В недавнем опросе людей разных национальностей спросили, насколько они гордятся тем, что они американцы, немцы, французы и т.д., и считают ли они, что мир станет лучше, если другие страны будут похожи на их собственные. Самыми высокими по национальной гордости странами были США и Австрия. Как бы ни было интересно рассмотреть случай Австрии, здесь я сосредоточусь на США и на вопросе о возможности оправдания американских претензий.

Далее я выделю три основных источника американской национальной гордости. Я буду утверждать, что первые два являются оправданными источниками гордости, в то время как третий фактически представляет с себя роковую ошибку. Наконец, я объясню, как можно исправить эту ошибку.

I

Первым источником национальной гордости является память о недалеком колониальном прошлом Америки.

Фактически, английские поселенцы, прибывающие в Северную Америку, были последним примером славных достижений того, что Адам Смит назвал «системой естественной свободы»: способность людей создавать свободное и процветающее содружество с нуля. Вопреки негативному описанию человеческой натуры Гоббсом, английские поселенцы продемонстрировали не только жизнеспособность, но и динамичность, привлекательность негосударственного общества и анархо- капиталистического социального порядка. Они продемонстрировали, как, согласно взглядам Джона Локка, частная собственность возникла естественным образом благодаря первоначальному присвоению человека – его целенаправленному использованию и преобразованию ранее неиспользованной земли (дикой природы). Кроме того, они продемонстрировали, что на основе признания частной собственности, разделения труда и договорного обмена люди способны эффективно защищать себя от антиобщественных агрессоров: прежде всего с помощью самообороны (тогда существовало меньше преступлений, чем сейчас), и по мере того, как общество становилось все более процветающим и сложным, посредством специализации, т.е. присутствием таких явлений, как реестры собственности, нотариусы, адвокаты, судьи, суды, присяжные, шерифы, ассоциации взаимной защиты и народные ополченцы. Более того, американские колонисты продемонстрировали фундаментальную социологическую важность института соглашения: объединения лингвистически, этнически, религиозно и культурно однородных поселенцев, возглавляемых и подчиняющихся внутренней юрисдикции популярного лидера-основателя для обеспечения мирного сотрудничества между людьми и поддержки закона и порядка.

II

Вторым источником национальной гордости является американская революция.

В Европе веками не было открытых границ, и явление внутриевропейской колонизации уже было в далеком прошлом. С ростом населения общества приобрели все более иерархическую структуру: свободных собственников и слуг, лордов и вассалов, правителей, королей. Несмотря на то, что так называемые феодальные общества средневековой Европы были явно более расслоенными и аристократическими, чем колониальная Америка, они также были типичными негосударственными общественными организациями. Государство в соответствии с общепринятой терминологией определяется как обязательный территориальный монополист правопорядка (лицо, принимающее окончательные решения). Феодалы и короли, как правило, не выполняли требований для создания государства: они могли «облагать налогом» только с согласия облагаемого налогом, и на своей собственной земле каждый свободный человек был таким же суверенным (высшим лицом, принимающим решения), как и феодальный король. Однако, в течение многих веков эти изначально негосударственные общества постепенно трансформировались в монархии абсолютной государственности. Хотя первоначально они были добровольно признаны защитниками и судьями, европейским королям удалось все же утвердить себя в качестве наследных глав государств. В сопротивлении аристократии, но поддерживаемые «простыми людьми», они стали абсолютными монархами, обладающими властью облагать налогом без согласия и принимать окончательные решения относительно собственности свободных людей.

Эти европейские события оказали двойственное влияние на Америку. С одной стороны, Англией также управлял абсолютный король, по крайней мере, до 1688 года, и когда английские поселенцы прибыли на новый континент, правление короля было распространено на Америку. Однако, в отличие от основания поселенцами частной собственности и их частного добровольного и совместного производства безопасности и выполнения правосудия, создание королевских колоний и администраций не было результатом первоначального присвоения (гомстеда) или контракта. Фактически, английский король даже никогда не ступал на американскую землю, но при этом вел политику узурпации Америки.

С другой стороны, поселенцы завезли с собой идеи, возникшие еще в Европе. Там феодализму и королевскому абсолютизму сопротивлялась не только аристократия, но и теоретически ей противостояла теория естественных прав, возникшая в схоластической философии. Согласно этой доктрине, правительство должно было быть договорным, и каждый правительственный агент, включая короля, подчинялся тем же универсальным правам и законам, что и все остальные. Хоть и это, возможно, имело место в более ранние времена, все равно больше не относится к современным абсолютным королям. Абсолютные короли были узурпаторами прав человека и, следовательно, были нарушителями прав. Следовательно, восстание было не только дозволено, а стало обязанностью, санкционированной естественным правом.

Американские колонисты были знакомы с учением о естественных правах. На самом деле, в свете своего личного опыта, связанного с достижениями и последствиями естественной свободы, и в качестве религиозных диссидентов, покинувших свою родную страну в несогласии с королем и Англиканской церковью, они были особенно восприимчивы к этой доктрине.

Осведомленные о доктрине естественных прав, поощряемые большим расстоянием от английского короля и стимулируемые пуританским осуждением королевской праздности, роскоши и пышности, американские колонисты восстали, чтобы освободиться от британского правления. Как писал Томас Джефферсон в Декларации независимости, было создано правительство для защиты жизни, свободы и стремления к счастью. Оно получило свою легитимность с согласия управляемых. Напротив, королевское британское правительство утверждало, что оно может облагать налогом колонистов без их согласия. Джефферсон заявил, что если правительство не сможет сделать то, для чего оно предназначено, «право народа изменить или упразднить его и учредить новое правительство, основывающее себя на таких принципах и организующее свои полномочия в такой форме, в которой оно, скорее всего, положительно повлияет на их безопасность и счастье».

III

Но каков был следующий шаг после обретения независимости от Британии? Этот вопрос приводит к третьему источнику национальной гордости – американской Конституции, и объяснению того, почему эта конституция не является причиной для гордости, а представляет из себя роковую ошибку.

Благодаря огромным достижениям в экономической и политической теории с конца 1700-х годов, в частности благодаря Людвигу фон Мизесу и Мюррею Н. Ротбарду, мы теперь можем дать точный ответ на этот вопрос. По словам Мизеса и Ротбарда, когда больше не будет свободного входа в бизнес по производству защиты и судебных решений, цена защиты и справедливости повысится, а их качество упадет. Вместо того, чтобы быть защитником и судьей, обязательный монополист станет рэкетиром: захватчиком людей и собственности, которых он должен был защищать, поджигателем войны и империалистом. Действительно, завышенная цена защиты и извращение древнего закона английским королем, что привело к восстанию американских колонистов, было неизбежным результатом принудительной монополии. Успешно отделившись и изгнав британских оккупантов, американским колонистам было бы необходимо лишь позволить существовать отечественным институтам самообороны и частной (добровольной и совместной) защиты и судебных решений, специализированные агенты и учреждения позаботились бы о законе и порядке.

Однако этого не произошло. Американцы не только не позволили унаследованным королевским институтам колоний и колониальным правительствам исчезнуть в забвении; они воссоздали их в рамках старых политических границ в форме независимых государств, каждое из которых имело свои собственные принудительные (односторонние) налоговые и законодательные полномочия? Хотя это было уже достаточно плохо, американцы усугубили положение, приняв американскую конституцию и заменив свободную конфедерацию независимых штатов центральным (федеральным) правительством Соединенных Штатов.

Эта Конституция предусматривала замену неизбираемого короля на избираемых народом парламент и президента, но она ничего не изменила в отношении их полномочий облагать налогами и издавать законы. Напротив, в то время как право английского короля облагать налогом без согласия только предполагалось, а не было явно указано, и, таким образом, являлось предметом спора, Конституция прямо предоставила эту самую власть Конгрессу. Кроме того, в то время как короли, теоретически даже абсолютные короли, не рассматривались как создатели, а лишь толкователи и исполнители существовавшего и неизменного закона, т.е. как судьи, а не законодатели, Конституция прямо наделила Конгресс правом законодательной власти, а президент и Верховный суд получили право исполнять и толковать такие законы.

По сути, американская Конституция заключалась лишь в следующем: вместо короля, который считал колониальную Америку своей частной собственностью, а колонистов – его арендаторами, Конституция возложила обязательство защиты правопорядка на временных и взаимозаменяемых лиц. Эти опекуны не владели страной, но, находясь на своем посту, они могли использовать ее и ее жителей в своих интересах и в интересах своих ставленников. Однако, как предсказывает элементарная экономическая теория, эта институциональная структура не устранит склонность монополиста правопорядка к личному интересу усиления эксплуатации. Наоборот, это только делает его эксплуатацию менее расчетливой, более близорукой и расточительной. Как объяснил Ротбард:

в то время как частный владелец, охраняющий свою собственность и владеющий ее капитальной стоимостью, планирует использовать свой ресурс в течение длительного периода времени, государственный служащий должен доить имущество как можно быстрее, поскольку у него нет гарантии собственности … правительственные чиновники владеют пользованием ресурсов, но не их капитальной стоимостью (за исключением случая «частной собственности» наследственного монарха). Когда владельцем может контролироваться только текущее пользование, но не сам ресурс, это быстро приведет к неэкономичному истощению ресурса, поскольку его сохранение в течение долгого периода времени не принесет пользы, а цель каждого временного владельца – использовать его как можно быстрее … Частное лицо, находящееся в безопасности в своей собственности и со своим капитальным ресурсом, может смотреть на происходящее в долгосрочной перспективе, поскольку оно хочет сохранить стоимость своего ресурса. А государственному чиновнику нужно грабить собственность, пока он все еще находится в органах управления.

Более того, поскольку в Конституции прямо предусмотрено «открытый вход» в правительство, любой может стать членом Конгресса, президентом или судьей Верховного суда, и сопротивление вторжениям государства уменьшилось; и в результате «открытого политического соревнования» вся структура характера общества стала искаженной, и все больше и больше плохих лиц поднимались наверх. Свободный вход и конкуренция не всегда хорошее дело. Конкуренция в производстве благ хороша, но конкуренция в производстве вреда нет. Например, свободная конкуренция в убийстве, краже, подделке или мошенничестве не годится. И все же это именно то, что устанавливается открытой политической конкуренцией, то есть демократией.

В каждом обществе существуют люди, которые жаждут собственности другого человека, но в большинстве случаев люди учатся не реагировать на это желание и стыдятся его чувствовать. В частности, в анархо-капиталистическом обществе любой, кто действует по такому желанию, считается преступником и подавляется физическим насилием. При монархическом правлении, напротив, только один человек – король может действовать по желанию собственности другого человека, и именно это делает его потенциальной угрозой. Однако, поскольку только он может экспроприировать, в то время как всем остальным запрещено делать то же самое, каждое действие короля будет восприниматься с величайшим подозрением. Более того, выбор короля происходит по его благородному происхождению. Его характерная особенность – воспитание в качестве будущего короля, хранителя династии и ее владений. Это не гарантирует, что он не будет плохим, конечно. Однако в то же время это не исключает того, что король может быть на самом деле безобидным дилетантом или даже порядочным человеком.

В противоположность этому, освобождая доступ к правительству, Конституция разрешает каждому открыто выражать свое стремление к собственности других людей; действительно, благодаря конституционной гарантии «свободы слова» каждый защищен в этом желании. Более того, каждому разрешено действовать по этому желанию при условии, что он получит войдет в правительство; следовательно, согласно Конституции, каждый человек становится потенциальной угрозой.

Конечно, есть люди, у которых нет желания обогащаться за счет других и господствовать над ними, то есть люди, которые хотят только работать, производить и наслаждаться плодами своего труда. Однако, если политика приобретения товаров политическими средствами (налогообложением и законодательством) разрешена, даже эти безобидные люди будут серьезно затронуты. Чтобы защитить себя от посягательств на свою свободу и собственность со стороны тех, у кого меньше моральных сомнений, даже эти честные, трудолюбивые люди должны стать «политическими животными» и тратить все больше времени и энергии на развитие своих политических навыков. Принимая во внимание, что характеристики и таланты, необходимые для политического успеха – красивая внешность, общительность, ораторские умения, харизма и т.д. распределены среди людей неравномерно, то те, у кого есть эти особые характеристики и навыки, будут иметь весомое преимущество в борьбе по сравнению с теми, у кого их нет.

Хуже того, учитывая, что в каждом обществе больше «неимущих», чем «имущих», у политически одаренных людей, которые почти или совсем не запрещают захватывать собственность и господствовать над ней, будет явное преимущество перед теми, кто имеет сомнения. То есть открытая политическая конкуренция благоприятствует агрессивным (и, следовательно, опасным), а не оборонительным (и, следовательно, безвредным) политическим талантам и, таким образом, приводит к развитию и совершенствованию своеобразных навыков демагогии, обмана, лжи, оппортунизма, коррупции и взяточничества. Вступление в правительство и успехи в нем будут становиться все более невозможными для любого человека, которому препятствуют моральные угрызения совести против лжи и воровства. В отличие от тогдашних королей, конгрессмены, президенты и судьи Верховного суда не получают свои должности волей случая. Скорее, они достигают своей должности в качестве морально свободных демагогов. Более того, даже вне сферы правительства, внутри гражданского общества, люди будут все чаще подниматься к вершине экономического и финансового успеха не благодаря своим производственным или предпринимательским талантам, или даже превосходным защитным политическим талантам, а скорее благодаря превосходным навыкам недобросовестной политической пропаганды и лоббирования. Таким образом, Конституция фактически гарантирует, что исключительно опасные люди поднимутся до вершины государственной власти и что моральное поведение и этические нормы будут иметь тенденцию к снижению и ухудшению повсюду.

Более того, конституционно обеспеченное «разделение властей» не имеет значения в этом отношении. Две или даже три ошибки не защищают право лучше. Напротив, они приводят к распространению, накоплению, усилению и усугублению ошибок. Законодатели не могут навязывать свою волю незадачливым подданным без сотрудничества президента как главы исполнительной власти, а президент в свою очередь использует свое положение и имеющиеся у него ресурсы для влияния на законодателей и законодательство. И хотя Верховный суд может не соглашаться с конкретными актами Конгресса или президента, судьи Верховного суда назначаются президентом и утверждаются Сенатом и остаются зависимыми от них в отношении финансирования. Будучи неотъемлемой частью института управления, они не заинтересованы в ограничении, а заинтересованы в расширении власти правительства и, следовательно, своей собственной власти.

IV

После более чем двух веков «конституционно ограниченного правительства» результаты стали ясными и неопровержимыми. В начале американского «эксперимента» налоговое бремя, наложенное на американцев, было легким, и практически ничтожным. Деньги состояли из фиксированного количества золота и серебра. Определение частной собственности было четким и, казалось бы, неизменным, а право на самооборону считалось священным. Постоянной армии не существовало, и, как отмечается в «Прощальном послании» Вашингтона, у общества было твердое стремление к свободной торговле и неинтервенционистской внешней политике. Спустя двести лет положение резко изменилось. Теперь правительство США из года в год экспроприирует более 40 процентов доходов частных производителей, поэтому даже экономическое бремя, налагаемое на рабов и крепостных, кажется умеренным по сравнению с этим. Золото и серебро были заменены государственными бумажными деньгами, а американцев постоянно обворовывают из-за денежной инфляции. Понятие частной собственности, когда-то казавшееся ясным и постоянным, стало неясным, гибким и изменчивым. Фактически, каждая деталь частной жизни, собственности, торговли и договора регулируется и все более высокими горами бумажных законов, а с ростом законодательства возникает все больше правовой неопределенности и моральных неточностей, а беззаконие заменяет закон и порядок. Наконец, что не менее важно, приверженность свободной торговле и невмешательству уступила место политике протекционизма, милитаризма и империализма. Фактически, почти с самого начала правительство США занималось неослабевающим агрессивным экспансионизмом и, начиная с испано-американской войны и продолжая после Первой мировой войны и Второй мировой войны до настоящего времени, США запутались в сотнях иностранных конфликтов и поднялись до уровня самой выдающейся в мире воинственной и империалистической державы. Кроме того, в то время как американские граждане становятся все более беззащитными и обнищавшими, а иностранцы во всем мире все больше подвергаются угрозам и издевательствам со стороны военной мощи США, американские президенты, члены Конгресса и судьи Верховного суда становятся все более высокомерными, морально испорченными и опасными.

Что можно поделать с таким положением вещей? Во-первых, американская конституция должна быть признана ошибкой. Как отмечалось в Декларации независимости, правительство должно защищать жизнь, собственность и стремление к счастью. Тем не менее предоставляя правительству полномочия облагать налогами и издавать законы без согласия народа, Конституция не может достичь этой цели и вместо этого является инструментом для вторжения и уничтожения прав на жизнь, свободу и стремления к счастью. Абсурдно полагать, что агентство, которое может облагать налогом без согласия, может быть защитником собственности. Точно так же абсурдно полагать, что агентство с законодательными полномочиями может сохранять закон и порядок. Скорее, следует признать, что Конституция сама по себе является неконституционной, то есть несовместимой с самой доктриной естественных прав человека, которая вдохновляла американскую революцию. Действительно, никто в здравом уме не согласился бы на договор, который позволяет предполагаемому защитнику определять в одностороннем порядке, без согласия, безвозвратно и без возможности выхода то, сколько платить за защиту; и никто в здравом уме не согласится на безотзывный договор, который предоставит предполагаемому защитнику право окончательного принятия решений в отношении своей личности и имущества, то есть одностороннего принятия закона.

Во-вторых, необходимо предложить позитивную и вдохновляющую альтернативу существующей системе.

Хоть и важно сохранить память о прошлом Америки как страны первооткрывателей, реализовавших эффективную анархо- капиталистическую систему, основанную на самообороне и народных ополчениях, мы не можем вернуться к феодальному прошлому или времени американской революции. И все же ситуация не безнадежна. Несмотря на неуклонный рост этатизма в течение последних двух столетий, экономическое развитие продолжалось, и наш жизненный уровень достиг впечатляющих новых высот. В этих условиях появился совершенно новый вариант защиты: обеспечение законности и порядка со стороны свободно конкурирующих между собой страховых агентств.

Несмотря на препятствия со стороны государства, даже сейчас страховые агентства защищают владельцев частной собственности застраховывая их от множества стихийных и социальных бедствий, от наводнений и ураганов, до краж и мошенничества. Таким образом, казалось бы, что обеспечение безопасности и защиты является самой целью страхования. Более того, люди не обращались бы просто к кому-либо за такой важной услугой, как защита. Скорее, как заметил де Молинари,

прежде чем заключить сделку с производителем безопасности, … он проверит, действительно ли производитель достаточно силен, чтобы защитить его … и таков ли его характер, что им не придется беспокоиться о подстрекательстве к агрессии с его стороны.

В этом отношении страховые агентства также, кажется, отвечают всем требованиям. Они «большие» и владеют физическими и человеческими ресурсами, необходимыми для выполнения задачи борьбы с реальными или потенциальными опасностями реального мира. Действительно, страховщики действуют в национальном или даже международном масштабе, и они владеют значительным количеством имущества, рассредоточенного по широким территориям за пределами границ отдельных государств, и, таким образом, имеют явную заинтересованность в эффективной защите. Кроме того, все страховые компании связаны сложной сетью договорных соглашений о взаимной помощи и арбитраже, а также системой международных перестраховочных агентств, представляя объединенную экономическую силу, которая превосходит большинство, если не все современные правительства, и они приобрели эту позицию благодаря их репутации эффективного, надежного и честного бизнеса.

Хотя этого может быть достаточно для создания страховых агентств в качестве возможной альтернативы роли, выполняемой в настоящее время государствами в качестве поставщиков правопорядка, требуется более подробное изучение, чтобы продемонстрировать принципиальное превосходство такой альтернативы. Для этого необходимо признать, что страховые агентства не могут ни облагать налогами, ни издавать законы; то есть отношения между страховщиком и застрахованным лицом являются согласованными. Оба свободны сотрудничать или не сотрудничать, и этот факт имеет важные последствия. В связи с этим страховые агентства категорически отличаются от государств.

Преимущества использования страховых агентств для обеспечения безопасности и защиты заключаются в следующем. Во- первых, конкуренция между страховщиками за плату клиентов вызовет тенденцию к постоянному падению цены защиты (стоимости страховки), что сделает защиту более доступной. Напротив, монопольный защитник, который может облагать налогом охраняемых, будет взимать более высокую плату за свои услуги.

Во-вторых, страховщики должны возмещать средства своим клиентам в случае фактического ущерба; следовательно, они должны работать эффективно. Что касается, в частности, социальных катастроф (преступлений), это означает, что страховщик должен быть прежде всего заинтересован в эффективном предотвращении их, поскольку, если он не сможет предотвратить преступление, ему придется выплатить компенсацию. Кроме того, если преступное деяние невозможно предотвратить, страховщик по-прежнему захочет вернуть украденное, задержать правонарушителя и привлечь его к ответственности, поскольку так страховщик может снизить свои издержки и принудить преступника оплатить ущерб и стоимость возмещения. В отличие от этого, поскольку государства-монополисты не возмещают ущерб жертвам и поскольку они могут прибегать к налогообложению в качестве источника финансирования, у них практически нет стимулов для предотвращения преступлений или для поимки преступников. Если им удается задержать преступника, они, как правило, вынуждают жертву платить за тюремное заключение, тем самым только оскорбляют ее.

В-третьих, и это самое главное, поскольку отношения между страховщиками и их клиентами являются добровольными, страховщики должны принимать частную собственность в качестве конечного «данного», а права на частную собственность как неизменный закон. То есть, чтобы привлечь или удержать платящих клиентов, страховщики должны будут предложить контракты с указанными описаниями имущества, размерами выплат, правилами процедур, доказательств, компенсации, возмещения ущерба и наказания, а также внутри- и межведомственного разрешения конфликтов и арбитражных процедур. Более того, из устойчивого сотрудничества между различными страховщиками в межведомственном арбитражном процессе возникнет тенденция к унификации права – по-настоящему универсального или «международного» права. Таким образом, каждый в силу своей страховки будет вовлечен в глобальные конкурентные усилия по минимизации конфликтов и агрессии; каждый отдельный конфликт и ущерб, независимо от того, где и кем или против кого он произошел, попадет под юрисдикцию ровно одного или нескольких конкретных страховых агентств и их договорно согласованных арбитражных процедур, создавая тем самым «совершенную» правовую определенность. В отличие от этого, поскольку государства-монополисты, финансируемые за счет налогов, не предлагают потребителям защиты никакого контракта на обслуживание. Вместо этого они действуют в договорном вакууме, который позволяет им придумывать и изменять правила игры по мере их продвижения. Что наиболее примечательно, в то время как страховщики должны подчиняться независимым сторонним арбитрам и арбитражным процессам, чтобы привлечь добровольно оплачивающих клиентов, государства, поскольку они тоже допускают арбитраж, назначают эту задачу другому финансируемому государством и зависящему от него судье.

Дальнейшие последствия этого фундаментального контраста между страховщиками как договорными институтами против государств как неконтрактных поставщиков безопасности заслуживают особого внимания.

Поскольку они не подчиняются никому и не связаны контрактами, государства, как правило, запрещают владение оружием своими «клиентами», что повышает их собственную безопасность за счет того, что их предполагаемые клиенты становятся беззащитными. Напротив, ни один добровольный покупатель страховой защиты не согласился бы на договор, который требовал бы от него отказаться от своего права на самооборону и быть безоружным или иным образом беззащитным. Наоборот, страховые агентства будут поощрять владение оружием и другими защитными средствами среди своих клиентов путем выборочного снижения цен, потому что, чем лучше будет частная защита их клиентов, тем ниже будут их расходы на защиту и компенсации.

Более того, поскольку они не действуют в условиях договора и не зависимы от добровольных платежей, государства произвольно определяют и пересматривают то, что является, а что не является наказуемой «агрессией», и что требует или не требует компенсации. Например, введя пропорциональный или прогрессивный подоходный налог и перераспределив доходы между богатыми и бедными, государства фактически определяют богатых как агрессоров, а бедных как их жертв. (Иначе, если богатые не были бы агрессорами, а бедные не были бы их жертвами, то как можно было оправдать экспроприацию чего-то от первого лица и передачу этого второму?) Или, приняв позитивно- дискриминационные законы, государства фактически определяют белых и мужчин как агрессоров и черных и женщин как их жертв. Для страховых агентств такое деловое поведение было бы невозможным по двум фундаментальным причинам.

Во-первых, каждая страховка включает в себя объединение определенных рисков в классы рисков. Это означает, что некоторым застрахованным будет выплачено больше компенсаций, чем они заплатили взносов, а другим – меньше. Однако, это имеет решающее значение, никто не знает заранее, кто будет «победителем», а кто «проигравшим». Победители и проигравшие, а также любое перераспределение доходов будут распределены случайным образом. В противном случае, если бы можно было систематически прогнозировать победителей и проигравших, проигравшие не захотели бы объединять свой риск с победителями, а только с другими проигравшими, потому что это снизило бы их страховые выплаты.

Во-вторых, невозможно застраховать себя от любого возможного риска. Скорее, можно застраховать себя только от «несчастных случаев», т.е. рисков, над исходом которых застрахованный не имеет никакого контроля. Так, например, можно застраховать себя от риска гибели или пожара, но невозможно застраховать себя от риска самоубийства или поджога собственного дома. Точно так же невозможно застраховать себя против риска провала бизнеса, безработицы, бедности, нежелания вставать по утрам с постели, нелюбви к своим соседям, собратьям или начальству, потому что в каждом из этих случаев каждый имеет либо полный, либо частичный контроль над рассматриваемым событием. То есть человек может влиять на вероятность риска. По своей природе предотвращение таких рисков относится к сфере индивидуальной ответственности, и любое учреждение, принявшее на себя страхование такого типа рисков, немедленно обанкротится. Что наиболее важно для обсуждаемого предмета, это то, что отдельные действия и чувства (в отличие от несчастных случаев) не поддаются страховке, подразумевает, что также невозможно застраховаться от риска ущерба, который является результатом предшествующей агрессии или провокации. Скорее, каждый страховщик должен ограничивать действия своих клиентов, чтобы исключить любую агрессию и провокации с их стороны. То есть любое страхование от социальных бедствий, таких как преступление, должно зависеть от того, что застрахованный подчиняется указанным нормам неагрессивного цивилизованного поведения.

Соответственно, в то время как государства будучи монопольными защитниками могут участвовать в политике перераспределения, приносящей пользу одной группе людей за счет другой, и в то время как в качестве агентств, поддерживаемых налогами, они могут даже страховать провокаторов и агрессоров, добровольно финансируемые страховщики не могут делать ничего подобного. Конкуренция между страховщиками исключает любую форму перераспределения доходов и богатства между различными группами застрахованных, поскольку компания, занимающаяся такой практикой, потеряла бы клиентов в пользу других компаний. Скорее, каждый клиент будет платить исключительно за собственные риски, соответствующие рискам определенной категории людей. И при этом добровольно финансируемые страховщики не смогут «защитить» человека от последствий его собственных ошибочных, глупых рисков, рискованного, агрессивного поведения или настроения. Конкуренция между страховщиками вместо этого будет систематически поощрять индивидуальную ответственность, и любой известный провокатор и агрессор будет исключен из списка клиентов как большой страховой риск и будет признан экономически изолированным, слабым и уязвимым изгоем.

Наконец, что касается внешних отношений, поскольку государства могут переносить стоимость своих собственных действий на несчастных налогоплательщиков, они постоянно склонны становиться агрессорами и разжигателями войны. Соответственно, они стремятся финансировать и разрабатывать оружие массового уничтожения. В отличие от этого, страховщикам будет запрещено участвовать в любой форме внешней агрессии, поскольку любая агрессия является дорогостоящей и требует более высоких страховых взносов, что подразумевает потерю клиентов в пользу неагрессивных конкурентов. Страховщики будут заниматься исключительно оборонительным насилием, и вместо приобретения оружия массового уничтожения они будут склонны вкладывать средства в разработку оружия защиты и целенаправленного возмездия.

V

Несмотря на то, что нам все это ясно, как мы сможем добиться такой фундаментальной конституционной реформы? Страховые агентства в настоящее время ограничены бесчисленными правилами, которые не позволяют им делать то, что они могли бы. Как они могут быть освобождены от этих правил?

По сути, ответ на этот вопрос тот же, что был дан американскими революционерами более двухсот лет назад: путем создания свободных территорий и путем отделения.

Фактически сегодня в демократических условиях этот ответ даже более правдив, чем во времена королей. Ибо тогда, в монархических условиях, сторонники антиэтатистской либерально-либертарианской социальной революции имели возможность ее провести. Либертарианцы в прежние времена часто верили в возможность просто обратить короля к своим взглядам, инициировав тем самым «революцию сверху». Для этого не требовалась массовая поддержка, хватало только понимания просвещенного принца. Как бы реалистично это ни было тогда, сегодня эта стратегия социальной революции невозможна. В наши дни политические лидеры отбираются в соответствии с их демагогическими талантами и проверенными репутациями привычных аморалистов, как было объяснено выше; следовательно, вероятность перехода их в либерально- либертарианские взгляды должна рассматриваться меньше, чем возможность преобразования царя, который просто унаследовал положение. Более того, государственная монополия защиты в настоящее время считается общественной, а не частной собственностью, и государственное управление больше не привязано к конкретному лицу, а к конкретным функциям, выполняемым анонимными управляющими. Следовательно, стратегия изменения взглядов одного или нескольких человек больше не может работать. Неважно, если кто-то преобразует нескольких высокопоставленных правительственных чиновников, например, президента и некоторых ведущих сенаторов или судей, потому что в рамках правил демократического правительства ни один человек не может отказаться от монополии правительства на защиту. Короли имели эту власть, а президенты – нет. Президент может уйти в отставку со своего поста только после того, как кто-то другой его возглавит. Он не может распустить монополию государственной защиты, потому что в соответствии с правилами демократии «общество», а не выборные представители, считается «владельцем» правительства.

Таким образом, вместо реформирования сверху вниз, в текущих условиях, стратегия должна быть революцией снизу вверх. Поначалу может показать, что этот вывод делает задачу либерально-либертрианской социальной революции невозможной. Разве это не означает что нужно убедить большинство населения голосовать за отмену демократии и прекращение всех налогов и законодательства? И разве это не чистая фантазия, учитывая, что массы всегда скучные и ленивые, а тем более, что демократия, как объяснялось выше, способствует моральному и интеллектуальному вырождению? Как можно ожидать, что большинство все более деградирующих людей, привыкших к «праву» голосовать, когда- либо добровольно откажутся от возможности грабежа чужой собственности? Говоря таким образом, нужно признать, что перспектива социальной революции действительно должна рассматриваться как практически нулевая. Скорее, только во втором взгляде, рассматривании отделения как неотъемлемой части любой стратегии снизу вверх, задача либерально-либертарианской революции не представляется невозможной, даже если она все еще остается сложной. 

Как отделение вписывается в стратегию социальной революции снизу вверх? Что еще более важно, как сепаратистское движение может избежать судьбы Южной Конфедерации, которая была раздавлена тираническим и опасно вооруженным центральным правительством?

В ответе на эти вопросы прежде всего необходимо помнить, что ни первоначальная американская революция, ни Конституция не были результатом воли большинства населения. Треть американских колонистов были на самом деле лояльны к Английскому правительству, а треть была занята повседневными делами, и им было все равно. Не более трети колонистов были на самом деле приверженцами революции и поддерживали ее. А что касается Конституции, то подавляющее большинство американской общественности было против ее принятия, и ее ратификация представляла собой скорее государственный переворот крошечным меньшинством, чем общую волю. Все революции, хорошие или плохие, начинаются меньшинствами; и сепаратистский путь к социальной революции, в которую обязательно включен отрыв меньшего числа людей от большего, требует явного осознания этого важного факта.

Во-вторых, необходимо признать, что окончательная власть каждого правительства, будь то короли или смотрители, зависит исключительно от общественного мнения, а не от физической силы. Агенты правительства никогда не превышают небольшую долю всего населения, находящегося под их контролем. Это подразумевает, что ни одно правительство не сможет навязать свою волю всему населению, если оно не найдет широкую поддержку и добровольное сотрудничество с неправительственной общественностью. Это также подразумевает, что любое правительство может быть свергнуто простым изменением общественного мнения, то есть отказом от согласия и сотрудничества общественности. И хотя, несомненно, верно, что после более чем двух веков демократии американская общественность стала настолько выродившейся, морально и интеллектуально, что любой такой вывод должен считаться невозможным в общенациональном масштабе, не кажется непреодолимо трудным завоевать мнение настроенного сепаратизмом большинства в достаточно небольших районах или регионах 53 страны. Фактически, учитывая энергичное меньшинство интеллектуальных элит, вдохновленное видением свободного общества, в котором закон и порядок обеспечивают конкурентные страховщики, и, более того, учитывая это в США, которые обязаны своим существованием сепаратистскому акту сецессии, все еще считается законным и в соответствии с «первоначальным» демократическим идеалом самоопределения (а не правления большинства) значительного числа людей, кажется, что нет ничего нереального в предположении, что такое сепаратистское большинство существует или может быть создано в сотнях мест по всей стране. Фактически, при довольно реалистичном предположении того, что центральное правительство США, а также социал-демократические государства Запада в целом обречены на экономическое банкротство (во многом подобно тому, как «народные демократии» стран Востока распались экономически около десяти лет назад), нынешние тенденции к политической дезинтеграции, вероятно, будут усиливаться в будущем. Соответственно, число потенциальных сепаратистских регионов будет продолжать расти.

Наконец, понимание широко распространенного и растущего сепаратистского потенциала также позволяет ответить на последний вопрос, касающийся опасностей подавления со стороны центрального правительства.

Хотя в этом отношении важно помнить о сепаратистском прошлом США, для успеха либерально-либертарианской революции еще важнее избежать ошибок второй неудачной попытки отделения. К счастью, проблема рабства, которая усложнила и затмила ситуацию в 1861 году, была решена. Однако, другой важный урок должен быть извлечен из сравнения неудавшегося второго американского эксперимента отделения с успешным первым.

Первому американскому отделению значительно способствовал тот факт, что в центре власти, в Британии, общественное мнение относительно сепаратистов едва ли было единым. Фактически, многие видные британские деятели, такие как Эдмунд Берк и Адам Смит, например, открыто сочувствовали сепаратистам. Помимо чисто идеологических причин, которые редко затрагивают больше, чем горстку философских умов, это отсутствие единой оппозиции американским сепаратистам в британском общественном мнении можно объяснить двумя дополнительными факторами. С одной стороны, существовало множество региональных и культурно-религиозных связей, а также личных и семейных связей между Великобританией и американскими колонистами. С другой стороны, американские события считались далекими от дома, а потенциальная потеря колоний экономически незначительной. В обоих случаях ситуация в 1861 году была совершенно иной. Безусловно, в центре политической власти, которая переместилась в северные штаты США, мнение о сепаратистской Южной Конфедерации не было едино, и у Конфедерации также были сторонники на Севере. Однако между американским Севером и Югом существовало меньше культурных и родственных связей, чем между Великобританией и американскими колонистами, а отделение Южной Конфедерации охватило примерно половину территории и треть всего населения США и, таким образом, принесло революцию к порогу северян и нанесло им большой экономический ущерб. Поэтому северной властной элите было сравнительно легче сформировать единый фронт «прогрессивной» культуры янки по сравнению с культурно отсталыми и «реакционными» дикси.

Таким образом, в свете этих соображений представляется стратегически целесообразным не предпринимать попыток повторить то, что в 1861 году столь болезненно провалилось для всего Юга, пытающегося покончить с тиранией Вашингтона. Образец сецессий должен быть взят из европейского средневековья, когда примерно с двенадцатого до семнадцатого века (с появлением современного центрального государства) Европа характеризовалась существованием сотен свободных и независимых городов, вкрапленных в преимущественно феодальную социальную структуру. Выбрав эту модель и стремясь создать множество территориально разъединенных свободных городов – аналогов Гонконга, Сингапура, Монако и Лихтенштейна, разбросанных по всему 55 континенту, две основных цели, недостижимых без этого, можно выполнить. Во-первых, помимо признания того факта, что либерально- либертарианский потенциал распределен крайне неравномерно по всей стране, такая стратегия выхода по частям делает отделение менее угрожающим в политическом, социальном и экономическом плане. Во- вторых, осуществляя эту стратегию одновременно во многих местах по всей стране, центральному государству становится чрезвычайно трудно создать единую оппозицию в общественном мнении сепаратистам, которая обеспечила бы уровень поддержки населения и добровольное сотрудничество, необходимое для успешного разгона.

Если мы добьемся успеха в этом начинании, мы сможем перейти к тому, чтобы вернуть всю государственную собственность в соответствующие частные руки и принять новую «конституцию», которая объявляет все налогообложение и законодательство впредь незаконным, и если мы наконец позволим страховым агентствам делать то, что им суждено делать, мы снова сможем по-настоящему гордиться и оправданно заявлять о том, что Америка является примером для остального мира.