17

Роджер Николас Холмс появился на свет в родильном доме «Бушли» через три недели после выхода в эфир последней серии третьего сезона. Роды длились относительно недолго, пять часов, но эти часы показались Тони вечностью. Сначала он сидел в коридоре под дверью родилки, курил и пытался решать кроссворд из «Таймс», но леденящие кровь стоны, а также стремительные перебежки акушерок и медсестер сводили его с ума, так что в итоге он отправился в паб и ровно каждый час возвращался, пока наконец ему не предъявили сына, тридцати пяти минут от роду.

До этого момента он беспокоился, что не испытает достаточно глубоких чувств при виде малыша. Когда у Барбары в сериале родился ребенок, Тони заплакал и счел это показателем естественных человеческих эмоций, однако потом стал думать, что просто-напросто отдал этому сериалу слишком много сил, а к тому же всегда лил слезы над вымыслом. Вспомнить хотя бы, как он расклеился, досматривая «Звуки музыки». Но впервые взяв на руки новорожденного сына, он содрогнулся от непроизвольных, судорожных всхлипов, которые тоже зарождались где-то глубоко-глубоко в животе. Беспокойство оказалось напрасным. Как выяснилось, не испытывать нежных чувств к собственному ребенку невозможно. Тони даже посочувствовал геям – им не дано пережить ничего похожего. Вот если бы Билл смог такое прочувствовать…

– Все нормально? – спросила Джун.

– Да, – ответил он. – Все отлично. Спасибо.

– Совершенно не за что.

– В смысле, спасибо тебе за все – не за то, что спросила, а вообще. Спасибо, что не отступилась. Спасибо за него.

Малыш – возможно, в такой момент эта мысль выглядела слегка кощунственной – не представлял собой дитя любви, естественный результат безмятежного, а то и самозабвенного единения супругов. Он представлял собой чудо иного рода: плод трудоемкого и мятежного сотрудничества двух наконец-то сработавшихся партнеров. Ребенок стал их собственным телеспектаклем, созданным общими усилиями.

Умиротворение длилось несколько недель: Джун и Тони гуляли в парке со спящим малышом и уплетали мороженое, а затем, после периода внутренней борьбы, Тони в полном объеме приступил к выполнению обязанностей мужа и отца. Это было нешуточное бремя. С появлением ребенка реальность уплотнилась, посуровела и коварно схватила Тони за горло. Если бы семейные обязанности были сродни любым другим, он с нетерпением считал бы дни до рождественских и иных праздников, но его нынешняя работа не сулила никакой передышки. Тони даже не радовался возвращению в офис, потому что теперь ему приходилось планировать заработки, да так, чтобы прожить втроем. Поскольку Джун уволилась, финансовые заботы целиком и полностью легли на его плечи. В голове у Тони теперь роились коляски, детское питание, ходунки, ипотечные взносы, а для мыслей, как он вдруг обнаружил, места почти не осталось. Те часы, когда он лениво стрелял из канцелярских резинок скрепками по абажурам или слушал музыку на офисном проигрывателе, нынче приносили не отдохновение, а зловещие предчувствия. Сможет ли он и дальше жить в таком напряжении? Хватит ли ему новых идей – реплик, шуток, персонажей, сюжетов, эпизодов – на прокорм, одежку и образование ребенка?

Все надежды он возлагал на Билла, но тот самоустранился. Ежедневно появляясь в офисе, мыслями он витал в облаках и совсем не жаждал возвращаться на землю. Раз за разом он гонял битловский «Revolver», пока от этой пластинки Тони не начало мутить.

– А помнишь, у них когда-то было: «I love you yeah yeah yeah»? – спросил Билл.

– У них вроде было «She loves you», – отозвался Тони.

– Один черт.

– Ну и дальше что?

– От той песни к этим они пришли за сколько там… за три года. А к чему пришли мы?

– А куда ты хочешь идти? Куда нам идти? – не понял Тони.

– Надо двигаться.

– Двигаться куда?

– Тебе лучше знать, какие подвижки бывают в семейной жизни. Приезд тещи. Поездка к теще. Всякие годовщины. Домашние застолья, которые всем в тягость. Ресторанные застолья, которые всем в тягость. Дети. Ванные и уборные. Няни. Новые ковры.

– Двигаться, говоришь?.. Переезд! Это же гениально! – воскликнул Тони. – Забацаем серию «Новый дом».

Бил пожал плечами:

– Давай. За неимением лучшего.

– По-моему, ты не в восторге.

– Это не та жила, которую можно разрабатывать пять лет, правда? Уже во второй серии тема начнет пробуксовывать.

– А что вообще ее навеяло?

– Не имею представления.

– «До смерти»?

Сериал вышел на телеэкраны и был у всех на устах; никто больше не обсуждал «Барбару (и Джима)», поскольку два сериала одновременно никто обсуждать не будет, в особенности если один из них уже не нов. Альф Рэмзи переродился в Альфа Гарнетта: знаменитый Альф Рэмзи только что принес Англии кубок чемпионата мира по футболу, и никому (в первую очередь Би‑би‑си) не хотелось пятнать овеянное новой славой имя ханжеством и агрессивностью вымышленного персонажа. Однако в остальном Альф остался тем же самым и, как это ни тревожно, завоевал симпатии народа Британии, причем в таких аспектах, о которых, вероятно, не помышляли его создатели.

– Меня это не колышет, – повторял Билл, не скрывая обиды и раздражения. – Меня колышет другое – что мы зашли в тупик. Один брак двух персонажей. Что еще о них скажешь? Где гэги? Где байки? Ты же у нас женатик. Где гэги? Где байки? Рожай. Ты же специалист. Хотя, должен сказать, отцовство не наложило на тебя печать человека, у которого есть ключи от сокровищницы юмора.

– Я живу в постоянном напряжении, вот в чем причина. В напряжении, а отчасти в страхе.

– Ах, вы только на него посмотрите. Чего же ты страшишься?

– Тебя и твоего движения.

– А сам не хочешь двигаться?

– Нет. Я никуда не хочу идти.

– Врешь.

– Не вру! Я счастлив! И хочу одного – исписывать страницу за страницей!

Он подразумевал, что с радостью, даже с любовью делает свою работу, в которой поднаторел и видит неплохой источник заработка. Это казалось чудом. Ему выпала такая удача, о какой он для себя и мечтать не мог. Так что да, ему хотелось заполнять страницу за страницей шутками, наблюдениями и ситуациями, которых ждали Деннис, Би‑би‑си и зрители. Если не сесть в лужу, то ему и впредь позволят заниматься тем же. Ни о чем другом он и думать не мог. Не мог думать, найдутся ли у него новые темы и не удручают ли его тесные рамки выбранного ими жанра. Он просто хотел планомерно идти от первой страницы к тридцатой, как идет в своей работе механик, который чинит машину, или врач, который лечит пациентов. Едва ли механика удручает, когда двигатель слишком прост. Наверное, каждый двигатель ставит перед ним свои проблемы, точно так же, как новый эпизод бросает драматургу новый вызов. Если он тебе по плечу, почему бы не идти проторенным путем?

– Нечего сказать, устремления.

– Есть и менее достойные способы приносить людям радость.

– Сдается мне, мы ходим по кругу, – сказал Билл.

– Значит, мы все же не стоим на месте, а движемся. Хотя бы и по кругу.

– Ты честно хочешь заниматься этим до скончания века?

– Если мы в шоколаде, почему бы и нет?

– И тебе не надоест?

– Знаешь, этот разговор напоминает мне колонку советов из женского журнала, – сказал Тони. – «Дорогая Эвелин, наша семейная жизнь становится скучной, и я беспокоюсь, как бы муж не пошел налево. Что мне делать?»

– Она тебе посоветует купить кружевное белье.

– И куплю – лишь бы помогло.

– В любом случае она посоветует тебе попробовать что-нибудь новое. И никогда не скажет: «Крути старую волынку, и муж в конце концов так одряхлеет и отупеет, что и думать забудет ходить налево».

– Я думал, ты уже дописал свой роман и успокоился.

– Загвоздка в том, что мне нравится его сочинять. Хотя бы понимаю, сколько я упустил.

Тони вздохнул:

– Жесть, да?

– Ты о чем?

– Даже не знаю, как выразить. Об этом. О нас с тобой. О моем браке. Поначалу кажется, что твой напарник – в точности такой, как ты, а с годами понимаешь, что вы разные.

– Я сразу после армии понял, что мы с тобой разные, – сказал Билл. – Когда ты сдрейфил.

– В чем?

– Сам знаешь.

– По-твоему, я сдрейфил?

– А как иначе это назвать?

– Думаешь, я женился на Джун от страха?

– А от чего же еще?

– Я… ну… я ее полюбил.

– Выходит, ты – бисексуал?

– И да и нет, сам не знаю. Тогда мне казалось, что я совершенно… безоружен.

– Рад, что у тебя так удачно сложилось, – сказал Билл, ничем не выдав насмешки.

– Спасибо.

– Значит, ты все рассчитал к своей выгоде, когда стал ухлестывать за Джун?

– А в чем моя выгода?

– Это был самый удобный вариант. И вот пожалуйста: уютный домик в Пиннере, жена, ребенок.

Тони беспомощно пожал плечами:

– Ну да. Меня устраивает. Я счастлив. Так, как ты, я бы не смог.

– Да что ты обо мне знаешь?

– Каждым своим шагом ты нарушаешь закон.

– К черту этот закон.

– Ты спросил – я ответил, что думаю. Если тебе доступно и «да», и «нет», зачем выбирать тот путь, который ведет за решетку?

– У меня такого выбора не было.

– Знаю. Но у меня-то был. И это не значит, что я всегда и во всем буду выбирать скучное, но безопасное.

– Сам ведь знаешь, что так оно и будет, – сказал Билл.

Говорил он миролюбиво, не нарываясь на конфликт, и Тони только сейчас понял, о чем речь: однажды дал слабину – и пошло-поехало. Годы, отданные работе над «Барбарой (и Джимом)», могли бы сложиться для Билла совершенно иначе, не будь он геем. Естественно, он вращался в другом кругу. Но при этом он еще читал другие книги, смотрел другие фильмы и спектакли, слушал другую музыку и забредал в миры, очень далекие от уютного домика Тони в Пиннере.

– Колонка советов – это не наш уровень, – сказал Тони. – Давай-ка замахнемся на консультацию по вопросам брака и семьи.

И в глазах у Билла вдруг вспыхнул огонек – впервые за долгое время.

– Не понимаю, – сказал Деннис, выслушав их замысел. – В чем у них проблема?

– Проблема в том, – сказал Билл, – что они – полные антиподы.

– Но они всегда были антиподами, – настаивал Деннис. – Это сюжетный стержень.

– Совершенно верно, только сейчас эта ситуация подходит к логическому завершению. Им с большим трудом удается сохранить брак, потому что они слишком разные. Без посторонней помощи тут не обойтись.

– Хочу убедиться: вы и дальше намерены писать комедию? – насторожился Деннис. – Или это будут «Драмы по средам»? Чего доброго, он ее под конец задушит.

– А почему из консультации по вопросам брака и семьи нельзя сделать комедию? – спросил Билл.

– По-твоему, супружеские пары обращаются за консультацией, чтобы посмеяться?

– Может, они бы и рады посмеяться, – вставил Тони.

– В стране эпидемия разводов, – напомнил Билл.

– Это ты мне рассказываешь? – возмутился Деннис.

– Прости, – спохватился Билл. – Из головы вылетело.

– То-то и оно, – сказал Деннис. – Ты перед каждым будешь извиняться? – Он испытующе посмотрел на Билла. – Нет ли здесь следов той фигни – «До смерти»?

Билл отвел глаза.

– В точку, да?

– Я просто хочу написать хоть что-нибудь о реальной действительности. А в реальной действительности такая чета, как Барбара и Джим, не обошлась бы без посторонней помощи.

Деннис вздохнул. Хотя ему нравилось работать с талантливыми, мыслящими людьми, иногда он сожалел, что нельзя добиться тех же результатов с непритязательными поденщиками.

– Но они выстоят? – после паузы спросил Деннис. – Этот брак мне еще понадобится.

– До конца сезона, так и быть, выстоят, – заверил Билл, – а дальше будем разбираться.

Нэнси Лоусон, которую Деннис пригласил на роль Маргариты, могла похвастать аристократическим происхождением – не в пример им самим и всем их знакомым. Семья у нее оказалась еще более респектабельной, чем у Эдит, которая прежде удерживала пальму первенства: если отец Эдит работал врачом, то отец Нэнси был потомком знатного рода и владел фамильным замком где-то в Нортумберленде. Нэнси училась в элитной частной школе, пока оттуда не вылетела – по ее словам, за курение во время секса. Эту фразу она явно вворачивала не впервые, но шутка все еще производила должный эффект: все рассмеялись, а Тони заметил, что Клайв принялся теребить пачку сигарет. Впрочем, прежде чем предложить Нэнси закурить, он пару минут выждал, понадеявшись, что Софи не проведет соответствующих параллелей. (Надежда оказалась напрасной.)

Если Софи принадлежала к породе сексапильных красоток с обложки – ноги от ушей, пышная грудь, белокурые локоны, – то Нэнси, которая была лет на десять старше, таила в себе нечто темное и опасное. Ко всему прочему она располагала экстравагантной коллекцией двусмысленных афоризмов в духе советов из справочника по этикету, как то: «Джентльмен всегда позволяет даме первой воспользоваться полотенчиком». Или: «Дама никогда не подает джентльмену резинку руками». В реальной жизни из нее вряд ли вышел бы квалифицированный консультант по вопросам брака и семьи – разве что по весьма специфическим вопросам. При всем том она оказалась великолепной комической актрисой – Деннис приметил ее в фарсах Брайана Рикса. Когда она по просьбе режиссеров застегнула парочку пуговиц и собрала в кичку роскошную гриву волнистых темных волос, ей удалось добиться необходимой солидности образа. Съемочная группа пришла в восторг от ее аристократического выговора. Тони и Билл провели кое-какие изыскания (до чего обычно не снисходили) и выяснили, что в Совет по вопросам брака и семьи идут работать преимущественно жены епископов, хирургов или крупных промышленников – скучающие выпускницы дорогих частных школ, и Маргарита, скорее всего, после работы должна была возвращаться в аккуратный домик где-нибудь в Хэмпстеде или Примроуз-Хилле. Нэнси же была сделана из совершенно другого теста. Глядя на нее, можно было, в принципе, допустить, что некогда она состояла в браке с промышленным магнатом, но если так, то ее замужество, по всей видимости, закончилось через пару недель после свадьбы – либо разводом, либо (что вероятнее) убийством мужа.

Когда Тони и Билл обнаружили, какой находкой оказалась Нэнси, они тут же переработали сценарий. В первоначальной версии пятнадцать минут уходило на выяснение отношений между Барбарой и Джимом, и только после этого они отправлялись на прием к Маргарите. Иными словами, на протяжении первой половины эпизода супруги ругались, скандалили – и только потом решали, что им все же необходима помощь со стороны. Все эти сопли и вопли были нещадно вырезаны, и эпизод теперь начинался в середине семейной драмы (которая, решили сценаристы, тянулась уже не один месяц), чтобы пара как можно скорее оказалась на приеме у Нэнси.

Во время записи Нэнси сорвала шквал аплодисментов. Конечно, большое значение имел эффект неожиданности: никто не рассчитывал увидеть такую яркую героиню. Однако взаимодействие между персонажами словно вдохнуло новую жизнь и в сериал, и в самих исполнителей, а сюжетный ход привлек внимание прессы. «Насколько мы помним, ни в одном комедийном сериале прежде не рассматривалась проблематика семейного кризиса, – писала „Таймс“. – А учитывая ошеломительный рост числа разводов с начала нынешнего десятилетия, создатели „Барбары (и Джима)“ проявили немалую смелость, подняв столь злободневную тему, и при этом сохранили присущее сериалу очарование и остроумие. Добиться такого результата нелегко».

Тони наделся, что Маргарита будет полезна и его собственной семье – как-никак, в ней крылся источник семейного благосостояния. Впрочем, будь Маргарита хоть лучшим консультантом в мире, даже она вряд ли смогла бы помочь с Нэнси.

Очень скоро Клайв пришел к выводу, что помолвка то и дело мешает ему заниматься приятными делами. Вот она, разница между наличием и отсутствием невесты. Любопытно, что заниматься неприятными делами ему, по сути, не требовалось. Софи не вела приготовлений к свадьбе, не знакомила его с друзьями и родней. Всех ее друзей он и так знал, а родственников она избегала. Больше всего лимитировало Клайва именно отсутствие неприятных обязанностей. Глупо, в самом деле: попытайся он объяснить это Софи, она бы посочувствовала ему и дала практические советы – без наивности и без осуждения. Но вместе с тем она бы отметила у него определенную неподготовленность к семейной жизни, а возможно, и предложила бы отменить помолвку. В некотором смысле это было бы разумным решением. Хотя считаться женихом Софи ему нравилось. Окружающие стали относиться к нему лучше. В результате его несанкционированные контакты свелись к минимуму. По большому счету, он стал моногамной личностью.

А Нэнси, его новая коллега, оказалась личностью совершенно иного рода: недвусмысленной и готовой на все. Он понимал, что сам ответствен за свои поступки, но вина целиком и полностью лежала на ней: зачем она пускалась во все тяжкие, чтобы его соблазнить? Зачем отпускала в его присутствии скабрезные шуточки? (Понятное дело, в присутствии других она тоже не молчала, но Клайв все время чувствовал, что ее шуточки адресованы только ему.) Зачем постоянно упоминала о знакомстве с нетрадиционными видами секса?

Впервые он переспал с женщиной, призванной спасти его вымышленный брак с героиней, которую играла его реальная невеста, исключительно для того, чтобы выиграть спор с самим собой: у него были сильные подозрения, что Нэнси – просто болтунья и, вполне возможно, фригидная, если не девственница. К несчастью, он ошибался по всем статьям. Никакой пустой болтовни не было; Нэнси оказалась не фригидной, а огненно-страстной; если она до той поры и хранила девственность, то не проявила ни малейших признаков нервозности или стыдливости, которые, как показывал опыт Клайва, часто сопровождают первую ночь любви. Да и где это видано, чтобы невинная девушка сама громко и настойчиво требовала… Ладно, не важно. Если коротко – искушение, которому подвергла его Нэнси, было столь велико, что для борьбы с ним требовались недюжинная стойкость и героизм, которыми он, по собственному убеждению, не обладал. Ее ненасытность, злоупотребление алкоголем и таблетками, пугающая манера сыпать известными именами – все это, конечно, оказалось неприятным сюрпризом; к тому же Клайв пару раз усомнился в ее вменяемости и уже опасался, как бы она не начала распускать язык. Но на любой неприятный сюрприз можно закрыть глаза, если только знать, что на следующей странице тебя ждет сюрприз приятный.

18

У Денниса сжалось сердце, когда возле служебного входа он увидел немолодую женщину, которая одиноко стояла в сторонке и умоляюще смотрела на Софи, пока та раздавала автографы. При счастливом стечении обстоятельств он мог бы провести минут пятнадцать, а то двадцать наедине с Софи: им предстояло доехать на такси до ресторана «У Мина» в Бейсуотере (это был единственный открытый по воскресеньям допоздна ресторан, известный им в западной части Лондона), а после дождаться Билла, Нэнси и Клайва, которые сидели там в баре. Софи не особенно любила эти гулянки после записи. И уж совсем невмоготу стало ей в последнее время, когда к их компании присоединилась Нэнси: громогласная, в неизменных платьях с огромным декольте, она сыпала непристойностями, от которых Клайв покатывался со смеху. Вот уже две или три недели Софи вынуждена была просить Денниса отвезти ее домой.

Положа руку на сердце, Деннис не знал, как держаться наедине с Софи. Вот если бы «Барбара (и Джим)» растянулись еще сезонов на двадцать-тридцать, он бы, вероятно, к чему-нибудь и пришел, соединив накопленный профессиональный опыт легкой болтовни в такси и сосредоточенного молчания за изучением меню китайских ресторанов. А Софи, оценив наконец-то его постоянство, выдержку и трепетное отношение к ее самокопанию после каждой записи, призналась бы ему в любви. Разумеется, предварительно разорвав помолвку с Клайвом. Будь Деннис азартным игроком, он поставил бы десять шиллингов на то, что Софи, не доходя до церкви, швырнет кольцо в физиономию Клайву, или – для верности – поспорил бы, что она выйдет замуж и вскоре разведется.

К началу тридцатого сезона, то есть к концу двадцатого века, ему перевалит за шестьдесят, но если питаться овощами, много двигаться и отказаться от курения трубки, то удастся, наверное, сохранить себя в достаточно хорошей форме для заключения брака. А не удастся – ну что ж. Этот вопрос и сейчас не особенно его волновал – что уж загадывать на тридцать лет вперед. Как виделось Деннису, в их отношениях это было отнюдь не самым главным. Быть может, стоило сказать об этом Софи? Просто чтобы растопить лед? Сказать, что он готов до конца своих дней делить с ней постель, не перекатываясь на ее половину? Или она заподозрит какую-нибудь странность? Если у них будет комната для гостей, он сможет спать и там. Лишь бы иметь возможность каждое утро завтракать вместе с Софи – это уже счастье.

Он был почти уверен, что эта немолодая женщина – мать Софи, бросившая свою дочку ребенком. Разрезом глаз, очертаниями губ она отдаленно напоминала Софи. У нее был такой взволнованный, такой потерянный вид, что ее трудно было представить в других обстоятельствах. Место для сомнений оставляла только ее невзрачная внешность. Разве не обязательно быть роскошной женщиной, чтобы сбежать с женатым мужчиной? А уж матерью Софи, безусловно, могла быть только роскошная женщина. Впрочем, в жизни любой женщины пятнадцать лет – значительный срок, если эти пятнадцать лет отмечены только горечью.

Этой сцены Деннис ждал с той самой минуты, когда Софи поведала ему историю своего детства, – так всегда бывает со знаменитостями. Рядом с ними вдруг появляются давно пропавшие родители, которые ищут для себя заслуженных, по их мнению, лучей отраженной славы, а обычно еще и денег. И сколько же уйдет на это времени – на извинения, самооправдания и гневные обвинения? Деннис понимал, что десятью минутами тут не обойтись. Его блаженные, священные минуты с Софи оказались под угрозой.

– Ну, здравствуй, – сказала Софи. – Я все думала: когда же ты объявишься?

– Прости, – ответила ее мать. – Я понимаю, для тебя это шок. Ты не обязана со мной разговаривать. Мне просто хотелось на тебя посмотреть.

– А телевизор ты не смотришь?

– Смотрю. И раз за разом пытаюсь получить билет на запись, но пока мне не везет.

– Значит, ты меня уже видела?

– Я хотела посмотреть на тебя и чтобы ты посмотрела на меня. Вот и все.

– Увидимся на месте, Софи? – не выдержал Деннис. – Тебе нужно время?

– Нет-нет, буквально одну минутку, – ответила Софи.

– Знаешь, – мягко сказал Деннис, – я не большой специалист в таких делах, но одной минуткой здесь, наверное, не обойтись.

– Здравствуйте, – повернулась к нему мать Софи. – Я – мама Барбары.

– Да, я так и понял, – ответил Деннис. – Меня зовут Деннис. Я продюсер и режиссер сериала «Барбара (и Джим)».

Он пожал протянутую ему руку.

– Приятно познакомиться, миссис Паркер.

– С чего ты взял, что ее зовут миссис Паркер? – взвилась Софи.

Денниса на расстоянии обжигало ее гневом – хоть руки грей.

– Это можно уточнить, – предложил он. – Пока она здесь.

Мать Софи наградила его благодарной улыбкой.

– Я – миссис Болдерстоун, – представилась Глория.

– Как же так? – фыркнула Софи. – Ты можешь зваться либо миссис Как-Там-Его-По-Фамилии, либо миссис Паркер, если не оформляла брак, но приставлять «миссис» к своей девичьей фамилии – это ни в какие ворота не лезет.

– Тем не менее именно это я и сделала, – возразила Глория. – Можете обращаться ко мне как угодно.

В ее голосе не прозвучало ни враждебности, ни даже равнодушия. Это были слова покаяния, слова той, которая сломала не одну жизнь и больше не заблуждалась на свой счет. У Софи шевельнулась первая жалость, которая тут же была раздавлена.

– А ты не можешь обращаться ко мне как угодно, – сказала ей дочь. – Я – Софи, запомни.

– Прости, – опять выдавила Глория. – Я читаю в журналах: «Софи то», «Софи это», а сама думаю: «Снова пишут про нашу Барбару». Софи… Чтобы привыкнуть, мне, наверное, потребуется время.

– У тебя его нет, – отрезала Софи.

– Мы сейчас едем в Бейсуотер, в китайский ресторан «У Мина», – нас ждут Клайв и остальные, – сообщил Деннис. – Там не обязательно заказывать китайскую еду. Для вас могут приготовить бифштекс с жареным картофелем. Или омлет с жареным картофелем. Возможно…

– Если ты собираешься огласить все меню – не трудись, – сказала Софи. – Она с нами не поедет.

Не оглядываясь, Софи устремилась к ожидающему такси.

– Жаль, что так вышло, – виновато сказал Деннис.

– Я должна была хотя бы попытаться, – ответила Глория.

– Надеюсь, мы еще увидимся. – Деннис пошел вслед за Софи, но почти сразу остановился и повернул назад. Оставшись последним звеном между двумя мирами, он почувствовал, что просто обязан удерживать их вместе, и как можно дольше. – Вы сегодня заночуете в Лондоне, Глория?

– Да.

– Можно узнать где?

– Да. Конечно можно. Я остановилась в гостевом доме «Расселл-сквер». На самом деле находится он вовсе не на Расселл-сквер.

– Такое бывает. – Не дождавшись продолжения, Деннис спросил: – А где же?

– О, вы очень любезны. На Фэррингдон-роуд. Переночую – и утром домой. Выезжать буду около половины одиннадцатого.

– Понятно. – Он подумал, что не вредно было бы узнать ее координаты: до утра Софи вряд ли отойдет от гнева. – А кстати, где вы живете? Запишите, пожалуйста, подробный адрес.

Пока она шарила в сумке, ища какой-нибудь листок бумаги, такси успело скрыться из виду.

– Как неприятно, – сказала Глория. – Она уехала без вас.

– Ничего страшного.

– Передайте, что мне от нее ничего не нужно, – попросила Глория.

– Непременно.

Мать Софи говорила искренне, но Деннис понимал, что это не может быть правдой.

Схватив другое такси, он примчался в ресторан и увидел, что Софи сидит в одиночестве. Значит, Бог все-таки есть, подумал Деннис.

– О чем ты с ней разговаривал? – спросила Софи.

– Можно мне сначала промочить горло?

По воскресеньям алкогольные напитки подавали только до десяти вечера, и Деннис поспешил сделать заказ. Появление Глории выбило его из колеи, да и запись прошла неважно. Актеры старались (Нэнси – даже слишком), но, поскольку Барбара и Джим стали прибегать к помощи консультанта по вопросам брака и семьи, юмор отступил на второй план. Заказав бутылку пива и бокал вина, Деннис сначала выпил пиво, а потом уже ответил на вопрос Софи.

– Я спросил, где она живет.

– Зачем?

– На всякий случай.

– И где она живет?

– В Моркембе.

– Почему вдруг?

– Наверное, тебе лучше самой у нее спросить. Я не знал, что для проживания в Моркембе нужны особые причины.

– Так суетилась – и осела тут же, на побережье, буквально в нескольких милях.

Деннис хотел съязвить, что близость Моркемба к Блэкпулу – не та подробность, за которую сейчас нужно цепляться, но вовремя прикусил язык, когда сообразил, что за этим кроется. Понятно, что раньше Деннис об этом не задумывался, но матери, вообще говоря, не имеют обыкновения бросать своих детей и сбегать с начальниками, чтобы больше не возвращаться. Не иначе как на долю Софи в детстве и юности выпадали постоянные унижения и стыд. Глории следовало бы уехать куда подальше, в невообразимые, недосягаемые края: в Патагонию или на Тасманию.

– А что ей понадобилось в Лондоне?

– Наверное, повидаться с тобой.

– В этом вонючем Моркембе ноги моей не будет, – бросила Софи.

– И не надо, – сказал Деннис. – Я узнал, где она остановилась.

– Черт побери, – вырвалось у Софи. – И что мне теперь делать?

– Решай сама.

– Ты считаешь, я должна к ней съездить. Не зря же ты зацепился с ней языком.

– Нет, я вовсе так не считаю. Я просто хотел, чтобы у тебя был выбор. Мне не нужно, чтобы ты потом терзалась из-за совершенной ошибки.

– Вот в чем причина, – сказала вдруг Софи.

– Причина чего?

– До меня только сейчас дошло. Вот в чем причина, но меня разбирала такая злость, что я сразу и не поняла. А ведь это было ясно с самого начала. Я потому задумала стать знаменитостью, что понадеялась: вот мать прочтет обо мне в газете, увидит по телику – и обязательно меня найдет.

– А дальше что?

– А дальше я пошлю ее ко всем чертям.

– Ну что ж. Сказано – сделано.

– Но я этого даже не поняла. Потому что ужасно разозлилась. И сама не заметила, что происходит.

– Думаю, в таких обстоятельствах этого следовало ожидать.

– И что теперь?

– Все зависит от того, насколько тебе нужна довольно жалкая, сильно кающаяся немолодая женщина, которую ты некогда считала своей матерью.

– Вообще не нужна.

– Ты не ждешь от нее извинений? Мне показалось, она готова их принести.

– Вот черт. Наверное, жду, – выговорила Софи и добавила: – Спасибо тебе.

Тут появились Клайв, Нэнси и Билл – подвыпившие, шумные и дурашливые. Нэнси тут же принялась рассказывать, как ее знакомая ублажила бывшего министра прямо в ложе Королевского оперного театра. У Нэнси было подозрительно большое число знакомых, которые откалывали подобные номера, и при этом в ее историях всегда проскальзывали такие детали, которыми никто не стал бы делиться с посторонними. Клайв, судя по всему, тоже склонялся к мысли, что все это были плохо замаскированные автобиографические подробности, а потому слушал ее с восторженным и жадным вниманием, как мальчишка, сидящий по-турецки перед домашним радиоприемником во время трансляции «Дика Бартона».

– Отвезешь меня домой? – вполголоса обратилась Софи к Деннису в разгар изумленных ахов и громового хохота.

Если раньше Деннис решил, что Бог есть, то теперь, чудом заслужив себе переговорами с Глорией еще одну пятнадцатиминутную поездку на такси вместе с Софи, Деннис убедился, что Бог справедлив, благосклонен и мудр.

Взяв такси, Софи повезла мать в отель «Ритц» пить кофе: во-первых, она просто-напросто могла себе такое позволить, а во-вторых, знала, что матери это будет неудобно.

– А я успею на поезд в одиннадцать тридцать? – спросила Глория, когда поняла, что «Ритц» – это, вопреки легкомысленным заверениям Софи, не ближний свет.

– Ты торопишься?

– Если опоздаю, придется два часа ждать следующего.

– Смотря на сколько ты опоздаешь. Если приехать на вокзал в час двадцать пять, ждать останется только пять минут. Чем черт не шутит: вдруг мы разговоримся?

Эта реплика подсказала Глории, что до приезда в отель нужно молча смотреть в окно. Когда они входили в вестибюль, швейцар назвал Софи по имени и велел ей не спускать глаз с Джима; Софи рассмеялась и пообещала смотреть в оба. В «Ритце» она как-то раз уже побывала, встретила примерно такой же прием и, в частности, по этой причине захотела наведаться сюда с матерью.

Они сели на диван в просторном салоне и заказали кофе с печеньем.

– Это для тебя в порядке вещей? – поразилась Глория. – «Ритц» и все такое?

– Только если мне самой этого хочется. – Уловив в своих словах надменность, она добавила: – Но я почти все время провожу на работе. Или дома. Работы у меня по горло.

– Понимаю. Очень удобный диванчик, верно? Только на нем трудно усидеть прямо.

Софи все ждала и ждала неизвестно чего – наверное, чтобы мать проявила хотя бы проблеск интереса к пятнадцатилетнему отрезку жизни дочери, но Глория, наверно, увлеклась созерцанием мягкой мебели и таинственных постояльцев отеля.

– Это все, что ты можешь мне сказать? – спросила Софи. – Что диванчик удобный?

Она поклялась себе сохранять хладнокровие, но не сдержалась.

– Если честно, я просто не знаю, что сказать, – ответила Глория.

– Тогда зачем ты приехала?

Ее мать пожала плечами:

– Иначе не могла.

– Ты все эти годы жила в Моркембе?

– Нет, в разных местах. Он нашел работу в Болтоне, когда мы… когда мы там обосновались. Потом в Ланкастере. А в конце концов перебрались туда, где я сейчас живу, и он уехал.

– Куда?

– Не знаю. Очевидно, вернулся в Блэкпул.

– Ты была за ним замужем?

– Нет, он и без того жил припеваючи. Запретный плод сладок.

Никто из проходивших мимо них в «Ритце» не узрел бы в Глории никакой сладости. В лучшем случае, как поняла Софи, им виделся кусок булки с маслом. Но сама она всегда представляла маму как диковинную сласть. Выросшая под разговоры отца о бегстве изменницы Глории, Софи наряжала и подкрашивала материнский облик, начиняла кремом и джемом, покрывала глазурью. А теперь перед ней сидела блеклая женщина, прижимая к себе макинтош и потертый старомодный ридикюль, которому самое место – в ближайшей урне.

– Мне нечего сказать, Барбара. Софи. Правда. Ничего интересного, никаких тайн. Одна только длинная и скучная история ни о чем.

– Тогда ради чего это было? На что ты рассчитывала?

– На лучшее. Но я просчиталась, если это сможет тебя утешить.

– Нет, не сможет.

А ведь смогло. Софи хорошо понимала, что такое тяга к лучшему. Своим переездом в Лондон она никому не причинила зла, но лишь потому, что никто не встал ей поперек дороги. Можно было сколько угодно повторять, что у нее талант, который, не дай ему выхода, разорвал бы ее изнутри. Но она так и не узнала, подлинный ли это дар и пойдет ли он ей во благо. Рассказ о материнских скитаниях вернул ее к прошлому. Глория никогда бы не решилась уехать в Лондон и проверить, на что она способна, как далеко может пойти. Пределом ее возможностей стало бегство в Болтон с чужим мужчиной. До сих пор Софи не приходило в голову, что звание королевы красоты имеет пренеприятный довесок: титул «мисс Блэкпул». Одно дело – зваться именем человека, который надел тебе кольцо. И совсем другое – зваться именем заштатного городишки, который нацепил на тебя корону.

– Ты ведь понимаешь, что я раскаиваюсь, да? – спросила Глория.

– Нет. Откуда? Ты ничего такого не говорила. И даже не пыталась со мной повидаться.

– Пыталась, и не раз. Но твой отец запрещал, да к тому же мне было так стыдно… Он требовал, чтобы я держалась от тебя подальше. Говорил, что ты меня ненавидишь.

Софи промолчала. Это была чистая правда: она и в самом деле ненавидела свою мать. Ненависть – шаткая, детская, но расчетливо подпитываемая отцом – все равно оставалась ненавистью. Софи вернулась мыслями ко вчерашнему разговору с Деннисом – о том, как она мечтала, чтобы мать разыскала ее и приехала, а она повернулась бы спиной. Эта мечта никогда не стала бы явью, будь Глория более заботливой, более решительной, более отчаянной матерью. Она могла бы устроить несколько заведомо обреченных на неудачу встреч, от которых никто не выиграл бы, но зато в этом случае не было бы жара ненависти – равно как и переезда в Лондон. На глазах у растянувшейся в шезлонге матери, которая хлопает в ладоши, обливаясь слезами счастья, дочка завоевала бы титул «мисс Блэкпул». Чтобы потом выйти замуж за владельца автосалона. Это как минимум. А что, если Глория не рассталась бы с отцом Софи? Где сейчас была бы их дочь? Естественно, в Блэкпуле. И скорее всего, в универмаге «Р. Х. О. Хиллз».

Выходит, Софи была обязана матери всем – и ничем. Решив уделить ей – в благодарность за «все» – пару часов, Софи пригласила мать пройтись по магазинам. И наконец, когда им уже не нужно было смотреть друг дружке в глаза, они разговорились. Заполнять паузы и задавать вопросы оказалось куда легче, если в это время идти мимо стоек с плащами и критиковать сумочки. Мари, двоюродные братья, Лондон, Болтон, все дальше и дальше в прошлое, вплоть до отдела косметики, а потом и до школы. Но бегства Глории они не касались. Софи даже не представляла, как об этом заговорить.

– Я сказала твоему Деннису, что мне от тебя ничего не нужно, – проговорила Глория, когда они входили в универмаг «Селфриджес». – Здесь, кстати, все дороже, чем у нас.

– С чего ты взяла, что он «мой»? – удивилась Софи.

– А разве нет?

– Конечно нет, – сказала Софи. – Я помолвлена с Клайвом.

– Ты помолвлена?

– Да.

– И свадьба будет?

Почему все навязчиво рассматривали ее помолвку и будущую свадьбу как два отдельных, независимых события? Почему первое связывалось с поцелуями, а второе с беременностью? Да, одно событие может привести к другому, но для этого в промежутке много чего должно произойти. Да, подчас ей и самой приходило в голову, что их с Клайвом шансы стать мужем и женой невелики, но, когда об этом заговаривали другие, Софи чувствовала, что на нее давят.

– Конечно. Мы собираемся пожениться.

– Неужели?

– Ты не видела меня с Клайвом. Ты его не знаешь.

– Но я видела тебя с Деннисом… Он тебя бережет.

– Это его работа.

– Разве в его обязанности входит бегать за пропащими матерями и брать у них адреса?

– Напрасно он сунулся не в свое дело.

– Он к тебе неравнодушен, так ведь?

У Софи вдруг перехватило дыхание.

– Что ни говори, он очень добрый, – заключила Глория.

– Разве ты не в курсе наших с Клайвом дел?

– А откуда я могла узнать?

– Ну, была же пара каких-то журнальных статей и так далее.

Статей – так ей казалось – было множество. Агентство присылало ей вырезки. Иногда конверты приходили буквально через день.

– Наверное, не уследила, – сказала Глория.

– А по каким источникам ты следишь?

– Газет я не выписываю. Я новости смотрю.

В новостях подробности ее отношений с Клайвом не освещались.

– Неужели знакомые не приносят тебе вырванные из журналов страницы?

– Нет, – ответила Глория. – Никто не знает, что ты моя дочь.

Умение Глории хранить тайну, жертвовать материнской гордостью во искупление грехов прошлого могло бы растрогать кого угодно, но Софи неприятно поразило – просто ужалило – ее неведение. Таким, как Глория, положено быть в курсе. Софи и Клайв – знаменитости, они готовятся соединить свои судьбы, их единение – это часть имиджа. Перед тем как распрощаться, Софи накупила в привокзальном киоске целую кипу журналов и вручила матери. Хотя бы в одном из них непременно должно найтись что-нибудь по теме.

В конце недели она позвонила Диане; та привела к ней домой фотографа, и фотограф сделал множество снимков Софи, пока та готовила для Клайва эскалопы с соусом «мадейра». После обеда (опять фото – теперь с поднятыми перед камерой бокалами вина) они уселись на большие бесформенные пуфы, изображая, что разглядывают ее коллекцию пластинок (опять фото: видимость споров о «битлах» и «роллингах», сердитое тыканье пальцем и радостные улыбки); Диана, не теряя времени, задавала им вопросы о будущем. Она сделала два материала: один для «Краш», второй – для «Экспресс». После их публикации Софи почему-то стала возвращаться мыслями к разговору с матерью, раздумывать, не упустила ли что-то важное.

19

Билл не имел понятия, как нужно поступать с готовой книгой. Знакомых издателей у него не было. Литагентов тоже. Он даже сомневался, что сумеет всучить рукопись объемом четыреста страниц друзьям и коллегам, чтобы те отволокли ее домой, прочитали и высказали ему доброжелательные, но объективные (нет, прежде всего доброжелательные) отзывы о даровании автора как мастера художественной прозы, а следовательно, и как личности, поскольку этот роман стал, по сути своей, исповедальным. Подходящих для этого дела коллег и друзей нашлось немного. Разумеется, «Дневник парня из Сохо» был книгой не для слабонервных; Билл написал такой роман, какой хотел бы прочесть сам, и рассказал в нем правду (в своем, естественно, понимании) о таких мужчинах, как он. Нет, он не расписывал, кто, кого и как, но и не нагонял тумана, чтобы завуалировать определенные сцены. Билл даже не знал, можно такое публиковать или нет. Описанная им любовь по-прежнему оставалась под запретом; означало ли это, что рассказывать о ней тоже противозаконно?

В конце концов он решил признаться Тони, что работа завершена, и посмотреть, что будет дальше.

– Дашь почитать?

– А с какой целью?

– Я буду читать все, что ты напишешь, придурок.

– Это совсем не обязательно.

– Ну и что?

– А вдруг тебе не понравится?

– Ты об этом не узнаешь.

– Тогда какой смысл читать?

– Какой смысл вообще читать что бы то ни было? Я же не сообщаю, например, Грэму Грину, что мне не понравился его новый роман.

– Сдается мне, ты и не пишешь комедии в соавторстве с Грэмом Грином.

– Тем более не вижу причин с тобой объясняться, если мне не понравится.

– Значит, попросту скажешь, что я – гений?

– Как-то так, да.

– Тогда начнем сначала?

– В смысле?

– Тони, не согласишься ли ты прочесть мою книжку? А потом высказать свое мнение?

– И в чем разница?

– Ну как же: вначале ты меня просил, теперь я тебя прошу. Об одолжении.

– Я же не Вернон Уитфилд. Выявить слабину не сумею. Наверное, там и нет слабины.

– На кой мне Вернон Уитфилд? Просто скажи: хорошо читается или нет. Есть ли скучные куски? Отнести мне рукопись на помойку сразу или вначале показать кому-нибудь еще? И не упекут ли меня за решетку?

– Так ведь я не законник.

– Ладно, тогда так: выпрут меня с телевидения или нет? Не перестанут ли пускать в пабы? И так далее.

– Я тебя понял.

– И еще…

– Сперва надо прочесть, – сказал Тони.

– Ты быстро прочтешь?

– Быстро только кролики плодятся.

– Хочешь знать, сколько там страниц?

– Ну скажи.

– Четыреста. С двойным интервалом.

– А занудных сколько?

– Да пошел ты.

За три дня Тони проглотил рукопись дважды, но Биллу соврал, что еще не успел начать. В первый раз он читал буквально запоем и просто-напросто не придумал, что сказать, – уложив ребенка, он уединился в спальне и не выходил, пока туда, досмотрев телевизор, не вошла Джун, чтобы приготовиться ко сну.

– Ну, как тебе? – спросила она.

– Это… ну… чтоб мне сдохнуть… не знаю.

– Говоря банальным языком, тебе не удается сформулировать свои впечатления.

– Вот-вот, но он мой лучший друг.

– Я прочла массу сценариев, написанных лучшими друзьями. И многие раскритиковала. Но у сценариев небольшой объем.

– Ладно, понял. Написано здорово. Но черт меня раздери…

– А подробнее?

– Это… Не знаю. Зараза.

– Если ты к старости надумаешь подыскать для себя другую работу, постарайся, чтобы она не была связана со словом.

– Книга… Я ничего подобного не читал.

– Хорошая проза?

– Не знаю. Но… в каждой строчке… он.

– Просто у него есть собственный голос.

– Нет, не скажи, голос есть у каждого.

– Далеко не у каждого. Не каждый способен перенести его на бумагу. Я однажды попробовала: вышло натужное школьное сочинение по Джейн Остин. А он, значит, лучше справился. Но хотелось бы все-таки понять, к чему относятся «черт» и «зараза».

– Понимаешь… ко всему. Тут такие откровения. Я тебе так скажу: чтобы и нашим, и вашим – это все-таки не про меня.

– Значит, это еще и практическое пособие.

– Насчет практического – не знаю. Я для себя ничего не почерпнул.

Джун закатила глаза.

– Прости, – сказал Тони. – Но если он найдет способ напечататься, будет бомба.

– Эта книга… честная?

– Не такая, как «Леди Чаттерлей» или «Фанни Хилл». Но здесь мужчины целуются с мужчинами.

– И что ты собираешься ему сказать?

– Скажу то, что собирался и что пообещал ему с самого начала: это гениально.

– Да пошел ты, – сказал Билл.

– Я серьезно.

– Что значит «гениально»? Как Диккенс? Как Толстой?

– Нет, в другом ключе.

– Можно подумать, ты Толстого читал.

– Не читал, но представление имею: он не углублялся в однополую страсть. Не знаю, Билл. Я сейчас романов мало читаю. Одно могу сказать: скучно не было ни минуты, у тебя есть собственный голос и, насколько я понимаю, ничего подобного никто еще не издавал.

Они вкратце обсудили главных героев – Билл объяснил, что задумывал свою книгу как пикареску (этот термин пришлось растолковать особо), населенную запоминающимися, смешными негодяями, авантюристами из Сохо, незадачливыми художниками и прочей публикой, списанной, как он сказал, с завсегдатаев «Колони Рум». Потом разговор зашел об одном отрывке из середины, повествующем о детстве рассказчика; по мнению Тони, это был единственный фрагмент, напоминающий книгу.

– Черт возьми, это и есть книга, разве нет?

– Но ощущения такого не было. Ну не было у меня ощущения, что я читаю книгу. А в этом месте возникло: «О! сейчас я осваиваю Эпохальное Произведение».

– Терпеть не могу этот кусок, – помолчав, признался Билл. – Корпел над ним до посинения, а естественности так и не добился. И выбросил бы, да жалко – столько трудов положил.

– Что теперь думаешь делать?

– Отдам Хейзел.

Хейзел теперь была у них не только секретаршей, но и агентом. Каждый год, когда Деннис звонил Тони и Биллу с очередным предложением, все финансовые переговоры вела Хейзел – в денежных вопросах она была неумолима, и Деннис ее побаивался; сценаристы уже платили ей не голый оклад, а десять процентов от прибыли. С Деннисом она обращалась мягко, как того требовали Тони и Билл. Но с новыми клиентами, такими как представители Ай‑ти‑ви, заказавшие «Красных под кроватью», а также кинопродюсер, поручивший им написать сценарий специально под Энтони Ньюли, Хейзел превращалась в тигрицу. Билл и Тони стремглав вылетали из приемной, чтобы только не слышать, как она разговаривает.

– И она будет это читать?

– Видимо, да. Хочу получить рекомендации. У нее сестра крутится в издательском бизнесе.

– Это хорошо, – неуверенно сказал Тони.

– Хейзел – железная дама, – отметил Билл. – Да я и не собираюсь темнить.

– Правильно, – поддержал Тони. – Но на всех перекрестках трубить тоже не надо.

– Она будет мне полезна, – сказал Билл. – По крайней мере, посоветует, что дальше делать.

– Обратись к Майклу Брауну в издательство «Браун энд Браун», – сказала на другое утро Хейзел.

Передавая Биллу сумку с рукописью, она отводила глаза.

– Отлично, – сказал Билл. – Пойду к Майклу Брауну.

Хейзел села за свой рабочий стол и уже сняла телефонную трубку, чтобы заняться текущими делами.

– И это… все? – спросил Билл.

– Все, – ответила Хейзел.

– Спасибо, – сказал Билл и направился в кабинет, но тут же остановился. – А у тебя-то какое мнение?

– В «Браун энд Браун», – повторила Хейзел.

– Если там выгорит, ты согласишься представлять мои интересы?

– Нет, – отрезала Хейзел.

– Ладно, спасибо, что прочла.

– Я не читала. То есть прочла, но не целиком. А ровно столько, чтобы направить тебя к Майклу Брауну.

Билл отнес рукопись Майклу Брауну и никогда больше не заговаривал о ней с Хейзел.

На самом деле Браун был только один. Майкл Браун в свое время счел, что просто «Браун» – несолидное название для издательства, и с легкостью придумал себе двойника. «А кто этот второй Браун?» – рано или поздно спрашивали окружающие. «Мы оба – это я», – небрежно отвечал он.

На десять лет старше Билла, представительный, громогласный, почти наверняка алкоголик и определенно гей, Майкл больше всего интересовался и гордился теми книгами, которые шокировали читателей – таких как Хейзел и ей подобных. Он издавал французские романы про инцест и американские – про наркоманов; теперь ему хотелось опубликовать английский роман об однополой любви. Масса времени уходила у него на борьбу с властями, таможней, полицией и Управлением лорда-гофмейстера, которые порывались изъять из обращения его книги, но Майкл и в ус не дул. Более того, он, похоже, считал юридические баталии квинтэссенцией издательской деятельности. С его точки зрения, публикация книг, которые никого не шокируют, была бы пустой тратой времени и сил. «Пусть этим другие занимаются», – приговаривал он.

Майкл Браун повел Билла на Пелл-Мелл, в эксклюзивный клуб с традиционной кухней (пудинг с мясом и почками, пирожные на патоке); похоже, такая ирония была ему по душе.

– В этом клубе половина членов – юристы, которые носом землю роют, чтобы прихлопнуть мое издательство, – сказал он. – Только им невдомек, что я – это я.

Последнее высказывание внушало Биллу некоторые сомнения. Фактически не зная Брауна, он заметил, что тот не страдает излишней осмотрительностью. Говорил он громче всех, да еще вворачивал оскорбительные для слуха словечки, так что, скажем, анекдоты про содомитов и молодого католического священника разносились в отрывках по всему ресторанному залу.

– Книга у тебя получилась бесподобная, – сказал Браун, продегустировав и одобрив кларет. – Откуда ты такой взялся? Почему я о тебе не слышал? Чем ты занимаешься?

– Пишу сценарии, – ответил Билл.

– Милое дело. Известные?

– В основном для телевидения. Вы смотрели «Барбару (и Джима)»?

– Боже упаси, – ответил Браун. – Делать мне больше нечего. А ты почему интересуешься?

Билл занервничал. Ему казалось, что своей предыдущей репликой он как раз и ответил на вопрос издателя, но тот, очевидно, не понял.

– Ну, я как бы этим и занимаюсь.

– Чем?

– Сочиняю «Барбару (и Джима)».

– Полагаю, тебе доверяют только Джима, – пророкотал Браун и захохотал над своей шуткой.

Билл изобразил улыбку. Его покоробило, что тема сексуальных предпочтений возникла в профессиональной беседе. Во всех ситуациях, связанных с работой, он привык избегать подобных вопросов и привык считать, что так и надо.

– И как – справляешься?

– Справляюсь, – ответил Билл. – Это очень популярный ситком.

– Его смотрят?

– Да.

– Большая аудитория?

– Большая.

– Сколько человек?

– В последнее время рейтинги немного снизились.

Хотя пресса не скупилась на лестные анонсы нынешнего сезона, число зрителей уменьшалось от раза к разу. Британская публика, очевидно, не сумела оценить комический потенциал семейных раздоров, а некоторые респонденты, опрошенные специалистами Отдела социологических исследований аудитории, высказали серьезную озабоченность судьбой малыша Тимми.

– Я просто хочу понять, что для тебя значит «популярный», – объяснил Браун.

– Как сказать. На пике славы у нас было восемнадцать миллионов зрителей. Сейчас – тринадцать.

Браун уставился на Билла и опять хохотнул.

– А тебе известно, что у нас в стране народу всего пятьдесят миллионов?

– Известно.

– И что… Ты серьезно говоришь?

– Вполне.

– Боже правый. Тебе что-нибудь говорит такое имя: Жан-Франсуа Дюран?

– Конечно. «Усы питона».

– Читал?

– И даже купил.

– Рецензии – блеск: «Лучшая европейская книга нынешнего года», по мнению литературного приложения к «Таймс», в «Лисенер» интервью с автором дали – а продано семь тысяч двести двадцать девять экземпляров. Если сегодня утром еще один кому-нибудь не втюхали, для ровного счета.

– Понял.

Билл понимал, что издательский бизнес и телевидение – это разные вещи. Но ему никогда не приходило в голову, что книгоиздательское дело – столь редконаселенная территория, прямо как Австралия.

– А твой роман мы еще лучше раскрутим, – продолжил Браун. – У нас будет succès de scandale. Ты под своим именем хочешь издаваться?

– Конечно.

Это была его книга. Он хотел увидеть на обложке свое имя.

– А ты к этому готов? В плане Би‑би‑си, своих родных и прочего?

– Я проведу небольшую подготовительную работу.

– Надеюсь, к тому времени, как выйдет твоя книга, мы сможем кадрить кого угодно, не рискуя угодить за решетку.

В парламенте наконец-то приняли к рассмотрению новый законопроект о преступлениях, совершаемых на сексуальной почве; ожидалось внесение изменений в существующее законодательство, а в конечном счете – избавление гомосексуалистов от постоянного страха перед тюремным заключением. Видный член палаты общин Рой Дженкинс заявил, что «страдающие этим недугом всю жизнь несут на себе тяжкое бремя стыда». Билл понадеялся, что это просто неудачное выражение, но ни ему, ни его друзьям легче не стало.

– Когда можно рассчитывать на публикацию?

– В самое ближайшее время. Сейчас удобный момент.

От облегчения на Билла вдруг накатила слабость. Ему до смерти надоело угождать восемнадцати миллионам чужих людей. Он хотел говорить с семью тысячами своих.

Подготовительную работу он начал уже следующим утром, когда Софи пришла на репетицию, явно что-то задумав.

– Ты сегодня вечером не занят? – спросила она во время первого перерыва на чай.

– Смотря какие будут предложения.

– Мы с Клайвом хотим где-нибудь поужинать – давай с нами?

– Он угощает?

– Я угощаю.

– Отлично!

– Хочу тебя кое с кем познакомить.

– Совсем хорошо.

– Ее зовут Диана.

Билл застыл.

– Она моложе тебя, – продолжила Софи, ничего не заметив, – но не намного. Симпатичная, умница, и почему-то у нее до сих пор нет парня. Кстати, почему у тебя до сих пор нет девушки – мне тоже непонятно.

Он знал Софи уже три года – и все три года оберегал ее от правды о себе, но в то же время подозревал, что она его вычислила. Теперь стало ясно, что он ее переоценил.

– Ммм, – только и ответил Билл.

– Только не говори, что я опоздала со своим приглашением, – взмолилась Софи.

– Ты знаешь, – замялся Билл, – пожалуй, слегка опоздала.

Он предложил ей подышать воздухом, размять ноги и покурить. Вначале Софи потеряла дар речи, потом стала извиняться, корить себя за толстокожесть, и Билл понял, насколько она ему дорога.

– Наверное, трудно писать о мужчине и женщине, да еще с ребенком? – спросила она. – Тебя от нас не тошнит?

Билл только улыбнулся. Мир больше не был ему враждебен.

20

А потом в одночасье все рухнуло.

Возможность расставания Барбары и Джима сценаристы начали обсуждать во вторник вечером, за пару недель до окончания четвертого сезона. После работы они, уставшие, зашли в паб, чтобы обмозговать идею последнего эпизода, способную приостановить отток зрительской аудитории.

– У меня больше нет сил бороться за сохранение этой семьи, – объявил Билл.

– Последнее усилие, – сказал Тони.

– А что потом?

– Отпуск. Сценарий для Энтони Ньюли. «Красные под кроватью». Жду не дождусь.

– А дальше?

– Дальше? Не знаю. Обосноваться где-нибудь в Бексхилле и умереть.

– А пока не умерли?

– Пока не умерли – еще пинту и пакетик чипсов.

– Пусть уже завязывают, – сказал Билл.

– Кто?

– Барбара и Джим. Не представляю, как с ними распутаться. И даже, знаешь, париться не хочу.

В свое время они только приветствовали идею консультаций по вопросам брака и семьи, а Нэнси расцветила тему новыми красками благодаря своему аристократическому выговору и умению держать паузу. При помощи Нэнси четвертый сезон обрел предсказуемый, немного ленивый ритм. Каждый эпизод начинался в центре консультативной помощи, в кабинете у Маргариты. Здесь выплескивались обиды, включались шутки, а под конец Маргарита давала Барбаре и Джиму домашнее задание – упражнения на отработку полученных навыков и решение проблем. На последних минутах эпизода у супружеской пары возникала новая, непредвиденная проблема, выросшая непосредственно из советов Маргариты. На первых порах супругам требовались консультации сразу по нескольким вопросам, которые возникли на благодатной почве исходного замысла: муж родом с юга, жена – с севера, он за лейбористов, она за консерваторов, он – вдумчивый и нерешительный, она – горячая и порывистая, у него за плечами университетское образование, у нее – неполная средняя школа. (Скептики, вероятно, сказали бы, что такой брак возможен только в больном воображении сценаристов.) Но к телесериалам предъявляются специфические требования, а потому Тони с Биллом обсасывали старые сахарные косточки наболевших проблем и находили новые: секс, друзья, теща-свекровь, родительские обязанности, пристрастия. Из косточек сложился полноценный, замечательный скелет, внушительный и причудливый, как диплодок в Музее естественной истории.

– Господи, – сказал Тони, – опять старая песня.

– Заметь, я пока не заявляю «все, баста». Отговори меня, пока не поздно.

– Неужели ты на это способен? Взять да и… свалить? И подставить меня?

У Тони перед мысленным взором промелькнули жуткие сцены: адвокаты, тяжбы о разделе авторских прав.

– Нет. Что ты. Если хочешь продолжать – это твое личное дело.

– Но тебя-то не будет.

– Я этого не говорил. Просто… вытащил идею на свет, чтобы получше рассмотреть.

– О’кей. Каковы наши дальнейшие действия?

– Не знаю, – ответил Билл и сделал большой, долгий глоток. – Я – пас.

– Ты же сам сказал, что пока только рассматриваешь идею.

– Уже рассмотрел. Она мне не понравилась.

– Когда ты успел рассмотреть?

Тони психанул. Он старался дышать ровно, чтобы Билл ничего не заметил.

– Да вот только что.

– Пока пивом наливался?

– Я же не пьян. Всего-то четверть пинты выпил, вот и все.

– Допустим. Но… когда это произошло? Когда ты принял решение?

– Решение я принял с месяц назад. Но не мог заставить себя прийти в офис и вывалить его тебе на голову. Я просто искал удобного случая.

– Ты хочешь зарубить «Барбару (и Джима)»?

– Разве у нас не об этом разговор?

– Я просто уточняю.

– Не вижу, куда им дальше двигаться, – сказал Билл. – Если хочешь оставить вопрос открытым и продержаться еще один сезон, я тебе помогу. Но мне кажется, она должна указать ему на дверь.

– Черт, черт…

Тони стало дурно, как будто речь зашла о его разрыве с Джун.

– Ты как? Нормально? – забеспокоился Билл.

– Нормально. А что такого? Если б это были живые люди…

Это были живые люди. Причем, как ни печально, на грани развода. А у Тони имелись все основания желать им счастья и благополучия, поскольку от них зависело благополучие его семьи. Он сделал глупость, согласившись на консультативную помощь. Это грозило катастрофой, делало немыслимое возможным.

– Ты как хочешь, – сказал он, – а я буду продолжать. Если мне позволят.

– Конечно позволят, – заверил Билл. – Деннис знает, что ты и без меня можешь.

– Ты не будешь меня презирать? – спросил Тони.

– Почему я должен тебя презирать?

– Да потому, что я, так сказать, собираюсь делать вид, что этого сезона не было. На будущий год они появятся как новенькие: счастливые и сияющие, а мне надо будет только подсуетиться, чтобы обеспечить им новые протечки в ванной и все такое.

– Непросто в этом деле зарабатывать себе на хлеб, – согласился Билл. – Ты должен делать то, что должен.

– Ну, спасибо.

Нэнси, изрядно помятая, появилась только после обеда, и сонная, добродушная, но сосредоточенная атмосфера утренних часов тут же переменилась. Софи начала раздражаться, а Клайв – следить за каждым своим шагом, как будто он ступал по минному полю и знал, что вот-вот останется без ноги.

Барбара и Джим консультировались у Маргариты по вопросам разъедающего воздействия ревности.

– Они… у них… традиционные предпочтения? – спросила Нэнси, выслушав инструкции Денниса по поводу затяжной сцены в кабинете у Маргариты.

– У кого? – не понял Деннис.

Клайв быстро пошел к дверям.

– Выйду подышать, – объяснил он.

– Ха-ха, – сказала Нэнси, глядя ему вслед. – Сам такой же.

Клайв не отреагировал.

– Каким образом он выдал свои предпочтения? – не поняла Софи.

– Задергался, – объяснила Нэнси. – У женщин, слава богу, поболее здравого смысла.

– Я, наверное, не догоняю, – сказала Софи.

– Это ревность, – бросила Нэнси. – Лично я никогда не ревную.

– Мы рады, – сказала Софи.

Тони перестал делать заметки на полях следующей сцены и посмотрел на девушек. В зале повисла какая-то тяжесть, но он не понимал, в чем дело.

– У нас, я полагаю, разные функции?

– По сценарию? – уточнила Софи.

– По жизни, – ответила Нэнси.

– Хотелось бы надеяться, – сказала Софи.

Ей надоел этот разговор, а Нэнси только раззадорилась и решила не оставлять ее в покое.

– У тебя все приемы скучные, и ты с ними справляешься. А у меня – сплошная экзотика. Вот спроси у Клайва, справляюсь я или нет.

– Я бы на этом остановился, – вежливо сказал Билл.

– На чем? – не поняла Софи.

– Он не хочет, чтобы я расписывала наши интимные отношения с Клайвом, – сказала Нэнси. – Считает, что это отравит рабочую атмосферу.

– Естественно, – сказал Билл.

Тут до Софи дошло.

– Ты утверждаешь, что спала с моим женихом?

– «С моим женихом», – передразнила Нэнси. – Боже правый. Можно подумать, на дворе пятьдесят девятый год, а я в провинциальном театрике.

– На сегодня моя работа закончена, – сказала Софи.

– Принято, – отозвался Деннис.

Все проводили ее взглядами.

– Знаешь, Нэнси, Барбаре и Джиму, очевидно, в дальнейшем не понадобится психологическая помощь, – сказал Деннис.

– С какого момента?..

– Да вот прямо с этого.

– У меня контракт еще на две серии, – заупрямилась Нэнси.

В конце концов Деннису пришлось выпроваживать ее силой.

– Наверное, Деннис должен знать содержание нашего разговора, – сказал Тони, когда продюсер вернулся.

– Вчерашнего?

– Да. Вчерашнего.

– Не думал, что ты поднимешь этот вопрос, – сказал Билл.

– У нас, похоже, выбора нет, – ответил Тони. – Нам заказывали комедию, а не «Опасные похождения Полины». Семью уже не спасти.

Вот так и получилось, что Тони и Билл с надлежащей серьезностью и глубоким сожалением приступили к обсуждению развода.

Софи нашла Клайва на скамейке, он сидел и курил. Присев рядом, она взяла предложенную ей сигарету и выслушала покаяния: конечно, эта история его просто убила, конечно, он такой болван, что сначала делает, а потом думает. Он просил прощения, клялся всем, чем только можно, клеймил себя последними словами, и очень скоро Софи поняла, что ее гнев испарился без следа. Она не стала бросать кольцо в физиономию Клайву, а просто сняла с пальца и вернула.

– Честно сказать, я думал, ты сильнее разозлишься, – сказал Клайв. – Опасался получить по морде.

– На самом деле я никогда не верила, что с твоей стороны это серьезно, – сказала Софи. – В глубине души я предвидела такой поворот.

– А с твоей стороны это было серьезно?

– Я намеревалась довести дело до конца.

– Зачем?

Она едва не расхохоталась, но вовремя себя остановила. Зачем? Хороший вопрос. Теоретически она дала согласие пройти по жизни рядом с этим человеком, но сейчас не сразу вспомнила, что навело ее на такое решение. Она толком не умела позаботиться даже о себе самой. Например, забывала поесть и ловила себя на том, что рука так и тянется за сухой горбушкой или почерневшим бананом. Не для сходной ли цели, размышляла она, ей понадобился Клайв? Нет, он не обветрился и не заплесневел. Но у нее внутри жила какая-то смутно осознаваемая потребность достучаться до него. Оставалось только предположить, что виной всему было ее одиночество.

– Но мы сможем и дальше работать в паре? – спросил Клайв.

– Я не могу подвести ребят, – ответила она. – Как-нибудь потерплю тебя до конца сезона. Если, конечно, все согласятся, что консультант нам не нужен.

– Справедливо.

– Можно кое-что спросить? Что означает «экзотика» и почему она так важна?

– Прости, не понял?

– Нэнси говорит, тебе от нее требовалась экзотика.

– Вот холера.

– А это как понимать?

– Никак.

Клайв закурил следующую сигарету, сделал пару яростных затяжек, покрутил в пальцах кольцо.

– Ну хорошо, я догадываюсь. Но вопрос остается: почему для тебя это важно?

– Для меня это не важно. Теперь не важно.

– А раньше?

– Да потому, что…

Она ждала, сколько хватило терпения.

– Я думала, у нас с тобой все нормально. Ну, ты понимаешь, о чем я.

– Да, – ухватился за эту мысль Клайв. – Так и было.

– Даже более чем нормально. Просто хорошо.

– Конечно хорошо. Чудесно.

– Значит, я чего-то не понимаю.

– А ты помнишь, как было раньше?

– Еще не успела забыть – мы не так уж долго вместе.

– Нет, я не о том… Как было здесь… в стране.

– Мы говорим об одном и том же? – растерялась Софи.

– Конечно.

– Вообще-то, нет, не помню. До переезда в Лондон я ни с чем таким не сталкивалась.

– Речь не о тебе. – Еще одна сигарета, опять яростные затяжки. – Речь о том… что делалось здесь.

– В стране.

– Вот именно! – Когда его наконец-то поняли, напряжение отступило.

– Ты повторяешься, но до меня все равно не доходит.

– Ну, не знаю…

– Попробуй еще раз.

– Все делалось скрытно. Все боялись. Вслух ничего не произносили. А такие женщины, как Нэнси…

– Насколько я понимаю, они существовали всегда, – мрачно выговорила Софи.

– Вот именно! И теперь… Вот они – бери не хочу! Это поразительно! Обо всем можно прочесть, можно пойти в кино и все увидеть на экране, можно, наверное, даже прослушать пленки с записями… уж не знаю. И я не хочу этого упускать. Когда мои дети спросят, чем я занимался, когда все остальные наслаждались свободной любовью, я хочу им ответить… понимаешь…

– «Я спал с известной актрисой», – услужливо подсказала Софи.

– Я всю жизнь спал с актрисами, – беспомощно пробормотал он.

– В том числе и с Нэнси.

– Да, но она показалась мне… современной. Как те штучки, ради которых французские туристы бегут на Карнаби-стрит.

– Неужели они бегут посмотреть, как потасканная тетка под сорок сыплет похабщиной? Мне казалось, они приезжают сюда потому, что мы – молодые, попсовые и у нас есть «Битлз».

– Я так и знал, что ты не поймешь, – насупился Клайв.

Ее преследовал страх навсегда остаться «мисс Блэкпул»: несмотря на все события, что с ней произошли, застрять большой рыбой в маленьком пруду, милашкой среди влиятельных толстяков, черных плащей и беззубых ртов. И уж тем более не хотелось ей быть такой в постели. Не хотелось считать себя наградой, которую снисходительно вручают избранным. Но Клайв толковал ей не о том. Он толковал про время, которое вдруг подмяло под себя людей, и про те соблазны, что подстерегают мальчонку в кондитерской без продавца и кассира. И то и другое оказалось не про нее.

Последняя серия увидела свет пятнадцатого ноября шестьдесят седьмого года. Слово «развод» открытым текстом не произносилось, но зрителям, невзирая на протесты Клайва, показали уход Джима из семейного дома.

– Я вас предупреждал, что этим кончится, если мы заведем ребенка, – расстроился Клайв после первой читки. – Теперь до конца моих дней встречные старушки будут дубасить меня зонтиками по голове. Пусть бы она сама уматывала, если ей так невмоготу.

– Женщины не бросают своих детей, – сказал Деннис и, вспомнив (но слишком поздно), что мать Софи ее бросила, добавил: – Обычно.

Единственное, чего сумел добиться Клайв, – это некой компенсации за грядущий экранный позор: во-первых, он заставил Тони и Билла сочинить для Барбары красноречивый монолог, в котором подчеркивалось, что Джим ни в чем не виноват, а во-вторых, выторговал для себя гарантированную роль и повышенную ставку в следующем сериале, за какой возьмутся сценаристы.

Последняя репетиция едва не завершилась словами Клайва: «Все, что ли? Можно идти?» – но Софи почувствовала, что им нужно хоть как-то обозначить это событие.

– Спасибо, – сказала она. – Спасибо вам всем.

– Да не за что, – ответил Клайв, направляясь к выходу.

– А ну сядь, скотина бесчувственная, – одернул его Билл. – Софи будет держать речь.

Клайв нехотя сел.

– Нет, не в том дело, – смутилась Софи. – Просто… я не хотела, чтобы такое событие… прошло незамеченным.

– Ну почему же, мы заметили, – возразил Клайв. – И постарались завершить его достойно.

Он встал.

– Это были лучшие годы моей жизни, – неожиданно для всех выпалила Софи; Клайв повздыхал и снова сел. – Думаю, что и для вас это были лучшие годы.

– Эк ты загнула, – протянул Билл.

– А какие же у тебя были лучшие годы? – удивился Тони. – Когда ты в армии служил? Или сочинял хохмы для Альберта Бриджеса?

– Когда сочинял хохмы для Альберта Бриджеса, – ответил Билл и был награжден смехом, но тут же устыдился и добавил: – Шутка. – И опять сорвал смех.

– Я никогда не испытывала такого счастья, как в этом зале и в нашей студии, – продолжала Софи. – Никогда столько не смеялась, не узнавала столько нового, а если я чему-то научилась в профессии, то должна благодарить всех вас. Даже тебя, Клайв. Меня только тревожит, что теперь я всегда буду сверяться с этой атмосферой, где все работает как часы, где каждый заставляет тебя выкладываться по полной и совершать невозможное.

В зале воцарилось задумчивое, уважительное молчание.

– Ну все, что ли? – подал голос Клайв. – Можно идти?

На сей раз никто его не удерживал.

В финале последнего эпизода, согласно сценарию, Барбаре и Джиму требовалось заплакать. Впервые увидев соответствующую сценическую ремарку, Клайв ужаснулся, но вскоре оказалось, что слезы даются ему легко. Впоследствии никто над ним даже не подшучивал. Сценарий заканчивался репликой: «Береги себя, любимый», которую Барбара произнесла ярко выраженным ланкаширским говорком, вернувшим зрителей к началу первого сезона. С этими словами она обняла Джима и долго не отпускала, потому что заключительные титры должны были пройти на фоне объятий. В эти минуты Софи расплакалась всерьез и вынуждена была зарыться лицом в пиджак Клайва. Она внушала себе, что плачет из-за их разрыва, но причина крылась в другом. Причиной всех ее поступков была работа. Клайва она никогда по-настоящему не любила, а в сериал влюбилась с первого дня.

Когда зрители разошлись, она вернулась в студию и, пока рабочие сцены разбирали декорации, присела на диван в гостиной Барбары. Ей вдруг стало неловко, как будто она играла актрису, которой под занавес успешного телевизионного проекта захотелось сделать какой-нибудь символический сентиментальный жест. Но в действительности ей очень хотелось совершить что-нибудь особенное, а не просто переодеться, снять грим и отправиться в китайский ресторан.

Ее отыскал Деннис.

– Ужинать поедем?

– Поедем. Сейчас. Присядь на минутку.

На сцене оставался только этот диван; Софи видела, что Деннису неловко задерживать рабочих, но она посчитала, что имеет право на такую малость. Никогда и ничем она не обременяла постановочную бригаду.

– Не могу отделаться от мысли, что мы предали Барбару, – выдавил Деннис.

– Это как?

– Она ничего для себя не требовала, правда? А мы отняли у нее все. Развод – это удар для целой страны.

– Эк ты загнул, Деннис, – протянула Софи и рассмеялась, но Деннис, похоже, не шутил.

Обзор телепередач:

«Таймс», 16 ноября 1967 г.

«Барбара (и Джим)»

Возможно, кто-то уже год или два не смотрит ситком «Барбара (и Джим)», при всем обаянии заглавных персонажей и злободневности сценариев; к сожалению, свежесть – это по определению не то качество, которое неподвластно времени. То, что прежде казалось уместным или же комично неуместным, примелькалось и даже слегка устарело в сравнении с лучшими образцами современного ситкома: ну сколько нужно протечек в ванной, чтобы зритель понял, что шоу слегка подмокло? По контрасту, ситком «До смерти», демонстрирующий смелость, эмоциональную обнаженность и конфронтацию взглядов, ушел далеко вперед по пути своего жанра и в некотором смысле затмил конкурентов.

И все же вчера вечером лебединая песнь сериала «Барбара (и Джим)» напомнила нам, за что мы в свое время его полюбили, причем напомнила с определенной долей иронии, учитывая сюжет заключительного эпизода. Союз Барбары и Джима распался; как ни печально, каждый из них отныне пойдет своим путем. Такое решение они приняли как зрелые, трогательные и ответственные люди, признав, что любви больше нет, а потому им лучше расстаться, нежели сохранять видимость брака ради маленького сына. Нетрудно понять, что такой сюжет оставляет очень мало места для юмора, и хотя публика в студии послушно смеялась, когда ей бросали очередную косточку, эпизод как таковой не мог считаться комедией. Зато нам показали продуманный и на удивление щемящий портрет несложившейся современной семьи. Вероятно, церковь и отдельные закосневшие в своих убеждениях политики будут сетовать, что этот печальный финал не остановит катастрофические темпы роста разводов; напротив, такое дружеское расставание в глазах некоторых даже сделает развод вполне привлекательным. Но давайте отдадим должное авторам: они смело высветили проблему и предложили решения, которые, как ни печально, пригодятся многим парам.

Нам будет не хватать Барбары и Джима. Особенно Барбары в исполнении восхитительной и (невзирая на последствия материнства) сохранившей прелестные формы Софи Строу. Есть надежда, что где-нибудь найдется телевизионный продюсер, который не даст пропасть ее дарованию. А мы тем временем поднимем бокалы за этот ситком. Он, подобно гостю, слегка подзадержался там, где его хорошо принимали. Но Би‑би‑си, да и вся страна без него были бы тусклее. Некоторое время этот сериал рассказывал нам, как мы живем. И вчера вечером, когда его свеча угасала, он вновь обрел голос.