Лежа в кровати, вокруг которой были задернуты изысканные занавеси, Томас Уолси чувствовал себя отгороженным от мира вместе с госпожой Винтер.

Он был с ней откровеннее, чем с кем-либо еще, потому что полностью ей доверял. Эти разговоры с ней доставляли ему особое наслаждение из-за его гордыни — той неотъемлемой части его натуры, которая в какой-то степени побуждала его подыматься наверх, к власти, и которой, он знал, ему нужно постоянно остерегаться, потому что точно также, как она заставила его совершить этот головокружительный взлет, она могла и привести его к краху. Он должен прятать от остального мира свою гениальность, то, как он всегда на один шаг опережал других, как всегда знал, что может случиться и что нужно выждать... терпеливо, приготовившись прыгнуть на нужное место на полсекунды раньше, чем другие заметят этот прыжок, так что создавалась видимость, что он всегда занимал это устойчивое положение.

Только его Жаворонок знала, как он умен, только с ней он мог быть откровенен.

Они оба были печальны, потому что теперь он стал реже приходить в этот маленький домик.

— Государственные дела, дорогая,— бормотал он в хорошенькое ушко, а она вздыхала и теснее прижималась к нему; выслушивая рассказы о его гениальности, она все же страстно хотела, чтобы он был обыкновенным человеком, таким, как живущие по соседству купцы.

До этого они хорошо поели и выпили. Стол в этом доме был еще обильнее, чем в предыдущем году; жена и дети одевались еще богаче прежнего. Он поговорил с детьми, выслушал отчет об их успехах и отпустил их. Потом привел госпожу Винтер в эту спальню, где они занимались любовью.

Теперь настало время для разговоров, поэтому он расслабился и говорил обо всем, что было у него на уме.

— Но когда ты станешь Папой, Томас, как я тогда смогу с тобой видеться?

— Ну, тогда это будет легче, любовь моя,— сказал он ей.— Папа Римский всемогущ. Ему не нужно, как епископу, бороться с мелкими врагами. У Родриго Борджиа, который был Папой Александром Шестым, любовница жила по соседству с Ватиканом, дети жили вместе с ним и никто не осмеливался сказать ему, что этого не следует делать... за исключением тех, кто жил далеко оттуда. У Папы такая же огромная власть, как у короля. Не бойся. Когда я стану Папой, нам будет легче.

— Тогда, Томас, как бы я хотела чтобы ты был Папой!

— Ты слишком спешишь. Еще нужно пройти так много ступенек, скажу я тебе, от наставника до моего нынешнего положения, отсюда до... Любовь моя, у меня для тебя новость. Я слышал, что должен получить кардинальскую шапку из Рима.

— Томас! Теперь тебя станут называть кардиналом Уолси. В его голосе она услышала исступленный восторг.

— Кардинальская шапка! — прошептал он.— Когда ее мне привезут, я устрою пышную церемонию, чтобы все знали, что у нас в Англии есть, наконец, кардинал. Для Англии это много значит. Кардинал Уолси! Тогда останется всего один шаг, любовь моя. На следующем конклаве... почему бы не избрать английского кардинала Папой и не увенчать его папской тиарой?

— Ты это сделаешь, Томас. Разве ты не добивался всего, что хотел?

— Не совсем. Иначе со мной была бы моя семья.

— Но ты же священник, Томас! Разве это возможно?

— Я этого добьюсь. Не сомневайся. Она и не сомневалась.

— Ты не такой как все другие,— сказала она.— Удивляюсь, что этого не видит весь мир.

— Увидят. А сейчас я расскажу тебе о новом доме, который я купил.

— Новый дом! Для нас, Томас?

— Нет,— печально произнес Уолси,— для себя. Там я буду принимать короля; но когда-нибудь он, быть может, станет и твоим домом... твоим и детей.

— Расскажи мне о доме, Томас.

— Он на берегу Темзы, за Ричмондом. Поместье Хэмптон. Это красивое место и принадлежит Рыцарям Святого Иоанна Иерусалимского. Я выкупил у них аренду дома и теперь собираюсь переделать его по-своему, так как мне не нравится, как он стоит. Я построю там дворец, это будет огромный дворец, дорогая моя... который можно будет сравнить с королевскими дворцами — чтобы весь мир знал, что если я пожелаю иметь дворец, у меня есть средства его построить.

— Пройдет какое-то время прежде чем этот дворец построят по твоему желанию.

— Нет. Я заставлю их усердно работать на меня, дорогая. Я задам эту работу самым видным членам союза свободных каменщиков. Кто же теперь осмелится вызвать неудовольствие кардинала Уолси? Я решил, что у дворца будет пять дворов, вокруг которых будут построены апартаменты. Говорю тебе, они будут достойны самого короля.

— А король об этом знает, Томас? Ну, что он скажет, если подданный построит дворец не хуже его собственного?

— Он знает и проявляет большой интерес. Я хорошо знаю нашего короля, дорогая. Ему не нравится, когда некоторые дворяне, имеющие безрассудство воображать, что в их жилах более королевская кровь чем у Тюдоров, выставляют напоказ свое богатство, но совсем по-другому он относится к тому, кого, по его мнению, он вывел из безвестности. Во дворце Хэмптон-Корт, любовь моя, он увидит отражение своей собственной власти. Поэтому я говорю с ним о дворце, и он считает, что я следую его советам. Но, знаешь, это он всегда следует моим.

Уолси начал смеяться, но госпожа Винтер слегка вздрогнула, и когда он спросил, что ее беспокоит, ответила:

— Ты поднялся так высоко, Томас, так опасно высоко.

— И ты думаешь: чем выше поднялся, с тем большей высоты и упадет? Не бойся, Жаворонок мой, я достаточно твердо стою на ногах, чтобы оставаться на такой опасной высоте.

— Боюсь, ты можешь взлететь так высоко, что забудешь о нас — обо мне и детях.

— Никогда. Увидишь, что я сделаю для нашего сына... для всех вас. Помни, мое благосостояние принадлежит вам.

— И скоро ты опять покинешь Англию и поедешь во Францию.

Уолси задумался.

— Я в этом не уверен.

— Но король, по крайней мере, в этом году собирается на войну. Об этом говорит вся страна.

— Есть кое-что, вызвавшее у меня сомнение, моя дорогая. Когда мы были в Лилле, мы заключили с Максимилианом и Фердинандом договор о нападении на французов. Мы захватили два города, представляющих огромное значение для Максимилиана, и заплатили ему тысячу крон за то, что он с нами. В то время мне подумалось, что эта кампания оказалась очень выгодной для Максимилиана, как и предыдущая для Фердинан

да. Что она дала Англии? Но король был доволен, поэтому и его слуге следовало быть довольным. Одно я усвоил — нельзя идти наперекор королю. Поэтому если Генрих доволен, довольным должен казаться и я. Но меня одолевают сомнения. Думаю, скоро Генрих поймет, что Максимилиан и Фердинанд не друзья ему, как он полагал.

— Значит, войны во Франции не будет?

— Вполне может быть. Дорогая моя, представь себе этих двух коварных стариков. У них огромный опыт в управлении государством. Не забывай о браке между сыном Максимилиана Филиппом и дочерью Фердинанда безумной Хуаной. Их сыновья — Карл и Фердинанд-младший. Их интересует Италия, а не Франция. Италия им нужна для юного Фердинанда, потому что Карл получит всю Испанию и, вероятно, Австрийскую империю, куда входят и Нидерланды. Король Франции тоже зарится на Италию. Я полагаю, Фердинанд и Максимилиан задумали английское вторжение во Францию, чтобы внушить страх Людовику; если же они с ним договорятся в отношении Италии, то они будут готовы покинуть своих английских союзников и предоставят им воевать с Францией в одиночку. Знаменательно, что после овладения Теруанном и Туренью Максимилиан весьма ратовал за прекращение военных действий. Он знал, что дальнейшие сражения будут означать большие потери, не желал лишаться средств, а хотел лишь занять более сильное положение, чтобы торговаться с французами.

— А наш король об этом не знает?

— Он все еще счастливый мальчик и думает как мальчик. Доверяет другим, потому что сам откровенен. У него уже был случай убедиться в вероломстве Фердинанда, но все же он готов, как и прежде, полагаться на него.

— Может быть, потому, что Фердинанд его тесть.

— Полагаю, королева умная женщина, но она быстро теряет свое влияние. Король влюблен в леди Тейбуа, но Катарина об этом не знает. Леди Тейбуа не интересуется политикой. Но она не всегда будет нравиться королю, и если бы появилась женщина, у которой были бы виды на короля и которая стремилась бы оказать на него влияние... кто знает, что случилось бы.

— Томас, меня все это тревожит. Это, кажется, так опасно.

— Тебе нечего бояться, любовь моя. Ты и наши дети всегда будут под моей защитой.

— Но, Томас, что если?..

Она не докончила. Одна мысль об этом казалась кощунственной. Томас всегда будет занимать свое положение. В Англии нет мужчины, такого же умного, как ее Томас.

* * *

Король расхаживал взад и вперед по своим покоям и с ним Чарльз Брэндон, новоиспеченный герцог Саффолкский. После недавнего возвращения из Фландрии у того был мрачный вид.

— Так значит, ты ей не нужен,— говорил Генрих.

— Она была непреклонна в своем отказе. Можно быть уверенным, что здесь не обошлось без Максимилиана.

— Английский герцог достаточно хорошая партия для герцогини Савойской! — проворчал Генрих.

— Увы, Ваше Величество. Она — а, может быть, император — с этим не согласны. Есть и другое.

Генрих кивнул.

— Говори, Чарльз.

— Когда, по вашему указанию, я попытался завершить переговоры о браке принцессы Марии, император проявил нерешительность.

— Нерешительность! Что ты имеешь в виду?

— Вел себя уклончиво. Не был склонен сделать окончательные распоряжения. Ваше Величество, мне кажется, что император ведет себя так же, как и Фердинанд: он договаривается с нами и в то же время с другими за нашей спиной.

Генрих сдвинул брови, думая о человеке, который встал под его знамя и заявил о своем желании служить королю Англии.

— Не могу в это поверить,— закричал он.— Он хорошо мне служил.

— За это ему хорошо платили, Ваше Величество.

Лицо Генриха помрачнело, но от Брэндона он мог вытерпеть больше, чем от кого-либо еще.

— Что означает такое изменение позиции?

— Не знаю, Ваше Величество, но будем готовы.

Генрих сердито вышел, но отдал приказ, чтобы подготовка к войне шла полным ходом.

* * *

Через неделю с небольшим из Франции прибыл посланник для ведения переговоров о пленных, взятых Генрихом в сражениях за Теруанн и Турень, и все еще остававшихся в Англии.

Посланник спросил, может ли он поговорить с королем наедине, а когда Генрих принял его в присутствии Уолси, сказал:

— У меня сообщение лишь для ушей Вашего Величества. Уолси с достоинством удалился, зная, что король немедленно передаст известие ему, и уже представляя, о чем идет речь.

Когда они остались одни, посланник сказал Генриху:

— Ваше Величество, у меня для вас сообщение от моего господина, короля Франции. Он хочет предупредить вас, что король Фердинанд возобновил перемирие, заключенное им с Францией, и что вместе с ним император Максимилиан.

— Не может быть! — воскликнул Генрих.— Должно быть, это неправда.

— Ваше Величество скоро услышит этому подтверждение,— сказал посланник.— Но, желая вас подготовить и показать вам свое желание быть вам другом, мой господин решил сообщить вам об этом, как только было подписано перемирие.

На висках у Генриха вздулись вены, лицо его побагровело, и он закричал:

— Изменники! Клянусь честью, я за это отомщу. Вот уж действительно мои друзья! Оба подлые предатели. Они пожалеют, если то, что вы говорите, правда. Но если это ложь... то тогда пожалеете вы.

— Я говорю правду, Ваше Величество.

— Клянусь честью! — вскричал Генрих и широкими шагами вышел из своих покоев; стремительно ворвавшись в кабинет Уолси, он сообщил ему новость.

Уолси, который уже был к этому готов, воспринял новость довольно спокойно.

— Что теперь? — потребовал Генрих.

— Теперь нам известно, что представляют собой наши ложные друзья.

— Это не поможет нам завоевать Францию.

— Ваше Величество несомненно решит, что этот план следует на некоторое время отложить.

Глаза короля загорелись гневом, и в эти минуты он был похож на раздраженного мальчишку, которого лишили желанной игрушки.

— Ваше Величество, что еще сообщил посланник?

— Что еще? Разве этого недостаточно?

— Действительно, достаточно, сир. Но мне подумалось, что, быть может, король Франции, проявив таким образом свою дружбу, хочет оказать нам и другие знаки.

Генрих, по-видимому, был в замешательстве.

— Не могли бы вы, Ваше Величество, призвать посланника обратно? Может быть, несколько деликатных вопросов, заданных Вашим Величеством с вашим обычным искусством, помогут как-то прояснить, что на уме у короля Франции.

— Что такое вы говорите? Вы считаете для меня возможным стать союзником короля Франции!

— Ваше Величество, другие европейские державы доказали, что они вам не друзья.

— Ей-богу, это так.

— И Ваше Величество, знаю, теперь говорит себе, что нисколько не вредно выслушать то, что может сообщить этот француз.

— Пошлите за ним,— прорычал Генрих. Вскоре посланник стоял перед ними. Уолси сказал:

— Ваше Величество желает, чтобы я поговорил о тех вопросах, что вы мне разъяснили?

— Говорите,— сказал Генрих.

— Как представляется, поводом для этого сообщения послужило чувство дружбы, которое испытывает король Франции к своему английскому собрату.

— Таково желание моего господина, Ваше Величество, ваше превосходительство.

— А как будет проявлена эта дружба?

— Путем заключения мира с англичанами, которые будут его друзьями, и создания союза, что внушит страх тем, кто так явно продемонстрировал свою враждебность к нашим двум странам. В доказательство своих добрых намерений, говорит он, он был бы счастлив, если бы между Францией и Англией был заключен брачный союз. Как вы знаете, Ваше Величество, ваше превосходительство, у короля нет супруги. Он все еще в брачном возрасте. Теперь брак принцессы Марии с вероломным Габсбургом, несомненно, не может состояться. Король Франции был бы счастлив объявить принцессу своей невестой.

Уолси затаил дыхание. Король был поражен. Это был поворот кругом. Но его мучило вероломство Фердинанда и Максимилиана; разве такой союз, такой брак не стали бы самой лучшей местью? Тогда Франция и Англия были бы против Австрии и Испании. Теперь Генриху стало ясно, что эти два коварных старика хотели заставить его воевать с Францией, пока займутся Италией, тем самым, расширяя владения своих внуков.

Все стало поразительно ясно. Вот и отмщение — этот союз, этот брак.

Уолси бросил осторожный взгляд на короля.

— Его Величеству понадобится время, чтобы обдумать такое предложение,— сказал он.

— Именно так,— сказал Генрих.

Посланник был отпущен, и Генрих, взяв Уолси под руку, стал расхаживать с ним по своим покоям и разговаривать.

* * *

Новость распространилась, и Катарина была в замешательстве. Значит, ее отец еще раз проявил свое вероломство. Вместе с Максимилианом он воспользовался неопытностью короля Англии и бессовестно использовал его в своих интересах: Фердинанд — для завоевания Наварры, а Максимилиан — для захвата этих двух городов, имеющих такое важное значение для торговли Нидерландов. К тому же Максимилиан получил много английских крон как плату за свое двурушничество. Они постарались добиться уступок от короля Франции, сообщив ему о предстоящем вторжении Англии, с тем чтобы тот был готов заключить с ними мир почти любой ценой и развязать себе руки для борьбы с англичанами.

Однако, чтобы перехитрить их, Людовик составил свой собственный план: французы и англичане должны забыть старую вражду и выступить совместно как союзники.

Карос был в замешательстве, не зная, что ему предпринять; как и прежде, он понял, что оказался в положении козла отпущения. Он поспешил увидеться с Катариной, где его встретил Фрей Диего Фернандес, сообщивший ему с надменным видом, что королева ни в коей мере не довольна тем, как он ведет испанские дела.

Неимоверно разъяренный, Карос оттолкнул священника в сторону и с силой ворвался в покои королевы.

Катарина встретила его холодно.

— Ваше Величество,— запинаясь, произнес он,— это известие... это тревожная новость... Англичане настроены против нас.

— Против вас и вашего господина,— холодно промолвила Катарина.

— Моего... господина... отца Вашего Величества.

— Я ничего не собираюсь обсуждать,— сказала Катарина.— Я не желаю иметь ничего общего с указаниями короля Испании.

Карос был изумлен, потому что почувствовал холодность Катарины, когда она заговорила об отце.

— Вы понимаете, что есть возможность заключения договора о дружбе между Англией и Францией? — горячился Карос.

— Эти вопросы решает король и его министры,— ответила Катарина.

— Но наша страна...

— Уже больше не моя страна. Теперь я считаю себя англичанкой и перехожу на сторону англичан.

Это было шоком для Кароса. Он поклонился и удалился.

Выходя из покоев королевы, он увидел Фрея Диего, который нагло ему улыбался.

Его следует немедленно отозвать в Испанию, решил Карос. Это он отвратил королеву от ее отца.

* * *

Принцесса Мария поспешно вошла в покои Катарины с безумным выражением в своих прелестных глазах и растрепанными волосами.

— О, Катарина, ты слышала это известие? — вскричала она.

Катарина кивнула.

— Меня! Выдать замуж за этого старика! — кричала Мария.— Ему пятьдесят два, а выглядит он, говорят, на все семьдесят. Он старый, безобразный и подлый.

— Я хотела бы тебе помочь,— сказала Катарина,— но не знаю, что могу сделать.

Мария стояла, крепко сцепив руки. У нее была страстная натура; ее брат ужасно ее баловал. Ее юность и красота вызывали в нем нежность; то, что он ее опекун, всегда пробуждало в нем сентиментальные чувства в отношении нее, поэтому во всем другом она добивалась своего; ее бесило, что в этом, самом важном, она не могла настоять на своем.

— Я не позволю себя использовать. Не позволю! — кричала она.

— Мария, ты же знаешь, это случается со всеми нами,— пыталась успокоить ее Катарина.— Мы обязаны выйти замуж за того, кого нам избирают. У нас здесь нет выбора. Мы должны обязательно повиноваться.

— Я не выйду за этого старого развратника,— кричала Мария.

— Ты будешь королевой Франции.

— Кому хочется быть королевой Франции! Не мне... если при этом нужно взять короля с короной.

— Он будет добр к тебе. Он наслышан о твоей красоте и очень хочет этого брака.

— Развратник! Развратник! Развратник! — кричала Мария, и Катарина подумала, как она в эту минуту похожа на брата.

— Он будет нежным, может быть, добрее, чем мужчина помоложе.

— Как будто мне нужна его нежность! Как будто мне нужен старик, который будет слюнявить мое тело!

— Мария, прошу тебя, успокойся. Это наша общая судьба.

— Разве тебе нужно было выходить за старика-ревматика?

— Нет, но я приехала в чужую страну, чтобы выйти замуж за мальчика, которого я никогда не видела.

— Артур был красивый, он был молодой. А потом у тебя был Генрих. О, какая ты счастливая, Катарина!

— Может, ты тоже будешь счастлива. Уверена, он будет к тебе добр, а это так много значит. Ты была готова выйти за Карла, однако же ты его не знала.

— По крайней мере, он молодой. — Глаза у Марии вновь вспыхнули.— О, это жестоко... жестоко. Из-за того, что я принцесса, почему мне не разрешают выйти замуж за мужчину, которого я выберу?

Катарина знала, что Мария думает о Чарльзе Брэндоне. Весь двор знал о ее чувствах к этому красивому авантюристу; это было хорошо известно и самому Брэндону, который был бы непрочь соединить ее страстную натуру со своей. Теперь же, когда стало ясно, что он не получит Маргариту Савойскую, он без сомнения был бы счастлив взять в жены принцессу Англии.

Внезапно вызывающее поведение Марии угасло, она бросилась на постель Катарины и бурно разрыдалась.

* * *

Уолси направлял мысли короля к необходимости союза с Францией. По его мнению, он сулил огромные преимущества. Верил, что король к этому почти готов; Генрих рассчитывал на помощь Фердинанда и Максимилиана, что позволило бы ему отвоевать территорию во Франции; он помнил о неудачной кампании Дорсета, ему стало понятно, с какими трудностями ему придется столкнуться, если он попытается завоевать Францию в одиночку.

Уолси все время был рядом, стараясь незаметно, искусно и осторожно направлять эти мысли короля туда, куда ему, Уолси, было нужно.

Размышления о планах французской кампании вызывали у Уолси кошмары. Что если им не удастся поддерживать снабжение? Что если англичане потерпят поражение? Понадобится козел отпущения, и им скорее всего станет он, Уолси, удостоившийся таких похвал во время предыдущей кампании. Нет, Уолси был полон решимости, чтобы в этом году войска во Францию не отправлялись.

Горячо желать союза с Францией заставляло его и еще кое-что.

Из Ватикана до него дошли сведения о том, что святой отец был бы рад союзу между Францией и Англией и верил, что новоиспеченный кардинал все для этого сделает. Было необходимо угодить Папе. Важно, чтобы святой отец и его кардиналы в Ватикане увидели в кардинале Уолси хорошего друга. Об этом вспомнят, когда придет время для созыва следующего конклава.

Поэтому с каждым днем для Генриха все яснее становились преимущества предлагаемого союза, и одним из важнейших его условий был бы брак принцессы Марии с Людовиком XII.

Напрасно Мария бушевала; Генриху было ее жаль, но интересы Англии — выше капризов сестры.

Ему было искренне ее жаль, и его глаза теплились нежностью, когда та бросалась ему на шею, стараясь его уговорить.— Если бы я мог, я бы сделал то, что ты просишь, сестра,— воскликнул он,— но это зависит не от меня.

— Нет, зависит, зависит,— неистово кричала она.— Ты сегодня же мог бы отказаться, и на этом все бы и закончилось.

— Тогда не было бы союза с Францией.

— И кому что за дело до этого союза с французами?

— Нам всем до этого должно быть дело, дорогая сестричка. Это вопрос политики. Мы должны объединиться против этих двух негодяев. Ты не понимаешь, как это важно, потому что ты еще девочка, но это государственный вопрос. Если бы не это, я бы охотно пошел на то, что ты просишь.

— Генрих, подумай — мне выйти замуж за старика!

— Понимаю, дорогая, понимаю. Но так нужно. Это наш общий долг заключать брак на благо своей страны.

— Он старый... старый...

— Он не хуже Карла. Карл мне показался идиотом. Ей-богу, если бы я был девицей, мне было бы все равно, выходить за Людовика или за Карла.

— По крайней мере, Карл молод. Людовик... древний старик.

— Тем лучше. Ты можешь обвести его вокруг своего хорошенького пальчика. Да, от короля Франции ты сможешь добиться всего, сестричка, чего добиваешься от короля Англии.

— Разве я добиваюсь? Когда он не хочет позволить мне одну маленькую вещь?

— Вот эту маленькую вещь я и не могу позволить моей дорогой сестре. Будь хорошей, дорогая. Выйди за этого человека. Он долго не протянет.

Мария отпрянула от него и долго вглядывалась ему в лицо. Генрих увидел, что в глазах у нее зажглась новая надежда.

— Генрих,— медленно проговорила Мария,— если я соглашусь на этот брак, ты выполнишь одну мою просьбу?

— Вот и хорошо, сестренка моя хорошая,— сказал тот.— Перестань капризничать — ведь если об этом дойдет слух до Людовика, ему это не понравится,— и я выполню любое твое желание.

Мария обхватила ладонями лицо брата.

— Поклянись,— сказала она.

— Клянусь,— ответил тот.

Она продолжала, очень медленно и отчетливо произнося слова:

— Я выйду за старика Людовика; но когда он умрет, Ваше Величество обещает мне, что я выйду замуж за кого только пожелаю.

Генрих рассмеялся.

— Обещаю тебе.

Тут Мария обвила руками его шею и с жаром поцеловала в губы.

Генрих был в восторге — она всегда могла его очаровать, и он очень гордился своей хорошенькой сестрой — вся в Тюдоров, как он любил повторять.

При дворе сейчас же заметили, что принцесса Мария примирилась с мыслью о французском браке. Больше не было никаких проявлений дурного настроения, никаких потоков яростных слез.

Она дала вовлечь себя в приготовления, вела себя спокойно и расчетливо, хотя и немного отчужденно, как если бы заглядывала далеко вперед, в будущее.

* * *

Проходило лето. Генрих, как и прежде, был сильно увлечен Бесси, восхищался ею, а их близость не вызывала пресыщения.

Он ненавидит всех испанцев, твердил он себе, и не мог выбросить из головы, что одной из них была и Катарина. Казалось, она потеряла свою привлекательность, и если бы она не была беременной, он стал бы ее ненавидеть после этого еще одного проявления вероломства ее отца.

Большим утешением было видеть, что Мария стала спокойнее и даже проявляла интерес к приготовлениям к свадьбе.

В один из дней в начале осени, когда ему передали, что Карос хочет с ним увидеться, он согласился дать ему аудиенцию, хотя испытывал неприязнь к испанскому послу и избегал с ним встреч с тех пор, как обнаружил, что его во второй раз предал Фердинанд.

Карос был допущен к нему и Генрих встретил его сухо, без теплоты.

— Ваше Величество очень любезны, что принимаете меня. Я добивался этой встречи много дней.

— Я был занят государственными делами, не имеющими отношения к вашему господину,— холодно ответил король.

— Меня очень печалит, что мы не пользуемся расположением Вашего Величества.

— Меня еще более печалит, что я когда-то доверял вашему господину.

Карос огорченно склонил голову.

— Мой господин желает отозвать духовника королевы Фрея Диего Фернандеса.

Генрих чуть было не сказал, что это решает королева, но потом передумал. Последнее время его мучила совесть. Много времени он проводил в обществе Бесси, и после проведенной с ней пылкой ночи чувствовал себя спокойно. В один из таких дней он сказал себе, что Катарина больше была на стороне отца, а не своего супруга, и это было еще одной причиной, почему она поплатилась правом на его верность.

Теперь он спросил себя, почему должен советоваться с Катариной об отзыве ее духовника. Ему не нравился этот человек. В это время ему не нравились любые испанцы.

Вчера ночью Бесси была особенно очаровательной, и следовательно сегодня днем тяжесть его вины была тяжелее.

Он капризно выпятил нижнюю губу.

— Тогда пусть этого человека отсылают обратно в Испанию,— угрюмо произнес он.

Карос отвесил низкий поклон, он был радостно возбужден. Королева не сможет отменить приказ короля, а у него есть слово короля, что Фернандеса следует отослать обратно в Испанию.

* * *

Катарина обезумела от горя. Она послала за своим духовником, а ей сказали, что его больше нет при дворе. В отчаянии она призвала к себе Кароса.

— Что это значит? — потребовала она.— Где Фрей Диего?

— На пути в Испанию,— ответил Карос, не в силах сдержать самодовольной ухмылки.

— Это невозможно. Мне не сообщали о его отъезде.

— Приказ гласил, что он должен уехать немедленно.

— Чей приказ?

— Короля Испании.

— Приказы короля Испании не имеют силы при дворе короля Англии.

— Осмелюсь заметить, Ваше Величество, имеют, если это и приказ короля Англии.

— Что вы имеете в виду?

— Король, ваш супруг, приказал, чтобы Фрея Диего как можно скорее отослали в Испанию. Он не желает, чтобы он продолжал быть вашим духовником.

Катарина направилась в покои короля, стараясь двигаться быстрее, насколько это позволяло ее отяжелевшее и громоздкое тело.

Генрих, смешивая мазь рядом с Комптоном, повернулся к ней с пестиком в руке.

Она коротко бросила Комптону:

— Я хочу поговорить с королем наедине. Комптон поклонился и удалился.

— В чем дело? — потребовал Генрих.

— Я только что узнала, что моего духовника удалили от двора.

— Вот как? — проговорил король нарочито небрежным тоном.

— Удалили без моего приказа,— продолжала Катарина.

— Решать, кто должен и кто не должен оставаться при моем дворе, является моей привилегией,— сказал Генрих, но Катарина была так расстроена, что не заметила опасных признаков.

— Моего собственного духовника...

— Испанца! — Генрих как бы выплюнул это слово.— Разрешите заявить вам, мадам, что не доверяю испанцам с тех пор, как имел дело с вашим отцом.

— Он был со мной много лет...

— Тем больше оснований, чтобы он вернулся в свою страну.

Катарина почувствовала на глазах слезы. Беременность стало все труднее переносить, чем это было вначале, и часто Катарина удивлялась собственной слабости. Обычно она не давала волю слезам.

— Генрих...— начала она.

— Мадам, не пытайтесь мне диктовать,— прервал тот.— При моем дворе и так много шпионов. Я хотел бы избавиться от всех испанцев.

От ужаса у Катарины перехватило дыхание.

— Ты забыл, что и я...— начала было она. Генрих резко оборвал:

— Я не забываю. Мне хорошо известно, что ты была заодно со своим отцом, нашептывала мне на ухо, искушая меня принять тот или иной план... все время зная, что это выгодно твоему отцу... а не мне.

— Генрих, клянусь, что это неправда.

— Клянись, если хочешь. Но кто поверит испанке?

— Ты говоришь со мной, как будто я чужая... и враг.

— Ты испанка! — сказал он.

Она ухватилась за край стола, чтобы не упасть.

Последнее время в воздухе носились дурные слухи. Она не придавала им значения и считала их простыми сплетнями. Если королева вскоре не подарит королю ребенка, он может решить, что она неспособна рожать, и обратится за разводом.

Она при этом подумала, как могут люди быть такими жестокими? В своих сплетнях они не придают значения нашим напастям.

Теперь же она хотела знать, откуда и почему пошли такие слухи. Когда Генрих так сощуривал глаза, он выглядел таким жестоким.

Она отвернулась.

— Мне нужно вернуться к себе,— сказала она.— Я неважно себя чувствую.

Генрих не ответил ей, а стоял, сверкая глазами, пока она медленно и неуклюже выходила из его покоев.

* * *

Теперь Катарина ждала, ждала рождения ребенка, который существенно изменил бы ее будущее. Если на этот раз она сможет родить здорового мальчика, король вновь будет находить удовольствие в своем браке. Его отвратила от нее лишь эта полоса невезения, твердила она себе. Так много неудач. Право же, кажется, что их преследует какой-то злой рок. Неудивительно, что Генрих начинает сомневаться в том, что у них может быть семья, и поскольку он Генрих, то не скажет: «Можем ли мы иметь детей?», а скажет: «Может ли она иметь детей?» Он не поверит, что в неудаче может быть повинен он сам.

Она все время молилась: «Дай мне родить здорового ребенка. Пресвятая Матерь, пусть это будет мальчик. Если я прошу слишком многого, пусть будет девочка, только здоровая и живая... хотя бы для того, чтобы доказать, что я могу родить здорового ребенка».

Девиз с изображением плода граната в ее апартаментах казался ей посмешищем. Он был вышит на развешанных по стенам гобеленах, выгравирован на многих ее вещах. Плод граната, означающий плодородие, который она так часто видела у себя на родине, пока не поняла значение этого древнего арабского символа.

Какая ирония, что она выбрала его своим девизом!

Она не осмеливалась размышлять о возможности неудачи и поэтому старалась доказать Генриху свою абсолютную преданность его делу. Когда прибыли послы из Франции, она приняла их с видимым удовольствием и величайшим радушием; массу времени она проводила с опечаленной юной Марией, желая помочь ей прожить это трудное время, подбадривая ее, вспоминая свои собственные страхи при разлуке с матерью: уверяя ее в том, что покорно приняв свой жребий, та, в конце концов, справится со своими страхами.

В такое время она была неоценимой. Даже Генрих был вынужден неохотно это признать и, поскольку он понял, что тем самым она ему говорит, что порвала со своим народом и решила целиком перейти на его сторону, его отношение к ней смягчилось.

С наступлением июля были завершены переговоры о французском браке и совершена церемония бракосочетания с доверенным лицом.

Мария, с бледным лицом и трагическим выражением в огромных глазах, смиренно покорилась. Катарине, присутствовавшей на церемонии, когда новобрачных укладывали в постель, было жаль девушку. Она тихо смотрела, как фрейлины Марии укладывают ее, дрожащую и полураздетую, в постель, а рядом с ней кладут замещающего короля Франции герцога де Лонгвилля — полностью одетого за исключением одной обнаженной ноги, которой он притронулся к Марии. Тут же было объявлено, что брак действителен, ибо прикосновение французского и английского тел считалось равносильным его совершению.

* * *

В октябре этого же года Марию с большой пышностью повезли в Дувр, откуда она должна была отправиться морем во Францию. Ее сопровождали Катарина и Генрих, и Катарине стало страшно, когда она увидела мрачное выражение в глазах Марии.

Для Катарины ее пребывание в Дуврском замке, где они пережидали, пока утихнет море, оказалось печальным поводом, так как она не могла не вспомнить свой собственный приезд из Испании в Англию, и ей было очень понятно, что переживала Мария.

Как печальна судьба большинства принцесс! — думала она.

Ей хотелось утешить свою юную золовку и она пыталась пробудить в Марии интерес к нарядам и драгоценностям, но та оставалась апатичной за исключением случаев, когда разражалась гневными тирадами, обвиняя судьбу за то, что ее заставляют выйти замуж за старика, кого она решила презирать, потому что был другой — ее любимый. Катарине стало ясно, что брак нисколько не отвратил мысли Марии от Чарльза Брэндона.

Недели, проведенные в Дувре, показались такими длинными. По замку бродил Генрих, нетерпеливо желающий покончить с этим тягостным расставанием и вернуться в Лондон, потому что о каком настоящем веселье могла идти речь, пока среди них оставалась королева Франции, эта печальная тень прежде веселой принцессы Марии.

Катарина вновь и вновь пыталась ее утешить.

— Как весело будет в Париже,— говорила она. Однако, Мария лишь пожимала плечами.

— Мое сердце останется в Англии,— сказала она,— поэтому мне безразлично, какое будет веселье в Париже.

— Ты станешь чувствовать иначе... со временем.

— Со временем! — вскричала Мария и в глазах у нее вдруг появилось злобное выражение.— Ага, со временем,— повторила она.

Временами она становилась какой-то лихорадочно веселой, смеялась слишком бурно, даже пела и танцевала, и все песни были о будущем. Катарина хотела бы знать, что у той на уме, и ей было страшно.

Для фрейлин Марии это было, без сомнения, тяжелое время. Среди небольшой группы женщин, которые должны сопровождать Марию во Францию, Катарина заметила несколько очаровательных девушек. Из них весьма привлекательными были леди Анна и леди Элизабет Грей, и Катарина была уверена, что им удастся поддержать хорошее настроение Марии.

В один из дней, когда она направилась в покои Марии, она увидела среди женщин очень юную девушку, совсем ребенка.

Катарина позвала ее, и девочка подошла и присела в реверансе. У нее были большие, темные глаза и весьма пикантное личико.

— Что ты здесь делаешь, малышка? — спросила Катарина.

— Ваше Величество,— ответил ребенок с достоинством взрослой,— я должна ехать во Францию в свите королевы. Я одна из ее фрейлин.

Катарина улыбнулась.

— Мне кажется, ты для этого еще слишком мала.

— Мне уже исполнилось семь лет, Ваше Величество.— Ответ прозвучал с удивительным для ее возраста высокомерием и достоинством.

— Мне все же кажется, что ты слишком мала. С тобой едет кто-то из вашей семьи?

— С нами плывет мой отец, Ваше Величество.

— Скажи мне имя твоего отца, дитя мое.

— Это сэр Томас Болейн.

— А, я хорошо его знаю. Значит, ты его дочь... Мария, не так ли?

— Нет, Ваше Величество. Мария моя сестра. Меня зовут Анна.

Катарине показалась забавной взрослость прелестной маленькой девочки, и она улыбнулась.

— Ну, Анна Болейн,— сказала она,— я уверена, что ты будешь хорошо прислуживать своей госпоже.

Девочка сделала глубокий и несколько манерный реверанс, и Катарина пошла дальше.