приложившись губами к ее маленькой ручке, сказал он, – покорно прошу прощения, если каким-либо образом потревожил ваш покой, но я приехал просить вашей руки для Принца, который всем сердцем любит вас и желает сделать самой счастливой женщиной на свете. От себя добавлю, что этот принц наделен величайшими добродетелями, и если вы согласитесь стать его супругой, то никогда не пожалеете об этом.

Не глядя на мать, девочка быстро проговорила:

– Я благодарна королю Англии и его брату за оказанную мне высокую честь, но все-таки не могу взять в толк, почему их выбор пал на меня, когда вокруг так много принцесс, гораздо более достойных, чем несовершеннолетняя дочь…

– Принцесса, среди них нет ни одной более достойной, чем вы. Она взмахнула рукой – нетерпеливо, не без надменности.

– Подождите, я еще не все сказала. Если меня принуждают отказаться от своих планов и вступить в брак, то я не понимаю, как смогу быть счастлива в нем.

– Ваша Светлость, вы заблуждаетесь. Я лучше других людей знаю своего хозяина, а потому вправе заверить вас в его добром отношении к вам.

– Если вы так хорошо знаете вашего хозяина, то, должно быть, имеете влияние на него. Прошу вас, отговорите его от брака со мной – пусть он найдет себе какую-нибудь другую невесту.

Граф был в отчаянии. А посмотрев на грустное и строгое лицо герцогини – и вовсе приуныл. Эта хрупкая девочка оказалась слишком крепка духом. Сможет ли он привезти ее Якову? Если дело и дальше так пойдет – едва ли. Но он уже успел расписать своему хозяину ее несравненную красоту, подал ему еще несколько портретов юной принцессы. Как же теперь Яков сможет довольствоваться какой-либо другой женщиной?

Беседа закончилась, так и не улучшив настроения графа.

Узнав об отказе Папы благословить герцога Йоркского, Мария-Беатрис воспрянула духом. Она обняла свою семнадцатилетнюю служанку Сенорину Мольцу и сказала, что не была так счастлива с того самого дня, как ей сделали это ужасное предложение.

Искушенная в мирских делах Сенорина не разделяла ее радости. Она видела гостей, в последнее время зачастивших к герцогине, и понимала, что проблемы на этом не кончатся.

Гости говорили о том, какую глупость допустит герцогиня, если упустит возможность заключить союз с одной из величайших держав мира. Ей не уставали напоминать о том, что ее дочь имеет шанс когда-нибудь стать королевой этой страны. Такими предложениями не бросаются, в один голос твердили друзья и знакомые герцогини.

– Они ничего не добьются, особенно – после отказа Его Святейшества, – сказала Мария-Беатрис. – Почему у тебя такой невеселый вид?

– Я молю Бога о том, чтобы они прислушались к мнению Папы Римского, – вздохнула ее подруга.

– Ну, разумеется, они прислушаются – как же иначе? Моя мать всем сердцем предана католической церкви. Каким образом сможет она нарушить желание Его Святейшества?

– А в самом деле – каким образом? – пробормотала Сенорина.

– Вот! Стало быть, не унывай! Видишь, какое у меня хорошее настроение? Мне хочется петь, танцевать, наслаждаться жизнью!

Однако радость Марии-Беатрис была недолгой. Кардинал Барберини, в последнее время сблизившийся с герцогиней, убедил ее в том, что упустить такую блестящую возможность было бы глупостью, которую она никогда не простит себе, а с другой стороны, если брак все-таки заключат, то Папа будет поставлен перед свершившимся фактом, и вот тогда-то герцог Йоркский без труда получит от него требуемое благословение. Ведь в душе герцог – католик, и вполне вероятно, что Его Святейшество сочтет его брак полезным для христианского мира. Кроме того, Мария-Беатрис может оказать такое благотворное влияние на своего супруга, что тот публично провозгласит себя католиком – в таком случае, если Яков однажды взойдет на английский трон, Англия почти тотчас вернется к Риму.

Герцогиня сдалась, и вскоре в Модене решили не ждать папского благословения.

Когда эту новость сообщили Марии-Беатрис, она онемела от ужаса. Служанки Сенорина Мольца и Анна Монтекуколи, как могли, утешали ее. Они вытирали слезы, катившиеся по ее щекам; стоя перед ней на коленях, говорили, что она непременно полюбит Англию и своего супруга; пытались развлечь ее рассказами о беззаботной придворной жизни в английской столице. Бедная Мария-Беатрис их не слушала. Она знала только одно – сердце ее разбито, и ей остается лишь молить Бога о смерти.

Солнечным сентябрьским днем за графом Петерборо, вызвавшимся сыграть роль жениха по поручению, зашли принц Ринальдо и молодой герцог Франческо. Они отвели его в часовню моденского дворца, где граф от имени герцога Йоркского обвенчался с Марией-Беатрис Моденской.

Обряд совершал приходской священник – ни один другой духовный сановник не согласился участвовать в церемонии, состоявшейся без благословения Его Святейшества. Невеста плакала и от усталости едва держалась на ногах. Служанки были готовы в любую минуту подхватить ее – все последние дни Мария-Беатрис отказывалась от пищи, и они боялись, что их юная госпожа упадет в обморок.

Граф злился и недоумевал. Модене была оказана честь, о какой здесь и не помышляли, а эта девчонка вела себя так, словно ее собирались принести в жертву и отдать на растерзание диким зверям. Герцогиня хмурилась, и он опасался, что в самый последний момент что-нибудь помешает заключению брака.

Однако ничего не произошло, церемония закончилась благополучно. Надев кольцо на палец невесты, граф облегченно вздохнул. Теперь он мог готовиться к отъезду домой – чтобы привезти своему хозяину супругу, казавшуюся ему прекраснейшей из всех, какие жили на этом свете.

Услышав новости из Модены, Яков обрадовался. Супруга, наконец-то! И, судя по портретам, – красавица!

При этой мысли его взгляд слегка затуманился. Он увидел детей, которых непременно родит его супруга, – много детей, мальчиков и девочек. С ними он будет проводить досуг. Ему припомнилось время, когда он с Анной и детьми жил в Ричмонде… те месяцы, когда они оба болели и думали, что скоро перейдут в иной мир. Да, опасения Анны оправдались; но он, слава Пресвятой Деве, все-таки восстановил силы. А теперь, благодаря юной моденской красавице, обретет и утраченное семейное счастье. Они будут жить вместе – он, она и их дети. Ах, какое райское, ни с чем не сравнимое наслаждение!

У них обязательно будут сыновья. Безусловно, ему было бы приятно увидеть свою дорогую Марию королевой Англии – из всех его детей она останется самым любимым ребенком; однако гораздо лучше, если у него появится мальчик. Мария поймет, она умная девочка. Тем более что он всегда будет заботиться о ней.

Ему захотелось поделиться своей радостью с дочерьми, и он поспешил в классную комнату, где, к своему удовольствию, не застал никого из посторонних. Мария и Анна сидели за одним столом и рисовали. Его сердце наполнилось нежностью. Какая чудесная пара! Анна – такая умиротворенная, с такими розовыми щечками и блестящими каштановыми локонами; Мария – такая серьезная, стройная, его любимица.

– Ах вы мои дорогие дочурки.

Они подняли головы, и в это мгновение он почувствовал себя счастливейшим из мужчин. Еще бы, иметь невестой юную красавицу – почти такую же юную, как его ненаглядные девочки! О, их будущее и впрямь великолепно!

Они встали, но по такому случаю он пренебрег соблюдением положенных церемоний – положив руки им на плечи, усадил на стулья.

– Мои дорогие девочки, – чуть слышно прошептал он.

– Папа, у тебя сегодня очень счастливый вид, – сказала Мария. – Должно быть, случилось какое-то приятное событие.

– Об этом событии я уже давно хочу сообщить вам. Скоро я привезу вам новую подружку.

Мария потупилась. Ну вот, подумала она, в детской появится еще одна девочка – и может быть, подружится с Елизаветой Вилльерс, а не с ней. Чему же здесь радоваться?

– Тебе она понравится, – продолжал Яков. – И тебе, Анна, тоже.

Анна застенчиво улыбнулась, а герцог добавил:

– Дети мои, у вас будет не просто подруга. Она станет вашей мамой.

– Но ведь наша мама умерла… – начала Мария.

– Увы, увы! Вы до сих пор переживаете ее кончину – уж я-то знаю! Потому и решил привести вам новую. Словом, я женился на очаровательной девушке, а точнее – девочке, ведь она всего на несколько лет старше вас. Вы довольны?

– Ты говорил о подружке, – медленно произнесла Мария. А это – мачеха.

– Да, но вы все равно подружитесь с ней. Ах, дети мои, нас всех ждут счастливые, незабываемые дни. Верьте мне, мои дорогие. Верьте и радуйтесь вместе со мной.

Мария улыбнулась – недоверчиво и в то же время печально. Уже сейчас она смутно подозревала, какие именно перемены произойдут в их жизни.

Итак, формально брак был заключен. Карл и Яков больше ничего не предпринимали: ждали, когда разразится буря.

Ждать пришлось недолго. Через несколько дней аудиенции короля попросил граф Шафтсбьюри.

Карл встретил графа без обычных любезностей и после первых же приветствий осведомился о цели его визита.

– Ваше Величество, – начал граф, – вчера мне сообщили прискорбнейшее известие. Как мне сказали, герцог Йоркский намерен жениться на принцессе Моденской. Прошу вас, Ваше Величество, отговорите его от этой затеи – народ Англии ее не одобрит.

– Вы пришли слишком поздно, милорд. Брак заключен, и герцог Йоркский скоро познакомится со своей супругой.

Шафтсбьюри побледнел.

– Ваше Величество, в таком случае у нас есть только один выход. Мы должны воспрепятствовать консумации этого союза.

– Вы хотите, чтобы я лишил молодоженов такого несравненного удовольствия и тем самым оскорбил двух знатных людей, один из которых приходится мне братом? Я вас правильно понял, граф?

– Ваше Величество, я боюсь реакции остальных английских подданных.

– А вы не бойтесь, граф. Это дело герцога Йоркского, пусть он его и улаживает. Кстати, супруга и тут пригодится ему. Говорят, она очень красива и производит хорошее впечатление на людей, независимо от их подданства.

– Брак, заключенный в католической церкви, не понравится английскому народу, Ваше Величество, – повторил Шафтсбьюри. – Если брак – свершившийся факт, то нельзя ли выслать герцога куда-нибудь подальше от двора?

– Не думаю, что это было бы благородным поступком по отношению к его невесте. Более того, я полагаю, что подобное негостеприимство задело бы честь английской короны, поскольку вместе с юной невестой пострадал бы брат английского короля.

В глазах Карла появилось необычное для него злобное выражение, и Шафтсбьюри поспешил откланяться.

Деревья за окнами ричмондского дворца окутывал густой туман. Он заползал и в покои на втором этаже, где, склонившись над вышивкой, сидела Мария. Скоро ей и другим детям предстояло спуститься во двор, чтобы участвовать в сожжении чучел Гая Фокса и Папы Римского, – наступило пятое ноября, очередная годовщина того дня, когда прадед Марии и его парламент чуть не стали жертвами знаменитого Порохового заговора. С тех пор это событие отмечали каждый год – как говорили, скорее из любви к театральным действам, чем в память по королю Якову Первому.

Рядом с Марией сидела Анна Трелони, а принцесса Анна, как обычно, шепталась в углу с Сарой Дженнингс. Рукоделие Анны уже несколько дней лежало на столе – кропотливая работа была ей не по душе, и младшая дочь герцога Йоркского отлынивала от нее, ссылаясь на близорукость, не позволявшую разглядеть слишком мелкие стежки. Во всех остальных случаях зрение Анны не подавало поводов для беспокойства, а потому в доме над ней посмеивались, но переутруждаться не заставляли.

Елизавета Вилльерс вышивала превосходно, почти как взрослые женщины. Сейчас Елизавета ловко работала иголкой и чему-то улыбалась.

– Вот будет здорово, когда зажгут факелы и бенгальские огни, – наконец сказала она. – На этот раз день Гая Фокса будет не такой, как всегда, – особенный.

– Почему? – спросила Анна Трелони.

– А ты не знаешь?

Елизавета с сочувствием посмотрела на Марию.

– Не понимаю, что в нем может быть особенного, – сказала Трелони.

– Ты вообще многого не понимаешь. Он особенный, потому что у леди Марии и леди Анны теперь появится мачеха.

– Да, – сказала Мария, повернувшись к Анне Трелони. – Она на полтора года старше меня, и папа говорит, что она станет моей подружкой.

– Это мачеха-то? – Елизавета поморщилась. – Не думаю.

– А может быть, она не будет обычной мачехой, – предположила Анна Трелони. – Ведь ей так мало лет. Значит, она почти все время будет проводить с нами.

Елизавета бросила на нее презрительный взгляд.

– Дело не возрасте, а в положении. Мачехи никому не нравятся. Вот почему сегодня будет особенный день Гая Фокса. Я слышала, как утром кричали на улице. Там все повторяли и повторяли: «Мы против Папы! Мы против Папы!» А уж вам-то известно, что это значит.

Мария вздрогнула, и Анна Трелони тотчас попыталась переменить тему.

– В прошлом году пятого ноября один мальчик сгорел заживо, – сказала она. – Умер от ожогов: у него в руках взорвалась ракета.

Елизавета расхохоталась.

– Не иначе, сегодня тоже кто-нибудь сгорит заживо. Я же говорю – они все кричали: «Мы против Папы!» Английскому народу не очень-то нравятся свадьбы, устраиваемые по католическим обрядам.

– Чушь! – воскликнула Мария. – Болтаешь – сама не знаешь о чем.

Анна Трелони улыбнулась, а Елизавета нахмурилась и вновь склонилась над вышивкой. Мария вздохнула. Ей было приятно думать о том, что она может рассчитывать на свою подругу Анну.

Брак по доверенности был заключен тринадцатого сентября, однако лишь двадцать первого ноября юная невеста ступила на дуврскую пристань. Подавленная и опустошенная, Мария-Беатрис делала все возможное, чтобы оттянуть этот день. Ее мать сказала, что она вышла замуж и уже не могла изменить свою судьбу; следовательно, ей предстояло смириться с необходимостью переселиться в Англию и стать достойной герцогиней Йоркской. Девочка рыдала с утра до вечера, почти ничего не ела; в результате ее здоровье пошатнулось, и, чтобы хоть как-то поддержать дочь, герцогиня согласилась сопровождать ее в пути. Это решение отчасти утешило Марию-Беатрис, а когда она узнала, что с ней в качестве личных служанок поедут синьорина Мольца, синьора де Монтекуколи и синьорина Турени, ее настроение немного улучшилось. Однако именно в это время она впервые начала задумываться о смысле перемен, произошедших в ее жизни: ей велели покинуть родной дом и жить в чужой стране; она должна была навсегда проститься с братом, до сих пор росшим вместе с ней; в скором будущем ей предстояло расстаться и с матерью – разумеется, та не могла задерживаться в Англии; и, хуже всего, она выходила замуж за немолодого мужчину, в прошлом предпочитавшего иметь дело с любовницами, а не с предыдущей супругой. Ее ужасала мысль о физической близости с ним.

В отчаянии она молила Бога о том, чтобы произошло какое-нибудь непредвиденное событие, пусть даже катастрофа – ей казалось, что она будет благодарить судьбу за любое испытание, лишь бы оно помешало ее отъезду в Англию.

Тем не менее приготовления шли полным ходом, и, наконец, настал день прощания с родным домом. Ехать предстояло через Францию. Утром ее разбудила Анна Монтекуколи, затем пришли другие служанки и уже стали одевать девочку в дорогу, как вдруг заметили нездоровый румянец на ее щеках. Через какое-то время у Марии-Беатрис поднялась температура, а еще позже она начала бредить. Девочка заболела, и ее самочувствие встревожило всех домочадцев. Герцогиня день и ночь проводила возле нее – сидя рядом с постелью дочери, она горько жалела о том, что заставила ее согласиться на брак с герцогом Йоркским. Однако дело было сделано: Мария-Беатрис состояла в браке с братом английского короля, и теперь только смерть могла бы помешать ее отъезду в чужую страну. Лишь через две недели девочка встала на ноги, и тогда Луи Четырнадцатый пригласил ее отдохнуть и восстановить здоровье при французском дворе. Это предложение и в самом деле прибавило сил юной принцессе, поскольку оно означало еще одну задержку перед отплытием на остров.

Встретив новоиспеченную супругу герцога Йоркского в Париже, Луи поразился необыкновенной красоте Марии-Беатрис и устроил в ее честь несколько пышных приемов, следовавших один за другим; на балах и церемониях он говорил, что с удовольствием оставил бы ее при себе. Эти комплименты она слушала с унылым видом – сознавая неотвратимость события, уготованного ей судьбой.

Глядя на удаляющийся французский берег, Мария-Беатрис вновь заплакала; в какой-то миг она взмолила Бога о шторме и кораблекрушении, но затем подумала о других людях, которые утонут вместе с ней, и испугалась своих мыслей. Нет, такого исхода она не хотела. Ей требовался такой шторм, который унес бы только одну жизнь – ее собственную.

Едва ли какая-нибудь другая невеста испытывала подобные чувства, пускаясь в плавание, к нетерпеливо ожидавшему ее жениху.

Вскоре поднялся ветер, но судьба и тут смеялась над ней – он лишь увеличил скорость корабля, стремительно понесшегося к Дувру.

Герцог Йоркский ждал ее на берегу – супруг, которого она никогда прежде не видела. Он оказался немолодым мужчиной – пожилым, подумала она, – с бледным лицом и мелкими морщинами вокруг глаз; в своем воображении она представляла его злым и уродливым, и именно таким он показался ей. Он взял Марию-Беатрис за руку, а затем обнял ее. Она попыталась улыбнуться, но это ей не удалось. Выпустив ее из объятий, он сказал:

– А ведь ты и впрямь красива… даже красивей, чем в отзывах моих слуг.

Его глаза жадно уставились на ее очаровательное личико.

– Ну, моя юная супруга, – добавил он, – в этой стране тебе предстоит изведать величайшие наслаждения. У нас будет самая счастливая семья из всех, какие только есть в мире.

Она оглянулась на слуг герцога; среди них стояли ее мать и граф Петерборо, которого она считала своим кровным врагом – ей казалось, что если бы не его настойчивость, ее брак никогда бы не состоялся.

Путей к отступлению не было. Ее дом и монастырь остались в Италии, далеко за морем. Она чувствовала желание супруга обладать ею – и знала, что вскоре наступит черед еще одного свадебного обряда, и тогда уже никто не будет исполнять роль жениха по доверенности; что он, ее жених, желает ее не меньше, чем она ужасается мысли о физической близости с ним.

Он снова взял ее руку и сжал так крепко, будто хотел сказать, что она не сможет убежать от него. Она задрожала – ей подумалось, что предстоящая консумация, о которой она почти ничего не знала, окажется еще более отвратительным событием, чем представлялось ей прежде.

Он прошептал:

– Ты счастлива, дорогая?

Мария-Беатрис была слишком молода, чтобы скрывать свои чувства.

– Нет, – ответила она.

Он оторопел, но в следующую секунду опомнился и ласковым тоном произнес:

– Ах, ты еще совсем маленькая. Пойми, дорогая, тебе нечего бояться. Я сделаю все, что в моих силах, лишь бы ты была счастлива.

– В таком случае, отправьте меня домой.

Эти слова услышали все, кто стоял рядом. Мать нахмурилась, но Мария не чувствовала за собой вины. Ее с раннего детства учили говорить правду.

Яков напряженно улыбнулся.

– Моя юная невеста, – сказал он, – я не вижу ничего странного в том, что ты испытываешь некоторую ностальгию по своей родине. Это ничего… это пройдет. Скоро ты поймешь, что твой дом – здесь, в Англии.

* * *

На следующий день был совершен свадебный обряд по обычаям английской протестантской церкви; к кольцу с бриллиантом, сверкавшему на безымянном пальце Марии-Беатрис, прибавился золотой перстень с крупным рубином, который Яков надел ей во время церемонии.

Герцог Йоркский изо всех сил старался успокоить ее: за праздничным столом он сидел рядом с ней и выражал обеспокоенность ее плохим аппетитом; утешал ее и не уставал повторять, что ей не нужно ничего бояться. Она горько плакала и всем своим видом давала понять, что, несмотря на свою доброту и отзывчивость, это он вырвал ее из семьи и вынуждает вести жизнь, не вызывающую у нее ничего, кроме отвращения.

Опытный любовник, Яков делал все возможное, чтобы заставить супругу забыть о смущении, простительном для девушки ее возраста.

Он говорил ей об их общей потребности иметь детей – сына, как пояснил он, ибо когда-нибудь тот сможет стать королем Англии; по этой-то причине они и вступили в брак. Он не сомневался в ее желании исполнить свой супружеский и гражданский долг.

Очутившись на брачном ложе, Мария-Беатрис задрожала всем телом. Когда ей показалось, что супруг заснул, она принялась молить Бога о том, чтобы эта ночь никогда больше не повторилась. Она не знала, что он лежал с отрытыми глазами, вспоминал о страсти, изведанной им с Анной Хайд – еще до их официального брака, – и задавался вопросом о возможности супружеского счастья для него и этой девочки, годящейся ему в дочери, но не в жены.

Его невеста казалась ему самой красивой девушкой в мире. Что и говорить, Анне Хайд было далеко до нее. И все же – ах, какой жалкой пародией на его первый брак оказалась первая ночь с этой малолетней итальянкой! Он даже подозревал, что она испытывала отвращение от близости с ним и проклинала ею за свою утраченную девственность. С ней он чувствовал себя каким-то насильником, а не законным мужем.

Об этом ли он мечтал, готовясь к новой супружеской жизни?

Из Дувра они поехали в Лондон. На всем пути, где бы ни появлялся их свадебный кортеж, люди выходили из домов и выстраивались вдоль дороги, чтобы получше разглядеть итальянскую невесту герцога Йоркского. Ее рассматривали с любопытством, восхищением и недоверием. Как-никак она была католичкой – вот почему за ее спиной иногда слышались негромкие возгласы: «Мы против Папы!»

Герцог ехал рядом ней. Гордясь ее красотой и видя, с каким изяществом она принимала поздравления его будущих подданных, он немного воспрянул духом. Ему не хотелось вспоминать о ночах, проведенных с ней, и он не без удовольствия подумывал о своих прошлых любовницах. Вот кто умел по достоинству оценить его искушенность в любви. А с другой стороны, ни один мужчина не в силах посвящать весь свой досуг женщине, не получающей удовлетворения от физической близости с ним. Разумеется, со временем Мария-Беатрис поведет себя по-другому – а когда это произойдет, когда она с должным рвением отнесется к своим супружеским обязанностям, вот тогда и наступит начало той идеальной семейной жизни, о которой он так долго мечтал.

Наконец они прибыли в Лондон. На набережной Грейвсенд в тот день собрались сотни и сотни горожан. Под их аплодисменты герцог подал руку юной герцогине Йоркской и помог ей подняться на борт расписанной золотом и украшенной хвоей барки.

Яков по мере сил и терпения скрывал разочарование, постигшее его после нескольких ночей с новой женой. Стоя на палубе, он велел музыкантам играть самые мелодичные английские баллады, а затем сказал супруге, что ниже по реке их встретит королевский корабль, на котором наверняка будет находиться его брат.

– Думаю, король пожелает лично приветствовать тебя, – добавил он.

Заметив испуг в глазах Марии-Беатрис, Яков невесело улыбнулся. Вероятно, репутация Карла была ей хорошо известна, и она ожидала, что король произведет на нее такое же отталкивающее впечатление, какое произвел герцог Йоркский. Яков надеялся на то, что с Карлом она поведет себя менее непосредственно, чем с супругом, – и при этом понимал, что Карл сумеет выпутаться из любой неловкой ситуации.

– Не бойся его, – сказал он. – Король слывет добрым человеком, он тебе понравится.

Мария-Беатрис не ответила, и он подумал, что она была бы еще красивей, если бы хоть раз улыбнулась.

Барка поплыла вниз по реке; в городе звонили колокола, с берегов доносились ликующие крики – всюду поздравляли молодых, желали им много лет счастливой жизни. Яков вновь обратил внимание на изящество и непринужденность, с которыми его супруга принимала приветствия английских подданных.

Наконец за поворотом показался королевский корабль. Через несколько минут к барке пристала лодка с гонцом, вручившим герцогу письмо Его Величества. Король изъявлял желание видеть своего брата и его юную супругу.

Яков вновь заметил испуг на лице Марии-Беатрис и вновь попытался успокоить ее. Он уже и сам побаивался того мгновения, когда она предстанет перед английским монархом – человеком, чья репутация была известна всей Европе, а число любовниц казалось таким огромным, что лишь благодаря их многочисленности он не попадал под их влияние.

Бедная Мария-Беатрис! Вот куда она угодила, едва покинув стены своего тихого и уютного монастыря.

Карл стоял на палубе и махал им кружевным платком. Яков взял супругу за руку и помог подняться по узкому трапу.

Очутившись на корабле, Мария-Беатрис хотела встать на колени, но Карл тотчас подхватил ее на руки и поднял над собой. Его глаза сияли от восторга.

Едва ли какой-нибудь другой мужчина сумел бы с большей естественностью избежать долгих и ненужных церемоний приветствия своей невестки.

– Вот она, моя новая сестренка! – воскликнул он. – И какая прелестная! Вижу, в Европе мои подданные считаются не самыми плохими женихами.

Он бросил взгляд на Якова; его глаза сказали: «Везет же тебе, дьявол. Хотел бы я оказаться на твоем месте».

Мария-Беатрис не могла не удивиться перемене, которую претерпели ее чувства. Поднимаясь на борт, она была готова возненавидеть этого мужчину, боялась неосторожным словом или жестом выдать свое враждебное отношение к нему. А вместо этого – улыбнулась, с удовольствием позволила взять себя за руку и повести на капитанский мостик, откуда открывался великолепный вид на набережные Темзы и пестрые толпы людей, собравшихся на берегу.

– Ну вот, дорогая моя, – произнес он тем ласковым голосом, который обычно приберегал для самых привлекательных женщин. – Ты еще совсем ребенок, а тебя увезли за тридевять земель от родного дома. Что и говорить, тяжелое испытание. Я тебя понимаю, потому что, когда я был маленький, меня тоже заставили покинуть родину… хотя мой отъезд был вызван совсем другими обстоятельствами. Но все равно, я знаю, что такое тоска по родному дому… ее нужно пережить, чтобы понимать, какая это мука. Да… А теперь давай-ка присядем, и ты расскажешь мне о земле, откуда ты приехала. Я хорошо знаю твою маму и помню, как она убивалась, когда погиб твой отец. Мне известно, каких трудов ей стоило растить тебя и твоего брата. Кстати, как ты относишься к ней? Немного строга, да? Луковый суп и все такое? Наслышан, наслышан о ее правилах. Но не беспокойся, сестренка, мы не станем заставлять тебя есть этот противный луковый суп.

Мария-Беатрис снова улыбнулась, и Яков изумленно уставился на них. Каким образом Карлу удалось так быстро добиться ее расположения? В чем заключалась таинственная сила его обаяния?

Яков не мог ответить на эти вопросы. Он знал только то, что со времени встречи с Карлом Мария-Беатрис отчасти примирилась со своим браком и чувствовала себя не такой несчастной, как прежде.

Когда свадебный кортеж прибыл в Уайтхолл, король представил Марию-Беатрис своей супруге.

Екатерина встретила ее приветливо. Впрочем, юная итальянка и не ожидала иного приема, поскольку ее мать говорила, что английская королева почитает католическую церковь, а потому захочет подружиться с единоверкой.

– Не сомневаюсь, у нас с тобой будет много общего, – сказала Екатерина.

В голосе королевы прозвучала плохо скрытая грусть. Екатерина пыталась себе представить, как эта юная и, судя по всему, одухотворенная девочка отнесется к изменам своего мужа. Сама Екатерина вдоволь хлебнула горя и унижений – насмотрелась на шалости английского короля. Поэтому теперь ей хотелось думать, что Мария-Беатрис не станет слишком переживать из-за порядков, установленных при дворе.

– Мы непременно будем проводить время вместе, – добавила Екатерина. – Что касается меня, то я постараюсь помочь тебе… по крайней мере, советом.

Мария-Беатрис поблагодарила ее и перевела взгляд на двух девочек, как раз отделившихся от королевской свиты.

Это были ее падчерицы, принцесса Мария и принцесса Анна. Обе немного уступали ей в возрасте. Высокая и стройная Мария выглядела лет на одиннадцать. Держалась она с достоинством, но Мария-Беатрис почувствовала ее напряженность – и сразу поймала себя на мысли, что хотела бы подружиться с ней. Юная итальянка тоже ощущала какую-то неловкость, и это сближало их.

– Папа говорит, что ты будешь нам как сестра – во всяком случае вначале, – сказала Мария. – Но, по-моему, ты – наша новая мама, а не сестра.

– Я бы согласилась быть кем угодно, лишь бы чаще видеться с вами, – ответила Мария-Беатрис.

Анна застенчиво улыбнулась. Было видно, что Мария-Беатрис пришлась ей по душе.

Карл дружески похлопал Якова по плечу.

– Полагаю, ты уже пользуешься преимуществами своего нового положения? – с улыбкой спросил он.

Яков нахмурился.

– Чудесное создание, – пробормотал он. – Вот только уж очень юное.

– Брат мой, правильно ли я тебя понял? Гм… Не часто мужчины жалуются на молодость своих жен и любовниц!

– Она еще совсем ребенок. И, судя по всему, ее воспитывали так, словно хотели сделать из нее весталку – свою девственность она возводит в какой-то культ.

– Ну, надеюсь, в твоем доме она скоро забудет о таких глупостях.

Яков промолчал, и король добавил:

– Твои недруги открыто говорят, что ты должен покинуть двор – поскольку вступил в брак с католичкой. Как ты отнесешься к предложению провести какое-то время в Ричмонде или где-нибудь еще?

– Мое место при дворе.

– Я тоже так думаю, – кивнул Карл. – Впрочем, верно и другое. Сдается мне, если бы ты с такой же ловкостью обхаживал законную супругу, с какой навлекаешь неприятности на свою голову, твоя новая жена уже давно бы уразумела, что быть весталкой ничуть не заманчивей, чем стать герцогиней Йоркской.

– Я не покину двор.

– Как я уже сказал, у меня нет никакого желания нарушать твои планы, брат мой. Но дело в том, что тобой недоволен народ Англии. Ты открыто склоняешься к папской религии, а люди этой страны не питают особого почтения к римской церкви.

– Что я должен делать?

Карл пожал плечами. В душе он и сам придерживался католической веры – даже заключил с Луи Четырнадцатым сделку, имевшую целью возвращение Англии в лоно католицизма, – однако относился к вопросам религии осторожно, не разглашая своих тайных пристрастий. Почему же Яков не мог поступать подобным образом?

– Соблюдай меры предосторожности, брат мой. Оставайся при дворе и оказывай знаки почтения своей новой супруге. Пусть каждый мужчина поймет, что ты знаешь, как он завидует тебе, обладателю такого сокровища. Исполняй свой супружеский долг. Люди должны прийти к мысли о том, что твоя юная жена не только католичка, но и женщина, способная стать матерью. Действуй, Яков, действуй. И, пожалуй, еще один совет. Избавься от ее матери.

– Мария-Беатрис совсем затоскует без нее. Карл проницательно улыбнулся.

– Видишь ли, Яков, если юная принцесса приезжает в чужую страну, а до этого… ну, скажем, проявляет некоторое упрямство… я полагаю, в таком случае она изменится не раньше, чем ее перестанут окружать родственники – люди, под чьим влиянием она выросла. Эта пожилая леди уже одним своим присутствием напоминает несчастной девочке обо всем, что она оставила в своем захудалом монастыре. В общем, избавься от ее матери, и через несколько дней она начнет привыкать к нашему образу жизни. Ей попросту некуда будет деться – Уайтхолл это не храм Весты, для монашек здесь нет подходящих условий.

Яков задумался. Карл, в первую же встречу очаровавший Марию-Беатрис, умевший выпутываться из самых затруднительных положений, успешно скрывавший свои католические пристрастия и заключивший с французским королем договор, который мог стоить ему трона, если не жизни, – уж он-то знает, как следует поступать в данном случае.

Исполнилось ровно шесть недель со дня прибытия Марии-Беатрис в Англию. Прошли рождественские праздники – своей экстравагантной красотой они поразили юную итальянку. Кроме того, она удивилась одному неожиданному открытию. Оказывается, ее обаятельный деверь вовсе не проводил ночи с королевой, как ему полагалось по законам брака. Попутно выяснилось, что к супружеской верности в этой непостижимой стране относятся скорей с сочувствием, чем с уважением. Причем, странное обстоятельство: общества супруга королева добивалась с таким же рвением, с каким Мария-Беатрис пыталась избавиться от него. При дворе царили веселье и всеобщий разгул; нравы здесь были самые разнузданные. И все же она не могла не признать некоторой известной привлекательности за законодателем этой беспутной жизни – королем Карлом. В какой-то степени он даже заставил ее примириться с обычаями английского двора.

Узнав о скором отъезде своей матери, она горько заплакала.

Герцогиня Лаура как могла утешала ее; говорила, что не имеет права надолго оставлять без присмотра Модену и молодого герцога Франческо. Она и так совершила беспрецедентный поступок, приехав в Англию вместе со своей любимой дочерью; теперь ей необходимо вернуться в Италию.

– Я умру, не вынесу разлуки, – прошептала Мария-Беатрис.

– Ну что ты, дорогая. У тебя здесь много друзей. И, между прочим, твой супруг очень хорошо относится к тебе.

Мария-Беатрис вздрогнула. Герцог Йоркский и вправду был добрым человеком. Вот только по ночам… Пожалуй, если бы в природе не существовало такого времени суток, она бы с большим удовольствием проводила досуг в обществе своего супруга.

– Если ты уедешь, – сказала она, – мое сердце будет навсегда разбито.

– Какой вздор, – поморщилась герцогиня и тотчас отвернулась к окну.

Она не желала показывать, насколько встревожили ее слова дочери.

После отъезда герцогини Мария-Беатрис впала в глубокую меланхолию, и Яков уже подумывал – а не предоставить ли ее на несколько дней заботам итальянских служанок? Ему было неприятно сознавать, что его присутствие расстраивает ее не меньше, чем разлука с матерью.

В начале января Мария-Беатрис сказала ему:

– Когда я начну готовиться к рождению ребенка, у нас отпадет необходимость ночевать в одной комнате.

Яков грустно посмотрел на нее.

– Хорошо, – вздохнул он. – Все будет так, как ты пожелаешь.

Служанки уложили ее в постель. Как всегда по вечерам, она дрожала. Вот и все, скоро он будет здесь. Она боялась всего этого – его прихода, исчезновения служанок, задувания свечей.

Он опаздывал. Служанки, перешептывавшиеся в углу, этого не замечали, но она сразу обратила внимание. Слава Богу, подумала она, хоть какая-то передышка перед моими мучениями.

Служанки все шептались и шептались – а он все не появлялся.

– Его Светлость задерживается, – наконец сказала Анна. Мария-Беатрис кивнула.

– Да, вы можете идти. Скоро он будет здесь.

Они вышли, а она осталась лежать в постели, с дрожью прислушиваясь к шагам за дверью.

Все было тихо – только потрескивали свечи да ветер завывал за окном.

Мария-Беатрис прождала не меньше часа, затем заснула, а утром, проснувшись, увидела рядом с собой взбитую подушку, ровно постеленное одеяло – и поняла, что он так и не приходил.

Она села на постели, расправила локоны и сладко потянулась.

Если бы все ночи проходили так же спокойно, как эта – разве не примирилась бы она с жизнью при дворе английского короля? Наряды здесь были роскошные, пиры и увеселения – тоже. И король не уставал повторять, что она стала самой видной дамой при его дворе.

Странное дело! Ее мать уехала, и она осталась совсем одна в этой чужой стране; но вот, избавленная от необходимости исполнять супружеский долг, она чувствовала себя почти счастливой, хотя еще недавно не могла поверить в подобный исход событий.

Не пришел он и на следующую ночь. А через день она узнала – почему.

О причине его отсутствия поведала Анна. Лучше других служанок понимавшая образ мыслей своей госпожи, она решила не утаивать того, что стало известно ей.

– Он проводит ночи с любовницей, – сказала Анна. – Думаю, теперь он не будет досаждать вам своими визитами. Эта женщина еще до брака была с ним в амурных отношениях, и, говорят, он по-прежнему предан ей.

– Любовница? – опешила Мария-Беатрис. – Но ведь теперь у него есть жена!

– Ваш брак был угоден государству, а не ему. Отныне он всегда будет спать с любовницами. Как и его брат, уже давно забывший дорогу в спальню королевы.

– Тогда все понятно, – бесцветным голосом произнесла Мария-Беатрис.

– Вы довольны, моя госпожа? – спросила Анна.

– Я скажу ему, что мне не очень-то приятно знать о его связи с этой женщиной.

Анна удивленно вытаращила глаза.

– В таком случае, кое-что непонятно мне. Неужели вы не видите всех преимуществ этого положения? Покуда он с ней, вы свободны.

– О да, – спохватилась Мария-Беатрис, – и за это премного благодарна ему.

– Ну, а если вы желаете избавиться от его домогательств, то кто же здесь вам поможет, как не его любовница?

– Да, конечно, – вздохнула юная герцогиня. – Разумеется, ты права.

Настала ночь, служанки задули свечи и ушли. Она ждала его – ждала и злилась. Вот уже пятые сутки он не появлялся в ее покоях.

Беременной она себя не чувствовала. Следовательно, у него тоже не было повода для таких мыслей. И все же он по-прежнему проводил ночи с любовницей.

В конце концов это было просто унизительно. Ее, принцессу, предпочли какой-то другой женщине! Мало того, она состояла в законном браке с ним. А как он притворялся, будто рад видеть ее, приплывшую к нему из-за моря!.. Словно и не знал, что граф Петерборо исчерпал все запасы красноречия, уговаривая ее мать выдать дочь за него замуж.

А теперь ею откровенно пренебрегали – из-за кого? Из-за любовницы!

Но вот… не его ли шаги послышались в коридоре? Все-таки пришел… Она села на постели, сложила руки на груди и замерла в напряженном ожидании.

Нет, это не он – просто кто-то прошел за дверью. Она уставилась в темный угол спальни. Поняла, что и сегодня будет спать одна.

Мария-Беатрис попробовала представить себе женщину, с которой он остался. Какая она? Наверняка красавица. Как и все любовницы. Ведь мужчины ходят к ним отнюдь не ради исполнения супружеского долга. И ради них они покидают своих законных жен… в темноте, в одиночестве.

Вот оно, слово – одиночество! Ей здесь одиноко.

Она снова легла и заплакала. А вдруг он придет и застанет ее в слезах? Тогда он скажет: не бойся, маленькая, я сейчас уйду, если это тебе угодно.

Он будет доволен – потому что ему приятнее быть с любовницей, чем исполнять свой супружеский долг. Но долг – это святая обязанность! А если ею пренебрегают пятую ночь подряд?

Мария-Беатрис стиснула зубы и ударила кулаком по соседней подушке.

Затем уткнулась лицом в ладони и громко зарыдала. Ее поразило только что сделанное открытие. Она хотела Якова.