— Значит, все мероприятие затевалось не ради моей особы?

Такеру казалось, что произнес он эту фразу мягко, спокойно. Спокойствие провозгласили богом этой недели и всей последующей жизни. Во всяком случае, до следующего сердечного приступа, когда он получит от врачей новые указания и станет легкомысленным или серьезным… если выживет.

— Я… я слегка надеялась, что и ради твоей. Слегка надеялась, что ты пожелаешь полюбоваться на всех вместе.

Голос Лиззи звучал жутковато, после ухода Энни он будто стал ниже. Казалось, она репетирует роль в шекспировской пьесе с переодеванием в мужчину. К тому же она говорила тише, чем обычно, а самое неприятное — неестественно спокойно и безжизненно. У Такера от этого голоса мурашки по спине ползли. Ему казалось, что врачи врут и что он умирает.

— Почему ты так говоришь?

— Как?

— Будто готовишься к операции по смене пола.

— Тупое животное, — так же ровно и спокойно произнесла Лиззи.

— Уже лучше.

— Почему все на свете должно происходить ради твоей задницы? Можешь на минуту представить себе, что и кроме тебя на земле люди живут?

— Я просто полагал, что вы собираетесь из-за того, что я опасно болен. Но я вне опасности, и можно все забыть.

— А если мы не хотим все забывать?

— Ты от чьего имени говоришь? От всех? Представляешь большинство? Старших? Скажем, не думаю, что Джексон придает этой встрече такое уж большое значение.

— Положим, Джексон думает то, что ты ему велишь.

— Так и бывает у шестилетних. Твой старческий сарказм неуместен.

— Уверена, что выражу мнение большинства, если скажу, что всем нам пошло бы на пользу то отношение, которое досталось Джексону.

— Ну еще бы. Ведь жизнь у всех вас сложилась кошмарно.

Если этот разговор пророческий, то пророк ему попался вроде страхолюдных бородачей из Ветхого Завета, но ни в коем случае не мягкий, кроткий, незлобивый Иисус. Кротость — черта характера, плохо поддающаяся регулировке и управлению. Ее не вызовешь и не загонишь вглубь, не включишь и не выключишь по желанию. То же, в общем-то, относится и к отношениям в целом. У них своя температура, и в термостат их не засунешь.

— И поэтому ты считаешь себя невиновным?

— Если честно, то да, так оно и есть. Если бы я бросил вас сирыми и убогими, мне было бы гораздо хуже.

— Да тебе плевать на нашу жизнь.

— Не совсем так…

— Не смеши!

Такер и в самом деле полагал, что кое-что предпринял для устройства судьбы своих детей. Объяснить свои соображения Лиззи он, однако, не считал возможным, ибо не без основания опасался еще больше ухудшить ситуацию. Конечно, его отцовские труды — во всяком случае, до Джексона — заканчивались на том, что он оплодотворял более или менее привлекательных женщин, пользующихся успехом у мужчин. Затем его сдувало каким-либо ветром, а покинутые им женщины заменяли его кем-либо понадежнее и поуспешнее. Конечно, к этим женщинам приставали и неудачники, но они, наученные горьким опытом, более на всякую шваль внимания не обращали, останавливая выбор на солидных партнерах, способных обеспечить им и их детям безбедное и комфортное существование. Работали принципы дарвиновской теории, хотя неизвестно, что сказал бы Дарвин о предшествующих упражнениях этих женщин, приведших к их беременности. Для их объяснения инстинкт выживания явно не годился.

Солидный отчим — чем не гарантия оптимального развития ребенка? Куда лучше, чем детские фонды. Детские фонды детей калечат, а трезвомыслящие состоятельные отчимы обеспечивают и развивают. Правило не универсальное, но в случае Такера оно сработало. Даже для него какая-то отдача воспоследовала: вон, приемный папаша Лиззи его лечит за свой счет. Конечно, Такер не зарывался настолько, чтобы вообразить отчима Лиззи — опять забыл, как его зовут, — своим должником, но все же тому досталась в наследство от Такера прелестная готовая семейка… если отвлечься от некоторых несущественных деталей.

— Ладно, сдаюсь.

Что еще оставалось? Объяснение сложное, а позиция у него невыгодная.

Лиззи тяжко вздохнула:

— Так я и думала. Сейчас возникла уникальная ситуация, когда она тебя наконец может догнать…

Снова она скатилась на псевдомужской басок. Определилась бы с голосом, что ли.

— Кто, смерть?

— Жизнь! Ты научился от нее удирать и прятаться. А теперь ты лежишь в постели, и она может тебя наконец настичь.

— Считаешь, что больному такие мероприятия полезны? Помогают исцелению?

Хоть плачь, ей-богу. Ведь не симулянт же он все-таки. Любая неполадка с сердцем — штука серьезная. Ему покой и отдых требуются.

— Такие мероприятия полезны мне. Я ребенка потеряла, Такер, если до тебя не дошло.

Снова голос у нее сменился. Такер подумал, что, аккомпанируй он ей на гитаре, пришлось бы перестраиваться каждые пять минут.

— Я ж и говорю, что все это не ради меня.

— Совершенно верно. Это все ради нас. Но и тебе на пользу.

Может, она и права. Лошадиная доза целебного средства. Вылечит, коль не убьет. Были б деньги, он знал бы, на какой исход их поставить.

Лиззи вышла, и Такер взялся за принесенные Энни книги. Просмотрел аннотации и отзывы на обложках. Вроде ничего, читать можно. Нашелся, значит, хоть один человек в стране — даже в мире, — который для него пальцем шевельнул. Такер вдруг почувствовал, что ему не хватает этой женщины… или, может быть, вообще друзей, готовых о нем позаботиться. Вообще Энни оказалась намного симпатичнее, чем он ожидал, хотя женщины вроде нее обычно не верят, что могут потягаться с такими, как Натали, знающими, какое магнетическое действие они производят на мужчин. Не доверяя своей внешней привлекательности, такие женщины ищут другие пути привлечения мужского внимания. Что касается Такера, то эти поиски увенчались успехом. Он вполне мог себе представить отдых в ничем не примечательном, но приятном приморском городке, прогулки с Джексоном и собакой… Собаку по этому случаю можно взять напрокат. Как бишь назывался тот фильм «английского» периода, в котором Мерил Стрип то и дело пялилась в морскую даль… Может, и у них в Гулнессе получится что-нибудь подобное.

Джексон вернулся из похода за игрушками с приобретениями, упакованными в здоровенный пластиковый пакет.

— Удачно? — спросил Такер.

— Ага.

— Что ты там набрал?

— Воздушный змей и мяч. Английский футбольный.

— Ну и ладно. Я думал, ты что-нибудь подберешь, чтобы было не скучно вечером дома.

— Натали сказала, что мы поиграем снаружи. Еще, может, даже до зоопарка.

— Ты и в зоопарк собираешься? С Натали?

— С кем же еще?

— Ты на меня сердишься, Джек?

— Да нет…

С того злосчастного момента, когда Такера прихватило, они толком и словом не перекинулись. И сейчас Такер не находил, что сказать, как сказать, да и не мог решить, стоит ли что-то говорить.

— А почему дуешься?

— Не знаю.

— Извини, мне жаль, что так получилось.

— Этот мяч для футбола, в который в Англии играют. И в других странах тоже. Для профи.

— Круто. Поучишь меня, когда я отсюда выпишусь.

— А тебе разрешат в футбол играть?

— Конечно. Буду новее, чем был.

Джексон бухнул мячом об пол.

— Не надо, Джек. Может, кто-то рядом хочет отдохнуть.

Бум!

— Ты на меня злишься.

— Просто мячом хочется поиграть.

— Понимаю. Я обещал тебе не болеть.

— Ты обещал, что не умрешь завтра, если будешь здоровым сегодня.

— А что, я похож на мертвеца?

Бум!

— Потому что никакой я не мертвец. Кроме того, я здоровым себя не чувствовал уже за день до этого.

Бум!

— Ладно, Джек, дай мне мяч.

— Не дам.

Бум! Бум! Бум!

— Отлично, я сам возьму.

Такер потянул с себя простыню. Джексон завопил, швырнул мяч на кровать и рухнул на пол, зажав уши ладонями.

— Перестань, Джек. Ничего особенного не случилось. Я тебя просил прекратить стучать мячом, ты не хотел. Теперь ты прекратил. Я вовсе не собираюсь тебя колотить.

— Я не из-за этого, — всхлипнул Джексон. — Лиззи говорит, если ты будешь много двигаться, то можешь умереть. Не хочу, чтобы ты вставал.

Что ж, спасибо, Лиззи, удружила.

— Верно. Вот и не заставляй меня вставать лишний раз.

Не мытьем, так катаньем, подумал он устало. Непросто теперь будет прикинуться нормальным папашей пацана-приготовишки.

Ближе к вечеру появились Джесси и Купер, встрепанные, как будто смущенные, растерянные. Оба при плеерах, из наушников которых горохом сыплется наружу назойливый хип-хоп. У каждого в ухе торчит по одной белой жемчужине наушников; второй динамик, вынутый на тот крайний случай, если их папаша вдруг скажет что-нибудь интересное, болтается на проводке.

— Привет, ребята!

Вялые ответные приветствия оторвались от ртов его сыновей, но ушей Такера не достигли, свалились на пол, не долетев до кровати, и затерялись, обреченные стать жертвами грядущей влажной уборки.

— А где мама? — спросил Такер.

— А? — не расслышал Джесси.

— Она в поряде, — несколько невпопад отреагировал Купер.

— Эй, ребята, проснитесь! Может, пока что вынете из ушей эти штуки?

— А? — повторил Джесси.

— Да нет, спасибо, — ответил Купер. По интонации Такер понял, что отвечал Купер вовсе не на его вопрос и отказывался вовсе не от выполнения его просьбы, а от чего-то другого; как будто Такер предложил им выпить колы или сходить на балет. Такер при помощи мимики и жестов пояснил свое желание побеседовать без участия современной медиатехники, Джесси и Купер переглянулись и спрятали айподы в карманы. Выполнили они его просьбу не потому, что он их отец, а потому что их приучили слушаться старших или, может быть, потому что просил больной. Таким же образом они выполнили бы просьбу совершенно постороннего инвалида в автобусе. В общем, хорошие ребята, воспитанные, но не его, чужие.

— Я спросил, где ваша мама.

— А, да, она там, в коридоре гуляет.

Купер говорил за обоих, но умудрялся создавать впечатление, что отвечают оба. Возможно, этому способствовала их манера стоять бок о бок, плечом к плечу, свободно свесив руки вдоль туловищ, глядя прямо перед собой.

— Она не собирается войти?

— Похоже на то.

— А вы не хотите ее позвать?

— Не-а.

— То есть я хотел попросить вас ее позвать.

— А-а… Ладно.

Братья подошли к двери, высунулись в коридор, глянули вправо, затем влево. Увидев мать, поманили ее.

— Он, типа, тебя зовет, — разъяснил Купер, очевидно обращаясь к матери. Потом, после долгой паузы, добавил: — Не знаю зачем. — Еще одна пауза, и Купер повернул голову в сторону Такера: — Чего-то она не хочет сюда.

— Но идет, — добавил Джесси.

— Спасибо.

Но она не появлялась.

— Где же она?

Они вернулись в исходное положение, застыли рядышком, глядя перед собою. Выключив айподы, они будто тоже отключились. Перешли в спящий режим.

— Может, она в туалет пошла, — предположил Купер.

— Да, наверное, — подтвердил Джесси. — В туалет. Может, там занято.

— Гм… Пожалуй, — согласился Такер.

Он внезапно почувствовал усталость. Лиззи затеяла совершенно бессмысленное, бесполезное мероприятие. Эти ребята пролетели тысячи миль, чтобы постоять в больничной палате, поглазеть на какого-то им почти неизвестного типа и побеседовать с ним на тему похода их матери в туалет. Эта часть их общения оказалась, пожалуй, самой оживленной. Такер понимал, что ему захочется вернуть эти минуты, когда они пройдут, но продолжение беседы грозило, пожалуй, переходом на малоаппетитные процедуры, происходящие за дверью туалета. Хотя парни, возможно, и получили бы удовольствие от такого развития темы. За каким дьяволом она ему здесь сдалась? Ее приход заморозил бы воздух в помещении. Нельзя сказать, что эта конкретная бывшая жена внушала ему особенное отвращение, будила самые неприятные воспоминания — воспоминаний вообще почти никаких не осталось. Но видеть ее он не испытывал ни малейшего желания ни сейчас, ни в последующие моменты отведенного ему остатка жизни на планете. К тому же мало радости сулила и встреча этой экс-супруги с другой, когда Натали вернется с Джексоном. А эти двое… Что они будут бубнить при встрече со сводной сестрой? Бог ты мой… Когда он просил эту Анну Английскую похитить его из клиники, он, пожалуй, наполовину шутил. Сейчас ситуация стала серьезной на все сто: никаких шуток.

Тут открылась дверь, в палату осторожно вплыла Кэрри.

— А вот и мы, — с фальшивой бодростью провозгласил Такер. — Заходи!

Кэрри остановилась в центре палаты, вгляделась в его физиономию:

— Боже…

— Спасибо, — иронически проронил Такер.

— Извини. Я просто…

— Ничего-ничего. Я постарел, освещение здесь будьте-нате, плюс недавний приступ. Никуда не денешься.

— Нет-нет, я просто хотела сказать… Как давно я тебя не видела!

— Ну и ладно.

Кэрри, разумеется, выглядела наилучшим образом: здоровая, гладкая, ухоженная. Весу она набрала, но к моменту их расставания она походила скорее на скелет — так он ее измучил. Теперешние «лишние» фунты лишними вовсе не выглядели и свидетельствовали лишь о физическом и психическом здоровье.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Кэрри.

— Сегодня и вчера неплохо, днем раньше, конечно, туговато пришлось. А до этого вполне нормально.

— Говорят, ты расстаешься с Кэт.

— Да, я в своем амплуа. И здесь все изгадил.

— Жаль.

— Еще бы.

— Нет, я серьезно. Не буду утверждать, что мы все одинаковые, но все мы о тебе беспокоимся. Для нас лучше, чтобы у тебя сложилась стабильная жизнь.

— Вы, что ли, консилиум устроили?

— Ты отец наших детей. И нам необходимо, чтобы у тебя все было в порядке.

Послушать Кэрри, так он своеобразный легальный многоженец какой-то экзотической религиозной секты, а она — выборный представитель его жен. Такеру, конечно, нелегко было представить себя одиноким. Он попытался вообразить, что он одинок, ни с кем не связан. Эй, я совсем один! Я могу делать что хочу! Бесполезно. Не действует. Может, воткнутая в руку игла капельницы мешает почувствовать свободу.

— Спасибо. А у тебя как дела?

— Чудесно, дорогой, спасибо. Работа отличная, Джесси и Купер радуют, сам видишь… — Такеру пришлось посмотреть на них, но ничего особенного он не заметил, если не считать мимолетной реакции близнецов на их имена, произнесенные матерью. — Брак удачный.

— Прекрасно.

— Совершенно фантастические отношения с друзьями, участие в общественной жизни не только на местном уровне… Бизнес Дуга процветает.

— Великолепно. — Такер надеялся, что лестные реплики, которыми он перемежал фразы Кэрри, заставят ее заткнуться, однако его тактика не принесла успеха.

— В прошлом году я бежала полумарафон.

На этот раз Такер выразил восхищение безмолвным покачиванием головы и закатыванием глаз.

— Сексуальная жизнь лучше, чем когда-либо в жизни.

Парни проявили наконец признаки жизни. Джесси скривил физиономию, как будто во рту у него вырос мухомор, Купер даже согнулся, словно его ударили под дых.

— Ну вообще, — выдохнул он. — Мам, пожалуйста, хватит уже.

— Я молодая здоровая женщина, — гордо вскинула голову Кэрри. — Мне нечего скрывать.

— Рад за тебя, — вмешался Такер. — И могу поспорить, кишечный тракт у тебя тоже функционирует куда лучше, чем у меня.

— Прими на веру.

Такер начал опасаться, что у нее в течение последних десяти с лишним лет развилось преждевременное старческое слабоумие. Женщина, которая сейчас стояла перед ним, ничем не напоминала Кэрри, которую он знал когда-то, с которой он жил. Та Кэрри, робкая и скромная, интересовалась скульптурой, занималась лепкой, жалела детей-инвалидов. Та Кэрри слушала Джеффа Бакли, R.E.M. и читала стихи Билла Коллинза. Женщина, стоявшая перед ним, читать вообще не умела, а о Билле Коллинзе в жизни не слыхивала.

— Мамочки из спальных пригородов тоже чего-то стоят, — вызывающе провозгласила Кэрри. — Возить детей на футбол — не единственное их занятие. Что бы о них ни думали такие как ты.

Ах, вот в чем дело. Теперь до него дошло. Меж ними произошла одна из мелких стычек великой войны культур. Он — богемная тварь, крутой рок-н-ролльщик, который живет в Вилидж и балуется наркотой, а она провинциальная глупышка, которую он бросил в северной глубинке. В реальности их жизнь мало чем отличалась, разве что Джексон играл не в футбол, а в бейсбол, а Кэрри на Манхэттене бывала куда чаще Такера — особенно если учесть, что он вообще не помнил, когда в последний раз туда наведывался. И, скорее всего, время от времени травкой-то она баловалась — в отличие от него. Неужели каждый из его гостей намерен прикрываться щитом своей униженности и ущемленности? Это, конечно, дополнительно оживит ситуацию.

Оживил ситуацию и выручил их вернувшийся Джексон, от двери взявший разбег на двойную цель, Купера и Джесси. Близнецы встретили его улыбками и радостным гоготом: наконец кто-то, понимающий их язык и интересы. Прибытие Натали на буме детского ликования прошло как-то смазанно. Она помахала близнецам, но ответа не получила; подошла к Кэрри, они обменялись приветствиями. Или познакомились? Такер не имел представления, виделись ли они ранее. Взаимный контроль, проверка, оценка… Натали всосала «провинциальную глупышку» Кэрри целиком, а затем выплюнула, и Кэрри поняла, что ее выплюнули. Такер наивно верил, что особи женского пола обладают большей врожденной мудростью и справедливостью, но ему не раз представлялась возможность убедиться и в проявляемом ими по случаю злобном коварстве.

Парни продолжали возиться, и Такер уныло констатировал, что Джексон ощутил неимоверное облегчение от присутствия сводных братьев. Главная причина его энтузиазма — в близнецах не угадывалось никаких признаков близкой смерти, в отличие от Такера. Дети такое нутром чуют. Крыс, покидающих обреченные корабли, не в чем винить, они так настроены, запрограммированы, смонтированы. Как, впрочем, и все остальные живые существа.

— Как зоопарк, Джексон?

— Круто. Натали мне во че купила. — Он вытащил из кармана ручку, увенчанную головой скалящей зубы мартышки.

— Ух ты! А спасибо не забыл сказать?

— Джексон вел себя безупречно, просто молодец. А сколько он о змеях знает! — Натали изобразила высшую степень восхищения.

— Не-е, я длину не всех знаю, — скромно признал Джексон.

Возня мальчишек прекратилась, и Такер нарушил тишину:

— Ну вот, мы собрались. Что дальше?

— Теперь тебе по сценарию положено прочитать свое завещание и наделить нас напутствием, — сказала Натали. — А мы выведаем, кого из детей ты больше всех любишь.

Джексон испуганно взглянул на нее, потом на Такера.

— Натали так шутит, сынок.

— А. Ну тогда ладно. Но ты же все равно скажешь, что любишь нас всех одинаково. — Тон Джексона ясно указывал, что подобное развитие событий его не удовлетворит.

Джексон прав, подумал Такер. Как можно любить всех одинаково? Только глянуть на Джексона с его букетом неврозов и на этих двоих доброкачественных парней, скучных и, чего греха таить, туповатых. Отцовство реально, когда ты действительно отец, когда склоняешься над кроватью своего ребенка и убеждаешь его, что кошмары его не опасны, когда выбираешь для него книги и школы, которые ему предстоит посещать, когда любишь его, несмотря на все неприятности, на злость, которую он порой вызывает. Да, за близнецами он тоже ухаживал в первые годы их жизни, но, бросив их мать, забросил и детей. Да иначе и быть не может. Он попытался убедить себя, что любит их всех одинаково, что все они для него одинаково важны, однако тщетно. Эти двое явно его раздражали. Лиззи — сгусток яда, а о Грейси он и вовсе не имеет представления. Спору нет, сам виноват. Останься он с Кэрри, Джесси и Купер не выросли бы такими остолопами. Объективно судя, они и сейчас ребята хоть куда. Отчим у них завидный добытчик, владелец компании проката автомобилей, с детьми ладит, и мальчики, очевидно, не могли взять в толк, почему знакомство с этим мужиком, живущим у черта на куличках и угодившим в заокеанскую больницу, столь важно для их благополучия. А Джексон вызывал в нем умиление уже таким простым действием, как включение телевизора, когда папаша еще не оторвал голову от подушки. Сложно любить людей, которых не знаешь, если ты, конечно, не Христос. Такер себя достаточно изучил, чтобы понять, что он далеко не Христос. Итак, кого он любит, кроме Джексона? Длинный ли список получится? Нет, пожалуй, останется один Джексон. А ведь детей-то пятеро… Плюс бывшие партнерши. Не думал он, что кандидатур окажется так мало. Вот как странно все получается.

— Что-то я очень утомился. Идите-ка навестите Лиззи.

— А Лиззи хочет нас видеть? — спросила Кэрри.

— Конечно. Это ведь ее идея. Она пожелала, чтобы все мы узнали друг друга, стали одной семьей.

И лучше где-нибудь в другом месте, не в его палате.

Часа через два они вернулись, повеселевшие, очевидно нашедшие точки соприкосновения, в чем-то объединившиеся. Появилось и новое лицо, молодой человек со смешной кудлатой бородой. Юный бородач оказался при гитаре.

— Познакомься, Такер, это Зак, — представила бородача Натали. — Он тебе кем-то приходится. Зять по гражданскому браку, что ли.

— Ваш фанат, — добавил Зак. — Большой почитатель.

— Очень приятно, — вежливо отреагировал Такер. — Спасибо.

— Ваша «Джульетта» изменила мою жизнь.

— Очень рад. То есть, конечно, если ваша жизнь нуждалась в изменении. Может быть, вы преувеличиваете.

— Нет, нисколечко.

— Что ж, рад, что чем-то помог.

— Зак хочет тебе сыграть что-то свое, но стесняется, — загадочно улыбаясь, вмешалась Натали.

Может, смерть не так и страшна, подумал Такер. Выключилось сердце, минута — и больше никаких тебе песен бородатых сопляков, огулявших твоих неведомых тебе дочек.

— Добро пожаловать, — страдальчески улыбнулся Такер. — Мы все с удовольствием послушаем.

— Ну, а кто твоя? — спросила Джина Дункана. — У тебя-то кто?

Снова они слушают «Голую». Неделю уже живут ею да записями с концертов Кроу, на которых исполнялась «Джульетта». Дункан скомпоновал последовательности песен альбома, вырезанных из разных концертов Такера 1986 года. Джина, конечно, предпочла бы слушать студийные записи, ее раздражали выкрики всякой пьяни, неизбежно сопровождавшие живые концерты.

— Что — кто?

— Твоя… как он там ее называет — «Принцесса Невозможности».

— Не знаю. Большинство женщин, с которыми я имел дело, оказывались вполне разумными и рассудительными.

— Но ведь он здесь совсем не про рассудительность и безрассудство.

Дункан удивленно вылупился на нее. Никто еще не отваживался спорить с ним о текстах Такера Кроу. Собственно говоря, Джина с ним и не спорила. Но, похоже, она вплотную подошла к интерпретации, отличающейся от его собственной. И это его несколько обеспокоило.

— Тогда про что, о великий кроувед?

— Прости, прости, прости. Я не хотела. Я вовсе не воображаю себя всезнайкой.

— Ладно-ладно, — засмеялся он. — Не все сразу.

— Конечно. Но, может быть, она Принцесса Невозможности не потому, что ее невозможно терпеть, а просто потому, что до нее не дотянуться?

— Ну, великое искусство тем и отличается, что в нем можно докопаться до самых разных толкований, — со снисходительной улыбкой пояснил Дункан. — Но она была сложной особой во всех отношениях.

— А в первой песне… Как ее там…

— «Кто ты?»

— Да-да, эта. Там есть слова… М-м… «с тобой общаться — что обожженным ртом с огнем паяльной лампы целоваться, — так врали мне друзья. Им не поверил я, и вижу, что не зря…» Какая ж она невозможная? Получается, что вроде совсем даже наоборот…

— Наверное, потом она изменилась.

— А может быть, дело не в этом? Может быть, просто она на другом уровне. Она — Ее Королевское Высочество, а он тут, с нами, на нашем уровне. Разные весовые категории.

Дункан почувствовал легкую панику. Ощущение такое, будто оставил ключи на кухонном столе, выскочил из дому и дверь за собой захлопнул. Слишком много он вложил в невозможность Джульетты. Если он ошибся, то какой же он после этого кроувед всемирного масштаба?

— Нет, — категорически возразил он, но более ничего не добавил.

— Ну ладно, тебе виднее… как ты утверждаешь. Но если он так считал…

— Он так не считал.

— Ладно, не считал. Давай отвлечемся от Такера и Джульетты, перейдем к тебе. У тебя были такого рода дамочки? Как ты себя с ними чувствовал?

— Да, конечно… — Он перелистал в памяти куцый реестр своих половых связей. Листать, собственно, и нечего, все умещается в одной строчке. Ни на букву «Н» (невозможные), ни на «Б» (безнадежные) не значилось ни словечка. Дункан попытался припомнить друзей для потенциального «обмена информацией» (читай: для ее заимствования), но друзей у него тоже оказалось не густо. За всю свою жизнь Дункан ни разу даже не помыслил взять на себя риск «подкатить» к такой блестящей девице, как Джули, да и вообще к той, кого можно хотя бы приблизительно назвать блестящей. Он знал свое место, и место это находилось двумя этажами ниже по социальной лестнице — двумя, не одним, что исключало любую возможность контакта. С того места, где он обычно пребывал, подобных женщин даже не видать. Если уподобить жизнь универмагу, он торчал в подвале, где продавались совковые лопаты и простенькая посуда. Джульетты же порхали среди духов и лосьонов, выше на несколько пролетов эскалатора.

— Ну и…

— Что — и? Обычная история.

— А как ты с ней познакомился?

Дункан понял, что придется пошевелить мозгами, раз уж он ступил на путь самобичевания, иначе это будет выглядеть странно. Ведь каким надо быть неудачником, если даже о своей неудаче рассказать не в состоянии! Он поднатужился и представил себе, что именно ожидает услышать Джина, вообразил вычурные стрижки, трагический макияж, блестящие наряды.

— Помнишь такую группу — «Хьюман лиг»?

— Ух ты! Еще бы!

Дункан изобразил загадочную улыбку.

— У тебя была девица из «Хьюман лиг»?

Тут Дункан испытал еще один приступ паники, более острый. Он ступил на тонкий лед. Какой-нибудь услужливый сайт наверняка готов предъявить список всех джентльменов, с которыми общались дамы из «Хьюман лиг».

— Ну, как сказать… Пожалуй, нет. Она… моя бывшая… она не выступала в «Хьюман лиг», просто пела во втором составе, еще в колледже. — Ф-фу, пронесло. — Синтезаторы, вся фигня, смешные стрижки… Долго у нас с ней не продлилось. Она свалила с бас-гитаристом из… из другой группы, тоже восьмидесятых годов. А у тебя?

— Был один… Актер. Он всех нас перетрахал на драме, из нашего колледжа. Я, дура, конечно, воображала, что ко мне он относится по-другому. Что я особенная.

Ловко я выпутался, думал Дункан. Из них вышла отличная парочка неудачников. Беспокоило другое. Неужели он в течение двух десятков лет ошибался в оценке отношений Такера и Джульетты?

— Как ты думаешь, это существенное различие — невозможность Джульетты в смысле ее поведения или в смысле недосягаемости?

— Различие для кого?

— Не знаю, я просто… Меня просто немного пугает, что я мог ошибаться все это время.

— Как ты мог ошибаться? Ты знаешь о его песнях больше, чем любой другой во всем мире. Да и вообще, как ты сам говоришь, ошибок не бывает.

Слышал ли он когда-нибудь «Джульетту» так, как ее слышит Джина? Сомнения усиливались. Дункан привык думать, что уловил все тонкости музыки и текста: там пассаж из Кертиса Мэйфилда, тут бодлеровская метафора… Но, может быть, он слишком глубоко погрузился в альбом и теперь ему нужно вынырнуть, глотнуть свежего воздуха, услышать мнение случайного слушателя, не инсайдера. Может быть, он слишком рьяно переводил на английский то, что и так написано на английском.

— Знаешь, давай-ка сменим тему, — вздохнул Дункан.

— Да ладно, извини. Понимаю, тебе мало радости слушать мое беспомощное чириканье о том, в чем я ни черта не смыслю. И еще понимаю, какая это заразительная штука.

Войдя утром в палату, Энни застала Такера полностью одетым и готовым к выходу. Джексон сидел рядом с отцом, красный и потный, поджариваясь в пуховике, явно не рассчитанном на пребывание в помещении, тем более в больничном.

— Отлично. Вот она. Пошли, — сказал Такер, и оба поднялись и зашагали к двери мимо Энни. Серьезная решимость Джексона, его ровный быстрый шаг и выпяченный вперед подбородок навели Энни на мысль о неоднократных репетициях этого театрализованного выхода.

— Куда это вы направились? — спросила Энни.

— К тебе, — тут же ответил Такер. Он уже шагал по коридору, и Энни пришлось пробежаться, чтобы его догнать.

— Ко мне… в отель или в Гулнесс?

— Во-во. В этот самый. Который далеко, у моря. Джексон хочет попробовать морских соленых тянучек. Хочешь, Джексон?

— Ага.

— Чего попробовать? Никогда о таких не слышала. Там их нет.

Подошел лифт, Энни втиснулась последней, вырвав подол из пасти закрывающейся двери.

— А что у вас там тогда есть интересного?

— Галька на пляже. Только об нее зубы сломать можно.

Энни подумала о том, что ей предстоит. Стать любовницей отставного рок-ветерана или патронажной сестрой при умирающем? Она подозревала, что это две разные карьеры. Несовместимые.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Такер. — Будем внимательны и осторожны.

Энни вгляделась в его физиономию, пытаясь вычленить в выражении лица что-то кроме нетерпения и иронии. Бесполезно.

Лифт остановился, створки двери разъехались. Такер и Джексон вышли на улицу и сразу же принялись ловить такси.

— Как определить свободную машину? — спросил Такер. — Забыл.

— По желтому сигналу.

— Где? Не вижу.

— Не видите, потому что не горит. Потому что такси занято. Послушайте, Такер…

— Пап, желтый!

— О!

Кэб подрулил к тротуару, Такер и Джексон прыгнули внутрь.

— Нам куда, к какому вокзалу?

— Кингс-Кросс. Но…

Но Такер уже принялся рассказывать водителю, куда надо заехать в западной части Лондона, чтобы забрать вещи, как посчитала Энни, из квартиры Лиззи. Энни полагала, что ему следовало бы назвать еще и банк. Денег у него с собой не было, а такси в Лондоне кусается.

— Ты с нами? — спросил Такер, схватившись за ручку дверцы. Вопрос, конечно, риторический, но у Энни возникло желание ответить на шутку шуткой и поглядеть на его реакцию. Она села в машину.

— Надо сначала забрать наше барахло у Лиззи. Расписание знаешь?

— На ближайший поезд не успеем. Но следующий через полчаса или около того.

— Как раз хватит времени купить комиксы для Джексона да выпить по чашке кофе. Что-то не припомню, чтобы я когда-нибудь катался на английском поезде.

— ТАК-КЕР! — вдруг взвизгнула Энни совершенно неожиданно для себя самой и закашлялась. Джексон вздрогнул и испуганно уставился на нее. На его месте она бы задумалась, какое удовольствие ему сулят каникулы у моря. Но как иначе прикажете прервать болтовню Такера?

— Да, Энни. — Такер с улыбкой повернулся к ней.

— Как ты себя чувствуешь? — строго спросила она, автоматически тоже переходя на «ты».

— Прекрасно.

— Разве можно уходить из больницы, никому не сообщив?

— С чего ты взяла, что я никому не сообщил?

— Сужу по твоему поведению. По скорости, с которой ты удрал оттуда.

— Нет-нет, я кое с кем попрощался.

— С кем?

— Ну… Завел там кое-каких знакомых. О, а это ведь Альберт-холл, да?

Она пропустила его замечание мимо ушей. Он пожал плечами.

— Эти… шарики — они все еще у тебя внутри? В Гулнессе их некому будет вытаскивать.

Нет, никуда не годится. Она разговаривает с ним так, будто она его мать, причем родился он где-нибудь в Йоркшире или Ланкашире пятидесятых в семье хозяев захудалого пансиона. Энни почувствовала, что голос ее отдает надраенным линолеумом и отварной говяжьей печенкой.

— Нет. Я же тебе говорил. Может, там остался какой-то клапан для вентиляции, но пусть это тебя не беспокоит.

— Меня обеспокоит, если ты свалишься и дашь дуба.

— Что такое «дашь дуба», пап? — насторожился Джексон.

— Ничего, ничего, Джексон. Шутка такая английская, ерунда. — И Энни: — Мы можем и не ехать к тебе. Если мы причиним неудобство, высади нас у какой-нибудь гостинички.

— Ты с семьей повидался? Со всеми?

Вот одолеет она перечень обязательных вопросов — и сразу станет гостеприимной, заботливой хозяйкой.

— Так точно. Вчера состоялся настоящий дипломатический прием. Все довольны, всё блестяще. Мою священную миссию можно считать успешно завершенной.

Энни попыталась поймать взгляд Джексона, но тот с подозрительным усердием высматривал что-то сквозь боковое стекло. Конечно, она не успела его изучить, но ей показалось, что он умышленно избегает смотреть в ее сторону.

Энни вздохнула:

— Что ж, ладно.

Все, что положено, она предприняла. Спросила о здоровье, о выполнении отцовского долга. Не может же она считать, что он врет. И не хочет к тому же.

В поезде Джексону понравилось. Правда, в основном потому, что Такер разрешил ему навещать вагон-буфет сколько заблагорассудится. Джексон возвращался из своих кондитерских набегов с пастилками, драже, бисквитами, печеньями, пирожными и перекатывал во рту экзотические названия, как дегустатор итальянские вина. Такер между тем потягивал из пластикового стаканчика тепловатый чай и наслаждался видом мелькавших мимо окон коттеджей. Поезд катил по скучной равнине, по небу плыли хмурые серые завитушки облаков.

— Ну и чем там можно заняться, в вашем городишке?

— Заняться? — Энни рассмеялась. — Извини, но Гулнесс и какие-либо занятия никак не совмещаются.

— Что ж, мы ненадолго.

— Пока твои дети снова не удалятся на тысячи миль.

— Тьфу ты.

— Извини.

Извинилась Энни вполне искренне. С чего бы ей его осуждать? Ведь интересен-то он ей именно такой. Какой смысл интересоваться культовым музыкантом, чтобы потом заставлять его вести себя как сельская библиотекарша?

— А Грейс?

Джексон бросил отцу быстрый взгляд, Энни этот взгляд перехватила, подкинула и отпасовала Такеру, предварительно проэкзаменовав.

— Неплохо, неплохо. Живет в Париже с каким-то парнем. Учится на… в общем, на кого-то учится.

— Но я же знаю, что ты с ней не виделся. — Заткнись, ради всего святого!

— Виделся-виделся. Виделся я, Джек?

— Ага. Я видел, как виделся.

— Ты видел, как твой папа разговаривал с Грейс?

— Да-да, видел. Я все время смотрел, а они все время говорили, говорили…

— Маленький брехун, — усмехнулась Энни и добавила в сторону Такера: — А ты большой брехун.

Они промолчали. Может, просто не поняли, что на этом острове означает «брехун».

— Почему именно она? — спросил Такер после паузы.

— Кто?

— Грейс. Почему Грейс?

— Что «почему Грейс»?

— Почему остальных ты стерпела, а Грейс так боишься?

— Я вовсе не боюсь. С чего мне бояться?

Дункану стоило бы проехаться с ними, насладиться этим трепом. Конечно же, Дункан дал бы руку на отсеченье, а впридачу глаз и любую другую часть тела, лишь бы оказаться здесь. А послушал бы — мигом исцелился б от своей одержимости. Любое поклонение гибнет от сближения с предметом. Невозможно восторгаться человеком, который неспешно хлюпает чаем Британских железных дорог и при этом беспардонно врет про отношения с собственной дочерью. Энни хватило трех минут, чтобы ее восхищение и мечтательная опьяненность перешли в нервное и едкое материнское неодобрение. Таким же образом, насколько ей было известно, реагировали на прегрешения своих супругов ее замужние подруги. Она превратилась в жену Такера где-то на пути от палаты к такси.

— А вот ты ее боишься… — сказала Энни. — Не знаю почему, но явно боишься.

Путешествие в Гулнесс то и дело покалывало Такера дискомфортными напоминаниями о «Лавке древностей» Диккенса. Его не пугало, что он ползет по равнинам старой Англии навстречу близкой смерти — английские поезда передвигались не намного быстрее, чем крошка Нелл со своим папашей. (Их поезд останавливался уже трижды, и три раза мужской голос из поездных репродукторов бесцветным равнодушным тоном извинялся перед пассажирами за задержку.) Но Такер определенно находился не в лучшей форме, и он направлялся на север, оставляя за собой поганый след, — и вполне мог представить себя на месте болезненной девицы из девятнадцатого столетия. Того и гляди, вдруг свалится с какой-нибудь душевной болезнью или модным экзистенциальным срывом, которых нынче столько развелось вокруг. Такер привык думать, что уж с собой-то он честен, а врет лишь другим. Всю жизнь он врал всем вокруг о Грейс и ее жизни. И ей врал. В свое оправдание он мог заявить, что врал не постоянно, так как нужда во вранье возникала лишь время от времени. Удручало его то, что Грейс чаще всего оставалась вне его поля зрения. Видел он ее всего трижды (один раз во время злосчастного ее визита в Пенсильванию, о котором Джексон вспоминал с необъяснимым удовольствием) и вспоминать старался как можно реже, но и этих воспоминаний хватало, чтобы испортить ему настроение. И вот он снова врет о Грейс, вдали от дома, сидя в поезде с едва знакомым ему человеком.

Куда ж денешься, приходится врать. Ему ведь позарез необходимо это существование «в третьем лице»: Такер Кроу, полулегендарный отшельник, создатель величайшего, эпохального романтического альбома, — существование, невозможное без вранья о старшей дочери. И так как в первом лице он с той ночи в Миннеаполисе, можно сказать, не существовал вовсе или же существовал в качестве нуля без палочки, от этой дочери и от воспоминаний о ней следовало избавиться. Завязывая со спиртным, он прошел психотерапию, но и врачу своему тоже врал. Точнее, он не заострял внимание психотерапевта на важности роли Грейс, а тот не удосужился произвести соответствующие вычисления на пальцах. И никто не удосужился посчитать — ни Кэт, ни Натали, ни Лиззи… Такеру всегда казалось, что жизнь Грейс означает смерть «Джульетты», а этого он ни в коем случае не желал допустить. Прожив полсотни лет, он, как случается иногда с людьми такого возраста, начал задумываться над прожитым и увидел, что главным его свершением остается «Джульетта». Сам он оставался о ней невысокого мнения, но люди-то считали иначе, и этого достаточно. Вполне можно ради артистической репутации пожертвовать ребенком, а то и двумя, особенно если они для тебя не слишком важны. Да и Грейс от этого не пострадает. Конечно, ее мнение об отцах и о мужчинах вообще от этого не улучшится. И кто-нибудь, ее мать или отчим, вынужден будет раскошелиться на психотерапевта, как для него самого раскошеливалась Кэт. Но в остальном… Она нормальная девица, даже умненькая, насколько ему известно, ведет правильный образ жизни; у нее есть парень и призвание — чему-то она там учится, хотя Такер и не помнил чему. Вроде бы она не так уж и пострадала от раздутого честолюбия своего родителя. И если бы Грейс захотела ткнуть своего славного папашу носом в дерьмо, не надо выискивать аналогий в телеразборках Мори Повича. Мир-то ведь куда как сложен, людей не разведешь на добрых и злых, папаш на примерных и нерадивых. И слава богу.

Энни хмурилась.

— В чем дело?

— Пытаюсь понять.

— Помочь?

— Давай. Когда родилась Грейс?

Дьявол! Вот оно. Эта сообразила сложить два и два. И способна получить верный результат. Такер почувствовал тошноту и одновременно облегчение, как будто его уже вырвало.

— Позже.

— Позже чего? Или кого?

— Мне кажется, я знаю, о чем ты думаешь.

— Неужели? Я в восторге. Особенно если учесть, что я и сама не понимаю, зачем мне возраст Грейс.

— Ты умная женщина, Энни. Сама догадаешься. А пока я не хочу об этом говорить. — Он скосил глаза в сторону Джексона, углубленного в книжку комиксов.

— Угу.

По ее взгляду Такер понял, что она уже и без объяснений почти догадалась.

В Гулнесс поезд прибыл уже затемно. Обвешанные сумками, они подошли к стоянке такси перед вокзалом. Там торчала одна машина, провонявшая снаружи бензином, внутри табачным дымом. Водитель курил, опершись задом о капот, и, когда Энни назвала ему адрес, молча швырнул окурок на асфальт и смачно плюнул. Энни беспомощно глянула на Такера, пожала плечами и вместе с Джексоном принялась запихивать сумки в багажник. Такера они к этому упражнению не допустили.

Такси понеслось мимо сияющих огнями турецких, арабских и индийских ресторанчиков со шведским столом за три фунта, мимо баров с лаконичными наименованиями: «Счастливчик», «Блонди» и даже «Выпивохи».

— Днем они выглядят получше, — извиняющимся тоном пояснила Энни.

Такер искал опорные точки, аналоги, сравнивал и оценивал. Если заменить здешние кабачки национальной кухни американскими аналогами, а вместо букмекерских контор поставить казино, то в итоге получится какой-нибудь из самых занюханных прибрежных курортов Нью-Джерси. Время от времени кто-нибудь из одноклассников Джексона выезжал в подобные местечки с родителями, вдруг ощутившими ностальгию по каникулам своей юности или прельстившимися романтикой раннего Брюса Спрингстина. Возвращались они, надолго запомнив грязь и пьяную вульгарность такого рода местечек.

— Джексон, как ты относишься к рыбе с жареной картошкой на ужин?

Джексон повернул голову к Такеру. Тот кивнул.

— Тут есть неплохая забегаловка рядом с нашим домом. В смысле с моим. Такер, ты обойдешься рыбой. Ни масла, ни картошки, если я верно понимаю твою диету.

— Отлично, — снова кивнул Такер. — Хоть навсегда тут оставайся.

— Как навсегда, пап? — забеспокоился Джексон. — А мама?

— Я пошутил, сынок. Увидишь ты свою маму.

— Ненавижу твои шутки.

Такер все еще размышлял о разговоре с Энни в поезде. Как ей все рассказать, он не имел представления. Написать бы исповедь на листе бумаги, отдать ей этот листок, а самому исчезнуть. Собственно говоря, так он с нею и познакомился, так общался раньше. И получалось, хотя вместо бумаги был экран монитора.

— Энни, компьютер есть дома?

— Есть.

— Можно я тебе письмо напишу?

Такер попытался представить, что сидит перед экраном в верхней гостевой спальне своего дома, что Энни он еще ни разу не видел, что она отделена от него океаном. Он постарался не думать о том, что через полчаса снова с ней встретится и будет вынужден разговаривать. Он написал ей, как узнал о существовании дочери; как, вместо того чтобы помчаться к ней, трусливо удрал; как видел ее считаные разы. Признался, что и Джули Битти толком не любил, что она ему осточертела, потому он и перестал петь о страданиях неразделенной любви и прочей чепухе, а поскольку новые песни не шли, то и петь стало нечего.

Он еще никогда не говорил об этой истории настолько откровенно, без всяких купюр, и даже его бывшие жены и партнерши не знали всего того, что предстояло узнать Энни. Сами они дойти до этого без его помощи не могли — а он им врал, врал, врал…

Такер перечитал написанное, подвел итог своим преступлениям и пришел к выводу, что не так уж и велика его вина. Он же никого не убил. Еще раз перечитал — может, что-то забыл или скрыл умышленно? Вроде нет. Что ж, двадцать лет за свои преступления он отбыл.

Такер перегнулся через перила лестницы и спросил Энни:

— Распечатать или с экрана прочтешь?

— Прочту с экрана. А ты пока чайник поставь.

— Он у тебя без фокусов?

— Управишься.

Они вежливо пропустили друг друга на лестнице.

— Ночью ты нас выкинуть на улицу не можешь.

— Ага. Вот почему ты хотел дождаться, пока Джексон заснет. Рассчитываешь на мою доброту.

Он улыбнулся, хотя в желудке жгло. Спустившись вниз, Такер вошел в кухню, нашел чайник, нажал на кнопку. Дожидаясь, пока вода закипит, осмотрелся, заметил снимок. Он и Джексон. Кэт сфотографировала их, когда они ездили на матч с Филадельфией. Снимок на холодильнике его растрогал. Она взяла на себя труд распечатать, повесить… Он не выглядел здесь злодеем, на этом фото. Итак, ждем, пока чайник вскипятит воду, а хозяйка чайника управится с письмом.