В штабе своей армии в Сан-Себастьяне Томас Грей, второй маркиз Дорсет был в страшном смятении; он чувствовал себя больным, у него кружилась голова. Он уже давно сожалел о том дне, когда король поставил его во главе десяти тысяч лучников и направил в Испанию, как головной отряд армии, которая под предводительством короля должна была присоединиться к Дорсету, когда страна будет к этому готова.

С самого начала он был поставлен в тупик. Помощь, которую ему следовало ожидать от испанских союзников, не пришла. Армия Фердинанда ничего не делала, чтобы помочь ему. Боев почти не было за исключением нескольких столкновений с отдельными группами французских войск; его солдаты бродили по деревням, пили слишком много испанского вина, ели слишком много чеснока, к которому они не привыкли, и который был им совсем не на пользу, подхватывали от цыганок болезни и вшей.

«Если бы я сам не был так болен, что, боюсь, никогда уже не покину эту проклятую страну,— думал Дорсет,— я бы был встревожен, очень встревожен».

Дом казался таким далеким. Гнев короля не имел значения. Мухи здесь были такой напастью, а вид и запах мужчин, страдающих от постоянной дизентерии, таким отвратительным, что все происходящее в Англии казалось незначительным.

Он чувствовал апатию. Она была вызвана дизентерией. Он перестал тосковать по дому только потому, что слишком устал. Дорсет понимал, что не справится со своей миссией и что его ждут неприятности, если только он когда-нибудь вернется в Англию, но был слишком изнурен, чтобы об этом беспокоиться.

Ему предоставили эту честь не из-за его воинского мастерства, а потому, что король был к нему дружески настроен. Дорсет прекрасно сражался на турнирах, и этого оказалось достаточно, чтобы король стал им восхищаться. Дорсет проявил большую ловкость, так как почти соперничая с королем, он никогда не оказывался сильнее; именно это и привязало к нему короля, который сделал его своим другом.

— Послушай, Дорсет,— сказал он тогда,— не вижу причин, почему бы тебе не отправиться вместе с первым контингентом войск в Испанию. Эти министры теперь высказались за войну. Фокс, наконец, сдался, хотя столько упрямился. Но ты отправляйся, друг мой, и покажи этим французам, что такое доблестные английские лучники.

Розовые щеки так и пылали, а глаза сверкали.

— Хотел бы я быть на твоем месте, Дорсет. Хотел бы я повести армию в сражение. Но они говорят мне, что мне еще не время покидать страну. Через год я, быть может, буду готов.

Так что в Испанию отправился Дорсет. И Дорсет теперь лежал больной, заразившись болезнью в чужой стране.

Жизнь была для него нелегкой, ведь он жил в нелегкие времена. Дорсет являлся ближайшим родственником королевской семьи — дома Йорков, а не Ланкастеров. Его дедом был сэр Джон Грей, сын Элизабет Вудвилл (королевы Эдуарда IV) от се брака с лордом Феррерс из Гроуби. На такое родство Тюдоры смотрели довольно косо, и хотя он был принят при дворе, он быстро попал под подозрение у Генриха VII и был заключен в Тауэр.

Дорсету припомнились теперь те дни в заключении, когда он лежал в своей камере, ежечасно ожидая, что его поведут на плаху. И это непременно случилось бы, не умри Генрих VII. Тогда, в первые месяцы после прихода к власти, его сыну хотелось продемонстрировать, что он избежал влияния отца. Он снял головы с Дадли и Эмпсона — фаворитов отца, но даровал прощение Дорсету.

На службе у золотого мальчика маркиз весьма преуспел. Грубовато-добродушный, крепкий молодой спортсмен предоставил пленнику отца пост управляющего Соси-Форест, включил Дорсета в свое окружение, ибо такая фигура была украшением турниров.

И после этого ему были дарованы и более высокие почести. Как был бы счастлив Дорсет, если бы ему позволили ограничиться сражениями на турнирах!

Он лежал в своей палатке, мечась из стороны в сторону и чувствуя слишком большую слабость, чтобы беспокоиться о том, что с ним происходит. Вошел один из его людей, чтобы сообщить, что здесь ожидает английский посол в Испании.

— Впустите его,— сказал Дорсет.

Посол вошел. Дорсет сделал попытку встать, но был слишком слаб для этого.

— Сэр Джон Стилл, я нездоров,— сказал он.

— Я этим огорчен.— Посол нахмурился, как будто тоже испытывал тревогу, как и все, кто был связан с этой кампанией.— Я приехал проверить, нужно ли вам что-нибудь еще кроме тех двухсот мулов и ослов, которые я вам направил.

Дорсет криво улыбнулся:

— Что нам нужно, так это возможность вернуться в Англию,— мрачно сказал он.

Сэр Джон Стилл был поражен, а Дорсет продолжал:

— Мулы и ослы, которых вы прислали, не могли работать. Они были истощены и многие из них по прибытии умирали. Те, что выжили, не были обучены, и мы не можем использовать их в работе.

— Но я заплатил испанцам громадную сумму за этих животных.

— А, еще одна испанская уловка.

— Уловка?

— Сэр Джон, вы же, наверно, знаете, почему мы здесь. Испанцы не собираются быть нашими союзниками и помогать нам возвратить наши территории во Франции. Мы здесь затем, что бы французы, сомневающиеся в нашей численности и ожидающие, что мы, возможно, огромная армия, приняли необходимые меры для защиты своих земель. Таким образом, они отвлечены, а тем временем герцог Альба по приказу Фердинанда вступает в Наварру.

— Вы имеете в виду... что нас, англичан, обманули?!

— Не удивляйтесь так, посол. Обмануты все, кто пытается иметь дело с Фердинандом Арагонским.

— Я привез вам инструкцию из Англии,— сказал посол.— Армии предстоит остаться здесь на зиму. В будущем году король будет готов к вам присоединиться.

— Остаться здесь на зиму! — воскликнул Дорсет.— Это невозможно. Мои люди валятся от болезни, от которой, вы видите, я тоже страдаю. Они не переживут зиму.

— Таков приказ из Англии.

— Они в Англии могут не иметь представления о том, что здесь происходит. Нам дают чеснок... все время дают чеснок. Чеснока больше, чем настоящей еды. Люди к этому непривычны, они от него страдают. От вина они перегреваются. Уже умерло тысяча восемьсот человек. Если мы пробудем здесь еще несколько недель, среди нас не останется ни одного здорового.

— Вы не можете вернуться. Это бы означало, что вы потерпели поражение. Что вам удалось с тех пор, как вы здесь?

— Фердинанд завоевал Наварру. Мы выполнили цель, ради которой сюда пришли.

— Вы говорите, как изменник, милорд Дорсет.

— Я говорю правду. Эти люди умрут, если здесь останутся. Если их не прикончит болезнь, это сделают французы. Нет никакой пользы в том, что они останутся.

— Однако, приказ короля, чтобы они остались. Дорсет заковылял к двери палатки.

— Пойдемте со мной,— сказал он.— Я скажу этим людям, что король приказал им остаться в Испании.

Свежий воздух, казалось, слишком сильно повлиял на Дорсета. Он неуверенно покачнулся как подвыпивший человек, и послу пришлось поддержать его, чтобы тот не упал. Согнувшись вдвое от боли, исказившей его желтое лицо, Дорсет попытался выкрикнуть, но голос его был слишком слаб.

— Люди! Новости из дома.

Слово «дом» произвело на лагерь волшебное действие. Люди выползали из палаток, таща за собой тех, кто не мог ходить. На лицах у них отражалась несказанная радость. Они верили, что этот ужас позади и что их командир позвал их, чтобы приказать готовиться к возвращению домой.

— Приказ короля,— сказал Дорсет.— Мы остаемся здесь на зиму.

Послышалось недовольное ворчание.

— Нет! — раздался возглас, и другие подхватили этот крик: — Домой! Мы возвращаемся домой!

— По приказу нашего всемилостивейшего монарха...

— К дьяволу нашего всемилостивейшего монарха. Пусть сам сражается в своих войнах. Домой! В Англию! Мы возвращаемся домой в Англию.

Дорсет поглядел на посла.

— Видите,— сказал он и устало заковылял обратно в палатку.

Теперь ему стало страшно. Он понял, что оказался между двух огней — тем, чего хотел король, и тем, чего хотели его люди. Ему предстоял выбор — неповиновение королю или всеобщее дезертирство.

— Я должен написать Его Величеству,— сказал он.— Я должен раскрыть ему истинное положение дел.

Посол ждал, пока он писал, а тем временем в лагере все громче становились крики возмущения. Дорсет знал, да и посол знал, что для этих людей королевский приказ не имел никакого веса.

* * *

Король наблюдал возвращение своих войск. Он стоял, широко расставив ноги, стиснув руки и так сильно сощурив глаза, что их почти не было видно в складках век.

Рядом стояла королева, которая при виде плачевного состояния этих людей была готова заплакать. Они были одеты в лохмотья, многие еще страдали от лихорадки, некоторых пришлось выносить на берег. И все же, проходя мимо, они издавали несвязные крики радости, потому что ступали по английской земле; по их впалым щекам катились слезы.

— Какое печальное зрелище,— пробормотала королева.

— Меня от него тошнит! — прорычал король.

Но он смотрел на это возвращение другими глазами нежели Катарина. Он не испытывал жалости, только один гнев. Это была армия, которую он послал во Францию и которой так гордился.— Я не видел армии лучше! — писал он Джону Стиллу. А теперь... они были похожи на свору бродяг и нищих.

Как они посмели причинить ему это! Он золотой король, баловень судьбы. До сих пор он получал все, что ни пожелает, за исключением сына. На мгновение он вспомнил об этом и бросил на жену недовольный взгляд. На глазах у нее были слезы. Она может плакать об этой банде пугал, когда ей следовало бы плакать, потому что она его подвела и, хотя и может забеременеть, не в состоянии родить здорового мальчика. Катарина повернулась к нему.

— Вон милорд Дорсет, Генрих. О, бедный Дорсет. Как он болен. Посмотри на него. Он не может идти. Его несут на носилках.

Король проследил ее взгляд и подошел к носилкам, на которых лежала истощенная фигура человека, некогда бывшего чемпионом турниров. При виде больного Генрих почувствовал отвращение.

— Дорсет! — вскричал он.— Что это значит? Я послал тебя с армией и приказом сражаться до победы. Ты возвращаешься с этими... пугалами... и позорным поражением.

Дорсет попытался увидеть, кто это возвышается над ним и кричит на него. Он сказал:

— Где я? Сейчас ночь?

— Ты в присутствии твоего короля,— проревел Генрих.

— Они поднимут мятеж,— пробормотал Дорсет.— Они больше не вынесут. Что, сейчас еще утро?

— Унесите его,— закричал король.— Не хочу больше видеть его предательское лицо.

Носилки подхватили и пронесли дальше.

— Он болен, очень болен,— попыталась сказать Катарина. Генрих взглянул на нее, и она заметила этот характерный прищур его глаз.

— Он еще не так заболеет, когда я с ним разделаюсь!

— Ты не можешь винить его за то, что произошло.

— Тогда кого же еще! — огрызнулся Генрих. Он нетерпеливо огляделся вокруг.— Ну-ка, поставьте виселицы,— прокричал он.— Не одну, а двадцать... сто! Клянусь Всевышним и всеми его святыми, я покажу этим презренным трусам, как поступаю с теми, кто не выполняет моих приказов.

Его лицо исказила ярость. Сквозь сдерживающие путы появился тиран. Эта метаморфоза происходила прямо на глазах королевы. Тщеславный добродушный мальчик становился жестоким эгоистичным мужчиной.

Наблюдавшую за ним Катарину охватили мрачные предчувствия, которые касались не только этих людей, небрежно приговоренных им к смерти.

* * *

Катарина стала перед королем на колени. Страшная ярость, которую она видела на его лице, еще не совсем исчезла. Она проявлялась в его слишком сильно разгоряченных щеках, в пронзительной синеве глаз.

Он с интересом наблюдал за ней, и Катарина внезапно поняла, что могла бы превратить эту трагедию в один из номеров маскарада, которые так его забавляли.

— Генрих,— воскликнула она,— я умоляю тебя пощадить этих людей.

— Что! — прорычал тот.— Да они опозорили Англию! Наши враги смеются над нами!

— Все было против них...

Это оказалось ошибкой. Слабые проблески добродушия, которые она уловила до этого, пропали, и синие глаза вновь грозно глядели.

— Ты хотела бы участвовать в наших государственных советах, Кейт? Ты хотела бы сказать нам, как вести войны?

— Нет, Генрих. Это дело твое и твоих министров. Но климат... и эта болезнь, которой они заболели... как ты или твои министры могли знать, что их постигнет такая катастрофа? Это просто невезение.

— Невезение,— согласился он, несколько успокоившись.

— Генрих, молю тебя, окажи им свое милосердие. На этот раз забудь насмешки твоих врагов. Вместо этого подготовься и покажи им свое истинное мужество. Пусть они знают, что Англию нужно бояться.

— Клянусь Богом, да! — воскликнул король.— Они это узнают, когда я сам отправлюсь во Францию.

— Так и будет. Ваше Величество пойдет с целой армией, а не только с одними лучниками, как отправился Дорсет. Тебя ждут огромные победы... поэтому в своем милосердии и своем величии ты можешь себе позволить посмеяться над своими врагами... и пощадить этих людей.

— У тебя среди них друзья, Кейт. Дорсет твой друг.

— Также и друг Вашего Величества.

Он посмотрел на ее склоненную голову. По плечам рассыпались волосы, эти изумительные волосы, глаза с мольбой устремлены на него.

Она играла свою роль в маскараде, но он этого не знал, ведь маски всегда казались ему настоящими.

Ему доставляло удовольствие видеть ее в такой позе, смиренную, молящую о снисхождении. Он любил ее. Пока что у нее ничего не получалось, но она все еще молода. Когда она подарит ему здорового сына, он простит ей все эти выкидыши. А пока нужно было играть в эту игру.

— Кейт, — проговорил Генрих дрогнувшим голосом,— я отдаю тебе жизни этих людей. Встань, моя дорогая супруга. За измену мне и Англии они заслуживают смерти, но раз ты просишь... такой, как я, разве могу я отказать прекрасной леди в ее просьбе!

Катарина склонила голову, взяла его руку и поцеловала. То, что приходилось играть маскарадную роль в реальности, вызвало у нее тревогу.