Гаутро Женевьева и я отправились навестить Бастидов. Мадам Бастид, разгоряченная, вышла из кухни приветствовать нас, помахивая черпаком; Габриэль кивнула через плечо — ее помощь также требовалась в кухне, откуда исходил аппетитный запах. Ив и Марго бросились к Женевьеве и рассказали ей, что они нашли в своих башмаках; я радовалась тому, что ей тоже было чем похвастаться и заметила, с каким удовольствием она демонстрировала свои подарки. Она подошла к рождественским яслям и, заглянув в колыбель, издала восторженный возглас.

— Он там! — вскричала она.

— Конечно, — ответил Ив. — А вы чего ждали? Это же рождественское утро.

Появился Жан-Пьер, нагруженный дровами, лицо его сияло от удовольствия.

— Сегодня великий день — обитатели замка сидят с нами за одним столом.

— Женевьева еле дождалась этого, — сказала я ему.

— А вы?

— Я тоже с нетерпением ждала этой встречи.

— Тогда мы не должны разочаровать вас.

И нас действительно не разочаровали. Праздник был веселым; за столом, который Габриэль так искусно украсила пушистыми еловыми веточками, в тот день сидело много народу: пришли еще Жак с матерью. Она страдала тяжелой болезнью, и Жак относился к ней с трогательной нежностью. Веселье в нашей большой компании — мадам Бастид, ее сын и четверо внуков, да еще мы с Женевьевой и другие гости — подогревалось волнением детей.

Мадам Бастид сидела во главе стола, ее сын напротив нее. Мое место было по правую руку мадам Бастид, а Женевьева — по правую руку ее сына. Мы были почетными гостями, и здесь, как и в замке, строго соблюдались правила этикета.

Дети все время болтали, и мне приятно было видеть, что Женевьева внимательно слушает и иногда вступает в разговор. Ив не позволил ей остаться в стороне. Совершенно очевидно, что ей нужна именно такая компания, потому что я еще не видела ее счастливее, чем теперь. На шее у нее был кулон. Я подозревала, что она не захочет снимать его даже на ночь.

Мадам Бастид разрезала индейку, фаршированную каштанами и поданную с грибным пюре. Это было очень вкусно, но самым впечатляющим был момент, когда под восторженные возгласы детей внесли большой пирог.

— Кому достанется? Кому достанется? — повторял Ив. — Кто будет королем дня?

— Или королевой, — напомнила ему Марго.

— Будет король. Какой прок от королевы?

— Если королева получит корону, она может править...

Жан-Пьер пояснил:

— Внутри пирога спрятана маленькая корона. Сейчас его разрежут на десять кусков — на каждого по одному, каждый съест свой кусок... но будьте осторожны...

— Вы можете получить корону, — пискнул Ив.

— Надо есть осторожно, — повторил Жан-Пьер, — потому что кто-то за этим столом найдет корону в своем куске.

— А что будет, когда найдут?

— Кто-то станет королем дня, — закричал Ив.

— Или королевой, — добавила Марго.

— На них надевают корону? — спросила я.

— Она слишком маленькая, — сказала мне Габриэль. — Но...

— Тот, кто получит корону, станет королем — или, как говорит Марго, королевой дня, — пояснил Жан-Пьер. — Это значит, что он... или она... будет править домом. Что король, — он улыбнулся Марго, — или королева скажет — закон.

— На целый день! — вскричала Марго.

— Если мне она достанется, — сказал Ив, — вы даже не представляете, что я сделаю!

— Что? — нетерпеливо спросила Марго.

Но он был слишком возбужден, чтобы рассказывать, и все с нетерпением ждали, когда разрежут пирог.

Когда мадам Бастид, вонзила нож в пирог, наступила напряженная тишина; наконец его порезали: Габриэль встала, чтобы принять блюдо и обнести всех гостей. Я наблюдала за Женевьевой и радовалась тому, что она может разделить с Бастидами эти простые радости.

Когда все начали есть, не было произнесено ни звука — слышалось лишь тиканье часов, да потрескивание дров в камине.

Потом все услышали радостный возглас, и Жан-Пьер поднял маленькую золотистую корону.

— У Жан-Пьера! У Жан-Пьера! — кричали дети.

— Извольте обращаться ко мне «ваше величество», — ответил Жан-Пьер с притворной церемонностью. — Я приказываю немедленно провести мою коронацию.

Габриэль вышла из комнаты и вернулась, неся на подушечке металлическую корону, украшенную блестками. Дети заерзали на своих местах от восторга, а Женевьева следила за всем происходящим округлившимися от удивления глазами.

— Кому ваше величество прикажет короновать вас? — спросила Габриэль.

Жан-Пьер с королевским видом оглядел всех нас; когда его взгляд упал на меня, я посмотрела на Женевьеву, и он сразу же понял намек.

— Мадемуазель Женевьева де ла Талль, выйдите вперед, — сказал он.

Женевьева вскочила на ноги, щеки ее горели, а глаза сияли.

— Вы должны возложить корону на его голову, — подсказал ей Ив.

Женевьева торжественно прошествовала к подушечке, которую держала Габриэль, и, взяв корону, возложила ее на голову Жан-Пьера.

— Теперь встань на колени и поцелуй ему руку, — скомандовал Ив, — и принеси присягу на верность королю.

Я наблюдала, как Жан-Пьер сидел, откинувшись на стуле с короной на голове, а Женевьева преклонила колено на подушечку, на которой Габриэль принесла корону. Лицо его выражало полный триумф. Надо сказать, он прекрасно справился со своей ролью.

Ив нарушил торжественность церемонии, потребовав, чтобы его величество высказал первое повеление. Жан-Пьер немного подумал, затем посмотрел на Женевьеву и на меня и промолвил:

— Покончим с формальностями. Всем присутствующим повелеваю называть друг друга по именам.

Я заметила вопросительный взгляд Габриэль, улыбнулась и сказала:

— Меня зовут Даллас. Надеюсь, все смогут произнести это имя.

Они все повторили, делая ударение на последний слог, и дети смеялись, когда я исправляла каждого по очереди.

— Это имя распространено в Англии? — спросил Жак.

— Как Жан-Пьер или Ив во Франции? — добавил Ив.

— Ни в коем случае. Это весьма необычное имя, и тому есть своя причина. Моего отца звали Даниэлем, а мать Алисой. До моего рождения он хотел девочку, а она — мальчика; отец мечтал назвать девочку по имени матери, а мать желала назвать мальчика именем отца. Потом на свет появилась я... они смешали имена и получилось Даллас.

Детей это привело в восторг, и они начали игру в соединение имен, чтобы посмотреть, у кого получится самое забавное.

Мы сразу же стали называть друг друга по именам, и это чудесным образом разрушило все формальности.

Жан-Пьер восседал с короной на голове, словно исполненный заботой о подданных монарх, и все же иногда мне казалось, что на его лице мелькало надменное выражение, живо напомнившее мне о графе.

Он заметил, что я наблюдаю за ним, и засмеялся:

— Как замечательно, Даллас, что вы принимаете участие в наших играх.

Возможно, это было глупо с моей стороны, но я испытала некоторое облегчение, узнав, что он относится к этому, как к игре.

Когда служанка Бастидов пришла, чтобы закрыть ставни, я осознала, как быстро пролетело время. Какой приятный был день; мы играли в шарады, изображали пантомиму и разгадывали загадки под руководством Жан-Пьера; мы танцевали — Арман Бастид принимал участие в общем веселье, играя на скрипке.

Только один праздник в году похож на Рождество, поделилась со мной Марго, когда учила меня танцевать шарантинскую польку, — это сбор винограда... но даже он не мог сравниться с Рождеством, потому что нет ни подарков, ни елки, ни короля дня.

— Сбор винограда — праздник для взрослых, — глубокомысленно добавил Ив. — Рождество — для нас.

Я с радостью замечала, что Женевьева безоглядно погрузилась в игры. Я видела, что ей хотелось бы, чтобы этот день никогда не закончился; но подошло время возвращаться в замок. Наше отсутствие, вероятно, было замечено, и я не знала, какая реакция за этим последует.

Мне пришлось сказать мадам Бастид, что нам, к сожалению, пора уходить, и она подала знак Жан-Пьеру.

— Мои подданные желают обратиться ко мне? — спросил он, и его теплый взгляд устремился сначала на меня, потом на Женевьеву.

— К сожалению, нас ждут в замке, — объяснила я. — Мы уйдем... потихоньку. Никто и не заметит, что мы ушли.

— Это невозможно! Поверьте, они будут безутешны. Не знаю, возможно придется использовать мое королевское право...

— Нам действительно пора идти. Мне очень не хочется забирать Женевьеву. Она так замечательно провела здесь время.

— Я провожу вас до замка.

— О, не стоит беспокоиться...

— Но уже темнеет! Я настаиваю. Вы знаете, что я могу... — В его глазах появилось странное выражение. — Это имеет силу только сегодня, но я должен полностью использовать данную мне власть.

На обратном пути к замку мы почти не разговаривали, но когда подошли к подъемному мосту, Жан-Пьер остановился и сказал:

— Вот и все! Вы теперь дома.

Одной рукой он взял мою руку, а другой — руку Женевьевы, и обе их поцеловал. Затем к моему удивлению он притянул меня к себе и поцеловал в щеку; и тут же проделал то же самое с Женевьевой.

Мы обе были поражены, но он невозмутимо улыбался.

— Король всегда прав, — напомнил он нам. — Завтра я буду простым Жан-Пьером Бастидом, но сегодня я король своего маленького замка.

Я засмеялась, и мы направились по подъемному мосту в замок.

Нуну ждала нас с некоторым беспокойством.

— Господин граф приходил в классную комнату. Он спрашивал, где вы, и мне пришлось во всем признаться.

— Вы поступили правильно, — сказала я, но сердце мое забилось сильнее.

— Видите ли, вас не было здесь к обеду.

— Не нужно ничего скрывать, — ответила я.

— Он пожелал видеть вас, когда вы вернетесь.

— Нас обеих? — спросила Женевьева, и меня поразила перемена в ней — той оживленной девочки, так весело игравшей в доме Бастидов, как не бывало.

— Нет, только мадемуазель Лоусон. Граф будет в библиотеке до шести часов. Вы как раз застанете его, мисс.

— Я сейчас же пойду к нему, — произнесла я и вышла из комнаты, где остались Нуну и Женевьева.

Он действительно был в библиотеке, и когда я вошла, он лениво, будто нехотя, отложил в сторону книгу, которую читал.

— Вы желали видеть меня? — спросила я.

— Пожалуйста, присядьте, мадемуазель Лоусон.

— Благодарю вас за миниатюру. Она очень красива.

Он склонил голову — Я знал, что вы оцените ее. Вы, конечно же, ее узнали.

— Да. Сходство заметно. По-моему, вы слишком щедры.

— Разве можно быть слишком щедрым?

— Очень мило, что вы положили подарки в наши башмаки.

— Это же было ваше пожелание, — он улыбнулся и опустил глаза. — Хорошо ли вас принимали в гостях?

— Мы были в доме Бастидов. Я думаю, что для Женевьевы полезно находиться в обществе молодых людей.

Я разговаривала весьма вызывающим тоном.

— Я не сомневаюсь в вашей правоте.

— Ей понравились игры... рождественские празднества... простые радости этих людей. Я надеюсь, вы не осудите нас за это.

Он пожал плечами и сделал рукой жест, который мог означать все, что угодно.

— Женевьева сегодня должна ужинать с нами, — сказал он.

— Я уверена, она этому обрадуется.

— Мы, конечно, не можем состязаться с Бастидами в радушии, которым вы наслаждались сегодня утром, но все же я приглашаю и вас отужинать с нами... если пожелаете, конечно, мадемуазель Лоусон.

— Благодарю вас.

Он склонил голову в знак того, что беседа окончена; я встала и он проводил меня до двери.

— Женевьева в восторге от вашего подарка, — сказала я ему. — Видели бы вы ее лицо, когда она его развернула.

Он улыбнулся, а я была совершенно счастлива. Я ожидала выговора, а вместо него получила приглашение на праздничный ужин.

Это было просто волшебное Рождество.

Это была первая возможность надеть мое новое платье. Я ощутила странное чувство волнения, словно оттого, что на мне было платье, выбранное им для меня, делало меня совсем другой женщиной.

Но, конечно, он сам не выбирал его. Он просто заказал в Париже платье для женщины, носившей черный бархат. Однако из всего, что я когда-либо носила, этот цвет подходил мне лучше всего. Было ли это случайностью? Или он сделал это намеренно? Мои глаза приобрели зеленоватый блеск, а волосы казались каштановыми. В этом платье я чувствовала себя почти привлекательной.

В приподнятом настроении я спускалась по ступеням и неожиданно лицом к лицу столкнулась с мадемуазель де ла Монелль. Она была очаровательна в нежно-сиреневом шифоновом платье, отделанном зелеными атласными лентами. Ее светлые локоны были высоко схвачены жемчужной заколкой и красиво спускались на плечи, подчеркивая стройную шею. Она посмотрела на меня с некоторым изумлением, словно пытаясь вспомнить, где она видела меня раньше. Видимо, в этом платье я выглядела иначе, чем в поношенном костюме для верховой езды.

— Меня зовут Даллас Лоусон, — сказала я. — Я реставратор картин.

— Вы ужинаете с нами? — в голосе ее было холодное удивление, которое я сочла оскорбительным.

— По приглашению графа, — ответила я ей столь же холодно.

— Неужели?

— Представьте себе, да.

Она внимательно осмотрела мое платье, стараясь оценить его стоимость — кажется, оно удивило ее не меньше, чем приглашение графа.

Она повернулась и пошла впереди меня. Это подразумевало, что даже если граф был настолько эксцентричен, что пригласил в компанию друзей кого-то из своих служащих, в любом случае она не желала знать меня.

Гости собрались в одной из небольших комнат рядом с банкетным залом. Граф был уже увлечен беседой с мадемуазель де ла Монелль и не заметил моего появления, но Филипп тут же направился навстречу мне. Он, видимо, понимал, что я буду чувствовать себя несколько неловко, и ждал меня — еще одно проявление его доброты.

— Вы выглядите весьма элегантно.

— Благодарю вас за комплимент. Я хотела вас спросить, мадемуазель де ла Монелль из той самой семьи, о коллекции картин которой вы говорили?

— Э-э... да. Здесь и ее отец. Но я надеюсь, вы не станете обсуждать это с моим кузеном.

— Конечно, нет. Во всяком случае, маловероятно, что я покину замок и направлюсь в ее дом.

— Вы, может быть, сейчас так думаете, но... если наступит время...

— Да, я запомню это.

К нам подошла Женевьева. На ней было розовое шелковое платье, но выглядела она весьма мрачной — ни намека на девочку, которая не так давно короновала короля дня.

В этот момент объявили о начале ужина, и мы пошли в банкетный зал, в котором сверкающий стол был освещен несколькими канделябрами.

Я сидела рядом с пожилым джентльменом, как оказалось, большим любителем живописи и беседовала с ним. Я поняла, что меня туда посадили, чтобы развлекать его. Подали индейку с каштанами и трюфелями, но мне она не так понравилась, как подобное же блюдо у Бастидов — может быть, потому, что мысли мои были заняты мадемуазель де ла Монелль, которая сидела рядом с графом, и кажется, была поглощена оживленной беседой с ним.

Как глупо с моей стороны было думать, что красивое платье сделало меня привлекательной! И еще глупее было воображать, что он, окруженный множеством очаровательных женщин, станет обращать внимание на мою скромную персону. Вдруг я услышала, как он упомянул мое имя:

— Этому виной мадемуазель Лоусон.

Я подняла глаза и встретила его взгляд, не зная, был ли он действительно мною недоволен или просто развлекался.

Мне показалось, что он был недоволен тем, что я повела его дочь на рождественский обед к его работникам и хотел бы, чтобы меня мучила неизвестность, в какой форме это недовольство будет выражено.

Мадемуазель де ла Монелль тоже посмотрела на меня. Взгляд ее глаз, похожих на голубые льдинки, был холодным и оценивающим. Ее, видимо, раздражало, что уже второй раз за вечер, ее внимание было привлечено ко мне.

— Да, мадемуазель Лоусон, — продолжал граф. — Вчера вечером мы смотрели картину, и то, как вы возродили к новой жизни мою прародительницу, вызвало большое восхищение. Она много лет была спрятана под слоем пыли. Теперь мы имеем удовольствие лицезреть и ее, и ее изумруды. О, эти изумруды...

— Время от времени интерес к ним возрождается, — произнес Филипп.

— И это вы, мадемуазель Лоусон, дали начало новому возрождению.

Он смотрел на меня с шутливым гневом.

— А вы этого не желаете? — спросила я.

— Кто знает? Новая волна интереса может закончиться тем, что мы, наконец, их найдем. Вчера вечером, когда мы осматривали картины, кто-то снова предложил начать поиски сокровищ, и клич был подхвачен. Итак, приступаем к поискам сокровищ. Несомненно, вы должны в этом участвовать.

Мадемуазель де ла Монелль положила свою ладонь ему на руку. — Мне будет страшно бродить по этому дому... одной.

Кто-то ответил, что такое вряд ли допустят, и все, включая графа, засмеялись.

Затем его взгляд снова остановился на мне, глаза его смеялись.

— Конечно, это лишь игра и позже я расскажу вам о ее правилах. Начать придется скоро, потому что мы не знаем, как долго это развлечение продлится. Готье все утро готовил записки.

Через час с небольшим начался поиск сокровищ. Подсказки были написаны на листках бумаги и спрятаны в определенных местах по всему замку. Каждому дали первую подсказку, в которой в зашифрованном виде было написано, где искать вторую; если место удавалось найти, там обнаруживалась стопка бумажек, на одной из которых была написана следующая подсказка; и тот, кто будет достаточно удачлив, чтобы разгадать последнюю загадку, станет победителем.

Пока все читали свои подсказки, поднялся шум, болтовня, раздавались возгласы ужаса. Некоторые гости удалились парами. Я не видела ни графа, ни Филиппа, ни Женевьевы, и чувствовала себя, словно в незнакомом доме. Никто не подошел ко мне. Наверное, они недоумевали, почему женщина, просто работавшая у графа, была приглашена на вечер. Возможно, они считали, что согласно приличиям я должна была справлять Рождество дома, а раз уж я осталась здесь, значит, мне просто некуда ехать.

Я увидела, как молодой человек и девушка, взявшись за руки, выскользнули из комнаты, и сообразила, что цель подобной игры вовсе не в том, чтобы разгадывать загадки, а в том, чтобы дать возможность гостям пофлиртовать вдоволь.

Обратив, наконец, внимание на свою записку, я прочла:

«Принесите присягу, и если вас мучит жажда, выпейте».

После нескольких секунд размышления мне стала понятна игра слов. Присягу приносили при дворе, а во дворе находился колодец.

Через лоджию я прошла во двор; как я и предполагала, на ограде колодца лежал камень, под которым были спрятаны другие подсказки. Я взяла одну и поспешила обратно в замок. После прочтения следующей записки мне пришлось забраться под самую крышу башни. Ради такого случая замок был ярко освещен: на стенах его мерцали светильники по три свечи в каждом.

К тому времени, как я обнаружила уже три записки, игра целиком захватила меня, и я почувствовала азарт, потому что есть что-то завораживающее в поисках сокровищ, — даже шуточных — особенно, если в нее играют в старинном замке. К тому же, из головы у меня не выходила мысль, что предыдущие поиски были настоящими. Представляю, как они искали эти изумруды!

Шестая записка направила меня к темницам, где я была только один раз — с Женевьевой. Лестница была освещена, поэтому я решила, что не ошиблась, вообразив, что найду подсказку где-то внизу.

По ступеням я спускалась, держась за веревку. И вот я в темницах. Нет, я, вероятно, ошиблась — здесь царила темнота. Готье не мог положить записки в таком ужасном месте.

Я уже собиралась подняться по лестнице, когда прямо над своей головой услышала голоса.

— Но Лотер... мой дорогой.

Я отступила в темноту, хотя в этом не было нужды, потому что они и не думали спускаться.

Я никогда не слышала, чтобы граф разговаривал столь ласково:

— Мне придется довольствоваться тем, что ты будешь здесь... всегда.

— Ты подумал о том, как я буду чувствовать себя... живя под одной крышей с тобой?

Я не должна была там стоять, но не могла решить, что мне теперь делать. Если я поднимусь вверх и предстану перед ними, это будет весьма неловкая ситуация. Может быть, они уйдут и никогда не узнают, что я случайно подслушала их. Это, конечно, была мадемуазель де ла Монелль, к говорила она с графом так, словно он был ее возлюбленным.

— Моя дорогая Клод, так будет лучше для тебя.

— Если бы это был ты... а не Филипп.

— Ты никогда не была бы счастлива. Ты не чувствовала бы себя в безопасности.

— Ты воображаешь, что я буду бояться, что ты можешь убить меня!

— Ты не понимаешь. Тот скандал вновь оживет. Ты не можешь себе представить, как это будет неприятно. Он разрушит нашу жизнь. Я дал зарок никогда не жениться.

— Поэтому ты вынуждаешь меня пойти на этот фарс с Филиппом...

— Поверь, так будет лучше. Пора возвращаться. Но не вместе...

— Лотер... еще немного.

Короткая пауза — я представила себе их объятия. Потом удаляющиеся шаги, и я осталась совсем одна в темноте.

Я поднялась по ступеням, уже не думая о записках, Итак, граф и мадемуазель де ла Монелль были — или оставались — любовниками, и он не собирается на ней жениться. Из-за несчастья с первой женой на него будут смотреть с подозрением, если он решится на повторный брак. Со столь сложной ситуацией сможет справиться только решительная женщина, безоглядно любящая его. Мадемуазель де ла Монелль, вне всякого сомнения, к этой категории не относилась. Граф тоже это знал — он был проницательным человеком, — и его сердце всегда будет починяться рассудку. Если мои предположения правильны, он собирается выдать ее замуж за Филиппа и оставить ее в доме. Это невероятно цинично, но так похоже на него. Что ж, мужчины есть мужчины, — подумала я с горечью. Веками короли находили услужливых мужей для своих любовниц, потому что не могли или не хотели сочетаться с ними браком.

Как это отвратительно! Лучше бы я никогда не приезжала в замок. Если бы я смогла убежать... воспользоваться предложением Филиппа и поехать в дом мадемуазель де ла Монелль... да разве это возможно? И не странно ли, что именно в ее дом он предлагал мне поехать! Путь к отступлению оставался один... домой в Англию. Я обдумывала эту идею, прекрасно осознавая, что не уеду из замка, пока меня к этому не вынудят.

И какое тебе дело до темных любовных интриг некоего распутного французского графа? Ровно никакого.

В доказательство этого я свежим взглядом посмотрела на записку. Вместо темниц она привела меня в оружейную галерею, под которой находился каменный мешок. Оставалось надеяться, что мне не придется спускаться туда: наверняка, Готье не положит туда записку. Так оно и оказалось. Я нашла то, что искала, на подоконнике; содержание записки требовало от меня вернуться в банкетный зал со всеми подсказками, которые я нашла, потому что там и был конец похода за сокровищами.

Вернувшись туда, я обнаружила Готье — он сидел за столом и спокойно потягивал вино.

Увидев меня, он вскочил на ноги и воскликнул:

— Только не говорите мне, мадемуазель Лоусон, что вам удалось их все обнаружить!

Я отдала ему подсказки.

— Итак, — произнес он, — вы первая.

— Возможно, — сказала я, думая о графе и мадемуазель де ла Монелль, — другие не были столь усердны.

— Ну, все что вам осталось сделать, это подойти к тому шкафчику и взять сокровище.

Я пошла, выдвинула указанный им ящик и нашла там маленькую коробочку.

— Это оно и есть, — сказал Готье. — И скоро состоится торжественное награждение.

Он принялся звонить в медный колокольчик. Это было сигналом того, что поиск сокровища закончился, и все должны вернуться в зал.

Через некоторое время все собрались; я заметила, что лица некоторых гостей раскраснелись, костюмы были в некотором беспорядке. Граф, однако, явился со своим обычным неприступным видом в гордом одиночестве; и я заметила, что мадемуазель де ла Монелль пришла в сопровождении Филиппа.

Узнав, что я стала победительницей, граф улыбнулся: очевидно, это его позабавило.

— Разумеется, — с милой улыбкой высказался Филипп, — у мадемуазель Лоусон было явное преимущество: она ведь специалист по старинным зданиям.

— А вот и сокровище, — сказал граф и открыл коробочку — там была брошь — зеленый камень на тонкой золотой ветке.

Одна из женщин воскликнула:

— Похоже на изумруд!

— В замке ищут только одно сокровище — изумруды. Разве я вам не говорил? — ответил граф.

Он вынул брошь из коробочки и произнес:

— Позвольте, мадемуазель Лоусон — И приколол ее на платье.

— Благодарю вас... — пробормотала я.

— Благодарите свое мастерство. Я думаю, что остальные нашли не более трех подсказок Готье.

Кто-то сказал:

— Если бы мы знали, что призом будет изумруд, мы бы проявили больше старания. Почему вы не предупредили нас, Лотер?

Несколько гостей подошли ко мне, чтобы рассмотреть брошь, среди них Клод де ла Монелль. Было очевидно, что она возмущена. Ее тонкие белые пальцы быстро тронули брошь.

— Это настоящий изумруд! — проговорила она. И отвернувшись, добавила:

— Действительно, мадемуазель Лоусон весьма умная женщина.

— О нет, — быстро ответила я, — Это лишь потому, что я, в отличие от других, и вправду играла в эту игру.

Она обернулась, и на мгновение наши глаза встретились. Внезапно она рассмеялась и встала рядом с графом.

Тут появились музыканты и заняли места на помосте. Филипп и мадемуазель де ла Монелль составили первую пару на танец. Другие присоединились к ним, но ко мне никто не подошел, и вдруг меня охватило такое чувство одиночества, что больше всего захотелось незаметно ускользнуть, что я и сделала.

Там я отстегнула брошь и внимательно рассмотрела ее. Затем достала миниатюру и вспомнила тот момент, когда я ее разворачивала. Насколько счастливее я была тогда, чем в ту минуту, когда граф пристегивал изумрудную брошь на мое платье! Взглянув на его холеные руки с нефритовой печаткой, я представила себе, как они ласкали мадемуазель де ла Монелль, когда Лотер, граф де ла Талль, не имея намерения жениться во второй раз, планировал выдать ее замуж за Филиппа.

Несомненно, он считал себя властелином собственного мира. Он приказывал, а остальные подчинялись; и неважно, насколько циничными казались его приказания тем, кого он считал своими подданными, предполагалось, что последние подчинятся.

Как только я могла искать оправдания такому человеку?

И все же Рождество было таким счастливым, пока я не подслушала тот разговор.

Я разделась и легла в постель, прислушиваясь к отдаленной музыке. Там, внизу, они танцевали и никто не заметил моего отсутствия. Какая же я была дурочка, что увлеклась обманчивыми мечтами, воображая, что что-то значу для графа. Этот вечер показал мне, какой самонадеянной я была. Здесь я чужая. Раньше я понятия не имела, что в мире существуют такие мужчины, как граф де ла Талль. Сегодня вечером я поняла многое.

Теперь я должна быть благоразумной. Я старалась выбросить графа и его любовницу из головы, и другой образ возник у меня перед глазами: Жан-Пьер с короной на голове — король на день.

Я вспомнила тщеславное выражение его лица, удовольствие, которое он испытывал от своей мимолетной власти.

«Все мужчины одинаковы, — думала я, — властелины своих замков».

С этой мыслью я заснула, но спала беспокойно — казалось, огромная тень нависла надо мною, и этой тенью было мое безнадежное будущее, но я закрыла глаза и отказалась заглядывать в него.