Дверь за Бегемотом закрылась. Только закрыло ее маленькое существо с невообразимо большими ушами на этот раз с внешней стороны и тихонько пристроилось позади кота. Сам инспектор долго стоял на месте, не решаясь сделать первый шаг в колючий кустарник. Ему нужен был какой–то толчок, чтобы взять себя в руки, и он надел наушники и включил свой знаменитый плеер. Реквием под измененным и странным названием «lacrymosa» в готической обработке Evanescence звучал довольно угнетающе, но куда уместнее, чем доносящиеся с главной поляны звуки джаза, этого изобретения отверженных бесцеремонно позаимствованного у них отстранившимися. «Дятлы… Как всегда дятлы…», — подумал инспектор, едва выбравшись из колючих зарослей, немного подпортивших его внешний вид. Огромная толпа лесных дятлов в самых немыслимых обличьях все как один выжидающе смотрели в его сторону, будто надеялись увидеть самого Чебурашку и возвестить о его приходе весь мир. Бегемот смотрел по сторонам, всматривался в их одухотворенные лица и ежесекундно удивлялся тому, как плохо он знает жизнь. Некоторые знакомые лица, обезображенные мерцанием праздничных гирлянд, даже заставляли инспектора на мгновение останавливаться. Когда пошли стройные ряды лесорубов, Бегемот перестал оглядываться по сторонам и старался смотреть только себе под ноги. Не страх заставил его опустить голову вниз, а дикое нежелание увидеть в этих многочисленных стеклянных глазах маленькую никчемную блоху, которую каждый из них мог запросто раздавить одним привычным движением. А некоторые, как облаченные в украшенную всевозможными знаками отличия форму братья Гримм, просто не могли устоять на месте от этого навязчивого желания. «Почему среди них так много извращенцев?», — мысленно спросил самого себя Бегемот, перед тем как божественная мелодия «Flowers of the Sea» Эры стала вливаться в его уши. «Цветы, — вот чего им не хватает для полноты картины», — подумал кот и попробовал восполнить сей недостаток в своем воображении. Но открывшаяся его взору реальная картина не позволила ему отвлечься: за лесорубами расположились все лесные козлы в самых немыслимых нарядах, но с обязательной перламутровой бабочкой на шее. Они старались держаться подальше друг от друга, и, обмениваясь злыми взглядами, наслаждались обществом самых непредсказуемых самок с букетами увядших цветов в руках. Те в свою очередь изо всех сил старались уцепиться козлам под руку и наперебой громко смеялись после каждого козлиного замечания, брошенного вдогонку проходящему мимо инспектору. И только кролик Степашка усиленно игнорировал Бегемота, сосредоточившись на исполнении под гитару одной из своих жизненных песенок, уникальность и неповторимость которых состояла в том, что ни в одной из них звуки никогда не совпадали с нотами, несмотря на ограниченное количество и тех и других. Потом в массах снова появилась стройность, так как за козлами следовали празднично наряженные школьники, которые никак не могли понять, что и где они потеряли. Единственное, что их по–настоящему интересовало, это многоголосые копошащиеся клубки, обещающие рано или поздно перейти от флирта к совокуплению.

Перестав быть на какое–то время центром всеобщего внимания, Бегемот стал мысленно подбирать слова для своей будущей речи. «Я тот, кто подобно величайшему исследователю органической массы Адольфу Павлову, верит, что люди когда–нибудь пройдут свой эволюционный путь до конца и станут равноправной и естественной частью животного мира. Я верю, что рано или поздно эльфы перестанут противопоставлять себя остальному миру, и, уже не таясь, займут подобающе их смекалке и находчивости место в лесном обществе. И тогда исчезнут последние препятствия на пути создания единого Высшего Разума». Или так: «Я нисколько не сомневаюсь, что лесное общество движется в единственно верном направлении. На этом сложном пути нас ожидает много препятствий, самым сложным из которых будет собственное понимание каждого здравомыслящего гражданина того минимального вклада, который каждый из нас должен внести для успешного завершения начатого много веков назад дела. Что касается сознательности и приверженности общим идеалам, то здесь не должно возникнуть никаких проблем. Так как даже юный хомячок, с не до конца сформировавшимися моральными устоями, не видит для себя иного пути в жизни, кроме кропотливого труда на благо всего общества. Я нисколько не сомневаюсь, что в этой борьбе противоречий и единстве устремлений и кроется та Высшая Сила, которая подымет наш лес над остальным миром, и даже заносчивым сверх меры Заболотьем, которое на самом деле неспособно выдавить из себя ничего более значимого, чем бабл гам и тамагоччи». А можно начать с риторических по своей сущности вопросов: «Чего мы хотим? Что движет нами в этой жизни? Что на самом деле кроется за всеми этими банальными совокуплениями, которым мы с такой легкостью предаемся? Может все дело в самой заурядной физической потребности, которая ничем не отличается от нашего постоянного желания есть, пить и спать? Возможно, мы, просто не задумываясь, исполняем наш рутинный долг перед будущими поколениями, появление которых на свет зависит от нашей доброй воли и определенного усердия? Или того хуже, совокупление — это всего лишь проявление наших комплексов, возможность хоть как–то компенсировать все то, чего нам не хватает в повседневной жизни? Нет, нет и еще раз нет, скажу я вам. Совокупление — это только видимая вершина грандиозного айсберга под названием Высшая Любовь. Разве не ради блага ближнего своего совокупляем мы этого самого ближнего? Откройте глаза, и вы поймете, что даже пресловутые козлы ничто иное, как невинные агнцы, которые то ли порицают заблудшую самку, то ли скорбят по ее загубленным добродетелям. Но, все же, превозмогая внутренний протест, со слезами на глазах привносят маленькую радость в лишенное смысла существование таких падших особей и отдают частицу себя, которой, возможно, так не хватает их родным и близким». Каждый из перебранных вариантов в равной степени подходил для того словесного поноса, с помощью которого Бегемот надеялся хоть как–то абстрагироваться от претившей его естеству отведенной лесничим роли. Всего–то и нужно, что уподобиться в манере изложения то ли мэру с его заунывностью, то ли ежику–неофиту с его энтузиазмом, то ли Нестору Долгописцу с его одержимостью скрытым предназначением глупых монологов. Но, достигнув центральной поляны и увидев перед собой бесчисленные «хламырные» маски, давно поглотившие истинные лица, инспектор отказался от своей затеи со стебом и решил просто повторить текст за суфлером, выполнив, таким образом, ритуал публичного унижения или возвышения, это уж с какой стороны посмотреть. Изголяться же перед пресыщенной зрелищами публикой смысла не было, — вряд ли она вообще удосужится прислушаться к его словам, не говоря уже о способности к их осознанию. Публика всего лишь будет завистливо смотреть на счастливчика, который в экстазе тупо эпатирует, имитируя известную личность.

Что касается оформления поляны, то Папа Буба Карло, возложивший на себя эту нелегкую задачу, похоже, превзошел самого себя, в очередной раз унизив своего конкурента Пигмалиони. Все декорации были строго выдержаны в стиле аутодафе, а сами приглашенные были одеты в маскарадные костюмы и маски. Здесь можно было увидеть кого угодно. Бросалось в глаза лишь то обстоятельство, что большинство персонажей были эльфами, но, впрочем, схожие пропорции были и в реальности. Самые известные еретики всех времен и народов полулежали за низкими столиками, роль которых выполняли растянутые на четырех столбах ежики, гладко выбритые для удобства гостей. В том же шахматном порядке были разложены декоративные костры из диссидентских книг, придававшие общей картине дополнительную пикантность. В центре поляны находилась сцена, представлявшая собой не менее изысканное зрелище. Центральная ось была выполнена в виде перевернутого ритуального столба для сожжения с выложенными у основания высохшими розами, которые по замыслу автора заменяли хворост. Роль мученика исполнял гладко выбритый ежик–неофит, привязанный к столбу вниз головой. По углам находилось четыре кола, насаженные на них сородичи неофита подобно атлантам держали на своих плечах саму сцену. К великому сожалению автора проекта, приспособить на кол живых ежиков не получилось и пришлось обойтись деревянными. На самой приподнятой сцене по всему ее периметру горели неоновым светом такие же костры, как и между столиками. Ведущие и номинанты, по гениальному замыслу автора, появлялись прямо из зловеще гудящего столба пламени, созданного с помощью лазерных спецэффектов, в центре помоста. Оркестр же находился в выкопанной перед сценой глубокой яме, сверху накрытой чугунной решеткой. Артисты, задействованные в представлении, поднимались на сцену с помощью дыбы и старались имитировать при этом ужасные страдания. Те, у кого это получалось наиболее правдоподобно, удостаивались бурных оваций публики.

Когда на поляне появился Бегемот, первой его заметила «Орлеанская Дева» и завизжала в истерическом экстазе. Музыка и толпа умолкли практически одновременно, и некоторое время все взоры были обращены в сторону инспектора. Потом оркестр начал играть знаменитый гимн Моисея из заболотного кинофильма «Коттон–клуб». Черного джазового исполнителя подменял все тот же несчастный ежик–неофит с налитой кровью рожей, фальцетом выдавливавший из себя текст. Изъяны исполнения, похоже, нисколько не смущали заведенную публику, и она всеми силами старалась подсобить певцу на удивление слаженным подвыванием и хлопаньем в ладоши. Видимо по задумке сценариста, часть еретиков, сплошь философы, вскочила со своих мест и изобразила нечто схожее с паровозиком, пристроившись за Бегемотом и стараясь попадать в такт его шагов. Получалось у всех этих «Спиноз» и «Фейербахов» не очень, но, тем не менее, со стороны выглядело довольно забавно. Увязавшееся за инспектором ушастое существо, едва не затоптанное и оттесненное на задний план, всеми силами пыталось пробраться поближе к своему спутнику, но удалось ему это только тогда, когда оркестр умолк и разгоряченные философы, гордые собой, разошлись по своим местам. Инспектор, воспользовавшись паузой, стал оглядываться по сторонам в поисках Железного Дровосека. Это оказалось делом нетрудным, — лесничий со всем своим семейством сидел за обычным столом, сделанным из единственного на весь лес яблочного дерева. Бегемот медленно подошел к нему и поприветствовал. Потом долго и молча стоял, собираясь с духом. И все же, первые слова кот произнес с большим трудом, сильно заикаясь и глотая окончания.

— Очень сожалею, но я вынужден отказаться от предоставленной мне чести вручать столь высокую награду.

— Почему? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, поинтересовался лесничий.

— Не знаю, — ответил, смутившийся под тяжелым взглядом инспектор, но потом все же добавил. — Не хочу. Просто не хочу.

— А чего же ты хочешь? — начал заводиться Железный Дровосек, похоже, немного сбитый с толку неожиданной выходкой кота.

Наверное, это был единственный на тот момент вопрос, на который мог внятно ответить Бегемот. Почувствовав это, инспектор заговорил уже уверенно и спокойно.

— То, чего я хочу, у меня уже есть. И я очень надеюсь, что вы не отберете у меня эту сущую мелочь. А с остальным можете делать все что угодно. Мне уже все равно. Мне нужна только свобода, маленькая такая свободка, — свобода выбора. Нет, не для того, чтобы выбирать, кем работать, что есть или с кем спать. Я хочу всего лишь иметь возможность выбирать, кем мне быть…

— Или не быть вовсе, — подтрунивая, перебил его главный лесничий, но добился лишь грустной усмешки на лице Бегемота.

— Не быть — это слишком просто и глупо, и, наверное, в данном случае означает как раз собственными руками лишить себя права выбора. Я многое повидал на своем веку и могу с уверенностью заявить, что даже самоубийство — это не способ избежать проблем, а, всего на всего, неудачная попытка бегства. Приходит новая жизнь, и где–то впереди с циничной ухмылкой нас уже поджидает все та же проблема. Можно уходить снова и снова, пока не превратишься в нечто никчемное, до чего уже никому не будет никакого дела. Но разве не этого мы и пытаемся избежать столь радикальным способом? Так что уж лучше пересилить себя и пройти свой путь до конца.

— Какая безысходность, — продолжал подтрунивать над котом лесничий.

— Ну почему же, — спокойно возразил тот. — В мире ведь нет однозначных вещей. Так и самоубийство подчас имеет светлую сторону, точнее уже само желание свести счеты с жизнью. Может, это знак. Знак, что мы уже близки к конечной цели нашего существования в этом мире, что осталось сделать всего лишь несколько шагов, пускай и самых трудных.

— А может, тогда лучше тебя убить, инспектор. И все останутся довольны: ты никогда не дойдешь до самоубийства, но и свое предназначение не выполнишь.

— Не знаю, никогда об этом не думал, — пожав плечами, ответил Бегемот, но вдруг, вспомнив о Розовой Шапочке, Че, Акеле и Гере, изменил ход своих мыслей. — Хотя, вполне возможно, что это и есть финальная точка для всякого, кто уже не нужен в этом дерьмовом мире.

— Ну что же, я подумаю над твоими словами и найду какое–то компромиссное решение, которое устроит всех, — окончательно успокоившись, пообещал инспектору Железный Дровосек, но закончил разговор все равно ледяным тоном, предназначенным скорее для внимательных слушателей, чем для собеседника. — Можешь идти. Ты свободен.

Хлопок пузыря из жевательной резинки во рту равнодушной к происходящему Золушки в полной тишине прозвучал словно выстрел, и заставил вздрогнуть «хламырную» публику в едином порыве. Взоры всех присутствующих на церемонии застыли на лице Железного Дровосека в ожидании чего–то страшного. Никто даже не подумал посмотреть вслед уходящему прочь Бегемоту. Никто, кроме маленького ушастого существа. Потом оно повернулось вокруг своей оси, тщетно пытаясь что–то высмотреть в застывшей массе, а затем, смешно семеня и размахивая руками, бросилось догонять инспектора. Ничего не подозревающие музыканты тем временем начали исполнять нетленный хит «Yesterday», приписываемый лесными сплетниками самому мэру, вдохновленному общением с «Мыслителем». Хотя сам мэр на эту тему скромно помалкивал.