Этот маленький гарнизон находился далеко от города и от железнодорожной станции, в глубине большого лесного простора. Стоит там казарма-одноэтажный деревянный щитовой дом и три таких же щитовых домика, каждый на две семьи, для офицеров. Скрипучие старые сосны и ели плотно окружают казарму и прикрывают ее своими ветвями, как зонтом. По крыше и стенам казармы шаркают ветви – будто собрались со всего леса звери и скребутся, царапают когтями, просятся к солдатам в их уютные комнаты. А зверей в тех лесах полно. Однажды на окно казармы вскочила рысь, усатая, с острыми короткими ушками, уселась на подоконник, ноздри раздула, ощерилась, глаза уставила на дневального Карпова. Карпов, увидев впервые такого зверя, подумал, что это кот-великан какой-то, и стал звать к себе: «Кис-кис!..» И пачку печенья протянул – на, ешь, кот! Рысь, конечно, не воспользовалась добротой Карпова, убежала.

В гарнизоне живут пятеро детей, среди них двое школьников – Ваня и Таня. Своей школы в гарнизоне нет, детей возят за пятнадцать километров в поселковую школу. Каждое утро к дому, где живут Таня и Ваня, подъезжает «газик». Шофер рядовой Борейко дает два коротких, как писк морзянки, сигнала и ждет, пока его пассажиры, размахивая портфелями, не выбегут из дому. Они бегут к машине со всех ног. Кто первый добежит, тот и займет место рядом с шофером. Чаще всего это место достается Тане.

Был понедельник. Борейко подъехал раньше обычного и, зная, что дети в это время еще завтракают, машину поставил подальше от дома, сигнала не давал. Настроение у него было плохое – испортили с раннего утра. Только успел после подъема брюки надеть и сапоги обуть, как услышал чей-то восхищенный крик: «Борейко, полюбуйся на себя» О-го-го, вылитый!» Он тут же догадался, что повесили новый номер стенной газеты. Бчера, закрывшись в комнате старшины, до самого отбоя просидела редколлегия. О том, что он попал в газету, Борейко почувствовал еще вчера вечером, разговаривая с батарейным художником и поэтом Карповым. Уж очень глаза у того были таинственно-хитрые. И знал, за что попал: два дня назад получил за ночную стрельбу из автомата двойку. Досадная неудача. «Пули пошли на ферму в гости», –шутили солдаты. А Карпов, этот первый снайпер (до армии был призером по стрельбе), даже рассердился тогда на Борейко: мол, подвел всех, общую оценку батареи снизил…

Борейко, проходя по коридору, остановился возле газеты, этак безразлично-насмешливо пробежал глазами по ее столбцам, и настроение у него совсем испортилось: о нем написали дважды. Сержант Мартынов критиковал его за то, что не старается постигнуть огневой премудрости, потому и пускает пули в белый свет. Но самое противное – карикатура: идет Борейко по казарме, а из карманов разный мусор сыплется. И стихотворение под карикатурой: «Неужели вам не видно, что дневальному обидно целый день с метлой стоять и за вами убирать». Несомненно, рисовал карикатуру Карпов, и стихотворение такое только он один на батарее сочинить может.

«Напраслина, вранье, неправда», – сказал Борейко нарочито громко, чтобы услышал Карпов, проходивший в этот момент мимо. «Почему неправда? – спросил тот. – Тебе же старшина замечание сделал за мусор». – «Потому неправда, что не ходил дневальный с метлой, нет у нас метлы в казарме. Есть щетка». – «Понимаешь, «щетка» не влезает в размер стиха», – сказал Карпов и, конечно же, выдал этим свое авторство.

Борейко вылез из машины, постучал сапогом по всем четырем колесам – в порядке ли они, заглянул под низ и все это делал не для того, чтобы убедиться в исправности машины, а чтобы как-то отключиться от своих неприятных мыслей.

Первым выбежал из дому Ваня. Увидел, что Тани нет, и бросился к машине. Хлопнул дверцей, бухнулся на сиденье возле шофера, крикнул: «Ага, я первый!» – и тогда только поздоровался. Вскоре подошла Таня, важно, всем видом подчеркивая, что ей некуда торопиться, коль переднее место в машине занято. Уселась сзади и сказала так, будто она и была тут главной:

– Можно ехать.

Автомобиль фыркнул и тронулся с места.

– Уроки сделали? – спросил Борейко.

– Сделала, – ответила Таня. – На пятерку.

– Ух ты, на пятерку! – удивился такой уверенности Борейко. – А ты, Ваня?

– Все правильно сделал, – ответил тот тихо и последнее слово точно проглотил.

«На пятерку, а у меня двойка, – опять вспомнил шофер свою ночную стрельбу и сегодняшнюю стенную газету. – Такая жирная двойка». И при воспоминании об этом ему до того стало досадно, что он даже стукнул кулаком по баранке. Сигнал, как живой крик, вырвался из-под кулака.

Проехав еще немного, он отвлекся и успокоился. Уроженец степного района Украины, Борейко до армии никогда не видел настоящего леса, не вдыхал его хвойной прохлады, не окунался в его зеленую красоту. И лесное эхо представлялось ему чудом: каждый твой крик деревья дружно перебрасывают с кроны на крону, ударяя о стволы, и возвращают обратно стоголосым гулом. Любил эту дорогу Борейко еще потому, что всегда встречался с каким-либо лесным обитателем: то заяц перебежит дорогу перед машиной, то лиса мелькнет среди кустов своим желто-огненным хвостом. На той неделе едва не наехал на ежика с тремя ежатами. Успел затормозить. Старый еж – папа или мама – задрал свою мордаху, запыхтел сердито: куда летишь, дорогу дети переходят! Таня и Ваня выскочили из машины, взяли колючие клубочки в руки, а они так и не развернулись. Посадили их под куст, яблоко положили и поехали дальше.

Медведя Борейко видел на дороге только издали. А близко – когда на посту стоял часовым. Косолапый подошел чуть ли не к самой ограде, залез в малинник и давай лакомиться ягодами. Наберет горсть, бросит в рот и смотрит на солдата так, точно и его приглашает: чего стоишь, иди и ты поешь ягод. И хотя, конечно же, видел, что у солдата автомат, нисколечко не боялся: знал мишка, что часовому на посту не разрешается стрелять по зверям.

А вот лося Борейко ни разу не встречал.

Лес на некоторое время расступился, дорога пошла по лужку, над ним стелился туман, густой посередине и редкий по краям. Пронизанный солнечным светом, он светился золотым пыльным облачком. Может, это и было спущенное с неба облачко. Туману оставалось жить недолго, он таял и стекал капельками на траву. На край лужка из зарослей леса выбивалась речка. Вот она блеснула вдали. Недавно через нее солдаты построили мостик. Борейко тоже принимал участие в его строительстве. В начале сентября, когда стояли жаркие дни, на обратном пути из школы Борейко останавливался возле мостика и ловил в корчах (Корчи – здесь: ямы на месте выкорчеванных пней.) речушки раков и налимов, отдавал улов детям. Живых раков и налимов детям было жалко, и они выпускали их назад, в речку.

На этот раз, когда подъехали к мостику, Борейко остановил машину и даже присвистнул от удивления. Вода в речушке поднялась, вышла из берегов и с плеском бежала поверх мостика.

– Не проедем, – сказал Ваня и повеселел.

– Проедем, – уверенно воскликнула Таня. Ей показалось, что Ваня был бы рад вернуться домой.

Борейко вылез из машины, осмотрел мостик, вернулся назад и сказал:

– Здесь проедем, а вот как через реку…

Автомобиль медленно скользнул по вязкой дороге, колеса с шумом погрузились в воду, выкатились на мостик. Ехали осторожно, тряско подпрыгивая на настиле, вздымая вокруг колес белые буруны. Съехав с мостика, машина рванулась, натужно гудя по затопленной низине.

– Паводок, – сказала Таня.

– Знаем без тебя, – с недовольным видом ответил Ваня.

Борейко с самого начала, как только дети уселись в машину, догадался, что Ваня сегодня какой-то другой, не тот беззаботный непоседа, каким он всегда был в прошлые поездки в школу. То ли мальчик уроки не сделал и боится, что поставят двойку, то ли, может, дома неприятность: натворил чего-нибудь и от родителей попало. Борейко не стал его расспрашивать, только молча, по-мужски похлопал по плечу, и Ваня взглянул на него с благодарностью: солдат понимает его и сочувствует.

Все испортила Таня. Она выдала Ванин секрет.

– А вчера вечером отец всыпал Ване. Он утром как ушел в лес, так только, когда темно стало, вернулся. Что, не так?

– А тебе-то что? – буркнул Ваня.

– Все думали, что ты заблудился. Хотели уже идти искать. А он… – И Таня умолкла, видно, все же пожалела мальчишку, увидев, как тот сгорбился и втянул голову в плечи.

– А ты что в лесу делал-то? – спросил у Вани Борейко. –Грибы собирал?

– Нет, в партизаны играл, – уже с сочувствием, как бы оправдывая его, объяснила Таня. – Землянку вырыл.

– Это правда, Ваня? Мне покажешь свою землянку?

Ваня утвердительно кивнул головой.

– Мать плакала, – сказала Таня.

– И не плакала, и мне не попало, – повеселел Ваня. – Просто отец поругал, и все. У меня там винтовка спрятана.

– Ну? – по-настоящему удивился Борейко. – Боевая?

– Боевая, наша. Нашел в кустах. С войны лежала. Только заржавела, и приклад истлел. Вот бы патроны найти.

– И что бы тогда?

– Стрелять бы научился метко, как мой отец.

Эти слова неприятно задели Борейко, вернули его к прежним ощущениям вины и стыда. Опять вспомнилась та пятница. Старший лейтенант Степкин, отец Вани, подводя итоги стрельбы, не ругал, не стыдил Борейко и еще двух солдат, получивших двойки, а только с досадой заметил, что теперь– батарее нужно здорово поднатужиться, чтобы удержать первое место в дивизионе. Зато хвалил отличников стрельбы, особенно Карпова. «Товарищ Борейко, поучитесь у Карпова, потренируйтесь с ним».

– Значит, хочешь чемпионом по стрельбе стать? Мастером? – спросил Борейко Ваню. – Это хорошо, но, брат, нелегко. Ох, нелегко.

– Он из рогатки мастер стрелять, – засмеялась Таня. – Стрелял в кота, а в окно попал.

– Я в воробья целился.

– Ха-ха! – не выдержал Борейко. – Ну и стрелок. – И чуть было не сказал: «Как я», и досада жестким комом шевельнулась в груди.

– Я записался в кружок метких стрелков, – похвалился Ваня. – Карпов нас будет учить.

«Ох, этот Карпов, – завистливо и ревниво подумал о нем Борейко. – Художник, поэт… «Неужели вам не видно, что дневальному обидно…» Тьфу!.. Придумал же…»

Вот слева овраг, непролазно заросший орешником, сюда сбегались из всего леса белки запасать на зиму орехи. Немного дальше блестело круглое окошко воды – озеро, обрамленное зеленовато-синими прутиками ситника. От этого озерка начинается ольховая гряда, которая тянется к реке, к самой паромной переправе. На переправе живет в небольшом домике паромщик Павел Алексеевич, инвалид войны, пожилой однорукий человек. У него седая голова, черные пушистые усы, а на пиджаке гвардейский знак и планки фронтовых наград. Говорит он кратко, употребляя военные слова, а когда здоровается, называет человека гвардейцем : так крепко запомнилась ему военная служба. Он и Ваню с Таней называет гвардейцами.

«Газик» выехал из ольховой гряды и тут же очутился на берегу. Дети не узнали реку. Вода в ней поднялась вровень с берегом, а в одном месте залила луг. Но главное, что всех удивило, – парома не было ни на том, ни на этом берегу.

– Вот так штука, – промолвил Борейко. – Паводком паром снесло.

– А как же в школу? – встревожилась Таня, и ее личико начало морщиться: вот-вот заплачет.

Солдат Борейко ничего не ответил, вылез из машины, сложил у рта ладони и крикнул на противоположный берег паромщику, который возился возле старенького «Запорожца»:

– Эй, эй, Павел Алексеевич!..

Паромщик выпрямился, показал рукой вниз по течению: там паром, сорвало водой.

– Вот так, гвардейцы, – подражая паромщику, сказал Борейко, покачал головой. – Понедельник, одним словом. До моста в объезд километров шестьдесят…

– Если через мост поедем, то опоздаем, – сказал Ваня. А что делать, назад ехать?

– Я хочу в школу, – заныла Таня, – у нас первый урок – математика.

– А потом экскурсия на фабрику, – вспомнил Ваня. – И физкультура сегодня.

– Неудачный день выпал, – вздохнул Борейко, – с самого утра, – и, про себя помянув этот понедельник недобрым словом, добавил вслух: – И ничего не поделаешь.

– Вертолетик бы сюда – и фыр-р-р через речку, – фантазировал Ваня.

– Или на метле, как баба-яга, а? – подделался под его тон Борейко. – На этой метле, с которой весь день дневальный ходит, – добавил он.

Борейко топтался возле машины, хмурый, даже сердитый, и морщил свой широкий лоб. Что делать? В объезд? Дети опоздают на два урока. Вернуться домой – пропустят целый день. Да и завтра, неизвестно, притянут ли паром на место.

Тем временем паромщик влез в «Запорожец» и начал перегонять его на теневую сторону дома. Переднее стекло «Запорожца» вспыхивало на солнце, как луч прожектора, так ярко, что Борейко даже глаза закрыл. Паромщик вел «Запорожец», а стекло машины – слепящий луч – мигало, дрожало, то гаснуло, то снова било в глаза и слепило. Даже после того, как автомобиль был поставлен к стене дома, некоторое время в глазах Борейко продолжали вздрагивать желтые круги, и он несколько раз крепко сжимал веки, чтобы их отогнать.

И тут Борейко словно озарило. «Вот так фокус!» Он вспомнил ночную стрельбу до мельчайших подробностей, каждое свое движение, каждое действие: изготовку, обнаружение цели, наводку прицела. Без прежней досады, обиды и злости на себя вспомнил он и почувствовал, как радость и успокоение приходят к нему впервые за последние два дня.

«Вспышка подсветки цели – и слепота. А я смотрел на подсветку. Две-три секунды, но меня же ослепляло, и я опаздывал с наводкой. Боялся, что цель исчезнет, и торопился нажать на спуск. И второпях промахнулся».

– Ура! – совсем неожиданно для детей крикнул он. – Эврика! – И хлопнул в ладоши. Вспугнутая сорока вспорхнула с ветки березы. – Лодка есть? – прокричал Борейко паромщику.

Павел Алексеевич закивал, головой, показывая, что лодка есть, но он не берется перегонять ее одной рукой, на такой быстрине не справится.

– Ничего, гвардейцы, – сказал детям Борейко весело и возбужденно. – Выход найдем. Что это за солдат, который не найдет выхода. Верно, Ваня? У солдата безвыходных положений не бывает. – И, возвращаясь к разгаданной причине своей неудачной стрельбы, снова хлопнул в ладоши: ай да «Запорожец», ай да молодец, что подсказал…

Борейко начал расстегивать на гимнастерке пуговицы :

– Тепло сегодня, правда, Ваня?

– Солнце греет, – согласился мальчик.

– И купаться можно. Хочу искупаться. Не хотите вместе со мной?

– Ой, что вы?! – воскликнула Таня, будто ее силком уже тащили в реку. – Вода ж холодная.

Борейко снял ремень, положил его на капот машины.

– Теплое солнышко. Бабье лето, – сказал он.

Паромщик что-то крикнул и рукой показал вверх по реке. Они посмотрели туда и увидели лося на том берегу. Лось вышел из кустарника, приблизился к берегу, остановился. Стоял величественный, сильный лесной великан, ветви его рогов выразительно очерчивались на фоне неба, а'горбатая морда покачивалась, будто лось о чем-то раздумывал и никак не решался сделать то, что задумал. А собирался он, конечно, переплыть реку. Он ступил по колено в воду, попил немного, постоял, вошел еще глубже, почти до самых ушей, и поплыл. Плыл он быстро, из воды торчала его рогатая голова и горбатая морда. Лось фыркал. Течение сносило его вниз, сюда, к машине, и Борейко сказал, что зверь выйдет на берег недалеко от них. Добравшись до мелкого места, шагах в двадцати от машины, лось встал на ноги, немного постоял, тяжело раздувая бока, весь блестя от влаги, будто его завернули в целлофановую накидку. Вода стекала с его шерсти, рогов и звучно булькала в реку. Ударив копытом по воде, лось поднял голову и гордо пошел к людям.

– Лось, лось! – позвала зверя Таня.

Не доходя до машины совсем немного, лось кивнул головой, как бы поздоровался, – Остановился под березой и начал боком тереться о ствол. Дерево затряслось, качнуло ветвями, желтые листья посыпались на лося и облепили его, точно медалями. Перестав тереться, лось посмотрел на свой правый бок, потом на левый и, видимо, удивился своему пестрому наряду – эдаким стал медалистом – и медленно направился к лесу.

– Ух ты, громадина какая! – не удержался Ваня. – Лось, лось!

Борейко тоже замер от удивления – он никогда не видел живого лося. А тут зверь прошел рядом, будто нарочно подарил людям интересное зрелище, показал себя: не видели раньше меня, так любуйтесь!..

– Вот это рога!.. Какой красавец! –все никак не мог успокоиться Борейко. – Ах, нет фотоаппарата.

Он вспомнил, зачем ему понадобилось раздеваться, только тогда, когда лось скрылся в лесных зарослях. Повернулся к реке и снова хлопнул в ладоши, подергал плечами, лицо его стало озабоченным, широкий лоб наморщился. Похоже было, Борейко колебался – все же риск большой. Но не отступать же. Сел на землю, снял сапоги, гимнастерку.

– Ну, кто говорил, что вода холодная? Ты, Таня?

А лось-то искупался.

Сапоги поставил рядышком, на голенища повесил портянки, аккуратно положил гимнастерку и брюки на капот. Оставшись в одних трусах, стал бить себя ладошками по бокам, ногам, прыгать, приседать, побежал по берегу вверх и там вошел в воду смело, решительно – точно так входил лось. И, бултыхнув, поплыл быстро, энергично, саженками, наискосок течению.

Ваня присел у воды, опустил туда руку, поболтал– холодно! Но, как бы разделяя с Борейко его нелегкое испытание и этим помогая ему, руку не вынимал: хоть маленькую частицу холода да заберет у реки. Держал руку, заставляя себя думать, что купаться можно, что вода действительно потеплела. Таня тоже опустила палец в воду, но тут же вытащила его и вытерла о платье.

Тем временем Борейко уже доплыл до берега, выбежал из воды, запрыгал, точно индеец, отплясывающий свой танец. Паромщик накинул солдату на плечи пиджак, чтобы он быстрее согрелся, бил его ладонью по спине, по плечам, растирал, мял, хлопал.

Для того чтобы перегнать лодку и перевезти детей, Борейко понадобилось совсем немного времени.

– Отсюда до школы вас довезет дядька Павел, – сказал Борейко. – И на уроки успеете вовремя.

– Довезу, гвардейцы, домчу мигом.

Мотор «Запорожца» зарокотал, автомобиль вздрагивал, нетерпеливо рвался в дорогу. Борейко уселся в лодку.

– Привяжи получше лодку, – предупредил его паромщик, – а то снесет. Паром должны сегодня пригнать. За ним буксир послали.

Таню Павел Алексеевич усадил на переднее сиденье, Ваня уселся сзади, и «Запорожец», толчком тронувшись с места, помчался в поселок.

Дети щурились от солнца, и каждый из них думал с радостной благодарностью и про солдата Борейко, и про инвалида Павла Алексеевича, которые так старались сделать для них добро. Разве можно забыть об этом? Глядя на них, сам невольно будешь стараться сделать для людей хорошее…

А Борейко, возвращаясь в часть, удивлялся: куда девались подавленное настроение, досада, омрачившие ему сегодняшнее утро. Спокойно и тепло было у него на сердце и никакой обиды. Он даже начал посмеиваться над собой. На Карпова разозлился… Подумаешь! А за что? Правильно покритиковал. Вспомнил о ночной стрельбе и подумал: неудача у него случайная, он знает, в чем ее причина, и теперь добьется успеха. Было такое ощущение, будто река, которую он переплыл, смыла с него сентябрьской чистой водой всю эту никчемную обиду, неприятности, мелочность…

– Ну, Карпов. Ну, Карпов, – засмеялся Борейко и стукнул кулаком по баранке. – Художник, поэт, чем пион по стрельбе. Ты у меня еще повертишься. Еще по смотрим, на что я способен. Еще потягаемся. Только ты мне, конечно, поможешь…