Иаков, герцог Монмут взвинчивал себя до состояния ярости. Он вышагивал по своим апартаментам в присутствии молодых людей, которые стремились держаться поближе к сыну короля и готовы были одобрять все, что бы он ни делал.

Монмут был поразительно хорош собой. Он унаследовал крепкое здоровье отца и яркую красоту матери, в то же время в его внешности проявлялось несомненное сходство со Стюартами, так что ни у кого не могло возникнуть сомнения, сын ли он короля. Всем было известно о привязанности короля к этому молодому человеку, о его безграничном терпении, о том, что ему прощались многие вольности, ибо нельзя не признать, что Монмут заносчив и весьма гордится тем, что в нем течет королевская кровь. Тем не менее он был весьма недоволен судьбой, наделившей его положением незаконнорожденного сына столь чадолюбивого отца.

Его не покидала надежда, что наступит день, когда король объявит его своим законным наследником. Среди окружающих его людей многие говорили, что так оно и будет, ибо все беременности королевы кончались выкидышами, а в стране росло недовольство религиозными настроениями брата короля.

Джеймс, герцог Йоркский, находился под подозрением. Он не объявил себя католиком открыто, но то, что он не посещал церковь, свидетельствовало о его сомнениях в отношении религии. Слухи множились. Монмуту и его друзьям оставалось лишь способствовать их распространению.

Тем временем Монмут предавался удовольствиям. В этом отношении он был ненасытен. Он, как и его отец, увлекался женщинами, однако ему не хватало добродушной терпимости его отца. Карл не заблуждался относительно своего положения, Монмут же, напротив, считал себя центром мироздания. Карлу не было необходимости приукрашивать свою сущность, потому что все его предки были королями Шотландии, Англии и Франции. Его происхождение было безупречно королевским. Монмуту же приходилось помнить не только о своих предках со стороны отца, но и по материнской линии; и хотя он был сыном короля, многие утверждали, что ему никогда не носить королевской короны. У него было жгучее желание убрать с дороги всякого, кто окажется на пути его честолюбивых желаний. Это обстоятельство оказывало постоянное влияние на его жизнь. Он получил не самое лучшее образование, из провинциального дворянина вдруг превратился в заласканного юношу при дворе своего отца-короля. И эта перемена в жизни вскружила ему голову, окончательно лишив его способности рассуждать здраво.

Вот почему он вел себя заносчиво и таким образом приобрел множество врагов, а те, кто ходили у него в друзьях, по сути были либо врагами герцога Йоркского, либо надеялись на благосклонность короля, любившего своего сына.

Все время Монмута уходило на гадалок, на заботы о своей внешности, на поиск рецептов по уходу за кожей, по сохранению белизны зубов и блеска черных волос, так великолепно контрастировавших с его нежной светлой кожей. Его привлекала военная служба. Он хотел бы прославиться на этом поприще и осуществить великие завоевания. Он представлял себя проезжающим по улицам Лондона в ореоле военной славы, ему казалось, что в этом случае народ оценил бы его по достоинству и вместе с криками «Долой католика герцога Йоркского» раздавались бы крики «Да здравствует протестант герцог Монмут!»

Уже семь лет он был женат на миниатюрной герцогине Бакли, шотландской наследнице очень большого состояния, которую отец выбрал для своего обожаемого Джемми. Монмуту было тогда четырнадцать лет; Анне, его малютке-невесте, – двенадцать. Он часто вспоминал, как его любящий отец веселился на церемонии проводов их в постель вместе. Приказав тем не менее, чтобы их в ней не оставляли, так как они еще слишком молоды.

Супружество оказалось не слишком счастливым. Но Анна Скотт гордилась своим положением. Монмут считал ее черствой. Она ничем не выдавала своего огорчения буйным поведением мужа, некоторые утверждали, что она тверда, как гранитные скалы ее родины.

Монмут обхаживал фрейлину королевы Марию Кирке. Делал он это не потому, что она привлекала его более других, просто слышал, что его дядя, герцог Йоркский, был увлечен этой дамой и пытался ухаживать за ней своим, по обыкновению медлительным, нерешительным образом.

Этого было достаточно, чтобы воспламенить юного Монмута, так как демонстрировать свое превосходство над дядей стало для него постоянной потребностью. Он должен делать это постоянно, чтобы все – в том числе Джеймс, герцог Йоркский, – осознали, что, если король Карл умрет, не имея законных детей, Иаковом Вторым должен стать не Джеймс, герцог Йоркский, но Иаков, герцог Монмут.

И вот теперь, расхаживая по своим апартаментам, он напыщенно разглагольствовал со своими приятелями по поводу того, что он называл оскорблением королевской власти.

У него находились сэр Томас Сэндис и капитан О'Брайен. Он пригласил их к себе с тем, чтобы они помогли ему осуществить безумный план, который он обдумывал. Его самые близкие друзья, юные герцоги Албемэрль и Сомерсет, слушали излияния Джемми, развалившись на диване у окна.

– Отец слишком беспечен! – воскликнул Монмут. Он позволяет подданным оскорблять себя. Что он делает? Он пожимает плечами и смеется!.. Такое отношение облегчает жизнь, но за нахальство следует наказывать.

– Добродушие Его Величества одна из причин, по которой подданные любят его, – высказал свое предположение Албемэрль.

– Король должен быть королем! – самоуверенно возразил Монмут.

На это никто ничего не ответил. Монмут как обожаемый сын имел право критиковать своего отца, у них этого права не было.

– Слышали ли вы, приятели, что сказал этот дерзкий Ковентри в парламенте?

На этот вопрос ответом было молчание.

– И что такое этот Джон Ковентри? – продолжал герцог. – Член парламента от Уэймута! А что такое Уэймут, скажите мне, пожалуйста? Этот никому не известный господин из провинции критикует моего отца – и это сходит ему с рук! А все потому, что отцу лень наказывать его. Убежден, что это оскорбление королевской власти; и если отец отказывается отплатить за него, это должен сделать сын.

Герцог Албемэрль нерешительно заметил:

– То, что было сказано, было сказано в парламенте. А там, говорят, человек имеет право говорить все, что думает.

Монмут резко обернулся к нему, черные глаза его сверкали, губы презрительно скривились.

– Право… высказываться против своего короля?

– Это бывало и прежде, милорд, – решился вступить в разговор Сомерсет. – Этот Ковентри всего лишь предложил, чтобы театры облагались налогом на развлечения.

– Такое предположение достойно деревенщины.

– Он предложил это как средство получить деньги, в которых, и с этим все согласны, так нуждается страна, – сказал Сомерсет.

– Но, дорогой мой, король нуждается в развлечениях. Он любит театры, зачем же лишать его удовольствий? Театры доставляют Его Величеству массу приятного.

– Об этом и говорилось в парламенте, – заметил мрачно Албемэрль.

– Да, воскликнул Монмут. – И именно тогда этот Джон Ковентри встал с места, чтобы спросить, от кого получает удовольствие король – от выступающих там мужчин или от женщин.

– Это оскорбительно для короля, что правда, то правда, – признал Албемэрль.

– Оскорбление! Это заносчивость, господа. Этого нельзя позволять. Всей стране известно, что королю доставляют удовольствие его актрисы. Это и Молл Дэвис из Герцогского театра, и Нелл Гвин из Королевского. Ковентри хотел оскорбить короля – и сделал это.

– Его Величество решил не устраивать из этого скандала, – сказал Албемэрль.

– Но я решил иначе, – воскликнул Монмут. – Я заставлю этих мужланов осознать, что мой отец является их королем, и любой, дерзнувший оскорбить его, горько об этом пожалеет.

– Что вы собираетесь делать, Ваша Светлость? – спросил сэр Томас Сэндис.

– Для того чтобы обсудить это, я пригласил вас, мои друзья, – ответил герцог.

Король беспокоился. Он пришел к Джеймсу в его личные покои.

Джеймс сидел с книгой.

– Читаешь, Джеймс? – весело спросил Карл. – Что за книга? – Он заглянул через плечо брата. – «История Реформации» доктора Хейлина. О, мои подданные-протестанты были бы довольны, увидев, что ты читаешь такую книгу, Джеймс.

Большие темные глаза Джеймса выражали озадаченность. Он ответил:

– Я нахожу много пищи для размышлений на этих страницах.

– Перестань так много размышлять, брат мой, – сказал Карл. – Это занятие совсем не соответствует твоей природе.

– Вы насмехаетесь надо мной, Карл. Вы всегда насмехались.

– Я рожден насмешником.

– Вы читали эту книгу?

– Я пролистал ее.

– Она достойна большего.

– Рад слышать это от тебя. Думаю, это означает, что ты стоишь, как выразились бы мои подданные-протестанты, на правильном пути.

– Я не уверен в этом, Карл.

– Брат, когда я умру, ты унаследуешь корону. Управление королевством потребует всех способностей, которыми наградила тебя природа. Понадобится весь твой ум, чтобы удержать эту корону на голове, а голову на плечах. Вспомни нашего отца. Ты забываешь о нем когда-нибудь? Я – никогда. Ты слишком озабочен своей душой, брат, когда голова, возможно, находится в опасности.

– Какое значение имеет голова, если душа неспокойна?

– Твою голову видят все – красивую голову, Джеймс, – голову человека, который однажды может стать королем. А душа – где она? Мы не можем видеть ее, поэтому как мы можем быть уверены, что она существует?

– Вы богохульствуете, Карл.

– Я не религиозен, это так. Такова моя природа. У меня извращенный ум, и таким, как я, трудно веровать. Но отложи книгу, брат. Я должен поговорить о Ковентри.

Джеймс мрачно кивнул.

– Скверное дело.

– Юный Джемми становится слишком буйным.

– А парень этот будет жить?

– Я молю Бога, чтобы это было так. Но эти буйные юнцы разбили ему нос, и парламент бурлит от возмущения.

– Это можно понять, – сказал Джеймс.

– Я согласен и с тобой и с парламентом. Но мой парламент недоволен мной, а это плохо, когда парламенты и короли расходятся во мнениях. У нас есть ужасный пример. Когда я вернулся домой, я принял решение жить в мире со своими подданными и со своим парламентом. А вот теперь молодой Джемми устроил самую настоящую потасовку. И заявляет, что защищал мое королевское достоинство.

– Этот мальчик придает большое значение королевскому достоинству Вашего Величества. И главным образом потому, что он считает, будто в нем есть и его доля.

– Это правда, Джеймс. Бывают моменты, когда юный Джемми заставляет меня тревожиться. Парламент принял закон, по которому любой, выбивший глаз, рассекший губу, нос или язык вассалам Его Величества или как-то иначе нанесший увечье члену парламента, должен быть отправлен на год в тюрьму, а не только подвергнуться большому штрафу.

– Это справедливо, – ответил Джеймс.

– Да, это справедливо. Поэтому мне не нравится, что юный Джемми ведет себя подобным образом.

– Небольшое наказание, наложенное Вашим Величеством, могло бы пойти ему на пользу.

– Возможно, ты прав. Но я никогда не увлекался наказаниями, и мне трудно наказывать тех, кто мне дорог, как этот мальчик.

– И все же однажды он навлечет на себя неприятности – и на вас тоже.

– Поэтому я и хочу, чтобы ты помог мне, Джеймс. Неужели вы двое не можете быть друзьями? Мне не нравится это соперничество между вами.

– Соперничество устраивает ваш внебрачный сын. Он опасается, что мне достанется корона, на которую, как ему кажется, у него больше прав.

– Боюсь, что лишь одно может сдружить вас, и это одно – мои законные здоровые сыновья. Чтобы ни у кого из вас не осталось надежды на корону.

– Карл, кое-кто говорит, что вы так любите этого мальчика, что готовы сделать его своим полноправным наследником.

– Я люблю мальчика, это правда. Он – моя плоть и кровь. Тысячи мелочей ежедневно напоминают мне об этом. Он мой сын, мой старший сын. Он мне нравится. Не стану этого отрицать. Но ты, брат, сын нашего отца и мой наследник. Я никогда не сделаю Джемми законным сыном, пока есть человек, который по праву и справедливости должен занять мое место. Если я умру, не имея законного наследника, ты унаследуешь трон. Я об этом никогда не забываю. Сколь бы я легкомысленным ни был, тут я постоянен и тверд. Но есть еще один вопрос, который я хотел бы решить с тобой. Речь о твоем заигрывании с католической верой.

– Мысли не поддаются контролю, брат.

– Нет, конечно, но мы можем держать их при себе.

– Я не могу фальшивить по поводу того, что я считаю истинной религией.

– Но ты можешь держать свои мысли при себе, брат. Вспомни нашего деда, Генриха Четвертого. Вы такой же его внук, как и я. Поразмысли о том, как он управлялся со своими религиозными вопросами, благодаря чему страна, пережившая разрушительную войну, обрела наконец мир. Англия является протестантской страной, так же твердо протестантской, как Франция была твердо католической в дни правления нашего деда. Англия никогда больше не согласится принять короля-католика. Если ты хочешь, чтобы в Англии царил мир, когда меня не станет, ты должен взойти на трон протестантом.

– А что, если мои сердце и разум говорят мне, что католическая вера является истинной?

– Подави влечения своего сердца, дорогой брат. Прислушайся к разуму, он тебе скажет: поклоняйся втайне. Оставайся внешне таким, каким тебя хочет знать страна. Помни нашего деда… величайшего из королей, которого когда-либо имели французы. Он положил конец гражданской войне, потому что он, будучи гугенотом, прикидывался католиком. Оставь этот флирт с католической верой, Джеймс. Показывайся со мной в церкви, когда того требует случай. Пусть страна видит, что ты правоверный протестант. В этом случае, брат, мы быстрее покончим с нездоровым ростом амбиций юного Джемми. Поступай так не ради меня, а ради себя и Англии, которой тебе когда-нибудь, возможно, придется править.

Джеймс мрачно покачал головой.

– Вы не понимаете, о чем просите, брат. Если человек исповедует католическую веру, как может он идти в протестантскую церковь?

Карл устало вздохнул.

Потом он пожал плечами и подумал: «Джеймс – дурак… он всегда был дураком и, есть опасения, останется им навсегда». Карл мог утешать себя мыслью о том, что, какую бы беду Джеймс ни навлек на себя, он, Карл, будет в могиле и его это касаться не будет.

Он перевел разговор на другую тему:

– Как поживает семья?

Лицо Джеймса просветлело.

– Мария важничает, как всегда, Анна полнеет.

– Ну-ка, проводи меня к ним. Дам им знать, что их дядя о них не забывает.

В апартаментах герцога Карл встретился с Анной Гайд. Анна тепло приветствовала его не только потому, что ее деверь был королем. Анна не забыла, что, когда все покинули ее вскоре после замужества, а Генриетта-Мария настаивала, чтобы ее игнорировали, именно король Карл оставался ее лучшим другом.

– Похоже, у Вашего Величества хорошее настроение, – заметила она.

– Это от предвкушения разговора с вами, – ответил Карл, как всегда, галантный даже по отношению к тучным и стареющим. – Черт побери! Джеймс так угрюм из-за своих святых проблем. А где же ваши дети?

– Я пошлю за ними, – ответила Анна. – Они поторопятся прийти, узнав, что Ваше Величество здесь.

Карл, глядя на Анну, подумал, что она выглядит более болезненно, чем обычно; даже ее полнота казалась нездоровой.

Он спросил, получала ли она какие-либо известия от своего отца, Эдварда Гайда, графа Кларендона, живущего в изгнании во Франции.

– Он довольно приятно проводит время, – ответила Анна королю. – Компенсируя свое безделье в изгнании, он занялся писанием мемуаров.

– Они, должно быть, будут интересными, – сказал король. Тут в комнату вошли две маленькие девочки, Мария и Анна.

Только две, выжившие из семи, подумал король, а ведь их было семеро – тех, что Анна Гайд родила герцогу Йоркскому.

И все же Джеймс, имея двух девочек, был благополучнее брата. Почему члены королевской семьи, которым так необходимы наследники, обычно так неудачливы в этом отношении? Отсутствие наследников было сущим проклятием для королевской власти. Мария, старшая из девочек, взяла его руку и торжественно поцеловала ее. Карл поднял ее на руки. Он любил детей, и ему особенно нравилась эта важная малышка Мария.

Он с нежностью поцеловал ее, а она обняла его за шею и потерлась щечкой об его щеку. После отца она больше всего любила своего дядю Карла.

Анна тянула его за полы камзола.

– Теперь очередь Анны, – проговорила флегматично маленькая Анна.

– Ну, Мария, дорогая моя, – сказал король, – ты должна уступить место пухленькой Анне.

Он спустил Марию на пол и сделал вид, что никак не может поднять Анну. Он сопел и пыхтел, а обе девочки визжали от восторга.

– Анна слишком толстая, ее не поднять, – заявила Мария.

– Признаюсь, – сказал король, – что мне не справиться с такой грузной племянницей.

– Тогда не поднимайте меня, а дайте конфеток, – попросила Анна.

– Дядя Карл, она потому такая толстая, что все время ест, – вступила в разговор Мария. – Если она еще будет есть, она будет толстеть и толстеть, и тогда уже никто не сможет ее поднять.

Анна смотрела на них со спокойной, дружелюбной улыбкой.

– Пусть только мне дают конфетки и не поднимают меня, – согласилась она.

– Ох, моя дорогая Анна, ты представляешь собой весомую проблему, – ответил король. – Но, зная твои вкусы и предвидя твое увесистое присутствие, я пришел хорошо вооруженным.

Обе малышки смотрели ему в лицо, так как он опустился на колени, чтобы приблизить свое лицо к их лицам.

– Быть вооруженным, – начала объяснять Мария, – это значит носить мечи и все такое, Анна.

– Мечи из конфеток? – уточнила заинтересованная Анна.

– Пошарьте-ка в моем кармане, племянницы, и вы сможете найти в нем кое-что интересное, – сказал их дядя.

Анна первой занялась этим, визжа от предвкушения, и тут же принялась набивать рот содержимым королевского кармана. Мария взяла короля за руку.

– Я покажу вам папиных борзых. Я их люблю.

– Я их тоже люблю, – невнятно, но старательно бормотала Анна, так как рот ее был битком набит сладостями; сладкие струйки стекали на ее пухлый подбородок.

– Но они такие тощие, – заметил король, улыбаясь ей своей грустной улыбкой.

– Мне нравится, когда другие тощие, – ответила Анна. – Только Анна должна быть толстой.

– Ты боишься, что если они станут такими же толстыми, как ты, то у них будут такие же вкусы? Если бы мы все так любили конфетки, как их любит госпожа Анна, то нам бы не хватило конфет со всего света.

Анна какое-то мгновение оставалась серьезной, а затем улыбнулась своей приветливой, очаровательной улыбкой.

– Нет, дядя Карл, – ответила она, – тогда кондитеры сделают еще конфет.

Они отправились смотреть борзых герцога. Их отец забыл о решении религиозных проблем и забавлялся игрой со своими малышками. А Карл учил их бросать мячи при игре в путаницу.

И когда он направлял руку Марии при бросании мяча, и когда маленькая Анна, переваливаясь, ходила вокруг него, Карл думал: «Если бы эти две были моими, я мог бы прекратить опасное соперничество между Джемми и Джеймсом; и мне бы не было нужды волноваться из-за того, что мой брат начинает глубоко сомневаться, читая «Историю Реформации» доктора Хейлина».

Карл пришел навестить Нелл после того, как она уже несколько недель играла на сцене Королевского театра.

Его забавляло то, что она вернулась на сцену; но, как он сказал ей, все знали, что ребенок, спящий в колыбели, был его сыном, и матери этого ребенка едва ли подобает оставаться актрисой.

– Матери этого ребенка необходимо обеспечить пропитание для незаконного сына короля, – заметила Нелл в своей обычной манере. – И если она может это сделать, только играя на сцене, она должна играть на сцене. Что же невинному ребенку – умирать с голоду из-за того, что мать слишком ленива, а отец слишком беден для того, чтобы прокормить его?

– Решено, – ответил король. – Оставь сцену – и не будешь нуждаться, да и он тоже.

– Если я оставлю сцену, я буду вынуждена позаботиться, чтобы вы, Ваше Величество, сдержали свое обещание, – заявила Нелл. – Я не прошу для себя пенсии, но для своего ребенка, имя которому Карл и никак иначе, я буду просить много.

– Все, что возможно, будет сделано, – пообещал король. Теперь он навещал ее значительно чаще. Луиза де Керуаль все еще не подпускала его к себе. Он много думал о Луизе; она казалась ему бесконечно желанной, самой желанной женщиной в его королевстве, но он был слишком беззаботен, чтобы слишком переживать по этому поводу. Он был уверен, что Луиза в конце концов не устоит; тем временем есть Молл – все еще настолько очаровательная, что ее хочется навестить разок-другой; изредка он навещал Барбару, хотя и мог бы себя поздравить с тем, что почти порвал с ней отношения; и всегда можно было быть уверенным, что с Нелл не придется скучать – она непредсказуема. А кроме того, всегда найдутся дамы для забав на одну ночь. Он был хорошо обеспечен женщинами.

Карл осознавал затруднения Нелл и решил, что будет удобнее, если поселить ее поближе к своему Уайтхоллскому дворцу.

Он напомнил ей о доме, в котором она теперь жила.

– Такой дом мне не нужен, – возразила Нелл, – я узнала, что он передан мне на условиях аренды. Я всегда оказывала английской короне услуги бесплатно. Поэтому впредь никакие арендные платы меня не устроят. Хочу дом в собственность.

– Нелл, – заметил король, смеясь, – ты становишься очень жадной.

– Я должна думать о сыне.

– Материнство изменило тебя.

– Оно меняет всех женщин. Король на время стал рассудительным.

– Это правильно, – сказал он, – что ты думаешь о малышке. И правильно, что напоминаешь мне о своих нуждах. Послушай-ка, Нелл, отсюда далековато до Уайтхолла.

– Но я слышала, что главным удовольствием Вашего Величества – не считая еще одного – являются прогулки.

– Бывают моменты, когда мне хочется, чтобы ты была поближе ко мне. И теперь, когда ты оставила сцену, я собираюсь подарить тебе прекрасный дом – в полную собственность. Единственная возможность, которая мне подвернулась в этом квартале.

– А это близко к Уайтхоллскому дворцу?

– Ближе, чем этот дом, Нелл. Он почти на четверть мили ближе. Не думаю, что у тебя будут причины считать этот дом неподходящим для нашего сына, Нелл.

– Но он будет в безусловной собственности? – настаивала Нелл.

– Клянусь, что будет.

Теперь Нелл занимала более высокое положение в свете.

Она жила на красивой широкой улице в том конце, где находились дома аристократов. Новый дом Нелл был трехэтажным, и ее сад простирался до парка Святого Якоба, от которого его отделяла каменная стена. В конце сада Нелл находилась куртина. Взобравшись на нее, она могла через стену смотреть в парк и переговариваться с королем, когда он прогуливался там с друзьями.

Теперь с Нелл обращались «подобающим для королевской любовницы образом». Ее ближайшими соседками были Барбара Каслмейн, герцогиня Шрусбери и Мэри Найт, бывшая некогда одной из основных фавориток короля. Леди Грин и Молл Дэвис тоже жили поблизости.

Отношение к ней многих людей изменилось. Теперь ее чаще называли мадам Гвин, а не мисс Нелл, торговцы старались стать ее поставщиками, к ней обращались с подобострастием.

В прежнее время Нелл высмеяла бы всех этих подхалимов, но, став матерью, Нелл наслаждалась их заискиванием. Она всегда помнила, что чем больше чести оказывалось ей, тем легче почести найдут дорогу к ее малышу. А она была полна решимости видеть его герцогом.

Находились и такие, что частенько пытались напомнить ей о том, что она прежде была продавщицей апельсинов и актрисой, выросшей в переулке Коул-ярд. Мария Вилльерс, сестра герцога Бекингемского, отказывалась ее принимать, и это, что было Нелл приятно узнать, вызвало глубокое недовольство короля. Он напомнил благородной даме: «Те, с кем я сплю, являются подходящей компанией для самых благородных дам страны». И Мария Вилльерс была вынуждена изменить свое отношение.

Не проявляли к ней интереса и Арлингтоны. Они вовсю старались продвинуть мадемуазель де Керуаль; но та, казалось, своей добродетелью была словно цепью прикована к девичеству. Пусть она и остается в этом положении, думала Нелл, а мы будем наслаждаться жизнью и богатеть.

С Молл Дэвис сохранялось некоторое соперничество. Нелл не переносила кичливую Молл. Ее удивляло то, что король, обладая таким остроумием, не высмеял эту заносчивость. Он все еще навещал Молл, и бывали случаи, когда Нелл, ожидая, что он придет в дом или просто перепрыгнет через стену сада, как он это иногда делал, видела, как он направляется навестить Молл.

Молл иногда приходила к Нелл после визита короля. Она сидела в гостиной Нелл, демонстрируя свое кольцо и рассказывая о подарках, которые король преподнес ей в последнее время.

– Он даже приносит мне мои любимые конфеты. Он говорит, что я почти такая же сластена, как принцесса Анна.

Однажды той ранней весной Молл заявилась к Нелл, чтобы сообщить о желании короля навестить ее вечером.

– Меня удивляет, Нелл, – щебетала она, – что он ходит так далеко. Ты теперь живешь гораздо ближе, чем я, не так ли? И все же он идет ко мне! Ты можешь это понять?

– Все мужчины, даже короли, временами поступают как ненормальные, – не замедлила Нелл с ответом.

Она тревожилась. Ее сын жил все еще без фамилии. Она не собиралась довольствоваться тем, что его будут называть Карл Гвин. А он подрастал. Ему нужна была фамилия. Много раз она намекала, что мальчику надо дать какой-нибудь титул, но каждый раз король отвечал неопределенно. Он обещал сделать все, что может, но Карл не всегда выполнял свои столь легко раздаваемые обещания. Ему нравился этот мальчик, но если он даст ему титул, это вызовет массу пересудов. Тут Рочестер был прав. Дело сэра Джона Ковентри еще не забылось, и временами король старался избегать критики со стороны своих подданных.

«Сейчас не время, Нелл, – сказал он ей как-то. – Не надо с этим торопиться. Я обещал, что у малыша будет все.»

А сегодня вечером он идет к этой интриганке Молл Дэвис… Этого просто нельзя допустить!

– Я умею делать вкусные конфеты, – сообщила Нелл.

– А вот меня никогда не учили лакейским занятиям, – ответила Молл.

– Я, бывало, делала их для продажи на рынке, – рассказывала ей Нелл. – Конфеты! – закричала она пронзительным голосом кокни, лондонской простолюдинки. – Милые леди, покупайте мои сладости!

Молл содрогнулась. Она обвела глазами великолепно обставленную гостиную и в очередной раз удивилась тому, что созданию, подобному Нелл, удалось заполучить все это.

Нелл сделала вид, что не заметила отвращения Молл.

– Я, так уж и быть, принесу тебе конфет, – сообщила она. – Следующая партия сладостей будет приготовлена специально для тебя.

Молл поднялась, собираясь уйти; ей надо подготовиться, сказала она, как бы отвечая Нелл, к вечернему визиту короля.

Когда она ушла, Нелл взяла своего малыша на руки.

Прелестный, здоровый мальчик; она нежно поцеловала его. За него она была готова воевать со всеми герцогинями страны.

Потом она отправилась на кухню и, засучив рукава прелестного платья, принялась готовить конфеты; как только они были, готовы, она отправилась с ними к Молл Дэвис. Молл удивилась, что она явилась так быстро.

– Вот! Я их приготовила для тебя, – сказала Нелл, – я подумала, что лучше принести их тебе, пока они свежие.

– Они выглядят очень привлекательно, – заметила Молл.

– Попробуй-ка одну, – предложила Нелл.

Молл взяла конфету, посверкивая своим бриллиантовым кольцом перед глазами Нелл. Молл показалось, что Нелл с завистью посмотрела на него.

– Красивое кольцо! – просто сказала Нелл.

– Да, очень! Всякий раз, когда я его вижу, оно напоминает мне о любви короля!

– Тебе повезло, что у тебя такой яркий знак королевской привязанности. Возьми еще одну из этих помадок.

Молл попробовала другую помадку.

– Как приятно уметь делать такие вкусности! Жаль, что меня никогда не учили готовить…

– Ничего страшного, – проговорила Нелл и звонко рассмеялась. – Зато тебя научили носить бриллиантовое кольцо и быть первоклассной шлюхой развеселого короля.

Нелл все хохотала и не могла остановиться, а Молл нахмурилась. Молл стала остерегаться Нелл с тех самых пор, как эта дерзкая девчонка из переулка Коул-ярд осмелилась передразнивать ее на сцене Королевского театра.

– Не обращай внимания. Я часто смеюсь по пустякам, – объяснила Нелл, успокаиваясь. – Эта привычка еще с тех пор, когда я жила в Коул-ярде. Мне бы хотелось стать такой великолепной дамой, как ты. Пожалуйста, возьми еще помадку.

– А ты сама не ешь?

– Наелась у себя дома. Эти – подарок для тебя. А-а, ты задумалась, почему это я ношу тебе подарки и чего захочу взамен? Я вижу это по твоим глазам, Молл. Это правда, я действительно кое-что хочу. Я хочу стать такой же дамой, как ты. – Нелл протянула ей коробку со своими конфетами, и Молл взяла еще одну помадку.

– Ты прекрасно разбираешься в моих вкусах, – заметила Молл.

– Признаю это, – ответила Нелл. – Я приглядываюсь к тебе. Видишь ли, я решила тебе подражать. Я бы хотела понять, почему это Его Величество навещает тебя вместо того, чтобы навещать малышку Нелл из Коул-ярда.

– Нелл, у тебя слишком дурные манеры. Ты слишком много и громко смеешься. Ты говоришь языком улиц. Ты не стараешься быть дамой.

– Ты права, – согласилась Нелл. – Пожалуйста, полакомись еще.

– Признаю, что я ужасная лакомка.

– Так приятно порадовать тебя своими сладостями! Молл растаяла и проговорила:

– У тебя доброе сердце, Нелл. Послушай меня. Я тебя научу говорить так, как говорят дамы. Я тебе покажу, как следует ходить даме и как обращаться с теми, кто ниже тебя по положению.

– Пожалуйста, научи, – попросила Нелл.

И Молл показывала ей все это и во время этих показов продолжала есть помадки, принесенные Нелл. Когда урок закончился, все помадки были съедены.

Нелл поднялась, чтобы уйти.

– Тебе надо приготовиться встретить Его Величество, – сказала она. – Не буду тебе больше мешать. Пожалуйста, пусть коробочка от помадок останется у тебя. Глядя на нее, ты будешь думать обо мне.

Нелл покинула дом Молл, около которого ее ждали носильщики с портшезом.

– Поторопимся обратно, – сказала она нанимаемым ею еженедельно носильщикам. – Мне надо кое к чему подготовиться.

Прибыв домой, она вошла в комнату, где спал младенец. Она вынула его из кроватки. Покрывая малыша поцелуями, она восклицала: «Нам надо приготовиться встретить папу. Он будет здесь сегодня вечером, я не сомневаюсь. И, кто знает, может быть, когда он будет здесь, мне удастся выклянчить у него хорошенький маленький титульчик для моего мальчика Карлуши».

Потом она нежно опустила его в колыбель.

Времени оставалось мало. Она позвала повара и попросила его приготовить пироги с мясом и дичью, поджарить говядины и баранины.

– Мне почему-то кажется, что сегодня вечером, – сказала она, – Его Величество будет у нас ужинать.

После этого она надела платье из зеленого с золотом гипюра и туфельки, шитые серебром.

Она приготовилась, так как была уверена, что король навестит ее. Молл Дэвис не сможет развлекать его в этот вечер, так как в сладости, которыми она угощала Молл, было положено ялапу, сильнодействующее слабительное, приготовляемое из корня мексиканского растения.

Молл приняла основательную дозу. Нелл не сомневалась, что с этих пор она и король часто будут весело смеяться, вспоминая затруднительное положение Молл.

– Очень может быть, – громко говорила Нелл самой себе, – что сегодня вечером миссис Молл осознает, что мое коул-ярдское обхождение тоже может пригодиться в жизни.

Нелл не разочаровалась в своих ожиданиях. Король пришел к ней ужинать. Он узнал, что случилось с Молл, и догадался, кто сыграл с ней злую шутку.

Он хохотал без удержу, когда они с Нелл ужинали.

– Ты самое необузданное создание, которое я когда-либо знал, – сказал он ей.

А она знала, что ему по душе эта необузданность и что он начал наконец-то понимать, что, кто бы ни вошел в его жизнь, Нелл он должен удержать, чтобы она веселила его и помогала забывать о заботах.

Королю казалось, что в тот трудный год Нелл была его главным спасением от тягот жизни. Он все еще обхаживал Луизу де Керуаль, которая, хотя и была фрейлиной королевы и занимала покои в Уайтхоллском дворце, все не торопилась стать его любовницей.

– Как можно? – спрашивала она. – Есть только один способ у Вашего Величества стать моим возлюбленным, но он недоступен. У Вашего Величества есть королева.

Напрасны были доводы Карла о докучности королевской жизни. Королевам не следует завидовать. Стоит лишь посмотреть на его королеву Екатерину. Разве она выглядит счастливой женщиной? А посмотрите на веселую маленькую Нелл. Кто в Лондоне счастливее нее?

Луиза казалась озадаченной. Это была одна из ее уловок, когда она хотела имитировать неопределенность.

– Мне надо учить английский, чтобы как следует все понимать, – лепетала она детским голоском, который абсолютно соответствовал ее детскому личику.

Король преподносил ей еще больше красивых гобеленов для ее покоев; он одаривал ее драгоценностями и самыми ценными часами из своей коллекции. А она лишь качала головкой, как можно шире открывала свои небольшие глазки и говорила: «Если бы я не происходила из такого благородного семейства, мне было бы легче стать такой, как все другие. Ваше Величество, похоже, что для меня открыт лишь один путь. Я должна уйти в монастырь и там окончить свои дни».

Карл разрывался между отчаянием и желанием. Он едва переносил свою неудачу. Недоступность Франсис Стюарт делали ее вдвойне привлекательной. Луиза поняла это и осторожно вела свою игру-ожидание. С тех пор, как она приехала в Англию, прошло уже несколько месяцев. Король Франции слал нетерпеливые послания. Французский посол ежедневно предостерегал ее.

Госпожу де Сент-Эвремону – политическому эмигранту из Франции, живущему в Англии, где благодаря своему остроумию и литературным способностям он получил от Карла пенсию – очень хотелось, чтобы его соотечественница приобрела влияние в стране, их приютившей. Он написал Луизе. До него дошли сплетни о том, что она объявила о своем намерении уйти в монастырь, поэтому он писал о загубленной жизни монахинь, лишенной радостей мирской жизни, о том, что единственное, что им остается, – это религиозное служение.

«Грустная это жизнь, дорогая сестра, когда человек обязан каяться в грехе, который он не совершал, как раз в то время, когда у него появляется желание совершить его.

И счастлива женщина, которая знает, как осмотрительно вести себя и при этом не сдерживать своих желаний! Ибо чрезмерность в любовных делах приводит к скандалам, но черствеет женская душа без любви. Не отвергайте слишком сурово искушения, которые в этой стране предстают перед девицами, с большей скромностью, чем надо. Поддавайтесь сладостям искушения, а не диктату гордости».

Луиза прочла этот совет с обычной своей детской улыбкой, и ее проницательный ум заработал быстрее. Она уступит в подходящий момент – в тот момент, который будет наиболее выгоден ей и Франции.

Герцог Монмут, получивший выговор от короля за свое участие в деле с Ковентри, был готов обидеться.

– Но, отец, – говорил он, – я старался защитить вашу честь. Должен ли подданный держаться в стороне, когда достоинство его короля подвергается оскорблениям?

– В мою честь так часто старались попасть, что она покрылась непроницаемым панцирем, сын мой. Прошу на будущее, предоставь мне самому защищать ее.

– Не могу видеть, как марают ваше королевское достоинство.

– Ох, Джемми, оно уже так запятнано, что еще какая-то малость грязи будет едва ли заметна.

– Но чтобы эти мужланы смели осуждать вас…

– Ковентри не мужлан. Он – дворянин. Монмут рассмеялся.

– Он до конца своих дней будет носить на лице напоминание о том, что ему следует исправлять его манеры.

– Нет, это напоминание о том, что нам следует исправлять наши, – серьезно сказал король. – Но прекрати эти дикие выходки, Джемми. Я их не одобряю. Теперь поговорим о другом.

Как тебе нравится возможность отправиться со мной в Ньюмаркет? Мы оба примем участие в гонках и посмотрим, кто победит.

На лице Монмута мрачная улыбка сменилась на довольную. Он был совершенно очарователен, когда улыбался. Он так живо напоминал о красоте своей матери, что Карлу казалось, будто он снова молод.

Джемми очень хотелось отправиться в Ньюмаркет. Не то чтобы его привлекали бега или общество отца, нет. Просто Джемми придавал большое значение тому, что его будут видеть рядом с отцом. Ему нравилось видеть многозначительные взгляды среди придворных, слышать, как кричат люди: «Смотрите, вон герцог Монмутский, внебрачный сын короля! Говорят, Его Величество так любит юношу – а кто в этом усомнится, видя их вот так рядом? – что сделает его своим законным наследником». Джемми воображал, что многие люди будут довольны, если это случится. А почему бы и нет? Разве он не похож во всем на принца? И разве он не протестант? И разве не растут с каждым днем слухи о переходе брата короля в католическую веру? Монмут с друзьями позаботится о том, чтобы эти слухи не прекращались.

Обдумывая поездку в Ньюмаркет, он пребывал в прекрасном настроении. Король души в нем не чает. Что бы он ни делал, Карл продолжает благоволить ему. Все знают об этом. Все больше и больше людей будет становиться на его сторону. Они будут говорить, что у него есть естественные права на трон. Все еще раз убедятся, что, несмотря на неприятность с сэром Джоном Ковентри, он не утратил и доли благоволения со стороны короля.

Он обратился к Албемэрлю и Сомерсету.

– Давайте пойдем в город, – сказал он. – У меня возникло желание поразвлечься.

Албемэрль был рад присоединиться к другу. Его, как и других, удивляло доброе отношение короля к Монмуту. Неприятность с сэром Джоном Ковентри была довольно серьезной, и все же король постарался замять ее из-за замешанных в ней людей. Албемэрль уверовал, что дружба с таким влиятельным молодым человеком может быть ему очень полезной. Сомерсет разделял взгляды Албемэрля.

Было забавно бродить по городу в сумерках и искать приключений. Что за веселье встретить какого-нибудь важничающего горожанина, которого несли в портшезе, и, внезапно перевернув кресло, вывалять его в уличной грязи! Иногда поздно вечером можно было встретить на улице юную девушку, а если юная девушка гуляет поздно вечером, то чего же она еще ждет, как не внимания таких юношей, как Монмут с друзьями?

Они добрались до одной из таверн при гостинице и заказали ужин. Они сидели и пили, разглядывая проходящих молодых миловидных женщин. Хозяин гостиницы заранее принял меры в этом отношении, заперев, жену и дочерей в дальней комнате и горячо надеясь, что распутный герцог ничего не прослышал об их красоте.

Монмут и на самом деле еще не прослышал об этом, поэтому удовлетворялся предложенным хозяином вином; когда они выбрались на улицу, то были так пьяны, что шатались из стороны в сторону и приходилось придерживаться за стены домов, чтобы не упасть.

Они были именно в таком состоянии, когда увидели приближающихся к ним пожилого мужчину с девочкой.

– Ну, – воскликнул Монмут пьяным голосом, – вот и развлечение.

Девочка была почти ребенком и, когда трое пьяных мужчин преградили им путь, она в страхе прижалась к своему деду.

– Подойди, моя славная, – икая, проговорил Монмут. – Ты почти ребенок, но, клянусь, тебе пришло время расстаться с детством. Если ты еще не рассталась…

Старик, определив по изящной одежде и манере говорить, что перед ним придворные, испуганно выкрикнул:

– Добрые господа, позвольте мне и внучке пройти. Мы бедные и скромные люди… моей внучке всего лишь десять лет.

– Достаточно взрослая! – воскликнул Монмут и схватил ребенка.

Ее вопли заполнили улицу, послышался голос:

– Что такое? Кто зовет?

– На помощь! – пронзительно кричала девочка. – Грабят! Убивают!

– Держитесь! Держитесь там, иду! – ответил голос.

Три герцога повернулись на голос и посмотрели в ту сторону. К ним подходил старый городской сторож, высоко подняв фонарь. Он был так стар, что едва ковылял.

– Вот подходит доблестный рыцарь! – рассмеялся Монмут. – Признаюсь, я весь дрожу от страха.

Девочка схватила деда за руку, и они заторопились прочь. Пьяные герцоги не заметили, что они ушли, так как все их внимание сосредоточилось теперь на городском стражнике.

– Милорд, – сказал сторож, – я обязываю вас вести себя спокойно.

– По какому праву? – спросил Монмут.

– Именем короля.

Это показалось Монмуту забавным.

– А знаете ли вы, приятель, с кем говорите?

– С благородным лордом. С воспитанным дворянином. Прошу вас, сэр, спокойно отправляйтесь к себе домой и отдыхайте, пока не протрезвеете.

– А знаете ли, – сказал Монмут, – что я сын короля?

– Тем не менее, сэр, я должен просить вас…

Монмут вдруг рассердился и ударил старика по лицу.

– Становись на колени, невежа, когда обращаешься к сыну короля.

– Милорд, – начал было старик, – я стражник, в чьи обязанности входит поддерживать спокойствие…

– Встань на колени! – воскликнул Албемэрль.

– На колени! – закричал Сомерсет. – Становись на колени прямо на мостовую, пес, и нижайше проси прощения, потому что ты посмел оскорбить благородного герцога.

Старик, помня о недавнем нападении на сэра Джона Ковентри, начал дрожать. Он просительно протянул руку и дотронулся до камзола Монмута. Герцог ударом отбросил его руку, а Албемэрль и Сомерсет силой заставили стражника опуститься на колени.

– Итак, – властно спросил Монмут, – что ты там говоришь, старикан?

– Я говорю, сэр, что я выполняю свой долг…

Сомерсет ударил старика ногой, тот громко вскрикнул от боли. Албемэрль снова ударил его.

– Он и не думает каяться, – заметил Монмут. – Он обращается с нами, как с псами.

И он нанес старику удар ногой в лицо.

Пьяный угар овладел Монмутом, он уже забыл о девочке с дедом, своих жертвах. Теперь им владело желание расправиться с дерзким стариком. Монмут подозревал всех, не выражающих ему немедленного нижайшего почтения, в том, что они насмехаются над ним из-за того, что он незаконнорожденный сын. Ему необходимо было видеть в два раза больше почтения, чем самому королю, так как ему важно было, чтобы люди помнили о том, кто он такой, тогда как король в таких напоминаниях не нуждался.

Стражник, чувствуя убийственное равнодушие Монмута к своей просьбе, встал на колени.

– Милорд, – сказал он, – умоляю вас не делать ничего такого, что может плохо сказаться на вашей репутации и добром имени…

Но Монмут был слишком пьян, и, кроме того, его мучила мысль о том, что его достоинству нанесли оскорбление.

Поэтому он пнул старика ногой с такой свирепостью, что тот ничком упал на камни мостовой.

– Ну же! – завопил Монмут. – Давайте покажем этому болвану, что случается с теми, кто оскорбляет сына короля.

Албемэрль и Сомерсет последовали его призыву. Они злобно навалились на старика, пиная его и избивая. Изо рта у стражника побежала кровь, он поднял руки, закрывая лицо. Он жалобно просил пощадить его. А они продолжали вымещать на нем свою ярость.

Вдруг человек затих, и в его позе появилось что-то такое, что отрезвило трех герцогов.

– Пошли, – сказал Албемэрль. – Давайте уходить отсюда.

– И побыстрее, – добавил Сомерсет.

Троица, покачиваясь, пошла прочь; но из-за приоткрытых ставен за ними следили, и многие их узнали.

Еще до рассвета новость распространилась по городу.

Старый стражник, Питер Вермилл, был убит герцогами Монмутом, Албемэрлем и Сомерсетом.

Карл был не на шутку встревожен. Люди жаловались, что на улицах стало небезопасно. Бедный старый городской стражник был убит за то, что обеспечивал покой горожан.

Все были настороже. Что теперь будет? Милорд Албемэрль, который недавно унаследовал благородный титул, милорд Сомерсет, который принадлежал к известному роду, и милорд Монмут, сын самого короля, были виновны в убийстве. Горожане Лондона говорили, что убийство бедного старика следует приравнять к убийству самых знатных людей страны.

Король послал за сыном. Он был значительно менее приветлив, чем когда-либо прежде.

– Почему ты так ведешь себя? – спросил он.

– Этот человек мешал нам веселиться.

– А ваше веселье… состояло в нарушении покоя горожан?

– Это из-за молодой потаскушки и ее деда. Если бы они вели себя тихо, все было бы хорошо.

– Ты красивый юноша, Джемми, – сказал король. – Неужели ты не можешь найти себе подходящих женщин?

– Она бы тоже мне подошла, если бы мы уладили дела с дедом.

– Значит, вашим делом было насилие? – спросил Карл.

– Все это было ради забавы, – проворчал Монмут.

– Меня трудно чем-нибудь ужаснуть, – сказал Карл, – но изнасилование всегда представлялось мне одним из самых отвратительных преступлений. Кроме того, оно говорит о том, что мужчина, совершивший его, – крайне непривлекательная личность.

– Как это так?

– Коль скоро девушку делают жертвой, а не партнером.

– Эти люди вели себя оскорбительно по отношению ко мне.

– Джемми, ты слишком щепетилен, когда дело касается оскорблений. Будь осторожен. Многие скажут, что, коль скоро он выискивает оскорбления, может быть, он их и заслуживает? Монмут молчал. Отец никогда не был с ним так холоден.

– Ты знаешь, как наказывают за убийство? – спросил Карл.

– Я ваш сын.

– Есть люди, которые называют меня дураком за то, что я признал тебя своим сыном, – возразил Карл.

Монмут вздрогнул. Карл знал его больное место.

– Но… ведь нет никаких сомнений.

Карл рассмеялся.

– Существует самое большое сомнение. Обдумав то, что мне теперь известно о твоей матери, я сам начал сомневаться.

– Но… отец, вы давали мне понять, что у вас никогда не было никаких сомнений.

Карл поправил свои кружевные манжеты.

– Я думал, что у тебя будут любовницы. Этого я, безусловно, ожидал от своего сына. Но вести себя подобным образом в отношении беспомощных людей, проявлять такое преступное отношение к тем, кто не в состоянии дать отпор… Такие вещи мне вообще непонятны. Я знаю, у меня много слабостей. Но то, что я вижу в тебе, настолько чуждо мне, что я стал думать, что ты все-таки не мой сын.

Прекрасные темные глаза широко раскрылись от ужаса.

– Отец! – воскликнул герцог. – Это не так. Я ваш сын. Посмотрите на меня. Разве я не похож на вас?

– Ты такой красавец, а я такая образина! – ответил король просто. – Тем не менее я никогда не прибегал к насилию. Немного любезности с моей стороны – и дело оказывалось решенным. Думаю, ты все же не Стюарт. Тебя сейчас проводят отсюда. Мне нечего больше сказать.

– Отец, вы считаете… Вы можете…

– Ты совершили преступление, Джемми. Серьезное преступление.

– Но… как ваш сын…

– Помни, у меня на этот счет есть сомнения.

Лицо герцога исказилось. Карл не смотрел на него. Он был слишком мягок и глуп, когда дело касалось этого юноши. Он слишком многое ему позволял – и в результате испортил его, заласкал.

Ради самого Джемми следует попытаться добавить к его взбалмошности и гордости немного дисциплины и спокойного здравого смысла, чтобы он смог понимать нрав народа, которым так надеется править.

– Ступай теперь в свои апартаменты, – заключил он.

– Отец, я побуду с вами. Я заставлю вас сказать, что вы уверены в том, что я ваш сын.

– То было повеление, милорд, – твердо сказал Карл.

Какое-то время Монмут, весьма капризный мальчишка, стоял в нерешительности, затем решительно подошел к Карлу и взял его за руку. Карл стоял, не шелохнувшись, грустно и пристально глядя в окно.

– Папа, – обратился к нему Монмут, – это я, Джемми…

То было старое, детское обращение, так забавлявшее Карла в те давние времена, когда он приходил навещать Люси, мать этого мальчика, а малыш, тревожась, что не получит от короля своей доли внимания, старался привлечь его к себе.

Карл оставался неподвижным, как статуя.

– В свои апартаменты, – сухо сказал он. – Оставайся там, пока тебе не дадут знать, что будет дальше.

Карл высвободил свою руку и отошел от него. Монмуту ничего больше не оставалось, как покинуть покои короля.

Когда он ушел, Карл продолжал пристально глядеть в окно. Он смотрел вниз, на реку за низкой стеной с ее полукружьями бастионов. Но он не видел проплывающих судов. Что делать? Как избавить глупого мальчишку от последствий этой безумной выходки? Неужели он не знает, что из-за таких поступков начинают шататься троны! Народ будет недоволен. К тому же еще не улеглись страсти после скандала с Ковентри.

Если бы у него был более сильный характер, эти трое понесли бы справедливое наказание за убийство. Но как можно говорить о сильном характере, когда дело касается человека, к которому испытываешь самые нежные чувства, на какие только способен?..

Он должен предпринять отчаянный шаг. Но сделает он это, чтобы спасти мальчишку. Чего бы он только не сделал ради этого в сущности ребенка! Но он должен всеми силами устоять против искушения дать ему то, чего он так страстно желает, – корону. Этого он не сделает ни при каких обстоятельствах. При всей своей любви к нему он скорее предпримет меры для его наказания через повешение. Джемми должен получить хороший урок, ему следует научиться быть скромным. Бедный Джемми, неужели это из-за боязни выглядеть слишком скромным позволил он эту выходку? Если бы он был законным сыном… он мог бы быть совершенно другим человеком. Если бы его воспитывали с определенной целью, как будущего монарха, – как в свое время воспитывали его, Карла, – у него не было бы необходимости доказывать всем и каждому, что он сын короля.

Я ищу извинений для него не потому, что он их заслуживает, а потому, что я его люблю, подумал Карл. Плохая привычка.

Потом он сделал то, что намеревался сделать. Это было слабостью, но как мог он, любящий отец, поступить иначе?

Он предал гласности свое помилование «Нашему дорогому сыну Иакову, герцогу Монмуту, в связи со всеми преднамеренными или непреднамеренными убийствами или другими тяжкими преступлениями, совершенными когда бы то ни было им одним или вместе с другой личностью или личностями…»

Так-то вот! Дело было сделано…

Но в будущем Джемми должен исправить свое поведение.

Пока король грустно размышлял о безумствах Монмута, его известили, что жена его брата, Анна Гайд, заболела. Ей так плохо, говорилось в известии, и она так страдает, что ни один из врачей не может помочь ей ничем.

Карл поторопился в апартаменты брата. Он нашел Джеймса обезумевшим от горя, тот сидел, закрыв лицо руками, Анна и Мария, ничего не понимая, стояли по обе стороны от него.

– Джеймс, что за ужасная неожиданность? – спросил король.

Джеймс опустил руки, поднял лицо и посмотрел на брата, печально качая головой.

– Я опасаюсь, – начал он, – я очень опасаюсь…

И задохнулся от рыданий. Увидев своего любимого отца в таком состоянии, обе маленькие девочки разразились громким плачем.

Карл прошел в комнату, где лежала Анна Гайд. Лицо ее было так искажено от боли, что ее трудно было узнать.

Карл опустился на колени у постели и взял ее за руку. Ее губы пытались улыбнуться.

– Ваше Величество… – начала было она.

– Ничего не говорите, – нежно сказал Карл. – Я вижу, насколько это трудно для вас.

Она крепко сжала его руку.

– Мой… мой добрый друг, – прошептала она. – Прежде всего добрый друг… Потом уже король.

– Анна, моя дорогая Анна, – сказал Карл. – Мне тяжело видеть вас в таком состоянии. – Он повернулся к врачам, стоявшим у постели. – Все ли необходимое сделано?

– Все, Ваше Величество. Боли начались так внезапно, что мы опасаемся внутреннего воспаления. Мы перепробовали все лечебные средства. Мы пускали ее светлости кровь… Мы давали ей слабительное. Мы прикладывали пластыри на болезненную область и горячие утюги к голове. И пробовали все средства. Боль не стихает.

Джеймс пришел постоять у постели больной жены. Малышки были с ним вместе: Мария держала его за руку, Анна цеплялась за камзол. Слезы текли из глаз Джеймса, так как Анна была почти без сознания от боли. Всем, кто находился в спальне, было ясно, что жизнь покидает ее.

Джеймс вспомнил о своих изменах в течение их супружеской жизни. Сама Анна тоже не всегда была верной женой. Он с горечью вспоминал, как пренебрегал ею в первое время после женитьбы, и думал, не его ли вина в том, что они отдалились друг от друга.

Сейчас ему бы хотелось, чтобы их супружество было более удачным. Может быть, думал он, если бы я вел себя иначе, настойчивее, когда моя мать возражала против моей женитьбы на ней, если бы я протестовал, действовал решительно, Анна не потеряла бы ко мне уважения и мы были бы счастливее вдвоем.

Но прошлое не вернешь. Анна умирала, и их супружеской жизни пришел конец. Он смятенно думал, что теперь будет без нее делать, так как на протяжении их совместной жизни он привык уважать ее ум и полагаться на ее советы.

Оставались две его маленькие дочери, нуждающиеся в материнской заботе. Если у короля не появится законный наследник, старшая из этих малышек может взойти на трон.

– Анна!.. – неуверенно позвал он.

Но Анна смотрела на Карла; казалось, что присутствие короля действует на нее благотворно. Она, конечно, постоянно помнила, что он всегда был ей другом.

– Карл… – прошептала она. – Дети…

Тогда Карл подозвал малышек к себе и, опустившись на колени, обнял их обеих.

– Не тревожьтесь, Анна, – сказал он. – Я буду заботиться о них, как о своих собственных.

Это обрадовало ее. Она кивнула и закрыла глаза. Джеймс, горько плача, опустился на колени.

– Анна, – повторял он без конца, – Анна… Я молюсь за тебя. Ты должна поправиться… ты должна…

Она, казалось, не слышала его.

Бедный Джеймс! – думал Карл. Теперь он любит жену. Ей осталось жить всего-то час, а он вдруг понял, что любит ее. Хотя был равнодушен к ней так долго. Бедный неудачник Джеймс! Вечно у него так…

Карл сказал:

– Приведите ее духовника.

По ее затрудненному дыханию он заключил, что конец близок.

Священник вошел и опустился на колени у постели, но герцогиня взглянула на него и отрицательно покачала головой.

– Миледи… – начал священник.

Джеймс сказал:

– Герцогиня не хочет, чтобы вы молились за нее.

Все те, кто пришел засвидетельствовать смерть герцогини Йоркской, обменялись многочисленными взглядами.

Анна привстала и произнесла с нотой волнения в голосе.

– Я не хочу с ним говорить. Я умираю… в истинной вере… Джеймс колебался. Карл встретился с его взглядом. Слова, которые Джеймс готов был произнести, замерли у него на губах. Взгляд Карла предупреждал: «Не здесь… Не при таком количестве свидетелей!» Он повернулся к постели. Анна снова лежала на подушках, веки ее были плотно сомкнуты.

– Слишком поздно, – сказал король. – Она уже потеряла сознание.

Он был прав. Через несколько минут герцогиня умерла.

Но в покоях, где умерла герцогиня, было слишком много людей, которые обратили внимание на ее последние слова. Они говорили друг другу, что перед смертью герцогиня была готова поменять веру. Было ясно, что, если герцог и не говорил о своей приверженности к католицизму открыто, втайне он его все-таки исповедовал.

Монмут должен был какое-то время не привлекать к себе внимание. Он был вынужден прекратить свои бесчинства на улицах; это, впрочем, не мешало ему распространять слухи, что герцог – предлагаемый наследник престола – был настоящим католиком. А разве англичане еще во времена правления Кровавой Марии не поклялись, что не допустят, чтобы не троне был монарх-католик?!

Наконец-то Нелл наслаждалась каждой минутой своего существования. Теперь она стала по-настоящему благородной дамой.

У нее в доме на Пелл Мелл было восемь слуг, и все они, от помощницы горничной, получавшей шиллинг в неделю, до надменного дворецкого, обожали ее. Их отношения были не похожи на обычные отношения хозяйки и слуг. Нелл ясно давала им понять, что всегда готова пошутить с ними, никогда не пыталась скрыть от них того обстоятельства, что вышла из общественной среды ниже той, из которой происходило большинство из них.

Ей нравилось появляться на улицах в своем портшезе, по пути окликая друзей. И придворных, и скромных горожан она приветствовала одинаково. Она могла задорно окликать нищего на углу улицы, который всегда мог рассчитывать на щедрую милостыню от мисс Нелл, и так же шаловливо перекликаться с королем со стены своего сада. Ее никогда не заботило, кем были его компаньоны по прогулке – хоть члены его правительства или церковные иерархи. Каждый раз она одинаково громко и весело обращалась к нему: «Добрый день, Карл. Надеюсь, вы доставите мне удовольствие и навестите меня сегодня вечером!» И если сопровождающие короля бывали шокированы ее неуместной веселостью, то его самого это, казалось, лишь забавляло. Это выглядело так, будто он и Нелл втайне подшучивали над его напыщенными компаньонами.

Нелл часто принимала гостей, и у нее всегда был хороший стол. Ей нравилось видеть на своем длинном столе горы вкусных угощений – баранину, говядину, разнообразные пироги, фрукты по сезону, сыры, сладкие пирожки и, конечно же, множество напитков. И ей нравилось видеть за этим столом множество людей; но ей не нравилось, если бывал не занят хотя бы один стул.

В том году Нелл тревожило лишь одно – король не торопится присвоить ее сыну титул, которого она так жаждала. Но она не отчаивалась. Карл навещал ее чаще, чем когда бы то ни было. Молл Дэвис теперь редко виделась с ним, так что теперь не было нужды угощать ее конфетами со слабительной ялапой, дабы она не могла принять короля и тот вместо нее навестил бы Нелл. Король теперь охотно приходил сам. Ее дом он любил посещать больше других домов.

Луиза все еще мучила его и отказывалась уступить. По поводу поведения Луизы многие покачивали головами. Она перестарается со своим сопротивлением, шептали окружающие. Может статься, что, когда она решит отдаться королю, он уже потеряет к ней всякий интерес.

В Барбаре Каслмейн, ставшей герцогиней Кливлендской, король нуждался все меньше и меньше. Ее амурные дела все еще продолжали занимать город отчасти потому, что вершились к весьма своеобразном стиле: когда у Барбары появлялся новый любовник, она не пыталась скрыть этот факт от света.

В том году она устремила свой ненасытный взор на Уильяма Уичерли, первая пьеса которого, «Любовь в лесу», была только поставлена.

Барбара выбрала его себе в любовники своим обычным образом.

Увидев Уильяма в парке, когда тот прогуливался, а она проезжала в карете мимо, она высунулась из окошка, крикнула ему: «Вы, Уильям Уичерли, сын шлюхи!» – и покатила дальше.

Уичерли был необыкновенно польщен, так как понял – равно как и все присутствующие, – что это слова популярной песенки из его пьесы, в которой утверждалось, что все остряки – дети шлюх.

Вскоре весь Лондон говорил о том, что Уичерли стал ее любовником.

И вот из-за того, что Барбара вела себя так скандально, а Луиза столь чопорно, а Молл показалась пресноватой, Нелл в течение нескольких месяцев оставалась законодательницей в развлечениях Его Королевского Величества.

Ее часто навещала Роза. Ныне она была замужем за Джоном Кассельсом. Когда он попал в неприятную историю, Нелл удалось не только вызволить его, но и помочь получить место в гвардии герцога Монмута; так что теперь у Розы муж был не разбойником с большой дороги, а солдатом. Нелл также изыскала возможность помочь своему кузену Уиллу Чолмли, чтобы осуществить его заветную мечту. Уилл Чолмли был теперь солдатом, и она надеялась, что вскоре он получит низший офицерский чин.

В одно из посещений Розы они говорили о прежних днях. Роза сказала:

– Своей удачей мы обязаны тебе, Нелл. Это в твоем духе – будучи мадам Гвин с Пелл Мелл, подругой короля и приятельницей герцогов, все-таки не забывать тех, кого ты любила в прежнее время! Мы все преуспели только благодаря тебе, Нелл. Ручаюсь, матушка теперь жалеет, что частенько поколачивала тебя своей палкой. Ей и в голову не приходило, что тебя ждет такая судьба.

– Как она поживает? – спросила Нелл.

– О, она не проживет долго.

– Из-за джина?

– Как всегда… Она чаще бывает пьяная, чем трезвая. Я нашла ее лежащей на полу в подвальчике, в том старом подвальчике из нашей прежней жизни, мертвецки пьяной. Джон говорит, что она долго не протянет.

– Кто за ней ухаживает? – спросила Нелл.

– Есть много желающих заботиться о ней. Она может щедро расплачиваться с ними теми деньгами, что ты ей передаешь. Но что за отвратительное место этот подвал в Коул-ярде! Крысы чувствуют там себя как дома. Там все изменилось с тех пор, как матушка открыла свой публичный дом.

– Она там и умрет, – сказала Нелл. – Это ее дом. Я даю ей деньги. Этого достаточно.

– Это на самом деле все, что ты можешь сделать, Нелл.

– Ей нужен уход, – продолжала Нелл. – Нам он тоже нужен был в свое время. Но мы его не получали. Нами пренебрегали ради бутылки джина.

– Это так, Нелл.

– Если бы она была другой… если бы она любила джин поменьше, а нас побольше… – Нелл сердито замолчала. – Это ее заботы, а не наши… если она заболеет и умрет от джина. Что нам до этого? Что она сделала для тебя, Роза? Что сделала она для меня? Мне никогда не забыть тот день, когда мясник сказал, что ты украла у него кошелек. Тогда она стояла перед тобой, у тебя на лице застыл ужас… а она подталкивала тебя к нему… Роза, мы ей были безразличны! Ей было все безразлично, кроме единственного – чтобы мы торговали собой и могли обеспечивать ее джином. Чем мы обязаны такой матери?

– Ничем, – ответила Роза.

– В таком случае она умрет в своем подвальчике, и рядом с ней будет ее неизменная бутылка джина… Умрет так, как и жила. Она достойна такой судьбы.

Нелл сердилась, щеки ее пылали, она начала перечислять все случаи бед и огорчений, которые они с Розой пережили по вине матери.

Роза сидела и слушала. Она хорошо знала Нелл…

И действительно, вскоре после ухода Розы Нелл велела подать себе портшез.

– В какие края, мадам? – спросили носильщики.

– А Коул-ярд, – ответила Нелл.

В ту ночь мать Нелл спала в красивой кровати в доме своей дочери на Пелл Мелл.

– Хоть она и старая сводня и пьянчужка, – сказала Нелл, – но все же она моя мать!

Многие с неодобрением отнеслись к тому, что содержательницу публичного дома поместили в доме дочери; много было и таких, кто аплодировал смелому поступку дочери.

Нелл игнорировала и тех и других. Она не обращала на них внимания – и жизнь была прекрасна. Она снова ждала ребенка от короля.

Да, для Нелл это было счастливое лето. Она проводила его вместе с королем в Виндзоре; было очень приятно видеть его любовь к ее маленькому сыну.

Никогда еще, заявила Нелл, она не была так счастлива, как она была счастлива со своим Карлом Третьим. Карл Первый (Карл Харт) был добр к ней и сделал из нее актрису. Карл Второй (Карл Сэквилл, лорд Бакхерст) оказался в ее жизни эпизодом, достойным сожаления, но с Карлом Третьим (королем) она испытывала полный восторг. Она не требовала от него верности. Нелл слишком хорошо знала жизнь, чтобы требовать невозможного. Король любил ее так, как любил многих; и она это знала. Она чувствовала, что может сохранить эту любовь при помощи своего веселого остроумия и постоянного добродушия. Карл привык к женщинам с большими запросами, а Нелл была нетребовательна, что касалось ее самой, но всегда помнила о потребностях своего сына.

Малыша звали теперь Карл Боклерк – это имя отец дал ему в качестве временного утешения до той поры, когда представится возможность дать ему титул. Его назвали Боклерком в честь Генриха Первого, который получил это имя за то, что умел писать, тогда как его братья были безграмотны. Этот Генрих Первый был отцом большего количества побочных детей, чем любой из английских королей до Карла, – Карл, конечно же, переплюнул их всех. Это было совершенно в духе короля – напомнить свету об этих фактах, назвав Боклерком сына Нелл.

Таким образом, Нелл должна была временно удовлетвориться именем Боклерка, которое было все же королевским именем и напоминало свету о том, что Карл считал сына Нелл своим ребенком.

Луиза начинала понемногу волноваться. Нелл Гвин превращалась в чересчур значительную соперницу. Это смущало и тревожило, так как, в отличие от случаев с другими любовницами, король, казалось, по-настоящему любил Нелл. Трудно было поверить в то, что девушка из переулка Коул-ярд смогла сохранять привязанности изящного и остроумного короля, тогда как благородным дамам это не удалось.

Луиза стала прислушиваться к предостережениям своих друзей.

Людовик Четырнадцатый хотел, чтобы она выполнила его поручение. Он выражал нетерпение в связи с ее медлительностью. Лорд Арлингтон, который склонялся к католицизму и который стал ее покровителем, явно волновался.

Луиза так часто заявляла, что она слишком добродетельна, чтобы стать любовницей короля, что теперь не видела другой возможности вести дело, как только предприняв нечто из ряда вон выходящее. Ибо тоже поняла, что дальнейшее заигрывание чревато поражением.

– Король – абсолютный монарх, – говорила она Арлингтону. – Почему бы ему, если он захочет, не иметь двух жен?

Арлингтон понял намек. Он нашел возможность поговорить с королем. Мадемуазель де Керуаль любит Ваше Величество, сказал Арлингтон, и лишь одно является причиной ее отчуждения – ее добродетель.

Король казался грустным.

– Добродетель, – сказал он, – действительно является огромным препятствием на пути к удовольствию.

– Мадемуазель де Керуаль, – печально продолжал Арлингтон, – будучи воспитанной дамой, находит невозможным стать вровень с теми, кто ниже ее по положению в обществе. Если бы для нее было сделано исключение…

– Исключение? Какого рода? – насторожился король.

– Если бы успокоить ее совесть…

– Мне дали понять, что это может сделать лишь бракосочетание.

– Фиктивное бракосочетание, Ваше Величество.

– Но как это возможно?

– Короли могут все. Что, если бы Ваше Величество согласились на эту церемонию с дамой…

– Но к чему такая церемония обязывает?

– Она могла бы быть полезной в одном отношении. Она была бы выражением определенного уважения к этой даме. Ни с кем из тех, кто доставлял вам удовольствие, Ваше Величество не совершали такой церемонии. Это выделило бы мадемуазель де Керуаль из ряда прочих. И хотя она не может стать женой Вашего Величества, но если с ней поступить, как с женой, ее гордость будет удовлетворена.

– Продолжайте, милорд. Я вижу, вы уже все обдумали.

– Что, если, будучи в Ньюмаркете, Ваше Величество, вы навестите мое имение Юстон. А если устроить церемонию там… церемонию, внешне напоминающую бракосочетание… Тогда, Ваше Величество…

Король рассмеялся.

– Пусть будет так! – воскликнул он. – Пусть будет! Мой дорогой Арлингтон, ваша идея великолепна.

Арлингтон поклонился. Служить своему королю для него величайшее удовольствие, тихо ответил он.

Поэтому, отправляясь на этот раз в Ньюмаркет, король делал это с большей, чем обычно, радостью. Гонки доставили ему удовольствие. Монмут, оказавшись снова в милости, большую часть времени находился рядом с отцом. Они вместе ездили на соколиную охоту, устраивали состязание борзых. Они принимали участие в скачках, и король выиграл приз, хотя его молодой сын был среди соревнующихся. Карл и в сорок один год почти не утратил той привлекательности, которая была ему свойственна в юности. Его седые волосы были скрыты красивыми локонами роскошного парика, на лице появилось немного морщин, но и только, он был таким же подвижным и изящным, как прежде.

Каждый день он бывал в Юстоне, часто он оставался там на ночь, и все время терпеливо и настойчиво ухаживал за Луизой, которая становилась все более податливой.

А однажды в октябре Арлингтон пригласил священника, который совершил над этой парой что-то наподобие венчания, и после этого Луиза позволила уложить себя в постель со всеми непристойными церемониями, которые были приняты в те времена.

Так Луиза стала любовницей короля, и, учитывая ее высокое положение в обществе и то значение, которое она сумела придать, ее считали официальной фавориткой – единственной из всех дам короля, имевшей право быть первой.

Нелл поняла, что ее короткому царствованию пришел конец. Теперь появилась другая, претендовавшая на внимание короля гораздо более умело. Нелл знала, что француженка будет делать все, что в ее силах, лишь бы лишить ее милостей короля.

В декабре того года Нелл родила второго сына. Она назвала его Иаковом в честь герцога Йоркского. «Мой милый Джеймс,» – говорила она.

Восстанавливая в постели силы после родов, которые благодаря ее крепкому здоровью были нетрудными, Нелл приняла решение сохранить свое место подле короля и бороться с этой новой фавориткой, используя все свое остроумие, очарование и проницательность уроженки Лондона, истинной кокни.

Она была уверена в своей победе. Ее любовь к Карлу Третьему укрепляла ее решимость, кроме того, она обязана была думать о будущем малышей Карла и Иакова Боклерков.