Все мои радости сосредоточились в детской, где новорожденную почтительно разглядывали Шарло и Луи-Шарль. Поэтому я почти не интересовалась событиями, происходящими в окружающем мире. Клодина оказалась шумным ребенком с хорошими легкими и глоткой и с первых же дней решительно заявила о своих правах.

— Она не похожа на месье Шарло, — сказала нянька. — Своевольная девочка, ничего не скажешь.

Родилась она, по правде говоря, довольно страшненькой, но с каждым днем на глазах хорошела. У нее были пушистые темные волосы, весьма густые для младенца такого возраста, и ясные голубые глаза.

Ее все обожали, а когда она плакала, то одно удовольствие было смотреть на Шарло, стоящего у ее колыбельки и бормочущего: «Тихо! Тихо! Шарло с тобой».

Я была счастлива со своими детьми.

Шарль в последнее время, похоже, не мог говорить ни о чем больше, кроме как о стычках англичан со своими колонистами. Сначала мне казалось, что он принимает сторону колонистов лишь из желания поддразнить меня как англичанку. Он часто напоминал мне, отчасти с сожалением, что я больше похожа на англичанку, чем на француженку, и это было правдой, хотя трудно было найти более типичного француза, чем мой отец, да и Жан-Луи, так долго воспитывавший меня, по странному совпадению, был наполовину французом и в Англию попал благодаря моей маме-англичанке. Однако я была англичанкой — по внешности, по манерам — по всему. Несмотря на то что я совершенно свободно говорила по-французски и часто даже думала на этом языке, Шарль нередко вспоминал мое английское происхождение, а когда нам случалось ссориться, любил говорить: «Ну да, чего еще ждать от англичанки».

То ли он питал естественную для француза антипатию к англичанам, то ли поддразнивал меня, но так или иначе словесная война между нами продолжалась, а война реальная, конечно, подогревала ее.

Не очень разбираясь в ситуации, я тем не менее защищала англичан, что доставляло ему удовольствие, позволяя вновь и вновь доказывать мне, как я не права — Вот увидишь, — как-то сказал он, — это может означать войну между Англией и Францией.

— Ну, знаешь, не очень-то похоже на французов, чтобы они бескорыстно согласились за кого-нибудь воевать.

— В данном случае речь идет об идеалах свободы, моя дорогая.

— Франции вполне хватает собственных неприятностей, — возразила я. — С чего это вам беспокоиться о колонистах чужой страны, расположенной на другом краю света, когда ваши крестьяне постоянно готовы восстать. Возможно, как раз им больше всего и нужно то самое справедливое отношение, о котором вы так много болтаете.

— Ты говоришь как революционерка, — сказал Шарль.

— А ты говоришь как дурак. Как будто Франция пожелает вступить в войну из-за дела, которое касается совершенно иной страны.

— Здесь сильны именно такие настроения.

— С единственной целью — досадить Англии.

— Они сами загнали себя в такую ситуацию. Это не мы ее создали.

— Но вы желаете на ней нажиться. Вот такие у нас шли беседы.

Примерно к тому времени, когда Клодине исполнилось пять месяцев, была опубликована Декларация о независимости Америки, и Шарль ликовал.

— Эти храбрые люди сражаются с могучей страной за свою свободу. О Боже, я хотел бы присоединиться к ним. Знаешь, ходят разговоры о том, что Франция собирается послать туда свою армию?

Я решила, что Шарлю попросту наскучила жизнь в Турвиле. Он был мало приспособлен к роли хозяина такого большого поместья. Я кое-что знала о том, как положено вести дела в таких крупных имениях, — я видела, как отец управляет Обинье, наблюдала жизнь наших поместий в Клаверинге и в Эверсли, поэтому понимала, что у Шарля просто нет к этому склонности. Разумеется, у нас был управляющий, но управляющий, даже самый лучший, не может заменить настоящего хозяина.

К разговорам об войне колоний за независимость и о роли, которую собиралась играть в ней Франция, я прислушивалась вполуха — по-настоящему меня занимали только мои дети. К тому же мы вели долгие разговоры с Лизеттой, ездили верхом, бродили по окрестностям. Мне доставляло большое удовольствие общество Лизетты.

В декабре Шарль отправился в Париж и пробыл там несколько недель. Когда он вернулся, выяснилось, что его энтузиазм относительно этой войны напоминает лихорадку. В Париже он познакомился с тремя представителями Америки — Бенджамином Франклином, Сайласом Дином и Артуром Ли. По его словам, весь Париж говорил только о них, их приглашали в самые знатные дома, и никто не принимал во внимание их необычную внешность — французы горели желанием выслушать рассказы о войне за независимость.

— Их манеры исключительно просты, — рассказывал Шарль, — Волосы у них не напудрены, а одежда очень простого покроя и сшита из такой простой ткани, какой я никогда не видел. Но Париж от них без ума. Народ требует, чтобы мы немедленно начали войну против англичан.

Еще раньше в этом же году он вступил в общество маркиза де Лафайета. Огромное впечатление произвела на него покупка маркизом боевого корабля, который он нагрузил оружием и после преодоления некоторых осложнений отправил в Америку.

В стране были очень сильны антианглийские настроения, но король твердо стоял на своем: Франция не должна вмешиваться в эту войну.

Так обстояли дела в тот момент, когда прибыл посыльный из Обинье.

Моя мать получила письмо из Эверсли, в котором сообщалось, что бабушка очень больна и непременно хочет видеть нас. Сабрина писала, что, если у нас есть хоть какая-то возможность приехать, мы сможем обрадовать этим Клариссу, но если мы не поспешим, то, может статься, упустим возможность попрощаться с ней.

Сабрина явно была расстроена, так как они с бабушкой бок о бок прожили всю жизнь.

Дикон так и не оправился после смерти своей жены, — продолжала она. Это, конечно, страшно опечалило всех нас. Бедный Дикон! К счастью, сейчас он очень занят и большую часть времени проводит в Лондоне. Дела не позволяют ему полностью предаться скорби по поводу понесенной утраты…

Меня интересовало, как он выглядит. И чем занимается? Наверное, высматривает новую богатую наследницу, — цинично думала я. — Впрочем, теперь меня это не интересует. Я жена и мать.

Моя мать приписала от себя: «Моя милая, я знаю, что требую от тебя слишком многого, прося оставить дом и детей, но мы не пробудем там долго… ровно столько, сколько нужно, чтобы повидаться с твоей бабушкой. Как говорит Сабрина, другой возможности у нас может и не быть. Я отправляюсь в любом случае, но было бы просто чудесно, если бы, ты могла сопровождать меня. Бабушка очень хочет видеть именно тебя».

Когда я показала письмо Шарлю, он сказал, что я обязательно должна ехать.

Лизетта решила, что мне будет интересно повидать родной дом. Она тоже была бы не прочь отправиться со мной, но об этом не могло быть и речи.

— Не задерживайся, — умоляла она меня. — Я просто не представляю, как буду здесь без тебя. Шарль напутствовал меня:

— Постарайся хоть ты вразумить их. Если они не образумятся, их ждет унизительное поражение. Они дождутся, что Франция отправится воевать за Атлантику — Я еду не с дипломатической миссией, а всего лишь навестить больную бабушку, — напомнила я.

— Но тогда постарайся не задерживаться, — сказал он. — А то здесь без тебя будет очень скучно.

* * *

Мои чувства были смешанными, когда мы с матерью направлялись к побережью вместе с моим отцом, провожавшим нас до самого пакетбота, отплывавшего в Англию. Было очень грустно прощаться с детьми, Шарлем и Лизеттой, но одновременно я волновалась за бабушку и, честно говоря, ощущала радостное возбуждение при мысли о том, что снова увижу Эверсли. Наверное, мать чувствовала примерно то же самое, хотя выглядела весьма подавленной.

Путешествие через Ла-Манш прошло без происшествий, и мы прибыли в Дувр во второй половине дня, так что к вечеру уже добрались до Эверсли.

Старое семейное гнездо выглядело точно таким, каким я его запомнила, возможно, не столь впечатляющим, как замок Обинье, но по-своему величественным.

Услышав, как мы въезжаем, во двор выбежала Сабрина и бросилась обнимать нас.

— Ах, как чудесно вновь видеть вас! — воскликнула она. — Как я рада, что вы смогли приехать.

— Как дела у мамы? — спросила моя мать.

— Она слаба… но очень оживилась, узнав, что сможет повидаться с вами. Я уверена, это пойдет ей на пользу. А вот и Дикон.

Действительно, появился Дикон — человек, который долгое время один занимал все мои мысли. Он был именно таким, каким я его запомнила, «слишком крупным человеком», как однажды кто-то сказал о нем; и выглядел он, как всегда, великолепно. К сожалению, его светлые локоны покрывал парик, но глаза, похоже, стали еще более пронзительно синими.

— Сепфора! — воскликнул Дикон, бросившись к моей матери. Он обнял ее, и я заметила, что она попыталась высвободиться из его объятий, но он, как бы не замечая этого, продолжал обнимать ее.

И только потом Дикон посмотрел на меня. Он тихо произнес мое имя.

— Лотти… Лотти… Взрослая Лотти. Я протянула ему руку, но он не обратил на это внимания и со смехом, подхватив меня, подбросил в воздух.; — Как чудесно… Лотти здесь.

Сабрина смотрела на него с тем смешанным выражением восхищения, нежности и обожания, которое я так хорошо помнила. Я увидела, как мать поджала губы, и подумала: ничто не изменилось. Что же касается меня, я ждала этого Момента с тех самых пор, как узнала о предстоящем визите.

— Они, должно быть, устали с дороги, — произнесла Сабрина. — Как прошло ваше путешествие? Комнаты для вас готовы… ваши прежние комнаты. Я решила, что это вам понравится. Но, может быть, вы сначала поздороваетесь с Клариссой?

— Конечно, — отозвалась мать, — мы сейчас же пойдем к ней.

Сабрина повела нас наверх по лестнице путем, который я прекрасно помнила.

Дикон шел рядом. Он положил мне руку на плечи.

— Лотти, — сказал он, — как я рад твоему приезду. Я сухо ответила:

— Надеюсь, бабушка не слишком серьезно больна.

— Годы берут свое, — проговорила Сабрина, — а за последние месяцы она сильно сдала. Вот почему я и решила, что вам лучше приехать сейчас.

— Впрочем, им следовало бы приехать раньше, — добавил Дикон.

Сабрина улыбнулась.

— Ну конечно, им следовало бы. Мы все были огорчены тем, что вы покинули нас, уехав за границу.

— Вам в утешение остался Эверсли, — сказала я, посмотрев на Дикона.

Я говорила себе: «Теперь все совсем иначе. Я наконец разобралась в тебе. Я знаю, что тебе был нужен Эверсли, а не я».

Я должна все время помнить об этом, так как с первых же минут встречи я стала подпадать под обаяние Дикона, но меня переполняло чувство обиды.

Мы прошли в бабушкину комнату. Она сидела в кровати и выглядела слабой, но очень милой в украшенной кружевами розовой ночной кофточке.

— Сепфора! — воскликнула она, и мать бросилась к ней. — И Лотти! Ах, вы мои дорогие. Как прекрасно, что вы приехали. Сколько же времени прошло…

Мы обнялись, и она попросила нас сесть по обеим сторонам кровати.

— Ну, рассказывайте мне свои новости, — потребовала она. — Расскажите о милых малютках Шарло и Клодине. Ах, Лотти, как странно думать, что ты уже мать. Ты еще сама выглядишь как дитя.

— Время идет. Я больше не дитя, бабушка.

— Милая Лотти, она, как всегда, прелестна. Ведь верно же, Сабрина? Дикон?

Сабрина кивнула, а Дикон сказал:

— Она стала еще прелестнее. Взрослая Лотти, Лотти-женщина. Она очаровательнее, чем Лотти-ребенок.

Сабрина и бабушка взглянули на него, и у них на лицах появилась улыбка, которую я так хорошо помнила. А на лице моей матери появилась жестокость, и все мы словно вернулись на много лет назад, в те дни, когда существовал конфликт из-за желания Дикона жениться на мне.

— Теперь ты отец, Дикон, — произнесла она.

— Ах, эти ужасные близнецы, — снисходительно заметила Сабрина, — они обиделись из-за того, что им не разрешили встретить вас и уложили в постель. Вы увидите их утром.

— Теперь им, должно быть, что-то около восьми лет, — сказала моя мать.

— Так ты помнишь, — одобрительно сказала бабушка.

— Ну, у вас еще будет время поговорить, — сказала Сабрина и улыбнулась бабушке, — а сейчас я провожу их в комнаты. Вам, конечно, нужно умыться с дороги и поесть. Ты скоро снова их увидишь, Кларисса.

Бабушка с удовлетворенной улыбкой кивнула, и Сабрина вывела нас из спальни и проводила в комнаты.

Сколько воспоминаний было связано с этой комнатой! То же самое, должно быть, чувствовала в своей комнате моя мать. Не всегда она была здесь счастлива, и у нее были печальные воспоминания. Для нас обеих этот визит нес не только радость. Одного взгляда на Дикона было достаточно, чтобы убедиться в этом. Он сохранил свое обаяние, и я продолжала покоряться его чарам. Мне пришлось убеждать себя в необходимости быть начеку.

Я умылась, переоделась и вместе с матерью спустилась вниз, к столу.

— С тобой все в порядке? — спросила я ее. Она испытующе взглянула на меня.

— Боюсь, я излишне эмоциональна. Все возвращается… так много воспоминаний… Да, многое произошло здесь. Дядя Карл… а потом Жан-Луи и я с ним.

— Тогда здесь не было бабушки, Сабрины и Дикона.

— Да, они приехали после нашего отъезда.

— Я уверена, что здесь многое изменилось.

— О, в этом я тоже уверена. Но твоя бабушка не столь плоха, как я боялась. Это меня радует. Похоже, мы здесь задержимся ненадолго, верно, Лотти? Я имею в виду… тебе будет все время хотеться домой… и твой отец просил меня не задерживаться надолго.

— Мы только что приехали, — напомнила я. Но даже на столь ранней стадии я уже понимала, что мне не надо было приезжать сюда, поскольку Дикон явно был полон решимости восстановить наши отношения на том уровне, на котором они в свое время разорвались, — и это было вообще характерно для его отношения к жизни. Я была убеждена, что он считал себя центром вселенной, вокруг которого вращаются все остальные и служат удовлетворению его нужд. Все были обязаны исполнять свой долг, чем они и занимались; к Дикону это не относилось. Если он желал действовать вопреки законам чести, то именно так и действовал. Я была уверена: он находил себя таким очаровательным, что все должны ему прощать любые поступки.

Нет, говорила я себе, не все. Я никогда не забуду о том, что он выбрал Эверсли и бросил меня.

Когда в тот вечер мы сели за стол, Дикон сразу же начал оказывать мне знаки внимания.

— Ты часто ездишь верхом во Франции. Лотти? — спросил он.

— Сколько угодно, — ответила я.

— Прекрасно. Завтра мы покатаемся. У меня есть для тебя подходящая лошадь. Сабрина улыбнулась.

— Это будет тебе полезно, Лотти. А с Диконом ты будешь в безопасности.

Мне хотелось расхохотаться. Даже одна я была бы в большей безопасности, чем в обществе Дикона.

Моя мать рассказывала про Клодину и про то, каким очаровательным ребенком она растет.

— Правда, по словам няни, она уже показывает свой характер. Ах, как мне хотелось бы почаще видеть внука и внучку. Маленький Шарло — прелестный мальчик.

— А чего еще можно было ожидать от сына Лотти? — спросил Дикон Интересно, — съехидничала я, — а что можно ожидать от твоих детей?

— Странно думать о нас как о родителях, правда, Лотти? — спросил Дикон.

— Отчего же? Мы уже не так молоды.

— Чепуха, — возразил Дикон. — Я чувствую себя молодым. Ты выглядишь молодой. Таким образом, мы молоды. Не так ли, мамочка?

— Дикон прав, — поддержала его Сабрина. «Интересно, — подумала я, — а был ли он когда-нибудь по твоему мнению не прав?»

Мать начала расспрашивать о соседях.

— А что там с этим старым домом в Эндерби?

— Он стоит пустой, — ответила Сабрина. — После пожара Фостеры покинули его. Они не хотели больше радеть это место, что можно понять. Туда въехала другая семья, но прожила там недолго. Такая уж судьба у Эндерби. Дикон вел себя как герой на этом пожаре.

— Моя мама всегда видит во мне лучшие черты, — сказал Дикон.

— Да, — сухо заметила моя мать, — этого у нее не отнимешь.

— Ну и что? Разве не так должна относиться всякая мать к своему отпрыску? — спросил Дикон. — Разве вы не смотрите на свою милую Лотти сквозь розовые очки?

— Мне нет в этом нужды, — сообщила моя мать. — Лотти без всяких прикрас способна доставить мне радость.

— А Сепфора действительно стала самой настоящей светской дамой, сказал Дикон. — Ничего не скажешь, графиня. Вы, должно быть, ведете великолепную жизнь в замке.

— Там и в самом деле очень приятно, — признала мать.

— Вы выглядите моложе, чем в ту пору, когда покидали Англию. Впрочем, понятно, тогда… тогда вас угнетало множество забот.

Мать ничего не ответила. Она молча продолжала есть, но я была уверена, что Дикон раздражает ее именно тем, что умышленно старается пробудить воспоминания, которые она предпочла бы стереть из своей памяти. Тем не менее, она решила не показывать своего настроения, но я, настолько близко знавшая ее, чувствовала, что она далека от спокойствия.

Я была рада, когда ужин закончился и мы смогли встать из-за стола. Мать сказала, что сразу же пойдет к себе, поскольку путешествие действительно было весьма утомительным.

Мы по пути зашли к бабушке, поболтали с нею с четверть часа, а затем разошлись по своим комнатам.

Я недолго оставалась одна. В дверь постучали. Я почувствовала, как заколотилось мое сердце. Я подумала: «Нет. Даже он не решился бы».

— Можно войти?

С облегчением я поняла, что это Сабрина.

— Ах, Лотти, — сказала она, — надеюсь, ты удобно устроилась. Я так рада вашему приезду. Бабушка просто в восторге. С тех пор, как она узнала о вашем приезде, она не говорит ни о чем другом. Мы все очень довольны.

— Мне хочется поскорее посмотреть на сыновей Дикона.

— Они тебе понравятся. Чудные маленькие разбойники. Дикон говорит, что Джонатан пошел в него, так что можешь себе представить — тот, который непоседа, это Джонатан.

— Наверное, занятно иметь близнецов.

— Да… И очень удачно, принимая во внимание все случившееся. Я думаю, он до сих пор оплакивает Изабел. Это было так ужасно. А ведь больше всего они хотели именно сына.

— Я слышала, у нее вообще было довольно слабое здоровье.

— Да, до этого у нее было несколько выкидышей. Затем им наконец повезло, она родила двойню, но по иронии судьбы их рождение стоило матери жизни.

— Да, это очень печально. Насколько я понимаю, у них был счастливый брак.

— Да, они прекрасно подходили друг другу. Хотя и были разными людьми. Она была очень тихой, спокойной и обожала его.

— Стало быть, он сумел найти еще одну почитательницу.

— Твоя мать всегда насмехалась над тем, как мы с ним носимся. Но тебя-то это не удивляет, не правда ли? В Диконе ведь есть что-то особенное. Мне кажется, ты в свое время тоже это ощущала.

Она испытующе взглянула на меня, и я покраснела.

— Это было чем-то вроде детского обожания, — пробормотала я.

— Дикон был очень расстроен, когда вы уехали во Францию.

— Я думаю, что он был счастлив получить Эверсли. Если бы моя мать не вышла замуж и не уехала, он бы его не получил. Это должно возместить все его сожаления по поводу утраты.

— Ну, конечно же, он любит Эверсли и превосходно им управляет. Бедному Жан-Луи это не удавалось. Что ж, все вышло к лучшему.

— А вы часто ездите в Клаверинг?

— Почти никогда. У Дикона там очень хороший управляющий, а сам он проводит все время здесь, если, разумеется, ему не надо быть в Лондоне.

— Да, я помню, вы писали, что он умудряется одновременно сидеть на нескольких стульях.

— Дикон не из тех, кто способен похоронить себя в глуши. Он действительно много времени проводит в Лондоне. У него там есть друзья… во влиятельных сферах. Ты, возможно, знаешь о том, что отец Изабел был преуспевающим банкиром.

— Я слышала, что он женился на богатой наследнице.

— Да, это так. После смерти отца Изабел унаследовала все. Так что, имея банковское дело в Лондоне и друзей при дворе, Дикон живет очень напряженной жизнью. Но, услышав о том, что вы приезжаете в Эверсли, он решил, что ему необходимо быть здесь.

Она встала и внимательно посмотрела на меня. Она, несомненно, считала, что я разделяю ее восхищение Диконом. В конце концов, до отъезда из Англии я, как и все остальные, приходила от него в восторг.

— Ты оправдала надежды Лотти. Ты действительно стала красавицей.

— Спасибо, — сказала я.

— Я уверена, что ты настоящая копия Карлотты. В доме есть ее портрет. Ты сама убедишься в поразительном сходстве. Ах, моя дорогая, как замечательно, что ты здесь. Надеюсь, ты не торопишься уехать, — она поцеловала меня. — Ну, спокойной ночи, приятных сновидений.

Когда она вышла, я села на краешек кровати и стала размышлять о браке Дикона с Изабел, дочерью банкира, богатой наследницей. Он женился вскоре после того, как я уехала во Францию. Я цинично подумала: он неплохо наживается на женщинах. Через меня он получил Эверсли. А его жена Изабел принесла ему состояние и обширные связи в Лондоне. Придворные круги, не меньше! Да уж, Дикон берет от жизни все, что можно.

Я не переставала думать о нем. Попытавшись разобраться в своих чувствах, я пришла к выводу, что надо мною нависла опасность.

Я повернула в замке ключ. Только так я могла чувствовать себя в безопасности.

* * *

В течение следующих дней мне пришлось проводить много времени в компании Дикона. Этого было невозможно избежать. Куда бы я ни направлялась, везде оказывался он. Он смотрел на меня с легкой усмешкой, как бы говоря: «Бесполезно пытаться убежать. Ты же знаешь, что никогда не сможешь от меня скрыться».

По сто раз на день мне приходилось напоминать себе, что он авантюрист, для которого свои интересы всегда ближе. Он очень гордился своими мальчиками. Мне они показались весьма занятными, они были похожи друг на друга и, вне всяких сомнений, на Дикона, однако характеры у них были разные: Дэвид — тихий и сосредоточенный, Джонатан — шумный и подвижный. Между ними не было той близости, которая обычно существует между близнецами. Джонатан, судя по всему, был склонен решать спор кулаками, а Дэвид умел хорошо срезать собеседника остроумным словом. Между ними, похоже, существовало соперничество, которое их наставник пытался хоть как-то сгладить. Мистер Рэйн был мужчиной за сорок с весьма резкими манерами, которые, впрочем, были необходимы, чтобы управиться с такими мальчишками. К Дикону они относились почтительно, восхищались им и искали его благосклонности. У Дикона не было возможности уделять им достаточно времени, и он даже не скрывал этого. Он был доволен тем, что у него есть два сына. Они были наследниками, необходимыми для продолжения рода. Он нанял наставника, которому должным образом надлежало позаботиться об их образовании до тех пор, пока не настанет время отправить их учиться. На этом его интерес к детям заканчивался.

Много времени мы проводили с бабушкой. Ведь именно ради нее мы и приехали. Наш приезд действительно доставил ей радость. Она с удовольствием вспоминала вместе с моей матерью старые добрые времена и их счастливую жизнь с Сабриной, когда они вместе воспитывали Дикона.

От Дикона в этом доме было просто некуда деться. И бабушка, и Сабрина постоянно говорили о нем, а как только я оставалась одна, он старался разыскать меня. Когда я отправлялась на прогулку верхом, он тут же оказывался рядом. Я знала цель, которую он преследовал, и предполагала, что с любой подходящей молодой женщиной все происходило бы точно так же. Дикон отлично знал, чего он хочет, и предполагал, что все обязаны удовлетворять его желания.

Кроме того, что у него были определенные амбиции, он, несомненно, ощущал ко мне и подлинное влечение, и я задумывалась, а так ли было у него с Изабел. Будучи таким, каким он был, Дикон полагал себя неотразимым и считал, что нужно лишь какое-то время, чтобы я поборола свое сопротивление и затеяла с ним любовную интригу.

В этом я была уверена, и моя мать тоже. Несомненно, в ней были живы воспоминания о первой встрече с моим отцом вблизи Эндерби. Я решила, что ни в коем случае не стану партнером Дикона, предназначенным для удовлетворения его временных капризов. Сабрина и бабушка, конечно, полагали, что он всего лишь разыгрывает роль очаровательного любезного хозяина, но для меня его намерения были ясны с самого первого дня.

Проведя большую часть утра с бабушкой, я отправилась на конюшню и попросила грума оседлать мне лошадь. Мне хотелось вторую половину дня провести в ностальгических воспоминаниях, посетить те места, воспоминания о которых хранила все эти годы, и утешать себя тем, что во Франции я нашла счастливую жизнь. Я любила Шарля, с определенными оговорками, конечно. Я знала его недостатки. Я не считала, что он сохраняет мне верность. До определенной степени я сумела принять правила игры на своей новой родине, понимая, что основой счастливого брака для француза является то, что женщина не слишком интересуется его внебрачными отношениями. Некоторые женщины могли бы сказать, что они обладают равными с мужчинами правами, и кое-кто из них, насколько мне было известно, воплощали эту декларацию своих прав в жизнь. Я, однако, считала, что есть основания для более жестких правил в отношении женщин по той простой причине, что результатом их романтических увлечений могут быть дети.

Мы с Лизеттой часто обсуждали этот вопрос. Она говорила, что это нечестно. Должен существовать один закон и одно правило, которое должно прилагаться и к мужчинам, и к женщинам. Если в результате связи появился ребенок, мужчина должен быть признан отцом, ведь у женщины нет иного выбора, как быть признанной матерью. Но нет, дело обстоит не так. Сколько же мужчин вступало в тайные отношения с женщинами, а потом бежали, скрываясь от стыда, унижения и практических трудностей, связанных с рождением внебрачного ребенка.

Лизетта распалялась в спорах на эту тему. Мне же подобные дискуссии доставляли удовольствие, и я взяла себе за правило принимать противоположную точку зрения, подчас только ради того, чтобы не дать утихнуть спору.

Теперь я подумала о Лизетте, представив, какое удовольствие доставило бы ей наблюдение за тем, как Дикон преследует меня.

Я почти слышала свой разговор с Лизеттой. Да, сказала бы я, меня влечет к нему. Так было всегда… Я лучше всех об этом знаю. Влечет больше, чем к Шарлю? Ну, к Шарлю меня тоже влечет. Они похожи друг на друга. Оба легкомысленно относятся к жизни, считают себя неотразимыми мужчинами, хотя я готова упрекать их за это, именно эта черта меня привлекает. Я решительно настроена на то, чтобы сопротивляться искушению, и в то же время мне доставляют удовольствие попытки завоевать меня.

Как жаль все-таки, что Лизетта не смогла поехать с нами. Она сумела бы заставить меня высказаться абсолютно искренне относительно моих чувств к Дикону.

С самого начала я чувствовала волнение. Между нами разыгрывалась битва, в которой мы оба собирались победить. Он видел себя неотразимым соблазнителем; я же считала себя женщиной, которая, даже впав в искушение, не собирается отбросить свою гордость настолько, чтобы забыть о брачном обете, а к тому же и о факте, что этот мужчина бросил ее ради материальных выгод.

В этот день я отъехала совсем недалеко, когда услышала за собой стук копыт. Оглянувшись, я вовсе не удивилась, узнав Дикона.

— Прогулка в одиночестве? — спросил он. — Этого не следует делать.

— Мне это доставляет удовольствие.

— Но гораздо больше удовольствия доставляет прогулка с интересным очаровательным спутником, прекрасно знающим окрестности.

— Как твои самооценки, так и оценки окрестных пейзажей мне хорошо знакомы. Когда-то я все-таки жила здесь.

— Не напоминай мне об этом, Лотти. Из-за твоего отъезда моя жизнь пошла не тем путем.

— Не тем путем? В направлении к Эверсли, к банку?.. К придворной жизни, к сидению сразу на нескольких стульях? Ах, Дикон, ты просто неблагодарный человек, если осмеливаешься бранить судьбу, одарившую тебя всеми этими благами!

— Я вовсе не жалуюсь. Я просто хочу сказать, что мне не хватает именно того, что могло бы сделать мое счастье полным.

— Ты производишь впечатление человека, довольного жизнью, Дикон. На твоем месте я забыла бы про недостающие мелочи и благодарила Бога за то, что все сложилось так удачно.

— Мне не хватало тебя, Лотти.

— Такое бывает, когда уезжают знакомые.

— Ты поехала во Францию в гости и осталась там жить.

— А ты переехал в Эверсли. Он стал твоим. Мечта твоей жизни — главная в то время мечта — стала реальностью. О чем еще ты можешь просить судьбу?

— О тебе, Лотти.

— Но у тебя был выбор, разве не так? Или то, или другое.

— Ты была ребенком. Тогда я не знал…

— Как странно слышать, что ты признаешься в собственном неведении. Не поговорить ли нам о чем-нибудь более интересном?

— Именно эта тема крайне интересует меня.

— Но не меня. А для разговора нужно два собеседника. Расскажи мне лучше о делах в Лондоне. Во Франции очень много говорят о конфликте, связанном с английскими колониями в Америке.

— Говорят! — воскликнул он. — Дело не ограничивается разговорами. Проклятая Франция помогает бунтовщикам.

— Я полагаю, что кое-кто даже здесь считает, что правда на их стороне.

— Это не повод для иностранного вмешательства.

— Мой муж всей душой поддерживает колонистов и думает, что французы, старающиеся им помочь, стоят за правое дело.

— Как ты можешь жить с изменником?

— С изменником? Он не изменник. Он человек, имеющий свое мнение.

— И ты любишь его?

Секунду я колебалась, а затем, чуть ли не оправдываясь, произнесла:

— Да.

— Убедительное отрицание, — сказал он, — Лотти, не возвращайся. Оставайся здесь.

— Ты сошел с ума. У меня там двое детей.

— Мы пошлем за ними.

— Ты, конечно, шутишь. У тебя удивительно высокое мнение о себе. Полагаю, это вызвано тем, что ты всю жизнь живешь с двумя обожающими тебя женщинами.

— Я думаю, что хорошо знаю себя. Я рассмеялась.

— Высокий, красивый, решительный, неотразимый для женщин, любезный в беседе, блюдущий свою честь, никогда никого не предающий, разве что предложат сходную цену.

— Ты жестока.

— Я вижу тебя таким, какой ты есть.

— Но если ты будешь честна сама с собой, то признаешь, что тебе нравится то, что ты видишь.

Я пустила лошадь в галоп, поскольку именно в этот момент мы выехали на открытое пространство.

Он скакал рядом, и эта быстрая езда радостно возбуждала меня.

Назад мы возвращались мимо Эндерби. Поместье выглядело запущенным. Я хорошо помнила, каким оно было, когда здесь жили Фостеры. Они вырубили кусты, обильно росшие вокруг дома. Теперь кусты опять пышно разрослись. Я могла понять, почему появились слухи, что здесь живут привидения.

— Не хочешь заглянуть внутрь? — спросил Дикон. — Мы можем проникнуть через окно первого этажа. Там сломана щеколда. Здесь пусто. Уже два года.

Я очень хотела забраться туда, но внутренний голос предупреждал об опасности. Нет, мне не следует заходить в этот дом. Когда-то там оказались мои отец и мать. Возможно, в этом доме я была зачата. В нем было что-то такое, что чувствовалось даже снаружи. Моя мать, рассказывая мне о моем рождении, говорила, что внутри царит какой-то особый дух… нечто, способное изменять людей, попадающих в этот дом. Возможно, думать так было глупо, но я предпочитала воздержаться от посещения этого дома в компании Дикона.

— Не сейчас, — сказала я, — уже поздно. Развернув лошадей, мы направились к Эверсли. Когда мы подъезжали, из-за дома появился конюх. Дикон велел ему отвести лошадей в конюшню и спрыгнул на землю раньше меня. Он подхватил меня и слегка приподнял в воздух — точно так же, как в тот день, когда встречал нас с матерью. Наверное, он считал этот жест символичным. Он силен. Я обречена на его милость.

— Спасибо, — сухо сказала я. — Поставь меня на землю.

Но еще несколько секунд он продолжал держать меня, а я старалась не встретиться с ним глазами. И тут я заметила, что кто-то смотрит на нас из окна. Но когда я подняла голову, неизвестный успел исчезнуть в глубине комнаты.

Когда Дикон поставил меня на землю, я спросила:

— Кто там?

— Где? — лениво спросил он.

— Вот в том окне… на самом верху, — я кивнула головой в сторону дома, указав на окно.

— А, там живет старая Гризл.

— Старая Гризл?

— Одна из служанок, Гризельда. Мальчишки называют ее Гризл. Это имя ей подходит.

Я вошла в дом, мои мысли были заняты Диконом и его бесконечными намеками, так что я забыла про старую Гризл. До поры до времени.

* * *

Мне хотелось поближе познакомиться с сыновьями Дикона, и однажды в первой половине дня, когда, как я знала, у них наступал перерыв в занятиях, я поднялась в классную комнату.

Мальчики и мистер Рэйн, их наставник, сидели за столом и пили молоко.

— Надеюсь, я не прервала ваши занятия, — сказала я.

— Входите, — пригласил Джонатан. Мистер Рэйн заверил меня, что у них перерыв и до начала занятий еще минут пятнадцать.

— Тогда я могу присесть и поговорить. Мне хотелось бы с вами познакомиться.

Джонатан улыбнулся мне; Дэвид казался заинтересованным.

— У меня у самой есть сын во Франции, — проговорила я. — Он года на три моложе вас.

— Три года! — воскликнул Джонатан с некоторым презрением.

— Ты когда-то тоже был на три года младше, чем сейчас, — напомнил ему Дэвид.

— Это было давным-давно.

— Три года назад, если быть точным, — вмешался мистер Рэйн. Мальчики, перестаньте спорить и ведите себя повежливей с мадам де Турвиль.

— Вы француженка, — заявил Джонатан, явно выпаливший первое, что пришло ему в голову.

— Она об этом знает и не нуждается в напоминании, — произнес Дэвид, который, похоже, был склонен на каждом шагу одергивать брата.

— Я француженка, — объяснила я, — поскольку мои отец и муж — французы. Но я долго жила здесь, прежде чем уехала во Францию.

— Это было много лет назад.

— До того, как вы родились.

Они восхищенно посмотрели на меня.

— Они еще слишком малы, чтобы понять, что мир существовал и до того, как они пришли в него, — пояснил мистер Рэйн.

— У меня есть еще маленькая девочка. Она совсем маленькая… можно сказать, младенец.

Это совершенно не вызвало их интереса.

— А как зовут вашего мальчика? — спросил Джонатан.

— Шарль. Мы зовем его Шарло.

— Смешное имя, — заметил Джонатан.

— Ты глупый, это французское имя, — пояснил Дэвид. — А почему вы не привезли их с собой?

— Нам пришлось срочно собираться в дорогу, к тому же моя дочка слишком маленькая, чтобы путешествовать.

— А Шарло мог бы приехать.

— Да, думаю, он мог бы.

— Вот было бы здорово, — сказал Джонатан. — Я бы показал ему своего сокола. Я его обучаю. Мне помогает Джем Логгер.

— Джонатан проводит много времени в конюшне и на псарне, — сказал мистер Рэйн, — а теперь у него появился еще и сокол. Боюсь, эти занятия его интересуют гораздо больше, чем литература и математика.

Дэвид самодовольно улыбнулся, а Джонатан пожал плечами.

— А у Шарло есть наставник? — спросил Дэвид.

— Пока нет. С ним сейчас занимается гувернантка.

— Как Гризл? — спросил Дэвид, и при этих словах мальчики переглянулись и рассмеялись.

— Гризл? — спросила я. — По-моему, я видела ее.

— Она редко выходит.

— Но она же ваша няня.

Джонатан презрительно заявил:

— У нас нет няньки. Мы для этого слишком взрослые. — Значит, Гризл…

— Она приехала с матерью мальчиков, — объяснил мистер Рэйн. — Теперь она сторонится людей, но продолжает жить здесь. Она… несколько странная.

Мальчики обменялись взглядами и заулыбались. Похоже, предмет разговора был единственным, по которому у них существовало полное согласие.

— Она ходит во сне, — рассказал Дэвид. Джонатан при помощи скрюченных пальцев изобразил ее походку, напустив на лицо злобное выражение, а Дэвид рассмеялся.

Мистер Рэйн, решив сменить тему разговора, показал мне работы мальчиков. Оказалось, у Джонатана явный Талант к рисованию, что удивило меня. Он сделал несколько рисунков собак и лошадей, причем н них чувствовалась хорошая рука. Я выразила свое восхищение, что очень порадовало мальчика.

— Это единственное, чем он может похвастаться в классе, — сказал мистер Рэйн. — Но он превосходный спортсмен. А у Дэвида, конечно, острый ум. Ум ученого.

Оба мальчика, судя по всему, были очень довольны собой, а мне показалось, что мистеру Рэйну приходится с ними нелегко.

Я внимательно просматривала их работы и слушала объяснения, хотя на самом деле мне хотелось бы побольше услышать о Гризл.

* * *

Я расспросила Сабрину.

— Ох, Гризл просто глупая старуха, — сказала она. — Я с удовольствием бы от нее избавилась, но куда ее денешь? Она приехала вместе с Изабел. Когда-то она была ее нянькой, а сама знаешь, какими фанатичными бывают эти няньки по отношению к своим подопечным. Мне кажется, она слегка свихнулась, когда умерла Изабел. Временами она, похоже, убеждена, что Изабел все еще живет здесь. Все это довольно неприятно, но что поделать? Не можем же мы ее выгнать. Она слишком стара, чтобы искать другое место.

— Я знаю, как бывает с нянями, и частенько задумываюсь, как, должно быть, грустно для них, когда дети вырастают и больше не нуждаются в них. Они ждут новое поколение… если еще достаточно молоды. И все начинается сначала.

— К несчастью, бедная Гризельда недостаточно молода. А здесь она хорошо устроена. Ей отведены две комнаты в восточном крыле замка. Ей приносят еду, и мы ее почти не видим. Единственная сложность в том, что она довольно необычно относится к близнецам. Она обожает Джонатана и недолюбливает Дэвида. Это странно. Но Дэвиду это безразлично. Они оба подшучивали над ней, пока им не запретили. Но в основном она ведет себя тихо.

— Я видела, как она выглядывала из окна, когда мы с Диконом возвращались с прогулки.

— О да! За Диконом она все время следит. Он же смеется и не обращает на это внимания. Ты же его знаешь. Твоей бабушке это не очень-то нравится. Ей от этого было жутковато. Но такова уж Гризельда.

Я не вспоминала о Гризельде до тех пор, пока несколько дней спустя, входя в дом, не заметила нечто, похожее на тень, промелькнувшую за балюстрадой. Она промелькнула так быстро, что я не была уверена, не померещилось ли мне. В этом не было ничего особенного, но отчего-то у меня вдруг появилось неприятное ощущение и пробежала дрожь.

Затем я начала замечать фигуру у окна, наблюдающую за мной. После нескольких таких наблюдений я решила, что она проявляет ко мне несколько повышенный интерес.

Прошла еще неделя со дня нашего приезда в Эверсли. Мать была уже готова отправиться обратно, но всякий раз, когда она заговаривала об отъезде, раздавались крики протеста и ее убеждали отложить отъезд еще на недельку.

Я не жалела об этом. На меня действовало обаяние Эверсли, а возможно, и Дикона. Было очень приятно убеждать себя, что Дикон мне неинтересен, что я ясно понимаю, каков он на самом деле. Но каждый день, просыпаясь, я ощущала прилив энергии, и все потому, что знала — сегодня вновь проведу день с Диконом.

Ничто не изменилось по сравнению с днями юности, за исключением того, что теперь я смотрела на него иными глазами. Я больше не была наивным ребенком. Я понимала, что он — пиратствующий авантюрист, настроенный брать от жизни все возможное, эгоист, для которого собственные интересы превыше всего. Пугало меня то, что мое понимание Дикона никоим образом не охлаждало моих эмоций. Как и прежде, мне хотелось быть с ним; часы, когда его не было рядом, казались мне пустыми, однако, встречаясь, мы проводили время в словесных стычках, доставлявших мне гораздо большее удовольствие, чем дружеская беседа с кем-то иным.

Наша послеобеденная прогулка верхом вошла в привычку. Дикон все время старался очаровать меня, усыпить мои подозрения, получить возможность соблазнить меня. Пока я сопротивлялась и собиралась поступать так же и в дальнейшем.

Как-то мы снова проезжали мимо Эндерби, и он спросил:

— Почему ты не хочешь осмотреть дом?

— А зачем? Я не собираюсь его покупать, так зачем мне его осматривать?

— Потому что это интересно. Этот дом имеет свою историю. Ты же знаешь, ходят слухи, что он населен привидениями… тех, кто прожил свою жизнь так дурно, что не может найти вечного покоя.

— Думаю, там очень грязно.

— Паутина. Мрачные тени. Странные, едва заметные силуэты. А я буду защищать тебя, Лотти.

— Я не нуждаюсь с защите от паутины и теней.

— Ну да, а как насчет привидений?

— Не думаю, что я испугаюсь их. С чего бы им проявлять интерес именно ко мне?

— Они проявляют интерес ко всем, кто вторгается на их территорию. Но ты, я вижу, боишься.

— Я не боюсь.

Он лукаво взглянул на меня.

— Не дома, а меня.

— Боюсь тебя, Дикон? Да с чего бы, Господи помилуй?

— Боишься дать мне то, чего я хочу, и то, чего так сильно хочешь ты.

— Что? Эверсли ты уже получил.

— Тебя, — сказал он. — Лотти, ты и я созданы друг для друга.

— Кем?

— Судьбой.

— Значит, Судьба плохо поработала. Уверяю тебя, я, наверняка, не была предназначена для тебя… как, впрочем, и ты для меня. Ты, наверное, был создан для Эверсли. Но это уже совсем другое дело — Ты все время упоминаешь Эверсли. Ты придаешь этому слишком большое значение.

— Нет, это ты придаешь ему слишком большое значение.

— Язык остер, как у змеи. Кто это сказал? Никто? Странно. Тогда будем считать, что это высказывание принадлежит мне.

— Я говорю, берегись змей.

— Но признайся же в том, что ты боишься вместе со мной войти в этот дом.

— Уверяю тебя, я не боюсь.

— Подкрепи свои уверения делами.

Недолго думая, я спешилась. Привязывая лошадей к столбу, он посмеивался. Он взял меня за руку, и мы пошли к дому.

— Окно со сломанной задвижкой где-то здесь. Через него легко попасть внутрь. Несколько недель назад кто-то хотел заглянуть сюда, и я показал дорогу Не знаю, выполнил ли он свое намерение.

Дикон нашел нужное окно, открыл его, заглянул внутрь и помог забраться мне. Мы оказались в зале, в глубине которого виднелась открытая дверь. Через нее мы вошли в большую кухню с каменным полом. Здесь сохранилось почти все — даже вертела. Мы осмотрели очаг с решетками для дров и с котлами. Все предметы были покрыты толстым слоем пыли. Из любопытства я исследовала содержимое буфетов.

Мы пробыли там, должно быть, минут пять, а затем вернулись в зал. Над нами нависала галерея для менестрелей.

Дикон приложил палец к губам.

— Эта галерея — самое таинственное место в доме. Давай осмотрим ее.

Он взял меня за руку, и я почувствовала облегчение, поскольку пребывание в этом доме начало вызывать во мне какой-то суеверный страх. Теперь я уже была готова поверить, что здесь по ночам появляются привидения, живущие своей таинственной и трагической жизнью.

В тишине гулко отдавались наши шаги.

— Здесь холодно, правда? — спросил Дикон. — А ты немножко побаиваешься, Лотти?

— Конечно, нет.

— Но выглядишь испуганной, — он обнял меня за плечи. — Ну вот, так будет лучше.

Мы поднялись по лестнице. Наверху сохранились остатки мебели, хотя большая часть ее была вывезена.

— Давай пройдем по галерее, попугаем призраков, Ты согласна?

— Конечно.

— Тогда пойдем.

Мы прошли на галерею и, склонившись через перила, посмотрели вниз, на зал.

— Представь: зал полон людей… танцующих людей… давно умерших людей.

— Дикон, я прекрасно знаю, что ты не веришь в привидения.

— Не верю, когда нахожусь снаружи. А здесь… Неужели ты не чувствуешь нечто зловещее?

Я ничего не ответила. Я действительно переживала какое-то странное ощущение. Конечно, это было глупо, но мне казалось, что дом ожидает моего ответа.

— Давай бросим вызов мертвым, — предложил Дикон, — Давай покажем им, что мы живые. Он обнял меня.

— Не делай этого, Дикон. В ответ он рассмеялся.

— Дорогая Лотти, неужели ты думаешь, что я отпущу тебя, когда ты наконец в моих объятиях?

Я попыталась освободиться. Я, разумеется, понимала, что наши силы несоизмеримы. Но он не решится применить ко мне насилие. Ему придется удержаться в рамках приличий… даже ему. Я не деревенская девчонка, которую он спокойно мог взять силой и не думать о последствиях. К тому же насилие вообще не в обычаях Дикона. Он был слишком уверен в собственной неотразимости и ожидал благосклонного отношения к себе. Сопротивление не входило в его расчеты… во всяком случае сопротивление с моей стороны.

— Лотти, — сказал он, — я всегда хотел тебя. И никого другого. О тебе можно сказать то же самое. Ты тоже никогда не забывала обо мне. Наконец-то мы вместе. Давай смиримся с неизбежным. Лотти… прошу тебя.

Он крепко обнимал меня, и я чувствовала, что теряю над собой контроль. Я вновь была тем самым ребенком. Дикон был моим любимым. Я была создана для него.

Я перестала сопротивляться и услышала его торжествующий смех.

— Нет… — лепетала я, — Нет…

Но мой протест этим и ограничивался. Дикон знал, что победа близка.

Но… тут я услышала какое-то движение, что-то вроде звука шагов наверху — и это немедленно вернуло меня к реальности.

— Здесь кто-то есть… в доме.

— Нет, — сказал Дикон.

— Слушай.

Звук повторился. Это был явно шум шагов.

— Пойдем, узнаем, кто это, — произнес Дикон. Он быстро пошел вдоль галереи, а потом вверх по лестнице. Я последовала за ним.

Мы оказались в коридоре, по обеим сторонам которого шли двери. Дикон открыл одну из них. Я вошла за ним в комнату. Здесь никого не было. Мы прошли в другую комнату. В ней стояла кое-какая мебель, и понадобилось некоторое время, чтобы удостовериться, что там никто не прячется. Именно в тот момент, когда Дикон отдернул рваный парчовый полог над кроватью, мы снова услышали эти звуки. На этот раз они доносились снизу. В доме на самом деле кто-то был, и этот кто-то сумел обмануть нас и сейчас выбирался через то самое окно, через которое мы попали в дом.

Мы опрометью бросились вниз, перелезли через окно и оказались в зарослях кустов. Я испытывала огромную благодарность таинственному посетителю, спасшему меня от Дикона и от самой себя.

Домой мы возвращались молча. Дикон был явно расстроен, но отнюдь не обескуражен. Я понимала, что он не отказался от попыток осуществить свои намерения в будущем. Я же ощущала радостное волнение. Никогда, пообещала я себе.

Нечто, находившееся в доме, спасло меня. Это звучало, как человеческие шаги, но мне казалось, что это было привидение из прошлого, возможно, моя прабабушка Карлотта. Когда-то она посещала этот дом и одно время даже была его владелицей.

В конце концов я почти убедила себя, что меня спасла именно Карлотта, вернувшаяся из потустороннего мира. Уже по этому выводу можно судить о том, в каком состоянии я была. Я всегда считала себя практичной женщиной. Французы вообще пользуются славой людей практичных, а я ведь наполовину была француженкой. И все же временами у меня появлялось такое чувство, что с тех пор, как я приехала в Англию, меня опутала паутина, из которой, может быть, мне так и не удастся вырваться. Конечно, это было абсурдным чувством, но следовало во всяком случае признать его наличие.

* * *

У меня складывалось впечатление, что за мной следят. Если я, возвращаясь в дом, бросала взгляд на окна Гризельды, то улавливала там какое-то быстрое движение. Казалось, кто-то следит за мной, но старается отпрянуть от окна, чтобы остаться незамеченным.

Я могла отнести это на счет любопытства старухи, поскольку, по словам Сабрины, она была не в своем уме, но этим дело не ограничивалось. Временами мне казалось, что за мной наблюдают из галереи, коридоров, иногда я даже бросалась в ту сторону, откуда, по моему мнению, за мной наблюдали, но там никого не оказывалось. Уж во всяком случае старуха не была настолько проворна, чтобы делать вылазки в Эндерби и лазать в окна.

Со времени нашего приезда здоровье бабушки значительно улучшилось, и мать снова начала говорить о возвращении домой. Сабрина и бабушка огорчились.

— Так чудесно было снова увидеть вас, — сказала Сабрина. — Эта встреча много значит для всех нас. И Дикон, благодаря вам, побыл с нами. Уж давно он не задерживался в Эверсли на такой долгий срок.

Я сказала, что наши с мамой мужья будут за нас волноваться, а мать добавила, что мы получили разрешение на поездку лишь при условии, что она будет непродолжительной.

Я решила, что до отъезда мне необходимо повидаться с Гризельдой, и в один прекрасный день отправилась в ту часть замка, где, как я знала, были расположены ее комнаты.

Здесь было очень тихо, и, пока я поднималась по короткой прямой лестнице и шла по коридору, мне никто не встретился. Я прикинула, где должна находиться комната, из окна которой за мной время от времени наблюдали.

Подойдя к двери, я постучала. Ответа не было, я подошла к следующей двери и снова постучала.

Ответа не было и теперь, но я чувствовала, что за дверью кто-то есть.

— Простите, можно войти? — спросила я.

Дверь резко распахнулась. Передо мной стояла старуха. Седые волосы выбивались из-под чепца, бледное лицо и глубоко посаженные глаза с огромными белками создавали впечатление, что их обладательница постоянно чем-то изумлена. Она была в платье из муслина в узорах с высоким воротником и узкой талией и казалась очень хрупкой.

— Вас зовут Гризельда? — спросила я.

— Что вам от меня надо?

— Я хочу познакомиться с вами. Скоро я уезжаю и перед отъездом решила навестить всех, кто живет в этом доме.

— Я знаю, кто вы, — произнесла она таким тоном, словно это знание не доставляло ей особого удовольствия.

— Я мадам де Турвиль. Когда-то я жила здесь.

— Да, — сказала она, — до того, как сюда приехала моя госпожа. Тогда вы жили здесь.

— Нельзя ли мне войти и немного побеседовать с вами?

Довольно неуклюже она отступила назад, и я вошла в комнату. Я была изумлена, увидев Джонатана, встающего из кресла мне навстречу.

— Здравствуйте, — произнес он.

— Джонатан! — воскликнула я.

— Джонатан хороший мальчик, — проговорила Гризельда, потом повернулась к нему:

— Мадам де Турвиль считает, что ей нужно со всеми познакомиться, поэтому она зашла ко мне.

— Да, — ответил Джонатан. — Я могу идти?

— Да, иди, — согласилась она. — Приходи ко мне завтра.

Она обняла его и нежно поцеловала. Он попытался освободиться от ее объятий, бросив на меня смущенный взгляд, словно извиняясь за то, что его насильно вовлекли в столь демонстративное излияние чувств.

Когда Джонатан вышел, Гризельда сказала:

— Он хороший мальчик. Он ухаживает за мной и помогает мне.

— Вы никогда не расставались с этой семьей, — сказала я.

— Я была нянькой. Я приехала со своей госпожой. Господи, лучше бы мы этого никогда не делали.

— Вы имеете в виду леди Изабел?

— Его жену. Мать юного Джонатана.

— И Дэвида, — добавила я.

Она промолчала, но поджала губы. Ее глаза, казалось, стали еще больше и производили впечатление совсем диких.

— Я видела вас, — произнесла она тоном обвинения. — видела вас… с ним.

Я бросила взгляд в сторону окна.

— Думаю, это вас я видела здесь… время от времени.

— Я знаю, что происходит, — сказала она.

— О, неужели?

— С ним, — добавила она.

— О…

— Я никогда не прощу его. Знаете, он убил ее.

— Убил! Кто кого убил?

— Он убил. Хозяин. Он убил мою девочку, мой маленький цветочек.

Ее глаза наполнились слезами, рот искривился, она сжала руки и показалась мне совсем безумной.

Я мягко произнесла:

— Не думаю, чтобы это было правдой. Расскажите мне про Изабел.

Выражение ее лица так мгновенно изменилось, что я была поражена.

— С самого начала она была моим ребенком. Нянчила я, конечно, и других, но Изабел — это было совсем другое. Единственное дитя, видите ли. Ее мать умерла… умерла при родах, прямо как… ну, в общем, она была мне как родной ребенок. А он, ее отец, он был неплохим человеком. Но не более того. Слишком уж важная шишка. Очень богатый. Всегда был чем-то занят… Но когда приезжал, он любил свою доченьку. Но на самом деле она была моя. Он никогда ни во что не вмешивался. Бывало, он говорил: «Ты сама знаешь, что лучше для нашей маленькой девочки, Гризельда». Хороший человек. Он умер. Хорошие умирают, а злые процветают.

— Я вижу, вы очень любили Изабел. Она быстро и сердито заговорила:

— Ей ни в коем случае не следовало вступать в этот брак. Его бы и не было, если бы это зависело от меня. Это единственное, что я не могу ему простить. Он просто вбил себе в голову, что девушек надо выдавать замуж и что у Изабел все сложится не хуже, чем у других. Он не знал мою девочку так, как ее знала я. Она боялась… на самом деле боялась. Она приходила ко мне поплакаться. Я ничего не могла поделать… хотя была готова умереть за нее. Так что она вышла замуж, мой бедный маленький ангел. Она сказала: «Ты поедешь со мной, Гризельда», а я ответила: «Меня от тебя и дикими лошадьми не оттащить, моя любимая».

Я сказала:

— Мне близки ваши чувства. Вы любили ее нежно, как мать любит свое дитя. Я это понимаю. У меня у самой есть дети.

— И мне пришлось смириться с тем, что ее привезли сюда… В этот дом. Ему на нее было наплевать. Ему было важно то, что он мог получить, благодаря ей.

Я промолчала. С этим я была согласна.

— Так все и началось. Это был ужас. Она, видите ли, была обязана родить ему сына. Мужчины… они все хотят детей… Посмотреть, что бы они сказали, если бы им самим пришлось рожать. Она испугалась, когда поняла, что забеременела… ну, а потом, еще и трех месяцев не прошло, как она сронила. А во второй раз было еще хуже. Она была уже на шестом месяце. А потом последний раз. Когда она лишилась жизни. Она была нужна ему только для этого — если не считать, конечно, денег. Ну, а когда ее отец умер, то он получил и деньги. Тогда он уже мог от нее избавиться.

— Вы говорите, что он убил ее.

— Так оно и есть. Они могли бы спасти ее… но это значило бы потерять мальчиков. Этого он не хотел. Ему были нужны мальчики. Вот так. Он их и получил… И это стоило ей жизни.

— Вы хотите сказать, что существовала возможность выбора? Она кивнула.

— Я обезумела от горя. Я постоянно была рядом с ней. Она хотела этого, и даже он не решился спорить. Он убил ее — можете быть в этом уверены, как в том, что вы сидите передо мной, мадам. А теперь он посматривает на вас. Чего он хочет от вас, как вы думаете?

— Гризельда, — сказала я, — я замужняя женщина. У меня во Франции есть муж и дети и скоро я возвращаюсь к ним.

Она придвинулась ко мне поближе и взглянула мне прямо в лицо. Казалось, ее глаза светятся.

— У него есть планы в отношении вас. Помните об этом. Он не из тех, кто легко отказывается от исполнения своих желаний.

— У меня свои собственные планы.

— Вы с ним проводите много времени. Я его знаю, знаю, как он ведет себя с женщинами. Даже Изабел…

— Вы обо мне ничего не знаете, Гризельда. Расскажите мне еще про Изабел.

— А что еще рассказывать? Со мной она была счастлива. Она приехала сюда и была убита.

— Перестаньте говорить про убийство. Я знаю, что она умерла, дав жизнь близнецам. Вы очень любите их, не так ли?

— Ее убил Дэвид.

— Дэвид!

— Ну, оба. Хозяин тем, что вынудил ее… использовал ее… мою малютку Изабел, заставил приносить детей, хотя она была неспособна к этому. Ее мать умерла при родах. Такая уж была у них в семье слабость, у их женщин. Ее не следовало заставлять рожать. А потом еще этот Дэвид. Он родился через два часа после Джонатана. Ее можно было спасти. Но ему, видите ли, нужен был еще и Дэвид. Он хотел иметь двоих сыновей… на всякий случай, если с одним что-нибудь случится. Так вот вдвоем они ее и убили… он и Дэвид.

— Гризельда, уж Дэвида вам не следовало бы осуждать. Это новорожденного-то! Разве это не глупо с вашей стороны?

— Как только вижу его, говорю себе: это ты… либо твоя жизнь, либо ее. У них уже был Джонатан. Этого было достаточно.

— Гризельда, вы можете это доказать? Она посмотрела на меня диким взором, не ответив на вопрос. Вместо этого она сказала:

— Он так больше и не женился. У него уже есть два сына. Теперь он может свободно вести себя с женщинами. Бывало, он привозил их сюда. Я их видела. Я все думала — возьмет он кого-нибудь вместо Изабел.

— Разве не пора забыть прошлое, Гризельда?

— Забыть Изабел? Вы это хотите сказать?

— Зачем вы следили за мной?

— Я слежу за всеми.

— Вы имеете в виду…

Она вновь наклонилась ко мне и шепнула:

— За его женщинами.

— Я не отношусь к их числу. Она хитро улыбнулась. Я вспомнила эпизод на галерее менестрелей в Эндерби и устыдилась. Я спросила:

— И у вас есть помощники?

— Я не могу всюду расхаживать, — ответила она, — у меня ревматизм. Они у меня давно есть. Они много чего знают.

— Вы много общаетесь с Джонатаном? Она улыбнулась и закивала головой.

— А с Дэвидом?

— Я его никогда не пускаю сюда. Он не такой, как его брат.

— Значит, Джонатан приходит один. И о чем вы с ним разговариваете?

— О его матери, о прошлом.

— Разумно ли говорить об этом с ребенком?

— Я рассказываю ему правду. Все дети должны знать правду. Так сказано в Священном Писании.

— И вы позволяете Джонатану… выполнять ваши поручения?

— Он сам этого хочет, — сказала она. — Ему это доставляет радость. «Ну, какое у нас сегодня задание, Гризл?» — спрашивает он… маленькая обезьянка.

— Значит, он следит за своим отцом. Он… шпионит за ним?

— Нам всем нужно знать, не собирается ли хозяин снова жениться. Это бы повлияло на всех нас.

— Но вы же няня, и неужели вам не кажется, что че следует вовлекать ребенка в такие дела?

— Джонатан не ребенок. Он уже родился мужчиной… как его отец. Я знаю многое из того, что происходит. Я много узнавала от Изабел. Я видела его ее глазами. Поосторожней, мадам. Он опасен для всех. Не забывайте, он убил мою Изабел.

У меня было большое желание встать и убежать, чтобы не видеть эти безумные глаза. Мне стало казаться, что я задыхаюсь, словно меня здесь заперли вдвоем с безумной старухой. Она обвиняла Дикона в убийстве только потому, что его жена умерла во время родов. Она научила Джонатана шпионить за отцом. Сама мысль о том, что этот мальчик выслеживал нас до Эндерби… лежал там где-то в засаде… вызывала во мне отвращение.

Я задумывалась над тем, рассказать ли Сабрине о сделанных мною открытиях. Я чувствовала, что кому-то об этом необходимо рассказать, но кому? Бабушка была просто физически не в состоянии справиться с ситуацией. Сабрина? Мать? Дикон?

Я никак не решалась поделиться своим открытием с кем-нибудь из домашних. А потом я подумала: а какой собственно вред в том, что старуха шпионит? Для Джонатана это было просто игрой. Шпионить за собственным отцом и сообщать об этом Гризельде! Да, в этом было явно нечто нездоровое. Но нечто нездоровое было вообще в отношениях людей в этом доме.

Пока я прикидывала, подготовка к отъезду шла полным ходом, и через несколько дней после моего разговора с Гризельдой мы с матерью уже были в пути.