«Встречаются во мраке корабли». Броское название повести Зофьи Хондзыньской не следует понимать буквально. В книге польской писательницы нет ни настоящих кораблей — кроме двух корабликов, нарисованных на листе бумаги, — ни дальних плаваний, ни отважных «морских волков». Ее герои действуют на суше. И скромны масштабы их перемещений: Вроцлав — Варшава — поездка в горы — дачный поселок Константин. Впрочем, у большинства из них есть нечто общее с моряками — неподдельная отзывчивость, готовность спешить по велению сердца на выручку тому, кто попил в беду. И этим отзывчивым людям тоже приходится преодолевать многие коварные рифы, прежде чем они достигают намеченной цели.
Название книги одновременно и эпиграф, раскрывающий ее глубоко гуманное содержание. «Встречаются во мраке корабли…» — начало четверостишия знаменитого американского поэта Генри Лонгфелло, в котором говорится о давней традиции мореходов, предписывающей обмениваться ободряющими сигналами при встрече кораблей в ночном открытом море. И, как бы распространяя тот закон человеческой солидарности на дела земные, поэт продолжает: «Так, в океане жизни встретясь, мы говорим друг с другом…»
Поэзия больших чувств всегда была действенным оружием. Вот почему поэт-классик становится первым союзником главного героя книги, нашего современника Павла Радванского. Именно к его вдохновенным строкам, воспевающим прочность человеческих связей, прибегает студент-психолог Варшавского университета, чтобы установить контакт с Эрикой, добровольной затворницей, обиженной на весь свет.
В раннем детстве перенесла она тяжелое потрясение (вынужденная разлука с любимой няней, уход отца от семьи) и к шестнадцати годам, к моменту нашего с ней знакомства, превратилась в существо бесконечно одинокое, несчастное и вместо с том агрессивное, отравляющее жизнь окружающим. Мы получаем представление, насколько это «запущенный случай», как выразился бы специалист-психолог. Но основная задача автора не в демонстрации болезненных сдвигов, а в широком показе того своеобразного общественного движения в миниатюре, которое развертывается вокруг Эрики людьми, стремящимися к ее духовному исцелению. И не случайно список доброжелателей Эрики открывает Павел, юноша, которому органически чужда позиция стороннего наблюдателя. «Его считали добрым, отзывчивым, — отмечает писательница, — но сам-то он знал, что поступки его диктовались не добротой и не отзывчивостью, а какой-то внутренней потребностью, противостоять которой он был не в силах, — просто в какой-то момент чужие дела становились для него важнее своих». Так случилось и после встречи с Эрикой во Вроцлаве, куда он приехал собирать материал для курсовой работы.
Павел оказался вовремя на ее пути. Бросив школу, изолировавшись от внешнего мира, упрямая девчонка переживала глубокий, уже граничащий с нервным заболеванием внутренний кризис, из которого ее мог вывести лишь человек целеустремленный, готовый к самопожертвованию и не менее, чем она, упрямый. Мать потеряла власть над Эрикой, в сущности, капитулировала. Их отношения, проникнутые духом непримиримой взаимной неприязни, не сулят ничего хорошего. Сузанна, ветеринарный врач, без остатка отдается любимой профессии, и ей попросту недосуг всерьез заняться собственной дочерью. Она уповает на медицину, и единственный выход из создавшейся ситуации, невыносимой для них обеих, по ее мнению, — поместить Эрику в лечебницу. А это только подливает масла в огонь. И Павел решается помочь девочке.
Эрика жила во Вроцлаве. Вернее, прозябала в четырех стенах насквозь прокуренной (назло старшим) комнаты… Не так давно я читал книгу польской писательницы Кристины Паенковой «Бегство от запаха свечей» — о Катажине Дубинской, тоже юной вроцлавянке. Катажина бежала из затхлого мирка ханжей-мещан, восстанавливала разрушенный войной Вроцлав и вместе с другими энтузиастами стала новым человеком, созидателем. Какой безотрадной на фоне яркой ее судьбы выглядит участь Эрики, бегущей от людей, одинокой в центре большого города, давно отстроенного, с населением, достигшим уже более полумиллиона. Это горькое и обременительное одиночество. О чем свидетельствует точный слепок душевного состояния Эрики, ее стихотворение:
Длинный перечень тягот завершается туннелем, «в дальнем конце которого не видно НИЧЕГО». Слово «ничего» было написано крупными буквами, втрое больше остальных. И вот Павел затевает с Эрикой разговор на доступном ей языке поэзии. При этом намеренно цитирует строки Лонгфелло, в которых ниспровергается одиночество. И тем самым как бы подсказывает выход из тупика. Он беседует с ней и о вещах не столь возвышенных, рассказывает не без задней мысли, как ломал себя, заставлял избавляться от недостатков. Исподволь внушает общеизвестную, но спасительную для нее истину, что человек способен на многое. Надо только поднатужиться, поверить в собственные возможности.
Мы видим Павла-психолога за работой, ведущейся согласно заранее продуманной, научно обоснованной тактике: сперва добиться, чтобы Эрика хотя бы приучилась, не перебивая, слушать собеседника, потом — чтобы заговорила сама, и, наконец, попытаться вызвать на откровенность. И как радостно услыхать вдруг голос подопечной, лишенный обычной нарочито небрежной, вызывающей интонации!
Это его первое серьезное испытание как психолога, стоившее ему неимоверного напряжения и выдержки. И первый жизненный урок. Ведь Павел познал и горечь промахов, поражений. Например, в Закопане, куда он увлек Эрику покататься на лыжах, внезапное появление зловредной Альки едва не обернулось непоправимой трагедией. Эрика разочаровывается в Павле, отвергает его дружбу. Но общение с юношей не проходит для нее бесследно. Снова оставшись одна «в океане жизни», она ждет уже от кого-то дружественного, ободряющего сигнала.
Повесть Зофьи Хондзыньской посвящена нелегкой коллективной борьбе за Эрику, ибо в судьбе ее принимают участие разные люди. При самом строгом подходе мы не обнаруживаем в причудливом течении этой борьбы ни фальши, ни натяжек. Это кропотливый, будничный труд, требующий терпения, огромного такта, самоотречения. Необходима тут и особая дипломатия, гибкость, предусмотрительность, иначе неизбежны срывы. Необходима душевная щедрость, которой, в частности, обладает умудренная житейским опытом Ядвига, принявшая эстафету добрых дел от Павла, пока что по молодости лет — более удачливого теоретика, чем практики. Характерно, что в борьбе за Эрику сливаются коллективные усилия представителей разных поколений, как бы дополняющие друг друга. Этот принцип коллективизма — одна из ярких черт социалистического образа жизни, утверждаемого польской писательницей. Причем утверждаемого а полемике с теми западными литераторами, которые провозглашают непреложным, вневременным и общечеловеческим законом непримиримый конфликт между молодежью и старшими.
И тихом загородном домике Ядвиги царит самая благоприятная атмосфера, заставляющая Эрику думать, критически переоценивать свое поведение времен вроцлавского «бунта». И это весьма существенно. Незрелое юное существо, невзлюбившее в своей ослепленности родное гнездо, готовое бежать оттуда на край света, упрямо отрицающее значение любого человеческого крова, важно под этот кров вернуть, пробудить к нему доверие и привязанность. Ведь с приятия этой немудреной ценности начинается понимание и приятие куда более важных факторов, таких, как твое место в жизни, родина и твой долг перед ней.
Эрика постепенно оттаивает, тянется сердцем к Ядвиге. «…С каждой минутой, — прослеживает писательница пробуждение героини повести, — убеждалась она в том, что непостижимая связь между ними (Ядвига тоже это чувствовала) все более крепнет, и в ней нет ничего болезненного, никаких острых углов. Она знала, что хочет, должна однажды рассказать Ядвиге все, выкинуть это из себя, вырвать с корнем, хотя бы для того, чтобы освободить место для какой-то иной жизни, которую тогда лишь способна будет воспринять. Но сперва ей что-то нужно было от Ядвиги. Что именно — она точно не знала, какое-то доказательство доверия, уверенности, что она, Ядвига, выслушает ее не как обиженного ребенка, а как человека, который понял свои ошибки и вправду готов начать с нового абзаца. Точка — и с красной строки…»
«Точка — и с красной строки» — это любимое выражение Ядвиги, которое становится как бы программным лозунгом обновляющейся Эрики. Она предчувствует, что добрая женщина чем-то одарит ее. И этим подарком оказывается рассказ о неотъемлемой обязанности каждого человека творить добро, об извечной цепи благодеяний, совершаемых нами друг для друга, к которой подключаются все новые и новые люди и одним из звеньев которой навсегда остается для Ядвиги советский солдат-освободитель, спасший ее когда-то вместе с маленьким сыном от голода. Собственно, Ядвига одаривает Эрику сознанием необходимости быть причастной к этой вот благородной повинности бескорыстных гуманистов.
Повесть «Встречаются во мраке корабли» — о добрых людях, живым примером зажигающих сердца, о всепобеждающей силе доброты.
М. Игнатов