14

Тони с Биллом забыли, какая это роскошь – время: время планировать, время обсуждать, время писать и переписывать. Время превратилось в деньги – в новенькую, красивую, хрусткую десятифунтовую банкноту, которую нельзя транжирить. Они собирались сделать заначку и пустить ее на шестнадцать новых серий, чтобы каждая получилась смешнее, ярче и правдивее всех предыдущих. Они собирались найти умные, изящные способы решения Проблемы Рождаемости, чтобы впоследствии вообще забыть про мелкого спиногрыза.

Обоим, конечно, требовался отдых. Оба были на пределе своих возможностей; каждый считал, что работа пойдет намного легче, если съездить на пару недель куда-нибудь к солнцу, вволю поесть, выпить, отоспаться и поразмышлять, вместо того чтобы пялиться друг на друга в тошнотворном флуоресцентном свете офиса. В конце концов Билл улетел с другом-актером в Танжер, а Тони и Джун выбрали Ниццу, где забронировали номер в курортном отеле, чтобы в первый и последний раз отдохнуть вместе в статусе бездетной супружеской пары. За пределы страны никто из них еще не выезжал (Билл и Тони – даже во время армейской службы); да что там говорить – их родители и вовсе обходились без паспортов. Поэтому оба они были поражены, увидев, что заграница – необычайно красивое место. Время от времени знакомые актеры, литераторы и агенты рассказывали, что в других странах и море теплее, и небо лазурнее, а еда такая, какой в Лондоне днем с огнем не сыщешь. Но по возвращении домой никто из этих знакомых не совершал таких действий, от которых с трудом удерживался Тони: его так и подмывало хватать людей за лацканы и, сверкая глазами, голосить, чтобы они тотчас же мчались за билетами. Большинству населения Англии, понял он, просто невдомек, что за считаные часы можно перенестись в такие страны, которые заставят тебя до конца дней оплакивать каждую минуту, проведенную в Гастингсе, Скегнессе или Озерном крае. Но такое неведение, по всей вероятности, было во благо.

Путешествия украли у сценаристов чуть больше рабочего времени, чем они готовились потерять, так как скоординировать поездки не удалось: у актера, друга Билла, в августе начинался театральный сезон, а Джун аккурат в это время по графику уходила в очередной отпуск. Пускай. Не страшно. Месяц туда, месяц сюда – невелика разница.

Когда их попросили адаптировать лучшие эпизоды «Нелепого отряда» для телевидения, времени им было не жаль. Они считали, что необходимые изменения коснутся только строя предложений, но не структуры всего текста, – такого рода адаптацию могла сделать даже секретарша Хейзел. Что телевидение, что радио; что испанский, что итальянский; юмор – он и в Африке юмор и так далее.

Не учли они одного: «Нелепый отряд» был написан даже не на итальянском, а на латыни. Шутки скрипели, пыжились и отдавали нафталином (надо думать, уже в момент создания); сценаристы начали виновато припоминать, какие из них в свое время позаимствовали из различных эстрадных юморесок, а какие стянули у любимых комиков. Немногочисленные женские персонажи предстали вздорными дурехами, а мужчины выглядели отталкивающими, похотливыми шутами, хотя и задумывались сценаристами как свойские парни. Мир ушел вперед; чтобы перенести «Нелепый отряд» на телевидение, требовалось поменять концепцию. Сценаристы были далеко не уверены, что им (да и кому бы то ни было) интересно будет вспоминать армейскую службу. От этих воспоминаний они ощущали себя стариками. Битлы – те вообще уклонились от воинской повинности. Все теперь жили в совершенно другой стране. Недели две соавторы ни шатко ни валко работали над пилотной серией, но, к их негодованию – и облегчению, – постановку отменили. И тут они вспомнили, что на «Барбару (и Джима)» – единственный проект, который им дорог, – остается менее трех недель.

Их паника объясняла, но не извиняла первый эпизод третьего сезона – попытку изобразить, как Барбара и Джим обустраивают свое гнездышко в преддверии появления нового члена семьи. Тони, который и сам обустраивал гнездышко для той же цели, насмотрелся передач из цикла «Умелые руки» и решил самостоятельно установить раковину; из этого вышел такой балаган, что Джун едва не лопнула со смеху: при первом же открытии крана у них отвалилась сливная труба. В «Новой ванной» Джим, посмотрев передачу из цикла «Умелые руки», тоже решает обойтись без помощи водопроводчика, однако при этом установить не только раковину, но и всю сантехнику. Тони отталкивался от математически сомнительного предположения, что раковина плюс ванна плюс унитаз в совокупности сложатся в такой цирк, который насмешит все население Британии, а не только глубоко беременную и оттого слегка истеричную Джун. Впрочем, на деле оказалось, что количество фаянса не переходит в качество юмора; это открытие, ценное, вероятно, для грядущих поколений сценаристов, ничем не помогло Биллу и Тони. Поезд ушел. Они растранжирили, профукали заветную десятку и остались ни с чем.

– Скажешь, это была моя идея? – спросил Тони перед первой репетицией.

– Скажу, потому что это была твоя идея, – ответил Билл.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я, – сказал Тони.

– Если в титрах будет мое имя, мне придется отстаивать такой текст.

– Ты хочешь снять свое имя?

– Конечно нет! – поспешно ответил Билл. – Нет.

Второе «нет» прозвучало уже не столь уверенно.

– И что это значит?

– А сам-то как думаешь?

– Выкладывай.

– Это значит: «Мы никогда еще до такого не опускались».

Тони рассмеялся:

– Я так и знал, что у тебя камень за пазухой. Намереваешься сперва показать это нашим и посмотреть на их реакцию?

– Нет.

– То есть?

– То есть нет. Категорически. Идея никуда не годится, – сказал Билл.

– Почему же ты не хочешь снять свое имя?

– К чему ты клонишь? Мол, если наши скажут, что это фуфло, я побегу снимать свое имя, а если похвалят, то половину славы заберу себе?

– Ну, в принципе, да.

– Значит, это тупик. Соавторство так продолжаться не может. Вероятно, нам есть над чем подумать, причем в самое ближайшее время.

– И как нам обойти тупик?

– Нужно обо всем договариваться заранее. Прежде чем написать хотя бы слово. «Хочу поработать над этим в одиночку». Или, например: «У малыша зубки режутся, меня неделю не будет». Видимо, нам не вредно друг от друга отдохнуть.

– Ага, ясно.

Тони все прекрасно понял – и перепугался до полусмерти.

– Еще слегка подработать надо, – сказал Тони после читки. – А кроме того, многие сцены выиграют за счет спецэффектов.

Сценарий не вызвал ни единого смешка. Даже Деннис, который всегда старался помочь им дотянуть сырой первый вариант, сидел с озадаченным видом.

– За счет спецэффектов? – переспросил Клайв. – У вас же кран подтекает, а не «Десять заповедей» переснимаются.

– Ты хоть понял, что читал? – спросил Билл. – У них потоп. Ванна, сортир и раковина…

– Умереть как смешно, – недослушал Клайв. – Протечка в сортире. Вы действительно хотите начать этот сезон с клозетного юмора?

– Это не клозетный юмор, – вступился Тони. – Это шутки про клозет. И еще про ванну и раковину. Не путай.

– Но это совершенно не смешная, физиологическая тема.

– Хочешь сказать, в духе Лорела и Харди? – уточнил Билл. – Или Гарольда Ллойда?

– Вот именно. – Клайва слегка заинтриговало, что Билл вдруг стал ему поддакивать.

Билл закатил глаза.

– А ты считаешь, что Лорел и Харди не смешные, да, Клайв? – спросил Деннис.

Клайв только хохотнул:

– Могу сказать, что мне напоминает ваш текст. Старые скетчи Люсиль Болл. Это я в отрицательном смысле, так что не спеши радоваться, Софи.

Оговорка запоздала.

– Придумайте для меня хоть какое-то занятие, – воззвала Софи к Биллу и Тони. – Сколько можно стоять и голосить?

– Не знаю, чем тебя занять, когда из туалета заливает нижний этаж, – сказал Тони.

– Может, пусть Барбара хотя бы посмотрит «Умелые руки»?

– А Джима тогда чем занимать, пока Барбара смотрит «Умелые руки»? – спросил Клайв.

– Как я понимаю, – вмешался Деннис, – Софи предлагает, что сама попробует устранить протечку.

Клайв прыснул.

– Что тебя так насмешило? – спросила Софи.

– Хочу верить, идея об устранении протечки, а не что-то другое, – сказал Деннис.

– Вот именно, идея, – сказал Клайв. – Но никак не реальность.

– А чем тебе реальность не смешна? – спросил Деннис.

– Мы сейчас говорим обо мне или о Барбаре? – спросила Софи.

– А почему, собственно, ты фыркаешь: не веришь, что женщина способна заняться устранением протечки? – спросил Тони.

До этого Клайв сидел с загнанным видом, но вопрос Тони подсказал ему выход.

– Ну, разве что она вконец разнесет всю сантехнику, – ответил он. – Иначе зрелища не получится.

– Разнесет, как пить дать, – пообещал Тони. – Но сама идея о том, что женщина устраняет протечку, не содержит ничего смешного.

– Вот тут не соглашусь, – сказал Клайв.

Это обсуждение, как подумал впоследствии Тони, прицельно высветило все досадные противоречия сюжета. Возня Джима с сантехникой казалась скучной и банальной; устроенный Барбарой кавардак – смешным, свежим, но абсолютно предсказуемым. По всей вероятности, на телевидении так всегда, решил он, да и в жизни, пожалуй, тоже.

Одну зрительницу во время записи стошнило. Ею овладел хохот, который неудержимо сотрясал ее туловище до тех пор, пока изо рта у нее не хлынула рвота – прямо на спинку переднего сиденья. Сцену потопа Тони с Биллом долго перестраивали, паяли и шлифовали, пока не создали из нее сверкающий, большой, грохочущий агрегат: ни дать ни взять – американский мотоцикл. Эпизод пришлось переснимать, так как восторженный рев публики заглушал диалоги актеров. Софи затыкала старые протечки и устраивала новые с таким головокружительным артистизмом, что вскоре удостоилась – по крайней мере, в популярной прессе – сравнения с Люсиль Болл. А ту сцену, в которой Джим, придя домой, застает Барбару невозмутимо стоящей на смывном бачке, Би‑би‑си показывала в рождественской нарезке лучших программ четыре года подряд и сделала визитной карточкой «Барбары (и Джима)». Билл от беспросветности все больше углублялся в свою книгу.

15

Деннис после расставания с Эдит получил больше приглашений в гости (даже если отбросить те вечерние посиделки, которые с постыдной регулярностью устраивала ради него мать), чем за весь период своей семейной жизни. Он, можно сказать, приобрел официальный статус Завидного Холостяка. Его знакомили с теми одинокими женщинами, которые до ужаса напоминали Эдит, а также с теми одинокими женщинами, которые, по расчетам друзей, ничем ее не напоминали. Копии Эдит были тощими интеллектуалками; противоположности были интеллектуалками приземистыми и округлыми. Кембриджский диплом Денниса, суровый и незыблемый, как религиозный фанатизм, подразумевал, что интеллект – это непреложная данность, но Деннису никак не удавалось настроить себя на приземистых, округлых интеллектуалок. Он не сомневался, что это обыкновенная зашоренность, но ничего не мог с собой поделать.

Истинной противоположностью Эдит была бы живая, бойкая, непритязательная, смешная, смышленая, симпатичная блондинка с ослепительной фигурой. Деннис сам себе не признавался, как долго любил Софи, но лишь недавно понял – видимо, по причине засилья всяких анти-Эдит, – что боготворит в Софи как раз те качества, которыми не обладала его жена. Возможно, он был несправедлив, возможно, Эдит давно себя изменила, но верилось в это с трудом. С трудом верилось, что Вернон Уитфилд сумел открыть в ней доселе потаенную жизнерадостную сущность.

Сам Деннис, как ему виделось, не отвечал вкусам Софи. И Клайв, и Морис были, так сказать, стандартно красивы, если не брать в расчет приплюснутый нос Клайва и дебильную улыбку Мориса. А вдобавок оба слыли знаменитостями, и Деннис понимал, что это не в его пользу, хотя Софи в негодовании отмахнулась бы от подоплеки такого наблюдения. Допустим, Вернон Уитфилд привлек Эдит своим интеллектом, но, если бы этот интеллект проявлялся лишь под толстым слоем пыли какого-нибудь исторического факультета, Эдит, наверное, уже поняла бы, что наслаждаться им лучше на страницах литературного приложения к «Таймс», чем в постели.

Деннис привык страдать молча. Объяснение в любви вызвало бы, скорее всего, неловкость, ну, в лучшем случае – краткие заверения в его доброте, а также в ценности его дружбы и профессиональной поддержки. Да и какому продюсеру взбредет в голову ставить под удар отношения с ведущей актрисой, а возможно (если она не станет держать язык за зубами), и с ведущим актером, тем более когда нежные продюсерские чувства – это, по всей видимости, прямое следствие недавней психологической травмы?

Но молчание с каждым днем давалось ему все труднее. С его точки зрения, дело упиралось не в любовь. Любовь подразумевает смелость, а иначе ты, считай, проиграл самому себе: если мужчина не решается признаться женщине в своих чувствах, значит он по определению ее не достоин. Деннис так и не отважился произнести самые главные слова, пока Клайв и Софи не объявили о своей помолвке.

О помолвке было объявлено в первый день работы над серией «На подходе» – перед всеми, сразу после читки. Последние две страницы, которые Тони писал в предвидении собственного душевного подъема, получились эмоциональными, серьезными, проникнутыми любовью и нежностью, отчего счастливая парочка так расчувствовалась, что не смогла долее хранить тайну. При объявлении помолвки присутствовала также Сандра, довольно своенравная и малоприятная особа, которую Деннис взял на роль акушерки. Сандра заговорила первой; Тони, Билл и Деннис только раскрыли рты от удивления (а Деннис еще и от расстройства).

– Замечательная новость, – сказала Сандра. – Я так рада, что оказалась здесь и услышала ее своими ушами.

– Мы, честно говоря, не рассчитывали на твое присутствие.

– Однако же мое присутствие вас не остановило, – сказала Сандра. – Я польщена.

– И напрасно, – срезал Клайв. – По-хорошему, тебя бы…

– Немедленно прекрати, Клайв, – потребовала Софи.

– Вы действительно собираетесь пожениться? – опомнился Билл.

– А иначе зачем помолвка? – удивился Клайв.

– Про таких, как вы, я только и слышу: помолвка, помолвка, – сказал Билл. – И в половине случаев эти помолвки ни к чему не приводят. Как мнимая беременность. Или газы.

– Считайте, что я ничего не говорил, – сказал Клайв. – Ладно хоть Сандра за нас порадовалась. А Билл заявляет, что помолвку объявить – это как пукнуть, и все помалкивают.

– Прости, – очнулся Тони. – Мы очень рады.

Все посмотрели на Денниса, который пока не произнес ни слова.

– Да, – протянул Деннис. – Пытаюсь переварить эту новость.

– Переваривай, не спеши, – сказал Билл. – Мы обождем.

– Дело в том, что я сам собирался сделать Софи предложение. – Деннис нервно хохотнул.

Тони хотел надеяться, что никто другой, кроме него, не понял всей серьезности этих слов.

– Я вижу, что ты задумал, – сказал он Деннису.

– А что он задумал? – не понял Клайв.

– О’кей. Показываю.

Тони встал.

– Я – Спартак.

Билл со смехом встал рядом.

– Я – Спартак.

– «Спартака» я не смотрел, – сказал Клайв.

– Если каждый из нас сделает Софи предложение, она растеряется и тем самым избавит себя от такой судьбы, которая хуже смерти.

– Ага! – воскликнул Деннис. – Неплохо.

Он встал.

– Тебе не обязательно, Деннис, – сказал Тони.

– Почему?

– Ты уже высказался. По второму разу – это перебор.

– Я же не сказал: «Я – Спартак». А только признался, что хотел просить Софи стать моей женой.

– Это все равно что «Я – Спартак».

– Ладно, – согласился Деннис. – Я тебя понял.

Как заметил Тони, у Денниса выступила испарина – верный признак того, что странный пузырек безумия прошел навылет сквозь его мозг и растворился в воздухе. Теперь можно было переходить к делу.

– Поздравляю, – сказал Деннис.

– Спасибо, – ответила Софи.

Когда остальные вернулись к сценарию, она все еще смотрела на Денниса.

Диана хотела безотлагательно взять у жениха и невесты интервью для журнала «Краш», но Клайв куда-то запропастился, и девушки вдвоем отправились в ресторан (Диана угощала), чтобы отметить такое событие.

– Как он сделал тебе предложение?

– Повел меня в «Тратт», заказал шампанского, попросил пианиста сыграть «And I love her», достал из кармана кольцо и опустился на одно колено.

– Боже!

– «Боже, как прекрасно» или «Боже, как ужасно»?

– Ужасно. Кошмар. На публику. Слащаво.

– Я рада, что ты так считаешь.

– И как ты себя повела?

– Сказала, чтобы не дурил. Сказала, что уйду, если он заведет серьезный разговор.

– А потом он сделал тебе предложение, и ты ответила «да».

Софи засмеялась и одновременно повздыхала.

– Вроде того. Но не сразу. Он не умолкал, и я ответила «да», просто чтобы заткнуть ему рот.

– Какая прелесть. Сказка стала былью. Мне придется добавить в эту историю оптимизма, чтобы читательницы «Краш» не побежали совать голову в духовку. Ладно. Чуть-чуть лоска от Дианы – и люди будут счастливы.

– И здесь они, – расстроилась Софи.

– Кто?

– «Люди». Буду ли счастлива я – вот в чем вопрос. Я – живой человек.

– А кто тебя тянул за язык отвечать ему согласием?

– Как бы это сказать… Понимаешь, хотелось осчастливить людей. Когда от тебя каждую минуту этого требуют, сопротивляться трудно.

На деле все обстояло не так. Где бы они ни появились, окружающие встречали их улыбками, просили автографы, шутили. Но никто ни разу не сказал: «Мы просим вас пожениться». Софи понимала, что свадьбой облагодетельствует прессу, но всепоглощающее желание давать людям то, чего они хотят, шло изнутри. Один крошечный шажок в сторону – и все бы срослось: Джим и Барбара, Софи и Клайв, а возможно, вскоре появился бы и ребенок, в параллель к тому, которого она вот-вот должна была родить на телеэкране. Какая-то часть ее натуры желала, чтобы она уже была замужем, уже забеременела, потому что в таком случае все события могли бы удвоиться и принести ей больше радости, чем доступно любой отдельно взятой женщине из плоти и крови или отдельно взятой выдуманной героине. Но этой радости хватило бы ненадолго, потому что под ней не было реальной основы; и тут Софи поймала себя на том, что хочется ей совсем другого.

– Ты его любишь?

– Брось, Диана. Ты уже переросла «Краш», – сказала Софи.

Она сразу поняла, что ее слова прозвучали слишком резко. Это был отнюдь не самый дурацкий вопрос из тех, что задают новоиспеченной невесте.

– Можно хотя бы сказать: «Я не переживу, если мой Джим уйдет к другой»? – спросила Диана.

– Можно, – ответила Софи. – И на этом поставим точку.

«Дейли экспресс» пронюхала насчет помолвки раньше, чем вышел «Краш», и несколько других газет перепечатали этот материал. Еще какое-то издание объявило, что, по сведениям из надежных источников, у Барбары будет мальчик. Приближение нового сезона создавало (по крайней мере, у них самих) такое ощущение, будто на холодном, сыром острове, где они живут, ничего более важного не происходит.

Неделя оказалась волнующей. В четверг Деннису передали, что с ним пытался связаться Том Слоун и просил немедленно перезвонить.

Деннис поднялся со стула.

– Сядь! – скомандовал Билл. – Пусть подождет, мы хотя бы сцену закончим.

Он сел. Понимая, что Билл и Тони держат его за подхалима, Деннис время от времени позволял себе мелкие акты неповиновения, даже если к этому (как сейчас) подталкивали его другие.

– На чем мы остановились?

– Я предлагаю, чтобы в этом месте акушерка высказалась подробнее, – заявила Сандра, акушерка.

На репетициях она в основном предлагала, чтобы акушерка высказалась подробнее; в глазах Сандры акушерка сочетала в себе весь медперсонал, а также психолога, священника, третьего родителя и древнегреческий хор.

– Нет, – отрезал Билл.

– Пардон, меня это не устраивает, – заспорила Сандра.

Деннис опять встал.

– Сядь! – скомандовал Клайв.

Деннис решил, что не позволит больше собой помыкать, да к тому же он все равно не мог сосредоточиться, а потому направился к телефону.

– Ну, так, – сказал он, вернувшись.

– Хорошо или плохо? – спросил Клайв.

– Это с какого ракурса посмотреть.

– Уже страшусь, – сказал Билл.

– Почему?

– Если здесь вопрос ракурса, значит это не может быть чем-то однозначно хорошим. К примеру, повышением ставок.

– Я и не жду от Тома Слоуна внезапной щедрости. Мы ведь подписали контракты.

– Так чего от него ждать? – спросила Софи.

– Понимаете, – опять начал Деннис, – раз он в конечном счете отвечает за выпуск всех развлекательных…

– Я тебя умоляю, – сказал Клайв. – Софи хочет узнать: по какому поводу он тебе звонил?

– Ага, – сказал Деннис. – Ну, так.

– Это мы слышали два часа назад, когда ты вернулся, – не выдержал Тони. – Но пока ничего и не добились.

– Я только что разговаривал с Марсией Уильямс.

– Не свисти, – сказал Билл. – Что ей нужно?

– Мы не знаем, кто такая Марсия Уильямс, – сказала Софи.

– Мы как раз знаем, – возразил Билл. – Как ты думаешь, почему я сказал: «Не свисти»?

– Я думала, чтобы съязвить. Кто же она такая?

– Личный секретарь премьер-министра. Тебе известно, что о ней говорят?

– Осторожно, – напомнил Деннис. – Мы в стенах Би‑би‑си.

– Не будь таким мудилой, Деннис, – бросил Билл, а потом назло ему заорал: – ГОВОРЯТ, ОНИ ЛЮБОВНИКИ!

– Кто?

– ВИЛЬСОН И МАРСИЯ!

– Очень прискорбно, что я пытаюсь вытянуть качественный сценарий из таких инфантильных умов, – произнес Деннис.

– Выпей яду, – сказал Билл.

– Это правда? – У Софи округлились глаза.

– Считается, что да, – ответил Клайв.

– «Считается, что да», – с презрением повторил Деннис. – Если можно одной фразой выразить бессмысленность сплетен, то эта подойдет как нельзя лучше. «Считается, что правда»… Боже мой.

– Конечно, мы точно не знаем, – подтвердил Клайв.

– Естественно. Иначе это уже был бы факт.

– Но разговоры такие ходят? – уточнила Софи.

– Ходят, – сказал Деннис. – Только не разговоры, а сплетни.

– Не слушай его, – сказал Билл. – Он же не человек. Он – робот.

Денниса это оскорбило.

– Если я, в отличие от некоторых, не проявляю жгучего интереса к чужой личной жизни, это еще не значит, что я робот, – сказал он. – Это значит, что я… приличный человек.

– Ну ты и загнул, – сказал Клайв.

– Рассказать вам, о чем говорили мы с Марсией? – предложил Деннис. – Хоть кому-нибудь это интересно?

– Все слышали? – не выдержала Софи. – «Мы с Марсией»!

– Она хотела сообщить, что им всем очень нравится наш ситком. Гарольд и Мэри, похоже, не пропускают ни одной серии.

– Во всяком случае, Мэри уверена, что по четвергам в восемь вечера он ей не изменяет, – сказала Софи.

– С кем-нибудь еще, – подхватил Билл. – Будем надеяться, хоть что-то ей перепадает.

– Зачем же так вульгарно? – сказала Софи.

– Я не собираюсь вас слушать, а потому продолжаю, – сказал Деннис. – Марсия мне передала…

– Все слышали? – не выдержала Софи. – «Марсия мне передала»!

– Марсия мне передала, что премьер-министр с радостью взял бы на работу такого ценного сотрудника, как Джим. А потом спросила, не хотим ли мы приехать на Даунинг-стрит и осмотреться в доме номер десять.

– И мы познакомимся с Марсией? – спросила Софи.

– Я думаю, мы познакомимся даже с премьер-министром, – сказал Деннис.

Акушерка Сандра восторженно захлопала в ладоши:

– Прямо не верится. Неужели я поеду на Даунинг-стрит?

– Э‑э‑э, – замялся Деннис. – Тут небольшая загвоздка.

– Ой, не разочаровывай меня, – сказала акушерка Сандра. – После всего, что я сделала за эту неделю.

Видимо, она имела в виду свою относительную пунктуальность и неискоренимый буквализм в трактовке реплик.

– Боюсь, что разочарую, – сказал Деннис.

– Неужели они специально оговорили, что мне туда нельзя?

– Нет, но… там не знают о твоем существовании.

– Но если они не пропускают ни одной серии, то увидят меня уже на следующей неделе и…

– Пригласили «команду», – пояснил Деннис. – Разве ты считаешь себя членом «команды»?

– Конечно, – сказала Сандра. – Вы меня очень тепло приняли.

Деннис беспомощно посмотрел на Софи. Ни от кого другого он поддержки не ждал.

– Если нам выпишут дополнительный пропуск, – сказала Софи, – правильно будет отдать его Бетти Пертви.

Бетти Пертви, которая играла мать Барбары, снялась в трех сериях, и Тони с Биллом уже запланировали ее присутствие на крестинах.

– Мне кажется, даже Бетти не сможет поехать, – сказал Деннис.

– Но она – твоя мама! – обратилась Сандра к Софи.

– Мне ли не знать? – помрачнела Софи. – Ужасная несправедливость, верно?

На этом Сандра успокоилась, кризисную ситуацию удалось предотвратить. И все благодаря Софи. До чего же она сообразительна, подумал Деннис. А какая добрая. От этих мыслей на него накатило знакомое уныние.

В тот вечер Софи позвонила отцу, но он, вопреки всем ожиданиям, встретил ее сообщение в штыки.

– Мой папа советует нам отказаться от посещения, – сказала она всем остальным на следующий день.

– Твой папа мне не указ, – взвился Билл. – Вы как хотите, а я поеду.

– Я тоже, – подхватил Тони.

– Вот и отлично, – поддел Клайв. – Гарольд спит и видит, как бы сфотографироваться со сценаристами.

– Очень смешно, – сказал Билл.

– Можно узнать, какие возражения у твоего отца? – спросил Деннис.

– Он считает, что страну довели до ручки, – объяснила Софи, – а потому нам не следует поддерживать Гарольда.

– И где эта ручка? – спросил Билл. – На каких дверях?

– То есть тебя интересует, что именно тревожит моего отца?

– По-моему, об этом он и спрашивает – как всегда, с претензией и апломбом, – вмешался Клайв.

– Его тревожит платежный баланс, – ответила Софи.

– И нас тоже, – сказал Клайв. – Но я уверен, что нация все еще может позволить себе чай с печеньем.

– И еще его тревожит засилье цветных.

– В Блэкпуле они ему очень мешают? – спросил Билл.

– Один черный на прошлой неделе свистнул мне вслед, – заявила Сандра. – Мойщик окон.

– Ужас какой, – сказал Билл. – Срочно выслать его из страны. Белый человек никогда бы такого себе не позволил, за всю историю мытья окон.

– Мне белый человек не свистнул ни разу, – подчеркнула Сандра.

Наступило уважительное молчание.

– И еще он считает, что Гарольд не оказал должной поддержки Смиту из Родезии.

– Так бы и говорила, – бросил Билл. – Это многое объясняет.

– Правда? – с надеждой спросила Софи.

– Конечно. Твой старик подпевает империалистам. Готов поспорить, он читает гнусную «Дейли экспресс».

– Как ты угадал?

– Это – твои убеждения? – спросил Билл. – Или твоего папы?

– Сама не знаю, – ответила Софи. – Я как-то не задумывалась.

– Не задумывалась о собственных убеждениях?

– Да, в самом деле смешно, когда вопрос так ставится.

– Ты же умная девочка, – сказал Клайв. – Зачем повторять эти ядовитые бредни?

– Ты считаешь, это бредни? – спросила Софи. – Ядовитые?

– Конечно, – подтвердил Клайв.

– Все так считают, – добавил Билл.

Софи обвела глазами стол. Никто не запротестовал, и только Сандра начала рыться в сумочке, ища пастилки от кашля.

– Ничего себе, – сказала Софи. – А я и не знала.

На ликвидацию пробелов ушел месяц. Софи слушала «Есть вопросы?» и беседовала с каждым, кто проявлял хоть малейший интерес к событиям международной жизни. По настоянию Билла она стала покупать «Нью стейтсмен» и «Лисенер», заставляя себя читать по три статьи в неделю. Далеко не все было ей по уму, но она поняла одно – Билл прав: такие взгляды, как у ее отца, все окружающие считают ядовитыми бреднями. Сочувствовать Яну Смиту, жаловаться на засилье цветных – это как признаваться, что ты слушаешь «Сколько стоит та собачка на витрине?», а не «Twist and Shout». В конце-то концов, именно это ей и требовалось уяснить. Софи никогда не считала, что те, кого она встречает на работе, внимательно слушает и уважает, во всем правы, но с течением времени основательно запуталась. Сейчас ей стало ясно, что коллегам и друзьям взгляды ее отца видятся пыльными и неприглядными, как завалявшийся на распродаже брючный костюм. Ты можешь не гнаться за модой, но, уж если собираешься и впредь общаться с продвинутой публикой, надо хотя бы понимать, когда над тобой смеются.

В незапамятные времена Билл ревниво отслеживал телевизионные рейтинги. Но после выхода «Новой ванной» ему вдруг захотелось найти одобрение у тех, кого под страхом смертной казни не заставишь смотреть популярные комедийные передачи Би‑би‑си. Ему захотелось снискать уважение людей, которые посещают экспериментальные театры, ставят сатирические программы и отвергают его юморески. Ему захотелось произвести впечатление на умных молодых геев, с которыми он тусовался в арт-клубах, и даже на критиков, которые вначале благоволили к сериалу, однако после первого сезона как в рот воды набрали. В незапамятные времена им с Тони доставалось и одобрение, и уважение, и признание; потом они все это растратили, но особо переживать не стали. В ту пору им нужнее всего была любовь, и чем больше, тем лучше; любовь исходила от необъятной телевизионной аудитории. Теперь они уже наелись любовью до ожирения, и Билл поймал себя на том, что с завистью косится на вечно тощих, бледных соцреалистов и сюрреалистов, экспериментаторов и сатириков. Все дело, как он полагал, упиралось в деньги. Сейчас деньги у него водились, причем в избытке, а помимо этого всегда была возможность заработать еще. Потому-то он и нацелился на нечто совершенно другое.

Задуманного вряд ли можно было добиться посредством «Барбары (и Джима)», а «На подходе» еще сильнее пошатнуло его позиции. Сам он не питал иллюзий насчет этого сценария, пусть и крепко сбитого: родовые схватки, затяжное совещание на работе у Джима, перепуганный до безумия таксист, акушерка (на удивление мило и живо сыгранная Сандрой), которая призывает Барбару вместе с ней прикинуть, сколько продуктов съедает королевская семья, – а дальше и младенец, и любовь. Краем глаза Билл заметил, что во время записи у Тони текли слезы; хорошо, что никто другой этого не видел. Если Билл и чувствовал отвращение к себе, то лишь самое незначительное. Рейтинг этой серии просто зашкаливал; впоследствии оказалось, что это был абсолютный рекорд. Перед записью ребята из пресс-службы позаимствовали у молодой сотрудницы договорного отдела грудного младенца – самого настоящего, – чтобы Софи смогла появиться перед камерами со своим первенцем. (Это, кстати, оказался мальчик – Тимоти, впоследствии поименованный сокращенно, Тимми.) Популярные газеты растиражировали этот снимок еще до выхода серии. Как и опасался Билл, появление малыша Тимоти сильно осложнило им жизнь. Правда, эпизод с крестинами удался: они ввели туда викария, который утратил веру, но оказался слишком ленивым, старым и неумелым, чтобы найти себе другое занятие. Да и «Званый вечер» отличался кое-какими достоинствами. Джим приглашает на ужин своего старого однокашника с женой и, выслушав, какие блюда Барбара собирается подать на стол, сам встает к плите. Не заявляя об этом вслух, Джим находит предложенное Барбарой меню слишком уж примитивным, мещанским, слишком английским. Первая половина эпизода получилась, по мнению Билла, неплохо: остро, свежо, с комическими выпадами как в адрес пролетарской ограниченности Барбары, так и в адрес буржуазных претензий Джима. Но с середины текст утрачивал свой нерв и скатывался на безопасные рельсы «Новой ванной»; во время записи зрителям в первых двух рядах выдали клеенчатые накидки, чтобы защитить их от соуса бешамель, летевшего, ко всеобщему бурному восторгу, со сцены. Деннис потом рассказал, что начальству безумно понравилась эта кухонная сцена, тогда как предшествующие диалоги встали поперек горла – написанная от руки подсказка гласила: «Больше соуса, меньше ля‑ля».

– Никто из моих знакомых не идет по этому пути, – сказал Билл в разговоре с Тони. – Я веселю наших родителей, а все остальные только эпатируют.

– Каким же образом?

– Одни изображают секс на сцене «Ройал-корта». Другие подались в андеграунд и снимают фильмы о поэтах – романтиках и декадентах.

– А тебе кто мешает? – удивился Тони. – Ты на досуге тоже можешь заняться чем-нибудь этаким за гроши – было бы желание. А в рабочее время будь добр сочинять самый популярный в стране сериал.

– Не все считают, что это самый популярный в стране сериал.

– Верно. Половина страны нас не смотрит. Но я это переживу.

– Зато эту половину составляют самые умные. Они от нас отвернулись.

– И кто эти умники?

– Те, кто занимается сексом на сцене «Ройал-корта».

– В четверг вечером их дома не бывает, – указал Тони. – Стоит ли на них оглядываться?

Знакомая искорка вспыхивала у Билла, лишь когда Барбара и Джим ругались; неудивительно, что ссоры их стали более частыми. Билл все больше сосредоточивался на своем хобби, которое хотя бы позволяло говорить: что ты пишешь, то ты и есть.

По утрам, до прихода Тони, он работал над «Парнем из Сохо». Раньше ему не доводилось писать прозу, и дело шло со скрипом: перво-наперво он внушил себе, что критикам понравится, если в каждом предложении будет как минимум пять придаточных. Кроме того, он зациклился на наречиях и вставлял их куда только можно – наверное, потому, что в сериале ни Барбара, ни Джим в наречиях не нуждались. Они никогда не говорили уничижительно, не двигались опасливо, не улыбались холодно. Они просто двигались, улыбались и разговаривали. Но после «Новой ванной», чтобы только не сойти с ума, Билл начал с большей серьезностью относиться к своему тексту и анализировать причины неудачных, с его точки зрения, отрывков. В итоге главный герой – молодой гей, перечеркнувший свою жизнь в Уэст-Мидленде и осевший в Лондоне, – заговорил человеческим языком. Заглавие «Парень из Сохо» сменилось другим: «Дневник парня из Сохо», и Билл внезапно ощутил в себе силы хотя бы довести повествование до конца. Он поставил перед собой цель еженедельно выдавать по двадцать страниц с одинарным междустрочным интервалом и нередко даже перевыполнял эту норму. Когда у них с Тони завершилась работа над третьим сезоном, на столе у Билла, возле печатной машинки, выросла кипа листов, которую, если посмотреть под правильным углом, можно было бы назвать рукописью.

16

Софи в течение десяти дней встретилась с Люсиль Болл и с Гарольдом Вильсоном; пару лет назад такое стечение обстоятельств навело бы на мысль о бездарном школьном сочинении, но сейчас даже не выглядело фантастическим совпадением. Она уже не видела ничего сверхъестественного в знакомстве с выдающимися личностями. Не сходясь ни с кем накоротке, она зачастую оказывалась с ними на одном мероприятии и по просьбе общих знакомых подходила, чтобы поздороваться. Так ей встретились Джордж Бест (красавец-мужчина; взял у нее телефончик), Томми Купер, Марианна Фейтфулл и даже Реджи Крэй. Вообще говоря, связка Гарольд – Люсиль, как подозревала Софи, имела хоть какую-то значимость только для нее самой. Если приглашения на Даунинг-стрит даже в эту лихорадочную эпоху все еще оставались желанной редкостью, то для молодого поколения Люси уже не была культовой фигурой. Но когда позвонила Диана и сказала, что Люси сейчас снимается в Лондоне, Софи осознала, что должна хотя бы попытаться поблагодарить ту за все.

– Думаешь, Люси захочет со мной разговаривать? – спросила она у Дианы.

– Не захочет – сделает большую глупость. Ты – сегодняшняя Софи Строу. А она – вчерашняя Люсиль Болл. Ей этот разговор нужнее, чем тебе.

– Не говори глупостей.

– Но это правда.

– И что я ей скажу?

От волнения у Софи уже засосало под ложечкой. Наверняка она опозорится – и, возможно, именно так, как изображала некогда Люси: упадет, перепутает имя или схватит сумочку Люси вместо своей собственной и загремит в полицию, только все это будет совсем не смешно.

– Скажешь, что ты без ума от ее сериала, что она вдохновила тебя на выбор профессии – ну, как-то так.

– А потом?

– По идее, она должна задать тебе какой-нибудь вопрос – и можно будет завязывать.

– И что она спросит?

– Ничего такого, что поставит тебя в тупик. Вряд ли она спросит, чему равен квадрат гипотенузы.

– Ну что, например?

– «Софи, как давно вы снимаетесь?»

– Боже. Мне придется сказать, что это мой первый проект, и тогда она спросит, как я умудрилась получить главную роль в сериале, но ты хотя бы пойдешь со мной?

– Я собираюсь сделать эксклюзивный материал для журнала. «Софи встречается с Люси».

– Скорее «Люси встречается с Софи».

– Она, чего доброго, зазнается.

– Нет, я не к тому. Мне показалось, твой заголовок нагловат.

– Ничего подобного.

– Из-за этого я и переделала, понимаешь?

– Понимаю. Наглости в тебе ни на грош, уж я-то знаю.

– Наверное, лучше мне не ходить. Ты и без того меня перепугала, а теперь еще нагнетаешь.

– Снимать будут, скорее всего, в понедельник перед Букингемским дворцом.

– Вот черт. В понедельник у меня выходной.

– Знаю. Я держу это в голове. Потому и разузнала, где будут съемки именно в этот день.

– Наверняка она обо мне даже не слышала.

– Естественно. Но я уверена, она проявит вежливость. Уж кто-нибудь ей шепнет, какая ты у нас звезда.

– А вдруг нет?

– А если нет, она очень удивится, почему ее фотографируют в компании с тобой.

– Она, между прочим, такая красавица.

– Софи, ей сильно за пятьдесят. У нее куда больше поводов для страха, чем у тебя.

«Старше моего отца? – поразилась Софи. – Как такое возможно?» От этой мысли ей стало совсем дурно. Она боялась увидеть Призрак Будущей Софи.

Люси выглядела ничуть не старше отца Софи. Платье на ней было, похоже, от «Фоул энд Таффин» – попсовое, белое, с большой трехмерной оранжевой буквой на боку; фигура и ноги Люси это позволяли. И все же на ней, как на привидении, лежала печать старости. Толстый слой макияжа делал ее лицо бледным и безжизненным; на нем выделялись знаменитые широко распахнутые глаза, еще способные передавать хоть какие-то эмоции. Только по этим глазам Софи смогла узнать Люси, но теперь взгляд их был каким-то загнанным, как у перепуганной лани, увязшей в снегу. И конечно, ей было не по возрасту отплясывать вокруг караульной будки среди молодых танцоров в медвежьих шапках под аккомпанемент какой-то поп-группы (Диана сказала – «Дейв Кларк Файв»), беззвучно дергавшейся сбоку от них на импровизированных подмостках. (В итоге эту сцену вырезали. Фильм «Люси в Лондоне» не выдерживал никакой критики, но даже в такой бездарной ленте не нашлось места для танцующих гвардейцев в медвежьих шапках.)

– Как по-твоему, это было предусмотрено сценарием? – спросила Диана.

– Обычно все предусмотрено сценарием, – ответила Софи.

– Черт возьми, – вырвалось у Дианы. – Так и я могу писать, правда?

Софи не отрывала взгляда от Люси.

– Странный у нее вид… На себя не похожа, – прошептала она.

– Что-то с лицом сделала, – в полный голос сказала Диана, и Софи на нее зашикала.

– В каком смысле? Что можно сделать с лицом?

– Пластическую операцию, – объяснила Диана. – Для омоложения. Подтяжки там и прочее. Мне кажется, она сделала блефаропластику.

– Блефаропластику?

– Ей подтянули кожу век, чтобы убрать морщины. Видишь? Вокруг глаз самый густой макияж. Она никогда больше не сможет строить гримасы. Ты только посмотри. Как грустно. Обещай, что никогда не дашь себя резать.

Софи не ответила. Она понимала, что настанет день, когда ей придется выбирать, как пришлось выбирать Люси. Можно решиться на всякие операции, но потом не сумеешь толком играть; а можно не задумываться, куда повело твои глаза, бюст и подбородок. Но в таком случае никому даже в голову не придет снимать «Люси в Лондоне» или «Софи в Голливуде». Софи с чувством неловкости наблюдала, как Люси пляшет перед Букингемским дворцом. Было в этом что-то унизительное. Но разве не унизительно засесть дома и, как Дульси, снявшаяся у них в одном из эпизодов «Барбары (и Джима)», ждать у моря погоды? Или распуститься, набрать вес и провести последние двадцать пять лет жизни в воспоминаниях о своей былой молодости, красоте и славе? Софи не хотелось рассматривать такой печальный финал, но отделаться от этих мыслей не получалось. Оказаться на вершине карьеры – все равно что оказаться в верхней кабинке колеса обозрения: ты знаешь, что волей-неволей будешь двигаться, и знаешь, в какую сторону. Выбора все равно нет.

Люси с танцующими гвардейцами завершили свой номер, сделали перерыв, и к Софи направился молодой парень-ассистент, чтобы подвести ее к Люси. Софи вдруг воочию представила, как Люси начнет ее разглядывать, как остановит на ней свои распахнутые глаза, – и побоялась, что не сможет унять дрожь в коленках.

– Здравствуйте, милая, – сказала Люси.

– Здравствуйте, – отозвалась Софи. – Мне нравится ваше платье.

– Правда прелесть? Мои поздравления по поводу вашего ситкома.

– Вы смотрели? Вам понравилось? – окрылилась Софи.

Она не успела прикусить язык. Не нужно было спрашивать. Об этом сообщила ей дверца, захлопнувшаяся у Люси в голове, – дверца, ведущая от мозга к этим глазам. Их взгляд по-прежнему был устремлен на Софи, но будто с телеэкрана. Люси растворилась.

– Не важно, – сказала Софи; даже не сказала, а пискнула. – Это мелочи. Извините.

– Спасибо, милая, что проделали такой путь, чтобы со мной поздороваться, – выговорила Люси, и тут кто-то увлек ее в сторону. Никто их не сфотографировал.

– Подумать только, – расстроилась Диана. – Да ну ее. Старая вешалка.

– Не надо, – сказала Софи. – Это я все не так сделала.

– Ты о чем?

– Не нужно было задавать такие вопросы.

– Это еще почему?

– Я переступила черту.

– Да откуда тебе знать, где эта черта?

Но Софи знала. Черту, совсем тонкую, заметили они двое – Софи и Люси. (Они двое! Софи и Люси! По одну сторону оказались они двое, по другую – весь мир.) Софи это поняла, но не подала виду – пускай, она ведь не жадная. Она искала у Люси доказательств своего существования, но Люси не смогла их дать, потому что никакой Софи, в отличие от Люси, не существовало. Софи испугалась, как бы навсегда не сделаться жадной. Ей вечно было мало. Она не могла насытиться.

Для поездки на Даунинг-стрит они заказали два такси, хотя вполне могли бы поместиться впятером в одну машину. Клайв сказал, что стукаться головами и высвобождать руки-ноги на виду у полицейских и референтов будет позорно. Софи хотела ехать вместе с Клайвом, но он не допустил, чтобы, мол, звезды сели в одну машину, а серая масса – в другую.

– Мне это и в голову не пришло, – сказала Софи.

– А знаешь почему? – вклинился Билл. – Потому что ты не мыслишь такими категориями, как «звезды» и «серая масса».

– Не передергивай, – сказал ему Клайв. – Для меня ты – отнюдь не серая масса. Ты – серая масса для остального мира.

Они постучались в дверь, как будто дом номер десять по Даунинг-стрит был обыкновенным жилищем; секретарь провел их в зал для посетителей, а потом предложил подняться на верхний этаж. Вдоль лестничных маршей уступами висели панно, живописные полотна, а потом – фотографии всех британских премьер-министров; Софи молча проклинала себя за невежество – она могла по пальцам пересчитать тех, кого узнала.

На пороге верхней гостиной поджидала Марсия Уильямс. Встретила она их восторженно (или сделала вид) и, пожимая руку Софи, дружески потрепала ее за локоток. По мнению Софи, Марсия держалась непринужденно, просто ее трудно было вообразить любовницей премьер-министра. Или кого бы то ни было. Уж очень заметен был ее ум, а крупные зубы едва умещались во рту. Софи подумала, что, наверное, Гарольд клюнул на Марсию за неимением лучшего. Вряд ли он в течение календарного года встречался с толпами роскошных женщин: в его графике были и встречи с профсоюзными деятелями, и визиты в Советский Союз. По-видимому, в окружении Гарольда Марсия ближе всех стояла к секс-бомбе Рэкел Уэлч. Но Марсия оказалась такой невзрачной, что Софи даже застеснялась и пожалела, что приехала в короткой юбке. Зачем провоцировать у Гарольда неудовлетворенность своей судьбой – если Марсия и впрямь была его судьбой, хотя бы отчасти. А если, не дай бог, премьер-министру понравится то, что он увидит, придется давать ему отпор. Это было бы совсем уж неловко.

Они расселись, Марсия приказала подать гостям кофе с печеньем и предложила угощаться сигаретами из лежавшего на кофейном столике лакового портсигара. Беседа шла о доме номер десять, о его причудливой планировке, обманчивых размерах, о наличии второго входа – с другой улицы. Ответы Марсии звучали так гладко, что не сообщали почти никаких сведений; Софи заподозрила, что все без исключения заданные ими вопросы Марсия слышала по сто раз на дню.

– Гарольд с минуты на минуту будет здесь, – сказала Марсия. – Но я подумала, что нам с вами захочется вначале немного поболтать.

– Чудесно, – сказала Софи.

– Буквально с первых серий «Барбары (и Джима)», – сказала Марсия, – у меня начали роиться планы.

– Правда? – спросил Деннис. – И в чем они заключаются?

– Видите ли, это производит странное впечатление: у вас офис Джима устроен в студии Би‑би‑си. Но служба-то его здесь, на Даунинг-стрит. Вот я и подумала: почему бы не снимать где-нибудь в резиденции.

– С ума сойти, – сказал Деннис.

– Не каждую неделю, – оговорилась Марсия. – К великому сожалению. Я была бы только рада, но Гарольд, боюсь, разворчится.

Все вежливо посмеялись.

– Но я уверена, в порядке исключения это можно организовать.

– Нет слов, – сказал Клайв.

– Причем не откладывая в долгий ящик, – добавила Марсия.

– Ох, – только и выдохнул Деннис.

– Дело в том, что нынешним выборам, по общему мнению, недостает интриги, так как победа Гарольда предрешена. Поэтому нам хочется слегка оживить ситуацию, – объяснила Марсия. – Иначе все очень скучно, и явка снизится, и, если мы все-таки победим, это будет не взрыв, но всхлип.

Все сочувственно покивали, но никто не произнес ни слова.

– Мы, конечно, не будем просить вас о поддержке, – продолжила Марсия. – Би‑би‑си этого не потерпит. Но остроумные дебаты между Барбарой и Джимом смогут принести больше пользы, чем партийные агитационные трансляции. Электорат вас обожает.

– Спасибо на добром слове, – сказал Билл.

Гарольд Вильсон и Марсия Уильямс

Софи показалось, что все, кроме нее, сошли с ума. Референт премьер-министра предлагает организовать съемку прямо в резиденции, а в ответ слышит только «Нет слов» и «Ох».

– Мы с радостью примем ваше предложение, – сказала Софи.

– Отлично. – Марсия одарила их улыбкой.

Деннис, Тони и Билл посмотрели на Софи так, словно она ляпнула непростительную глупость.

– Только я не уверен, что… – начал Деннис.

– А вот и Гарольд, – объявила Марсия, и в гостиную, посасывая трубку, как будто без трубки его бы не узнали, вошел премьер-министр.

Поднявшись со своих мест, все по очереди представились, но Софи даже рта не успела открыть, как Гарольд остановил ее жестом.

– Не иначе как вы – Барбара, – сказал он, и все из вежливости посмеялись.

– Да, – сказала Софи. – Софи.

На миг он опешил.

– Барбарой меня зовут в нашем ситкоме, – сказала она.

– Конечно, конечно, – спохватился Гарольд. – Я тут посмотрел. Отличная работа.

Им внушили, что по четвергам, в восемь вечера, Гарольд отметает все страшные тяготы своей должности, закуривает трубку, садится рядом с женой и в течение получаса удовлетворенно посмеивается. Теперь он дал им понять, что едва знаком с их сериалом. По-видимому, в Софи заговорила профессиональная сверхчувствительность, но ей показалось, что разница все же есть.

– А откуда вы родом? Мне сейчас почудился аромат Алой розы.

– Вы не ошиблись. Я родом из Блэкпула, мистер Вильсон.

– Так-так. Держу пари, вы скрываете это от Би‑би‑си, я прав? Там обычно не приветствуют уроженцев Севера. С моей точки зрения, Би‑би‑си по-прежнему оккупируют столичные умники.

Под радаром премьер-министра замелькало множество взглядов. Тони и Билл обменялись взглядами с Софи, Марсия перехватила адресованные Софи взгляды Тони и Билла. Деннис все еще вежливо смеялся, как положено столичным умникам, но это была одна видимость.

– Не говори ерунды, Гарольд, – сказала Марсия, и в этот миг у Софи открылись глаза на происходящее. С таким досадливым раздражением дочка может обратиться к отцу. Романтическими отношениями тут и не пахло. – Что Барбара родом из Блэкпула – это общеизвестно.

Гарольд опять запутался.

– Разве она – не Софи?

– Господи, сколько можно? – Марсия покачала головой. – В телепостановке Барбара родом из Блэкпула. Тоже.

– Естественно, – сказал Гарольд, ничуть не обеспокоенный своим нечаянным признанием: он показал, что и пяти минут не смотрел ни одной серии. Видимо, государственные заботы помешали. – А как вам идея Марсии? – продолжил премьер-министр. – Хотите снять один эпизод в резиденции?

– Я передала Деннису, что ты охотно взял бы на работу такого ценного сотрудника, как Джим, – сказала Марсия.

– У меня опытный штат, – сказал Гарольд, – но для ценного молодого сотрудника всегда найдется вакансия.

– Если увижу Джима, непременно ему сообщу, – сказал Клайв.

Марсия рассмеялась.

– Спасибо, – неуверенно пробормотал Гарольд.

Тут вошел фотограф и сделал несколько снимков Клайва и Софи, беседующих с премьер-министром, после чего Гарольд распрощался и исчез.

На обратном пути все пятеро втиснулись в одну машину: их не покидало волнение, смешанное с негодованием, и в то же время разбирал смех, но самое главное – всем не терпелось обменяться впечатлениями. Правда, впечатления выражались бесконечными возмущенными фразами вроде: «Он нас впервые в жизни увидел!», «Ни на секунду не включал нашу постановку!», «Это сплошной пиар!».

А потом Деннис перевел разговор в иное русло – от одного рода удивления к другому.

– Мы только что побывали на Даунинг-стрит! – напомнил он, и все подхватили: «Мы познакомились с Гарольдом!», «Мы пили кофе с премьер-министром», «Черт побери!», «Гарольд и Марсия!».

Третья волна разговора хлынула в сторону Марсии. Вывод Софи никого не заинтересовал, она это поняла. Все уже знали, что еще долго – возможно, до конца своих дней – будут рассказывать знакомым, как провели это утро, и поездка в такси дала им возможность отработать первую версию рассказа, который удовлетворил бы родителей, братьев, сестер, детей и внуков. Раз уж им выпала честь заглянуть в неординарную личную жизнь премьер-министра, грех было этим не воспользоваться. Мало-помалу, где-то в районе Паддингтона, междометия и восклицания сменились задумчивым молчанием.

– Навскидку: сколько дисков «Битлз» он прослушал перед награждением их орденом Британской империи? – спросил Билл.

– Мы теперь, по-твоему, «Битлз», да? – спросил Тони.

– Считаешь, он вручит нам орден Британской империи? – уточнила Софи. – Я бы не возражала.

– Билл правильно мыслит, – заметил Деннис. – Если где-то что-то происходит, Гарольд стремится обозначить свою причастность, так как происходит это при лейбористах. А он греется в лучах отраженной славы. Хотя сам – ни уха ни рыла.

– Извините, что я опять за свое, – сказала Софи, – но никто не ответил на мой вопрос. Как по-вашему, наградят ли нас орденом Британской империи?

– Вполне возможно – если, конечно, мы будем плясать под его дудку, – сказал Тони.

– Пляши не пляши, тебе вообще ничего не обломится, – позлорадствовал Клайв. – На что-то рассчитывать можем только мы с Софи. А до сценаристов никому дела нет.

– И до продюсера тоже, – подхватил Деннис.

– Снимать-то у них будем? – спросила Софи.

– Нет, – хором ответили Тони, Билл и Деннис.

– А я ей сказала, что будем, – напомнила Софи.

– Да, – сказал Деннис, – мы заметили.

Софи не расстроилась. Не расстроилась, что съемки на Даунинг-стрит отменяются; не расстроилась, что останется без ордена Британской империи – по крайней мере, в этом году. Не расстроилась даже оттого, что Гарольд Вильсон не имеет представления об их сериале. Будь он их поклонником, его приглашение можно было бы расценить как личную причуду, как потакание вкусам Мэри и своим собственным. А приглашение, поступившее от Марсии, говорило об официальном признании. Деннис был прав. Гарольд хотел погреться в лучах отраженной славы. Но слава-то принадлежала им.

Съемки на Даунинг-стрит не состоялись; более того, перед выборами очередную серию сняли с эфира. Генеральный директор, очевидно, счел, что ситком «Барбара (и Джим)» слишком политизирован и может повредить корпорации, которая славится нейтралитетом и беспристрастностью.

– Ну не наглость ли? – возмутился Билл. – Мы, надеюсь, этого так не оставим.

– Ни за что, – нашелся Деннис. – Я лично пойду к генеральному и пригрожу, что мы захватим передатчик в Хрустальном дворце.

– Нет, кроме шуток, – сказал Билл, – что будем делать?

– Как я понял, – вступил в разговор Тони, – Деннис говорит, что мы не будем делать ничего.

– И ты это проглотишь?

– На неделю отложить не вредно. У нас дел по горло.

Они уже приступили к работе над новым сериалом: «Красные под кроватью», о гнезде незадачливых советских шпионов, затаившихся в Криклвуде, а еще Энтони Ньюли заказал для себя сценарий. Что ни день на них сыпались новые предложения, но все остальные Хейзел отклоняла.

– Нам уже поступил заказ на новый сериал – утешайтесь этим, – сказал Деннис.

– Если перед выборами нас отстранят от эфира, скажи им открытым текстом, куда они могут засунуть свой новый сериал! – взвился Билл.

– Да ну тебя, – отмахнулся Деннис.

– Я не допущу, чтобы нашу постановку отменяли по любому поводу, – не унимался Билл.

– Не по любому поводу, – возразил Деннис. – А по поводу всеобщих выборов. Готовься, что тебе и в следующий раз не дадут злопыхать на тему несправедливости классового общества. Весной семьдесят первого запланируй для себя недельный отпуск.

– Как это понимать? – упорствовал Билл. – Ты серьезно? Пусть нам и дальше затыкают рот в самые ответственные моменты?

– Это всего лишь безобидное напоминание, что тебе поручено сочинять комедию положений о супружеской паре, – сказал Деннис. – А не манифест Лейбористской партии.

– Естественно, безобидное, – подхватил Билл. – Безобидное напоминание о безобидной комедии. Все у нас чертовски безобидное и вежливое. И в первую очередь – ты сам.

– Полегче, Билл, – вступился Тони.

– Я и не такое в свой адрес слышал, – сказал Деннис.

– А тебя это не касается? – напустился на соавтора Билл. – Упал навзничь – и лапки кверху?

В каждой истории есть этап, на который можно указать пальцем со словами: «Видишь, здесь – начало конца», и, возможно, такой этап наступил. Деннис в последующие годы повторял: «После той предвыборной недели все стало иначе». Но Тони, который сам сочинял истории, хорошо понимал: если внимательно присмотреться к любому рассказу (крепко сбитому, разумеется), то можно заметить, как начало конца сдвигается назад – дальше, дальше, дальше, пока не достигнет исходной точки.

Как ни странно, спор с Биллом сейчас показался ему надуманным. Если тебе платят за то, чтобы ты не работал, – стоит ли злиться? Но злость была нешуточной. Она клокотала, выискивая любую щель, чтобы хлынуть наружу.

– Ты в самом деле собираешься им сказать, куда они могут засунуть новый сериал? – спросил Тони некоторое время спустя. – Я, например, не собираюсь.

– Хочешь работать в одиночку, без меня?

– Нет, что ты, – ответил Тони. – Конечно нет. Но мне же нужно чем-то заниматься. У меня жена, ребенок на подходе.

– Да неужели, Тони? А я и не знал. Предупреждать надо.

– Ты несправедлив.

– Ну извини, – без тени раскаяния ответил Билл.

Тони почувствовал нечто трудноуловимое. Неужели все упирается именно в это? Видимо, да. Для мужчины традиционная семья – это всегда некий символ, особенно для холостяка, особенно для холостяка с анархистской жилкой, особенно для такого холостяка с анархистской жилкой, который вынужден писать о традиционной семье, чтобы заработать себе на жизнь. А для Билла – по вполне понятным причинам – традиционная семья Тони символизировала куда больше, чем многие другие традиционные семьи. Тони не мог допустить, чтобы Джун и их будущий ребенок превратились в поле боя, однако портить отношения тоже не хотел. Но он опасался, что время упущено и рубежи обороны намечены давным-давно.