Они летели из Англии в Миннеаполис, чтобы посмотреть на загаженный сортир. До Энни это пикантное обстоятельство дошло, лишь когда она оказалась в стенах заведения, измаранных чуть ли не до потолка каракулями и карикатурами, частично посвященными почетной позиции именно этого приемника человеческих испражнений в истории музыкальной культуры. Сырой промозглостью, пронзительной вонючестью и общим санитарным состоянием туалет не слишком выделялся на фоне остальных подобного рода заведений великой страны. Американцы — мастера самовосхваления, но здесь умение создавать памятники из ничего им явно изменило.

— Камеру не забыла, Энни? — вдруг встрепенулся Дункан.

— Не забыла. Она тебе именно тут понадобится?

— Ну ты же знаешь…

— Что?

— Здесь, в этом… помещении…

— Ладно… Как эти хреновины называются?

— Эти? Писсуары.

— Ты в них нырять собираешься, что ли?

— Может, мне изобразить, что я мочусь?

— Как угодно.

И вот Дункан замер перед центральным из трех сантехприборов в позе достойной и убедительной, прикрыв соответствующее место ладошкой. Повернув голову к Энни, он улыбнулся ей через плечо:

— Ну как?

— Похоже, вспышка сдохла окончательно.

— Надо еще хоть снимок. Переться в такую даль впустую…

На этот раз Дункан влез в кабинку, оставив дверцу распахнутой. Непонятно почему, но кабинка оказалась неплохо освещенной, мужской портрет верхом на унитазе Энни вполне удовлетворил. Дункан покинул керамический пьедестал, и Энни успела заметить, что горшок не просто загажен, но забит доверху — нередкое явление в рок-клубах самых разных стран родной планеты.

— Идем-идем, — заторопилась Энни. — Тот мужик, чего доброго, сюда припрется. Он меня вообще пускать не хотел.

Действительно, парень за стойкой бара поглядывал на них довольно кисло, будто пытаясь угадать, собираются они перепихнуться или уколоться. Обиднее всего, что по презрительному выражению его физиономии Энни поняла: он считал их неспособными ни на то, ни на другое.

Дункан обернулся, бросил прощальный взгляд на грязный горшок и покачал головой:

— Если б сортиры вдруг заговорили…

К счастью для Энни, этот сортир оказался молчаливым. Иначе Дункан долго бы еще с ним беседовал.

Мало кто слышал о творчестве Такера Кроу, а тем более о самом темном периоде карьеры данного деятеля культуры. По этой причине стоит вернуться к истории о том, что приключилось, а также могло или не могло приключиться с ним в отхожем месте клуба «Питс». Кроу выступал в Миннеаполисе и заскочил в «Питс», чтобы оценить местную группу «Наполеон-соло», которую ему советовали послушать. (У некоторых почитателей Кроу, в том числе у Дункана, имелся в коллекции первый и единственный альбом этой группы, «„Наполеон-соло“ поют свои песни под гитару».) Так вот, в разгар вечера Такер зашел в туалет. Никто не в курсе, что там с ним стряслось, но, выйдя из сортира, он прямиком направился в отель, оттуда позвонил своему менеджеру и отменил все оставшиеся концерты гастрольного турне. На следующий день, прямо с утра, началось то, что сейчас считается концом его музыкальной карьеры. Произошло это в июне 86-го. С той поры он как в воду канул: ни слуху ни духу; ни концертов, ни записей, ни хохм про него, ни с ним интервью. Если для вас Такер Кроу имеет такое же значение, как для Дункана и сотен других фанатов по всему миру, то вы вправе ждать от этого сортира разъяснений и оправданий. А так как, к большому сожалению Дункана, унитазы лишены дара речи, то от их имени высказываются фанаты Кроу. Иные верят, что Кроу узрел там, в сортире, Господа или одного из ангелов Его, другие склоняются к потустороннему странствию в результате передозировки. Еще одна «школа мыслителей» уверена, что Кроу застукал там свою подружку трахающейся с бас-гитаристом его группы. Энни эту версию считала не выдерживающей критики. В самом деле, двадцатидвухлетняя творческая немота из-за сортирного совокупления какой-то девицы и басиста — это уж слишком. Впрочем, как знать. Может, Энни просто никогда не испытывала столь глубокого чувства?.. Ладно, не важно. Что бы там ни случилось, это происшествие в крохотном закутке захудалого провинциального рок-клуба опрокинуло жизнь Кроу.

Энни и Дункан достигли середины маршрута своего паломничества, посвященного Такеру Кроу. В Нью-Йорке они обошли все бары и клубы, так или иначе связанные с Кроу. Большинство из этих исторических локусов превратились за прошедшие годы в бутики или забегаловки фастфуда. Добрались до Бозмана (штат Монтана), побродили возле домика, в котором Кроу провел детство. К их восторгу, старуха соседка вспомнила, как в детские годы Кроу подрабатывал мытьем «бьюика» ее мужа. Домишко семьи Кроу теперь занимал шеф небольшой типографии. Он немало подивился молодым людям, проделавшим столь дальний путь, чтобы полюбоваться фасадом дома своего кумира, однако внутрь не пригласил. Из Монтаны вылетели в Мемфис, туда, где находилась древняя «Американ саунд стьюдио», прекратившая существование в 1990 году. На этой студии бухой в стельку и разнесчастный Такер записал «Джульетту», легендарный надрывный альбом, так поразивший Энни. А впереди их ждал Беркли (Калифорния), где по-прежнему проживала настоящая Джульетта, тогдашняя фотомодель и поп-звездочка местного масштаба по имени Джули Битти. К досаде Энни, им предстояло торчать перед домом в Беркли до тех пор, пока Дункану не надоест или пока хозяйка не вызовет полицию. Последнего удостоилась другая пара фанатов Кроу, их предшественников, с которыми Дункан познакомился в Интернете.

И все же Энни о поездке не жалела. Она уже летала в Штаты, бывала в Сан-Франциско и Нью-Йорке, но Такер Кроу привел их туда, куда в ином случае она никогда не попала бы, и это ей нравилось. Бозман, к примеру, оказался симпатичным городком, окруженным горными хребтами и вершинами с причудливыми названиями: Большой Пояс, Табачный Корень, Испанские Пики. Энни с Дунканом помаячили перед небольшим непримечательным домиком, побродили по городку, охладились ледяным чаем в «экологическом» кафе, поглядывая на Табачный Корень, а может быть, на один из Испанских Пиков, пытающихся протаранить холодное голубое небо. В общем, бывали у нее каникулы и похуже — хотя поначалу и обещали они много больше. Ей этот тур по Америке понравился своей непредсказуемостью. Конечно, мало радости все время слушать о Такере Кроу, говорить о Такере Кроу, пытаться понять его творческие и личные побуждения, вникнуть в его мотивы и стимулы. Но не больше радости от этих переливаний из пустого в порожнее и дома, так что пусть уж лучше ее тошнит от них в Монтане или в Теннесси, чем в Гулнессе, крохотном приморском городке на севере Англии, где они с Дунканом делили кров и ложе.

Из маршрута выпадал Тайрон (штат Пенсильвания), куда, как предполагалось, и перебрался Такер Кроу. Никакая религия не обходится без ересей. Нашлись отступники и среди поклонников Кроу. Они выдвинули гипотезу — с точки зрения Дункана, интересную, но совершенно беспочвенную, — что с начала 90-х Кроу живет в Новой Зеландии. Тайрон при составлении маршрута путешествия даже не упоминался, и Энни полагала, что понимает причину. Несколькими годами раньше один из фанатов прибыл в Тайрон, изучил диспозицию и обнаружил то, что посчитал фермой Такера Кроу. Вернулся он с фотоснимком разъяренного мужчины, целящегося в объектив из дробовика. Энни много раз видела тот снимок, ей весьма не приглянувшийся. Физиономию человека с ружьем искажала гримаса гнева и ужаса, как будто объектив камеры «Кэнон» грозил сокрушить основы его существования. Дункана, впрочем, вопрос нарушения права Кроу на неприкосновенность частной сферы не слишком волновал. Энни подозревала, что Дункан завидует славе этого фаната, Нила Ричи. Но на самом деле Дункана останавливало то, что контрабандно сфотографированный Такер Кроу наградил нарушителя спокойствия титулом «гребаный ублюдок». Такого бы он, Дункан, не перенес.

После посещения туалета клуба «Питс» они проконсультировались с консьержем и отправились закусить в тайский ресторанчик на Риверфронт, через пару кварталов. Здесь выяснилось, что Миннеаполис расположен на Миссисипи — кто бы об этом знал, кроме самих американцев да британских отличников по географии. Это обстоятельство обратило внимание Энни на еще одну, неожиданную для нее достопримечательность, хотя в не слишком романтичном Миннеаполисе скучная река разочаровывающе напоминала Темзу. Дункан, возбужденный посещением места, столько лет бередившего его воображение, никак не мог успокоиться:

— А ведь из этого сортира можно выкроить целый учебный курс!

— И в нем же преподавать? С горшка вместо кафедры? Не выйдет, санэпидстанция зарубит.

— Я же не об этом, Энни.

Иногда Энни хотелось, чтобы у Дункана проклюнулось чувство юмора. Или хотя бы чутье на преподносимый ему юмор. С тем, что от него самого шуток не дождешься, она уже давно смирилась.

— Я хотел сказать, что по этому сортиру в «Питс» можно сочинить курс лекций.

— Все равно не выйдет.

Дункан удостоил ее косым взглядом:

— Прикалываешься?

— Ничего подобного. Просто из похода в сортир двадцатилетней давности много не выжмешь.

— Можно добавить кучу всего другого.

— Другие визиты в исторические сортиры?

— Другие звездные моменты карьеры.

— У Элвиса хороший сортирный момент. Куда как звездный.

— Смерть не в счет. Она от тебя не зависит. В Интернете есть статья Джона Смизерса — он сопоставляет творческую смерть и физическую кончину. Очень, очень интересная работа, захватывающая вещь.

Энни согласно кивала головой в такт его словам, втайне надеясь, что по приезде домой не получит от Дункана распечатку упомянутой статьи.

— Клянусь, что после этой поездки не буду больше так зацикливаться на Такере, — завершил тираду Дункан.

— Да нет, ничего-ничего…

— Я давно уже так решил.

— Верю.

— Я окончательно от него избавлюсь.

— Лучше не надо.

— Это почему?

— Потому что тогда от тебя ничего не останется.

Последняя фраза прозвучала беззлобно. Энни провела бок о бок с Дунканом почти пятнадцать лет, и все это время Такер Кроу оставался «бесплатным приложением» к Дункану, чем-то вроде хромоты, горба или заикания. Главное, что это «приложение» не мешало Дункану вести нормальную жизнь. Да, конечно, он написал о Кроу книгу — которую пока что никто не опубликовал, — он читал лекции о жизни и творчестве Такера Кроу, участвовал в создании передачи для радио Би-би-си, он входил в оргкомитеты конференций… Однако вся эта деятельность казалась Энни чередой отдельных эпизодов, не слишком нарушающих нормальное течение жизни.

Но вот появился Интернет — и все изменилось. Дункан освоил новшество с небольшим опозданием, но, освоив, тут же создал сайт под названием «Эй, кто-нибудь меня слышит?». Так назывался трек с малоизвестного диска, записанного после сокрушительного провала первого альбома Кроу. Если раньше ближайший друг-фанат находился милях этак в 60–70, в Манчестере, и виделись они не чаще двух раз в год, то теперь ноутбук Дункана кишел сотнями подобных друзей со всех концов света, и болтовня между ними продолжалась иной раз круглосуточно без перерывов. Удивительно, но в темах для обсуждения недостатка не наблюдалось. Имелась на сайте и рубрика «Свежие новости», неимоверно забавлявшая Энни — ведь Такер в последние годы излишней активности не проявлял («Насколько нам известно», — каждый раз уточнял Дункан). Однако не проходило и дня без очередной «сногсшибательной» новости: вечер Кроу на какой-нибудь интернет-радиостанции, посвященная ему статья, новый альбом прежнего участника его группы, интервью с бывшим звукотехником… Основной массив информации составляли, однако, анализ текстов, обсуждение влияний Такера и на Такера, а также нескончаемые разглагольствования относительно причин молчания.

Нельзя сказать, что Дункан больше ни в чем не разбирался. Он был знатоком независимого американского кинематографа семидесятых и романов Натаниэла Уэста, а также разрабатывал прелестную новую теорию о телесериалах канала Эйч-би-оу и надеялся когда-нибудь организовать курс лекций по сериалу «Прослушка». Но все эти забавы казались легким флиртом в сравнении с главной любовью его жизни. Такер Кроу выполнял роль его «дражайшей половины». Случись Кроу умереть — физически, не творчески, — Дункан облачился бы в траур. Время от времени Дункан даже проявлял беспокойство по поводу загодя сочиненного им некролога Кроу: не следует ли предъявить его какому-нибудь киту периодики уже сейчас, не дожидаясь момента, когда в нем возникнет потребность.

Если Такер был супругом и повелителем Дункана, то Энни оставалась роль как бы любовницы. Это, однако, вряд ли соответствовало действительности, ибо термин «любовница» чересчур экзотичен и предусматривает уровень сексуальной активности, который не только ужаснул бы их обоих сегодня, но и на ранней стадии их связи оставался для них недосягаемым. Иногда Энни чувствовала себя не подругой-партнершей, а одноклассницей, заглянувшей в гости на каникулы, да так и застрявшей на два десятка лет. Оба они почти одновременно прибыли в этот приморский городок. Дункан добивал свою диссертацию, Энни приехала преподавать. Свели их общие знакомые, рассудившие, что эта парочка хотя бы сможет обсуждать прочитанные книги, музыку и фильмы, а иной раз и в Лондон смотаться на выставку или на концерт. Гулнесс — городишко не шибко продвинутый, ни тебе артхаус-кино, ни гей-клуба; тут даже книжной лавки не было, ближайшая находилась в Гулле. Познакомившись, оба ощутили облегчение. Они начали встречаться вечерами за стаканчиком-другим, по выходным проводили ночи в одной постели. Постепенно периодические встречи сменились ежедневными, а затем переросли в сожительство. Так они и застряли в «молодежном» статусе. Миновал студенческий возраст, но для них концерты, книги и фильмы по-прежнему перевешивали иные интересы, принятые в мире «взрослых».

Они не только не приходили к согласию не иметь детей, но даже и тему эту ни разу не затрагивали. Такие уж между ними сложились отношения. Себя в роли матери Энни еще могла представить, но Дункан в качестве отца — вот уж извините. А закреплять таким образом отношения претило обоим. Но сейчас Энни переживала то, что ей давным-давно пророчили: она страстно желала ребенка. Желание это постоянно подпитывала пестрая повседневность, ее печальные, радостные и нейтральные эпизоды — рождественские праздники, беременность приятельницы, раздутое чрево незнакомой тетки, встреченной на улице… Насколько Энни могла судить, ребенка она хотела по совершенно естественным причинам. Ей была необходима настоящая любовь, а не слабые ошметки чувства, которые ей иной раз удавалось наскрести в себе для Дункана; ей хотелось, чтобы ее обнимало существо, не вдающееся в рациональные основы объятий, не задающееся причинно-следственными вопросами. Кроме того, почему-то ей нужно было увериться, что она в состоянии родить, что в ней «кроется жизнь». Дункан как будто усыпил ее, и в этой спячке она лишилась естества.

Скорее всего, она притерпелась бы к этим метаниям духа, со временем они исчезли бы или, по крайней мере, перестали ее донимать, острая жажда превратилась бы в едва заметные тоскливые позывы. Но отнюдь не в эти каникулы. Можно было смело предположить, что менять загаженные пеленки своего ребенка ничуть не хуже, чем слоняться с фотоаппаратом по загаженным мужским туалетам. Свалившееся на нее свободное время начинало отдавать декадансом.

За завтраком в дрянноватом дешевом отеле в центре Сан-Франциско Энни просмотрела «Кроникл» и решила, что не желает тащиться в Беркли, чтобы глазеть на газон перед домом госпожи Джули Битти сквозь окружающую его живую изгородь. В зоне залива Сан-Франциско и без этого есть чем заняться. Смотаться в Хайт-Эшбери, купить книгу в «Сити-лайтс», посетить Алькатрас, прогуляться по мосту Золотые Ворота… В Музее современного искусства, в двух шагах от гостинички, как раз проходила выставка послевоенного искусства Западного побережья. Спасибо, конечно, Такеру, что выманил их в Калифорнию, но убивать утро, провоцируя Джули Битти и ее соседей… увольте.

— Шутишь, — недоверчиво покосился на нее Дункан.

Энни рассмеялась:

— Нет. Я и в самом деле могу выбрать занятия поинтересней.

— После того, как мы проделали весь этот путь? Что на тебя нашло? Неужели тебе не интересно? Вдруг она как раз выедет из гаража?

— Тем большей дурой я себя буду чувствовать. Она уставится на меня и подумает: «Ну, от этого-то придурка другого и ожидать нечего, явно чокнутый, — но чтобы еще и девица…»

— Ты опять надо мной прикалываешься.

— Ничего подобного, Дункан. Мы пробудем в Сан-Франциско сутки. Когда еще я вернусь сюда? И убить день, проторчав перед домом какой-то бывшей… Если ты едешь на день в Лондон, ты ведь не будешь дежурить у чьего-нибудь дома… скажем, в Госпел-Оук?

— Это зависит от того, чей дом находится в Госпел-Оук. И речь ведь идет не о доме «какой-то бывшей», сама прекрасно знаешь. Здесь происходили ключевые события, и я хочу стоять там, где стоял он.

Действительно, это был не просто какой-то дом. Кто ж этого не знает… во всяком случае, знают все, достойные знать. Джули Битти жила здесь со своим первым мужем, университетским преподавателем. На тусовке в доме Френсиса Форда Копполы она встретила Такера и сразу же ушла к нему, бросив мужа. Очень скоро, однако, она образумилась и вернулась к супругу восстанавливать разрушенный союз. Так, во всяком случае, рассказывали. Энни не понимала, каким образом и откуда Дункан и его компания выуживали мельчайшие детали былых передряг, однако всему верила. Считалось, что завершающая песня альбома, семиминутка «Ты и твой гламур» повествует о том вечере, когда Такер стоял перед домом своей возлюбленной и ее мужа, кидая в окно камни, пока не вышел хозяин дома. В песне Такер вопрошал: «Так где же ты была, профура,/ супруга Стивена Бальфура?» Ясное дело, мужа Джули звали вовсе не Стивен Бальфур, и выбор Такером такой фамилии стал темой живейших дискуссий на электронных форумах. Дункан выдвинул догадку, что муж Джули поименован по британскому премьер-министру, которого Ллойд-Джордж обвинил в превращении палаты лордов в «шавку мистера Бальфура». Следуя этому предположению, можно было прийти к выводу, что Джульетта — шавка своего мужа. Эту гипотезу такеровские фанаты приняли без особых возражений, она же упоминается и в Википедии, где в сносках указано и имя Дункана рядом с темой его исследования. Никто почему-то не отважился опуститься до кощунственного предположения, что фамилия мужа Джульетты выбрана лишь потому, что наилучшим образом рифмуется с «профурой».

Эта вещица, «Ты и твой гламур», запала в душу Энни. Ее тронула ярость автора, она оценила то, как Такер преобразовал эпизод автобиографии в социально значимый комментарий, как он язвил по поводу стирания личности женщины, подчинения ее суверенного «эго» самцу-самодуру. Вообще-то ее не слишком прельщало взрывное гитарное соло, но в этой композиции гитара завывала в унисон злости, выплескивающейся из текста. Нравилась ей и ирония ситуации, в которой Такер, гневно тыча обвиняющим перстом в Стивена Бальфура, сам преуспел в стирании личности Джульетты куда больше, чем ее муж. Хотела бы она оказаться на месте женщины, навсегда разбившей сердце этакого Такера. С одной стороны, она жалела Джули, которой приходилось иметь дело с психом, швыряющим воображаемые — а может, и реальные — булыжники в ее окна, булыжники, снова и снова летящие при каждом исполнении песни. Но с другой стороны, Энни завидовала этой женщине. Кому не хотелось бы заставить мужчину так страдать от страсти, настолько вывести его из себя, настолько вдохновить и воодушевить? Пусть ты сама не в состоянии сочинить такое, но быть источником, первопричиной… тоже приятно.

К дому Джули ее все же не тянуло. После завтрака Энни переехала через мост на такси и отправилась обратно в город пешком, наслаждаясь одиночеством и соленым морским ветром.

Едучи к дому Джули в одиночку, Дункан чувствовал себя не в своей тарелке. Энни всегда, куда бы они ни направлялись, заботилась о путях и средствах передвижения, она всегда помнила обратную дорогу. Дункан хотел посвятить все свои мысли живой Джули и Джульетте из песен. Он собирался по дороге прослушать альбом дважды: сначала в принятом порядке, а второй раз в первоначально задуманной Такером Кроу последовательности, о которой упомянул в своем интервью звукооператор. Но теперь пришлось переключить внимание на городскую транспортную сеть. Насколько он мог судить, ему следовало отправиться от Пауэлл-стрит поездом «красной» линии и доехать до Норт-Беркли. Звучит — проще некуда, но на платформе оказалось, что он не в состоянии отличить «красный» поезд от «некрасного». Спросить кого-нибудь — исключено. Сразу станет ясно, что он здесь чужак, а это совершенно недопустимо. В Риме или Париже — еще куда ни шло, даже в Лондоне еще туда-сюда, но здесь, где произошли события, значившие для него так много… Таким образом он и оказался в поезде «желтой» линии, на котором доехал до Рокриджа, прежде чем понял, что заблудился. Пришлось вернуться до Девятнадцатой — Окленд.

Что вдруг стряслось с Энни? Да, он всегда знал, что она предана Такеру Кроу в гораздо меньшей степени, чем он, но в последние годы она вроде бы начала наверстывать упущенное. Иной раз, возвращаясь домой, он заставал ее слушающей песню «Ты и твой гламур», хотя и не в «чернушной» подпольной версии, в завершение которой Такер разнес свою гитару в мелкие щепки. Надо признать, что звук этой записи несколько расплывался, а в конце вылезал какой-то пьяный тип с воплем «Рок-н-ролл!». Но по злости, страсти и страданию эта запись превосходила все возможное. Дункан попытался убедить себя, что решение Энни вполне оправданно и объяснимо, но обиды своей подавить не смог. А главное — он заблудился! Пускай и временно.

Прибытие в Норт-Беркли стало для Дункана событием настолько значительным, что он позволил себе справиться о дороге к Эдит-стрит. Ничего страшного, ведь даже местный может не ориентироваться в спальном захолустье. Правда, как только он открыл рот, женщина, к которой он обратился с вопросом, радостно выложила ему, что по окончании колледжа год стажировалась в Кенсингтоне (Западный Лондон).

Против ожидания Дункана, улицы сонного местечка оказались длиннющими, то и дело взбегали на холмы и ныряли в лощины. К цели он вышел взмокшим и усталым, во рту пересохло, а мочевой пузырь лопался, требуя внимания к пошлой физиологии. Вне всякого сомнения, соображай он лучше, задержался бы возле станции, чтобы попить и заскочить в туалет. Однако случалось ему терпеть и жажду, и потребность в посещении туалета. И уж конечно, никогда Дункану не приходила в голову мысль вломиться в чужое жилище.

Возле номера 1131 по Эдит-стрит на мостовой, привалившись спиной к проволочной изгороди, расположился молодой человек, почти подросток, поза которого как будто предупреждала Дункана о недопустимости дальнейшего продвижения. Осознав, что Дункан заявился полюбоваться именно этим домом, парень встал, тряхнул длинными засаленными космами, небрежным жестом смахнул излишек пыли с задницы и выставил в сторону пришельца подбородок, подернутый пуховым намеком на бороденку.

— Йо, — изрек он вполголоса.

Дункан хрипло откашлялся. Оформить ответное приветствие на том же уровне у него не хватило духу, однако, чтобы подчеркнуть неформальный уровень общения, он все же вместо чуть не сорвавшегося с языка «Привет!» выдавил «Хай!».

— Отъехали, — парень кивнул в сторону дома. — Должно быть, на Восточный берег. В Хэмптоне… или еще какую-то сраную дыру навроде того.

— А-а… Ну что же…

— Ты из их компашки?

— А? Нет-нет, я просто… Ну, в общем, я, знаешь, изучаю Кроу… Вот, оказался поблизости — дай, думаю…

— А ты, часом, не из Англии?

Дункан кивнул.

— Приперся из самой Англии, чтобы глянуть, куда Кроу булыганом метил? — Парень засмеялся, так что Дункан тоже выдавил из себя подобие смеха.

— Нет-нет. Ха-ха… Нет, я так… У меня дела в городе, ну я и… А ты?

— «Джульетта» — мой любимый альбом.

Дункан кивнул. Как ученый муж и лектор он мог бы отметить логическую непоследовательность ответа, но как фанат Такера Кроу вполне понимал собрата. Хотя в деталях — к примеру, это относилось к отдыху под забором — с ним и расходился. Дункан собирался «бросить взгляд», прикинуть траекторию полета камней, сделать один-два снимка и мирно покинуть мемориал своего кумира. Парень же, похоже, рассматривал это место как источник духовной энергии, способствующий достижению чуть ли не нирваны.

— Я тут уж раз в шестой или седьмой, — сообщил парень. — И каждый раз балдею по новой.

— Понимаю, — неискренне кивнул Дункан. То ли он уже «старик», то ли виновато английское воспитание, но «балдеть» или «тащиться» его вовсе не подмывало, да он к этому и не стремился. Дом как дом, приличный среднестатистический коттеджик, не какой-нибудь Тадж-Махал. К тому же мочевой пузырь уже подпирал макушку.

— Слушай, ты не знаешь… Как тебя зовут, кстати?

— Элиот.

— Меня Дункан.

— Хай, Дункан.

— Слушай, Элиот, где тут ближайший «Старбакс» или кафешка какая-нибудь? Мне срочно надо в туалет.

— Ха! — отозвался парень.

Дункан уставился на него. Что, интересно, означает этот ответ?

— Есть тут одна уборная, совсем рядом. Хотя я, типа, решил там больше не показываться.

— Но мне-то это не возбраняется?

— Как поглядеть. Все равно получается, что я нарушу свое обещание…

— Понимаю. Хотя и не понимаю, какую клятву может спровоцировать туалет. Жаль, что не могу тебе помочь разрешить эту этическую дилемму.

Парень хохотнул:

— Ну вы, англичане, и загибаете. «Этическая дилемма». Здорово.

Дункан не стал его разубеждать, хотя и мелькнула у него мысль, что немногие из его учеников, студентов и собеседников в родной стране смогли бы не то что понять, а и правильно выговорить это словосочетание.

— Значит, ты мне не поможешь.

— Ну… Отчего же. Я тебе могу сказать, как туда попасть, а сам не пойду. Согласен?

— Да, честно говоря, и незачем тебе со мной-то…

— Точно. Значит, так… Ближайший туалет там. — Парень кивнул в сторону дома Джули.

— Логично, — нетерпеливо поморщился Дункан. — Но мне-то что с того?

— Я знаю, где они прячут ключ.

— Не может быть!

— Знаю. Я им раза три уже пользовался. Однажды даже под душ влез. А пару раз так… на экскурсию ходил. Ничего не спер. То есть ничего ценного. Так, ерунду всякую… На добрую память.

Дункан всмотрелся в физиономию парня, стремясь обнаружить веселые искорки хохмача-любителя, но пришел к выводу, что тот уже давно разучился шутить.

— Значит, ты влезал в их дом?

Парень пожал плечами:

— Ага. Честно говоря, совесть заедала. Потому и тебе не хотел говорить.

В этот момент Дункан заметил на мостовой рисунок мелом. Контуры двух подошв и стрелка в сторону дома. Следы Кроу и направление полета камней. Лучше б он этого не видел — теперь самому и подумать не о чем.

— Нет, это отпадает.

— Понимаю, понимаю.

— Еще варианты?

Эдит-стрит длинная, тенистая, как и ближайшая пересекающая ее улица. Нормальный американский пригород, в котором за пакетом молока пешком в ближайшую лавочку не сбегаешь.

— Мили за две.

На лбу Дункана выступил пот, щеки надулись и с силой вытолкнули воздух. Он понял, что решение уже принято. Конечно, можно было вульгарно заскочить за подстриженный кустарник живой изгороди, можно было рвануть обратно на станцию городской железной дороги и зайти там в первое попавшееся кафе, после чего вернуться обратно… если надо. А надо ли? Все, что можно здесь увидеть, он уже увидел. В этом состояла суть проблемы. Если бы тут было хоть что-нибудь… вдохновляющее, что позволило бы ему и другим фанатам создать собственные впечатления… Неужели она не могла как-то отметить неординарность места? Какую-нибудь мемориальную табличку вывесить, что ли… Он так же точно оказался неподготовленным к бытовой ординарности дома Джульетты, как и к функциональной вонючести мужского туалета в Миннеаполисе.

— Мили две… Мне столько не вытянуть.

— Смотри сам.

— Где ключ?

— Там в крыльце камень вынимается, в самом низу.

— Думаешь, ключ еще на месте? Давно ты был в доме?

— Если честно, только что оттуда. И в этот раз вообще ничего не спер. Мне каждый раз не верится, что я стою в доме Джульетты — той самой гребаной Джульетты, прикинь!

Дункан подумал, что он не ровня Элиоту. Что Элиот-то уж точно не написал ни одной статьи о Кроу. А если и написал, то вряд ли ее где-нибудь опубликуют. Что Элиот явно не настолько развит, чтобы осознать все достоинства цикла «Джульетта», композиции которого Дункан считал более мрачными и куда более глубокими, чем треки перехваленного дилановского альбома «Кровь на рельсах». И уж совершенно очевидно, что Элиот не сможет проследить все источники влияния на Кроу: Боб Дилан, Леонард Коэн, разумеется, — но также и Дилан Томас, Джонни Кэш, Грэм Парсонс, Шелли, Книга Иова, Камю, Пинтер, Беккет, ранняя Долли Партон. Для постороннего, однако, Дункан с Элиотом выглядели весьма схоже. К примеру, обоих тянуло к дому Джульетты. Дункан проследовал за Элиотом по дорожке, поднялся на крыльцо и вошел в дом.

Внутри темно, все шторы задернуты. В застоявшемся воздухе чувствуется аромат ладана или каких-то восточных отдушек. Дункан с таким запахом не ужился бы. Возможно, семейство Джули Битти применяло ароматизаторы для успокоения нервов, но нервы Дункана висящий в воздухе душистый компот не утихомирил; напротив, им овладело чувство страха, к горлу подкатила тошнота. Идиот!

Теперь независимо оттого, воспользуется он туалетом или нет, он уже совершил преступление. И этот Элиот идиот. Парочка идиотов.

— Внизу малый клозет, там на стенках клевые картинки, портретики и прочая фигня. А вот в верхней ванной ее косметика, полотенца и всякое такое. Жуть. То есть не косметика жуть, а жуть берет, когда представишь, что этот бабец реально существует… морду мажет или типа того…

Дункан ощутил необоримое желание увидеть косметику Джульетты и возненавидел себя за это.

— Знаешь, мне не до этого, — прервал парня Дункан, надеясь, что Элиот в его переживания не слишком вникает. — Где нижний клозет?

В стенах обширного холла темнело несколько закрытых дверей, и Элиот ткнул пальцем в одну из них. Дункан чуть ли не бегом рванулся туда. Деловой англичанин с плотным графиком мероприятий в центре, урвавший часок, чтобы постоять у чужого дома и вломиться в него. Изумительно!

Дункан постарался журчать погромче, чтобы подчеркнуть истинность одолевшей его нужды. Картинки на стенах его разочаровали. На одной Джули, на другой мужчина средних лет, оба портрета явно выполнены рисовальщиками, дежурящими на тропах туристских толп. Поскольку относились рисунки к «посттакеровскому» периоду, то ничем не отличались от изображений среднестатистических мужа и жены. Споласкивая руки над крохотной раковиной, Дункан услышал за дверью крик Элиота:

— А вот наверху, в столовой, есть картинка!..

— Что за картинка?

— Такер рисовал. Ее. Тогда.

Дункан открыл дверь и замер в проеме:

— То есть как?

— Ну ты ж в курсе, что Такер художник?

— Нет… — Мямлит, как новичок; несолидно. — То есть да, но я не думал… — Что именно он «не думал», Дункан не успел сочинить, но Элиот не стал дожидаться окончания фразы:

— Пошли, покажу.

Столовая располагалась в глубине дома, ее французские окна выходили не то на террасу, не то на лужайку, не то на балкон — шторы и здесь были задернуты. «Картинка» оказалась картиной немалого размера, фута три на четыре, висела над камином и представляла собой поясной портрет Джули Битти: полуобернувшись, она всматривается среди клубов табачного дыма в нечто, на картине не изображенное. Возможно, в другую картину. Прекрасный портрет, почтительный, романтический, однако без идеализации. Печальный настрой от начала и до конца. Кажется, что художник чует близость разрыва с моделью… Может быть, конечно, это субъективное впечатление, непроизвольно возникшее в голове Дункана. Мало ли чего тут навоображаешь. Может, и картина-то ненастоящая…

Дункан приблизился к камину. Слева внизу обнаружилась подпись, достойная особого исследования. За четверть века «кроуведения» он ни разу не видел автографа Такера. Тут его отвлекла от созерцания подписи другая, не менее важная мысль. Он понял, что еще не прочувствовал собственную реакцию на подлинную работу Кроу, впечатление от еще одного его творения — в ином жанре. Дункан оставил подпись и шагнул назад, чтобы окинуть взглядом всю картину.

— Ты позырь при дневном свете, — посоветовал Элиот и отдернул штору. Оба невольно глянули в окно и почти сразу обнаружили садовника, занятого стрижкой лужайки. Тот обнаружил их еще раньше, завопил, замахал руками. Как Дункан оказался на улице, он не понял, ибо пришел в себя уже на бегу, посреди проезжей части. Глаза застилал пот, сердце колотилось в ушах, ноги гудели, пятки выбивали из асфальта частую дробь.

В относительной безопасности он себя ощутил, лишь когда за его спиной сомкнулись двери вагона. Элиота он потерял еще на выходе из дому: юный калифорниец оказался куда более прытким, чем «старичок»-англичанин. Впрочем, желания снова встретиться со своим «экскурсоводом» Дункан не испытывал. В конце концов, вне всякого сомнения, во всем виноват этот местный лопух. И соблазн исходил от него, и инициатива, и «техническими средствами» вторжение обеспечил именно он. Да еще штору отдернул, как у себя дома. Дункан, конечно, сглупил, спору нет, но на его рассудительность сильно повлиял готовый лопнуть мочевой пузырь, да и… В общем, его подбил этот Элиот, и точка. Такие серьезные исследователи, как он, Дункан, легко попадаются на удочку одержимости. Что делать, в каждом из них присутствует тот самый крохотный завиток ДНК… Дункан утешал себя привычным набором оправданий, и сердце постепенно возвращалось к нормальному ритму.

Но на следующей остановке в вагон вскочил какой-то латинос, слегка смахивающий на застукавшего их садовника, и желудок Дункана провалился сквозь штаны до самых коленок, а сердце подпрыгнуло к глотке и перекрыло дыхательные пути. Никакие оправдания, никакие аргументы, обоснованные или липовые, не могли помочь Дункану разогнать взбесившиеся внутренние органы по местам.

Сквозь все эти ураганы эмоций пробивалась главная тема: чем отзовется его мальчишество. Все эти годы он читал, слушал, размышлял. Эта активность его вдохновляла, но что существенного он обнаружил? По сути, ничего. А один-единственный хулиганский поступок принес такой поразительный результат. Он, Дункан, — единственный кроувед мира (Элиот не в счет, он вообще не кроувед), знающий о существовании этой картины! Но если обнародовать свое открытие, неизбежно прослывешь свихнувшимся придурком. Этот день, эти два часа принесли больше, чем годы упорного труда. А что ему с того? Ни в коем случае не хотел Дункан прославиться в качестве любителя рыться в мусорных корзинах с целью найти скомканное письмо или свиную шкурку от бекона, когда-то обслюнявленную закатившейся звездой. Добравшись до отеля, он твердо решил покончить с Такером Кроу.

Из Википедии — свободной энциклопедии

«Джульетта» — шестой альбом автора-исполнителя Такера Кроу, вышедший в апреле 1986 года. Последний хронологически студийный диск этого автора. В том же году Кроу прекратил всякую деятельность, связанную с музыкой. Сразу после выхода альбом вызвал восторженные отклики; впрочем, как и остальные записи Кроу, рекордных уровней продажи не достиг (29 место в еженедельных чартах журнала «Биллборд»). С течением времени, однако, критика подняла этот альбом на щит, поставив его рядом с «Кровью на рельсах» Дилана и «Туннелем любви» Спрингстина. Альбом «Джульетта» посвящен сложной истории взаимоотношений Кроу с Джули Битти, признанной красавицей и яркой фигурой общественной жизни Лос-Анжелеса начала 80-х годов, от завязки («Кто ты?») до драматического разрыва («Ты и твой гламур»), после которого Битти вернулась к мужу, Майклу Пози. Композиции второй стороны альбома пропитаны страдальческими интонациями редкой интенсивности.

Примечания

— Музыканты, принимавшие участие в создании альбома, сообщали о психической неуравновешенности Кроу в период работы. Скотти Филипс вспоминал, что Кроу перед началом записи «зажигательного» соло на гитаре в «Ты и твой гламур» наскакивал на него с зажженной кислородно-ацетиленовой горелкой.

— В одном из последних интервью Кроу выражал удивление по поводу энтузиазма своих фанатов. «Да, они из штанов выпрыгивают от восторга. Но я их не понимаю. Ведь это ж вопли человека, которому клещами ногти рвут. Кому в радость такое слушать?»

— Джули Битти в 1992 году утверждала, что не держит дома диск «Джульетты»: «Мне это ни к чему. Если мне захочется, чтобы на меня орали три четверти часа, я позвоню матери».

— Влияние «Джульетты» на их творчество признавали такие музыканты, как покойный Джефф Бакли, Майкл Стайп и Питер Бак из группы «R.E.M.», Крис Мартин из «Колдплэй». Сайд-проект Бака «Минус пять» и «Колдплэй» записали песни для мемориального альбома «Что значит имя?» [3] , выпущенный в 2002 году.

Список песен альбома

СТОРОНА 1

1) Кто ты?

2) Измена

3) Влипли

4) В бездне

5) Кого ты любишь?

СТОРОНА 2

1) Грязная посуда

2) Кто лучше?

3) За день двадцатый звонок

4) Она вызвала копов

5) Ты и твой гламур