Рори добился своей цели с английской Мэри. Теперь, когда его мужское тщеславие было удовлетворено, он вспоминал об этом как о чрезвычайно невдохновенном исполнении. Никто из них не получил удовольствия от этого, хотя вздохи и ахи Мэри под конец слегка удивили Рори. Он почувствовал, что, как только огонь страсти растопит лед ее страха, она станет такой же чувственной, как и натренированные женщины из гарема. Поэтому сам он намеренно задержал собственную кульминацию, пока она не достигнет своей. Правда, тогда ему казалось занятным возбуждать ее, но после того, как все было кончено, он решил, что гораздо приятнее, когда женщина возбуждает его, а не наоборот. Он вынужден был признать, что желал кого-то гораздо более примитивного и раскрепощенного, чем эта английская девушка, несмотря на ее последний поцелуй.

Рори не забыл про свое обещание. Он вернет ее в Англию, и в этом вопросе он был уверен, что сможет рассчитывать на Бабу. Не забыла и она про свое обещание ему. Она продолжала ненавидеть его за насилие, несмотря на тот факт, что она получила удовольствие. Он перевел ее в свой гарем, позволив ей даже роскошь — иметь собственные апартаменты, те, которые были предназначены для его главной жены. Каждый вечер он вызывал ее к себе в комнату, больше из-за того, что ему хотелось поговорить по-английски, и хотя во время встречи они сначала вели себя настороженно-нейтрально, в конце визита они ругались, на чем свет стоит. Она обвиняла его во всех смертных грехах, и ему часто казалось, что она действовала скорее как ревнивая жена, чем как смертельный враг, потому что ее, видимо, возмущали его короткие любовные связи с другими женщинами гарема. Она обвиняла его не в чем ином, как в распутстве, безделье и в пристрастии к всевозможным извращениям. Так они могли ругаться и пререкаться до тех пор, пока он не терял терпения и не ударял ее, после чего она в него плевалась. Затем он начинал угрожать ей, что пошлет вместе с караваном в Тимбукту, она же парировала тем, что говорила, пусть он только посмеет, и каждый из них знал, что в конечном итоге он смягчится и отошлет ее к себе в комнату, подталкивая к дверям. Оба понимали, что были связаны чем-то таким, что никакие оскорбления и угрозы не способны разорвать.

Как-то вечером после особенно яростной свары Рори позвал Млику, приказав посадить Мэри в крохотную камеру с решетками, имевшуюся в гареме, куда время от времени сажали непокорных. Оттуда она прямым ходом направится в Тимбукту. Именно Млика, у которого знания английского постепенно пополнялись, вмешался на этот раз, впервые осмелившись не подчиниться воле и приказам господина. Он действовал как посредник и объяснил им обоим, насколько легче и приятнее была бы для них жизнь, если бы они смогли договориться о каком-нибудь нейтралитете, который дал бы им радость от общения друг с другом и восстановил бы мир и спокойствие. Мэри согласилась первой и представила собственные аргументы в дополнение к словам Млики, чтобы убедить Рори, который в конце концов дал слово стать сдержаннее. С тех пор постепенно они стали привыкать друг к другу и получать удовольствие от общения.

Несмотря на ревность к Альмере, Мэри начала обучать ее английскому, и вскоре это стало традицией — проводить несколько часов каждый вечер в компании Рори, Млики и Альмеры, обсуждая прошедший день за стаканом горячего чая с мятой.

А обсудить было что. Во всем дворце происходили перемены. Рори был поражен новой чертой характера Бабы. Под личиной беззаботности у его друга оказался цепкий ум делового человека. Круговорот дел требовал внимания Рори и Бабы с утреннего призыва муэдзина и, как говорят арабы, до тех пор, когда станет слишком темно, чтобы отличить белую нить от черной. Мансур и старик Слайман получили тайные указания, и работа во дворце закипела. Баба потерял терпение из-за общей нерасторопности, и весь дворец стал ходить по струнке. Это выражалось в том, что слуги стали бегать, вместо того чтобы бесцельно шататься по коридорам; охрана вставала по стойке смирно, когда султан входил или выходил из дворца, вместо того чтобы фривольно подпирать двери; а придворные вынуждены были давать отчет за каждый медяк, который проходил через их руки.

Была произведена полная инвентаризация дворцовых рабов и наложниц в гареме. Рори был поражен окончательным итогом. Каждый ребенок, родившийся во дворце, каким-то образом оставался и рос здесь, в результате чего и для половины таких детей не было работы. Те же, у кого были обязанности, так ревниво их оберегали, какими бы незначительными они ни были, что никто другой не мог покуситься на их исполнение. В обязанности одного могло входить подметание половины комнаты, а другая половина была уже полем деятельности другого раба. При старом султане все постепенно приходило в негодность, теперь же при всевидящем правлении Бабы весь дворец был приведен в порядок. Снаружи он был заново побелен и сиял, как айсберг, а не как разбухшая куча грязи. Внутри грязь, скапливавшаяся в углах годами, была убрана; старые чехлы на диванах заменены, а подушки обтянуты заново, занавески выстираны, а цветные ковры, за годы потерявшие все цвета и рисунок под слоями глубоко въевшейся сажи, снова засверкали красотой ярких красок.

Довольно много времени ушло на то, чтобы переписать и оценить всех женщин, но когда вся масса была суммирована, их оказалось более восьми сотен, и каждая из них была обследована Бабой, Рори и молодым Мансуром, заседавшими, как комитет из трех членов, чтобы решить, кого продать, а кого оставить. Женщины постарше, в основном из гарема отца Бабы, стоимость которых была ничтожна, получили разрешение остаться во дворце, доживать свой век слугами. Те, что помоложе, подверглись отбору наравне со сверстницами из гаремов Бабы и Мансура. Сюда были включены и те, кто уже успел надоесть братьям, и которые никогда по-настоящему им не нравились. Это была долгая и трудоемкая работа, потому что каждая женщина тщательно оценивалась по возрасту, красоте, здоровью и характеру, а также умениям, которыми она могла владеть, развлекая своего господина и повелителя. Во время осмотров и бесед приходилось выслушивать плачи, мольбы и даже скрытые угрозы, но Баба был беспощаден. Он грубо заявил всем, что они могут выбрать: либо быть проданными, либо задушенными, — и ни одна из них не предпочла последнее.

Затем наконец дошла очередь и до женщин из гарема Хуссейна, которым в настоящее время, пусть даже временно, владел Рори.

— Они твои, брат мой, делай с ними что хочешь. Я отдал их тебе насовсем, и, если ты пожелаешь оставить их здесь в Сааксе до своего возвращения, мы сохраним их тебе в удовольствие. Если предпочтешь задушить их, мы достанем достаточное количество шелковых шнурков. Или можешь продать их. Все деньги, которые ты за них получишь, будут твоими; мне не надо ничего из того, что принадлежало моему брату. Я предлагаю, чтоб ты выбрал себе несколько, чтоб они сопровождали тебя в долгом путешествии. Мужчина не должен долго оставаться без женщины. Как женщинам из наших гаремов нужны услуги наших евнухов, так и мужчине требуются женщины подле него, иначе он в отчаянии набросится на безбородых мальчиков, которые следуют за каждым караваном. Скажи, Рори, какое решение ты ждешь от меня в отношении твоего гарема?

Рори смотрел на толпу женщин, которые все до одной готовы были исполнить его желания. Он понял, что из всей массы может выделить только одно-единственное лицо. Все остальные слились в кучу влажных и ищущих ртов. Среди них была только одна, кого он помнил и хотел.

— Я оставлю только Альмеру. Я привык к ней, она мне нравится. Иногда мне даже кажется, что я люблю ее. Она со мной с самой первой ночи, когда я познакомился с тобой, и она стала частью меня самого, которая дает и не требует ничего взамен. Всех остальных можно включить в партию для Тимбукту.

Баба кивнул.

— Англичанку ты включаешь вместе с остальными? Не видел, чтобы ты ходил с располосованным лицом или растопырив ноги, полагаю, ты добился успеха там, где все остальные потерпели неудачу.

— Я добился успеха. Победа не стоила того. Думаю, она ненавидит меня еще больше остальных за то, что я добился успеха, а они — нет.

— Ты мужчина из мужчин. — Баба критически посмотрел на Рори и рассмеялся, поздравляя. — Там, где беи, эмиры и султаны потерпели неудачу, ты победил; но я не должен слишком хвалить тебя, Рори. Любая девушка предпочтет тебя какому-нибудь, трясущемуся кривоногому бею с мягким концом, болтающимся между ног, как веревка.

— Хоть совсем не хвали меня, Баба. Я заключил сделку с англичанкой. Она для меня раздвинула ножки без всякого на то желания за мое обещание вернуть ее в Англию. После того, как я закончил то, что хотел, я обнаружил, что она больше не прельщает меня. Теперь я скорее араб, чем англичанин, Баба. Но все же, оставаясь немного англичанином, я признаю тот факт, что она моя соотечественница, и чувствую себя в долгу перед ней. А что касается постели с ней, то я испытываю к ней те же чувства, что и к сестре. Мне это кажется кровосмешением.

Да, она действительно казалась ему сестрой, которую он не любил, но которая была связана с ним узами крови и какой-то неуловимой близостью. Он сам взялся перевести ее из гарема отца Бабы в свой собственный и дал ей личные апартаменты. Иногда, когда он входил в свои комнаты, он сначала звал ее, прежде чем позвать Альмеру. Хорошо было говорить по-английски, даже если их разговор в основном сводился к ругани и ссорам. Как ни странно, иногда было гораздо интереснее скрещивать мечи по-английски, чем пресыщаться медом по-арабски. Но постепенно их беседы становились менее злобными, и они могли обсуждать такие вещи, как погода и дворцовые сплетни, без затаенной вражды. Как-то вечером он был удивлен, найдя у себя английский ужин вместо обычного кускуса. Сготовлен он был не очень хорошо, но это была отрадная перемена. Мэри призналась, что сготовила его, но утверждала, что заранее заняла место на дворцовой кухне, потому что уже устала от бесконечного кускуса. Она сготовила еду для себя, а остатки сохранила для него.

Все больше их отношения стали походить на взаимоотношения между братом и сестрой. У Рори не появлялось никакого желания переспать с ней, и в то же время он часто спрашивал себя, не переменились ли ее чувства к нему. Хотя в глазах ее по-прежнему сверкала неприязнь, иногда он ловил на себе ее взгляды исподтишка, не лишенные желания. Во всяком случае, ненависти в них не было.

Баба заверил Рори, что ей не составит труда получить свободу. Однако, предупредил он, как только она станет свободной, положение ее станет сомнительным. Как рабыня, она находилась под определенной защитой и была неприкосновенной, но, как свободная женщина, она будет постоянно находиться в опасности.

— Я мог бы жениться на ней, — предложил Рори. Он вспомнил о половине обещания, данного ей.

Но Баба замотал головой:

— Только после того, как она примет ислам, в чем я лично сомневаюсь. Даже я не могу заставить имама обвенчать неверующую. — Он на минуту задумался. — Постой! Я нашел выход. Ты говоришь, что она тебе как сестра. Очень хорошо, мы сделаем ее нашей сестрой. Думать для Бабы означало действовать. Когда после его хлопка в ладоши появился раб, он крикнул:

— Приведи желтоволосую рабыню-нзрани! Скажи, что султан приказывает ей явиться перед ним и эмиром!

— О каком эмире ты говоришь? — спросил Рори.

— О тебе! — Баба ткнул в него пальцем.

— С каких это пор я стал эмиром?

— Ты являешься им уже две минуты. Я так решил. Мансур — эмир. Он мой брат. Ты тоже мой брат, поэтому тоже должен быть эмиром. И так как у меня теперь два эмира, мне необходимо заняться делом и произвести на свет шанго. У женских чертогов бегают восемь пацанят, но ни одна из моих жен не родила пока еще никого, кроме девчонок. Как только вы отправитесь в Тимбукту, я с ними со всеми разведусь. Одному из моих бастардов восемь лет, я, наверно, женюсь на его матери, а мальчика сделаю шанго. Он отличный паренек, а у его матери хорошая кровь.

Он перестал говорить, прерванный стуком в дверь; когда он крикнул «открыто», на пороге появилась леди Мэри.

На этот раз ее никто не вталкивал в комнату, она вошла с высоко поднятой головой. Она была в парандже, и Рори приятно было видеть, что, когда она подходила к Бабе, ей хватило ума и такта сделать подобающий глубокий селям. Баба взмахом руки приказал рабу закрыть дверь, но сделал знак остаться и Мансуру, и старику Слайману. Он встал, поднял паранджу с лица Мэри и посмотрел на нее пристально и испытующе.

— Тебя зовут Ясмин? — спросил он.

Она бросила взгляд на Рори. Едва заметный кивок придал ей уверенности.

— Да, мой повелитель султан.

— Похоже, леди Ясмин, наши отношения неожиданно стали довольно запутанными. Одно время вы были в гареме моего отца и вполне могли бы родить мне единокровного брата, что позволило бы вам стать мне кем-то вроде мачехи, — улыбнулся он. — Но этого не случилось, и вас перевели в гарем моего брата, эмира Сааксского. — Он развел руки, признавая тем самым достоинства Рори. — Так что наши отношения изменились; теперь вас можно считать почти моей невесткой. Однако мой господин эмир сказал мне, что у него больше нет желания делить с вами ложе, и теперь я вижу почему — потому что вы костлявы, но это не будет иметь для вас никакого значения, если вы станете сестрой, может, потому, что у вас такие же желтые волосы, как и у него. А это, волей-неволей, делает вас и моей сестрой также. Итак, леди Ясмин, я объявляю вас моей сестрой и дарую вам всяческую защиту, которую дает вам эта родственная связь.

— Это большая честь, мой повелитель султан.

— Да, большая, принцесса Ясмин.

— Ты сказал «принцесса», Баба? — Рори взглянул на великана, который улыбался до ушей.

— Именно, я сказал «принцесса». Подумай, может ли сестра достославного султана Сааксского не быть принцессой? Может ли она быть простолюдинкой, как какая-нибудь толстогубая, с приплюснутым носом девка из племени банту? Так что ты, брат мой, — эмир; сестра наша — принцесса, а бедный старина Слайман сидит тут вовсе без всякого титула. Ладно, Слайман, сегодня я щедрый. Я тебя тоже кем-нибудь сделаю. Сделаю тебя шейхом. Точно! Всего за несколько минут всех вас пожаловал дворянством!

— Милость ваша безгранична, мой повелитель, — отвесил низкий поклон Бабе Слайман, а Мэри выпрямилась и подняла голову, как будто подставляя ее под корону.

— Могу ли я спросить моего повелителя султана, — она сделала глубокий вздох, а выражение ее лица стало почти кокетливым, — я принцесса Сааксская или Саксская?

— Сааксская, сестра моя, — ответил Баба, показывая широким жестом пространство вокруг себя, — и, как таковая, вы переедете из гарема моего брата в собственные апартаменты рядом с покоями моей матери и будете жить в них до тех пор, пока не настанет время покинуть нас. У вас будут собственные рабы, чтобы прислуживать вам, а я попрошу свою мать выбрать их для вас и еще скажу, что вам нужен гардероб и драгоценности, подобающие вашему рангу. Теперь, когда вы моя сестра, я могу выдать вас замуж с выгодой для себя, но я понимаю, что вы хотите вернуться в Англию.

— Да, мой повелитель султан. У меня семья в Англии, которая, возможно, оплакивает меня как мертвую последние три года. Они не получали от меня ни единой весточки с тех пор, как я села на корабль в Неаполе, чтобы возвратиться домой. Вам понятно мое желание увидеться с отцом и матерью.

— Вы увидитесь с ними, благодаря ходатайству моего брата. Если бы не он, вас бы отправили в Тимбукту, чтобы продать тому, кто даст за вас самую высокую цену. Надеюсь, вы благодарны ему за это.

— И вам, мой повелитель султан.

— Нет необходимости благодарить меня: я ничего не сделал.

— Кроме того, что произвели меня в члены королевской семьи и договорились о моем возвращении в Англию. У меня всегда будет чувство, что вам я обязана больше, чем вашему белому брату.

Баба пожал плечами, но Мэри настаивала:

— Можете считать меня тщеславной эгоисткой, если хотите. Но я горжусь тем, что являюсь принцессой Сааксской. И когда я вернусь домой, вместо того чтобы считаться испорченной и обесчещенной девкой, в которую все тыкали бы пальцем с презрением и шептали бы, что она три года провела в мавританском гареме, я смогу бросить им в лицо свой титул. Принцесса Ясмин Сааксская! Они все позеленеют от зависти, и, клянусь, я заставлю их оказывать мне королевские почести. Но увы! Они могут подумать, что я с причудами и что я все это выдумала. Как я смогу доказать?

— Для доказательства будут подготовлены документы, — заверил ее Баба, — и я прослежу, чтобы пергаменты были длинными и внушительными, с изысканной каллиграфией и большими золотыми печатями, чтобы даже король Англии вынужден был оказывать все почести принцессе Сааксской. Однако я почел бы за огромную честь, если бы вы удовлетворились титулом сестры султана и двух эмиров и не стали бы искать удовлетворения, бросаясь своим титулом перед толпой невежественных английских девушек. Будь как будет, сестра моя, накинь паранджу. Мы должны принять приезжего монарха высочайшего ранга, при условии, что он отдохнул после долгого путешествия. Он будет связан с нашим делом, так что нам всем не мешает с ним познакомиться. Баба ударил в ладоши, но на этот раз ничего не крикнул рабу. Вместо этого он поманил к себе слугу и зашептал так тихо, что Рори ничего не услышал, потом Баба отослал раба.

Пока они ждали, Баба занял место в центре длинного дивана. Он приказал Рори сесть по одну руку от себя, а Мансуру — по другую. Мэри он усадил на подушку у себя в ногах рядом со стариком Слайманом на такой же подушке.

Двери распахнулись, и раб объявил:

— Его королевское высочество полукороль Базампо.

Полукороль? Рори ожидал увидеть в темной фигуре, появляющейся из мрака коридора, молодого короля-королеву, но первое, что он увидел, были ярко-рыжие волосы Тима, который приближался к ним, обремененный тяжелыми, шитыми золотом одеждами, массивными золотыми цепочками и браслетами. Рори обрадовался, что Тим шел на своих двоих ровно и прямо, не хромая.

— Тим! — Рори вскочил с дивана и одним скачком оказался на середине комнаты, но Тим, видимо лучше усвоивший уроки придворного этикета, чем Рори, не обратил на него никакого внимания, а сделал низкий, почтительный поклон Бабе. Только после этого он повернулся к Рори:

— Для тебя, дружище Рори, по-прежнему Тим. Боже, а ведь мы не сгинули в этом мире, мы оба, с тех пор как встретились в ливерпульских доках! Вон ты с самым султаном компанию завел, а вот я, бедный невежда Тим О'Тул, полукороль Базампо. Ох, дорогуша, кто бы мог подумать, что Тим О'Тул, который мочился в горшок, а то и просто в окно, станет когда-нибудь чертовым полукоролем? Это базампка меня им сделала. И ты тут, здоровый, как черт, да еще эмир или как там тебя, мне слуги сказали. А это кто же такой? — он уставился на Мансура. — И ее милость еще, — он поклонился Мэри, — да еще этот пожилой джентльмен с эспаньолкой?

И Рори пришлось представить их всех и переводить для Тима и остальных. Пока они осыпали друг друга вопросами, раб принес чаю с мятой. Затем, когда прошло возбуждение и на все вопросы были даны ответы, Тим рассказал, как ужасная червивая припарка вытянула весь яд у него из ноги и он снова стал здоров; и как он весьма эффективно обрюхатил молоденького короля-королеву, так что теперь у нее пузо было круглым и вздутым; потом пришло время Бабе отпустить Мэри и обсудить с Рори их планы на будущее и посвятить в них Тима.

Тим сознался, что подумывал остаться в Базампо, особенно после того как зачал предполагаемого наследника престола Базампо. Ему очень хотелось, признался он, посмотреть, мальчик будет или девочка. Не то чтобы это имело большое значение — мальчик ли, девочка ли взойдет на престол, — главное, объяснил Тим, в том, чтобы у ребенка были рыжие волосы.

Пока тени ползли по полу, они объединили свои усилия и стали планировать, не пропуская ни одной подробности предстоящей поездки Рори. Тим привез с собой больше сотни первосортных рабов, которые станут его вкладом в общее предприятие. Эти рабы не поедут с Рори в Тимбукту, но и без них получалось около пятисот рабынь, к которым Баба собирался прибавить еще около сотни дворцовых юношей, которые, он был уверен, пойдут по более высоким ценам в Тимбукту, чем в Сааксе или на побережье. Подростки, независимо от своей красоты, мало стоили в невольничьих факториях на побережье, тогда как в арабском мире на них был большой спрос.

Организацией каравана займется Слайман. Он будет отвечать за транспортировку, снабжение провизией и выбор маршрута. Слайман подсчитал: если иметь двести верблюдов, две женщины могли бы по очереди идти пешком и ехать на одном верблюде. Юноши могли бы идти пешком, если их как следует снабдить водой и едой. Слайман сообщил им, что он уже послал гонцов, чтобы договориться о каноэ на Нигере. Шатры и вьючные верблюды были уже куплены, и собиралось продовольствие. После долгих обсуждений было решено, что Слайман будет сопровождать Рори до Тимбукту, а Мансур поедет с Тимом в Танжер, где корабельные познания Тима помогут им выбрать подходящее судно. Мансур сможет договориться о ночевке для рабов, которых они возьмут с собой, включая рабов, привезенных Тимом из Базампо. Они должны принести чистую прибыль, так как были подарком от благодарной королевы.

— А принцесса Ясмин? — Баба посмотрел на Рори, чтобы узнать его мнение.

— Лучше всего ей поехать вместе с Тимом прямо в Танжер, — сказал Рори.

Баба согласился. Там султанат Саакс владел небольшим дворцом; там она сможет жить в безопасности, и губернатор Танжера никогда не узнает, что принцесса Саакская была той же самой мегерой, которая расцарапала его рябую рожу.

— Мне будет здесь одиноко без тебя, Рори, — Баба улыбнулся и вздохнул.

— Мне будет еще более одиноко; но обещаю тебе, что каждый вечер, когда наступит время муэдзину подниматься на минарет и созывать верующих к молитве, я буду думать о тебе; а еще обещаю когда-нибудь обязательно вернуться в Саакс. Чтобы увидеть все те усовершенствования, которые ты сделаешь.

Баба вздохнул опять.

— Тогда мы уже состаримся, Рори, будем обременены заботами, которые будут лежать на наших плечах, и мы не сможем так смеяться, как сейчас.

— Ну нет, сможем, — заверил его Рори. — Мы с тобой никогда не состаримся, Баба. А что, через пятьдесят лет, когда я вернусь в Саакс в последний раз, мы, как и прежде, покатаемся на лошадях и…

— На наших гаремных девочках, — шлепнул его по плечу Баба.

— А сколько же гаремов ты собираешься продать к тому времени? — спросил Мансур.

— Достаточно, чтобы сделать нас богаче самого оттоманского султана, — Баба подмигнул Рори. — Ну, а теперь в баню, смыть с себя пот и дневные заботы. Помощь Аль-Джарира даже Тима заставит забыть про свою королевскую супругу.

— А знаете, я по-настоящему полюбил эту девку, — сознался Тим, — хотя она сказала мне, что никогда не забудет Бабу-слона и Рори-льва.

— Какое прозвище малышка дала тебе?

— Мне? — Тим раздвинул одежды и показал хитроумное приспособление из кожи, похожее на то, что носила королева, только гораздо меньше. — Она сказала, что я носорог.

— Тогда ты занимаешь более высокое положение, чем мы, — проревел Баба и подмигнул Рори. — Говорят, что носорожий рог — самое мощное в мире оружие!