Во мраке эхом отзывались слова известной походной песни, но голос поющий дрожал, и строки тянулись медленно, заунывно…

Песня смолкла. В нависшей тишине что-то зашуршало, кто-то вздохнул.

– Спой ещё, – просипел старческий голос. – Когда ты поёшь, жизнь здесь не кажется такой пустой.

– Скоро рассвет, можно будет поспать…

– Пока солнце не встало, спой ещё.

Тихий разговор прервал скрежет ключа в замочной скважине, где-то с грохотом ударилась о стену тяжёлая дверь. Дрожащий круг света скользнул по стене. По узкой осыпающейся каменной лестнице спускались двое – грузный молчаливый стражник, несущий факел, и новый заключённый в тяжёлых кандалах. Со скрипом отворилась дверь камеры, худощавый мужчина с тихим стоном ввалился в неё под бесцеремонным толчком надсмотрщика.

Стражник ушёл. В мрачном подземелье воцарилась холодная тишина, нарушаемая лишь едва слышным сиплым дыханием.

– Кто ещё здесь? – нерешительно спросил новый заключенный.

На несколько мгновений тишина снова овладела пространством, затем старческий голос ответил:

– Такие же обречённые, как и ты.

– И сколько вас, друзья? – всё ещё осторожно поинтересовался он.

– Много нас здесь бывало, – вздохнул старик. – Да только двое осталось. Ты не бойся, мы не звери, своих не тронем.

– Да? – хмыкнул мужчина в темноте. – Стражник сулил мне мучительную смерть в этих стенах.

– Видно, мучительную смерть от болезней, – усмехнулся собеседник, – или от одиночества.

– Пока я не одинок, – чуть успокоился новый заключенный. – А дальше видно будет. Всё равно дни мои сочтены.

– Умирать в одиночестве куда страшнее, чем в хорошей компании, – снова отозвался старик. – Ну, расскажи нам, кто ты, и за что оказался в камере смертников?

Мужчина немного помолчал, затем вздохнул.

– Наверное, теперь моё молчание ничего не стоит, – горько усмехнулся он, прежде чем представиться. – Я был шпионом… «Мёртвым шпионом», так нас называют. Возможно, вы слышали о таких. Теперь мой срок вышел, работа выполнена.

– Редко к нам попадает твоя братия, – удивился собеседник. – Обычно вас убивают сразу после заданий. Значит, герцогу всё ещё от тебя что-то нужно?

– Насколько мне известно, герцог давно не обращался к услугам подобных мне, – задумчиво произнёс гость. – Меня «нанимал» маркиз. Но по сути, вы правы, возможно, он считает, что я сказал не всё, что знал.

– Значит, маркиз окончательно перенял все привычки отца, – вздохнул старик. – А ты удивительно бодро держишься для обречённого, – снова обратился он к мужчине.

– Я рад, что моя семья останется жить, – отозвался заключенный. – И тот, за кем я следил, не умрёт…

– Почём тебе знать?

– Он чист. Зато я теперь знаю слишком много о делах нашей власти, – гость снова вздохнул, выдавая искреннюю печаль.

– Не стоит отчаиваться, – подбодрил его собеседник. – Пока мы дышим, всё может измениться. Как знать, что нам уготовано?

– Вы правы, – отозвался мужчина. – А почему молчит наш третий собрат? Он нем?

– Неразговорчив, – ответил старик с едва слышной улыбкой. – Но давайте же оставим беседы для ночи, солнце встаёт, можно отдохнуть…

* * *

День тринадцатый.

– С этой бумагой тебя примут как родную, – усмехнулся Уильям, протягивая Эмили готовое письмо.

– А почему ты не ставишь гербовую печать? – поинтересовалась та, разглядывая подарок.

– Я ведь говорил, что ещё не граф. Я уже получил титул, но всё ещё не могу управлять имением, так что и печати пока нет, только личная подпись.

– И когда же ты станешь полноправным владельцем? – она аккуратно сложила письмо.

– Меньше чем через месяц, – задумчиво произнёс виконт. – Как быстро прошло время.

– Готов к такой ответственности? – хихикнула девушка.

– Не думаю, – честно признался он. – Моя мать будет продолжать заниматься всеми делами имения, я уверен. Придётся взяться за ум и поучиться у неё.

– Графиня действительно сильная женщина, раз смогла содержать хозяйство одна. А что случилось с графом? – поинтересовалась монахиня и тут же закусила губу, понимая, что завела не лучшую тему. – Прости, я не подумав спросила.

– Всё в порядке, – улыбнулся Уильям. – Я уже смирился и пережил его смерть. Он погиб, возвращаясь домой из странствия.

– Он часто путешествовал?

– Нет, отец не любил дальних поездок и даже если приходилось куда-то ехать, всегда брал нас с матерью с собой, но в этот раз дело было срочным. Он так и не сказал мне, куда и зачем отправился. А матушка очень тревожилась о нём. Видно, не зря.

– Женское сердце не обманет, – вздохнула собеседница. – Оно предчувствует беду.

– Да? – хмыкнул Уильям, отвлекаясь от печальных воспоминаний. – А твоё, что предчувствует? – он демонстративно глянул на письмо в её руках.

– Моё? – Эмили улыбнулась, прижимая бумагу к груди. – Предчувствует свободу!

– Это обнадёживает, – он взглянул в узкое стрельчатое окно. – Кажется, мне пора.

– Спасибо тебе, – тихо произнесла девушка, поднимая на гостя смущённый взгляд. – Может, мы ещё когда-нибудь увидимся? – она сделала осторожный шаг вперёд, оказавшись с собеседником лицом к лицу.

– Наверное, – произнёс тот, не двигаясь с места.

– Я бы хотела, – чуть загорелые ручки легли на широкие плечи виконта, Эмили приподнялась на цыпочки, потянувшись к его губам.

– Прости, – произнёс Уильям, отвернувшись. – Мне пора.

Дверь тихо закрылась, Эмили глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки. За пару дней её отвергли трижды, это было жестоко по отношению к её женскому самолюбию.

– Я всё равно попробую снова, – произнесла она твёрдо. – Мы обязательно встретимся…

Уильям тряхнул головой, стараясь избавиться от мечущихся мыслей. Почему он не ответил? Не поцеловал её? С ней так легко говорить, она красива и стройна, настойчива, понятлива. Она могла бы заменить в сердце образ Мари. Возможно, могла бы. Но…

«Стой. Что это ты задумал?» – зазвучал в голове знакомый… незабываемый голос, и по спине пробежал холодок, а пальцы будто на миг ощутили изгиб девичьей талии под тонкой тканью её простого платья. На губах вдруг загорелся вкус их первого поцелуя. Нет… Никто не сможет её заменить.

Уильям стиснул зубы, в очередной раз отгоняя нахлынувшие воспоминания.

Нельзя думать о ней, нельзя. Но сколько можно сопротивляться? Когда наконец остынут эти терзающие чувства? Почему сердце так упорно не хочет понимать запретности желанного плода?

Телега тронулась. Монахи загрустили, когда стена обители святой Агнессы скрылась из виду. Каждый погрузился в свои размышления. Снова заморосил мелкий дождь.

* * *

День шестнадцатый.

Путники въехали в Сантерру. Утомительная дорога заняла почти три дня, но мужчины держались бодро. Сейчас им нужно было во что бы то ни стало встретиться с епископом.

– Я могу оставить тебя ненадолго? – спросил Райнер, догоняя спутника. – Хочу повидаться с дочерью.

– Не боишься, что за нами следят? – Северин опасливо осмотрелся. – Я почти не сомневаюсь, что герцогу уже отправили сообщение о нас.

– Не думаю, что тот шпион успел что-то отправить, – усмехнулся серолицый, довольно похлопывая эфес своей шпаги.

– Ты всё также безжалостен к врагам, – покачал головой советник, вспоминая незавидную смерть соглядатая.

– Война есть война, – отозвался Райнер. – В любом случае, в городе тоже будут шпионы, но я смогу заметить их на пустынной дороге к монастырю. Да и кто ещё, как не я, умеет путать следы?

– Пожалуй, никто, – усмехнулся друг. – Ну а я пойду по длинному пути. Да и с Уильямом мне говорить пока не о чем.

– Поклонись от меня отцу Бенедикту! – мужчина пришпорил коня.

Советник кивнул, провожая его взглядом, снова огляделся и без лишних промедлений тронулся дальше.

– Северин, сын мой, – улыбнулся епископ, усаживаясь в своё кресло. Четверо охранников тут же обступили его по сторонам, двое встали у двери. – Давно не слышно о вас в этих краях. А сейчас вы приехали как никогда вовремя.

– Я рад видеть вас в добром здравии, – поклонился гость. – Графиня прибыла со мной, сейчас она осталась в деревеньке подле Сантерры. Райнер отправился к дочери, но он тоже сопровождает миледи.

– Как чудесно, что Эрмелинда успела к торжеству, я уж начал было волноваться. А вот Райнер зря тратит своё время.

– В каком смысле? – не понял мужчина.

– В том, что письмо от его дочери ждёт здесь, а Эмили попрощалась с монастырём и уехала ещё вчера.

– Как уехала? Куда?

– Это вам стоит спросить у Уильяма, – загадочно улыбнулся старик.

– Неужели? – задумался советник. Быть может, их с Райнером план сработал, и горячность юноши нашла иную цель…

– Я думаю, что нужно начинать подготовку к коронации, – прервал его размышления отец Бенедикт.

– Но у нас есть ещё две недели, – возразил Северин. – Я, напротив, беспокоюсь, где прятаться графине всё это время.

– Герцог ждёт коронации через две недели, – вновь улыбнулся епископ. – Но принц будет коронован завтра.

– Но ведь так мы нарушим закон, – удивился гость.

– Друг мой, герцог нарушает закон, убивая своих близких. А во всех бумагах день рождения принца значится завтрашним числом.

– Но… как? – не понял Северин. – Ведь все знают… Все помнят, когда родился наследник.

Старик с загадочной улыбкой покачал головой.

– Все помнят, когда король объявил о наследнике. Но о том, когда он родился, знают не многие. Вы ведь не видели документов?

– Нет… они хранились под печатью короля Фридриха, никто не вскрывал их. Возможно, только графиня.

– Наш покойный король знал о том, какая опасность грозит его семье. Поэтому в последний месяц никого не допускал к жене. С ней были лишь три монахини, которые помогли королеве перенести все тягости рождения ребёнка и заботились о нём первые две недели его жизни.

– Значит…

– Фридрих тянул как мог долго, прежде чем обрадовать родных вестью о рождении принца. И как только ребёнок немного окреп, отправил его вместе с матерью в имение графини Эрмелинды. Король до последнего надеялся справиться с мятежом.

– Я знаю эту историю, – вздохнул Северин. – Силы оказались неравны.

– Король был благороден и в некоторой степени даже наивен, – поучительно продолжил Бенедикт. – Он пошёл на переговоры со своим младшим братом и был убит.

– Герцог сам… – советник осёкся.

– Это доказать невозможно, – произнёс епископ задумчиво. – Но я не сомневаюсь в правдивости того, кто слышал разговор Фридриха и Аделарда своими ушами.

– Правителю ведь было известно, кто затевает мятеж? – спросил мужчина, заранее зная ответ.

– Конечно. Но он не предавал огласке тайны герцога, надеясь, что сможет внушить брату отречься от идеи захватить престол. Ведь он не мог принадлежать герцогу по закону.

– Что вы имеете в виду? – засомневался Северин.

– Раскрыть секрет я не имею права. Сия тайна была поведана мне в исповеди… Но есть ещё один, кто знает.

– И кто же это?

– Мать Катарина, настоятельница женского монастыря святой Агнессы. Она была среди тех, кто принимал роды у королевы и после оставалась с королём до самого конца. И если бы не две отважные сестры, что помогли ей скрыться и бежать, давно была б убита. Никто не знал о ней, лишь потому она жива.

– Так значит, она сможет встать против герцога на суде?

– Не будем мучить бедную женщину, – вздохнул Бенедикт. – Она достаточно пережила на своём веку. Господь сложил всё так, как нам и было нужно, давайте же и в будущем положимся на святую волю Его.

– Так что же теперь должен сделать я? Доставить графиню в Сантерру сегодня же?

– Она ведь не может пропустить такое важное событие в жизни сына?

– Конечно, нет, но…

– Дети мои, – епископ обратился к окружающим его молчаливым монахам, – прошу вас, помогите доброй женщине добраться до укрытия. В конце концов, мне хватит и двоих помощников.

Пара охранников, не говоря ни слова, отошла к двери, где стояли ещё двое.

– Идите сейчас же, – наставительным тоном произнёс епископ. – Пока светло и по дороге ходит много торговцев. Ночью вам будет куда сложнее остаться незамеченными. И возьмите письмо для Райнера, – он вынул бумагу откуда-то из рукава и протянул её собеседнику.

– Мы прибудем к вечеру, – коротко поклонился советник, принимая чуть мятый конверт.

– Направляйтесь сразу в храм на главной площади, там заночуете и утром Вильгельм будет с вами.

– Как непривычно будет звать его этим именем, – задумчиво вздохнул советник выходя. Четверо монахов, поочерёдно склонившись перед наставником, последовали за ним.

* * *

У небольшого деревенского домика, поглядывая то на затянутое серыми облаками небо, то на широкую дорогу, ведущую из Сантерры через окрестности Фалькнеса в восточную часть страны, ждал Райнер. В доме о чём-то мило беседовали пожилая подслеповатая крестьянка, приютившая неизвестных путников, и графиня Эрмелинда, наряженная в простое платье и тёмный льняной чепец.

Мелкий дождь прибивал к земле клубы пыли, поднимаемые копытами лошадей. Северин с сопровождающими въехал в деревню.

– Друг мой, – как обычно сдержанно улыбнулся советник, спешиваясь, – кажется, ситуация принимает выгодный нам оборот. У меня есть послание от…

– Погоди, – перебил его Райнер, подозрительно глянув на четверых монахов, снимающий капюшоны ряс, но не спешащих слезать с лошадей. – Мне тоже нужно поговорить с тобой, но лучше сделать это в доме.

– Эти братья из личной охраны отца Бенедикта, – заверил Северин опасливого друга, – им можно доверять.

– Дело не в них, они тоже могут войти, чтобы не привлекать внимание.

– Не будем пугать бедную старушку таким количеством гостей, – усмехнулся советник. – Братья! – обратился он к спутникам. – Вы можете передохнуть с дороги, найдя приют в любом доме. Ведь здесь вам всегда рады.

Райнер пропустил советника в дом, провожая взглядом его сопровождающих, и сам вошёл, прикрыв за собой дверь.

– У меня есть письмо от твоей дочери, – прошептал Северин, поприветствовав хозяйку и графиню и отойдя с другом в комнату, отделённую тонкой деревянной перегородкой.

– Письмо? Зачем? – удивился серолицый. – Что-то случилось?

– А ты не был в монастыре? – поднял бровь советник.

– Нет. Так что с моей дочерью?

– С ней всё в порядке, – снова улыбнулся мужчина. – Похоже, что Уильям устроил ей побег.

– Что? Какой ещё побег?! – повысил голос друг.

– Тише, тише, – шикнул Северин. – Ты ведь сам просил дочь, чтобы она ненавязчиво выяснила что-то о чувствах паренька. Видно, она чуть перестаралась и сама сбежала из-под венца.

– Но этот брак гарантировал её безопасность! – продолжал сыпать искры Райнер. – Как можно быть такой безрассудной!

– Я подозреваю, куда мог отправить её Уильям, поверь, она будет в безопасности. Но насколько я могу судить, Уилл мог помочь ей сбежать от нежеланного брака, а я уверен что он не был желанным, – Северин поднял палец, предупреждая друга, чтобы тот не перебивал, – если они приглянулись друг другу.

– Если Эмили пожаловалась ему на свою «несчастную» судьбу, то он мог помочь и по доброте душевной.

– Такое тоже возможно. Но я буду верить в лучшее.

– Ты думаешь, это действительно поможет ему? – вздохнул серолицый. – Ведь Аннамари была его сестрой.

– Они были мало знакомы, – пожал плечами советник. – В конце концов, именно я не доглядел за Уильямом и допустил их встречу, поэтому не могу теперь пустить всё на самотёк. Быть может, он не будет так сильно страдать, если мысли займёт другая девушка.

– А если нет, то что же? Моя дочь так и останется без мужа?

– Не нужно огорчаться раньше времени, – Северин хлопнул друга по плечу.

– Но и решать что-либо, не убедившись в правдивости фактов, тоже не стоит, – буркнул тот недовольно.

– Твоя дочь выйдет замуж, я больше чем уверен, – отрезал советник. – Совсем забыл, – он достал-таки письмо девушки из сумки. – Быть может, Эмили сама даст нам ответы.

Райнер принял конверт из его рук, быстро распечатал и прочёл короткую записку.

– Друг мой, – произнёс он наигранно торжественно, сворачивая бумагу, – твоя интуиция, кажется, начинает подводить.

– Что? – удивился Северин. – Что там написано?

– Ваш Уильям действительно понравился ей и помог моей девочке сбежать заграницу, но она пишет, что юноша не обратил на неё никакого внимания. И добавила, что счастлива не выйти замуж за «противного старикашку», – мужчина скривил губы. – И где её манеры?

– Ты сам виноват, – усмехнулся Северин. – Подыскал дочери такого жениха.

– Они бы хорошо ужились, я уверен. Но главное, что смогли бы сбежать из этой проклятой страны.

– Она уже сделала это без «старикашки», – советник едва не рассмеялся. – Брось, дружище, а если она найдёт супруга по сердцу сама?

– Я не могу допустить, чтобы она… Я должен всё проверить! – занервничал Райнер. – Сейчас же отправлюсь за ней.

– А как же обещание сопровождать графиню?

Серолицый задумался.

– Брось, – Северин снова хлопнул его по плечу. – Это шутка. Если ты пообещаешь не подсовывать дочери старикашек, то я сейчас же попрошу у графини выписать тебе приглашение в их заграничное имение.

– Это будет означать, что я бросил вас! – отрезал мужчина.

– Нет. Это будет означать, что часть моего долга тебе выплачена, – засмеялся советник. – Ты сопроводишь нас до Сантерры, а дальше отправишься к границе. Дорога до владений Алоиса будет неблизкой, но может ты догонишь Эмили ещё в пути.

Райнер некоторое время молчал, мысленно взвешивая свои желания и возможности, наконец он кивнул.

– Кроме дочери, у меня никого не осталось. Некому продолжить мой бесславный род… Я должен позаботиться хотя бы о её будущем.

– Не нужно так говорить, друг мой, – добродушно улыбнулся Северин. – Твои дед и отец, а за ними и ты – все вы служили верой и правдой королю. Ваше положение в обществе оправдано и не подлежит сомнениям.

– Спасибо, – едва заметно улыбнулся мужчина в ответ.

– Но теперь скажи мне, почему же ты не доехал до монастыря.

– Ах да, – на лицо друга вновь вернулось угрюмое выражение. – Я заметил, что за нами следили, и шпион последовал за тобой. Я выловил его уже за городом.

– Ещё один мёртвый враг? – невесело поинтересовался советник.

– Нет. Этого я решил оставить, – хмыкнул мужчина. – Быть может, он будет полезен.

– И где же он сейчас?

– Он в погребе, надёжно связан.

– Интересно. Ты что-нибудь уже спрашивал у него?

– Его недолго пришлось уговаривать. Признался, что следит за тобой по приказу герцога, что в Сантерру было отправлено всего пятеро шпионов.

– И одного мы убили по дороге, – вставил своё слово советник.

– Выходит, что так. Зачем именно герцогу понадобилось узнать о ваших передвижениях, он не сказал.

– Больше ничего?

– Ничего. Он мелкого ранга, понятное дело, что ему ничего не доверяют.

– Я тоже хотел бы кое-что у него узнать, – задумчиво произнёс советник. – Отведи-ка меня к нему.

* * *

День пятнадцатый.

– Друзья мои, проснитесь, – сиплый голос старика коротким эхом отразился от мрачных сырых стен. – Сегодня пасмурно и уже вечер.

– Я не сплю, дедушка. А вот наш гость, кажется, ещё не проснулся… Нужно объяснить ему, что это опасно.

– Мне, кажется, снится сон, – отозвался тихо третий заключенный. – Откуда ангел в этом подземелье?

– Вставайте, – старик закашлялся. – Становится темно, вставайте.

– В чём дело? – совсем непонимающе потянулся мужчина. – Спать на тонкой соломенной подстилке холодно и неудобно, но в этом ли причина вашего беспокойства?

– Сегодня было слишком мало солнца, поэтому все мы продрогли. Когда стемнеет окончательно, все твари, обитающие в этой темнице, выползут чтобы полакомиться вами. Спать можно лишь при свете дня.

– Так мучительная смерть не выдумка вовсе, – вздохнул мужчина. – Как тяжело дышать…

– Вы, кажется, простыли, – раздался тихий женский голос в полумраке.

– Так ангел не приснился мне? Здесь женщина? – удивился заключенный. – За что могли подвергнуть женщину такой ужасной муке? По голосу вы очень молоды.

– Это не важно, – вздохнула собеседница. – Для смерти все равны. Скажите лучше, что у вас болит? Здесь ничего не стоит умереть от лихорадки.

– Мне только тяжело дышать, и кости ломит от каменной кровати. А вы, скажите, доктор?

– Была… когда-то.

– Мари недавно здесь, – вновь заговорил старик, – но уже спасла меня. Одни лишь её песни облегчают любые страдания…

– Вы преувеличиваете, дедушка, – улыбнулась она в темноте.

– Так значит, вас зовут Мари? – поинтересовался третий заключенный.

– Да. Простите, мы не узнали вашего имени.

– Я Вернер, бывший солдат армии герцога. Теперь, приговорённый к смерти шпион, – вздохнул мужчина. – А кто наш третий собеседник?

– Джереон, – прохрипел старик. – Бывший придворный садовник.

– За что же мог угодить в тюрьму садовник? Да не в простую тюрьму, а в подземелье смертников? – Вернер вдруг закашлялся.

– Вы всё же заболели, – встрепенулась Мари. – Я сейчас же дам вам лекарственные травы.

– Какая разница, как умирать, – хрипло усмехнулся мужчина. – А вот где вы взяли травы, это интересно.

– Мне позволили иметь при себе некоторые личные вещи, – вздохнула девушка, шурша чем-то в походной сумке. – А из личных вещей у меня остались только травы и книги…

– Значит, вы нужны маркизу здоровой, как неумно было в таком случае сажать вас в это подземелье.

– Я вообще не понимаю, зачем нужна маркизу, – покачала головой Мари. – Может и не узнаю никогда. Да и важно ли это? Вот ваше лекарство, – она поставила чашку на пол за решёткой и аккуратно подвинула её к соседней камере, от которой её отделяла глухая стена. – Простите, у меня сейчас почти нет воды, – произнесла она негромко. – Придётся съесть это как кашу. Противно, но должно помочь.

– Вы мастер своего дела, раз смогли приготовить его наощупь.

– Я быстро привыкла к темноте. Да и лекарство было заготовлено днём, при свете. Дедушке оно помогает.

– Омерзительная вещь, – скривился заключенный за стеной. – Может, лучше умереть от болезни?

– Ешьте, – настояла девушка. – В горячке вы будете думать совсем иначе.

– Мари, – позвал старик из-за другой стены, – сегодня ночь совсем темна и потому особенно тосклива. Вернер, как видно, занемог. Я прошу тебя снова спеть для нас.

– Дедушка, я спела уже все песни, что знала, – улыбнулась она. – Да и новому гостю, быть может, не нравится пение.

– Почему же? – возразил тот. – Пожалуй, это будет гораздо лучше горького лекарства. Да и какой солдат не любит песен?!

– Мужчины, как дети, – вздохнула девушка. – Даже воины, – она шутливо хихикнула. – Но что мне спеть?

– Что-нибудь повеселее, – улыбнулся Джереон. – Что скрасит эту дождливую ночь.

– Что ж, – Мари задумалась. – Я попробую.

Она чуть помедлила и начала тихо напевать весёлый мотив, подбирая слова, затем чуть громче запела:

Мари глубоко вздохнула, переводя дыхание, и запела припев.

Она сделала короткую паузу и медленно закончила:

Песня стихла, слушатели молчали. В темноте сырых камер слышалось только шуршание крыс в дальних углах. Наконец старик Джереон вздохнул.

– Так Уильям оказывается граф? – спросил он с улыбкой.

– Да, дедушка, – отозвалась Мари безрадостно.

– Он тебе действительно дорог? Раз уж посвящаешь ему песни.

– Не знаю, дедушка… Может быть, – она немного помолчала. – Да и какая теперь разница? Не знаю, почему жива до сих пор, но увидеть его снова, я потеряла всякую надежду. Вдобавок, он обманщик. Пусть думает, что я сбежала обратно в лес, пытаясь сохранить остатки гордости.

– То, что ты мне рассказывала о нём раньше, – ответил старик, – говорит о том, что он не такой уж обманщик. Уж и не знаю, зачем ему пришлось скрывать свой титул, но для шутки не каждый будет предлагать жениться.

– Он был тогда в горячке, – хмыкнула Мари. – Это вполне объясняет всё.

– Ты говорила, что тем утром он был уже вполне в здравом уме. Не спеши делать о человеке плохих выводов.

– Мои выводы уже не имеют никакого значения.

– Ты можешь хотя бы очистить свою душу от тяжести осуждения перед смертью, – возразил Джереон. – Это уже немало.

– Вы правы, дедушка, – вздохнула Мари. – Хотя, это вовсе не радостно звучит.

– Родной дедушка? – поинтересовался из темноты Вернер, когда нависшая вдруг тишина ощутимо повеяла предчувствием близящейся гибели, которым были, наверное, насквозь пропитаны заплесневевшие стены темницы.

– Простите, – вдруг встрепенулась, отвлекаясь от невесёлых мыслей, Мари, – мы с дедушкой так привыкли быть всё время вдвоём, что я совсем забыла, что нас теперь трое. Нет, Джереон разрешил мне так его называть.

– Так мне становится теплее, – отозвался старик, – будто слышу голос своей внучки. Я никогда не видел её, но знаю, что она есть у меня, – он задумался. – Уверен, что она красавица и такая же добрая, как Мари.

– Значит, вы здесь уже так долго? – осторожно спросил Вернер.

– Когда я в последний раз спрашивал стражника, сколько я здесь, он сказал, что лет пятнадцать, может больше, – отозвался заключенный.

– Это ужасно… Хуже казни, – произнёс мужчина в сердцах, затем, немного остыв, снова поинтересовался. – А вы, Мари? Давно здесь?

– Я только неделю, может чуть больше… Но, кажется, что целую вечность, – девушка тяжело вздохнула. – Даже не знаю, как дедушка продержался так долго.

– Вера творит чудеса, – хмыкнул старик. – Главное найти смысл, найти, во что верить.

– А во что верить? – снова спросила Мари задумчиво.

– Я верю в будущее, – отозвался Джерион. – В то, что завтрашний день будет лучше, чем вчерашний, даже если меня в нём не будет.

– Значит, нужно верить бескорыстно? – иронично заметил Вернер.

– Иначе, это уже не вера, – ответил старик с шутливой укоризной.

– Тогда, – вновь подала голос девушка, – я бы хотела верить, что Уильям будет жить. И жить счастливо, даже если я никогда его больше не увижу.

– Это хорошее желание, – усмехнулся бывший садовник, – но я буду надеяться на то, что вам всё же удастся снова встретиться и объясниться.

– Ну почему же вы так уверено твердите, что он желает со мной встречи? – хмыкнула она. – Я думаю, что он и имени моего уже не помнит.

– Он влюблён, – вздохнул старик. – Даже я чувствую это, не увидев его ни разу. Будь я помоложе, отдал бы душу, только услыхав твой голос, – он рассмеялся, но резкий приступ кашля остановил веселье. – И ты влюблена, – продолжил Джерион, чуть отдышавшись, не прекращая улыбаться. – Потому особенно боишься поверить в его чувства.

На несколько секунд все заключённые замолчали, будто только что прозвучало откровение, способное в корне поменять чью-то жизнь.

– Но где же он тогда? Почему так просто взял и уехал? – смущённо спросила Мари, чуть погодя. – И что с ним было в последнюю нашу встречу?

– Я уверен, что у юноши были на то серьёзные причины, – коротко ответил Джерион. – Ты ведь искала, во что верить, а не в чём сомневаться.

– И вправду, – она задумалась. – Спасибо, дедушка…

– Главное, не терять рассудок в этом подземелье, – снова улыбнулся в темноте старик.

– Иногда мне кажется, что я недалека от этого.

– Не нужно отчаиваться, Мари. Никто не знает, что ждёт нас впереди. Вернер, друг мой, – обратился Джерион к третьему пленнику, – вы ведь тоже во что-то верите?

– Я? – отрешенно отозвался мужчина и тут же, опомнившись, продолжил чуть более уверено. – Конечно. Верю, что моя семья будет жить… Со мной или без меня, – последние слова он произнёс медленно, едва скрывая душащую его печаль.

На миг во мраке снова повисла непроницаемая тишина, затем послышался тихий вдох, Мари хотела сказать что-то, но не успела…

Где-то в темноте со скрипом отворилась дверь, по сырым стенам прокатилось эхо чьих-то шагов. Из-за поворота лестницы вышли двое стражников с факелами, за ними неторопливо шествовал маркиз Болдер.

– Увести его, – коротко приказал маркиз, остановившись невдалеке от проржавевших прутьев решётки, и один из охранников быстро отворил дверь камеры. Вернер без сопротивления вышел.

– Шагай, – поторопил его страж, когда тот обернулся и в неровном свете факелов взглянул на своих собеседников.

– Прощайте, друзья, – произнёс он, стараясь не давать голосу дрожать.

Мари подошла ближе к решётке. В глазах пленника, на всём его бледном худом лице читалось нескрываемое отчаяние и страх скорой смерти. Он будто хотел добавить ещё что-то, но никак не мог решиться.

– Может ещё свидимся, – попыталась улыбнуться девушка, но заключённый только отвернулся, поджав губы и опустив глаза. Он зашагал прочь, подгоняемый толчками охранника, и Мари показалось, что едва слышным отголоском донеслось до слуха его тихое «Прости». Но быть может, это было лишь неразборчивым эхом шагов. Так могла подумать она, если бы сейчас было время для сомнений. – Ведь главное верить, – шепнула девушка, глядя им вслед, зная, что человек, с которым она ещё минуту назад вела душевную беседу, уходит, чтобы никогда не вернуться, никогда не увидеть света, не дышать, не любить, не верить. Уходит, чтобы умереть. Сердце её болезненно защемило, и к горлу подступил давящий ком от понимания никчёмности и в то же время неисчислимой ценности человеческой жизни, которую так легко отобрать и никак невозможно вернуть.

– Теперь ты, – произнёс Болдер, когда шаги в мрачном коридоре стихли. Пока пленница глядела на уходящего мужчину, пытаясь сдержать слёзы, он подошёл к решётке на расстояние шага. Мари, тут же опомнившись, отпрянула, не находя такую близость маркиза приятной. Терзающие сердце мысли разлетелись чёрным пеплом от едва заметной надменной ухмылки. После истории Вернера, сын правителя виделся ей не иначе как чудовищем в человеческом обличии. – Посмотри на себя, – недовольно скривил губы он. – Так исхудала, побледнела. Ты ведь провела здесь едва больше недели.

– Ты бросил девушку в сырое подземелье к крысам, – вдруг сурово заговорил Джереон, – а теперь обвиняешь её в бледности и худобе?!

– Мой безродный предок, – раздражённо усмехнулся маркиз, – я говорил не с тобой. Не знаю, почему отец всё ещё держит тебя здесь. Если бы мне было позволено, я хотя бы укоротил тебе язык.

– Но тебе не позволено, – не менее язвительно отозвался старик.

– Нет. Но я могу укоротить язык твоей собеседнице. Хочешь?

Заключенный замолчал, но его гневное напряжение чувствовалось даже в загустевшей тишине.

– Вот и славно, – продолжил Болдер, не обращая на это ни малейшего внимания. Он всё так же недобро усмехнулся, заметив испуг на лице Мари. – Я пришёл не для пререканий. Хотел сообщить тебе, моя дикарка, что завтра ты выйдешь на свободу. Так что в последнюю ночь в темнице постарайся отдохнуть как следует, у нас скоро праздник.

Девушка смотрела на него нахмурившись, с подозрением.

– Не понимаешь о чём я? – приподнял бровь маркиз. – Не нужно больше таиться, мне известно, что ты скрываешь под маской крестьянской травницы.

– Я действительно не могу понять, о чём вы говорите, – чуть помедлив, произнесла Мари серьёзно. – Быть может, вы нашли не ту травницу.

– Так что же? Ты и сама не знаешь? – вновь усмехнулся Болдер, и у девушки от этой усмешки по спине пробежала дрожь.

– Не знаю о чём? – спросила она тихо.

– Бедное дитя, – наигранно посочувствовал собеседник. – От тебя всё так долго скрывали? А мне вот стало недавно известно, что под невзрачной шкуркой серой овечки скрывается благородная лань с позолоченными рожками. И хоть матушка твоя была действительно безродной овцой, мой трофей от этого ничуть не падает в цене.

– О чём вы говорите? – покачала головой пленница, отступив ещё на шаг назад. – Вы, верно, бредите.

– Действительно не знаешь, вот так интрига, – усмешка маркиза растягивалась всё с большим предвкушением. – Дай-ка я расскажу тебе одну историю, случившуюся буквально на днях, но имеющую очень далёкие корни. С чего бы начать? – он наигранно задумчиво закатил глаза. – Пожалуй, с того, что мой отец, изрядно подустав от бесплодных поисков истины, заслал шпиона в одно небольшое графское имение. Думаю, тебе не сложно будет догадаться, в какое именно, – во взгляде маркиза вновь заплясали недобрые огоньки. – Шпион не принёс нам того, чего мы ждали, и такая желанная для герцога истина не нашла подтверждения, но он принёс один очень любопытный документ. В нём говорилось, что у графа Алоиса – нашего благородного оленя, есть внебрачная дочь. Она родилась почти шестнадцать лет назад и, судя по документу, живёт с опекуншей – своей тётей, в лесах Волдрена, где получает достойное графини образование и воспитание. А что самое интересное, она унаследует от покойного родителя второй Сэфланд – весьма лакомый кусок земель, которым владел граф, в королевстве Сэфпейс, – удовольствие в его усмешке, казалось, достигло высшего предела, Болдер подошёл ближе к решётке и, прищурившись, тихо добавил. – Попробуй теперь догадаться, как зовут эту чудесную лань.

– Что? Этого не может быть, – покачала головой Мари, отходя ещё дальше вглубь своей тесной камеры.

– Если не веришь, взгляни-ка сюда, – маркиз неторопливо развернул перед ней желтоватый лист бумаги.

Девушка нерешительно взглянула на документ издалека, затем почти крадучись подошла ближе, то и дело поглядывая на ухмыляющегося собеседника, присмотрелась.

В бумаге говорилось о ней: «Сей документ подтверждает, что Аннамари является дочерью графа Сэфландского Алоиса и Франчески… – о её родовитом отце и матери – простой прислуге, с согласия графини выносившей ребёнка от своего господина и погибшей через несколько часов после тяжёлых родов. – … Наследует титул, герб и всё графское имение в Ладлере и Сэфпейсе… – о неисчислимом количестве имущества, деревень и земель, принадлежащих её роду. – … Вступает в законные права с момента исполнения ей шестнадцати лет или в случае… – Мари читала строчку за строчкой с трепетным ужасом – всё вокруг и без того казалось страшным сном, а теперь этот кошмар стал ещё и быстро набирать обороты. – … Под опекой своей родной тёти Амелии… – вся жизнь готова была пронестись перед глазами и, в перевернувшемся смысле, раскрыться в новых гранях, но это вовсе не вызывало радости. – … При наличии сей бумаги или её дубликата… – недоговорки, былые недопонимания – всё могло сейчас встать на свои места, если бы правда не раскрылась так – в тесной камере темницы смертников, из рук чудовищно холодного и надменного пленителя. – … Пятнадцатого дня весны четыреста семнадцатого года».

Документ был составлен лично графом Алоисом, что подтверждалось его подписью и гербовой печатью – златорогим оленем. Символом благородства и богатства рода.

– Я вижу, теперь ты убеждена, – без всяких эмоций заключил маркиз, свернув бумагу, когда Мари снова сделала пару шагов назад, хмуро глядя в пол.

– Что вам нужно от меня? – спросила она тихо, отчаянно пытаясь привести в порядок растерянные и растоптанные мысли.

– Лично от тебя – ничего, – пожал плечами Болдер. – От твоего знатного рода мне нужны земли. К сожалению, у короля Сэфпейса Стефана одни лишь сыновья и нет дочерей. Я бы не стал изыскивать таких путей, коль мог бы сразу жениться на принцессе. Мой отец без двух недель король, а там и мой черёд не за горами, – маркиз усмехнулся ещё загадочнее. – Так что мне не помешает и дальнее родство с правящим соседом. Поэтому через три дня я даю бал в честь своей помолвки.

– Помолвки? – всё ещё непонимающе повторила девушка, едва улавливая суть разговора в бешеном биении поверженного в хаос сердца.

– Не будь дурой, – бросил мужчина. – Ты скоро станешь маркизой, затем герцогиней, а потом уж и королевой.

– Но я… не хочу, – прошептала заключённая, не успев ещё осознать, что сейчас без всякого участия и возможности выбора, по прихоти маркиза решилась её судьба.

– Тебе не давали права голоса, – Болдер отвернулся. – Его просто нет. Да и не долго придётся мучиться. Мне не нужна жена, которая так много знает. Скорее всего, ты умрёшь, рождая нашего наследника. Ведь без наследника я могу утратить права на земли в Сэфпейсе.

– Лучше остаться гнить в этой темнице! – вдруг осмелев, повысила голос Мари. Отбросив все переживания об окружавшей её лжи и превратностях жизни на потом, она поняла, что нужно хотя бы попытаться сопротивляться, не сдаваться так легко на волю беспощадной судьбы.

– Открой камеру, – тут же раздражённо приказал охраннику Болдер, тот поспешил повиноваться. Стальные петли противно скрипнули, маркиз вошёл к заключённой. Девушка забилась в самый дальний угол, прижалась к стене, всё ещё пытаясь не опускать глаза. От мужчины почти осязаемо веяло леденящим холодом, заставлявшим сердце в страхе замирать. – Если ты так глупа, – произнёс маркиз, подойдя почти вплотную, – то можешь оставаться здесь сколько угодно. Но за каждый день промедления, я буду находить и убивать тех, кто был тебе дорог. А может и не был, почём мне знать? – он задумчиво потёр подбородок. – Я бы начал с твоей опекунши. Амелия. Кажется, так её зовут? Видел её недавно в компании всеми уважаемого советника Северина. Они искали тебя, – он чуть наклонился, с усмешкой глядя прямо в глаза пленнице. – Жаль, ты не могла наблюдать лица своей тёти, когда она узнала, что доверенная ей наследница графского рода умерла позорной смертью от рук палача, и даже тело её было сожжено по нашим строгим законам. Что ж, ты всё ещё жива, какая удача. А ей вряд ли так повезёт. Она сгорит заживо, если…

– Подождите, – Мари закусила губу, из широко раскрытых глаз её покатились невольные слёзы. – Я поняла, – прошептала девушка, отводя наконец отчаянный взор.

– Вот и славно, – маркиз отошёл чуть дальше. – Жаль, что так долго пришлось объяснять тебе все прелести жизни при дворе. Пожалуй, теперь я должен спросить, согласна ли ты стать моей женой? Обречённой, – он злорадно усмехнулся, – «мёртвой невестой».

– Тогда, – она проглотила слёзы в новой бесплодной попытке взять себя в руки. – Тогда никто другой не умрёт?

– Если не станут совать нос слишком глубоко в мои дела. А это, пожалуй, будет зависеть от того, насколько убедительно ты сыграешь счастливую невесту. Так что?

Мари прерывисто вдохнула, пересиливая желание разрыдаться в голос, до боли сжала кулаки.

– Я согласна.

– На рассвете за тобой придут стражники, – лицо маркиза стало абсолютно непроницаемым, холодным. – У тебя осталась последняя ночь, можешь наслаждаться своим пением и болтовнёй, с завтрашнего дня ты не должна будешь произносить ни единого слова без моего на то разрешения. Поняла?

– Поняла…

Болдер вышел из камеры, бросив ещё один презрительный взгляд на свою заключённую.

– Полагаю, тебя придётся отмывать весь день от вони этого подземелья. Мерзость.

Девушка молча глядела в пол, роняя беззвучные слёзы и едва скрывая нервную дрожь, бьющую тело.

Громыхнула где-то за поворотом узкого коридора тяжёлая дверь, вокруг вновь воцарилась непроглядная темнота. За крошечными зарешёченными окошками шумел непрекращающийся дождь…

– Как ты себя чувствуешь? – осторожно спросил Джереон, когда едва слышные всхлипы и вздохи стихли. Мари не ответила. – Не печалься… Ты ведь будешь жить, разве это не радость?

– Я была готова встретить смерть с большей радостью, – буркнула девушка. Она сидела на полу, прижавшись спиной к холодному камню стены и поджав колени. – Разве это будет жизнь?

– Пока мы живы, всё может измениться, – улыбнулся старик. – Я здесь уже почти двадцать лет, а всё ещё не потерял надежды хоть на склоне лет побыть свободным.

– Дедушка, – Мари чуть помедлила, не решаясь задать вопрос, – а всё-таки, за что вы здесь?

– За что? – с горечью хмыкнул собеседник. – Я очень много знаю, девочка моя.

– И всё? Разве не из-за этого убивают всех этих «мёртвых шпионов»? А вы ещё живы.

– Нет, это не всё… Послушай-ка, – он задумчиво вздохнул. – Ещё никто не уходил отсюда, чтобы жить. Ты уверена, что хочешь знать всю правду?

– А вы боитесь, что я разболтаю? – Мари чуть отвлеклась от собственной печали.

– Нет, я боюсь, что ты потеряешь ко мне всякое уважение, – ответил Джереон.

– Мне кажется, каким бы тяжким не было ваше преступление, наказание давно превзошло всякую справедливость.

– Раз уж тебе действительно интересно… Возможно, тебе это поможет, – старик откашлялся. – История моего заточения началась, как и у всех заключённых, на свободе. Задолго до ареста…

Тогда страной правил ещё отец доброго короля Фридриха. Я был молод, мне исполнилось шестнадцать, когда родители отправили меня в город, чтобы заработать немного денег. Мы жили бедно, в семье было пятеро братьев и сестёр, и я старший. Чтобы помочь семье, я отправился искать работу в Фалькнес. С моей стороны, конечно, было смешно идти сразу в столицу, ведь я толком не умел ничего, не знал никакого ремесла, всё чему научил меня отец – заготавливать дрова, да строгать из дерева всяческие поделки. Но это умение в городе никого не заинтересовало, я ведь не был искусным резчиком, а таких мастеров-недоучек хватало с избытком. Я отчаялся искать… Но Господь, верно, услышал мои молитвы и послал мне спасение. В одно удивительно солнечное утро я встретил на рынке девушку… Даже девочку, я бы сказал. Как сейчас помню, она шла с большущей корзиной, прикрытой белой салфеткой, в чистеньком переднике, новеньком скромном платье и в смешных деревянных башмаках. Уж и не знаю, почему она подошла ко мне, верно, у меня был такой печальный вид, что она решила, что мне нужна помощь. Она подошла, взглянула на меня своими лучистыми глазами и произнесла удивительно ласково: «Вам грустно?». Я молчал, заворожённый её проницательным взглядом. Тогда она сказала с улыбкой: «Вы поможете мне донести корзину, а я выслушаю вашу беду и постараюсь помочь». Я конечно же не мог отказать этому милейшему созданию. Мы пошли по узким улицам столицы, я рассказывал ей о своей несчастной судьбе, о голодных братишках и сестрёнках, о том, как тяжело матушке и батюшке растить их. Она слушала молча и серьёзно, а потом сказала: «Я вам помогу». И в это мгновение мы остановились у ворот. Каково же было моё удивление, когда я поднял глаза и увидел, что мы стоим у ворот замка самого короля. Оказалось, что девочка эта служила при дворце вместе со своей матерью. Она помогала на кухне. Уж не знаю, как и с кем она говорила обо мне, но в тот же день мне дали работу в дворцовом цветнике. Придворный садовник был очень стар и едва ходил, я стал помогать ему.

Через год скончалась любимая всеми королева… Тогда же умер и старый садовник, я стал работать один. А та девочка… Я был влюблён в неё, а она в меня. Прошло четыре года с нашей встречи, она выросла и стала очень красивой девушкой, ей дали работу при короле. Она подавала безутешному правителю еду в обед. И так случилось, что он утешился… Он заметил мою любимую, заметил и сделал ей предложение, – Джереон тихо вздохнул, совсем погрузившись в свои воспоминания. – А она не могла отказать. Как она могла?

Я не могу знать, почему у них не было детей… Минул год с момента свадьбы, и в один пасмурный день моя любимая пришла в сад. Она плакала. Я давно не видел её. Просто не позволял себе смотреть, чтобы не ранить её чувств, да и своих тоже. Но тогда я смотрел и не мог оторваться, не мог просто уйти. Я подошёл к ней, как старый друг, будто она и не была никогда моей королевой, подошёл и спросил, что печалит её. Она взглянула на меня такими же как в детстве лучезарными глазами, такими же чистыми и добрыми. Она рассказала, что король часто гневается на неё. Его сердило всё: её походка, манеры, жесты, взгляды, слог – всё то, что я так в ней любил, король начинал ненавидеть. Потому что он никак не мог забыть свою почившую королеву. А моя любимая никогда не смогла бы её заменить. Тогда пошёл дождь, будто само небо плакало вместе с несчастной девушкой. Мы были слишком далеко от замка, и я не позволил ей уйти, предложил переждать дождь в закрытой беседке, в самой глубине сада. Мы ждали… Долго ждали, а дождь всё не прекращался. Она замёрзла, и я обнял её. Боже… Я так мечтал об этом. Так долго мечтал. И она мечтала. Ведь она всё ещё любила меня, хотя и молчала об этом, храня верность супругу. Но тем вечером… Мы не смогли себя сдержать. Через месяц я узнал из придворных сплетен, что королева ждёт ребёнка. Она не говорила мне, она вообще больше не появлялась в саду. Совесть не давала ей продолжать жить как раньше, ведь она нарушила клятву, данную перед Богом. Даже исповедь не подарила ей облегчения.

У короля родился третий сын, и правитель был рад. Он, казалось, наконец ожил, засиял. А королева тем временем становилась всё мрачнее и печальнее… День за днём. И однажды ночью она снова пришла ко мне. Она сказала, что больше не может жить с тяжестью измены на душе, что во всём сознается королю. Я отговаривал её как мог, говорил, что её могут казнить, нас обоих могут… Но она сказала лишь, что никогда не выдаст меня и просила самого молчать. Потом она в последний раз поцеловала меня, я до сих пор помню этот поцелуй так, будто он был только что. И мне так же невыносимо грустно ощущать его, как и много… много лет назад. Я не мог уснуть всю ночь, но не решился идти к королевским покоям, хотя и знал, что короля нет в замке, он был в отъезде и должен был вернуться утром. Я боялся.

А утром узнал, что королева убила себя… Конечно, всем придворным и прислуге сказали, что бедная женщина по неосторожности выпала из окна, но я ведь знал, что это не было случайностью… И король знал. Служанка, которая первой обнаружила, что королева умерла, нашла в комнате записку, где она признавалась королю в измене. Она, как и обещала, не раскрыла моего имени, написала лишь, что больше не может жить с такой тяжестью на сердце. Мне повезло, что и служанка оказалась не из болтливых. Она знала о наших с королевой чувствах друг к другу уже давно и всегда молчала. Она сразу догадалась, кто был настоящим отцом маленького принца и поведала мне о записке, чтобы я знал, что мне нечего бояться.

Моему сыну тогда было два года… Я смотрел, как он рос, радовался и горевал, сохраняя всё в своём сердце. Видел в мальчике черты моей любимой и не могу передать словами, сколько счастья и боли это доставляло мне.

Прислуга не смела заговорить с кем-либо из королевской семьи самостоятельно, но я осмелился однажды сам заговорить с малышом, пришедшим в сад погрустить. Он рассказал мне, как ему обидно, что отец любит его меньше, чем старших брата и сестру, как он жалеет, что не помнит своей матери. Вся королевская династия из поколения в поколение отличалась тёмными волосами и глазами, короли ведь даже женились на иноземных принцессах и маркизах, чтобы сохранять эту черту. Он был единственным голубоглазым и белокурым ребёнком в правящей семье. Его мать была первой светловолосой королевой за всю историю Ладлера. Но правитель ведь уже знал, что дело не только в ней. Я слушал и отвечал, мы общались с маленьким принцем. Потом он приходил в сад снова и снова – за советом или просто поговорить. Я почти заменил ему отца, хотя сам и был отцом. Мы очень сблизились, он доверял мне свои тайны, делился мыслями и планами на будущее, он был откровенен лишь со мной, это и радовало меня, и заставляло печалиться ещё больше.

Когда король умер, на престол взошёл его второй сын Фридрих, а в завещании правителя было указано, что младший – герцог Аделард не имеет прав на престол. Правление должно было передаваться только сыну Фридриха. Возможно, герцог никогда и не занял бы трон, ведь он младший сын. Но указать это в завещании… Это было настоящим унижением. Король не раскрыл в завещании, почему лишил наследника всяких прав. Но, видно, сыну он поведал правду, и после смерти правителя герцог изменился. Он возненавидел всю прислугу, всех, кто не имел титула и именитых родителей. А ещё больше возненавидел своих старших брата и сестру. Он ненавидел тихо, ничего никому не говорил, только вынашивал, как мне казалось, жуткий план мести за несправедливо отнятые у него величие и честь. Под его ненависть не попал лишь я, потому что даже тогда я оставался самым близким для него человеком.

В двадцать пять лет он женился на иностранке – маркизе Ребекке, ей было тогда всего одиннадцать. Бедная девочка… Аделард жаждал, чтобы его ребёнок появился на свет раньше, чем наследник престола. Уже в тринадцать Ребекка родила ребёнка – здорового и сильного мальчика. Пусть её происхождение и не помогло – мальчик как две капли воды был похож на отца, но герцог торжествовал, ведь у короля до сих пор не было наследника. Он в тайне надеялся, что его не будет никогда. Но через год королева забеременела. Тогда Аделард ходил мрачный, фальшиво улыбался брату и готовил… Он уже готовил мятеж. Не знаю, почему он ждал. Но началось всё, лишь когда король объявил, что наследник родился. Уже на следующий день в Фалькнесе трубили траур… Король убит, королева и младенец пропали без вести.

Я был дураком, что молчал. Боялся, что моего сына казнят как заговорщика, если я раскрою его планы. Я пытался отговорить его, но вызывал лишь раздражение герцога. А когда король был убит, когда мой сын убил его своими руками… Я снова пришёл к нему, чтобы просить… Требовать, чтобы он повинился во всём перед Богом. Он сильно разозлился на меня и напомнил, чтобы я знал своё место и не совал нос в дела, которые меня не касаются. Тогда я и раскрыл ему всю правду, сознался, что я его настоящий отец.

В тот же день меня бросили в темницу. А через несколько месяцев отвели вот в этот карцер для смертников. Подземелье, о котором не знал никто, кроме герцога и нескольких верных ему стражей.

Уже после, я узнал о многом… Аделард иногда приходил сюда и беседовал со мной. Он называл меня отцом, но продолжал ненавидеть. Он помнил, сколько времени мы провели вместе, когда он был ещё совсем малышом, лишь поэтому не мог убить, но не прекращал мучить меня заточением и одиночеством.

Он приходил и рассказывал обо всём. О своих былых поступках, о страшных планах, о чёрных… непроглядно чёрных мыслях. Он поведал во всех красках о своём мятеже, как убил собственного брата, который… не был ему братом. О «мёртвых шпионах», которые своими душами покупали жизни родных и любимых. О своём сыне, которого он растил как себя, воспитывая в мальчике надменность, гордыню и ненависть. Ненависть ко всем, кто был хоть немного «ниже» его. О новорожденной дочери, которую герцог решил использовать, как политический инструмент, при первой же возможности выдав её замуж за иностранного принца. О бесконечной веренице женщин, заменявших ему в постели несчастную Ребекку, день и ночь проводящую с малышкой. Боже… Мой сын вырос чудовищем и это моя вина. В последний раз он приходил, чтобы рассказать, что граф Алоис мёртв, а его супруга и сын скоро последуют за ним. Я знаю так много, но не могу помочь… Никому не могу помочь…

– Быть может… Я смогу? – тихо отозвалась Мари, когда старик в душевных терзаниях замолчал.

– Ты всё ещё хочешь говорить со мной? – удивился он, глотая скупые слёзы. – После всего, что узнала?

– Я всё ещё считаю, что ваше наказание давно превзошло преступление.

– Спасибо, – Джереон вздохнул с тяжёлой улыбкой.

– Но скажите, почему герцог так ненавидит графиню и её сына? Почему он убил графа?

– Он ненавидел, это правда. Но мне казалось, что ненависть его стихает, когда Аделард занял трон. Конечно, когда он узнал, что епископ собирается тянуть с коронацией целых двадцать лет… Герцог был в бешенстве, но годы шли, и ярость его быстро утихала. Власть, данная ему, затмила собой ненависть. В последнее время герцог всё больше предвкушал этот момент – момент коронации. Забытая родня, которая и носа-то не показывала из своего имения, почти перестала его волновать. Однако, – пленник замолчал.

– Что? Что однако? – занервничала Мари.

– Я уже говорил, что мой сын вырос чудовищем, но у него хотя бы есть душа. Пусть исковерканная, тёмная, но всё же душа. Мне будет что вымаливать перед Господом… А маркиз не имеет и этого. В нём нет ничего. Абсолютно ничего, кроме лицемерной гордыни и злого умысла. И если мой сын ещё может любить хоть кого-то своей извращённой любовью, то внук – нет. Он ненавидит всех, кроме себя самого, считает, что все мы – лишь пешки в его игре. И в словах герцога я услышал, что смерти графской семьи желает именно Болдер. Он всё время толкал отца на страшные поступки, когда тот только начинал задумываться над своими ошибками. Аделард… Он души не чает в своём отпрыске, в этом исчадие самого ада!

– Но зачем же это маркизу?

– Кто знает? – Джереон бессильно вздохнул. – Я ведь не могу спросить его. Ты сама слышала, как он говорит со мной.

– Безродный предок, – тихо повторила Мари слова Болдера. – Я не сразу поняла, почему он вас так называет.

– Я только что подумал, – вдруг, тихо произнёс старик. – Ведь Вернер был шпионом.

– Он так сказал, – отозвалась девушка.

– Сказав правду, он обманул нас.

– Что вы имеете в виду, дедушка? – она непонимающе нахмурилась.

– Он ведь был приставлен, чтобы следить за тобой.

– Что? С чего вы это взяли?

– Ты помнишь, как сказала ему про то, что тебе разрешили иметь при себе твои травы?

– Да. И он ещё предположил, что я нужна маркизу зачем-то, – Мари иронично усмехнулась. – И оказался прав.

– А откуда он узнал, что маркиз заточил тебя здесь?

Пленница ошарашено замолчала, догадка старика сейчас показалась удивительно точной и от того пугающей. В замерших мыслях взметнулась туча вопросов. Зачем это было нужно? Маркиз ждал, что она выдаст себя и после бесплодного ожидания пошёл напролом? Почему она не заметила ничего подозрительного в вопросах мужчины? Что он спрашивал? А главное… Что она успела рассказать?

– Дедушка, мы ведь не говорили ни о чём серьёзном и секретном, – тихо произнесла Мари, собирая размышления в стройную цепочку. – И все вопросы его были в основном о насущном.

– Быть может, он своими вопросами лишь подводил нас к цели? О чём мы говорили больше всего в его присутствии?

– О чём? – она снова ненадолго задумалась, но внезапно возникший ответ, вновь заставил сердце сжаться в пугающем предчувствии. – Мы говорили о Уильяме. Вы думаете, маркиз пытался вызнать что-то именно о нём?

– Услышав немало историй в этих застенках, да и после твоего рассказа, я начал подозревать, почему именно маркиз так интересуется графским родом.

– Так почему же? – нетерпеливо закусила губу Мари, неведение сейчас страшило больше опасных знаний. Но главным всё же оставалось понять, что лишнего могла она сказать о Уильяме шпиону.

– Я не могу быть уверенным, но судя по всему наш граф не совсем тот, за кого он себя выдаёт.

– Не путайте меня, дедушка! – замотала головой пленница. – То вы говорите, что он не обманщик, то теперь намекаете на обратное!

– Я ни в чём уже не могу быть уверен, – вздохнул старик. – И не хочу ничего утверждать. Понимаю лишь, что маркиз только и ищет, как убить виконта.

– Я сделаю всё, что бы помешать этому, – сквозь зубы процедила Мари, понимая, что её собеседник сейчас может быть не в самом здравом уме и не пытаясь больше выяснить его домыслов. Чувства захлестнула волна неуправляемого гнева, усугублённого бессонными ночами мучительного заточения. – Теперь я вижу, что в моей свободе будет некоторый смысл.

– Не забывай, что Болдер лжив и бессердечен, – предостерегающе начал Джереон. – Ради своих целей он пойдёт по головам родных. Что говорить о нас? Не доверяй ни одному его слову. Со мной он, по крайней мере, не прячется за своей лицемерной маской, не боится, что отсюда его секреты выберутся на волю. Однажды он пришёл сюда вместе с отцом и я видел, как он мастерски меняет обличья с тем, кто нужен для каких-то, ему одному ведомых, коварных планов.

– И за него мне придётся выйти замуж, – обречённо проронила девушка, на миг позабыв о злости.

– Но всё же, ты будешь жить, – снова подбодрил её старик. – И у тебя будет время обдумать…

– Я убью его, – вдруг перебила собеседника Мари.

– Кого? – испугался Джереон.

– Убью маркиза. В первую же брачную ночь, – от мягкого голоса девушки повеяло холодом.

– Что ты?! – переполошился заключённый. – Я уверен, что он будет следить за тобой тщательнее, чем за самым злостным врагом. И при первой же возможности…

– Убьёт? – она закрыла глаза, глубоко вдохнула в попытке успокоить трепещущее сердце. – А скольких он ещё убьёт?

– Но ты своей смертью никого не сможешь спасти. Напротив, он ведь грозился отнять жизнь у близких тебе людей.

– Я придумаю… Обязательно придумаю что-нибудь. Уильям тоже дорог мне, я не могу просто ждать, пока маркиз доберётся до него. Он ведь… Теперь я знаю, он мой брат…

– А что если граф уже мёртв? – в сердцах спросил старик и тут же замолчал, понимая, что мог словами сделать больно своей и без того измученной собеседнице.

Мари не отвечала, лишь глубоко и шумно дышала, стараясь не дать снова воли слезам.

– Мы не властны над судьбой, – произнёс тихо Джереон. – Доверься Богу. Он рассудит и не даст тебе таких страданий, я уверен.

– Как я посмотрю в глаза матери? – едва слышно спросила девушка. – Леди Ребекке, леди Фрок? Я ведь обещала ей, что помогу…

– Фрок? Ты говоришь о моей внучке Фрок? – старик вдруг позабыл обо всём разговоре. – Ты знаешь её?

– Да, – она открыла глаза, взглянула в непроницаемую темноту перед собой, откуда доносился сиплый голос собеседника. – Я ведь говорила, что приехала в столицу, чтобы лечить одну девочку. Это была леди Фрок.

– Она больна? – Джереон едва не прижимался ухом к стене, ожидая ответа.

– Она хотела умереть, – честно ответила Мари. – Теперь я знаю зачем. Чтобы разыскать на небесах короля Фридриха и предупредить его, что графиню и Уильяма поджидает опасность. Миледи начала голодать, но… Потом она решила, что я ангел. И рассказала обо всём. Я обещала помочь, – девушка снова закрыла глаза. – Но не смогла. Лишь сама угодила в темницу.

– Бедная девочка, – горько покачал головой заключённый. – За что ей такое с самого детства?

– Она смелая и добрая, – произнесла вдруг Мари, понимая, что теперь её собеседник впадает в отчаяние. – Она весёлая. У неё чудесная улыбка, очень красивые кудрявые волосы и голубые глаза, как у матери. Она сейчас живёт и борется за свою жизнь. И я уверена, если бы она знала о вас…

– Пусть лучше не знает, – перебил старик, опомнившись. – Я счастлив, что она просто есть на свете такая, какой ты её описала. Я буду знать, что она жива, и молить Бога, чтобы уберёг её впредь от страданий.

– И я… буду, – девушка положила голову на колени. Стало так невыносимо грустно, что сердце готово было разорваться, лишь бы сбросить с себя тяжесть этой тоски, но та лишь росла. Слушая своего обречённого собеседника, Мари понимала, что маленькая внучка – единственная надежда старика. Не надежда на будущее освобождение и семейное счастье, нет… Надежда на то, что жизнь где-то там – за опостылевшими серыми стенами, продолжается. Кого видел бедный пленник во мраке заточения? Сына – своего мучителя, надменного маркиза, взирающего на предка презрительнее, чем на грязь у его ног, обречённых на смерть шпионов, изредка попадающих в тесные камеры для продления проданной жизни ещё на пару мучительных дней ожидания казни. И молчаливых, угрюмых стражников, ведущих этих бедняг по узкой осыпающейся лестнице к неизбежной гибели. Кто мог дать надежду больному старику? В кого ещё ему оставалось верить, как не в маленькую внучку? Он мог только надеяться, что та не вырастет такой же лицемерной гордячкой, как её старший брат. Что ребёнок, волей небес попавший в водоворот дворцовых интриг, найдёт и взрастит в своём сердце доброту и любовь. В маленькой девочке старик, разучившийся за годы заточения думать о мире как о чём-то неуправляемо громадном, видел всю вселенную, весь свет, что только мог существовать. И он мог померкнуть в любой момент. Мира бы не стало, если бы не стало его малышки, которую он даже никогда не видел. Но сейчас, когда Мари приоткрыла для старика, какова же его надежда на самом деле, вера в неё взвилась с новой силой.

– Если ты сможешь, – сиплый голос Джереона звучал совсем тихо, – будешь приходить сюда, чтобы рассказывать мне о моей внучке?

Девушка подняла голову с колен, задумалась на миг.

– Буду, – она крепче сжала кулаки. Конечно, ей не дадут ходить сюда, и собеседник тоже знал об этом. Но если для него маленькая Фрок – единственный, последний лучик света в этом бесконечном заточении, зачем лишать несчастного мечты? – Обязательно буду…