1. Временные предпочтения, правительство и процесс децивилизации
Временные предпочтения
В своих действиях человек неизменно стремится заменять более удовлетворительным менее удовлетворительное положение дел и таким образом демонстрирует предпочтение большему количеству благ, а не меньшему. Кроме того, он неизменно рассматривает, когда в будущем его цели будут достигнуты, т.е. время, необходимое, чтобы достигнуть их, а также длительность полезного эффекта. Таким образом он также демонстрирует универсальное предпочтение более ранним благам, чем более поздним, и более длительным, чем менее длительным. Это – явление временного предпочтения.
Каждому человеку требуется определенное количество времени, чтобы достичь своей цели, и поскольку человек должен всегда что-то потреблять и не может полностью прекратить потребление, пока он жив, время всегда находится в дефиците. Таким образом, при прочих равных условиях, настоящие или более ранние товары являются и должны неизменно быть оценены более высоко, чем будущие или более поздние. Фактически, если бы человек не был ограничен временным предпочтением, и если единственным ограничивающим фактором для него было то, что он предпочитал больше благ, чем меньше, он неизменно выбирал бы те производственные процессы, которые обеспечивали наибольший выход на каждый вход, независимо от продолжительности времени, необходимого для получения результата. Он всегда бы сберегал и никогда бы не потреблял. Например, вместо того, чтобы сначала создать рыболовную сеть, Крузо начал бы строить рыболовное судно, так как это экономически наиболее эффективный метод ловли рыбы. То, что никто, включая Крузо, не может действовать таким образом, демонстрирует, что человек не может не «оценивать те же периоды времени по-другому, смотря на то, насколько они отдалены от момента принятия решения». «То, что ограничивает объем сбережения и инвестиций – временное предпочтение».
Ограниченный временным предпочтением, человек обменяет существующие блага на будущие, только если он будет ожидать увеличение своего количества благ. Уровень временного предпочтения, который отличается от человека человеку и от одной точки времени к следующей, но всегда принимает положительное значение для каждого человека определяет размер удовлетворения от теперешних благ относительно будущих, а также сумму сбережений и инвестиций. Рыночная процентная ставка – совокупная сумма всех отдельных показателей временного предпочтения, отражающая общественный уровень временного предпочтения и уравновешивающая общественные сбережения (т.е. объем существующих товаров, предлагаемых для обмена против будущих благ) и общественные инвестиции (т.е. спрос на существующие блага предполагаемые к получению будущей прибыли).
Инвестиционные фонды не могут существовать без предыдущих сбережений, т.е. без воздержания от возможного потребления существующих товаров (избытка текущего производства по текущему потреблению). И никакой спрос на инвестиционные фонды не существовал бы, если бы никто не чувствовал возможности использовать существующие товары продуктивно, т.е. инвестировать их, чтобы произвести будущую продукцию, которая превысит количество или качество существующей. Действительно, если бы все существующие товары потреблялись и ни один не был инвестирован, процентная ставка была бы бесконечно высока, которая где угодно за пределами Райского Сада, будет эквивалентна существованию на уровне животных, т.е. жить, сталкиваясь с действительностью только с голыми руками и желанием мгновенного удовлетворения.
Спрос на инвестиционные фонды возникает только если сначала признать, что косвенные (более окольные, более длинные) производственные процессы дают большую или лучшую продукцию на выходе, чем прямое и короткое производство. Во-вторых, должно быть накоплено количество настоящих (потребительских) благ необходимых для обеспечения необходимых потребностей в течении производства будущих благ.
Пока эти условия выполнены, формирование капитала и накопление будут продолжаться. Земля и труд (первоначальные факторы производства), вместо того, чтобы быть задействованными в краткосрочных производственных процессах, поддерживаются избытком потребительских благ и используются в производстве средств производства. У средств производства нет стоимости кроме стоимости как промежуточных средств в процессе производства конечного, более дальнего продукта, поскольку производство конечных продуктов более продуктивно с промежуточными средствами, чем без них. Цена на инвестиционный товар возникает из-за этой разницы во времени. Это цена, заплаченная за выигрыш времени, за продвижение к завершению конечной цели. По той же причине ценность конечной продукции должна превысить сумму, потраченную на ее факторы производства (цена, заплаченная за инвестиционный товар и все дополнительные трудовые услуги).
Чем ниже уровень временного предпочтения, тем ранее начнется процесс формирования инвестиционного капитала и быстрее производственный процесс будет усовершенствован. Любое увеличение накопленных средств производства и усовершенствование производственной структуры в свою очередь повышает крайнюю производительность труда. Это приводит к увеличению занятости или ставок заработной платы. Увеличение количества средств производства и повышение ставок заработной платы приведет к увеличению количества произведенного конечного общественного продукта, поднимая реальные доходы владельцев капитала и земли.
Факторы, влияющие на временное предпочтение и процесс цивилизации
Среди факторов, влияющих на временное предпочтение, можно различать внешние, биологические, личные и социальные факторы.
Внешние факторы – события в физической среде действующего человека, результатом которых он не может управлять ни непосредственно, ни косвенно. Такие события затрагивают временное предпочтение настолько, насколько они ожидаются. Они могут быть двух видов. Если ожидается положительное событие, такое как манна, падающая с небес, предельная полезность будущих товаров будет падать по сравнению с нынешними товарами. Ставка временного предпочтения будет повышаться, и потребление будет стимулироваться. После того, как ожидаемое событие произошло, и теперь большее предложение будущих товаров превратилось в большее предложение текущих товаров, произойдет обратное. Ставка временного предпочтения будет снижаться, а сбережения будут увеличиваться.
С другой стороны, если ожидается негативное событие, такое как наводнение, возрастает предельная полезность будущих товаров. Ставка временного предпочтения будет снижаться, а сбережения будут увеличиваться. После такого события из-за уменьшенного предложения текущих товаров ставка будет повышаться.
Биологические процессы технически находятся в пределах досягаемости человека; но для всех практических целей и в обозримом будущем они тоже должны рассматриваться как данность человека, аналогичная внешним событиям.
Это данность, что человек рождается ребенком, что он вырастает, чтобы быть взрослым, что он способен на продолжение рода в течение своей жизни, и что он стареет и умирает. Эти биологические факты имеют прямое отношение к временным предпочтениям. Из-за ограниченного познавательного развития у детей чрезвычайно высокий коэффициент временного предпочтения. Они не обладают четким пониманием личной продолжительности жизни, продолжающейся в течение длительного периода времени, и им не хватает полного понимания производства как способа косвенного потребления. Соответственно, настоящие товары и немедленное удовлетворение крайне предпочтительны относительно будущих товаров и отсроченного удовлетворения. Сберегательно- инвестиционная деятельность редка, а периоды производства и сбережения редко выходят за рамки ближайшего будущего. Дети живут изо дня в день и получают одно мгновенное удовлетворение.
В процессе становления взрослым, изначально чрезвычайно высокая ставка временного предпочтения у человека, как правило, падает. С учетом ожидаемой продолжительности жизни и возможностей производства как средства косвенного потребления возрастает предельная полезность будущих благ. Стимулируются экономия и инвестиции, а сроки производства и обеспечения продлены.
Наконец, становясь старыми и приближаясь к концу своей жизни, ставка временного предпочтения имеет тенденцию к росту. Предельная полезность будущих товаров падает, потому что самого будущего у человека осталось меньше. Экономия и инвестиции уменьшатся, а потребление, включая невозвращение капитала и товаров длительного пользования, возрастет. Однако этот эффект может быть предотвращен и приостановлен. Из-за биологического факта деторождения его ставка предпочтения может оставаться на уровне взрослого до его смерти, из-за мотивации обеспечить будущими благами своих потомков.
В рамках ограничений, налагаемых внешними и биологическими факторами, человек устанавливает свою ставку предпочтения в соответствии с его субъективными оценками. Насколько высокий или низкий этот показатель и какие изменения он будет испытывать в течение своей жизни, зависят от личных психологических факторов. Один человек может не заботиться ни о чем, кроме настоящего и самого ближайшего будущего. Как ребенок, он может быть заинтересован только в мгновенном или минимально отложенном удовлетворении. В соответствии с его высоким временным предпочтением он может захотеть быть бродягой, пьяницей, наркоманом, мечтателем или просто счастливым парнем, который любит работать как можно меньше, чтобы наслаждайтесь каждым днем в полной мере. Другой человек может постоянно беспокоиться о своем будущем и будущем своего потомства и с помощью сбережений может захотеть создать постоянно растущий запас капитала и товаров длительного пользования, чтобы обеспечить все больший запас будущих благ и более длительный положительный эффект от них. Третий человек может чувствовать предпочтение в какой-то степени между этими крайностями, или он может чувствовать разную степень в разное время и, следовательно, выбрать для себя соответствующий образ жизни.
Однако, независимо от того, какова первоначальная ставка предпочтения человека или первоначальное распределение таких ставок в пределах определенного населения, как только оно будет достаточно низким, чтобы обеспечить любую экономию, накопление капитала или долговременное сбережение потребительских товаров, тенденция к падению уровня временного предпочтения приводится в движение, сопровождаясь «процессом цивилизации».
Сберегатели обменивают присутствующие (потребительские) товары на будущие (капитальные) товары с ожиданием того, что они будут способствовать увеличению предложения товаров в будущем. Если бы они ожидали иначе, они бы не сберегали. Если эти ожидания окажутся верными, и если все остальное останется прежним, то предельная полезность нынешних товаров по сравнению с будущими будет падать. Его ставка предпочтения будет ниже. Он будет экономить и инвестировать больше, чем в прошлом, и его будущий доход будет еще выше, что приведет к еще одному снижению его ставки предпочтения. Шаг за шагом ставка предпочтений приближается к нулю (но никогда не может его достичь). В денежной экономике, как результат вложения настоящих денег, сберегатель рассчитывает получить более высокий доход реальных денег позже. При более высоком доходе предельная полезность нынешних денег падает относительно будущих денег, доля сбережений возрастает, а будущие денежные доходы будут еще выше.
Более того, в условиях обменной экономики вкладчик-хранитель также способствует снижению ставки временного предпочтения у тех, кто не делал сбережений. При накоплении капитальных благ увеличивается нехватка трудовых услуг, а ставки заработной платы, при прочих равных условиях, повысятся. Более высокие ставки заработной платы подразумевают увеличение предложения текущих товаров для предыдущих не хранителей. Таким образом, даже те люди, которые ранее не сберегали, заметят, что их личные ставки временного предпочтения снижаются.
Кроме того, как косвенный результат увеличения реальных доходов, вызванных сбережениями, питание и здравоохранение улучшается, а продолжительность жизни, как правило, возрастает. При более высокой ожидаемой продолжительности жизни более отдаленные цели добавляются к нынешней шкале ценностей человека. Предельная полезность будущих товаров по сравнению с нынешними возрастает, а ставка временного предпочтения снижается.
Этим хранитель-инвестор инициирует «процесс цивилизации». Создавая тенденцию к падению временного предпочтения, он (и каждый, кто прямо или косвенно связан с ним через сеть обменов) созревает от детства до взрослой жизни и от варварства до цивилизации.
При создании расширяющейся структуры капитала и долговременных потребительских товаров, хранитель-инвестор также неуклонно расширяет диапазон и горизонт своих планов. Число изменчивых факторов, находящихся под его контролем увеличивается. Соответственно, это увеличивает количество и временные горизонты его прогнозов относительно будущих событий. Следовательно, хранитель- инвестор заинтересован в приобретении и неуклонном улучшении своих знаний относительно увеличения числа контролируемых переменных факторов и их взаимосвязей. Однако, как только он приобрел или улучшил свои собственные знания, они отображаются его в действиях, такое знание становится «бесплатным благом», доступным для подражания и использования другими в своих целях. Таким образом, благодаря спасению сберегателя, даже самый кратковременно ориентированный человек будет постепенно превращаться из варвара в цивилизованного человека. Его жизнь перестает быть короткой, жестокой и противной, и она становится длиннее, возрастает, улучшается и становится более комфортной.
На рисунке 1 представлена графическая иллюстрация феноменов временного предпочтения и процесса цивилизации. Она связывает индивидуальные ставки временного предпочтения по вертикальной оси к реальным денежным доходам человека по горизонтали. В соответствии с законом предельной полезности каждая индивидуальная кривая временного предпочтения, такая как T1 или T2, склоняется вниз по мере увеличения предложения настоящих денег. Процесс цивилизации изображается движением из точки 11 – со ставкой временных предпочтений t11 до точки 22 – с временным предпочтением t22. Это движение представляет собой составное соотношение между двумя взаимосвязанными изменениями. С одной стороны, это связано с движением по Т1 с точки 11 до 12, что представляет собой падение временного предпочтения, которое возникает, если индивидуум обладает большим запасом существующих товаров. С другой стороны, происходит движение от пункта 12 до 22. Это изменение от более высокой до более низкой кривой временного предпочтения представляет собой изменения в личности, которые происходят во время перехода от детства во взрослую жизнь, в процессе роста ожидаемой продолжительности жизни или в результате развития знаний.
Фактическое количество текущих товаров, предназначенных для производства будущих товаров, зависит от технических знаний человека. Например, без знания того, как построить рыболовную сеть, Крузо, очевидно, не мог бы начать обмен текущими товарами на будущие, то есть сэкономить и инвестировать. С другой стороны, учитывая технические знания человека, размер экономии зависит только от предложения текущих товаров и кривой его предпочтений. Чем меньше его запас существующих товаров и чем выше его кривая предпочтений, тем выше его ставка предпочтений и тем ниже его фактическая экономия.
В начале человечества существовала только «земля» (природные ресурсы и препятствия) и «труд» (человеческие тела). Строго говоря, единственным источником любой пользы было тело и время. Поставка всех других товаров – будь то скоропортящиеся или долговечные потребительские товары, такие как ягоды или пещеры, или косвенно полезные товары (производственные факторы), такие, как ягодные кустарники и их окружающие земли даны не были. Это результат чьего- либо действия, присвоения природы конкретным лицом. Разумеется, факты и законы природы и человеческой биологии являются «данностями», и природа как таковая может быть щедрой или скудной. Но только через акт присвоения индивидуумом природа превращается в запас товаров. Еще более очевидно, что поставка всех произведенных товаров не «дана». Будь то товары народного потребления, которые хранятся или производятся более долговечными или факторы производства (капитальные товары), все они являются результатом деятельности конкретных лиц. Наконец, технические знания также не являются «данными». Один картофель, спасенный сегодня, может дать десять картофелей через год, может быть фактом природы, но сначала нужно получить картофель. И все же, даже имея картофель его сохранение было бы неактуальным для человека, если только этот человек не знает правила выращивания картофеля.
Таким образом, ни поставка настоящих товаров, ни технологии не являются предоставленными. Они являются артефактами, созданными с целью улучшения благосостояния их создателя. Ожидания могут оказаться правильными или неправильными, и вместо того, чтобы получать прибыль, действия могут привести к потере. Но никто не мог тратить время на сбор ягод, если только он не ожидал, что ягоды будут съедобными. Никто не вырастил бы ягодный куст, если бы не подумал, что это усилит его урожай ягод. Никто не хотел бы узнавать о каком-либо факте или законе природы, если бы он не ожидал, что такие знания помогут ему улучшить его обстоятельства.
В социальном контексте на кривую временных предпочтений и, следовательно, на ставку временных предпочтений, могут также влиять действия (и ожидания действий) других людей.
Тенденция к снижению временных предпочтений и сопутствующему процессу цивилизации будет продолжаться до тех пор, пока предполагается, что никто не вмешивается в чужие акты присвоения и производства. До тех пор, пока это так, и каждый человек уважается всеми остальными как владелец его тела, труда и любых товаров, которые он присвоил и произвел таким образом, чтобы каждый мог пользоваться, невзирая на других, существование более чем одного человека либо оставляет тенденцию к падению временных предпочтений неизменным, либо даже ускоряет и усиливает сам процесс. Первый случай имеет место, если А присваивает права собственности на ранее не принадлежащие никому природные блага, или если он превращает такие блага в другие, не причинив какого-либо физического ущерба благам, принадлежащим другому лицу B. Количество текущих товаров, или их стоимость для А увеличивается, и, следовательно, при прочих равных условиях, его ставка временного предпочтения будет падать. Поскольку акты A не влияют на количество товаров, принадлежащих B, ставка временного предпочтения B остается неизменной. Кроме того, тенденция снижения ставки предпочтений будет ускорена, поскольку отношения А и В, основанные на взаимном признании собственности друг друга, они участвуют в добровольной торговле или сотрудничестве даже без такого обмена, поскольку они просто наблюдают за деятельностью друг друга и копируют знания друг друга. Для любой добровольной торговли или сотрудничества между A и B увеличивается предложение и/или стоимость, приложенная к товарам обеих сторон, и, следовательно, ставка предпочтений A и B упадет. Более того, изучая факты и законы друг от друга, например, что такое картофель, что картофель можно съесть, или что настоящий картофель может дать десять будущих, склонность к падению временных предпочтений распространяется от одного человек к другому.
Однако, если происходят нарушения прав собственности, и товары, присвоенные или произведенные А, украдены, повреждены или экспроприированы B, или если B ограничивает действия, которые А разрешено делать с его товарами каким-либо образом (за исключением того, что ему не разрешено вызывают любое физическое повреждение товаров B), тенденция к падению временных предпочтений будет нарушена, остановлена или даже отменена.
Нарушения прав собственности и влияния, которые они оказывают на процесс цивилизации, могут быть двух видов. Они могут принимать форму преступной деятельности (включая небрежное поведение), или они могут принимать форму институционального или государственного вмешательства.
Характерной чертой криминальных вторжений в имущественные права является то, что такая деятельность считается незаконной или несправедливой не только жертвой, но и собственниками имущества в целом (и, возможно, самим преступником). Следовательно, считается, что жертва имеет право защищаться, если это необходимо, ответной силой, и она может наказать и/или взыскать компенсацию от правонарушителя.
Воздействие преступности двоякое. С одной стороны, преступная деятельность уменьшает количество товаров пострадавшего владельца, тем самым повышая его ставку временного предпочтения. С другой стороны, поскольку люди воспринимают риск будущего вторжения, они соответственно перераспределяют свои ресурсы. Они будут строить стены и заборы, устанавливать замки и системы сигнализации, проектировать или покупать оружие, а также приобретать услуги по защите и страхованию. Таким образом, наличие преступности означает неудачу в процессе снижения временного предпочтения в отношении реальных жертв, что приводит к расходам фактическими и потенциальными жертвами, которые считаются расточительными без существования преступления.
Следовательно, преступность или изменение ее частоты оказывают одинаковое влияние на временные предпочтения, как появление или изменение частоты «естественных» бедствий. Наводнения, штормы, тепловые волны и землетрясения также уменьшают количество благ и тем самым повышают их эффективную ставку временного предпочтения. И воспринимаемое изменение рисков стихийных бедствий также приводит к перераспределению ресурсов и корректировкам расходов, таким как строительство плотин, дамб, приютов или покупка страхования от землетрясений, что было бы ненужным без этих естественных рисков.
Что еще более важно, однако, поскольку фактическим и потенциальным жертвам разрешено защищаться и страховать себя от социальных бедствий, таких как преступность, а также от природных, влияние этих бедствий являются временными и бессистемными. Фактические жертвы будут экономить или инвестировать меньшее количество товаров, потому что они беднее. И изменение восприятия риска среди реальных и потенциальных жертв определяет направление их будущих действий. Но до тех пор, пока разрешена физическая защита, существование социальных или стихийных бедствий не означает, что уровень предпочтения фактических или потенциальных жертв (их степень ориентации на будущее) будет систематически изменен. После принятия рисков ущерба и перенаправления своих действий, тенденция к снижению ставки предпочтения и продолжению процесса цивилизации возобновит свой предыдущий путь. Конечно же, ожидается, что защита как от преступлений, так и от стихийных бедствий будет продолжаться постоянно.
Вопросы коренным образом меняются, и процесс цивилизации постоянно останавливается, когда нарушения прав собственности принимают форму государственного вмешательства. Отличительной чертой государственных нарушений прав частной собственности является то, что вопреки преступной деятельности они считаются законными не только правительственными агентами, которые их инициируют, но и широкой общественностью (и в редких случаях, возможно, даже жертвой). Следовательно, в этих случаях жертва не может законно защищаться от таких нарушений.
Наложение государственного налога на имущество или доход нарушает права собственности или доходов производителя так же, как и кража. В обоих случаях поставка товара изготовителем уменьшается без его согласия. Создание правительственных денег или создание «ликвидности» предполагает не менее мошенническую экспроприацию частной собственности, чем операции преступной банды- фальшивомонетчика. Более того, любое правительственное постановление о том, что может и не может делать владелец со своим имуществом, помимо правила, согласно которому никто не может физически повредить имущество других лиц и что все обмены и торговля с другими должны быть добровольными и договорными, подразумевает влияние на чье-либо имущество, аналогичное актам вымогательства, грабежа или разрушения. Но налогообложение, государственное регулирование ликвидности и правительственные постановления, в отличие от их преступных коллег считаются законными, а жертва государственного вмешательства, в отличие от жертвы преступления не имеет права на физическую защиту и защиту своего имущества.
Из-за легитимности правительство влияет на индивидуальные временные предпочтения систематически и гораздо глубже, чем преступление. Как и преступление, вмешательство государства в права частной собственности уменьшает чей-то запас существующих товаров и, таким образом, повышает его эффективную ставку предпочтений. Однако правительственные преступления, в отличие от преступлений, одновременно повышают ставку предпочтения и реальных, и потенциальных жертв, поскольку они также подразумевают сокращение предложения будущих товаров (снижение нормы прибыли на инвестиции). Преступление, потому что оно незаконно, происходит только периодически – грабитель исчезает со сцены с его добычей и оставляет свою жертву в покое. Таким образом, преступность может быть решена путем увеличения потребности в защите товаров и услуг (по сравнению с текущими защитными благами), чтобы восстановить или даже увеличить будущие темпы возврата инвестиций и сделать менее вероятными, что тот же или другой разбойник преуспеет во второй раз с той же или другой жертвой. Напротив, поскольку вмешательство государства является законным, нарушения прав собственности является постоянными. Преступник не скрывается, и жертва не «вооружается», а должна (по крайней мере, как она обычно думает) оставаться беззащитной. Следовательно, будущие нарушения прав собственности не становятся менее частыми, а становятся институционализированными. Частота, регулярность и продолжительность будущего насилия увеличивается. Вместо того, чтобы улучшить защиту, фактические и потенциальные жертвы нарушений прав собственности государством реагируют, связывая постоянно более высокий риск со всем будущим производством и систематически корректирует свои ожидания относительно нормы прибыли на все будущие инвестиции вниз.
Конкурируя с тенденцией к снижению ставки временного предпочтения, возникает другая противоположная тенденция с существованием правительства. Одновременно сокращая поставки нынешних и (ожидаемых) будущих товаров, нарушение прав собственности государством не только повышает ставку временного предпочтения, но и поднимает кривую временных предпочтений. Поскольку производители беззащитны против будущего вторжения со стороны правительственных агентов, их ожидаемый уровень вознаграждения по производству, ориентированному на будущее сокращается повсеместно, и, соответственно, все фактические и потенциальные жертвы становятся менее ориентированными на будущее.
Как будет объяснено в следующем разделе, если нарушения прав собственности станут достаточно обширными, естественная тенденция человечества к созданию растущего объема капитала и товаров длительного пользования может не только зайти в тупик, но и могут быть отменены тенденцией к децивилизации: ранее предусмотрительные поставщики превратятся в пьяниц или мечтателей, взрослые в детей, цивилизованные люди в варваров и производители в преступников.
Правительство, государственный рост и процесс децивилизации: из монархии в демократию
Каждое правительство, а это означает, что каждое агентство, которое занимается постоянными, институционализированными нарушениями прав собственности (экспроприации), по своей природе является территориальным монополистом. В деле экспроприации не может быть «свободного входа»; в противном случае вскоре не осталось бы ничего, что могло бы быть экспроприировано, и любая форма институционализированной экспроприации стала бы невозможной. В погоне за личными интересами каждое правительство будет использовать эту монополию экспроприации в свою пользу, чтобы максимизировать свои богатства и доходы. Следовательно, следует ожидать, что для каждого правительства будет присуща тенденция к росту. И, максимизируя свое богатство и доход посредством экспроприации, каждое правительство представляет собой постоянную угрозу процессу цивилизации (росту временных предпочтений и исчезновение более широкого и более длительного обеспечения), оно является расширяющимся источником децивилизационных сил.
Однако не каждое правительство расширяется одинаково, и они не производят децивилизационные процессы одной, и той же силы. Различные формы правления приводят к разной степени децивилизации.
Учитывая, что экспроприация создает жертву и нельзя полагаться на сотрудничество с ней во время преследования, агентство, которое институционализирует экспроприацию, должно иметь легитимность. Большинство неправительственной общественности должны рассматривать действия правительства как справедливые или, по крайней мере, достаточно справедливые, чтобы не сопротивляться, чтобы сделать жертву беззащитной. Однако получение легитимности непростая задача. По этой причине, например, вряд ли может в один момент возникнуть одно мировое правительство. Вместо этого все правительства должны начинать с малой территории. Маловероятно, что в таком маленьком формировании, как клан, племя, деревня или город, правительство сначала будет демократическим, в котором нужно доверять не определенному известному человеку, особенно в таком чувствительном вопросе, как территориальная монополия экспроприации, а анонимному демократически выбранному человеку. В малой, первоначальной форме правления, как правило, устанавливается единоличное управление правительственным аппаратом принуждения (монархия).
В каждом обществе любой степени сложности конкретные люди быстро приобретают элитный статус в результате наличия разных талантов. Благодаря достижению превосходного богатства, мудрости, храбрости или их сочетания, отдельные люди владеют уважением, а их мнения и суждения обладают естественным авторитетом. Как результат этой власти, члены элиты скорее всего преуспеют в установлении законной территориальной монополии принуждения, как правило, посредством монополизации судебных услуг (суды и законодательство) и правоохранительных органов (полиции). И поскольку они обязаны привилегированным положением своему личному элитарному характеру и достижениями, они будут считать себя и будут считаемыми своими товарищами как единоличный владелец монополии. Демократическое правление, в котором правительственный аппарат считается «публичным» имуществом, управляемым регулярно избранными должностными лицами, которые не считаются владельцами правительства, а приняты как его временные опекуны или попечители, как правило, следует только после единоличной формы владения правительством. Поскольку массы или большинство людей не могут обладать никакими естественными полномочиями (это личная, индивидуальная черта), демократическое правительство может приобретать легитимность только неестественно, наиболее типично через войну или революцию. Только в таких действиях, как война и революция, массы действуют сообща, а победа и поражение зависят от массовых усилий. И только в исключительных обстоятельствах, таких как эти, массовое большинство может получить легитимность, необходимую для превращения правительства в общественную собственность.
Эти две формы государственного управления – частное и общественное владение правительством (монархия и демократия) имеют систематически различные последствия для общественного временного предпочтения и сопутствующего процесса цивилизации, и с переходом от личного (монархического) в демократическое (общественное) правление, вопреки распространенному мнению, децивилизационные процессы систематически укрепляются.
Определяющая характеристика частной государственной собственности и причина относительно более низкой степени предпочтения личного правителя (по сравнению с преступниками и демократическими правительствами) заключается в том, что конфискованные ресурсы и монопольная привилегия экспроприации в будущем принадлежат индивидуально. Конфискованные ресурсы добавляются в частную собственность правителя и рассматриваются, как если бы они были его частью, и монопольная привилегия будущей экспроприации прилагается в качестве титула на это имущество и приводит к мгновенному увеличению его нынешней стоимости ("капитализация" монопольной прибыли). Самое главное, как частный собственник государственного имущества, правитель имеет право передать свое имущество наследнику. Он может продавать, сдавать в аренду или отдавать часть, или все его привилегированное имущество, и он может лично назначить или уволить каждого управленца и работника своего имения.
Институт частной государственной собственности систематически формирует структуру стимулирования, с которой сталкивается правитель, и явно влияет на его поведение в государственных делах. Предполагается, что в собственных интересах правителя попытаться максимизировать свое общее богатство, то есть, увеличить стоимость его недвижимости и его доходов. Он не хочет увеличивать доход большей ценой, чем пропорционального снижения текущей стоимости его активов. Кроме того, поскольку акты текущего приобретения доходов неизменно влияют на ценность текущих активов (отражающих стоимость всех будущих ожидаемых доходов от активов, на которые было снижено временное предпочтение), частная собственность сама по себе приводит к экономическому расчету и тем самым способствует дальновидности.
Хотя это справедливо в отношении частной собственности в целом, в частном случае частной собственности на правительство подразумевается определенная умеренность в отношении стремления правителя использовать его монополистическую привилегию экспроприации, поскольку акты экспроприации по своей природе паразитируют на предшествующих актах производства неправительственной общественностью. Там, где ничего не было создано, ничто не может быть экспроприировано, и там, где все было экспроприировано, все последующее производство придет к критической остановке. Следовательно, частный собственник правительства (король) избежал бы обложения налогом своих подданных настолько сильно, что уменьшил бы свой будущий потенциал заработка до такой степени, что нынешняя стоимость его имущества (его королевства) фактически упадет. Вместо этого, чтобы сохранить или даже повысить ценность его личной собственности, он будет систематически сдерживать себя в своей политике налогообложения, поскольку чем ниже степень налогообложения, тем продуктивнее будет население, и чем продуктивнее население, тем выше будет размер экспроприаций. Конечно, правитель будет использовать свою монополистическую привилегию. Он не будет не облагать налогами. Но, будучи частным владельцем правительства, в его интересах паразитировать на растущей, все более производительной и процветающей неправительственной экономике, поскольку это всегда и без каких-либо усилий с его стороны также увеличивало бы его собственное богатство и процветание. Таким образом, ставки налогов будут низкими.
Кроме того, в интересах единоличного правителя использовать свою монополию на закон (суды) и порядок (полицию) для обеспечения соблюдения установленного закона о частной собственности. Для негосударственной общественности и всех ее внутренних отношений он захочет обеспечить соблюдение принципа, согласно которому все имущество и доход должны приобретаться производством и/или на договорной основе, и, соответственно, он захочет угрожать всем частным преступным группировкам наказанием. Чем меньше частного преступления будет существовать, тем больше будет частного богатства, и тем выше будет ценность монополии правительского налогообложения и экспроприации. Фактически, частный правитель не хочет ориентироваться исключительно на налоговые поступления, чтобы финансировать свои собственные расходы. Скорее, он также захочет полагаться на производственную деятельность и распределить часть своего имущества на производство и предоставление «нормальных» товаров и услуг с целью получения своим владельцем «нормального» (рыночного) дохода от продаж.
Более того, частная собственность на правительство подразумевает умеренность по еще одной систематической причине. Вся частная собственность по определению является исключительной собственностью. Тот, кто владеет имуществом, имеет право исключить всех остальных из пользования им, и он вправе выбирать, с кем он хочет поделиться своим пользованием. Как правило, владелец частной собственности будет включать свою семью и исключать всех остальных. Имущество становится семейной собственностью, и каждый человек вне семьи будет исключен из пользования семейного имущества, за исключением приглашенных гостей, оплачиваемых сотрудников или подрядчиков. В случае с правительством этот исключительный характер частной собственности приобретает особое значение. В данном случае это означает, что все, кроме правителя и его семьи, не могут пользоваться выгодами от непроизводственного приобретения имущества и дохода. Только правящая семья (и в меньшей степени ее друзья, сотрудники и деловые партнеры) разделяет пользование налоговыми поступлениями и может вести паразитную жизнь. Позиция главы правительства и владельца правительственного имущества обычно передается внутри правящей семьи, так что никто не из членов королевской семьи не может реально надеяться стать следующим королем. Хотя вход в правящую семью не может быть полностью закрыт, он весьма ограниченный. Возможно, можно стать членом семьи через брак. Однако, чем больше правящая семья, тем меньше будет доля каждого члена в общем экспроприированном имуществе. Следовательно, брак обычно ограничивается членами расширенной семьи правителя. Только в исключительных случаях член правящей семьи может заключить брак с полным «аутсайдером»; даже если это произойдет, член семьи по браку обычно не станет главой правящей семьи.
Из-за этих ограничений в отношении входа в правительство и исключительного статуса отдельного правителя и его семьи (как короля и дворян) частная государственная собственность (монархизм) стимулирует развитие «классового сознания» со стороны управляемой общественности и это способствует противостоянию расширению власти правительства. Есть четкое различие между несколькими правителями и многими управляемыми, и вероятность того, что человек перейдет от одного класса к другому очень низкая. Столкнувшись с почти непреодолимым препятствием для «восходящей» мобильности, солидарность между управляемыми укрепляется, растет их взаимная идентификация как реальных или потенциальных жертв правительственных нарушений, и риск правящего класса потерять свою легитимность в результате увеличения налогообложения соответственно увеличивается.
На самом деле классовое сознание среди управляемых оказывает смягчающее влияние не только на внутреннюю политику правительства, но и на его поведение во внешних делах. От каждого правительства следует ожидать экспансионистской внешней политики. Чем больше территория и чем больше населения, в котором распространяется монополия на конфискацию, тем богаче будут те, кто отвечает за эту монополию. Поскольку на любой данной территории может существовать только одна монополия на экспроприацию, следует ожидать, что эта экспансионистская тенденция будет идти рука об руку с тенденцией к централизации (в конечном итоге остается только одно правительство во всем мире). Более того, поскольку централизация подразумевает сокращение возможностей для межтерриториальной миграции (голосования против своего правительства в пользу другого) следует ожидать, что процесс межгосударственного соревнования, из-за экспансивного устранения, приведет к тенденции к все более высоким темпам правительственной экспроприации и налогообложения.
Однако частное правительство существенно влияет на форму и темпы этого процесса. Благодаря своему исключительному характеру и соответственно развитому классовому сознанию управляемых, правительственные попытки территориальной экспансии, как правило, рассматривается общественностью как частное дело правительства, которое финансируется и осуществляется за счет его собственных средств. Добавленная территория принадлежит королю, и поэтому она, а не общественность, должна заплатить за эти растраты. Следовательно, из двух возможных методов расширения царства, войны и военного завоевания или контрактного приобретения частный правитель имеет тенденцию отдавать предпочтение последнему. Нельзя полагать, что он против войны, поскольку он может использовать военные средства, если имеет таковую возможность. Но война, как правило, требует больших ресурсов, и поскольку более высокие налоги и/или увеличенный призыв к финансированию войны, воспринимаемой общественностью, как чужой, будут сталкиваться с немедленным народным сопротивлением и, таким образом, представляют угрозу для внутренней легитимности правительства, правитель должен будет нести все или большую часть расходов на военное предприятие лично. Соответственно, он, как правило, предпочитает второй, мирный вариант, как менее дорогостоящий. Вместо того, чтобы завоевать его, он захочет продвигать свои экспансионистские желания путем покупки земли или, что еще менее дорогостояще и еще лучше, путем проведения смешанных браков между членами разных правящих семей. Поэтому для монархического правителя внешняя политика в значительной степени зависит от семейной и брачной политики, а территориальная экспансия обычно осуществляется через договорное соединение изначально независимых королевств.
В отличие от внутренней и внешней умеренности монархии, демократическое (общественное) правительство предполагает увеличение несдержанности, и следует ожидать, что переход от правления короля к демократически избранного президента приведет к систематическому увеличению интенсивности и расширению государственной власти и значительно усилит тенденцию к децивилизации.
Демократический правитель может использовать правительственный аппарат в своих личных интересах, но он не владеет им. Он не может продавать правительственные ресурсы и в частном порядке получать выручку от таких продаж, а также не может передать владение властью своему личному наследнику. Ему принадлежит нынешнее использование государственных ресурсов, но не их капитальная стоимость. В отличие от короля, президент будет стремиться максимизировать не общее государственное богатство (капитальные и текущие доходы), а текущий доход (независимо от стоимости капитала). Действительно, даже если бы он хотел действовать по-другому, он не мог бы, поскольку государственная собственность, государственные ресурсы не продаются, и без рыночных цен экономический расчет невозможно. Соответственно, следует признать неизбежным, что государственная собственность ведет к постоянному потреблению капитала. Вместо того, чтобы поддерживать или даже повышать ценность правительственного имущества, как это сделал бы король, президент (временный сторож правительства или попечитель) будет использовать как можно больше государственных ресурсов в как можно более сжатый срок. В частности, президент (в отличие от короля) не заинтересован в том, чтобы не разрушить его страну. Почему бы ему не захотеть увеличить свой доход, если преимущество политики умеренности – более высокая капитальная стоимость государственного имущества не может быть получена в частном порядке, тогда как преимущество противоположной политики более высоких налогов увеличит текущий доход? Для президента, в отличие от короля, умеренность предлагает только недостатки.
Более того, с публичной, а не с частной властью государством, также исчезла вторая причина умеренности: ясное и развитое сознание класса управляемых. Не может быть более одного верховного правителя, будь то король или президент. Когда получение должности короля и продвижение в звание дворянства систематически реорганизуется из монархии в общественное правительство, любой, теоретически, может стать членом правящего класса или даже президентом. Различие между правителями и управляемыми размыто, а классовое сознание управляемых становится нечетким. Возникает иллюзия, что такого различия больше не существует: что с демократическим правительством никто не управляется кем-либо, и все вместо этого сами собой управляют. Действительно, в значительной степени это связано иллюзией, что переход от монархии к демократии можно интерпретировать как прогресс и, следовательно, как явление, заслуживающее общественной поддержки.
Соответственно, общественное сопротивление государственной власти систематически ослабляется. Хотя экспроприация и налогообложение до этого, возможно, казались явно угнетающими и злобными для публики, они кажутся гораздо меньше, так как любой может получить место получателя экспроприируемого имущества.
Следовательно, налоги будут увеличиваться, будь то непосредственно в виде более высоких налоговых ставок или косвенно в виде «создания» правительственных денег (инфляции). Аналогичным образом, государственная занятость и соотношение государственных служащих к частным работникам имеют тенденцию к росту, привлечению и продвижению людей с высокой степенью временного предпочтения и низкой и ограниченной дальновидностью.
Сочетание этих взаимосвязанных факторов («публичной» собственности на правительство и свободный вход в него) значительно изменяет поведение правительства как во внутренних, так и во внешних делах. Внутри правительство скорее всего проявит повышенную склонность брать на себя долги. Хотя король ни в коем случае не выступает против долгов, он сдерживается в этой «естественной» склонности тем фактом, что как частный владелец правительства он и его наследники считаются лично ответственными за выплату всех государственных долгов (он может буквально стать банкротом или вынужденной оплатой кредитов ликвидировать государственные активы). В отличие от этого, смотритель президентского правительства не несет ответственности за долги, возникшие в период его пребывания в должности. Скорее, его долги считаются «публичными», которые подлежат погашению будущими (равнозначными) правительствами. Однако если человек не несет личной ответственности за свои долги, долговая нагрузка будет расти, и нынешнее потребление правительства будет расширяться за счет будущего государственного потребления. Чтобы погасить растущий государственный долг, уровень будущих налогов (или денежной инфляции), наложенных на будущую публику, должен будет расти. И с ожиданием более высокого налогового бремени на будущее, неправительственная общественность также подвергается воздействию бремени роста возрастающих временных предпочтений, поскольку с более высокими ставками будущих налогов нынешнее потребление и краткосрочные инвестиции оказываются относительно более привлекательными по сравнению с экономией и долгосрочным инвестициям.
Что еще более важно, поведение правительства как монополиста правопорядка будет подвергаться систематическим изменениям. Как объяснялось выше, король захочет обеспечить соблюдение ранее существовавшего закона о частной собственности и, несмотря на его исключительный статус по отношению к некоторым его ключевым положениям, он также примет понятия частной собственности для себя и своего имущества (по крайней мере, в отношении международных отношений между королями). Он не создает новый закон, а просто занимает привилегированное положение в рамках существующей всеобъемлющей системы частного права. Напротив, при «публичном» владении и управлении правительством возникает новый тип «закона»: «публичное» право, которое освобождает государственных агентов от личной ответственности и удерживает «публичные» ресурсы от экономического управления. С созданием «публичного права» (включая конституционное и административное право) происходит постепенная эрозия частного права; то есть растет подчинение и смещение частного права публичному праву.
Вместо того, чтобы отстаивать частное право среди неправительственной общественности и использовать свою юридическую монополию исключительно в целях перераспределения богатства и доходов от гражданского общества на себя, правительство, «регулируемое» публичным правом, будет также использовать свою власть все чаще в целях законодательства, т.е. для создания нового, «позитивного» гражданского права, с целью перераспределения богатства и доходов в рамках гражданского общества, поскольку смотритель правительства (не владелец) мало или совсем не беспокоится о том, что любое такое перераспределение может только снизить производительность труда в будущем. Однако, несмотря на массовые выборы и свободный вход в правительство, пропаганда и принятие политики перераспределения являются необходимыми действиями для тех, кто хочет достичь или сохранить позицию смотрителя правительства. Соответственно, в отличие от «государства потребления» (чем является типичная монархия), общественная государственная власть, дополняя и усиливая общую тенденцию к росту налогов (и/или инфляции), занятости и задолженности правительства, государство будет все более трансформироваться в «государство всеобщего благосостояния». И вопреки его типичному изображению как «прогрессивному» развитию, при таком преобразовании повышение степени временного предпочтения будет установлено в гражданском обществе, и начнется процесс децивилизации.
Законодательно принятое перераспределение доходов и богатства в гражданском обществе может по существу принимать три формы. Оно может принимать форму простых трансфертных платежей, в которых доход и/или богатство берется у Питера («имущие») и передается Павлу («неимущие»). Оно может принимать форму «бесплатного» или недорогого предоставления товаров и услуг (таких, как образование, здравоохранение и развитие инфраструктуры) со стороны правительства, в котором доходы и/или богатство конфискованы у одной группы лиц – налогоплательщиков, и передается другому, неидентичному пользователю соответствующих товаров и услуг. Или оно может принимать форму деловых и/или потребительских правил, или «законов о защите» (таких, как контроль над ценами, тарифы или требования к лицензированию), в соответствии с которыми богатство членов одной группы бизнесменов или потребителей увеличивается за счет соответствующей потери для другой, конкурирующей группы (путем введения юридических ограничений на пользование своей частной собственностью).
Однако, независимо от его конкретной формы, любое такое перераспределение имеет двойное влияние на гражданское общество. Во- первых, простой акт законодательной власти (демократического законотворчества) увеличивает степень неопределенности. Вместо того, чтобы быть неизменным и, следовательно, предсказуемым, закон становится все более гибким и непредсказуемым. То, что правильно и неправильно сегодня, завтра может таковым не быть. Таким образом, будущее становится более беспорядочным. Следовательно, повысятся общие временные предпочтения, будет стимулироваться потребление и краткосрочная ориентация, и в то же время уважение ко всем законам будет систематически подорвано и преступность повысится (если нет неизменяемого стандарта «права», то также и нет четкого определения «преступления»).
Во-вторых, любое перераспределение доходов или богатства в рамках гражданского общества подразумевает, что получатели экономической выгоды не производят товаров и услуг больше или качественней, в то время как другим из-за экспроприации приходится производить товар и услуги хуже или в меньшем количестве. Не производить, не производить ничего стоящего или неправильно прогнозировать будущее, таким образом, становится относительно более привлекательным (или попросту менее запретительным) по сравнению с производством ценного товара и прогнозирования будущего спроса и обмена правильно. Следовательно, и независимо от конкретного законодательного намерения, будь то «помогать» или «защищать» бедных, безработных, больных, молодых или старых, необразованных или глупых, фермеров, сталелитейщиков или дальнобойщиков, незастрахованных, бездомных, белых или чернокожих, замужних или не состоящих в браке, с детьми или без них и т. д., станет больше людей, производящих меньше и демонстрирующих плохую дальновидность, и меньше людей, производящих больше и хорошо предсказывающих будущее. Из-за этого те, кто не принимает участия в получении благ путем экспроприации все чаще будут принимать указанные роли. Они будут более бедные, безработные, незастрахованные, неконкурентоспособные, бездомные и т.д., чем в противном случае.
Даже если такой сдвиг невозможен, (в случае перераспределения доходов по признаку пола, расы или возраста), стимул быть продуктивным и дальновидным будет по-прежнему снижаться. Поскольку членам привилегированного пола, расы или возрастной группы присуждается незаработанный доход, у них меньше стимулов зарабатывать в будущем, а также потому, что члены дискриминации по признаку пола, расы или возрастной группы наказываются за обладание богатством или получение дохода, они тоже будут менее продуктивными в будущем. В любом случае укрепится менее продуктивные деятельность, уверенность в себе и ориентация на будущее, а также распространятся паразитизм, зависимость и близорукость. От перераспределения проблем будет еще больше проблем, так как, соответственно, стоимость поддержания существующего уровня распределения благосостояния будет выше, чем раньше, и для ее финансирования должны быть наложены еще более высокие налоги и необходима еще больше конфискация богатства оставшихся производителей. Тенденция к переходу от производства к непроизводственной деятельности будет еще более укреплена, что приведет к постоянному повышению ставок временных предпочтений и прогрессивной децивилизации (инфантилизации и деморализации) гражданского общества.
Кроме того, при общественной государственной собственности и свободном вступлении в демократическое республиканское правительство меняется и внешняя политика. Как ожидается, все правительства будут экспансионистскими, как объяснялось выше, и нет оснований предполагать, что экспансионистские желания президента будут меньше, чем у короля. Однако, хотя король может удовлетворить это желание через брак, этот маршрут по существу исключается для президента. Он не владеет контролируемой государством территорией; следовательно, он не может договориться об объединении отдельных территорий. И даже если он заключит межправительственные договоры, они не будут обладать статусом контрактов, в лучшем случае они представляют собой только временные пакты или союзы, поскольку они могут быть отозваны в любое время другими будущими правительствами. Если демократический правитель и демократически избранная правящая элита хотят расширить свою территорию и, следовательно, свою налоговую базу, то для них открыт только военный вариант завоевания и господства. Следовательно, вероятность войны будет значительно увеличена.
Более того, изменится не только вероятность, но и форма войны. Как правило, монархические войны возникают из-за споров о наследствах, вызванных сложной сетью междистастических браков и нерегулярным, но постоянным исчезновением определенных династий. Как насильственные споры о наследовании, монархические войны характеризуются территориальными целями.
Они не являются идеологически мотивированными ссорами, это споры о материальных вещах. Более того, поскольку они являются междинастическими спорами о собственности, общественность рассматривает войну частным делом короля, который должен финансироваться своими деньгами и вооруженными силами.
Кроме того, из-за того, что общественность принимает это как частные конфликты между различными правящими семьями, короли чувствуют себя вынужденными признать четкое различие между сражающимися и несражающимися и нацелить свои военные действия конкретно друг на друга и на соответствующую частную собственность. Еще в восемнадцатом веке, военный историк Майкл Ховард отмечал,
на континенте торговля, путешествия, культурное и научное общение продолжались в военное время почти беспрепятственно. Войны были царскими войнами. Роль хорошего гражданина заключалась в том, чтобы платить налоги, а здравая политическая экономия диктовала, что он должен быть оставлен в одиночестве, чтобы заработать деньги, из которых он будет платить эти налоги. Он не должен был участвовать в решении, из которого возникали войны, ни участвовать в них, как только они вспыхнули, если только это не было вызвано духом юного приключения. Эти вопросы были только заботой суверена.
Фактически, пишет Гульельмо Ферреро про восемнадцатый век,
война стала ограниченной системой точных правил. Это определенно рассматривалось как своего рода единоборство между двумя армиями, гражданское население было всего лишь зрителями. Паломничество, поборы и акты насилия в отношении населения были запрещены как на родине, так и в стране противника. Каждая армия создавала склады в тылу в тщательно подобранных городах, перемещая их по мере продвижения; … Воинская обязанность существовала только в рудиментарной и несистемной форме … Солдаты были труднодоступными, все было сделано для обеспечения их долгим, терпеливым и тщательным обучением, но поскольку это было дорогостояще, это делало их очень ценным, и нужно было как можно больше их сохранить в живых. Чтобы экономить своих людей, генералы пытались избежать битв. Объектом войны было исполнение умелых маневров, а не уничтожение противника; кампания без битв и без потерь, победа, полученная умным сочетанием движений, считалась завершающим достижением этого искусства, идеальной картины совершенства … Это была скупость и расчет, которые сделали войну более гуманной … Война стала своеобразной игрой между государями. Война была игрой с ее правилами и ее долями – территорией, наследством, престолом, договором. Проигравший платил, но справедливая стоимость всегда сохранялась между стоимостью ставки и рисками, которые должны были быть приняты, и стороны всегда были настороже упрямства, которое заставляет игрока потерять голову. Они пытались сохранить игру игрой и знать, когда остановиться.
Напротив, демократические войны, как правило, являются полномасштабными войнами. Размывая различие между правителями и управляемыми, демократическая республика укрепляет идентификацию общественности с определенным государством. Действительно, династическое правительство способствует идентификации со своей собственной семьей и сообществом и развитию «космополитического» мировоззрения, тогда как демократическое республиканство неизбежно ведет к национализму, т.е. эмоциональной идентификации общественности с большими анонимными группами людей, характеризуется общим языком, историей, религией и/или культурой, отличимых от других иностранных государств. Таким образом, межгосударственные войны превращаются в национальные войны. Вместо того, чтобы представлять «просто» насильственные династические споры о собственности, которые могут быть «разрешены» посредством актов территориальной оккупации, они становятся битвами между различными формами жизни, которые могут быть «разрешены» только посредством культурного, лингвистического или религиозного господства и подчинения (или истребления). Членам общественности становится все более и более трудным оставаться нейтральными. Сопротивление более высоким налоговым ставкам для финансирования войны все чаще считается предательством. Воинская обязанность становится правилом, а не исключением. И с массовыми армиями дешевых и, следовательно, легкодоступных призывников, борющихся за национальное превосходство (или против национального подавления), поддерживаемых экономическими ресурсами всей нации, все различия между сражающимися и несражающимися падают на обочину, а войны становятся все более жестокими. «Как только государство перестало считаться имуществом династических князей», отмечает Майкл Ховард,
и стало вместо этого инструментом мощных сил, посвященных таким абстрактным понятиям, как «Свобода», «Гражданство» или «Революция», которые позволили большому числу населения видеть в этом состоянии воплощение какого-то абсолютного блага, для которого цена жертвы не была уже слишком высокой, чтобы не платить её; тогда «умеренные и нерешительные соревнования» эпохи рококо появились как абсурдные анахронизмы.
В отличие от ограниченной войны старого режима, новая эра демократично-республиканской войны, начавшаяся с французской революции и наполеоновских войн, которая далее демонстрируется в девятнадцатом веке американской войной за независимость южных штатов, и которая достигает своей вершины в двадцатом веке с Первой мировой и Второй мировой войнами и продолжается до настоящего времени, является эпохой тотальной войны. Как подвел итог Уильям А. Ортон:
Войны девятнадцатого века были сохранены в рамках традиции, хорошо признанной в международном праве, что гражданская собственность и бизнес были вне сферы боевых действий. Гражданские активы не подвергались произвольному аресту, и кроме территориальных и финансовых положений, которые одно государство могло бы навязать другому, экономическому и культурному миру воюющих сторон, как правило, разрешалось продолжать в значительной степени быть такими, какими они были и до войны. Практика двадцатого века изменила это. Во время обеих мировых войн односторонняя декларация морского права поставила под угрозу все виды торговли и сделала макулатуру со всех прецедентов. Завершение первой войны ознаменовалось решительными и успешными усилиями по ослаблению экономического подъема основных проигравших сил. Вторая война рассматривала продолжение этой политики до такой степени, что международное право на войне перестало существовать. На протяжении многих лет правительство Германии, насколько могло, основывало политику конфискации на расовой теории, которая не имела гражданское право, международное право и христианскую этику; и когда началась война, это нарушение совести оказалось заразным. Англо- американское руководство, выступая как в речи, так и в действии, начало крестовый поход, который не допускал ни правовых, ни территориальных ограничений для осуществления принуждения. Концепция нейтралитета была осуждена как в теории, так и в практике. Не только активы и интересы противника, но и активы и интересы любых сторон, даже в нейтральных странах, подвергались любым ограничениям, которые могли бы обеспечить воюющие державы; активы и интересы нейтральных государств и их гражданских лиц, находящихся на воюющих территориях или под контролем воюющих сторон, подвергались практически такому же принуждению, как и вражеских граждан. Таким образом, «тотальная война» стала своего рода войной, от которой ни одно гражданское сообщество не могло убежать.
Ретроспектива и перспективы
Процесс цивилизации, приведенной в движение отдельной экономией, инвестициями и накоплением товаров народного потребления и средств производства может быть временно расстроен преступлением. Но потому что человеку разрешено защитить себя от преступления, существование преступной деятельности не изменяет направление процесса. Это просто приводит к большему количеству расходов на оборону и меньшему количеству невоенных расходов.
Вместо этого, изменение в направлении стагнации или даже возрастание временных предпочтений может быть вызвано только в том случае, если нарушения прав собственности становятся институционализированными; т.е. в среде правительства. В то время как все правительства должны иметь тенденцию к внутреннему росту, а также территориальной экспансии (политическая централизация), можно ожидать, что не все формы правления будут одинаково успешными в своих начинаниях. Если правительство находится в частной собственности (в соответствии с монархическим правилом), структура стимулирования, стоящая перед правителем, такова, что он в своей самоотдаче является относительно дальновидным и занимается только умеренным налогообложением и войной. Скорость процесса цивилизации будет замедляться систематически. Однако можно ожидать, что децивилизационные силы, вытекающие из монархического правления, будут недостаточно сильными, чтобы преодолеть фундаментальную, уравновешивающую тенденцию к снижению временных предпочтений и постоянно расширяющихся частных предложений. Скорее, только тогда, когда правительство открыто (в соответствии с демократично- республиканским правлением), можно ожидать, что децивилизирующие последствия правительства будут достаточно сильными, чтобы фактически остановить цивилизационный процесс или даже изменить его направление и вызвать противоположную тенденцию к децивилизации: потребление капитала, сокращающиеся горизонты планирования, а также прогрессирующая инфантилизация и жестокость общественной жизни.
В ретроспективе, в свете этих теоретических выводов, многие современные европейские и западные истории могут быть рационально реконструированы и поняты. В течение полутора веков, начиная с американских и французских революций и продолжая нынешней Европой, весь западный мир претерпел эпохальную трансформацию. Везде монархическое правление и суверенные короли были заменены демократично-республиканским правлением и суверенными «народами».
Первое прямое нападение республиканства и народного суверенитета на монархический принцип было отражено военным поражением Наполеона и восстановлением власти Бурбонов во Франции. В результате наполеоновского опыта республиканизм был широко дискредитирован на протяжении большей части девятнадцатого века. «Республиканство по-прежнему считалось насильственным воинственным в своей внешней политике, неспокойным в его политической деятельности, недружелюбным к церкви, социалистическим или, по крайней мере, уравнительным с точки зрения собственности и частного богатства». Тем не менее демократично-республиканский дух Французской революции оставил неизменный отпечаток. От восстановления монархического порядка в 1815 году до начала Первой мировой войны в 1914 году политическое участие и представительство в политической жизни систематически расширялось по всей Европе. Повсюду расширялось право голоса, постепенно расширялись полномочия всенародно избранных парламентов.
Тем не менее все более выхолощенный принцип монархического правления оставался доминирующим до катастрофических событий Первой мировой войны. До войны в Европе существовали только две республики: Швейцария и Франция. Четыре года спустя, после того как правительство Соединенных Штатов вступило в европейскую войну и решительно определило ее исход, монархии почти что исчезли, и Европа обратилась к демократическому республиканству. С привлечением США война приобрела новое измерение. Вместо того, чтобы быть старомодным территориальным спором, как это было до 1917 года, она превратилась в идеологическую войну. США были созданы как республика, и демократический принцип, в частности, присущий идее республики, только недавно был перенесен на побежденных в результате поражения и разрушения сепаратистской конфедерации со стороны централистского правительства. Во время Первой мировой войны эта победоносная идеология экспансионистского демократического республиканства нашла свое воплощение в президенте США Вудро Вильсоне. Под руководством Вильсона европейская война стала идеологической миссией – сделать мир безопасным для демократии и убрать династических правителей. Следовательно, побежденные Романовы, Гогенцоллерны и Габсбурги должны были отречься или уйти в отставку, а Россия, Германия и Австрия должны были стать демократическими республиками со всеобщим мужским и женским правом и парламентскими правительствами. Аналогичным образом, все вновь созданные государства – Польша, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Венгрия и Чехословакия приняли демократично-республиканские конституции, причем единственным исключением стала Югославия. В Турции и Греции монархии были свергнуты. И даже там, где сохранились монархии, как в Великобритании, Италии, Испании, Бельгии, Нидерландах и скандинавских странах, монархи больше не пользовались какой-либо государственной властью. Всюду вводилось всеобщее избирательное право для взрослых, и вся государственная власть была инвестирована в парламенты и «публичные» должностные лица. Началась новая эра – демократично-республиканская эпоха под эгидой господствующего правительства США.
С точки зрения экономической теории конец Первой мировой войны можно определить, как момент времени, когда частная государственная собственность полностью сменилась общественной властью, из которой выходит тенденция к повышению степени временного предпочтения общества, росту правительства и процессу децивилизации. Действительно, как было подробно указано выше, таковой была грандиозная страница западной истории двадцатого века. С 1918 года практически все показатели высоких или растущих временных предпочтений проявляли систематическую тенденцию к повышению: касательно правительства, демократический республиканизм породил коммунизм (с его общественным рабством и правительством, спонсируемым массовыми убийствами даже в мирное время), фашизм, национал-социализм и, наконец, и наиболее устойчивую, социал- демократию («либерализм»). Обязательная военная служба стала почти всеобщей, внешние и гражданские войны увеличились в жестокости, а процесс политической централизации продвинулся еще больше, чем когда- либо. В результате демократично-республиканский процесс привел к постоянному росту налогов, долгов и государственной занятости, что привело к разрушению золотого стандарта, беспрецедентной бумаге – денежной инфляции, а также усилению протекционизма и контроля за миграцией. Даже самые фундаментальные положения частного права были извращены неуклонным потоком законодательства и регулирования. Одновременно в отношении гражданского общества институты брака и семьи все более ослабевали, число детей сократилось, а темпы разводов, одиночного воспитания, одиночества и абортов увеличились. Вместо того, чтобы повышаться с ростом доходов, темпы сбережений застопорились или даже упали. По сравнению с девятнадцатым столетием когнитивная доблесть политической и интеллектуальной элиты и качество государственного образования сократились. И темпы преступности, структурная безработица, зависимость от государства благосостояния, паразитизм, халатность, безрассудство, невосприимчивость, психопатия и гедонизм увеличились.
В конечном счете ход человеческой истории определяется идеями, истинными или ложными. Подобно тому, как короли не могли осуществлять свое господство, если общественное мнение не допускало их правомерность, демократические правители в равной степени зависят от общественного мнения, чтобы поддерживать свою политическую власть. Поэтому общественное мнение должно измениться, если мы хотим, чтобы процесс цивилизации не поменял курс. И так же, как монархия когда-то была признана легитимной, но сегодня она считается немыслимым решением нынешней ситуации, не исключено, что идея демократического правления может когда-нибудь начать считаться нелегитимной и политически немыслимой. Такая делегитимитация является необходимой предпосылкой для предотвращения окончательной социальной катастрофы. Не правительство (монархическое или демократическое) является источником человеческой цивилизации и социального мира, а частная собственность, а также признание и защита прав частной собственности, договорных отношений и индивидуальной ответственности.