I

Полдень жаркого осеннего дня. Беспощадно налит солнце. Овцы сбились в кучи и, пофыркивая, отгоняют мух.

Возле овечьего стада стоит Зо́риг, мальчик лет десяти. Одет он в полинявший тэрлик из синей далембы с узеньким желтым пояском, завязанным спереди узлом. Вытирая рукавом пот с лица, он смотрит вдаль, любуясь красотой своей родной Гоби.

Широко вокруг раскинулась степь. В воздухе стоит аромат душистых трав. Не умолкая трещит саранча. В лучах солнца червонным золотом сверкают стебли карликовой карганы, покрытые пухом. Кудрявятся зеленые кустики ежовника. В шелковисто-желтом песке шмыгают длиннохвостые ящерицы, потом они зарывают головы в песок и тяжело дышат, раздувая животы.

Вдали, на склоне сопки Цага́н-Толго́й, Зориг увидел табун верблюдов. Они стояли, повернув головы против ветра, и позы их напоминали мальчику одну из сказок, слышанную в детстве от матери.

«Какие они красивые, верблюды», — подумал он. На память пришла знакомая песенка:

От плывших по небу облаков на Зорига и его стадо упала тень. Подул ветерок. Стало чуть свежее. Почувствовав прохладу, овцы пошли быстрее. Отставал только козел с высокими саблевидными рогами и длинной пушистой шерстью. Козла звали Серый Бык. Зориг пас его еще козленком, баловал, кормил сеном, травой, сыром и сушеным творогом.

— Се-е-рый! — позвал Зориг.

Серый Бык остановился, повернул назад и, покачивая длинными рогами, подошел к мальчику.

Зориг нарвал дикого лука, протянул козлу. Тот потянулся губами к зеленым росткам. Зориг изловчился, вскочил ему на спину и ухватился за хвост. Козел взбрыкнул и рванулся с места. Зориг грохнулся на землю. Он сморщился от боли и сквозь слезы посмотрел на козла. Не обращая внимания на незадачливого наездника, козел свободно и легко побежал от него в степь.

— У, проклятый Серый! — сердито крикнул ему вслед Зориг.

Козел, не подозревая, что его ругают, обернулся, поглядел на мальчика и, мотая головой, остановился.

— Бедный козлик! — тут же пожалел его Зориг. — Я проклинаю тебя, а ты даже не обижаешься. Добрый ты, мой Серенький. — Зориг встал, вытер слезы. «Ребенок не плачет, когда падает сам», — вспомнил он поговорку, нарвал луку и протянул козлу в знак примирения. — Не сердись на меня, Серый! — говорил он, поглаживая по спине своего любимца. — Я погорячился. Скотовод не должен ругать скотину. Когда мне подарили тебя, то сказали, что ты сирота. Я всегда жалел тебя. А мама говорит, что ты приносишь нам счастье: с тех пор как мы обзавелись тобой, у нас появилось много серых коз.

Зориг задумчиво посмотрел вдаль. В долине, западнее сопки Цаган-Толгой, словно россыпи жемчужин, белели овцы. Это паслось стадо из соседнего аила. Вдруг мальчик заметил скачущего во весь опор всадника. Он узнал своего друга Тугэлдэ́ра. Подтолкнув козла вперед, Зориг торопливо надел тэрлик, который сбросил из-за жары, подпоясался и, вскочив на коня, поскакал навстречу другу.

— Здравствуй, Тугэлдэр! — крикнул он еще издали.

Натянув поводья, Тугэлдэр остановил коня:

— Здравствуй, Зориг. Наигрался с козлом?

Значит, Тугэлдэр видел, как козел сбросил его? Зориг обиженно замолчал. Потом спросил:

— Ты чего прискакал? Скоро обед, пора гнать овец к дому.

— Да вот приехал тебя повидать. Вчера один человек привез письмо. Там сказано, что я, ты и дочь старой Должи́н должны учиться в школе. Тетушка Должин очень обрадовалась. Она сказала, что сошьет своей дочери красивый дэл, чтобы та носила его в школе. А ты будешь учиться?

Зориг молчал. Опустив глаза, он барабанил пальцами по луке своего седла.

— Я-то хочу учиться, — сказал он наконец. — Боюсь только, отец не отпустит, скажет, дома работать некому. Вчера он тоже читал это письмо, а сегодня поехал в управление просить, чтобы меня не посылали.

— Выходит, твой отец не очень-то тебя любит. А ты поговори с матерью…

— Мама хочет, чтобы я учился, а отец — нет. Он и в прошлом году не пустил меня, — невесело усмехнулся Зориг.

— А кто тебя больше любит, отец или мать?

— Мать, конечно.

— Почему это?

— Да потому, что мать у меня родная.

— А отец?

— А отец не родной. Ты разве не знал?

— Нет… — растерялся Тугэлдэр. — Да ты как следует попроси! Пошлите в школу — и все! Тогда они сдадутся, — посоветовал Тугэлдэр.

— Я уже сто раз просил маму. А она говорит — проси отца. Знаешь что, Тугэлдэр, поговори-ка со своим отцом, пусть он им скажет. Может, они хоть его послушают.

— Идет! — обрадовался Тугэлдэр. — Слушай, Зориг, хорошо бы нам вместе поехать в школу.

— Еще бы!

— Ладно, — пообещал Тугэлдэр, — я скажу отцу.

Он повернул коня и поскакал к своему стаду.

— Кажется, собирается дождь, — начал Тугэлдэр, подъехав к отцу.

Отец Тугэлдэра, Санда́г, высокий черноусый мужчина лет пятидесяти, ехал на гнедом коне. Одет он был в коричневый тэрлик, на голове красовалась помятая старая шляпа. Посмотрев на небо, он кивнул.

— Похоже… А может, выпадет град — очень темная туча. Ты захватил дождевик?

— Нет. Мама сказала, если пойдет дождь, нужно сразу же скакать домой!

Они подъехали к шоссе. Сандаг спешился и, сев на траву, закурил свою трубку с белым халцедоновым мундштуком.

— Это дорога в школу? — спросил Тугэлдэр, поглядев на шоссе.

— Да. Скоро ты со мной поедешь туда, — улыбнулся Сандаг.

Тугэлдэр спрыгнул с коня и подсел к отцу.

— Папа! Зориг сирота?

Сандага удивил странный вопрос. Он выбил пепел из своей трубки о подошву сапога. Потом покосился на сына:

— А что?

— Да так, мне Зориг сам сказал, — стал оправдываться Тугэлдэр.

— Ну и что же?

— Дядя Шара́в говорит, что у них некому работать, и не пускает Зорига в школу. А Зоригу очень хочется учиться. Папа, вы… — Тугэлдэр вдруг смутился и замолчал.

Сандаг ждал продолжения, но не дождался. Он внимательно посмотрел на сына и подумал: «Тяжело сироте с отчимом. Особенно с таким, как Шарав, — упрямым и бессердечным».

Потом Сандаг перевел взгляд на Козью гору и, указав на нее сыну, сказал:

— На склонах Козьей горы хорошее пастбище для скота. Для нагула нет лучшего места. С завтрашнего дня выгоняй овец туда.

— Ладно, — кивнул Тугэлдэр. — А почему она называется Горой тысячи коз?

Сандаг еще раз набил трубку и рассказал сыну такую легенду.

На той горе испокон веков водится множество всяких зверей: лис, волков, леопардов, горных козлов. Богата она и драгоценными камнями и горячими ключами. На вершине горы никогда не бывает снега, хотя выпадает его очень много. Старики говорят, что там, где обитают черно-бурые лисицы, снег не держится. Так вот, в давние времена на этой горе в ущелье, в черной хижине, жили старик со старухой и их сын. Старик охотился, старуха собирала аргал, а сын пас коз.

Одна коза была особенно красивой и стройной, с рогами, как у оронго́. И приносила она по два козленка в год. Но однажды коза исчезла. Старики с сыном отправились на поиски. Старик пошел по склонам горы, сын — к вершине, а старуха — в степь. Старуха обшарила все овраги, но козы не нашла. Опечаленная, возвращалась она домой, как вдруг набрела на овраг, все дно которого светилось красным, зеленым и желтым блеском. Старуха спустилась в овраг — там было много разноцветных сверкающих камней. Она взяла один самоцвет — а это был самый настоящий алмаз — и принесла домой.

Старик исходил все склоны горы и тоже не нашел серой козы. Печальный возвращался он домой и вдруг на тропинке увидел самку горного барана. Старик выстрелил. Самка упала, но потом вдруг вскочила и стрелой унеслась в горы.

Изумленный старик подошел к тому месту, где упала подстреленная им самка. И там, между двумя скалами, он увидел что-то похожее на белую пену или на снег. Он коснулся этой пены пальцами, но тут же отдернул руку: пена была горячей!

Неужто животворная вода? Обрадовался старик и поспешил домой. Огонь в очаге уже погас, но на сундуке что-то сверкало, излучая свет невиданной красоты.

«Что это там у нас?» — спросил старик.

«Я не нашла козы и собралась было домой, — стала рассказывать старуха. — Гляжу — в овраге светятся огоньки — красные, зеленые, желтые. Спустилась вниз, а это камни. Ну, я и взяла один».

«А я набрел на животворный источник! — похвастался старик. — Его искал сам Будда, но не нашел!»

«Как же это ты мог найти животворный источник, раз его не нашел сам Будда?» — укоризненно посмотрела на старика старуха.

Старик рассказал, как было дело, и они вдвоем стали ждать сына. Шли часы, а его все не было. Так прошла длинная бессонная ночь.

Наконец под утро явился их сын. Он пригнал серую козу да в придачу еще и козла. С тех пор старики и их сын жили богато и счастливо. Они пили воду из чудесного источника, и век их был долог. У них было много драгоценных камней, и они никогда не знали нужды. Серая козочка принесла им тысячу коз.

И до сих пор стоит на вершине горы каменная ограда. Люди говорят, что здесь была хижина старого охотника. Между двух красных скал бьет горячий источник и называется он Источником старика. Рассказывают, что если в источник опустить сырое мясо, оно тут же сварится. Вот только добраться до чудесного источника очень трудно.

— Может, скоро ученые люди разыщут туда дорогу и узнают, что там на самом деле, — закончил свой рассказ Сандаг.

Тугэлдэр молчал. В мечтах он уже видел себя ученым. Вот он ищет в горах животворный источник, находит драгоценные камни…

— Эх, поскорее бы выучиться!..

На дороге показался всадник. Тугэлдэр приставил козырьком ладонь к глазам и сказал, вглядываясь в даль:

— Это дядя Шарав.

— Верно. Спрошу-ка я у него о наших верблюдах! — И Сандаг, натянув поводья, зацепил их за луку седла.

На гнедом иноходце подъехал Шарав. На нем был старый коричневый тэрлик, голова обвязана белым платком.

— Ну что хорошего? — спросил Шарав. Спешившись, он уселся рядом с Сандагом.

«Чего это Шарав так быстро скакал? Небось из сомо́на едет», — посмотрев на его взмыленного коня, подумал Тугэлдэр и стал прислушиваться к разговору.

— Ну, что нового, Сандаг? Ч-что х-хорошего? — невнятно пробормотал Шарав. Было видно, что он опять пьяный.

— Куда ты ездил?

— В сомон.

— Ну, и что там хорошего?

— В кооперативе разных товаров полно… Да вот… — начал Шарав, но, взглянув на Тугэлдэра, замолчал и сильнее задымил трубкой.

— А насчет сына как? Согласился? — спросил Сандаг.

Шарав отрицательно покачал головой.

— Я-то думал, директор школы — человек ученый, степенный. А он ветрогон какой-то. Ему плевать, что другому трудно. Я к нему и так и сяк — посочувствуйте, дескать, ведь в хозяйстве работать некому, не могу я мальчишку послать в школу. А ему хоть кол на голове теши, уперся — и все. Обязан, говорит, и точка. Ох и разругался же я с ним! Но все равно будет по-моему. Не отдам я мальчишку! Кто в хозяйстве за него будет работать, директор школы, что ли?

— Послушай, Шарав, — заговорил Сандаг, — так нельзя. Наши дети должны учиться. Сейчас времена другие. Не будем учить их — останутся такими же темными, как мы. Ну разве это дело? Я в этом году обязательно отправлю своего сына, отправь и ты Зорига. Ученье для человека — счастье. Как же можно отнимать его у наших детей.

«Значит, точно, — обрадовался Тугэлдэр. — Я еду в школу. Эх, если бы и Зорига отпустили! Неужели Шарав не послушает отца?»

Но Шарав, сердито сощурив глаза, раздраженно ответил:

— «Счастье, счастье»! В чем счастье-то? То ли дело в старое время. Выучится, бывало, человек, становится ламой. А потом и того выше. А сейчас что? Чему их научат? В бога не верить? Греховодничать?

Сандаг покосился на своего собеседника.

— Ты это спьяна, что ли? — сдерживая возмущение, сказал он. — Или и вправду: что у трезвого на уме — у пьяного на языке? Мы вот и в бога и в святость лам верили. А много они нам помогли? Много мы видели счастья?

Шарав смутился, но сдаваться не собирался.

— Это у тебя сын и хороший и умный, вот ты его и учи. А Зориг тупой, его учи не учи — все одно толку не будет.

— Нехорошо так говорить о своих детях, — укоризненно покачал головой Сандаг.

Шарав смутился еще больше. Выпучив для вящей убедительности глаза и глядя по очереди то на отца, то на сына, он принялся оправдываться:

— А что? Правду я говорю! Зориг — совсем глупый. Ну кто, скажи, во время пастьбы овец забирается в пещеру и спит? И все у него так. Если на него не кричать, толку не будет!

Потом, немного успокоившись, он набил трубку и обратился к Тугэлдэру:

— А ты хочешь учиться?

— Очень! — быстро сказал Тугэлдэр.

— Вот видишь! А Зориг не хочет. Он…

И тут Тугэлдэр не выдержал:

— Что вы! Зориг очень хочет учиться! Он только и говорит о том, чтобы нам вместе поехать в школу…

— Вот вести ты себя не умеешь, — хмуря брови, оборвал его Шарав. — Дети не должны вмешиваться, когда говорят старшие.

— Ладно, — улыбнулся сыну Сандаг. — Его ведь не переспоришь. Плетью обуха не перешибешь. Скажи, Шарав, ты по дороге не видел наших верблюдов?

Шарав отрицательно покачал головой, поднялся и, пошатываясь, подошел к своему коню.

Сандаг тоже встал и, вскочив на коня, сказал:

— Ну, я поеду. Гони, сынок, овец к дому. А ты, Шарав, побереги коня. Он у тебя весь в мыле. Смотри, загонишь!

Тугэлдэр поскакал к стаду. Он ехал через степь, напоенную ароматом трав, и с горечью думал о том, что вечером надо встретиться с Зоригом и все ему рассказать.

 

II

У коновязи нетерпеливо бил копытом красивый серый однолеток с подстриженной гривой. Он рвался к табуну — тот косяком уходил в степь. На нем было красное седло с чепраком из желтой сыромятной кожи.

Из юрты вышел Сандаг, он вытащил из-за пояса приготовленный аркан и направился к коновязи.

Следом за ним выбежал Тугэлдэр. Вскочив в седло, он хлестнул коня и поскакал к табуну.

— Потише! — крикнул ему вдогонку Сандаг, провожая сына ласковым взглядом.

Догнав табун, Тугэлдэр остановил его и вдруг увидел бегущего навстречу Зорига. Лицо у него было заплакано.

«Что это он? Может быть, упал с коня?» — встревожился Тугэлдэр.

— Что с тобой? — спросил он приятеля.

— Если бы у меня был отец… — начал Зориг и снова заплакал.

Оказывается, вернувшись домой, Шарав избил жену и Зорига.

— Твой отчим не любит тебя. Не хочет отпускать в школу, — нахмурился Тугэлдэр и рассказал о разговоре своего отца с Шаравом.

— Пусть говорит, что хочет, все равно поеду учиться, — всхлипывал Зориг.

— А как? — растерялся Тугэлдэр.

— Убегу — и все!

— Убегать не надо, лучше упроси мать.

— Она боится отчима, не посмеет его ослушаться. Другого выхода нет. Я убегу! — Зориг вытер слезы и, подоткнув тэрлик, потуже затянул пояс.

…Был лунный осенний вечер. Привязав телят к натянутой на колья веревке, Тугэлдэр вошел в юрту, освещенную мягким светом очага.

Мать помешивала кипятившееся в котле молоко. Она налила сыну большую кружку, и тот уселся на корточки рядом с огнем. Было светло, тепло и уютно, попахивало аргалом, и наработавшийся за день Тугэлдэр чувствовал, как по всему телу разливается приятная истома.

Вошел Сандаг. Он тоже сел у очага, пригладил волосы и, вытерев рукой потное лицо, с улыбкой спросил:

— Ну как, сын, видел обновку?

— Какую? Нет! — с загоревшимися от любопытства глазами ответил Тугэлдэр.

— Боюсь, что они будут ему великоваты, — сказала мать, доставая из сундука новенькие сапоги.

Тугэлдэр вскочил, мгновенно натянул сапоги.

— Да они мне как раз! — радостно воскликнул он.

— Смотри-ка, отец! В сапогах он совсем взрослый. И нарядный! В таких сапожках придется и учиться как следует. — Мать засмеялась и поцеловала сына в голову.

Вдруг кто-то свистнул, залилась звонким лаем собака.

Тугэлдэр выскочил во двор и увидел поджидавшего его Зорига. Они вошли в юрту.

Мальчики выпили молока, поели творога, а потом легли спать.

— Больше он не бил тебя? — шепотом спросил Тугэлдэр.

— Нет. Правда, он все время злился, но к нам приехал лама Моло́м, и отец больше меня не тронул. Но все равно я решил переночевать у вас, — ответил Зориг.

Все в юрте уснули, и только Зоригу не спалось… Неужели ему так и не разрешат учиться? Нет, он добьется своего, он окончит сомонную школу, а потом поедет учиться в город. Говорят, в городе школа большая и красивая. Вот будет здорово, если их с Тугэлдэром посадят за одну парту. А в летние каникулы он приедет в свое кочевье повидаться с матерью. Она его небось сразу и не узнает, ведь к тому времени он очень вырастет. Но как быть теперь?.. Придется уехать не сказав ничего даже матери. Она, конечно, обидится. И главное — как бы отчим опять не избил ее. А то, чего доброго, выгнать может. Ему никого не жаль… Ворочаясь с боку на бок, Зориг наконец заснул. Ему снилось, будто он с матерью летит в самолете по голубому, ясному небу. Вот они пронеслись над вершиной какой-то горы, и перед ними открылись широкие улицы с красивыми высокими домами и огромными дворцами.

«Что это, мама?» — спрашивает Зориг.

«Улан-Батор. Вон видишь то высокое здание — на шпиле его сверкает пятиконечная звезда? Это школа, там ты будешь учиться», — отвечает мать.

Зориг от радости хлопает в ладоши…

Проснувшись, Зориг не сразу понял, где он. Не было ни самолета, ни гула мотора, ни прекрасных улиц. В юрте тихо, слышно лишь похрапывание отца Тугэлдэра.

 

III

Солнце поднялось уже высоко, и его лучи, проникая через дымовое отверстие юрты, освещали верхнюю часть решетчатой стены. Молом только что — встал. Он не спеша накинул дэл, кое-как умылся, вытер свое морщинистое лицо, протер концом полотенца гноящиеся глаза. Теперь он сидел на стеганом матраце в северной части юрты.

У деревянной кровати, на которой лежали войлочные матрацы, обшитые по краям коричневой тканью, сидел Шарав в подбитом мехом желтом чесучовом дэле и пил чай.

— Налей учителю чаю! — крикнул он жене, раздувавшей огонь в очаге.

Норжма́ живо вскочила и подошла к гостю.

— Позвольте вашу чашку, учитель, — тихо обратилась она к ламе.

Шептавший молитвы Молом взял стоявшую возле него деревянную чашку и с важным видом подал ее Норжме.

Она налила чаю и, держа чашку обеими руками, поднесла ламе. Руки у нее дрожали.

— Не можешь даже как следует чаю подать человеку! Эх ты, трясучка!.. — криво усмехнулся Шарав и заискивающе обратился к ламе: — Вы сегодня собираетесь ехать, учитель?

Молом кивнул, продолжая прихлебывать чай и издавая звуки, очень напоминающие чавканье пьющего верблюда.

Выбивая трубку о каменный цоколь железной печки, Шарав покосился на Норжму.

— Где Зориг? Пусть приведет коня учителю!

Норжма молча вышла из юрты.

В ясном, голубом небе ярко светило осеннее желтое солнце. Было тепло и тихо. Норжма огляделась. Невдалеке пасся скот, но Зорига на пастбище не было. «Где он может быть? И как найти коня этого ламы?.. Опять Шарав изобьет сына… Бедный мальчик. Ему так хочется учиться… Что бы такое придумать? Как же все-таки отправить его в школу?» Норжма вздохнула и, поставив на плечо поломанную корзинку, нехотя побрела в степь.

Шарав остался наедине со своим гостем. Поставив перед ламой чашку с чаем, Шарав вернулся к прерванному разговору.

— Мальчишка хочет поступить в школу, не поддается никаким уговорам. Я ездил вчера в сомон и просил директора школы освободить его от ученья. Но тот и слушать не хочет. Что бы вы посоветовали? — Наморщив лоб, прищурив свои хитрые, налитые кровью глаза, Шарав выжидающе смотрел на ламу.

Молом достал расписную табакерку, набил ноздри табаком и, чихнув несколько раз подряд, сказал:

— Непутевый мальчишка ваш Зориг, и отец его был мерзавец. Смотри, Шарав, он может тебе навредить…

Лама вдруг замолчал, подозрительно осмотрелся и спросил шепотом:

— Твоя Норжма не подслушивает где-нибудь около юрты?

Шарав встал, приоткрыв дверь, огляделся по сторонам.

— Она ушла за аргалом, — успокоил он ламу и подсел поближе к гостю.

— Помнишь тот год, когда мы разрушили и забросали камнями новый колодец у подножия сопки Цаган-Толгой? — протерев глаза, заговорил лама. — В ту ночь ты ведь, кажется, был с нами?

Шарав кивнул.

— Так вот. Люди говорили, что Ульзийт заподозрил тогда нас двоих. Наше счастье, что по воле хозяина ада этого безбожника отправили в преисподнюю. А то бы несдобровать нам с тобой. А Зориг — его семя. Выучить его, так он станет опаснее своего папаши.

Лама почесал лысеющую голову и сощурил свои крысиные глазки.

— Так что же делать, учитель? — снова спросил Шарав, наливая Молому чаю.

— Приблизься, я дам тебе один совет, — понизив голос, сказал Молом.

— Слушаю, учитель, слушаю, — зашептал Шарав, вставая. Трубка, лежавшая у него на коленях, с грохотом упала на пол, Шарав вздрогнул.

Пугливо озираясь, словно он находился в дремучем лесу, Шарав подошел к Молому и склонился над ним.

 

IV

«Где же ночевал мой бедный сын? — думала Норжма. — Был бы жив отец, мальчик не знал бы никакой беды. Ульзийт так любил его!» На глаза женщины навернулись слезы. Она задумчиво посмотрела вдаль — туда, где чуть виднелась сопка Цаган-Толгой. Ей припомнился день, когда Зоригу исполнилось три года, и они праздновали день его рождения.

Отец посадил сына на колени и стал петь ему свою любимую песню «Серый ястреб». И вдруг Зориг тоже запел тоненьким слабым голоском, подражая отцу. «Ульзийт был хороший. У него была открытая душа, его все любили и почитали…» Из глаз Норжмы бежали слезы, она всхлипывала и утирала их рукавом.

Вдруг Норжма услышала конский топот и детские крики. Со стороны южной долины скакали на конях два мальчугана. В одном из них она узнала Зорига. Он ловко сидел на неоседланном скакуне, и полы его дэла развевались на ветру.

— Зориг, Зориг! — крикнула Норжма.

Зориг и Тугэлдэр, подъехав одновременно, спрыгнули с коней.

— Что вы так носитесь? Не ровен час, свалитесь! Надо поосторожнее, детки, — пожурила их Норжма, а потом спросила: — Вы не видели по дороге коня Молома?

— Нет, — улыбнулся в ответ Зориг. Как он становился похож на своего покойного отца, когда улыбался! — А зачем он вам?

— Конь сивой масти? — вступил в разговор Тугэлдэр.

— Да, да. Ты его видел, сынок? Где он? — обрадовалась Норжма.

— Он пасется в долине, к югу от нашей юрты, — ответил Тугэлдэр.

Норжма хотела сказать еще что-то, но Зориг опередил ее:

— Мама! Как отец? Отправит он меня в школу или нет?

— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула Норжма.

Привязав к коновязи лошадь Молома, Зориг вошел в юрту. Там, в глубине ее, скрестив ноги, сидел Молом. Моргая слезящимися глазами, он перебирал желтые четки.

Сидевший у кровати Шарав неожиданно спокойно, почти ласково обратился к Зоригу:

— Ну как, нашел коня учителя?

Зориг, привыкший слышать от отчима лишь грубые окрики и брань, удивился. В эту минуту ему даже показалось, что отчим вдруг подобрел. «Он, наверное, не будет меня бить», — подумал мальчик и поспешно ответил:

— Конь здесь, я привел его.

— А где он был, далеко?

— Нет, недалеко.

— Ну хорошо. Садись, сынок, попей чаю с молоком, — приветливо предложил Шарав.

Зориг просиял от радости: ни разу еще не слышал он от отчима таких ласковых слов. Взяв со столика чашку с молочными пенками, он подлил туда кипятку и стал с удовольствием пить. Норжма тоже была обрадована внезапной перемене в поведении мужа. «Что это с ним сегодня?» — подумала она, глядя на Шарава. Ни ей, ни Зоригу не могло, конечно, прийти в голову, что за всем этим кроется коварный замысел, подсказанный Шараву ламой. Недаром говорится: «Змея пестра снаружи, а человек изнутри».

Молом стал собираться в путь. Шарав пошел проводить гостя.

— Так-то, Шарав. Будь поласковее с этим паршивцем. Делай вид, что любишь его. Отправь в школу! А потом действуй так, как я тебе сказал. Тогда и комар носа не подточит. Понял? — наставлял лама.

— Понял, учитель. Сделаю все, как вы велели. Вы так хорошо мне посоветовали! — рассыпался в любезностях Шарав, помогая Молому сесть на коня. — Счастливого пути, учитель!

Нагнувшись к Шараву, Молом прошептал:

— Только будь осторожен. Делай все с умом.

Шарав с готовностью закивал и долго еще стоял на одном месте, провожая взглядом удалявшегося Молома.

 

V

— Коня оседлал, сынок? — спросила Норжма, глядя с любовью на вбежавшего в юрту сына.

— Оседлал, мама! А куда вы положили мою тетрадь?

— Вот она. — Норжма открыла старый некрашеный сундучок, стоявший в ногах у кровати, и достала замусоленную, смятую тетрадку. — Бедный мой сын, как же ты будешь учиться? Ни тетрадей у тебя нет, ни карандаша.

— Ничего, мама, не беспокойтесь! Говорят, в школе выдают и тетради и карандаши.

— Волосы-то у тебя как отросли, — продолжала Норжма, гладя сына по голове. — Надо бы перед школой постричься. Был бы жив отец, ты бы таким не ходил, да и все было бы иначе, — вздохнула Норжма и смахнула рукой слезу. — Ну ничего, сынок! Говорят, войлок растягивается — мальчик вырастает в мужчину. Постарайся хорошо учиться — человеком станешь. Трудно нам с тобой сейчас, да, может, все переменится.

Услышав шаги, Норжма умолкла. Приподняв войлочный полог, в юрту вошел Шарав. Он прошел на северную половину, сел на пол, скрестив ноги, и обратился к Зоригу:

— Ну как? Не передумал насчет школы? Хочешь ехать — поезжай. Боюсь только, как бы ты сам потом не пожалел. Остался бы лучше дома, ходил бы за скотом. Уж тут всегда был бы сыт, одет и обут. Но раз уж тебе так хочется, поезжай. То, что хочется человеку, всегда ему кажется лучшим. Делай как знаешь, — с трудом скрывая свое недовольство, закончил Шарав.

— Ты не смотри, что я немного строг, — помолчав немного, продолжал он. — На самом-то деле я тебя люблю. И скучать по тебе буду. А ты будешь скучать по дому?

Не зная, что ответить, Зориг молчал.

— Ты не думай, что учиться легко, — наставлял его Шарав. — Это, брат, дело несладкое. Там тебе придется и померзнуть и поголодать — не то что дома. И от мальчишек не раз поплачешь. Знаешь, какие драчуны бывают? Да и от учителей не одну затрещину получишь. Есть такие учителя!

Возле юрты залаяла собака, послышался конский топот.

Это приехали Сандаг с Тугэлдэром. Спешившись, они привязали лошадей к коновязи и вошли в юрту.

На Тугэлдэре был новенький голубой чесучовый тэрлик, подпоясанный зеленым шелковым поясом.

— Здравствуй, Шарав! — приветствовал хозяина Сандаг. — А ведь приятно отправлять детей в школу, правда? Я очень рад, что и ты решил послать сына учиться.

— Я думал его хозяином сделать, но ему хочется учиться, — пожал плечами Шарав. — Ну, я и сказал: «Решай сам. Хочешь в школу — езжай!»

— И правильно сделал, — взглянув на мальчиков, улыбнулся Сандаг. — Как же иначе! Детей надо учить. Самим не суждено было учиться, так пусть хоть дети станут учеными людьми.

— Пусть, пусть. Я разве против? Всякому своя судьба, — усмехнулся Шарав, покосившись на пасынка. Он заморгал глазами и стал вытирать пот с лица.

— Ну, а теперь — в путь, не то, как говорится, пока болтаешь, стадо уйдет далеко, — вставая, сказал Сандаг.

Все вышли из юрты. На Зориге был старенький тэрлик из синей далембы. Голова была повязана рваным платком.

— Ну, сынок, учись хорошенько, не скучай, — сказала Норжма и, поцеловав Зорига в левую щеку, добавила: — А когда приедешь, поцелую в правую.

Сердце Зорига забилось сильнее.

Сандаг, Тугэлдэр и Зориг повернули коней на большак, ведущий к сопке Цаган-Толгой. Каждый год по этой дороге отправлялось в школу много детей. По старому обычаю, родители в эти дни окропляли дорогу молоком. Норжма тоже вынесла кружку молока и со словами: «Да будет светлым путь моего сына» — плеснула молоко вслед удалявшимся всадникам.

 

VI

Широко раскинулась необъятная степь. Воздух напоен пьянящим запахом душистых трав. В далекой долине сквозь легкое марево, поблескивая на солнце, сверкают перламутром белые здания. Стегнув коня, Зориг, словно жаворонок, вырвавшийся из клетки и взмывающий в небесную синь, пронесся мимо Сандага. Казалось, ему не терпится быстрее всех добраться до школы, попасть туда раньше всех. Лицо его раскраснелось, волосы выбились из-под платка, а полы халата, точно крылья птицы, трепетали на ветру.

— Потише, Зориг. Там впереди ямы! — громко окликнул его Сандаг. — Теперь уже близко, успеешь!

Натянув поводья, Зориг придержал коня. Сандаг и Тугэлдэр поравнялись с ним.

— Дядя Сандаг! Школа там? — Зориг указал на белеющие дома.

— Там, — ответил Сандаг. — Это наш сомонный центр. Десять лет назад здесь почти ничего не было, а сейчас вон сколько домов понастроили. С каждым годом их становится все больше, и дома-то все какие красивые!

Ласково поглядывая на мальчиков, Сандаг рассказал им, как выглядит здание школы и общежитие.

— Мы будем жить в одной комнате, — сказал Тугэлдэр, дернув за рукав Зорига.

— Конечно. Вы должны дружить и помогать друг другу, как братья, — заметил Сандаг.

— Смотри, Зориг! Вон над зданием красный флаг. Это школа. Давай поскачем быстрей!

Они ударили коней плетьми и помчались вперед. Лошади понеслись, будто две стрелы, одновременно пущенные из луков. Не вытерпел и старый Сандаг. Хлестнув коня, он понесся вслед за ребятами.

 

VII

Перед зданием школы стояло много коней. Сандаг и мальчики тоже привязали своих коней и направились к большой белой юрте.

— Отряхнитесь, поправьте пояса и дэлы. Сейчас мы зайдем в учительскую, — предупредил их Сандаг.

Ребята наглухо застегнули дэлы, потуже затянули пояса. Над дверью школы висело красное полотнище: «Уважаемые родители и дорогие ученики! Поздравляем вас с новым учебным годом! Добро пожаловать!»

— Это учительская? — шепотом спросил Тугэлдэр.

— Да, — ответил Сандаг. — Прежде чем войти сюда, всегда сначала спросите разрешения. — И он постучал в дверь.

— Можно! — ответил кто-то басом.

Они вошли. Навстречу им из-за стола, покрытого красным сукном, поднялся мужчина средних лет.

— Здравствуйте, милости прошу! — приветствовал он Сандага. — Садитесь. Как добрались?

— Спасибо, хорошо, — ответил Сандаг, усаживаясь на стул и вытаскивая из-за голенища трубку. Он угостил учителя табаком, и оба закурили.

Зориг и Тугэлдэр с интересом рассматривали картины и фотографии, висевшие на стенах.

Картины были очень красивые, таких они еще никогда не видели.

— Вы привели двух мальчиков? — спросил учитель.

— Да! Один из них мой сын, а другой — сын нашего соседа Шарава.

«А я ведь не сын Шарава», — подумал Зориг. Ему вдруг стало не по себе.

— А где сейчас директор школы? — спросил Сандаг.

— Он у себя в кабинете. Скоро директор соберет родителей и покажет им школу. Вы хотите с ним повидаться?

Сандаг кивнул.

Раздался звук горна, и на площади, перед зданием школы, стали строиться школьники. Легкий ветерок развевал их красные галстуки.

— Уважаемый Сандаг, если вы хотите поговорить с директором школы, пройдите к нему, а мальчики пойдут со мной, — сказал учитель Жигми́д.

Сандаг направился к белому зданию школы, окна которой ярко сверкали на солнце, а учитель подвел Зорига и Тугэлдэра к шеренге ребят и поставил их в самом конце. Школьники были в чистых дэлах, хороших, крепких сапогах, одинаковых фуражках и с сумками за плечами. Взглянув на свой поношенный дэл и стоптанные сапоги, Зориг смутился. Ему вдруг вспомнилась мать, которая, провожая его, стояла у двери юрты, брызгала вслед молоком и шептала молитву. «О чем она молилась?» — подумал Зориг и вздохнул.

— Это одна из комнат, в которой будут заниматься первоклассники. В этом году в первые классы записалось свыше семидесяти детей, — сказал директор школы.

«Может быть, и Тугэлдэр будет учиться в этой комнате, — подумал Сандаг. — Какая она большая, светлая, да и все другие не хуже. И учителя как будто добрые. Только учись!»

— Это новые парты? — спросил он, поглаживая рукой парту, которая блестела как лакированная.

— Да, — мельком взглянул на него директор и продолжал, обращаясь ко всем родителям: — В этом году мы приобрели сорок новых парт, отремонтировали десять классных комнат, заготовили много дров и продуктов для учеников. Все готово, и завтра можно начать занятия.

Чувствовалось, что директор не хвастает, говорил он спокойно, по-деловому. В своем серовато-зеленом дэле, подпоясанном голубым шелковым поясом, в светлой фетровой шляпе с черной шелковой лентой, он выглядел нарядным и подтянутым. Звали директора Самбу́.

«Хорошо, если б и Тугэлдэр вырос таким», — думал Сандаг, одобрительно поглядывая на него.

— Эти красивые цветы на окнах, наверно, не из наших мест? — спросил какой-то старик, тронув за плечо Сандага. — Что-то я у нас таких не видел.

— Конечно, у нас их нет. Это же комнатные цветы.

— Как они хорошо пахнут!

— Ну вот, я уже рассказал вам, как мы подготовились к новому учебному году, — продолжал между тем директор. — Теперь я хотел бы вас послушать. Какие вы заметили у нас недостатки? Что считаете нужным еще сделать? Мы будем рады, если вы выскажете свои пожелания и поможете нам своими советами.

— Что ж тут говорить! Везде порядок, все хорошо подготовлено. Лучше и быть не может. Мы ведь живем в степи, разве нам доводилось видеть что-нибудь подобное? Да и какие из нас советчики? Ведь верно, товарищи? — Сандаг вытер вспотевший от волнения лоб и оглядел присутствующих.

— Верно, верно. Тут худого слова не скажешь, — поддержал его сидевший рядом старик Дамди́н.

— Не думаю, товарищ Сандаг, что мы смогли все предусмотреть и что у нас нет недостатков, — снова заговорил директор. — А советчики вы как раз такие, какие нам и нужны. У вас есть знание жизни и опыт. С вашей помощью мои ноги стали доставать до стремени, а руки — до уздечки. Благодаря вам я и мои товарищи смогли получить образование. На меня возложили сейчас серьезные обязанности — управлять школой и воспитывать детей. Но у меня еще мало опыта. Я не смогу справиться с порученным мне делом без вашей помощи и ваших советов. Вот почему еще раз прошу сказать мне обо всех замеченных недостатках и высказать свои пожелания.

Сандаг был смущен: наверное, он сказал что-то не так. Он молча достал трубку.

— Нельзя курить в классе, здесь занимаются дети, — заметила женщина, сидевшая сбоку.

Сандаг совсем растерялся и принялся вертеть в руках трубку, не зная, куда деть ее. Замешательство Сандага вызвало дружный смех собравшихся.

— Директор очень хорошо, правильно сказал, — заговорила потом пожилая женщина. — Неполадки есть. В прошлом году в самые морозы в школе кончились дрова, дети мерзли. Школа тогда покупала топливо у спекулянтов по очень дорогой цене. В этом году надо бы заранее заготовить побольше дров.

— Это верно, — поддержала ее старушка в меховой шапке. — Дети не только мерзли, но для них иногда невкусно готовили.

Самбу закивал головой:

— Вы совершенно правы. В прошлом году действительно такие случаи были. Мы постараемся, чтобы это не повторилось. Любое ваше замечание — школе на пользу. Мы надеемся, что родители всегда будут помогать нам советами. Спасибо вам! — Он улыбнулся.

Новички, лишь вчера переступившие порог школы, еще не успели перезнакомиться друг с другом и со старыми учениками. Они держались в стороне и с интересом наблюдали за школьниками, которые, возвратившись после каникул, приветствовали друг друга веселыми криками.

Зориг и Тугэлдэр держались за руки.

Зориг с грустью поглядывал на свою единственную тетрадь и огрызок карандаша. Неужели и у него будут когда-нибудь такие же книги и тетради, как у других?

Прозвучал горн, и дети построились вокруг трибуны. На трибуну поднялся директор школы.

— Дорогие ребята! — сказал он. — Сегодня у нас счастливый день. Вы с радостью и волнением ждете начала занятий. Вместе с вами радуются и волнуются ваши родители и мы, учителя…

Зориг был на седьмом небе. Но вдруг он вспомнил, как всего несколько дней назад отчим бил его кнутом по спине и стегал арканом по голым ногам за то, что он хотел учиться. От этого воспоминания у мальчика по телу забегали мурашки.

 

VIII

Каким красивым и светлым показался Зоригу класс! Как здесь пахло цветами! Зориг стоял посреди класса, счастливо улыбаясь. Подошел учитель.

— Сними платок и оставь его на вешалке и всегда так делай, когда будешь приходить в класс, хорошо? — ласково сказал он мальчику.

Зориг снял платок и, выбежав из класса, повесил его на вешалку. Когда он вернулся, ребята уже сидели за партами.

— Садись! — сказал учитель, указывая на самую последнюю парту.

Зориг уселся и стал внимательно слушать, следя за каждым движением учителя. «Сразу видно, что добрый», — думал он.

— Ну, дети, давайте побеседуем. Наш класс — первый класс «А». Учить вас буду я. Зовут меня Долгорсурэ́н. Когда я был маленький, такой, как вы, я тоже учился в школе, а в прошлом году окончил Улан-Баторский учительский институт. Вы тоже сможете учиться в институтах, стать врачами, ветеринарами, учителями, инженерами, артистами, писателями. Некоторые из вас станут учеными. Каждый может стать тем, кем он хочет. Это ведь очень хорошо, правда?

— А я хочу быть шофером! Это так здорово! — прервал учителя сосед Зорига по парте, невысокий толстощекий мальчик. Вскочив с места, он задвигал перед собой руками, словно крутя баранку, и стал громко выкрикивать: — Би-бип, би-бип, би-бип!

Некоторые ребята засмеялись, другие с удивлением уставились на мальчика.

— Жанчи́в, сядь на место! Нельзя прерывать учителя.

Все разом умолкли. Смущенный Жанчив сел, но тут же толкнул Тугэлдэра, сидевшего на соседней парте:

— А ты хочешь быть шофером?

— Нет, я буду врачом.

— Ветеринаром?

— Да…

— Тише, дети!

Ребята замолчали.

— Сейчас я познакомлю вас с распорядком дня. Подъем — в семь часов утра. Потом вы будете умываться и завтракать. Уроки начинаются в девять часов.

Рассказывая, учитель передвигал стрелку на картонных часах, прикрепленных к доске. Ребятам это очень понравилось.

Долгорсурэн стал знакомиться с учениками. Подошла очередь Зорига.

— Как тебя звать?

— Зориг.

— Сколько тебе лет?

— Десять.

— Как зовут твоего отца?

Несколько мгновений Зориг молча стоял с опущенными глазами, потом, запинаясь, сказал:

— У меня нет отца.

Сочувственно покачав головой, учитель ни о чем больше не стал его спрашивать.

Тогда поднялся Тугэлдэр, сидевший справа от Зорига:

— Учитель! Отец Зорига умер. Его отчима зовут Шарав. Он бьет Зорига.

— Понятно. Садись, — кивнул учитель.

Потом он попросил ребят рассказать о том, что они делали дома, и еще о каком-нибудь интересном событии в их жизни.

Тугэлдэр рассказал, как он объезжал молодых лошадей. Зориг — как однажды, когда пас овец, началась пурга и ему пришлось провести целую ночь в степи. Ребята с интересом слушали.

 

IX

Уже несколько дней шел снег и дул порывистый, холодный ветер. Оконные рамы были оклеены бумагой, но кое-где она отстала, и ветер со свистом врывался в щели.

Зориг и Жанчив играли во дворе. Вдруг они увидели, что на подоконник сел жаворонок. Птичка искала укрытия от холода и жалобно щебетала.

— Зориг! Давай стрелять в нее! — предложил Жанчив.

— А из чего? — спросил Зориг.

— Из рогатки.

— А она у тебя есть?

— Есть.

Жанчив вытащил из-за пазухи рогатку. Зориг посмотрел на нее, и ему очень захотелось пострелять.

Ребята стали подкрадываться к птичке.

Зоригу было жаль жаворонка, но ему очень хотелось посмотреть, как действует оружие Жанчива, и он не стал отговаривать своего приятеля. Дернув Жанчива за руку, он спросил:

— А окно не разобьется?

— Тише! — прошептал вместо ответа Жанчив.

Прищурившись, Жанчив натянул рогатку, прицелился.

«Все равно как батыр, преследующий медведя», — подумал Зориг.

Щелкнула тугая резина — и жаворонок упал на землю. Жанчив и Зориг подбежали к подбитой птице. Распластав крылья, жаворонок вздрагивал всем тельцем.

— А ты, оказывается, меткий стрелок, — похвалил приятеля Зориг.

— Это что! Я без промаха попадаю в голову суслика, — хвастливо сказал Жанчив.

Зориг с завистью посмотрел на рогатку Жанчива и спросил:

— У тебя есть еще рогатка?

— Есть, да получше этой.

— Подари мне.

— А ты что мне дашь за это?

— Ты хочешь продать, что ли? — удивился Зориг.

— А как же, — не смущаясь, ответил Жанчив.

— А что ты за нее хочешь?

— Давай карандаш, только целый.

— Целого у меня нет. Половинку хочешь? — предложил Зориг, доставая из-за пазухи огрызок карандаша.

— Нет, за половинку я не отдам! — Жанчив забрал у Зорига рогатку, которую тот уже держал в руках. — Только смотри о рогатке ни слова, а то отберет учитель.

Зориг кивнул. Но все-таки ему очень хотелось иметь рогатку. Он нашел Тугэлдэра и, дружески обняв его, попросил:

— Тугэлдэр, дай мне карандаш. Я хочу обменять его на одну интересную штуку.

— На какую? — с интересом спросил Тугэлдэр.

— Очень интересную. Я потом тебе покажу. Пожалуйста, дай мне карандаш!

Тугэлдэр вынул из-за пазухи карандаш и отдал его Зоригу.

Зориг побежал искать Жанчива.

…За окном то и дело пролетали жаворонки. Некоторые прыгали по только что выпавшему снегу и, казалось, с любопытством рассматривали его.

Зоригу не терпелось пострелять из рогатки, и он украдкой поглядывал в окно.

— Зориг! — раздался строгий голос учителя. — Покажи-ка свою домашнюю работу!

Зориг нехотя встал и принялся перелистывать тетрадь. Домашнюю работу он не сделал: весь вечер был занят своей рогаткой.

— Ну, что ж ты стоишь? Покажи домашнюю работу, — повторил учитель.

Зориг молчал.

Ребята с удивлением уставились на него. Зориг не знал, куда деваться от стыда.

 

X

— Где ты взял рогатку? — строго глядя на Зорига, спросил учитель Жигмид.

Зориг молчал, не поднимая глаз.

— Долго ты будешь молчать? Отвечай: кто тебе дал рогатку? Или ты сам ее смастерил?

— Мне дал ее Жанчив.

— Ты у него выпросил?

— Нет, не выпросил. Я ее выменял.

— Выменял? На что?

— На карандаш.

— Вот как! Ну, а теперь что ты думаешь делать?

— Не знаю, — ответил Зориг, шмыгая носом.

— Не знаешь? А окно кто разбил? А ты знаешь, что, разбив окно, ты нарушил школьную дисциплину и нанес ущерб государственному имуществу? — повысив голос, сказал учитель.

Подавленный, Зориг молчал.

— Что ж ты молчишь? Учти, это даром тебе не пройдет. За разбитое стекло заставим платить родителей, а тебя исключим из школы. Понял?

Из глаз Зорига полились слезы, он стал отчаянно всхлипывать. Что же теперь будет? Что он скажет матери? Когда она провожала его, глаза ее были полны слез. Она брызгала ему вслед молоко, молилась, хотела, чтобы он учился, стал образованным человеком. Бедная мама, ей и во сне не снилось, что ее сына могут исключить из школы. Неужели прав был отчим, когда говорил: «Боюсь, как бы ты сам потом не пожалел». Наверное, так оно и будет. Перед Зоригом встало злое лицо отчима, его морщинистый лоб, жидкие брови, узкие мутно-зеленые глазки. Он уже ощущал на себе враждебный взгляд отчима, каким тот всегда смотрел на него.

Шарав погладил Зорига по голове и ласково спросил:

— Ну, как дела, сынок? Как учишься? Ты плачешь? Что-нибудь случилось? Учитель наказал?

Глотая слезы, Зориг все рассказал отчиму и заплакал еще сильнее.

Шарав с трудом скрывал свою радость. Он и не думал, что предвидение ламы начнет так скоро сбываться. Да, лама Молом человек мудрый. Он правильно посоветовал: нужно внимательно следить за тем, что происходит в школе, умело использовать каждую возможность. Вот первый случай и подвернулся.

— Ну, разве я не говорил тебе? — сочувственно вздохнул Шарав. — Учиться в школе — дело нелегкое. Теперь ты понял? И надо ж было случиться такой беде! Платить за разбитое стекло? А денег где взять? Денег-то у нас нет. Значит, тебя исключат из школы. Что ж, ничего не поделаешь.

Зориг только всхлипывал и вытирал слезы рукавом старой овчинной шубки, из которой уже давно вырос.

— Да, невеселые у нас дела, — гладя мальчика по голове, говорил Шарав. — И мать что-то последнее время совсем расхворалась. Я сейчас как раз собираюсь к врачу, надо с ним посоветоваться. Так что же мы с тобой будем делать? Знаешь, есть такая пословица: «Лучше сломать кости, чем опозорить себя». Зачем ждать, чтобы тебя исключили, зачем позорить себя? Лучше самому уйти из школы. И дома будет спокойнее, поможешь матери, а про эту самую школу и про все свои огорчения скоро забудешь. Захочешь куда съездить — пожалуйста, всегда для тебя есть конь. Я тебе закажу новое седло и уздечку с серебряным набором. А хочешь, дам тебе своего серого иноходца? Езди, пожалуйста! Правда, лучше самому уйти из школы. А то выгонят тебя — как мы с твоей бедной матерью людям на глаза покажемся? А если вернешься сам, мы всякому скажем: виноват учитель, зачем он несправедливо ругал нашего сына? Мальчик не выдержал и вернулся домой. И правильно поступил. Молодец!.. Ты слушайся меня, сынок, — заключил Шарав и поцеловал Зорига в лоб своими потрескавшимися, шершавыми губами.

Напуганному, растерявшемуся Зоригу стало казаться, что отчим прав. А весть о болезни матери усилила его тревогу. Глазами, полными слез, он смотрел в сторону своего кочевья. Все вокруг было окутано снежной мглой, и Зоригу вдруг почудилось скорбное лицо матери, пристально смотревшее на него сквозь эту мглу.

 

XI

Когда Зориг вошел в общежитие, Тугэлдэр лежал, уткнувшись лицом в подушку, и плакал.

— Что с тобой? Побили ребята? — участливо спросил Зориг.

— Жанчив избил, — шмыгая носом, ответил Тугэлдэр.

— За что?

— За то, что я сказал учителю…

— О чем?

— О том, что Жанчив все время стреляет из рогатки, — ответил Тугэлдэр и, вытирая слезы, добавил: — Я очень соскучился по дому, а отец все не приезжает.

— А может, нам самим уйти домой? — шепотом предложил Зориг.

— Когда?

— Да хоть сегодня. Я тоже скучаю по маме. Говорят, она заболела.

— Куда же мы пойдем в такую темень! Страшно!

— А кого бояться? Пойдем той же дорогой, которой сюда приехали, — решительно сказал Зориг.

Не привыкший жить вдали от родителей, избалованный их вниманием, Тугэлдэр решил немедленно отправиться в путь. Правда, у него мелькнула мысль отпроситься у учителя. Но он тут же передумал. «Пойдем так», — решил мальчик.

Ночь была темная, на небе мерцали редкие звезды. Дул холодный порывистый ветер. Тугэлдэр сильно замерз. Опустив уши мерлушковой шапки, он догнал Зорига, шедшего впереди.

— Ты не замерз? Я весь продрог. Кажется, опять снег пойдет.

— Мне пока не холодно. Говорят, если идти быстро, то не замерзнешь. Ты шагай побыстрее, — сказал Зориг и, взяв Тугэлдэра за руку, потащил за собой.

Дорогу стало заметать снегом. Сбившись с пути, мальчики с трудом продвигались вперед, то и дело натыкаясь на камни и бугры. Вскоре они вошли в ущелье. Теперь уже не было видно ни одной звездочки — снег летел непрерывно.

— Куда же мы теперь пойдем? — испуганно спросил Тугэлдэр, озираясь по сторонам.

— Пойдем по ущелью.

— Разве мы тут проезжали, когда ехали в школу?

Озадаченный Зориг присел на корточки, внимательно посмотрел вокруг.

— Не знаю.

— Так куда же идти? — снова спросил дрожащий от холода Тугэлдэр.

— Будь что будет, пойдем дальше, — сказал Зориг и двинулся вперед.

Они долго шли по ущелью, спотыкались о камни, проваливались в расщелины.

Снег падал сплошной стеной, ветер усиливался. У мальчиков одеревенели ноги. Прячась от ветра, они уселись у самого подножия скалы, над которой завывала и свистела пурга.

— Мы замерзнем, — сказал Тугэлдэр, стуча зубами от холода.

Зориг взял его закоченевшие руки, подержал их в своих, пытаясь отогреть, потом сказал:

— Пойдем!

— Не могу, — еле слышно отозвался Тугэлдэр. — Лучше вернемся назад, в школу.

— Нет уж, — вздохнул Зориг. — Будь что будет. Надо добраться до дома.

Тугэлдэр ничего не ответил.

Обнявшись, ребята сели на корточки и стали ждать рассвета.

Взъерошенный, с широко раскрытыми глазами, учитель Жигмид вскакивает со стула, стучит кулаком по столу и кричит:

«Выгоним из школы! Выгоним! Понял?»

«Учитель, не выгоняйте меня!» — плачет, стоя перед ним на коленях, Зориг.

«Не выгоняйте его, учитель! Прошу вас! Это мой единственный сын. У него ведь и отца нет…» — умоляет мать Зорига, утирая слезы рукавом рваного дэла, и тоже падает к ногам учителя.

«Мама, встаньте, встаньте!» — хочет крикнуть Зориг и… вздрогнув, просыпается.

Нет ни учителя, ни матери. Нет и Тугэлдэра. Он один.

Зориг вскочил:

— Тугэлдэр! Тугэлдэр!

Крик замер в тишине. Над горизонтом занималась заря.

Зориг побежал ей навстречу.

…— Садись, Долгорсурэн! — Самбу указал учителю на мягкое кресло перед его столом.

Долгорсурэн сел в кресло и задумался: с чего же начать?

Самбу заметил его смущение, но тоже молчал.

Когда-то Долгорсурэн учился с Самбу в одной школе, дружил и был откровенен с ним, но сейчас он чувствовал какую-то скованность. Уж слишком неприятным было дело, по которому он пришел. Но Самбу — директор школы, а он — учитель и обязан дать объяснение, как говорят, по всей форме.

— Товарищ директор! Я пришел сообщить вам об одном чрезвычайном происшествии.

— Слушаю, — отозвался Самбу и внимательно посмотрел на Долгорсурэна.

— Вчера ночью убежали два ученика моего класса… — начал Долгорсурэн.

Но Самбу прервал его:

— Это мне известно. Меня интересует причина. Как классный руководитель ты должен знать, почему это произошло.

Долгорсурэн задумался. Всего несколько месяцев прошло с тех пор, как он окончил институт. Не было ни опыта, ни уверенности. Сейчас ему предстояло ответить на очень сложный и важный вопрос.

— По-моему, я знаю причину, — начал он. — У Зорига нет отца. С ним жестоко обращается отчим. Он мальчик нервный и неуравновешенный. Сам он ласковый, но легко ранимый. А у нас нашлись учителя, которые запугивали его. Говорят, что отчим Зорига, в прошлом монах, — человек хитрый. Говорят, он был против того, чтобы Зориг учился. Как раз тогда, когда Зориг разбил стекло, он был здесь. Не исключено, что именно отчим уговорил мальчика бежать из школы. Я думаю, так оно и было.

Слушая, директор чуть заметно кивал головой. Это воодушевляло Долгорсурэна.

— Воспитание детей, — уверенно продолжал он, — дело очень ответственное. Жигмид, видимо, забывает об этом и допускает серьезные ошибки.

— А в чем ошибка Жигмида, в чем он виноват? — спросил Самбу.

— Вместо того чтобы терпеливо объяснить Зоригу его проступок, Жигмид-гуай стал кричать на него, запугивать, угрожать исключением из школы. В этом я и усматриваю ошибку Жигмида. Разве это метод воспитания? Это непедагогично и может привести к тому, что дети станут ненавидеть школу.

— Ты говорил с ним?

— Да. Но он считает, что прав, и еще обиделся на меня.

— За что?

— Не знаю. Жигмид-гуай учительствует много лет. Казалось бы, он должен понять… Я думаю поставить этот вопрос на обсуждение в партийной организации, — закончил Долгорсурэн.

— Правильно, — поддержал его Самбу. — С этим нужно бороться. Боюсь только, что Жигмид не одинок. Многие еще прибегают к подобным методам воспитания.

Открылась дверь. В кабинет вошел Жигмид. Он подошел к столу директора и сердито спросил:

— Ну что вы мне теперь прикажете делать?

— Вы о чем? — удивился Самбу.

Жигмид искоса взглянул на Долгорсурэна.

— Я не позволю, чтобы каждый, кому не лень, ругал меня. Освободите меня от работы! Я поеду к себе домой, у меня есть небольшое стадо, как-нибудь проживу.

Долгорсурэн, пытаясь уладить дело, снова начал подробно объяснять, почему убежал Зориг.

Но Жигмид не сдавался.

— Я, что ли, вынудил мальчика бежать из школы? — раздраженно заметил он.

— Я этого не говорю.

— По-вашему, выходит, мальчишка прав, выходит, можно безнаказанно портить школьное имущество!

— И этого я не говорил. Я лишь говорил и повторяю, что основной принцип педагогики — не запугивание, а воспитание детей путем убеждения.

— Ну, я человек отсталый, я вашей педагогики не знаю, — обиженно развел руками Жигмид. — Но я и без нее учительствую вот уже более десяти лет. А теперь, выходит, разучился.

— Не надо спорить. И обижаться, по-моему, не стоит, — примирительно сказал Самбу. — По правде говоря, уважаемый Жигмид, я не могу согласиться с вами. Учитель, который не знает педагогики, не может воспитывать детей. Я полагаю, что вы сказали это в пылу раздражения. Этим же я объясняю и ваше требование уволить вас. Не могу же я допустить, что вы и нас хотите запугать?

Самбу помолчал, а потом продолжил:

— В истории с Зоригом нужно учитывать ряд обстоятельств. Он сирота. Его отчим — бывший монах, человек старых взглядов. Зориг только-только избавился от его жестоких преследований, и запугивать мальчика в такой момент — значит оттолкнуть его от школы.

Опустив глаза, Жигмид нервно достал из коробки папиросу и закурил.

— Не знаю, — после некоторого молчания заговорил он. — Раньше, бывало, припугнешь как следует такого озорника, и он быстро исправлялся.

— А вы не думаете, уважаемый Жигмид, — снова начал директор, — что помогли отчиму мальчика, который всячески противился поступлению Зорига в школу? Если мы будем слишком резки с детьми, этим могут воспользоваться наши недруги. Мы, педагоги, и об этом не должны забывать. Ведь верно?

— Верно, — отозвался Долгорсурэн.

— Я хотел проучить мальчишку и потому пригрозил исключением. По правде говоря, я не думал, что он сбежит из школы, — тихо сказал Жигмид.

— И напрасно, Жигмид-гуай, вы называете себя отсталым человеком. Если б это было так, вряд ли вы могли бы успешно выполнять свой долг. Вы работаете уже давно, у вас большой опыт. Вот и давайте помогать друг другу.

 

XII

Лежавший под овчинной шубой Тугэлдэр приподнял голову и попросил, задыхаясь:

— Воды! Воды!

Его мать, отогревавшая у огня закоченевшие руки, вскочила и подбежала к сыну.

— Нельзя тебе пить холодную воду, сынок. У тебя жар. Сейчас я приготовлю тебе кипяток с молоком. — Она провела рукой по его лбу.

— Дай мне воды! Воды! — закричал Тугэлдэр и оттолкнул руку матери.

— Сейчас будет готов кипяток, — повторила она и, подойдя к очагу, подбросила в огонь аргал.

Потом она вернулась к сыну, поцеловала его в лоб, покрытый холодной испариной, и присела у изголовья. «Что там у них случилось? Бежал из школы и чуть не замерз в степи! Что с ним произошло?» Она печально вздохнула.

Тугэлдэр лежал молча, потом вдруг заметался, сбросил с себя шубу. Он тяжело дышал.

— Мама, смотри! Это наш класс. Видишь? Все сидят за партами и занимаются. А вон у доски стоит и смеется Долгорсурэн. Это наш учитель. Ты его знаешь? Он очень добрый. Как хорошо в классе! Я тоже хочу заниматься…

Тугэлдэр стал подниматься, мать с трудом удержала его.

— Лежи спокойно, сынок! Сейчас отец приведет лекаря. Ты скоро поправишься и опять поедешь в школу, — сказала она, укрывая сына.

Кипевшая в котле вода с молоком побежала через край. Юрта наполнилась паром.

Тугэлдэр снова скинул одеяло и стал подниматься.

— Ой, мама! Смотри! Смотри! — быстро заговорил он. — Что это? Куда ж мне деваться? Не бей меня, мама! Не бей! Кто это? Кто это?..

— Сыночек, милый! — повторяла испуганная мать, целуя сына. — Это же я, твоя мама. Что тебе померещилось? Разве я могу тебя бить?!

Она прильнула щекой к его лбу. Мальчику стало легче, и он затих.

Потом он попросил чуть слышно:

— Дай воды, мама!

— Сейчас, сынок, сейчас, — заторопилась она, мешая молоко.

У входа в юрту залаяла собака.

— Это папа, сынок! — обрадовалась измученная женщина. — Он привел лекаря!

Бросив недружелюбный взгляд на Зорига, стоявшего у двери с опущенными глазами, Шарав крикнул:

— Что ты там копаешься? Почему не идешь за аргалом?

— Ему нельзя идти, у него жар, — вступилась Норжма, чинившая овчинный дэл сына. — Я сама схожу.

Шарав подскочил к Зоригу и хлестнул его ремнем по голове:

— Сам виноват, негодяй! Сам рвался в эту школу. Вот и получил по заслугам.

Зориг заплакал, и Норжма не выдержала. Она давно таила обиду на мужа. Не могла больше видеть, как обижают ее сына.

— Хватит тебе измываться над нами! — крикнула она. — Будь ты проклят! Больше ты нас не увидишь! — И, взяв Зорига за руку, она вышла из юрты.

Высоко подняв голову, Норжма решительно зашагала прочь.

— Куда мы идем, мама? — спросил Зориг.

— Я отведу тебя в школу, — ответила мать.

— А меня не выгонят?

— Я буду просить. К Шараву мы не вернемся. Без него и мне будет лучше, а ты сможешь спокойно учиться. Эх, сынок, если бы ты только знал! Зачем ты послушался Шарава? Душа у него черная, как сажа, а повадки волчьи…

Они шли по заснеженной степи, кругом не было ни троп, ни дорог. Холодный ветер неистово дул им в лицо, но они ничего не чувствовали, кроме радости избавления от мук.

— Мама! Посмотрите туда! Видите — скачут два всадника! — воскликнул вдруг Зориг.

— Кто бы это мог быть? — Норжма недоуменно подняла брови.

Всматриваясь в даль, Зориг сказал:

— Один из них похож на нашего учителя Долгорсурэна.

Мать и сын остановились. Всадники мчались к ним.

 

XIII

Поезд, направлявшийся в Москву, прибыл на станцию Сайн-Шанд. Через несколько минут он тронется дальше. Среди пассажиров, отправлявшихся в дальний путь, — Зориг и Тугэлдэр.

С того дня, как Зориг впервые переступил порог школы, прошло десять лет, сейчас он был уже взрослым юношей. Ему припомнилось прошлое, и он усмехнулся: «Да, не всегда я вел себя, как подобает мужчине. Однажды даже убежал из школы». Он взглянул на мать и улыбнулся. Мать начала волноваться задолго до отправления поезда. Ей все казалось, что поезд внезапно тронется и она не успеет проститься с сыном.

— Дай я тебя поцелую, — в который раз повторяла она.

— Что вы так спешите, мама? У нас еще есть время. — Зориг подставил щеку.

— А я все боюсь, как бы не пошел поезд, — сквозь слезы повторяла Норжма.

Какое счастье, что она ушла тогда от Шарава! Останься она с ним, сын ни за что не кончил бы школу и она не поступила бы на работу. А теперь все хорошо! Зориг едет в институт, а она работает при школе. Ах, какие все-таки подлецы эти Шарав и Молом! Недаром они переметнулись к врагам.

Раздался свисток. Зориг подошел к матери:

— Ну вот, теперь, мама, пора.

— Счастливого пути, сынок! Учись, набирайся знаний и поскорее возвращайся домой, — говорила Норжма, целуя сына.

— До свиданья, мама. Не скучайте. Я скоро вернусь. Постарайтесь, чтобы ребятам в школе жилось хорошо.

— Будь спокоен. Они мне все равно что родные дети. Пока я с ними, у них в общежитии всегда будет чисто, тепло и уютно.

— Ну, счастливого пути! Учись! Вернешься — поделишься с нами новыми знаниями, — сказал стоявший рядом Долгорсурэн. — А это письмо отдай Лене. Встретишься с ней в Москве, скажи, что все пионеры нашей школы шлют ей привет. Скажи, что ребята хорошо знают ее, хотя лично с ней не знакомы, всегда ждут ее писем и с удовольствием их читают. Ну, будь здоров!

— Спасибо, дорогой учитель! А ваше поручение выполню сразу же, как только приеду в Москву, — улыбнулся Зориг.

Учитель еще раз крепко пожал ему руку и поцеловал в лоб.

Зориг и Тугэлдэр сели в вагон.

Вокруг простирались необъятные степные просторы. Стада джейранов вихрем проносились перед поездом через железнодорожные пути. Зориг с волнением думал о том, что скоро он увидит Улан-Батор. А там — и Москву!

Перевалив через Хоолт, поезд подошел к Баян-Урхаю. «Улан-Батор, Улан-Батор!» — радостно переговаривались пассажиры. Вскочив с места, Зориг подбежал к окну и увидел светлые здания Улан-Батора, раскинувшегося в долине прозрачной Толы. В лучах восходящего солнца, словно хрусталь, сверкали окна высоких красивых зданий. На одном из них над стеклянным куполом развевалось красное знамя.

— Это университет? — спросил Зориг.

— Да, — ответил сосед Зорига по купе. — Ну-ка признавайтесь, кто из вас говорил, что будет учиться на зооветеринарном факультете?

— Вот он, — ответил Зориг, указывая на приятеля.

— Как будто получилось, — сказал вдруг Тугэлдэр. Он уже давно сидел у столика и что-то писал.

Вот что написал Тугэлдэр: