Большой зал в престижном месте центра Москвы был забит до отказа. Чуть меньше половины присутствующих были мужчины от двадцати пяти до сорока пяти лет. Примерно столько же было молодежи, среди которой было довольно много для мероприятий такого рода девушек. Людей старше пятидесяти было совсем немного.

За спиной президиума свешивались огромные оранжевые полотнища, на которых выделялись белые Свароговы квадраты в красных кругах, а также черные скрещенные мечи и молоты, вписанные в белые, оконтуренные красным, многоугольники.

Полотнища были искусно подсвечены прожекторами.

Председатель Центрального совета Партии народной свободы, Юрий Булаев под гром аплодисментов и ликующий рев зала сошел с трибуны, заняв место председательствующего.

Он поднял руку, призывая к тишине и произнес

– А теперь слово предоставляется заместителю председателя Центрального совета профессору Кузнецову.

Новый шквал аплодисментов и рев зала.

Кузнецов появился на трибуне в дорогом кожаном пиджаке, ослепительно белой шелковой рубашке с галстуком стального цвета. Брюки и туфли тоже были черными. Весь его облик как бы задавал тон некой новой эстетике. Он поднял руку. На пальце блеснул крупный перстень-печатка со Свароговым квадратом на фоне красного камня.

– Уважаемые присутствующие! – начал Кузнецов. – Выступавший до меня мой друг и соратник Юрий Булаев очень много говорил об истории нашей партии, ее, можно сказать боевом пути. Именно боевом. Ибо нет в России партии русского толка, которая бы реально столько же боролась, сколько боролись мы. Не буду повторять речь своего друга, но с гордостью напомню, что наши ребята воевали в Сербии, Южной Осетии, Абхазии, Приднестровье. Наш Русский легион первым пришел в Белый дом в 1993 году.

Нас, может быть, и знали меньше других, потому что мы действовали, а не демонстрировали себя на экранах в качестве некой «фашистской страшилки».

В рамках этой традиции, традиции реальной борьбы за русское дело, мы сейчас не будем ни кого ни за что агитировать. Знаете, если у вас есть стакан дорогого вина и ведро мочи, то вы, конечно же, можете смешать эти жидкости. И получите ведро некоего, извините, коктейля. Ведро, это конечно же, больше чем стакан. Но это будет ведро мочи. И стакан вина не сделает это пойло вином.

Смех и аплодисменты были ответом Кузнецову. Между тем, он продолжал.

– Поэтому не стоит мешать вино и мочу. Не стоит объединяться с треплом и дубьем, пусть они и говорят что-то похожее на то, что говорим мы.

В бою балласт не нужен. И мы оставим в нашей партии только тех, кто безоговорочно поймет и примет наши идеалы. И кто не просто готов, но до ломоты в скулах жаждет действия. Кто готов во имя возможности вкусить радость этого действия не задавать дурацких вопросов.

Режим сейчас откровенно слаб. Но сам он не упадет. В нужную минуту его надо будет чуть-чуть подтолкнуть. В этой ситуации важна не сила толчка, а его своевременность, точность и согласованность действий. Этим, а не массовкой будет определен успех.

Поэтому единство взглядов, настроений, вкусов, дисциплина, готовность к действиям и безоговорочное доверие к руководству дороже любой массовости.

И поэтому план работы нашего съезда таков. Сейчас я кое-что вам расскажу. Потом сделаем перерыв. Те, кто после моих слов захотят остаться, пройдут перерегистрацию, получат соответствующие материалы и примут участие в дальнейшей работе нашего съезда.

Зал недоуменно зашумел

– Да, господа, именно так! – форсировал голос Кузнецов. – Нам лучше оставить пяток полностью наших, чем потом возиться с толпой сомневающихся начитавшихся дурацких патриотических книжонок тусовщиков. Мы не тусовщики! И никогда тусовщиками не были. Тусоваться и трепаться о жидо-массонском заговоре просим в других партиях.

Часть зала зашумела громче.

– Ага! – торжествующе проорал Кузнецов. – Не всем нравятся мои слова. Вот и первые кандидаты на отсев из наших рядов. Не беспокойтесь, кстати, обратная дорога и командировочные будут оплачены всем.

Шум еще более усилился. Кузнецов сделал знак. И в проходах стали крепкие парни, одетые также как и он. Только с более скромными орденскими перстнями на безымянных пальцах.

Эти черно-бело-стальные шеренги как-то сразу утихомирили зал. И Кузнецов продолжал.

– Те, кто хочет бороться, а не трепаться, кровно заинтересованы в верном понимании ситуации. Приведу простейший пример. Все мы не любим так называемых реформаторов ельцинской эпохи.

И символом этих мерзавцев является, – он сделал паузу, – правильно, Чубайс. Но, чтобы бороться с ним, надо точно определить, кто же он.

Либерал, – скажете вы. И будете не правы. Либерал уходит из госслужбы и открывает свое дело. Он хочет, чтобы его как можно меньше доставало государство.

А где вы видели частную структуру, принадлежащую Чубайсу? Нет ее! Не бизнесмен Чубайс, не либерал. Он чиновником был, чиновником и остался.

Он либерал, потому что много нахапал, – скажете вы. Да, нахапал он много. Но давайте представим, что деньги вдруг исчезли. Совсем. Исчезли как явление.

Зал слушал с возрастающим интересом, следя за ошеломляющим слушателей ходом мысли Кузнецова, ожидая развязки, как ожидают конец детективной истории. То, что он говорил, было вполне понятно. И возразить ему в этом примере с Чубайсом было пока нечего. Даже тем, кто бы этого хотел.

– Итак, продолжал Кузнецов, – деньги исчезли. Но Чубайс силен не деньгами, а своей должностью в государственном, подчеркиваю, государственном, аппарате, или, что почти одно и то же, в государственной компании. А при должности он остался бы и в случае исчезновения денег! Ибо с Кремлем он ладить умеет, что доказал неоднократно

Поэтому он будет так же неплохо жить в мире без денег. Поэтому будет в мире без денег, в мире, скажем прямо, коммунистическом, он также будет стоять над всеми нами, всеми, теми, кто не относится к чиновной сволочи.

А теперь представим, что исчезла… милиция. Сколько проживет Чубайс после этого? Я думаю часа полтора. Именно столько потребуется нам, чтобы добраться до штаб-квартиры РАО ЕС и протащить этого ржавого Толика на тросе за грузовиком. Его ведь никто не будет защищать.

Ответом Кузнецову был восторженный рев зала.

– Что, не согласны с методом расправы? Хорошо, принимаю ваши возражения. Но замечу, что этот метод хорош тем, что грузовик можно сильно не гнать. Эта гнида будет мучиться столько, сколько мы захотим.

Новый рев и шквал аплодисментов. Телекамеры крупным планом брали рубленное лицо Кузнецова и его выдвинутую вперед неандертальскую челюсть. Лицо, прямо скажем, далеко не красавца. Но такие слова должен был произносить человек именно с таким лицом.

– Итак, господа, – продолжал Кузнецов. – Что же мы видим из этого примера. Что спасает господ реформаторов? Деньги? Нет. Их спасает наша доблестная милиция. Или еще шире, наш государственный аппарат в целом. Разбейте этот аппарат, и никакие деньги не помогут этой реформаторской сволочи.

Как же так, – скажет нам иной патриот. – Ведь милиция в основном русская, а наши враги евреи!

Этому патриоту я отвечу, что он дурак. А дурак опаснее врага. Кто больше всех свирепствовал в 1993 году в Белом доме? Владимирский ОМОН. Не было в нем ни одного еврея.

На этот раз зал промолчал. Убедительный пример с Чубайсом заставил всех призадуматься.

– И не надо меня на основе этих слов причислять к друзьям семитов. Я им не друг. Но я твердо знаю, что если бы не было среди самих русских массы сволочи, готовой выполнять любые приказы, в том числе и еврейские, и кавказские, никакие инородцы были бы нам не страшны.

Поэтому я не буду ходить вокруг да около. А скажу прямо – главный враг русского народа Российское государство и те генетические деграданты, которые этому государству готовы холуйски служить при любых обстоятельствах.

Этих уродов нельзя считать русскими. Ибо холуй не имеет национальности. В свое время великий Гете сказал, дискутируя с подобными болванами: «Вы думаете, вы немцы, и я должен быть похож на вас? Нет! Это я немец, и вы, чтобы быть полноценными немцами должны походить на меня».

И настоящий русский националист не может не быть хоть в какой-то степени анархистом. Не быть врагом этого антирусского государства построенного инородцами в интересах инородцев на костях русского народа. А тем, кто полагает иначе, мы скажем, по аналогии с тем, что сказал когда-то Гете «Вы не русские!».

Мой тезис о том, что государство наш главный враг, подтверждается на каждом шагу. Надо просто внимательнее присмотреться к действительности. Вот вам простой пример. Некая частная авиакомпания возит грузы из Китая в Европу. Компания российская. И промежуточную посадку самолеты делают в России. Бюджет получает какие-никакие налоги, наши сограждане работу.

И вот на эту компанию наезжают менты. Руководители говорят, – ребята, сколько вам надо. Заплатим, только не мешайте работать, не ломайте бизнес.

Но менты спесиво отворачиваются. Тормозят работу компании на неделю. А потом… все же берут взятку и уходят восвояси, ничего не объясняя и не делая даже никаких замечаний. Руководители компании говорят между собой, – мы бы дали в три раза больше, но только чтобы они не мешали работать.

Ладно, заработали снова. Но за ментами наехали таможенники. Потом эфэсбэшники, потом налоговики.

Результат, господа?

Компания стала делать промежуточную посадку в Риге. А если и это не поможет, перерегистрируется на Украине. Там берут сразу, откровенно, гораздо меньше, чем в России, но главное при этом не мешают работать.

А россиянский бюджет в результате действий всей этой сволочи в разноцветных погонах не получит с этой компании налогов. Вообще. И наши люди лишатся работы. Ее получат в Латвии и на Украине.

Из этого примера мы видим, что главный враг русского производственного бизнеса это все то же государство в лице этих паразитов в разноцветных погонах.

А помните из классики, кто является социальной базой национализма? Правильно. Национальный производственный мелкий и средний бизнес.

Тот бизнес, врагом которого это государство и выступает. Так что не может быть русский националист так называемым патриотом. Не может он это государство поддерживать. А тем более любить. Он его должен стремиться уничтожить. И все, кто хочет того же – его естественные союзники. Все! Вы слышите, все!!! Ибо на войне, как на войне.

Хотя мы и не скажем, что союзники это друзья, или, тем более, учителя и наставники. Это союзники. Не меньше, но и не больше.

Что не нравятся мои выводы? А я не стодолларовая купюра, чтобы всем нравиться. После перерыва мы останемся с теми, кому это нравится. А пока потерпите еще чуть-чуть.

Итак, мое национал-анархистское видение мира не приемлемо для многих из тех, кто называет себя русскими националистами. Но это просто люди, не умеющие думать самостоятельно. Они вслед за Гитлером готовы бороться за строительство империи. Но империй национальных не бывает! Империя всегда смешивает нации! Смешивает мочу и вино. После чего вина уже нет, а есть только моча.

И потом, а кто такой этот Гитлер для русского человека? Почему мы должны вдруг его любить как друга и наставника? Он же хотел нас уничтожить. Как может националист испытывать симпатию к тому, кто хотел уничтожить его отцов и дедов? Тогда это не националист, а урод. Националист борется не за абстрактную идею, а за свой народ. Национальное чувство биологично. А если говорить проще, утробно. И национальная идеология прагматична до предела.

А про Гитлера великолепно сказал крупнейший современный националист Ле Пэн. Гитлер, – сказал он, – не столько националист, сколько социалист.

В точку, господин Ле Пэн! Но с красной сволочью нам не по пути. Красная сволочь не дала сбыться предсказаниям великого Менделеева, кстати, одного из основателей «Черной сотни». Так вот, черносотенец профессор Менделеев предрекал, что численность русских возрастет к нашему времени в пять раз. Но Россия стала красной. И в красной империи СССР численность русских за сто лет возросла всего в полтора раза. Зато в пять раз возросла численность… узбеков.

Таков результат красного правления для русских! И одного этого результата достаточно, чтобы русский националист посылал к черту любую красноту. А тот, кто хочет совмещать красноту с национализмом, пусть обратиться к психиатру. Ибо такой деятель дурак, не умеющий оценивать очевидные факты.

Ну, а тем, кто любит Гитлера за те пакости, что он сделал евреям, напомним восточную мудрость «если крокодил съел твоего врага это не значит, что он твой друг».

Знаете, поклонники германского фашизма напоминают мне обычных совковских халявщиков. Взяли на халяву чужой брэнд, свастику, и думают, что стали страшными, как эсэсовцы.

Но тем самым они лишь продемонстрировали, что они не эсэсовцы, а обычные совки, не способные ни на что, кроме халявы.

Нам халява не нужна! У нас есть собственные символы. Вот они.

Кузнецов показал рукой назад, на знамена, развешанные за президиумом.

– И мы сделаем эти знаки страшными для врагов! Сами. Без помощи страшилок прошлого века!

Зал разразился аплодисментами.

– Ладно, господа. Пора заканчивать. Вам, наверное, все и так ясно. Мы, это мы. Любители свастики, любители совка, разные социалисты и коммунисты, любители государства и его моральной опоры, православной церкви – все это не наши соратники.

Мы ненавидим нынешний режим. Мы будем с ним бороться. И у нас есть шанс. Понимаете только шанс! А отнюдь не гарантия, победы. Но мы этот шанс все равно попытаемся использовать.

Сами. Без идиотов с красными знаменами, свастиками, православными крестами и прочими дурацкими символами.

Все. Перерыв. Наших в перерыв прошу перерегистрироваться. Остальных получить командировочные в администрации и покинуть наш съезд. Желательно, побыстрее.

Охрана будет пускать в зал только с вновь выданными карточками делегата.

Да, господа из СМИ. Продолжение съезда закрытое. Можете брать любые интервью в кулуарах. Но в зал вас больше не пустят. Потом будет небольшой фуршет для вас. Пресс-конференция завтра.

Все свободны.

В перерыве к Кузнецову подошла Тамара. Она была великолепна в строгом платье жемчужно-серого цвета. В ушах ее были серьги, сильно напоминающие те, фамильные с бриллиантами. И этим княжна хотела показать, что желает остаться на торжественную часть.

– Господин Кузнецов, не откажите в краткой беседе?

– К чему такие формальности, княжна? Ужасно рад тебя видеть, ваша светлость!

– Излишние формальности? Да у вас тут, Михалыч, смесь гестапо и ордена тамплиеров.

– Не надо преувеличивать. У нас просто порядок. Арийский. Но что ты хотела? Для тебя все, что угодно.

– Врешь, серый кардинал. Но я тебя поймаю на слове. Хочу присутствовать на вашем шабаше и дальше.

– А собственно, где ты сейчас и кто?

– А! Не хочешь держать слова!

– Нет, просто надо знать на кого выписывать соответствующую карточку особого гостя.

– Выписывай на княжну Полоцкую.

Кузнецов поднял руку. К нему тут же подошел один из стоявших чуть поодаль крепких молодых людей, одетых так же, как и он.

– Вызовите кого-нибудь из орготдела.

Адъютант отошел, и что-то сказал в рацию.

– Михалыч, не надо прикалываться. Выпиши на корреспондента Эй Би Си, госпожу Мыльникову.

– А, так ты теперь госпожа Мыльникова, да еще и корреспондент опальной в России компании? Поздравляю и с тем, и с другим.

– Спасибо.

– Кстати, почему ты все же продолжаешь работать? Ради интереса, или деньги уже кончились?

– В Штатах на такие вопросы не отвечают.

– А мы не в Штатах.

К Кузнецову подошла миловидная девушка. Одетая в изящный приталенный черный кожаный пиджачок, черную юбку и ослепительно белую блузку.

– Святослав Михайлович? – полу вопросительно сказала девушка.

– Выпишете особый гостевой пропуск этой госпоже. Мыльникова Тамара Петровна.

– Будет исполнено. Тамара Петровна, подойдите, пожалуйста вот к тому столику, как только освободитесь. Впрочем, если вы еще немного постоите здесь с профессором Кузнецовым, я принесу вам пропуск сама.

– Спасибо, не стоит. Я подойду к вам немного попозже. Хорошо?

– Как вам будет угодно, госпожа Мыльникова.

– Да ты тиран, поклонник свободы. Вон какие порядки завел, – со смесью иронии и восхищения произнесла княжна. – Кстати, замечу как женщина, ваша партийная униформа весьма эффектно смотрится. Но учти, она может не всем идти.

– Она пойдет всем нашим. А сейчас, извини княжна, труба зовет. Но я всегда рад тебя видеть. И если будет настроение, вечером к твоим услугам.

– Понимаю. Я найду тебя. Удачи.

– С нами Бог!

После перерыва Тамара оглядела зал. Она ожидала, что народу останется совсем немного. Но ошиблась. Осталось около половины. Даже чуть больше.

Президиум занял свои места. И председательствующий Булаев сказал:

– Я приветствую вас, соратники! Приветствую своих среди своих! Святослав Кузнецов, проведите перекличку!

Профессор подошел к трибуне. И вдруг в зале погас свет. Остались только прожектора, направленные на знамена и на трибуну, за которой стоял Святослав. Тамаре показалось, что очень тихо заиграла какая-то музыка. Очень тихо, на грани слухового восприятия. Но именно от этой музыки у нее пробежали мурашки по коже. Душу охватила смесь восторга и ужаса.

Откуда-то появились два атлетически сложенных соратника, одетых в «партийную униформу». Они стали под знаменами сзади стола президиума. В одном из них Тамара узнала Виталия.

Никто ничего пока не сказал. Но зал почему-то единодушно встал

А Кузнецов начал читать имена и фамилии. И после каждого имени, стоящие под знаменами, громко говорили: «Здесь».

У Тамары перехватило горло. Она вдруг осознала, что сначала шепотом, а потом все громче повторяет за Виталием и его напарником это «Здесь!». То же самое делали и стоявшие рядом с ней. Зал все громче и единодушнее в едином порыве выкрикивал: «Здесь! Здесь! Здесь!» после все новых и новых имен погибших в Сербии, Приднестровье, Абхазии, Осетии, в Белом доме, забитых полицаями, уничтоженных наемными убийцами.

– … Юрий Половцев… – донеслось до нее.

– Здесь! – что есть силы крикнула Тамара. И из глаз ее хлынули слезы.

– Ты сволочь, Михалыч – сказала Тамара. Они сидели в гостевой комнате новой штаб-квартиры Партии народной свободы. Княжна в вольной позе расположилась на дорогом полукруглом диване. Было поздно, но Тамаре очень хотелось поговорить со Святославом.

– Почему же это? – спросил Кузнецов спокойно, но с едва скрытым лукавством.

– Сам знаешь. Нельзя так нагло применять психотронику.

– Не знаю, право, что имеет в виду ваша светлость.

– Вот я и говорю, что ты сволочь. Мало того, ты очень доволен этим.

– Не скрою, милая княжна, доволен. Это война. А на войне все средства хороши.

– Слушай, может быть, запишем твое интервью, а потом поговорим за жизнь?

– Давай без интервью. Я не отказываю. Наоборот, пиши чего хочешь. Я не опровергну. Ибо верю в твое благородство. А взгляды мои ты и так прекрасно знаешь. Не один пуд соли съели вместе. Впрочем, это ведь и твои взгляды.

– Значит, «все по плану»?

– А как же иначе. Все по плану. Надо же кому-то наконец взыскать с процентами. В том числе и за твою изнасилованную пра-пра-пра, и так далее, бабку Рогнеду.

– Да ты прямо как мой предок, Всеслав Полоцкий. Но ведь он так и не удержался на великокняжеском престоле.

– Мало быть колдуном. Надо быть еще и технократом. А твой предок Всеслав не мог им быть по вполне понятным причинам.

– Надеешься на техсредства?

– Не только на них. Помнишь, мы много говорили в ту ночь, после того как нашли библиотеку?

– Еще бы не помнить. Такое не забывается. Знаешь, эти ночные разговоры запомнились может даже лучше, чем стрельба перед этим.

– Да потому, что стрельба всего лишь прелюдия. Но, вернемся к этой ночи. Помнишь, мы не могли тогда понять, почему все же Грозный по большому счету потерпел крах?

– Помню, конечно же. А ты что, понял?

– Конечно, – просто сказал Кузнецов. – Грозный был в первую очередь царем. И только во вторую очередь магистром Ордена. Его желания были в основном орденские. А методы царские. Но Орден исходно противоположен царю. Нельзя сидеть сразу на двух стульях.

– Но он же пытался перевернуть ситуацию. Разве опричнина и отказ от трона в пользу Семиона Бекбулатовича это не попытка поставить Орден над троном?

– Несомненно. Но эта попытка не удалась. И он снова стал, прежде всего, царем. И забросил идею Ордена.

– А разве мог бы он добиться успеха? Разве его поражение не было предопределено?

– И да, и нет. Понимаешь, идея Ордена для того, чтобы быть успешной, должна сочетать четыре компоненты – политическую, национальную, или даже расовую, религиозную и цивилизационную. Грозный очевидно полностью владел политической ситуацией.

– И что же, он, по-твоему, был расистом или нацистом?

– Несомненно! Возьми карту границ опричнины и карту расовых типов Русской равнины Алексеева. Интегральный коэффициент корреляции равен 0,89. Напомню максимально возможное значение этого показателя – единица. Характерно, что Удмуртия, только что попавшая в состав России после взятия Казани, была при делении страны на опричнину и земщину поразительно точно разделена по расовым границам. Белая, угро-финская часть была взята в опричнину, а тюркская попала в земщину.

Понимаешь? В опричнину попал чистый белый, нордический, так называемый северо-русский тип. В земщину – расово-смешанный южно-русский.

– Нестыковочка, профессор! Как же Новгород, белый и арийский?

– Оставим пока Новгород. Кстати, он в итоге был включен в опричнину. Но о нем попозже. Вернемся к четырем орденским компонентам. Итак, у Грозного оказались реализованными два из них. Но религиозная была реализована не полностью. Он обеспечил себе возможность шантажировать церковь правдой о Христе благодаря своей библиотеке.

Но, заставив церковь замолчать и закрыть глаза на его фактическое арианство, он, тем не менее, не пошел на ее разгром. Или хотя бы на реформирование согласно своим вкусам. Он остановился на установлении удобного себе варианта религии в штабе опричнины. И все.

Ну, и, наконец, компонента цивилизационная. Увы, в отличие от твоих предков, которые кое о чем догадывались хотя бы интуитивно, он эти проблемы даже не представлял. Короче, технарской жилки у него не было. А без этого любая крупная общественная идея вообще бессмысленна. Зачем весь огород городить, если в итоге тип взаимодействия Человека и Природы остается прежним?

Не все ли равно кому молиться, и как строить управленческую пирамиду, если продолжаешь пахать и ездить на дрянной лошаденке. А летать не только не можешь, но даже боишься.

– А что же, все-таки, Новгород?

– Конкурент опаснее врага. Альтернативой царизму были Орден или свободная республика. Орден был сильнее в плане политики и религии. Равен белой, расово чистой республике, в плане национальном. Но проигрывал в плане цивилизационном. У Ордена цивилизационной идеи не было, а у города свободных мастеров была. Ибо такой город не может не развиваться, хотя и не формулирует идею развития в явном виде. И город мешал Ордену при отказе от царизма. И потому был уничтожен безжалостно. Не как враг, а как конкурент, который опаснее врага.

– Ты или что-то просто забываешь, или недопонимаешь.

– Что именно? – удивился Кузнецов.

– Город это не только, а может даже и не столько техническое развитие, сколько свобода. Помнишь известное из истории «воздух города дает свободу».

– Правильно! И здесь ты коснулась важнейшей проблемы. Много столетий люди ломают головы, и не только в переносном смысле, над идеей свободы. С одной стороны без свободы невозможно никакое развитие. С другой стороны даже такие фанатичные анархисты как я повседневно видят, что далеко не все достойны свободы, а многие ее даже сами не хотят.

Где выход? А выход состоит в том, чтобы понять роль свободы в Божьем замысле. Многие физики, химики, биологи иногда удивляются, надо же, мир так устроен, а Земля так точно расположена, что только при таких условиях и возможна жизнь и обязательна эволюция. А значит, и разум.

– Ну и что?

– А то!

Она засмеялась, вспомнив диалект родного города. Кузнецов тоже улыбнулся и продолжал:

– А то, что цель – это развитие. Тогда свобода – это только условие развития. Важное, даже необходимое, но условие. Нет развития, и Бог не защищает свободы начавших деградировать.

Так что, борясь за развитие, ты автоматически борешься и за свободу. В противном случае твое развитие заглохнет, как это было в СССР. Но борясь только за свободу, ты можешь оказаться и в стороне от стратегической линии выполнения Божьего замысла. И дашь незаслуженную свободу алкашам и ублюдкам. Голосующим за Жирика болванам свобода противопоказана.

– Значит, истинный Орден, борется за цивилизационное развитие и за свободу, как ее необходимый компонент. Но при этом не впадает в юродское народничество?

– В точку! Именно так, кстати, и действовали наследники крестоносцев, затевая все революции Нового Времени на Западе. Но, теперь сама понимаешь, что Грозный так поступать не мог. Его Орден был лишен и компоненты развития, и важнейшей составляющей этого компонента – свободы. Грозный был слишком царем в душе, чтобы дорасти до идеи свободы. Трон Симеону Бекбулатовичу отдать сумел. Смелости хватило. А сделать свой Орден орденом свободы и прогресса на это не хватило ни смелости, ни знаний, ни интуиции.

Да это было просто невозможно в его время в его ситуации. Ну, сама представь, Грозный в роли Марата. И время не то, и фигура не та.

– А в роли кукловода Марата?

– До такого он тоже не мог дойти своим умом, политтехнологи все же были еще не те. Орденскую идею понять в полном объеме, это тебе не религию для быдла выдумать.

– И это говорит второй человек партии Народной свободы! Народной, господа, и свободы, господа. Прошу обратить внимание.

Кузнецов засмеялся.

– На войне как на войне. Однако внутри нашей партии мы научимся сочетать идею свободы с разумной организацией. Но пойми еще раз, идея свободы, это не идея жрать как свинья и трахаться как обезьяна. Это идея свободы для творчества. Свободы политической, социальной и экономической в первую очередь для творческой личности. А быть в орденских рядах это тоже творческое занятие. Здесь нужны интуиция, раскованность, импровизации. Здесь такие раздолбаи, как Алексей становятся в меру дисциплинированными, а такие простаки, как Виталий начинают импровизировать и творить.

– Ну и что из этого следует? Ваш Орден не повторит ошибок Грозного?

– Наш Орден свободных технократов, творцов и мастеров. Мы рыцари свободы. И мы не собираемся использовать семитские религии или шантажировать их. Мы собираемся их уничтожить. Что, кстати, уже начали делать, опубликовав часть найденных нами документов. В пиаре этого проекта ты, кстати, сделала себе имя в мировой журналистике. Так что предпосылок для повторения ошибок Грозного у нас нет.

– А не много на себя берете? Вы ведь, в отличие от Грозного, до трона пока еще не добрались.

– А мы и не собираемся до него добираться. Мы его хотим уничтожить, а не завоевать.

– А сумеете?

– Постараемся.

Тамара помолчала. А Кузнецов смотря на нее прямо и просто, сказал:

– Останешься?

– А здесь есть, где остаться?

– Разумеется. Я здесь теперь живу.

– Прямо здесь?

– Разумеется. Здесь теперь и моя жизнь, и мое служение и моя судьба. Итак, скрасишь мне ночь в моей келье?

– Знаешь, Михалыч, ты мужик что надо. Но, «я другому отдана и буду век ему верна».

– Только поэтому?

– Нет, ты правильно понял. Но, помнишь, тогда Семен бросился прикрывать меня, ты бросился за труп Муртазова.

– Если бы я бросился вслед за Семеном, мы сейчас гнили бы в том подземелье. Но, наверное, ты хочешь еще напомнить, что потом я не настаивал на том, чтобы идти наверх.

– И это тоже.

– Не считаешь ли ты меня трусом?

– Нет, разумеется. Но ты, при всей твоей эмоциональности, расчетлив и бездушен, как машина. Ты живешь для победы, для успеха твоего дела и твоих идей. У тебя хорошо быть в подчинении. Ты извернешься, но свою команду приведешь к победе. Как привел к победе нас. И при этом ты постараешься сохранить как можно больше своих. А после победы не станешь хапать добычу, а просто пойдешь спать.

– И что же в этом плохого?

– Для тех, кто у тебя за спиной, ничего плохого. Только одни плюсы. Но для тех, кто сбоку. Ты меня понимаешь?

– Да.

– Так вот для них, для тех, кого называют близкими, ты, извини не подарок. Ты не зол с ними, но ты бесчувственен и холоден. Смотри, за все время нашего знакомства ты ни разу не упомянул про свою семью. Нет, упомянул один раз, – поправилась она, и продолжала. – но, это не столь важно. А ведь у тебя, в отличие от Семена, была в то время, да и сейчас, наверное, есть полноценная нормальная семья. Но я не позавидовала бы ни твоей жене, ни той твоей маленькой подруге, которая так профессионально поставила тогда Семена на ноги.

– Семья, разумеется, есть. И я выполнил перед своей семьей все социальные обязательства. Да и подругу не забыл.

– Вот видишь, слова-то какие, как в отчете.

– У подавляющего большинства других русских мужиков и слова и дела в этом отношении гораздо хуже.

– Это не оправдание для твоей бесчувственности. И поэтому я не хочу быть твоей любовницей даже на одну ночь.

– Ясно. Впрочем, я и не надеялся на успех, – легко сказал он. – Но ты бы сама обиделась, если бы я не сделал такой попытки. Это было бы просто оскорбительно для такой красавицы, как ты, княжна. Разве нет?

Тамара рассмеялась.

– Вот видишь, порешь чушь, и даже не понимаешь этого.

– Слушай, извини за бестактность, но во время нашего знакомства ты была больше княжной, чем женщиной. Ты интриговала, стреляла на вскидку, вертела мужиками ради своей мести и ради выполнения миссии своего рода, использовала свою несравненную красоту как оружие. А сейчас все наоборот. Ты, прежде всего, женщина, обсуждающая интересующую тебя сейчас больше всего проблему дефицита чувств. Не находишь?

– Наверное, ты прав. Взрослеем, или стареем. Не знаю.

– А дети? Они у вас есть?

– Пока все еще нет.

– Пора бы, голубушка.

– Боже, как несравненно естественно ты бестактен. Но при этом на тебя невозможно обижаться.

– Ладно, хватит разбирать друг друга. Приятелями-то мы останемся, надеюсь?

– Приятелями, да.

– Тогда я вызываю машину. Тебя отвезут в гостиницу.

Было видно, что через минуту он забудет о ней и вернется к делам как ни в чем ни бывало. Ей вдруг стало обидно и захотелось продолжить этот разговор, хотя бы на несколько минут.

– Постой, будущий Великий Магистр. Хочу сказать тебе, как княжна Полоцкая. Хоть вы и не завоевали трона, но ведете себя вполне по-царски. Спокойно, холодно, расчетливо. Нет, не то, – прервала она себя. – Уверенно, как-то, «отстраненно-объективно», что ли. Понимаешь?

– Вполне понятно. Но ты в Америке растеряла помимо всего прочего и свой блеск, как филолог. Вот слов русских не подберешь. Хотя, наверное, в английском наблатыкалась.

– Тоже мне, блюститель красоты и точности русского языка. «Наблатыкалась»! Но не будем отвлекаться. Знаешь, истеричный Грозный по сравнению с вами мятущийся интеллигент.

– Ну, ты даешь! Мы стольких людей не завалили. Да и не собираемся заваливать.

– «Сдохни, животное», – помнишь слова одного нашего общего знакомого профессора, спокойно стрелявшего в лежавшего человека, хотя этот профессор держал пистолет всего второй раз в жизни?

– Но Грозный вообще сказал: «Я управляю не людьми, а скотами!».

– Сказал. И убивал. Но в гневе, переполненный эмоциями. А вы безо всякого гнева и красную кнопку нажмете. И психоделической музыкой соратников до нервных срывов доведете.

– И все же, чем это плохо, если это надо для победы? Ведь мы боремся не ради шкурных интересов, а за свою нацию и свою расу. За то, чтобы белая цивилизация не исчезла с лица земли.

– А разве я говорю, что плохо? Просто я, урожденная княжна Полоцкая удивляюсь, откуда вы, в, общем-то, простые мужики научились вести себя так по-княжески и по-царски. Ведь не только я была другой во времена нашего знакомства. В тебе тоже не было этой нынешней каменной уверенности в себе и в успехе своего дела.

– Ты неточна княжна. Не по-царски мы себя ведем, а по-божески. Мы выполняем волю наших Богов. А для этого нам не надо строить из себя царей. Мы не цари или князья. Мы явление Природы. И не бездушны мы, а естественны. Естественны, как ураган или землетрясение. Или наоборот, как солнечное утро. Ясное и бодрое. Как чистое озеро или река в утреннем тумане.

Так естественны не могут быть цари. Они слишком переполнены своими людскими страстишками, которые склонны выдавать за нечто великое. Нет великого в бесцельном политиканстве! Любимом занятии всех царей.

А нас направляют не наши страсти, их, как ты правильно заметила, у нас уже нет. А наши Боги, которые теперь всегда с нами. И мы в ответе только перед ними. Да еще перед теми, кто нам поверил. Безоговорочно и сердцем и умом одновременно. Присоединяйся и ты к нам, княжна! Ведь именно этого ты хотела всю свою жизнь!

Ну, подумай, что, в сущности, стоят все наши драматические приключения, ставшие центральным моментом твоей жизни? Представь себе, что не было бы их в нашей жизни. Что бы изменилось? Да ничего! Ничего! Понимаешь?! Мыльников не так, так эдак огреб бы свои миллионы долларов. Стал бы ментовским полковником и огреб. И все равно предложил бы тебе особняк во Флориде. А не во Флориде, так в Ницце.

А мы? Мы бы нашли свою сотню-другую миллионов на Русское Сопротивление. Нашли бы клад. Не тот, так этот. Или получили бы просто помощь от стратегического спонсора. У тех же американцев. А не у них, так у европейцев, или китайцев, или японцев, или мусульман. Ну, так устроен мир, что мимо наших предложений, мимо таких возможностей не прошли бы. Не сегодня, так завтра. Ну не может мир состоять из одних идиотов! Пару дюжин умных людей, обладающих при этом определенными возможностями, в мире обязательно найдется.

Ты скажешь, что материальное не главное. Мы получили знание. Но о том, что было в этих книгах и рукописях, уже можно было и так догадаться, исходя из того, что уже давно известно. Так что не знание мы получили, но лишь подтверждение знания.

Но правду о христианстве и так нашли бы. Не в нашем Симоновом монастыре, так в каком-нибудь монастыре Франции или Германии. Или в Египте, Палестине или Сирии. Ибо приходит конец этой юродивой эпохе. Эре Рыб. И приходит конец этим политиканам и манипуляторам, уже две тысячи лет с самыми низменными целями эксплуатирующим пророка и неплохого человека Иисуса. Который, тем не менее, не был Богом.

Так что вся наша эпопея это один из вариантов того, что должно было свершиться. Зная эту предопределенность, так ли интересно стрелять, бегать, подсматривать? Да даже находить клады.

Нет, интересно, собрав в кулак всю душу и ум, попытаться разгадать Божий замысел. И понять его максимально адекватно. И выполнить Божью волю. Но не тупо, а красиво, как выполняет сложный заказ настоящий мастер. Постараться реализовать развитие мира по оптимальной, как говорят мои коллеги, траектории.

Вот это интересно! Вот ради этого стоит жить и напрягать все свои силы. А стрельба и поиски кладов, это так, эпизод. Занятный, но эпизод.

Но именно мы сейчас боремся за исполнение воли наших Богов, которым служили твои предки. И каждая клетка твоего тела, и каждая капля их крови, текущая в твоих жилах зовут тебя присоединиться к нам.

Так, присоединяйся же к нам, княжна! Ты же наша! Своя! Мы нужны тебе, а ты нужна нам. Без таких как ты, Русь не полна!

– Нам, – протянула княжна, и повторила – нам. А тебе? Тебе лично? Пойми меня, наконец! Пойми и скажи, что понял. Мне ведь не флирт с тобой нужен. Не это твое сегодняшнее «Останешься?». Ну?!

Кузнецов вдруг вспомнил подслушанный в тот давний день разговор, заочное полупризнание княжны и смутился.

– Знаешь, я всегда любил четкие арийские формулировки. Например, каждому свое. Да, княжна, каждому свое. Добропорядочному обывателю добродетельная жена. Рыцарю спасенная из лап дракона фея. Но я не знаю, какая подруга должна быть у Великого Магистра. Да и должна ли она быть вообще?

– Я поняла, кто ты, Михалыч. Ты ураган, влюбленный в свой ветер, ты землетрясение, влюбленное в скрежет разламываемых каменных плит, ты озеро, влюбленное в свой утренний туман, ты жрец, так исступленно любящий своих Богов, как невозможно любить ни одну земную женщину.

Она на миг задумалась, как будто хотела добавить нечто очень важное. Но не решилась. И ласково, но с некоторой опаской, как бы боясь обжечься, погладила его по щеке жестом старшей сестры. А потом сказала:

– Но я подумаю над твоим предложением. Твердо обещаю, что подумаю. А пока, вызывай машину.

Он проводил ее до выхода. Прямо у самых ступеней стоял огромный джип, похожий на танк

Уже из машины она махнула рукой и крикнула:

– Удачи тебе, Великий Магистр!

– До встречи в Свароговой Орденской Светлой Руси, княжна!

Охранник, атлет в той же черно-бело-стальной партийной униформе, уже галантно закрывал за ней заднюю дверь. Но вдруг княжна распахнула ее, почти оттолкнув этого почтительно, но резво отскочившего парня.

– Эй, Магистр, ты так и не разгадал главную тайну царя Иоанна! Тайну пятого условия успеха орденского проекта! – крикнула она.

Кузнецов удивленно обернулся на ступенях и сделал шаг навстречу княжне.

– Для успеха проекта надо, чтобы рядом с Великим Магистром находилась княжна-колдунья. Это условие знал Грозный. И именно поэтому он так внимательно, своим свинцовым, наводящим ужас взглядом, осматривал плененных в Полоцке девиц знатных родов.

Но он так и не вычислил мою прародительницу. Она отвела ему глаза. Потому что нельзя насильно заставить ведьму любить. Она должна это сделать сама. Возможно, и вопреки Магистру. А возможно даже, и вопреки самой себе.

– Что же из этого следует? – несколько растерянно спросил Кузнецов.

А княжна, как будто сбросив тяжкий груз, сообщив ему это условие, озорно, как девчонка пропела пародийный вариант известной песни его молодости:

– Следует пить. Пить каберне и сухое вина за два тридцать.

Подыгрывая ей, он продолжил, напевая:

– Вы полагаете всем этим можно напиться?

– Я полагаю, что все это следует пить!!! – пропела княжна последнюю строчку. И уже более спокойно, но с внутренней силой добавила.

– И я буду колдовать, чтобы это было вином победы.

– Но для этого надо находиться рядом с бокалом.

– Не обязательно Магистр, но желательно. Желательно. Впрочем, не будем загадывать.

Как покатит.

Александров, 2005